Суды над колдовством

Глава 10. Темница

Тюрьмы при духовных трибуналах с самых ранних времён славились своей суровостью. Женщинам в них снисхождений не делали. Красавина Маргарита ди Транк, верная подруга итальянского еретика Дольчино, схваченная в 1307 году во время подавления восстания, разделила участь любимого человека. Их содержали в надёжных цепях, прикованных к стене не только за руки и за ноги, но, для верности и за шею. Однако известно и другое. Оковы бессильны против непокорного духа. Тяжкое заточение не сломило узников. Дольчино мужественно перенес прилюдные пытки, а Маргарита отвергла шанс на освобождение, который давали ей обычаи той эпохи. Знатные люди, пораженные красотой еретички, наперебой предлагали ей руку и сердце. Их ручательство было как нельзя более кстати для осужденной. Вместо мучительной смерти её ожидали свобода и богатство — оставалось только дать согласие одному из соискателей и отречься от ереси. Но к изумлению толпы Маргарита выбрала сожжение заживо, и её сожгли на медленном огне (Григулевич, 1985 стр. 154).

Жанна д'Арк, другая знаменитая узница, тоже имела возможность сохранить жизнь отречением от своих взглядов. Мы помним, что эта отважная девушка выбрала пламя костра. Её вела любовь к «милой Франции». Находясь в руках своих врагов. Жанна приняла немало мук. После неудачной попытки побега её заперли в особую железную клетку, где она могла только стоять, прикованная за шею, руки и ноги. Позже, когда условия слегка смягчили. Жанна жаловалась церковным судьям на тяжесть цепей, которые не снимали с её ног даже во время болезни.

Нормы обращения, выработанные в Средние века для еретиков, разумеется, распространились в эпоху Ренессанса на «ведьм», уделом которых стали тёмные зловонные подвалы и крепкие оковы. Увы, у этих новых узниц не было великих целей, поэтому им вдвойне тяжело было переносить тюремные страдания. Если прежние еретички знали, во имя чего они терпят муки, то мнимые «колдуньи» воспринимали своё заточение как вопиющую несправедливость. Что чувствовали например, жена и дочь бургомистра, ещё вчера ложившиеся спать в тёплую постель, приготовленную слугами, а сегодня оказавшиеся на гнилой соломенной подстилке во власти ледяного озноба? Протоколы казней наполнены записями: «дочь канцлера», «жена советника», «сестра викария», наконец, просто «дворянка». Для этих изнеженных женщин наступала настоящая катастрофа, когда их грубо обыскивали в поисках дьявольских амулетов, а потом в сорочке из мешковины швыряли в сырую камеру. Наверняка многие были сломлены ещё до начала допросов. Узница могла наговорить на себя всё, что угодно, после одной только ночи в подвале, холодом напоминающем могилу, а смрадом сточную канаву или выгребную яму.

Мёртвые молчат. История не сохранила воспоминаний о застенках для ведьм, написанных самими узницами. Десятки тысяч женщин и девушек ушли в небытие, не рассказав о том, что с ними приключилось. Неграмотные крестьянки не смогли бы этого сделать, даже если б захотели. А образованные дамы (коих тоже погибло немало) не получили такой возможности по злой воле тюремщиков. О какой бумаге могла идти речь, когда даже маленькая записка оставалась для большинства недостижимой мечтой!

Чудом сохранились для потомков лишь краткое письмо колдуна Юниуса, коряво написанное искалеченными в тисках пальцами, и послание Ребекки Лемп. В этих трогательных документах нет ни слова о тяготах тюрьмы — только горячая мольба к родственникам: «Не верьте, ради Бога не верьте в мою вину! Я не имею ничего общего с колдовством!»

Эта глава была бы совсем другой, если бы хоть одна из ведьм смогла пробить стену молчания, выстроенную убийцами в рясах и судейских мантиях. Но описания тюрем оставлены только сторонними наблюдателями. Даже те авторы, которые лично беседовали с заключёнными, не могли написать что-то подобное мемуарам Бенвенуто Челлини. Кому приходилось читать эту книгу, тот не может без содрогания вспомнить страницы о замке Святого Ангела. А ведь режим, от которого чуть не погиб знаменитый ювелир, не сравнить по жестокости с тем, что был создан специально для ведьм.

Ни одна женщина не поведала нам о том, как она, лязгая тяжёлыми цепями, пыталась отогнать наглую свору крыс, кусающих голые ноги. Нет воспоминаний о подземельях, где заключённых обрекали на полную неподвижность, распиная на кресте или запирая в колодки. Вся эта бездна горя, страха и унижений сгорела в пламени костра.

Так что же? Может быть, здесь сгущены краски? Вопрос законный. Старые тюрьмы давно срыты. Умерли ведьмы, их судьи и тюремщики. Что же осталось? Осталось немногое. Но по этим мелочам можно судить о целом. Разве не являются своеобразным документом рисунки старинных мастеров? На этих рисунках узницы изображены босыми — и не только в XVI и XVII веке, но даже в начале XIX, когда современник инквизиции Франсиско Гойя создал знаменитую серию о заключённых. Заметим, что во времена Гойи духовные трибуналы уже не были так суровы, как в зените своего могущества. Тем не менее женщины и девушки, которых мы видим на его графических листах, вызывают к себе острую жалость. Одна бессильно лежит на соломе. Руки скручены за спиной. Другая прикована за ноги к стене тяжёлыми цепями. А вот общая камера. Узницы спят. «Не надо их будить, быть может, сон — единственное утешение несчастных», — сочувственно пишет на полях испанский художник. На этих и многих других листах узницы предстают босиком. Они облачены в лёгкие платья, которые едва ли могут защитить от холода.

Жестокость режима в тюрьмах для ведьм трудно преувеличить. Там должно было быть хуже, нежели в любом другом месте, поскольку чародейство называли «исключительным преступлением». Для того чтобы лучше представить себе обращение с колдуньями, надо вникнуть в общий контекст эпохи. Порядки в тюрьмах, как известно, зависят в первую очередь от уровня жизни. Светлые удобные камеры современной Европы стали возможны только благодаря росту благосостояния. Есть неписаный закон, по которому жизнь за решёткой должна быть тяжелее, чем в целом по стране, иначе меч Фемиды никого не напутает. Триста — четыреста лет назад, когда простонародье влачило поистине жалкое существование, карательная политика базировалась на казнях и истязаниях в местах лишения свободы. Посмотрим же, что творилось в тюрьмах с уголовными преступницами. Это даст нам своеобразную точку отсчёта. Первый пример относится к Франции так называемого «галантного века». Г. Коттю посетил тюрьму в Реймсе и оставил шокирующее описание её подвалов.

