Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Иуда и Пилат

Судебные легенды… Легенды, отстаиваемые в судебном зале обвинителями или обвиняемыми, и легенды, которые современники и потомки создали об этих судебных делах, — они непредсказуемо сложно и прихотливо переплетались друг с другом. И легенда порой оказывалась не менее, а нередко и несравненно более значительным явлением, чем стоявшие за ней факты. Так повелось еще со времен античности. Важные судебные процессы сыграли заметную политическую роль в истории Древней Греции и Рима. Некоторые из них преподносились греческими и римскими историками и юристами как примеры столкновения свободы мысли и ее подавления, гражданского долга и преступных умыслов против интересов общества и государства. Реальные контуры судебного дела нередко отступали на задний план, постепенно превращаясь в притчу о добре и зле.

К 399 г. до н. э. относится процесс в Афинах семидесятилетнего философа Сократа, которого судили за отрицание официального религиозного культа и мнимое совращение молодежи. Хотя Сократ доказал несостоятельность выдвинутых против него обвинений, судьи, уязвленные его «высокомерием», вынесли философу смертный приговор. Сократ принял яд. Об этом процессе нам известно из рассказов знаменитых учеников осужденного — Платона и Ксенофонта.

Красноречию Цицерона, выступавшего обвинителем, обязаны своей известностью процессы, проведенные в Риме против губернатора Сицилии Берреса (70 г. до н. э.), уличенного в грабеже и вымогательствах, и политического деятеля Катилины, которому инкриминировалась организация заговора с целью свержения правительства (63 г. до н. э.). После замены Римской республики империей расправа с политическими противниками чаще осуществлялась без судебной процедуры.

Наиболее знаменитый процесс древнего мира — суд над Иисусом Христом — является легендой, причем легендой, постепенно обраставшей многими другими мифами и благочестивыми подделками документов этого процесса. Кому неизвестно содержание евангельского рассказа об этом суде, о недовольстве фарисеев и книжников проповедью Иисуса, предательстве Иуды Искариота, пришедшего к ним и предложившего выдать Иисуса за 30 сребреников, о тайной вечере — прощальной трапезе, когда Иисус, для которого не был тайной поступок Иуды, дал понять это своим ученикам, но не сделал никакой попытки избежать уготованной ему участи. Стражники первосвященника, приведенные Иудой, арестовали Иисуса, высшее иерусалимское судилище — Синедрион — приговорило его к смерти. Пленника доставили к римскому прокуратору — наместнику — Понтию Пилату. «Ты царь иудейский?» — спросил Иисуса римлянин и не получил отрицательного ответа. Случилось это в пасху. Пилат был склонен по случаю праздника помиловать проповедника, но иерусалимская толпа громко требовала его крови. Прокуратор уступил давлению, и в пятницу Иисус был распят на кресте, воздвигнутом на Голгофе. Вместе с Иисусом такой же злой казни подвергли двух разбойников. Похороненный в тот же день Иисус на третьи сутки воскрес из гроба и явился Марии Магдалине и апостолам, которые с тех пор понесли в мир слово своего учителя и благую весть о спасении им грешного человечества. Таково содержание евангельского мифа.

За какое же преступление был казнен Иисус? Пилат сообщил об этом в надписи на кресте — «Царь иудейский». В глазах прокуратора Иисус был честолюбивым, фанатичным смутьяном, деятельность которого являлась опасной для римского владычества. В глазах Синедриона, книжников и фарисеев Иисус представлял угрозу для иудейской религии и народа. Так это трактует и евангельское повествование, точнее, так считают богословы и клерикальные историки, безоговорочно принимающие на веру историчность Иисуса Христа и основные вехи земной биографии сына божьего, о которых повествует Новый завет.

Христианство стало одной из мировых религий. Многие столетия для бесчисленных миллионов Христос был богочеловеком. Даже в новое время люди, порвавшие с религией, считали его воплощением нравственного идеала, апостолом высшей морали, поборником социальной справедливости. Противоречивость евангельского мифа позволяла находить в поступках Иисуса и непротивление злу, и гневное осуждение богатых и праздных, призыв к сопротивлению великим мира сего, и требование покорности им, ибо нет на земле иной власти, чем от бога. Процесс Иисуса был в глазах верующих судом над сыном божьим. Кивая на это, один английский автор прошлого века писал, что распятие Христа имело, мол, ни с чем не сравнимое значение и что, следовательно, узловое событие «в истории человечества имело вид судебного процесса».

Уже в первые века христианства существовали различные версии легенды о «суде Пилата». В канонических евангелиях Пилат рисуется заботящимся лишь о поддержании порядка и вполне равнодушным к судьбе мятежного проповедника, хотя и не считающим себя виновным в его казни. Позднее, когда стал намечаться союз христианской церкви с Римской империей, возникло стремление к полному обелению роли Пилата. Ему приписали фальшивое письмо императору Клавдию, в котором подчеркивается, что римские легионеры, которые несли караул во время казни Иисуса, не допустили потом сокрытия правды о воскресении Христа[1]. Существуют легенды о суровом наказании Пилата в Риме при императорах Калигуле или Нероне, о ссылке бывшего прокуратора в Галлию, а также о его обращении в христианство. Коптская церковь чтит Пилата как святого. Любопытно, что мусульманская традиция тоже приписывала Пилату рьяное стремление спасти невинную жертву[2].

История суда над Христом, как и другие евангельские повествования, веками была сюжетом, в который облекали поучения и надежды, политические симпатии и антипатии. Им увлекались великие художники Ренессанса и крупнейшие писатели в разных странах мира. Он являлся предметом научных изысканий, апологетических трактатов, оригинальных гипотез и рассчитанных на сенсацию фантазий. Столетиями люди видели в процессе Иисуса воплощение земной неправды, однако являвшейся лишь прологом к небесному правосудию. Суд над Иисусом рассматривался как столкновение новой веры с догматическим иудаизмом и язычеством, как спор великой истины, вечной правды со своекорыстием, эгоизмом и равнодушием, как воплощение религиозной нетерпимости и как осуществление предначертанного божественным провидением, как столкновение имперского Рима и его непокорной провинции, как схватка фанатизма и свободы мысли, узких административных интересов и гуманизма. А разве не характерно, например, что даже в ханжески религиозной викторианской Англии прошлого века нашелся автор, Д. Ф. Стефен, так писавший об этом процессе: «Был ли Пилат прав, когда распял Христа? Я отвечаю на это, что главной обязанностью Пилата было заботиться о сохранении мира в Палестине, составить возможно лучшее понятие о следствиях, нужных для этой цели, и действовать сообразно с этим понятием, когда оно было составлено. Поэтому он был прав, если добросовестно и на разумных основаниях уверовал в то, что его образ действий был необходим для сохранения спокойствия в Палестине, и был прав в той мере, в какой был уверен в этом»[3]. «Прокуратор Иудеи» А. Франса, роман об историке Иосифе Флавии Л. Фейхтвангера, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова — это лишь немногие из произведений, вошедших в литературную классику уже XX в., в которых получил новое освещение суд Пилата.

В истолковании процесса Иисуса немалую роль сыграла так называемая мифологическая школа, одно время преобладавшая в научной критике Нового завета. Для историков этой школы Пилат первоначально был лишь персонажем астральной легенды, в которой небесные тела, звезды и планеты представали в облике живых существ — копейщиком («pilatus»), убивающим копьем висящего на кресте — на Млечном Пути — Христа. Позднее, по мнению историков этой школы, произошло отождествление астрального Пилата с римским наместником в Палестине[4]. Такой же астральной легендой, по мнению сторонников мифологической школы, являлось и предательство Иуды, вне которой оно становилось вообще непонятным, — вспомним, что сам Христос в евангельском рассказе как бы торопит Иуду идти с доносом, и другие подобные же несообразности.

За века накопилось множество объяснений непонятного поведения Иуды. Если он почитал Иисуса за бога, зачем предал? А если не почитал, откуда позднее раскаяние, о котором рассказывают христианские легенды? Не был ли акт предательства средством, с помощью которого Иуда помог осуществлению миссии Христа? Гете предполагал написать произведение на библейскую тему, в котором Иуда предает Христа, чтобы спровоцировать восстание его последователей против установленных властей[5]. В других случаях подоплекой изображения Иуды бунтарем было обвинение консервативным лагерем революционеров в использовании аморальных средств. У Леонида Андреева такое изображение стало обоснованием отхода интеллигенции от революции. В его «Иуде Искариоте» выражена идея извечности зла и распада, с помощью которых только и могут пробить себе дорогу истина и жизнь. А у М. Булгакова предательство совершает молодой горбоносый красавец с аккуратно подстриженной бородкой, в праздничной одежде и новеньких скрипящих сандалиях, мечтающий стать любовником живущей неподалеку опытной обольстительницы.

В нашу эпоху в евангельском повествовании пытались найти аналогии со жгучими вопросами патриотизма, верности или измены своему народу, которые с небывалой остротой были поставлены в годы второй мировой войны. Недаром защитник французских коллаборационистов известный адвокат Ж. Изорви после опуса, озаглавленного «Петэн спас Францию», издал в 1967 г. в Париже книгу под названием «Подлинный процесс Иисуса». Ж. Изорни особенно подчеркивает, что «Иисус не был патриотом». Евангелия повествуют, что после ареста Иисуса его ученики разбежались. Петр трижды отрекся от учителя. Ж. Изорни философски замечал в этой связи: «Оба они (Иуда и Петр. — Е. Ч.) предали Христа. Иуда проклят, Петр стал опорой и главой церкви… Чудесное возвышение Петра ввергает нас в бездну размышлений о том, сколь мало влияет вина на судьбу человека»[6]. Для оправдания Иуды ссылались даже на то, что он донес на Христа как «коллаборациониста»…

В последние годы на Западе суду над Иисусом посвящено немало книг[7], в которых молчаливо игнорируется легендарность процесса. С. Брэндон в книгах «Иисус и зелоты» (1967 г.) и «Процесс Иисуса из Назарета» (1968 г.) считает, что евангелия сознательно скрыли близость Христа к секте зелотов, непримиримо боровшихся против иноземного владычества, и что он был казнен как мятежник, выступивший против римской власти[8]. X. Мэккоби, автор еще одной новейшей работы, рассматривающей суд над Иисусом, также рисует мифического основателя христианства в виде одного из руководителей «Движения сопротивления» против римской власти (этот сознательный анахронизм в использовании понятий лишь подчеркивает отнюдь не академические цели таких исследований). Мэккоби обращает внимание на то, что Варавва — «разбойник», которого, если верить Евангелию, Пилат помиловал вместо Иисуса, — тоже носил имя Иисус. Но в раннехристианской литературе было сочтено неудобным упоминать о том, что разбойник и сын божий были тезками. Ориген (185–255 гг.) прямо писал, что не мог Варавва носить столь «святое имя». Однако теперь этот факт признан даже теологами, и Варавве возвращено его имя в новом выверенном английском — тексте Нового завета. По мнению Мэккоби, Варавва был вовсе не «разбойник»; так римские власти именовали бунтовщиков[9]. Заметим, что действительно у первых трех по времени евангелистов, упоминавших о Варавве, он нигде не называется «разбойником» (Матф., 27, 16–17, 20–21, 26; Марк, 15, 7, 11, 15; Лука, 19, 23). Сообщается, что Варавва возбудил мятеж вместе с Иисусом и совершил убийство (Марк, 15, 7), что он поднял бунт в городе и совершил убийство (Лука, 19, 23). Лишь в более позднем Евангелии от Иоанна говорится о Варавве как о разбойнике (18, 40). На деле Варавва (по Мэккоби) был таким же участником борьбы против римского господства, как и Иисус. В этой связи следует напомнить, что право помилования в праздник пасхи одного заключенного, которое якобы, согласно евангелиям, имели жители Иерусалима, относится к области вымыслов. Вместе с тем остается непонятным, почему иерусалимская толпа, недавно столь восторженно встречавшая Иисуса, через короткое время стала жаждать его крови. На основе этих и подобных соображений Мэккоби приходит к выводу: «Иисус из Назарета и Иисус Варавва были одним и тем же лицом»[10]. Обосновывая это несколько неожиданное утверждение, Мэккоби ссылается на то, что «Варавва» в буквальном переводе можно толковать как «сын Отца» или даже «сын Бога» (в талмуде несколько раз словом «Ава» обозначается бог). «Варавва» возможно понять и как «Дом Учителя», что являлось почетным титулованием учителя, под именем которого часто фигурирует Иисус. Число подобных домыслов все более возрастает. П. Эйслер в книге «Мессия Иисус и Иоанн Креститель» разъяснил, например, что Иуда был агентом римской секретной службы, засланным в ряды партизан…

Изображение Иисуса политическим агитатором облегчает современные маневры католических богословов. В первые века христианства для примирения с империей обеляли Пилата. В нашу эпоху в религиозных проповедях во имя сближения религий в становящемся атеистическим мире из числа врагов божьих была исключена «иерусалимская толпа». С целью укрепить согласие между реакционными кругами католицизма и других церквей для борьбы против прогрессивных сил тяжесть ответственности отныне снова перекладывалась на плечи римского прокуратора Иудеи. Ставшие привычкой увертки для того, чтобы уйти от ясности по существу дела.

