Судный день Орбитсвиля

Глава 18

– Похоже, мы вовремя убрались.

Это произнес Нибз Аффлек, обычно помалкивавший в присутствии начальства. Крайняя банальность его замечания помогла остальным освободиться от душевного и физического паралича.

– Боже, Боже, Боже, – шептал Монтейн, опускаясь на колени с молитвенно сложенными руками. – Не покинь детей своих в час погибели.

– Нужно попытаться наладить радиосвязь, – сказал Хепворт пилоту удивительно твердым и ясным голосом.

Флейшер повернулась в кресле и в упор взглянула на него.

– Зачем?

– Хочу узнать, что с другими порталами. Возможно, то, что мы видели, произошло лишь с Первым Порталом.

Флейшер попыталась улыбнуться.

– Что-то подсказывает мне – это напрасная трата времени. Особенно моего.

– Я сам могу этим заняться. – Хепворт взглянул на соседнее с пилотом кресло.

Никлин отметил, что даже в состоянии крайнего потрясения физик соблюдает установленный на космическом корабле этикет.

– Прошу вас, – Флейшер кивнула и снова повернулась к пульту управления.

Как только Хепворт опустился в кресло с высокой спинкой, Никлин вновь перевел взгляд на основной экран. Экран был затянут однородным, ничем не нарушаемым мраком. Изображение двигательных цилиндров "Тары" исчезло после того, как их перестало освещать солнце Орбитсвиля. Несколько вспомогательных экранов, куда поступало изображение от телекамер, направленных вперед и в стороны от корабля, показывали звездное небо. Но сзади царил непроглядный мрак. Никлин знал, что эта черная пустота лишь кажущаяся – огромная, не отражающая света оболочка Орбитсвиля занимает сейчас половину неба, но его охватило тоскливое чувство покинутости.

Его рассудок находился в столь же неустойчивом состоянии. Как примириться с тем простым фактом, что Кори Монтейн все-таки оказался прав? Орбитсвиль не был вечным и неизменным. Он, Джим Никлин, всегда исходил из того, что это естественное образование, материя, каким-то образом перешедшая в состояние, которое человеческий мозг никогда не сможет постичь. Но теперь Джим столкнулся с доказательством того, что Орбитсвиль имеет искусственное происхождение. И возникали закономерные вопросы – кто создал его и зачем?

Интуиция Никлина, его рассудок, само его существо отвергали сверхъестественное происхождение Орбитсвиля. Но что же тогда?

Когда его мозг отвлекся от проблем, которые он не был способен разрешить, Никлин обнаружил, что существует гораздо более насущный вопрос: что будет дальше? Враждебны ли жизни те силы, которые, как полагал Монтейн, ответственны за происходящее? Жизни не только человеческой – эта идея выглядела столь параноидальной, что даже определение "абсурдная" для нее не годилось – но жизни как форме существования материи? Может быть, солнце внутри оболочки погаснет, и сфера таким образом очистится от биологической накипи на своих внутренних стенках? Может, Большой О начнет сжиматься, как коллапсирующая звезда, пока совсем не исчезнет? Или разлетится на мелкие осколки в результате гигантского взрыва? Апокалиптическое видение того, как оболочка Орбитсвиля разлетается во все стороны, по ассоциации вызвало у Никлина воспоминание о зеленых линиях, появлявшихся во многих местах тремя годами раньше. Силовое поле, сопутствовавшее этим линиям, ослабляло физико-химические связи в стали и бетоне. Не значит ли это, что то же самое может произойти с оболочкой Орбитсвиля?

– Радио молчит, Орбитсвиль наглухо закупорен, наступило время для внесения предложений. – Хепворт повернулся к Никлину. – Что скажешь, Джим? – Мне кажется, у нас попросту нет выбора – мы должны продолжать полет, но… – Тут Никлин взглянул на Монтейна, который все еще беззвучно молился.

– Что но?

– Мы разговариваем так, будто являемся советом директоров, а дело никогда так не обстояло. Только Кори имеет право брать на себя ответственность.

– Джим! О чем ты говоришь? – Толстое лицо физика раздраженно скривилось. – Да ты только взгляни на него! Совершенно ясно, что этот человек не способен и прогулочной лодкой командовать, не то что…

Он осекся и сделал примиряющий жест в сторону надвинувшегося на него Нибза Аффлека.

– Все, что я хочу сказать, монсиньор Джим, – тихо добавил он, наклонившись к Никлину, – это то, что в прошлом я никогда не замечал в вас особой уступчивости по отношению к Папе Кори Первому.

– Знаю, знаю. – От смятения, с которым он никак не мог справиться, у Никлина перехватывало дыхание. – Но несколько минут назад он прямо высказал мне… Мне не следует… Если бы не Кори Монтейн, я бы сейчас… – Все в порядке, Джим. – Монтейн поднялся с колен. Бледное лицо его напоминало неподвижную маску. – Сейчас не время спорить. Многие остались там, но это только моя вина. Я давно получил предупреждение о грядущем судном дне, но…

Бездействовал. И настанет день, когда я отвечу за это пред ликом Господа. Мне остается лишь уповать на то, что я удостоюсь милости предстать перед его ликом.

– А тем временем, – нетерпеливо прервал его Хепворт, – мы устремимся к первому намеченному нами объекту. Вы это имеете в виду?

Монтейн неопределенно пожал плечами.

Хепворт торжествующе кивнул пилоту:

– Теперь очередь за вами, капитан. Хотите ли вы расправить крылья? На мгновение Никлин подумал, что Хепворт вдруг настроился на поэтический лад, но затем понял, что тот имеет в виду электромагнитные ловушки "Тары".

– Почему бы и нет? – ответила Флейшер. – Диспетчеров здесь нет, да и движения никакого. – Она повернулась к пульту.

Никлин зачарованно наблюдал, как пилот перебирает изящными пальцами по чуть наклонной панели, как загораются под ее руками переулки, магистрали, целые города цветных огней. Шла первая стадия подготовки к переходу корабля из эйнштейновского пространства в странное царство артуровской физики.

Для начала Меган Флейшер включила термоядерный реактор и подала питание на ловушки, развернув таким образом невесомые и невидимые крылья "Тары". При нынешней пренебрежимо малой скорости звездолета захватывающее поле служило всего лишь дополнением к ионным двигателям, но его эффективность росла с увеличением скорости корабля.

– Вперед, – сказала Флейшер через несколько секунд и нажала основную клавишу.

Никлин ощутил небольшое, но резкое увеличение собственного веса. Его переполняло изумление – огромное металлическое существо, которому он посвятил три года своей жизни, вдруг из неповоротливой и уродливой гусеницы превратилось в бабочку, расправившую свои крылья и обретшую истинную жизнь.

Флейшер переключила камеры, и на основном экране расцвело звездное поле. Около сотни крупных звезд сияли алмазами на фоне россыпи более мелких драгоценностей. Корабль словно ввинчивался в трехмерную картину космоса. "Я, наверное, был слеп, – подумал Никлин, скользя взглядом по удивительному и прекрасному зрелищу. – Как я мог не понимать, что мы рождены для звезд?”

– Что-то не так, – обыденным голосом произнесла Флейшер. – Что-то здесь не так.

Хепворт тотчас оказался рядом с ней, внимательно оглядывая индикаторы.

– Что вы имеете в виду?

– Я бы не назвала это включение чистым. Захватывающие поля нарастали чуть медленнее, чем надо.

– Процесс длится сотую долю секунды, – Хепворт облегченно вздохнул и раздраженно добавил. – Об этом невозможно судить на глаз.

– Я работаю пилотом более двадцати лет, и я могу судить об этом на глаз, – отрезала Флейшер. – Кроме того, это не единственное, что мне не понравилось, – левое поле в момент раскрытия имело несколько деформированную форму.

– Что с ним?

– Оно выглядело…

Плоским.

Хепворт внимательно посмотрел на сияющую бабочку – график распределения напряженности захватывающего поля.

– На мой взгляд, все просто отлично.

– Сейчас оно выглядит нормальным, – упрямо возразила Флейшер, – но я говорю, что в начальный момент оно было плоским.

– Возможно, виновато поле Орбитсвиля. – Хепворт провел рукой по роскошным волосам пилота. – Я думаю, вы можете смело положиться на меня в вопросах физики вакуума.

Флейшер брезгливо отклонилась.

– Не распускайте рук, Хепворт, иначе я запрещу вам подходить к пульту управления.

– Спокойнее, спокойнее! – добродушно ответил физик и обернулся к Никлину за поддержкой.

Никлин без всякого сочувствия взглянул на Хепворта – в его ушах все еще звучало едкое замечание Зинди по поводу компетентности физика. Недолгое наблюдение за Меган Флейшер убедило его – эта первоклассная пилот-профессионал, всегда точно знает то, о чем говорит. Вполне возможно, мимолетное нарушение захватывающего полян не имело особого значения, как утверждает Хепворт, но действительно ли он настолько хорошо знает двигатели звездолетов или больше строит из себя знатока? Монтейн в своем стремлении к экономии слишком во многом доверился ему…

– О чем ты думаешь, Джим? – От добродушия Хепворта не осталось и следа, на лице появилась неприятная настороженность.

Никлин вспомнил, в каких случаях Скотт Хепворт становится агрессивным и даже способным применить силу, – когда кто-либо высказывает сомнения в его научных или технических познаниях. За прошедшие три года Никлин не раз наблюдал подобные вспышки гнева.

– Я о многом думаю, Скотт. – Он взглянул на экраны. – Все это несколько обескураживает.

Хепворт нетерпеливо мотнул головой.

– Ты смотришь так, словно обнаружил в своем супе что-то крайне непривлекательное. Может быть, ты думаешь, я не разбираюсь в том, о чем идет речь?

– Ты нервничаешь, Скотт, наверное, так же, как и я, – примиряюще ответил Никлин. – Ты прекрасно знаешь, что я считаю тебя величайшим из ныне здравствующих специалистов по каким угодно вопросам.

– Мне не нравится твой снисходительный тон, ты, провинциальный… –Хепворт замолчал, удивленно глядя на лестницу.

Там стоял бородатый молодой человек в синей форме портового охранника. Он мгновение смотрел на собравшихся у пульта управления, затем взмахнул рукой и исчез.

– Здесь просто проходный двор, – раздраженно заметила Флейшер. – Я не могу позволить, чтобы люди сновали туда-сюда, когда им заблагорассудится. – Совершенно верно! – Монтейн, похоже, обрадовавшись возможности решить хоть что-нибудь, пришел в себя. Он повернулся к Аффлеку. – Я хочу, чтобы вы с Герлом попеременно дежурили на нижней палубе. Не пропускайте никого, кроме присутствующих здесь, без моего разрешения.

– Хорошо, Кори.

Безмерно обрадованный Аффлек бросился исполнять поручение патрона.

Монтейн навернулся к Никлину, на губах его играла сухая улыбка.

– Джим, поскольку вы решили почтить нас в этом полете своим присутствием, я надеюсь, вы не станете даром есть свой хлеб. Немедленно начинайте обход палуб и выясните, кто из посторонних проник на борт. Составьте список этих лиц и принесите мне. Я решу, где их разместить.

– Хорошо, Кори.

– И передайте им, что я желаю поговорить с каждым в отдельности сразу же, как только у меня появится свободная минута.

– Слушаюсь и повинуюсь!

Горячий душ принес такое наслаждение, какого Джим давно уже не испытывал.

Новоявленный путешественник проспал почти семь часов, во время которых его лишь изредка беспокоили сны, в которых он куда-то падал. Никлин очнулся, испытывая два сильнейших чувства – голод и жгучее желание вымыться. Мысль о завтраке представлялась очень соблазнительной, но Джим резонно решил, что еда принесет гораздо больше удовольствия, если он примется за нее после хорошего душа.

Никлин спустился вниз, на двадцать четвертую палубу, где находились прачечная и душевые. Горячая вода подавалась из расположенных рядом двигательных цилиндров. Никлин выстирал белье, оставил его в сушилке, а сам отправился в душевую кабинку.

Наступила благословенная минута, когда он мог пассивно и бездумно отдаться тугим, обжигающим струям воды. Блаженствуя под ними, Джим внезапно осознал, что в самое ближайшее время у него возникнут проблемы с одеждой – ведь полет продлится немало месяцев. Многие из тех, кто оказался на борту "Тары" не имели ничего, кроме того, что на них было надето в момент старта.

Никлин улыбнулся, представив Монтейна в подобной ситуации. В мире идеальных христиан богатые должны с готовностью поделиться своим добром с обездоленными, но Джим как истинный циник, подозревал, что в реальности все окажется совсем иначе.

К счастью, сам Кори Монтейн был избавлен от проблем, действительно отделяющих имущих от неимущих. Запасы консервированных продуктов уже в течение нескольких недель доставлялись на борт, а некоторый их недостаток полностью компенсировался тем, что на борту "Тары" находилась лишь половина от запланированного числа пассажиров.

Переселенцев, оплативших билет до Нового Эдема, насчитывалось шестьдесят, из членов общины лишь двадцать пять человек сумели в этот ужасный час попасть на борт Ковчега; остальные в этот момент либо находились в отпуске, либо выполняли какие-нибудь поручения Монтейна. Произведенный Никлином осмотр всех палуб выявил, что кроме семьи Уайтов на борту корабля находятся три портовых охранника, а также группа из семи мужчин и женщин, которые оказались вблизи корабля в момент старта.

В итоге на борту насчитывалось сто восемь человек. Эта цифра означала, что "Тара" в случае необходимости может находиться в полете не менее двух лет. Никлин решительно отогнал все мысли о том, что их ждет по истечении этого срока, если подходящий мир не будет найден. Его и раньше тревожило будущее переселенцев, особенно судьба детей, но он утешался мыслью, что как бы далеко ни улетел корабль, всегда есть возможность вернуться в исходную точку. Странная математика сверхсветового полета делала все объекты во Вселенной приблизительно равноудаленными и в равной степени доступными – но какой смысл было возвращаться назад теперь, когда все двери за ними захлопнулись.

Пока его тело благодарно принимало горячие струи, мозг Никлина посетила еще одна беспокойная мысль. Что, если все происшествия последнего времени – лишь переходные процессы, временное явление, возникающее в тот момент, когда порталы должны захлопнуться? Это было бы злой насмешкой судьбы, лучшей из проделок Великого Шутника. Если дело обстоит именно так, то жизнь в таких местах как Оринджфилд, вероятно, уже, вернулась в свое обычное сонное состояние. В "Оринджфилдском Обозревателе", наверное, готовят занимательные передовицы о любопытных происшествиях в столице; парочки все также чинно прогуливаются по переулку Четырех Лошадей; как обычно распахнуты в ожидании редких гостей двери отеля "Виктория"; кафе-мороженое мистера Чикли все также залито ярким светом неоновых ламп. Пройдет несколько лет, и сам факт существования порталов сотрется из памяти большинства людей, и никто не вспомнит, как корабль-призрак скользнул в черную пустоту, находящуюся непосредственно под их ногами, за тонкой непроницаемой оболочкой Орбитсвиля. Воображение так живо и правдоподобно нарисовало эту картину, что Никлину стало вдруг очень неуютно. Он поспешно выбрался из душа и лихорадочно начал растираться полотенцем. Кроме него в душевой в этот момент находился лишь Лэн Хуэртас, который, как обычно, проигнорировал присутствие Никлина. Джим молча оделся, провел эпилятором по подбородку и вышел.

Поднимаясь по лестнице, он заметил, что затрачивает гораздо меньше усилий, чем обычно. Перед тем, как он лег спать, именно в тот час, который Никлин условно окрестил "вечером", ускорение корабля составляло примерно 0,5 "g". Теперь же оно, похоже, уменьшилось, хотя Никлин и не смог бы сказать, составляет ли оно половину, треть или четверть от нормального. Означает ли такое изменение ускорения то, что генераторы захватывающих полей действительно неисправны? Или корабль просто попал в область, бедную межзвездной пылью?

Донесшийся из столовой (или трапезной, как именовал ее Монтейн) аромат свежего кофе мгновенно отвлек Никлина от раздумий на эту тему. Ужасающий повар Карлос Кемпсон остался в Бичхеде и он с некоторым стыдом поймал себя на том, что искренне радуется этому счастливому факту. Один из переселенцев, профессиональный кулинар, вызвался взять на себя стряпню, скрасив тем самым перспективу долгого путешествия.

На тех уровнях, которые Никлин уже миновал, царило относительное спокойствие. Пассажиров попросили оставаться в своих каютах до 9:00 по корабельному времени. Несколько ребятишек играли на площадке, куда выходили двери четырех кают. Обычно жизнерадостные и весьма шумные, сейчас они были молчаливы и хмуры – суровость пластикового интерьера и искусственный свет неоновых ламп еще не стали для них привычной средой обитания.

На десятой палубе Никлин услышал знакомый голос. Он оглянулся – в дверях каюты стояла Зинди Уайт. Она разговаривала с девочкой-подростком, поселившейся, по всей видимости, в соседней каюте. Никлин приветственно поднял руку, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, Зинди скрылась в своей каюте. На лице ее собеседницы появилось недоуменное и обиженное выражение.

Добравшись до столовой, Джим обнаружил там несколько членов общины, в том числе Дани Фартинг и Герла Кингсли, сидевших за одним из длинных столов. Увидев Никлина, Кингсли скривил свое лицо в жутковато-гротескной улыбке, остальные же демонстративно проигнорировали его появление. Прием был обычный, Никлин давно уже привык к такому отношению, даже получал от него какое-то извращенное удовлетворение. В таких случаях он обычно протискивался в самую гущу и вклинивался в разговор, но на этот раз мощь молчаливого неприятия одержала над ним победу.

Никлин взял в автомате порцию кофе и сел за отдельный стол. "Что-то происходит со мной, – отстраненно думал Джим, глотая горячий кофе, – и началось это со вчерашнего утра, когда Зинди убежала от меня".

Подобно пьянице, пытающемуся восстановить события вчерашней попойки, Джим вспоминал встречу с Зинди, шаг за шагом, детально анализируя каждую мелочь. Его глазам предстал незнакомец… Незнакомец, внешне как две капли воды похожий на него, Джима Никлина. Незнакомец, являющийся Джимом Никлином…

Для всех остальных. Как зачарованный, он с ужасом и страхом наблюдал, как захватчик, овладевший его телом, творит свое черное дело, притворяясь живым, хотя в нем давным-давно погасла та главная искра, что делает человека человеком. Наблюдать за встречей этого чужака с Зинди Уайт было тяжело и больно. Никлин с горечью признал, что он сам и этот уродливый незнакомец – одно и то же лицо, что они едины и вместе несут ответственность за содеянное.

"Я был мертв! Я был ходячим трупом… Зинди явилась из того благословенного времени, которое я утратил… Она напомнила мне обо всем хорошем и чистом, чего я лишился, а я…

Как я отплатил ей за это напоминание?”

Никлин почувствовал, как кровь приливает к лицу. Кофе стыл в чашке, рука замерла не донеся его до рта. Через какое-то время Джим почувствовал на себе чей-то взгляд. Из-за соседнего стола на него задумчиво смотрела Дани. Он улыбнулся, словно только что вспомнил о чем-то очень важном, поспешно вскочил и вышел из столовой.