«Дерзну ли описать ужасное зрелище, представившееся взору моему при входе в сию темницу? Кажется, я теперь ещё чувствую тот несносный смрад, который поразил меня, когда отворили дверь. Устремив глаза в сию страшную яму, я не находит в ней ничего кроме кучи сгнившей соломы, на которой не было никакого человеческого существа. Но продолжать ли далее? На слова мои, произнесённые голосом сколь можно ласковым и сострадательным, я увидел поднимающуюся из сей гнилой кучи женскую голову… Тело этой несчастной было погружено в нечистоту; видеть его нельзя было. Тщетно желал я узнать от неё самой причину её заключения; вопросов моих она не разумела… Я должен был расспросить о сём тюремщика, который объявил, что она заключена за воровство, а неимение в тюрьме одежды принудило её по причине стужи покрыться навозом». (Виллерме, 1822 стр. 25).

Суров был режим и на женских каторгах, куда отправляли за кражи, бродяжничество и беспутное поведение. На испанской каторге, называемой «галерным домом», мы находим уже знакомый нам обычай отнимать у женщин их прежние платья. Немедленно по прибытии у новых каторжанок обрезали волосы и ставили их на тяжёлые работы, никогда не давая даже минутной передышки. За провинности их заковывали в цени, а для женщин, попавших в «галерный дом» по второму разу, кандалы были обязательны. Согласно отчёту 1608 года, на испанской женской каторге использовали для наказания колодки, наручники, оковы для ног и даже железные намордники, затыкающие рот. В ходу также было клеймление преступниц раскалённым железом (1968 стр. 319). И такие обычаи характерны не только для Испании, но и для других стран. Даже в Англии, кичившейся запретом на пытки, не считалось зазорным заковывать женщин. Проходил век за веком, но в этом отношении ничего не менялось. Вот описание английских преступниц, отправляемых на каторгу в Австралию. Путь пролегал от Ланкастерского замка в Дептфорд, где их ожидали корабли. Описания составлены ни много ни мало в 1822–1823 годах, то есть во времена, когда под влиянием гуманистов и просветителей уголовное законодательство по всей Европе было реформировано и смягчено. Что же представало тогда глазам очевидцев? Миссис Прайор пишет, что каторжанки всю дорогу провели «не только в наручниках, но и с тяжёлыми цепями на ногах, от которых лодыжки сильно распухали и даже гноились».

Другая партия женщин и девушек была «закована в железо по рукам и по ногам, а вдобавок все были скованы вместе». Их везли в повозке. «Ни одна не могла встать и сойти на землю без того, чтобы не повлечь за собой всех остальных; у иных с собой были детишки, но и эти женщины не получали никакого снисхождения». Жалобные стоны каторжанок могли тронуть кого угодно, только не охрану (Babington, 1968 стр. 78).

Теперь зададимся вопросом. Если в XIX веке так обращались с преступницами, совершившими мелкую кражу, то каковы же были двумя столетиями ранее порядки, устроенные для ведьм — этих отпетых злодеек? Разумеется, порядки были еще хуже.

Но куда хуже? Разве может быть хуже? Увы, было бы желание, но хуже можно сделать всегда. На женщин можно надевать волосяную рубашку: вымоченную в уксусе, чтобы с них слезала кожа — как это делали в Шотландии (1958 стр. 136). Или посадить в «ребристую комнату», вроде той, что была создана в «злодейской башне» неподалёку от Вамберга. Немецкие инквизиторы додумались создать там камеру, где вместо обычного гладкого пола были доски, обращённые кверху заострёнными кромками. Заключённые, испытавшие на себе эту мучительную выдумку, не знали ни минуты покоя (Wachter стр. 173).

Одну колдунью заточили в темницу фульдского замка. Женщине заковали в кандалы руки и ноги, а потом заставили ползком втиснуться в низкий лаз, ведущий в тесную каменную нору. Там её и оставили, согнутую в три погибели. Она сидела скорчившись, не в состоянии ни встать, ни пошевелиться, ни давить досаждавших ей насекомых (Konig, 1928 стр. 331).

В других темницах узниц запихивали в медные короба и подвешивали на крючья к стене — чтобы они не могли коснуться пола. Считалось, что с этого момента Сатана утрачивает власть над схваченными ведьмами (Soldan-Heppe, 1973 стр. 332).

Раз уж колдунья попадала в руки правосудия, её бросали в самый надёжный, самый страшный каземат из тех, которые имелись в местной тюрьме. Но это только часть правды. Хроники гласят, что там, где охота на ведьм достигала особого размаха, строились специальные здания, называемые «тюрьмы для ведьм и чародеек» (Lea, 1939 стр. 1179). Известнее других построек такого рода оказался «чародейский дом» в Бамберге, возведённый по приказу епископа Йоханна Георга в 1627 году. Сохранилось изображение этой тюрьмы и план, судя по которому кроме многочисленных камер в здании была часовня. В комплекс построек входила также камера пыток. Из счетов на провизию становится ясно, что в тюрьме содержалось до тридцати заключённых одновременной. Подобные же тюрьмы были и в небольших городках бамбергского епископства Кронах и Хальсштадт (1958 стр. 1174).

Вспышка колдовской истерии в австрийском городе Зальцбурге, которая произошла в конце XVII века, привела к массовым казням. Властям пришлось озаботиться постройкой тюрьмы, куда пересажали множество подозреваемых. Большинство арестованных были молоды, но не щадили и малых детей. Младшей из жертв было всего десять лет (1958 стр. 1133). В зальцбургских казематах наполненных нечистотами, заключённые лежали вповалку в тяжёлых цепях на прелой соломе, тесно прижавшись друг к другу.

Горожане метко прозвали это узилище владениями чахотки (Soldan-Heppe, 1973 стр. 332). И всё же помимо болезней было кое-что пострашнее. Местные палачи пытали с необузданной свирепостью, а тюремщики, зная о полной безнаказанности, вволю насиловали женщин и девушек. К распущенности тюремной стражи мы вернёмся несколько позже, а пока упомяну ещё об одной специализированной тюрьме — на этот раз в городе Цейль. В 1627 году указ о её строительстве издал местный владыка, которою разгневало признание некой колдуньи, будто это она вызвала последние заморозки… «Чародейский дом» набили заключёнными едва достроив. В преддверии казни здесь побывали почти все видные особы Цейля. В заточении оказались дочь канцлера, жёны двух бургомистров, а также «много замечательных красивых девушек и молодых людей» (Lea, 1939 стр. 1178). Уцелел один из листов, на которых значится перечень заключённых. Против пяти фамилий из двенадцати вскользь упомянуто, что они искалечены пытками. Не все дождались законной казни на площади. Некоторых замучили тайно, погружая в кипяток, приправленный солью и перцем. В реестре поимённо указаны шесть жертв, сваренных заживо в кипящей ванне и ещё семь, казнённых без всякого приговора другими жестокими методами (Lea, 1939 стр. 1178). Нет я не преувеличиваю, когда говорю, что условия в тюрьмах были ужасающими. Кое-где заключённым давали такие зловонные отбросы, что даже нищенка только под розгами соглашалась поднести их ко рту (Soldan-Heppe, 1973 стр. 332). А в Бамберге кормили солёной селёдкой, но отказывали в воде (Robbins, 1959 стр. 37).

