Суер

- Ну и какое же это название?

- Так мы не знаем. У нас-то заляпано.

- А эти-то что, не говорят, что ли?

- Не говорят. Сами пользуются, жлобы!

- Ну, а сам-то где остров?

- Да вы его проскочили. Назад ворочайтесь.

- Все, - сказал капитан. - К черту этот остров! Возвращаться никуда не будем! Полный вперед!

Глава LXII. Капитанское пари

*

Мы проплыли еще немного вперед, проскочили мимо тех двух жлобов, у которых на карте название было, и довольно скоро увидели впереди обширнейший остров.

Издали заметны были богатые подвалы и крепостные рвы, капитальные фундаменты, выгребные ямы, оросительные системы, каналы.

Встречать "Лавра Георгиевича", вошедшего в гавань, высыпало много островитян, сильно напоминающих здаких мгребо-индюков. У которых был весьма и весьма зажравшийся вид.

- Извините, господа, - сказал капитан, когда мы высадились на берег, ваш остров обозначен на карте?

- О, нет! О, нет! Что вы, капитан! Ни в коем случае! Мы ни за что не желаем обозначать наш остров.

- А не тот ли это остров, название которого заляпано?

- Нет-нет-нет! Тот остров, название которого заляпано, вы проплыли.

- Ну и как же он называется?

- А мы не знаем. На нашей карте его название тоже заляпано.

- А ваш-то остров как называется?

- А вы никому не скажете?

- Клянусь! - сказал сэр Суер-Выер, совершенно измученный всеми этими трудностями.

- Пожалуйста, сэр. Никому не говорите и не обозначайте наш остров на карте.

- Ну и? - спросил Суер-Выер.

- Что "ну и"? - спрашивали островитяне.

- Как он называется?

- Сэр, мы боимся вас напугать.

- Да что вы, ей-богу, говорите, пожалуйста, я вас прошу. Мы устали с этими названиями...

- Хорошо, капитан, не волнуйтесь...

- Да я не волнуюсь, говорите скорей.

- Приготовились?

- Да-да-да! Да!

- Ну так слушайте. Это - ОСТРОВ, НА КОТОРОМ ВСЁ ЕСТЬ.

- Как то есть ВСЕ ЕСТЬ?

- Ну все, абсолютно ВСЕ.

- И это не тот остров, название которого заляпано?

- Да нет же, капитан. У нас название есть, но самого острова нет на карте, а у тех название заляпано. Ясно?

- Ну и что у вас есть?

- Все-все. Абсолютно.

- Шахматы и каштаны?

- Есть.

- Женщины,

лошади,

подтяжки,

сухофрукты,

водка,

вкусная жратва, керосиновые лавки,

мебель,

канделябры,

кокаин,

мольберты, дети,

скульптура?

- Есть.

- Самовары,

очки,

шоколадные изделия,

бревна,

ювелирные мастерские,

обменные бюро,

тещи,

факиры,

носки?

- Есть. Есть все это, сэр. Вы особо не утруждайтесь, не напрягайте мозги. У нас есть все.

- И вы все это можете нам дать?

- Дать? Почему это дать? Продать можем.

- Покажите товар, - сказал сэр Суер-Выер, и нас повели по лавкам.

На этот раз досточтимый сэр отпустил на берег весь экипаж. Матросам пора было поразвлечься, купить, кто что мог по своим карманным возможностям.

На "Лавре" капитан все-таки оставил дежурного. Дежурить неожиданно вызвался боцман Чугайло.

- А ну их на хрен, - говорил он. - У меня тоже все есть! Не пойду, подежурю, только уж вы, сэр, потом мне два отгула, пожалуйста.

- О чем речь, господин Чугайло. Два отгула - две вахты, слово капитана!

Чугайло остался на борту, ну а мы - иэх! - покатили по местным ларькам и керосиновым лавкам.

Многие, многие из нас тогда кой-чего купили.

Кацман купил два фейерверка.

Старпом Пахомыч - запасной форштевень для "Лавра".

Сэр Суер-Выер хотел было купить третью частичку для своей фамилии, чтоб получилось Суер-Выер-Дояр, но мы отсоветовали: дороговато, и по вкусу нам не подходит.

Мичман Хренов купил специальную клизму с хрустальным горлышком-раструбом. Этой клизмою, оказывается, собирают случайно пролитые из рюмок на стол напитки. Полезный и дорогостоящий прибор. Он потом сильно себя оправдал.

Механик Семенов купил было пассатижи, которые давно утерял, да тут случился конфуз.

Продавец уже взял деньги, сунул их за пазуху и крикнул: - Эй, Пассатижи!

Тут из подсобки вышел приземистый человек с жуткими плоскими челюстями.

- Чего, - говорит, - такое?

- А ничего. Тебя просто купили. Вот этот самый господин. Служи рачительно!

- Слушаюсь, товарищ продавец!

- Как?! - напугался Семенов. - Это пассатижи?

- Ну конечно, - сказал Пассатижи. - Зажать, отвернуть, придержать.

И он схватил зубами какую-то водопроводную гайку и мигом открутил ее от трубы, хотя и та, и другая заросли ржавчиной, как пни опятами.

- Я и за гаечный ключ могу, за шведский, - пояснил Пассатижи.

- Да ну вас к хренам! - сказал Семенов. - Вертайте деньги! Я хотел нормальные пассатижи, а вы черт знает что подсунули.

- Но это же гораздо лучше, - уверял продавец. - Значительно удобней, и не надо прилагать усилий.

- Гони деньги! Я думал, нормальные пассатижи, а так-то я и сам могу.

И он зажал зубами ту же гайку и навинтил ее обратно на трубу.

Мадам Френкель долго торчала в ларьке с одеялами и не выдержала, купила все-таки хорошее верблюжье покрывало.

Матрос Вампиров купил ухо кита.

Петров-Лодкин - стеклярус.

Впередсмотрящий - ящик пива.

Рулевой Рыков купил румпель, а румпелевой Раков купил руль.

Суперкарго Пердоний Пердюк купил водки верблюжий курдюк.

Матрос Веслоухов - полкило ложных слухов.

Кок Хашкин купил чулок милашкин.

Кочегар Ковпак купил папаху-колпак.

Валет трефовый купил жилет пуховый.

- Откуда он взялся? - недоумевал Суер-Выер.

- Кто?

- Да этот вон валет.

- А, - сказал Кацман, - это из моей колоды. Выскочил - и покупать.

Сэр Суер-Выер присмотрел себе неплохую кури трубку, ничего особенного, но - чистый вереск, удоб мундштук. Туда-сюда - дороговато.

- Послушайте, - сказал Суер островитянам, -хочется иметь эту трубку. Может, подарите?

- Извините, сэр, мы вас уважаем, но трубку продаем. Если вы, конечно, купите трубку, "/о мы бесплатно доб вам ершики, чтоб ее чистить.

- А табачку?

- А табачку, извините, сэр.

- Хорошо, - сказал Суер. - Итак, вы говорите, что у вас на острове все есть? Не так ли.

- Это так, сэр, - o печально почему-то отвечали зажравшиеся островитяне.

- Предлагаю пари, - сказал Суер-Выер. - Я называю ТО, чего у вас на острове нет, и ставлю свой капитанский краб против этой трубки. Подчеркиваю: краб чистого золота.

- Не стоит вам спорить, сэр, - не советовали островитяне. - Мы понимаем, что вы сейчас назовете какую-нибудь нравственность или чистоту помысла. Не трудитесь, сэр, и э все у нас есть. У нас есть все предметы, существующие земном шаре и вне его, есть все понятия и качества, не говоря уж о животных и растениях, есть все веры и нации, все горные хребты, моря и реки. И все это умещается, потому что есть и четвертое измерение! Есть все, сэр! Все! Абсолютно все! Берегите кокарду, сэр, и поверьте, мы вас очень уважаем и подарили бы трубку, но принципы, черт их подери, у нас тоже.

- Пари! - настаивал капитан.

- С нами многие спорили, - устало уговаривали островитяне. - То что-нибудь из космоса завернут, какую-ни будь туманность Андромеды, то из отвлеченных матери пуха это. У нас есть все. Понимаете?

- Пари.

Продавец трубки между тем посматривал на капитал кокарду-краба с немалым интересом. Чем больше он на него глядел, тем больше хотел выиграть.

- Да что вы отговариваете, - говорил он своим согражданам. - Пускай играет. Пари есть пари. Я принимаю вызов. Пускай он шепнет мне на ухо, чего У НАС НЕТ, и все дела. Давай спорить. Пусть кто-нибудь разобьет.

Он выставил свою потную ладонь, и Пахомыч разбил спорящих.

Сэр Суер-Выер наклонился и что-то шепнул на ухо продавцу.

Тот побледнел, схватился за сердце и вяло протянул капитану трубку.

- Вы выиграли, - сказал он.

Под гром оваций мы погрузились на корабль, отдали концы и отплыли от острова. На борту мы, конечно, сразу пристали к Суеру, чтоб рассказал, как выиграл пари.

- Ну что вы сказали, кэп? Ну интересно же?

- Неужто не догадываетесь? - веселился уважаемый сэр.

- Никак нет, не догадываемся.

- Да все очень просто, - пояснял Суер. - Я сказал ему: У ВАС НЕТ БОЦМАНА ЧУГАЙЛЫ.

Глава LXIII. Надписи на веревке

***

Боцман Чугайло вначале даже не понял, в какой изумительной выступил он роли, и толковал о двух отгулах за дежурство. Когда же немного стал соображать, повел речь и о третьем.

- Ну что, Хомыч, - спрашивал капитан, - дадим третий отгул?

- Не убежден, - упрямился старпом, - за что, собственно? За вашу гениальность? Нет. Он не заслужил.

- Вы старпом, вам и решать.

Не получивший третьего отгула боцман страшно разъярился.

- Мною трубки выигрывают! - кричал он с топотом. - А мне отгулов не дают! Я - высокоценная вещь, одна на всем свете, а мне отгула не дают! Такой вещи, как я, нету даже на острове, на котором все есть! Абсолютно все есть, а меня нету!

А меня нету! А меня нету!

Нету Чугайлы у них ни хрена!

Нету Чугайлы у них ни хрена!

Бедный я, бедный! Меня тама нету, а мне отгула не дают!

Не дают! Не дают!

А трубку курят! Курят!

Курят!

А я тут дежурю так, что жилы лопаются, а мне отгула не дают! В арбитраж!

Мы просто не знали, как его унять.

То он требовал третьего отгула, то вознаграждения, то хоть рюмочку портвейна, то златые горы, то лошадь, то саблю, то коня. Надоел ужасно.

Пока он прыгал, пел и плакал, мы не заметили, что за нами увязалась шкуна без опознавательных знаковых систем под черными парусами.

На ней вдруг появилось пороховое облако, и чугунное ядро взрыло нос перед нашим "Лавром". И потом уж грохнула пушка.

- Звук выстрела долетает позже, - неожиданно пояснил мичман Хренов.

- Чу! - цыкнул капитан, и Хренов поник.

На шкуне по веревкам побежали разноцветные флажки, которыми было написано:

ОТДАЙТЕ НАМ БОЦМАНА ЧУГАЙЛО.

Капитан велел принести флажков и пустить по веревке такую надпись:

А ЗАЧЕМ?

В ответ написали:

НАДА.

Капитан велел:

ОБЪЯСНИТЕ ПРИЧИНЫ.

В ответ написали:

У НАС НА ОСТРОВЕ ЕСТЬ ВСЁ, КРОМЕ ЧУГАЙЛЫ, ОТДАЙТЕ, А ТО ХУДА БУДЕТ.

- Прямо и не знаю, что делать, - сказал Суер. - Запятые ставят, как надо, а само "надо" пишут "нада", к нему еще и "худа". Эй, веревочный, напиши там:

У ВАС ОШИБКИ.

В ответ написали:

КАКИЕ ЕЩЁ, ЯДРЁНЫТЬ, ОШИБКИ?

Суер велел веревочному:

ОРФОГРАФИЧЕСКИЕ.

В ответ написали:

ВАМ ЧЕГО, ХУДЫ НАДА?

Веревочный Верблюдов сказал:

- Разрешите, сэр, послать их на этот остров.

- Нет-нет, - сказал капитан, - я не позволю писать такое флажками нашего "Лавра". Чего-чего, а у нас на судне цензура есть. Напишите так:

СОВЕТ ЗАСЕДАЕТ. ОБОЖДИТЕ.

Они написали:

ЛАДНО.

- Ну что будем делать, господа? - спросил капитан. - Отдадим или нет?

- Отдать можно, - рассуждали мы, - но интересно, что мы получим взамен.

- На сундук драгоценностей можно не рассчитывать, - сказал капитан.

- Ну тогда хоть ящик пива, - сказал Хренов.

- И пару вобил, - добавил Семенов.

- Да не дадут, - сказал старпом. - Пусть хоть по бутылке на брата. Вобла-то у нас еще осталась. Эй, Верблюдов, напиши там:

А ЧЕГО ДАДИТЕ?

Те, на шкуне, долго не отвечали, наконец выкинули на веревке такие флажки:

ЗАСЕДАЕМ СОВЕТОМ.

Все это время боцман Чугайло носился по фрегату, прыгал с бака на корму и с фока на бизань.

- Судьба человека! Судьба человека! Судьба человека! - орал он. Решается!

Решается!

Решается!

Хрен с ним, с третьим отгулом! Наконец на шкуне выкинули флажки:

ДАЁМ БУТЫЛКУ ПИВА ЗА КИЛО ВЕСА.

- Черт возьми, - сказал капитан. - Пиши, Верблюша:

КАКОГО?

В ответ написали:

ЖИВОГО.

Капитан велел:

ДА НЕТ, ПИВА КАКОГО?

В ответ написали:

ЖИГУЛЁВСКОГО.

- Ну что ж, - сказал капитан. - Решайтесь, братцы, что будем делать. Уж очень неохота ядрами с ними перебрасываться.

- Надо брать, - сказал Хренов. - Но сколько же он, черт побери, весит?

- Эй, взвешиватели! - крикнул старпом, и из трюма выскочили наши корабельные взвешиватели Хряков и Окороков с гирями наголо.

- Чего вешать? - ревели они.

- Нельзя ли поспокойнее? - сказал им старпом. - Дело деликатное, а вы гирями размахались. Посмотрите на боцмана и прикиньте на вид, сколько он весит. Пудов на пять тянет?

- И больше вытянет.

- Ну и ладно, - сказал старпом. - А уж там точно взвесят.

- Жалко, что там только на живой вес согласны, - сказал Хренов, - а то мы бы ему в карманы гирь поналожили.

- Капитан! - взмолился вдруг боцман и пал на колени. - Спасите, капитан! Я не хочу на этот остров! Оставьте на борту! Я хоть и разбил кому-то харю или две, но в целом-то я очень добросердечный, простой, душевный, ласковый и хороший человек. Я очень люблю людей, детей, собак, бабочек и даже жеребцов. Хрен с ними, с отгулами, у меня очень золотое сердце, я и матом больше не буду, и пить не буду, только рюмочку на Пасху, спасите, сэр, я вам еще пригожусь, поверьте, дорогой сэр!

- Встаньте, боцман! - приказал капитан. - Я и не знал, что вы так дорожите "Лавром". Я готов оставить вас на корабле, но как это сделать? Они вот-вот начнут пальбу, а у нас всего лишь пара ядер, да и те кривые, как тыквы. Застреляют нас эти всем обожравшиеся.

- Капитан, вы - гений, - сказал боцман. - Сделайте же что-нибудь гениальное.

- Пока ничего в голову не приходит, - сказал Суер. - Ладно, давайте пока поторгуемся, напиши там:

МАЛО.