Через призму евангельского предания, путем его различных истолкований в каждое время спорили и судили о своих проблемах и нуждах. Но в интересе, который сохраняла евангельская история и для людей, очень далеких от религии, сказывалась не только злоба дня. Этот интерес порождался и нравственными исканиями, тоской по справедливости. Ведь именно об этом писал Генрих Гейне, когда в памятных словах требовал ответа на извечный вопрос:

Там, где Пилаты и Иуды порождались всем строем общественной жизни, неискоренимо стремление отыскать причины мирового зла.

Казнь и воскрешение рыцарей Храма

Среди политических процессов средневековья особое место занимает суд над тамплиерами. Церковный Орден тамплиеров (в переводе — «храмовников», от Иерусалимского храма) возник после первого крестового похода конца XI в. Он во многом походил на такие предназначенные для борьбы с «неверными» организации, как Орден госпитальеров или Тевтонский орден, который, как известно, стал главным орудием средневекового немецкого «Дранг нах остен». Устав тамплиеров, одобренный в 1128 г., позднее был дополнен многочисленными секретными правилами, касавшимися внутренней организации ордена. Рыцари ордена — он широко вербовал себе членов во Франции, Англии, Германии и других западноевропейских странах — сыграли немаловажную роль в попытках отстоять завоевания, сделанные крестоносцами в Сирии и Палестине. Папы щедро наделяли тамплиеров различными привилегиями. После того как в 1291 г. пала Аккра, последний оплот крестоносного воинства на Ближнем Востоке, орден, численность которого составляла до 20 тыс. человек, перебрался на Кипр.

Еще во времена борьбы с мусульманами тамплиеры совмещали ратное дело с умелыми финансовыми операциями, умножавшими их богатство. К началу XIV в. Орден тамплиеров занялся торговлей и ростовщичеством, стал кредитором многих светских монархов, обладателем огромных богатств.

То была организация, не знавшая государственных границ. Ее отделения в различных странах, становившиеся государством в государстве, повсеместно вызывали недовольство и подозрения, поэтому против ордена было совсем нетрудно возбудить ненависть толпы. Все это вполне трезво учел такой решительный и совершенно бесцеремонный политик, как французский король Филипп IV Красивый, успевший уже выдержать нелегкую борьбу с папством. Обеспокоенный вовсе не защитой веры и чистоты нравов, что ему позднее приписывали некоторые историки, Филипп попросту стремился наложить руку на имущество ордена. Однако, конечно, он предпочитал, чтобы это выглядело не как грабеж, а как справедливое наказание за грехи, к тому же одобренное единодушным решением и светских и духовных властей.

Воспользовавшись в качестве предлога каким-то случайным доносом, Филипп приказал без шума допросить нескольких тамплиеров и затем начал секретные переговоры с папой Климентом V, настаивая на расследовании положения дел в ордене. Опасаясь обострять отношения с королем, папа после некоторого колебания согласился на это требование, тем более что встревоженный орден не рискнул возражать против проведения следствия.

Тогда Филипп IV решил, что настало время нанести удар. 22 сентября 1307 г. Королевский совет принял решение об аресте всех тамплиеров, находившихся на территории Франции. Три недели в строжайшем секрете велись приготовления к этой совсем нелегкой для тогдашних властей операции. Королевские чиновники, командиры военных отрядов (а также местные инквизиторы) до самого последнего момента не знали, что им предстояло совершить: приказы поступили в запечатанных пакетах, которые разрешалось вскрыть лишь утром в пятницу, 13 октября. Нечего — было и думать о сопротивлении. Однако, зная о подозрениях и недоброжелательстве, которые вызывал орден, тамплиеры, возможно, приняли меры предосторожности. Один из рыцарей ордена, Жан де Шалон, показал позднее (в конце июня 1308 г.) на допросе, что накануне ареста он видел три повозки, прикрытые соломой и полотном, поспешно удалявшиеся от парижской резиденции тамплиеров. В этих телегах увезли часть сокровищ ордена «на Запад», к морю. Известно, что флот ордена в составе 18 кораблей имел приказ находиться у устья Сены. Но три повозки не достигли назначения — они исчезли где-то по дороге, очевидно, в Нормандии. Надо полагать, что, узнав об арестах, тамплиеры, сопровождавшие перевозимые богатства, укрыли их в одном из замков, возможно, в замке Жисор. Легенда уверяет, что в этом замке под землей была сооружена тайная часовня. А вот вход в нее никто не знает уже более шести столетий. Сокровища эти ищут и поныне[12].

Король делал вид, что действует с полного согласия папы, который, кстати, узнал о мастерской «полицейской» акции Филиппа лишь после ее свершения. Арестованным были сразу приписаны многочисленные преступления против религии и нравственности: богохульство и отречение от Христа, культ дьявола, распутная жизнь, различные извращения. Допрос вели совместно инквизиторы и королевские слуги, при этом применялись самые жестокие пытки, и, конечно, были добыты нужные показания. Филипп IV даже собрал в мае 1308 г. Генеральные штаты, чтобы заручиться их поддержкой и тем нейтрализовать любые возражения папы. Формально спор с папой велся из-за того, кому надлежит судить тамплиеров, а по существу — кто унаследует их богатства.

Был достигнут компромисс. Суд над отдельными тамплиерами был фактически оставлен в ведении короля, а над орденом в целом и его руководителями взял на себя римский первосвященник. Для этой цели осенью 1310 г. созвали совет важных церковных чинов, составивших специальный трибунал. Он занимал менее жесткую позицию и не прибегал к пыткам. Но если бы тамплиеры, выступавшие в качестве свидетелей по делу ордена, отказались от исторгнутых у них ранее признаний, то они могли бы быть отправлены королевскими властями на костер как еретики, вторично впавшие в греховные заблуждения. 12 мая 1311 г. 54 тамплиера, вызванные свидетелями в трибунал, были осуждены инквизиционными судами, действовавшими по приказу короля, и сразу же казнены. Это произвело надлежащий эффект на остальных свидетелей, отбив охоту выступать в защиту ордена. Правда, один из них, набравшись мужества, все же заявил, что его показания лживы и вырваны пыткой: «Я бы признал все; я думаю, что признал бы, что убил бога, если бы этого потребовали!» [13]

Недовольный позицией трибунала, Филипп решил оказать дополнительное давление на Климента V. Папа оказался тем более податливым этому нажиму, что еще в 1309 г. должен был перенести свое местопребывание из Рима во французский город Авиньон. Король приказал произвести расследование преступлений своего заклятого врага — покойного папы Бонифация VIII, который был обвинен в ереси, содомском грехе и других столь же малопривлекательных деяниях. Чтобы потушить вызванный этим скандал, Климент V согласился окончательно пожертвовать тамплиерами. Церковный трибунал после долгого перерыва возобновил в октябре 1311 г. заседания, продолжавшиеся до мая 1312 г. Настойчивость короля все усиливалась. По совету трибунала папа объявил о роспуске Ордена тамплиеров, имущество которого должно было перейти к госпитальерам. Впрочем, львиная доля добычи досталась Филиппу IV. 18 марта 1314 г. был вынесен приговор великому магистру Жаку Моле и еще троим руководителям ордена. Все они признали предъявленные им обвинения и были приговорены к пожизненному заключению. Однако в момент произнесения приговора Жак Моле и другой осужденный, Жоффруа де Шарне, объявили: они виноваты лишь в том, что, пытаясь спасти себе жизнь, предали орден и признали истиной возведенную на него хулу. В тот же вечер оба по приказу короля были сожжены на костре.

Исследователи и поныне спорят о том, что было правдой в обвинениях, предъявленных тамплиерам[14].

В XVIII в. одно из направлений в западноевропейском масонстве стало пропагандировать миф о тамплиерах и объявило себя преемником Ордена рыцарей Храма. Речь идет о так называемых ложах строгого послушания, которые возникли в середине столетия в Германии, а потом и в других странах. Основатель этих лож барон Карл Годхельф Хунд был также одним из сочинителей легенды о тамплиерах. Он уверял, будто после ареста большинства тамплиеров провинциальный магистр Оверни Пьер д’Омон сумел бежать вместе с двумя командорами и пятью рыцарями, переодевшимися рабочими-каменщиками. На одном из островов близ берегов Шотландии они встретили великого командора Джорджа Гарриса и еще нескольких тамплиеров и приняли решение сохранить орден. В Иванов день 1313 г. был собран капитул, на котором Пьер д’Омон был избран Великим магистром. Чтобы избежать преследований, тамплиеры стали использовать пароли и знаки рабочих-строителей и называли себя франкмасонами («свободными каменщиками»). В 1631 г. Великий магистр перенес свою резиденцию в Эбер дин, откуда орден, под Масонской маской, снова получил распространение в Западной Европе. Эти утверждения совершенно бездоказательны. Правда, название «тамплиеры» мелькает в отдельных документах XV–XVII вв. В официальном эдикте Парижского парламента от 24 февраля 1618 г. владельцы одного отеля именуются «господа тамплиеры», но они явно не имели никакого касательства к исчезнувшему за столетия до этого ордену. Вслед за Германией в 60—70-х годах XVIII в. тамплиерские ложи получили распространение и во Франции.

Историки XIX — начала XX в., включая членов ордена, отвергали эту легенду. Вместе с тем некоторые из них были склонны так объяснять происхождение тамплиерского мифа. В конце XVII в. несколько вельмож — герцог Грамон, маркиз Биран и граф Таллар — образовали в Париже тайное общество под названием «Малое воскресение тамплиеров». Хотя общество не преследовало никаких других целей, кроме развлечения скучающих аристократов, Людовику XIV затея не понравилась и он выслал новоявленных храмовников из столицы. В 1705 г. герцог Филипп Орлеанский объединил бывших членов тайного союза, придав ему политический. характер. Иезуит Бонани состряпал известную фальшивку — подложные документы тамплиеров. При тогдашнем уровне палеографии подложные бумаги трудно было отличить от подлинных[15]. Среди этих документов фигурировал список великих магистров Ордена тамплиеров. Список начинался датой 18 марта 1314 г. — днем казни магистра Жака Моле — и был доведен до середины XVIII в. В него были включены видные исторические персонажи вроде Бертрана Дюгеклена (вторая половина XIV в.), Генриха Монморанси (последние десятилетия XVI в.), а также самого Филиппа Орлеанского, будто бы обновившего статуты ордена на общем собрании тамплиеров в Версале 25 марта 1705 г., и т. д.[16]

Все эти объяснения более чем сомнительны. Ведь подложные документы, фабрикацию которых отнесли ко времени Людовика XIV, и сами сведения о тайном обществе Филиппа Орлеанского стали известны лишь в 1804 г., причем представил их некий врач по фамилии Ледрю, один из основателей «Ордена Востока», явно склонный к мошенническим проделкам. Ледрю утверждал, что он был домашним врачом семьи герцога Коссе-Бриссака, якобы являвшегося до 1792 г. последним великим магистром тамплиеров. При распродаже мебели герцога во время революции Ледрю будто бы купил секретер, в котором и обнаружил документы ордена. Вероятно, документы были сфабрикованы самим Ледрю или по его наущению[17], и миф о тайном обществе Филиппа Орлеанского был присоединен к тамплиерской легенде в годы наполеоновской империи.

Противники масонов, целиком восприняв миф о тамплиерах, упражнялись в довольно комичных выражениях ненависти по отношению к ордену, уничтоженному за пятьсот или шестьсот лет до этого. Миф о тамплиерах дожил в антимасонских сочинениях вплоть до наших дней.

Загадки руанского судилища

Пятнадцатый век знает немало известных процессов. Среди них суд над Яном Гусом — идеологом ранней бюргерской реформации в Чехии, сожженным в 1415 г. по приговору церковного трибунала, членами которого были участники церковного собора в Констанце. А в самом конце столетия, в 1498 г., по приговору инквизиционного суда во Флоренции был отправлен на костер другой проповедник, призывавший к реформе церкви, — Джиролама Савонарола[18].

Однако самый знаменитый судебный процесс века происходил во французском городе Руане в начале 1431 г. Судили народную героиню Жанну д’Арк. Всего за два года до этого началась героическая история простой крестьянской девушки из селения Домреми, дочери деревенского старосты, которая сделала ее имя немеркнущим символом беззаветного патриотизма и самопожертвования во имя спасения родины.

Подвиг Орлеанской девы за пять с половиной веков, прошедших с того времени, был сюжетом для многих десятков эпических и лирических поэм, пьес и романов. Шекспир и Шиллер, Марк Твен и Бернард Шоу, Б. Брехт и Ж. Ануй — это лишь немногие наиболее известные из длинного списка писателей и драматургов, обращавшихся к истории жизни и гибели Жанны д’Арк[19].

Кто из нас с юношеских лет не зачитывался рассказами о Жанне, прибывшей ко двору французского короля Карла VII в Шиноне, чтобы побудить его к борьбе против захв атчиков-ан гличан?