Если уж привычные к лишениям бедняки оказывались на грани выживания, что говорить о тех, кто попадал в заточение из роскошных покоев! Уже знакомый нам по делу «цветочной ведьмы» граф Пургшталь писал 7 июля 1675 года правительству в Граце, что он не хотел бы участвовать в ведовских процессах. Знатный господин брезговал своей обязанностью «посещать вонючие тюрьмы, где, если не поможет Господь, можно заразиться тяжёлой болезнью (Soldan-Heppe, 1973 стр. 333)». Даже часа, проведённого рядом с заключёнными, было много для него, привыкшего к удобной обеспеченной жизни. То, что от невыносимых условий страдают и узницы, иные из которых принадлежат к его кругу, благородный господин воспринимал как данность. Фридрих фон Шпее считал крупной ошибкой назначение таких людей на судебные должности. По его наблюдениям, «они никогда не войдут в застенок, не выслушают дружелюбно страждущих, не утешат пребывающих в грязи и смраде… Жалобы несчастных дойдут до них только с чужих слов (Spee, 1939 стр. 154)».

Один весьма примечательный трактат покажет нам, каких зрелищ избегали титулованные господа. Автор, подобно Фридриху фон Шпее, из соображений личной безопасности предпочёл скрыть своё имя. Инкогнито его не раскрыто до сих пор, известно только, что жил он в Германии в начале XVII века, то есть в период, когда охота на ведьм достигла апогея. Никогда и нигде мир не знал такого методичного зверства по отношению к мнимым колдуньям. Трактат был назван «Молотом судей», явно в противовес известному «Молоту ведьм». С горячим осуждением описаны на его страницах деяния гонителей колдовства. «Стоит судье получить оговор, и тут же несчастных, которых якобы видели на шабаше, бросают в темницу с такой поспешностью, будто небеса рухнут на землю, если этого не сделать», — возмущался автор (Lea, 1939 стр. 693). История распорядилась так, что наиболее подробное описание мест заключения для чародеек дошло до наших дней благодаря свидетельству этого неизвестного нам по имени, но, без всяких сомнений, знающего и образованного человека.

«Тюрьму обычно устраивают в крепких толстостенных башнях, подвалах, погребах или же в тёмных ямах. Есть там большие толстые брёвна, которые расположены по два-три одно на другом. Их можно двигать вверх и вниз, ибо они нанизаны на штыри или вставлены в пазы врытых в землю свай. На стыках этих толстых досок прорублены дыры для рук и ног. Когда узницу вводят в подвал, колодки раздвигают, и лодыжки велят вложить в нижние отверстия, а запястья в верхние, после чего деревянные брусья вновь тесно смыкаются. Их завинчивают или крепко-накрепко запирают. Беспомощная узница сидит на комьях, голом камне или земле, не в состоянии двинуть руками и ногами, почти не шевелясь.

Кое-где имеются большие кресты, деревянные или железные. К ним заключённых привязывают канатом за шею, туловище, руки и ноги, принуждая постоянно стоять, лежать или висеть, в зависимости от положения крестов, к которым они прикручены.

В других местах бывают крепкие железные перекладины с железными же браслетами на концах. В такие окопы заковывают запястья. От середины этой железной полосы отходит тяжёлая цепь, вмурованная другим концом в стену. Из-за этого заключённые не могут сменить позу. Вдобавок порой им надевают кандалы непомерной тяжести, и уже нельзя толком ни распрямить ног, ни подтянуть их к себе.

В стенах сделаны узкие ниши. В них едва можно стоять, сидеть или лежать. Железные двери так плотно прижимают узниц, что они не могут повернуться или обернуться кругом.

Есть ещё колодцы глубиной в 15–20 или даже 30 саженей. Эти погреба и каменные ямы имеют сверху узкие отверстия, запираемые надёжными запорами, туда спускают на верёвке и на верёвке же вытягивают, когда понадобится. Некоторые узницы страдают от ужасного холода. Ноги мёрзнут, ступни отморожены. Если бы их освободили, они остались бы калеками на всю жизнь. Многие лежат, погруженные в вечную тьму, никогда не видя солнечного света, и не знают, день сейчас или ночь. Их руки и ноги слабеют, а то и вовсе перестают слушаться. Измученные, они лежат в своих нечистотах, хуже любой скотины. Их плохо кормят, а во сне несчастных преследуют мрачные мысли, кошмары и давящий ужас.

Поскольку они бессильны двинуть руками и ногами или пошевелиться, они мучаются от вшей, причиняющих нестерпимый зуд, от укусов крыс и мышей, терзающих беззащитное тело. Прибавьте к этому постоянную ругань и издёвки тюремщиков, последствия от палаческих стараний, и станет ясно, почему они находятся в глубоком унынии.

Так как бедным узницам выносить всё это приходится по два, три, четыре, пять месяцев подряд, порою целый год иногда несколько лет подряд, то не мудрено, что они падают духом, теряют терпение и уравновешенность, даже если были поначалу стойкими, разумными и терпеливыми.

В такие позорные по жестокости, зверские темницы, которые скорее можно назвать не тюрьмой, а ложем адских терзаний, судьи часто велят бросать невинных женщин. И лежат бедняжки с помутнённым разумом в темноте… О судьи! Что вы творите? О чём думаете? Понимаете ли, что виновны в ужасной смерти своих узниц? (Konig, 1928 стр. 84–86)».

Такова была темница для ведьм, если судить по словам современника. В этом описании нет ни слова лжи. Существуют безмолвные, но красноречивые свидетели. Можно ли сомневаться в реальности колодок, если они сотни раз зарисованы старинными художниками, да ещё вдобавок уцелели сами по себе. Когда я писал картину «Темница», я взял за образец колодки из собрания Нюрнбергского музея — и мне было из чего выбирать, поскольку в моем архиве не меньше десятка фотографий, переснятых с музейных фотоальбомов. Не пришлось долго искать оковы и для других картин. Даже беглого знакомства с книгами в московских библиотеках оказалось достаточно, чтобы найти необходимый материал.

Помимо обычных кандалов я обнаружил упомянутые в «Молоте судей» железные полосы с браслетами и даже ошейники с обращенными внутрь гвоздями.

Применялось ли всё это на практике? Разумеется. Не для музеев же старались кузнецы. Известно, например, что в Шотландии ведьм заковывали, не доказав их вину и не успев ещё допросить. Вот подтверждающие этот суровый обычай документы.

1628 год 8 ноября. Массельбуг. Жалоба Маргарет Джо на то, что она провела до суда 12 недель в тюрьме, закованная в цепи и ножные кандалы, хотя не были о том поставлены в известность городские судьи.

1629 год 9 июня. Фишероу. Жанет Харди и Жанет Барклай, молят обратить внимание на то, что их беззаконно посадили в городскую тюрьму и держат в колодках и кандалах, подозревая в колдовстве и не приводя тем не менее к суду (Black, 1938 стр. 40, 42).