Те ответили:

ДАЁМ ПО ДВЕ.

- Надо как-то выиграть время, - сказал капитан, - но как? Стоп! Нашел! Объясняю суть: все мы были на острове, кроме Чугайлы, поэтому я и выиграл пари. А теперь-то и нас там нет. Понятно? Ну ладно, кому непонятно, поймет впоследствии. Эй, веревочный, выкидывай надпись:

У ВАС НА ОСТРОВЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕТУ ЧУГАЙЛЫ?

Они написали:

НЕТУ.

Суер велел:

А СУЕР-ВЫЕР ЕСТЬ?

Они подумали и так написали:

БЫЛ, А ТЕПЕРЬ, КАЖИСЬ, ТОЖЕ НЕТУ.

И дальше пошло как по маслу:

А СТАРПОМ ПАХОМЫЧ ЕСТЬ?

НЕТУ.

А ЛОЦМАН КАЦМАН?

НЕТУ.

А ФРЕГАТ "ЛАВР ГЕОРГИЕВИЧ" СО ВСЕМ СВОИМ ЭКИПАЖЕМ ЕСТЬ?

НЕТУ.

Капитан вытер нервный пот и сказал:

- Пиши, вервие:

СОГЛАСНЫ ВСЁ ЭТО ОТДАТЬ ЗА ДВЕ БУТЫЛКИ ПИВА ЗА КИЛОГРАММ ЖИВОГО ВЕСА.

На черной шкуне очень долго заседали, их веревочные и румпелевые бегали там сверху вниз, таская ящики пива, кто-то даже кого-то бил по морде, и мы выкинули вопрос:

КОГО ТАМ ПО МОРДЕ БЬЁТЕ? ДА ТУТ ОДИН ДЕСЯТЬ БУТЫЛОК ПИВА ВЫПИЛ,

ответили они. Наконец мы увидали на ихней веревке такую надпись:

У НАС СТОЛЬКО ПИВА С СОБОЮ НЕТУ.

Суер с облегчением вздохнул и сказал:

- Пиши Верблюша:

ВЫ ВАЛЯЙТЕ ОБРАТНО ЗА ПИВОМ, А МЫ ЗДЕСЬ ПОДОЖДЁМ, ВЗВЕСИМСЯ КАК СЛЕДУЕТ.

В ответ написали:

А НЕ ОБМАНЕТЕ?

Капитан засмеялся.

- Пиши, Вербо, - сказал он:

ЧЕСТНОЕ КАПИТАНСКОЕ.

Те написали:

ВЕРИМ В СЛОВО ВЕЛИКОГО КАПИТАНА.

ВЕРНЁМСЯ ЧЕРЕЗ .ПОЛЧАСА.

Шкуна развернулась и дунула на остров за пивом.

- Ну а теперь, Пахомыч, - сказал капитан, - дуй до горы! Валяй на всю катушку! Трави фок-стаксели хоть налево, хоть направо.

- А ну шевелись, бесенята! - заорал старпом, и Чугайло вскочил с колен и набросился на матросов с подзатыльниками.

"Лавр" раздул свои великие паруса и дунул по восемьдесят седьмому меридиану вниз.

- Как-то неловко, сэр, - сказал я. - Ваше слово - честное капитанское! Обман! Это нас унижает!

- Извини, друг, - сказал Суер-Выер, - как ты меня сейчас назвал?

- Я назвал вас "сэр", кэп.

- Так вот, в первую очередь я - сэр, а уж потом - кэп. Еще одно честное слово - слово сэра - у меня осталось в запасе.

Глава LXIV. Остров Кратий

Эту грозную композицию: скала, а на вершине Некто с черными крыльями, я уже где-то видел, но не сразу вспомнил, что это один из гербов, который мы вялили вместе с другими, вывезенными с острова Гербарий.

- Демонкратия, - сказал Кацман. - Герб-то мы еще не могли разгрызть. Помните?

Да, герб тот и долотом долбили, и теркой терли, но как ни запивали пивом, проглотить не могли.

Потом уж его целиком заглотил матрос Веслоухов. Сейчас его и призвали на палубу, как главного специалиста по проглоченному им же гербу.

- Узнаешь? - спросил старпом.

- Похож, - признался Веслоухов, разглядывая остров, к которому мы приближались. - Он самый, неразгрызаемый. И переваривался-то с трудом. Как встал колом в брюхе - и ни в какую! Если б не медузий кисель - ни за что бы не переварить! Вы знаете, господин старший помощник, не советую к нему приближаться. Опасно. Поглядите издали - и хорош.

Мы и не приближались, но тайное течение влекло и влекло нас к острову, закручивало, заворачивало, оборачивало вокруг скалы, на которой сидел Некто с черными крыльями.

Крылья были пока сложены и глаза прикрыты, но в щелочке-то между век, что это там мелькало? А?

- Кто же это? Кто? - расспрашивали матросы.

- Ясно кто - Демон, - рассказывал Веслоухов, недаром проглотивший герб.

- А Кратия-то где же?

- А Кратия - это все, вокруг него которое. На скале Демон, а вокруг Кратия. Такие уж дела.

Мы оглядели Кратию и остались ею крайне неудовлетворены. Что же это, в сущности, была за Кратия? Прямо скажу, неприглядная картина: обломки камней,

обглоданные кости верблюдов,

пустые бутыли, щепки,

опилки,

объядки,

объютки обутки,

рваные каблуки и черт знает еще какие осколки неизвестно чего.

- Вы знаете, кэп, что мне кажется? - с дрожью в голосе сказал Кацман.

- Слушаю, лоцман.

- Мне кажется, что он это все сожрал.

- Не может быть, - сказал Суер. - На вид вполне приличный Демон, интеллигентный.

- Сожрал, сожрал! Точно сожрал! Заметьте: судно сделалось неуправляемым. Это он своими магнетическими силами притягивает нас, как паук в паутину. И сожрет, поверьте! Видите там, на берегу, обломки парусов и обрывки фрегатов? Сожрет, кэп!

- Что же вы предлагаете?

- Немедленно подсунуть ему что-нибудь.

- Подсунуть?

- Ну да, что-нибудь вроде Чугайлы или мадам Френкель. Вдруг заинтересуется?

- Вряд ли, - сказал капитан. - Можно, конечно, попробовать. Позовите боцмана.

Чугайло явился наверх на этот раз в двух подтяжках, чисто побритый, хотя и на босу ногу. Вообще после того, как из-за него чуть бой не разгорелся, боцман сделался более строг и подтянут.

- Слушаю, сэр, - сказал он.

- Э, господин боцман, - протянул Суер, не зная, как, собственно, приступить к делу. - Э-э... как вы себя чувствуете?

- Извините, сэр... ЧТО? - изумился боцман.

- Э... - тянул Суер. - Самочувствие ваше... в последнее время... как?

- Э... - отвечал боцман, совершенно потрясенный. - Э... Моя?

- Твоя, черт подери, твоя! - сказал старпом, выручая капитана из неловкого положения. - Совсем, что ли, дурак! Сэр капитан интересуется состоянием твоего здоровья, а ты мычишь, как бык. Отвечай, как себя чувствуешь? Ну? Что молчишь?

- А-а... - понял боцман. - Ага... Это вы насчет рому, так я его не пил, я потом нашел пустую бутылку на полуюте.

- Извините, сэр, - сказал Кацман. - Кажется, мы позвали боцмана для определенных целей приманки, а вовсе не для идиотских объяснений по поводу рома.

- Да-да, - вспомнил капитан, - я помню, помню насчет приманки... но все-таки какого еще рому?!

- Капитанкубинского, сэр! Пустая бутылка! Каталась по палубе во время качки, сэр! Я ее поймал, думал, для записок пригодится.

- Записок?! Каких?

- О нашей возможной гибели, сэр.

- Капитан, - сказал лоцман, - ей-богу, сейчас не время выслушивать тупые предположения. Мы на краю пропасти... вот-вот, действительно, пиши записки! Нас несет на скалы!

- Подождите, лоцман, - сказал Суер-Выер. - Где бутылка?

- Всегда при мне, сэр, - и боцман достал из кармана пустую бутылку.

Капитан взял бутылку и принялся рассматривать этикетку, на которой было написано:

Ром КАПИТАНКУБИНСКИЙ (Лианозово)

- Извините, сэр, - тронул его за рукав лоцман, - мы ведь позвали боцмана специально... Помните? - И он указал бровями наверх, туда, где по-прежнему сидел черный Некто со сложенными крыльями в перьях.

- Да-да, - припомнил капитан, изучая этикетку, - сейчас-сейчас, две минуты...

- Сожрет же всех, сэр, - шепнул лоцман.

- Ну точно, - сказал капитан. - Из моих личных запасов. Видите, там в уголочке карандашом написано "СВ", я так пометил все свои бутылки. Интересно, кто же это мог быть?

- Не могу знать! - гаркнул боцман, потом понизил голос и прошептал тихо-тихо-тихо, но я-то все слышал, нюх у меня такой: - А вообще-то догадываюсь, сэр. От них сильно пахнет ромовым перегаром-с, - и боцман указал на меня.

Нет, он, конечно, не ткнул пальцем, попробовал бы он пальцем ткнуть, но указал всем телом и особенно полосками на тельняшке.

- Он? - шепотом удивился капитан. - Не может быть!

- Разит, сэр, - развел руками боцман. - Запах! Ромовый перегар!

- Капитан! - снова встрял Кацман. - Ей-богу, ей-богу, не тяните! Видите, как он нахохлился? Заклюет, задерет, поверьте! Гляньте, какие когти.

- Погодите, Кацман, - раздражился капитан, - пока что не до него, вы что, не видите? Я делом занят. А тот пускай пока посидит, какого еще хрена?

- Сэр, - настаивал лоцман, - поверьте...

- Я занят! - членораздельно сказал капитан. - Приходите позже.

В сильном раздражении капитан прошелся по палубе, вдруг остановился против меня.

- Дыхни.

- Извините, сэр, - сказал я, слегка отодвигаясь. - Дыхнуть мне несложно, но думается, что лоцман прав. Этот черный с крыльями дыхнуть нам может скоро и не позволить, надо бы принять меры некоторой безопасности...

Демон мрачно молчал, только подрагивали его веки. Вдруг он приподнял крылья, полузакрыл полнебесной сферы, расправил, протряс и снова сложил на спине.

Размах его внушительного пера, кажется, подействовал на капитана. Он слегка пригнул голову, но тут же выпрямился и сказал, подойдя ко мне вплотную:

- С лоцманом пили?

И тут Демон взревел, заклекотал, его страшные когти с такой силой вонзились в скалу, что камни затрещали и посыпались вниз лавиной. Он снова махнул крыльями, из-под которых вылетели громы и молнии и вонзились в мрачные воды океана. Грубые бараны волн белели в кромешной тьме под крыльями страшного тирана, они рокотали, рокотали и - ураганный порыв потряс вдруг весь фрегат и сам остров Демонкратию. Перекрывая гром бури, капитан кричал:

- Вдвоем! Без меня!

- Уерррр! - зарычал Демон, открывая наконец страшные ночные очи. Ыеррр!

Он захлопал очами быстро-быстро-быстро, сбивая со зрачков молочную пелену, и заквохтал вдруг, как тетерев, приглядываясь к нам и нашему фрегату: хто-хто-хто-хто-хто?

- Авр! - ахнул он, начиная соображать. - Авр Ыор-гиевич! А это Уеррр-Ыеррр!

В ужасе схватился он крыльями за лоб, потер его - не бердит*** ли? махнул ими и вранулся*** прямо с места в поднебесье.

- Уерр-Ыеррр! - орал он, улетая. - Авр! Авр! Уеррр-Ыеррр!

Море утихло.

- Улетел, - сказал старпом. - Что будем делать, капитан? Дело в названии острова. Демона больше нет, только Кратия осталась.

- Ну и пусть себе. Пусть так и будет: ОСТРОВ КРАИИ. А если кто захочет изменить название, пусть тащит на скалу, чего хочет.

Как выяснилось позже, сэр Суер-Выер оказался прав. Наверх на скалу всякое таскали, но все это никак не удерживась, скатывалось в океан, по которому "Лавр Георгиевич" и продолжал свое беспримерное плаванье.

Глава LXV. Кусок поросятины

С самого начала остров Кратий вызывал во мне неприязнь. Слишком уж он был натуральным, подлинным и довольно широкораспространенным.

И этот постыдный Демон, сидящий на скале, и Кратия, которая валялась вокруг, все это почему-то причиняло мне жгучий стыд, подавленность, озабоченность неведомо чем.

Да и ром, который мы вправду выпили с лоцманом в минуту душевной невзгоды, забыв на секунду собственную гордость, не добавлял радости и счастья, и я, в конечном счете, впал в глубочайший сплин.

- Остров проехали, - успокаивал я груду своих мыслей. - Ром тоже давно позади. Но успокоение не приходило. Мысли шевелились, как куча червей, насаженных на навозный крючок.

Впившись пальцами в надбровные свои дуги, я сидел в каюте, раскачиваясь на стуле, осознавал гулбину * своего падения. Да, со мной и раньше бывало так: идешь, идешь над пропастью, вдрюг * - бах! - рюмка ромы * - и в обрыв. И летишь, летишь...

Стыд сосал и душил меня,

жег, грыз,

терзал, глушил,

истязал,

пожирал,

давил,

пил

и сплевывал.

Зашел Суер.

- Сорвался, значит, - печально сказал он. - Бывает. Ты на меня тоже не сердись. Голова кругом: Демон, Кацман орет, Чугайло с бутылкой... я и накричал... нервы тоже...

Зашел и Кацман:

- Да ничего особенного! Ну выпили бутылку! Чего тут стыдиться? Из капитанских запасов? Ну и что? Отдадим! Ты же помнишь, капитан в этот момент траву косил, которая вокруг бизани выросла, мы и решили не отвлекать! А стюард Мак-Кингсли? Он-то из каких запасов пьет? Чем мы хуже?

Лоцман был прав, но я все равно не мог жить. Не хотелось пить и путешествовать. Стыд был во мне, надо мной " и передо мной. Каким же он был? Большой и рыхлый,

он был похож на кусок розовой поросятины, на куриную кожу в пупырышках, на вялое,

мокрое,

блеклое

вафельное полотенце.

Какой-нибудь рваный застиранный носовой платок или исхлестанный березовый веник, и те выглядели пристойней, чем мой недоваренный, недосоленный суп стыда... противный сладковатый зефир приторного гнусного стыда...

Сссссссссс..... черт побери!

Тттпттпт..... черт побери!

Ыыыыыыыыыы... хренотень чертова! Дддддддддддддддддд... бля... дддд... бля... ддд...

Зашел и боцман Чугайло. Заправил койку и долго смотрел, как я мучаюсь и содрогаюсь.

- Вы, это самое, не сердитесь, господин хороший, - сказал боцман. Капитан есть капитан. Я должен доложить по ранжиру. А как же, это самое, иначе?

- Да что вы, боцман, - махнул я рукой, - не надо, я не сержусь.

- А пахло от вас сильно. Я сразу понял - ромовый, это самое, перегар.

- А от водки другой, что ли?

- Ой, да вы что, господин хороший? А как же? От водки перегар ровный, так и струится, как Волга какая, а от рома, может, и помягче, но помутней и гвоздикой отдает.

- Да? - немного оживился я. - Неужели это так? Есть разница?

- Ну конечно же! Мы, боцмана, эту науку назубок знаем!

И боцман Чугайло с великой точностью обрисовал мне оттенки различных перегаров. По его рассказам и была в дальнейшем составлена так называемая ТАБ-ЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ, как пособие для боцманов и вахтенных офицеров. Она и заняла свое место в ряду таблиц, начатом великой таблицей Дмитрия Ивановича Менделеева. Приводим ее краткий вариант.

ТАБЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ

Водка - перегар ровный, течет как Волга. Принят за эталон, от него уже танцуют.

Ром - помутней, отдает гвоздикой.

Виски - дубовый перегар, отдает обсосанным янтарем.

Коньяк - будто украденную курицу жарили. И пережарили.

Джин - пахнет сукном красных штанов королевских гвардейцев.

Портвейн - как будто съели полкило овечьего помета.

Кагор - изабеллой с блюменталем.

Токайское - сушеный мухомор.

Херес - ветром дальних странствий.

Мадера - светлым потом классических гитаристов школы Сеговии.

Шампанское - как ни странно, перегар от него пахнет порохом. Дымным.

Самогон (хороший) - розой.

Самогон (плохой) - дерьмом собачьим.

- А как обращаются с перегарами в быту? - спросил я.

- Главное - не навредить, - сказал Чугайло. - Нельзя дышать перегаром на пауков, подыхают. А пауки полезны: ловят мух. Поставить перегар на пользу дела - тоже наука. С десяти матросов, например, можно набрать газовый баллон перегара и отвезти в раковый корпус больницы. Рак выпить любит, а от перегара гаснет. У нас в деревне перегаром колорадских жуков на картошке окуривают.

- Как же?

- Очень просто. Заложут в картошку пару мужиков и кольями по полю перекатывают. Те матюгаются - перегар и расходится как надо.

Боцман отвлек меня немного, но потом снова розовая поросятина стыда охватила мою душу.

Не знаю, чем бы кончилось дело, как вдруг зашел Пахомыч.

- Давай-ка, брат, подымайся наверх, - сказал старпом. - Капитан не хочет без тебя открывать новый остров.

- Не могу, Пахомыч, - сказал я. - Кусок поросятины давит.

- Или зажарь, или выкинь, - сказал Пахомыч. - Но мы уже стоим в бухте.

Глава LXVI. Прелесть прозы

Сэр Суер-Выер обрадовался, когда увидел меня на палубе.

- Я растерян, - шепнул он мне. - Сходить на берег или нет? Ты только глянь.

Остров, в бухте которого "Лавр" бросил якорь, был довольно живописен: скалы, сколы, куртины, но люди... Люди, которые бродили по набережным, вызывали острейшее чувство жалости.

Все они были оборванные, на костылях, кто сидел, кто лежал, кто ковылял, кто валялся.

Они протягивали руки, явно прося подаяние.

- Ну, что скажешь?

- Похоже, что это нищие, сэр.

- Сам вижу, что нищие. Но как это может быть? Одни только нищие. Где же подающие?

Подающих не было видно. Как мы ни разглядывали остров в сильнейшие квартокуляры, хоть копейку подающих не нашли.

- Очевидно, они думают, что подающие - это мы, сэр.

- Мы?

- Ну конечно. У нас - роскошный фрегат. Из камбуза пахнет щами, вон у Чугайлы зуб золотой, Хренов явно пил портвейн, капитанский краб - чистого золота, старпом гладко выбрит, лоцман - еврей, так что мы вполне похожи на подающих.

- Ну и что делать? Сходить на берег или нет?

- Решайте, кэп. В конце концов, почему бы не подать милостыни Христа ради? Надо подавать по мере возможности.

- Действительно, - сказал капитан, - Христа ради можно и подать. Наберите в карманы мелочи, каких-нибудь там копеек, и сойдем на берег.

- Если уж вы подаете Христа ради, то зачем мелочиться, кэп? - сказал некстати я. - Почему "набрать там копеек"? Подавайте копейки ради себя, а Христа не приплетайте.

- Что еще такое? - сказал капитан, с неудовольствием оглядывая меня. Зачем, интересно, ты вылез из каюты? Меня учить? Сидел бы там и угрызался куском поросятины. Ты сам-то сколько собрался подавать?

- Подаю по силам.

- И на какую же сумму у тебя этих сил?

- Смотря по обстоятельствам.

- Ну и какие сейчас у тебя обстоятельства?

- Весьма скромные.

- Отчего же это они такие скромные? Пьешь, что хочешь, даже из капитанских запасов, столуешься с офицерами, фок-стаксели при этом налево не травя, что-то чиркаешь в пергаменте, а что начиркал - никто не проверял.

- Вы хотите сказать, что на судне имеется цензура?

- Я об этом говорил, и не раз. Когда веревочный хотел послать их судно на ..., я не велел. Не позволил писать такое флажками, осквернять флажки "Лавра".

- А уста?

- Что уста?

- Устно-то вы сами посылали, и не раз.

- Ну знаешь, брат, цензура есть цензура, она не всесильна, всюду не успевает. Но на флажки я всегда успею!

- Но на пергаменте я "чиркаю" отнюдь не флажками.

- А нам это нетрудно перевести! Чепуха! Эй, веревочный! Изобрази-ка флажками, чего там -начиркал этот господин, а уж мы проверим, цензурно это или нецензурно. Давай-давай, тяни веревки!

- На все дело, пожалуй, флажков не хватит, - сказал веревочный Верблюдов, заглянув в пергамент. - Ну ладно, поехали с Богом!

И он вытянул на веревках в небо первую фразу пергамента:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

- Твердо, - читал капитан, - мыслете... так-так, наш... како... КРЕПДЕШИН НОЧИ... ого! это образ!., сильно, сильно написано, ну прямо Надсон, Бальмонт, Байрон, Блок и Брюсов сразу! Тэк-тэк... живот, добро... ЖИДКОЕ ТЕЛО... достаточно.

Капитан дочитал фразу до конца и утомленно глянул на меня.

- Это ты написал?

- Выходит так, сэр.

- Ну и что ты хочешь этим сказать?

- Ну, дескать, ночь настала, - встрял неожиданно Кацман.

- Да? - удивился Суер. - А я и не догадался. Неужели речь идет о наступлении ночи? Ах, вот оно что. Но интересует вопрос: цензурно ли это?

Заткнутый лоцман помалкивал, а старпом и мичман, механик и юнга туповато глядели на веревки и флажки, но высказываться пока не спешили.

- Одно слово надо бы заменить, - сказал наконец старпом.

- Какое? - оживился Суер.

- Тело.

- Да? А что такое?

- Ну... вообще, - мялся старпом, - тело, знаете ли... не надо... могут подумать... лучше заменить.

- И жидкое, - сказал вдруг Хренов.

- Что жидкое?

- И "жидкое" надо заменить.

- А в чем оно нецензурно?

- Да у нас всюду жидкости: перцовка, виски, пиво... могут подумать, что мы вообще плаваем по океану выпивки.

- Заменить можно, - согласился капитан. - Но как? Хренов и старпом посовещались и предложили такой вариант:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖУТКОЕ ДЕЛО ОКЕАНА.

- Литература есть литература, - пожал я плечами. - Менять можно что угодно. Важно, как все это прочтут народные массы.

- Важно? Тебе важно, как они прочтут? Ну и как же они прочтут?

- Они будут потрясены, сэр, поверьте.

- Сомневаюсь, что эта фраза вообще дойдет до народных масс, - сказал Суер с легким цинизмом. - Это написано слишком элитарно. Для таких, как я или вот - Хренов.

- Знаете, сэр, - сказал я, - трудно доказать, труднодоказуемое, но в данном случае доказательство налицо. Народные массы потрясены. Гляньте на остров, сэр!

Да, друзья, на острове происходило нечто невообразимое. Нищие повскакивали с мест, размахивая костылями и протезами.

В середине стоял на камне какой-то толмач, очевидно, старый моряк, который, указывая пальцем на флажки, читал им по складам нашу скромную фразу.

Как громом пораженные разинули они свои искусственные рты, оттопыривали ладонями уши, силясь понять всю прелесть, остроту,

музыкальность и образность нашей прозы, пытаясь постичь, зачем?

почему?

к чему?

для чего?

как?

относятся к ним слова, начертанные в небе флажками:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

Глава LXVII. Лунная соната

Пожалуй, в этот момент капитан и начал насвистывать "Лунную сонату".

- А что касается народных масс, - сказал капитан, - они действительно потрясены. Но воспринимают, как издевательство. Они просят подаяние, а им крепдешин в небе! Величайший маразм!

- Некоторое количество культуры и нищим не повредит, - сказал вдруг Хренов, очень, кажется, довольный тем, что его причислили к элите.

- Они потрясены, потому что ни хрена не понимают, - влез Кацман. - Им надо было просто написать: НАСТАЛА НОЧЬ!

- Вот это поистине гениально, - сказал я. - Представляете себе: приплывает фрегат на остров нищих, те тянут свои несчастные длани, а на фрегате вдруг средь бела дня надпись: НАСТАЛА НОЧЬ! Такая фраза может привести к массовым самоубийствам. Тут уж рухнет последняя надежда. У меня хоть и в небе, но все-таки крепдешин.

- А может, наш вариант, ЖУТКОЕ ДЕЛО? - скромно кашлянул старпом.

- Знаете, что такое ЖУТКОЕ ДЕЛО? - спросил капитан.

- Что?

- Это когда старпом с Хреновым прозу пишут.

- Слушаю, сэр, - сказал Пахомыч и отошел в сторону.

Мичман Хренов немного поник. Он не знал, как тут быть - то его к элите причисляют, то прозу писать не велят.

Все-таки он решил, что лучше уж быть причисленным к элите, а проза, хрен с ней, потерпит.

- Да я, сэр, так просто, - сказал он. - Забава... шутка пера...

- Оно и ясно, - сказал Суер, насвистывая "Лунную сонату". - А писать надо проще, - дружески похлопал он меня по плечу, - брать все-таки пример с классиков.

- Постараюсь, сэр! -гаркнул я. - Например, с Льва Толстого. Прикажите веревочному написать что-нибудь из прозы этого мастера. Ну например, первую фразу романа "Анна Каренина":

ВСЁ СМЕШАЛОСЬ В ДОМЕ ОБЛОНСКИХ. Нищие на острове очень обрадуются. Там много интеллигентов.

"Лунная соната", насвистываемая капитаном, зазвучала угрожающе. Он выпускал в меня трель за трелью:

ху-ду-ду,

ху-ду-ду,

ху-ду-ду,

пам!

пам!

пам!

Пожалуй, это была наша первая серьезная ссора за все время плаванья. И все из-за чего, из-за этих копеек, которые я некстати ввернул в разговор.

Кроме того, я прекрасно понимал, что "Лунная соната" - это прелюдия! Да, прелюдия к посещению острова нищих. Капитан ни за что, никаким образом не хотел сходить на берег. Страсти и страдания, которые неслись к нам, безумно терзали его, одарить всех он не мог, но и не подать руки просящему не мог тоже. Все эти разговоры насчет цензуры и первой фразы были оттяжкой действия. Капитан надеялся, что какой-нибудь шторм отбросит нас от берега, на который высаживаться не тянуло.

Я тоже не рвался в шлюпку. Я понимал все трудности пребывания на этом острове скорби и описания его. Но я побывал на всех открытых нами островах! И Суер, и лоцман, и старпом все-таки по одному островку пропустили. Как открыватель я был на первом месте, и место это собирался держать изо всех сил.

- Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!

Пам! Пам!

- А мне, сэр, очень нравится, - сказал вдруг юнга Ю, которого давным-давно никто не принимал в расчет, и надо сказать, что он все время держался очень скромно. - Мне очень нравится: плывет наш фрегат по Великому океану, и на нем флажками написано:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

- Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Пам!

Пам! Пам!

- Это же чудесно, - продолжал юнга. - Все встречные корабли, да и люди на островах, будут радоваться. Иные просто посмеются, а другие задумаются о Великом океане, третьи подумают, что мы чудаки, зато уж всякий поймет, что корабль с такими флажками никому не принесет вреда.

- А вы, господин Ю, оказывается, лирик, - сказал Суер-Выер. - Ху-ду-ду! Ху-ду-ду! Я и не думал! Ху-ду-ду! Замечал склонности к философии, но лиризма не отмечал. Пам! Пам! Пам!

- Лирик - это вы, сэр, - поклонился юнга. - Я бы насвистывал "Патетическую сонату", с вашего позволения.

- Ладно, - сказал Суер. - Пусть надпись пока поболтается на веревках, а нам пора на берег. Подадим милостыню по мере возможностей. Кто со мной?

После разных заминок и подсчетов кошелька в шлюпку зились, кроме капитана, старпом и мы с лоцманом. Возьмите и меня, капитан, - попросился юнга - Денег у меня нет, но вдруг да здесь мой папа. Я чувствую что он недалеко.

Ху-ду-ду!

Ху-ду-ду!

Пам!

Пам!

Пам!

Глава LXVIII. Остров нищих

Воющая, орущая, свистящая толпа окружила нас и стала хватать за полы халатов, за рукава, за орденские ленты.

- Дай! Дай! Крепдешину! - орали многие.

- Жидкого тела! Жидкого тела!

Каким-то образом некоторые узнали, что у Кацмана есть два фейерверка. Они дергали лоцмана за фалды с криком:

- Подай фейерверк! Подай фейерверк!

- А ну-ка цыц! - гаркнул Пахомыч. - Разойдись по местам! Сядь! Прось культурно! Кому говорю?! Заткнись! Не ори! А то сейчас Чугайлу с борта привезу! Он тебе подаст крепдешину в харю!

А остров меж тем пейзажем своим был гол как сокол, местами только валялись на песке обломки мраморных колонн и постаментов.

Нищие поняли, что хором нас не возьмешь, разошлись с легким ворчанием по своим законным местам и расселись в некотором скромном порядке.

Первым в этом чудовищном ряду сидел человек с деревянной рукой. Рука эта абсолютно бездействовала, а только тянулась к нам, однообразно приговаривая:

- Подайте человеку с деревянной рукой!

- Подайте Древорукому!

- Подайте Рукодревому!

- Подайте бедному человеку, который ничего не имеет, кроме деревянной руки!

Суер подал целковый.

Старпом - гривенник.

Я подал подаяние.

Лоцман Кацман подал прошение об отставке подавать.

- В чем дело, Кацман? - спросил капитан. - Сейчас не время шуток, я бы сказал: кощунственных!

- Подаю, что могу, - отвечал лоцман. - Кстати, этот человек богаче меня. При наличии деревянной, вырезанной, скорей всего, из жимолости, руки, у него имеется и две других: левая и правая.

Наш деревянный нищий действительно, отложив в сторону резьбу по дереву, свободно философствовал двумя другими руками, пересчитывая подаяние.

- Что же получается, голубчик? - сказал старпом. - Вы нас обманули? Надули? У вас две живых руки, а вы нам подсунули деревянную!

- Зато смотрите, какая резьба! - воскликнул нищий. - Сейчас уже так никто не режет! Кроме того, я не подсовывал, я только показал вам деревянную руку и попросил подаяние. Вернуть гривенник?

- Милостыня есть милостыня, - сказал Пахомыч. - В конце концов, ваша третья рука всего лишь деревянная.

Дружески попрощавшись с троеруким, мы двинулись дальше и скоро подошли к человеку, который сидел в пыли и посыпал пеплом главу свою.

- Подайте на пепел! - приговаривал он.

- А что, у вас мало пеплу? - спросил старпом.

- Кончается. Я, конечно, как посыплю, потом собираю, но ветер развеивает, и расходы пепла имеются.

Старпом подал гривенник.

Суер целковый.

Я подал подаяние.

Лоцман подал прошение о помиловании.

Пеплоголовый прочел прошение лоцмана, достал из кармана синий карандаш и одним взмахом написал поперек:

ОТКАЗАТЬ!

