Суета

НАТАЛЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА

Руслан стоял в дверях кухни, жужжал бритвой, шнур которой тянулся в ванную, и поучал детей перед школой. Катя помогала матери, накрывала стол к завтраку; Генка плескался за Руслановой спиной, делая вид, что всерьез моется. Наталья Александровна стояла у плиты, оттуда неслись шипение и треск, заглушавшие отцовские поучения.

Вскоре шипение и треск прекратились, и тотчас оборвались Генкино плескание и жужжание бритвы. Катя уже сидела за столом. Сели и отец с сыном. Руслан открыл было рот для очередного поучения, но вдруг переменил намерение и скороговоркой обратился к жене:

— Ой, Наташенька, чуть не забыл. Кинь мне пачку сахара — у нас кончился, а Левка забудет. Впрочем, смотря откуда он на работу пойдет.

— Тише, — прошуршала Наталья, мазнув глазами по детям. — Ладно. Сейчас в портфель положу.

Вскоре дом стал затихать. Первым уехал Руслан, предварительно поворчав по поводу дорогого бензина и в который раз подсчитав, что на горючее у него уходит треть основной ставки и, если б он не дежурил как сумасшедший, пришлось бы от машины отказаться. Это была ритуальная ежеутренняя разминка. Наталья Александровна тоже не преминула повториться, напомнив, что дети растут, северные накопления кончились и от машины все равно надо будет отказаться.

С тем и отбыл Руслан — пока на машине. Потом упорхнула Катя. А Генку долго еще пришлось подгонять, торопить, проверять, что он там надевает на себя, прежде чем и он отбыл наконец к месту своего образования.

У Натальи Александровны сегодня свободный день. Она убрала со стола остатки утренней трапезы, покрутилась немного на кухне между плитой, столом и мойкой. В феерическом темпе вспыхивали и гасли обычные кухонные звуки: бульканье, плеск, шуршание, шип, треск, стеклянное и металлическое громыхание. Вскоре весь этот фейерверк потух, и Наталья Александровна тут же на кухне села проверять тетради своих учеников.

Мать уехала на несколько дней к сестре, было тихо, спокойно. Сиди себе проверяй, никто не отвлекает. Сколько ж этих тетрадей! А меньше нельзя — мало часов будет, тогда и вовсе не потянем всю нашу ораву. Да и эта машина еще! Чисто престижное дело, не нужна она нам. Никуда не ездим, только он на работу и с работы. Разве что летом за грибами. Да к его родителям — тоже один раз за лето. И то на поезде всего ночь. А уж коль машина есть, он и гоняет ее неизвестно зачем. Пока диссертацию оформлял, наездил, наверное, километров — что от нас до Луны! Одно баловство да трата денег.

Устроился бы лучше в институт. Работник Руслан хороший— целыми сутками в больнице торчит, они без него ничего бы не сумели, никаких новых операций. Все на его плечах держится. На других батрачит. Конечно, возьмут в институт. Годы работы на Севере тоже не у каждого, кандидат наук да еще на практической работе — это не бездельник, что из учеников да опять в аспирантуру. А он ну ничего не делает, чтоб куда-нибудь перейти! Мог бы Алексея Алексеевича попросить, тот бы, может, взял. Хороший работник, ничем не подпорченный, всюду нужен. А то все для больных, для больных, а вся слава этому Льву. А тот так даже докторскую не хочет себе делать. Зачем Руслану на него работать?..

И пример этого Льва мужикам нашим не годится… Два дома, две жены. Непорядок и некрасиво. День здесь, два там. И сам сдохнет, и наши видят, что все можно. Их, мужиков, такая свобода, наверное, привлекает. Но, посмотрите-ка, этот Лев еще и жалуется — тяжело ему. А что ему-то тяжело? Здесь кормят — там кормят. Там жалеют — здесь ласкают. Нервы, видите ли, у него сдают. Сам выбирал. Или кто неволил?! Все больше прожить хотят, чем им отведено. Вот и хапает от жизни. Просто удобнее ему так. Знаем их!

