Судьба барабанщика. Хардроковая повесть

А на горе, над обрывом, громоздились белые здания, казалось – дворцы, башни, светлые, величавые. И, пока мы подъезжали, они неторопливо разворачивались, становились вполоборота, проглядывая одно за другим через могучие каменные плечи, и сверкали голубым стеклом, серебром и золотом.

Дядя дёрнул меня за плечо:

– Друг мой! Что с тобой: столбняк, отупение? Я кричу, я дёргаю… Давай собирай вещи. И старику помоги поживей.

– Это что? – как в полусне, спросил я, указывая рукой за окошко.

– А, это? Это всё называется город Киев.

Светел и прекрасен был этот весёлый и зелёный город. Росли на широких улицах высокие тополи и тенистые каштаны. Раскинулись на площадях яркие цветники. Били сверкающие под солнцем фонтаны. Да как ещё били! Рвались до вторых, до третьих этажей, переливали радугой, пенились, шумели и мелкой водяной пылью падали на весёлые лица, на открытые и загорелые плечи прохожих.

И то ли это слепило людей южное солнце, то ли не так, как на севере, все были одеты – ярче, проще, легче, – только мне показалось, что весь этот город шумит и улыбается.

– Киевляне! – вытирая платком лоб, усмехнулся дядя. – Это такой народ! Его колоти, а он всё танцевать будет! Сойдём с трамвая, отсюда и пешком недалеко. Яков, не отставай!

Мы свернули от центра, волоча на плечах свой тяжёлый груз. Старик Яков, как обычно, любезно предоставил мне возможность поднести за него контрабас. Наконец мы вошли в ворота, прошли через двор в проулок – и опять ворота. Сад густой, запущенный. Акация, слива, вишня, у забора лопух.

В глубине сада стоял небольшой двухэтажный дом. За домом – зелёный откос, и на нём полинялая часовенка.

Верхний этаж дома был пуст, окна распахнуты, и на подоконниках скакали воробьи.

– Стойте здесь, – сбрасывая сумку, приказал дядя, – а я сейчас всё узнаю. Кувыркаясь и подпрыгивая, выскочили мне под ноги два здоровых дымчатых котёнка и, фыркнув, метнулись в дыру забора.

Слева, в саду, возвышался поросший крапивой бугор, на котором торчали остатки развалившейся каменной беседки. Позади, за беседкой, доска в заборе была выломана, и отсюда по откосу, мимо часовенки, поднималась тропинка.

– Идите! – крикнул нам показавшийся из-за кустов дядя. – Всё хорошо! Отдохнём мы здесь лучше, чем на даче. Книг наберём. Молоко пить будем. Аромат кругом… Красота! Не сад, а джунгли. Да и мини-студия здесь имеется, так что запишем альбом. Каково, Сергей? Дебютный альбом группы «Тихая заводь», на барабанах Сергей Щербачов, покупайте на виниле и компакт-дисках!

Чёрт, а ведь это действительно было заманчиво! Сразу же перед глазами всплыла картинка: большой музыкальный магазин, мы проводим автограф-сессию, а вокруг девчонки, девчонки, девчонки – и все они вьются только вокруг меня, всем им нужно моё внимание, мой взгляд…

– Приветствуем вас в обители… – громким надтреснутым голосом затянула старуха, но подскочившей к ней дядя что-то горячо зашептал ей в ухо, и она осеклась. «Он ничего не знает», – расслышал я сквозь его бормотания.

– А-а-а, – молвила тихо старуха. – Так бы сразу и сказали…

Она скинула с плеч мантию и передала её карлику. Тот скрылся с ней в доме, а минуту спустя вернулся уже без неё и без жезла, но с метлой в руках.

Дядя шёпотом объяснил мне, что эта старая добрая женщина немного не в себе от невзгод, свалившихся на неё, и порой бывает эксцентричной. Но сын-инвалид за ней присматривает, так что нам не стоит за неё волноваться.

– Дорогих гостей прошу пожаловать! – сказала старуха уже менее торжественно. Она сухо поздоровалась со стариком Яковым и, откинув голову, приветливо улыбнулась мне. – Спаситель! Ах, спаситель! – молвила она, погладив костлявыми пальцами по моему плечу. – Все мы очень на тебя рассчитываем.

Я заметил, как дядя поморщился и бросил обеспокоенный взгляд на карлика. Тот, сделав шаг вперёд, дёрнул старуху за рукав.

Нас проводили наверх. Несмотря на то, что был день, в коридорах дома, на висящих по стенам старинных и массивных подсвечниках горели свечи. Причудливые картины смотрели на меня со всех сторон. На них были изображены какие-то жуткие демонические существа, сражающиеся с людьми. На всех картинах существа эти побеждали людей. В доме пахло угнетающей затхлостью и какой-то могильной запредельностью.

Мы поднялись на второй этаж. Меня определили в малюсенькую комнату в самом конце коридора, дядя и старик Яков расположились в соседней, она была значительно больше. Карлик принёс простыни, подушки, скатерть.

Я открыл окно и в комнате, где кроме скрипучей кровати и массивного чёрного стола не было ничего, сразу посвежело. Под окном шумели листья орешника, чирикали птахи.

Но на душе у меня было нехорошо и неспокойно.

Заглянул дядя и спросил, о чём я задумался. Он был добр. И, набравшись смелости, я выдал ему, что успеха у нашей группы не будет никогда, что она маргинальна и не вызывает интереса даже у продвинутых слушателей, что нам необходимо изменить саунд, сделать его более конкретным и драйвовым, а кроме того с таким упёртым и негибким контрабасистом, как старик Яков (пусть он и революционер джаза), я контактирую плохо и нам никогда не стать сыгранной ритм-секцией, и пусть лучше этого злобного и маразматичного старика Якова заперли бы санитары в инвалидный дом. И пусть он сидел бы там, отдыхал, писал воспоминания о прежней своей боевой жизни, а в теперешние наши дела не вмешивался.

Дядя упал на кровать и расхохотался:

– Ха-ха! Хо-хо! Старика Якова запереть в инвалидный дом! Юморист! Гоголь! Смирнов-Сокольский! Шендерович! В цирк его, в борцы! Гладиатором на арену! Музыка, туш! Рычат львы! Быки воют! А ты его в инвалидный!

Тут дядя перестал смеяться. Он подошёл к окну, сломал веточку черёмухи и, постукивая ею по своим коротким ногам, начал мне что-то объяснять.

Он объяснил мне, что мои представления об идеальном саунде неверны, что я ещё молод, многого в жизни не понимаю и судить старших не должен. Он спрашивал меня, знаком ли я с творчеством Жако Пасториуса, Джона Патитуччи, Терри Боззио и Диаманты Галлас. И когда у меня от всех его вопросов голова пошла кругом, то он оборвал разговор и спустился в сад.

Я же, хотя толком ничего и не понял, остался при том убеждении, что если даже дядя мой и не разбирается в музыкальном маркетинге, то неразборчивость эта у него совершенно необыкновенная. Обыкновенные музыканты лабают в ресторанах «Владимирский централ» и «Красная армия всех сильней», и о Пасториусе с Галлас не рассуждают. Они тянут всё, что попадёт под руку, делают ремиксы на песни царских времён и даже на белогвардейские гимны – и чем больше, тем лучше. Потом, как я видел в кино, они делят деньги, устраивают пирушку, пьют водку и танцуют с девчонками танец «Ёлки-палки, лес густой», как в «Путёвке в жизнь», или «You Never Can Tell», как в картине «Криминальное чтиво».

– Дитя! – позвала вдруг кого-то старуха.

Я обернулся, но никого не увидел.

– Дитя, подойди сюда! – опять позвала старуха.

Я снова оглянулся – нет никого.

– Тут никого нет, – смущённо сказал я, высовываясь из-за куста. – Оно, должно быть, куда-нибудь убежало.

– Кто оно? Глупый мальчик! Это я тебя зову.

Я подошёл.

– Что ты знаешь о силах Истины и Сомнения и об их вечном противостоянии? – задала она вопрос, пристально заглядывая мне в очи.

– Ничего, – ответил я, – я атеист и не верю во все эти поповские сказки.

– Так ты ничего не знаешь об Истине? – строго спросила старуха. – И о непреложной силе Ритма ты тоже не знаешь?.. Смотри у меня! – вдруг сделала она строгое движение ладонью с оттопыренным указательным пальцем. – Если ты не произведёшь Ритм, я тебя в порошок сотру… в пыль… и по ветру развею!

Я ахнул и в страхе попятился, потому что старуха уже потянулась к своей лакированной трости, по-видимому, собираясь меня ударить.

– Госпожа, успокойтесь, – сдерживая раздражение, сказал ей карлик. – Это же не Иэн, не Кози. Это всего лишь несмышлёный мальчик, непосвящённый, да к тому отпрыск той самой, неблагодарной линии четвёртого колена Адама. Мы должны быть готовы ко всему.

Трудно сказать, когда я больше испугался: тогда ли, когда меня хотели ударить, или когда я вдруг оказался отпрыском колена Адама, да ещё и неблагодарным.

Вскрикнув, шарахнулся я прочь и помчался к дому. Взбежав по шаткой лесенке, я захлопнул на крючок дверь и дрожащими руками надавил на выключатель.

И только комната осветилась, как я услышал шаги. По лестнице за мной кто-то шёл…

Крючок был изогнутый, слабенький, и его легко можно было открыть снаружи, просунув карандаш или даже палец. Я метнулся на терраску и перекинул ногу через перила.

В дверь постучались.

– Эй, там, Сергей! – услышал я знакомый голос. – Ты спишь, что ли?

– Кроткая старуха, – сказал он, – осенняя астра! Цветок бездумный. Она, конечно, немного не в себе. Преклонные годы, тяжелая биография… Но ты её испугался напрасно.

– Да, дядя, но она хотела меня треснуть палкой.

– Фантазия! – усмехнулся дядя. – Игра молодого воображения. Впрочем… всё потёмки! Возможно, что и треснула бы. Вот колбаса, сыр, булки. Ты есть хочешь?