В Шотландии условия заключения были едва ли не хуже, чем в Германии. Здешние искоренители колдовства, например, раздели подозреваемую женщину и бросили в подземную камеру, где она 28 дней лежала на холодном каменном полу, прикрывая наготу лишь власяницей. Свои силы несчастная могла подкреплять только хлебом и водой (Babington, 1968 стр. 136).

Мало того что шотландских узниц лишали прежней одежды и морили голодом. У них отнимали даже сон. Для этого применялись особые орудия из железных полос. Сейчас реликвии суеверной эпохи отправлены в музеи и мирно покоятся в витринах, но в прежние времена они помогали получить признания в колдовстве.

«Ведьмину сбрую» (а именно так называли тяжёлый убор) надевали на женщин надолго. Железные полосы охватывали голову со всех сторон. Сзади запирали висячий замок. Напротив рта был выкован железный кляп, состоящий из нескольких стержней. Два упирались изнутри в щёки, остальные были направлены к нёбу и языку. Есть, пить или разговаривать с такой затычкой нельзя, но тюремщики и не ждали от ведьм скорой откровенности. В задней части сбруи находилось кольцо, за которое узницу приковывали к стене камеры. Полураздетую женщину вразумляли наставлениями и оставляли под присмотром стражи. Теперь можно было и подождать. Дни и ночи тянулись медленно. Спать узнице не давали. Стоило ей сомкнуть глаза, как бдительный надзиратель пихал её или наотмашь хлестал по лицу плетью, возвращая к суровой реальности. Шло время, стража сменялась. Заключённая вынужденно бодрствовала. Неделя бессонницы обычно давала ожидаемый результат. Когда «ведьмину сбрую», наконец, снимали, судья, как правило, выслушивал то, что желал услышать. Но были и упрямицы. Для одной колдуньи потребовалось девять суток, для другой — трудно поверить — двадцать. Последнюю звали Маргарет Томсон. Целых двадцать дней и двадцать ночей ей не давали спать. Во время дознания Маргарет оставалась почти голой, на ней не было ничего, кроме дерюги. Её держали в колодках в полной изоляции, а главными истязателями были местный учитель и приходской священник (Black, 1938 стр. 129).

В перечне мест, куда заключали ведьм, осталось упомянуть монастырские тюрьмы. Как мы помним, первоначально борьбу с колдовством начинала инквизиция, при поддержке епископских судов. Церковная власть имела в своём распоряжении множество мрачных подвалов и конечно же они не пустовали. Для обозначения каменных мешков существовало особое слово «in-расе» (дословно «в мире»). Оно переводится с французского как «монастырский застенок для пожизненного заточения». Это были жуткие места. Есть их описания. Тут я прибегну к помощи неожиданного свидетеля — им станет великий писатель Виктор Гюго. В данном случае он выступает не как романист, а как очевидец. Он лично видел каменные мешки в аббатстве Вилье и темницы «in-расе» на берегу реки Диль. Гюго любил исторические отступления, которые скорее похожи на маленькие диссертации. С таким кратким очерком мы сейчас и познакомимся. Первое, что ужаснуло писателя, это выбор места для узилища. Гюго увидел, что четыре подвала вырыты вплотную к реке. Маленькие окошки, забранные решётками, были сделаны чуть выше речной глади. Зато сами казематы углублялись ниже уровня воды на четыре фута. Получалось, что река течёт снаружи вдоль стен, просачиваясь сквозь каменную кладку.

Вместо пола была склизлая грязь. На этом мокром полу полагалось спать. Железные двери надёжно перекрывали путь к свободе, но тюремщикам этого показалось мало.

Осмотревшись, Гюго заметил вмурованный в стену железный ошейник, а в другой камере его глазам предстал саркофаг из гранитных плит — слишком низкий, чтобы в нём можно было стоять, и слишком тесный, чтобы в нём можно было лежать. Сверху этот каменный гроб прикрывали гранитной плитой, в буквальном смысле слова хороня заживо (Гюго, 1972 стр. 230).

Конечно, первоначально «in-расе» создавались не для ведьм. Эти каменные мешки нужны были Церкви для провинившихся лиц из своей среды. Когда в конце XVIII века в одном из мелких государств Германии закрывали монастыри, всплыли вопиющие факты. Монахиня Альберта восемь лет провела в заточении.

Лишённая дневного света, одетая в лохмотья, она слала на соломе, и почти ежедневно её жестоко секли. Свобода пришла к ней слишком поздно. Не выдержав мук, она, в конце концов, сошла с ума. В другой обители нашли темницу, где узницы были уже близки к помешательству. Послушница Магдалина провела здесь три с лишним года, а монахиня Христина успела отсидеть 13 лет. Её исхудавшее тело было покрыто рубцами от постоянного сечения. Открылось также, что другая монахиня, Пашалия, не вынесла такой жизни и повесилась в своей темнице на поясе.

Когда с телеэкранов звучат рассуждения о милосердии Церкви, нам не стоит забывать подобные факты. Тысячи и тысячи женщин были заживо похоронены, и это являлось расплатой лишь за то, что у них не хватило сил до конца следовать обетам добровольного затворничества и целомудрия.

Одна из самых последних трагедий такого рода стала достоянием гласности… в 1869 году! Варшавянка Варвара Урбык ушла в монастырь сгоряча, из-за того, что родители не согласились на её брак с одним студентом. Когда ей исполнился тридцать один год, жажда любви естественная для цветущей женщины, заставила её «согрешить». Сразу после этого она исчезла для мира. Только сёстры-кармелитки и священники знали о тайне краковского монастыря. Бедная полячка, раздетая догола, была брошена в тёмную келью, где и провела два с лишним десятилетняя — пока духовник не проболтался под хмельком о её участи. Репортаж о том, как эту затворницу освободила особая комиссия дополнялся в журнале зарисовкой с натуры. Не поддаётся воображению, как нагая женщина ухитрялась выживать в зимнюю стужу, когда через прутья решётки залетали снежинки. Очевидцы были в ужасе, когда увидели, что в «инквизиторской тюрьме XIX столетия» нет ничего, кроме толстого слоя нечистот, соломенной подстилки и миски с гнилым картофелем. Одичавшая узница, измазанная грязью и испражнениями, жалобно стонала и твердила, что будет послушна. Все эти годы сестры равнодушно проходили в трапезную мимо дубовой двери, замок которой почти никогда не открывался. Когда через задвижное отверстие «грешнице» подавали еду, они видели молящий взгляд из-под спутанной копны волос. Но ни у одной не дрогнуло сердце!

Стоило слуху о мрачной келье разойтись по городу, как собралась возмущённая толпа с явным желанием разгромить обитель. Полиции и солдатам едва удалось оттеснить нападавших (1869 стр. 166).