Шли самые трагические для Франции годы Столетней войны (1337–1453). Большая часть французской земли, в том числе и Париж, была в руках врага — Англии и ее союзника герцога Бургундского. При свидании с Карлом VII Жанна сумела убедить этого трусливого, нерешительного монарха, что она призвана спасти Францию. Во главе французских войск Жанна пришла на помощь городу Орлеану, изнемогавшему в кольце вражеской осады. Вслед за освобождением города Орлеанская дева, как называли в народе Жанну, не раз побеждала надменных английских полководцев. Город Реймс, традиционное место коронации французских королей, открыл свои ворота солдатам Карла VII. После коронования Карла Жанна повела войска на Париж. Стояла осень 1429 г. Столицу взять не удалось. Советники Карла VII сознательно вредили Орлеанской деве. Но Жанна не пала духом от неудачи. Воодушевленные ее непоколебимой верой в торжество правого дела, французы одержали несколько важных побед на севере Франции, прорвались в город Компьен, осажденный врагами. Во время одной из отважных вылазок из города 23 мая 1430 г. небольшой отряд Жанны был со всех сторон окружен. После отчаянного сопротивления Жанна попала в плен к бургундцам, которые передали ее в руки герцога Люксембургского, а тот за 10 тыс. золотых монет в ноябре 1430 г. продал англичанам. В народе были твердо убеждены, что Орлеанская дева пала жертвой черного предательства придворных короля: их поведение давало полное основание для такого подозрения. Молва утверждала, что комендант Компьена Гиль ом Флави слишком рано опустил решетку крепостных ворот, закрыв путь для отступления отряда Жанны.

Англичане решили полностью использовать политические выгоды, которые им сулило взятие в плен Орлеанской девы. В ноябре 1429 г. регент Англии расчетливый и умный герцог Бедфордский короновал в Париже своего восьмилетнего племянника королем английским и французским Генрихом VI. А процесс и осуждение Жанны должны были доказать, что Карл VD был возведен на престол еретичкой, ведьмой, действовавшей по наущению сатаны.

Организацию процесса герцог Бедфордский поручил своему бессовестному клеврету епископу Бове Пьеру Кошону, которому в награду была обещана богатая Руанская епархия, и вполне преданному в это время англичанам Парижскому университету. Кошон потребовал выдать ему Жанну д’Арк для суда как еретичку, захваченную на территории его епископства. В декабре 1430 г. ее бросили в мрачное подземелье одного из руанских замков. Хитрый Кошон стремился придать тщательно подготовленному им трагическому фарсу видимость честного и юридически безупречного судебного разбирательства. Незадолго до начала суда Жанну в присутствии герцогини Бедфордской подвергли медицинскому освидетельствованию с целью определения, сохранила ли она невинность, — от этого зависела формулировка обвинения в «связи с дьяволом» и ведении распутной жизни. В результате заключения комиссии от последнего обвинения пришлось отказаться. Кроме того, само заточение Жанны в крепости, находившейся в ведении английских властей, уже было нарушением правил: поскольку обвиняемая должна была предстать перед инквизиционным трибуналом, ее надлежало содержать в женском отделении церковной тюрьмы.

Суд открыл заседания 9 января 1431 г. В инквизиционных процессах подсудимому запрещалось иметь адвоката. Кошон рассчитывал, что не представит труда выудить нужные ему признания у простой крестьянской девушки, которой к тому же не разъяснили, что ей инкриминировал суд. Она не могла понять это и из казуистически сложного обвинительного заключения, вдобавок составленного на латинском языке. Кошон стремился осудить Жанну как еретичку и колдунью. Обвинения против нее были сведены — уже в ходе процесса — в 12 статей, одобренных Парижским университетом; среди них фигурировали притязания на беседы со святыми и ангелами, фальшивые пророчества, еретические утверждения, согласно которым она считала себя обязанной подчиняться только богу, а не церкви, ношение мужской одежды и так далее — вплоть до неповиновения воле родителей. Однако у Кошона не было никаких доказательств впадения подсудимой в «ересь» и занятия ведовством, кроме факта, что она храбро сражалась в одеянии воина и продемонстрировала недюжинный талант полководца. Оставалось обратиться к хорошо разработанной инквизиционной технике, рассчитанной на то, чтобы, с помощью пыток или без них запугать, сломить волю обвиняемой и добиться нужного признания[20].

Процесс длился несколько месяцев. С 21 февраля по 27 марта происходил предварительный допрос подсудимой, потом главные судебные заседания. Так продолжалось до 24 мая 1431 г. Все эти месяцы в зале суда и в тюремной камере Жанну засыпали непрерывным градом вопросов, относящихся и не относящихся к делу. Каждый из них мог содержать коварные ловушки, невидимые подводные камни. Один неловкий ответ — и готово признание в ереси, неосторожно сорвавшееся слово — и капкан захлопнется, суд сочтет этот, пусть мнимый, самооговор за доказательство ведовства.

Однако, к изумлению Кошона и других судей, их ухищрения не дали нужного результата. Твердость духа, прирожденный ум и здравый смысл помогли Жанне не попасть в расставленные сети. Более того, она нередко ставила в затруднительное положение Кошона. Один раз подсудимая объявила, что готова выполнить его требование прочесть католическую молитву, если епископ согласится принять ее исповедь. Как духовное лицо, Кош он не имел права отказать в такой просьбе, а выслушав исповедь, по тогдашним понятиям, не мог, не рискуя спасением собственной души, признать подсудимую виновной. Поле сражения на этот раз осталось за Жанной.

Во время процесса подсудимая заболела. Это вызвало крайнее беспокойство англичан. Умри Дева от болезни, исчезли бы все выгоды, которые Бедфорд рассчитывал получить от ее казни. Жанну лечили личный врач герцогини Бедфордской и другие лекари. Узница поправилась.

2 мая Жанне формально предъявили выдвинутые против нее обвинения и потребовали отказа от ее «видений», подчинения церкви, т. е. Кошону и его коллегам. Она ответила отказом. Через неделю ее привели в камеру пыток, показали для устрашения зловещие инструменты палача. Но и это не сломило духа Девы, а Кошон почему-то не решился или посчитал излишним прибегать к пыткам. Тем не менее подсудимую не переставали запугивать, беседовавшие с ней монахи рисовали ей муки костра и ужасы ада. 23 мая Жанне официально было объявлено, что, если она не признает своих заблуждений, ее ожидает сожжение на костре. Воля Девы была на время поколеблена. Подавленная рассуждениями ученых-богословов, Жанна признала свою вину и была осуждена на вечное заточение. Некоторые английские военачальники не поняли этого тактического хода Кошона и громко называли епископа изменником. Но один из судей успокоил графа Уорика, коменданта Руана:

— Не беспокойтесь, мы поймаем ее.

В тюрьме с помощью обмана узницу побудили снова надеть мужское платье, которое она обязалась не носить. Вдобавок она взяла назад свое отречение от посещавших ее «видений». Доказательство, что осужденная — нераскаявшаяся еретичка, было теперь налицо. Недаром после допроса Жанны в темнице Кошон радостно сообщил англичанам, ожидавшим его у тюремных ворот:

— В добрый путь! С ней покончено.

29 мая происходит новое заседание суда, по существу новый процесс, на этот раз очень короткий, и Жанну, как впавшую в прежний грех, присуждают к передаче в руки светских властей, иначе говоря, к сожжению на костре. 30 мая 1431 г. приговор был приведен в исполнение в присутствии большого отряда английских воинов и толпы жителей Руана. Впоследствии очевидцы утверждали, что при осуждении и при казни не были соблюдены законные формальности [21].

Твердость и самообладание осужденной поразили даже многих ее врагов. Через четверть века процесс Жанны был пересмотрен, формально по просьбе ее матери, фактически по требованию французского короля, который долгое время, не желая ссориться с церковью, Бургундией и Парижским университетом, не спешил с этим делом. Однако, выбрав удобный момент, Карл решил опровергнуть еще тяготевшее над ним обвинение, что он получил корону из рук колдуньи. По распоряжению папы Калик-ста III в 1455–1456 гг. в Париже и Руане состоялся новый суд, отменивший приговор Кошона. Честь Жанны была восстановлена. Прежний вердикт был объявлен следствием коррупции, подлогов, клеветы, коварства и нелояльности. Отречение Девы аннулировалось как исторгнутое запугиванием, присутствием палача и угрозой сожжения[22]. Через столетия, в 1920 г., католическая церковь сочла выгодным сыграть на популярности французской народной героини и причислила ее к лику святых.

Процесс 1431 г. и контрпроцесс 1455–1456 гг. известны нам во всех подробностях (правда, протоколы судилища в Руане были в немалой степени фальсифицированы Кошоном). Только во время правления Карла VII и его преемника, т. е. за полстолетия, историю Жанны д’Арк излагают 22 французских, 8 бургундских и 14 иностранных хронистов. К этим 44 летописцам надо еще прибавить 9 поэтов, которые в XV в. воспевали подвиг Орлеанской девы. Поэтому наука знает о жизни Жанны д’Арк, вероятно, больше, чем о ком-либо другом, жившем в XV в., за исключением разве что некоторых монархов, деяния которых подробно заносились в хроники. И тем не менее существует поверье, что и процесс, и казнь Орлеанской девы являлись лишь хорошо разыгранным спектаклем, за кулисами которого развернулось одно из наиболее интересных приключений в истории тайной дипломатии. Предание восходит к легендам, возникшим вскоре после гибели Жанны, во что никак не хотел поверить французский народ. Версия была выдвинута еще в XVII в., однако наукообразное оформление получила лишь в наши дни, когда во Франции появился не один десяток работ о «спасении» Орлеанской девы в 1431 г.

Легенда покоится на одном, правда трудно объяснимом, происшествии, которое произошло в городе Орлеане в 1436 г., примерно через пять лет и три месяца после того, как в Руане была сожжена Жанна д’Арк. В счетной книге Орлеана, куда заносились расходы, производившиеся городскими властями, можно прочесть о выдаче 9 августа двух золотых Жану дю Ли в качестве платы за доставку писем от его сестры девы Жанны. Он ездил к ней в город Арлон в Люксембурге. Брат Жанны, носивший новую, дворянскую фамилию, пожалованную ему королем, отправился ко двору Карла Vn, а затем к «сестре», получив деньги на путевые расходы. Имеются и другие аналогичные записи, относящиеся к поездкам Жана дю Ли к «сестре» и королю. Все они датируются июлем, августом и сентябрем 1436 г. Подлинность их не вызывает сомнений. Однако этим не ограничиваются записи в счетной книге, связанные с «Девой Франции», как она именуется в этих документах. Всюду в них без всяких колебаний предполагается, что сожженная Жанна д’Арк жива.

28 июля 1439 г., т. е. через три года после первых записей и более чем через восемь лет после официальной смерти Орлеанской девы, она сама, если верить записям, пожаловала в Орлеан. Жанну — она называлась теперь Жанной д’Арму аз — встретила восторженная толпа. Итак, Деву хорошо приняли в городе, в котором ее не только чтили, но где было немало людей, отлично знавших Жанну еще со времен знаменитой осады. Записи не оставляют сомнения, что Жанну д’Армуаз горожане сочли за Орлеанскую деву. В счетной книге прямо указывается, что Жанне была подарена крупная сумма денег (210 ливров) «за добрую службу, оказанную ею указанному городу во время осады».

Быть может, вера в то, что Жанна д’Армуаз — Орлеанская дева, рассеялась у горожан, когда они ближе пригляделись к приезжей женщине, продолжительное время бывшей их гостьей? Наоборот, в счетной книге отмечен торжественный обед, на который она была приглашена двумя богатыми патрициями — Жаном Люилье и Теваноном де Бурж — и где ей были оказаны всяческие почести, знаки внимания и уважения. Жанну д’Армуаз признали горожане и дворяне, хорошо знавшие Деву по времени осады, — Николя Лев, Николя Груанье, Обер Буле. Они даже принимали совместно с Жанной участие в коронации Карла VII в Реймсе. С тех пор прошло совсем немного лет. Имеем ли мы основание теперь, спустя более пяти веков, поставить под сомнение вывод, что прибывшая «дама д’Армуаз» была Орлеанской девой? Вдобавок оспаривать его, не приводя веских доказательств, объясняющих, что побудило всех этих людей участвовать в мистификации или почему они были введены в заблуждение.

Историк Ж. Пем утверждает, что он нашел очень важные свидетельства. До сих пор считалось, что мать Орлеанской девы Изабелла Роме приезжала в Орлеан лишь в июле 1440 г., через год после появления там женщины, выдававшей себя за ее дочь. Однако в списке городских расходов с 6 марта 1440 г. имеется отметка об уплате двум лицам за содержание и лечение Изабеллы с 7 июля по 31 августа. Здесь речь явно может идти только о 1439 г. Там же имеется запись об уплате пенсии, установленной городом Изабелле, за сентябрь, октябрь и ноябрь 1439 г. Если подлинность этих записей не ставить под сомнение, то они свидетельствуют о том, что мать Жанны д’Арк находилась в Орлеане, когда в городе торжественно принимали Жанну д’Армуаз как Орлеанскую деву. Трудно представить, зачем матери Жанны д’Арк подобно ее братьям надо было участвовать в обмане. Ж. Пем приводит также ряд косвенных доказательств, что во время пребывания Жанны д’Армуаз в Орлеане город посетил сам король Карл VH. В счетных книгах Орлеана и позднее регулярно отмечаются денежные выдачи «Изабелле, матери Девы Жанны». В записи, сделанной в июле 1446 г., Изабелла Роме уже именуется «Изабелла — мать покойной Девы Жанны», как и в записях за все месяцы до пасхи 1447 г. Не означает ли это, что к началу 1447 г. в Орлеане стало известно о смерти Жанны? Быть может, эта новость была сообщена ее братьями? (Правда, сторонник традиционной версии П. Гильом, просмотрев счетные книги Орлеана, показал, что выражение «Дева Жанна» без добавления «покойная» встречается не раз и после 1447 г. Это — с большой натяжкой — можно отнести и за счет небрежности писцов.)

