Судьба моряка

III

Погасли огни на побережье, Опустились пологи палаток. Бодрствовали только луна на небе да Саид Хаззум на земле у своей палатки, А быть может, так ему только казалось, когда погасли фонари и лампы в окнах казино, утих магнитофон, включенный на полную мощность.

Саид утолил жажду, Он был доволен собой, тем, что сдержался в решительный момент. Этот трусливый бармен даже не стоит хорошего удара. Что и говорить, слабые, жалкие людишки не заслуживают быть битыми. Вступая в драку с мелким подлецом, настоящий мужчина лишь унижает свое достоинство. Саид всегда так считал и, странствуя по портам, в большинстве случаев испытывал отвращение к драке с теми, кто этого не стоил, В такие моменты он говорил себе: «Бесполезно сражаться с трусами».

Он был рад мирному исходу и еще больше был рад тому, что не выместил на бармене досаду за свое поражение в состязании, не пытался компенсировать полученный им моральный ущерб. Хорошо, что он не обрушил свой гнев на посетителей бара или казино. Злобу, охватившую его из-за позорных дел, творящихся в порту, разврата в городе, людской надменности здесь на побережье и из-за того, что произошло у стойки с напитками, — всю эту злость осадило выпитое им пиво. Покинув казино с бумажным пакетом, полным бутылок холодного пива, он думал: «Я всего лишь моряк. Мне больно от того, что я вижу и слышу, но я ничего не смыслю в этих делах и не знаю, как можно все это изменить. Я спрашиваю: наступит ли когда-нибудь тот день, когда мы освободимся от гнета, притеснений, эксплуатации, нищеты, агрессий? Сколько еще будет продолжаться игра в чехарду разных правителей и властей? С тех пор как я себя помню, школьники устраивают демонстрации. Множатся партии, проходят различные собрания, на которых чего только не говорят! А что толку от всего этого? Когда будет свободна Палестина? Когда арабы вернут себе свои земли, свои права? Когда богатые перестанут грабить бедных? А цены? Прыгают, скачут… кончится ли когда-нибудь все это? Я, в конце концов, гражданин, и сам, когда был еще учеником, участвовал в демонстрациях против Франции, ликовал, когда в порту был создан профсоюз и потерпел поражение тот старик судовладелец, принимал участие в избирательных кампаниях, в которых проваливались знатные кандидаты… Затем я выбрал для себя море, оно стало для меня всем. Бросил политику… Однако я готов пожертвовать жизнью за то, чтобы все изменилось. Я готов умереть завтра, если послезавтра Палестина станет свободной, если каждой семье дадут дом, каждому мужчине — работу, если не будет больше бедных, больных, голодных… Я нетерпелив, не могу понапрасну растрачивать время в спорах, как другие. У меня не хватает терпения читать газеты и слушать радио, где говорят все об одном и том же… Я часто слышу: «Жизнь несправедлива давно, целые тысячелетия, а ты хочешь исправить все за один день?» А почему нет? За неделю, месяц, год, наконец, — в нем весна и лето, осень и зима, в нем сотни дней и ночей, тысячи часов. Это ли не долготерпение? Но нет, невозможно! Говорят, что я странный, что у меня тяжелый характер. Ведь я человек и хочу быть с людьми, но где мне взять их терпение? Я знаю мужчину из нашего квартала. Он работал на табачной фабрике простым рабочим, механиком, хорошо зарабатывал — семье хватало. Он мог бы жить в достатке с женой и детьми. Но такая жизнь его не устраивала, он предпочел ей борьбу за создание профсоюза на фабрике. Профсоюз стал всей его жизнью, он говорил о нем с утра до вечера. Он постоянно был среди рабочих, после работы встречался с ними на базарах и в кофейнях, они часто собирались в его доме, он что-то им объяснял, внимательно их выслушивал. Однажды рабочие объявили забастовку. Он встал во главе забастовщиков. На угрозы не обращал внимания, удары принимал спокойно, а когда полицейские напали на забастовщиков, он ввязался с ними в драку и попал с тюрьму. Когда он вышел из тюрьмы, на работу его не взяли. Он принялся писать заявления против несправедливых массовых увольнений, жалобы на администрацию фабрики. Он поехал с делегацией рабочих в столицу, встречался с ответственными чиновниками. Так прошли годы. В конце концов его снова приняли на работу. К тому времени там уже существовал профсоюз, но он даже не выставил своей кандидатуры на пост председателя. Однажды я разговаривал с ним, и он сказал: «Наконец-то мы победили, у нас есть профсоюз». Я спросил: «Стоил ли профсоюз всех твоих трудов?» «Даже большего, — ответил он. — Разве профсоюз нужен только мне? Мы хотим добиться прав для рабочих, и профсоюз — важный шаг на этом пути. У рабочих появилась своя организация, созрело профсоюзное сознание, профессиональная солидарность». «А права?» — спросил я. «Они придут… Это будет одной из задач нашей борьбы, пока мы их не добьемся». — «А когда добьетесь своего, вы успокоитесь?» — «Если получим все?» — «Да, все». — «На это потребуется немало времени, нужна долгая, разносторонняя работа, солидарность всех рабочих, всех граждан, тогда мы сможем изменить строй, придем к социализму». Я спросил: «Так через сколько же дней изменится строй, как ты считаешь?» Он похлопал меня по плечу и сказал: «Это долгий вопрос, вопрос жизни… Быть может, я умру и не увижу этого. Но зато дети мои увидят. Если не они, то их дети. Главное — чтобы этот день наступил… А покуда мы вырываем одно право за другим. Вот, к примеру, рабочий в прошлом полжизни работал на работодателя, а когда становился старым, беспомощным или больным, его увольняли без всяких прав, без компенсации… Сегодня многое изменилось. Рабочий получает надбавку за трудовой стаж, рабочий день ограничен, ему дают отпуск с сохранением содержания, он имеет право на лечение. И все это благодаря борьбе рабочих, их самопожертвованию. Много людей погибло, настоящих борцов; пока мы не достигли цели, погибнут еще многие, многие узнают, что такое тюрьмы, станут бездомными. Но мы добьемся наших прав».