А теперь вернёмся во времена ведовских процессов, когда католическая Церковь могла действовать, рассчитывая на полную безнаказанность. Много столетий подряд она обрекала таких, как бедная полячка Урбык, на муки, которые прерывала только смерть, — и опиралась при этом на сочувствие обывателей. Никому и в голову не могло прийти штурмовать монастырь ради согрешившей монашки. А уж тем более никто не вступился бы за колдунью, которая попала в церковную тюрьму.

«Пожизненное заточение в подземном узилище с содержанием на хлебе и воде» — так звучал приговор Мадлены Бавен, французской монахини, обвинённой в чародействе и сожительстве с дьяволом. Тюремщикам понадобилось всего четыре года, чтобы уморить заключённую, обладавшую завидным здоровьем. Однако пока «ведьма» была ещё жива, сведения о ней стали известны за тюремными стенами, а позже, в 1652 году, вышла книга «История Мадлены Бавен, монахини из Лувье с приложением её допроса». Несчастная узница епископской тюрьмы — та самая Мадлена, которая уже упоминалась в главе — «Испытание». Это её раздели и мучили озверевшие монахини, пытаясь найти знак дьявола. Вот что пишет историк Жюль Мишле о её дальнейшей судьбе:

«Вернёмся к бедной Мадлене. Исповедник из Эвре, её враг, который велел колоть сё иголками (и сам указывал куда), увёз её как свою добычу в подвалы этого города. Подземный ход спускался в погреб, а под погребом находилась темница, во мрак и сырость которой опустили несчастную.

Сестры-монахини, рассчитывая, что она там вскоре умрет, не дали ей, даже из сострадания, хотя бы куска тряпки, чтобы перевязать истыканное тело. Её мучения удваивались от грязи, ибо она лежала в своих нечистотах.

Молчание бесконечной ночи нарушалось только беспокойной беготнёй крыс, этих прожорливых обитательниц тюрем, готовых отгрызть нос и уши.

Но весь этот ужас не мог сравнится с тем, который наводил на неё тиран-духовник.

Каждый день приходил он в погреб, находившийся над её темницей, склонившись к отдушине, угрожал, приказывал, вытягивал из неё исповеди против воли, заставлял наговаривать то одно, то другое на разных лиц.

Она отказывалась от еды. Опасаясь, что она умрёт, её вытащили на какое-то время из узилища в верхний погреб. Но потом… духовник снова бросил её в яму, полную нечистот. Встретившись со светом, вдохнув немного надежды, она теперь лишилась их и впала в глубокое отчаяние. Язвы её между тем зажили, а сил прибавилось. Её охватило страстное желание умереть. Она ела пауков, но её только тошнило, а смерти не было. Она истолкла стекло, проглотила — и всё напрасно. Найдя какой-то железный обломок, она пыталась перерезать им горло, но не смогла. Тогда она выбрала другое уязвимое место — живот — и ткнула в него обломком. Четыре часа она кромсала себя этим железом, корчась и обливаясь кровью. Ничего не выходило.

И эта рана скоро закрылась. Жизнь, которую она так ненавидела, вспыхивала в ней с новой силой. Смерть сердца не повлекла за собой смерти тела. А между тем она — ещё женщина, и, увы! — вызывающая желание; соблазн для тюремщиков, грубых слуг епископа. Они, несмотря на ужас места, на вонь и жалкое положение несчастной, приходили позабавиться с нею, считая, что с колдуньей всё разрешено. Ангел помог ей, говорит она. Ей удалось уберечься и от людей, и от крыс (Michelet, 1862 стр. 304, 305).

Не вызывает ли сомнение решимость суеверных тюремщиков надругаться над ведьмой? Для этого нужен немалый цинизм, если охранники считали её безвинной, и не меньшая отвага, если они верили в её могущество. Пожалуй, репутация колдуньи была единственной защитой от насилия. Если бы тюремщики решили идти до конца, никакой ангел не спас бы Мадлену. Как будто трудно сковать женщину до полной неподвижности?

Вот, к примеру, эпизод, доказывающий что моральные затруднения вполне преодолимы: одна ведьма дважды за время своего заточения оказывалась беременна (Konig, 1928 стр. 114). С чего бы это? Тюрьма — не проходной двор. Туда не забредают неизвестные злодеи и насильники. Ясно, что причиной стал тот, кто был вхож в камеру. Кто же этот неизвестный? Мы бы простодушно решили, что это надзиратель, но инквизиторы не рассуждали так однозначно. По их мнению, в подвале вполне мог оказаться дьявол. Его-то и следует подозревать в первую очередь. Сделав такой выбор, судьи отныне смотрели сквозь пальцы на проделки стражи, а запуганные узницы не часто решились жаловаться. Из документов зальцбургского процесса видно, что женщины и девушки сетовали на постоянные изнасилования в тюрьме. Обвинять надзирателей жертвы не решались. „Не было бы хуже“, — рассуждали узницы в вслух объявляли судьям, что их посетил дьявол. Судьи понимающе кивали головой и записывали показания в протокол (Soldan-Heppe, 1973 стр. 345). Если же заключённая ничего не говорила, знатокам колдовства всё было ясно без слов. Судья Реми вспоминал случай с двенадцатилетней Катариной.

Девочка бессильно лежала в камере; маленькую узницу насиловали столько раз, что её нашли на полу мёртвой.

Сразу стало ясно — над девочкой глумился дьявол.

Кто же ещё мог совершить такую гнусность (Konig, 1928 стр. 113, 114)? Вмешательство нечистой силы стало для демонологов универсальным объяснением на все случаи жизни.

Тут самое время перейти к козням нечистого, а заодно подробней, чем прежде, рассказать, почему он не мог спасти своих подружек из темницы.

И в самом деле, любопытно получается. Ещё вчера колдунья могла летать аки птица небесная, обернуться кошкой или вызвать бурю. А сейчас смирно сидит в заточении и ждёт смертного часа. „Что-то тут не так, — думали миряне. — Уж не безвинную ли женщину схватил по ошибке священный трибунал?“ Да будь эта узница настоящей ведьмой, разве не улизнула б она от стражи? Усыпить или даже убить тюремщиков для чародейки труда не составит. На худой конец можно отвести взгляд. А можно и эффектнее вызвать заклинаниями ураган, который размечет тюрьму по кирпичику, пощадив только свою повелительницу. Есть ещё один путь — не столь впечатляющий, зато верный. Известно, что стены и запоры ведьмам не помеха. Ведь, нанося вред, они проходят сквозь запертые двери или через оконные ставни. Легенда об этой опасной способности получила очень широкое распространение. Наверняка особенно рьяно убеждали окружающих заинтересованные лица — те, для кого визит колдуньи в запертое помещение был спасительной выдумкой. Неосторожная мать, заспавшая младенца, могла оправдаться, что виновата ведьма, придушившая невинное дитя. Хорошая отговорка была и у слуг, выпивших тайком хозяйское вино: колдуньи оказались в погребе и устроили себе пирушку. Народ этому верил, а вот инквизиторы еще в самом начале охоты на ведьм сказали суевериям решительное „нет“. Не в силах человек просочиться сквозь замочную скважину или пройти через дубовые доски. Но (делал инквизитор Винети оговорку) демон может впустить их в любое запертое место (Lea, 1939 стр. 272). Короче, что в лоб, что по лбу.