Таковы главные факты, на которых построена легенда о спасении Жанны. Все остальные сведения и показания имеют по сравнению с этими неопровержимыми фактами второстепенное значение[23]. Гостеприимство, оказанное Жанне д’Армуаз, допускает лишь три объяснения: это могла быть невольная ошибка, результат коллективной галлюцинации (отнюдь не редкость в средние века!); могло быть и сознательное соучастие в обмане; и наконец, последнее возможное объяснение — Жанна д’Армуаз действительно была чудом спасшейся Жанной д’Арк.

Ошибка братьев Жанны маловероятна. Но и вывод, что братья дю Ли из корыстных мотивов признали в Жанне д’Армуаз свою сестру, — лишь простое предположение. В его пользу можно привести лишь ссылку на стесненное материальное положение младшего из братьев, Пьера дю Ли, и то, что оба они получили — небольшие, впрочем, — награды за перевозку писем Жанны д’Армуаз. Интересно, что сразу после своего появления в Лотарингии Жанна поспешила связаться с братьями — смелый шаг со стороны самозванки, если он не был сделан в результате предшествовавшей договоренности, о которой мы не имеем никаких известий. Что касается горожан Орлеана, то трудно обнаружить мотивы их соучастия, скорее можно отнести их к числу обманутых. Если и это покажется не заслуживающим доверия, то остается только признать правдивость утверждений Жанны д’Армуаз.

Такая же теплая встреча, как в Орлеане, ожидала Жанну д’Армуаз и в городе Туре. Следует заметить, что наши сведения о ней отнюдь не исчерпываются записями в счетной книге города Орлеана. Имеются известия, позволяющие проследить ее жизнь в течение ряда лет.

В хронике декана Сен-Тибо из Меца указывается, что 20 мая 1436 г. в деревне Гранд-оз-Орм, неподалеку от города с таким же названием, появилась «дева Жанна», которую признали местное дворянство и «ее» братья. Деву хорошо приняли в Арлоне у герцогини Елизаветы (которую, между прочим, часто путали впоследствии с другой герцогиней — Люксембургской, хорошо знавшей Жанну во время ее плена, но умершей в 1430 г.). Надо отметить, что она вовсе не афишировала своего имени, напротив, называла себя Клод. Говорят, что Дева появилась в обстановке общего воодушевления, связанного с изгнанием англичан из Парижа в апреле 1436 г. Но можно представить себе дело и иначе: в это время шли разговоры о мире. Английскому гарнизону разрешили свободно уйти из Парижа. Может быть, в обмен на какую-то уступку англичане и согласились выпустить Жанну из заключения. Между прочим, почему-то никто не спрашивал Жанну, где она провела предшествовавшие пять лет после своего «спасения». И сама она не касалась этого вопроса. По крайней мере наши источники вовсе обходят его. Очевидно, были причины для такого умолчания, причем оно нисколько не поколебало веры в правдивость утверждений Жанны. Новоявленная Дева вела светскую жизнь в Арлоне при герцогском дворе, а потом у графа Ульриха Вюртембергского в Кельне, вмешивалась в дипломатические интриги местных духовных и светских феодалов. В Кельне она попыталась ссылками на волю божью помочь графу Ульриху провести его кандидатуру на пост архиепископа Трирского. Это привело к вмешательству инквизитора Генриха Калтай-зена, вызвавшего ее для допроса по подозрению в ереси и колдовстве. «Дева Жанна» спешно бежала обратно в Арлон (об этом сообщает хроника современника — доминиканского монаха Жана Нидера).

Осенью Жанна вышла замуж за некоего Робера д’Армуаза сеньора де Тиммон. Была отпразднована пышная свадьба. Жанна родила двух сыновей[24]. К этому же времени относится и ее переписка через посредство братьев дю Ли с Карлом VII.

Несомненно, что декан Сен-Тибо искренне считал появившуюся «Деву Жанну» подлинной Жанной д’Арк. Надо лишь добавить, что разыскана другая рукопись его хроники, в которой декан признает свою ошибку: «В этот год прибыла молодая девица, именовавшая себя Девой Франции и так игравшая ее роль, что многие были обмануты, и особенно среди них наиболее знатные». Очевидно, это безоговорочное опровержение первого свидетельства, но где гарантия того, что именно оно было результатом ошибки, а не последующее разъяснение «самозванства» являлось тенденциозной вставкой?

Цитированные тексты были приведены еще в 1683 г. в журнале «Меркюр талант» и вызвали сенсацию. Тогда же был опубликован брачный контракт Жанны д’Армуаз (оригинал его так и не был найден). Считают, что контракт является фальшивкой, сфабрикованной священником Винье в XVII в. Почему, однако, надо считать брачный договор подделкой? У отца Винье вряд ли могли быть на это причины. Да и поведал он о находке только своему брату, который много позднее рассказал о ней на страницах «Меркюр талант». Правда, эта бумага с тех пор так и не разыскана, но в XVII в. еще не интересовались подлинными историческими документами. Это в равной мере относится и к дарственному акту, согласно которому Робер д’Арму аз передавал какие-то владения своей жене «Жанне, Деве Франции». Приведенный в старинной «Истории Лотарингии» документ о дарении сопровождается разъяснением: «Это Орлеанская дева или, скорее, авантюристка, принявшая ее имя и вышедшая замуж за сеньора Робера д’Армуаза». И опять вопрос: чему доверять — документу или последующему дополнению к нему? Следует отметить, что друзья Робера д’Армуаза — Жан де Тонельтиль и Собле де Дэн, поставившие свои печати на документе о передаче Жанне части владений ее мужа, знали подлинную Орлеанскую деву. Зачем им надо было участвовать в обмане? Между прочим, Робер д’Армуаз приходился кузеном Роберу де Бодрикуру — тому самому, к которому в городке Вокулере прежде всего обратилась пастушка из расположенного неподалеку Домреми и который по ее просьбе дал ей для сопровождения шестерых слуг, доставивших Жанну в Шинон к королю Карлу[25].

Вообще действия самой дамы д’Армуаз малопонятны, если считать ее самозванкой. Помимо одной явной неосторожности — вступления в переписку, а потом и свидания с братьями дю Ли — она совершила и вторую — согласилась выйти замуж за небогатого сеньора д’Армуаза, отлично зная, что при заключении брака потребуются документы, касающиеся ее происхождения. Существует легенда, что Робер д’Армуаз в наказание за обман посадил свою жену в сумасшедший дом, расположенный неподалеку от Брие. Однако в роду д’Армуаз до сих пор сохранилась традиция чтить Жанну как самую славную из предков. Семья потомков Жанны д’Армуаз, опрошенная историком К. Пастер, выразила твердую уверенность, что их предок сеньор Робер не мог жениться на женщине без роду и племени. Он должен был предварительно убедиться, что его невеста действительно та, за кого она себя выдает[26].

Нам известна жизнь Жанны д’Армуаз в последующие три года, т. е. с 1436 по 1439 г. Следует лишь добавить, что все эти три года горожане были в нерешительности, верить ли слухам о спасении Жанны. Они платили не только братьям дю Ли за письма от «спасшейся» Жанны в 1436 г., но и за мессу, отслуженную за упокой ее души в мае 1439 г., как раз накануне прибытия дамы д’Армуаз в Орлеан.

В политике Карла VII вскоре произошел перелом. В 1436 г., когда только что был отвоеван Париж, король еще колебался, стоит ли объявлять Жанну д’Армуаз чудом спасшейся Орлеанской девой (бездействие Карла, ничего не сделавшего для ее спасения, сурово осуждалось в стране). Теперь же король предпочел не зависеть от авантюристки и использовать в своих целях память о подлинной Жанне.

Между тем Жанна д’Армуаз отправилась из Орлеана в области, где продолжались боевые действия против англичан. Она встретилась с воевавшим там маршалом Жилем де Ре, хорошо знавшим Жанну д’Арк. Это свидание — опять крайне опрометчивый шаг, если речь идет о самозванке. Жиль де Ре поручил ей возглавлять войска на севере от Пуату, но мы не знаем, как протекала военная карьера Жанны д’Армуаз.

Авторы, пропагандирующие версию о спасении Жанны д’Арк, конечно, всячески обыгрывают те поступки Жанны д’Армуаз, которые свидетельствовали, что она либо имела все основания не бояться разоблачения, либо по непонятным причинам пренебрегала очевидной опасностью изобличения в самозванстве. Эти авторы ссылаются и на то, что даже противник Жанны д’Армуаз — королевский камергер Гильом Гуфье признавал ее удивительное сходство с Жанной д’Арк. Правда, его мнение нам известно на основе очень позднего (1516 г.) свидетельства П. Саля и, быть может, относится к еще одной Лже-Жанне. Однако барельеф Жанны д’Арк, восходящий к первой трети XV столетия и находящийся в музее в Лудюне, и медальон Жанны д’Армуаз, относящийся к более поздним десятилетиям того же века и хранящийся в замке Жолни, подтверждают, что изображенные на них женщины явно похожи друг на друга. Но может быть, это было сделано сознательно, чтобы подкрепить притязания Жанны д’Армуаз[27]. Возникает вопрос: если дама д’Армуаз была простой авантюристкой, как она могла быть уверена, что действительно как две капли воды похожа на Орлеанскую деву? Ведь портретов той вообще не существовало, за исключением, быть может, одного-единственного. Вдобавок надо учитывать, что живопись того времени вряд ли позволяла уверенно судить о внешнем сходстве человека с тем, кто был изображен на картине. В этих условиях, если Жанна д’Армуаз не была Орлеанской девой, для нее было более чем необдуманным и неразумным отправиться в места, где знали подлинную Жанну, утверждает один из главных сторонников «новой» версии — Э. Вейль-Рейналь. На этот довод, однако, напрашивается возражение: почему Жанну д’Армуаз, если она действительно была очень похожа на Жанну д’Арк, не могли убедить в существовании такого сходства видевшие Орлеанскую деву? И почему бы после этого «Иже-Жанне не рискнуть отправиться в Орлеан и другие места, где знали Жанну д’Арк, особенно обеспечив себе небескорыстное содействие со стороны ее братьев?

В 1440 г. Жанна д’Армуаз прибыла в Париж, где ее давно с нетерпением ждал народ. Однако парижский парламент (тогда судебное учреждение), действуя, очевидно, с согласия короля, принял меры, чтобы не допустить восторженного приема Жанны д’Армуаз в столице. Еще по дороге в Париж она была арестована и под конвоем доставлена в парламент, который объявил ее самозванкой и выставил у позорного столба. Она сообщила отдельные сведения о своей прошлой жизни — путешествие в Италию (с целью получить у римского папы прощение за побои, которые она нанесла родителям), участие в войне, для чего ей пришлось переодеться в костюм солдата. Отсюда у нее и возникла мысль выдать себя за Орлеанскую деву. Жанна д’Армуаз признала свое самозванство, и ее освободили из-под ареста. После смерти Робера д’Армуаза она, очевидно, была еще раз замужем за неким Жаном Луийе (некоторые исследователи, впрочем, считают, что речь здесь идет о другой женщине). В одном документе, который относится к 1457 г. (и подлинность которого далеко не безусловна), ей жаловалось прощение за то, что она именовала себя Орлеанской девой.

Правда, и после 1440 г. появлялись Лже-Жанны: одна в 1452 г. в Анжу, признанная двумя кузенами Орлеанской девы, другая — несколькими годами позже. Это была некая девица Фрерон из местечка около Мана. Обеих быстро изобличили в обмане. Об этих Лже-Жаннах можно говорить только ради курьеза и еще для того, чтобы подчеркнуть, сколь долго народная фантазия не желала примириться с гибелью национальной героини.

Много споров вызвал вопрос, были ли Жанна д’Армуаз и другие Лже-Жанны одним и тем же лицом. Часть исследователей считает, что Жанна д’Армуаз умерла между 1443 г., когда муж передал ей часть своих владений, и 1449 г., когда в счетных книгах города Орлеана Изабеллу Роме окончательно стали именовать не «матерью Девы», а матерью «покойной Девы Жанны». В этом случае документ 1457 г. относится не к Жанне д’Арму аз, а к другой женщине — Жанне де Сермез. Последняя, используя близкое звучание обеих фамилий, выдавала себя за супругу сеньора Робера. В любом случае тот факт, что время от времени объявлялись Лже-Жанны, не решает вопроса о том, была ли дама д’Армуаз подлинной Орлеанской девой.

Орлеанский эпизод в истории Жанны д’Армуаз, как мы видели, нелегко объяснить, если считать ее обманщицей. Все остальные «узнавания», правда, мало что доказывают, поскольку всегда можно найти причины, побудившие так действовать и лотарингских феодалов, и Карла VII, и самих братьев дю Ли. Однако можно в равной степени считать подозрительными и «разоблачения» Жанны как самозванки, в том числе раскаяние, вырванное у нее парижским парламентом.