Есть я не хотел. Меня другое волновало.

– Дядя, – спросил я, – отчего мы приехали именно сюда, к этой странной старухе? Вы знали её раньше? Она была так нам рада…

Дядя помедлил с ответом.

– Когда-то давно буйные… солдаты, назовём их так,.. хотели разрубить её на куски, а потом сжечь и развеять прах, – ответил дядя. – А я был молод, великодушен, я был за правое дело и вступился.

– Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же?

– На войне не разбирают. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, друг мой.

– Дядя, – задумчиво спросил я, – а отчего же, когда вы вступились, то солдаты послушались, а не разрубили и вас на куски?

– Я бы им, подлецам, разрубил! – засмеялся дядя. – За мной был отряд всадников апокалипсиса, да в руках у меня меч-кладенец! Ложись спать, ты мне уже надоел.

Странно, я воспринимал его слова уже не вполне как шутку.

– Дядя, – помолчав немного, не вытерпел я, – а какие это были солдаты? Белые?

– Ложись, болтун! – оборвал меня дядя. – Обыкновенные были солдаты: две руки, две ноги, одна голова с рогами и секира. А если ты ещё будешь ко мне приставать, то я тебя выставлю на улицу.

…Мои пытливые расспросы, очевидно, встревожили дядю. Через день, когда мы гуляли над Днепром, он спросил меня, хочу ли я вообще возвращаться домой. Поздним вечером предыдущего дня мы сделали первую запись в студии, расположенной в подвале мрачного дома, во время которой старуха-хозяйка, стоя за спиной звукорежиссёра-карлика, воздевала руки к небу и истошно выкрикивала причудливые фразы на неизвестном мне языке. Моей барабанной партией все остались недовольны.

Я задумался. Нет, этого я не хотел. После всего, что случилось, Валентинин муж, вероятно, уговорит её, чтобы меня отдали в какую-нибудь исправительную колонию. Но и оставаться с дядей, который всё время от меня что-то скрывал и прятал, мне было не по себе.

И дядя, очевидно, меня понял. Он сказал мне, что, так как я ему с первого же раза понравился, то, если я не хочу возвращаться домой, он после записи нашего альбома отвезёт меня в Одессу и отдаст в хардроковую школу.

Я никогда не слыхал о такой школе. Тогда он объяснил мне, что есть такая школа, куда принимают талантливых мальчиков лет четырнадцати-пятнадцати. Там же, при школе, они живут, учатся, потом распределяются по известным рок-группам, а те, кто умён, создают и свою собственную. В люди выходят все.

Я вспомнил вчерашний пароходный гудок, и сердце моё болезненно и радостно сжалось. «За что? – думал я. – И для чего же вот этот непонятный и даже какой-то подозрительный человек заботится обо мне и хочет сделать для меня такое хорошее дело?»

– А вы? – тихо спросил я. – Вы тоже будете жить в Одессе?

– Нет, – ответил дядя. – Разве я тебе не говорил, что я живу в городе Ленинграде, заведую музыкальным журналом и занимаюсь продюсерской деятельностью?

«Не беда! – подумал я. – Ну и пускай в Ленинграде. Так, может быть, даже лучше».

Щёки мои горели, и я был взволнован. «Проживу один, – думал я. – Начну всё заново. Буду учиться. Буду стараться. Буду барабанить. Смотреть в бинокль. Ждать отца. Вырасту скоро. Надену чёрную повязку… Вот я сижу за ударной установкой. Раз, два, три, четыре! Поехали!.. Вот она, стоит в зале и машет мне своими трусиками, а потом швыряет их на сцену… Нина! Привет, Нина, привет! Уплываем в кислотный трип. Смело поведу я корабль через бури, через туманы, мимо жарких тропиков. Всё увидим, всё познаем – приедем и расскажем чувакам о прекрасной стране Запределье, к которой каждому хотя бы раз в жизни необходимо побывать».

И так замечтался я, что не заметил, как встал со скамьи, куда-то сходил и опять вернулся мой дядя.

– Но пока тебе будет скучно, – сказал дядя. – Несколько дней я буду отвлекаться на другие дела. И, чтобы ты мне не мешал, давай познакомимся с кем-нибудь из ребят. Будешь тогда всюду бегать, играть. Посмотри, экое кругом веселье!

Ребят на площадке было много. Они лазили по лестницам и шестам, кувыркались и прыгали на пружинных сетках, толпились около стрелкового тира, бегали, баловались и, конечно, задирали девчонок, которые здесь, впрочем, спуску и сами не давали.

– С кем же мне, дядя, познакомиться? – растерянно оглядываясь, спросил я. – Народу кругом такая уйма.

– А мы поищем – и найдём! – ответил дядя и потащил меня за собой.

Он вывел меня к краю площадки. Здесь было тихо, под липами были расстелены коврики и торчала будочка с благовониями.

Тут дядя показал мне на хрупкого белокурого мальчика, который, возведя глаза горе, сидел на коврике и молча медитировал в позе лотоса.

– Ну вот, хотя бы с этим, – подтолкнул меня дядя. – Мальчик, сразу видно, неглупый, симпатичный.

– Дохловатый какой-то, – поморщился я. – Лучше бы, дядя, с кем-нибудь из тех, что у сетки скачут.

– Экое дело, скачут! Козёл тоже скачет, да что толку? А этот мальчик вглубь самого себя заглядывает. Из такого скакуна клоун выйдет. А из этого, глядишь, Бхактиведанта Свами Прабхупада какой-нибудь… медиум. Да ты про медиумов слыхал ли?

– Слыхал, – буркнул я. – Это которые якобы в другие миры путешествуют и с мёртвыми разговаривают.

– Ну, вот и пойди, пойди, познакомься, а я тут в тени газету почитаю.

Белокурый мальчик с большими серыми глазами оторвался от глубинных видений и глотнут из бутылки Кока-колы. Пока он утолял жажду, я сел на соседний коврик. Он не рассердился, увидев, что я рассматриваю и трогаю его палочки с благовониями и даже пытаюсь попробовать их на зуб, и только тихо сказал:

– Ты, пожалуйста, не сломай их, они очень тонкие.

– Нет, – усмехнулся я, – не сломаю. Это ты куда путешествуешь? В Шамбалу или на Марс?

– О, что ты! – удивлённо ответил мальчик. – Я путешествую вглубь собственных планет, тут же открывая и исследуя их. Это работа тонкая.

– «Тонкая»! «Тонкая»! – позабывая дядины наставления, передразнил я. – Ты бы лучше шёл на сетку кверх ногами прыгать, а то всё равно потом в реальный мир придётся возвращаться.

Мальчик поднял на меня задумчивые серые глаза. Грубость моя его, очевидно, удивила, и он подыскивал слова, как мне ответить.

– Послушай, – тихо сказал он. – Я тебя к себе не звал. Не правда ли? Если тебе нравится прыгать на сетке, пойди и прыгай. – Он замолчал и, взглянув на моё покрасневшее лицо, добавил: – Я тоже люблю лазить и прыгать, но с тех пор, как я в прошлом году выбросился с парашютом из горящего самолёта прыгать мне уже нельзя.

Он вздохнул и улыбнулся.

Краска всё гуще и гуще заливала мне щёки, как будто я лицом попал в крапиву.

– Извини, – сказал я. – Это я дурак… Может быть, мне можно помедитировать с тобой? Мне всё равно делать нечего.

Теперь смутился сероглазый мальчик.

– Почему же дурак? – запинаясь, возразил он. – Зачем это? Ну, если хочешь, возьми этот квадрат, долго-долго смотри на него и попытайся на его поверхности обнаружить вход в Лагуну Спокойствия.

Мы тут же познакомились. Его звали Славой, фамилия – Грачковский. Он был мне ровесник.

Мы дружно закатили глаза и стали погружаться в духовные лагуны. У Славы это получилось легко, у меня же… вместо Лагуны Спокойствия я увидел уже хорошо знакомый мне океан с одинокой чёрной скалой и прикованного к ней Прометея. Мне показалось, что я услышал звук – пульсирующие колебания, отдалённо напоминавшие удары в басовый барабан. Но тут подошёл дядя и протянул две плитки мороженого.

– Мы познакомились, – объяснил я. – Его зовут Славой. И он прыгнул из горящего самолёта на парашюте.

– Чаще меня зовут Славка, – поправил мальчик. – А с парашютом это я не сам прыгнул – меня отец выкинул. Мы летели из Индии, и в салоне взорвалась бомба, потому что какие-то нехорошие люди давно охотятся за моим отцом, чтобы перетянуть его на свою сторону. Он известный человек, волшебник, у него высокая должность Магического Комиссара Украины, его зовут во все страны мира, но у него контракт с советским правительством, и он помогает товарищу Сталину преобразовывать реальность, чтобы опередить злобных капиталистических магов. Я же только дёрнул за кольцо, попал на крышу водопроводной башни и, уже свалившись оттуда, сломал себе ногу.

– Но она ходит?

– Ходить-то ходит, да нельзя пока быстро бегать. – Он посмотрел на дядю, улыбнулся и спросил: – Это вы вчера стреляли в тире и поправили меня, чтобы я не сваливал набок мушку? Ой, вы хорошо стреляете!

– Старый стрелок-пехотинец, – скромно ответил дядя. – Стрелял во всё, что умеет двигаться.

«Эге, стрелок-пехотинец! – покосился я на дядю. – Так ты уже давно Славку приметил! А я-то думал, что мы его в товарищи выбрали случайно!»

Вскоре мы со Славкой расстались и уговорились назавтра встретиться здесь же.

– Вот человек! – похвалил дядя Славку. – Это тебе не то что какой-нибудь молодец, который только и умеет к мачехе… в ящик… Ну, да ладно, ладно! Ты с самолёта попробуй прыгни, тогда и хорохорься. А то не скажи ему ни слова. Динамит! Порох!.. Вспышка голубого магния! Ты давай-ка с ним покрепче познакомься… Домой к нему зайди… Посмотришь, как он живёт, чем в жизни занят, отцу его представься… Эх, – вздохнул дядя, – кабы нам да такую молодость! А то что?.. Пролетела, просвистела! Тяжкий труд, чёрствый хлеб, свист ремня, вздохи, мечты и слёзы… Нет, нет! Ты с ним обязательно познакомься; он скромен, благороден, исполнен духовности, и я с удовольствием пожал его молодую руку.