Человек тот — среднего роста, крепкого телосложения, седовласый, с огрубевшими руками, руками механика. Он серьезен и рассудителен, сразу внушает уважение. Я спросил его: «Ты давно работаешь на фабрике?» — «Десять лет». — «А давно борешься?» — «Еще раньше начал…» — «И ты знал, что столкнешься со всеми этими трудностями?» — ’Только приблизительно». — «И все это время ждал, что образуешь профсоюз?» — «Да, конечно». — «У тебя поразительное терпение! Ждать так долго». — «Ничего, такова жизнь… Без борьбы какая от нас польза? Разве что-нибудь изменится, если мы не будет бороться? Разве могли бы мы выгнать французов? Ты слышал о сирийской революции? Так вот, мы получили независимость лишь через двадцать лет после нее…»

Потом он спросил: «Ты, я вижу, все близко к сердцу принимаешь. Что так?» Я ответил: «Не знаю… Наверное, потому что я моряк, потому что это моя страна и все, что в ней происходит, меня интересует, Я хочу, чтобы все было лучше, но я не умею ждать. Ради дела я готов умереть хоть сейчас… Но ждать десять, двадцать лет! Как вы все только это выносите?» Он улыбнулся и искренне посоветовал: «Работая, человек забывает о времени. Главное — работать, и — всему свое время. Ты моряк, любишь море. Я тоже люблю море, тоже много путешествовал и знаю, что такое море. Будь хорошим моряком, будь солидарен с моряками, и все будет в порядке. Полюби, женись, пусть у тебя будут дети. Поступай, как велит тебе совесть, и будь честным всегда и во всем. Не будь подлецом. Ну, до встречи!»

Саид глубоко вздохнул. Он вдруг обнаружил, что ушел далеко в сторону от палаток. Приближается вечер, с запада повеяло ночной прохладой. Пакет с бутылками холодного пива — в правой руке. Далеко же увели его эти мысли! Тот рабочий, да и та встреча, — не случайность. Саид знал многих, ему подобных, и всегда питал к ним особое уважение. Он не может бороться, как они, но одобряет их борьбу. Он хорошо запомнил этот совет, всегда вел себя достойно, не бросал моряков в серьезном деле или в беде, поступал как настоящий товарищ. Однако он не может, не умеет долго ждать. Неумение терпеть — его большое несчастье. Как с этим справиться? Как научиться забывать о времени и работать на втором дыхании? Позже он услышал, что того рабочего упрятали в тюрьму за политику, говорили, что он принадлежал к какой-то партии. У него хватало терпения заниматься партийной и профсоюзной работой, бороться, Саид спросил об этом у одного из портовиков: «Какой прок от того, что рабочий борется за свои права на фабрике и начисто забывает о своих правах гражданина? Вот создали профсоюз, ну а дальше что? Чего же они хотят после этого?» Рабочий задумался: «Не знаю. Если в стране неблагополучно, не может быть хорошо и на фабрике… Фабрика, порт, железная дорога — все это единое целое. Говорят, что рабочие всех предприятий, всех городов, всех уголков страны должны быть солидарны между собой. И еще говорят, что профсоюз ничего не стоит. Важно, чтобы родина стала свободной и развивалась. Ну а будет прогресс на родине, и нам всем будет лучше».

Саид подумал: «Все только и твердят: прогресс, прогресс. Где же он, этот прогресс? Почему он не совершится раз и навсегда, чтобы мы могли отдохнуть? Все наши усилия бессмысленны, если положение не станет таким, каким мы хотим его видеть. А то получается, что все досталось какой-то кучке, которая вдруг разбогатела да только и знает, что попивает себе виски и болтает… Пора бы их поставить на место».