Распрощавшись хоть и с пеплоголовым, но находчивым в смысле лоцмана нищим, мы направились дальше.

Довольно скоро из кустов конкордия послышался тоскливый призыв:

- Подайте нищему духом!

Раздвинув хрупкие ветви, мы увидели человека, на вид совершенно нищего духом. У него были полые глаза, сутулые веки,

присутствующее в дальних странах

выражение лица, грубые ступни кожаных полуботинок,

вялые квадраты клеток на ковбойке,

локти, две родинки,

медаль.

- Ну, может, у вас есть хоть немножечко духа? - спрашивал Суер.

- Нету ни хрена, - отвечал нищий, - вы уж подайте милостыню.

- А как же вы живете с духом-то с таким?

- Мучаюсь ужасно. Главное, что я не только нищий, я еще и падший. Падший духом, понимаете? И так-то духу нет, а он еще и падает!

Старпом подал гривенник.

Суер целковый.

Я, как обычно, - подаяние.

Лоцман подал руку.

- Это еще что такое? - спросил нищий духом, увидев руку лоцмана.

- Моя рука, друг, - отвечал Кацман. - Вот что поднимет ваш дух сильнее злата!

- Вы думаете? - засомневался нищий духом, рассматривая лоцманскую хиромантию.

- Да вы пожмите ее.

Нищий духом осторожно взял лоцманскую ладонь и пожал бугры Венеры и Мантильский крест, растерянно оглядываясь по сторонам.

- Ну как? - спрашивал лоцман. - Маленько поднимает?

- Да вроде нет, - отвечал нищий духом.

- Ну тогда и хрен с тобой, дружище. Если уж моя рука бессильна никакие червонцы не помогут.

Мы приблизились к человеку, который монотонно топтал одну фразу:

- Подайте беженцу! Подайте беженцу!

Вид у него был загнанный, как у борзой и зайца. Не успели мы подойти он вскочил, затряс руками и плечьми и, эдак дергаясь, кинулся стремглав бежать с криком: "Отстань! Отстань, проклятый!" Пробежав круг с двести ярдов, он пал на землю.

- Подайте беженцу! - задыхался он.

- От чего вы бежите, друг? - доброжелательно спросил Суер-Выер.

- Я бегу от самого себя, сэр, - отвечал нищий, обливаясь потом.

- И давно?

- Всю жизнь. И никак не могу убежать. Этот противный "я сам" все время меня догоняет. Да вы поглядите.

Он снова вскочил с места и закричал самому себе: "Отстань! Отстань, мерзавец!" - и рванул с места так, что песок брызнул из-под копыт.

Пробежав двести ярдов, он вернулся обратно и рухнул на песок.

- Вы видели, сэр? Видели? Мне удалось обогнать самого себя на тридцать восьмом скаку, но на семьдесят девятом эта сволочь снова меня догнала! Подайте, сэр, беженцу от самого себя.

Суер подал целковый.

Старпом - гривенник.

Я подал подаяние.

Лоцман подал пример достойного поведения в обществе.

Очевидно наглядевшись на лоцмана, несчастный беженец снова вскочил и на этот раз взял старт с большой ловкостью. Это был настоящий рывок рвача.

И вдруг мы с изумлением увидели, как наш беженец выскочил из самого себя, обогнал вначале на полкорпуса, на корпус, оторвался и, все более и более набирая скорость, ушел вперед, вперед, вперед...

- Не догонишь, гад! - орал тот, что убежал от самого себя, а тот, от которого убежали, орал вслед:

- Врешь, не уйдешь!

Глава LXIX. Я сам

Все мы были жестоко потрясены этой фатальной картиной бегства от самого себя и из самого себя.

Тот, что вырвался, скрылся где-то за скалою, а ПОКИНУТЫЙ САМ СОБОЮ жалобно бежал, бежал, вдруг споткнулся, бедняга, упал, вскочил, заскулил, снова хлопнулся на землю замертво.

- Жив ли он?! О Боже! - вскричал старпом, и мы кинулись на помощь, стали зачем-то поднимать. Я давно примечаю в людях этот сердобольный идиотизм: немедленно поднимать упавшего, не разобравшись, в чем дело. Так и мы стали поднимать ПОКИНУТОГО САМИМ СОБОЮ, который, как ни странно, был вполне жив.

Он рыдал, размазывая по лицу пыльные реальные слезы.

- Я САМ от себя убежал, а другой Я САМ остался! Ужас! Ужас!

Я остался - и Я же убежал!

Нет! Это невыносимо!

Лучше застрелиться! Или повеситься?

Отравиться - вот что надо сделать! Где курарэ?

Где этот сильный яд-курарэ?! Где?

Нет, но если Я отравлюсь, что же будет со МНОЮ УБЕЖАВШИМ?

Помру или нет? Погоди, погоди, погоди.

Подумай! Подумай! Подумай!

Я - помру, а тот Я, ЧТО УБЕЖАЛ, останется жить!

Значит - надо травиться!

О БОги, БОги МОи! ЯДу МНе! ЯДу!

- Я интересуюсь, - встрял неожиданно лоцман Кацман, - а где деньги, которые вам подали?

- А деньги тот Я САМ унес.

- Ну, возьмите еще целковый, - сказал Суер.

- Не надо! - вопил Покинутый. - Ничего мне теперь не надо! Ни денег, ни славы, ни почестей, ни богатства! Верните мне МЕНЯ САМОГО!

- Выпейте валерьянки, - предложил Пахомыч, - успокойтесь, может, он сам вернется?!

- Ну, конечно, жди! - корчился в рыданьях Покинутый. - Я САМ СЕБЕ так надоел, так мучил САМОГО СЕБЯ! Теперь я пуст! Кошмар! Кошмар!

Верните мне МЕНЯ САМОГО! Я теперь не Я!

А кто Я?

Я - САМ или НЕ САМ?

От таких вопросов, ей-богу, башка может лопнуть! Ой, лопается башка! Как бочка! Обручей! Обручей! Слушай-ка, Я, ты погоди! Не ори! Разберись в себе самом!

Итак! Был Я, но я хотел от самого себя убежать!

Ой, сейчас затылок отвалится!

И УБЕЖАЛ!!!!!!!

Лопнула башка! Затылок отвалился!

Виски упали до уровня подбородка!

Я ОСТАЛСЯ и Я же УБЕЖАЛ!!!

- Успокойтесь, Покинутый собою, - сказал сэр Суер-Выер. - Пожалуй, большинство людей на свете иногда желает убежать от самого себя, но никогда никому этого сделать не удавалось. Вы - первый! Гордитесь! Первый человек на земле, который убежал от самого себя!

- Мы свидетели, можем подтвердить, - подтвердил старпом.

- Действительно, это - сверхрекорд, - согласился Покинутый, - но установил-то его не Я, а ТОТ Я, который убежал! О горе мне! Горе!

О горе мне!

Я так себя хреново вел, что сям от себя убежал!

Курарэ! Курарэ! Курарэ!

Гдэ ведрэ курарэ???

Стакан курара! Стакан курара!

Вы не знаете, где растут бледные поганки? Подскажите адресок!

- Ты чего орешь? - послышался вдруг знакомый голос, и ТОТ Я, КОТОРЫЙ УБЕЖАЛ, высунулся из-за скалы.

- А что? - удивился Я ПОКИНУТЫЙ.

- Орешь, говорю, чего?

- Да как же мне не орать-то? Ты-то "Я" убежал!

- Вести себя надо было лучше, а то пил как лошадь, воровал, попрошайничал, двоеженствовал, не платил алиментов, жил по поддельному паспорту, ночью поедал чужую сметану, обманывал маму!

- Вернись! Я буду лучше! Мне ведь ничего не надо, кроме тебя! Мне даже деньги предлагали, и я не взял! Мне только тебя нужно! Только тебя! Вернись ко мне, мой дорогой Я!

- Деньги? Какие еще деньги?

- Целковый.

- И ты не взял?

- Не взял, - гордо ответил Покинутый.

- Вот все-таки дурак! Как был дураком, так и остался! Гордость заела! Бери, пока не поздно, да проси побольше, дубина стоеросовая! Тогда, может, и вернусь!

- Извините, господа и сэры, - обратился к нам Покинутый с поклоном, тут этот "Я УБЕЖАВШИЙ" обещает вернуться, если денег подадите. Вы уж подайте Христа ради!

- Христа ради? - удивился Суер, вспоминая, видно, недавнюю нашу распрю, - Это уж ради примирения вас с самим собою.

- Почему же не Христа ради? Господу, может, угодно такое примирение?

- Тогда уж примиряйтесь бесплатно. Впрочем, вот целковый.

- Маловато, сэр, - почесал в затылке Покинутый. - Боюсь, Я УБЕЖАВШИЙ не вернется. Погодите, я покричу. Эй ты, Я УБЕЖАВШИЙ! Эй! Тут дали целковый!

- Не, - отвечали из-за скалы, - не вернусь.

- Вертайся, хватит!

- Да ну тебя, дурака слабоумного, и просить-то толком не умеешь.

- Вернись же, вернись! Хочешь, я курить брошу?

- Да ну, ерунда, вранье, силы воли не хватит.

- И пить брошу, клянусь!

- А это еще зачем?

- А что, не надо?

- Пей, но в меру. Но главное - денег проси, иначе - не вернусь. Поеду в Мытищи, у меня там баба знакомая.

- Это Людка, что ли?

- Вспомнил наконец, тоже мне...

- Так ее ж посадили!

- Да не ее, дурак, сына посадили, Боряшку! Ну и папаша! Все! Пока! Уезжаю в Мытищи! Ты не помнишь, когда уходит последняя электричка?

- Сэры! Сэры! - рыдал Покинутый. - Умоляю... Добавьте же... прошу...

- Сколько же надо? - начиная раздражаться, спросил капитан.

- Эй ты, Я! - крикнул Покинутый. - А сколько надо?

- Бери червонец, за меньшее не вернусь!

- Вы слышали, сэры? Червонец!

- Прямо не знаю, - сказал капитан, - у кого из нас есть на червонец жалости? Может, у вас, старпом?

- Чего? - удивился Пахомыч, в некоторых ситуациях сильно напоминающий господина боцмана. (Подчеркнем - в некоторых.)

- Жалости на червонец есть?

- Жалости много, - отвечал старпом, - а червонца нету. Пусть берет чистую жалость, бесплатно. Между прочим, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году моя жалость на черном рынке в Неаполе кое-кому дорого обошлась.

(Тут мы должны отметить, что на такую сложную жалость боцман все-таки не тянет.)

- А вы, лоцман?

- Видите ли, сэр, - отвечал лоцман, оправляя галстук-бабочку в клеточку, - видите ли, сэр... видите ли, дорогой сэр... Конечно, вы видите, уважаемый сэр, что этот, с позволения сказать - чэловэк уже имеет два целковых, разделенных как раз поровну между частями особи. Одна часть особи, убежавшая, имеет еще и гривенник старпома, то есть неоспоримое преимущество. То есть мало того, что она убежала от самое себя, у нее еще и на гривенник больше. Предлагаю все-таки путь равенства и братства. Пусть убежавшая отдаст оставшейся пятак.

- С Гоголя получишь! - послышалось из-за скалы. - Тоже нашелся утопический социалист. Кто это и когда делил все поровну? Ха!

- У юнги денег нет, - сказал капитан сэр Суер-Выер и ласково поглядел на меня, - остаешься ты, друг мой, - в ласке зазвучала ирония. - Что ты скажешь, голубь дорогой? До сих пор ты подавал подаяние. Мы не рассматривали, что это за подаяние. Подаяние и подаяние. Что ты скажешь сейчас? Может, добавишь гривенник?

Я так и знал, что все это дело с нищими до особого добра не доведет.

Глава LXX. Камень, ложка и чеснок

*

- Прежде всего, кэп, - сказал я, - прежде всего: никто не имеет права анализировать подаяние. Кто что подал, то и подал. Меня, например, вполне устраивает открытый лоцман, щедрый капитан, разумный старпом. Что подал я мое дело. Я никому не подотчетен. Подаяние - и все! И привет! И пока! И до свиданья! Прошу отметить, что все были мною довольны и даже приговаривали: "Спаси Вас Господи!" Но если вас интересует, кому я что подал, могу сказать:

Древорукому - камень, Пеплоголовому - деревянную ложку, Нищему духом головку чесноку.

Человеку, который убежал от самого себя, я тоже подал подаяние. Вы заметили? Это - небольшой кисет. По-моему, он так и не поинтересовался, что в кисете. Эй, любезный господин Покинутый, а где кисет, который я подал? У вас того, что убежал, или у вас того, что остался?

- У меня. Тот "Я" только деньги взял, а кисет, говорит, тебе оставлю. Кури!

- Загляните же в кисет.

- Черт-те что, - сказал Покинутый, развязав кожаную тесемку. - Махорка, что ли? Или нюхательный табак? Порошок какой-то. Что же это?

- Неужели не догадываетесь?

- Никак не смекну. Надо понюхать.

- Погодите, не спешите нюхать. Это - курарэ! Толченое курарэ! Здесь как раз хватит, понюхал - и... Вы, кажется, просили?

- Что это значит? - сказал Суер-Выер. - Ты с самого начала знал, чем все кончится?

- Конечно, нет. Мне и в голову не приходило, что этот спектакль у них так здорово разыгран. И потом, согласитесь, выбежать из самого себя - это действительно редчайший случай. Но курарэ! Курарэ ведь может пригодиться в любом из вариантов: убежал или не убежал, а курарэ-то вот, пожалуйста! Тому, кто хочет убежать от самого себя, курарэ - хороший подарок.

- Да-а, - протянул Суер. - Но как ты истолкуешь камень, ложку и чеснок?

- Дорогой сэр! - отвечал я с поклоном. - Я уже и так не в меру разболтался. Камень, ложка и чеснок - предметы достойные. Их можно толковать как хочешь и даже сверхзамечательно. Я могу истолковать, но дадим же слово самому молчаливому. Пусть истолкует юнга Ю. У него нет денег, но есть некоторый хоть и детский, но симпатичный разум. Прошу вас, господин Ю.

Тут юнга открыл было рот, но в дело неожиданно влез Покинутый сам собою.

- Погодите, господа, - сказал он. - Какой камень? Какой чеснок? Тут воссоединение вот-вот произойдет, а вы Бог знает о чем толкуете. Давайте же скорей червонец, а то убежит, свинья такая!

- Слушай, помолчи, а! - сказал старпом. - Помолчи, потерпи.

- Что там происходит? - крикнул из-за скалы Бежавший.

- Хрен их поймет! Про чеснок толкуют. А мне яду дали.

- Чесноком не бери! А много ли яду?

- Да всего мешочек. Короче, полк солдат не отравишь, но на одного полковника хватит. А денег не дают.

- Ну ты хоть корчился в муках-то?

- Замучился корчиться. Такие судороги отмочил да железные конвульсии, а все равно не дают.

- Во жлобы какие приехали! Они что, из Парижа?

- Да вроде из Москвы, говорят.

- Ага, ну понятно.

- Эй вы, РАЗБЕЖАВШИЕСЯ! А ну-ка молчать! - гаркнул старпом. - Цыц! Нишкни! Помалкивай! Где Чугай-ло? Сейчас позову! Юнга, говори!

Разбежавшиеся приутихли, особенно этот, что остался, тот за скалой еще немного хорохорился, но на всякий случай заткнулся.

- Человеку с деревянной рукой - камень? - спросил юнга. - Я думаю, это просто. Скорей всего, точильный камень - точить стамески для резьбы по дереву. Пеплоголо-вому - ложку! Отметим, деревянную. Ему не хватало пеплу. Ложку можно сжечь - и пригоршня пепла налицо! Нищему духом - головку чесноку. Это тоже просто. Если он съест чеснок - духу не прибавится, зато появится запах. А запах, как известно, в некотором роде замена духу. Во всяком случае, ему вполне можно будет сказать: "Фу! Фу! Какой от тебя дух идет!" Довольны ли вы таким объяснением, господин мой?