Дядя проводил меня только до церковной ограды.

– Вот, – сказал он, – спустишься по тропе на откос, а там через дыру забора – и ты в саду, дома. Днём да без вещей здесь куда ближе. А я приду попозже.

Посвистывая, осторожно спускался я по крутому склону. Добравшись уже до разваленной беседки, я услышал шум и увидел, как во дворике промелькнуло лицо старухи. Волосы её были растрёпаны, и она что-то кричала.

Тотчас же вслед за ней из кухни с топором в руке выбежал её сын-карлик, лицо у него было мокрое и красное.

– Послушай! – запыхавшись и протягивая мне топор, крикнул он. – Не можешь ли ты отрубить ей голову?

– Нет, нет, не могу! – завопил я, отскакивая на сажень в сторону. – Я… я кричать буду!

– Но она же, дурак, курица! – гневно гаркнул на меня бородатый карлик. – Мы насилу её поймали, хотели совершить чёрную мессу, а у меня дрожат руки.

– Нет, нет! – ещё не оправившись от испуга, бормотал я. – И курице не могу… Никому не могу… Вы погодите… Вот придёт дядя, он всё может.

Я пробрался в студию и уселся за барабаны. Было теперь неловко от своего скоропалительного и трусливого отказа, и я чувствовал себя глупым. Старика Якова, по всей видимости, дома не было. Побарабанив с полчаса, я решил отвлечься, развернул лежавшую на тахте газету и принялся за чтение.

Прочёл передовицу. Во всём мире воевали. Захватывались пиратами корабли, гибли под бомбами города. А кто топил и кто бросал бомбы, от этого все отказывались.

Потом стал читать происшествия. Здесь всё было куда как понятней.

Вот автобус налетел на трамвай – стёкла выбиты, жертв нет. Ни в автобусе, ни в трамвае не оказалось водителей. Как они ехали сами – непонятно.

Вот шестилетний мальчишка свалился с моста в воду, и сразу же за ним бросились трое: его мать, милиционер и старик, торговавший с лотка папиросами. Не нашли. Думали – всё, погиб, а вечером, как ни в чём не бывало, он вернулся домой. Оказалось, что в самый экстремальный момент, когда он уже был на грани смерти, у него открылись жабры, которые раньше принимали за родовые пятна. Мальчишка вдоволь наплавался и отправился домой. «Молодец! Сможет теперь без визы плавать за границу».

А вот объявление: какой-то дяденька продаёт душу, он же купит вечную удачу в покер. «Глупо! Я бы никогда не продал. Чёрта ли толку в удаче да без души? К тому же доказано, что души не существует. На что он рассчитывает?»

А вот, стоп!.. Я сжал и подвинул к глазам газету. А вот… ищут меня… «Разыскивается мальчик четырнадцати лет, Сергей Щербачов. Брюнет. На виске возле левого глаза родинка. Сообщить по телефону 8-900-555-48-64».

«Так, так! Значит, вернулась Валентина. Телефон не наш, не домашний, значит, ищет милиция».

– Подкоротить? Под машинку? Под бокс? Под бобрик? – равнодушно спросил парикмахер.

– Нет, – сказал я. – Бритвой снимайте наголо.

Пряди тёмных волос тихо падали на белую простыню. Вот он показался на голове, узкий шрам. Это когда-то я разбился на динамовском катке. Играла музыка. Катались с Ниной. Было шумно, морозно, весело…

Уши теперь торчали, и голова стала круглой. На лице резче выступил загар.

Вышел, выдавил из тюбика немного зубной пасты, смазал на виске родинку. Брови на солнце выцвели: попробуй-ка разбери теперь, брюнет или рыжий.

Сверкали на улице фонари. Пахло тёплым асфальтом, табаком, цветами и водой.

«Никто теперь меня не узнает и не поймает, – думал я. – Отдаст меня дядя в хардроковую школу, а сам уедет в Ленинград… Ну и пусть! Буду жить один, буду стараться, повышать мастерство. А на всё прошлое плюну и забуду, как будто бы его и не было».

Влажный ветерок холодил мою бритую голову. Шли мне навстречу люди. Сторонились. Косились недоброжелательно, особенно черноволосые и носастые. Но никто из них не знал, что в этот вечер твёрдо решил я жизнь начинать заново и быть теперь человеком прямым, смелым и честным.

– Скоро, – говорил дядя, – скоро всё закончится. Придёт Единственный, и сопротивление прекратится. Не вздумай сомневаться. Понятно?

– Понятно…

Какое сопротивление и кто такой этот Единственный, о ком дядя говорил с таким пиететом, – мне это было совсем непонятно.

– Ждать осталось немного… И куда это мой Мальчишка запропал? (Это обо мне.)

– Вернётся! Или немного заблудился, если конечно не сбежал. Ты думал о том, что будет, если он исполнит не тот Ритм? Если Прометей сумеет освободиться? Телепатическая связь между ними сильна.

– Последнее время он барабанит только то, что надо нам, атональный фри-джаз. Мальчик очень талантлив, у него всё получится. Недаром именно его сумел отыскать этот изверг Прометей. Единственный уже шевелится, старуха его чувствует.

– А родители ищут его? Что если найдут до срока?

– Нет, не найдут. Отец сидит, мачеха с новым мужем в Турции. Видать, ещё та потаскуха. Никому он не нужен. Идеальный барабанщик. Теперь самое главное устранить этого гадкого мага, он может почувствовать переход Единственного и помешать ему. А сына Комиссара мы попытаемся использовать в своих целях.

– Ну хорошо. Только знай, что такого шанса может не быть ещё сотни лет. Мы не имеем права проиграть.

«Вот те на! – ахнул я. – Значит, меня используют в какой-то странной, мистической игре! Значит, это вовсе не мой дядя! Чёрт, может всё это снится мне?!»

Я тихонько попятился, спустился по лесенке, вылез обратно в сад через окошко, обул сандалии и громко постучался в запертую дверь. Отворили мне не сразу.

– Это ты, бродяга? Наконец-то! – раздался сверху дядин голос.

– Да, я.

– Тогда погоди, штаны да туфли надену, а то я прямо с постели.

Прошло ещё минуты три, пока дядя спустился по лестнице.

– Ты что же полуночничаешь? Где шатался?

– Я вышел погулять… Потом сел не на тот трамвай. Потом у меня не было гривенника, я шёл, да и немного заблудился.

– Ой, будто ты без гривенника на трамваях никогда не ездил? – проворчал дядя.

Но я уже понял, что ругать он меня не будет и, пожалуй, даже доволен, что сегодня вечером дома меня не было.

В коридоре и во всех комнатах было темно. Не зажигая огня, я разделся и скользнул под одеяло. Дверь внизу тихонько скрипнула. Кто-то через нижнюю дверь вышел.

«Что же это за человек? – думал я о дяде, лёжа в постели. – Он меня поит, кормит, одевает и обещает отдать в хардроковую школу, и, оказывается, он даже не знает Валентины и вовсе мне не дядя, а кроме этого хочет, чтобы я своим барабанным Ритмом вызвал какого-то Единственного!»

Тогда, осенённый новой догадкой, я стал припоминать все прочитанные мной книги по оккультизму и способам перемещения в реальность демонов.

«А может быть, – думал я, – дядя мой совсем и не жулик и не бандит. Может быть, он просто сумасшедший мистик-алхимик. Его выпустили, не долечив, из дурдома, и он ищет свой философский камень. Он одинок, он потерялся в собственных фантазиях, и никто не согреет его сердце. Он увидел хорошего мальчика (это меня), который тоже одинок, и взял меня с собою, чтобы помогать в его безумных планах. Но… я ничего не знаю. Мне бы только вырваться на волю, в хардроковую школу. Да поскорее, потому что я ведь решил уже жить правдиво и честно… Верно, что я уже и сегодня успел соврать и про трамвай и про то, что заблудился. Но ведь он же мне и сам соврал первый. «Ты, – говорит, – погоди… Я только что с постели». Нет, брат! Тут ты меня не обманешь. Тут я и сам алхимик!»

Несколько дней мы прожили совсем спокойно. Запись альбома продолжалась в рутинном режиме, только старуха, постоянно присутствовавшая при этом, бесновалась всё громче. Центральной композицией диска дядя предложил сделать большую, минут на двадцать, вещь под рабочим названием «Я знаю, однажды Он придёт», в которой ведущим инструментом должны стать барабаны. По его замыслу эта композиция должна была представлять собой экстатичный бенефис ударника с небольшой подкладкой безумного саксофона и шизоидного контрабаса. Завязку музыкальной темы дядя предложил придумать мне. Я тут же отбил этакий крейзи-ритм, навеянный ощущениями одиночества и потерянности. Старуха за спиной карлика-звукооператора вдруг заверещала громче обычного, и дядя со стариком Яковым тут же похвалили меня, пообещав, что из этой темы получится настоящий шедевр. Над ним мы продолжали работать и в последующие дни.

Каждое утро бегал я теперь в парк, и там мы встречались со Славкой.

Однажды в парк зашёл Славкин отец, тоже худой, белокурый человек, затянутый в светло-серый костюм странного покроя и в причудливом головном уборе, напоминавшем треуголку Наполеона. Он, сознавая свою магическую значимость для страны, держался очень достойно и внушал трепет.

Прищурившись, глянул он на медитирующего Славку, сделал несколько недовольных движений руками и упрекнул сына в том, что тот строит непрочную оболочку для особо бурных слоёв запредельности и сквозь неё может в славкины образы, а соответственно и в этот мир просочиться всякая потусторонняя шушера, вроде духов-прилипал и бессознательных энергетических дуновений-вампиров. Окунулся он и в мою робкую медитацию, совершаемую за компанию со славкиной, и неожиданно был впечатлён её образами.