На тесной площадке у лестницы Никлин на мгновение замер, затем направился к рубке управления. Добравшись до третьей палубы, которую легко было узнать по люку капсулы, Джим взглянул на двери кают Монтейна и Воорсангера. Красные лампочки свидетельствовали о том, что каюты заперты изнутри. По всей видимости, оба еще спали – один в обществе своей давно почившей жены, другой, лишенный общества своей живой жены. "Характерный штрих, о, Газообразное Позвоночное".

На второй палубе, где располагалась каюта пилота, Никлин обнаружил Нибза Аффлека, охранявшего путь наверх. Когда он проходил мимо, Аффлек едва заметно кивнул. Войдя в рубку, Никлин обнаружил там Хепворта и Флейшер. Они сидели в креслах перед основным экраном, куда вновь подавалось изображение с хвостовой камеры, но теперь экран заполняла вовсе не кромешная тьма.

Корабль ускорялся уже в течение пятнадцати часов, так что камера охватывала гораздо большую область Орбитсвиля; картина изменилась самым кардинальным образом. Весь экран заполняли светящиеся зеленые линии, образуя сложные кривые, напоминающие переплетения причудливых цветов. Орбитсвиль походил на работу художника, решившего покрыть гигантскую поверхность ярко светящимися неоновыми трубками. На вспомогательных экранах эти яркие нити тянулись во всех направлениях, образуя облако холодного зеленого сияния.

– Каково зрелище, а, Джим?

Хепворт повернулся вместе с креслом и взглянул на Никлина. Он выглядел изможденным и усталым – похоже, так и не ложился спать. Вчерашней враждебности как не бывало.

– Никогда не видел ничего подобного, – ответил Джим, радуясь тому, что добродушный физик не способен таить неприязнь. Приятно сознавать, что не все отшатнулись от тебя.

– Да, старушка решила показать нам напоследок роскошное представление.

Хепворт извлек из бокового кармана куртки серебристую фляжку и протянул Никлину:

– Хочешь выпить?

Никлин взглянул на Меган Флейшер, та спала глубоким сном, хотя и сидела абсолютно прямо.

– Нет, спасибо.

– Смотри, больше не попробуешь, Джим. У меня не осталось ни одной бутылки. Когда закончится эта, мы усядемся на строжайшую диету из какао, морковного сока и прочей дряни. – Гримаса отвращения мелькнула на толстом лице Хепворта. – Боже! Возможно, мне даже придется хлебать этот чертов чай!

Никлин усмехнулся и протянул руку за фляжкой. Неразбавленный теплый джин – какая мерзость! – но это знак дружбы, а именно в дружбе он сейчас так нуждался.

"Знак дружбы, – Никлин глотнул теплую противную жидкость. – Несколько лет нас было двое, только двое. Пара атеистов, пара циников. Пара последователей Газообразного Позвоночного, подкидывающего монетку случая в окружении благочестивых святош. Но именно мы возродили этот корабль. Именно мы".

– Садись, – хлопнул по соседнему креслу Хепворт. – Ее милость сейчас не станет возражать.

– Хорошо. – Никлин сел рядом с приятелем и вернул ему фляжку.

Он вновь уставился на фантастический узор, сияющий на основном экране.

– Что, по-твоему, произошло там?

Хепворт глотнул джина и пожал плечами.

– Если хочешь знать мое мнение, это еще не конец. Нутром чую, Джим. Это совершенно ненаучно, я знаю, но я нутром чую, что все только начинается.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. – Никлин не мог оторвать взгляда от экрана. – Эти линии должны быть очень яркими, если мы видим их с такого расстояния. Я хочу сказать… Как далеко мы удалились от Орбитсвиля?

– Недавно прошли двухмиллионную отметку.

– Никогда не думал, что со мной может произойти что-то подобное. Джеймс Никлин – космический путешественник!

Надеясь, что наконец-то разговор перешел к предмету, допускающему естественное объяснение, он попытался разобраться, почему от названной Хепвортом цифры у него по спине пробежал неприятный холодок. Пятнадцать часов лету с ускорением, скажем, 0.5 "g" составят… Способность к умственной деятельности, казалось, покинула Джима, когда он осознал, что к настоящему моменту на звездолете должна установиться нормальная сила тяжести, так как с ростом скорости двигатели начинают работать все более эффективно, обеспечивая все больший захват реактивной массы. Но сейчас ускорение, согласно его внутренним ощущениям, составляло треть или даже четверть от нормального. А пока он спал, ускорение могло колебаться, от чего ему и снились бесконечные падения в пустоту.

– Смотри, не перегрей мозги, – дружески заметил Хепворт и снова протянул фляжку Никлину – верный признак, что он не собирается спорить. –При нормальных условиях мы находились бы сейчас гораздо дальше.

– Я…

Не решался спросить тебя об этом.

– Я понял. Что-то ты стал слишком тактичным. – Хепворт недоуменно вздернул брови. – Никогда прежде не замечал за тобой особой дипломатичности. Что случилось, Джим, ты случаем не заболел?

Никлин вымученно улыбнулся.

– Решил взять выходной. Так что ты говоришь о двигателях?

– О двигателях? Ничего! Ни слова! Ни звука! Ни писка! Двигатели в отличном состоянии.

– Но ведь ты сказал…

– Я сказал, что при нормальных условиях корабль преодолел бы гораздо большее расстояние.

– Так что же неисправно?

– Само пространство неисправно. – Хепворт был совершенно спокоен. –Ты должен помнить – мы теперь находимся во Вселенной, состоящей из антиматерии. В Антивселенной, Джим. Многое теперь иначе. И скоро я смогу сказать, что именно иначе. Перемены, скорее всего, касаются плотности и распределения межзвездной пыли, но, может быть, и чего-нибудь более существенного. Если есть отличия в ядерных взаимодействиях, как в случае с кобальтом-60, то могут измениться и какие-то характеристики корабля. Например, наше захватывающее поле может оказаться частично проницаемым для античастиц. Говорю тебе, Джим, – перед нами открываются целые области неисследованного.

Никлин глотнул теплого джина.

"Я полностью доверюсь этому человеку, – он постарался не скривиться, когда алкоголь обжег ему горло, – я приму все, что он скажет. Я целиком поверю в него, потому что никто, даже Великий Шутник, не отправит сотню человеческих душ в путешествие на корабле, который не способен летать".

Он снова падал во сне.

В одном из снов корабль находился на орбите зеленой планеты. На планете не было видно ни облаков, ни океанов, ни полярных льдов. Меган Флейшер призналась Джиму, что не умеет управлять капсулой. И он заменил ее. Никлину снилось – он сидит в кресле пилота. Небольшой аппарат нырнул, швыряемый из стороны в сторону, в направлении ярко-зеленой елочной игрушки. Джим взглянул на пульт управления, и ужас объял его, ибо он понял, что все эти рукоятки и индикаторы лишены для него всякого смысла. Он ничего не понимал в летном деле, абсолютно ничего! Какая безумная сила заставила его решить, что он справится с любым летательным аппаратом? Ядовито-зеленая поверхность опрокинулась, увеличиваясь в размерах и вращаясь перед глазами Джима. Теперь он видел, что это болото, булькающее, колеблющееся, зловонное болото. Оно неслось ему навстречу со скоростью, во много раз превышающей скорость звука.

И ему ничего не оставалось, как приготовиться к смерти…

Наступило утро второго дня полета. Проснувшись, Никлин пришел к выводу, что выжить в длительном путешествии и сохранить здравый рассудок можно, лишь занявшись чем-нибудь полезным. Выработанная за последние годы привычка к напряженному труду поддерживала его весь утомительный год, пока "Тара" метр за метром преодолевала путь от Альтамуры до Бичхеда. Этот опыт мог пригодиться ему и сейчас.

– Ты можешь довериться работе, – громко произнес Никлин в пустоту комнаты. – Работа не изменит тебе и не предаст тебя. Работа никогда не подведет тебя.

Никлин знал, что есть занятие как раз для него, для его способностей и знаний. Джок Крейг, имевший репутацию мастера на все руки, был выдвинут Монтейном по соображениям, ведомым лишь одному проповеднику, на должность "ответственного за техническое состояние". В его обязанность входил ремонт всевозможных устройств, от выключателей до вентиляторов, но Крейг оказался среди оставшихся на Орбитсвиле, так что вакансия была свободна.

Насколько Никлин знал, за первые часы полета ничего не сломалось, но, тем не менее, имелась работа, требовавшая незамедлительного внимания. Трап, проходивший по всем палубам корабля, являлся жизненно необходимым элементом, когда корабль находился в наземном доке и лежал на боку. Теперь же он лишь мешал передвижению по единственной продольной лестнице, и его необходимо было убрать как можно скорее.

Примерно через час Никлин разыскал Монтейна и предложил себя в качестве ответственного за техническое состояние.

Трап частично состоял из металлических листов, частично из обычных досок. Никлин начал работу сверху, снимая секции, разрезая их на куски и складывая в пустую каюту на пятой палубе. После освобождения от трапа очередной палубы он проверял, насколько легко открывается пожарный люк. В работе ему помогала малая гравитация, но зато очень мешали многочисленные пассажиры, так и снующие по лестнице. Потратив день на то, чтобы приспособиться к окружающей обстановке и привыкнуть к мысли, что они находятся теперь в открытом космосе, переселенцы начали обустраивать свой быт в расчете на многомесячный полет.

Находясь на лестнице, Никлин мог видеть все, что происходило на палубах. Сквозь лестничные пролеты он наблюдал, как люди мельтешат между двумя уровнями, предназначенными для общественного пользования – столовой и душевой, оживленно беседуют, толпятся на площадках у кают; всюду он видел детей, осваивавших новый мир, родители непрерывно отчитывали своих расшалившихся отпрысков – жизнь шла своим чередом.

Хотя непрерывное движение по лестнице и доставляло Никлину большие неудобства, он был рад наблюдать за столь вескими доказательствами неукротимости человеческого духа. Многие переселенцы приветливо заговаривали с ним, некоторые, более осведомленные о его роли в отправке корабля, останавливались и начинали горячо благодарить. Эти мужчины и женщины явно лучше представляли себе реальную ситуацию, чем ожидал Никлин. Мысль, что они окажутся способными организовать жизнеспособную колонию в новом мире, постепенно перестала казаться ему такой уж нелепой.

Два раза мимо проскальзывала Зинди. Не находя в себе мужества встретиться с ней взглядом, Джим отходил подальше от лестницы и отворачивался, делая вид, что не замечает девушку. В первый раз он еще надеялся, что она сама заговорит с ним, но этого не произошло.

"Вот так, – мрачно сказал он себе, – если использовать одно из лучших клише Кори: что посеешь, то и пожнешь".

Разборка трапа не требовала никакого умственного напряжения, но Никлин постарался полностью сосредоточиться на работе, надеясь, что тяжелый физический труд принесет облегчение. Выкинув из своей личной вселенной все, кроме болтов, скоб и канатов, он испытал тупое удивление, когда увидел, что с верхней палубы ему нетерпеливо машет рукой Нибз Аффлек.

Убедившись, что в его отсутствие никто не поломает себе ноги, Джим поднялся на палубу управления, гадая по дороге, зачем он мог понадобиться. Никлин знал, что Меган Флейшер очень беспокоится по поводу слишком малого ускорения, проводя время в бесконечных спорах на эту тему с Хепвортом, но сам он в этом ничего не понимал. Может Монтейн, озабоченный мелочами корабельной жизни, решил обсудить с ним освещение звездолета или график дежурств на кухне? Или…

Может…

Орбитсвиль!

Неожиданное предчувствие уступило место цепенящей уверенности в тот момент, когда он переступил порог рубки управления.

Несмотря на увеличенный масштаб изображения, экран сейчас показывал гораздо большую часть Орбитсвиля. В результате было видно, что узор зеленых линий еще более замысловат, чем можно было предположить. На равные расстояния друг от друга отстояли клубки зеленых линий, откуда, подобно лепесткам цветов, исходили побеги переплетающихся кривых. Свечение было столь ярким, что начинали болеть глаза. Усилилась не только яркость, изображение теперь пульсировало с частотой примерно один раз в секунду. С каждой вспышкой ослепительный свет заливал рубку управления, фиксируя застывшие в креслах фигуры.

– Взгляни на это, Джим, – сказал Хепворт, не поворачивая головы. –Что-то должно произойти.

Никлин встал за креслом физика.

– Когда начались пульсации?

– Пару минут назад, и их частота растет.

Пульсации превратились в слепящее неистовство, промежутки между вспышками уже почти не фиксировались глазом. И вот экран залило равномерное, невыносимо яркое зеленое сияние.

Прошла секунда, вторая, третья…

"Скотт оказался прав. – Никлин почувствовал, как от мрачного предчувствия у него ослабели колени. – Что-то должно произойти".

Вдруг фантастический огненно-зеленый узор исчез. Его место заняла совсем другая картина.

Весь экран заполнили сине-голубые полумесяцы. Ряд за рядом, слой за слоем. Самые большие располагались в центре экрана, на краях они превращались в точечные бусины. Чем дальше от центра экрана, тем больше было полумесяцев и тем меньше их размеры. В целом они образовывали концентрические сферы, вложенные одна в другую, а в центре располагалось маленькое желтое солнце.

Никлин сосредоточил внимание на одном из самых крупных шаров. Не успели еще его глаза как следует сосредоточиться на удивительном образовании, как он уже понял: голубые и зеленые пятна на шаре – это океаны и континенты. Внутренний голос настойчиво твердил ему – они стали свидетелями рождения новых планет.

Орбитсвиль, площадь которого в миллионы раз превышала площадь Земли, сам стал миллионами планет.

Глава 19

Несколько минут в рубке управления стояла абсолютная тишина. А процесс на экране продолжался.

Не в силах оторвать взгляд от невероятного зрелища, Никлин на ощупь обогнул соседнее с Хепвортом кресло и сел. По мере того, как его глаза постепенно привыкали к яркому свечению, он начинал различать детали и подробности удивительной картины, узнавая отдельные ее элементы.

Теперь он видел, что солнце окружает вовсе не чернота космоса. Многочисленные слои планет на переднем плане не позволили ему разглядеть сразу, что солнце находится в центре голубого диска. По поверхности диска двигались муаровые узоры более бледного оттенка, и, несмотря на совершенно чуждую для человеческого глаза природу всей этой картины, диск казался до боли знакомым.

– Это небо, – выдохнул Никлин. – Я хочу сказать… Мы смотрим внутрь Орбитсвиля.

– Ты прав. – Голос Хепворта звучал бесстрастно и холодно. Ученый в нем оттеснил человека. – Любуйся этой картиной, мой мальчик, пока есть такая возможность. В твоем распоряжении чуть больше восемнадцати минут. Затем все, что ты видишь, исчезнет.

– Восемнадцать минут? – Парадоксальность этой цифры ужаснула Никлина. – Откуда ты знаешь?

– По всей видимости, оболочка Орбитсвиля превратилась в небольшие сферы, каждая размером со среднюю планету. – Хепворт взглянул на остальных. – Вы согласны? Никто не станет утверждать, что все это лишь оптический обман?

Флейшер кивнула. Монтейн и Воорсангер, во все глаза глядевшие на экран, казалось, ничего не расслышали.

– Я полагаю, можно допустить, что превращение произошло со всей оболочкой, – продолжал Хепворт ровным голосом. – Во всяком случае, мне это кажется наиболее вероятным. Вся оболочка разрушилась в одно мгновение и в одно же мгновение превратилась в небольшие сферы, но для нас все это выглядит не так, ибо Орбитсвиль имел в диаметре восемнадцать световых минут. Для нас превращение происходит последовательно…

Никлин перестал вслушиваться в слова Хепворта, когда понял, что тот хочет сказать. Как зачарованный, он смотрел на экран, где увеличивался в размерах голубой диск – его край, казалось, растворялся в состоящем из планет тумане. Диск с причудливым узором из дневных и ночных полос представлял собой залитую солнцем внутреннюю часть Орбитсвиля – Орбитсвиля, которого больше не существовало. Никлин знал, что видит лишь оптический призрак того, что произошло еще тогда, когда он сам возился с трапом на нижних палубах.

Впервые в жизни Никлин осознал истинный масштаб Орбитсвиля. Огромная сфера уже окончила свое существование, но благодаря своим гигантским размерам, все еще цеплялась за свой образ, со скоростью светового луча неохотно отдавая его во власть небытия.

"Вот я превращаюсь в новое и странное…" – продекламировал про себя Никлин.

Узорчатый голубой диск заполнил весь экран. Флейшер тронула панель телекамер, убрав увеличение и расширив в десять раз поле зрения. Диск продолжал расти, выплевывая в серебристый туман миллионы новых миров. Скорость роста замедлялась по мере приближения размеров диска к размерам оболочки. Свет по-прежнему создавал изображение обреченного Орбитсвиля, уничтожая его для зрителей со скоростью 300.000 километров в секунду. Но теперь процесс происходил преимущественно параллельно оси зрения, а поперечное изменение почти прекратилось.

Более минуты длилось это почти статическое состояние, затем лазурный диск начал сжиматься.

Его уменьшение поначалу было едва заметно, но в полном соответствии с законами сферической геометрии, скорость уменьшения все нарастала, нарастала, нарастала… Голубой диск катастрофически исчезал, словно выкипая в марево планет. Последняя безмолвная вспышка, и он исчез в солнечном сиянии.

Солнце осталось, ничуть не изменившись, в центре сферического облака новорожденных миров.

Никлин застыл в кресле, едва дыша и не отрывая взгляда от неправдоподобно прекрасной картины, воцарившейся на основном экране. В голове у него звенело. Он чувствовал себя опустошенным, подвергшимся насильственному очищению и получившим уникальную привилегию лицезреть процесс сотворения мира. Он понимал, что нужно сказать хоть что-нибудь, разорвать круг молчания, но не мог найти слов.

– Зрение у меня уже совсем не то, что прежде, – брюзгливо произнес Хепворт, – но это планеты, не так ли?

Никлин кивнул, прилагая все усилия, чтобы вернуть к жизни голосовые связки.

– Мне тоже кажется, что это планеты.

Монтейн издал хриплый всхлип:

– Это не планеты! Это все дьявольские штучки! Это ложь! Это обман зрения!

– Я полагал, что мы уже обсудили эту идею, – терпеливо сказал Хепворт. – Только что мы стали свидетелями рождения миллионов планет из оболочки Орбитсвиля. Сейчас главный вопрос состоит в том, есть ли на них кто-нибудь живой.

– Они все мертвы! – выкрикнул Монтейн. – Мертвы!

Никлин, полагавший, что уже потерял всякую способность к удивлению, еще раз поразился силе воображения Хепворта.

– Как? После всего того, что мы видели, там кто-то мог остаться живой?

– Не спрашивайте меня как, – ответил физик. – Я не думаю, что мы когда-либо сумеем понять происшедшее. Но мне кажется, – и не ждите от меня никаких объяснений, – мне кажется, что все случившееся не имело бы никакого смысла, если бы жизнь там не сохранилась. Неужели вам это непонятно?

– Я хочу понять это. Я очень хочу понять именно это.

