Суфии: Восхождение к истине

Это так подействовало на Аттара, что он бросил свою лавку и свое ремесло и удалился в суфийскую общину на период подготовки под руководством мастера шейха Рукн ад-дина. В то время, как очень многое делалось для его эстетического воспитания, сам он убедился в огромной важности тела. Аттару принадлежат такие слова: «Тело не отличается от души, потому что оно является частью ее, а оба они являются частью Целого». Идеи Аттара заключены не только в поэтических произведениях, но и в традиционных ритуалах, которые суфии считают их составной частью. Речь об этом пойдет позже, а пока можно сказать, что это такая сфера, где суфийская поэзия, учение и «работа» (амаль) являются одним целым.

Аттар был одним из лучших знатоков биографий ранних исторических суфиев, и его единственное прозаическое произведение «Биографии друзей» (или «Описание святых») посвящено их жизнеописанию. Он решил составить эти жизнеописания во время своих путешествий в Мекку и другие места уже после того, как он покинул крут Рукн ад-дина.

На склоне лет Аттара посетил маленький Джалал ад-дин Руми, и он нодарил ему одну из своих книг. Руми сделал более доступными тайные аспекты суфийского учения, которыми занимался Аттар. Позднее Руми считал Аттара образцом для себя: «Аттар обошел семь городов любви, а мы прошлись только по одной улице».

Смерть Аттара, как и вся его жизнь, стала частью его учения. Последний его поступок был совершен специально для того, чтобы заставить человека подумать о себе. Когда орды Чингисхана завоевали Персию в 1220 г. и Аттар попал в плен, ему было уже 110 лет. Один из монголов сказал:

«Не убивайте этого старика, я выкуплю его за 1000 серебряных монет». Аттар посоветовал своему хозяину повременить, так как другой человек якобы даст за него еще больше. Чуть позже кто-то предложил за него всего лишь охапку сена. Аттар сказал: «Отдай меня за это сено, потому что большего я и не стою». За это взбешенный монгол убил его.

Как показали труды Гарсина де Тасси, романтические произведения Аттара очень напоминают собой «Роман о Розе» и, без сомнения, относятся к числу суфийских произведений романтического характера, предшествовавших появлению в Европе подобного же течения. Маджрити из Кордовы написал романтическое произведение, ставшее первым из целого ряда произведений, посвященных той же суфийской теме. Вероятнее всего, что эти произведения пришли в Европу через Испанию и южную Францию, а не через Сирию, где суфийские произведения этого жанра также были очень распространены. Западные ученые, придерживающиеся того мнения, что легенду о Граале привезли с собой крестоносцы, опираются только на сирийские источники. Впрочем, надо отметить, что Сирия и Андалузия были тесно связаны между собой. Превращение твердого «к» в «г» («Кара-эль-Мукаддас» / «Святое повествование» / превратился в «Гара-эль-Мугаддас») свойственно испано-мавританскому диалекту арабского языка, а не сирийскому. Де Тасси отмечает, что в «Романе о Розе» заметно влияние двух направлений суфийской литературы, которые представлены произведениями о птицах и цветах, а кроме того — «Парламента птиц» Аттара. Конечно, неизвестно, какое именно произведение послужило основой для «Романа о Розе», известного в Европе, но есть все же основание полагать, что это произведение существовало в устном виде и передавалось в процессе суфийской подготовки в суфийских общинах, широко распространенных в Испании.

Индийское романтическое произведение «Роза Бакавали» во многом проясняет значение живой системы образов, которой пользовались суфии. Сам «Парламент птиц», не говоря уже об отдельных указаниях на него у Чосера и других авторов, был полностью переведен на французский язык и издан в Льеже в 1653 году. Латинский перевод появился в 1678 году.

В ордене Хызра (Хызр, или же св. Георгий, является святым покровителем суфиев и их тайным руководителем, которого иногда отождествляют с пророком Ильей), существующем по сей день, используются отрывки из «Мантик-ут-Тайюр» («Парламента птиц») Аттара. Вот часть церемонии посвящения:

Спросили у моря, почему оно оделось в голубое, цвет скорби, и почему оно разволновалось, будто пламя вскипятило его. Ответило море, что голубое говорит о горечи разлуки с Любимым, а «огонь Любви заставляет меня кипеть». Желтый цвет — это цвет золота, алхимии Совершенного Человека, который очищается, пока сам не становится золотом. Одежда посвященного состоит из суфийской голубой мантии с капюшоном, окантованной желтой полосой. В сочетании эти два цвета дают зеленый — цвет посвящения и жизни, истины и бессмертия. «Парламент» был написан за 170 лет до образования таинственного Ордена Подвязки, который первоначально назывался Орденом св. Георгия.

Суфийский орден, основание и совершенствование которого приписывают Аттару, несомненно, поддерживает традицию его способов концентрации. Этот орден многим напоминает другие суфийские ордена (тарика) и практикует упражнения, рассчитанные на то, чтобы их участники достигали и поддерживали гармонию со всем сотворенным. В «Парламенте птиц» описаны стадии развития суфия, через которые разные люди проходят в разной последовательности.

Удод (суфий) собирает птиц, олицетворяющих собой человечество, и предлагает им отправиться на поиски их таинственного Короля. Его имя Симург, и живет он на горе Каф. Сначала все птицы были взволнованы предложением иметь Царя, но потом они начали искать предлоги для того, чтобы отказаться от личного участия в его поисках. Выслушав доводы каждой, удод рассказал притчу, показывающую бесполезность предпочтения того, что уже имеется или могло бы быть, тому, что должно быть. Вся поэма насыщена суфийскими образами, и правильное понимание этого произведения требует его детального изучения. На ее страницах можно встретить рассказы о перстне Соломона, о природе скрытого руководителя Хызра, анекдоты о древних мудрецах.

В конце концов удод говорит птицам, что в процессе поисков им придется пересечь семь долин. Первая из них называется Долиной Поисков. Здесь путешественнику угрожают всевозможные опасности, он должен отказаться от своих желаний. Затем следует Долина Любви. Это безграничный океан, где искатель полностью поглощен стремлением найти Возлюбленного. Затем идет Долина Интуитивного Знания, в которой сердце непосредственно воспринимает свет Истины и начинает познавать Бога. В Долине Разделения путешественник освобождается от желаний и зависимости.

В разговор удода с соловьем Аттар вкладывает мысль о никчемности экзальтированных мистиков, стремящихся к романтике ради романтики и возбуждающих себя тоской. Такие люди несерьезно относятся к экстатическим переживаниям и находятся в отрыве от реальной жизни. «Пылкий соловей устремился вперед вне себя от страсти. Тысячи тайн сделало явным его щебетанье. Он так красноречиво говорил об этих тайнах, что остальные птицы умолкли.