– Давно ли ты медитируешь? – поинтересовался он.

– Четвёртый день, – признался я.

– Вряд ли так мало, – задумчиво произнёс он. – Ты очень сильный медиум. Пожалуй, ты занимался этим и раньше, не вполне понимая смысл происходящего. До тех пределов, в которые погрузился ты сейчас, я в своё время смог проникнуть лишь на третий год усиленной медитации.

Наконец он улыбнулся, показал нам язык, поцеловал Славку в лоб, что меня удивило, потому что Славка был совсем не маленький, и, тихонько насвистывая, быстро пошёл через площадку, старательно обходя копавшихся в песке маленьких ребятишек.

– Догадливый! – сказал я. – Только подошёл, глянул – и всё понял!

– Ещё бы не догадливый! – спокойно ответил Славка. – Такая уж у него работа. Товарищ Сталин других к себе не приближает.

– Что именно он преобразовывает? Военную технику или человеческое сознание?

– Разное, – уклончиво ответил Славка и с гордостью добавил: – Он очень хороший маг! Это он только такой с виду.

– Какой?

– Да вот какой! – смеётся и язык высунул… Ты думаешь, он молодой? Нет, ему уже сто сорок два года. А твоему отцу сколько? Он кто?

– У меня дядя… – запнулся я. – Он музыкант. Известный.

– А отец?

– А отец… отец… Эх, Славка, Славка! Что же ты, искал, искал Пустынную Бесючку, а она прямо под тобой в песке четвёртого уровня Продолговатой Сферы прячется – и не видишь. Дави её, дави – то-то веселье сейчас будет!

Бесючка, подгоняемая сильными славкиными энергетическими разрядами и крохотными моими, завертелась как юла и тревожно вглядывалась люминесцирующей мордочкой в кроваво-красное небо своей реальности, не понимая, что происходит.

Через смех я кусал губы от обиды. Сколько ни говорил я себе, что теперь должен быть честным и правдивым, – язык так и не поворачивался сказать Славке, что отец у меня осуждён за растрату.

Вдруг резко возникло бушующее море с чёрной скалой. Она стремительно приблизилась, и отец-Прометей внятно и разборчиво произнёс, глядя мне в глаза:

– Ритм очень прост, Серёжа. Хитрость только в переходах – должен возникнуть эффект наслоения и стены барабанного звука. Но самое главное – эмоция. Абсолютный протест. Бунт. У тебя получится, я знаю. Скучаю, люблю. Встретимся.

На другой день дядя вызвался проводить меня в гости к Славке. Славка жил далеко. Домик они занимали красивый, небольшой – в одну квартиру.

Встретили нас Славка и его бабка – старуха хлопотливая, древняя, говорливая и добродушная. Было ей лет триста – в семьях магов все долгожители – но выглядела она не больше, чем на шестьдесят. Дядя попросил подать ему через окно воды, но бабка пригласила его в комнаты и предложила квасу.

Дядя неторопливо пил стакан за стаканом и, прохаживаясь по комнатам, похваливал то квас, то Славку, то Славкину светлую, уютную квартиру. Он был огорчён тем, что не застал Славкиного отца дома, и через полчаса ушёл, пообещавшись зайти в другой раз.

Едва только он ушёл, бабка сразу же заставила меня насильно выпить стакан молока, съесть блин и творожную ватрушку, причём Славка – нет, чтобы за меня заступиться, – сидел на скамье напротив, болтал ногами, хохотал и подмигивал.

Потом он мне показал свой альбом открыток. Это были не теперешние открытки, а старинные, диковинные. Напечатанные на козьей коже, ничуть не полинявшие, они рассказывали о далёких днях зарождения человечества.

Вот на одной из них стоит обнажённый мужчина. По всей видимости, это Адам, прародитель человечества. В руках его блестит иссиня-чёрный топор. Небо над ним синее, земля, деревья и трава – чёрно-синие. У ног Адама расколотый череп причудливого, фантастического существа: человек-победитель вступил во владение окружающей реальностью, отныне всё в ней обязано подчиняться ему. На мужественное лицо кровавыми полосами падают лучи огромной пятиконечной звезды, мерцающей в небесах.

– Это очень редкая открытка, – бережно разглаживая её, объяснил мне Славка. – Она существует в единственном экземпляре. Это учитель учителя моего отца, всемогущий итальянец Леонардо Да Винчи, путешествуя по времени, сделал собственными руками фотоснимок нашего пращура Адама. Только Леонардо подчинил себе время и мог оказаться в любой его точке. Теперь его тайна утеряна.

Ну и вот эта тоже попадается не часто, хотя уже на фотобумаге. Тут, смотри, со стихами: «Гей, гей! Не робей!» Видишь, это красные отряды, особенные какие-то, туда не всех брали, гонят Юденича. А вот без стихов… Тоже гонят. А это всадник в бой мчится. Отстал, должно быть. А на небе тучи… грозные знамения… А это просто так… девчонка с наганом. Комсомолка, наверное. Видишь, губы сжала, беляку дуло к виску приставила, а глаза весёлые. Они теперь повырастали. У мамы подруга есть, Комкова Клавдюшка, тоже там была… Э-э, брат! Погоди, погоди! – рассмеялся вдруг Славка. Закрыв ладонью альбом, он посмотрел на меня, потом опять в альбом, потом схватил со столика зеркало. – А это кто?

Передо мной лежала открытка, изображавшая совсем молоденького паренька в такой же, как у меня, пилотке. У пояса его висела кобура, через шею был перекинут ремешок барабана.

– Как кто? Сигналист-барабанщик! Тут так и написано.

– Это ты! – подвигая мне зеркало, обрадовался Славка. – Ну, посмотри, до чего похоже! Я ещё когда тебя в первый раз увидел – на кого, думаю, он так похож? Ну, конечно, ты! Вот нос… вот и уши немного оттопырены. Возьми! – сказал он, доставая из гнезда открытку. – У меня таких две, на твоё счастье. Бери, бери да радуйся!

Молча взял я Славкин подарок. Бережно завернул его и положил к себе в бумажник.

Мы вышли на задний дворик. Огромные, почти в рост человека, торчали там лопухи, и под их широкой тенью суетливо бегали маленькие жёлтые цыплята.

– Славка, – осторожно опросил я, – а как у тебя нога? Тебе её потом совсем вылечат?

– Вылечат! – щурясь и отворачиваясь от солнца, ответил Славка. – Ну, куда, дурак? Чего кричишь? – Он схватил заблудившегося цыплёнка и бережно сунул его в лопухи. – Туда иди. Вон твоя компания. А то на суп пойдёшь. – Он отряхнул руки, прищёлкнул языком и добавил: – Нога – это плохо. Ну ничего, не пропаду. В случае чего отец искусственную вырастет. Не такие мы люди!

– Кто мы?

– Ну, мы… все…

– Кто все? Ты, папа, мама?

– Мы, люди, – упрямо повторил Славка и недоумённо посмотрел мне в глаза. – Ну, люди!.. Советские люди! А ты кто? Банкир, что ли?

Я отвернулся. Вынул из кармана окладной нож. Это был хороший кривой нож, крепкой стали, с дубовой полированной рукояткой и с блестящим карабинчиком. Этим ножом мой отец отправил на тот свет немало врагов Советской власти. Я знал, что Славке он очень нравится.

– Возьми, – сказал я. – Дарю на память. Да бери, бери! Ты мне барабанщика подарил, и я взял!

– Но то – пустяк, – возразил Славка. – У меня есть ещё, а у тебя другого ножа нет!

– Всё равно бери! – твёрдо сказал я. – Раз я подарил, то теперь обижусь, выкину, но не возьму обратно.

– Хорошо, я возьму, – согласился Славка. – Спасибо. Только сигналист пусть в счёт не идёт. Но у меня есть МР3-плейер с полной дискографией Боя Джорджа, который в песнях восхваляет Кришну. И ты его возьмёшь тоже… – Он подумал. – Только вот что: он у меня не здесь, он у мамы. Через три дня отец отвезёт меня к ней в деревню, а сам в тот же день вернётся обратно. Я его передам отцу, отец отдаст бабке, а она – тебе. Дай честное слово, что ты зайдёшь и возьмёшь!

Я дал.

– Так ты уезжаешь? – пожалел я. – Далеко? Надолго?

– Надолго, до конца лета, к маме, в лагерь медиумов и экстрасенсов. Но это не очень далеко. Отсюда пароходом вверх по Десне километров семьдесят, а там от пристани километров десять лесом. Там прикольно. Ну, пойдём к бабке на кухню.

– Бабушка, – сказал Славка, тыча ей под нос блестящий кривой нож. – Вот, мне подарили. Хорош ножик? Острый!

– Выкинь, Славушка! – посоветовала старуха. – Куда тебе такой страшенный? Ещё зарежешься.

– Ты уж старая, – обиделся Славка, – и ничего в ножах не понимаешь. Дай-ка я что-нибудь стругану. Дай хоть вот твой костыль. Ага, не даёшь? Значит, сама видишь, что нож хороший! Бабушка, я с папой пришлю плейер. Ну, помнишь, ты ещё ругалась на музыку из него? И ты его отдашь вот этому мальчику. Погляди на него, запомнишь?

– Да запомню, запомню, – ухватив Славку белыми от муки руками, потрясла его старуха. – Вы тут стойте, не уходите, я сейчас вас кормить мексиканскими грибами буду. Объеденье!

– Только не меня! – испугался я. – Это его… я уже кормленый…

– Ладно, ладно! – отскакивая к двери, согласился Славка, и уже у самого порога он громко закричал: – Только я те, которые особо ядрёные, из провинции Гвадалахара, есть не буду-у-у!

– Врёшь, врёшь! Всё будешь, – ахнула бабка и, вытирая мокрое лицо фартуком, жалобно добавила: – Кабы тебя, милый мой, с ероплана не спихнули, я бы взяла хворостину и показала, какое оно бывает «не буду»!

Славка проводил меня до калитки, и тут мы с ним попрощались, потому что в следующие два дня он должен был принимать посвящение в новую духовную степень и на площадку прийти не обещался.