Наконец, еще один документ — нотариальный акт от 29 июля 1443 г., в котором зафиксировано пожалование герцогом Карлом Орлеанским Пьеру дю Ли имения за верную службу королю и самому герцогу. Эту службу, указывалось в нотариальном акте, Пьер дю Ли осуществлял «совместно» с девой Жанной, его сестрой, вплоть до его (или ее) отсутствия «и с тех пор до настоящего времени». Если речь шла об его отсутствии, то текст расшифровывается просто: Пьер дю Ли несколько лет находился в плену (непонятно, впрочем, почему в тексте прямо не сказано о плене). Однако вполне допустимо прочесть и «до ее отсутствия»; тогда это признание того, что Жанна не погибла в 1431 г. Слова же «и с тех пор до настоящего времени» вполне могли быть отнесены «совместно» к брату и сестре, а не к одному Пьеру дю Ли. Не сознательно ли вставлена в документ эта неясная фраза: в 1443 г. уже нельзя было одновременно открыто выражать сомнение в гибели Жанны д’Арк и признавать самозванку, разоблаченную парламентом[28]. Из уже цитированной выше грамоты Карла Орлеанского в 1443 г. можно заключить, что Жанна была еще жива. В другой дарственной грамоте Карла Орлеанского, датированной 31 июля 1450 г., о Пьере дю Ли говорится уже как о «брате покойной Девы».

Нам известны, как уже отмечалось, все детали руанского процесса: сохранились подробные протоколы. Нет лишь одного важного документа — официального акта, удостоверяющего казнь Жанны или даже просто упоминающего об исполнении приговора. Академик М. Гарсон, известный французский юрист, изучавший историю Жанны д’Арк, считает, что составление подобного акта не требовалось судебными правилами того времени. Однако генеральный адвокат Шарль дю Ли, живший в XVI в. и заинтересованный в этом деле, связанном с историей его семьи, считал отсутствие протокола «обращающим внимание и таинственным». Во французских хрониках первой половины XVI в. о казни Жанны говорится в неопределенных и часто двусмысленных выражениях. Так, в «Бретонской хронике» (1540 г.) сказано, что в 1431 г. «Дева была сожжена в Руане или была осуждена на это» Симфориен Шампье в «Корабле для дам», изданном в Лионе в 1503 г., пишет, что Дева, по мнению англичан, была сожжена в Руане, но французы это отрицают. В поэме Жоржа III атлена «Воспоминания о чудесных приключениях нашего времени» говорится, что, «хотя, к великому горю французов, Дева была сожжена в Руане, она, как стало известно, потом воскресла».

Обращаясь к свидетельствам современников, помимо уже упомянутого декана Сен-Тибо отметим дневник одного парижского буржуа, где прямо указывается, что в Руане под видом Жанны была сожжена другая женщина. ГІьер Кюскель, буржуа из Руана, который мог быть очевидцем казни, разделял это мнение: «Жанна бежала, и кто-то другой был сожжен вместо нее». В рукописи, хранящейся в Британском музее (английской национальной библиотеке) под № 11542, также указывается: «Наконец публично сожгли ее (Жанну) или же другую женщину, похожую на нее, в отношении чего многие люди держались и до сих пор придерживаются разного мнения»[29].

Слух о спасении Жанны так быстро распространился после ее казни, что это встревожило парижские власти (столица тогда еще находилась в руках англичан, отцы города раболепно выполняли все приказы чужеземных захватчиков). Был даже затеян опрос свидетелей, не манкировал ли Кошон возложенными на него обязанностями? Кого же можно было расспросить, кроме помощников Кошона, его асессоров? Однако они один за другим скончались вскоре после руанского процесса.

Но вот прошла четверть века, и, готовясь к процессу реабилитации Жанны, французские суды занялись поисками свидетелей. Это было не простое дело. Кошон умер еще в 1444 г. Доминиканцы объявили, что не знают, где находится монах их ордена инквизитор Жан Ле Метр. Все же нашлось около дюжины лиц, входивших в состав руанского судилища. Пятеро из них заявили, что ничего не видели, трое — что уехали еще до окончания заседаний, а двое сослались на слабую память и на то, что они по забывчивости не могут ничего припомнить из процесса Орлеанской девы[30].

Известная неясность имеется даже в дате казни Жанны. Обычно называют 30 мая, но многие осведомленные современники упоминали другие числа —14 июня, 6 июля, а английские хронисты в конце XV и начале XVI в. писали, что Жанна была сожжена в феврале 1432 г. Существует разноголосица и в отношении способа казни. Например, хронист Жан ла Шапель утверждает, что Жанна сначала была обезглавлена, а уже потом ее тело предано сожжению на костре.

Считается, что английские власти, желая убедить народ в смерти «колдуньи», усвоили казнь в присутствии многолюдной толпы. Это так, но вопреки обыкновению горожан не подпустили близко к эшафоту — от костра их отделяла стена из 800 солдат. Возможно, это было только мерой предосторожности со стороны англичан, опасавшихся, что будет сделана попытка в последний момент спасти осужденную. Поэтому, вероятно, никто, кроме английских солдат и официальных лиц, не смог вблизи наблюдать сцену сожжения. В сохранившихся описаниях казни остается неясным: то ли осужденной косо надвинули чепчик или дурацкий колпак, то ли она взошла на костер с закрытым лицом[31]. Кроме того, все рассказы о сцене сожжения были записаны только через 10–15 лет и вполне могли носить тенденциозный характер.

Вместе с тем современник — руанский священник Жан Рикье — писал, что, поскольку англичане опасались, «как бы не стали говорить, что она (Жанна. — E.4.j спаслась», палачу был дан приказ сразу после смерти осужденной на время потушить огонь с целью показать присутствующим, что казнена именно Жанна. Об этом же мы читаем и в дневнике парижского буржуа. Палач именно так и поступил[32]. Впрочем, остается вопрос: смогли ли свидетели казни, разглядывая уже обуглившееся тело жертвы, определить, кто именно погиб на костре?

Если предположить, что была сожжена не Жанна, какова была судьба самой Орлеанской девы? Известно, что первоначальные суровые условия заключения Жанны потом были значительно смягчены. Сторожившие ее тюремщики и английские солдаты не раз уходили пьянствовать в ближние таверны, оставляя ее одну. К Жанне допускали посетителей, а она отказалась дать честное слово, что не сделает попытки к бегству. Ряд французских историков (Ж. де Сен Жан, А. Герен) считают, что Жанна могла бежать через подземный ход, который должен был быть в Руанском замке. Делались даже попытки откопать этот подземный ход, который, по догадке некоторых исследователей, вел в дом регента Англии герцога Бедфордского. Его жена, француженка, могла выступить в роли спасительницы Жанны. Известно, что к Жанне хорошо относилась герцогиня Люксембургская, примыкавшая к бургундской партии, а герцогиня Бедфордская была сторонницей примирения часто ссорившихся союзников — англичан и бургундцев.

Где была Жанна после своего спасения? Не исключено, что в Риме, при дворе папы Мартина V (там Жанне должны были очень помочь связи покровительствовавших ей принцесс королевского дома), а может быть, в английской тюрьме. В 1970 г. в Париже была опубликована книга Пьера де Сермуаза (дальнего потомка Лже-Жанны) «Тайные миссии Жанны д’Арк», утверждающего, что Орлеанская дева в эти годы была секретным агентом Ордена францисканцев. Почему она появилась лишь через пять лет? Да потому, утверждает П. де Сермуаз, что именно к этому времени серьезно изменилась политическая и военная обстановка. В сентябре 1435 г. умер герцог Бедфордский, что лишало англичан единого руководства, а весной следующего года был освобожден Париж. Напоминали также, что историк А. Байе уверял, будто он в 1907 г. обнаружил брачный контракт Жанны д’Армуаз в архиве одного нотариуса городка Френ-ан-Вевр и установил, что подпись невесты тождественна подписи под посланием Жанны д’Арк жителям Реймса. Он рассказал о своем открытии нескольким журналистам. Однако город Френ был полностью разрушен во время мировой войны 1914–1918 гг., и архив погиб. А. Байе незадолго до своей смерти (1961 г.) не раз говорил об этом открытии [33].

В таком случае не был ли сам процесс Жанны лишь комедией, где все участники играли заранее согласованные роли? Протоколы руанского процесса были фальсифицированы Кошоном. Он приказал не заносить в них многие заявления подсудимой. Сохранилась неискаженная копия протоколов, представленная в качестве доказательства на контрпроцессе. В XX в. она была обнаружена одним историком и свидетельствует, что официальный текст тенденциозно «исправлен» Кошоном и в таком виде доведен до сведения европейских дворов. Основной политической целью руанского процесса было доказать незаконность коронации Карла VII, осуществленной с помощью колдуньи.

Роль главного злодея в истории Жанны д’Арк отведена Кошону. Легенда не терпит нюансов, она знает лишь белый и черный цвета. Между тем имеющиеся данные показывают, что Кошон явно стремился затянуть процесс, что парижский парламент неоднократно напоминал ему о необходимости поторопиться с окончанием дела. Не хотел ли Кошон выиграть время и попытаться спасти Деву? Не надел ли он личину врага Орлеанской девы с целью добиться назначения судьей и осуществить таким образом свой план спасения Жанны? Не ясно, знала ли она об этом плане, если он вообще существовал в действительности. Однако Кошон явно сознательно не расспрашивал подсудимую о многих важных вещах, позволял умалчивать о них. Англичанам было важно, чтобы колдунью сожгли. А кто был действительно казнен — это уже второстепенное дело. Почему же Кошон делал попытки вызволить Жанну? Да хотя бы из простого благоразумия и предусмотрительности, из стремления обеспечить свои интересы, если счастье повернется в сторону французов [34]. Кошон, возможно, стремился к компромиссу. Карлу УП, предлагавшему выкуп и угрожавшему репрессиями в отношении знатных английских военнопленных, была бы предоставлена возможность спасти Жанну, но официально бы ее казнили, как того требовали цели английской политики. Кошон ведь явно пытался сохранить жизнь Жанны, иначе он сразу бы вынес ей смертный приговор, а не присудил вначале к тюремному заключению. (Он не мог заранее наверняка знать, что она попадется в ловушку и даст основания объявить себя вторично впавшей в ересь.)

Стоит отметить, что в отличие от других призывавших к борьбе проповедников, с которыми у англичан расправа была короткой, над Жанной был учинен суд, растянувшийся на несколько месяцев. Очень многозначительным является тот факт, что Жанну не подвергали пытке. Ведь пытка была тогда не какой-то исключительной мерой, а нормальной процедурой получения показаний у подсудимого, отрицающего свою вину. За столетие до этого пытку применяли к гроссмейстеру Ордена тамплиеров Жаку Моле. Несмотря на то что Жанна была отлучена от церкви, ей вопреки и правилам, и обычной практике дали возможность принять причастие — милость, которую не оказывали тогда никому из обвиненных в колдовстве и отправленных за это на костер.

Как известно, Жанна была взята в плен вассалом Жана Люксембургского, который передал ее своему сюзерену — герцогу Филиппу Бургундскому, а тот — англичанам. После захвата в плен Жанна имела беседу с герцогом Бургундским, содержание которой осталось тайной, хотя при встрече присутствовал придворный историограф Ангерран де Монтреле. Позднее он писал в своей хронике, что не может припомнить, о чем говорили герцог и Орлеанская дева. Такой провал памяти объясним только тем, что во время встречи речь шла о каком-то важном государственном секрете. Интересно, что не Жанну доставили к герцогу, а Филипп Бургундский сам прибыл к месту, где она содержалась в заключении, — неожиданная дань уважения простой пастушке. Посетивший тюрьму в Руане Жан Люксембургский также встретился со своей бывшей пленницей. Его приближенный шевалье Эмон де Маск сообщил в 1456 г. на процессе реабилитации, что он участвовал в этой встрече; присутствовали также английские военачальники графы Уорик и Стаффорд, канцлер Англии. Жан Люксембургский сказал Жанне, что прибыл освободить ее за выкуп, если она не будет более воевать против англичан. Дева ответила, что Жан смеется над нею, не имея ни желания, ни власти, чтобы ее освободить. Англичане же собираются убить ее с целью захвата французского королевства. Стаффорд был взбешен словами Жанны, он уже наполовину вынул меч из ножен, чтобы умертвить пленницу, но его остановил Уорик. Историки по-разному пытались объяснить смысл этого эпизода. Часть из них готова была признать, что в это время еще не исключалась возможность освобождения Жанны за выкуп и на определенных, выгодных для англичан и их союзников условиях. Другие видели здесь отзвук якобы заключенного тайного компромисса — официально объявят, что Жанну сожгли как еретичку и ведьму, а на деле дадут ей возможность спастись[35].

Миф о королевской крови

На процессе 22 февраля 1431 г. Жанна заявила своим судьям, что если бы они были лучше осведомлены о ней, то не пожелали бы, чтобы она находилась в их руках[36]. 24 февраля Дева сказала, что судьи ставят себя под большую угрозу, а 14 марта объявила, что, если бог покарает судей, пусть знают, что она выполнила свой долг, предупредив их об этом.