Вот что говорил соловей: "Я знаю тайны любви. Всю ночь я призываю любимую. Я сам обучаю тайнам; моя песня — это жалоба флейты и плач лютни. Это я привожу в движение Розу и заставляю волноваться сердца влюбленных. Я непрерывно раскрываю новые тайны, но каждая из них, подобно морским волнам, накатывается на меня новой печалью. Каждый, кто слышит меня, теряет разум от восторга, которого он раньше никогда не знал. Когда Роза надолго покидает меня, я постоянно плачу... Когда же Роза снова появляется в этом мире летом, я открываю свое сердце для радости. Не каждый знает тайны мои, но Роза знает их. Я думаю только о Розе; я ничего не хочу, кроме рубиновой Розы.

Найти Симурга выше моих сил — соловью достаточно любви Розы. Это для меня она расцветает... Сможет ли соловей хоть одну ночь прожить без Возлюбленной?"

Удод воскликнул: "О непонятливый, тебя увлекают тени настоящих вещей! Откажись от удовольствий, которые сулят тебе соблазнительные формы! Твое сердце охватила любовь к внешности Розы, и ты стал рабом этой любви. Какой бы красивой ни была Роза, красота исчезнет через несколько дней. Любовь к такому непостоянству может вызвать только отвращение Совершенного Человека. Улыбка Розы пробуждает в тебе желание только для того, чтобы печаль никогда не покидала тебя. Она смеется над тобой каждой весной, а сама никогда не плачет, — откажись и от Розы, и от красного цвета"».

Комментируя этот отрывок, один учитель отмечает, что здесь Аттар имеет в виду не только экзальтированных мистиков, чей мистицизм ограничивается только экстатическим состоянием, но и тех людей, которых он им уподобляет. Такие люди часто испытывают вспышки несовершенной любви, оказывающей на них большое воздействие, но эти вспышки не могут возродить и преобразовать их до такой степени, чтобы сама их сущность претерпела изменения: «Очистить может только огонь любви, который никогда не остается неизменным, который сжигает основу и добела раскаляет ядро. Металл отделяется от породы и появляется Совершенный Человек, изменившийся настолько, что каждый аспект его жизни становится облагороженным. Внешне он не изменился, но он стал совершенным, и это заставляет людей видеть его могущество. Все струны его души очистились и поднялись на новую ступень, теперь они могут брать более высокие ноты и проникают глубже, привлекая людей и вызывая к себе больше любви, с одной стороны, и больше ненависти — с другой. Они могут воздействовать на судьбу, они обрели бесконечную уверенность и уже не поддаются воздействию тех вещей, которые влияли на человека, стремившегося только к тени сущности, независимо от того, каким опытом он обладал раньше».

Следующие слова принадлежат учителю Адилу Алими, который предупреждает о том, что подобные вещи заинтересуют далеко не каждого. «Им не поверит материалист, против них выступит теолог, на них не обратит внимания мечтатель, их будет сторониться поверхностный мыслитель, их отвергнет экзальтированный мистик, их примут, но неправильно поймут теоретики и подражатели. Но, — продолжает он, — мы должны помнить о "кадам бо кадам" (шаг за шагом):

"Прежде чем насладиться пятой чашей, необходимо выпить первые четыре, каждая из которых восхитительна"».

Он понимает, что вещи, независимо от того, новые они или старые, не имеют никакого значения. Познанное уже не обладает ценностью. Путешественник все переживает заново. Он постигает разницу между реальностью и приверженностью к традициям, которая является всего лишь отражением реальности.

Пятая долина называется Долиной Объединения. Здесь Искатель осознает единство тех вещей и идей, которые раньше казались ему различными.

В Долине Восхищения к путешественнику приходит замешательство, смешанное с любовью. Теперь он относится к знанию уже не так, как прежде. Его заменяет Любовь.

Седьмая и последняя долина называется Долиной Смерти. В этой долине Искатель постигает тайну того, как отдельная «капля может быть поглощена океаном и тем не менее сохранить свое значение. Он нашел свое "место"».

Аттар — это псевдоним поэта, означающий в переводе Химик или Парфюмер. Большинство историков считает, что он избрал это имя потому, что его отец владел аптекой, но суфийская традиция гласит, что в этом слове скрыт тайный смысл. Применив обычный способ расшифровки с помощью системы Абджад, известной почти любому человеку, знающему арабский или персидский языки, мы можем заменить буквы слова «аттар» следующими цифрами: А (айн) = 70; Та = 9; Та = 9; Алиф = 1; Ра = 200.

Эти буквы необходимо привести в определенный порядок в соответствии с правилами семитской орфографии. Хисаб аль-Джа-маль (обычный способ подстановки букв и цифр) является простейшей формой употребления системы Абджад, применявшейся во многих поэтических псевдонимах При этом необходимо прежде всего сложить числовые значения букв (70 + 9 + 9 + 1 + 200), что дает в сумме число 289. Для получения нового «скрытого» трехбуквенного арабского корня следует (опять же в соответствии с обычными методами) разложить сумму на десятки, сотни и единицы: 289 = 200 + 80 + 9.

Эти цифры соответствуют следующим буквам:

Теперь необходимо найти по словарю те слова, которые соответствуют какой-либо комбинации из этих трех букв. Арабские словари составляются по корневой системе, поэтому сделать это будет нетрудно.

Из трех полученных букв можно составить такие корни:

РФТ, РТФ, ФРТ, ФТР, ТФР и ТРФ.

Единственным корнем, значения которого связаны с религиозными, внутренними или тайными вещами, является ФТР.

Слово «аттар» в зашифрованном виде передает концепцию ФТР, которая является указанием на учение Фарид ад-дина Аттара.

Аттар был одним из величайших суфийских учителей. Прежде чем рассматривать значения арабского корня -ФТР-, мы может кратко упомянуть об идеях Аттара. Суфизм является формой мышления, практиковавшейся Аттаром и его последователями (включая и его ученика Руми) в условиях религиозного контекста. Он связан с ростом и органическим развитием человечества. Постижение этой формы мышления уподобляют наступлению дня после ночи, куску хлеба после долгого поста, неожиданной и интенсивной психической и ментальной деятельности, вызванной интуитивной потребностью человека.

Содержат ли значения корня -ФТР-: (1) религиозные ассоциации; (2) указания на связи между христианством и исламом (суфии называют себя не только мусульманами, но и эзотерическими христианами); (3) идею быстроты или неожиданного действия; (4) понятия смиренности, дервишества; (5) идею сильного воздействия (идей или движения, которыми пользуются в дерви-шеских школах для подготовки суфиев); (6) упоминания о «винограде» — суфийской поэтической аналогии, описывающей внутренний опыт; (7) намеки на нечто, пробивающее себе путь к сверхъестественному?