– Какое максимальное увеличение вы можете сделать? – Хепворт повернулся к Флейшер. – Сто?

Она молча кивнула, и ее пальцы стремительно забегали по панели телекамер. В центре экрана появился красный кружок. Он медленно перемещался, пока не захватил одно из сине-зеленых пятен. Затем круг начал расти, вытесняя все остальное за пределы экрана и увеличивая внутренний объект. Быстро стало понятно, что находящийся внутри красного круга объект представляет собой черный диск, окруженный тонким светящимся ореолом.

– Планета находится почти на одной прямой с солнцем, – заметил Хепворт. – Мы смотрим на ее темную сторону, но окружающий ее нимб, указывает на очень важную вещь – у планеты есть атмосфера. Это доказывает, во всяком случае для меня, что тот, кто разрушил Орбитсвиль, действовал в наших интересах, кем бы он ни был.

– Вы глупец, – прошептал Монтейн. – Дьявол – наш враг.

– Сместитесь немного в сторону, – попросил Хепворт пилота.

Красный круг сжался до начальных размеров, сдвинулся влево и захватил еще одно световое пятно. Процесс увеличения начался заново, на этот раз цель превратилась в яркий полумесяц, на котором безошибочно можно было различить под причудливым узором облаков зеленые и синие пятна.

– Вот видите, – торжествующе заметил Хепворт. – Превосходный кусок Орбитсвиля, завернутый в другую упаковку.

Сознание Никлина совершило головокружительный скачок.

– Мы сможем разглядеть города?

– Возможно. Но ведь их надо еще обнаружить. – Хепворт обвел рукой ярко-красный круг масштабной мишени. – Какова была площадь Орбитсвиля по сравнению с Землей? В 650 миллионов раз больше. Если ни одна часть оболочки не исчезла, то теперь существует приблизительно 650 миллионов планет, и разыскать на них горстку городов очень трудно.

– Я включу радиомаяк, – сказала Флейшер. – Прошло слишком мало времени, чтобы…

– Остановитесь! – закричал Монтейн. Его трясущееся лицо заливала смертельная бледность. – Я не желаю слушать этой…

Этого богохульства.

– Мы обсуждаем научную проблему, Кори! – Голос Хепворта был полон доброжелательной снисходительности. – Рано или поздно, но вам придется считаться с фактами.

– Факты! Я предоставлю вам факты! Это ненастоящие миры! Лишь Господь может творить истинные миры. Нет никаких городов. Все души, все до единой, оставшиеся там, потребовало к себе Всемирное Зло. Они мертвы! Они все мертвы!

Воорсангер заерзал в своем кресле.

– Погодите, Кори. Я вот что хотел бы узнать…

– Устами этого человека говорит сам Дьявол. – Голос проповедника сорвался на визг. – Я предупреждаю вас, Ропп, если вы станете слушать этого человека, вы погубите свою бессмертную душу.

– Но если все-таки существует шанс, что моя жена жива! – Воорсангер замолчал. Виду него был одновременно пристыженный и упрямый. Он заговорил снова, старательно избегая взгляда Монтейна. – Если существует хоть малейший шанс, что Грета жива…

И что все остальные живы…

Разве не наш святой и человеческий долг вернуться и попытаться разыскать их?

– Но вы же видели, что произошло! – завизжал Монтейн. – Как вы смеете даже…

Он внезапно замолчал и начал шарить одной рукой по груди, другой, по-змеиному изогнувшись, ощупывал спину, словно пытался найти пронзившее его невидимое лезвие. Язык вывалился изо рта, кончик его отвратительно подрагивал, по подбородку потекла слюна. Аффлек, до того неподвижно стоявший у входа в рубку, бросился к проповеднику и бережно усадил его в кресло.

– Смотрите, что вы наделали! – проревел он, свирепо взглянув на Воорсангера и Хепворта. – Если Кори умрет…

– Я не собираюсь умирать, Нибз, все в порядке. – Монтейн сделал несколько глубоких вдохов и неожиданно для всех слабо улыбнулся. – Не о чем беспокоиться.

– Кори, вам нужно прилечь.

Монтейн тронул Аффлека за руку.

– Я лучше посижу, мой добрый друг. Сейчас все будет в порядке, вот увидите.

Аффлек неуверенно кивнул и вернулся на свой пост у лестницы.

– Я должен извиниться за эту слабость. – Несмотря на недавнюю истерику, голос Монтейна звучал спокойно и уверенно. – Я обвинил Скотта в богохульстве, хотя именно я был истинным богохульником. Я вообразил, что являюсь рупором божественного гнева, но Господь напомнил мне, что гордыня – смертный грех.

"Все те же штампы, – с некоторой тревогой подумал Никлин, на мгновение забыв о невероятности всего происходящего, – но произносит их, похоже, совсем другой человек".

– С нами летит доктор Хардинг, – нерешительно сказал Воорсангер. – Я думаю, что следует попросить его подняться сюда и…

– Спасибо, Ропп, но уверяю тебя, мне не требуется медицинская помощь. – Монтейн взглянул на Хепворта. – Продолжайте, Скотт. Я хочу услышать, что думает ученый о происках дьявола.

– Мои заключения достаточно умозрительны. – Хепворт явно сомневался, какой эффект окажут его слова на состояние Монтейна.

– Не скромничайте! Вы выполняете достойную работу – устанавливаете научные законы, которым подчиняются и Бог, и дьявол. Продолжайте, Скотт, мне действительно интересно.

Такое поведение столь не вязалось с обычной непримиримостью проповедника, что Никлин забеспокоился еще сильнее. "Кори, ты ли это? Или среди нас появился незнакомец?”

– Хорошо, давайте попытаемся, по возможности, сохранять разум и спокойствие, – негромко заговорил Хепворт. Похоже, он также был обеспокоен душевным состоянием Монтейна. – Кори полагает, что Орбитсвиль разрушен…

Гм…

Дьяволом с единственной целью – уничтожить род человеческий. Назовем это предположение Гипотезой Зла. Я с ней не согласен и придерживаюсь совсем иной точки зрения – Гипотезы Добра. Я почти не сомневаюсь, что наблюдаемые нами на экранах сферы, все до единой, все 650 миллионов –вовсе не "настоящие" планеты в обычном астрофизическом смысле. Я полагаю, это пустотелые образования, такие же, как и сам Орбитсвиль.

– Далее, – продолжал Хепворт. – Из моей Гипотезы Добра следует, что эти искусственные планеты столь же долговечны, как и "настоящие", а может, даже и в большей степени. Есть также основания полагать, что эти планеты –идеальное пристанище для разумной жизни. Здесь, если хотите, все приспособлено к нашим нуждам, все, как по заказу.

Никлин попытался понять логику Хепворта и не смог.

– Ход твоих мыслей ускользает от меня, Скотт. Как…

Как ты можешь доказать свое утверждение?

– Это подразумевается самой теорией, Джим. Ведь условия на самом Орбитсвиле столь точно соответствовали нашим потребностям, что человечество на нем ни в чем не знало нужды. Сколько раз мы слышали, как Кори приводил тот же самый аргумент – Орбитсвиль не случайно оказался для людей столь же привлекательным, что и мед для пчел.

– Ты превращаешься… – Никлин взглянул на Хепворта. – Мы говорим о науке или о религии?

– О науке, Джим! О науке. Хотя, честно говоря, я был бы очень рад, если бы какой-нибудь демон, или дьявол, или бесенок, или что-нибудь вроде этого материализовался в этом самом месте в этот самый час. – Хепворт отер пот с лица. – Я был бы несказанно счастлив, поверь мне, продать свою бессмертную душу за бутылку джина. Или даже за стакан!

– Вернемся к твоей гипотезе. – Никлин начал проявлять нетерпение.

– Как я уже сказал, все свидетельствует о продуманности. Вспомните зеленые линии. Они, как вы помните, ослабляли физико-химические связи в строительных материалах. Я бы сказал, что это было предупреждение держаться подальше от них, ибо эти границы представляли опасность. –Хепворт взглянул на фантастический мир на основном экране. – Я, ни минуты не колеблясь, побьюсь об заклад, что при всех катаклизмах, которые мы испытали, находясь на Орбитсвиле, не погиб ни один человек. Я понимаю, что звучит это довольно нелепо, но для существ, способных управлять пространством, а быть может, и временем, это вполне возможно.

Монтейн тоненько хихикнул:

– И когда же объявится эта Добрая Фея?

Хепворт задумчиво склонил голову, слегка улыбнулся.

– Хорошее имя для существа, которое всем здесь заправляет. Оно вполне подходит для моей гипотезы. Оно мне нравится, Кори. Добрая Фея? Да, оно мне определенно нравится.

– Его можно слегка сократить, – заметил Никлин.

Он чувствовал себя очень неуютно, подобно человеку, против собственной воли втянутому в публичный спор. Только что на их глазах произошло событие вселенского значения, и ему казалось неуместным вступать в отвлеченную философскую дискуссию.

– Ты имеешь в виду Бога? – Хепворт скептически прищурился. – Это вряд ли в его стиле, разве нет?

– Хорошо, не можешь ли ты сказать, кто такая эта Добрая Фея, и что, скажи на милость, она умеет делать?

– Добрая Фея – это то существо, что с самого начала придумало и создало Орбитсвиль. Оно должно так же далеко отстоять от нас, как мы от амебы.

– Ну, я тоже мог бы придумать что-нибудь подобное, – возразил Никлин. – Скотт, мне не хотелось этого говорить, но твоя теория, похоже, мало чем может помочь нам.

– Мистер Хепворт, нельзя ли рассказать о той части вашей теории, которая связана с Добром? – напряженно спросил Воорсангер. – Почему вы решили, что моя… Что все, кто остался там, живы?

– Лезвие Оккама. Ведь иначе этого попросту не следовало затевать… Не следовало брать на себя труд создавать шестьсот пятьдесят миллионов новых домов для привилегированных обитателей, чтобы потом позволить этим обитателям умереть. Это противно всякой логике.

– Логика! Не могу! Логика!

Монтейн откинулся в кресле и, глядя в потолок, широко улыбнулся.

К Никлину вернулось прежнее беспокойство – он заметил, что улыбка проповедника очень несимметрична. А вдруг лицевые мышцы Монтейна превратились в аморфную массу, и рот проповедника из-за этого непрерывно перекашивается. "Неужели мы все сошли с ума? Неужели встреча с Доброй Феей окончательно нас доконала?”

– Мне хочется верить вам, мистер Хепворт. – Воорсангер не сводил с физика умоляющего взгляда. – Как вы думаете, мы сможем найти…

Нужную планету?

– Почему бы и нет? – К Хепворту вернулся его высокопарный слог. –Если материя экваториальной области Орбитсвиля осталась в соответствующей позиции, то, по-видимому, логично будет предположить, что…

– Ради всего святого, Скотт, – вмешался Никлин, повысив голос. – Не увлекайся. Я вижу, что творится в твоей голове. Ты прямо на ходу добавляешь к своей теории все новые и новые детали.

Хепворт резко обернулся. Никлин увидел в его глазах предвестие внезапной вспышки гнева, которые столь часто преображали физика всякий раз, когда сомневались в его профессиональной компетентности. Молчаливое противоборство длилось лишь краткое мгновение, затем толстое лицо Хепворта расслабилось. Он поднялся, неторопливо обошел пульт управления и остановился у главного экрана, словно школьный учитель у доски. Основную часть экрана занимало изображение одной-единственной планеты. Хепворт небрежно улыбнулся Меган Флейшер.

– Не могли бы вы вернуть на экран общий вид?

Рука пилота дрогнула, и планета исчезла. Экран вновь заняло облако миров, окруживших солнце полупрозрачной светящейся сферой невыразимой красоты.

– В несколько грубой и наивной форме ты, Джим, затронул важный философский вопрос, – мягко сказал Хепворт, глядя Никлину прямо в глаза. –Существует классический способ проверки научной теории. На основе теории делается предсказание, и если оно оказывается верным, теория верна. Не станешь ли ты более снисходительным к продукту моей мозговой деятельности, если мы будем действовать именно таким образом? Если прямо сейчас я сделаю подобное предсказание, и если это, как кое-кто из нас назвал бы, пророчество сбудется? Не вернет ли такой поворот событий улыбку на твое ангелоподобное лицо?

"Не превращай все в балаган", – раздраженно подумал Никлин, даже не кивнув в ответ.

– Очень хорошо, – продолжал Хепворт, словно актер, получающий удовольствие оттого, что находится в центре внимания. – Теперь я рискну и сделаю необходимое предсказание. Я полагаю, что эти миры… Которые только что были созданы Доброй Феей… Все шестьсот пятьдесят миллионов… Скоро просто исчезнут.

Флейшер выпрямилась.

– Откуда вы можете знать?

Этот вопрос словно эхо звучал в голове Никлина, пока он в упор смотрел на лицо Хепворта, поросшее седой неопрятной щетиной. Физик сейчас выглядел непригляднее, чем обычно: мятая грязная одежда не красила его, так же, как и не красило его пьянство, до такой степени изъевшее его мозг, что он начал ошибаться в фундаментальных вопросах. Но сила воображения при этом, казалось, лишь возросла, покоряя галактики, вселенные, бесконечности.

"Я слушаю тебя, Скотт, – подумал Джим, постаравшись избавиться от враждебности и скептицизма. – Скажи, что ты собираешься сказать – и я тебе поверю".

– Это неотъемлемая часть Гипотезы Добра, – начал Хепворт, указав на облако из планет. – Нет необходимости говорить, что эти планеты не вращаются по орбитам вокруг солнца. С точки зрения небесной механики такая система невозможна. Она должна была бы разлететься, но этого не происходит, значит, планеты удерживает какая-то неизвестная сила.

Флейшер, словно школьница, подняла руку.

– Мне кажется, что из сказанного вами вовсе не следует, что планеты исчезнут.

– И да, и нет. Я говорю, что планеты могли бы оставаться в теперешнем состоянии, если бы Добрая Фея захотела этого. Но какой тогда смысл в разрушении Орбитсвиля?

Хепворт распростер руки и оглядел своих слушателей.

– Ведь по сути, мало что изменилось. Вместо одного огромного Орбитсвиля мы теперь имеем шестьсот пятьдесят миллионов небольших, вывернутых наизнанку. Если все останется в таком виде, жизнь быстро нормализуется. Вопли удивления и страха, исторгаемые обывателями, скоро стихнут, потому что такова уж природа обычных людей. Конечно же, кое к чему придется приспособиться, и еще многие века этот незабвенный блистающий град будет волновать умы философов, историков и естествоиспытателей, но, по существу, все останется без изменений.

Хепворт замолк, его внимание отвлекла вылезшая из брюк рубашка. Он неторопливо заправил ее обратно в штаны, затем мрачно взглянул на своих слушателей.

– Так вот я спрашиваю вас, какой смысл оставлять эти новоиспеченные планеты в теперешнем состоянии?

– А может и не следует искать здесь никакого смысла? – спросил Никлин. – Может, все идет так, как и должно идти?

– Что ж, это еще одна точка зрения, назовем ее Нейтральной Гипотезой, но она мне не нравится, я не верю, что Добрая Фея понапрасну тратила свои силы и время.

Никлин понял, что окончательно запутался в этом сумбуре идеи и предположении.

– Хорошо, но в таком случае, куда попадут все эти планеты? И почему именно туда они попадут?

– А об этом мы не договаривались, – по-детски бесхитростно ответил Хепворт. – Я не могу ответить на все эти куда и почему. Я просто утверждаю, что они исчезнут, переместятся. Они могут исчезнуть внезапно и одновременно, а могут и постепенно. Насколько нам известно, этот процесс уже начался…

– Это будет нетрудно выяснить, если наша программа поиска планет в состоянии обработать такое количество точек, – сказала Флейшер, приступив к общению с главным компьютером. – Мы могли бы следить, скажем, за одним процентом, а затем…

Ее голос превратился в неразборчивое бормотание, ибо она погрузилась в математические расчеты, решая поставленную самой себе задачу. Воорсангер, прежде чем обратить свой взгляд на Хепворта, с тревогой посмотрел на Монтейна.

– Всего этого вполне достаточно, чтобы задать вопрос – в чем собственно теперь смысл нашего полета?

Хепворт согласно кивнул.

– Вы имеете в виду, что нам следует вернуться?

– Я полагаю… – Воорсангер снова взглянул на проповедника, и лицо его затвердело. – Да, именно это я имею в виду.

– Что ты думаешь, Джим?

– Откуда мне знать? – ответил Никлин, словно школьник, которого спросили не по программе. – Кроме того, мы опять ведем себя так, словно мы совет управляющих.

– Хорошо, спросим босса. – Хепворт взглянул на Монтейна. – Что вы думаете, Кори?

– Вы идиоты! – Монтейн все еще улыбался и глазел в потолок. – Вы полные идиоты!

– Я не думаю, что Кори вполне готов высказать разумное мнение. –Хепворт многозначительно взглянул на Аффлека. – Нибз, почему вы не отправились на поиски доктора Хардинга и не привели его сюда? Я думаю, было бы лучше…

Аффлек виновато затоптался на месте с самым разнесчастным видом, затем повернулся и исчез из виду.

Хепворт опять обратился к Никлину:

– Так что ты думаешь, Джим?

– А ты? – спросил его вместо ответа Джим, пытаясь оттянуть момент принятия решения. – Что ты скажешь?

Хепворт улыбнулся ему странной короткой улыбкой.

– Трудно что-либо решить, особенно без соответствующей смазки. Ведь так много еще неизвестного во Вселенной. Я хотел бы продолжить, и в то же время я хочу вернуться.

– Здорово же ты мне помог, – улыбнулся Никлин. – Мне-то казалось, раз ты начал, то…

– Господа! – подала голос Меган Флейшер. – Позвольте принять решение за вас – мы вынуждены вернуться.

– По крайней мере, это заявление звучит очень недвусмысленно, –холодно заметил Хепворт. – Не могли бы вы сообщить нам, каким образом и почему вы пришли к столь твердому заключению?

– Пожалуйста. – Улыбка пилота неопровержимо свидетельствовала о ее неприязни к физику. – Корабль не в состоянии совершить межзвездный полет. – Что? – В голосе Хепворта появились воинственные интонации. – О чем идет речь, женщина?

– Речь идет о двигателях, мужчина. У нас исчезло левое захватывающее поле.

– Чушь!

Хепворт склонился над пультом управления, вглядываясь в индикатор распределения напряженности захватывающего поля. Никлин проследил за его взглядом и увидел, что светящаяся бабочка стала явно асимметричной. Он завороженно наблюдал, как за несколько секунд левое крыло сжалось до размеров крошечного пятнышка, а затем и вовсе исчезло. В тот же момент в животе у него возникла тошнотворная волна – ускорение резко упало. Повисла звенящая тишина. Ее прервала Флейшер.

– Как капитан корабля, – произнесла она ясным и твердым голосом, – я приняла решение прервать полет.

– Дура! – взвизгнул Хепворт.

