Судьба фантастической гипотезы

ЗАБВЕНИЕ И ВОСКРЕШЕНИЕ

Последующий, примерно двадцатилетний, период жизни в науке мобилистских идей изображается разными учёными не совсем одинаково.

Японские геофизики X. Такеучи, С. Уеда, X. Канамори в этом отношении, пожалуй, наиболее категоричны. Они утверждают, что падение престижа мобилизма началось ещё в конце двадцатых годов. Приводится ими такой факт. В 1928 году в Нью-Йорке состоялся симпозиум, посвящённый идее дрейфа материков, собравший крупнейшие научные авторитеты. Из четырнадцати выступивших на нём геологов концепцию Вегенера поддержали пятеро, двое высказались в принципе за неё, но с существенными оговорками. Семеро же заявили о полном её неприятии. Причём один из этой семёрки назвал метод Вегенера «ненаучным», он обвинил автора книги «Возникновение материков и океанов» «в выборочном поиске подтверждающих данных», а при этом, по его мнению, игнорировалось «большинство фактов, противоречащих данной идее».

Дальнейшая судьба мобилизма изображается японскими геофизиками так: к концу тридцатых годов концепцию перемещения материков полностью отвергли. Один из известных геологов называл её «дикой фантазией Вегенера». О ней даже не упоминали в университетских курсах лекций.

Последовательный сторонник Вегенера член-корреспондент Академии наук СССР Пётр Николаевич Кропоткин, о воззрениях которого позднее будет рассказано, во многих статьях и выступлениях выражает своё категорическое несогласие с такой оценкой того же двадцатилетия. Он считает, что долгое забвение идеи дрейфа — плод романтически настроенных умов, которым по душе нарочитая драматизация событий. На самом же деле и в то нелёгкое время сторонники вегенеровской концепции не исчезли с лица земли. Мысль о движении материков продолжала развиваться.

Наш верный гид И. В. Батюшкова приводит в своей книге «История проблемы происхождения материков и океанов» факты, которые подтверждают суждение Кропоткина. Она пишет о новых работах уже известного нам Артура Холмса, выполненных как раз в тридцатых—сороковых годах, где мысль о конвективных потоках в мантии, перемещающих на себе материки, получает дальнейшее развитие.

В начале тридцатых годов публикует несколько трудов, развивающих мобилистскую концепцию, наш соотечественник, доктор геолого-минералогических наук Борис Леонидович Личков. Он считал, что представление об изостазии должно быть дополнено: не только кора Земли плавает в более плотной мантии, но и все геосферы находятся в таком же отношении друг к другу: каждая вышележащая оболочка плавает в нижележащей. При таком взгляде нет ничего из ряда вон выходящего в предположении, что части гранитной коры способны, подобно айсбергам, перемещаться по базальтовому слою.

Личков приводит дополнительные обоснования суждению Вегенера о том, что материки никогда не были ложем океана, а глубинные участки дна — материками. Но коли так, то гипотеза «мостов суши» явно не соответствует действительности. И многие факты, добытые палеонтологами, зоогеографами, палеоклиматологами, способны обрести ясность и логичность лишь в том случае, если будет принята идея дрейфа.

Наконец, Борис Леонидович немало потрудился над объяснением причин движения материков. Он был убеждён, что силы вращения Земли вокруг Солнца достаточно велики, чтобы обеспечить скольжение гранитных участков коры по базальтовой оболочке.

Именно в то время (в тридцатые годы) выступил со своим вариантом мобилистскои концепции южноафриканский геолог Александр Дю Тойт. Правда, в отличие от Вегенера он считал, что изначально существовал не один праматерик Пангея, но два материка — Лавразия и Гондвана, которые отделялись мелководным океаном Тетисом. Оба континента по форме были близки к овалам, а разделявшая их неглубокая впадина входила в материковый комплекс и позднее также перемещалась по планете. Это сложное сооружение изначально располагалось в Южном полушарии и лишь в относительно близкие к нам времена начало двигаться на север. Повинны в его путешествии конвективные потоки. Они возникали в перегретом базальтовом слое, под их давлением в континентальных массивах появлялись вздутия, из-за чего эти массивы трескались и разламывались на части. И части эти начинали расползаться.

Примерно такую же картину, но с несколькими разнообразными дополнениями, описывали в своих трудах в тридцатые — сороковые годы геологи В. Пикеринг, Б. Хилс, Д. Умбгрове. А немного позднее — уже в начале пятидесятых годов — голландец Ф. Венинг-Мейнес попытался более детально разработать представление о восходящих и нисходящих конвективных течениях в мантии, деятельность которых создаёт в материковой коре структуры сжатия и структуры растяжения. В конечном счёте неоднородность коры и позволяет течениям подкорового вещества разрывать её и передвигать по планете обломки.

Выходит так, что идеи Вегенера, и верно, забыты не были. Однако труды мобилистов, появившиеся в эти два десятилетия, немногочисленны.

Мы должны согласиться с Петром Николаевичем Кропоткиным, но вместе с тем и отметить, что немалую долю истины содержат суждения японских геофизиков: в тридцатые — сороковые годы идея дрейфа материков не была вовсе отброшена всем научным миром, однако время это отнюдь не назовёшь звёздным её часом. Мобилистские взгляды развивает лишь небольшой отряд последователей Вегенера. Большинство же геологов и геофизиков от этих позиций в то время отошли или отходили. И, значит, идея дрейфа, выдвинувшаяся, было, после публикации книги Вегенера на магистральное направление познания, уступает эту позицию иным концепциям.

Вот несколько «милых» шуток научных звёзд той поры, довольно красноречиво показывающих атмосферу, окружавшую в те десятилетия идею дрейфа. Гарольд Джефрис, по мнению многих специалистов в области наук о Земле, — «отец современной геофизики», учёный, показавший несостоятельность вегенеровских представлений о механизме дрейфа, говорил, что мобилистская концепция — это «объяснение, которое ничего не объясняет из того, что мы (геофизики) хотим объяснить». Французский геолог Термье называл идею Вегенера «прекрасной мечтой истинного поэта». О практической же пользе этой «мечты» он отзывался вполне определённо: «Мы пытаемся овладеть ею, но убеждаемся, что ловим всего навсего туман или дым».

Ряды сторонников мобилизма слабо пополняются ещё и потому, что «официальная наука» вывела мобилизм за рамки науки вообще. В результате во всём мире университетские курсы либо не поминают вовсе идею дрейфа, либо, помянув, дают ей крайне отрицательную оценку. И, стало быть, новые поколения учёных входят в жизнь, заранее настроенные против мобилизма.

Кстати, надо заметить, что реабилитация идеи дрейфа в этом качестве происходит чрезвычайно медленно, не завершилась она даже в паши дни. Тому свидетельство — статья академика-секретаря отделения океанологии, физики атмосферы и географии АН СССР Л. Бреховских и члена-корреспондента АН СССР директора Института океанологии А. С. Монина «Перед лицом океана», опубликованная в «Правде» 3 июня 1983 года. «Тревожит то обстоятельство, — пишут авторы, — что в геологических вузах будущих специалистов с тектоникой литосферных плит (современный вариант концепции мобилизма. — И. Д.) знакомят весьма поверхностно, тем самым «разлучая» с ней завтрашние кадры нашей геологической науки и практики. Представляется, что Министерству высшего и среднего специального образования необходимо исправить программы геологических высших учебных заведений».

Что же выдвигается в тридцатые — сороковые годы на первый план, какая идея становится господствующей в представлениях о формировании лика Земли? При всей пестроте научного фона тех десятилетий мы можем ответить на этот вопрос довольно определённо. Наиболее популярной становится концепция, получившая в противовес мобилизму название «фиксизм».

Сторонники этих взглядов полностью отрицают возможность горизонтальных движений материков на значительные расстояния. По их мнению, нынешние континенты — образование древнейшее, это остатки изначальной земной коры, сложившейся в результате плавления недр планеты на самых ранних стадиях её жизни, когда на поверхность поднимался наиболее лёгкий материал. Часть этой коры позднее (при остывании Земли и сжатии) опустилась и вторично расплавилась. На её месте возникла молодая океаническая кора, не имеющая гранитного слоя, но состоящая из одного базальта. Всё строительство лика планеты происходило в результате практически одних вертикальных движений. Горизонтальные перемещения на минимальные расстояния происходили лишь в тех случаях, когда отдельные участки коры сминались в складки.

Надо сказать, что хотя ныне приверженцев фиксизма становится буквально год от года всё меньше, однако концепция эта вовсе из науки не ушла. Уже не одно десятилетие отстаивает её известный советский геолог член-корреспондент Академии наук СССР Владимир Владимирович Белоусов, которого в научных кругах передко называют «лидером фиксизма», или «самым последовательным фиксистом планеты». Белоусов постоянно выступает против мобилизма и в печати, на различных отечественных и международных форумах, даже в тех случаях, когда ему приходится одному отстаивать свои суждения от напора множества оппонентов. Владимир Владимирович критически отзывается не только о вариантах теории дрейфа, возникших несколько десятилетий назад, но и о самых последних работах неомобилистов. Как раз из-за этого представляется более целесообразным рассказать о полемике сторонников дрейфа с фиксистами несколько позднее…

Вновь вспомнить о дрейфе материков заставили научный мир исследования в той области, которую вряд ли даже самые дальновидные умы считали важной для этой проблемы, — в области палеомагнетизма.

Сам факт, что на Земле существует магнитное поле, известен с далёких времён. Именно оно заставляет стрелку компаса вытягиваться между двумя геомагнитными полюсами, которые находятся всегда вблизи географических полюсов. Магнитное поле в каждой точке планеты может быть оценено по целому ряду показателей — направлению, склонению, наклонению. Не вдаваясь детально в их смысл, заметим лишь, что по ним можно определить широту той или иной местности и расстояние от неё до геомагнитного полюса, причём не только в нынешний момент, но и в весьма отдалённые от нас периоды истории планеты.

Дело в том, что в состав большой группы пород, слагающих кору, входят магнетит и другие минералы, содержащие железо. Их частички, однажды намагнитившись, при определённых условиях навсегда сохраняют приверженность своему первоначальному магнитному полю. Явление это носит название остаточной намагниченности. Оно особенно заметно в вулканических лавах, а также в некоторых осадочных породах. Учёные с помощью лабораторных опытов смогли воссоздать процесс намагничивания и объяснить его природу. По современным представлениям, механизм его выглядит так. Пока вещество, в которое вкраплены окислы железа, находится в разогретом состоянии, магнитные момепты атомов «смотрят» в разные стороны. Однако, по мере того как породы остывают, ситуация меняется. Наступает такая температурная точка, когда все магнитные моменты, словно по команде, поворачиваются в одну и ту же сторону — принимают направление окружающего магнитного поля. А так как в это время вещество уже не обладает достаточной тепловой энергией, то никаких сил вернуть себе былую свободу и возможность крутиться, как заблагорассудится, у магнитных моментов атомов нет. Они на миллионы лет остаются в одном положении.

Именно поэтому стойкий консерватизм однажды намагниченных атомов железа может дать важные сведения о состоянии лика Земли в тот или иной период. Весь вопрос в том, как эти данные истолковать.

Первые опыты такого рода толкований породили представление о значительных изменениях (инверсиях) магнитного поля Земли, происходивших в течение всей истории планеты. Ещё в 1906 году во Франции были обнаружены породы, намагниченность которых оказалась обратной по отношению к современности. То есть юг для них был севером, север — югом. Позднее выяснилось, таких пород много, местами не меньше, чем «правильно» намагниченных. Возникло предположение, что некогда магнитное поле Земли было противоположно нынешнему: южный магнитный полюс находился на том месте, где ныне располагается северный, а северный — на месте нынешнего южного. Затем новые данные позволили пойти дальше — предположить, что геомагнитные полюса неоднократно менялись местами. Однако до поры до времени всё это, и верно, не имело прямого отношения к мобилизму. Путешествие геомагнитного полюса — одно дело, а перемещение континентов — совсем иное.

Но вот в пятидесятые годы нашего века магнитологи, значительно усовершенствовав свои методы, сумели «уловить» намагниченность осадочных пород, хотя она в сто раз меньше, чем у лав. Широкое распространение этих пород предоставило в распоряжение учёных целую лавину новых данных, что, в свою очередь, привело к большей свободе в их трактовке.

Первым воспользовался новой возможностью сам создатель модели точнейшего магнитометра нобелевский лауреат Патрик Блэкетт, который возглавлял группу специалистов Лондонского университета, проводивших большой цикл палеомагнитных наблюдений на родном острове Великобритания. Собранная ими обширная информация явно свидетельствовала, что остров примерно двести миллионов лет назад располагался по отношению к нынешним геомагнитным полюсам не так, как теперь. В объяснении этого факта можно было пойти уже проторенным путём: увидеть перемещение магнитных полюсов планеты. Из чего и следовало, что Великобритания двести миллионов лет назад находилась точно там же, где и ныне, а геомагнитные полюса странствовали по Земле, и даже указать их гипотетические местонахождения.

Однако Патрик Блэкетт, всегда сочувственно относившийся к идее дрейфа материков, представил себе картину обратную. Поскольку не было никаких реальных оснований утверждать, что перемещения магнитных полюсов в самом деле происходили и они применялись в трудах коллег лишь как способ «увязать» данные реальных наблюдений, Блэкетт счёл себя в праве предположить обратное: геомагнитные полюса вовсе никогда не предпринимали ни дальних ни ближних путешествий, а находились там же, где и сегодня. Но коли так, то выходило, что не стояла на месте Великобритания. Разница между современным магнитным наклонением и «ископаемым» при таком взгляде позволяла сделать вывод, что остров в ту давнюю эпоху находился ближе к экватору. А разницу в склонении Блэкетт объяснил тем, что, двигаясь на север, Великобритания одновременно повернулась на тридцать градусов по часовой стрелке.