Он вспомнил того рабочего, все эти разговоры о профсоюзе, о фабрике, социализме. Сколько времени пройдет, прежде чем все это осуществится? «Работай, забудь о времени, будь хорошим моряком… А как забыть о времени? Сегодня я прошел хорошую проверку, доказал, что я моряк. Моряк-то моряк, но старый… Может, не такой еще старый, но скоро уже буду таким… О время, время!»

Вновь нахлынули воспоминания, и он понял, что мгновения, когда он отдается им, — это не настоящее, а в определенном смысле возврат в прошлое. Напрасно он столько думает о своем возрасте и терзается из-за него. Новый день только тогда приносит радость и наслаждение, когда встречаешь его с надеждой и оптимизмом.

Он вошел в палатку, не зажигая света. В темноте отдыхать лучше. Снова приложился к бутылке пива, коротая время в одиночестве. Стоит только зажечь свет, как все узнают, что он вернулся, и, пожалуй, придут к нему. Придет та девчушка и спросит, поймал ли он для нее красную рыбку. Еще попросит взять ее с собой во дворец к морской принцессе. Как ей все объяснить? Рассказать о том, что произошло в кафе? А если бы он ввязался в драку и пострадал, интересно, стала бы она его жалеть? А если бы он погиб? Она, безусловно, горевала бы, но не столько по нему, сколько по своей разноцветной рыбке, по своей несбывшейся мечте. Ну а женщины? Те сказали бы, что он проиграл и в море, и на суше. Погорюют немного, потом забудут. Грусть в нашем веке непродолжительна… Да и с какой стати им горевать из-за него? Кто он для них? Был попутчиком, да и то неудачным. Проигравшим моряком. Так, пожалуй, скажет тот мужчина, да и, наверное, будет доволен тем, что избавился от Саида.

Внутри палатка была удобной, пол из тонкой пленки, укрепленной снаружи колышками, посредине металлический столб. Он специально поставил палатку у самого моря. При желании можно поиграть сыпучим песком, посмотреть, как вздымаются и опускаются сверкающие волны, послушать их монотонные стоны — такую приятную его душе музыку.

Из кафе донеслась песня Фейруз[3] «О Мария, ты свела с ума капитана и всех моряков, о Мария, ты свела с ума капитана». Он не был капитаном, и не было ему суждено им стать, но песня эта — как она выражала душу моряка и душу моря! Красавица только тогда докажет, что она действительно красива, если может околдовать самого капитана. Капитан только на море хозяин. В море он полный повелитель. Кто с ним сравнится? Капитан — это благородство, это достоинство, это смелость и великодушие. Ведь, прежде чем стать командиром корабля, он проходит сквозь бурю, смертельные опасности, ощущает дыхание смерти, ее объятия, учится побеждать ветры и волны, познает законы моря. Получив боевое крещение, он становится любимым сыном бездны. В разгар шторма, когда дождь сечет обшивку корабля, когда ветер хлещет в лицо и едва не выдирает волосы с корнем, когда рвутся канаты и судно превращается в щепку в руках урагана, — в такую непогодь не случай приносит спасение, не брань или молитва капитана, не то, как он управляет командой — силой или мольбой. И то и другое бесполезно. Что толку от кнута или слов?! Только жизнь, жизнь капитана, его хладнокровие и решительность способны вдохнуть во всех волю к победе, без слов заставить всех подчиниться. Моряки — это одна семья. Встречаясь со смертью, они борются за жизнь и, только сплотившись, могут бросить вызов природе, коварные силы которой в едином порыве обратили свой гнев на моряков. Человек может совершить чудо. Он либо опускает руки и гибнет, либо рычит, как истыканный стрелами лев, и сопротивляется. А что же капитан? Он царь, полновластный правитель племени, находящегося на корабле. Он легендарный вождь, рожденный быть рыцарем. Море — тоже царь, его свита — это все силы природы. Перевес на его стороне: вода — это его царство, а человек — пришелец, завоеватель. Оружие человека лишь корабль, плавающая деревяшка, на которой он стоит, до боли вцепившись в нее руками и ногами. Если ветер его испугает, он сломлен, если сорвет, он погиб, а если сумеет своими звериными когтями выцарапать ему глаза или вырвать сердце, судно уйдет на морское дно, унесется в небытие. В этой схватке главное для человека — неустрашимость. Опираться на силу в таких условиях — глупо и неразумно, если сила не рождена уверенностью в победе… Убежденность и сила духа в смертельном бою — близнец храбрости, ее внутренний двигатель. Капитан, прежде чем стать таковым, претерпевает все эти ужасы, его капитанское звание, подобно стали, проходит закалку огнем и водой, мужество обретается годами страданий.