Он повернулся и побежал к лестнице, из-за малой гравитации преодолев это расстояние в два гигантских прыжка, и спрыгнул в люк палубы. Прошло несколько секунд, прежде чем до Никлина дошло, что Хепворт отправился к двигательным цилиндрам. Его вновь охватило чувство нереальности происходящего. Он встал и посмотрел на остальных, словно ожидая от них указаний, что делать ему дальше. Флейшер и Воорсангер смотрели на него с ничего не выражающими лицами; Монтейн слабо улыбался, все так же глядя в потолок, по щекам его текли слезы.

Никлин неловко добрался до люка и выпрыгнул на лестницу. Он некоторое время спускался обычным образом, затем сообразил, что в условиях малой гравитации самый лучший вид передвижения – управляемый полет. Джим крепко обхватил пальцами продольную балку лестницы, поджал ноги и заскользил вниз.

Откуда-то снизу доносились крики Хепворта. На всех палубах на площадки высыпали дети, пребывавшие в полном восторге от демонстрации нетрадиционного спуска по лестнице; немногие взрослые, наблюдавшие за происходящим, проявили куда меньший энтузиазм. Они были охвачены беспокойством, которое так знакомо путешественникам, заметившим что-то странное и необычное.

Джим нашел Хепворта на четырнадцатой палубе, откуда имелся доступ к двигательным цилиндрам. Хепворт уже вставил кодовую карту в замок и сейчас открывал тяжелую экранированную дверь.

– Что тебе нужно? – резко спросил он, враждебно уставившись на Джима. – Скотт, я с тобой. Не только ты за все это отвечаешь. Вспомни. Взгляд Хепворта просветлел.

– У нас совсем ерундовая поломка, Джим. Эта стерва Флейшер лишь порадуется, если накроются все двигатели, но этому не бывать! Я точно знаю, что не так, и также точно я знаю, как устранить неисправность.

– Это хорошо. – Никлин с тоской припомнил недавнюю убежденность Хепворта в том, что причиной слабого ускорения являются неблагоприятные условия вне корабля.

– Все дело в механизмах управления выпускным клапаном. – Хепворт перешагнул через высокий порог в залитый холодным светом двигательный зал. – Они всегда барахлили! Я с самого начала твердил об этом Кори. Подрядчики, осуществлявшие их капитальный ремонт, ничего не смыслили, но этот жадный старик решил пренебречь надежностью ради горстки монет. Ох уж этот Кори! И теперь, когда произошло неизбежное, эта дура хочет повесить всю вину на меня!

Не переставая говорить, Хепворт продвигался к левой выпускной камере. Никлин не отставал от него, пытаясь осмыслить слова физика. Он почти не имел дела с клапанами и связанными с ними механизмами, отчасти потому, что Хепворт оберегал эту сферу деятельности, отчасти из-за огромного веса клапанов. Они представляли собой ферромолибденовые блоки весом почти, шестьсот тонн каждый, а двигаться должны были быстро и легко, с тремя степенями свободы, так как клапаны меняли направление потока захватывающих полей.

Опорные рамы, органы управления, передаточные механизмы и резонансные моторы являлись тяжелым силовым оборудованием, в котором Никлин мало что смыслил. Он всегда работал в одиночку, его не интересовали объекты, с которыми он не смог бы справиться без посторонней помощи. Но даже несмотря на свои скудные познания в этой области, Джим снова засомневался в компетентности Хепворта.

То, что он видел на пульте управления, выглядело как быстрое исчезновение левого захватывающего поля. На его взгляд, вышел из строя магнитный насос, но из-за отсутствия должной подготовки он был обречен на роль стороннего наблюдателя. Можно ли было по изображению захватывающего поля сделать вывод, что неисправен именно клапанный механизм?

Хепворт добрался до массивной переборки эмиссионной камеры, тяжко вздохнул и ввел кодовую карту в замок.

– Скотт, что ты делаешь?! – Никлин схватил его за плечо. – Туда же нельзя!

Хепворт резко выпрямился.

– Я знаю, что делаю. Система отключилась автоматически.

– Но ты не знаешь, каков остаточный уровень активности мотора! Может оказаться…

Никлин умолк, пытаясь найти слова, способные пробиться сквозь броню иррациональной ярости Хепворта. В свое время он немало повозился с магнитными импульсными моторами и знал, какие разрушения они способны вызвать в неисправном состоянии. В течение пяти минут после аварийной остановки происходят выбросы гиромагнитной энергии, которая словно таинственный полтергейст оживляет окружающие предметы. Никлин видел кабели, извивавшиеся словно змеи, плоскогубцы, соскакивавшие с верстака. Во всех этих случаях энергия высвобождалась моторами не больше кулака, а в эмиссионной камере моторы имели размеры пивного бочонка.

– С моторами все в порядке, – отрезал Хепворт. – Все дело в управляющих стержнях клапанов, я точно знаю, что и где искать.

– Но надо, по крайней мере, взглянуть на индикаторы… – Никлин посмотрел на расположенную рядом с дверью камеры приборную панель и осекся – все стрелки стояли на нулях.

– Кто-то перепутал предохранители, – решительно заявил Хепворт. – В любом случае, это ненужный хлам.

– Но ты же говорил Кори… Ты же говорил, что завершил все работы еще несколько недель назад! Что еще ты объявишь тут ненужным?

– Все основные системы в порядке!

Никлин в упор посмотрел на физика, и то, что он увидел в глазах Хепворта, испугало его.

– Флейшер была права, не так ли? Ты ничего не смыслишь в этом.

Хепворт неловко замахнулся и как-то замедленно ударил его. Никлин увернулся бы играючи, но его непривычные к малой гравитации ноги отказали. Кулак Хепворта воткнулся Джиму прямо в живот. Никлин опрокинулся на спину и врезался в стеллаж с инструментами. Испытывая боль скорее душевную, чем физическую, он ухватился за стеллаж, подтянулся и встал на ноги. Хепворт уже почти скрылся в глубине эмиссионной камеры.

– Скотт, я прошу прощения! Скотт! Пожалуйста, не надо!

Но голос Никлина потонул в донесшемся из камеры оглушительном шуме. Металл бился о металл с яростью, от которой закладывало уши и немел мозг. Лязг длился, быть может, секунд десять, и в какой-то момент среди металлического грохота Никлин уловил совсем иной звук. Какой-то ватный, мягкий – словно перемалывалось что-то отличное от металла. Механический бедлам достиг апогея, а затем стремительно стих. Никлин еще несколько секунд слышал тихое постукивание, а затем и оно прекратилось.

Окаменевший Никлин застыл на месте и тупо смотрел на предохранительный экран, не позволявший ему заглянуть внутрь эмиссионной камеры. Он понимал – гиромагнитные демоны вырвались на свободу, и попросту не осмеливался проникнуть в их логово до тех пор, пока они не утихнут. "Пять минут. Для надежности я отсчитаю пять минут".

Он включил секундомер на часах. "Не стоит уводить меня на неверный путь. Я не утверждаю, что старина Скотт мертв. Он молчит, это верно, но молчание вовсе не означает, что он погиб, отнюдь не означает. Наверное, спрятался где-нибудь и недоумевает, что могло случиться. Он, может быть, даже наложил в свои дурацкие мешковатые штаны и стыдится выйти наружу. Вот смех-то!”

Прошло почти две минуты, когда из-за экрана снова послышался лязг.

– Скотт? – прошептал Никлин. – Это ты, Скотт?

Как бы в ответ у него в кармане зашевелились отвертки и гаечные ключи, дергаясь и извиваясь, словно попавшие в неволю зверьки. Никлин тихо застонал. Неожиданно затрясся металлический стеллаж. Раздался беспорядочный звон инструментов, словно заиграл безумный оркестр. Страх постепенно отпускал Никлина – он понял, что гиромагнитные демоны в своей предсмертной агонии породили и выпустили сонм озорных кинетических бесенят.

"Отличный прием, о Газообразное Позвоночное! Ты так и подталкиваешь меня туда. Осталась самая малость. Скотт Хепворт действительно мертв? Он замолчал навсегда?!”

Прошло еще две минуты. Никлин услышал справа от себя какой-то новый звук, оглянулся и увидел человека в форме портового охранника. Это был все тот же молодой бородач. Он пристально посмотрел на Никлина, не произнеся ни слова, приложил палец к губам, попятился и скрылся из виду.

Прошло пять минут. Никлин медленно приблизился к экрану эмиссионной камеры. Сквозь узкий проход между перегородкой и защитным экраном он увидел кусок сюрреалистического мира: обломки серого металла, серые безжизненные ящики, покореженные управляющие стержни. И всюду, всюду –красные потеки, красные пятна.

Джим дошел до края экрана. Первое, что он увидел, была голова Хепворта. Голова была отрезана неаккуратно, очень неаккуратно, и глаза Хепворта смотрели прямо на него.

Никлин почувствовал, как его собственное лицо превращается в посмертную маску, как искажаются его черты. И тут же сознание перескочило в спасительный мир абсурдных и совершенно неуместных мыслей. "Ты только взгляни на этот ужасный прыщ у него на носу! Может, стоит выдавить его, прежде чем кто-нибудь увидит такое…

Оказать ему последнюю любезность…

Выразить уважение…”

Та часть сознания Никлина, которая все еще оставалась способной к логическому мышлению, подсказывала – где-то рядом должно находиться тело. Боковым зрением Джим уловил какую-то темную массу, но не смог заставить себя взглянуть в ту сторону. С каждым выдохом у него вырывался не то стон, не то всхлип. Никлин выбрался из эмиссионной камеры и подошел к ближайшему переговорному устройству. Он назвал номер пилота, и на экране возникло лицо Флейшер.

– Это Джим Никлин.

– Я вижу, – сухо ответила Флейшер. – Ну?

– Доктор Хардинг с вами?

– Да, он осматривает Кори. А в чем дело?

– Скотт Хепворт мертв. Кому-то нужно…

Собрать его, я не могу этого сделать. – Никлин сделал глубокий вдох, стараясь обрести душевное равновесие. – Попросите доктора Хардинга спуститься на четырнадцатую палубу. Здесь требуются его услуги.

В критические моменты, как установил Никлин на собственном опыте, простые и маленькие радости имеют огромное значение. Среди медицинских припасов корабля не фигурировал алкоголь – на то была воля Кори Монтейна. Но оказалось, что в личной аптечке доктора Хардинга имеется бутылка бренди. Хардинг не был официальным врачом "Тары". Он был обычным переселенцем и оплатил место для себя и своей семьи. Но, как выяснилось в первые часы полета, его профессия – врач-терапевт, и Хардинг был назначен на должность корабельного врача вместо специально нанятого человека, оказавшегося жертвой внезапного старта корабля. Джим чуть не заплакал от благодарности, когда ему поднесли наполненный до краев стакан. Этот стакан представлял для него сейчас ценность куда большую, чем целый орб золота. На борту стояла "ночь" и хотя суматоха последних часов несколько улеглась, последовавшая за ней тишина была далека от абсолютной. Слишком многое случилось за слишком короткое время. Пассажиры были испуганы и сбиты с толку новостью о превращении Орбитсвиля. Встревоженные толпы собрались у телемониторов на палубных площадках. Тревогу усилили уменьшение ускорения, смерть Хепворта и, наконец, заявление о возвращении "Тары".

Воорсангер и Меган Флейшер по общей трансляционной сети корабля выступили с обращением. Они сказали, что корабль возвращается для исследования планетарного облака. Их заявление являлось скорее дипломатическим умолчанием, чем прямой ложью. Они упирали на то, что по сравнению с долгим полетом, эта задержка – сущий пустяк. Тем не менее в коллективном сознании пассажиров возникло множество страхов и сомнений. Дани Фартинг и другие старожилы общины, которых полностью ввели в курс дела, сбивались с ног, успокаивая встревоженных людей, но успех их деятельности был более чем сомнителен.

Никлин физически чувствовал, как по пассажирским палубам распространяются страх и паника. Холодок засел и у него в душе. Джим никогда не любил спиртного, но сейчас, сидя в рубке управления вместе с Воорсангером и Флейшер, он наслаждался каждым глотком бренди. Никлин представил, как когда-нибудь, оказавшись в подходящих условиях, посвятит всю оставшуюся жизнь поклонению зеленому змию с огненным сердцем. Однако возможность эта начинала казаться ему все более призрачной, еще более далекой, чем звезды.

Хардинг проявил редкое мужество и в одиночку убрал останки Хепворта из эмиссионной камеры. "Тара", будучи кораблем исследовательского класса, могла управляться, в случае необходимости, одним человеком. Ее конструкторы постарались предусмотреть любую нештатную ситуацию, с которой мог столкнуться небольшой экипаж, но они не учли одной детали – что делать, если число членов экипажа звездолета уменьшится во время полета. На корабле не было места для трупов. Это упущение создало для Хардинга определенные проблемы, однако он с честью вышел из столь затруднительного положения, запаковав останки Хепворта в пластиковую оболочку и положив мрачный сверток в свободный морозильник. После этого Никлин смог войти в эмиссионную камеру и поискать неисправность.

Он обнаружил, что один из стержней, управляющих положением клапана, как и предполагал Хепворт, сломался. Сломанный стержень выскочил из держателей, выбил все остальные стержни и повредил два сервомотора. Хепворт не учел последнего обстоятельства, в результате чего и потерял жизнь. Но причина, лежавшая в основе всех этих неполадок, была куда более принципиальной.

Цепь неисправностей брала свое начало в загоревшейся обмотке насоса. Автоматическое отключение сработало не сразу (еще одна неисправность), и за долю секунды левое захватывающее поле исказилось. Попытка системы исправить это искажение привела к тому, что на управляющую систему входного клапана была подана абсолютно невозможная команда.

Никлин заерзал в кресле, представив себе, что Хепворт мог натворить с двигателем в правом цилиндре.

В целом корабль находился в хорошем состоянии. Термоядерная установка работала вполне надежно. Она не требовала присмотра и была рассчитана на века. То же можно было сказать и о предназначенных для коротких расстояний ионных двигателях. Кроме всего прочего, Никлин был абсолютно уверен во всем, за что он нес ответственность. Оборудование, к которому он имел отношение, работало как часы, и пассажиры "Тары" могли не волноваться о кислороде, вентиляции, освещении, отоплении и водопроводе.

Их жизнь зависела сейчас от бесперебойной работы оборудования в правом цилиндре. Никлину представилось, как в эту минуту дух Скотта Хепворта спускается в эмиссионную камеру, кичливый, подвыпивший, направо и налево раздающий ничего не стоящие гарантии, лезущий в драку, лишь только усомнятся в его компетентности…

– Я только что от Кори, – раздался голос Воорсангера. – Он все еще спит, и Джон сказал, что сон его продлится еще шесть-семь часов. Я полагаю, это благо для всех нас, не так ли?

– Это, скорее, благо для него, – устало откликнулась Флейшер. – Я не знаю, что он может изменить.

– Ну… Он скорее всего…

Не станет столь энергично, как прежде, возражать против нашего возвращения, когда обнаружит, что дело сделано.

– Он может возражать, сколько хочет, – твердо сказала Флейшер. –Командир корабля – я. Я приняла решение вернуться, и ничто не заставит меня изменить его.

"И слава Богу!" – Никлин с симпатией взглянул на пилота. Флейшер большей частью хранила молчание, не давая волю все нарастающему раздражению. Никлин хорошо понимал ее состояние. Она была настоящим профессионалом, но каким-то непостижимым образом позволила религиозной стороне своей натуры одержать верх над разумом, забыв о том, что оказалась в компании идиотов. И сейчас ей стало ясно, что за слепую веру в Кори Монтейна придется заплатить очень большую цену, быть может, даже жизнью многих людей. И осознание этого факта выводило Флейшер из равновесия.

"У Газообразного Позвоночного есть отличный шанс обратить в свою веру еще одного. – Никлин с наслаждением вдохнул аромат бренди. – Посмотрим, что будет дальше".

– Господь в конце концов все разрешит. – В словах Воорсангера слышался упрек. – Но в любом случае, мне гораздо лучше от одной лишь мысли, что мы возвращаемся.

– Возможно, мне тоже стало бы легче, если бы мы действительно возвращались.

– Но ведь вы давным-давно повернули корабль! – Воорсангер ткнул в экран, где сияло солнце в окружении фантастической свиты планет. Ведь указано же, ноль градусов. Значит камера смотрит прямо вперед, разве не так?

Никлин улыбнулся про себя, сделав маленький глоток бренди. Он хотел растянуть наслаждение драгоценной влагой. Воорсангер, без сомнения, умел обращаться с цифрами и бухгалтерскими книгами, но, очевидно, никогда не задумывался, суммируя занесенные в вахтенный журнал энергетические затраты "Тары".

– Да, я развернула корабль, – несколько нетерпеливо ответила Флейшер, – но мы ускорялись почти тридцать часов, удаляясь от солнца со скоростью свыше трехсот двадцати километров в секунду. Сейчас корабль направлен в сторону солнца, и вам кажется, что он туда и движется, но на самом деле он все еще летит назад. Мы пытаемся погасить скорость, но поскольку в нашем распоряжении теперь лишь один двигатель, нам потребуется шестьдесят часов, чтобы остановиться, и за это время мы удалимся еще на пятьдесят миллионов километров. Только тогда мы начнем двигаться вперед, к границе планетного облака. И обратная дорога займет еще больше времени.

– Понятно, – угрюмо сказал Воорсангер. – Я полагал, что мы уже совсем скоро сможем начать поиски… Через пару дней…

Флейшер покачала головой.

– Восемь дней минимум. И то, если все будет в порядке, а в сложившихся обстоятельствах это крайне смелое предположение.

– Полагаю, мы все это понимаем. – Воорсангер мрачно взглянул на Никлина. – Я предупреждал Кори, что не следует доверяться этим пропойцам. – О мертвых не следует говорить дурно. – Голос Никлина был полон благочестия и смирения.

– Когда я сказал "пропойцы", я имел в виду и вас, хотя, должен признать, приятель ваш был похлеще. Всякий раз, когда я встречал Хепворта, от него так и разило алкоголем. Неудивительно, что он плохо выполнял свою работу.

– Пьянство не имеет к этому никакого отношения. Скотт мог наломать еще больше дров, когда был совершенно трезв. У него были прирожденные способности к этому делу.

"Отличная эпитафия", – добавил Никлин про себя, гадая, когда его, наконец, настигнет эмоциональный удар, связанный со смертью Хепворта. Слишком много времени они провели вместе, прячась дождливыми ночами в укромных уголках корабля, слишком многое было сказано друг другу. Боль должна была затаиться где-то в глубине его существа. Она лежала там, словно вклад в банке, накапливая проценты. Скоро она одарит его своими миллионами.

– Шутки в сторону. – Воорсангер зло посмотрел на него. – Они не изменят того факта, что Хепворт поставил под угрозу жизни десятков мужчин, женщин и детей.

– Скотт был хорошим человеком, – ответил упрямо Никлин.

Он знал, что с этим утверждением нелегко согласиться, и большинство людей, знавших физика, не найдут, сколько бы они ни искали, подтверждений тому.

– Скотт был ископаемым, сохранившимся с доисторических времен мужским шовинистом, – вмешалась Меган Флейшер, голос ее звучал столь обыденно, что Никлин, несмотря на усталость и небольшое опьянение, сразу же понял – она собирается сказать что-то очень важное. – Но вот это просто кричит в его пользу, – пилот указала на панель компьютера. – Он оказался абсолютно прав – планеты исчезают, облако стало редеть.