Нечего наших мужиков развращать своим примером. Все хочет новое, новое. Ну и делай сам. И сценарии эти дурацкие пишет, и богема киношная вечно в больнице крутится, вечно у них болеет кто-то. Все сюда, все к ним. А эти вахлаки радуются. Интересно им стало. Пялятся на них как дети. Интересно! Совсем не интересно — одна распущенность и неустроенность. Бездельники. Собираются в кабинете и гоняют чаи. И те тоже приходят, тоже с ними чай пьют. А потом, конечно, умиляются: «Ах, как у вас хорошо! Ах, какой климат!» Показуха одна, а вовсе не «ах, какие прекрасные ребята». Они и млеют: «Ах, как у вас прекрасно работать!» — и они готовы. Напыжатся словно павлины. Баринов Алексей Алексеевич тоже скверную роль играет. Потакает их самодовольству. Хвалит, говорит, что их больница — лучшее место для настоящей работы. Нигде, говорит, не видел такой нравственной обстановки. Слышали вы что-нибудь подобное?! «Нравственной»?! Да что он понимает в нравственности? Это Львиное двоеженство, что ли, нравственность высокая? Оседлали слово, и гарцует на нем всяк как хочет.

Да и то, что они работают дружно и хорошо, так это только кажется. Никакой субординации не соблюдается. Беспорядок полный. Каждый делает что хочет, во что горазд. Может, с операциями и не так, но в остальном кавардак. Отделение что твой проходной двор: кто хочет, тот и ходит. А Лев теоретизирует при этом: «В наших условиях порядок только ухудшит положение. Родственники должны иметь возможность прийти в отделение в любое время, чтобы поговорить с врачом и ухаживать за своими близкими». Ну?! Это как?! Где это видано?! Родственники должны ухаживать за их больными! «Всем известно, что с санитарками плохо не только у нас. Пусть ухаживают». Хорошо жить захотел! Есть проблема — он ее и скинул на плечи родственников. Вот и развел бардак. Нет, это уж всегда, если в своем доме нет порядка, так и на работе не будет. А как же в других больницах, где за порядком следят? Там кто ухаживает за больными? Или там плохо работают, плохо лечат? У них ведь тоже больные выздоравливают, между прочим.

Нет-нет! Руслану надо уходить во что бы то ни стало, я ему все время говорю. А он: нельзя да нельзя. Не время! Предательство! И миллион других красивых слов. Да что он предает? Без него, что ли, работать не смогут? Прекрасно смогут. Обойдутся. Говорит, не физическое предательство, а моральное. Так надо без скандала, по-хорошему. «Предательство»! Вот Лев, тот действительно семью свою предал. Да и сам Лев, кстати, мог бы ему помочь в институт перебраться. У него по всем линиям связи есть. Устроился неплохо. В институте за кандидатскую, наверное, около ста набавят. А здесь десятку только.

Надо о детях тоже думать — не только о себе. Да и не сделал бы он своей диссертации, если б я не помогла, не создала условий, не освободила его от всех домашних обязанностей. Почти от всех. Правильно тогда об этом на банкете говорили. А он раздулся — все сам будто. Нет, попрошу Алексея Алексеевича, чтоб посодействовал и взял Руслана. Пример Льва не может не повлиять на наших мужей. Вот ушли бы они все, и было б ему наказание за его аморальность. Пусть тогда похвалится своими успехами, своим коллективом. Пусть лучше собой только хвалится.

Еще и сахар потащил — да они свое пустое времяпрепровождение на самом деле любят больше работы. Им пустота эта милее дела. Закончили — идите по домам, а не сидите, не набирайтесь дурного духа. Заставить бы их еще тетрадки дома проверять. Проявят себя героями на два часа в операционной, а остальные двадцать два часа, как петухи, гордятся этим. Или вдруг ночью в больницу вызывают — тут уж они такие утомленные чайльд гарольды, что не приведи господь. — А вот так бы, по капельке, по тетрадочке, про того же Чайльд Гарольда бы попроверяли — тогда бы узнали настоящую работу.

Нет. Надо Руслану уходить. Все сделаю для этого. Придумает же такое! «Предательство»! «Не могу, — говорит, — ломать своими руками то, что мы делали, — от самых такелажных работ до самых больших операций и диссертаций». Много понимает про себя. Да что он сломать-то может? Придумывает красивые слова, красивые оправдания, а про детей думай я. Нет у него никаких оправданий, что б он там ни придумывал. Тьфу!

Ну ладно, черт с ними и с их больницей. Мне вон еще сколько тетрадей проверять…