Моряк, даже такой опытный, как Саид, не умеет оценивать явления и расставить все по своим местам. Он способен лишь воспринимать их своими чувствами, он может верить, любить, боготворить, может даже ненавидеть своего капитана, опираясь на свои чувства. Он способен убить капитана, но не может не уважать его. Капитан, к которому с пренебрежением относятся его матросы, — не командир, Капитан — это своего рода божество в храме, а эпипаж — его поклонники. Как бог всесилен всегда и во всем, так и капитан с его проницательностью, храбростью и отвагой во время шторма поднимается в глазах всей команды на недосягаемую высоту. Если капитану довелось полюбить, то нет и тени сомнения в том, что его избранница настолько очаровательна и красива, настолько властна и обладает сильным характером, что только ей одной под силу увлечь самого капитана.

«Да, капитан — это все, иначе он не стал бы капитаном», — подумал Саид, и вновь нахлынули воспоминания, слова невысказанные, но живые, пульсировали в его сердце. Моряк всему этому верит, потому что он сам дитя испытаний и риска; и поэтому он знает, что нерешительность несвойственна капитану, этого слова нет в его словаре. Капитан может и должен уметь творить чудеса, более того — он сам всегда стремится к великому чуду: объединению всех моряков в борьбе, превращению экипажа в единую, священную для всех ее членов семью, и он ее глава. Но как добиться этого? Любовью. Капитан должен любить гордо, не питать ненависти, но и не проявлять слабости перед любой подлостью. В самые трудные минуты, заведомо рискуя, он должен, отвергая ложь и фальшь, быть правдивым, откровенно высказывать свое мнение. Капитану известно, что дорога в рай пролегает через чистилище; и он должен очищаться адским пламенем ежеминутно, но по закону моря он не должен при этом и отказываться от земных грехов. Наоборот, он должен вкусить их во всем разнообразии. Когда же придет час смерти, он должен, мобилизовав всю свою волю и решимость, не отвергать смертельный яд, преподнесенный ему в жемчужной чаше выплывшей из пучины богиней моря. Он не может отказываться от испытания, каким бы оно ни было, но при этом он, капитан, обязан быть выше всего происходящего, подобно тому, кто стоит рядом с грехом, но сам не грешит, кто, презрев опасность, бросает вызов смерти, чтобы возродиться снова в каждом шторме, и, насладившись радостью и ее безумствами, становится истинно великим творцом, достойным трона своего особого царства; он не пользуется своим положением, чтобы унизить окружающих его мужчин; не соперничает с ними в таких вещах, в которых капитан обычно стоит выше по природе вещей. Он учитель, его уроки — это его поступки, его молчание, звучащее медным набатом в самый кризисный момент, в самой напряженной тишине, его сдержанные жесты, гордое мужество, цель которого — подняться на более высокую ступень и поднять с собой моряков — учеников сегодня, учителей завтра. Ради чести своей профессии, ради благородной миссии быть капитаном — а это награда его и крест — он должен знать и рай, и ад, быть верным другом тех, кто вместе с ним совершает это плавание по голубой воде, когда море спокойно, или по черной воде, когда море бушует.

Он должен любить мятежных и покорных, удачников и неудачников, потому что, проходя сквозь тяжкие испытания На протяжении всей своей моряцкой жизни, моряки становятся очень чувствительными, очень человечными, каждый по-своему проходит свое очищение, но все они равны перед грехом и женщиной. Сокрушая с помощью воли и разума наивность своих моряков, капитан превращает их в сильных союзников, предоставляет морякам возможность выбора — они готовы в любую минуту подняться высоко или низко пасть, поглощенные целиком страстной любовью к морю, которая, покоряя, делает их свободными, очищает их души от оков страха.

В долгом-предолгом плавании моряк мечтает о женщине, он находится в море, а сердце тянется к берегу, к ней. Ради нее одной он выдерживает кнут запрета, оставляющий рубцы на его спине. Обнимая женщину, моряк мстит ей за пережитое губами, пальцами, всем своим телом, жаждущим безумного мига страсти и отмщения. Он познал грех и зло, опасности и скитания в безбрежной водной пустыне, испытал терзающий душу голод плоти, был смелым и стойким в море, а в женских объятиях становится сгустком жгучего чувства страсти.

Капитан испытывает двойной гнет этих страданий, ибо обязан избегать всего, что может его унизить, подорвать его престиж; он больше других ценит женщину, и женщина тоже знает ему цену. Встретившись, они взмывают туда, где услада граничит со смертью, в том обоюдном порыве, который способен каждого из них свести с ума.

Фейруз поет: «О Мария, ты свела с ума капитана и всех моряков».

Саид слушает и, очарованный, застывает, погружаясь мыслями в полный колдовства мир русалки, которая не пришла к нему прошлой ночью, и думая о том, что невинности нет оправдания ни перед аллахом, ни перед шайтаном. Он в своей палатке. Полог откинут, он смотрит на мир, будто вкушает вино из двух кубков: в одном оно приятное и холодное, в другом — такое жгучее, что сердце плавится. Золотом звенит музыка слов в безграничном пространстве лунной ночи. Пошепчи в такую ночь, и тебя будет слышно далеко. Когда раздается песня Фейруз под плывущей в небе полной луной, ты чувствуешь: голос ее исторгает из твоей груди такие вздохи, какие могут вырваться лишь в минуты высшего счастья. И если ты не разорвешь свою рубашку в экстазе, благоговея, не падешь на колени, то лишь потому, что это несовместимо с поведением человека в обществе. Но это опьянение не исчезает, оно забивается в глубь тебя, и ты чувствуешь, как дрожит твое тело, как пляшет твое сердце, как всего тебя охватывает безграничное счастье. Возблагодари тогда господа, скажи что-нибудь такое же славное, как луна, такое же восхитительное, как чарующий голос певицы, или спроси, хоть это и будет напрасно, в чем же кроется тайна, такая изумительная, удивительная, но непостижимая для разума очарованной души.