- Вполне, - ответил я, рассмеявшись от всего сердца. - Это - шикарное объяснение. Оно мне, признаться, и в голову не приходило. Камень-то я дал довольно-таки тяжелый, это вместо гнета, чтоб на крышку давить, когда капусту квасишь, ложку подал в двух смыслах: суп есть и пеплом главу из нее посыпать, к тому же как напоминание о родной нашей России, ложка-то резана в окрестностях села Ферапонтова, а головку чесноку подал потому, что мне-то самому чеснок вреден, язва от него разыгрывается.

- Ха-ха! - деланно сказал капитан. - Это все вранье! Болтовня! Фиглярство. Все подаяния имеют глубокий философский смысл: камень - символ вечности, ложка - символ духовной пищи, чеснок - символ жизненной силы.

- Ну что ж, капитан, - сказал я, - вы - великий человек, вам и видней. Убежден, что вы сумели бы истолковать все что угодно, даже если б я подал нищим перо ветра и стакан тумана.

Глава LXXI. Перо ветра

Не перо ли ветра коснулось мимолетно моей щеки и все вокруг преобразилось?

Пронзительно зазвучало глубокодонное небо, золотым ободом изогнулся песок, косо встали к небу люди и кипарисы, все удалилось и замерло навеки.

(Нет-нет, все двигалось по-прежнему: и волны набегали, и люди шевелили губами, и облака плыли, и пыль клубилась облаками, и чайка свистела крыльями, . и падал Икар, и мышь бежала, но все равно ВСЕ замерло даже в этом движении.) И все стало пронзительно, ясно и вечно. И все не так, как за секунду до этого. И уже совершенно не волновали ни червонцы, ни бегство от себя, ни эти несчастные, прости меня Господи, нищие! Перо ветра? Оно? Да! Оно!

Оно свистнуло и овеяло наши лбы, рассыпало мысли, просветлило взор, прошептало запах детства.

Вспорхнуло? Скользнуло? Пропало?

Улетающее перо ветра?

Нет! Нет!

Постой! Погоди! Не улетай так быстро!

Побудь еще на щеке, ведь ты важнее всего!

Пусть все так и стоит колом и косо по направлению к небу, пусть движется, замерев.

Какое же это счастье - ясность в душе!

Господи! Спаси и сохрани всех страждущих, бегущих, блуждающих впотьмах, слепых детей своих, не ведающих, что ведают счастье!

Спаси их, Господи, а мне... а мне...

- Ну что? Ну что тебе? Что?

- Пахомыч, друг! Стакан тумана!

- Да вот же он! Пей! Я вздохнул залпом. Захлебнулся. Задохнулся.

Помер. Снова помер.

Ожил, помер, вздохнул, замер. Забился, помер, огляделся вокруг.

Все так и стояло колом и косо, и солнце, и тени густые - ух! берлинская лазурь, я вот тебе! - крон еще хрен желтый, твореное золото - и киноварь, киноварь, киноварь, с какого тебя дерева содрали?

- Туману, Пахомыч, туману! Я так и знал, что этот остров не доведет до добра! Туману же дай!

- Да вот же он! Пей!

- Туману! Туману! Туману! Чтоб ясность была!

- А что касательно червонца. Как видите, милостивый государь мой, отчего-то никто не дает!

- Сэры, сэры! Может быть, скинетесь? Людка, Боряшка, лименты.

- Да вы сами видите, у нас друг туману требует. Видимо - солнечный удар. Нам нужно срочно на корабль.

- Сэр! Последний трюк! Клянусь, этого никто не умеет делать! Я сейчас сойду с ума! Понимаете? Отделю от себя свой ум, вспрыгну на него, как на пирамиду, и по ступенькам, по ступенькам вниз, вниз, вниз...

- Не надо, - прорвался я, оглядывая стоящий колом мир и звук в нем, не надо... вот червонец... с ума сходят все время и без пирамиды и ступенек... а этот убежавший пусть вернется. Только поскорее... червонец за то, чтоб мне не смотреть. Ясно? Закрываю глаза! Бери червонец.

Я закрыл глаза и почувствовал, будто перо ветра смахнуло монету с моей руки.

Потом что-то шелестело, хрустела галька, сипел песок, но я не открывал глаз, пока Пахомыч не сказал:

- Сошлися!

И я открыл глаза.

Перо ветра, конечно, улетело.

Пальмы брякали кокосами.

Нищие тянули руки.

Суер раздавал червонцы.

Я шел к шлюпке.

Глава LXXII. Стакан тумана

Ух, какое огромное облегчение почувствовал я, когда мы наконец отвалили от этого тяжелейшего острова. Гора с плеч!

И матросы гребли повеселее, и Суер глядел в океан платиновым глазом, лоцман Кацман отирал просоленный морем лоб, Пахомыч споласкивал граненый стакан, перегнувшись через борт.

- Слушай-ка, Пахомыч, - сказал я, - откуда у тебя туман-то взялся?

- Туман у меня всегда при себе, - отвечал старпом, доставая из внутреннего жилетного кармана объемистую флягу (так вот что у него все время оттопыривалось! А я-то думал - Тэтэ!). На этикетке написано было "ТУМАН", 55 копеек:

Т - трудноусвояемый

У - умственноудушающий

М - моральноопустошительный

А - абалдительный

Н - напитк.

- Напитк? - утомленно переспросил я. - А "О"-то куда подевалось?

- А "О", господин мой, вы как раз и выпили, находясь в состоянии помрачения. Не желает ли кто распить и остальные буквы?

- Можно, - сказал Суер. - Немножечко "А". Тридцать пять грамм, на самое донышко.

- А мне "ЭН", - согласился и лоцман. - На два пальца.

- А вам, юнга?

Юнга промолчал. Он вообще как-то поник, замолк, иссяк.

- Что с вами? - ласково спросил старпом. - Нездоровится? Глоток тумана вполне поможет. Это проверено.

- Я здоров, - отвечал юнга, - но немного расстроен. Дело в том, что там, на острове - мой бедный папа.

- Там? Папа? И вы промолчали?

- Растерялся... Да и вы были слишком заняты туманом и этим бегством от самого себя.

- Что же теперь делать? - спросил Суер, оглядывая нас. - Возвращаться?

- Не обязательно, - сказал юнга, - я только посмотрел на него, и достаточно.

- Но вы уверены, что это ваш отец?

- Конечно, сэр. Вот его портрет, всегда при мне, - и юнга достал из-за пазухи золотой медальон, на котором изображен был человек вроде бы с усами, а вроде бы и без усов.

- Не пойму, - сказал старпом, - с усами он или без.

- Вот это-то и есть главная примета, - отвечал юнга. - Мне и мама всегда говорила. Главная примета папы: так это не поймешь - с усами он или без.

- Надо возвращаться, - сказал капитан, - все-таки должен же сын поговорить с отцом, тем более с такою приметой. Дело за тобой, друг мой, - и капитан глянул мне в глаза, - в силах ли ты вернуться?

- Я не в силах, - отвечал я, - но и не вернуться тоже нельзя. Ненавижу этот остров, но потерплю. Пахомыч, друг, еще хоть полстакана.

Глава LXXIII. Сидящий на мраморе

Нашим возвращением островитяне были потрясены не меньше, чем крепдешином в небе.

Действительно, ведь так же не бывает: подающий подает, проходит мимо и обычно не возвращается. А тут вдруг вернулись. Да неужто целковые раздавать?

Не раздавая, однако, никаких целковых, ведомые медальоном, мы просекли строй нищих и подошли к мраморному камню, вокруг которого собрались особо грязные и жалкие собиратели подаяний. Они однообразно скулили:

- Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может...

кто сколько может...

сколько может...

На мраморном же камне сидел человек, который эту фразу, отточенную веками, трактовал иначе:

- Подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ.

Такой поворот идеи несколько обезоружил нас, и лоцман даже забормотал:

- Да как же так, ребе, откуда же мы возьмем?

- Действительно, - поддержал я Кацмана, - скажите, равви, как это я МОГУ подать столько, сколько НЕ МОГУ?

- Очень просто. Рубль вы можете подать?

- Могу.

- А двадцать?

- Ну, могу.

- Без "ну", без "ну", дорогой благодетель.

- Могу, - сказал я, скрипя зубами.

- И без скрипенья зубов, пожалуйста.

- Пожалуйста, - сказал я, убрав скрипенье. - Вот двадцатка.

- Э, да двадцатку вы можете, а я прошу, сколько не можете.

- Это сколько же?

- Да я-то откуда знаю? Ну, скажем, сотню.

- Куда? Чего? Это уж вы хватили. Сотню... да я и денег-то таких в глаза... нет, никак не могу...

- Ну, а если поднапрячься?

- Нет.

- А если дико-дико перенапрячься?

- Нет, нет и нет!

- А вы в глубину-то души загляните. Загляните и поглядите, чего там, в глубине-то вашей? Есть ли сотенка?

Повинуясь какому-то магнетизму, исходящему от этого человека, я действительно заглянул в глубину своей души и нашел там, прости меня Господи, парочку сотен. Доставать их, конечно, не хотелось, но тогда чего я, как дурак, ввязался в эту философию?

- Могу, - сказал я. - Пару сотен могу, но уж не больше.

- А тыщу?

- Ну, это уж вы вообще... откуда? Тыщу чего? Рублей? Долларов? Пиастров?

- А если б ты все продал? - ввязался неожиданно лоцман Кацман. - Набрал бы небось тыщонку.

- Дружба с вами, лоцман, стоит значительно дороже, - обиделся я. Вопрос: кто даст такие деньги?

- Я не дам, - сказал капитан и развел нас с лоцманом мановением пальца. - Позвольте теперь и мне задать вопрос. Я прекрасно понял фразу: подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ. В этом, наверно, и есть смысл истинного подаяния. Но - бывало ли такое? Подавал ли вам кто-нибудь? Получали ли вы просимое?

- Бывало, подавали, получал, - кратко ответил сидящий на мраморе.

- Часто?

- Примерно раз в два года.

- И что это за люди, подающие столько, сколько НЕ МОГУТ?

- Вполне достойные люди.

- Но все-таки: возраст, пол, образование?

- Всякий раз - это уникальный случай, - уклончиво отвечал сидящий на камне.

- Ну расскажите же, это так любопытно.

- В каждой профессии есть свои секреты, - усмехнулся сидящий на мраморе. - А потом, вы как будто из комиссии по расследованию. Приплыли на своем "Лавре", испоганили небо крепдешином, да еще рассказывай, кто мне сколько подает. Скажу одно: тот, кто слышит мою просьбу о подаянии, всегда задумывается о своих возможностях, как умственных, так и морально-материальных. Все!

И сидящий на мраморе прикрыл очи.

- Нет, не все, - парировал вдруг Пахомыч. - У нас есть еще вопрос, очень и очень важный. А именно: нам бы хотелось знать, С УСАМИ вы или БЕЗ?

Глава LXXIV. Усы и невозможное

- А вы что ж, сами не видите?

- Видим. Но толком не разберем. То вроде бы с усами, то вроде - нет.

- В этом-то весь фокус, - улыбался сидящий на мраморе. - А то, чего уж проще: отпустил усы и ходишь как дурак, а ребятишки и вопиют: "Эй, усатый-полосатый!"

- Конечно, это фокус, - сказал Пахомыч, - но для чего он? Кому нужен такой фокус? Скажите же все-таки: С УСАМИ вы или БЕЗ?

- Если я скажу, что я БЕЗ, вы начнете спорить, что я С усами, так что я предпочту на ваш вопрос ничего не отвечать.

- Не понимаю, - сказал старпом, - почему бы точно не определиться и не заявить прямо: да, я - усатый, или ладно - безусый. Вы как будто скрываете свои приметы. Вы что - в розыске?

- Ей-богу, ребята, - сказал Ложноусый, обращаясь к нищей братии, восседающей вокруг мраморного камня, - они из комиссии Огепеучека. Да ни от кого я не скрываюсь! Я честный нищий! А с усами я или без усов - сами разбирайтесь!

- Вы знаете, что мне кажется, сэр, - негромко сказал лоцман Кацман, обращаясь к нашему великому капитану. - Мне кажется, что усы у него растут чрезвычайно быстро, поэтому он их ежесекундно сбривает.

- А зачем? - резонно спросил Су ер.

- Если бы не сбривал - они заполонили бы весь земной шар.

- Ерунда, - сказал Пахомыч, - он - скрывается. Прячется на этом острове нищих. Прячется от ответственности. Вы же сами понимаете, что среди нищих спрятаться легче всего. Это старый прием всех мошенников - притвориться нищим. А фокус с усами - это полная чепуха, иллюзион. Вы смотрите, как он часто чешет нос. Почешет разик - он с усами, почешет другой - без усов. Усы у него из рукава выскакивают. На резиночке.

Пахомыч до того твердо долбил свое, что нам даже стало за него неловко. Твердолобый получался у нас старпом. Идея лоцмана была, конечно, тоньше и глобальней, имела исторические корни.

- Усы на резиночке и просьба подать* невозможное как-то не вяжутся между собой, - сказал капитан. - Философия и примитив в одной упряжке. Нет. Этого не может быть.

- Может, может, - долбил Пахомыч. - Абсолютный примитив и в том, и в другом случае. Сплошная трусость и самореклама. Обман.

Сидящий на камне между тем весьма внимательно прислушивался к нашему разговору.

- Это просто удивительно, - сказал наконец он, - насколько тонок и умен ваш лоцман и какой дубовый старпом. Ну зачем, скажите на милость, мне скрываться? От кого? От чего?

- Дуб? - переспросил Пахомыч. - Я - дуб? А вы тряхните рукавом, и желательно на лоцмана.

- Не стану я тресть, чего ради?!

- Ради усов, которые в рукаве прячутся!

- Да нету там никаких усов.

- Ага! Сдрейфил! Подайте ему НЕВОЗМОЖНОЕ! Ишь какой обормот! Тряси рукавом, показывай свои усы, бестолочь!

- Это я-то трус? Да пожалуйста! Где ваш лоцман?

И тут сидящий на мраморе взмахнул руками, и на лоцмана посыпались самые невероятные предметы, ну во-первых:

куриные косточки,

а во-вторых: таблетки от алкоголизма,

КНОПКИ, КОЛГОТКИ, КЛИЗМЫ,

розетки, зажигалки, резеда, мастихин, мормышка, штопор-открывалка,

папка, две кисточки и к ним акварель. Но надо твердо отметить, что усов среди всего этого никаким образом не было. Была какая-то штука, которую мы попервоначалу приняли было за усы, но это дказалась волосяная хреновника для бритья.

- Ну что скажете? - воскликнул Ложноусый. - Где же усы? Ха!

- Я не знаю, где вы прячете усы, - угрюмо сказал старпом, - но что вы скажете на это, гражданин хороший?

И старпом предъявил Врядлиусому золотой медальон, который юнга сдал ему на хранение.

Глава LXXV. Как было подано невозможное

- Что это? Что это? Что это? - побледнел Псевдобезусый. - Откуда? Откуда?

- Ага! Приперли к стенке! - воскликнул старпом. - Вот от чего ты скрываешься, паскуда! От уплаты алиментов! А вот и сынишка, которого ты бросил, а я подобрал. Пою, кормлю и воспитываю! Вот тебе НЕВОЗМОЖНОЕ прямо в харю!

И старпомыч выпятил юнгу из нашей среды под нос мраморному камню.