Теперь, когда я узнал, что Славка уезжает, мне ещё крепче захотелось в Одессу.

Дяди со стариком Яковым дома не было. Я сел за стол у распахнутого окошка, открыл дядин походный лаптоп и от нечего делать взялся сочинять стихи.

– Ты что же это, негодяй, делаешь? – тихо и злобно спросил он. – Это что такое?

Я вскочил, растерянный и обозлённый, потому что никак не мог понять, почему моё желание воспользоваться дядиным лаптопом могло привести его в такую ярость.

– Ты зачем взял ноутбук?

– Стихи писать, – пробормотал я.

– «Стихи, стихи»! А кто тебе, дряни такой, туда позволил лазить?

Тут он схватил лаптоп, прорычал в дисплей что-то такое же шипяще-рычащее (или это было просто застрявшее в гортани ругательство?), захлопнул его и положил на кровать под подушку.

Но тогда, взбешённый его непонятной руганью и необъяснимой жадностью, я плюнул на пол и отскочил к порогу.

– Что вам от меня надо? – крикнул я. – Что вы меня мучаете? Я и так с вами живу, а зачем – ничего не знаю! Вам жалко, что батарея разрядится! Что я вас, ограбил, обокрал? Ну, за что вы на меня сейчас набросились?

– Послушай, друг мой, – услышал я над собой его голос. – Конечно, я погорячился, и ноутбука мне не жалко. Но скажи, пожалуйста… – тут голос его опять стал раздраженным, – что означают все эти твои фокусы?

Я недоумённо обернулся и увидел, что дядя тычет себе пальцем куда-то в живот.

– Но, дядя, – пробормотал я, – честное слово… я больше ничего…

– Хорошо «ничего»! Я пошёл утром переменить брюки, смотрю – и на подтяжках, да и внизу, – ни одной пуговицы! Что это всё значит?

– Но, дядя, – пожал я плечами, – для чего мне ваши брючные пуговицы? Ведь это же не деньги, не лаптоп и даже не презервативы. А так… дрянь! Мне и

слушать-то вас прямо-таки непонятно.

– Гм, непонятно?! А мне, думаешь, понятно? Что же, по-твоему, они сами отсохли? Да кабы одна, две, а то все начисто!

– Это старуха срезала, – подумав немного, сказал я. – Это её рук дело. Она, дядя, всегда придёт к вам в комнату, меня выгонит, а сама всё что-то роется, роется… Волосы с одежды собирает, пыль с обуви. Недавно я сам видел, как она какую-то вашу коробочку себе в карман сунула. Я даже хотел было сказать вам, да забыл.

– Какую ещё коробочку? – встревожился дядя. – У меня, кажется, никакой коробочки… Ах, цветок бездумный и безмозглый! – спохватился дядя. – Это

она у меня… одну важную вещь вытянула! А я-то искал, искал, перерыл всю комнату! Хитра, хитра! Себе на уме. Своя игра, свои замыслы. Дальние прицелы. Я, конечно, понимаю: повороты судьбы, преклонные годы… Но ты когда увидишь её у нас в комнате, то гони в шею.

– Нет, дядя, – отказался я. – Я её не буду гнать в шею. Я её и сам-то боюсь. То она меня зовёт Сигизмундом, то Ромуальдом, а чуть что – замахивается палкой. Вы лучше ей сами скажите. Да вон она возле клумбы цветы нюхает! Хотите, я вам её сейчас кликну?

– Постой! Постой! – остановил меня дядя. – Я лучше потом… Она на всякое способна… Ты теперь расскажи, что ты у Славки делал.

Я рассказал дяде, как провёл время у Славки, как он подарил мне барабанщика-сигналиста, и пожалел, что через три дня Славку отец увезёт к матери.

Дядя вдруг разволновался. Он встал, обнял меня и погладил по голове.

– Ты хороший мальчик, – похвалил меня дядя. – С первой же минуты, как только я тебя увидел, я сразу понял: «Вот хороший, умный мальчик. Талантливый барабанщик. И я постараюсь сделать из него настоящего музыканта». Ге! Теперь я вижу, что я в тебе не ошибся. Да, не ошибся. Скоро уже мы поедем в Одессу. Начальник хардроковой школы – мой друг. Заведующий барабанного отделения – тоже. Там тебе будет хорошо. Да, хорошо. Конечно, многое… то есть, гм… кое-что тебе кажется сейчас не совсем понятным, но всё, что я делаю, это только во имя… и вообще для блага… Помнишь, как у Некрасова: «Вырастешь, Саша, узнаешь…»

– Дядя, – задумчиво спросил я, – а вы не алхимик?

– Тсс… – приложив палец к губам и хитро подмигнув мне, тихо ответил дядя. – Об этом пока не будем… ни слова!

Дядя стал ласков и добр. Он дал мне пятнадцать рублей, чтобы я их, на что хочу, истратил. Похлопал по правому плечу, потом по левому, легонько ткнул кулаком в бок и, сославшись на неотложные дела, тотчас же ушёл, бормоча на ходу:

– Подожди, Яков! Подожди, могучий старик! Силы уже изрядно покинули тебя, но молодёжь ещё походит по твоей скрипучей пояснице своими горячими стопами. Молодёжь нас не покинет. Она у нас замечательная.

– Мальчик, пойди-ка сюда!

Я обернулся. Почти рядом, на углу, возле рычага, который управляет огнями светофора, стоял милиционер и рукой в белой перчатке подзывал меня к себе.

«8-900-555-48-64!» – подумал я. И вздрогнул болезненно резко, как будто кто-то из прохожих приложил горячий окурок к моей открытой шее.

Первым движением моим была попытка бежать. Но подошвы как бы влипли в горячий асфальт, и, зашатавшись, я ухватился за блестящие поручни перед витриной магазина.

«Нет, – с ужасом подумал я, – бежать поздно! Вот она и расплата!»

– Мальчик! – повторил милиционер. – Что же ты стал? Подходи быстрее.

Тогда медленно и прямо, глядя ему в глаза, я подошёл.

– Да, – сказал я голосом, в котором звучало глубокое человеческое горе. – Да! Я вас слушаю!..

– Мальчик, – сказал милиционер, – будь добр, перейди улицу и нажми у ворот кнопку звонка к дворнику. Мне надо на минутку отлучиться, а я не могу.

Он повторил это ещё раз, и только тогда я его понял.

Я не помню, как перешёл улицу, надавил кнопку и тихо пошёл было своей дорогой, но почувствовал, что идти не могу, и круто свернул в первую попавшуюся подворотню.

Крупные слёзы катились по моим горячим щекам, горло вздрагивало, и я крепко держался за водосточную трубу.

– Так будь же всё проклято! – гневно вскричал я и ударил носком по серой каменной стене. – Будь ты проклята, – бормотал я, – такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я не хочу так! Я хочу жить, как живут все. Как живёт Славка, который может спокойно надавливать на все кнопки, отвечать на все вопросы и глядеть людям в глаза прямо и открыто, а не шарахаться и чуть не падать на землю от каждого их неожиданного слова или движения.

Так стоял я, вздрагивая; слёзы катились, падали на осыпанные извёсткой сандалии, и мне становилось легче.

Кто-то тронул меня за руку.

– Мальчик, – участливо спросила меня молодая незнакомая женщина, – ты о чём плачешь? Тебя обидели?

– Нет, – вытирая слёзы, ответил я, – я сам себя обидел.

Она улыбнулась и взяла меня за руку:

– Но разве может человек сам себя обидеть? Ты, может быть, ушибся, разбился?

Я замотал головой, сквозь слёзы улыбнулся, пожал ей руку и выскочил на улицу.

Спустившись по откосу, я пролез через дыру забора и увидал, как дядя вместе с проклятым стариком Яковым сидели у нас в саду и оживлённо о чём-то разговаривали.

Я скользнул за кусты и боком, боком, вокруг холма с развалинами беседки, вышел к крылечку и прокрался наверх.

Вот я и у себя в комнате. Схватил графин, глотнул из горлышка. Поперхнулся. Зажав полотенцем рот, тихонько откашлялся. Осмотрелся.

Что-то подтолкнуло заглянуть меня в соседнюю комнату, где жили дядя с Яковом.

Очевидно, старик Яков только что принимал душ. Полотенце было сырое – не просохло. На подоконнике валялась куча окурков – Яков, когда не притворялся больным, курил без перерыва. На кровати лежали дядина кепка и мятая газета. Вот и всё! Нет, не всё. Из-под подушки торчал кончик портфеля. Я глянул в окно. Через листву черёмухи я видел, что оба друга всё ещё разговаривают. Я открыл портфель.

Салфетка, рубашка, два галстука, помазок, бритва, и – ох ты! – красные женские подвязки. Наверняка этот извращенец Яков втайне носил их. Картонная коробочка из-под кофе. Внутри что-то брякает. (Что я делаю? А, ладно!) Раскрыл: орден Трудового Знамени, орден Красной Звезды, значок МОПР, значок с надписью «Я знаю, как похудеть!», иголка, катушка ниток, пузырёк с валерьяновыми каплями. Ещё носки, носки… А это?

И я осторожно вытащил из уголка портфеля чёрный браунинг.

Тихий вопль вырвался у меня из груди. Это был как раз тот самый браунинг, который принадлежал мужу Валентины и лежал во взломанном мною ящике. Ну да!.. Вот она, выщербленная рукоятка. Выдвинул обойму. Так и есть: шесть патронов и одного нет.

Я положил браунинг в портфель, закрыл, застегнул и сунул под подушку.

«Что же делать? А что делается сейчас дома? Плевать там, конечно, на сломанный замок, на проданную горжетку! Горько и плохо, должно быть, пришлось молодому Валентининому мужу. Могут выругать и простить человека за потерянный документ. Без лишних слов вычтут потерянные деньги. Но никогда не простят и не забудут человеку, что он не смог сберечь боевое оружие! Оно не продаётся и не покупается. Его нельзя сработать поддельным, как документ, или даже фальшивым, как деньги. Оно всегда суровое, грозное и настоящее».