– Вот видите! – Никлин уже собирался отпустить реплику по поводу силы воображения Скотта Хепворта, когда до него дошло. – Если Скотт прав, то облако должно исчезнуть совсем.

– Возможно. Даже крайне вероятно.

– Вы можете сказать, сколько времени это займет?

– Нет. – Флейшер сохраняла хладнокровие настоящего профессионала. – Я не знаю, можно ли опираться на данные, полученные с одного участка, и, кроме того, у меня есть подозрение, что компьютер несколько ошибается из-за того, что точки движутся, перекрывая друг друга, и уменьшает их истинное число. Необходимо более тщательно проанализировать данные.

– Давайте выразимся несколько иначе. – Никлин подумал, не нарочно ли она мучает его. – Займет ли этот процесс более восьми дней?

– По данным компьютера от тридцати до сорока дней, так что все в порядке. – Выражение лица Флейшер было трудно разглядеть за копной роскошных волос. – Хотя я и не знаю, насколько точны вычисления, и еще я сделала одно немаловажное допущение – что скорость исчезновения планет постоянна.

"Большое спасибо, черт бы тебя набрал, за этот последний удар".

Никлин не отрывал взгляда от главного экрана. Полупрозрачная сфера притягивала теперь не только своей захватывающей красотой. Джим поднес стакан к губам и, не желая больше растягивать удовольствие, осушил стакан до дна.

Добавилась еще одна неопределенность в ситуации, в которой и без того хватало угрожающих жизни неизвестных величин. Никлин во все глаза смотрел на облако планет, пытаясь впасть в какое-нибудь особенное состояние, позволяющее ему заметить, как Добрая Фея делает свое дело, отправляя планеты в другие миры.

Джим не собирался спать, но за очень короткое время его мозг и глаза изрядно утомились, уж очень непосильную задачу он на них возложил. В рубке управления было тихо и тепло, кресло неожиданно стало очень удобным, бренди начало оказывать свое благотворное воздействие, и совсем нетрудно было представить себе, что находишься в ином месте и ином времени. Например, в Оринджфилде, сонном царстве, застывшем в янтаре далекого солнечного дня.

Его разбудил удивленный голос Меган Флейшер.

Джим встрепенулся, почти уверенный, что сейчас увидит облако планет, распавшееся на отдельные пятна и нити, но изображение на экране не изменилось. Слева от него сонно хлопал глазами Воорсангер. Флейшер во все глаза смотрела на вспыхивающие ромбики на пульте управления.

– Кто-то проник в отделяемую капсулу! – Она прижала ладони к щекам. От ее невозмутимости не осталось и следа. – Капсула отчаливает! Отчаливает!

Никлин выпрыгнул из кресла и гигантским парящим прыжком сразу же достиг лестницы. Он начал быстро спускаться, но еще не достигнув второй палубы увидел, что плита пола сдвинута и доступ на нижнюю палубу перекрыт. Джим опустился на колени, одной рукой ухватился за лестничный поручень, другой что было сил потянул за плиту. Ее ничто не удерживало, но сдвинулась она лишь на один-два сантиметра, а когда Никлин ослабил усилие, немедленно вернулась на прежнее место. Джим сразу понял – кто-то привязал плиту снизу.

– Нибз! – крикнул он. – Это вы, Нибз? Какого черта?

Словно отвечая на его вопрос, лестница и вся палуба задрожали.

– Капсула отчалила! – В проеме рубки управления появилась Флейшер. –Я ничего не могу сделать.

Никлин громко постучал по плите:

– Нибз, если вы не уберете эту чертову плиту, я спущусь и убью вас!

Он тут же сообразил, что его угроза несколько нелогична, и решил изменить тактику:

– Мистер Воорсангер хочет спуститься. Это очень важно, Нибз!

Мгновение спустя внизу послышалась возня, и плита отодвинулась в сторону. Никлин увидел Аффлека, стоящего в открытых дверях каюты Монтейна. Плита третьей палубы также была сдвинута и привязана, перекрыв доступ из нижних отсеков корабля. Из каюты высовывался прямоугольник гроба Милли Монтейн. Но крышка гроба отсутствовала!

"О Боже, нет!" – Никлин прыжком спустился на третью палубу. За ним последовали Флейшер и Воорсангер. Никлин остановился и заглянул в гроб. Его ожидания сбылись – гроб был пуст. Белое атласное покрывало еще хранило форму человеческого тела, по его краю тянулись пятна всех цветов радуги. В воздухе витал сладковато-острый запах разложения.

– Что там такое? – спросила Флейшер, толкая Никлина в спину.

Он посторонился, давая ей взглянуть. Флейшер заглянула в пустой гроб и резко повернулась. Лицо ее было абсолютно бесстрастно. Оттолкнув Никлина и Воорсангера, пилот устремилась к лестнице. Облокотившись о поручень, она склонилась над ступенями. Сухие и резкие рвотные спазмы сотрясли ее хрупкое тело.

"Неужели она не знала об этом лишнем пассажире? Добро пожаловать на борт нашего корабля, капитан".

– Никто из вас не знает, что связывало меня с Кори, – подал голос Аффлек. – Я обязан был делать то, что он мне говорил. Я обязан Кори жизнью.

– Теперь уже нет, – ответил ему Никлин.

Лавина событий, обрушившаяся на них в эти последние минуты, ввергла его мозг в какое-то оцепенение; непристойно зияющий гроб лишь усиливал этот ступор. Но все же постепенно до Никлина дошло, что ни одно несчастье, с которым пришлось столкнуться пассажирам экспресса до Нового Эдема, не идет ни в какое сравнение с последним мрачным происшествием.

Лишь с помощью отделяемой капсулы можно было осуществить приземление. Без нее сотня с лишним пассажиров "Тары" были обречены болтаться в космосе всю оставшуюся жизнь.

– С моей точки зрения, – Джим невидяще взглянул на Аффлека, – вы с Кори квиты.

Глава 20

Монтейн знал, что в первые секунды после старта капсулы он должен действовать как можно быстрее.

Прошло уже много лет с тех пор, как Монтейн летал, но у него сохранился присущий любому пилоту автоматизм. Он запустил двигатели на полную мощность и одновременно нажал на единственный рычаг управления.

Нос пассажирского цилиндра поехал в сторону, а картина впереди изменилась самым ошеломляющим образом. Солнце уплыло вверх и скрылось из поля зрения, огромное облако псевдопланет последовало за ним. В течение одного головокружительного мгновения мерцающий занавес стремительно плыл перед глазами, затем он исчез, и кабину затопил космический мрак.

Монтейн вернул рычаг управления в нейтральное положение, остановив разворот капсулы. Вечные звезды снова послушно сияли на своих местах. Проповедник знал, что ему удалось вырваться из липкой паутины, сплетенной дьяволом вокруг одной из этих звезд.

Господь в своем не знающем границ милосердии распростер перед ним Вселенную со всеми ее сокровищами; и каждая из этих сияющих точек таила в себе бесконечное богатство.

Монтейн расхохотался. Смех уносил с собой прошедшие ужасные годы. Он снова был молод и – кто бы стал возражать? – оптимизм и энергия юности разливались по его телу.

Господь выбрал Монтейна для самой благородной и славной миссии.

– Нам придется нелегко, – сказал он своей юной жене. – Мы, возможно, встретимся с немалыми трудностями, когда доберемся до Нового Эдема, но мы преодолеем их. Надо лишь хранить веру в Него и нашу любовь.

– Я знаю, дорогой. – Милли улыбнулась ему из соседнего кресла.

Жемчужный шелк подвенечного платья подчеркивал стройный стан и необыкновенную, чудесную женственность ее облика. Но проповедник знал, что душа Милли еще прекраснее. Стойкость его жены поможет им преодолеть все препятствия предстоящих лет. Радость от ее присутствия становилась почти невыносимой.

– Ты никогда не выглядела столь прекрасной. – Он коснулся ее запястья.

Милли не ответила, лишь счастливая улыбка осветила ее лицо.

Глава 21

Мысль, что его только что приговорили к смерти, Никлин принял на удивление спокойно.

Он не испытывал ни страха, ни ярости, лишь печальное смирение перед судьбой. Стоя вместе с остальными на третьей палубе, Никлин нашел правдоподобное объяснение своему спокойствию. В глубине души он уже очень давно ощущал неизбежность этого момента, неизбежность конца. Смерть неумолимо приближалась к нему по узким переулкам времени с того самого солнечного дня в Альтамуре, когда Джим впервые встретил Скотта Хепворта. Смерть приближалась все быстрее и быстрее, подталкиваемая каждым непредвиденным событием, происходящим как вне, так и внутри корабля. И вот теперь она была совсем рядом во всей своей неотвратимости.

"Я превращаюсь в фаталиста. Самый подходящий момент".

– Может, все-таки, уберем это с дороги! – Он пнул гроб Милли Монтейн, затем впихнул его в каюту и захлопнул дверь.

– Кори, должно быть, сошел с ума.

– Безусловно. Я бы даже сказал, что Кори уже давным-давно жил совсем в ином мире.

– Но куда он направился?

– Туда же, куда направимся и мы, но он окажется там раньше нас. На капсуле нет ни воды, ни пищи, да и кислорода совсем немного.

– Не будет ли кто-нибудь столь любезен и…

Объяснит мне, что здесь происходит? – Флейшер судорожно глотнула в мучительном усилии сдержать очередной рвотный позыв. Лоб ее был в испарине.

– Жена Кори умерла давным-давно, но он не мог допустить, чтобы ее похоронили на Орбитсвиле. – Никлин, для которого за годы знакомства с проповедником эта странная история потеряла вкус новизны, не мог представить, какое впечатление его рассказ произведет на Флейшер, да еще в столь чрезвычайных обстоятельствах. – Думаю, ему была невыносима мысль, что она вернется назад…

– Вы сумасшедший, – прошептала пилот, расширенными глазами глядя на Никлина. – Вы все сумасшедшие.

"Не стоит на меня так смотреть, мадам", – подумал Никлин, но затем ему пришло в голову, что у нее есть основания для возмущения.

– Может, вы и правы. Тогда многое объясняется.

– Если бы я знала, во что ввязываюсь! – Флейшер отерла пот со лба.

– Может, Кори вернется, – Воорсангер обвел их полным мольбы взглядом. – Дети…

"Лучше бы ты этого не говорил". Никлин вдруг понял, что беспокоится не только о собственной персоне.

Среди переселенцев имелось немало детей, родители которых поверили в обещание Кори Монтейна спасти их бренные тела и бессмертные души. Взрослые серьезно ошиблись и должны заплатить за свое легкомыслие, но дети, невинные создания! Их мнения никто не спрашивал, за что они обречены на мучения и смерть?

Джиму стало еще тяжелее, когда он вспомнил, что на борту корабля находится Зинди Уайт. Она и ее бедные родители слепо доверились еще одному лжепророку, и вот результат…

Его самобичевание прервал едва различимый мужской голос, донесшийся из люка над ними.

– Радио! – Флейшер ухватилась за поручень и быстро скрылась наверху. – Это Кори! – Голос Воорсангера победоносно вибрировал. – Я знал, что он не покинет нас. Я хочу поговорить с ним.

Он последовал за пилотом.

Никлин миновал ошеломленного Аффлека и начал подниматься. Когда он вошел в рубку управления, Флейшер уже сидела в своем кресле и лихорадочно возилась с панелью управления. Голос звучал все громче и отчетливее.

– Я повторяю. Это пункт управления космопорта Силвер-Плейнз, Двести второй Портал. Мы приняли ваш автосигнал в общем диапазоне. Есть ли на борту кто-нибудь живой? Пожалуйста, ответьте. Прием. Прием. Повторяю, это пункт управления космопорта Силвер-Плейнз, Двести второй Портал.

– Силвер Плейнз, вам отвечает W-602874. – Голос Флейшер после надсадных рвотных приступов звучал неестественно резко. – Вы меня слышите? Прием.

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем вновь заговорил космопорт:

– Это пункт управления космопорта Силвер-Плейнз. Мы приняли ваш автосигнал в…

И снова почти слово в слово прозвучало уже знакомое сообщение.

– Они нас не слышат, – нервно сказал Воорсангер.

– Подождите. – Флейшер взглянула на пульт связи. – Передают с расстояния тридцать пять миллионов километров. Наш радиосигнал достигнет их через пару минут. И еще столько же будет идти их ответ.

– По крайней мере, нас слышат. – Никлин пытался осознать значение происшедшего. – Значит, Скотт был прав. Его Гипотеза Добра работает даже лучше, чем он предполагал.

– Может статься, что в ней и добра больше, чем он предполагал. –Пилот улыбнулась Никлину, впервые с момента их знакомства. – Если оборудование космопорта уцелело, есть все основания надеяться, что нам удастся заполучить другую капсулу. А может, даже не одну.

– Это действительно добрая весть. – Его ответная улыбка была нерешительной, словно Джим боялся принять предлагаемый дар. – Вы сказали не одну?

– В Хилверсумском Центре космических технологий, Шестнадцатый Портал, я видела четыре капсулы различных типов.

– В рабочем состоянии?

– На двух я летала в прошлом году, когда сдавала экзамен на право управления кораблем исследовательского класса.

– И что дальше?

– А дальше надо попытаться распознать Хилверсум среди всего этого многообразия. – Флейшер жестом, вдруг придавшим ей сходство с Хепвортом, указала в сторону облака планет на главном экране. – Это, должно быть, не так сложно, когда они очухаются и выйдут в эфир, подобно людям из Силвер-Плейнз.

– Затем мы выйдем на орбиту планеты, где теперь находится Хилверсум, и они переправят нас на землю, а остальное все в руках Господа.

– Мы должны молить его о милосердии и защите, – голос Воорсангера вновь наполнился религиозным пылом. – Теперь, когда Кори больше нет с нами, на мне лежит обязанность отслужить молебен во спасение наше.

Никлин открыл было рот, чтобы прокомментировать внезапно изменившийся статус Орбитсвиля, – из ловушки дьявола он вдруг превратился в Гавань Господню, – но решил воздержаться от столь дешевого сарказма. Слишком далеко он зашел по пути насмешек и циничных замечаний. Джим был сыт ими по горло. А если рассмотреть события последних часов в свете предшествующих знамений, над которыми он вволю поиздевался…

– Полагаю, вам следует дождаться более надежной информации прежде чем что-то сообщать всем остальным, – после небольшой паузы заметила Флейшер. – Конечно, но неужели каждый раз придется ждать четыре минуты?

– Нет. Когда мы наконец остановимся и начнем возвращаться, задержка составит семь минут.

– Неужели ничего нельзя сделать? – Воорсангер взглянул на наручные часы. – Но как же мы связывались с Землей в прежние времена?

Флейшер качнула головой.

– На корабле нет тахионного оборудования.

– Что?! – Воорсангер повернулся к Никлину, на его сморщенном лице читался упрек.

– Вы сами решили, что это слишком дорогое удовольствие. – Никлин поразился, как быстро, убедив себя в том, что опасность для жизни уже миновала, Воорсангер вернулся к своей прежней роли вечно недовольного счетовода, для которого потеря минуты равносильна потере состояния. –Кроме того, ведь предполагалось, что "Таре" вовсе не нужно тахионное оборудование. План состоял в том, чтобы вырваться с Орбитсвиля и удалиться от него как можно дальше.

– План состоял также и в… – Воорсангер осекся.

В динамике раздался предупреждающий щелчок.

– Это Силвер-Плейнз, – произнес все тот же голос. – Мы слышим вас, W-602874. Подтвердите информацию. По нашим сведениям корабль исследовательского класса "Тара" находится в наземном доке на капитальном ремонте.

– "Тара" подтверждает свою информацию, – тут же ответила Флейшер. –Мы покинули Первый Портал непосредственно перед тем…

Как начались все эти события. Одна из наших двигательных установок вышла из строя, поэтому сейчас мы тормозим и собираемся вернуться в любой доступный порт. Мы также потеряли вспомогательный аппарат. Повторяю, мы потеряли вспомогательный аппарат. Вымажете снять с орбиты около сотни человек? Прием.

– Это серьезный вопрос, – сказал Никлин, когда Флейшер устало откинулась в кресле. – Какова вероятность, что в Силвер Плейнз найдется хоть что-нибудь?

– Мы можем лишь молиться и надеяться. Мы ведь даже не знаем, что произошло, когда Порталы захлопнулись, не так ли? Вполне можно ожидать, что все корабли, находившиеся на внешних причальных опорах, лишились доступа в Орбитсвиль. А затем, когда Орбитсвиль разрушился и его геометрия как бы вывернулась наизнанку, все они оказались внутри соответствующих планет. А вы что думаете по этому поводу?

– Я об этом и не задумывался, – признался Никлин. – Интересно, все успели выбраться?

– Времени было достаточно, если корабли в момент схлопывания Орбитсвиля действительно находились на опорах. – Голос пилота обрел привычную уверенность и звучал почти бесстрастно. – Но, должно быть, некоторые корабли совершали в этот момент перелет между Порталами. Хотела бы я знать, что случилось с ними. Даже если каким-то чудесным образом их выбросило на орбиту новых планет, как люди, находящиеся на борту, доберутся до земли? Корабли типа земля-космос довольно редки, и если они есть, то только на тех планетах, где теперь находятся космопорты. Но даже в экваториальном поясе таких одна из сотни. – Флейшер увлеклась собственными рассуждениями. – Интересно, насколько Добрая Фея Скотта Хепворта готова позаботиться о человеческих жизнях?

"Еще один хороший вопрос". Никлин понял, что даже едва теплившаяся искра надежды, появившаяся у него в последние минуты, была необдуманной и преждевременной. Флейшер сказала, что возле Шестнадцатого Портала имелись четыре капсулы, но с большой вероятностью в момент схлопывания они находились у внешних причальных опор. В этом случае капсулы могут теперь болтаться внутри новоиспеченного мира Хилверсума.

В этот момент Джим потерял нить рассуждений, так как по радио раздался сигнал связи.

– Это пункт управления космопорта в Хилверсуме, Шестнадцатый Портал, – голос звучал как-то не очень уверенно. – Мы получили сигнал автопередатчика. Пожалуйста, ответьте, кто вы. Прием.

– Он, похоже, еще более напуган, чем мы. – Флейшер криво улыбнулась остальным, что еще больше расположило к ней Никлина. – Кто же, интересно, по его мнению, посылает сигналы?

– Ответьте ему, – нетерпеливо потребовал Воорсангер.

– Это звездолет W-602874. Отвечаем на ваш вызов, Хилверсум. Вы слышите меня? Прием. – Флейшер кинула взгляд на панель связи, затем снова откинулась в кресле. – На этот вызов я и надеялась. Скоро мы узнаем, как обстоят дела.

Воорсангер пересел поближе.

– Сколько придется ждать?

– Хилверсум расположен дальше по экватору. Сейчас расстояние составляет около семидесяти пяти миков, так что в оба конца сигнал будет идти более восьми минут.

– Это слишком долго, – замогильным голосом простонал Воорсангер. –Почему, почему у нас нет тахионного оборудования?