Надо сказать, что мы никак не ожидали, что Пахо-мыч расхамится до такой степени. Но, видно, этот остров подействовал ему на нервы, как и всем нам. Мы не стали спорить, кто кого кормит и воспитывает, а просто наблюдали за продолжением действия. Впрочем, для наблюдений особой пищи не было.

- Папа! - шепнул юнга.

- Сынок, - прослезился Усопятый. - Как там мама?

- Сам не знаю.

- Неужели все так же сидит?

- Сидит, а чего ей еще делать?

- Вот и я сижу. А ты?

- Чего я?

- Сидишь или нет?

- Редко. Я вон плаваю.

- Конечно, это лучше, чем сидеть.

- А ведь многие кто где сидит.

- Ничего, сидят, терпят.

- Вот и мама сидит.

- Отойдем в сторону, - сказал Суер-Выер, - не будем мешать. В душе у них происходит больше, чем на словах.

- Но на словах тоже кое-что произошло, - упрямился старпом. - Пусть алименты гонит! Ничего не дает на сына с самого рождения. Зачал - и пропал в тумане.

- Да что вы, старпом, - сказал капитан. - Что он даст? Он-то не может подать, сколько НЕ может. Болтовня ведь одна.

К этому моменту у юнги с папашей нарос уже в душе большой ком идей, чувств и мыслей.

- Сэр! - обратился к капитану Антибезусый. - Подайте же мне столько, сколько НЕ можете. Возьмите меня на корабль.

- Я? На корабль? На какой?

- На "Лавра Георгиевича".

- И вы считаете, что я этого НЕ могу? - засмеялся капитан. - Это я как раз МОГУ.

- Сэр, я тоже прошу, - потупился юнга. - Нам жалко расставаться.

- А вы оставайтесь на острове, - предложил Суер. - Здесь неплохо... мрамор... сдержанные субтропики.

- Да ведь я и к вам как к родным привязался.

- Я бы взял вашего папашу, - строго сказал капитан, - да боюсь, что боцман Чугайло каждое утро будет подавать ему столько, сколько НЕ может! Он у нас умеет превзойти самого себя.

- Сэр!

- Вот вам рубль, юнга. У вас, как известно, нет ни гроша. Берите этот рубль и выполните просьбу нищего. Подайте, сколько НЕ можете.

Юнга поклонился, принял рубль и передал отцу. Лжеусый печально подкинул монету в небо, поймал, поглядел и протянул старпому.

- Орел! - сказал он. - Алименты. Купите мальчику фруктов.

Глава LXXVI. Явление природы

- Круговорот рубля в природе, - продолжал сэр Суер-Выер, когда мы возвращались на "Лавра" в нашей старой многоосмоленной шлюпке. - Можно было сразу отдать рубль старпому.

- Я не возражаю, - сказал Пахомыч. - Можете сразу отдавать мне свои рубли. Приму. Как должное.

- Рубль рублем, - сказал я, - но в процессе его продвижения мы увидели много разных редкостей: юнга - папу, мы - человека с приметой под носом. Сын подал отцу, а это исключительный случай, и в заключение совершеннейшее чудо: старпом принял рубль от нищего.

- На фрукты, - поправил старпом. - Лично мне этот рубль не нужен. Придем в Сингапур, куплю бананов, ананасов, манго...

- Да бросьте вы Сингапура ждать, - сказал сэр Суер-Выер, - купите у меня яблоко.

- Ну вы, кэп, вообще, - хмыкнул Пахомыч. - Желаете вернуть рубль на место?

- Но взамен достаю из кармана, - сказал капитан и вытащил яблоко.

- Антоновка! - воскликнул старпом. - Ух, какая налитая! Стоит рубля! По рукам! - Они ударили по рукам, и старпом протянул юнге яблоко.

- Ешь, дите! - сказал он.

- Дурь, - фыркнул Кацман. - Я высказываю догадку насчет усов, способных заполонить земной шар, а они все сводят к рублю и яблоку.

- Догадка ваша гениальна, - согласился Суер, - но, к счастью, они его пока еще не заполонили, и мы можем вернуться к яблоку, с которого многое, поверьте, началось. Цлюпка приближалась к "Лавру". Юнга надкусил яблоко.

А в небе тем временем началось явление, которое можно записать так:

Твердо

Есть

Мыслете

Наш

Ын

Йорк

Како

Рцы

Есть

Покой

Добро

Есть

Шар

Иже

Наш

Наш

Он

Червь

Иже

Он

Како

Уголь

Твердо

Аз

Люди

Живот

Иван

Добро

Како

Он

Есть

Твердо

Есть

Люди

Он

Он

Како

Есть

Аз

Наш

Аз

Во всяком случае, вполне логично закончить вторую часть книги точно так, как началась первая: ТЕМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

Часть третья БИЗАНЬ

Глава LXXVII. Мадам Френкель

Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло.

- Это становится навязчивым, - недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер.

- А чем ей, собственно, еще заниматься? - сказал я. - Делать-то больше нечего.

- Могла бы вязать, - предложил Кацман, - или штопать матросам носки, все-таки хоть какой-то смысл жизни.

- Штопать носки! - воскликнул Суер. - Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?!

- Есть люди... штопают, - задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье.----Штопают и шьют... но,

конечно, не на такой разболтанный экипаж! - И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере.

- Чего она тогда вообще с нами увязалась? - сказал Кацман. - Куталась бы на берегу!

- На берегу многие кутаются, - сказал я. - На берегу кутаться не так интересно. Другое дело - океан, "ЛАВР", свобода! Здесь все приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на нее и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в свое одеяло?

- Я вообще-то не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, поморщился Суер, - и вообще не хотел брать ее в плаванье. Мне ее навязали, и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы.

- Вы смотрите в просторы, капитан, - сказал я, - но именно просторы подчеркивают всю прелесть этого бытового и теплого смысла жизни. Огромная хладная мгла - и маленькое клетчатое одеяло. Я ее навязал, но навязал со смыслом.

- И все-таки, - сказал Суер-Выер, - мадам - не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном...

- Я не согласен с вами, сэр, - пришлось возразить мне. - Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в свое одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте ее вместе с одеялом.

- Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, - поморщился капитан. - Я и ложного-то Хренова выкидывал, скрипя сердцем. Не могу-с.

- А я вам помогу, - предложил я, - и просто вычеркну ее из пергамента.

- Не надо, - покачал головой старпом. - Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман?

- Да что там она штопала! - возмущенно воскликнул лоцман. - Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул!

- Лопнул?

- Ну да, кэп, - заныл лоцман. - У всех рвутся, а у меня лопаются.

- Заклеивать их никто не обязан, - сказал капитан. - Но если у всех рвется, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол.

И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть еще плотнее закутаться в свое одеяло.

Глава LXXVIII. Остров особых веселий

Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.

- Какой-то у него слишком уже открытый вид, - раздумывал Кацман, сильно на Валерьян Бо-рисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута...

- Что воркута? - недовольно спросил капитан.

- Воркута не та, - сказал лоцман. - Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать?

- Не тянет, - честно сказал Суер-Выер. - Жаль, что по Воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду.

- Видна какая-то сараюха, вроде бунгало, - сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенснэ, - заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож!

- Участок в шесть соток, - сказал капитан. - Знакомая картина... ну ладно, давайте открывать.

Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались - внутри молчок. Заглянули в дверь елки-палки! Веселия!

Повсюду на шкафах и столиках стояли разные веселия:

виски,

пиво-помидоры,

индейка в банке,

водка,

спелые дыни и ахмадули, фисташковые фишки,

маринованные полубакенбарды,

вилы рубленые, фаршированные бахтияры,

соль, куль,

фисгармонь.

У стенок имелись две по-матросски заправленные опрятные койки. У каждой - тумбочка, на ней графинчик, бритвенный прибор в граненом стакане.

Над подушками - фотографии родителей и девушек с надписью "Привет с курорта". Висели и фотографии самих коиковладельцев: на одной - бравый летчик и надпись "Над родными просторами", на другой вытянулся во фрунт гвардеец, вокруг которого вилась надпись "Отличник боевой и политической подготовки".

- Веселия! - воскликнул лоцман. - Но где же хозяева?

- Видно, вышедши, - молвил Пахомыч. - Можно бы выпить пару пива за их счет, да фрукты на фото унылые, такие могут и по шее накостылять.

Мы вышли из сараюхи, побродили по лупинусам и уже отправились к шлюпке, как вдруг услышали позади:

- Эй, мужики, вы кого ищете?

Из бунгало выглянул низенький плотный господин с очень и очень грязным лицом. За ним виднелся и второй мордастый, с харею никак не чище первой.

- Мы ничего не ищем! - крикнул в ответ лоцман. - Мы просто открываем новые острова. Хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли.

- А мы-то думали, что вы каких-то особых веселиев ищете.

- Да нет, мы веселий не ищем, мы только острова открываем.

- А то, если вы веселиев, так мы можем устроить.

- Да не надо нам никаких веселий, мы просто острова открьшаем, хотели было ваш остров открыть, да хозяев-не нашли.

- А нас дома не было.

- Мы стучались, а в доме - пусто.

- Э-ке-ке! Засмеялись грязномордые. - Конечно, пусто. Мы ведь только что из подпола выползли. Заходите рюмку осушить.

Глава LXXIX. Осушение рюмки

Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло.

- На язву, что ль, сослаться? - шепнул лоцман.

- Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, - крикнули гряземордые. Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдете - устроим особыя веселия!

- Нас, в конце концов, четверо, - шепнул лоцман, - а их двое. Справимся в случае чего.

- Вы ошибаетесь, - сказал Суер. - Все по-другому. Их двое, а нас - ни одного. Но рюмку осушать придется. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого.

- Чего же, сэр?

- Осушается в принципе все, - сказал капитан. - И особенно - души.

Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться.

- Жипцов, - представился один. Другой:

- Дыбов.

- Жебцов или Жопцов? - спросил вдруг лоцман.

- Жип... Понял меня? Жип.

- Понял, понял, - струсил Кацман.

- Ну... надо... рюмку осушать, - туго проворотил Дыбов. - Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте.

Я взялся за разлив водочки по рюмкам - для меня это привычное и приятное дело - и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм.

- Розлито профессионально, - одобрил Жипцов. - По булькам льет. Ты не с Таганки?

- Эх, Жипцов-Жипцов, - ответил я. - Рюмочную в Гончарах помнишь?

- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов, это свои, да к тому же еще живые. Давай селедочки с картошкой отварной.

Дыбов начистил картошки, разделали пяток селедок с молоками, лук, постное масло, выпили. Я тут же налил по сто.

- Ну - таганская школа! - восхищенно сказал Жипцов. - Все правильно, по норме.

И я тут же налил снова по семьдесят пять.

- Все, керя, - сказал Жипцов, - с тобой все ясно. Лей под беседу.

- Это уж кому как по ндраву, - согласился Дыбов. Выпив и помывши морду, Дыбов несколько оттаял, и на нас смотрел уже помягче, всасывая длинную бело-розовую селедочную молоку. Надо отметить, что, несмотря на довольно усердное отмывание морд, ни Жипцову, ни Дыбову отмыть их до конца как-то не удалось. Земля грубо въелась в их кожу, в каждую поринку и морщинку. Мне было любопытно, отчего это так.

- Ну у тебя и кожа на роже, - сказал я Жипцову на таганских правах. Дурьскипидаром ее надо мыть или кашинской минеральной.

- Мыли, - сказал Дыбов. - Это - профессиональное.

- Что же это у вас за профессия такая? - робко полюбопытствовал Кацман. - Не шахтерская ли?

- Э-ке-ке! Ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов? Ты чего? Не шахтер ли?

- Навроде шахтера, - выпил Дыбов, всасывая другую молоку, еще розовей и белей первой. - Я скорее навалоотбойщик.

- Э-ке! Э-ке! - икал своим дурацким смехом Жипцов. - У него только забоя нету, один - отбой.

- Все-таки нам немного непонятно, - сказал сэр Суер-Выер, - кто вы по профессии. Ясно, что вы смеетесь над нашим незнанием. Наверно, это секретная специальность?

- Да нет, что ты, - отвечал Жипцов, - никакого особого секрета нету. Специальность необычная, но прибыльная, хорошо платят, а вот этот домик на острове - вроде нашего дома отдыха, все бесплатно, тут мы с Дыбовым и отдыхаем.

- И какая же у вас работа?

- Нелегкая, керя, непростая... мертвецов допрашиваем... прямо в могилах.

- Вот так-с, - подвел итог капитан. - Вот до чего нас доводит неуемная жажда открывания новых островов.

- А также осушение рюмки, сэр, - добавил Пахомыч.

Глава LXXX. Рюмочка под беседу

Пожалуй, мы не так уж сильно были потрясены странным объявлением Жипцова и, возможно, даже предполагали, что такие профессии и должности существуют, но столкнуться с ними до поры до времени не ожидали и думать об этом не решались.

- И что ж, всех-всех допрашиваете? - спросил лоцман.

- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов, и беседа потекла плавно, осушение рюмки совершалось исправно, и я наливал уже то по пятьдесят, то по тридцать. По таганским законам пустые бутылки ставил на пол.

- Да нет, не всех, - рассказывал Жипцов, - а только кого Жилдобин прикажет. Жилдобин у нас начальник. Как прикажет - мы и ползем, я спрашиваю, а уж Дыбов старается.

- Как же это ползете? - невольно удивился старпом. - Отсюда?

- А чего? Прямо отсюда и ползем. Через этот погреб.

- Так вода же кругом! Океан!

- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Под окияном тоже мать-сыра-земля. Под окияном и приползем: хушь - в Мытищи, хучь - в Таганрог. Мы на это скорые. Конечно, далеко ползть бывает неохота, но - приходится. Мы-то больше по Расее ползаем, у нас там все свои всходы и выходы.

- Приползем, - вставил Дыбов, - и рачительно... спрашиваем, это кого Жилдобин укажет... А ему-то сверьху говорят.

- Кто же сверху-то?

- А это кто про нас на бумагу записывает, - пояснял Жипцов. - Кто-то не знаю фамилие - записывает все и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал или задавил кого - все записано, или заложил кого - опять записано. Про нас все пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину - приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чем спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр - афгангвардеец.

- Да я это, - провещился Дыбов, - так-то ничего... ну, а если, так чего ж? Надо... Осушение рюмки тоже ведь... все по традициям... молоки сладкие... а иначе как... фортификация, так-то.

- Значит, людям и в земле покоя нет, - задумался старпом.

- Э-ке! Да разве это люди? Ты служи старательно! Пей в меру, докладай, когда чего положено. А то зачали храмы рушить да не свое хватать, а после и думают, в земле спокой будет. Нет, не будет и в земле спокою.

- Да ладно тебе, - сказал Дыбов, - чего там... ну всякое бывает... вот только селедок с тремя молоками не бывает... но, конечно, на то мы и приставлены, чтоб следить во земле... а без нас какой же порядок?... формальность одна и неразбериха, кто чего и как...

- Скажите, пожалуйста, господа, - печально проговорил сэр Суер-Выер, ответьте честно: неужели за каждым человеком чего-нибудь и водится такое, о чем допрашивать и в могиле надо?

- Ишь ты... - ухмыльнулся Дыбов, - стесняешься... а ты не тушуйся... мы, конечно, сейчас рюмку осушаем, но если уж нас к тебе пошлют...