Да, все эти понятия передаются словами, образованными от корня -ФТР- и образующими собой мозаику суфийского бытия. Теперь можно рассмотреть сам корень и его значения:

ФаТаР = раскалывать, разбивать что-либо; выяснять, начинать; создавать что-либо (о Боге);

ФуТР = гриб (пробивающий себе путь наверх раскалыванием);

ФаТаРа = завтракать, разговляться;

ИД аль-ФиТР = праздник разговления;

ТаФаТТаР = давать затрещину или раскалываться;

ФиТРаТ = природная склонность, религиозное чувство, религия ислама (подчинение Божественной воле);

ФаТиР = пресный хлеб; неожиданное или стремительное действие; поспешность,

ФаТиРа = небольшая плоская лепешка, похожая на ту, которая употребляется при причастии;

ФаТиР = Создатель,

ФуТайюРи = бесполезный, пустой, тупой человек;

ФуТаР = тупая вещь, подобная тупому мечу.

Традиция приписывает Аттару изобретение особого суфийского упражнения, получившего название «Стоп!», упражнения для остановки времени. Это происходит, когда учитель в определенный момент приказывает ученикам прекратить всякое движение Во время этой «остановки времени» он передает им свою бараку. Считается, что внезапное прекращение всех физических действий помогает сознанию человека сделать определенные шаги в своем интеллектуальном развитии за счет той энергии, которую раньше расходовали мускулы.

С помощью определенных преобразований корень -ФТР- можно превратить в корень -КММ-. Применяя систему Абджад, от этого корня в свою очередь можно получить слово КиФФ — Божественная остановка. Этой остановкой называют упражнение «Стоп!», которым может руководить только обучающий мастер.

«Гриб», одно из второстепенных значений корня -ФТР-, может привести к интересным размышлениям. Во многом благодаря трудам мистера Р. Гордона Вассона стало известно, что в древние времена (а в очень многих местах и сейчас) был широко распространен экстатический культ, основанный на употреблении в пищу галлюциногенных грибов.

Связано ли значение корня -ФТР- с этим культом? Да, но не совсем так, как об этом можно подумать сразу. ФуТР это действительно гриб, но не галлюциногенный, и мы располагаем двумя источниками, подтверждающими это. Во-первых, арабское слово, обозначающее гриб такого рода, образовано от корня -ГРБ-. Слова, образованные от этого корня, указывают на странное воздействие таких грибов, а производные от корня ФТР — нет:

ГаРаБа = уходить, уезжать, опухать (о глазах);

ГаРаб = покидать свою страну, уезжать за границу;

ГуРБан = место, в котором звезда скрывается за горизонтом; отсутствовать или быть далеко;

ГаРуБ = быть неясным; то, что не очень хорошо понимают; становиться чужестранцем;

ГаРаБ = уходить на Запад;

АГРаБ = проявлять странность или неумеренность в словах или делах; неумеренно много смеяться; быстро бежать; заходить далеко в глубь страны;

ИСТаГРаБ = считать что-либо странным, экстраординарным; также неумеренно много смеяться;

ГаРБ - лезвие меча; слезы и т. д.

ЭШ аль-ГуРаБ = поганка (дословно — «хлеб вороны, запутанного, темноты, странности»).

Второе интересное доказательство того, что суфии использовали корень -ФТР- для обозначения внутренних переживаний, вызываемых отнюдь не химическими средствами, содержится в одном из трудов Маст Каландара (дословно — «опьяненного дервиша»), который опровергает мнение о том, что галлюциногенные грибы могут вызывать мистические переживания, считая его совершенно неверным.

Для начала приведем дословную выдержку из текста:

«Создатель предназначил "виноградный сок" в пищу Влюбленным (суфиям), ибо охватил их жар и истинно религиозные чувства, а в жертвенном хлебе не достигших полного понимания он оставил символ. Знай также, что просвещенный суфий далек от щели и трещины обмана, являющегося искажением, и близок к другому (тайному) экстатическому переживанию; он далек также от грибов и от того, чтобы их есть, далек он от безумия. Пищей их были истины на Пути, не имеющем ничего общего с безумием. В конце концов, после того, как они были охвачены (виноградная лоза), и появился виноград, и сок его дал вино, и появилась пища (после воздержания). Совершенному Человеку придали странную форму с помощью тупого ятагана. Но хлеб этот не оттуда, откуда они говорят, и не из-под дерева. По-настоящему Истину Творения и экстаз можно познать, познав тайну хлеба жаждущих и страждущих. Пьет он после еды. Создатель становится открывающим».

Этот замечательный отрывок считали бредом сумасшедшего. Шейх Мауджи из суфийского ордена Азамийя комментирует его на страницах своего произведения «Дуруд» («Рассказы»):

«Существует определенное ощущение, являющееся истинным пылом и приближающееся к любви. Оно идет из глубокой древности и является необходимым человечеству. Свидетельства об этом сохранились не только в суфийских кругах, правда, в форме символов — у них в этой роли выступает крест, а у нас — Иисус. Искатель должен помнить о том, что существуют иллюзорные подобия чувств, напоминающие собой сумасшествие, но не то сумасшествие, о котором говорят суфии, как это сделал наш автор, говоря о себе (Маст Каландар). Истинное озарение приходит именно отсюда, из этого источника, началом которого мы называем вино, от винограда, от лозы, результата расщепления и схватывания. После периода воздержания от вина или хлеба, удаления от единения появляется сила, представляющая собой нечто вроде трещины. Это питание, которое не имеет аналогий в мире физических вещей».

Оригинальный отрывок, написанный на более или менее литературном персидском языке, объясняет нам, что именно пытался сделать «сумасшедший дервиш». Этот отрывок построен на употреблении слов, образованных от корня -ФТР-. Ни в каком переводе невозможно сохранить этот литературный прием, ибо в английском языке слова «раскалывать», «лепешка», «религиозное переживание» и т. д. образованы от разных корней, и мы не можем передать почти страшное ощущение, возникающее от использования автором одних и тех же звуков.

Вот пример: «Йа, бародар, Фатир аст тафатта ри фитрат ва зати фтрат...»

В отрывке, состоящем из 111 слов, производные от корня -ФТР- встречаются 23 раза! Нельзя сказать, что эти слова используются неправильно, но употребление многих из них столь необычно (часто обычное слово больше соответствует данному контексту), что нет никакого сомнения в том, что этот отрывок был написан для того, чтобы показать, что химические галлюциногены, получаемые из грибов, вызывают несомненные и, тем не менее, фальшивые переживания.