Первое из этих предположений можно было проверить, сопоставив его с данными палеоклиматологии. Ведь если остров лежал прежде в более низких широтах, то и климат его в древности был более тёплым. Это Блэкетту удалось доказать: в тех же осадочных породах учёные обнаружили большое количество так называемых красноцветов, которые характерны как раз для более близких к экватору климатических зон.

Продолжая развивать свою версию, Патрик Блэкетт перенёс исследования в Индию. И тут — на плоскогорье Декан — были получены ещё более интересные данные. Магнитное наклонение базальтовых лав, застывших сто — восемьдесят миллионов лет назад, оказалось таким, какое может быть (опять же если принять соображение неизменности положения геомагнитных полюсов) только в Южном полушарии. Лишь более поздние породы имели показатели, характерные для северной половины планеты. Блэкетт сделал из этого вывод, что в удалённую от нас эпоху полуостров Индостан располагался по другую сторону экватора, а затем двинулся на север, пока не «втиснулся» в южную часть Азии. Но именно таким представлялся маршрут его дрейфа Вегенеру!

Публикации Блэкетта, содержащие эти сведения, были встречены коллегами крайне недоверчиво. Причём соотечественники нобелевского лауреата проявили к утверждениям лондонского профессора ещё больше скептицизма, чем учёные других стран.

В развернувшейся полемике наибольшую активность проявил профессор Кейт Рапкорн из университета города Ньюкасла. Ранкорн был не то что убеждённым, скорее, страстным фиксистом. Он не просто спорил с Блэкеттом, но ещё и укорял его: мол, уважаемый коллега, отмеченный самой престижной в научном мире наградой, права не имел столь легкомысленно поддаться давно скомпрометировавшей себя гипотезе дрейфа материков. Ранкорн был уверен, что лондонский профессор совершенно напрасно отказался от идеи перемещения магнитных полюсов. А ведь она в данном случае прекрасно объясняет факты. Скажем, на плоскогорье Декан обнаружены породы с наклонением, свойственным Южному полушарию? Ну и отлично. Вот ещё одно подтверждение, что в ту эпоху северный и южный геомагнитные полюса поменялись местами. Да разве только в этом дело? Добытые Блэкеттом сведения действительно в высшей степени ценны: по ним можно представить часть маршрута, которым странствовали геомагнитные полюса.

Вот этой бы реконструкцией и заняться коллеге! Конечно, тут потребуются дополнительные измерения. Но метод выработан, и провести их, как говорится, дело техники. Зато перспектива открывается воистину блистательная.

Надо сказать, что Кейт Ранкорн пользовался в кругах английских учёных авторитетом, пожалуй, не меньшим, чем Блэкетт. Нажит был этот авторитет ещё в Кембридже, в знаменитом своими традициями университете, где Ранкорн работал над проблемами радиолокации. Однако позднее он оставил эту тему, что вполне согласовалось с его кредо — Ранкорн был убеждён, что учёный не должен всю жизнь заниматься одной узкой областью познания, это ограничивает его кругозор, не позволяет в полной мере реализовать природные способности. Увлёкшись палеомагнетизмом, Ранкорн оставил Кембридж и перебрался в Ньюкасл, где сложились лучшие возможности для этого направления. В начале пятидесятых годов, когда Блэкетт впервые выступил в поддержку мобилизма, Кейт Ранкорн уже нажил немалый «палеомагнитный капитал».

Однако Патрик Блэкетт не внял критике коллег, в том числе и страстным выступлениям Ранкорна. Он высказался в том смысле, что прогулки по планете геомагнитных полюсов — столь же гипотетичны, как и дрейф континентов. Ему же мобилизм представляется более убедительным, и он постарается найти для этого новые доказательства. В их поисках сотрудники профессора и двинулись по свету. Они проводили свои исследования в Африке, Австралии, позднее на территории Соединённых Штатов Америки и даже в Антарктиде.

Между тем Кейт Ранкорн заявил, что если Блэкетт не пожелал установить маршрут геомагнитного полюса, то он осуществит эту реконструкцию сам. Причём особенно дальних поездок не потребуется — хватит материалов и одной Великобритании, ибо, как известно, на её территории можно найти любую страницу каменной летописи планеты. Каждую из них Ранкорн и его сотрудники теперь изучали с палеомагнитных позиций, внимательно прослеживая смену направлепия «атомных компасов».

Вскоре ньюкаслская группа опубликовала свою карту перемещений геомагнитного полюса. Получилось, что в течение шестисот миллионов лет полюс странствовал довольно запутанным маршрутом. От западного побережья Северной Америки он переместился в Южное полушарие, затем в середину Тихого океана, оттуда двинулся к северной части Японии, побывал в Беринговом море, а позднее направился к северу, пока не занял своего современного положения.

Тут сразу обнаружилось одно странное совпадение. Как только труд ньюкаслской группы был предан гласности, коллеги обратили внимание, что вычерченный ими путь перемещения геомагнитного полюса оказался весьма сходным с тем, которым, по представлениям Вегенера, двигался географический Северный полюс.

Нам в точности неведомо, как реагировал на это совпадение Ранкорн. Однако, думается, по логике его характера вполне спокойно. Во всяком случае ему хватило объективности, чтобы не делать вида, будто он не замечает этого факта. Хотя, по всей вероятности, он, решительно отвергавший в то время мобилизм, вряд ли особенно обрадовался сходству траекторий. Впрочем, не исключено, что он рассудил и так: реконструкция движения географического полюса была сделана Вегенером на основе данных палеоклиматологии, а во всём, что связано с климатом, Вегенер, конечно, толк знал — ведь тут прямая связь с его основной специальностью. Поэтому к этой части суждений «отца мобилизма» можно и отнестись всерьёз. Что же касается идеи дрейфа материков, мнение Ранкорна осталось неизменным: совершенно необоснованное допущение.

Так или иначе, но в то время была ещё раз осуществлена уже по новейшим данным палеоклиматологии реконструкция движения географического полюса. И путь его оказался ещё более близким к траектории геомагнитного полюса, чем в вегенеровском варианте. Это позволило прийти к мнению, что, во-первых, геомагнитный и географический полюса, по всей видимости, всегда находились примерно в таком же отношении друг к другу, как и теперь, и, во-вторых, что определённый магнитологами путь перемещения геомагнитного полюса соответствует реальности.

Такой поворот дела Ранкорна вполне устраивал. Он ещё более укрепился в своих воззрениях, о чём писал в одной из статей в 1955 году: «Заметные движения полюсов, видимо, установлены, и, видимо, нет нужды предполагать заметные перемещения континентов, чтобы объяснить полученные до сих пор палеомагнитные результаты».

Но ещё требовалось избавиться от последних сомнений, прятавшихся в этом дважды употреблённом «видимо». Однако Ранкорн уже имел чёткий план проверки своих результатов, который должен был придать им гарантию надёжности. План этот был прост: провести палеомагнитные исследования в Северной Америке, а затем только по этим данным заново вычертить траекторию движения геомагнитного полюса. Ранкорн нисколько не сомневался, что она в точности совпадает с траекторией, составленной по европейским данным. Оттого в путь за океан отправился в самом превосходном расположении духа.

Траектории не совпали. Вернее, совпали лишь частично. Особенно большие расхождения между ними (до тридцати градусов по долготе) были в той части, которая показывала положение полюса пятьсот — двести двадцать пять миллионов лет назад, затем линии постепенно начинали сходиться, а в более близкую к современности эпоху сливались в одну. Ранкорн сразу понял: эти расхождения не могут быть случайными, и неточностью измерений их не объяснишь. Значит, ошибка в исходной посылке.

И он вынужден был признать — несовпадение кривых свидетельствует о том, что его представление о движении магнитного полюса относительно неподвижных материков не выдержало критики фактами. Объяснить расхождение траектории можно лишь в том случае, если предположить, что материки тоже не стояли на месте. «Разбегание» кривых на тридцать градусов по долготе особенно красноречиво. Оно показывает: Европа и Северная Америка раздвинулись на это расстояние уже после того, как древние породы, составляющие их кору, приобрели свою постоянную намагниченность. А более молодые ископаемые магниты появились на свет, когда разделение частично произошло или даже закончилось. Этим объясняется сперва сближение, а затем полное совпадение двух траекторий движения полюса.

Так неожиданно Ранкорн из противника мобилизма превратился в его горячего сторонника. И даже не просто сторонника, а в активного продолжателя идей Вегенера. Ибо метод, который он разработал на основе этого исследования, казался более достоверным, чем тот, которым руководствовался Блэкетт и его сотрудники. Ранкорн предложил и в дальнейшем составлять траектории движения полюсов по данным разных континентов, исходя вначале из представления о неподвижности материков, а затем по расхождениям траекторий делать выводы о дрейфе тех или иных областей суши.

В азартную «научную игру» включились магнитологи многих стран. В их числе были и советские учёные, вычертившие свои карты траектории перемещения геомагнитного полюса по данным ископаемых магнитов европейской части СССР, а затем Севера Сибири. Однако как только линий движения стало много, дать однозначное толкование их расхождениям оказалось трудно.

Лишь в отношении Австралии реконструкция, сделанная учеником Ранкорна Эдвардом Ирвингом, принесла интересные результаты. Впрочем, они получались не сразу и лишь при определённых допущениях. Поначалу палеомагнитологи на основании австралийских данных вычертили ещё одну кривую «вечного» перемещения магнитного полюса. Она вышла совсем на особицу — не похожа была на ту, что дали палеомагниты Европы и Северной Америки. Тогда решили применить обратный ход. Путь движения магнитного полюса определили по европейским и североамериканским данным. А затем положение Австралии в различные эпохи вычисляли, исходя из такого представления о местонахождении магнитного полюса. И картина вышла близкой к той, что изображал Вегенер! Получилось, что этот континент совершил движение по большому кругу в Южном полушарии. Начав дрейф примерно с нынешнего своего места, Австралия затем приблизилась к современной Антарктиде, оттуда двинулась к экватору, затем в обратную сторону — в высокие широты и через Южный географический полюс вернулась, наконец, в изначальные координаты.

В других случаях метод, предложенный Ранкорном, оказался неспособным однозначно прояснить пути континентов. Ведь участки суши перемещались по сложным траекториям да ещё и поворачивались под разными углами друг к другу.

Как мы помним, именно этого мнения придерживался зачинатель «геомагнитного бума» Патрик Блэкетт, утверждавший, что остров Великобритания не только дрейфовал с севера на юг, но и поворачивался на тридцать градусов. Он остался верен своим взглядам и в те годы, когда многие магнитологи мира увлекались идеей Ранкорна. Блэкетт всегда считал, что перемещение магнитных полюсов — сомнительная гипотеза. А траектории Ранкорна, составленные по данным Европы и Северной Америки, приведшие самого ньюкаслского профессора в стан мобилистов, были, по мнению Блэкетта, малоубедительными как раз потому, что в них видели свидетельство раздвига континентов по долготе, то есть в том направлении, по поводу которых сведения палеомагнитов наименее надёжны.

Лондонские магнитологи попытались по-иному использовать новую информацию. Они нанесли на карту мира наиболее важные и достоверные палеомагнитные данные для всех континентов, избрав опорные пункты вблизи центра каждого из них. Карта показывает, что все континенты движутся в северном направлении, проходя за миллионы лет от двадцати до девяноста километров. «Рекордсменом» представляется полуостров Индостан, преодолевший большее расстояние, чем все другие участки суши, — семь тысяч километров. Европа и Северная Америка, по данным лондонцев, как и остальные континенты, вот уже триста миллионов лет перемещаются к северу, однако при этом поворачиваются в противоположных направлениях. Следствием поворотов и стало появление на свет Атлантического океана.

Главные же достоинства этой карты, по мнению Блэкетта, таковы. Во-первых, она показала, что при истолковании новых данных можно обойтись без представления о дрейфе магнитных полюсов Земли. Во-вторых, она вполне определённо свидетельствовала, что истолковать всю полученную информацию только одним перемещением геомагнитных полюсов невозможно. А следовательно, в-третьих, что с какой позиции ни подходи к проблеме — всё равно убедишься: всю мозаику сведений, полученных от ископаемых магнитов, понять можно лишь в том случае, если будет принята идея дрейфа материков. Большего, считает Блэкетт, из современной палеомагнитной информации извлечь невозможно.

Конечно, этот вывод звучал куда менее эффектно, чем заверения Кейта Ранкорна, что ему удастся установить путь движения каждого участка суши. Зато он был более основателен и надёжен. Именно это подчёркивал Патрик Блэкетт, выступая в 1964 году на симпозиуме, посвящённом проблемам формирования лика Земли. Он говорил о том, что, по его глубокому убеждению, исследования палеомагнитологов совершенно однозначно ответили на «качественный вопрос»: дрейфовали ли материки? Уже не вызывает сомнений — дрейфовали. Остаётся лишь количественный вопрос: в какой мере дрейфовали и когда? Блэкетт высказал мнение, что и эта задача современной науке по силам: «Я думаю, что новые данные, приобретённые за последние десятилетия в области океанографии и магнетизма пород, послужат поддержкой данной проблемы и дадут количественное обоснование ранее сложившемуся качественному представлению». Иначе говоря, для дальнейшего продвижения к истине требуется помощь других наук. Столь кардинальная проблема может быть прояснена лишь общими усилиями учёных, работающих в различных областях познания.

Помните, дорогой читатель, во вступительной главе я предупреждал, что, если смотреть на наш научный сюжет глазами человека, привыкшего к строгости и красоте истории физики, сюжет этот покажется уродцем. Правда, тут же и пытался оправдаться: там «лошадь», здесь «верблюд», иная природа, иной «генный» набор. Но чем дальше движусь, тем более сам убеждаюсь, как тяжела это «верблюдность».