- Да нет, - успокоительно мигнул Жипцов. - Иной, если сознается и греха невеликие, так просто - под микитки, в ухо - и валяйся дальше, другому зубы выбьешь. Бывают и такие, которым сам чикушку принесешь, к самым-то простым нас не посылают, там другие ползут. Там, у них, своя арифметика. Чего знаем - того знаем, а чего не знаем... про то... но бывает, и целыми фамильями попадаются, прямо косяком идут: папаша, сынок, внучик, а там поперли племяннички, удержу нет, и все воры да убивцы. А сейчас новую моду взяли: гармонистов каких-то завели. Ужас, к которому ни пошлют - гармонист.

- Много, много нынче гармонистов, - подтвердил и Дыбов. - Ух, люблю молоки!

- Но это не те гармонисты, что на гармони наяривают да частушки орут, а те, что гармонию устраивали там, наверху. Нас-то с Дыбовым ко многим посылали... мы уж думали, кончились они, ан нет, то тут, то там - опять гармонист.

К этому моменту разговора мы осушили, наверно, уже с дюжину бутылок, но и тема была такая сложная, что хотелось ее немного разнообразить.

- Сткж-стюк-сткж-сткж... - послышался вдруг странный звук, и мы увидели за стеклом птичку. Это была простая синица, она-то и колотила клювиком об стекло.

- Ух ты! - сказал Дыбов и залпом осушил рюмку.

- Ну вот и все, кореша, - сказал и Жипцов, надевая кепку. - Спасибо за конпанию. Это - Жилдобин.

- Это? - вздрогнул лоцман, указывая на синицу.

- Да нет, - успокоил Жипцов. - Это - птичка, от Жилдобина привет.

- Рожу зря мыли... - ворчал Дыбов, - морду скребли... Ладно... - И они прямо с табуретов утекли в погреб.

Глава LXXXI. Бескудников

- Ну вот и открыли островок, - мрачно констатировал Суер. - Вот с какими упырями приходится пить.

- Бывало и другое, кэп, - сказал я. - Бывало, чокались и с их клиентами.

- Ну и рожи, - сказал Кацман. - А брови-то, брови! Такими действительно только землю буровить.

- Чу! - сказал Пахомыч. - Чу, господа... прислушайтесь... из погреба.

Из-под крышки погреба, которую Жипцов с Дыбовым второпях неплотно прикрыли, слышались односложные железные реплики, судя по всему, указания Жилдобина. Речь шла о каком-то, который многих угробил, потом говорилось, как к нему подползти: "...от Конотопа возьмете левее, увидите корень дуба, как раз мимо гнилого колодца...", слышно было неважно, но когда Жипцов дополз, стало все пояснее. Слушать было неприятно, но...

- Ну и ты что же? - спрашивал Жипцов, чиркая где-то далеко спичкой и закуривая. - Всех-всех людей хотел перебить?

- Всех, - отвечал испытуемый. - Но не удалось.

- А если б всех уложил, к кому бы тогда в гости пошел?

- Нашли время по гостям ходить. Уложил бы всех и сидел бы себе дома, выпивал, индюшку жарил. Но вот видите, не успел всех перебить. Расстреляли, гады. Лежу теперь в могиле, успокоился.

- Э-ке-ке, - сказал Жипцов. - Неужто наверху еще расстреливают? А я и не знал. Но тебе это только так кажется, что ты успокоился. Вслед за мною-то ползет Дыбов.

- А что Дыбов?

- Ничего особого... Дыбов как Дыбов... Как твое фамилие-то? Ваганьков? Востряков? Ага... Вертухлятников... так вот, господин Вертухлятников, за ваши прегрешения и убиения живых человеков - а убивали вы и тела, и души в районах Средней Азии и Подмосковья - вам полагается разговор с господином Дыбовым... Толя? Ты чего там? Ползешь?

- Да погоди, - послышалось из недр. - Тут одному попутно яйцо нафарширую... а кто там у тебя?

- Да этот, по бумагам Вертухлятников...

- Ты его пока подготовь, оторви чего-нибудь для острастки...

Вдруг там под землей что-то захрустело, заклокотало, послышался грохот выстрела и крик Жипцова:

- Брось пушку, падла, не поможет!

- Чего там за шум? - спросил Дыбов.

- Да этот в гроб с собой браунинг притащил, отстреливается... да в кого-то из родственников попал, а тот - повешенный... умора, Толик! Ползи скорей, поглядишь.

- Погоди, сейчас венский кисель закончу, а ты червяков-то взял?

- Взял.

- Да ты, небось, только телесных взял. А задушевных взял червяков?

- С десяток.

- Напусти на него и на его потомство.

- На потомство десятка не хватит.

- А брал бы больше. С тобой, Жипцов, выпивать только хорошо, а работать накладно. Все самому делай. Ты только допрашиваешь, а мне - в исполнение приводи. В другой раз побольше бери задушевных червяков, а также

сердечно-печеночных,

херовых-полулитровых,

аховых,

разболтанных,

пердоколоворотных по полсотни на клиента,

по два десятка для потомства по линии первой жены, два десятка по линии потомства последней жены, по десятку на промежуточных, если таковые имеются...

- Моя фамилия Бескудников! - взвыл вдруг испытуемый. - Бескудников! Я лег вместо Вертухлятникова! Не я убивал! Он! Дал мне по миллиону за кубический сантиметр могилы! По миллиону! Ну, я и взял! А он-то еще по земле ходит!

- Что ж ты, падла, и под землей прикидываешься? - Из погреба послышались такие звуки, как будто с трактора скидывали бревна. - Слышь, Дыбов! Это - Бескудников. Что там про него записано?

- Погоди... - послышался тяжкий вздох Дыбова. - Передохну... мне тут такая сволочь попалась, жалко, что его не сожгли, прошел бы по молекульному ведомству, сунули бы в бонбу... Бескудников, говоришь? А-а. Его тут давно ждут. Большая гадина. Что говорит - все врет. Он родился в тысяча девятьсот...

- Хватит, - сказал вдруг наш капитан сэр Суер-Выер и захлопнул крышку погреба. - Открыли остров, но закроем люк. Думаю, что все эти беседы под землей проходят однообразно и кончаются одинаково, иначе на это дело не брали бы таких долдонов, как Дыбов.

- Пора на "Лавра", - сказал старпом. - Хочется напоследок осушить еще рюмочку, да не знаешь, за чье тут здоровье пить. За хозяев как-то не тянет.

- Можно выпить за здоровье лоцмана, - предложил вдруг я.

- За меня? - удивился Кацман. - С чего это? Почему? Это что - намек на что-нибудь? Зачем ты это сказал?? Нет-нет-нет! Не надо за меня пить!

- Ну ладно, - сказал я, - выпьем тогда за старпома.

- Что же это ты так сразу от меня отказываешься? - обиделся Кацман Сам предложил - сразу отказался. Так тоже не делают.

- Ну давай вернем тост, выпьем за лоцмана.

- Да не хочу я чтоб за меня пили! С чего это?!?

- Слушай, - сказал я, - скажи честно, чего ты хочешь?

- Молоки селедочной, - сразу признался Кацман. - Бело-розовой. Да ее всю Дыбов засосал.

Глава LXXXII. Лик "Лавра"

Средь сотен ошибок, совершенных мною в пергаменте, среди неточностей, нелепостей, умопомрачений и умышленных искажений зияет и немалый пробел отсутствие портрета "Лавра Георгиевича".

То самое, с чего многие описатели плаваний начинают, к этому я прибегаю только сейчас, и подтолкнули меня слова нашего капитана:

- Что-то я давно не вижу мичмана Хренова.

- Да как же, сэр, - ответил старпом. - Вы же сами сослали его за Сызрань оросительные системы ремонтировать.

Капитан а досаде хлопнул рюмку и попросил призвать мичмана поближе, а я решился немедленно все-таки описать наш фрегат. Верней, совершить попытку невозможного, в сущности, описания.

Как всякий парусный фрегат, наш любимый "Лавр Георгиевич" (был статен, величав, изыскан,

фееричен,

призрачен,

многозначен,

космично-океаничен,

волноречив,

пеннопевен,

легковетрен,

сестроречен

и семистранен.

Никогда и никто и никаким образом не сказал бы, глянув на "Лавра Георгиевича", что это - создание рук человеческих. Нет! Его создало все то, что его окружало - океан, небо, волны и облака, ветер и альбатросы,

восходящее солнце и заходящая луна, бред и воображение,

явь и сон,

молчание и слово.

Даже паруса или полоски на матросских тельняшках были его авторами никак не менее, чем человек, который в эту тельняшку вместительно помещался.

И в лоб, и анфас, и в профиль наш фрегат смотрелся как необыкновенное явление природы и вписывался в наблюдаемую картину так же естественно, как молния в тучу, благородный олень - в тень далеких прерий, благородный лавр в заросли катулл, тибулл и проперций.

Три мачты - Фок, Грот и Бизань, оснащенные пампасами и парусами, во многом определяли лик "Лавра" и связывали все вокруг себя, как гениальное слово "ДА" связывает два других гениальных слова - "ЛЕОНАРДО" и "ВИНЧИ".

Тремя главнейшими мачтами облик "Лавра", однако, не исчерпывался, и наш капитан сэр Суер-Выер, когда имел желание, добавлял к Фоку - Строт, ко Гроту - Эск, с Бизанью же устраивались еще большие сложности.

Если капитан хотел кого-то наказать, он ссылал куда-нибудь "а сенокос или на уборку картофеля именно за Бизань, а если этого ему казалось мало, ставил тогда за Бизанью дополнительную мачту - Рязань, а если уж не хватало и Рязани, ничего не поделаешь - Сызрань.

Высоту мачт с самого начала мы решили слегка ограничить, могли их, конечно, удлинить, но до каких-то человеческих размеров, ну, короче, не до страто же сферы. Что до подводной части, тоже немного играли - туды-сюды, чтоб на рифы не нарваться. Вот почему ватерлиния все время и скрипела. Ну да мы ее смазывали сандаловым спиртом, мангаловым мылом, хамраями, шафраном и сельпо.

- Ну так что там Хренов? - спросил капитан. - Почему не видно его?

- Никак не может из-под Сызрани выбраться, - доложил старпом. - Дожди, дороги размыло, грязи по колено.

- Ну ладно, - сказал наш отходчивый капитан. - Разберите пока что Сызрань, а заодно и Рязань, только Бизань не трогать.

Матросы быстро выполнили все команды, и мичман Хренов оказался в кают-компании, весь в глине, небритый, в резиновых сапогах.

- А восемь тыщ они мне так и не отдали, - сказал он неизвестно про кого, но, наверно, про кого-то под Сызранью.

Глава LXXXIII. Некоторые прерогативы боцмана Чугайло

После острова особых веселий капитан наш ни за что не хотел открывать ничего нового.

- Утомление открывателя, - объяснял он, полулежа в креслах. Повременим, передохнем, поплаваем вольно.

Но поплавать вольно нам особенно не удавалось, потому что все время мы натыкались на острова самые разнообразные, как в прямом, так и в переносном смысле.

Ну вот, скажем, в прямом смысле наткнулись мы на остров, на котором двигательную любовную энергию превращали в электрическую.

- Это что ж, половую, что ли? - спросил вдруг тогда боцман Чугайло.

- Да что вы, ей-богу, боцман, - недовольно прервал старпом. - Сказано двигательную любовную - и хорош!

Да, так вот у каждого домика там, на этом острове стоял врытый электрический столб, на котором висел фонарь. Кой-где фонарики светились вовсю, где тускло мерцали, а где и не горели вовсе.

- Это уж такой практицизм, что дальше некуда, - неудовольствовал сэр Суер-Выер. - Нет для них ничего святого. Не стану открывать этот остров.

- Но все-таки, капитан, - допытывался изящный в эту минуту лоцман, если б вы открыли остров, то в какой бы домик вошли?

- Где фонари горят! - влез неожиданно боцман Чугайло. - Чтоб горели ярче! Люблю свет! Долой тьму!

- Боцман! - прикрикнул старпом. - Замри!

- Да нет, мне просто интересно, - оправдывался Чугайло, - как они ее превращают, системой блоков или приводными ремнями?

- А я бы пошел туда, где не горит, - внезапно сказал мичман Хренов.

- Это еще почему же? - спросил Суер, недовольный, кажется, тем, что слишком рано вызвал мичмана из-под Сызрани.

- Объясняю, кэп, - с некоторой фамильярностью сказал мичман. - Там, где не горит, там скорей всего выпивают. Выпили бы по маленькой и фонарик зажгли.

- Эх, молодость, - отвечал на это сэр Суер-Выер. - Как для вас все просто, все ясно. А ведь настоящая любовь должна мерцать... манить издали, внезапно загораться и снова тлеть, то казаться несбыточной, то ясной и доступной... как светлячок... звездочка... бабочка...

Сэр Суер-Выер слегка размечтался, в глазах его появилось было... впрочем, ничему особенному появиться он не позволил.

- Остров открывать не будем, - твердо сказал он. - Я вовсе не уверен, что мы кому-нибудь там нужны. Да нас просто-напросто и на порог не пустят. Полный вперед!

- Эх, жалко! - плюнул боцман. - А мне так хотелось ну хоть бы часть своей половой энергии превратить в электрическую.

А потом попался нам остров ведомых Уем. И мы даже вначале не поняли, что это за такое?!?!

Вошли в бухту, шарахнули по песку салютом, вдруг - на берег вылетают с десяток непонятных каких-то фигур. Вроде люди как люди, а впереди у них что-то вроде пушки на колесах приделано.

- Вы кто такие? - они орут. - Откуда?

- А вы-то кто? - боцман в ответ орет.

- А мы - ведомые Уем.

- Чего-чего? - говорит боцман. - Ничего не ясно! А это что за штука, впереди-то у вас приделана?

- А это и есть - Уй! - островитяне орут. - Куда прикажет - туда и бежим.

- Неужто удержаться не можете?

- Не можем.

- Капитан, - недовольно сказал тут лоцман, - почему вы отдали боцману прерогативу разговора с этими ведомыми Уем?

- Да пусть берет себе эту прерогативу, - сказал капитан. - Мне еще только этой прерогативы не хватало.

- Эй, ребята, - орал по-прежнему боцман, держа свою прерогативу. - А почему Уй-то ваш вроде пушки?

- Да как почему? Стреляет!

Тут какой-то из Уев на берегу заволновался, куда-то нацелился, и вдруг все островитяне унеслись вскачь, ведомые своими Уями.

- Уй-ю-юй! - кричали они.

Все это напомнило мне весенний московский ипподром, гонку орловских рысаков на таратайках.

Короче, и этот остров сэр Суер-Выер решил не открывать.

- Не понимаю, в чем дело, сэр, - сказал я. - Я бы все-таки открыл этот островок, немного пообщался с туземцами.

- Тебе-то это зачем?

- В интересах пергамента. Все-таки остров ведомых Уем, это могло бы привлечь к пергаменту внимание прессы и пристальный общественный интерес.

- А вдруг да под прицелом этих чудовищ окажется кто-нибудь из экипажа или, не дай Бог, сам фрегат, разнесут же в щепки своими Уями.

- Да что вы говорите! Помилуйте, сэр! Фрегат вряд ли может быть предметом любопытства такого рода.

- Кто знает, друг - ответствовал капитан. - Я все должен предусмотреть. Лично я встречал человека, которого приводила в неистовство выхлопная труба немецкого автокара "Мерседес-Бенц".

- Под газом или без? - спросил неожиданно боцман Чугайло.

- Старпом, - ответил на это капитан, не глядя на боцмана, - мне кажется, что боцман слишком уж растягивает данные ему прерогативы. Этот остров мы уже миновали, ну, а следующий... следующий пусть открывает боцман Чугайло.

Глава LXXXIV. Остров боцмана Чугайло

- Я? Мне?!?! За что? - немедленно подпрыгнул боцман. - Зачем это мне нужно что-то открывать? Хватит с меня сухой груши! Набегался вдоволь!