Вера в то, что демон водит ведьм по погребам, появилась очень рано. Во французском трактате, написанном около 1460 года, то есть за двадцать с лишним лет до „Молота ведьм“, утверждается, что колдуньи во время этих прогулок невидимы и неслышимы. И ладно бы они только пили вино. Но ведь ещё и мочатся в бочонки, откуда вино взято (1958 стр. 294)!

Доказывать подобные обвинения было очень просто. Женщина привлечённая по эйхштадскому процессу 1637 года, была быстро сломлена пытками и нагромоздила целые горы признаний. „Выяснилось“, в частности, что она сорок раз проходила через закрытые двери в винные погреба вместе с двумя другими ведьмами. Они пили вино, черпая его мерной чашей (Robbins, 1959 стр. 155).

Другой случай, приведённый Бартоломео Спина, инквизиционные судьи считали весьма доказательным. И Бинсфельд, и Реми пересказывали его в своих трактатах. Никому из них не пришло в голову земное объяснение. А история такова. Однажды в погребке некоего аристократа нашли пьяного человека. Протрезвев, он поведал, как туда попал. Дескать ночью его жена стала готовиться к полету. Он из любопытства натерся мазью и неожиданно для себя очутился среди бочонков. Ведьмы испугались, увидев постороннего, и растворились в воздухе. Он остался в погребе. Чем окончился рассказ находчивого выпивохи, можно было бы и не продолжать. Разумеется, его жена была схвачена инквизицией и сожжена (1958 стр. 484).

Некоторые старинные авторы, описывая прохождения сквозь запертые двери, давали этому объяснения, спорные даже для тех легковерных времён.

„Ведьмы могут обращаться в мышь или в кота, в саранчу или в любую другую малую тварь, и вползать в маленькое отверстие, а затем обретать прежний облик (1958 стр. 344)“. Между тем большинство демонологов отрицало, как мы помним, истинность превращений. По их словам, дьявол создавал вокруг человеческого тела иллюзорную оболочку. Окружающим только кажется, что перед ними зверь, а ведьма ничуть не меняет свои размеры. Но мы не будем вникать в подробности этой полузабытой дискуссии. В конце концов, для темы данного повествования это частность. Если все участники спора свято верили, что ведьма может миновать запертую дверь, какая разница в том, что за способ она для этого выберет. Ну не может она пролезть сквозь замочную скважину! Так ли это важно? Демон откроет перед ней любой замок и цель будет достигнута… Но почему же тогда дверь темницы является исключением? Почему, когда речь идёт о спасении собственной жизни, ведьмы становятся беспомощны?

Вопрос этот будоражил умы. Богословы-демонологи призадумались. Сомнениям, подрывающим устои веры, нет места в христианском обществе. Ответ был найден универсальный: ведьма в заточении теряет свою силу! Бог положил границы могуществу тех, кто служил аду. Сразу же после ареста ведьма превращается в обычную слабую женщину, которую можно оскорблять, пытать и карать сожжением на костре. Юрист Грилланди в трактате 1596 года писал, что дьявол вовсе не хочет устраивать побег — напротив, он горит желанием, чтобы ведьму поскорей казнили и грешница, не успев покаяться, угодила в ад. Существует ещё одно обстоятельство, гораздо более важное. Даже если нечистая сила пожелает освободить колдунью, ничего не получится. Ведь это значило бы, что дьявол сильнее Бога, раз он может одолеть судей — наместников Божьих. Божественная справедливость не дозволяет такого позора. Если бы ведьмы ускользали из темниц, искусные судьи или чиновники поневоле сменили бы род занятий (Lea, 1939 стр. 407, 408). Таким рассуждениям вторил иезуитский проповедник Петер Файреус. Почему демоны, которые переносят женщин с места на место, не могут их освободить, коль скоро они схвачены? Потому, что демонам не всегда позволено делать то, что в их силах. Если бы Господь не поставил демонам пределов, злобные духи ада давно сравняли бы с землёй города и сёла. Не осталось бы ничего, кроме руин и опустошения (Lea, 1939 стр. 626).

Теперь ясно, что, столкнувшись с юстицией, дьявол должен отступить. Ему только и остаётся, что тайком навещать ведьму в её тёмном каземате. Таинственные визиты Сатаны описаны в следственных протоколах множество раз. Хотите примеры? Пожалуйста.

К Маргарите из Арвье (один из первых ведовских процессов во Франции) дьявол являлся прямо в темницу. Его глаза горели как факелы, но против стражи он был бессилен, и от сожжения избавить свою ученицу не мог (Лозинский, 1914 стр. 53). Двести лет спустя Реми выведал, что дьявол предупреждал узниц их будут пытать на следующий день. (Lea, 1939 стр. 662).

А Джоан Вильфорд, осуждённая на смерть в Англии в 1645 году; „благоразумно призналась“, что дьявол навещал её дважды, с тех пор как она попала в тюрьму. Он являлся ей в виде мыши (Robbins, 1959 стр. 195).

Не всегда посещение кончалось безобидным разговором или любовными утехами. Враг рода человеческого порой являлся, чтобы запугать ведьму или побоями заставить её молчать. Мария, сожжённая и Трире в 1598 году, испытала на себе гнев демона после того, как призналась инквизиторам в своих грехах. Он набросился на неё, бил и пытался вырвать язык. На крики узницы сбежалась стража. Злой дух исчез (Lea, 1939 стр. 583).

Чтобы ведьмы не успели сознаться или выдать товарок, черти часто внушали им мысль о самоубийстве. 15 октября 1477 года француженка по имени Антония полчаса висела на дыбе, но ни в чём не призналась. Спустя пять дней её сломили новыми пытками, вытянули имена сообщниц, а также историю о чёрте, который являлся в тюрьму перед началом допроса. „Не смей признаваться“, — шипел чёрт, угрожая побоями. Антония желала видеть в нём своего избавителя. Она молила вывести её из тюрьмы и для отвода глаз занять её место. Как бы не так! Призрак ответил отказом, а потом воспарил к потолку и повесился на балке. Сверху доносился вкрадчивый шёпот, что это не может повредить (1958 стр. 239). Потусторонний гость явно подбивал узницу наложить на себя руки. В других случаях он действовал более прямо. Жанна о’Бан показала, что дьявол всё время подговаривал её покончить с собой. Она не раз пыталась сделать это после ареста, но Бог всегда милосердно спасал ее (1958 стр. 620).

В 1608 году ещё одна ведьма сказала, что её любовник — демон Лукас — неоднократно являлся ей в тюрьме, уговаривал молчать и, наконец, принёс ей верёвку, чтобы она повесилась. Она отказалась, и тогда чёрт унёс верёвку с собой (1958 стр. 849).