Знакомясь с историей физики, мы постоянно остаёмся внутри одной науки, её понятий, представлений, законов, методов мышления. И рассказ выходит похожим на ткань, сплошь выработанную из одного вида пряжи, на этикетках таких тканей выставляется весьма любимая современным человеком помета — «100%».

У нас же с вами нечто вроде лоскутного одеяла. Лоскуток одной науки, лоскуток другой, лоскуток третьей. Все несхожи, у всех разная фактура. Глаз утомляется зрительной какофонией. Внимание рассеивается от этих постоянных скачков из геофизики в палеоклиматологию, оттуда в зоогеографию, потом в чистую геологию. А при последнем повороте сюжета прихватили мы ещё лоскут из магнитных исследований. Казалось бы, хватит. Так нет, реальные события снова гонят из одного раздела науки в другой.

Я к тому все это пишу, мой терпеливый друг, чтобы честно предупредить вас: не ожидайте и дальше ровного и гладкого хода событий. Лоскутной будет наша история и впредь, может, только пестроты поубавится. А всё равно играют здесь роль факты, внешне друг с другом мало связанные. И количество их постоянно растёт.

Тут и в том сложность, что события, о которых пойдёт речь, происходили в последние десятилетия и было их великое множество: новые сведения одновременно добывались в разных частях земного шара представителями разных узких специальностей. И в том ещё, что они осмысливались и сцеплялись весьма причудливо, словно стёклышки в детском калейдоскопе, создавая то один орнамент, то другой, то третий. И все они были красивы (то есть в нашем случае — убедительны), все претендовали на право дать последний ответ. Но ещё одно движение (ещё одна обойма фактов) — и прежние орнаменты рассыпаны, а на свет родился новый, более совершенный.

Знаю заранее: всех этих метаморфоз, каждая из которых была по-своему замечательна, была несомненным достижением в развитии знаний о том, как формировался лик Земли, сжатый объём этой книги рассказать не позволит. Впрочем, может, и нет в том большой беды, ибо наша задача, определённая самим названием серии, состоит прежде всего в том, чтобы проследить жизнь замечательной идеи. И факты нас интересуют лишь в той степени, в какой они идею развивали. А ещё потому не вижу в этом беды, что весьма основательно, с множеством подробностей описал недавно события последних десятилетий, относящиеся к становлению мобилизма, многоопытный популяризатор науки Лев Юдасин в солидном труде «Уйти, чтобы вернуться», выпущенном издательством «Советская Россия» в 1982 году. Отсылаю самых любознательных читателей к этой книге.

А теперь вернёмся к очередным превратностям из биографии мобилизма. Напомню: в конце предыдущей главы нобелевский лауреат Патрик Блэкетт высказал мысль, что в дальнейшем в развитии познания важную роль должны сыграть две ветви науки — родной его палеомагнетизм и океанография.

Насчёт ископаемых магнитов, думаю, сомнений нет. Но почему океанография? Ведь мы-то ведём речь о дрейфе материков. И хотя, конечно, их движение должно было обязательно менять контуры океанских бассейнов, однако до сих пор во всём нашем изложении дело изображалось так, что сами океаны (скажем точнее: их дно) — пассивные участники этого процесса. Недаром же Вегенер сравнивал перемещение континентов с плаванием айсбергов столовой формы по воде. Роль воды в этом случае отводилась как раз базальтовой океанической коре. Помните? Вегенер был убеждён: дно океанов более ровное, чем поверхность континентов, вздыбленная горами, иссечённая разломами. И делал из этого вывод: раз базальтовая кора более ровная, значит, она более пластичная.

Так вот, в начале второй половины нашего столетия весь этот круг представлений буквально в одночасье, в краткий (не по геологическим, но по самым обыденным, людским, понятиям) период времени был полностью отвергнут под напором новых, совершенно неопровержимых фактов, полученных с океанского дна.

Если задуматься всерьёз, ничего удивительного здесь не обнаружишь. Ведь ясно: когда наука приступает к изучению совершенно неведомого ей прежде объекта, она добывает сразу в огромном количестве новые сведения. А дно океана было именно таким объектом. Причём объектом гигантского размера. Мы помним: Мировой океан занимает более двух третей поверхности планеты. Между тем геология в течение всей своей истории, вплоть до середины пятидесятых годов нашего века, была наукой почти исключительно «сухопутной». Оттого волей-неволей океан воспринимался ею как частный случай суши, хотя по логике всё должно быть как раз наоборот: многократно, замечено, что инопланетный наблюдатель скорее всего должен бы именовать Землю «планетой Океан».

Понимать-то, конечно, люди науки это понимали. Но изменить ситуацию не могли. Американские океанологи, авторы книги «Океан сам по себе и для нас», на мой взгляд, очень ясно и по-житейски просто объяснили, почему так вышло. «В годы становления геологии, да и много позднее, всё „вооружение“ геолога составляли молоток, блокнот, пара прочных ботинок и, конечно, острая наблюдательность… Но в океане такими средствами не обойдёшься, так как его геология скрыта под огромной толщей воды. Поэтому для изучения пород и отложений морского дна было необходимо разработать дистанционные методы наблюдений».

Ещё столетие назад учёные о том, что представляет собой ложе океана, каков, скажем, его рельеф, могли только догадываться. Первые промеры в открытом океане были проведены во время экспедиции на «Челленджере» обычным тогдашним методом, то есть тонким пеньковым тросом с грузиком на конце. И сразу получились результаты, над которыми, казалось бы, следовало задуматься: выяснилось, что Атлантический океан в средней части вдвое мельче, чем на окраинах. Правда, очень трудоёмкие, а потому редкие промеры не давали возможности установить, каков характер этого странного возвышения, какую площадь оно занимает. Его, не мудрствуя, назвали Атлантическим валом и посчитали исключением из общего правила. Основания для этого были — за всё своё долгое плавание «Челленджер» нашёл лишь ещё один довольно резкий перепад глубины в Тихом океане, обнаруженное поднятие получило имя плато Альбатрос. Результаты остальных измерений нигде не показывали каких-либо заметных возвышенностей на дне.

Впрочем, сообщение об Атлантическом вале не прошло совсем не замеченным. Одни учёные высказали догадку, что английская экспедиция нащупала основание разрушившегося некогда легендарного острова Атлантида, обетованной земли, красочно описанной Платоном. Другие увидели в поднятии остатки «моста суши», соединявшего некогда берега Атлантики. Были, правда, и такие, кто заподозрил, что по дну океана проходит подводный горный хребет. Но мало-мальски основательными аргументами они не располагали, а потому их мнение никто не воспринял всерьёз.

Промеры глубины стали более частыми с конца прошлого века, когда был изобретён телеграф и возникла нужда прокладывать по дну морей и океанов кабели. Однако так вышло, что как раз в районах прокладки на близком расстоянии не были зафиксированы значительные перепады дойного рельефа. Как мы помним, на эти данные и опирался Вегенер, утверждая, что ложе океана по большей части имеет равнинный характер. И тут с ним легко согласились даже самые ярые противники дрейфа. Это мнение было в науке общепринятым до середины нашего века.

Лишь Северный Ледовитый океан вызывал у некоторых специалистов подозрение. Характер перемещения водных масс подсказывал, что в его центральной части глубинные потоки натыкаются на какую-то неведомую преграду. Между тем поиски континента в районе полюса или хотя бы архипелага, состоящего из крупных островов, постоянно ни к чему не приводили. Тогда и возникла мысль, что, по всей видимости, дно океана перегорожено какой-то подводной возвышенностью.

Однако результаты полярных экспедиций говорили об обратном. Фритьоф Нансен во время своего исторического дрейфа на «Фраме» вёл постоянные промеры. Иногда на его лоте не хватало троса, чтобы достать дна, столь оказался глубок здесь океан, но резкого падения глубин на всём маршруте обнаружено не было.

Немало усилий потратили на промеры зимовщики станции «Северный полюс-1». Помните кадры кинохроники? То и дело мы видим кого-нибудь из трудолюбивых папанинцев, крутящим укреплённую над прорубью лебёдку, которая вытягивает из воды тонкий трос. Ими были точно зафиксированы глубины во многих точках арктического бассейна. И снова ни одного резкого перепада.

А между тем биологи в те же тридцатые годы установили, что глубинная фауна Восточного и Западного районов Арктики заметно отличается друг от друга. Это снова наталкивало на мысль о преграде, разделившей донных жителей.

Во время дрейфа советских судов «Садко», а затем «Георгий Седов», попавших в ледовый плен и в течение нескольких лет странствовавших по воле стихии арктическими просторами, опять же ни разу не было зафиксировано что-либо хоть бы отдалённо напоминающее подводную возвышенность.

Установить истину удалось лишь тогда, когда за дело взялись «прыгающие отряды» исследователей. Новый метод изучения Арктики ещё в предвоенные годы разработал академик Отто Юльевич Шмидт сразу после успешного завершения работы стапции СП-1. Этот эксперимент убедительно показал, что в центре полярного бассейна даже тяжёлые самолёты могут находить для посадки и взлёта достаточно крупные льдины. На том и основывалась идея Шмидта. Он предложил посылать небольшие группы специалистов на короткий срок в самые малоизведанные районы Ледовитого океана. Высадив учёных на лёд, машина улетала в соседний район, где также оставляла группу. Когда цикл наблюдений завершался, самолёт подбирал своих подопечных и перебрасывал их на новые точки.

И вот в апреле 1948 года начальник одного из «прыгающих отрядов» гидролог Яков Яковлевич Гаккель во время очередного промера установил, что глубина под льдиной всего около тысячи трёхсот метров. А в соседних совсем близких районах она была более трёх километров.

Ухватившись за один этот результат и сопоставив его со всеми уже известными к тому моменту сведениями, содержавшими хоть какой-то намёк на подводную преграду, Гаккель обозначил на карте предполагаемые контуры поднятия. Как всегда, когда появляется рабочая гипотеза, дело двинулось быстрее. Однако вовсе не так быстро, как хотелось бы. Потребовалось ещё примерно два десятилетия, чтобы усилиями «прыгающих отрядов», полярников дрейфующих станций «Северный полюс», судовых гидрологов и множества специалистов из различных институтов составилось точное представление о рельефе дна Северного Ледовитого океана.

Наконец, стало ясно, что его ложе вовсе не походит на обычную глубокую тарелку. Дно в нескольких местах пересекают крутые горные кряжи. От Новосибирских островов до Канадского архипелага поднялась, рассекая пополам весь арктический бассейн, возвышенность, названная хребтом Ломоносова. Ширина его местами превышает триста километров, а высота (если брать за нулевую отметку глубокую котловину, расположенную у одного из склонов) — три с половиной километра.

Параллельно ему протянулось от острова Врангеля к восточным островам Канадского архипелага другое поднятие — хребет Менделеева. Третье поднятие дна, пересекающее котловину Нансена, получило имя первооткрывателя всей системы подводных гор — хребет Гаккеля…

К тому времени, когда на карту были нанесены основные возвышенности дна арктического бассейна, у специалистов уже не вызывало сомнения, что дно и других районов Мирового океана вовсе не похоже на гладкое плато.

Для развития представлений в этой области решающую роль сыграло изобретение эхолота, прибора, с помощью которого судно во время рейса может постоянно фиксировать рельеф дна любого участка океана. Принцип его действия прост: закреплённый в днище аппарат посылает акустический сигнал, который, пробежав всю толщу воды, доходит до дна, отражается и возвращается назад. Время, затраченное на путь туда и обратно, вполне надёжно позволяет судить о длине этого пути, то есть о глубине океана. Добытые сведения самописец, работающий на мостике судна, вычерчивает на ленте, и каждый донный выступ или прогиб перед вами, словно на ладони. А промеры с бесконечно долгим, утомительным кручением лебёдки оказываются просто не нужны.

Эхолоты появились в середине тридцатых годов. И первые же плавания специальных научно-исследовательских судов разных стран, вооружённых этими приборами, принесли множество новых сведений. Естественное сферу внимания специалистов попал Атлантический вал. «Зондаж» эхолотами небольшого его фрагмента показал, что сооружение это не очень-то похоже на вал, оно расчленено на отдельные гряды и долины, имеет скалистые склоны. Более детально в то время Атлантический вал обследован не был. Неизвестными остались истинная его протяжённость, высота и ширина в различных частях Атлантики.

Тогда же, в предвоенные годы, было открыто поднятие дна в северной части Индийского океана.

Однако сенсаций эти открытия не вызвали. Как мы помним, то было время, когда большинство учёных потеряли веру в мобилизм. А потому новые факты никто не попытался связать с вегенеровской концепцией. Да, впрочем, и сами по себе они были пока ещё достаточно неопределённы, оттого их без особого труда опять же осваивали и сторонники «мостов суши», и сторонники фиксизма (океанизации), которые, так же как и «мостовики», видели в этих поднятиях «останцы» материков, погрузившихся в пучины морские, а потом залитых сверху слоем расплавленных базальтовых магм — молодой океанической корой. Мало того, существование поднятий на дне океана как будто наносило ещё дополнительный удар по идее дрейфа. Обнаруживалось, что одно из важных утверждений Вегенера (о ровности океанского дна) явно не соответствует действительности. Впрочем, на это обращали внимание немногие. Большинство учёных считало, что с идеей дрейфа покончено. И нет нужды поминать её даже для того, чтобы лишний раз «бросить камень» в детище Вегенера.

Ситуация резко изменилась к середине пятидесятых годов, когда началось массированное изучение океанских глубин, в котором приняли участие представители многих стран мира. Специальные научно-исследовательские суда, занимавшиеся этой работой, были оборудованы эхолотами усовершенствованных конструкций, особыми приборами, для получения образцов донных пород, подводными фотокамерами.