Маулана Джалал ад-дин Руми

Озаренным можно назвать того, чьи слова соответствуют его делам, кто отрекается от обычных связей с этим миром.

Зу-н-Нун Ал-Мисри

Вся жизнь мауланы (букв. — «нашего господина») Джалал ад-дина Руми, основателя Ордена Крутящихся дервишей, может служить подтверждением восточной поговорки: «Гиганты приходят из Афганистана и воздействуют на весь мир». Джелал ад-дин Руми родился в знатной семье в Бактрии в начале XIII в. Он жил и учил в Икониуме (Руме) в Малой Азии до возникновения Оттоманской империи, от трона которой он, как говорят, отказался. Его произведения, написанные на персидском языке, столь почитаются в Иране за их поэтические и литературные достоинства и мистическое содержание, что их называют «Кораном на языке пехлеви», несмотря на то, что Руми отрицательно относился к шиизму, национальному культу Ирана, критикуя его ограниченность.

Хотя Руми утверждал, что стихи Корана аллегоричны, а сам Коран обладает семью различными значениями, арабы, а также мусульмане Индии и Пакистана, считают его одним из величайших мистических учителей. Степень воздействия Руми было бы очень трудно определить, но следы его влияния можно обнаружить в литературных и философских произведениях различных школ. Даже доктор Джонсон, хорошо известный своими неблагосклонными высказываниями, сказал о Руми: «Он раскрывает перед странником секреты Пути Единения и делает явными Тайны Пути Вечной Истины».

Менее чем через сто лет после смерти Руми, в 1273 году, его произведения приобрели такую известность, что Чосер ссылался на них в некоторых своих работах, используя в них также материалы учения духовного отца Руми Аттара (Химика, 1150—1229/30). Даже поверхностный обзор многочисленных ссылок на арабские материалы, сделанных Чосером, может служить доказательством суфийского влияния литературной школы Руми. Использованные Чосером слова: «Львы могут для себя извлекать уроки, когда бьют собак...» являются просто переделкой «Удрут эль-кальба ва йата'аддабу-эль-фахду» («Ударь собаку — научится вести себя лев»), что является тайной фразой Крутящихся дервишей. Правильное понимание ее зависит от понимания игры слов. При написании этого пароля используют именно эти слова («собака» и «лев»), но в устной речи применяются сходные по звучанию слова. Вместо того чтобы сказать «собака» (кальб), суфии говорят «сердце» (кальб), а вместо «льва» (фахд) — произносят «невнимательный» (фахид). Теперь смысл фразы изменяется: «Ударь сердце (суфийские упражнения) — и невнимательный будет вести себя правильно».

С этого призыва начинаются «бьющие по сердцу» упражнения, которые выражаются в движениях и концентрации дервишей ордена Мевлеви (Крутящихся).

Другим интересным моментом является связь между «Кен-терберийскими рассказами» как аллегорией внутреннего развития и «Парламентом птиц» Аттара. Проф. Скит напоминает нам, что у Чосера, как и у Аттара, в паломничестве принимает участие 30 действующих лиц. «Симург» по-персидски означает «30 птиц», поэтому на 30 паломниках, ищущих мистическую птицу Симурга в произведении Аттара, лежит смысловая нагрузка. Однако в английском языке невозможно так же обыграть это число. Количество паломников, фигурирующих в персидском произведении, из-за требований рифмы сохраняет и Чосер, но в «Кентерберийских рассказах» оно уже лишено двойного значения. «Рассказ торговца индульгенциями» можно найти у Аттара, а историю о грушевом дереве — в IV книге суфийского произведения Руми «Маснави».

Руми оказал значительное идейное и литературное влияние на Запад Благодаря тому, что в наше время большинство его трудов было переведено на западные языки, это влияние еще более усилилось. Но если он «поистине является величайшим мистическим поэтом в истории человечества», как называет его проф. Арберри, то сами стихи Руми, в которые он вложил так много своих идей, можно по-настоящему оценить, только если читать их в оригинале. Однако идеи и методы, используемые Крутящимися дервишами и другими школами, испытавшими влияние Руми, не являются столь уж недоступными при условии, что человеку ясен способ изложения эзотерических истин.

Существуют три документа, по которым внешний мир может изучать деятельность Руми. Важнейшим произведением Руми является «Маснави-и-Маанави» («Духовные двустишия»). Оно состоит из шести книг и отличается такой поэтичностью и силой воображения, что чтение его в оригинале вызывает странное и сложное чувство восторга в сознании слушателя.

Руми писал эту книгу 43 года. Особая сложность идей, формы и манеры изложения не позволяет считать ее чисто поэтическим произведением. Как отмечает проф. Николсон, любители обычной поэзии не найдут ее здесь. Такие люди не испытают на себе влияния особой формы искусства, созданной Руми с целью передачи понятий, не имеющих, как считает автор, аналогий в обычной жизни. Не обращать внимания на это замечательное достижение все равно, что пытаться определять вкус варенья заочно.

Особо выделяя роль тонкой поэтичности в океане «Масна-ви», Николсон подчас все же отдает предпочтение формальной поэзии.

Он пишет: «Поэтические достоинства "Маснави" необычайны, но читателям трудно будет разобраться во всех его нравоучительных баснях, диалогах, толкованиях Корана, метафизических тонкостях и морализаторстве прежде, чем они случайно обнаружат безупречный и изысканный отрывок».

Для суфия, а может быть, и для любого другого человека, эта книга является голосом из другого измерения, которое в определенном смысле находится в самых глубоких тайниках сознания человека.

Воздействие «Маснави», как и любого другого суфийского произведения, будет зависеть от условий, в которых человек изучает эту книгу. Она содержит в себе шутки, притчи, диалоги, ссылки на более ранних учителей и упоминания об экстатоген-ных методах, представляя собой поразительный пример применения метода рассеивания, когда с помощью многопланового воздействия постепенно создается общая картина, выполняющая функцию передачи суфийского послания в сознание человека.

Как и все суфийские учителя, Руми частично приспосабливает это послание к тому окружению, в котором он работает. Сообщается, что он ввел танцы и круговые движения в качестве упражнений для своих учеников из-за флегматичности населения Коньи. Так называемое изменение учения или деятельности, предписываемое различными суфийскими учителями, в действительности является не более чем применением этого правила.