Саид сидел в палатке, вернее, не совсем в ней — во входном проеме. Небо освещалось ярким светом, исходящим из круглого диска луны, мощностью в миллионы киловатт. Перед ним простиралось бесконечное море, волны играли отблесками огней, влажный ветерок нес приятную ночную прохладу, ритмично и монотонно плескался прибой, мир был красив и величествен. Издалека ясно слышалось пение Фейруз, она пела, словно вела беседу с женщиной, выходящей из волн:

Проникновенный этот зов остался без ответа… Русалка, такая же красивая и загадочная, как море, очаровательная в своем молчании, возникает из моря, как луна на далеком горизонте. Только моряк с его пылким воображением, привыкший взирать на морские просторы с верхушек мачт, способен понять, что представляет собой восход луны, каково оно — появление русалки. И та и другая выплывают из глубин, из толщи воды — медленно, неспешно, величественно, в венце ореола, в полном молчании, понятном только ему.

С волнением вспомнил Саид, как нес он вахту на верхушке мачты в долгие ночные часы, озаренный полной луной. Под ним — одна вода, над ним — синева, утыканная звездами, вокруг — тишина, со всех четырех сторон — безграничное пространство. Он устремляет свой взор в ту точку, откуда сейчас появится русалка — дорогая, любимая, которая свела его с ума, как свела с ума многих других моряков. Любая живая душа стремится вырваться из ее плена, кроме души моряка, которая жаждет попасть в этот плен, насладиться этим сладким рабством, отдаться без остатка этой созданной его воображением русалке, которая выходит из морских глубин, как и Мария в песне Фейруз.

Как когда-то давно, его тело пронзила молния, превратила его в комок страсти. Он стал демоном, охваченным страстным желанием идти, мчаться без остановки, сделать что-нибудь сверхъестественное, чтобы выразить этим поступком себя и свои чувства. Чтобы остыть, успокоиться, он открыл бутылку пива, залпом выпил половину. Ему теперь не хочется ничего, только бы не кончалась эта песня, только бы не нарушилась эта тишина, ставшая его господином и его рабом. Если бы он осмелился заговорить или если бы кто-то силой заставил его сделать это, он заревел бы громовым голосом, чтобы выразить все свое волнение и муки. Звук его голоса раздастся эхом на все четыре стороны света.

Фейруз поет:

Саид вздрогнул, словно от удара электрического тока. У песни выросли пальцы, с них каплями стекает пламя, эти чистые пальцы из света касаются его тела, в них жестокость и милосердие, словно дева, в глазах которой прячется апрель, взяла у песни прохладу ручейка и жаркое дыхание вулкана, а сама всем своим теплым телом потянулась к нему, оказалась в его загрубелых руках, руках моряка, которыми он долгие годы тянул канаты и крутил штурвал. Нет, он не хочет, он не желает никаких женщин на этом свете. Его любимая — это дева, чье тело как огонь, глаза как ночная мгла, губы как сливы, весь ее облик удивителен и ни с чем не сравним. Она не явилась к нему прошлой ночью, от страсти и тоски он чуть не сошел с ума и ни в чем не находит ни покоя, ни утешения. Она — его прошлое пиршество, ушедшая радость, мучительная страсть, зовущая его броситься в море, чтобы утонуть либо отыскать на дне моря ее следы. Она его смертельный грех, убивает в нем моряка, ибо он, вечный влюбленный в море, больше всех ненавидит его.

Он не так уж невинен, но он ближе всех к аллаху. Он верующий еретик, покорный мятежник, он силен, его любит сила, он грешник, достойный милосердия.

«С ума сойду, безусловно», — подумал Саид, поднял бутылку, осушил ее и всем сердцем отдался песне.

Закончилась песня, но эхо ее продолжало жить.

Оно струилось в нем, в его чувствах, звучало в ушах, хотя любимая песня была допета. Послышалась другая песня, но не было в ней ничего о море. Он очень сожалел об этом. В эту минуту он был готов положить на деревянную стойку бара или бросить в щель фонографа все свои деньги, чтобы еще раз услышать любимую песню, но он был не в силах пойти в казино и вновь увидеть эти лица, может быть, опять схватиться с барменом или с другими неженками, выпивающими в баре.