Как объяснить все эти самооговоры? Во-первых, возможно потное помешательство. Во-вторых, не исключено, что несчастные женщины сами верили в реальность гостей из ада. Впадая после изуверских допросов в забытье, они словно наяву видели сцены, навеянные дикими вопросами судей. Очнувшись, они были уже уверены в посещении дьявола и с чистым сердцем признавались в этом на новом дознании. Наконец, возможен и трезвый расчёт. Мучения были слишком ужасны. Желая себе смерти, ведьма решала признаться хоть в чём-то, не обвиняя никого, кроме себя. Тут очень характерен эйхштадский процесс 1637 года, окончившийся казнью сорокалетней крестьянки. Из протоколов можно извлечь интересную закономерность: ночные визиты дьявола в тюрьму становятся известны судьям как раз тогда, когда палач приступает к своей работе. Стоит ему начать бичевание, растянуть женщину на лестнице или зажать ногу в „испанский сапог“, как рассказы о дьяволе появляются со всеми подробностями. То он склоняет к самоубийству, то насилует её в обличье палача, то велит написать кровью новый договор». Разумеется, удержаться в русле этих сравнительно безобидных историй бедная женщина не смогла. Она призналась в чудовищных злодеяниях и «выдала» сорок пять сообщниц (Robbins, 1959 стр. 148–156).

Анна Казер, муж которой владел постоялым двором, была схвачена в марте 1629 года. Уже на втором допросе, испытав на себе действие винта для пальцев и повисев на дыбе, она призналась, что бывала на шабаше. Новые мучения помогли выудить новые детали. Колдунья изводила скот, насылала болезни и даже по наущению дьявола убила собственного ребёнка. Но судьям всё было мало, и на четвёртом допросе, подвешенная на дыбе с тисками на ногах, женщина рассказала, что дьявол посетил её всего несколько часов назад. Он проник через щель, одетый на фасон школяра. Звал в другой город. Пришлось посетовать на цепи, которыми лодыжки были прикованы к стене. Просочившийся в камеру дьявол, конечно, был фантазией, зато реальностью оказались другие гости. 13 июня к Анне допустили двух священников. Одному из них, иезуиту, узница сказала, что не знает за собой вины. Невиновны и все осуждённые ранее пусть это передадут судьям. За такие дерзкие слова отступницу поволокли на пятую по счёту пытку (самую жестокую из всех, что ей пришлось пережить). Терзания заставили бедную женщину выдать целый каскад подробностей; между прочим, прозвучали тут и слова, будто черт теперь навещает её каждую ночь. Но после лживых признаний Анна вознесла молитву за то, чтобы она оказалась последней женщиной, которую сожгут в этой стране. 20 сентября 1629 года Анну Казер казнили… До последнего в Германии сожжения оставалось еще сорок шесть лет (Lea, 1939 стр. 1137–1140).

Известно, что следствие чаще всего тянулось долгие месяцы. Чтобы избавиться от мучений, узницы видели два выхода: побег и самоубийство. Инквизиторы в ответ ужесточали надзор. Авторы «Молота ведьм» вспоминают о женщине из города Хаген, которая повесилась на изодранном платье. Шпренгер и Инститорис поучали судей: надо каждый час посылать к заключённой сторожей. «Иногда по небрежности охраны находят ведьм повесившимися на ремне или платье». (Инститорис, и др., 1932 стр. 178).

В последующие века тюремщики поняли, что неусыпное наблюдение отнимает слишком много сил. Гораздо проще обездвижить женщину — пусть тогда попробует наложить на себя руки. Об этом говорили с откровенным цинизмом. Жанет Мэтью, к примеру, не сознавалась и её «посадили в колодки, дабы она не могла посягнуть на свою жизнь (Lea, 1939 стр. 1345)».

Оковы на картине «Узница», в которых едва можно шевелиться, — это вовсе не художественный вымысел. Я обнаружил их на документальной гравюре изображающей Анну Шульц в заточении. Предполагалось, что эта гравюра, будучи напечатана солидным тиражом, запутает тех, кто склонен к колдовству. В нижней части листа было помещено нравоучительное стихотворение, написанное от имени персонажа:

Тюремщики считали делом чести сберечь заключённую для костра. Чаще всего им сопутствовал успех. Вспомним Агнесс из Вюртемберга. Девушке не удалось самоубийством избежать законной кары…

Конечно, городские и монастырские тюрьмы были хорошо приспособлены для этой цели. Но как поступать судьям к маленьких деревнях, где нет даже кутузки для пьяниц и воришек? Не всегда удобно увозить арестованную из тех мест, где живут свидетели её преступлений. Да и казнь стоит провести в той самой деревне, где она грешила. Немецкие искоренители колдовства видели выход в том, чтобы держать узниц закованными в обычных домах и не спускать с них глаз (Lea, 1939 стр. 818). Арестованную под конвоем водили из дома в дом и сторожили посменно. Каждая семья присматривала за ней сутки или двое.

Судя по записям, относящимся к 1689 году, под следствие попала женщина средних лет — дочь ведьмы, привлекавшейся ранее. Женщину заперли в доме, и в ходе заключения возникла новая улика. Помощник старосты и его жена рассказали, что в полночь в комнату влетела чёрная птица, похожая на ласточку, сделала три круга и вылетела наружу. Не иначе, как это демон под видом птицы. Решили приступить к пыткам, но у жертвы не было охоты терпеть лишние муки. «Что я должна признать?» — спросила она. Ей подсказали, в каких преступлениях она должна сознаться. Тогда несчастная повторила всё, что ей диктовали. Двое суток спустя, выждав момент, она попыталась ночью удавиться тесёмкой фартука. Это обнаружили, когда лицо уже почернело. К огромному разочарованию ведьмы, её сумели вернуть к жизни.

— Зачем ты это сделала? — спросили сторожа.

В ответ женщина съязвила:

— Разве непонятно зачем? Для развлечения.

Приговор был суров. «Сжечь заживо» (1958 стр. 1250, 1251).

Часто, слишком часто, узницам мешали наложить на себя руки. Может быть, в побегах они были удачливей? Изучая процесс за процессом, я пришёл к выводу: побеги из тюрем удавались крайне-редко. Для этого нужно было благоприятное стечение обстоятельств. Некоторые заключённые получили свободу благодаря войне. Шведская армия, взяв Бамберг, обнаружила десяток несчастных, лежащих в камерах «чародейского дома». Их отпустили под честное слово, что они будут молчать о пережитом (1958 стр. 1179).

В анналах вюрцбургских процессов есть смутный намёк на пособничество охранника при побеге. В реестре казней значился «стражник, у которого сбежало несколько ведьм (Robbins, 1959 стр. 556)». Из этого эпизода можно сделать, по крайней мере, один вывод: охрана отвечала за ведьм головой. Тюремщики должны были трижды подумать о своей судьбе прежде чем проявить к узнице жалость. Стоит ли удивляться, что даже девочек они заковывали в цепи. Малейший недосмотр мог дорого обойтись.