В течение нескольких лет бороздило воды Атлантического океана американское судно «Вима», принадлежавшее Ламонтской геологической обсерватории Колумбийского университета. Словно челнок, сновала «Вима» от одного берега океана к другому, исследуя дно Атлантики.

Постепенно на картах начинает вырисовываться гигантская горная система шириной в тысячу километров, протянувшаяся параллельно берегам через весь океан с севера на юг. Она получает имя — Срединно-Атлантический хребет. Это весьма своеобразное сооружение, мало похожее на горы суши. Его склоны рассечены на множество гряд, расположенных параллельно друг другу. В иных местах гряды разделяются долинами или плато шириной в несколько десятков километров. Некоторые вершины поднимаются над соседними участками дна более чем на три километра, а самые высокие из них выходят на поверхность. Именно на склоны Срединно-Атлантического хребта «насажен» Азорский архипелаг и множество более мелких островов. А остров Исландия — это одна из вершин хребта, выступившая над поверхностью океана.

В 1957 году во время плавания к берегам Антарктиды советский дизель-электроход «Обь» обнаружил мощное поднятие дна на стыке Атлантики с Индийским океаном, в нескольких сотнях миль от южной оконечности Африки.

И вот — новое сообщение. Известная нам «Вима» нашла фрагмепт горной гряды в юго-западной части Индийского океана.

В 1960 году наш уже тогда знаменитый «Витязь» отправляется также в Индийский океан и начинает «прочёсывать» его воды в районе обнаруженной ранее подводной возвышенности. В результате на карту наносится значительная часть хребта, получившего позднее название Аравийско-Индийского. И по рельефу, и по составу поднятых образцов он оказывается весьма похожим на Срединно-Атлантический. Обнаружен ещё один подводный кряж, располагающийся примерно в тысяче километров южнее острова Шри-Ланка.

Проходит всего несколько лет, и представление о рельефе дна Мирового океана в корне меняется. Открыта глобальная система срединно-океанических хребтов. Словно растопыренные пальцы руки тянутся они от близких к Антарктиде районов океана на север по дну всех величайших водных бассейнов планеты. Общая их протяжённость — шестьдесят тысяч километров, то есть полтора земных экватора. Размеры участков дна, занятых ими, больше, чем площадь всех материков.

Уже первые исследования показывали, что в природе всех этих возвышений много общего, но в то же время они резко отличны от горных систем суши. Одна из общих черт срединно-океанических хребтов — рифты, узкие и очень глубокие долины, прорезающие самые возвышенные их части. Они столь глубоки, края их столь обрывисты, что вовсе не выглядит преувеличением высказывание одного из современных геофизиков, назвавшего их «шрамами планеты».

Само открытие рифтов произошло не в море, а уже на берегу, когда Мэри Тарп, одна из сотрудниц той самой Ламонтской обсерватории, которой принадлежала «Вима», стала создавать на основе эхолотных записей карту рельефа дна Атлантики. И тут словно бы сама собой прорисовалась вдоль хребта узкая и глубокая долина. Руководитель Ламонтской обсерватории Морис Юинг сразу же предположил, что этот самый рифт (в переводе с английского «щель») должен быть местом неспокойным. Ему пришло в голову сопоставить его расположение с сведениями об эпицентрах землетрясений (или, точнее, моретрясений) в Атлантике, зафиксированных сейсмическими станциями. И получилось поразительное совпадение. Многие эпицентры располагались в узкой полосе рифта.

Тут надо признаться, что опять же ради попытки составить более или менее складный рассказ, ради того, чтобы дать возможность читателю следить за развитием основного сюжета, автор вынужден то и дело отступать от хронологии. История с работой учёных из Ламонтской обсерватории — один из таких моментов. Дело в том, что открытие первого рифта — Атлантического — произошло в середине пятидесятых годов, когда о глобальной системе срединно-океанических хребтов ещё не было известно. Более того, идея Юинга — связать эпицентры землетрясений с этой узкой зоной — сыграла очень важную роль в изучении всей системы. Морис Юинг предположил, что им уловлена общая закономерность, которая должна проявляться в других океанах. Потому последующие экспедиции, отправляясь исследовать поднятия на океанском дне, район поиска выбирали, опираясь на эту закономерность. То есть на карту сперва наносились эпицентры зафиксированных в океане землетрясений. По ним чертился гипотетический рифт, а по обе стороны от него предполагалось наличие срединно-океанического хребта. И, надо сказать, метод ни разу не подвёл — даже в Тихом океане, где этот хребет проходит на самом деле не по середине акватории, но смещён на солидное расстояние к востоку от оси океана север — юг, а в одном из районов упирается в побережье Америки.

Совершенно естественно, что глобальная система донных поднятий, рассечённых к тому же сейсмически активными рифтовыми долинами, привлекла внимание всего научного мира. Учёные видели в ней не только крупнейшее географическое открытие столетия. Они справедливо полагали, что именно в этих районах океана могут быть обнаружены важнейшие закономерности формирования лика нашей планеты.

Сам по себе термин «рифт» в геологии существовал задолго до открытия американских морских геологов. Этим словом назывались особые геологические образования на суше. Они также представляли собой узкие щели, разорвавшие кору до больших глубин. И все современные рифты сейсмически весьма активные зоны, да иначе и быть не может, ибо зафиксировано, что их борта медленно отодвигаются друг от друга.

Рифты всегда плохо укладывались в традиционную для «сухопутной» геологии схему, выделявшую два основных типа геологических образований: гигантские материковые платформы и окаймляющие их по краям геосинклинали, узкие линейные структуры, представляющие собой прогибы коры, где скапливаются мощные толщи осадков, сминаемые позднее в складки.

Геосинклинали — зоны неспокойные. Пока они молоды, в них нередко происходят подвижки коры, нарождаются вулканы. И лишь через миллионы лет устанавливается здесь равновесие. Тогда появляются новые прогибы коры. «Сухопутная» геология геосинклиналям традиционно отводила роль главных «возмутителей спокойствия» планеты. В своё время выделение этих зон было воспринято многими специалистами как едва ли не самое крупное открытие геологии за всю её историю. И установление законов рождения, мужания, старения и смерти геосинклиналей иные геологи были готовы приравнять к познанию основных динамических процессов, протекающих в недрах Земли.

Рифты были при таком взгляде исключением из правила. Они, казалось, рассекают континентальные платформы где попало (иногда посередине) и ведут себя явно не по правилам, уже установленным, считавшимся незыблемым.

Но поскольку на суше этих «щелей» было обнаружено немного, то их отнесли к нетипичному феномену, который хотя и не удаётся постичь, но при том вряд ли он способен испортить общую стройную картину.

Когда же на дне океанов была открыта гигантская система этих самых шрамов Земли, воспринимать рифты в роли неких «артистов оригинального жанра» стало невозможно. Постижение их природы само собою выдвинулось в одну из центральных задач науки.

И возникла идея о том, что рифты — каналы связи между мантией и корой. Она получила серьёзное обоснование. Опуская свои драги в области рифтовых долин, одно научно-исследовательское судно за другим стали поднимать с их дна и стен особые зеленоватые образцы пород — гипербазитов. Прежде они не обнаруживались на океанском дне. Мало того, никто и не ожидал их здесь найти.

Несколько зелёных глыб было извлечено со два рифтовой долины в Индийском океане советским океанологом профессором Глебом Борисовичем Удинцевым. Свойства этих образцов детально изучил геохимик Леонид Владимирович Дмитриев. Он пришёл к выводу, что по целому ряду критериев именно такими должны быть ультраосновные породы мантии. Уже одно это исследование сразу же повысило рифты «в геологическом ранге». Вот что писал об этом Удинцев: «Рифтовая зона является областью активного формирования коры особого типа, развивающейся под непосредственным влиянием мантии. Масштаб этого явления значителен по площади и степени преобразования первичной коры. Это даёт основание видеть в рифтовых зонах тектоническую область особого типа, играющую в развитии оболочек Земли роль не меньшую, чем геосинклинальные зоны». Как видим, рифты здесь уже уравнены в правах с геосинклиналями. Но в то же время углублённое их исследование только начиналось.

В дальнейшем зоны рифтовых долин были изучены учёными разных стран столь же внимательно, как изучают тело больного врачи на медосмотре. Все дистанционные методы, которыми располагала два — два с половиной десятилетия назад наука, нашли здесь своё применение.

Было установлено несколько особенностей этих зон. Оказалось, что земная кора в районе рифта чрезвычайно тонка. Толщина её постепенно увеличивается по направлению от рифта к берегу материка. В то же время на дне рифтовых долин практически отсутствует осадочный слой. Осадки начинают встречаться лишь на склонах срединно-океанических хребтов. Мощность их увеличивается по направлению от рифтовых долин к континентам, в непосредственной близости от шельфа толщина слоя осадков достигает семисот метров, а то и километра. Мало того, в этом же направлении отмечается и «старение осадков». То есть на склонах срединно-океанических хребтов они молоды, а чем ближе к окраине океана, тем возраст их становится более солидным. По мере движения от рифта к побережью материка происходит и старение самих базальтов, из которых состоит океаническая кора. Однако даже вблизи материков возраст их не превышает ста пятидесяти миллионов лет, хотя на суше встречаются породы несравненно более древние, которым уже «стукнуло» три миллиарда лет.

Канадский геофизик Дж. Тьюзо Вильсон провёл ещё одно весьма убедительное исследование, также показывающее старение океанического дна в направлении от рифтовой долины к берегу. Он сопоставил возраст островов, расположенных на ложе океана, с их удалением от рифта. И снова вышло чёткое соответствие: чем старше остров, тем дальше он находится от рифта и тем ближе к материку.

Уже одни только эти данные не могли бы не натолкнуть на мысль о том, что под водой океана работает гигантский динамический механизм. Но в пользу этого свидетельствовали и другие факты. Например, термические измерения показали, что поток тепла, идущего из недр в районах рифта, в несколько раз выше, чем в соседних участках океанического дна. И самое достоверное объяснение этому состояло в том, что здесь из глубины поднимается мощный восходящий ток мантийного вещества.

Казалось бы, всего приведённого набора фактов, убеждавшего в существовании на дне океанов единого динамического механизма, совершенно достаточно, чтобы учёные мгновенно, словно магнитные моменты атомов, повернулись бы в сторону идеи дрейфа материков. Ведь как будто ясно, что океанический конвейер не может не быть связан каким-то образом с перемещением по планете участков суши. Потому вроде бы сам собой напрашивается вывод о том, что континенты подвижны, и весь спор должен, значит, свестись к обсуждению деталей дрейфа.

Однако реальная картина научной жизни оказалась куда более пёстрой. И самое интересное, что даже в стане тех, кто своими руками и своей мыслью за короткий срок добыл великое множество новых сведений об океаническом дне, тоже не было единства.

Показательно в этом отношении свидетельство известного французского учёного Ксавье Ле Пишона, ставшего с конца шестидесятых годов заметной фигурой в стане мобилистов. В 1973–1974 годах Ле Пишон одним из первых спустился в специальном аппарате на дно рифта и непосредственно изучил его природу. А за полтора десятка лет до этого, в 1959 году, Ле Пишон, ещё совсем молодой исследователь, предпринял путешествие за океан, чтобы пройти стажировку в США, в Ламонтской обсерватории, которая считалась тогда самым авторитетным научным учреждением, специализировавшимся на исследовании морского дна.

С восторгом описывает Ле Пишон стиль жизни обсерватории, её сотрудников, фанатично преданных науке, проводивших в океане больше времени, чем на берегу. Немало тёплых слов посвящает он ламонтскому патриарху Морису Юингу, широкоплечему, богатырского роста человеку, румяное лицо которого обрамляла белая грива, неутомимому труженику, чей рабочий день продолжался с 7 утра до 11 вечера. Отмечает Ле Пишон и большие заслуги перед наукой одного из помощников Юинга — Брюса Хизена, вместе со своей сотрудницей Мэри Тарп впервые составившего карты подводного рельефа со срединными хребтами и рифтами. Однако французский исследователь с невольным сочувствием пишет, что найти «ключ к познанию строения океанского дна» этим людям не было дано. Почему? Ле Пишон отвечает так: «…Все они оказались в стороне от идей мобилизма… Концепция постоянства океанических бассейнов превратилась у них в догму, которую они отказывались пересматривать. „Док“ Юинг, когда с ним заговаривали о подвижности материков, отвечал: „Вы-то хотя бы не верите этим глупостям? Океан куда сложнее, чем о нём думают“».

Впрочем, Морис Юинг, по всей видимости, не был слишком занят теоретическими неувязками. В то время руководителя ламонтцев более всего заботил сбор информации о расположении рифтовых долин. Ради этого он, вымеряя верёвочкой на огромном глобусе расстояния от одного края океана до другого, разрабатывал новые маршруты своей «Вимы». К 1975 году это судно-труженик прошло по океанам свыше миллиона миль (это более сорока шести земных экваторов!), постоянно промеряя дно на всём протяжении своего пути. Оно выполнило замысел ламонтского патриарха — обозначило контуры срединно-океанических хребтов и рифтовых долин на огромном протяжении.

По-иному смотрел на дело Брюс Хизен, верный помощник Юинга с первых рейсов «Вимы». Ему не терпелось объединить горы полученной информации общей концепцией. Но к мобилизму Хизен относился столь же отрицательно, как и его шеф. Это создавало весьма сложную ситуацию — надо было увязать явно противоречащие друг другу факты: океаническое дно, как тогда выражались, расползается, растёт, а материки при этом неподвижно стоят на своих местах.

И тут будто специально в помощь Брюсу Хизену геолог Кэри из далёкой Тасмании попытался возродить не раз смутно высказанную прежде гипотезу расширения Земли. Суть её Ле Пишон излагает весьма эффектно: «Землю можно сравнить с надуваемым мячом, материковая поверхность которого, не будучи эластичной, разрывается. Вначале всю поверхность земного шара занимали материки. Постепенно с увеличением её площади в два, а то и в три раза, образовались океаны».