- Да нет, боцман, не волнуйтесь, - сказал капитан. - Сухая груша - это была просто шутка. А тут уж мы подберем остров вам по нраву, по душе. Вы только подумайте и скажите, какой бы вам остров хотелось открыть. Может быть, вам понравился какой-нибудь из уже открытых нами островов?

- Что? - завопил боцман, боднув полубак. - Понравился?!?! Да провались они, все ваши острова! Видал я их!

- Ну а какой бы остров вам хотелось?

- Кому? Мне? А вы что, позволите?

- Позволим.

- Открыть самому?

- Ну конечно.

- По рукам?

- По рукам.

- Прекрасно, - сказал боцман. - Давайте мне остров сокровищ.

- Гм... - гмыкнул сэр Суер-Выер. - Гм... но ведь неизвестно, на каком из островов зарыто сокровище. Вон, скажем, виднеется какой-то остров, но кто скажет, есть на нем сокровище или нет? Неизвестно.

- Вон на том, что ли, где стоит этот развалившийся сарай и баба сено огребает? На этом? Уж на этом-то ясно, что нету.

- Это почему же? А вдруг под сараем зарыто сокровище?

- Под сараем? - вытаращился боцман. - Под тем сараем?

Он тупо глядел то на капитана, то на сарай, возле которого действительно какая-то баба огребала сено.

- Ну да, под тем сараем, - пояснил капитан и для пущей точности указал пальцем на сарай.

- Это у которого крыша дырявая и дверь отвалилась? На одной петле висит?

- Там один сарай, - все более раздражался сэр. - Про него мы и говорим.

- И под ним сокровище зарыто?

- Да я не знаю, - сказал Суер. - Но почему бы нет?

- Так что - копнуть, что ли?

- Ну не знаю, боцман, это - ваше дело, ваш шанс.

- Ну что ж, копну, пожалуй.

- Валяйте.

- Дайте мне лопату.

- Это кто должен вам давать лопату? Я?!?!

- О, простите, сэр! Это я вообще так, не сообразил. Где лопата?

- Какая лопата?

- Ну, которой мне копать.

- Я должен вам подавать лопату?

- О, простите, сэр... я как-то растерялся... сарай... баба... Эй, кто-нибудь, принесите сюда лопату.

- А где она? - встрял килевой Кляссер, который в этот момент чистил киль. - Я ее давно ищу - киль чистить.

- А чем же ты киль чистишь, рожа? - рявкнул боцман.

- Акульей челюстью, босс.

Эй, Вампиров! - крикнул боцман. - Где лопата?

- Какая лопата?

- Ты что, дурак? Нормальная лопата.

- Которой копают?

- Ну конечно, дубина! Давай сюда лопату!

- Да где ж я ее возьму?

- У тебя что? Нету лопаты?

- Конечно, нету. На кой мне на фрегате лопата?

- Молчать! Не ори! Дубина! Пупок! Говори: где лопату взять?

- Может, кузнец скует?

- Эй, кузнец! Где кузнец? Тащи сюда кузнеца! Слышь, кузнец, етит твою мать, где лопата? Где, говори, говорю, лопата? Что молчишь, чугун?! Котел!! Что ты там вообще делаешь? Гондон! Ендова!

- Я-я-я-я... - дрожал корабельный кузнец, вытащенный из трюма на палубу первый раз в жизни, - я-я-я-я... корякую.

- Корякаешь, пердило? Куй лопату! Скорее! Давай-давай-давай! Куй!

- Эй, мужики! - послышался вдруг голос с берега. Баба, которая огребала сено, глядела на фрегат, отмахиваясь от слепней:

- Вы чего там, лопату, что ли, ищете?

- Ну да, лопату! - заорал боцман. o - Так здесь есть лопата.

- Где она? Где?

- Да эвон там - в сарае стоит.

Глава LXXXV. Затейливая надпись

- Не надо мне! - орал боцман. - Никаких матросов. Сам справлюсь! Догребу! Баба! Где лопата? В сарае?

- Ага, - отвечала с берега баба.

Боцман спрыгнул в ялик и быстро дорвал весла до берега.

- Давай, баба, давай! Ну давай, говори, дура, где лопата?! Показывай, показывай скорей!

- Да вон там...

- Показывай, - орал боцман, увлекая бабу в сарай, - тут, что ли?

- Да не тут...

- Ага, вот она, лопата... так-так-так... слушай, а ведь хорошая лопата попалась, а?. лопата, говоришь, а я-то думаю, ну где же тут лопата? А она... вот-вот-вот... так-так-так...

И больше мы боцмана не слышали, хотя и с немалым любопытством смотрели на сарай. Сарай, грубо говоря, не шевелился, но и баба из него, честно говоря, не выходила.

Прошел час.

Баба наконец вышла из сарая и, не глянув на фрегат, сказала как бы в воздух:

- Червей копат... на рыбалку, што ль, собрался?.. Ой, - зевнула она, прям, и не знаю, какая щас рыба?.. - И она продолжала огребать сено.

Прошло еще минут десять. Из сарая вышел боцман. Под мышкой он держал что-то черное, сильно смахивающее на матросский сундучок, облепленный навозом.

- Ну ладно, Настя, покедова, - сказал он. - Завтра жди об это же время, вернусь. С лещами.

- Червей-то накопал?

- Ага, - сказал боцман. - Полный сундук.

И он погрузился в ялик, бодро дочесал до фрегата и явился на борт.

- Порядок, сэр! - доложил он. - Остров открыл, так что можно плыть дальше. Все путем!

- А что в сундучке? - спросил лоцман.

- В каком сундучке?

- А вот в этом, который вы откопали.

- А, в этом? А это ведь мое дело. Это мой личный сундучок, господин лоцман, я ведь не знаю, что вы держите в своем сундучке.

- Но на остров вы поплыли без сундучка искать сокровище, и если вы его нашли - обязаны нам показать.

- Это так, - сухо подтвердил и старпом. - Уговор был только ОТКРЫТЬ остров, а про сокровище слов не было. Сокровище надо делить на всех!

- Сэр капитан! - вскричал боцман и обрушился на колени около сундучка. - Разве мы так договаривались?! Вы сами предложили МНЕ открыть остров и копнуть. Я открыл, копнул, а чего откопал - это мое дело. Правильно я думаю, сэр?

Наш капитан сэр Суер-Выер прошелся по мостику. Положение его было незавидным. Сокровищ тут явно хотелось многим и даже ему самому.

- Один мужик, - сказал он, - вышел рано утром на овсяное поле и увидел: стоит медведь и жрет овес, лапами так огребает, огребает и в рот сует. Мужик от удивления крякнул, медведь напугался и в лес убежал. И с тех пор мужик этот всем рассказывал, как медведь овес ест. Он приводил на это место всех своих сельчан и приезжих, но больше с тех пор медведя никогда в жизни не видал. Итак, боцман, сундучок - ваш, и пока я здесь капитан - никто его не отнимет. Но интересно, ЧТО в сундучке. Покажите. Я имею право глянуть, ведь я сказал, где копнуть.

- Отымут, сэр, - нервно икал боцман. - Отымут.

- Открывайте! Под мое слово!

- Слушаю, сэр! Сейчас, навоз отмою! Ковпак! Воды!

Кочегар Ковпак подал воды, сундучок окатили и сразу увидели, что вокруг замочка, верней, вокруг дырочки для ключа, вьется по золотой пластинке какая-то затейливая надпись. Что именно написано и на каком языке, было непонятно. Рядом же с надписью, уже алмазом по платине, выгравировано было что-то вроде рыбы и вроде бы кружка пивная с пеною вразлет.

Стали открывать сундучок. Совершенно естественно, он не открывался. Ключа никакого не было. Боцман ломал стамески и отвертки, требовал зубил, подцепливал крышку зубом - все без толку.

- Кузнец! Куй! Чугун! Лом! Перка! Коловорот!

Ни коловороту, ни перке стенки сундучка не поддавались, потому что сделаны были из металла черного дерева особой закалки, осмолки, пропитки и воронения.

- Надпись надо прочесть! Надпись! В ней ключ к отмычке!

Надпись терли пемзой и морскими губками, ворсом и траурными лентами и в конце концов все-таки оттерли. Она была гравирована особой фрезью, и буковки похожи были порою не только на жучков, но и на пирожки с капустой. Звучала надпись несколько издевательски, но все-таки в ней был и некоторый смысл:

Чем пить,

поедая отдельных лещей.

Купил бы ты лучше

нательных вещей.

Глава LXXXVI. Лещ

Даже удивительно, до чего же обиженно надулись губы у боцмана Чугайло.

- Кто?!? - заорал он. - Я купил? Нательных? Какой здесь ключ?!?

- Мда-с, - сказал и Суер-Выер, - ключа в этих стишках пока не видно. А вы как думаете, старпом?

- Пить надо меньше - вот что ясно. А будешь меньше пить - больше денег сэкономишь, и не надо тебе будет никаких сокровищ. Вот что я понял, читая эту идиотскую надпись. Все! Фор-марсовые, по вантам, товьсь!

- Ну а вы, лоцман?

- Видите ли, сэр, - пожал плечами лоцман, - автор этих стишков, конечно, и автор того содержимого, что в сундучке. Там, очевидно, много денег, и он предупреждает человека, который найдет сокровище, чтоб все не пропил, а купил хоть что-нибудь из обмундирования. Сундук надо открывать, но боцману - только, скажем, две доли.

- А ты что скажешь, мой друг? - И сэр Суер-Выер понимающе глянул на меня.

- Если вы не возражаете, сэр, интересно вначале выслушать мнение юнги. У него симпатичный ум, сэр, весьма симпатичный.

- Господин Ю, просим.

- Дорогой сэр! - вскричал юнга. - Я скажу вам, что эта надпись великолепные стихи! Мало того, я хотел бы прочитать еще хоть пару строк того же автора!

- Ясно, - процедил Суер. - Юнгу выслушали, - и он снова посмотрел на меня.

Я почувствовал себя зубром, загнанным в угол, и у меня был единственный шанс - бодаться.

- Не понимаю, сэр, почему я? Есть еще и мичман, и другие члены экипажа. У всех у них очень развитый, резкий, острый, едкий, проницательный...

- Хватит, хватит, - прервал Суер. - Спросим мичмана. Нам известен его острый, резкий, практичный, пахучий, безжалостный...

- Дело темное, - сказал мичман Хренов. - Автор, видно, был рыбак и не дурак выпить. Пропил, видно, все, но в сундучке кой-что на черный день оставил. После помер, ключ потерялся. Выход один - ломать. Матросам по рублю на водку, всем по доле, капитану две, боцману - полторы.

- Больше я никого слушать не намерен, - сказал сэр Суер-Выер и требовательнейшим образом посмотрел на меня. - Говори.

- Капитан! Осталась мадам Френкель!

- Мадам занята. Исполняет свой глагол. Толкуй!

- Что значит "толкуй"?! Я не знаю, как истолковать эту надпись, я бы сразу сказал, если б знал. Думать надо, черт подери! Принесите мне леща и нательную вещь.

Мне сразу принесли новую тельняшку, а вот копченого леща искали долго. Принесли, я говорю:

- Подлещик. А нужен именно ЛЕЩ. Принесли другого.

- Это, - говорю, - уже не подлещик, но еще и не ЛЕЩ. Это - ляпок.

Наконец принесли нормального леща, кила на полторы.

- На табличке, - поясняю экипажу, -: кружка с пеной над бортом. Не пиво ли?

- Пиво! Пиво! - загомонил экипаж.

- Прошу подать кружку с пеной в полгротмачты! Дали.

Ну что ж, я надел тельняшку. Сел попросту на палубу и стал неторопливо выламывать лещевые плавники, прихлебывая из кружки.

- В чем же смысл, - думал я, - в чем сногсшибательный смысл этого простецкого стихотворения:

Чем пить,

поедая отдельных лещей,

Купил бы ты лучше

нательных вещей.

Глава LXXXVII. Сергей и Никанор

Икра, хочу вам доложить, была неплохая. Икряной лещ попался, и я поначалу только с икрой и разбирался, даже горькие ее кончики, ну такие, вроде саночки детские, и те не выбросил. Ребра обсосал, а когда приступил к спинке, тут на меня стали наседать зрители.

- Говори смысл надписи, - покрикивали некоторые, вроде Ковпака.

Я прямо и не знал, что с ними делать, никак не давали леща дотаранить. Стал отводить удар.

- Вы знаете мою мечту? - спросил.

- Не знаем! -орут.

- Так вот, я мечтаю увидеть человека, который умнее меня. Понимаете?

- Да что такое, - орут. - Неуж такого нету?

- Не знаю, - говорю, - может, и есть. Мечтаю увидеть и поговорить, да все никак не встречаю... вот такая мечта...

- А Суер, - орут, - Выер?

- А если он умнее, пускай и надпись трактует.

- Тельняшка давно на мне, - ответил Суер, - а леща ел только ты, так что у тебя передо мной преимущество - съеденный лещ. На весах мудрости мы равны, но лещ перевешивает. Толкуй!

- Ну что ж, друзья, - сказал я откровенно, - смысл я, признаться, понял, еще когда вы леща искали и за пивом бегали, но отказаться от леща тоже не мог. Так вот вам, смысл этого стихотворения заключается в том, что СМЫСЛА НЕТ.

- Хреновина! Это не толкование! А как же ЛЕЩ?

- Нету смысла. Как вы сами видели, я и ПИЛ, и ЛЕЩА ел, и НАТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ вы мне сами подарили, я имел все, несмотря на призыв поэта не пить, а покупать. А насчет сундучка вот что: во-первых, это не сундучок, а вроде ларец, такие ларцы делали для богатых дам минувшего времени, открыть их можно было просто ноготком. У меня нету дамского ногтя, но есть рыбья кость. Попробуем, - и я взял обсосанное и сомкнутое с хребтинкой ребрышко леща и сунул в замочную скважинку.

Тыркнул, тыркнул - не получилось.

- Э-э-э-э, - заэкали на меня во главе с лоцманом, - какой фрак выискался, умней него нету, косточкой, дескать.

Я помочил кость в пиве - покарябал внутри, еще помочил, еще покорябал, и вдруг послышался звук "чок" - и полилась дивная музыка Моцарта и Беллини, прекраснейшая сюэрта, написанная для валиков на колокольчиках.

Под бемоли сюэрты крышка стала приоткрываться, и из глубины волшебного сундучка поднялись две изысканных фигуры.

Одна - в богатом халате, в красной феске с тюрбаном, другая - в клетчатых брюках, полосатой шляпе.

И фигуры, кланяясь друг другу, изысканно вдруг заговорили оказывается, в сундучке был спрятан органчик. Звуки их голосов я и вынужден записать здесь в виде короткой и благонравной пьески.

- Из дальних ли морей

Иль синих гор

Любезный ты вернулся, Никанор?

- Из Турции приехал я, Сергей,

Привез ушных

Серебряных серьгей.

- Где ж серьги те?

- Да вот они в ларьце,

Который формою похож на букву "Це".

- О, красота!

Диковина!

Неуж

Они послужат украшеньем уш?

- Весьма послужат!

Посмотри, мой друх,

Какая красота для женских ух!

Смотри, какие на серьгах замочки!

- С такою красотой,

Засунутою в мочки,

Они весьма нас будут соблазнять!

Тут Никанор поклонился, наклонился, нырнул куда-то в глубь сундучка и вынул серьгу.

О!

Изогнутая сдвоенным ребром василиска, выкованная из цельного куска перлоплатины, она удлиняла наш взгляд, частично выворачивая его наизнанку, потом укорачивала, а изнанку ставила ребром на подоконник.