Однажды в одном из ресторанов Дамаска, в конце 50-х годов, Фейруз пела новую песню — «Посещайте меня один раз в год». Тогда еще не существовало кассет, о них еще никто не слышал, а были автоматические фонографы. Достаточно было бросить 25 киршей и нажать номер нужной пластинки. В тот день Саид пообедал и выпил, денег у него было мало, и после расчета осталось всего четверть лиры, чтобы доехать на автобусе до квартала Аль-Мейдан, где он жил у родственников. Вдруг послышалась «Посещайте меня…». Он почувствовал тогда такое же волнение, как и сейчас, и не успела закончиться песня, как он поднялся и опустил в щель фонографа последнюю монету. Лишь бы послушать Фейруз, а там он готов был вернуться домой пешком, несмотря на декабрьский холод.

Он вспомнил этот случай, и ему показалось, будто Фейруз поет в райском саду, и что всякого, кто слышит это пение, ее голос способен вытащить из ада, исцелить от безумия или же ускорить его помешательство, и будто он — бывалый моряк — благодаря ее песне открывает для себя нечто новое в море; и от этого у него возникло страстное желание уехать с первым же кораблем — пусть только он возьмет его с собой, хоть на край света.

Он еще не выпил все свое пиво, не освободился от удивительного состояния, вызванного песней, когда увидел перед собой у входа в палатку одного из мужчин, приехавших с ним на побережье. Он не знал, что делать, и не успел спрятаться. Не помогла ему и темнота — мужчина, увидев его, закричал:

— Ты здесь?! А мы тебя ищем.

— Я только что пришел…

— Где ты был?

— В баре казино…

— Почему ты прячешься от нас? Если бы ты сказал, что собираешься в бар, мы пошли бы с тобой… Мы тоже хотели бы промочить горло после целого дня на пляже.

— Я не люблю сидеть там. — Он показал на казино.

— Если бы ты был там в нашем обществе, тебе бы понравилось. Провести вечер в казино всегда приятно.

— Я предпочитаю провести его на берегу.

— А почему ты не пришел к нам?

— Не знаю. Хотелось побыть одному.

— И все из-за того проклятого состязания?

Саиду стало неприятно. Он уже почти забыл об этом споре. Зачем ему напоминают о нем? Значит, люди не забыли… Безусловно, он поступил нехорошо, вызвал всеобщее внимание. Он не должен был делать этого. Конечно, все получилось не так, как он хотел. Он уснул тогда на песке как убитый, потом отказался от еды, и вот о нем создалось превратное впечатление.

Мужчина продолжал:

— Ты напрасно себя утруждал… Ведь тот парень нарочно провоцировал тебя. Лучше было отказаться.

Саид сказал решительно:

— Давай забудем…

— Тебе неприятно об этом вспоминать?

— Я сказал: давай забудем…

— Но ты ведь моряк! Твой спортивный азарт…

Саид взмолился:

— Прошу тебя, оставь эту тему. Я не спортсмен.

— Пловец не может не быть спортсменом.

— Да, я люблю плавать, но соревнования мне ни к чему.

— Я не это имею в виду… Мне кажется, что ты придал этому большее значение…

— Ты ошибаешься… Извини… Давай поговорим об этом лучше завтра…

— Видишь ли, — не унимался пришелец, — я хочу убедить тебя…

Саид недовольно спросил:

— В чем убедить? А, собственно, какое тебе до всего дело?

— Как? Разве мы не вместе приехали?

— Я разве чем-нибудь помешал вашей поездке?

— Почему ты нас избегаешь?

— Вот я в палатке, рядом с вами.

— Мы хотим, чтобы ты был среди нас. Пошли, тебя все ждут.

— Я бы лучше поспал, устал немного.

— Хорошо, я им так и скажу.

Мужчина ушел, и Саид успокоился. С ним невозможно говорить о том, что произошло утром. Ему не понять, почему Саид сидит в палатке, почему так хочет побыть в одиночестве. Для таких, как этот муж чина, все море всего лишь большой бассейн для плавания, иначе они мыслить не могут. Что им рассказывать о твоих ощущениях, о твоей любви к морю, о том, что чувствуешь в такую чудесную лунную ночь, которую он только оскверняет своими глупыми вопросами и грубой настойчивостью. Этот тип считает, что вправе так поступать, поскольку они приехали вместе, думает, что ему позволено так нахально вмешиваться в личные дела Саида.

Саид вздохнул и с удовлетворением подумал, что вот уже второй раз за этот день он не поступил опрометчиво. Теперь он твердо решил уехать. Взаимопонимание с такими людьми, как эти, немыслимо. Общий язык не найти. Возможно, что у того просто такой характер, но у Саида нет ни сил, ни желания общаться с людьми, которым безразлично море, для которых оно не более чем место для развлечения.

Однако вскоре Саид понял, что он не прав. Обобщать нельзя, есть среди его спутников и такие, кто способен его понять, оценить его чувства, кто с восторгом любуется морем, этим безграничным миром воды, имеющим свои тайны и потому прекрасным и чарующе волшебным.