Сравнить Землю можно, конечно, в принципе с чем угодно, однако для этого нужно иметь хоть какие-то основания. Тасманский геолог и его последователи таких оснований не имели.

Потому многие специалисты быстро почуяли, что от нового представления веет духом геологических фантазий прошлого, которые явно не соответствуют уровню науки второй половины двадцатого века.

Однако Брюс Хизен подхватил гипотезу расширения Земли, вероятно, увидев в ней чуть ли не единственную возможность примирить новые сведения об океаническом дне с полюбившимся ламонтцам фиксизмом. Для этого он несколько переиначил построения тасманского коллеги. По гипотезе Хизена расширение Земли началось примерно двести миллионов лет назад. При этом единая материковая кора разорвалась. Из трещин стала поступать магма. Застывая, она создавала базальтовый слой более тяжёлый, чем материковая кора, оттого-то это новое образование располагалось ниже уровня континентов. Изначальная трещина — рифт — в результате расширения Земли всё далее отползала от континентов.

Конструкция имела одно несомненное достоинство — она объясняла, почему океанское дно вблизи материка наиболее древнее, постепенно молодеет по направлению к рифту. Но её несовершенство быстро обратило на себя внимание специалистов, причём обеих партий: и тех, кто твёрдо стоял за неподвижные материки, и сторонников дрейфа.

В. В. Белоусов понял, что меры, принятые Брюсом Хизеном, не достаточны для того, чтобы изгнать из науки мобилизм. Потому гипотезу расширения он не принял: «Поскольку расстояния между материками различны, а Земля сохранила сферическую форму, современное размещение материков не могло осуществиться без их относительного горизонтального перемещения. Тем самым мы возвращаемся к предыдущей гипотезе (дрейфа. — И. Д.) со всеми её противоречиями».

Столь же негативной была и реакция физиков, не принимавших участия в распрях мобилистов и фиксистов. Они вполне резонно заметили, что гипотеза Хизена выглядит весьма искусственно. Ибо невозможно изобрести причину, способную заставить нашу планету, представлявшую собой (согласно Хизену) сравнительно небольшой шарик в течение четырёх с лишним миллиардов лет, вдруг в последние двести миллионов лет начать пухнуть, словно надуваемый мяч.

Позднее принципиальная невозможность столь резкого «потолщения» планеты была доказана ещё более строго сторонниками мобилизма. Их концепция Хизена не устраивала с самого начала, ибо тот «вынужденный дрейф», к которому она привела вопреки воле её создателя, был слишком мал и не давал объяснения множеству фактов, получивших трактовку ещё в вегенеровском варианте.

Об учёном, совершившем очень важный для развития науки шаг (впервые попытался соединить добытые наукой в пятидесятые годы сведения об океанском дне с мобилизмом), американце Гарри Хессе, тот же Ле Пишон пишет: «Основы новой динамической модели Земли заложил в 1960 году заведующий кафедрой геологии Принстонского университета Гарри Хесс. Маленького роста, с яйцевидной головой и с намёком на усы, под которыми из уголка губ свисала сигарета, — он никак не походил на человека, избранного Вашингтоном для проведения специальной научной программы США. Но это был человек, одержимый страстью — узнать сокровенные тайны динамики Земли… Он много времени посвятил изучению глубоководных впадин. Он был убеждён, что именно они играют решающую роль в этой динамике. Не довольствуясь работой только в океанах (что позволило ему стать адмиралом военно-морских сил США), он пытался также установить историю возникновения горного пояса на Антильской дуге. Он был уверен, что обнаружил здесь признаки, позволяющие определить природу мантии, и проникся убеждением, что океаническая кора представляет собой изменённую мантию».

Те районы дна, которые приковали к себе внимание Хесса, — подножия островных дуг, а также недра Земли, расположенные под ними, — то и дело вызывали интерес у людей науки ещё с сороковых годов. Да иначе и не могло быть. Ибо здесь фиксировались очаги многих крупных землетрясений. В этом смысле они имели сходство с рифтами, но лишь некоторое. Отличие же было принципиальным. Все землетрясения, эпицентры которых фиксировались в рифтах, относились к одному типу — мелкофокусные: истинные очаги их находились сравнительно близко от земной поверхности — всего в десяти-двадцати километрах. В районах островных дуг курильского или японского типа, помимо очень мелкофокусных землетрясений, находились очаги и глубокофокусных, фиксируемых в куда более низких горизонтах, на глубинах двести — семьсот километров. Причём когда данные о местоположении очагов глубокофокусных землетрясений были нанесены на схематический разрез земных недр, выяснилась весьма интересная закономерность. Очаги располагались не на одной вертикали, но концентрировались на наклонной плоскости, как бы уходящей с поверхности Земли перед островной дугой (с той её стороны, которая была обращена к океану), а затем соскальзывающей в глубины под сами острова. Эти зоны были выделены японским сейсмологом К. Вадати, в их изучение внесли весомый вклад советский геолог академик А. Н. Заварицкий и американский сейсмолог X. Беньоф.

Гарри Хесс в своей гипотезе придал наклонным зонам, уходящим под островные дуги, очень важное значение. По его представлениям выходило, что на дне океана работает своеобразный эскалатор. Началом его служат рифтовые долины, где из выливающегося на поверхность вещества мантии формируется базальтовая океаническая кора. А кончается экскалатор как раз в зонах Вадати–Заварицкого–Беньофа, где происходит обратный процесс: блоки коры погружаются в глубины. В тех же океанах, где нет наклонных зон этого типа, движение базальтовой коры приводит к раздвижению материков, отчего площадь океанского дна увеличивается.

Хотя Гарри Хесс с присущим ему юмором именовал свою гипотезу «эссе из области геопоэзии», однако, как выяснилось позднее, немалая доля истины им была ухвачена. Правда, пока речь шла лишь о процессах, происходящих на дне океана, формирование лика континентов не затрагивалось построениями адмирала.

Однако важное достоинство новой модели состояло ещё и в том, что согласно ей в дрейф был втянут гораздо более мощный слой «земной тверди», нежели в гипотезе Вегенера. Представление «отца мобилизма» о том, что материки плывут по океанской коре, словно айсберги столовой формы по поверхности моря, явно не проходило. Родилась идея о перемещениях всей земной коры (позднее стало ясно, что и верхней части мантии) по лежащим ниже слоям.

Гарри Хесс сделал попытку ответить и на трудный для мобилизма вопрос о механизме дрейфа. В этом он объявил себя последователем концепции Артура Холмса, о работах которого, выполненных в конце двадцатых — начале тридцатых годов, и о том, что его «геологическое нутро» не мирилось с идеей дрейфа, уже поминалось. Хесс писал: «Уже давно Холмс высказал предположение о том, что деформации земной коры следует относить за счёт конвекционных течений в мантиях. Однако эта гипотеза не нашла широкого признания у геологов и геофизиков. Если же её принять, то можно создать вполне приемлемую схему развития океанских бассейнов…»

Годом позже Хесса с гипотезой, очень похожей на «эссе из геопоэзии», выступил его соотечественник Роберт Дитц. Правда, его публикация в английском журнале «Нейчур» была подана в более категоричных тонах, с претензией на то, что автором выдвигается истина «в последней инстанции». Но геологи и геофизики, склонявшиеся к мобилизму, легко простили Дитцу его претензии. Идея «эскалатора» на дне океапа была подкреплена в новом труде дополнительной аргументацией.

С этого момепта развитие мобилистских представлений обретает как бы дополнительное ускорение.

В 1963 году представление об «эскалаторе» получает столь любимое учёными «независимое подтверждение». Его дают геомагнитные исследования.

Проведены они были в Индийском океане двумя английскими геофизиками, сотрудниками Кембриджского университета — Фредериком Вайном и Драммондом Мэтьюзом во время экспедиции на научно-исследовательском судне «Оуэн». Изучая магнитные свойства океанской коры, англичане обнаружили на дне линейные магнитные аномалии, строго вытянувшиеся параллельно одна другой по обе стороны рифта. Соседние аномалии отличались знаком. В одной фиксировалась прямая намагниченность, то есть соответствующая направлению нынешнего магнитного поля, в другой — обратная. Эти серии полос, часто именуемых в научном сленге «зебрами», при сопоставлении их со шкалой инверсий магнитного поля Земли, полученных по другим данным, вполне чётко засвидетельствовали старение дна океана по направлению от рифта к берегам. Существование «зебр» говорило о том, что в рифтах из глубин постоянно изливается базальтовая магма. Когда она застывает, магнитные моменты атомов железа выстраиваются «в затылочек», фиксируя направление магнитного поля Земли своей эпохи. Затем вновь образованное дно отползает от рифта. Происходит новое излияние магмы. И снова в момент её застывания атомы железа фиксируют направление магнитного поля.

Вайн и Мэтьюз показали строгую закономерность: чем древнее возраст аномалии, тем дальше она располагается от рифта и ближе к периферии океана.

Коллега и соотечественник Вайна и Мэтьюза Рональд Мейсон, работавший в Скриппсовском океанографическом институте в США, во время экспедиции на судне «Пайонир» обнаружил в Тихом океане ту же «зебру» магнитных аномалий, вытянутых в меридиональном направлении. Однако попытка проследить «зебру» на большом расстоянии привела к неожиданному наблюдению. В нескольких местах линии аномалий были разорваны, а кое-где два соседних участка дна со следами аномалий оказались смещёнными с запада на восток по отношению друг к другу. Пытаясь объяснить причину смещения, Рональд Мейсон высказал мысль, что магнитные аномалии образовались в этом районе прежде разломов и сдвигов. Поначалу они имели вид «правильной зебры», но затем подвижки коры разорвали её и отнесли отделившиеся «куски шкуры» в разные стороны. Иначе говоря, по мнению Мейсона, ему удалось обнаружить неопровержимые доказательства крупных горизонтальных движений блоков океанской коры.

Суждение это представилось столь серьёзным, что геологическая служба США в самые сжатые сроки организовала аэромагнитную съёмку северо-восточной части Тихого океана. Картина получилась примерно та же, что зафиксировал Мейсон: во многих местах «шкура зебры» оказалась словно бы иссечённой ножевыми разрезами. «Полосатые» участки дна сдвинулись один относительно другого на некоторое расстояние. Как правило, оно не превышало сотню километров. Но в одном месте сдвиг был рекордным — свыше тысячи ста километров.

Открытие Мейсона, став несомненным свидетельством подвижности фрагментов океанской коры, в то же время несколько запутало картину. Выходило так, что эти самые фрагменты дна слишком подвижны: каждый разлом способен заставить их перемещаться в разные стороны. Движение получилось хаотическим, непредсказуемым. Природа же, как не раз убеждались люди науки, «предпочитает» более строгие «типовые проекты».

Возникшие сомнения побудили американского геофизика Линна Сайкса, сотрудника Колумбийского университета, провести тщательные исследования сейсмичности в зоне Срединно-Атлантического хребта. Суть была в том, что многие разломы, обнаруженные Мейсоном, по которым, как он предполагал, двигались относительно друг друга разорванные «куски зебры», оказались непричастными к возникновению землетрясений. Специалистам же представлялось невероятным, что перемещения блоков коры могут происходить без «сейсмических эффектов». Вот тут-то и требовались уточнения.

К тому времени уже было установлено, что рифтовая долина лишь в приближённом описании выглядит единой щелью, протянувшейся по прямой на многие тысячи километров. На самом же деле и срединно-океанические хребты, и сами рифты, так же как и всё дно океана, рассечены разломами на более мелкие фрагменты, и эти фрагменты смещены относительно друг друга. Потому реальный рифт — не прямая, а ломаная полоса, состоящая из множества отрезков. Так вот, Сайкс стал детально изучать сейсмичность и самих фрагментов рифта, и разломов, соединяющих эти фрагменты. Причём он поставил перед собой задачу не только уточнить, где именно располагаются эпицентры землетрясений, но и выяснить, к какого рода подвижкам в земной коре эти землетрясения приводят. В результате было установлено, что эпицентры фиксируются и вдоль узкой осевой зоны срединно-океанического хребта, и вдоль разломов, разрывающих ось. Однако характер землетрясений на этих двух участках оказался различным. Те, чьи эпицентры сосредоточены вдоль оси, приводят лишь к разрывам и обычным сбросам, а вот в зонах разломов проявляются горизонтальные смещения — сдвиги. Причём движутся в этом случае только участки базальтовой коры, расположенные между двумя смежными, со смещёнными друг относительно друга фрагментами рифта, и движутся они в направлениях от оси хребта к окраинам океана. То есть по разные стороны рифта вектор их дрейфа противоположный. На тех же участках разломов, которые расположены вне зоны смещённых фрагментов рифта, эпицентры землетрясений вообще отсутствуют.

Далее к исследованию подключился канадский геофизик Дж. Тьюзо Вильсон, профессор Торонтского университета, тот самый, которому прежде пришло в голову сопоставить возраст островов с их удалённостью от срединно-океанического хребта.

Теперь же Вильсон, осмысливая результаты новых исследований о перемещениях участков океанического дна, увидел здесь важнейший элемент глобального механизма дрейфа. Прежде всего он предложил выделить из этой мозаики те трещины дна океана, в которых сосредоточены эпицентры землетрясений, приводящих к горизонтальному перемещению участков коры. Они были названы Вильсоном «трансформными разломами». Далее он доказал, что те разломы, под которыми не фиксируются очаги землетрясений, к горизонтальным подвижкам коры приводить не могут. А в разрыве «зебры» и смещении её участков повинен иной механизм — не тот, что был предложен Мейсоном.