– Я могу подождать восемь минут. С каждым ответом наши шансы на спасение возрастают, а я надеюсь в ближайшие несколько часов связаться с сотней космопортов. Если два из них функционируют, я не вижу причин, почему бы и остальным не выйти в эфир.

Никлин слушал Флейшер, и его уважение к ее логике росло. В то время как душа Джима металась от надежды к отчаянию, пилот, казалось, ни на секунду не теряла присутствия духа. Чтобы сделать их шансы на выживание максимальными, она призвала на помощь весь свой опыт, талант, способность мыслить. Вдоль экватора Орбитсвиля имелось двести семь Порталов, и все они были оборудованы космопортами. Они представляли собой огромный резерв оборудования и рабочей силы, который можно будет пустить в ход, чтобы вызволить "Тару" из объятий космоса.

"На нашей стороне большие силы. Если только забыть о том, что время ограничено. Облако планет истончается, как и предсказывал Хепворт. Эти новые планеты куда-то исчезают, и, в соответствии с Гипотезой Добра, там совсем неплохо. Если мы, черт побери, как можно скорее не приземлимся, то рискуем остаться здесь одни…”

Никлин изо всех сил старался не думать о том, что ждет пассажиров, если корабль окажется на опустевшей вдруг орбите солнца Орбитсвиля. Съестных припасов хватит на два года, но захочет ли хоть кто-нибудь, находящийся в здравом уме, тянуть до самого конца в этой космической гробнице, где число мертвых в какой-то момент превысит число живых? И когда будет снят запрет на каннибализм? Нет, лучше направить корабль прямо на солнце, пока ужас не лишит их всех рассудка, но даже в этом случае дети обречены на долгую мучительную смерть. Наверное, лучше всего заблокировать предохранительные устройства и разгерметизировать корабль, в этом случае смерть будет быстрой.

Никлину вдруг стало душно. Он сделал глубокий вдох и усилием воли переключил мысли. Воорсангер расспрашивал Флейшер, как перевести корабль на орбиту планеты и удастся ли переправить находящихся на звездолете людей на землю. Тема была вполне жизнеутверждающей, и Джим с головой окунулся в нее, пока не раздался новый сигнал.

– Это пункт управления космическим движением Амстердама, Третий Портал, – произнес спокойный женский голос. – Мы получаем ваш автосигнал в общем диапазоне. Пожалуйста, назовите себя. Конец связи.

– Положение улучшается, – так же спокойно заметила Флейшер.

Она протянула руку к панели связи, но в этот момент послышался новый сигнал. На этот раз вызывал Пекин, Двести пятый Портал. Сообщества, обитавшие в экваториальном поясе, сумели пережить распад Орбитсвиля и теперь шарят по всему космосу, разыскивая своих блудных детей. Им надо ответить, поблагодарить их, ведь молчание было бы предательством человеческого духа.

Через несколько мгновений после того, как Флейшер назвала свой номер, пришел ответ из Хилверсума.

– Хилверсум отвечает на ваш запрос, "Тара". В наземном доке у нас есть две капсулы одиннадцатого типа. На обеих установлено оборудование, совместимое с кораблями исследовательского класса и обе можно подготовить за три-четыре дня. Не предвидится никаких сложностей с эвакуацией ста человек, так что можете быть спокойны на этот счет. Мы снимем вас оттуда, но прежде, чем закончить связь, необходимо передать вам еще одно сообщение.

Последовала короткая пауза, во время которой Никлин, Флейшер и Воорсангер обменялись понимающими взглядами. Затем послышался другой голос.

– "Тара", говорит Кэвин Гомери. Я возглавляю астрономический отдел в ЦКТ. Я подтверждаю слова моего коллеги: вам следует выйти на орбиту, а мы уже позаботимся обо всем остальном. Тем временем я хотел бы попросить помочь нам в разрешении другого вопроса.

Излишне говорить, что с Орбитсвилем произошло странное превращение. Но вы, возможно, не знаете, что число образовавшихся планет уменьшается. Мы не знаем, как хотя бы подойти к объяснению этого явления, нам нужно получил как можно больше данных, чтобы суметь взяться за эту проблему. И в этом смысле вы находитесь в уникальном положении.

Не могли бы вы передать нам общую панораму образовавшейся сферы? Нам необходимо хорошее изображение в течение длительного времени, иначе мы не успеем рассчитать скорость исчезновения планет. Я жду вашего ответа. Прием.

Оставшуюся часть "ночи" Никлин наблюдал, как Флейшер виртуозно справляется со все большим объемом радиосообщений, каждое из которых являлось еще одним доказательством Гипотезы Добра Скотта Хепворта.

В конце радиосеанса начали поступать сообщения из космопортов, находившихся в свое время у Порталов с номерами, близкими к ста. Вызовы с дальней стороны планетарного облака поступали с задержкой в сорок минут –еще одно напоминание о размерах Орбитсвиля. Эфирный галдеж достиг такого уровня, что Меган Флейшер была вынуждена прибегнуть к помощи компьютера и установить очередность. Никлин понимал, что слышит лишь малую часть вновь созданных миров, заполнявших основной экран.

Радиосвязь, невозможная внутри оболочки Орбитсвиля, была привилегией только тех планет, на которых оказались космопорты. Лишь они обладали голосом. Никлин не сомневался, что обитатели остальных планет лихорадочно создают сейчас необходимое оборудование, позволяющее им связаться с соседями. Он также понимал, что люди жаждут услышать живые голоса, чтобы хоть как-то успокоиться и утешиться.

Все сообщения имели одну общую черту. На скупом радиожаргоне молила о помощи выбитая из векового благодушия человеческая цивилизация, Никлин, полностью поглощенный собственными болезненными переживаниями, не задумывался об остальном человечестве, выкинутом загадочным превращением из рутины повседневной жизни. Но голоса из космоса помогли ему ощутить связь с людьми, понять, что они чувствовали во время случившегося кошмара. С неба исчезли знакомые звезды, стала скакать гравитация, день и ночь сошли с ума, дойдя в своей смене до стробоскопического неистовства, от которого замирала душа и немел разум.

А затем вдруг…

Ба-бах.

Для кого-то в следующий миг в свете яркого дня предстал новый мир, в котором обезумевшее солнце покинуло свое, казавшееся вечным, положение в зените. Для других наступила ночь, и сияющие лучи на небе сменились миллионами голубых бриллиантов, расцветивших небо немыслимыми узорами. А те, кто оказался на внешней границе планетарного облака, впервые увидели ночь такой, какой ее знали на Земле их предан – ночное черное небо, усыпанное мириадами далеких звезд.

Кроме ответа на просьбу о помощи, космопорты передавали также сообщения друг другу, сплачиваясь перед лицом грядущей неизвестности, ища ответы на вопросы, которые днем раньше просто невозможно было сформулировать. Что произошло? Почему это произошло? Что будет дальше? Новые планеты перемещаются в результате какого-то пространственного фокуса или просто прекращают свое существование? Исчезнут ли все планеты или процесс прореживания планетарного облака в конце концов прекратится и горстка новых миров останется на устойчивых орбитах?

Для находившихся на борту "Тары" пассажиров существовал ряд вопросов первостепенной важности: насколько быстро истончается планетарное облако? Происходит этот процесс равномерно по всему облаку, или имеет место зонный эффект, который они пока не могут обнаружить? Постоянна ли скорость процесса или она растет?

Короче говоря, каковы шансы, что корабль достигнет безопасной гавани Хилверсума прежде, чем планеты полностью исчезнут из вида?

Несмотря на все усилия этот вопрос настойчиво колотился в его голове, подобно колоколу.

На вторую ночь торможения, когда на всех нижних палубах царили сумрак и тишина, Никлин спустился в столовую выпить кофе и с удивлением обнаружил в безлюдном зале Дани Фартинг. Она одиноко сидела за столиком. Джим знал, что весь день Дани выбивалась из сил, передавая встревоженным людям сообщения капитана и стараясь внушить им частицу стоического оптимизма Меган Флейшер.

Задача, возложенная на Дани, не отличалась легкостью и простотой. Хотя пассажиры воспринимали сообщения Флейшер молча, кое-кто из переселенцев не скрывал своего горького сожаления по поводу того, что вообще когда-то услышал о Кори Монтейне. Возмущение пассажиров и стойкое ощущение, что их предали, могло вот-вот выплеснуться на поверхность.

У входа в столовую Никлин взял в автоматическом раздатчике порцию кофе. Когда он заметил, что Дани наблюдает за ним своим загадочным и печальным взглядом, он хотел было уйти. Но решил все-таки продолжить свою линию открытой враждебности, хотя и с некоторой опаской.

– Как я вижу, вы в гордом одиночестве. – Джим сел рядом. – Полагаю, вы скучаете по Кристин.

Слова вырвались у него прежде, чем он успел что-либо сообразить. Никлин ужаснулся их неуместности. Он начал с банальности и тут же перешел к бестактности.

– Думаю, у вас больше оснований скучать по ней, – спокойно ответила Дани.

Никлин уставился в чашку с кофе, стараясь скрыть волнение. От ее замечания у него начала подергиваться щека. И почему он не ушел из столовой сразу же! Встать и уйти сейчас – значит выставить себя неотесанным провинциалом, каким он когда-то был, а остаться – лишь усилить ощущение неловкости.

– Что происходит наверху? – Голос Дани звучал совершенно нейтрально. – Есть какие-нибудь изменения?

– На планетах образуются полярные шапки. – Никлин с готовностью ухватился за предложенную тему. – Шапки изо льда и снега на северном и южном полюсах! Это делает планеты похожими на изображения Земли.

– Интересно, но я не это имею в виду.

– Мы все еще не знаем, как быстро они исчезают. Компьютеры продолжают расчеты. – Никлин отхлебнул кофе. – Думаю, скоро мы получим ответ.

– Это хорошо. – Дани улыбнулась. Сразу стало заметно, насколько она устала. Темные глаза в упор взглянули на Никлина из-под тяжелых век. – Вы жалеете, что уехали из Оринджфилда?

“Что за вопрос? – Никлин был сбит с толку. – Что она имеет в виду?”

– Дани, я… – Джиму вдруг страстно захотелось дотронуться до ее руки.

Со стороны лестницы послышался шум.

– Я рад, что не все спят на этом корабле. Вы позволите присоединиться к вам?

Это был все тот же светловолосый бородач в форме охранника космопорта, с которым Никлин сталкивался уже дважды. Похоже, большую часть времени этот человек проводил в бесконечных блужданиях по кораблю. Не дожидаясь ответа, он налил себе кофе и сел рядом с Дани.

– Джим, познакомьтесь, это Пер Боссардт.

– Привет, Джим! – широко улыбнулся бородач. – Мы постоянно встречаемся в самые неподходящие моменты.

Никлин кивнул.

– Да, действительно.

– У меня с собой пятьдесят два отличных приятеля. Они помогут нам развлечься. – Боссардт достал из кармана колоду карт. – Сыграем?

– Прошу прощения. – Никлин встал. – Я должен вернуться в рубку управления.

– Жаль. – Боссардт радушно помахал рукой. – Как-нибудь снова увидимся, Джим.

У выхода Никлин оглянулся – Боссардт уже сдавал карты, которые из-за небольшой гравитации так и летали над столом. Дани весело смеялась, ловя порхающие прямоугольники.

– Вы жалеете, что уехали из Оринджфилда? – бормотал Никлин, поднимаясь по лестнице. – Что, черт побери, это значит?

Когда наступила "ночь", Никлин подумал, что, вероятно, чувствовал бы себя куда лучше в своей постели, а не в кресле рядом с Меган Флейшер. С какой стати он отказывается от полноценного отдыха? Но словно какая-то сила удерживала Джима у основного экрана. В изображении облака планет сосредоточились его прошлое, настоящее и будущее. Облако казалось безмятежным и вечным, но только благодаря ограниченности человеческого восприятия. Над ним неустанно трудилась Добрая Фея, определяя судьбу целых скоплений планет со скоростью, быть может, нескольких сотен в секунду. Никлину казалось, что если вглядываться достаточно долго, он сможет найти свидетельства ее деятельности.

Миллиарды людей на этих новорожденных эфемерных мирах испытывали серьезные опасения за свое будущее. Перспектива быть вырванным из обычного континуума, а, может, и вовсе прекратить существование каким-нибудь таинственным способом казалась ужасающей, но это соображение служило слабым утешением для пассажиров "Тары", молившихся лишь за то, чтобы стать частью этих обреченных на неизвестность миров. Прыжок в таинственную пустоту казался предпочтительнее иного исхода, перед лицом которого оказались те, кого заманили в это путешествие к Новому Эдему.

Чувство беспомощности усиливалось тем, что, вопреки очевидности, корабль все еще удалялся от облака планет. Нос его был направлен в сторону того, что было когда-то Орбитсвилем, его двигатели толкали корабль в направлении планет, но уже набранная скорость была такова, что после двух долгих дней торможения "Тара" все еще удалялась от своей цели.

– Нет смысла кипятиться по этому поводу, – говорила ему Флейшер. –Лично я благодарю Господа за каждый час работы двигателей.

"Наверное, это она так меня подбадривает", – мелькнуло у Никлина в голове. Он устало размышлял о том, сумеет ли уловить момент, когда корабль наконец остановится и начнет двигаться в обратном направлении.

"Нет, стоп. Здесь что-то не то. Я, должно быть, устал как собака и ничего не соображаю. Надо начать все сначала…”

Джим сделал усилие в попытке проснуться – у него возникло неприятное ощущение какой-то перемены на пульте управления.

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем он понял, что изменилось. Уровень шума, создаваемый системой связи, резко упал. Его тревога возросла еще больше, когда он осознал, что насыщенность радиопереговоров спадает уже давно. Даже когда Флейшер была вынуждена с помощью компьютера регулировать поток поступающей информации, динамики выдавали почти непрерывную серию кодовых сигналов.

Никлин выпрямился и взглянул на соседние кресла. Воорсангера там не было, Флейшер застыла в максимальной сосредоточенности, неотрывно наблюдая за изображением облака планет. У Никлина сжалось сердце, когда он увидел лицо пилота.

– Что происходит? – почти крикнул он. – Неужели…

Она взмахом одной руки попросила его замолчать, в то время как другой быстро перебирала кнопки на панели связи.

– … Определенно, – послышался мужской голос. – Мы установили! Планеты со сферы исчезают полосами. Уже есть пять пустых полос, можете называть их так или по-другому, не имеет значения. Две – в северном полушарии. Две – в южном. Одна – вблизи экватора. Полосы быстро расширяются. Боже, помоги нам! Невозможно предсказать, сколько времени осталось до того момента, когда эта передающая станция…

Голос оборвался и в рубке повисла звенящая тишина.

Никлин сосредоточился на изображении облака. Теперь, когда он точно знал, куда следует смотреть, Джим увидел результат работы Доброй Феи. Вдоль экватора было заметно мерцающее оживление. Но по сути, это было как раз обратное мерцанию явление, всего-навсего изменение неподвижной картины, вызванное исчезновением крошечных источников света.

Облако планет разматывалось прямо на глазах, подобно гигантскому клубку шерсти. Разматывалось в никуда.

– Они исчезают. – Голос пилота зазвучал как голос застеснявшегося вдруг ребенка. – Все космопорты уже исчезли.

– Нам не нужны космопорты! – крикнул Никлин, отказываясь подчиниться жестокой логике происходящего. – Мы должны двигаться вперед! Мы можем выйти на орбиту любой из этих дерьмовых планет!

– И какой в этом смысл? Если мы никогда не сможем сесть на нее?

– Это лучше, чем лететь в пустоту.

– Может, вы и правы. – Флейшер кивнула, обдумывая это предположение, а затем ее лицо засветилось каким-то жестоким, извращенным торжеством. Она нашла ответ.

– Все дело в том, мистер Никлин, что мы не можем добраться ни до одной из этих, как вы выразились, дерьмовых планет. Положение вещей изменилось к худшему. Пока вы спали, скорость исчезновения возросла, она все время растет… Через несколько часов не останется ни одной планеты, дерьмовой или какой-нибудь иной.

Глава 22

В том, что происходит, есть своя какая-то логика, решил Никлин.

До этого в течение почти двадцати часов он сидел в рубке управления и как завороженный следам за планетами, исчезающими со все возрастающей скоростью. В самом начале этот процесс был почти неощутим, затем темные редкие участки превратились в пять расширяющихся полосок, их можно было различить невооруженным взглядом. Зрелище стало еще более завораживающим, облако теперь напоминало удивительное, прекрасное пуантилистское полотно с изображением гигантской полосатой планеты. С этого момента исчезновение планет стало хорошо заметным, слой за слоем пропадал в пустоте, уступая место мраку, сквозь который мерцали далекие звезды. В какой-то момент этого процесса "Тара" наконец погасила свою скорость и начала мучительно-медленное возвращение, но никто в рубке управления даже не заметил этого. Всем им ничего не оставалось, как только наблюдать. Казалось, они утратили способность думать. Итак, единый организм, каким когда-то был Орбитсвиль, сократился теперь до узких полосок, до стремительно тающей паутины, и, в конце концов, до пустоты, до Абсолютного Ничто.

Шестьсот пятьдесят миллионов новоиспеченных миров прекратили свое существование, осталось лишь небольшое солнце, одинокий источник света и тепла в совершенно пустом пространстве, распростершемся во все стороны на многие световые годы.

"Что дальше? – тупо спрашивал себя Никлин. – Куда теперь?”

А дальше, спустя всего лишь несколько секунд, заработала внутренняя связь. Женщина, купавшая своего ребенка в душевой на двадцать четвертой палубе, разыскивала Джима Никлина. Температура воды в душе стала падать, женщина сердилась и требовала, чтобы неисправность устранили немедленно. Она также хотела знать, почему Никлин все время прохлаждается в рубке управления, а не занимается своими обязанностями.

Это напомнило Джиму, что жизнь все еще продолжается, и надо решать возникающие бытовые вопросы. Напоминание, словно манна небесная, спасло Никлина от апатии, и он немедленно покинул рубку.

Поскольку на "Таре" находилась лишь половина от запланированного числа людей, пассажиры в значительной степени имели свободу в выборе жилья. Большинство, подчиняясь своим инстинктам, выбрали носовые отсеки, удаленные от двигательных цилиндров.

Когда Джим добрался до четырнадцатой палубы, первой, откуда имелся доступ в двигательный цилиндр, гул человеческих голосов затих и лишь слабо доносился откуда-то сверху. Никлин продолжал скользить вниз, едва касаясь руками поручня. Он уже почти миновал семнадцатую палубу, когда рука независимо от его воли до боли сжала дюралевый поручень, и он резко остановился. Какое-то мгновение Никлин пребывал в полнейшем замешательстве, но затем до его сознания дошла фантастическая причина этой самопроизвольной реакции.

Совсем рядом, справа от него на чуть изогнутой стенке пассажирского цилиндра он увидел дверь, ведущую в двигательный цилиндр.

Для того, кто не так хорошо знаком с металлическим скелетом, внутренностями и нервными нитями "Тары", вид этой двери ничего не значил, но Никлина словно искрой пронзило. Он отлично знал, что с семнадцатой палубы нет доступа к двигателям, нет и никогда не было.