В своей системе обучения Руми использовал объяснения и интеллектуальные упражнения, размышление и медитацию, деятельность и бездействие. Сочетание духовной активности Крутящихся дервишей с телодвижениями, исполняемыми под аккомпанемент свирели, является результатом особого метода, изобретенного для того, чтобы помочь Искателю достичь гармонии с мистической реальностью и преобразить его с помощью этой реальности. Все, о чем догадывается неразвитый человек, имеет свое значение и применение в рамках особого контекста суфизма, который может оставаться незаметным до тех пор, пока человек не познает его на опыте. Руми пишет: «Молитва обладает формой, звуковым выражением и физической реальностью. Все, что связано со словом, имеет и физический эквивалент, а каждой мысли соответствует определенное действие».

Несмотря на то что Руми совершенно бескомпромиссно высказывает самые непопулярные идеи (например о том, что, независимо от своих внешних достижений, обычный человек является незрелым в области мистицизма), одной из его подлинно суфийских характеристик является то, что он почти за любым человеком оставляет возможность добиться определенных успехов в деле осуществления его предназначения.

Подобно многим другим суфиям, работавшим в условиях сильного теологического влияния, Руми прежде всего начинает говорить со своими слушателями о религии. Он подчеркивает, что метод подхода к обычной эмоциональной религии, характерный для организованных институтов, является неверным Завеса Света, порожденная самодовольством, более опасна, чем Завеса Тьмы, которую создает в уме человека порок. Понимание приходит с любовью, его нельзя добиться различными организационными методами.

Он придерживается взглядов ранних религиозных учителей. За малым исключением, их последователи организовывали свою деятельность так, что практически исключали возможность достижения озарения. Эта задача требует нового подхода к вопросам религии, и Руми рассматривает ее целиком, используя необычные методы. Он далек от того, чтобы изучать или доказывать какие бы то ни было догмы. Он говорит, что истинная религия не имеет ничего общего с представлениями людей о ней. Отсюда следует, что изучать догмы совершенно бесполезно. В этом мире не существует подобий тому, что называют Престолом (Бога), Книгой, Ангелами или Днем Воскресения. Используемые по необходимости сравнения дают только грубое представление о совершенно иных вещах.

Руми идет еще дальше в сборнике своих высказываний и мыслей под названием «В нем то, что в нем» («Фихи ма фихи»), являющемся своеобразным суфийским учебником. Он говорит, что люди проходят через три стадии. На первой стадии они поклоняются чему угодно — мужчине, женщине, деньгам, детям, земле или камням. Добившись некоторого прогресса, они начинают поклоняться Богу. В конце концов люди уже не говорят: «Мы поклоняемся Богу» или «Мы не поклоняемся Богу». Они достигли последней стадии.

Для того, чтобы приблизиться к суфийскому Пути, Искателю необходимо понять, что в основном он представляет собой то, что сейчас называют результатами стандартизации, — застывшие идеи и суждения, а отчасти также автоматические реакции, сформировавшиеся в результате чужих влияний. Человек лишен той свободы, которой, как ему кажется, он обладает. Прежде всего ему нужно отказаться от убеждения в том, что он уже понимает что-либо, и попытаться приблизиться к реальному пониманию. Но человеку уже внушили, что он все может понять с помощью одного и того же способа — процесса логического мышления, и это убеждение чрезвычайно мешает ему.

«Вы подаете пример нелогичности, если используете те же методы, с помощью которых обучали вас, только потому, что они достались вам по наследству».

Знание религии и того, чему учили великие религиозные учителя, является частью суфизма. То, что суфизм особым образом использует терминологию обычной религии, всегда вызывало ярость святош. Вообще говоря, суфии считают, что вера любого религиозного учителя, а особенно сама его жизнь, символизируют собой один из аспектов того Пути, имя которому — суфизм. «Иисус внутри вас, — пишет Руми, — ищите его поддержки. Но не надо пытаться с помощью Моисея, находящегося внутри вас, удовлетворять желания Фараона».

Говоря о том, что путь Иисуса был путем борьбы с одиночеством и преодоления вожделений, Руми тем самым описывает метод, в котором суфии видят символическое выражение различных религиозных путей. Путь Мухаммада требовал жить среди обычных людей. Руми пишет: «Иди путем Мухаммада, а если не можешь, — стань на путь христианства». Это отнюдь не означает, что Руми приглашает сделать выбор между этими религиями. Он указывает на методы, с помощью которых Искатель может достичь завершенности, той завершенности, которая приходит через понимание того, что представляют собой пути Иисуса и Мухаммада.

Точно так же, когда суфий говорит о Боге, он имеет в виду не то Божество, о котором думает человек, воспитанный в традициях теологии. Это Божество принимают набожные и отвергают атеисты. Фактически все это является отказом или принятием того, что предлагают людям схоластицизм и духовенство. Бог суфиев не имеет никакого отношения к этой полемике, т. к. они считают, что Божественное познается только в результате индивидуального опыта.

Это не означает, что суфии предлагают отказаться от развития способности к логическому мышлению. Руми поясняет, что интеллект весьма важен, но он должен исполнять свои функции. Если вам нужна одежда, вы отправляетесь к портному. Интеллект подсказывает вам, какого именно портного следует выбрать, однако после этого он окажется в замешательстве. Вам придется полностью положиться на вашего портного, т.е. поверить в то, что он закончит работу должным образом. Учитель говорит, что логика приводит больного к врачу, но после этого он попадает в полную зависимость от него.

Несмотря на то что хорошо подготовленный материалист заявляет, что он хотел бы услышать, что может сказать ему мистик, всю истину ему передать невозможно. Он никогда не поверит ей. Истина основана на материализме не более, чем на логике. Из этого следует, что мистик работает на нескольких различных уровнях, а материалист — только на одном. Их контакт приведет к тому, что суфизм даже покажется материалисту непоследовательным. Если сегодня он изменит вчерашнюю точку зрения, он будет казаться лжецом. По меньшей мере, ситуация, в которой цели людей полностью отличаются друг от друга, лишит их всякой возможности взаимопонимания.

Руми замечает: «Те, кто не понимают чего-либо, заявляют, что это является бесполезным. Рука и инструмент подобны кремню и стали. Попробуйте ударить кремнем о землю, разве от этого появится искра?» Одной из причин, почему суфии не проповедуют свое учение публично, является то, что обусловленные религиозные люди или материалисты не поймут их:

«Царский сокол сел на развалины дома, где обитали совы. Они решили, что сокол прилетел для того, чтобы изгнать их из их жилища и самому захватить его. Сокол сказал: "Эти развалины могут казаться прекрасным местом для вас, а мне больше нравится сидеть на руке царя". Тут некоторые из сов закричали: "Не верьте ему, он хитрит, чтобы украсть наш дом"».

Использование притч и иллюстраций, подобных этой, очень широко распространено среди суфиев, и Руми использует их, пожалуй, больше всех остальных.