В отличие от английского коллеги Дж. Тьюзо Вильсон посчитал трещины коры, прошедшие через «зебру», не молодыми, но весьма древними. Аномалии магнитного поля сложились там, где разломы уже существовали. Мало того, сами разломы, по идее Вильсона, формируются только на участках дна между смещёнными фрагментами рифта. Отсюда их обычная приуроченность к многочисленным зигзагам и отсутствие сейсмичности на флангах таких разломов.

Но Вильсон на объяснении этого явления не остановился. Связав воедино многие факты, добытые к тому времени наукой, он выдвинул идею о том, что вся земная кора разбита на крупные плиты, а все геологически активны зоны — рифты, океанские желоба, молодые горные системы — взаимосвязаны между собой. Начинающиеся в зонах трансформных разломов горизонтальные смещения коры приводят в конечном счёте к передвижению гигантских литосферных плит. Так выглядел «черновой набросок» новой глобальной тектоники, или тектоники литосферных плит, современного варианта мобилизма.

Вторая половина шестидесятых годов — начало семидесятых в истории неомобилизма — это период уточнения ряда положений новой глобальной тектоники.

Английский геофизик Е. Буллард в то время впервые с помощью ЭВМ пытается установить положение континентов в прошлые эпохи по сходству очертания их берегов.

Американец Джейсон Морган строит геометрическую модель новой глобальной тектоники. Улучшенный её вариант создаёт англичанин Дэн Маккензи. Наконец, француз Ле Пишон распространяет эту модель на всю земную поверхность. В результате определены наиболее крупные литосферные плиты Земли, теоретически рассчитаны основные параметры их движения по поверхности планеты.

В 1970 году английский геолог Дж. Дьюи впервые показывает, как выглядит с позиций новой концепции развитие геосинклиналей и образование горных поясов Земли. Несколькими годами позднее японские учёные А. Миясиро, а затем С. Уеда, внимательно изучив зоны, где по предположению одна литосферная плита пододвигается под другую, устанавливают целый ряд важных закономерностей, связанных с этим процессом.

С 1968 года выходит в первое плавание «Гломар-Челленджер», своеобразный гибрид судна и буровой вышки, построенный в США. Оно специально сконструировано для бурения дна в глубинных районах океана. Добываемые с его помощью колонки осадочных пород, а в некоторых районах и самих базальтов, составляющих океаническую кору, позволяют в короткий срок проверить многочисленные суждения теоретиков.

В рифтовые зоны срединно-океанических хребтов один за другим спускаются специальные подводные аппараты исследователей.

Всего за несколько лет учёные узнают о строении дна океана несравненно больше, чем за всю многовековую историю наук о Земле. И новые знания содействуют утверждению неомобилистской концепции.

В 1972 году происходит событие, заставившее несколько по-иному представить весь наш сюжет — судьбу идеи мобилизма. В тот год один из творцов новой глобальной тектоники, англичанин Дэн Маккензи из Кембриджа, оповестил научный мир о своём весьма своеобразном открытии. Маккензи, изучая труды предшественников, так или иначе связанных с идеей дрейфа, обнаружил книгу своего соотечественника Османда Фишера «Физика земной коры», датированную 1889 годом. Эта работа в своё время осталась незамеченной современниками и через несколько десятилетий была совершенно забыта. Маккензи набрёл на книгу случайно. Но знакомство с ней вызвало у кембриджца, а затем у многих его коллег бурную реакцию. В сочинении физика Османда Фишера они обнаружили многие основные положения новой глобальной тектоники. Вот как излагают существо концепции Фишера А. С. Монин и О. Г. Сорохтин в своей работе «Геологическая теория и полезные ископаемые», вышедшей в издательстве «Знание» в 1983 году: «…О. Фишер пришёл к таким правильным выводам: 1) океаническая кора образуется за счёт излияния базальтов из трещин в зонах растяжения, таких, например, как Исландия и осевое «плато» Атлантического океана (т. е. Срединно-Атлантический хребет); 2) по периферии Тихого океана существуют зоны сжатия, вдоль которых океаническое дно опускается под островные дуги и континентальные окраины. Этот-то поддвиг океанической коры под континентальную и приводит к возникновению землетрясений вдоль Тихоокеанского подвижного кольца; 3) движущим механизмом являются конвективные течения подкорового вещества».

Монин и Сорохтин отмечают, что Фишер хоть и предварил в своём труде основные положения новой глобальной тектоники, в том числе верно определил механизм дрейфа, не смог, однако, подкрепить свои выводы вескими доказательствами. В этом смысле ситуация получилась противоположная вегенеровской: Альфред Вегенер привёл немало серьёзных аргументов в пользу мобилизма, но не сумел объяснить механизм дрейфа.

Дальше возникает совсем странная коллизия: оказывается, что Альфред Вегенер в одной из последних своих статей как бы мимоходом, по случайному поводу ссылался на книгу Фишера. Но, по всей видимости, он познакомился с этой работой бегло, «по диагонали», как теперь говорят. Иначе невозможно понять, почему он не увидел, что здесь уже в готовом виде содержался тот раздел концепции, которого так ему не хватало, попытки создать который были так для него мучительны и бесплодны.

С тех пор как Маккензи «вырвал из забвения» книгу Фишера, суждения о том, как пошло бы развитие геологии и геофизики, окажись судьба этого труда более счастливой, неоднократно высказывались современными мобилистами.

Клод Рифо и Ксавье Ле Пишон в своей книге «Экспедиция „Famous“» по этому поводу пишут: «Теперь можно только фантазировать, что произошло бы, согласуй Вегенер свою теорию мобилизма с верной в целом динамической схемой Фишера. Возможно, лет тридцать было бы выиграно».

Мысль французских коллег поддерживают А. С. Монин и О. Г. Сорохтин: «Просто поразительно, как за 70–80 лет до появления основополагающих работ по тектонике литосферных плит была нарисована столь близкая к современной геодинамическая модель развития геологических процессов на Земле. Сейчас приходится только гадать, как пошло бы развитие наук о Земле, если бы современники по заслугам оценили революционные идеи О. Фишера. Однако они слишком опередили свою эпоху, не были восприняты геологической общественностью того времени, оказались надолго и прочно забытыми, и современную геологическую теорию пришлось создавать независимо и заново».

Мой внимательный читатель, должно быть, уже заметил, что в перечне работ учёных, приведших к возрождению мобилизма в пятидесятых — шестидесятых годах нашего века, по большей части упоминаются труды геологов и геофизиков Англии, Франции, США, Канады, Японии. И почти не было названо имён наших соотечественников. Здесь не упущение автора. На первом этапе создания новой глобальной тектоники, действительно, наши учёные довольно прохладно относились к мобилистской концепции. И это не может не вызывать удивления. Ибо вклад советских геологов и геофизиков во многие области мировой науки весом и внушителен.

Размышляя об этой странной ситуации, сложившейся в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов, член-корреспондент АН СССР Виктор Ефимович Хаин пишет: «Советская тектоническая школа издавна отличалась фундаментальностью работ, детальностью проработок, стремилась планомерно вести исследования по широкому фронту проблем. К моменту появления тектоники плит мы возвели прочное здание геотектоники, фундаментом которому служили данные о строении континентальной коры. За рубежом такого здания не имелось, там наблюдался геотектонический вакуум. И, конечно, наши зарубежные коллеги легче восприняли новые веяния…»

Журналист В. Друянов, корреспондент журнала «Знание — сила», пытаясь ответить на тот же вопрос, так передаёт обобщённое суждение по этому поводу группы крупных представителей отечественной науки: «Территория нашей страны разместилась на одной Евроазиатской плите. Естественно, что в поле зрения геологов попадают главным образом внутриплитовые области — как раз те, где горизонтальные перемещения в верхней оболочке земного шара проявляются слабо… Мировоззрение отечественных специалистов, изучающих Землю, формировалось в спокойной тектонической обстановке материка. Следы былых столкновений и расхождений тектонических плит на нём стёрты последующими геологическими событиями, границы между ними залечены, навечно спаяны. Отсюда — и „материковое“ мировоззрение геологов».

Тут ещё и то надо взять в расчёт, что с тридцатых годов падение авторитета вегенеровской концепции во всём мире привело к тому, что отечественным фиксистам удалось убедить научный мир, будто мобилизм похоронен раз и навсегда. В Большой советской энциклопедии (издание второе), седьмой том которой вышел в 1951 году, в статье посвящённой Вегенеру, идее дрейфа выносится жестокий приговор: «Тектонической гипотезой перемещения материков В. пытался объяснить условия возникновения современных континентов и океанов, но гипотеза противоречит основным фактам геологии и большинством исследователей отвергается…» Столь категоричная оценка привела к тому, что раздел о мобилизме был изъят практически из всех вузовских курсов. И несколько молодых поколений геологов и геофизиков вступали в жизнь, попросту не зная о том, что, помимо фиксистской концепции, существует ещё и какая-то другая. Словом, в их распоряжении даже не было «информации к размышлениям».

Учитывая всё это, мы тем более должны воздать честь одному из первых наших мобилистов члену-корреспонденту АНматериковоеСССР Петру Николаевичу Кропоткину, который уже более четверти века выступает активным пропагандистом этой концепции. Кропоткин использовал многочисленные палеонтологические доказательства для обоснования дрейфа материков, осуществлённые им реконструкции убедительно показывали, что за время существования нашей планеты континенты переместились по её поверхности на многие тысячи километров.

С конца шестидесятых годов ряды мобилистов в нашей стране активно пополняются. В то время известный учёный академик Александр Вольдемарович Пейве дал свою трактовку происхождения особых геологических образований — офиолитовых покровов. Ему удалось доказать, что эти покровы, встречающиеся во многих горных поясах суши, представляют собой фрагменты древней океанической коры. Этот вывод позволил ещё до первых удачных попыток бурения на дне океана представить, каково её строение. В то же время магнитолог доктор физико-математических наук Алексей Никитич Храмов на основе палеомагнитных данных осуществил несколько реконструкций, показывающих расположение на планете материков и океанических бассейнов в различные геологические эпохи.

В 1966 году доктор геолого-минералогических наук С. А. Ушаков и член-корреспондент АН СССР В. Е. Хаин, обобщив геологический и геофизический материал по Антарктиде, собранный советскими экспедициями, пришли к выводу, что обособление этого континента от других материков гондванской группы могло произойти лишь в результате его перемещения на солидное расстояние. А несколькими годами позднее тот же С. А. Ушаков обосновал весьма важную для мобилистской концепции идею: он показал, что нарушение изостатического равновесия в районах островных дуг связано с тем, что под эти дуги погружаются плиты океанической коры.

Начало семидесятых годов для многих отечественных геологов и геофизиков становится поворотным моментом — большинство из них убеждаются в принципиальной верности мобилистской концепции, начинают в своих работах использовать её основные положения. То было время, когда неомобилизм переживал как бы второй этап своего развития: многие его положения переосмысливались заново, обретали количественную «составляющую», проходили проверку. И в гигантскую эту работу, приведшую к тому, что одна из тектонических гипотез превратилась в строгую научную теорию, наши соотечественники внесли свою весомую лепту.

Однако вхождение в советскую геологию мобилизма не было «одноактным действом», оно представляло собой весьма сложный процесс, сопровождалось постоянной полемикой с теми, кто по-прежнему отстаивал фиксистскую концепцию.

Приведу один из примеров многолетней дискуссии — обсуждение проблем глобальной плитовой тектоники, которое состоялось в Академии наук СССР более десяти лет назад, как раз тогда, когда концепция приняла примерно тот вид, в каком она была представлена в предыдущей главе.

Обсуждение это стало одним из центральных вопросов повестки дня научной сессии общего собрания отделения геологии, геофизики и геохимии АН СССР в феврале 1972 года, и результаты его отражены с протокольной точностью в публикации «Известий Академии наук СССР. Физика Земли» (1972, № 9), которой мы и воспользуемся как свидетельством надёжным и основательным.

Думается, близкий к тексту пересказ этого обсуждения позволит читателю увидеть смысл и суть разногласий между двумя концепциями.

Открывая дискуссию, действительный член АН СССР Владимир Иванович Смирнов, академик-секретарь отделения, отметил, что концепция тектоники плит вызвала большой интерес у геологов всего мира. И хотя мнения о ней высказываются разные, бесспорно, что тектоника плит — мощное научное течение. «Мы не можем стоять в стороне от него, — продолжил академик-секретарь, — и наша обязанность состоит в том, чтобы обсудить состояние науки в этой области. Если возможно — определить наше отношение к нему».

Далее участники обсуждения заслушивают три доклада, с которыми выступили члены-корреспонденты Академии наук СССР В. Е. Хаин, П. Н. Кропоткин, В. В. Белоусов.

Состав докладчиков подобран явно не случайно. Виктор Ефимович Хаин — последовательный мобилист. Многие его работы поддерживают и развивают концепцию глобальной тектоники. Пётр Николаевич Кропоткин — тоже, как мы помним, давний сторонник Вегенера, однако он как раз незадолго перед обсуждением выступил с работой, где трактовка новых фактов, добытых наукой, заметно отличается от той, что придерживаются сторонники тектоники плит, — это особый вариант неомобилизма.

Наконец, третий докладчик — Владимир Владимирович Белоусов нам уже также известен — «главный фиксист», принципиальный враг идеи дрейфа в любом её виде.

То есть представлены все основные воззрения, их сторонники имеют возможность полно и глубоко очертить свой взгляд на проблему.