Он замер на лестнице, растерянно оглядываясь по сторонам. Все остальное выглядело таким, каким и должно было быть. За спиной находились две двери, ведущие в пассажирские каюты, а надпись на стене неопровержимо указывала – это именно семнадцатая палуба. Да и не нужны ему были никакие надписи, вполне достаточно расположения заклепок или формы сварных швов. И тем не менее Никлин видел перед собой дверь в двигательный цилиндр. Дверь там, где она не имела права существовать!

Дверь была самой что ни на есть настоящей. Никлин мог различить царапины на зеленой поверхности. Он видел грязные пятна на белых деталях кодового замка. Дверь было настоящей!

– Это сон, – громко сказал он, радуясь тому, что нашел объяснение. –Это всего лишь один из моих снов, и для доказательства…

Никлин изо всех сил ударил кулаком по ребру палубы и тут же вскрикнул. Боль пронзила его нервную систему, волной прокатилась по всему телу. Он с удивленном взглянул на костяшки пальцев – кожа на них была содрана, и на подкожной ткани выступили крошечные капельки крови.

Все сомнения относительно того, бодрствует он или спит, разом исчезли. Но дверь осталась на месте.

"Моя память на числа начинает сбоить, – заклинал себя Никлин, сходя с лестницы и приближаясь к двери. – Маленькая молекула серого вещества испортилась, или протекла, или что там с ней происходит, когда она начинает стареть. Всегда существовал вход с семнадцатой палубы. То, что я ничего не помню об этом, еще ничего не значит, и в доказательство…" Никлин набрал на замке код – 8949823 и улыбнулся, услышав щелчок.

“Какие-то числа еще помню!" Он начал медленно открывать дверь и с удивлением обнаружил, что смотрит внутрь помещения, размером не больше телефонной будки. Все там выглядело совершенно чуждым для "Тары", но Джим уже приучил себя к мысли, что черное – это белое, а белое – это черное. И довольно дерзко Никлин переступил таинственный порог.

Когда дверь за спиной захлопнулась, он увидел еще одну, слева от себя, рядом с этой дверью в стене имелась небольшая ниша, подобная тем, где обычно хранится пожарное оборудование. В нише стоял изящный серебряный флакон. На флаконе какой-то шутник выгравировал надпись "ВЫПЕЙ МЕНЯ". В буквах была характерная вычурность, и Никлин с улыбкой узнал почерк Скотта Хепворта.

“Да ты забыл об одной из своих заначек, ты, старый пьянчужка!”

Все еще от души забавляясь, Джим взял флакон в руки. Тот был теплым на ощупь. Никлин встряхнул его и услышал, точнее ощутил, как внутри бултыхается небольшое количество жидкости. Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, он отвинтил крышку и глотнул содержимое. Это был джин, обычный тепловатый джин.

Самый настоящий "Особый Хепвортин". Скотт любил джин с тоником и всеми прочими добавками, но при необходимости поглощал его в любом виде.

Как сказал какой-то драматург, а, может и не драматург: "Коль замучила жажда, то извлечь спиртное можно из чего угодно". Никлин улыбнулся: "Бьюсь об заклад, старина Скотт перевернулся бы в своем пластиковом мешке, узнай он, что не ему достался этот последний глоток. Хотя одного я не могу понять. Почему джин до сих пор теплый?”

Охваченный неприятным предчувствием, что он совершает какую-то ошибку, Никлин открыл вторую дверь. За ней находилось плохо освещенное помещение, казавшееся слишком большим для пятиметрового двигательного цилиндра. Единственная лампа над дверью отбрасывала круг тусклого света на совершенно пустую палубу. Эта пустота тоже была очень странной, ведь большая часть пространства должна быть занята громоздким двигательным оборудованием. Джим попытался рассмотреть что-нибудь за пределами освещенного круга, но темнота казалась непроницаемой. Воздух здесь был чисти свеж, словно Никлин стоял посреди необозримой ночной степи.

Через несколько секунд из темноты выступила фигура. Она приближалась. Никлин вскрикнул, сжался и закусил костяшки пальцев. Это был Скотт Хепворт.

– Господи, ты нашел мое лекарство! – Хепворт подошел к нему вплотную и взял флакон из застывшей руки. – Где же я его оставил?

Никлин издал какой-то хриплый звук, а Хепворт поднес флакон ко рту и сделал большой глоток. Шея его выглядела совершенно неповрежденный. Но когда он пил, жидкость вытекала сквозь ворот рубашки.

– Убирайся, – прошептал Никлин. – Убирайся! Ты мертв!

– Ну, не стоит мыслить столь вульгарно, мой мальчик, – добродушно откликнулся Хепворт. – Разве я выгляжу мертвым?

Никлин внимательно изучил призрак и убедился, что все детали совершенно точны, начиная от грязной и мятой одежды до знаменитого голубоватого прыща на носу.

– Уходи, Скотт. – В шепоте Никлина слышалась мольба. – Я не могу смотреть на тебя.

– Хорошо, я уйду, но должен сказать, что глубоко разочарован в тебе, Джим. – Хепворт начал отступать в темноту. – Я мог бы помочь тебе подготовиться к тому, что последует дальше. Встречи с тобой ждут другие, и я мог бы подсказать, как обращаться с ними…

Когда подобие Хепворта скрылось в темноте, Никлин схватился за ручку двери и судорожно рванул ее вниз. Ручка не повернулась. Впрочем, ничего другого он и не ждал. Теперь к нему приближались еще две фигуры. На губах Кори Монтейна играла плаксивая кривоватая усмешка, рядом с ним шла хорошенькая молодая женщина, выглядевшая бы вполне здоровой и невредимой, если бы не рукоятка кухонного ножа, торчавшая из ее груди. Нож покачивался в такт ударам ее сердца.

– Мы с Милли теперь счастливы, Джим. – Монтейн обнял женщину за талию. – И я хочу, чтобы вы знали – вы тоже можете стать счастливым. Для этого нужно лишь…

– Вы мертвы! Вы тоже мертвы! – закричал Никлин. – Не подходите ко мне! Не приближайтесь! Вы мертвы! И вы хотите заставить меня поверить, что и я тоже мертв! Но я еще жив! Все это только сон!

Монтейн обменялся с женой обеспокоенным взглядом. Они все еще приближались к Никлину.

– Вы мне не нравитесь, Джим, – сказал Монтейн. – Это все лишнее. Нужно только выслушать…

– Убирайтесь! – заорал Никлин и крепко прижал ладони к глазам.

Он стоял с закрытыми глазами, пока немного не успокоился. Никлин боялся, что эти кошмарные существа украдкой подошли к нему, и теперь их сочувственные лица покачиваются совсем рядом. Но когда он открыл глаза, Монтейн и его жена исчезли. Окружающая тьма вновь была спокойна. Но теперь Джим мог видеть несколько дальше, и им вновь овладело первоначальное впечатление бескрайней степи. На неуловимом, неощутимом расстоянии можно было различить что-то огромное, какие-то черные кривые в таком же черном мраке. Может, это холм, гора из обсидиана, отражающая свет невидимых звезд?

"За что мне все это? За что?" – Никлин еще раз безрезультатно подергал ручку двери.

– Я скажу тебе, за что. – За пределами круга маслянистого желтого света раздался одновременно и знакомый и совершенно неузнаваемый голос. –Ты забил свою голову нигилизмом и ложными идеями, малыш Джимми. И именно за это ты держишь теперь ответ.

– Кто вы? – дрожащим голосом спросил Никлин. Дурные предчувствия вновь навалились на него. – И почему вы называете меня Джимми? Никто не звал меня так с тех пор, как…

– С тех пор, как ты вырос, не так ли?

Огромная фигура дядюшки Ренара вступила в унылый конус света.

Никлин снова съежился от страха и ужаса. Он видел – это вовсе не тот сохранившийся в его памяти дядюшка Ренар. Этот человек, точнее, это существо было совсем иным. Это был дядя Ренар из его сна. То самое ужасное существо, с которым мать заставляла обращаться как с совершенно обычным человеком, несмотря на его огромный рост, колючую рыжую шерсть, дикие желтые глаза и острую морду. И, как и прежде, едва Никлин узнал его, существо лишилось своей силы.

– Ты не напугаешь меня! – с вызовом крикнул Джим.

– А почему кто-то должен бояться такого симпатягу, как я? – Нос лиса горделиво выглянул из стоячего ворота засаленного сюртука девятнадцатого века. – Я прекрасно понимаю, почему ты не захотел иметь дело с остальными, особенно с той ужасной женщиной. Ты видел этот нож? Тьфу! – Гримаса отвращения сморщила морду лиса. – Между нами говоря, Джим, ты совершенно правильно сделал, что избавился от этого сброда.

– От тебя я тоже хочу избавиться. Ты не существуешь!

– Что за странные вещи ты говоришь. – Лис обеспокоенно оглянулся через плечо, затем рассмеялся, разинув пасть, полную острых зубов. – Да ты ведь не смог бы со мной разговаривать, если бы меня не существовало. Логично, не правда ли? Видишь ли, это место, где мы с тобой сейчас так славно беседуем, находится в мысленном пространстве. Поэтому выдуманные существа здесь столь же реальны, как и физические. Ты ведь помнишь, что тебе рассказывали о мысленном пространстве?

Никлин покачал головой.

– Я не позволю тебе существовать ни в каком пространстве.

– Не делай этого, Джимми! – Дядя Ренар вновь оглянулся в темноту, стряхнув со лба нарисованные капельки пота. – Я могу подготовить тебя к предстоящему. Ты скоро встретишься с Гэ Пэ, и я могу…

– Убирайся!

Лис отступил, его фигура покрылась рябью, и вдруг он превратился в худого, лысоватого человека лет сорока самого разнесчастного вида. Что-то шевельнулось в памяти Никлина. Перед ним стоял настоящий дядя Ренар.

– Ты тоже можешь уматывать, – приказал Никлин.

– Джимми, дай мне объяснить одну очень важную для тебя вещь, –существо становилось назойливым. – Ты думаешь, что все это сон, но это не так! Ты сейчас находишься в мысленном пространстве, Джимми. Ты должен вспомнить, что говорила тебе Сильвия Лондон. Ты ведь помнишь ее? Такая шикарная женщина. Так вот, все сказанное ею абсолютная правда!

Никлин нахмурился.

– Это значит, что ты существуешь независимо от чего бы то ни было, и я не могу причинить тебе вреда?

– Да, но я не являюсь истинно сапионным существом. – Фигура быстро оглянулась в сторону той темной массы, присутствие которой почувствовал Никлин. Лицо его стало еще несчастнее. – Настоящий дядя Ренар находится где-то в ином месте этого континуума. Я существую лишь потому, что являюсь проекцией твоих детских воспоминаний, и если ты начнешь вмешиваться в…

– Ты имеешь в виду, если я вырасту?

– Ты давным-давно вырос, Джимми. – Существо хитро и заискивающе улыбнулось. – Ты здорово вырос! Было приятно наблюдать, как ты разнес в пух и прах этих громил в Альтамуре. Особенно третьего, когда он уже был уверен, что спасся. А потом, эта стерва Фартинг. Я скажу тебе кое-что важное, Джимми. Она сожалеет, что когда-то обошлась с тобой так несправедливо. Если ты сейчас подойдешь к ней, то ты…

– Прочь! – приказал Никлин, ненависть затопила его сердце. – Сгинь! Прекрати существовать!

Дядюшка сердито и испуганно зарычал. Черты лица его стали меняться…

Вытягиваться в звериную морду, зубы превращались в клыки…

Но прежде, чем метаморфоза завершилась, призрак исчез, растворившись во мраке.

Никлин остался один. И в то же время здесь был кто-то еще. За пределами конуса желто-болезненного света, где-то вдали, на бескрайней равнине двигалось нечто огромное и непостижимое. Абсолютная пустынность местности не позволяла оценить его размеры. Как же называлась та статуя?.. Человек, сидя на камне, замер в глубоком раздумье, подперев голову кулаком…

– Джим Никлин!

Голос прогремел где-то внутри его головы.

– Пришло время поговорить с тобой.

– Я не хочу. – Голос Никлина дрогнул. Он удивился, что вообще еще способен издавать какие-либо звуки. – Я не желаю иметь с тобой никаких дел.

– Это ложь. Ты знаешь, что так больше продолжаться не может.

Никлин спиной прижался к металлическому косяку, словно пытался обрести утраченную связь с реальным миром.

– Кто ты?

– Подумай сам, Джим! Ты хорошо знаешь, кто я.

– Откуда…

Откуда мне знать?

– Но ведь ты не раз беседовал со мной.

– Беседовал? Я никогда не был верующим. Единственное божество, которое я признавал…

Это Газообразное Позвоночное.

– Отлично, Джим.

– Но это невозможно! Ведь это лишь моя собственная шутка. Я…

Я выдумал тебя!

– Нет, Джим. Это я выдумал тебя.

Никлину каким-то непостижимым образом удалось возродить в себе упрямого спорщика.

– Прошу прощения, но с этим я не могу согласиться. Даже во сне не бывает такого.

– Ты всегда все усложняешь. Я просто хочу ради тебя персонифицировать свою особу. Твое представление о Газообразном Позвоночном, о Великом Шутнике… Ты очень близко подошел к постижению существа более высокого порядка, чем ты сам.

– Я считал его воплощением слепого случая.

– Да, но ты персонифицировал его.

– Тем не менее, я не могу думать о тебе, как о Газообразном Позвоночном. Это неправильно.

– Это не должно быть неправильным.

– Но ведь ты утверждаешь, что ты Бог.

– Нет, я вовсе не утверждаю, что я Бог, но ты можешь думать обо мне как о Боге, если тебе это нравится.

– Так мы никогда ни к чему не придем. Я предпочитаю Газообразное Позвоночное.

– Итак, после всех этих разговоров ты вернулся к тому, с чего начал: я – Газообразное Позвоночное.

– Может, ты еще и Добрая Фея? Это ты создал искусственное образование, известное мне как Орбитсвиль?

– Наконец-то ты задал разумный вопрос, на который я могу дать разумный ответ. Нет, я не создавал Орбитсвиля.

– Есть ли у тебя какие-либо основания не говорить мне, кто это сделал?

– У меня нет таких оснований, Джим. Я хочу передать тебе все то знание, какое ты способен усвоить. Твой разум – это часть моего разума в данный конкретный момент космической истории. Ограничение на количество знания, которое ты можешь постичь, определяется твоим интеллектом.

– Ты сказал, что мой разум – это часть твоего разума?

– Не стоит задавать риторических вопросов, Джим. Ты знаешь, о чем я сказал.

– Но это важно для меня. Есть небольшие вопросы, которые не менее важны для меня, чем крупные. Например, я хотел бы знать, почему я не боюсь. Я оказался в сюрреалистическом кошмаре, я был свидетелем совершенно ужасных вещей…

– Эти ужасы выдумал ты сам.

– Хорошо, пускай так, но я нахожусь сейчас в месте, очень напоминающем картину Дали. Черная статуя величиной с гору…

Все Это жутко, так жутко, но я почему-то не боюсь, совершенно не боюсь. Почему?

– Ты сейчас находишься в мысленном пространстве, Джим. В данный момент ты являешься майндонным существом, а раз так, то ты невосприимчив к страхам, которым подвержены создания из плоти и крови.

– Я понимаю. Потому я и могу спокойно беседовать с разумным черным небоскребом.

– Нет никакой беседы, Джим. На какое-то время твой мозг стал частью моего мозга, объединился с ним. Ты должен взять из него все, что можешь, и делать с этим знанием все, что пожелаешь.

– Очень хорошо, но кто же тогда создал Орбитсвиль?

– Орбитсвиль придумали и сотворили существа, стоящие на гораздо более высокой ступени развития, чем человечество. Когда они непосредственно столкнулись с людьми, то назвались ультанами. Это имя столь же им подходит, как и любое другое.

– Но зачем ультаны создали Орбитсвиль?

– Они хотели изменить судьбу Вселенной. Кое-кто из людей уже понял –разум является составной частью материи. И не такой уж несущественной ее частью. В каком-то смысле эта часть даже более значима, чем гравитация. Именно сила притяжения разума замыкает Вселенную. Одна гравитация с этим не справилась бы.

– Я помню ту женщину… Жену Рика Ренарда. Она пыталась рассказать мне что-то подобное.

– Да, но ее больше интересовал побочный эффект – сохранение личности после физической смерти. Истинное значение частиц, известных под названием сапионов состоит в том, что они обладают силой притяжения. Без этой сапионно-гравитонной компоненты расширяющаяся Вселенная продолжала бы расширяться вечно. Один из твоих современников, обладающий поэтическим складом ума, сказал, что именно мыслитель в тиши своего кабинета возвращает самые далекие галактики из объятий ночи.

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к Орбитсвилю.

– Историю Вселенной можно представить, если воспользоваться корявыми терминами, к которым столь склонны ваши ученые, в виде последовательности Больших Взрывов и Больших Сжатий. В момент каждого Большого Взрыва образуются две Вселенные – одна из обычной материи, движущаяся во времени вперед; другая – из антиматерии, движущаяся во времени назад. Обе Вселенные расширяются до своих предельных размеров, а затем начинается сжатие, и, в конце концов, когда стрелка часов проходит полный круг, они соединяются вновь, и все готово к новому Большому Взрыву. Ты, конечно, понимаешь, что термины "материя" и "антиматерия" чисто условны.

– Я не дурак, – обиделся Никлин.

– Тут есть свои сложности, вроде тахионной и антитахионной Вселенных. Я их сейчас касаться не стану.

– Очень мило. Продолжай.

– В момент последнего Большого Взрыва, который, по моим подсчетам, был восемнадцатым в этой Великой Последовательности, образовались две Вселенные, так же, как это происходило и прежде. Но их эволюция не пошла по проторенному пути. Возникла существенная асимметрия – по причинам, не вполне мне еще ясным, во Вселенной Второй Области не развилась разумная жизнь.

В таких обстоятельствах, без сапионного притяжения, Вселенная Второй Области была обречена разлетаться вечно, а без вклада ее материи природа очередного Большого Взрыва будет совершенно иной. И как следствие, нарушится цикл обновления мироздания.

Часть ультанов была недовольна подобной перспективой с философской точки зрения – и они предприняли шаги, чтобы исправить возникшую асимметрию.

– Они построили Орбитсвиль?

– Да.

– Он служил для сбора разума! Тогда это объясняет Большой Скачок, перемещение Орбитсвиля во Вселенную из антиматерии. Когда ультаны все подготовили, они попросту перенесли его!

– Ситуация была несколько сложнее. Другая часть ультанов, также по философским соображениям, выступила против какого-либо вмешательства в естественный ход событий. Но, в основном, ты прав.

– А разве такого перемещения достаточно, чтобы изменить будущее Вселенной? Я не привык мыслить такими масштабами, но влияние одной-единственной сферы кажется мне чересчур уж несопоставимым.

– Была создана не одна сфера, Джим. Чтобы заманить достаточное количество живых существ, ультаны поместили подобные конструкции в каждую галактику Вселенной Первой Области. В каждой галактике, в зависимости от ее размеров, оказалось в различных местах от восьми до сорока сфер, причем именно там, где имелись наиболее благоприятные условия для развития разумной жизни. Тот факт, что ваше племя обнаружило объект, названный вами Орбитсвилем, не был случайностью.