Сторонники неортодоксальной версии находят в этом намеки на то, что Жанна сохраняла связи с какими-то внешними силами, которые давали ей советы и указания. Однако здесь тоже не обходится без натяжек. Ссылки Жанны, что эти силы — «голоса» святых, не принимаются в расчет или считаются попыткой замаскировать вполне земные контакты — с посланцами Карла VII. У Кошона и его английских хозяев, по мнению некоторых из этих историков, могли быть причины не препятствовать этим контактам и мотивы для спасения Жанны. Здесь действовали, так сказать, «права благородной крови», столь важные для дворянства той эпохи. Короче говоря, Жанна, как полагают эти исследователи, не была дочерью своих родителей, а являлась… незаконнорожденной сестрой Карла VH.

Как пастушка из Домреми при свидании с нерешительным королем могла убедить его в своем предназначении и вопреки советам придворных побудить Карла VII предоставить войско для осуществления ее миссии? Источники глухо упоминают о какой-то тайне, которую Жанна сообщила королю. Над Карлом тяготело подозрение в незаконном рождении, и оно, учитывая нравы его матери королевы Изабеллы, выглядело очень правдоподобным. Может быть, Жанна представила доказательство, что именно она — тот незаконный ребенок Изабеллы, о существовании которого шла молва. Таким доказательством могло быть одно из двух колец — их Жанна постоянно держала при себе. Кольца были отняты у нее бургундцами после взятия в плен и переданы Кошону. Он даже расспрашивал о них Жанну. Та отвечала очень уклончиво. Англичане, если и знали обо всем этом, должны были молчать. Они, как и Карл VII, вовсе не были заинтересованы в том, чтобы окончательно погубить репутацию королевы Изабеллы. Это подорвало бы веру в законность рождения ее дочери Екатерины, которая вышла замуж за английского короля Генриха V, а их сын Генрих VI был как раз незадолго до руанского процесса коронован в Париже. Жанна на процессе объявила, что не будет отвечать на многие вопросы. Судья не принуждал ее отказываться от своего решения, потому что обеим сторонам было выгодно о многом умалчивать. Быть может, спасение — результат тайных переговоров и соглашения между Карлом и герцогом Бедфордским. Пока шли переговоры, Кошон затягивал процесс. Англичанам было важно сохранить Жанну как ценный залог в переговорах с французами. Ее могли перевести из Руана в другую тюрьму.

Прямых доказательств того, что Жанна — дочь королевы Изабеллы, конечно, не существует. Однако известно, что та 10 ноября 1407 г. родила ребенка; его отцом не мог быть король Карл VI, с которым она была давно разлучена. Считали, что отцом являлся герцог Людовик Орлеанский, убитый вскоре же (23 ноября) его врагами. Мальчик, названный Филиппом, умер, по одним сведениям, при рождении, по другим — летом следующего года. По мнению поборников новой версии, королева родила не сына, а дочь. В хронике священника из Сен-Дени отмечено, что герцог Орлеанский вскоре после обеда у королевы пал от руки убийц. В хронике указано: после «веселого обеда», а это произошло всего через 13 дней после смерти их сына (если это был действительно сын и если он действительно умер 10 ноября 1407 г.). Это сообщение, возможно, опровергает ложное известие о кончине ребенка, которое было сделано, чтобы ввести в заблуждение врагов герцога.

Давно обратили внимание на одну странность. В XVIII в. четырежды публиковалась многотомная история Франции. Во втором издании в 1764 г. двенадцатый ребенок Карла VI назван Филиппом, а в остальных трех — Жанной. Однако авторы труда никак не связывали эту Жанну — даже если ее появление не являлось просто типографской опечаткой — с Жанной д’Арк. В издании 1770 г. изложена вполне традиционно версия о рождении в 1412 г. Жанны д’Арк в Домреми, в бедной семье [37].

В драме '-Генрих VI», основная часть которой, по мнению большинства критиков, принадлежит перу Шекспира, Жанна д’Арк заявляет: «Я рождена от благородных предков». Отца-пастуха она упрекает в том, что он подкуплен англичанами, и бросает своим врагам обвинение: «Хотите скрыть моих венчаных предков». Сторонники версии, будто Жанна была сестрой Карла VII, разумеется, ухватились за эти слова и даже считают их серьезным доводом. «Известно, — заявляют они, — что Шекспир был хорошо знаком с традициями, которые передавались английской аристократией из поколения в поколение» [38]. Это слабый довод. Драма «Генрих VI» была написана более чем через полтора столетия после смерти Жанны. Материалы, которые использовал ее автор, — исторические хроники XVI в. — тоже отдалены целым столетием от времени Жанны д’Арк. Более чем сомнительно, чтобы процитированное утверждение Жанны в драме восходило к каким-то «традиционным» поверьям среди английской знати. Надо добавить, что сцены с Жанной, к слову сказать изображенной в угоду шовинистическим настроениям зрителей как ведьма и наглая распутница, вообще, по всей вероятности, не были написаны Шекспиром. Наконец — и это не могут игнорировать и некоторые сторонники нетрадиционной версии — в начале драмы (во второй сцене) Жанна при первом свидании с дофином Карлом называет себя «дочерью пастуха».

Быть, пусть незаконным, сыном или дочерью лица, принадлежавшего к королевскому дому, было большой честью в представлении французской знати XV в. Сын того же Людовика Орлеанского, предполагаемого отца Жанны, будущий известный военачальник, граф Дюнуа, с гордостью подписывал свои письма — «рожденный вне брака сын герцога Орлеанского». Зачем же было Жанне скрывать свое знатное происхождение? А затем, отвечают сторонники новой версии, чтобы не ставить под сомнение супружескую верность «ее» матери и, следовательно, законность прав Карла VII на престол. Обвинения в незаконнорожденности и без того выдвигались против Карла англичанами и их союзниками — бургундцами, и их никак нельзя было подкреплять признанием подлинного происхождения Жанны. Видный сторонник новой версии Ж. Пем утверждал, что его единомышленник покойный историк Эдуард Шнейдер, поддерживавший дружеские связи с папами Пием XI и Пием XII, раскопал в 1935 г. в Ватиканском архиве протокол допроса Жанны специальной комиссией, образованной по приказу Карла VII и установившей королевское происхождение Девы. Выводы комиссии, сделанные в письменном виде, были сданы на хранение генеральному королевскому адвокату Жану Рабато, у которого временно проживала Жанна. Почему же Шнейдер не опубликовал своего открытия? Потому, что этого не пожелал Ватикан[39]. Тем не менее устно он сообщил об этом многим лицам, а Пему даже изложил все это в особом письме. Версия о королевском происхождении Жанны объясняет, по мнению Пема, почему ей так легко подчинялись строптивые командиры феодальных отрядов, почему такие вельможи, как граф Арманьяк, в письмах величали ее «благородной дамой», почему она носила цвета Орлеанского дома, почему она была грамотной и даже обучена военному делу. Интересно отметить, что, по мнению некоторых историков, при возведении Жанны в дворянство ей был присвоен королевский герб, но с добавочным геральдическим знаком, свидетельствующим о незаконном происхождении (имеются и другие попытки объяснения этого герба). «Орлеанская дева» — так могли называть Жанну не только за ее роль в снятии осады с Орлеана, но и за родственную связь с Орлеанским домом.

Когда же родилась Жанна? По традиционной версии, в 1412 г. Утверждение, что она старше на несколько лет, разумеется, нисколько еще не подрывает в принципе эту версию. Напротив, подтверждение этой даты опровергает гипотезу о том, что Жанна была дочерью Изабеллы Баварской. Но откуда взялась дата 1412 г.? Сама Жанна, прибыв в 1429 г. ко двору Карла Vn, говорила, что ей «три раза семь лет», следовательно, родилась она в 1407–1408 г. На первом допросе, 21 февраля 1431 г., проведенном в присутствии большого числа лиц, Жанна объявила, что ей «примерно 19 лет». На следующий день, 22 февраля, вопрос повторили, правда в другой форме. «Спрошенная далее о возрасте, когда покинула дом своего отца, — гласит протокол, — она заявила, что не может ответить, каков ее возраст».

Что же вероятнее — что Жанна назавтра забыла год своего рождения или что она не хотела сообщить настоящую дату? Обычно для объяснения подобных двусмысленных ответов ссылаются на то, что в средние века не велись записи рождения и никто среди простого народа не знал точно свой возраст. Этому доводу не следует придавать преувеличенного значения. Да, метрик не существовало, но приходские священники отмечали датьі крещения новорожденных. Кроме того, окружающие знали, во время какого, памятного чем-то — для семьи или села — события родился каждый житель, и это позволяло определять возраст с точностью до года. В этой связи можно отметить, что все земляки и друзья детства Жанны, которых допрашивали в качестве свидетелей на процессе реабилитации в 1456 г., были в состоянии точно указать, сколько им лет. Изабелла Жирарден сказала, что ей 51 год, Овьет — 45, Манжет — 43 года и т. д. Как же объяснить, что за четверть века до этого Жанна, несравненно более развитая и способная, чем ее землячки, могла определить свой возраст только приблизительно, а назавтра сообщить, что она его вообще не знает. Если же отбросить столь сомнительное заявление Жанны 21 февраля 1431 г., то целый ряд других данных позволяет определить, что она, вероятно, родилась в конце 1407 г.

Во-первых, на допросе 22 февраля 1431 г. Жанна сообщила, что, когда впервые услышала «голоса» святых, ей было «тринадцать лет или около того». А на допросе 27 февраля она утверждала, что впервые побывала в Воку-лере через семь лет после того, как святые взяли ее под свое покровительство. В Вокулер Жанна прибыла в мае 1428 г. Ей тогда, по ее собственному подсчету, было 20 лет (тринадцать и семь). Один из авторов, придерживавшихся традиционной версии, аббат Поль Гильом, в недоумении даже высказал предположение, будто здесь речь идет об ошибке переписчика. Но ведь так можно отвергнуть любое свидетельство источников, не укладывавшееся в заранее созданную схему. Между тем, если предполагать, что Жанна не хотела точно указывать свой возраст, а этими показаниями 22 и 27 февраля она невольно выдала себя, все находит приемлемое объяснение.

Во-вторых, обратимся к обвинительному акту, составленному 27 марта 1431 г., после первой серии допросов Жанны. В пункте 8 этого акта говорится, что Жанна отправилась в Нефшато, когда ей было около 20 лет. Между тем дату этой поездки можно датировать точно июлем 1428 г., иначе говоря, она родилась примерно в 1408 г. Кошон посылал своих людей в Домреми, чтобы собрать сведения о детских годах Жанны; отсюда и проистекала его осведомленность об ее возрасте. И снова это свидетельство обвинительного акта ставит в тупик сторонников традиционной версии. Один из них, С. Люс, считает, что речь опять-таки идет об ошибке писца — тот поставил латинскую цифру «X» вместо нужной цифры «V» (в результате получилось XX лет вместо XV). Однако в данном случае предположение о такой ошибке приводит к явному абсурду — получается, что Жанна родилась примерно в августе 1413 г. и что ей было всего 15 с половиной лет, когда она освободила Орлеан! Добавим, что придворный хронист герцога Бургундского Ангерран де Монтреле, видевший Жанну сразу после ее взятия в плен, сообщал, что ей «двадцать лет или около того». Здесь не может уже идти речь об ошибке писца, поскольку возраст обозначен не цифрой, а прописью.

Другие хронисты дают различные даты рождения Жанны. Персеваль де Каньи, историограф герцога Алан-сонского, в хронике, написанной между 1434 и 1437 гг. и передающей много весьма достоверных сведений о Жанне, отмечает, что она начала свою миссию, когда ей было «от восемнадцати до двадцати лет», однако через страницу можно прочесть, что Жанна была захвачена, когда ей было примерно двадцать восемь лет, а это полностью противоречит предшествующему свидетельству.

Другой пример такого же противоречия. Современник Жанны Филипп де Бергам пишет, что она прибыла ко двору, когда ей было шестнадцать лет, и двадцать четыре года, когда ее сожгли в Руане. На деле же между этими событиями прошло не восемь лет, а лишь два года с лишним. Если верить тому, что Жанне было 24 года, когда она была сожжена в Руане, это снова подводит нас к 1407 г. как дате ее рождения. Между прочим, Бергам сообщает, что заимствует свои сведения от Гильома Гюаша. Фамилию Гюаша, или Гокаша, некоторые историки считают искажением фамилии Рауля де Гокура, приближенного герцога Орлеанского и правителя Орлеана, сражавшегося вместе с Жанной при освобождении этого города. В дневнике парижского буржуа отмечается, что Жанна погибла примерно двадцати семи лет от роду. Все эти данные по крайней мере доказывают, что нельзя безапелляционно считать датой рождения Жанны 1412 год. Есть к тому же другие основания усомниться в этой дате. В 1428 г., когда Жанна жила в Нефшато, ей пришлось предстать перед трибуналом в Туле по обвинению в нарушении обещания выйти замуж за какого-то деревенского парня. Она поехала за 150 километров, как сама рассказывала, одна по очень небезопасным дорогам. Если считать, что ей было около 21 года, то это можно понять, но подобную поездку шестнадцатилетней девушки трудно представить. Кроме того, если ей было 16 лет, то она считалась бы по тогдашним законам Лотарингии несовершеннолетней и не могла бы сама защищать свои интересы в суде.