Хаин начинает свой доклад с краткого экскурса в ближнюю историю. Он напоминает, что в тридцатых — пятидесятых годах большинство советских и зарубежных тектонистов твёрдо стояли на позициях фиксизма, были убеждены, что ведущую роль в тектонической жизни планеты играют вертикальные движения. «Открытие явления остаточной намагниченности пород, — продолжил далее докладчик, — широкое развитие палеомагнитных исследований, а также установление мировой системы океанических хребтов позволило Г. X. Хессу и Р. С. Дитцу в 1961–1962 гг. сформулировать гипотезу расширения океанского дна, в дальнейшем обобщённую до охвата всего земного шара и получившую название «тектоники плит», или «новой глобальной тектоники». Исследования в данном направлении в настоящее время (то есть до начала семидесятых годов. — И. Д.) занимают первое место в зарубежной геологической тематике… Хотя несомненно, что в быстром успехе новой глобальной тектоники есть существенная доля сенсации и моды, главной причиной её распространения всё же явилось то, что эта гипотеза наиболее полно и удачно обобщила новую, преимущественно геофизическую, информацию о строении дна океанов… Данные глубоководного океанического бурения также подтвердили прогнозы авторов гипотезы. Успехи в изучении дна океанов привели к пересмотру теории геосинклиналей. Новая гипотеза стала избавляться от своей первоначальной односторонней океано-геофизической ориентации и обрастать континентально-геологической плотью».

Далее Ханн излагает оформившуюся к тому времени концепцию «тектоники плит», в которой выделяет несколько основных положений.

Первое состоит в том, что земная кора и верхняя часть мантии составляют относительно жёсткую и хрупкую литосферу. Ниже её находится слой более вязкого и более пластичного вещества, получившего в науке название «астеносфера». Термин этот происходит от греческого astenés — слабый, то есть в данном случае его можно перевести на русский так: слабая оболочка.

Второе положение характеризует «соотношение сил» в литосфере. Суть в том, что литосфера разделена на небольшое количество плит, структур инертных. Те же зоны, где в основном проявляется геологическая активность: сейсмическая, тектоническая, вулканическая, — располагаются вдоль границ этих плит. Сами плиты смещаются друг относительно друга в горизонтальном направлении. Они расходятся в рифтовых долинах. Пододвигаются друг под друга в районах островных дуг. Наползают (или, как принято говорить в науке, надвигаются) одна на другую или скользят одпа вдоль другой.

Третье положение касается рифтовых зон срединно-океанических хребтов. Здесь поднимается из астеносферы разогретое вещество мантии, из которого выплавляется базальт, заполняющий рифты. При остывании пород, содержащих железо, магнитные моменты атомов принимают направление, которое имеет в данный момент магнитное поле планеты. Если ко времени раскрытия новой рифтовой трещины, рассекающей земную кору, и поступления из глубин новой порции вещества произойдёт инверсия магнитного поля Земли, то такая перемена отразится и на ориентировке магнитных моментов атомов железа. Эти постоянно происходящие процессы дают возможность датировать линейные магнитные аномалии, обнаруженные на океанском дне вдоль срединных хребтов, и тем самым восстанавливать историю «раскрытия» современных океанов. По ним удаётся установить, что участки коры продвигаются от рифтовых долин по направлению к периферии океана со скоростью несколько сантиметров в год.

Хаин отметил, что этот круг построений, входящих в тектонику плит, подтверждён результатами глубоководного бурения, ибо возраст пород в нижней части осадочного слоя (который должен соответствовать возрасту коренных пород дна, лежащих непосредственно под осадками) оказался в подавляющем большинстве случаев именно таким, каким и был предсказан при сопоставлении сведений об океанических магнитных аномалиях с данными об эпохах инверсий магнитного поля Земли.

Четвёртое положение новой глобальной тектоники состоит в том, что любые перемещения литосферной плиты могут быть описаны её вращением вокруг оси, проходящей через центр Земли, и некую точку на её поверхности, именуемую полюсом вращения плиты. Это так называемая теорема Эйлера, доказанная ещё в XVIII веке и позволившая два столетия спустя рассчитать движение литосферных плит по поверхности планеты.

Пятое положение гласит: расширение дна океанов в районах рифтов компенсируется пододвиганием коры в глубины мантии в районах островных дуг, где фиксируются сверхглубинные наклонные разломы литосферы.

Шестое положение глобальной тектоники — предположительное описание «мотора», перемещающего блоки коры, каким он представлялся в начале семидесятых годов. Вот как излагает этот момент Хаин: «Допускается, что под рифтовыми зонами срединно-океанических хребтов располагаются восходящие ветви конвекционных течений в мантии, генерируемые теплом радиоактивного распада, а под глубоководными желобами — нисходящие. На своих горизонтальных отрезках конвекционные течения увлекают с собой плиты новообразованной океанической коры, которые перемещаются к местам своего уничтожения в зонах всасывания. Подтверждением существования конвекционных течений в мантии считается картина распределения теплового потока на поверхности Земли и особенно глобальных гравитационных аномалий».

Докладчик подчёркивает, что с помощью новой теории удалось реконструировать историю формирования многих районов земного шара в течение длительного времени, иногда свыше полутора миллиардов лет. Причём эти результаты, полученные на основе данных палеотектоники и палеогеографии, подтверждаются целой серией палеогеологических аргументов, «восходящих ещё к эпохе Вегенера, но ныне получивших дополнительное обоснование (сходство контуров континентов, ныне разделённых «молодыми» океанами, сходство их геологического строения и развития, особенно чёткое для гондванской группы континентов, включая Антарктиду, существование коренных различий между континентальной и океанической корой и ряд других)».

Далее Хаин отметил несколько особо важных достоинств неомобилистской теории: «1) концепция новой глобальной тектоники даёт наиболее полное, простое и изящное объяснение весьма разнообразных фактов, описываемых геологией, геофизикой и даже геохимией; 2) гипотеза удачно объединяет в единую динамическую модель тектонические движения и эндогенпые процессы (то есть процессы, происходящие в глубинах планеты. — И. Д.), установив их связь в глобальном масштабе; 3) гипотеза, опираясь на исследования современных океанов, представляет блестящий пример использования в тектонике метода актуализма (сравнительно-исторический метод в геологии, предложенный ещё в первой половине XIX века уже знакомым нам англичанином Чарльзом Лайелем; суть его в том, что по современным геологическим процессам воссоздается картина аналогичных процессов далёкого прошлого. — И. Д.): 4) на основе гипотезы делаются прогнозы, поддающиеся экспериментальной проверке… 5) гипотеза является синтезом предшествующих тектонических гипотез и представлений».

Окончательный вывод докладчика таков: «Гипотеза новой глобальной тектоники… обладает совершенно очевидными преимуществами перед другими современными тектоническими гипотезами и вследствие этого заслуживает дальнейшей разработки, открывая, в частности, новые пути изучения условий образования полезных ископаемых — рудных, нефтяных, газовых». В связи с этим Хаин считает необходимым расширить исследования, связанные с совершенствованием концепции тектоники плит. Она обещает стать основой общей теории процессов, происходящих в глубинах планеты. К этому делу должны быть подключены представители практически всех наук о Земле.

Второй докладчик — член-корреспондент АН СССР П. Н. Кропоткин — отмечает в начале своего выступления, что современный мобилизм впитал в себя всё наиболее ценное из классических фиксистских схем. Он обращает внимание на трактовку мобилистами зон сжатия и растяжения земной коры, существование которых установлено достаточно точно. Эти зоны Кропоткин рассматривает как результаты периодических изменений радиуса Земли, которая то уменьшается, то увеличивается в размерах. В данном вопросе его воззрения опираются на так называемую пульсационную гипотезу, которую развивали в своих трудах многие геологи, в том числе и наш соотечественник академик В. А. Обручев. Сам же Кропоткин считает, синтез неомобилизма и пульсационных представлений должен оказаться чрезвычайно полезным. Возможно, именно пульсации земного шара приводят к возникновению подкоровых течений, усиливаемых затем тепловой конвекцией вещества мантии, а также его гравитационным разделением, при котором железо опускается в ядро.

Стоит принять этот механизм, и перемещение блоков коры станет его неизбежным следствием. «Если развернуть складки альпийского пояса, — сказал Кропоткин, — мы получим только в неогене (период, начавшийся двадцать пять миллионов лет назад — И. Д.) сокращение земной поверхности на 15 миллионов квадратных километров. Очевидно, это сокращение земного шара где-то компенсировалось. А компенсировалось оно в зоне рифтов, откуда геометрически вытекает движение плит».

Однако ряд построений сторонников глобальной тектоники представляется докладчику излишне схематичным. В то же время Кропоткин считает, что суждение Вегенера о существовании единого материка Пангея или двух материков, как считали его некоторые последователи (Лавразии и Гондваны), напрасно оставлено без внимания неомобилистами. Если дополнить глобальную тектонику идеей о материках как областях сжатия, а об океанах как областях растяжения (следуя пульсационной гипотезе), то результаты исследований, проведённых разными методами, дают очень схожие результаты. «Таким образом, — отметил докладчик, — представления, которые я развиваю, ближе к классическому мобилизму, выросшему на базе исследований Вегенера и других».

В конце своего выступления Кропоткин выразил уверенность, что геологическая наука, преодолев нынешний рубеж, полностью примет мобилистскую концепцию в том из её вариантов, который окажется наиболее убедительным.

В. В. Белоусов назвал свой доклад «Тектоморфизм Земли. Идеи и реальность». Сложный термин «тектоморфизм» понимать надо так — строение земной коры и механизм основных динамических процессов, в ней происходящих. Противопоставление же реальности идеям сразу подчёркивает полемический характер выступления.

«Хотя океанами и покрыты 2/3 поверхности земного шара, — сказал Белоусов в начале доклада, — самые древние геологические документы, найденные в океане, не выходят за пределы 150 миллионов лет, а на материках известны объекты с возрастом в 3,5 миллиарда лет… и для установлений длительных закономерностей развития Земли мы должны прежде всего обратиться к материкам».

Материки, по мнению докладчика, однозначно свидетельствуют о том, что все основные движения коры — вертикальные: подъём её в одних местах, опускание в других. Какой из этих процессов преобладает, зависит от степени проницаемости коры, то есть от возможности проникновения через неё поступающей из глубин магмы. Именно по этому критерию выделяются два типа континентальных образований — геосинклинали и древние платформы, а также рифты.

Те участки земной коры, которые насыщены большим количеством пород магматического происхождения, обладают «тенденцией к опусканию», в то время как в противоположном случае участок коры стремится подняться. Геосинклинали — это зоны, особенно активные в смысле именно вертикальных движений. Здесь поднимается из глубин магма, создающая в процессе переработки базальтовую кору океанического типа, из-за чего и рождается впечатление, что «геосинклинально-инверсионный комплекс возникает на океанической коре».

Развитие внутренних (эндогенных) процессов «подчиняется определённому ритму, и можно говорить об эндогенных циклах продолжительностью около 200 миллионов лет каждый. В основе этой ритмичности и лежит периодичность самых крупных общих колебательных движений, которые вызывают крупные трансгрессии и регрессии (трансгрессия — наступление моря на сушу в результате опускания суши, поднятия океанического дна или увеличения объёма воды в океанических бассейнах, регрессия — обратный процесс, то есть отступление моря из-за поднятия суши, опускания дна океана или уменьшения объёма воды в его бассейне. — И. Д.), отмечающие начало и конец цикла. Лучше всего они выражены на платформах…»

Далее Белоусов подробно останавливается на том, как в свете этой концепции возникают, развиваются и гибнут геосинклинали, какое это влияние оказывает на континентальные платформы, которые также обладают весьма различным характером в молодом возрасте и тогда, когда получают право именоваться древними.

Докладчик связывает эти события с состоянием астеносферы под разными участками земной коры или, шире, с плотностью верхней мантии. «Под щитами астеносфера выражена слабей и погружена больше всего, а в вулканических зонах, в которых мы можем видеть аналоги древних геосинклиналей, её кровля поднимается под самую подоснову земной коры. Аналогично изменяются и тепловые потоки… Модель тектонического процесса для материков можно представить в следующем виде. Периодические тепловые импульсы приводят к большой подвижности астеносферы, к быстрой инверсии плотностей. Далее процесс развивается в зависимости от проницаемости земной коры… Причину периодических тепловых импульсов мы можем искать в периодическом поступлении материалов в процессе дифференциации земной коры… или в периодическом нагреве мантии движущимися зонами расплава… Следовательно, эндогенные процессы на материках связаны с очень большими глубинами».

Подробно изложив свою концепцию формирования материков, Белоусов перешёл к рассмотрению современных взглядов на развитие ложа океана. Он отметил, что здесь господствует идея «растекания океанского дна». Её обязательный атрибут — перемещение срединных хребтов «со скоростью, равной половинам скоростей растекания дна по обе стороны от него, что придаёт большую искусственность этому построению». Докладчик выразил и своё несогласие с идеей о роли в круговороте вещества подножия островных дуг и глубоководных желобов, где, по мнению сторонников тектоники плит, должно происходить опускание конвективного потока в мантию. Он отметил, что в случае с Алеутским желобом, под который, по утверждениям неомобилистов, «проскользнула» в Беринговом море одна из ветвей срединно-океанического хребта, картина получается крайне запутанной, и сторонникам «тектоники плит» пока не удаётся внести здесь ясность».

Из приведённого противоречивого толкования Белоусов сделал такой вывод: «Я полагаю, что достаточно одного этого примера, чтобы сильно усомниться в правильности интерпретации этой гипотезы природы глубоководных желобов. Представляется, что мы имеем дело с чрезвычайно формальной геометрической моделью, правдоподобный физический механизм которой вряд ли может быть найден». В целом докладчик оценил концепцию новой глобальной тектоники так: «Довольно поспешное обобщение ещё недостаточных данных».