Подошел отец девочки. По своей профессии-он не был связан с морем, но был образован, мог по-детски восторгаться, был не только любознательным и умел выслушать собеседника, но и всегда уважал желание другого не обсуждать неприятную тому тему.

Сам он не пил, но с удовольствием мог угостить желающего, не болтал много о своей гуманности, но постоянно проявлял ее в своих поступках. Это была сильная личность, с изысканными манерами, стоящая выше предрассудков и всякой чепухи.

Пришедший сел на песок, оперся на правый локоть, сказал:

— Мы долго ждали тебя… Море — радость, но с тобой чувствуешь еще большую радость, большую уверенность.

— Сожалею, что не мог прийти раньше.

— Не жалей ни о чем. Главное — быть самим собой.

— Если при этом не причинять беспокойства другим.

— Ты ничем нас не потревожил. Ты вел себя достойно.

— Но вы ждали меня…

— Ну и что из того? Мы стали больше тебя уважать… Если человек чего-то не хочет, лучше этого не делать. Я не выношу лицемерия. В нашем обществе его хоть отбавляй.

— Как бы то ни было, соблюдать правила приличия необходимо.

— Но так, чтобы не лишать человека свободы. Пусть каждый ест, что хочет и сколько хочет, спит и говорит, когда желает.

— Я полностью с тобой согласен. Ты будто читаешь мои мысли.

— Ты ведешь себя так, как я хотел бы себя вести… Я ненавижу, когда человек зависит от условностей общества. И как хорошо у моря, здесь все дышит покоем, можно отдохнуть от дел и заглянуть в себя.

— Именно это я и делаю, когда мне удается побыть одному.

— Поэтому я решил не тревожить тебя, хотя другие настаивали, чтобы ты был с нами на море.

— Тренер из меня не вышел…

— Не это важно. Хорошо уже то, что мы находимся под твоей опекой, знаем, что рядом такой спасатель, как ты…

— Я никого не спасал, кроме себя, да и то лишь от ничтожной неприятности!

Саид рассмеялся и выпил последнюю бутылку пива. Мужчина сел прямо.

— Пора ужинать. Пошли, ты ведь сегодня ничего не ел. К тому же мы хотим весело провести ночь, и просто необходимо, чтобы ты был с нами.

Саид не мог отказаться.

— Неужели вам так необходимо мое общество? Я, конечно, голоден, но могу перебиться парой сандвичей, а утром мы встретимся.

— Завтра встретимся, а сегодня посидим. Идем скорее к нам. Нас ждут.

На открытом воздухе между палатками стоял стол, на нем светил фонарь, вокруг на стульях сидели люди. На огне кипел котел, и Саид подумал, что в нем варится похлебка. Стояли банки уже откупоренных консервов. Женщины накрывали на стол.

Девочка спала. Какие сны видит она сейчас? Может быть, заколдованный дворец? Он ведь обещал ей, придал своему рассказу побольше фантазии и красок, а теперь ей снится все это, она ждет завтрашнего дня, когда увидит дворец, королеву, чудесный сад с деревьями и птицами, с разноцветными рыбками, которых он ей поймает.

Яркий свет фонаря придавал ночному воздуху красоту и таинственность. Если зажечь свечку, лампу или костер под открытым небом, среди тихой ночи, вокруг тебя создается особая атмосфера, и ты становишься в ней как бы видимым призраком, за которым наблюдает множество глаз. Ты не видишь этих глаз, но чувствуешь, что они есть, и в тебе зарождаются чувства совсем не такие, как если бы ты был на этом самом месте при свете дня… Ночью все по-другому: свет выглядит ярче, тьма за пятном света полна загадок и неожиданностей, а люди, если их много, кажутся в такую ночь заблудившимся караваном, остановившимся отдохнуть, или группой язычников, совершающих вокруг костра ритуальный танец.

Жена добряка интеллигента хлопотала у котла. Красивая, степенная, со взглядом, внушающим почтение и уважение; в отличие от женщины, с которой Саид разговаривал днем, и других участниц поездки она производила благоприятное впечатление. Движения ее быстры и изящны, улыбка не сходит с ее губ, ни перед кем не заискивает и не заносится. «Этот мужчина и его жена, — подумал Саид, — единственные друзья среди моих спутников. Нужно принять их приглашение, чтобы не подумали обо мне плохо».

Мужчина приблизился к Саиду и шепнул:

— Хочешь чего-нибудь выпить? Чувствуй себя свободно.

Саиду было приятно, что к нему обращаются.

— Нет, не хочется. Я уже выпил в казино, потом в палатке. И настроение у меня сейчас хорошее.

А про себя подумал: «Мне и этого радушия вполне достаточно, этого предложения. А от выпивки я бы все равно отказался, даже если бы и вовсе не пил сегодня, просто ради общего хорошего настроения. Да, этот мужчина понимает меня как моряка, никому не навязывает своей воли, смело предложил мне выпить, не обращая внимания на других. Это лишний раз доказывает, что он сильная личность, а такие мне нравятся».