Часто он разными способами выражает одну и ту же мысль, добиваясь того, чтобы она глубже проникла в ум читателя. Суфии считают, что идея сможет проникнуть в обусловленный (закрытый) ум, только если она будет выражена так, что ей удастся проскользнуть сквозь завесу обусловленности. Тот факт, что несуфии имеют так мало обшего с суфиями, означает, что последним необходимо использовать основные элементы, присущие каждому человеку, которые еще не совсем уничтожены различными проявлениями все той же обусловленности. Речь идет именно о тех элементах, которые определяют собой суфийское развитие. Любовь является важнейшим и самым постоянным из них, она представляет собой тот фактор, которому предстоит вести человека и все человечество к завершенности:

«Человечество чувствует свою незавершенность и обладает желанием, оно стремится к завершенности всеми средствами, но только любовь поможет ему добиться цели».

Однако любовь является сама по себе серьезным делом, находящимся в тесной взаимосвязи с озарением. Каждый из этих факторов усиливает друг друга. Сила огня познания слишком велика, чтобы выдержать ее без подготовки.

«Огонь печи может оказаться слишком сильным, чтобы воспользоваться его теплом, а более слабое пламя лампы может дать вам именно столько тепла, сколько вам необходимо в данное время».

Каждый, кто достиг определенной степени искушенности, думает, что сможет найти путь к озарению самостоятельно. Суфии отрицают это и спрашивают, каким образом человек может найти что-либо, если он не знает, что это такое. Руми пишет: «Все стали золотоискателями, но обычный человек не узнает золота, даже если и увидит его. Если вы не умеете распознавать золото, — присоединитесь к мудрецу».

Зачастую обычный человек видит только отражение озарения, хотя и думает, что уже находится на пути к нему. Свет может только отражаться от стены, но настоящей ее хозяйкой будет не сама стена. «Не надо связывать себя с кирпичом стены, ищи вечный источник».

«Для того, чтобы нагреть воду должным образом, между ней и огнем должен находиться посредник (сосуд)».

Как может Искатель осуществить свою задачу и стать на верный путь? Прежде всего он не должен отказываться от жизни и работы в миру. Руми учит, что не надо оставлять работу, т. к. «сокровище, которое вы ищете, может дать вам только она». Этим отчасти объясняется то, что все суфии должны владеть каким-либо творческим ремеслом. Эта работа означает не только простой труд или даже социально приемлемое творчество. Она включает в себя и работу над собой, алхимию, с помощью которой человек достигает совершенства: «Благодаря присутствию знающего человека шерсть превращается в ковер, а земля становится дворцом. Присутствие духовного человека приводит к подобным же превращениям».

Мудрый человек с самого начала становится руководителем Искателя. Как только это становится возможным, учитель отпускает ученика, который сам для себя становится мудрым человеком и продолжает работу над собой. В суфизме, как и везде, можно встретить довольно много ложных учителей. Вследствие этого суфии сталкиваются с довольно странным положением, когда ложный учитель может показаться настоящим (т. к. он делает все, чтобы соответствовать представлениям ученика об учителе), а настоящий суфий часто кажется неподготовленному и неспособному к различению Искателю вовсе не таким, какими должны быть суфии.

Руми предостерегает: «Не считай, что ты можешь судить о суфиях по их внешнему виду, друг мой. До каких пор ты будешь, подобно ребенку, тянуться за орехами и изюмом?»

Фальшивый учитель будет уделять большое внимание внешним вещам, он знает, как убедить Искателя в том, что он великий человек, что он понимает его и может открыть ему большие тайны. У суфиев есть свои тайны, но они должны добиться того, чтобы ученик сам постиг их. Суфизм — это то, что приходит с человеком, а не то, что ему преподносят. Ложный учитель будет все время пытаться удерживать около себя своих последователей, он никогда не скажет им, что они проходят подготовку, которая закончится так скоро, как только это будет возможно, и тогда они смогут сами заниматься своим развитием и продолжать свой путь как Совершенные Люди.

Руми обращается к схоласту, теологу и последователю ложного учителя: «Когда вы перестанете поклоняться кувшину и любить его? Когда вы обратите внимание на воду?» Обычно люди основывают свои суждения только на внешних вещах. «Нужно помнить о разнице между цветом вина и цветом стакана».

Суфий должен помнить обо всех составных частях саморазвития, иначе простое сосредоточение на чем-либо одном приведет к нарушению равновесия, а следовательно — к потере. Разные люди могут развиваться с разной скоростью. Руми говорит, что одни понимают все, прочитав только строчку. Другие полностью познают что-либо, только если сами являются свидетелями этого. Способность к пониманию развивается параллельно духовному прогрессу человека.

Размышления Руми включают в себя некоторые важные идеи, призванные помочь Искателю в понимании того, что он временно отделен от истинной реальности, хотя такой реальностью ему может казаться обычная жизнь. Суфии считают, что все, что мы видим, чувствуем и переживаем в обычной жизни, является всего лишь частью великого целого. Некоторых измерений мы можем достичь только в результате усилий. Они реальны, как реальна подводная часть айсберга, но в обычных условиях воспринять их невозможно. Снова сравнивая их с невидимой частью айсберга, можно сказать, что размеры их намного превышают видимую часть.

Для того чтобы объяснить это, Руми использует несколько аналогий. Одной из наиболее замечательных является его теория деятельности. Он говорит, что существует всесторонняя и одноплановая деятельность. В обычном мире чувств мы привыкли замечать только одноплановую деятельность. Предположим, что несколько человек делают палатку. Одни шьют, другие готовят веревки, третьи сплетают их. Все вместе они занимаются всесторонней деятельностью, хотя каждый из них занят своим индивидуальным (одноплановым) делом. Если иметь в виду изготовление палатки, то важной следует считать всестороннюю деятельность целой группы.

В определенных случаях, продолжает Руми, жизнь следует рассматривать одновременно как целое и как некую отдельную часть. Достижение гармонии с целым, т.е. всесторонняя деятельность жизни, является чрезвычайно важной на пути к озарению.

Постепенно, по мере того как суфий накапливает все больше опыта, он начинает приводить свое мышление в соответствие с этими направлениями. Прежде чем по-настоящему познакомиться с мистицизмом, он либо насмехался над религией, либо имел совершенно неверные представления о природе мистического опыта, а особенно об учителе и Пути. Руми предлагает ему размышления, предназначенные для преодоления слишком сильного влияния некоторых идей, распространенных среди несведущих. Обычно человек ожидает, что ему преподнесут золотой ключ, но некоторые развиваются все же быстрее. Человек, путешествующий во тьме, все же путешествует. Ученик может обучаться, даже и не подозревая об этом, и в результате прийти к раздражению. Руми напоминает ему, что зимой дерево накапливает питательные вещества. Люди могут считать, что оно бездействует, т. к. они не видят никаких событий, но весной они вдруг замечают появление почек. «Вот сейчас оно работает», — думают они. Есть время собирать и время расходовать. Это опять приводит нас к мысли о том, что «озарение должно приходить постепенно, иначе оно все может разрушить».