Обратимся теперь к показаниям подруг Жанны во время процесса 1456 г. Овьет, которой было тогда 45 лет (иначе говоря, она родилась в 1411 г.), заявила, что Жанна была старше ее на три или четыре года. Вряд ли Овьет могла ошибаться в возрасте подруги своего детства, ставшей народной героиней, и считать ее старше себя на несколько лет, если бы она была на год ее моложе. Это означало бы сделать ошибку в пять лет — очень большой разрыв в юные годы. Вряд ли здесь могла быть и ошибка писца, ведшего протокол.

В ряде других современных и более поздних свидетельств второй половины XV и первой половины XVI в. по-разному определялся возраст Жанны во время процесса в Руане — 22, 24 и даже 28 лет, но в любом случае относят дату ее рождения ранее 1412 г.

До сих пор речь шла преимущественно о двух процессах Жанны — руанском процессе и процессе реабилитации. Но им предшествовал еще один процесс, точнее, расследование, произведенное в Пуатье по приказу Карла VII, почти сразу после появления Жанны при дворе, видными сановниками церкви и советниками парламента. В Домреми были посланы монахи, чтобы выяснить обстоятельства, связанные с детством Жанны. Результаты следствия составили знаменитую «Книгу Пуатье», содержание которой не было обнародовано и которая не использовалась ни во время процесса в Руане, ни — что особенно примечательно — во время процесса реабилитации. На основании каких-то неизвестных нам мотивов первоначально скептически настроенная комиссия, проводившая следствие, пришла к выводу, что Жанна заслуживает доверия. По средневековым представлениям лишь девственницу господь мог избрать для осуществления своей воли и только ее не может сделать своим орудием дьявол. Поэтому Жанну подвергли обследованию уполномоченными на это матронами. Это были две королевы — Мария Анжуйская, королева Франции, и ее мать королева Иоланта Арагонская, которая оказывала большое влияние на слабовольного Карла VH и которую считают главным организатором плана превращения Жанны в избавительницу страны от англичан. Надо только представить сословные различия в средневековом обществе, чтобы понять — честь, которой удостоилась Жанна, не могла быть оказана простой пастушке.

Жанна неизменно называла себя не Жанной д’Арк, а Девой Жанной. При допросе 21 февраля 1431 г. она заявила, что там, где она родилась, ее звали Жаннетой, во Франции — Жанной, а своего прозвища или своей фамилии она не знает. Если речь шла действительно о фамилии, то это могло означать, что Орлеанская дева явно не желала называть себя Жанной д’Арк. Лишь через месяц с лишним, 24 марта, Жанна один раз заявила, что ее отцом являлся Жак д’Арк, а матерью — Изабелла Роме. Однако это был единственный день, когда допрос велся неофициально и Жанна не присягала давать правдивые показания. К тому же Жанна могла называть отцом и матерью своих приемных родителей. Фамилию Жанны не называли и на процессе реабилитации. Нет ли здесь «хорошо организованного заговора молчания»? Даже сторонники традиционной версии признают, что называть Орлеанскую деву Жанной д’Арк стали только со второй половины XVI в.[40]

Обращает на себя внимание и такой момент. Ко двору Карла не раз являлись лица, утверждавшие, будто они посланы провидением. Но только Жанна отправилась ко двору за счет королевской казны, ее сопровождал специальный вооруженный эскорт.

Существует рассказ, будто после прибытия ко двору Жанну пытались обмануть, выдав за короля другое лицо (графа де Клермона). Однако Жанна сразу же опознала стоявшего в толпе придворных Карла VII и обратилась прямо к нему. Как она могла узнать его, если ей заранее не описали внешность короля? Что могла сообщить королю Жанна при первом их свидании? Ответ на этот вопрос не дали ни современники, ни историки — сторонники традиционной версии вплоть до авторов новейших работ[41]. Жанна объявила королю, что именно она является незаконным ребенком их матери. Это и было государственным секретом, которого приказал не касаться великий инквизитор Франции Жан Бреал на процессе реабилитации.

Интересно отметить, что отец и мать Жанны д’Арк, видимо, не были приглашены на коронацию в Реймсе, которая стала возможной благодаря подвигам их дочери, хотя Жак д’Арк и Изабелла Роме предпринимали туда поездки по куда меньшим поводам. Оба они не установили связей с Жанной, когда она была ранена. Сохранились письма Жанны различным лицам — англичанам, герцогу Филиппу Бургундскому, графу Арманьяку, жителям Тура, Реймса, Турне и других городов, даже чешским гуситам — и ни одного к тем, кого считают ее родителями (неправдоподобно, чтобы они не сохранили писем своей знаменитой дочери, если бы их получили). После своего отъезда из Домреми Жанна как будто полностью порвала всякие связи с четой д’Арк. Правда, братья д’Арк ее сопровождали, но очевидно, что она не делилась с ними своими планами; не сохранилось ни одного слова, адресованного им. Братья д’Арк следовали за ней только как слуги.

Все поступки Жанны указывают на длительную подготовку к ее будущей миссии, на знание политической ситуации, обстановки при дворе Карла VII. «Голоса» святых — это указания тех лиц, которые вели эту подготовку. Граф Дюнуа, незаконный сын герцога Людовика Орлеанского, осажденный англичанами в Орлеане, заявил своим воинам 12 февраля 1429 г.: ему предсказали, что город будет спасен «Девой, явившейся с лотарингской границы». Между тем лишь 23 февраля Жанна отправилась к королевскому двору. Дюнуа мог сделать это предсказание только в том случае, если появление Орлеанской девы было заранее предусмотрено окружением Карла VII.

Обращает на себя внимание образованность Жанны. Она была знакома с обычаями двора, с политикой, обучена географии, военному делу, верховой езде. Будучи родом из Лотарингии, Жанна изъяснялась не на местном диалекте, без всякого акцента говорила по-французски. Французский же язык начал распространяться в Лотарингии только в XVII в., т. е. через двести лет после смерти Жанны. Она говорила по-французски настолько чисто, что, когда один из членов судившего ее трибунала, доминиканский монах из Лиможа, спросил, на каком языке вещали ей «голоса» (голоса святых Екатерины и Маргариты), Орлеанская дева могла ответить:

— На лучшем французском языке, чем ваш! (Жанна имела в виду вычурную манеру разговора, свойственную этому доминиканцу).

Неясным остается вопрос, знала ли Жанна грамоту, умела ли читать или тем более писать. В протоколах руанского процесса утверждается, что она была неграмотной. Но некоторые историки склонны понимать эти слова не буквально, а в том смысле, что Дева была лишена придворного воспитания. У нее спрашивали, как сообщали «голоса» свою волю — устно или письменно, т. е. задавали вопрос, предполагающий, что Дева умела читать. Она не ответила, попросив отсрочки на восемь дней. В другом ее ответе встречается выражение: «не написала и не приказала написать». Сохранились оригиналы пяти писем, причем три из них (к жителям Реймса и Риома) подписаны ею. Исправления, внесенные в текст двух из этих последних писем, могут навести на мысль, что они были сделаны Жанной. Можно привести и другие подобные свидетельства источников, как будто подтверждающие, что Жанна могла читать и писать[42]. Впрочем, это мало что решает. Тогда не знали грамоты и видные представители дворянской знати.

Орлеанская дева — имя, под которым Жанна вошла в историю, — считается народным прозвищем. Но вряд ли это так. Современнику Жанны и придворному Карла VII архиепископу Эмбрюнскому Жаку Желю принадлежит сочинение под названием «Орлеанская дева». Это сочинение было написано до того, как Жанна отправилась на освобождение Орлеана (или по крайней мере до 17 мая 1429 г., а Орлеан был освобожден только 8 мая, и известие об этом не могло еще дойти до монсеньора Желю). Следовательно, было бы более понятным, если бы опус архиепископа был озаглавлен примерно так: «Дева из Домреми»; А действительное название «Орлеанская дева» точнее было бы перевести как «Мадемуазель д’Орлеан», т. е. принадлежащая к Орлеанскому дому. Поскольку творение прелата было предназначено только для короля, в нем можно было не скрывать государственной тайны. Между прочим, прежнее отрицательное отношение Желю к Жанне сменилось положительным. Это явилось результатом свидания в конце марта или начале апреля архиепископа с кардиналом Фуа, возвращавшимся из Рима, который говорил с ним о Жанне. Фуа в Риме виделся с папой Мартином V. Становится вероятным, что папа уже знал что-то о Жанне, хотя пастушка из Домреми еще ничем не проявила себя.

Примечательны высокомерная фамильярность, покровительственный тон, который был усвоен Жанной в отношении самых знатных вельмож — Дюнуа, герцога Алансонского, графа Арманьяка.

Жанна с большим вниманием относилась к судьбам Орлеанского дома, к Карлу Орлеанскому (сыну герцога Людовика), который с 1415 г., со времени битвы при Азенкуре, в течение двадцати пяти лет находился в плену в Англии и, посвятив себя сочинению поэтических мадригалов, был мало озабочен страданиями Франции. В случае смерти сына Карла VII (а дофины нередко умирали раньше своих отцов) Карл Орлеанский стал бы наследником французского престола и, следовательно, соперником английского короля Генриха VI, которого англичане считали также и королем Франции. Казалось, заявление Жанны на процессе в Руане о том, что она является хранительиицей тайны, касающейся герцога Карла, должно было бы самым живейшим образом заинтересовать и Кошона, и его английских хозяев. Однако они почему-то не проявили ни малейшего любопытства. На том же процессе Жанна сообщила, что намеревалась после освобождения Орлеана захватить в плен нескольких английских военачальников с целью обменять их на герцога Карла. Стоит добавить, что после возвращения во Францию Карл Орлеанский щедро наградил Пьера д’Арк, ставшего Пьером дю Ли за верную службу. Оружие, цвета одежды Жанны, ее герб, как уже отмечалось, также должны были свидетельствовать о близости к Орлеанскому дому. В королевском ордонансе от 2 июня 1429 г., определявшем герб Жанны, не упоминается фамилия д’Арк[43].

Конечно, полное равнодушие Карла VII и двора к судьбе Жанны, попавшей в руки англичан, не говорит в пользу гипотезы, что Орлеанская дева была сестрой короля. Тем не менее можно предположить, что государственные интересы взяли верх. После коронования Карла VII Орлеанская дева, продолжавшая войну, стала препятствием для планов заключения перемирия с герцогом Бургундским, союзником англичан. Кроме того, мог ли вообще Карл VII вырвать Жанну из рук англичан, занимавших большую часть Франции? Интересно, что «голоса», как признавала Жанна, предупреждали ее о скором плене и гибели.

Во время процесса реабилитации для Рима было неудобно признавать посмертную — после церковного приговора — жизнь Жанны. То же самое следует сказать и об интересах короны — королю была нужна только реабилитация Жанны, но не разоблачение ее подлинного происхождения и спасения.

Прошение о реабилитации Орлеанской девы, подписанное Изабеллой Роме (отец Жанны Жак д’Арк к этому времени уже умер), составил легист Гильом Превото. Ему же принадлежат следующие многозначительные строки: «Если запрещено обманывать, то, однако, дозволено скрывать правду, соответственно месту и времени, прикрывшись хорошей выдумкой или выражением, имеющим иносказательный смысл». В прошении Орлеанская дева была впервые названа Жанной д’Арк. Однако, как мы уже знаем, саму Изабеллу Роме не сочли нужным заслушать на процессе реабилитации, где давали показания три десятка орлеанцев и около сорока жителей Домреми. Будучи истицей, Изабелла Роме единственная не должна была принимать присягу. Очевидно, боялись, что с уст старухи могут сорваться какие-то неосторожные слова. Изабелла Роме присутствовала на торжественной церемонии 7 ноября 1455 г., в самом начале процесса реабилитации, но позднее его организаторов как бы совершенно не интересовали ее показания, хотя она могла бы сообщить наиболее точные сведения по многим интересующим их вопросам. От Изабеллы Роме получили лишь упомянутое прошение, в котором она жаловалась на казнь Жанны в 1431 г. И этого было уже много, говорят сторонники нетрадиционной версии, ведь Изабелла Роме знала о появлении Девы в 1439 г. в Орлеане и, возможно, даже виделась тогда там с нею. Требовать от нее ложных сведений о месте и времени рождения Жанны показалось судьям небезопасным и излишним. Свидетели говорили о том, что Жанна — дочь Изабеллы Роме, а ее саму не удосужились прямо спросить об этом. В протоколах процесса реабилитации нет и показаний братьев дю Ли. А Жану дю Ли поручили собирать показания других свидетелей по вопросам, в которых он, естественно, должен был быть осведомлен гораздо лучше, чем они. По каким-то причинам игнорировалось существование «Книги Пуатье».

Противники традиционной версии акцентируют внимание на осторожности, с которой велся контрпроцесс. Свидетелям задавали заранее подготовленное вопросы. Ответы на них должны были доказать, что Жанна родилась в Домреми.