Кошкой отпрыгнул я к террасе и бесшумно повернул ключ, потому что по лестнице кто-то поднимался. Но это был не Яков и не дядя – они всё ещё сидели в саду.

– Дядя, – сказал я, – посмотрите на компас. В какой стороне отсюда Одесса?

– Моряк! Лаперузо! Дитя капитана Гранта! – похвалил меня дядя, очевидно довольный тем, что я приобрёл себе полезное уму и сердцу развлечение в виде компаса. – Вон в той стороне Одесса. Сегодня мы проводим старика Якова на пристань к пароходу: он едет в Чернигов к своей больной бабушке, а тем временем я отвезу тебя в Одессу.

Это было что-то новое. Но я не показал виду и молча кивнул головой.

– Ты должен быть терпелив, – сказал дядя. – Терпение – свойство музыканта. Помню, играли мы как-то в одном гей-клубе… Впрочем, расскажу потом. Ты где бегал? Почему лоб мокрый?

– Домой торопился, – объяснил я. – Думал, как бы не опоздать к обеду.

– Нас сегодня старик Яков угощает, – сообщил дядя. – Не правда ли, добряк, ты сегодня тряхнёшь бумажником в честь гонорара за новый шедевральный диск? Представляешь, Сергей, издан новый альбом Майлза Дэвиса, и все партии контрабаса на нём исполнил наш коллега. Ты подожди минутку, а мы зайдём в комнату. Там он найдёт свои многочисленные хрустящие купюры, и тогда двинем к ресторану.

Я проводил их взглядом, сел на скамью и, поглядывая на компас, принялся чертить на песке страны света, представляя себя их покорителем, рок-звездой, осчастливившей их своим милостивым визитом.

– Сергей! – закричал дядя. – Не видел ли ты здесь старуху?

– А она, дядечка, на заднем дворике голубей кормит. Вот, слышите, как она их зовёт? «Абракадабра, Абракадабра»!

– «Абракадабра! – хрипло зарычал дядя. – Я вот ей покажу «Абракадабра»!

Старик Яков, белый и трясущийся, лишь безмолвно сжимал до синевы свои оказавшиеся вдруг необычайно могучими кулаки.

Голуби с шумом взметнулись на крышу, а старуха, видел я сквозь заросли кустарника, с беспокойством глянула на подскочивших к ней мужчин.

Дальше я слышал только отдельные крики. Иногда в проёмы между веток появлялись перекошенные лица участников свары. Слышались возгласы:

– Так это вы против нас, получается! – негодовал дядя. – Против своих же! Готовите объяснение в случае неудачи?! Дешёвыми трюками промышляете!

– Для своих друзей, – невнятно бормотала старуха, – для хороших людей…

Меры предосторожности. Для вашей же пользы. Ай-ай!.. Что он на меня так смотрит?

Старик Яков, по всей видимости, вышел из себя и попытался отобрать у неё что-то силой.

– Да ласково же, ласково! – восклицал обеспокоено дядя.

Но, видимо, было уже поздно. Старуха взмахнула своей лакированной палкой, и старика Якова не стало видно.

– О, чёрт подери! – в отчаянии воздел руки к небу дядя, глядя куда-то себе под ноги. – Вседержательница! Госпожа! Мы так ничего не выполним. Мы провалим задание. Что сейчас прикажите мне делать? Я его даже в карман не смогу положить! Он был не прав, он погорячился. Верните его в изначально заданную форму.

К компании присоединился вышедший из дома карлик. Вместе с дядей он принялся уговаривать старуху вернуть Якова в исходное состояние. Уговоры, наконец, увенчались успехом. Покидая с высоко поднятой головой место ристалища, старуха ещё раз взмахнула лакированной палкой и жалкий, трясущийся старик Яков вновь появился в проёмах кустарника. На старуху он больше не кидался.

До отплытия черниговского парохода времени оставалось уже немного. И тогда, охрипшие, обозлённые, испуганные, дядя и Яков пошли одеваться.

Старик Яков переменил взмокшую рубаху. С удивлением глядел я на его могучие плечи: у него было волосатое загорелое туловище, и, как железные шары, перекатывались и играли под кожей мускулы.

«Да, этот кривоногий дуб ещё пошумит, – подумал я. – А ведь когда он оденется, согнётся, закашляет и схватится за сердце, ну как не подумать, что

это и правда только болезненный беззубый старикашка!»

На речной вокзал мы пришли рано. Только ещё объявили посадку, и до отхода оставался час. Старик Яков быстро прошёл в каюту и больше не выходил оттуда ни разу.

Мы с дядей бродили по палубе, и я чувствовал, что дядя чем-то встревожен. Он то и дело оставлял меня одного, под видом того, что ему нужно то в умывальник, то в буфет, то в киоск, то к старику Якову.

Наконец он вернулся чем-то обрадованный и протянул мне пригоршню белых черешен.

– Ба! – удивлённо воскликнул он. – Посмотри-ка! А вот идёт твой друг Славка!

– Разве тебе ехать в эту сторону? – бросаясь к Славке, спросил я.

– Я же тебе говорил, что вверх, – ответил Славка – Ну-ка, посмотри, вода течёт откуда?.. А ты куда? До Чернигова?

– Нет, Славка! Мы только провожаем одного знакомого.

– Жаль! А то вдвоём прокатились бы весело. У отца в каюте миелофон… сильный… далеко мысли читает.

– Глядите, – остановил нас дядя. – Вон на воде какая комедия!

Крохотный, сердитый пароходишко, чёрный от дыма, отчаянно колотил по воде колёсами и тянул за собой огромную, груженную лесом баржу.

Тут я заметил, что мы остановились как раз перед окошком той каюты, что занимал старик Яков, и сейчас оттуда, сквозь щель меж занавесок, выглядывали его противные выпученные глаза.

«Сидишь, сыч, а свету боишься», – подумал я и потащил Славку на другое место.

– Так не забудь зайти за плейером, – напомнил он. – Отец вернётся завтра обязательно.

– Ладно, зайду! Прощай, Славка! Будь счастлив!

– И ты тоже! Эй, папа! Я здесь! – крикнул он и бросился к отцу, который с миелофоном в руках вышел на палубу и оглядывался по сторонам, словно решая, у кого бы почитать мысли.

Раньше, до ареста, у моего отца был наган, и я уже знал, что каждое оружие имеет свой единственный номер и, где бы оно ни оказалось, по этому номеру всегда разыщут его владельца.

Утром я вытряхнул печенье из фанерной коробки, натолкал газетной бумаги, положил туда браунинг, завернул коробку, туго перевязал бечёвкой и украдкой от дяди вышел на улицу.

Тут я спросил у прохожего, где здесь в Киеве «стол находок».

В Москве из такого «стола» Валентина получила однажды позабытый в такси лифчик.

«Киев, – думал я, – город тоже большой, следовательно, и тут люди теряют всякого добра немало».

Мне объяснили дорогу.

Я рассчитывал, что, зайдя в этот «стол находок», я суну в окошечко свёрток. «Вот, – скажу, – посмотрите, что-то там нашёл, а мне некогда». И сейчас же удалюсь прочь. Пусть они как там хотят, так и разбираются.

Но первое, что мне не понравилось, – это то, что «стол» оказался при управлении милиции.

Поколебавшись, я всё же вошёл. Дежурный указал мне номер комнаты. Никакого окошечка там не было.

Позади широкого барьера сидел человек в милицейской форме, а на столе перед ним лежали разные бумаги и тут же блестящий смартфон огромных размеров.

В очереди передо мной стояли двое.

– Итак, – спрашивал милиционер востроносого и рыжеусого человека, – ваше имя – Павло Фёдоров Павлюченко. Адрес: Большая Красноармейская, сорок. Означенный смартфон производственного объединения «Полёт мысли», город Воскресенск Московской области, номер такой-то, с многочисленными функциями, обнаружен вами у ворот пивной лавки номер сорок шесть. Так ли я записал?

– Так точно, – ответил рыжеусый. – Я как был вчера выпивши, то, значит, зашёл сегодня, чтобы опять… этого самого…

– Это к факту не относится, – перебил его милиционер. – Получайте квиток и расписывайтесь.

– Это я распишусь – отчего же! Гляжу я… Мать честная! Лежит он, красавец… сияет. Я человек честный, мне чужого не надо. Кабы ещё с гарнитурой, а то один. Дай, думаю, отнесу! Может, и потерял её свой же брат, труженик.

– Один! – сурово заметил милиционер. – Кабы и с гарнитурой, всё равно снесть надо. Этакое глупое у вас разумение… Подходи следующий.

– Я человек честный, – пряча квитанцию, бормотал рыжеусый. – Мне что с гарнитурой, что в чехле из крокодиловой кожи… и то снёс бы. Мне ведь самому телефон только для разговоров нужен, а все эти прибамбасы, радио да игры, ни к чему. Ну а зачем они?..

Пошатываясь, он пошёл к выходу, а вслед за ним проскользнул и я.

«Нет, – думал я, – если из-за одного смартфона тут столько расспросов, то с моей находкой скоро мне не отвертеться».

Опечаленный вернулся я домой и засунул браунинг на прежнее место. Надо было придумать что-то другое.

– Не приезжал отец! – сказала она. – И то три раза из правительства звонили да два из Политбюро… Ну вот, слышите? Опять звонят. – И, отодвинув шипящую сковородку, она вперевалку пошла к телефону.

– Чистая напасть! – вздохнула она вернувшись. – Ну, задержался, ну, не угадал к пароходу… Так не дадут дня человеку побыть с женой да с матерью! Завтра приходи, милый! Да куда ж ты?.. Скушай пирожка, котлетку! Я и то наготовила, а есть некому.

Я поблагодарил добрую старуху, но от еды отказался.

По пути на площади мне попался киоск справочного бюро. Из любопытства подошёл поближе и прочёл, что в числе прочих здесь выдаются справки об условиях приёма во все учебные заведения. И цена всему этому делу полтинник.