Элементы схоластицизма, осторожно используемые суфиями, постепенно заменяются эзотерической подготовкой. Это необходимо делать, учитывая способности ученика. Наш учитель напоминает, что инструменты ювелира в руках сапожника подобны семенам, брошенным в песок, и что дать инструменты сапожника крестьянину — все равно, что предложить собаке ягоды или ослу кость.

Отношение к обычной жизни подвергается пересмотру. Внутренняя жажда человека рассматривается не как фрейдистская потребность, а как естественный инструмент, присущий уму и предназначенный для того, чтобы помочь ему обрести Истину. Руми учит, что в действительности люди не могут разобраться в своих желаниях. Их внутренняя жажда проявляется в сотнях желаний, которые они считают своими потребностями. Как показывает опыт, эти желания не имеют под собой реальной основы, потому что после их осуществления жажда все же остается. Руми отнесся бы к Фрейду, как к человеку, охваченному косвенными проявлениями этой великой жажды, а не как к исследователю, установившему истинные причины этого явления.

Одни могут считать людей злыми, другие — добрыми. Это объясняется тем, что одни одержимы идеей непривлекательности, а умы других заняты разработкой концепции добра. «Крючок и рыба неразлучны».

Суфий постигает науку отделения для того, чтобы пережить то, к чему он стремится, а не просто увидеть это. Направляя его поиск, учитель советует ему размышлять над словами Руми: «Когда голодный и сытый смотрят на кусок хлеба, они видят разные вещи».

Если человек столь неподготовлен, что на него воздействуют его собственные предубеждения, он не может надеяться добиться больших успехов. Руми концентрирует внимание на совершенствующемся контроле, основанном на опыте, а не на обычных теориях добра и зла, правильного и неправильного. Это относится к категории слов: «Сами по себе слова не имеют никакого значения. Вы хорошо встречаете посетителя и говорите ему несколько добрых слов. Он счастлив. Если же вы скажете другому человеку грубость, он обидится. Могут ли несколько слов действительно означать счастье и печаль? Это второстепенные факторы, а не основные. Они воздействуют на слабых людей».

С помощью упражнений ученик развивает в себе способность по-новому видеть вещи. В связи с этим его поведение в знакомых уже ситуациях будет иным. Он постигает более глубокий смысл подобных советов: «Берегите жемчуг, а не раковину. Не в каждой раковине можно найти жемчужину. Гора во много раз больше рубина». Может быть, именно пройдя через руки мудреца, то, что кажется обычному человеку почти банальным, вдруг становится полным смысла для суфия, обнаруживающего в скрытых глубинах этой вещи связь с тем, что он называет «иным», — с определяющим фактором, который является предметом его поисков. То, что может показаться обычному человеку камнем, говорит Руми, развивая эту тему, для познавшего является жемчужиной.

Теперь Искатель понимает труднодоступность духовного опыта. Если он подходит к работе творчески, то сможет достичь стадии, на которой его иногда будет посещать вдохновение. Если он подвержен экстатическим переживаниям, он обнаружит, что радостное, полное смысла ощущение совершенства приходит ненадолго, и он не может контролировать его. Тайна защищает себя: «Размышляй о духовном сколько хочешь — оно обойдет тебя, если ты ничего не стоишь. Пиши о нем, гордись им, толкуй его — оно не принесет тебе никакой пользы и ускользнет от тебя. Но если оно увидит твою сосредоточенность, оно может оказаться в твоих руках, подобно прирученной птице. Оно напоминает павлина, который не станет сидеть в неподходящем месте».

Только пройдя эту стадию, суфий может разговаривать о пути с другими. Если он попытается сделать это раньше, «оно ускользнет».

В этом вопросе также необходимо сохранять постоянное равновесие, иначе все усилия могут пропасть даром. Руми отмечает, что сеть, которой является наш ум, тонка. Ее надо привести в такое состояние, чтобы она могла удержать свою добычу. Если нам не повезет, сеть порвется, а порванная сеть ни к чему не пригодна. Сеть может разорваться и от слишком большой любви, и от слишком большого противодействия, но «никогда от практики».

С пробуждением внутренней жизни человека начинают работать пять внутренних чувств. Невидимая пища, о которой говорит Руми, дает питательные вещества. Внутренние чувства в некотором смысле напоминают физические, но не больше, «чем медь напоминает золото». Т. к. разные люди обладают разными способностями, суфии на этой стадии в некоторых отношениях являются уже развитыми, а в некоторых — нет. Для некоторых внутренних способностей и особых качеств характерно гармоничное и параллельное развитие. При этом эмоциональное состояние может изменяться, но эти изменения не имеют ничего общего с теми, которым подвержены неразвитые люди. Эмоциональное состояние становится частью реальной личности, а на смену грубости обычных эмоций приходит чередование и взаимодействие эмоций высшего порядка, причем низшие эмоции считаются всего лишь их отражением.

Суфийская концепция мудрости и невежества теперь изменяется. Руми формулирует ее таким образом: «Если бы человек стал совершенно мудрым и полностью избавился бы от невежества, эта мудрость разрушила бы его. Следовательно, невежество похвально, ибо оно поддерживает непрерывное существование. Чередуясь с мудростью, невежество помогает ей, подобно тому, как день и ночь дополняют друг друга».

Совместная работа противоположностей — еше один важный вопрос, на котором заостряет внимание суфизм. Когда примиряются внешне противоположные вещи, личность становится не только совершенной, но и выходит за рамки знакомых нам человеческих возможностей. Приблизительно это состояние можно описать, сказав, что человек становится безмерно могущественным. Что именно это означает и как это происходит, можно узнать только из личного опыта — обычные слова здесь бессильны. Говоря в другом месте о книгах, Руми напоминает нам:

«Книга суфиев — это не чернота букв. а белизна чистого сердца».

Теперь суфий приобретает определенную проницательность, которая отождествляется с развитием безошибочной интуиции. Он начинает чувствовать знание, что позволяет ему, например, при чтении книги отличать истину от вымысла, реальный замысел автора от других элементов. Имитаторы, называющие себя суфиями, особенно боятся этого, т.к. настоящий суфий видит их насквозь. Чувство равновесия суфия подсказывает ему, насколько подражатель может быть полезен для суфизма. Руми говорит об этой функции в «Маснави», и его идеи обязательно передаются суфийскими учителями дальше, если они обнаруживают, что ученик достиг соответствующей стадии: «Подражатель подобен каналу. Сам он не пьет, но может напоить жаждущего».