– Но существует по меньшей мере сто миллиардов галактик! – Никлин почувствовал свою ничтожность, осознав масштаб усилий ультанов, решивших повлиять на сам пространственно-временной континуум. – И если умножить это число…

– Не следует погружаться в математические расчеты. Достаточно сказать, что ультаны в своем заблуждении зашли так далеко, что я с моими братьями вынужден был вмешаться.

– Но не слишком ли поздно? Я видел, как Орбитсвиль распался на миллионы планет и как все эти планеты исчезли. Если они разлетелись по всей галактике…

– Это моя работа. Новые планеты действительно разлетелись, но под моим контролем. Они рассыпаны по той галактике Первой Области, где первоначально находился Орбитсвиль.

Где-то в глубине сознания у Никлина оформился новый вопрос, но он метнулся от него в сторону.

– Планеты вернулись назад?

– Да, Джим. Видишь ли, ультаны были не правы, когда пытались навязать свою волю, свою неизбежно ограниченную точку зрения естественному порядку вещей. Асимметрия между Первой и Второй Областями в текущем цикле предвещает большую перемену в мироздании, это верно, но перемены – это орудие эволюции. Переменам нельзя противиться. Развитие должно быть свободным.

– Подвергнутся ли ультаны наказанию?

– Они получат совет, и за ними установят наблюдение, но вреда им никакого не причинят. Я и мои братья, мы являемся частью Жизни, и мы служим Жизни. Этика требует от нас, чтобы мы делали все, что в наших силах, чтобы ни один носитель разума не погиб в результате наших действий. – Поэтому ты здесь? Поэтому ты говоришь со мной?

– Как я уже сказал, этот диалог происходит исключительно в твоем сознании. Он является твоей личной реакцией на то, что твой разум стал частью моего разума, пока я переношу корабль обратно во Вселенную Первой Области. Ты интерпретируешь происходящее по-своему, переживания других будут иными.

– Ты хочешь сказать, что для них это будет религиозное переживание? Они видят то, что, по их мнению, является Богом?

– Они видят то, во что верят. Так же, как и ты видишь то, во что веришь.

Вопрос, который уже оформился в какой-то части сознания Никлина, вновь настойчиво заявил о себе, и он не смог больше тянуть.

– Мы будем жить?

– Да, Джим. Я выдернул ваш маленький корабль из тела моего мертворожденного брата и поместил его на поверхность чрезвычайно гостеприимного мира в вашей родной галактике. Вы будете жить.

– Спасибо! Спасибо! – У Никлина вдруг возникло безотчетное чувство, что надо спешить. – Значит, время нашей встречи подходит к концу?

– В мысленном измерении нет времени в твоем понимании. С одной точки зрения, перенос осуществляется мгновенно, с другой, он длится сорок миллиардов лет.

– Но диалог подходит к концу.

– Ты почти достиг предела.

– Тогда еще один вопрос. Прошу тебя! Я должен узнать ответ.

По ту сторону полночной равнины тяжелое нечто, казалось, шевельнулось.

– Я слушаю.

– Кто ты?

– Теперь тебе не нужен ответ.

Никлин отчетливо видел движение. Что-то увеличивалось в размерах, росло. Оно готовилось к уходу.

– Ты ЗНАЕШЬ, кто я. Ты ЗНАЕШЬ, разве не так, Джим?

– Да, – прошептал Никлин. Сосуд его разума наполнился до краев. – Я знаю, кто ты.

Глава 23

Шесть летательных аппаратов "Керлью" компании "Вудстон Скайвейз" выстроились в ряд, дожидаясь отправки пассажиров в региональный центр Рашпорт. Выбор на "Керлью" пал потому, что они могли взлетать с неподготовленной травяной площадки. Каждый аппарат вмещал минимум десять человек. Пассажиры "Тары" должны были совершить недолгий перелет до Рашпорта, где пересядут на аэролайнер, который перенесет их на восемь тысяч километров, в Бичхед-Сити.

За "Керлью" замерли три крошечных и быстрых самолета, принадлежащих агентствам новостей, первыми поспевшими на место события. Над аппаратами высился огромный, сверкающий медью корпус "Тары". За кораблем лежало озеро, протянувшееся до самого горизонта; низкое утреннее солнце играло на его поверхности алмазными бликами.

Никлин решил, что проживи он хоть тысячу лет, ему никогда не привыкнуть к движению светила. Прошлым вечером, в день возвращения "Тары", Никлин наблюдал первый в своей жизни закат. Он не мог оторвать глаз от удивительной и прекрасной картины – пылающий алый диск медленно исчезал за линией горизонта. Как и большинство ошеломленных происшедшим пассажиров "Тары", он провел большую часть ночи под открытым небом, разглядывая звезды и с волнением дожидаясь, когда же вновь появится солнце. Хотя Джим конечно же знал, что оно должно взойти на противоположной стороне (как, разумеется, и случилось), восход наполнил его чувством глубочайшего изумления. Реальное подтверждение того, что отныне он будет жить на внешней поверхности сферы, явилось для Никлина, привыкшего к изолированности Орбитсвиля, почти религиозным переживанием. Он чувствовал себя беззащитным перед безбрежной Вселенной, крошечным микроорганизмом, прицепившимся к огромному мячу, запущенному в незнакомое пространство. Словно гармонируя с меньшими, по сравнению с Орбитсвилем, размерами нового мира, степень человеческой активности, казалось, возросла, напомнив Никлину трепещущую активность крошечных созданий, для которых космосом является капля воды…

Одно мгновение "Тара" летела в межзвездной тишине, а уже в следующее – покоилась на залитой солнцем, заросшей густой травой поляне. Часы на корабле не зафиксировали никакого разрыва во времени, но каждый из пассажиров, включая детей, помнил о странном состоянии вне времени.

Насколько Никлин смог установить, все они, за исключением лишь его самого, провели это безвременье в кратком и безмолвном общении с добрым божеством, скрытым за сияющим белым облаком.

Все они вышли из этого состояния, по сути дела, теми же людьми, только еще больше утвердившись в своей вере. Первое, что сделал Ропп Воорсангер после приземления "Тары", – вывел всех пассажиров на заросшую буйным разнотравьем поляну и вознес благодарственный молебен. И никогда еще в истории человечества не существовало религиозного братства столь единого и непоколебимого в своей вере. Но ведь, в конце концов, эти люди стали участниками яркого и удивительного чуда. Они уже считали себя мертвецами, но оказались спасенными, и спасение их сотворило Божественное Вмешательство. У них, как ни у кого другого, были все основания слиться в едином "Аллилуйя!”

То, что испытал Никлин, сильно отличалось от переживаний остальных, и, наверное, поэтому в нем произошли неизбежные перемены. Он вышел из всего этого с совершенно иными убеждениями. И эти новые убеждения требовали от Джима пересмотра его личной модели реального мира. Соответственно, он вынужден был признать существование верховного разума. Зовут ли его Бог, или Добрая Фея, или Газообразное Позвоночное – это не имело никакого значения для того главного, центрального факта – он, Джим Никлин, больше не может вести жизнь скептика и нигилиста.

Гуляя в одиночестве под непривычным звездным небом, Джим раздумывал, могло ли воздействие на него быть еще более сильным, таким, чтобы он признал существование ветхозаветного Бога, а не только высшую Личность немистического характера.

Ты ЗНАЕШЬ, кто я.

Так сказано было ему, и самое сверхъестественное состояло в том, что Никлин давно был подготовлен к этому откровению. Он почти постиг истину в то хмурое ветреное утро в бичхедском офисе, когда Сильвия Лондон страстно рассказывала ему, что вся материя имеет майндонную компоненту и что для развития бессмертной личности необходимо только наличие достаточно сложной физической системы, вроде человеческого мозга. Никлин тогда начал возражать: если одной физической сложности достаточно для возникновения разума, то, в принципе, нет необходимости в биологическом элементе. Тогда любая достаточно сложная система может обладать разумом. И, доводя это рассуждение до логического конца, можно ли найти лучшего кандидата среди сложных многокомпонентных структур, чем галактика?

Идея разумной галактики не нова, научные провидцы выдвигали ее еще в середине двадцатого века.

Но чтобы вступить в борьбу с действительностью!

Никлин знал, пройдут годы, прежде чем он сможет хотя бы надеяться, что свыкнется с мыслью, что на подмостках вечности он играет вместе с такими существами, как ультаны, столь развитыми и могущественными, что они могут задумать перестройку всей схемы творения по собственному желанию. И что существуют еще те, кто ушел от ультанов столь же далеко, как ультаны от людей. Он мог бы назвать их Галактианы. Это невообразимые, непостижимые существа, но они столь озабочены сохранением жизни, что способны заботиться о благополучии одного-единственного носителя разума.

Никлин допускал вероятность того, что "Тара" переместилась вследствие какого-то странного и хитрого парафизического закона, что материя непостижимым образом вернулась на место своего возникновения на прежней оболочке Орбитсвиля. Но его новые инстинкты подсказывали – тот, кто назвал галактику Второй Области "мертворожденным братом", сделал свой собственный сознательный выбор.

Это означало, что все носители разума в равной степени являются уникальными и значительными. Все они бессмертны, все будут участвовать в величественной картине эволюции, которая в конечном итоге приведет к сближению всех форм Жизни. А для тех, кто способен постичь, это означало –ни одна жизнь не пропала зря и…

– Доброе утро, Джим! – Это был Чэм Уайт. Они Нора взобрались на облюбованный Никлином пригорок. Оба тяжело дышали. – Что вы здесь делаете? Никлин приветливо взмахнул рукой.

– Здесь хорошо думается.

– О чем же? – спросила Нора, и на ее веснушчатом лице появилась улыбка. – Мне помнится, в прежние времена вы были законченным атеистом. Никлин кивнул.

– Как вы правильно заметили, Нора, мне есть о чем подумать.

– Мы пришли попрощаться с вами. Надеюсь, что не навсегда, – сказал Чэм. – Мы хотим побыстрее вернуться в Бичхед, а оттуда уехать в Оринджфилд.

– У вас нет желания остаться здесь и помочь Воорсангеру основать Святой город?

– Он прочитал сегодня утром вдохновенную проповедь. – Чэм показал на свои грязные брюки с наигранным отвращением. – Но, думаю, я подожду, пока здесь не откроются отели и не проложат водопровод.

– Чэм Уайт! – Нора подтолкнула его локтем. – Ты оскорбляешь Господа. – Зато вид этих брюк оскорбляет всех остальных. Я не дождусь, когда смогу переодеться во что-нибудь более приличное.

– Я пошла! – Нора пожала Никлину руку, чмокнула его в щеку и стала спускаться вниз по склону.

Чэм подождал, пока она удалится на достаточное расстояние.

– Джим, я не знаю, что произошло между вами и Зинди, и не хочу знать, – быстро сказал он. – Но у меня такое чувство, что она хочет поговорить с вами прежде, чем мы уедем. Вы не спуститесь сейчас со мной?

Сердце Никлина екнуло.

– Конечно, Чэм.

Он шел рядом с Уайтом, окидывая взглядом группы суетящихся людей. К каждому "Керлью" выстроилась очередь, но несколько семей все же предпочли на какое-то время остаться подле "Тары". Дети возбужденно носились между группами взрослых. Повсюду бродили журналисты с камерами и диктофонами. Чиновники из Рашпорта, в том числе люди из отдела социального обеспечения и несколько полицейских занимались своими крайне важными делами, понятными только им самим. Гул приближающегося вертолета усиливал впечатление, что этот случайно выбранный клочок земли оказался вдруг в центре внимания всего остального мира.

На Орбитсвиле радиосвязь была невозможна, но здесь Флейшер сумела сразу же вызвать космопорт в Бичхеде. Ее слова вызвали сенсацию даже в том мире, жители которого уже устали удивляться. Никлин в который раз подумал, что все произошло так, как предсказывал Скотт Хепворт. Астрономические чудеса хороши для тех, кто интересуется подобными вещами, а вот сотня людей чудесным образом вернувшаяся из небытия – это настоящая, неподдельная новость.

Никлин забыл обо всем остальном, когда увидел стройную фигуру Зинди в зеленом платье. Девушка стояла у покрытого оранжевыми пятнами цветов куста банданы. Чэм куда-то делся, проявляя такт и деликатность, и Никлин в одиночку направился к Зинди. Когда он подошел поближе, девушка взглянула на него каким-то странным, внимательным и задумчивым взглядом. Этот взгляд необъяснимым образом напомнил ему последнюю встречу с Дани.

– Здравствуй, Зинди, – неловко сказал Никлин. – Я слышал, ты уезжаешь домой.

– Да. – Ее глаза неотрывно следили за его лицом. – Назад, в Оринджфилд. На время.

– Это хорошо. – Он никак не мог заставить себя взглянуть ей в глаза. – А… Мне надо идти, Зинди. Я нужен Роппу на корабле.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты нужен Роппу на корабле?

– Ну, видишь ли… – Джим страстно желал найти добротную, правдоподобную причину. – Корабль не предусмотрен для стоянки на таком мягком грунте. В вертикальном положении он должен покоиться на шести специальных опорах. А сейчас мягкий грунт давит непосредственно на обшивку корабля и постепенно разрушает несущие конструкции. Это может привести к нарушению герметизации и…

Смутившись, он замолчал, Зинди же разразилась довольным смехом.

– Все это бычий навоз, – предъявила она свое обвинение. – Ты лжец, Джим Никлин! Это одна из твоих историй! Ты все выдумал.

– Ну… – Он наконец посмотрел Зинди в глаза и некоторое время размышлял над тем, что же увидел в них. И решил, что видит ничто иное, как радость. В глазах Зинди сияла радость! – Может, ты и права.

Зинди перестала смеяться.

– Что с тобой произошло, Джим?

– Я… – Он растерянно и безнадежно развел руками. – Я сбился с пути, Зинди. Это все, что я могу сказать.

– Вполне достаточно.

Она подошла поближе, обняла его и поцеловала. В ее прикосновениях, в ее прижавшемся к нему теле не было ничего чувственного. От ее волос исходил детский запах чистой испарины. Джим долго сжимал девушку в объятиях, затем отступил на шаг, порылся в кармане и достал древнюю монету, которая уже однажды висела на ее груди.

– Ты не заберешь ее обратно? – спросил он.

– Я как раз собиралась попросить тебя об этом. – Зинди положила монету на раскрытую ладонь. Пропеллеры "Керлью" зашумели. – Похоже, они скоро взлетят, Джим. Тебе надо пошевеливаться.

– Пошевеливаться?

– Да, пошевеливаться! Самолет Дани взлетит через пару минут. А ты все стоишь здесь. Ты что, собираешься позволить ей лететь в Бичхед одной? Никлин проследил за направлением ее взгляда и увидел Дани в группе ожидающих очередной посадки. Рядом с ней он узнал человека в форме. Пера Боссардта.

– Может, она и не одна летит?

– Отправляйся туда и выясни! – Крошечный подбородок Зинди решительно вздернулся. Жест хорошо знакомый ему по прежним временам. – Джим Никлин, если вы ничего не сделаете, я никогда больше не заговорю с вами. Отправляйся!

– Хорошо, хорошо!

Никлин медленно зашагал в высокой траве. Кровь стучала в висках. Он остановился в десяти шагах от группы, не в силах найти слова, которые скажет Дани. Женщина стояла совершенно неподвижно и смотрела на него из-под полей черного сомбреро. На лице Боссардта появилась легкая вопросительная улыбка.

– Дани, – в отчаянии сказал Никлин. – Мне нужно поговорить с вами.

Он ждал, понимая – все висит на волоске. Если Дани попросит его подойти, то их разговор услышат все остальные и в нем не будет никакого смысла. В тени сомбреро ее лицо было необычайно красивым и абсолютно непроницаемым. Непроницаемым, как всегда. Прошло несколько томительных секунд. Затем Дани отделилась от очереди и подошла к нему.

– О чем вы хотите поговорить? – Ее глаза под тяжелыми веками были холодны и спокойны, в них сквозило легкое любопытство.

Голова его была пуста.

– Что вы собираетесь делать в Бичхеде?

– Какое-то время ничего. Мне нужен отдых.

– Нам всем нужен отдых. – Никлин попытался улыбнуться. – Нам здорово досталось.

– Да.

– Что ж… Быть может, как-нибудь увидимся в Бичхеде.

– Быть может. – Дани оглянулась на людей, смотревших на них из летательного аппарата. – Самолет сейчас отправится.

– Да… – Никлин судорожно сглотнул воздух. Он понимал – такой момент ему больше не представится никогда в жизни. – Не улетай, Дани. Не улетай сегодня.

Ее глаза расширились.

– Что вы говорите?

– Я говорю, что мне плевать на те деньги. Я говорю, что сожалею обо всем, что я сказал тебе в прошлом. Я сожалею, что так плохо обходился с тобой все это время. Я говорю, что не хочу, чтобы ты уезжала. Я…

Я люблю тебя, Дани.

– Этого недостаточно, Джим.

Ее тихий голос дрогнул.

– Тогда…

В то утро в Оринджфилде…

Когда я приехала к тебе…

– Да.

– Ты веришь?.. Я любила тебя, Джим! Ты веришь? Если ты сомневаешься, если ты хоть немного сомневаешься, Джим… Хоть тень сомнения… У нас никогда ничего не сложится.

– Я верю! – с жаром ответил он. Пот заливал глаза. Он моргнул, чтобы лучше видеть. – Я клянусь…

– Не надо клясться, – пробормотала она, прижав палец к его губам. –Ты сказал эти слова, и я не хочу больше ничего слышать.

Дани прижалась к нему. Никлин обнял ее и в тот же миг понял, что на них со всех сторон смотрят десятки людских глаз.

– На нас смотрят, – прошептал он. – Может прогуляемся?

Позже они, обнявшись, лежали в окружении разросшихся кустов банданы и говорили о предстоящих долгих годах.

– Хотя Кори уже нет, начатое им дело будет продолжаться и продолжаться, – мечтательно сказала Дани. – Мне нравится идея основать здесь новый город. "Тара" станет его центром. Мы можем так много сделать. – Этот город станет хорошим памятником. – Никлин размышлял о трех прошедших годах. – Я почти всегда не соглашался со всем, что говорил Монтейн, но теперь понимаю – он был абсолютно прав. Все дело в выборе слов. Он пользовался терминами религии, а я предпочитал словарь науки, но Кори знал, что Орбитсвиль – это ловушка…

Тупик…

– Ты изменился, Джим. – Дани приподнялась и посмотрела на него сверху. – На корабле…

Когда это случилось…

Ты видел Бога? Как все остальные?

"Следует ли мне солгать? Если я принимаю идею разумной галактики лишь потому, что галактика – достаточно сложная структура, чтобы в ней существовала майндонная личность, то что тогда можно сказать о Вселенной? Разве Вселенная не является высшей структурой? А следовательно, не является ли она и высшей сапионной личностью?

Но тогда…

Не достойна ли эта личность имени Бога?”

– Я видел то, что видели все остальные, – ответил он своей любимой. –Разве я стал бы тебе лгать?