Тогда я заполнил бланк на хардроковую школу города Одессы. За ответом велели приходить через полчаса.

В ожидании я пошёл шататься по соседним уличкам, заглядывая в лавки, магазины, а то и просто в чужие окна.

Наконец-то полчаса прошли! Помчался к киоску. Схватил протянутую мне бумажку.

…Никакой хардроковой школы в Одессе нет и не было. Попсовая – да, даже две. Школа шансона, школа индийской рага-музыки, школа транса, хауса и эмбиента, но не хард-рока.

Я зашатался. Горе моё было так велико, что я не мог даже плакать и, вероятно, целый час просидел на каменной ступеньке какой-то сырой подворотни. И мне тогда хотелось, чтобы дядю этого убило громом или пусть бы он оступился и полетел вниз головой с обрыва в Днепр. На душе было пусто и холодно. Ничего теперь впереди не светило, не обнадёживало и не согревало.

Домой возвращаться не хотелось, но идти больше было мне некуда. И тогда я решил, что завтра же, когда разделаемся с записью альбома, обворую дядю, украду рублей сто или двести и уйду куда глаза глядят. Может быть, наймусь в какой-нибудь шалман играть шансон. А может быть, спрячусь тайком в трюме корабля и попытаюсь уехать в треклятую Америку, чтобы барабанить на улицах Нью-Йорка, города жёлтого дьявола. В открытом море матросы ведь не выбросят… Впрочем, чего жалеть? Может быть, и выбросят… Вздор!

Мысли путались.

Пришёл домой, заглянув по пути в расщелину у разрушенной беседки и выудив из тайника браунинг (без него бежать нельзя!), и сразу принялся обшаривать чемоданы. Денег не нашёл. Очевидно, дядя носил их с собой.

Щёки горели, и во рту было сухо. Я почувствовал себя уставшим, перебрался к себе в комнату и улёгся на кровать. Глубокое безразличие овладело мной, и я уже не думал ни о дяде, ни о старике Якове, ни о всём том обмане, который скрывался за их появлением в моей жизни.

Мелькали обрывки мыслей, какие-то цветные картинки. Поле, луг, речка. Тиль-тиль, тир-люли! И я опять вспоминаю: отец и я. Он поёт:

– Ты вернулся!? – воскликнул я.

– Ещё нет, – улыбнулся он. – Пока я видение. Но сегодня это произойдёт. Сегодня ты отобьёшь заветный Ритм. Я знаю, он уже звучит в тебе. Ждать осталось недолго.

Сотовый телефон в кармане издал вкрадчивый перезвон. Пришла эсэмэска. «Новые услуги от сотового оператора «Вымпел коммунизма», – гласил её текст. – Комсомольцам и коммунистам смс в два раза дешевле. Беспартийным – в два раза дороже. Подробности по номеру 6010».

Блин, задолбали уже! Я залез в меню и стал удалять все ненужные сообщения. Потом машинально пошарил в справочнике с телефонными номерами. Один из них вдруг заставил меня раскрыть рот от удивления.

«8-900-555-48-64» – глядели на меня обескураживающие цифры. Это тот самый номер! Номер Нины, который она дала мне в парке! И это как раз тот номер, которого я боялся больше смерти!

Так, значит, это искала меня не милиция! Значит, это милая, добрая Нина дала объявление в газету, чтобы найти меня!

Ни усталости, ни головной боли я больше не чувствовал. Нажал на кнопку дозвона и замер в ожидании соединения.

На лестнице меж тем послышались голоса. Это возвращались домой дядя с Яковым. Из Чернигова от «больной бабушки» старик Яков вернулся очень уж скоро. Судя по доносившимся до меня звукам, они тащили что-то тяжёлое. Может быть, дополнительный микшерный пульт? Спустились они сразу же в подвал, в студию.

– Убийцы! Лжецы! Исчадия ада! – прошептал я помертвевшими губами, не в силах больше сдерживаться. – Это вы отправили на тот свет ребят из «Серебряного четверга», это вы задушили Жана Сагадеева, это вы прервали жизнь Анатолия Крупнова. Вы ждёте, что я отобью вам правильный Ритм для прихода на Землю Сатаны, а потом сбросите меня под колёса поезда, и объявите это геройской рок-н-ролльной смертью!? Вот зачем я вам нужен!

В телефоне раздавались длинные гудки. Нина не брала трубку.

– Ну что же ты! – злился я. – Возьми телефон, Нина, возьми его скорее! Ты нужна мне сейчас как никто другой!

Связь прервалась. Ни секунды не медля, я набрал повторный дозвон. Мне надо, надо до неё дозвониться!

Эх, дурак я, дурак! Так вот и такие бывают посланники ада, добрые!.. «Скушай колбасы, булку»… «Кругом аромат, цветы, природа». А праздник – весёлое Первое мая? А гром и грохот Красной Армии?.. Не для вас же, чтобы вы сдохли, плакал я, когда видел в кино, как гибнет в волнах Чапаев!..

Опять обрыв! Да где же ты, Нина! Или, может быть, ты уже сменила симку? Нет, тогда бы не было гудков.

Что делать, что?

А на лестнице вновь послышались шаги. Шли двое. Шли за мной. Всё рухнуло!

И вдруг телефон зазвонил! Да, заветный наигрыш из проколхарумовского «Рождественского верблюда», установленный звонком на моём телефоне, выдал триумфальную мелодию надежды. «Нина», – горела надпись на дисплее. Она не забыла обо мне, она хочет со мной связаться! Милая, добрая, любимая Нина!

Но шаги приближались. Вот они уже у двери, вот дверная ручка дёрнулась, вот в проём просовывается рука…

И я нажал на отбой… Что ещё мне оставалось делать? Рассказывать Нине о том, что нахожусь в плену у адских нетопырей прямо в их присутствии? Я нажал на отбой, а кроме этого перевёл телефон в режим бесшумного звонка. Нет, Нина мне уже не помощник. Выкручиваться предстоит самому.

Дверь распахнулась. Дядя и старик Яков, оба в каких-то серых, безразмерных робах, которые раньше никогда не надевали (да и странно бы была, даже в доме, носить такое одеяние), с пытливом блеском в глазах взирали на меня. Откинувшись на подушку, я нажимал на кнопки телефона, изображая, что увлечён игрой.

– Мы за тобой! – улыбнулся холодно и напряжённо дядя. – Пришло время записать последний трек.

– Да, конечно! – вскочил я с постели. – Жду этого момента с нетерпением.

Мы зашагали в подвал, в звукозаписывающую студию. Там меня поджидал сюрприз.

Помимо карлика, как обычно сидевшего за пультом и сосредоточенно вертевшего многочисленные ручки и тумблеры, а также старухи, выряженной в нечто пышно-багровое – что это было, платье такое, или какой-то авангардный наряд на пружинах, я так и не понял – слегка трясшейся и делавшей руками с лакированнойтростью и перевёрнутым серебряным крестом в них хаотичные движения, в студии находился третий. Это был Славка. Связанный, с ссадинами и кровоподтёками на лице, с кляпом во рту, он сидел на топчане в углу и горящими от негодования глазами взирал на собственных похитителей. В то, что дядя и старик Яков похитили, Славку сомневаться не приходилось. Именно его, а никакой не микшерный пульт затаскивали они в дом!

– Славка! – бросился я к другу, вынимая из его рта кляп. – Что с тобой? Почему они связали тебя?!

Славка же, едва я освободил его от кляпа, вместо ответа плюнул мне в лицо.

– Гад! – выдавил он. – Значит, ты с ними, с этими подонками, которые убили моего отца!

– Они убили твоего отца?! – глаза мои непроизвольно расширились от удивления. – Славка, миленький, да ведь я же не знал об этом! Я думал, они музыканты, думал, мы в турне отправились, альбом записываем. Но они обманули меня! Подло использовали!

Я чувствовал себя последним гадом. Мерзким уродцем Чарли со свастикой на лбу, предавшем всех своих друзей-хипанов. Нет мне прощения за мою глупость. Я заслуживаю четвертования. Нет, яростной красноармейской пули, которая уничтожает нечисть почище святой воды.

– Подожди, я освобожу тебя! – принялся я распутывать верёвочные узлы на Славкином теле.

Грубо, без церемоний, старик Яков отшвырнул меня в сторону. Я отлетел к стене и ударился об неё головой. Браунинг, заткнутый сзади за брюки и прикрываемый курткой, чуть не выпал на пол. Я поспешил поправить его.

– Я не буду отбивать ваш дьявольский Ритм! – лёжа на полу, заявил я. – Ничего вы от меня не добьётесь. Ваш Единственный останется в аду, где ему и место, и будет заниматься там рукоблудием.

– Не будешь, – усмехнулся криво дядя, – тогда мы убьём Славку. Думаешь, мы просто так привезли его сюда?

– Если вы убьёте его, то он не поможет организовать вам канал для прохода вашего повелителя. Единственный не протиснется в эту действительность. Или переместится каким-нибудь куском фарша.

Все злодеи, включая старуху, громко и выразительно засмеялись.

– О, не беспокойся об этом, наш юный друг! – воскликнул карлик. – После того, как мы устранили Магического Комиссара Украины, все каналы на территории этой советской республики работают отлично. Этот мальчик ни помочь, ни помешать нам не может. Он всего лишь заложник.

«Как плохо! – прыгали и кувыркались в моём воспалённом мозгу лихорадочные мысли. – Как же всё плохо и отвратительно! Пусть уйдут эти страшные люди. Мне их не надо, я их не звал, пусть валят на три пламенные советские буквы… Уходите далеко прочь! Я один! Я сам по себе! Я ничего этого не хочу!»

«Как уйдут, куда? – строго спросил меня кто-то изнутри, голос походил на отцовский. На Прометеевский – А разве возможно такое, чтобы посланники ада уходили добровольно, едва ты пожелаешь это? Ты должен бороться! Бороться и победить!»

– Ну и убивайте! – бросил я этим гадам.