На каждый из приведенных доводов можно выдвинуть веские возражения. Приводят несколько фраз Жанны, которые можно истолковать как признание в своем высоком происхождении. Например, когда к ней и Карлу VII приблизился герцог Алансонский, Жанна сказала: «Тем лучше, собирается вместе королевская кровь». Но ведь это может просто означать, что к королю подошел принц крови. Вдобавок забывают, что Жанна под присягой не раз заверяла, что родилась в Домреми. Вообще многие из аргументов сторонников новой версии кажутся неубедительными, даже — как отмечалось в литературе — основываются на фактических неточностях и ошибках. Тем не менее было бы неправильным с порога отвергать всю совокупность этих аргументов. Они заслуживают серьезного анализа. И здесь прежде всего надо отметить факты, на которые опираются эти биографы Жанны, допускают их различное толкование. Можно, например, предположить, что на Жанну сделали ставку вовсе не потому, что она якобы была принцессой королевской крови. Или, допустим, ее хлопоты об освобождении Карла Орлеанского вполне объяснимы заботой об обеспечении престолонаследия, важного для борьбы против англичан. Подлоги и недомолвки в протоколах руанского процесса или процесса реабилитации могли иметь разные политические причины. Упоминание о Жанне как об Орлеанской деве ранее освобождения Орлеана могло быть следствием неточной датировки документа или тем, что это наименование было добавлено позднее, и т. д.

Самой слабой стороной нетрадиционной версии является полное отсутствие каких-либо указаний в документах на королевское происхождение Орлеанской девы[44]. Эта версия предполагает существование заговора, в тайну которого было посвящено множество лиц — друзья и враги Жанны, французы, бургундцы и англичане, королевские придворные и писцы руанского судилища, даже римский папа и иностранные дипломаты. Недаром поборникам нетрадиционной версии все время приходится повторять, что свидетельства документов в пользу версии «классической» — умелый обман. Авторов этих документов, якобы отчаянно стремившихся сохранить государственную тайну, сторонники новой версии подозревают вместе с тем в том, что они различными способами намекали на нее. Остается предполагать, что сама Жанна сохранила секрет, пожертвовав ради этого жизнью, так как дала кому-то клятву никогда не выдавать свою тайну.

Вот характерный пример. Персеваль де Буленвилье 21 июня 1429 г. после первых военных успехов Девы в письме герцогу Миланскому Висконти сообщал свои сведения о Жанне. В них (хотя они явно основывались на данных расследования, произведенного по приказу короля в Домреми в марте 1429 г., и данных комиссии духовенства, которая допрашивала саму Жанну в Пуатье) уже нашла отражение официальная легенда, создававшаяся двором после того, как было решено возложить на Жанну важную государственную миссию. Буленвилье рассказывает о чудесных обстоятельствах, сопровождавших появление на свет Жанны 6 января, — все жители Домреми были охвачены необыкновенным радостным чувством и расспрашивали друг друга, что же случилось, поскольку им «не было известно о рождении ребенка». Но как могли жители небольшого селения в тридцать домов не знать, что в одной из семей скоро появится ребенок?

Адвокаты «новой» версии, ухватившись за приведенные выше слова Буленвилье и считая их отражением подлинного факта, делают вывод: речь идет, вероятно, о том, что 6 января 1408 г. Жанну неожиданно доставили в Домреми в семью д’Арков[45]. Однако сам Буленвилье в этом же письме пишет о том, что Жанна родилась в Домреми в семье д’Арков. Поэтому включение такого «намека» — если это был «намек» — в письмо предполагает сознательное стремление королевского камергера, излагая официальную версию, одновременно раскрыть государственную тайну чужому правительству. Но вряд ли у него могли быть основания для подобной бессмысленной измены. Анализ текста позволяет понять подлинный смысл слов Буленвилье. Жители Домреми были поражены не рождением Жанны, а охватившей их радостью в связи с тем, что 6 января — как это и отмечено в письме — день богоявления (крещения). Как в Евангелии короли в день крещения следовали за звездой, движимые какой-то неведомой силой, так и жители Домреми праздновали, сами того не зная, пришествие вестника божьего. Таким образом, рассказ Буленвилье — один из элементов легенды, не раз возникавшей вокруг имени Жанны и ее деятельности[46].

Ссылаются на то, что Жанна не называла своей фамилии. Между тем это не было в обычае у простых людей в XV в. В нотариальном документе 1442 г. жена Пьера д’Арк именуется просто «Жанна из Бара». Когда Деву специально спросили 24 марта 1431 г. об ее фамилии, она ответила вначале «д’Арк», а потом добавила «Роме», поскольку на ее родине девушки носят фамилию матери.

Подробное сопоставление — довольно многочисленных — свидетельств о возрасте Жанны убеждает, что наиболее вероятным временем ее рождения нужно все же считать 1411 или 1412 г., и кажется очень неправдоподобным отнесение его к ноябрю 1407 г. Между прочим, Домреми было самым неподходящим местом, чтобы туда послать на воспитание дочь королевы и герцога Орлеанского. Деревня находилась на границе владений смертельного врага Орлеанского дома — герцога Бургундского, и ребенка легко могли похитить. Герцог Орлеанский мог отослать свою дочь к кому-либо из своих приближенных, у которого она была бы в безопасности, получила надлежащее образование и вместе с тем не была бы открыта тайна ее происхождения[47].

Жанна, быть может, выучила какие-то начатки грамоты, но это очень маловероятно. В ее время умение читать и писать не считалось нужным даже для знатных придворных дам. Когда Жанна говорила, что «не знает ни «а», ни «б», она хотела сказать буквально то, что сказала. Ее современники — и друзья, и враги вроде Кошона, — не сговариваясь, подчеркивали, что она была простая, «невежественная» девушка. При ближайшем рассмотрении точно так же обстоит дело и с ее «военными познаниями». То, что она якобы говорила без лотарингского акцента в отличие от своих земляков, по-видимому, тоже прямо опровергается источниками. Да и как могла она, проведя детские и юношеские годы среди крестьян Домреми, не усвоить их произношение?[48]

При дворе действительно служила некая Жанна д’Арк. Она была родом из Бургундии и должна была находиться в лагере противников герцога Орлеанского. Она не состояла ни в каком родстве с семьей Орлеанской девы в Домреми. Другого «придворного родственника» — Гильома д’Арка Орлеанской деве приписали в результате… типографской ошибки. В источнике «Христианская Галлия», опубликованном в XVIII в., сказано «de Area», но, сверившись с указателем имен и названий в книге, можно убедиться, что следует читать «de Area», что является другим названием селения Лэр (Laire). Гильом де Лэр — лицо, известное историкам и не имеющее никаких родственных связей с Жанной д’Арк. (Эту ошибку признали и некоторые сторонники «новой» версии, в частности Е. Вейль-Райналь[49].)

Что бы ни сообщила Жанна Карлу УП при их свидании, это не могло быть известием, что она его сестра. Трудно поверить, что король один оставался в неизвестности насчет планов родных превратить Жанну в спасительницу трона. Он менее всего мог обрадоваться сведениям о том, что его мать была неверна отцу: ведь это прежде всего усиливало бы сомнения Карла VII в отношении законности своего происхождения. В своих показаниях 21 февраля 1431 г., данных под присягой, Жанна заявила, что тайна, которую она открыла Карлу, «касалась короля», т. е. не относилась к самой Деве.

Как уже упоминалось, 22 февраля 1431 г., отвечая судьям, Жанна заявила: «Если бы вы были лучше осведомлены обо мне, вы не пожелали бы, чтобы я находилась в ваших руках». Сторонники «новой» версии считают, что эти слова трудно объяснить, считая Жанну пастушкой из Домреми. Однако эта фраза может звучать и как угроза, означавшая, что ей придут на помощь сторонники или даже небесные силы.

Глашатаи неортодоксальной версии прикидывают, когда и у кого могла возникнуть мысль отправить незаконную дочь королевы в Домреми, кто мог стать исполнителем поручения, кому могли отдать на воспитание девочку, кто ліог открыть ей тайну происхождения и Т. д.

В своих построениях «бастардисты» (так стали называть сторонников версии о королевском происхождении Жанны) запутываются в целой цепи неразрешимых противоречий. Например, чтобы объяснить, почему д’Аркам было поручено воспитание Жанны, их объявляют зажиточными людьми, имеющими родственные связи с дворянскими семьями. А когда утверждают, что свои знания она никак не могла приобрести в этой семье, тех же родителей Девы рисуют невежественными пастухами. Или другое. Жанне якобы с самого начала была уготована ее миссия. Но ведь родные Карла VII никак не могли заранее знать, окажется ли ребенок, «отосланный в Домреми», пригодным для такой миссии и сумеет ли он выигрывать сражения там, где потерпели неудачу опытные военачальники?

Мы уже не говорим о том, что с 1407 или с 1412 г. политическая ситуация не раз претерпевала изменения, менялась и позиция возможных участников «заговора», причем некоторые из них даже вступали в соглашение с бургундцами — союзниками англичан. Так, предполагаемая главная заговорщица — Иоланта Арагонская в 1412 г. находилась в дружеских отношениях с герцогом Бургундским, в 1419–1422 гг. жила вдалеке — в Провансе, а в 1423 г. заключила сепаратное перемирие с англичанами, чтобы сохранить свои владения в Анжу. Если появление Жанны при дворе было заранее подготовленной инсценировкой, почему же Деве в ее поездке чинили препятствия местные власти? Почему Карл VII, если Жанна представила ему доказательства, что она его сестра, не признал ее достойной доверия до тех пор, пока Деву не подвергла всесторонним расспросам специально созданная комиссия, которая, кстати, могла раскрыть тайну происхождения пастушки из Домреми? Почему король, вместо того чтобы поспешить выдать Жанну замуж и отослать ее подальше как свидетельницу неверности своей матери, поставил Деву во главе армии? Почему незаконная дочь герцога Орлеанского должна была преуспеть там, где потерпел неудачу его незаконный сын граф Дюнуа? Если уж на роль освободительницы необходима была принцесса королевской крови, почему было не выбрать, допустим, Маргариту Валуа?

Во время следствия, проводившегося в марте 1450 г. по предписанию Карла VII для выяснения «ошибок и несправедливостей» процесса, в числе свидетелей были Мартин Ладвеню и Изембар де ла Пьер, присутствовавшие при смерти Девы[50]. Изембар де ла Пьер держал крест прямо перед глазами осужденной, пока она не скончалась[51]. Неужели и он был участником заговора?

«Новая» версия совсем не нова[52]. Сведения о Жанне д’Армуаз известны давно (их упоминает и Анатоль Франс в; своей биографии Жанны д’Арк). Время от времени еще с начала XIX в. появлялись отдельные работы, авторы которых пытались поставить под сомнение традиционное жизнеописание Жанны д’Арк. Многое в работах поборников «новой» версии идет от желания создать сенсацию вокруг старой исторической загадки. Большинство ученых подчеркивали полнейшую недоказанность «новой» версии, основанной во многом просто на домыслах. Однако возражения против нее диктовались не только научными соображениями, но и нежеланием пересматривать историю Жанны д’Арк, превращенную в житие католической святой, которое так характерно для клерикальных биографов Девы. За последние десятилетия возникла целая литература по вопросу о происхождении и о спасении Жанны д’Арк.

По существу фигурируют уже четыре варианта истолкования «загадки» рождения и смерти Жанны. Согласно первому, «официальному», Жанна родилась в 1412 г. в Домреми и погибла на костре в Руане в 1431 г. По второму — Жанна родилась в 1412 г., но спаслась от костра в 1431 г. и вернулась во Францию под именем Жанны д’Армуаз. Третий вариант — Жанна — дочь Изабеллы Баварской, родилась в 1407 г. и была сожжена в 1431 г. И наконец, четвертая версия — Жанна родилась в 1407 г. и как принцесса королевской крови спаслась от костра и жила после 1431 г. под именем Жанны д’Армуаз. Имеются авторы, отстаивающие каждую из указанных версий. Более того, среди сторонников тезиса о спасении Жанны (будь то поборники второй или четвертой версии) наметился раскол: считать ли Жанну д’Армуаз Орлеанской девой или полагать, что Жанна д’Арк прожила остаток жизни под каким-то другим именем, а «дама д’Армуаз» была ловкой самозванкой (либо даже сестрой Орлеанской девы — есть и такие досужие вымыслы).

По мнению сторонников традиционной версии, гипотеза о том, что Жанна — дочь Изабеллы Баварской, не подтверждается каким-либо документом, в котором бы говорилось об этом и который имел бы доказательную силу. Ж. Банкаль в немало нашумевшей книге «Жанна д’Арк — принцесса королевской крови» считает чрезмерным требование представить такой документ. Ведь, мол, и сторонники классической версии не располагают документальным подтверждением, что матерью Жанны была Изабелла Роме, да его и быть не может, поскольку в XV в. не велось метрических записей.

Страсти вокруг Жанны не стихают уже пять с половиной веков. Во время гитлеровской оккупации предатели французского народа — коллаборационисты пытались представить Орлеанскую деву не как символ борьбы за национальную независимость, а лишь как «врага англичан». Сторонники «наднациональной» Европы объявляют что подвиг Жанны роковым образом помешал начавшейся еще в XV в. «европейской интеграции» путем объединения в одно королевство Англии и Франции. Впрочем, другие, более ловкие «европеисты», не смущаясь, рисуют Деву чуть ли не предтечей «европейского строительства» [53].

Многие доводы сторонников нетрадиционной версии о спасении Жанны д’Арк, несомненно, относятся к области фантазии. Многие, но не все. Это заставляет внимательно прислушиваться к защитникам этой захватывающей воображение гипотезы, когда они рассказывают сказку, которая, будь она правдой, стала бы одним из самых ярких эпизодов в закулисной истории политических процессов.