На фоне всего сказанного, редким исключением выглядит побег отважной Барбары Шварц. Эта женщина обладала твердокаменным упорством. Схваченная по ложному доносу, она была отвезена в «чародейский дом» Цейля, который я уже упоминал. Сосед, с которым Барбара была в ссоре, обвинил её в колдовстве, но не привёл никаких деталей. В тюрьме узницу держали в цепях. Восемь раз её таскали на допросы с пристрастием. Женщина упрямо отказывалась признать свою вину. Палачи дробили ей пальцы в тисках, зажимали ноги в «испанский сапог», покрыли тело рубцами от бичевания. Ничего не помогало. Узница думала не о признании, а о свободе. Ей вспоминался родной дом. Ради того, чтобы вернуться туда, она готова была вынести адские муки. Кормили узницу плохо. Она едва не умерла на хлебе и воде. Но, несмотря на то что силы таяли, Барбара готовила побег, тайком подпиливая свои цепи. Как ей это удалось, бог весть — но спустя три года с начала заточения узница избавилась от кандалов и сбежала из тюрьмы. Её путь лежал в родной Бамберг. Увы, трудно было найти худшее место для укрытия. Муж вовсе не обрадовался возвращению чародейки жены. Стоило ей объявиться в доме, как завсегдатаи таверны перестали посещать «опасное место». Наконец за Барбарой снова пришли. Смелая, но наивная женщина стала жертвой низкого предательства. Арест свершился по настоянию Ганса Шварца, который не желал больше терпеть убытки (Lea, 1939 стр.

1 180). Чем завершилась эта печальная история, я не знаю. Все, что здесь описано, взято из петиции, которую некий беженец из бамбергского епископства подал императору Фердинанду 11 (Robbins, 1959 стр. 37). Хотелось бы надеяться, что заключенная осталась жива, но шансов на это мало.

Оплата тюремщикам шла из арестантских семей. Расценки были довольно высоки. Надзиратели Оффенбурга получали по десять батценов в неделю и вдобавок пол галлона вина (Lea, 1939 стр. 1161). Не каждая семья могла выкроить деньги, которые назначил суд. Даже если узница признавалась невиновной, её не торопились освобождать. Вначале следовало оплатить тюремные издержки. Чем дольше женщина упорствовала во время следствия, тем больше нарастал ей счёт. Широко известна история о заключённой из Марбург, которая угодила в долговую яму и провела в тюрьме лишние два года. От неё требовали оплаты издержек и пытали за то, что она не могла выложить объявленную сумму (Konig, 1928 стр. 87). Во время ведовских процессов в счёт включали даже цепи. Салемских ведьм, например, заставили оплатить услуги тюремного кузнеца. Каждой женщине заковывание в наручники и ножные кандалы, весящие по три с половиной килограмма, обошлось в 7 шиллингов и 6 пенсов (Robbins, 1959 стр. 116). Известны случаи, когда надзиратели не довольствовались официальным доходом. Сторожа из Оффенбурга грабили заключённых, стаскивая с них хорошую одежду, чем вызывали недовольство палача, который также смотрел на платье как на свою законную поживу (Lea, 1939 стр. 1 161). Когда знаешь такие факты, перестаёшь удивляться, что на рисунках из хроник иногда видишь ведьм на костре совершенно голыми.

Справедливость требует сказать, что, когда время ведовских процессов подходило к концу, некоторые юристы выступили за смягчение условий в тюрьмах. Жаль только, что этот порыв так и остался в большинстве случаев неисполненным: в такого рода реформах власти обычно не торопятся. Всегда хватает и других забот, помимо строительства просторной тюрьмы. Любопытно, что именно в этом вопросе «добрым» был известный нам Бенедикт Карпцов. Уничтожая ведьм тысячами, он в то же время высказался против подземелий и заявил, что перед самой казнью ведьму надо хорошо накормить и дать ей вина. Может быть, это и успели сделать в подведомственном ему Лейпциге, но вряд ли что-то изменилось после его наставлений в мелких княжествах. Порядки на местах в начале XVII века лучше всего покажет отрывок из книги самого Карпцова. «Тюрьмы не должны быть невыносимы, хотя в Германии они, как признаёт большинство, расположены под землёй, грязны и ужасающи. Там часто узницы по наущению дьявола кончают жизнь самоубийством или, как случилось с одной девушкой неподалёку от Вейсенбурга, могут быть укушены змеёй. От холода и сырости они болеют и подвергаются риску умереть». (1958 стр. 818).

Даже если мысленно перенестись в начало XVIII века, на сто лет после Карпцова, то и тогда мы найдём о немецких узилищах такой отзыв: «Тюрьмы сейчас повсюду захламлены и ужасны. В большинстве случаев это подземелья, похожие на зловонные лужи или вызывающую содрогание преисподнюю. Если же они возвышаются над землёй, то это железные клетки, годные скорее для тигров, а не для людей (Soldan-Heppe, 1973 стр. 333)».

Когда речь шла о колдовстве, судьи не стеснялись в средствах. Их жертвы мёрзли и голодали. Но собранные здесь документы не затрагивают едва ли не самую жуткую сторону заточения — страх перед костром.

Узница не просто ждала смерти, как ждут её осуждённые в наши дни. Она ждала смерти в диких мучениях, которые превзойдут любую доселе изведанную ею боли. В каких словах описать эту обречённость? Она сидела скованная, беспомощная уже не хозяйка своему телу, которое однажды, как ни упирайся, выволокут наружу и прикрутят цепями к столбу. Узница имела довольно времени, чтобы представить, как огонь, потрескивая, подбирается к ее босым ногам, как он начинает припекать, жжёт всё сильнее и сильнее. Может быть, самая страшная мука была в том, что она пыталась отогнать от себя эти мысли, но сосущее предчувствие конца никуда не уходило. Начиная дремать, она вдруг ясно видела себя в диких бесполезных корчах посреди площади.

На допросе истязатели подносили к телу горящую свечу. Это был жалкий лепесток огня — но глаза вылезали от боли, которая заслоняла весь мир, и невозможно было сдержать крик. Что же будет, когда загорится одежда, и огонь будет обжигать бёдра, грудь, лицо — всё сразу?

А приговор уже вынесен, сжечь могут через два дня, завтра или сегодня. И каждое приближение шагов тюремщика — как прощание с жизнью… Нет, это ещё не конец, просто принесли хлеб и воду.

Вжималась ли она спиной в ледяную, покрытую слизью стену, когда её отковывали и сомнений уже не оставалось?

Что шептала она — тысячу раз проклявшая свою темницу, — поющая её? Не горячую ли молитву о том, чтобы её оставили навсегда под этими мрачными сводами — в голоде и смраде, в грязи и цепях, лишь бы — о Господи! — не гореть. Не гореть заживо!