Конечно же, я рассчитывал, что они не воспримут мои слова буквально. Что этот шантаж заставит их одуматься и – ладно я, человек пропащий – хотя бы отпустят Славку на свободу. Но после моих слов произошло нечто совершенно ужасное. Дядя мрачно глянул на старика Якова, молча кивнул ему, а Яков, это подлое и безжалостное существо, сделав три быстрых шага в сторону Славки, взмахнул вдруг руками, и, не успел я даже вскрикнуть, как он легко, без всякого усилия, схватив Славку за голову и стремительным движением ручищ сломал ему шею.

Славка обмяк, издал короткий вопль, быстро угасший до хриплого сипа, а потом неторопливо, словно вот устал человек и прислониться хочет к чему-то твёрдому, откинулся с нелепо повёрнутой в сторону головой к стене и замер.

Так я потерял единственного друга.

И понял, что дела мои гораздо хуже, чем можно было вообразить даже пять минут назад.

Горечь, охватившую меня в тот момент, не описать словами. Но я волевым и могучим вздохом тут же заглушил её, спрятав где-то в тёмных лабиринтах души. Мне стало ясно, как нужно действовать.

«Выпрямляйся, барабанщик! – повторил мне тот же голос – Выпрямляйся, пока не поздно».

– Хорошо! Я сейчас, я сию минуточку, – виновато прошептал я.

Сел на пол и принялся поправлять сбившуюся куртку и красный пионерский галстук на груди. Если уж и было мне суждено принять сегодня смерть, то я хотел сделать это как настоящий пионер.

– А что если я откажусь барабанить? – спросил я. – Вы тоже меня убьёте? Но тогда ваш повелитель останется в свой угрюмой берлоге. Тогда вы проиграете.

– Друг мой, ты не сможешь отказаться, – ласково сказал мне дядя. – Во-первых, ты слишком юн, чтобы суметь без страха принять смерть. А во-вторых, ты слишком тщеславен и, несмотря на всё твоё сегодняшнее, поверь мне, совершенно глупейшее сопротивление, всё же жаждешь славы. Откроешь барабанной дробью дорогу Единственному – и величайшая слава в веках тебе обеспечена. Кроме того, любезный, не рассуждай так пошло о нашем спасителе. Ты ещё глупый ребёнок и понятия не имеешь, что да как обстоит в этом мире.

Словно продолжая поправлять куртку, я дотронулся до браунинга. И только я к нему прикоснулся, как стало тихо-тихо. Воздух замер. И раздался звук, ясный, ровный, как будто бы кто-то задел большую певучую струну и она, обрадованная, давно никем не тронутая, задрожала, зазвенела, поражая весь мир удивительной чистотой своего тона.

Звук всё нарастал и креп, а вместе с ним вырастал и креп я.

«Выпрямляйся, барабанщик! – уже тепло и ласково подсказал мне всё тот же голос. – Встань и не гнись! Пришла пора!»

И я сжал браунинг. Встал и выпрямился.

– А ты сможешь? – бросил я с яростью в морду этому омерзительному существу, называвшемуся моим дядей. – Сможешь принять смерть без страха?

Он удивлённо выпучил свои противные, казавшиеся мне когда-то добрыми глазки и даже вроде бы хотел что-то ответить, но я ему не позволил. Вытянул вперёд оружие, моментально прицелился и нажал на спусковой крючок.

Пуля вошла ему в горло. Недоумевающий дядя с перекошенным лицом силился разглядеть, что у него там внизу и выглядел при этом весьма комично.

Я развернулся на старика Якова – он уже пришёл в движение и замахивался для удара – пуля ворвалась ему в грудь и, словно хороший боксёрский удар, сбила его с ног.

Затем, так же в движении, едва определив лихорадочным поворотом головы местонахождение карлика, я выпустил пулю в него. Бедняга пытался вскочить с кресла, но верный кусочек свинца не позволил ему напакостить. Он вонзился ему в живот.

В старуху, взмахнувшую своей палкой и успевшую издать яростный крик на тарабарском языке, я выстрелил наугад. Лакированная трость, этот волшебный жезл, отлетела в сторону, а с ней два костлявых пальца. Видимо от боли старуха уронила серебряный крест сама. Звякнув, он кувыркнулся несколько раз своими выступами об пол и замер.

Я прицелился ей в голову.

– Ты ничего не понимаешь, глупец! – произнесла она с отчаянием. – Ты не на той стороне. Единственный – это не Зло, это не дьявол. Это спасение заблудшего человечества. Он выполняет поручение Бога, он с ним заодно.

– Ну да, конечно! – усмехнулся я криво.

– Ни в коем случае не позволяй Прометею проникнуть в этот мир, – умоляющим взглядом смотрела она на меня. – Ты не представляешь, кто он такой. Земные легенды о нём искажены. Он совсем не то, чем кажется. Его не просто так посадили на цепь. Его приход будет большой бедой для людей.

Хоть и не хорошо пионеру ругаться, но я с редкостным удовольствием бросил ей в лицо прощальную фразу:

– Сдохни, сука!

И выстрелил.

Пуля попала старухе в лоб. Она закатила глаза и, как была, не сгибаясь, рухнула на пол спиной. Через мгновение, от неё повалил дым. С каждой секундой он усиливался, сгущался. Стало трудно дышать.

Я развернул пионерский галстук задом наперёд, закрыл рот алой тканью и, присев на корточки, уткнулся в угол, чтобы не вдыхать в себя этот ядовитый дым.

Он исчез так же быстро, как возник. Когда я обернулся, то увидел, что кроме выжженного пятна на полу, палки и креста, от старухи ничего не осталось.

Тела тех, кого я знал как дядю и старика Якова, медленно, с ядовитым шипением, оплывали на моих глазах, превращаясь в кучу жилибящегося желе.

Тело карлика оставалось без трансформаций. Из всей этой компании он был единственным человеком. Посвящённым.

Я отложил браунинг в сторону и вошёл в застеклённое звукоизолированное помещение студии.

Я знал, что мне надо делать сейчас. Я отчётливо слышал Ритм, который мне предстояло отбить. Ритм скорби и разочарования. Ритм гневного сожаления о потерянном друге. И в то же время – Ритм торжества и победы. Ритм силы, которая не требует оправданий.

Я уселся за ударную установку. Проверил педаль басового барабана. Тронул лёгким прикосновением тарелки. Сейчас, сейчас. Сейчас. Ждать осталось недолго. Скоро ко мне вернётся отец.

Раз-два-три-четыре…

И я принялся за барабанное соло. Сочное, упругое, стремительное – оно вырывалось наружу само по себе, я целиком и полностью превратился в барабанную дробь. Удар – и цепи рушились. Удар – и опалённые стервятники серым пеплом падали в пучину океана. Удар – и Прометей поднимался на ноги, и небо над ним освещалось ослепительным лучом, который втягивал освободившегося узника в световой коридор.

Гром пошёл по небу, и тучи, как птицы, с криком неслись против ветра. А могучий ветер, тот, что всегда гнул деревья и гнал волны, поднимал Прометея ввысь.

Он свободен! Вы слышите, он свободен! Прометей Освобождённый, он скоро будет здесь!..

Когда я очнулся, то увидел, что лежу в развалинах дома. Его словно снесло могучим ураганом. Меня присыпало досками, обоями и землёй. Было темно, я отчётливо видел над головой звёздное небо. Я освободился из-под завала и по шнуру электропроводки выбрался из подвального котлована на поверхность.

И сразу же увидел его. Он шёл ко мне прямо по развалинам – обнажённый, прекрасный. Шёл и улыбался. Длинные волосы развевались по плечам, он смотрел на меня с нежностью и благодарностью.

– Это ты?

– Да, я!

Голос его. Его лицо. Да, это он!

– Папа! – со слезами на глазах произношу я. – Я так сильно ждал тебя!

– Ну, ну, – гладит он меня по спине, успокаивая. – Теперь мы всегда будем вместе.

Счастье! Вот оно, большое человеческое счастье, когда ничего не нужно объяснять, говорить, оправдываться и когда люди уже сами всё знают и всё понимают. Я с благодарностью сжимаю его руку, и мне хочется её поцеловать. Но он тихонько её выдёргивает и крепко жмёт мою.

– Я должен сделать одно заветное дело, – объясняет мне отец. – Только ради него я желал вернуться на Землю.

Я не спрашиваю, что это за дело. Должно быть, поистине важное, если он смог тысячелетия терпеть боль, унижения и издевательства ради него.

Прометей распрямляется, поднимает кверху руки, и я вижу, как над ними возникает огненный шар. С каждой секундой шар увеличивается, наливается жарким огнём – он так и пылает внутри прозрачной сферы, он обжигает горячим дыханием.

Через какие-то секунды шар уже просто огромен. Он достигает самого неба, он разросся до невиданных размеров, от него пышет яростным и бушующим жаром, но меня этот жар не опаляет. Наконец отец делает короткий выдох и подбрасывает шар вверх. Тот мгновенно распадается на сотни, тысячи, миллионы огненных струй, которые разбегаются во все стороны, поглощая всё на своём пути.

Но что ни мгновение, огней зажигается всё больше и больше. Они вспыхивают от края до края прямыми аллеями, кривыми линиями, широкими кольцами. И вот уже они забушевали повсюду. Их много, целые миллиарды!

Я вижу, как, вспыхнув, моментально сгорают человеческие жилища – одноэтажные, махонькие и огромные, многоквартирные. Короткие, но многочисленные, сливающиеся в единый вой человеческие крики заполняют собой всё пространство.

Я понимаю, что огонь растекается вдаль на тысячи километров, что он заполняет собой все страны и континенты. Всё исчезает под ним – дворцы и хижины, города и деревни. Все люди растворяются в его неистовой пучине. Все до единого.

– Сбылась моя мечта, – тихо произносит Прометей. – Я принёс людям Огонь.

…Широки поля. Мир огромен. Жизнь ещё только начинается. И что пока непонятно, всё потом будет понято.

Мы ступаем с отцом по горячей земле и движемся вдаль. Этот мир принадлежит нам. Мы его хозяева и повелители. Отец и сын – крепко и нерушимо дружны мы теперь навеки.