Он подумал, что, если бы здесь был костер и люди, сидящие вокруг костра, это походило бы на стоянку кочевников — такую картину он видел однажды в кино. Или это было бы похоже на небольшой военный лагерь на морском побережье: солдаты готовят ужин, и пар клубится, как и над тем котлом, у которого хлопочет красивая женщина.

Скользнув взглядом по ночному небу, Саид увидел, что луна во все глаза наблюдает за происходящим на берегу. Он не мог больше оставаться безучастным. Его охватило странное волнение — и вот он уже плывет между легкими облаками, белыми, как чесаный хлопок, а серебристый свет луны озаряет весь небосклон, освещает и небо и землю, ткет белое ночное покрывало из мельчайших частичек эфира, плывущих в пространстве и сверкающих, словно зубы на черном лице.

Луна освещала свинцовую поверхность моря перед Саидом, сверкала на пенной гриве волн, тихо шелестел прибой, монотонный, как нежная нескончаемая песня.

Среди свинцового простора моря виднеется Арвад: каменная глыба, освещенная луной, громоздится над поверхностью воды. Волны набегают, дробятся о грани утесов, громада как бы падает ниц, умоляя безбрежное, бездонное и всемогущее море смилостивиться и помочь ей выстоять под натиском назойливых волн, выстоять сейчас, а утром она разошлет по всему миру своих голубей, чтобы они разнесли песнь вечной славы, гимн морю.

Саида наполнило чувство торжественности, как это обычно бывало в такие ночи, в подобные безмолвные встречи. Он чувствовал особую гордость: только он один из всей компании, сидя вот так перед водной пустыней, способен ощутить всю святость этой тайной беседы, происходящей между ним и морем. Ему казалось, что он стоит на верхушке мачты или за рулем корабля, который на всех парусах смело рассекает грозные волны.

В такие моменты Саиду чудилось, что море с ним говорит, — он хотел бы растолковать язык стихии, пересказать услышанное людям. Так спящий, которому снится волшебный сон, старается не проснуться, досмотреть свой сон, чтобы рассказать потом, что ему снилось. Но доносящихся с моря звуков нет ни в одном языке, их можно лишь чувствовать, понять сердцем, но невозможно пересказать, как невозможно пересказать улыбку моря, улыбку земли — этого не может выразить ни один художник.

Саид часто внимал голосу моря, его ночным песням, его былинам с их тысячью оттенков, поражался мелодичности и дикому реву штормовых вихрей. В таких случаях Саид был готов молиться морю и, бия себя в грудь, восклицать: «Отец наш! Милостивый Отец! Сжалься, соверши для нас чудо, соверши его вместе с Землей! Пусть у нас будет много рыбы и пшеницы».

Ужинали, примостившись кто где смог. Стол не умещал всех, не хватало посуды. Кто хотел похлебки, должен был встать, подойти со своей тарелкой к красивой хозяйке, чтобы она налила, сколько ему надо. Потом можно было выбрать себе что-нибудь из консервов, фруктов. Саид заметил, что женщина налила ему похлебки побольше. Она знала, что он не обедал и голоден. Мысленно поблагодарив женщину, Саид принялся за похлебку, поел с большим аппетитом, хотел было попросить добавки, но решил, что тогда не хватит остальным: котел небольшой, а все едят с удовольствием.

Тени растянулись на песке, с предельной точностью воспроизводя движения людей. Фонарь разбрасывал в разные стороны очень смешные силуэты, они пересекались, входили друг в друга, росли, сокращались, копировали движения рук, голов, ртов, волос. Палатки за пределами света казались окружающими их песчаными холмиками.

В ночной тишине был хорошо слышен даже слабый шум. Звон посуды, чавканье, обрывки фраз, шутки, отпускаемые по поводу какого-либо неловкого движения или забавного случая, смех. Даже Саид, обычно немногословный, когда его попросила хозяйка, а затем и другие ее поддержали, стал рассказывать о море, с каждой минутой он распалялся все больше и больше, и его слушали, не скрывая восхищения.

На левой руке Саид носил перстень с зеленым нефритом, переливающимся голубизной, со старинной резьбой, с головой сказочного животного, обрамленной серебряным орнаментом. Перстень привлекал всеобщее внимание своей необычностью и красотой.

Этот перстень — память об удивительном случае. Саид не решался его продать даже во время крайней нужды. И как бы ни упрашивали его уступить или подарить перстень, Саид отказывался, сохраняя его до того неизвестного дня, когда без просьбы и намека сам преподнесет его какой-нибудь женщине, если не русалке, то хотя бы той, что живет в его грезах.

Когда его спросили о перстне, Саид подумал немного и сказал тоном человека, которому не хочется повторять свой рассказ: «У этого перстня своя история. Случилось это со мной в одном из дальних плаваний, когда я был моряком». Эти слова возбудили любопытство женщин, им захотелось услышать эту историю, и Саиду пришлось рассказать о том, что с ним когда-то произошло.