При этом в докладе не были совершенно приняты во внимание сведения, добытые магнитологами на суше, что обычно для сторонников фиксизма: все эти исследования отметаются ими как неосновательные, ибо, по их мнению, само магнитное поле Земли могло в дальние от нас эпохи иметь совсем иной характер. Существует предположение, что в те времена на планете было не два полюса, а множество, то есть Земля была не дипольным магнитом, а мультипольным. И хотя серьёзных обоснований этой гипотезы пока не обнаружено, но фиксисты стоят на своём: раз она не опровергнута, то все магнитные реконструкции доверия не вызывают.

Так же с порога отвергается сторонниками фиксизма и вся обойма сведений, собранных зоогеографами и палеонтологами, значительно пополненная со времён Вегенера. А факты здесь явно свидетельствуют, что объяснить распространение многих видов животных на планете в наш век и в удалённые от нас эпохи невозможно, если считать, что материки никогда не соприкасались друг с другом. Фиксисты заявляют, что такого рода суждения недостаточно обоснованны и брать их в расчёт — значит, только сильнее запутывать и без того запутанную ситуацию…

Излагая же собственный взгляд на процессы формирования океанских бассейнов, Белоусов сказал: «Я продолжаю думать, что наиболее реалистическое объяснение того, что происходит в океане, — это базификация океанской коры, занимавшей ранее большую площадь, чем сейчас». То есть перед нами традиционная фиксистская схема. Материки занимали раньше если не весь земной шар, то значительную его часть. Потом часть из них, «пропитавшись» поступившим из глубин веществом мантии, «отяжелела» и утонула — погрузилась в более лёгкое вещество нижней оболочки, а «останцы» были залиты новыми порциями базальтовой магмы, составляющей ныне молодую океаническую кору.

Белоусов попытался дать представление, так сказать, о психологической подоплёке популярности неомобилизма. Он отметил, что разработанный как раз в то время грандиозный международный проект изучения верхней мантии привлёк к исследованию Земли новых специалистов из точных и экспериментальных наук. «В этом смысле революция в науке о Земле совершилась, — отметил докладчик, — и её надо оценить положительно. Однако пришедшие совершенно новые люди, недостаточно знакомые с достижениями континентальной геологии, начали всё сызнова, со стороны океана, а геологи не были подготовлены к разговору в этой области». Белоусов убеждён, что нынешняя ситуация временная, проходящая, он смотрит в будущее оптимистически: «Всё придёт в порму, но для ускорения этого процесса нужна планомерная работа… Необходим взгляд на океан со стороны материка, а не только на материки со стороны океана… Теория Земли будет создана на основе равноправного объединения континентальной и океанической науки, и нет оснований, чтобы геологи отказывались от своих фактов, достижений и полноты наблюдений ради значительно более схематичных и неоднозначных данных океанологической науки».

Затем начинается обсуждение докладов. В нём приняли участие пятнадцать человек. Из них лишь двое высказали принципиальное несогласие с мобилистской концепцией, но это уже были не «отметания с порога», а разговор о том, что факты, связанные с узкой специальностью выступающих, не встраиваются в представление о горизонтальных движениях.

Остальные тринадцать участников обсуждения признали основные мобилистские идеи, хотя почти все отмечали некоторые недостатки тогдашнего варианта тектоники плит. Известный советский учёный академик А. В. Пейве дал этому направлению такую оценку: «Концепция глобальной тектоники представляет собой выдающееся научное обобщение, и её значение никоим образом нельзя отрицать, хотя эта концепция ещё несовершенна и схематична, особенно в геологической части… Большее внимание следует уделить изучению проблем глобальной тектоники в вузах, поскольку наши геологи, воспитанные в фиксистском духе, часто не могут разобраться в геологическом строении районов, где проявляются горизонтальные движения».

Академик А. Л. Яншин подчеркнул, что наличие крупных горизонтальных перемещений коры сегодня уже доказано. Однако, по его мнению, ещё не решён вопрос о происхождении коры во внутренних и некоторых прибрежных морях. Это суждение поддержала член-корреспондент АН СССР Е. А. Радкевич.

Некоторые выступающие говорили о своих результатах, удачно вписывающихся в концепцию тектоники плит. Почти все выражали надежду, что исследование дна океана, окраинных и внутренних морей прояснят те части концепции, которые в тот момент представлялись наименее разработанными.

Для нас интересна краткая речь «младшего по званию» из учёных, принявших участие в той дискуссии, тогда ещё кандидата наук О. Г. Сорохтина (причём единственного кандидата, все другие были академики, члены-корреспонденты, доктора наук). Сорохтин отметил, что любая современная гипотеза должна быть в первую очередь количественной и удовлетворять законам физики. На его взгляд, эти черты отличают концепцию глобальной тектоники. Даже её наименее убедительные части могут быть также дополнены со временем количественными представлениями. Он высказал мнение, что дальнейшее становление концепции пойдёт именно этим путём.

Общее собрание отделения геологии, геофизики и геохимии АН СССР приняло по результатам дискуссии решение, которое обязало ряд академических институтов более широко развернуть исследования проблем тектоники, уделить большее внимание задачам, связанным с созданием единой теории тектонических процессов.

Итак, перед нами ещё одно свидетельство того, как постепенно мобилизм занимает лидирующее положение в науке. Однако давайте попытаемся более конкретно представить, что же в своё время, десять—двенадцать лет назад, давало возможность сторонникам противоположного направления — фиксизма — по-прежнему считать свои суждения обоснованными, а мобилистские конструкции объявлять умозрительными схемами. Для этого стоит более подробно рассказать о сути фиксистских взглядов — в прежнем нашем повествовании о них поминалось вскользь. Наш пересказ доклада Белоусова, боюсь, полной ясности не дал.

Название своё фиксизм получил по главной идее концепции — развитие рельефа Земли никогда не было связано со значительными горизонтальными перемещениями коры, материки с мест своих не сдвигались, их положение зафиксировано с самых далёких времён.

Континентальная кора представляет собой затвердевшую «пену» из наиболее лёгких пород, возникшую при разделении вещества древней планеты. Поскольку разделение проходило повсеместно, то и гранитный слой равномерно покрывал всю поверхность Земли. Затем по разломам, образовавшимся в этой коре, стали подниматься из мантии тяжёлые породы, расплавленные в результате радиоактивного разогрева. Они раздробили прежде единую кору на отдельные блоки, и те из них, на долю которых выпала особенно солидная порция вещества глубин, постепенно столь отяжелели, что стали погружаться в полегчавшие верхние слои мантии, пока вовсе не утонули в ней. А так как недра планеты были весьма горячи, то «утопленники» растворились. Погрузившихся блоков было изрядное количество, примерно вдвое больше, чем уцелевших, ибо уцелевшие — это и есть современные континенты, а на месте утонувших ныне плещется Мировой океан, занимающий семьдесят один процент поверхности планеты. Впрочем, конечно, океаны появились не вдруг. Они, но мнению фиксистов, образовались после того, как в гигантские котловины, возникшие на месте провалов изначальной коры, стали поступать из глубин громадные порции магмы. При её застывании сформировалась океаническая базальтовая кора и выделилось великое множество паров, которые после конденсации превратились в воду Мирового океана.

Надо сказать, что под флагом фиксизма никогда не собиралось единое могучее войско. Многим специалистам всегда казалось, что концепция эта в избытке содержит произвольные допущения. Ну, скажем, две трети начальной коры утонули в мантии. Для этого нужно, чтобы их покрыл слой тяжёлых глубинных пород толщиной в несколько десятков километров, между тем породы эти сравнительно редко встречаются на поверхности нынешних континентов. Все эти толстенные глыбы-«утопленники», вовсе не похожие на воск, должны были ещё в мантии растопиться. Но глубины трудно представить в виде столь мощной мартеновской печи — источники тепла, обнаруженные здесь, были для такого дела явно слабоваты.

Впрочем, фиксисты всегда подчёркивали свою чисто континентальную «родословную», объявляли себя во всевозможных дискуссиях полномочными представителями старой доброй материковой геологии, именно той самой, что недавно была вооружена только геологическим молотком да парой крепких ботинок. На эту особенность делал упор в своём докладе и Белоусов. Потому некоторые неувязки в океанской теме снисходительно настроенные учёные готовы были им простить. Однако и само право фиксизма быть единоличным представителем того направления науки, что изучало сушу, постоянно подвергалось сомнению. Ибо в своих попытках объяснить такие загадки материков, как разбросанные весьма далеко друг от друга следы оледенений в Южном полушарии или сходство окраин континентов, разделённых океанами, фиксисты практически не добавили ничего нового по сравнению с теми соображениями, что высказали сторонники «мостов суши». А ведь мы помним, Альфред Вегенер весьма убедительно показал, сколь неосновательны в этих вопросах суждения «мостовиков». Он же ввёл в науку ещё одно жёсткое требование: всякая теория, берущаяся объяснить формирование лика Земли, должна представить объяснение данным о расселении по планете различных видов животных в давние эпохи и ныне.

Мало того, как мы уже поминали, фиксисты позднее смело отбросили результаты исследований палеомагнитологов на суше, сочтя их выводы недостаточно обоснованными.

Как говорится, куда ни кинь — повсюду клин: изъянов в этой концепции с самого начала обнаружилось великое множество. Но чем же в таком случае фиксизм смог завоевать многие умы в момент своего рождения на свет? Почему и ныне находит сторонников?

Думается, здесь едва ли не главное — психологическая подоплёка. Наука лишь «из прекрасного далёка» выглядит строго рациональной, управляемой одними законами логики. Таков характер её идеальной продукции. Сама же эта сфера деятельности, как и прочие, подвержена всем оттенкам эмоций. И думается, именно эмоции-то и определили успех фиксизма, хотя, конечно, его сторонники вряд ли об этом подозревали. Мало того, думаю, всеми путями попытаются отвергнуть такое суждение.

Дело же, представляется, было так. Взлёт популярности идеи дрейфа в первое десятилетие после выхода книги Вегенера породил самые смелые надежды в научных кругах. Иные специалисты явно поверили, что на сей раз формирование лика Земли получило полное и вечное объяснение. То был взрыв положительных эмоций. Когда же столь больших надежд мобилизм не оправдал, многие очень рассердились на него. На этом-то фоне отрицательных эмоций и выросло течение, главным в котором был полный отказ от всякого рода горизонтальных движений. По сути дела, именно вот такая решительность в отвержении прежнего властителя дум всегда была в этом течении главной. Зеркальная противоположность мобилизму породила и само странно звучащее его имя. Ведь слово «фиксизм» только и обретает смысл как антоним мобилизму, оно как бы сразу ставит сторонников направления в позу людей, обороняющихся от приверженцев идеи дрейфа. Вне этой антитезы странно было бы именовать так специалистов, отстаивающих приоритет вертикальных движений земной коры. Их логичнее было бы назвать «вертикалистами». Однако вошёл в оборот именно термин «фиксизм», как бы уполномоченный заявить: в нашей концепции материки уж во всяком случае по планете не бродят.

Но такое объяснение успеха фиксизма явно недостаточно. Был и ещё один чрезвычайно важный момент во взаимоотношениях любых концепций того периода, когда пал престиж идеи дрейфа. Как бы ни изгонялся тогда из науки мобилизм, одно его положение (причём важнейшее), несмотря на всю хулу в адрес Вегенера, было взято на вооружение. Оно гласило, что существует принципиальное отличие между двумя типами коры: в материковой есть гранитный и базальтовый слои, океаническая состоит только из базальтового. Это фиксизм смело брался объяснить. По его понятиям, первичная материковая кора погребена под более молодым базальтовым слоем. И вот за такую антимобилистскую трактовку чисто мобилистского положения многим учёным и пришлась по душе концепция фиксизма. Она позволяла выставить за порог науки все «зловредные» идеи Вегенера, незаметно сохранив при том едва ли не самую главную и ценную.

Да и всё последующее существование фиксизма, когда стал снова расти авторитет идеи дрейфа, тоже было как бы несамостоятельным. Роль его состояла в негативности по отношению к мобилизму, в постоянной критике тех его сторонников, кто слишком торопился с выводами. Фиксисты всякий раз демонстрировали, что факты, добытые в экспедициях и получавшие, как правило, сразу же мобилистскую трактовку, можно толковать и с иных позиций. А это заставляло сторонников горизонтального движения быть более строгими в своих построениях, искать более точных и убедительных доказательств.

Собственно, вне реакции на мобилизм практически не возникла ни одна идея фиксистов в последние десятилетия. И если о развитии мобилизма вполне можно рассказать, не упоминая про фиксизм, то попытка выстроить самостоятельную линию развития фиксизма без упоминаний о мобилизме вряд ли приведёт к успеху.

Ну а позднее искренняя приверженность некоторых учёных к воспринятым «с молодых ногтей» фиксистским идеям, привычка атаковать каждое новое положение мобилизма стала уже второй натурой. Тут ещё и то сыграло роль, что всякая попытка примирить фиксизм с мобилизмом, соединить их постоянно терпела крах.

Ещё раз подчеркнём, что в течение пятидесятых — шестидесятых годов, в период возрождения мобилизма и возникновения основной неомобилистской концепции — концепции тектоники плит, фиксистская перетрактовка фактов, критика скороспелых выводов оказала развитию мобилизма некоторую помощь, хоть и опять же «негативного рода».

Но с каждым новым открытием построения фиксистов становились всё более громоздкими и более искусственными. И непредубеждённые учёные один за другим переходили в стан мобилистов.

В связи с этим один остроумный геолог даже выдвинул лозунг: «Берегите фиксистов: скоро не с кем будет спорить!»

Если же говорить серьёзно, то неомобилисты в последнее время явно дают понять, что затянувшаяся дискуссия, на их взгляд, стала слишком схоластической, и пользы от неё по мере развития мобилистской концепции становится всё меньше. По мнению вице-президента АН СССР А. Л. Яншина, «…горизонтальные движения (имеются в виду движения литосферных плит. — И. Д.) признаются сейчас всеми геологами мира, за исключением немногих…»