По мере продвижения суфия по Пути он все более отчетливо понимает всю огромную сложность и даже опасность этого Пути, которая возникает, если идущий по нему забудет о методах, вырабатывавшихся веками. «Маснави» описывает такую ситуацию с помощью притчи: «Лев проник в хлев, съел быка, которого он там нашел, и остался сидеть на его месте. В хлеву было темно, и хозяин, вошедший туда, начал ощупью искать своего быка. Его руки коснулись тела льва. Лев подумал: "Если бы здесь было светло, он умер бы от страха. Он гладит меня так только потому, что принимает меня за быка"». Если относиться к этому яркому отрывку, как к обычному рассказу, можно подумать, что он описывает глупцов, сующихся туда, где опасаются ходить даже ангелы.

Понимание истинного смысла необъяснимых событий является еще одним следствием суфийского развития. Почему, например, определенные фазы мистической подготовки отнимают у одних людей больше времени, чем у других, хотя последние исполняют все предписания более небрежно? Руми иллюстрирует постижение одного из аспектов жизни, который затуманивает всю полноту проявлений действительности и рисует перед нами неверную картину целого. «Двое нищих подошли к дверям дома. Одному сразу же дали кусок хлеба, и он ушел. Другого заставили ждать. Почему? Первый нищий не очень понравился хозяевам и получил кусок черствого хлеба. Второй должен был подождать, пока для него испекут свежий хлеб». Этот рассказ иллюстрирует мысль, к которой часто возвращается суфийское учение: мысль о том, что в любом событии присутствует хотя бы один незнакомый нам момент. Тем не менее мы все же формируем свои суждения на основе несовершенного материала. Неудивительно поэтому, что непосвященные развиваются однобоко, занимаясь обычным самоутверждением.

В одном из стихов Руми говорит: «Вы принадлежите к миру измерений, но пришли вы оттуда, где нет никаких измерений. Закройте первую лавку, пора открывать вторую».

Подход ко всей жизни, ко всему творению становится всеобъемлющим. В «Маснави» говорится, что «мастер скрыт в своей мастерской», скрыт своей работой, которая соткала завесу вокруг него. Мастерская — это царство света; все, что вне ее, — царство тьмы.

Положение суфия как человека, обладающего большей проницательностью в делах этого мира и более ясно видящего целое, которое может противоречить частностям, открывает перед ним огромные возможности потенциального могущества, но воспользоваться этим могуществом он сможет, только если будет находиться в тесной связи с остальным творением: в первую очередь — с другими суфиями, затем — с человечеством и, наконец, со всем сотворенным. Его способности и само его бытие связаны с новым видом отношений. К нему приходят люди, и он понимает, что даже те, кто глумится над религией, вполне возможно, пришли скорее научиться чему-нибудь, а не доказывать свое превосходство. В огромном количестве происходящих событий он видит некую разновидность вопросов и ответов. Посещение мудреца он рассматривает как подход — «научи меня». Голод может подтолкнуть человека к поискам, просьбе — «дайте мне еды». Воздержание от еды может быть ответом, причем — отрицательным. Руми заканчивает этот отрывок словами о том, что ответ глупцу — молчание.

Он может передать часть своего мистического опыта определенным людям — отдельным ученикам, которых их прошлый опыт подготовил к такому развитию. Иногда это делается с помощью совместных упражнений по сосредоточению (таджали), применение которых может развиться в настоящий мистический опыт. Руми говорил своим ученикам: «Сначала озарение приходит к вам от адептов. Это имитация. Но когда оно начинает приходить часто, это уже постижение истины». На многих стадиях суфийского развития часто кажется, что суфии не замечает переживаний других или находится в отрыве от общества в каком-либо ином отношении. Дело в том, что он видит истинный смысл ситуации, частично скрытый от остальных внешними ее проявлениями. Он действует самым наилучшим образом, хотя и не всегда может объяснить, почему он сказал или поступил именно так.

В «Фихи ма фихи» Руми описывает именно такую ситуацию. «Пьяный человек увидел короля, проезжавшего мимо на очень дорогой лошади, и не очень благоприятно отозвался о ней. Король был рассержен и велел привести его к себе. Человек дал такое объяснение: "В это время пьяный стоял на крыше. Это не я, так как его увели". Король был доволен ответом и наградил его». И пьяница, и трезвый человек — это один и тот же суфий. Находясь в контакте с истинной реальностью, он поступал определенным образом, в результате чего получил награду. Он также выполнил определенную задачу, объяснив королю, что люди не всегда могут отвечать за свои поступки. Кроме того, он дал королю возможность совершить доброе дело.

Процесс эволюции человека невозможно остановить, подобно тому как невозможно спелый виноград превратить в неспелый. С одной стороны, этот процесс можно направлять, с другой — ему могут помешать люди, не знающие, что такое подлинная интуиция. Так суфийское учение может подвергнуться искажениям, а адептам могут помешать, если они будут слишком доступны непосвященным. Что же касается отношения суфиев к другим людям, Руми, как и другие суфийские учителя, готов пригласить чуть ли не всех:

«Пока внутри еще горит лампа, украшенная драгоценными камнями, поспеши поправить фитиль и долить ее маслом».

Однако Руми относится к учителям, отказывающимся обсуждать учение с каждым встречным: «Отведите лошадей туда, где нет травы, и они будут просить ее».

Суфии выступают против интеллектуалов и представителей схоластической философии отчасти потому, что считают их ограниченные методы подготовки ума вредными не только для тех, кто им следует, но и для всех остальных. Точно так же суфийское учение резко критикует тех, кто считает все события результатом действия интуиции или аскетической подготовки. Руми настаивает на гармоническом равновесии всех способностей человека.

Единство интеллекта и интуиции, приводящее к познанию и развитию, к которым стремятся суфии, основывается на любви. Такая любовь является непременной темой произведений Руми, и выразить ее лучше, чем это сделал он своим творчеством, может только живая атмосфера настоящей суфийской школы. Интеллектуализм имеет дело с осязаемыми вещами, а суфизм — и с внутренними, и с теми, которые поддаются восприятию. В то время как наука и схоластицизм постоянно сужают свои рамки в стремлении заниматься все более узкими областями изучения, суфизм продолжает расширять их, охватывая собой все более обширные границы великой, лежащей в основе всего Истины, где бы он ни находил ее.

Эта способность к ассимиляции и использованию символики рассказов и мышления, имеющих отношение к тайным аспектам суфизма, породила возбуждение и новые несерьезные выпады (даже на Востоке) посторонних комментаторов. Они заявляют, что рассказы заимствованы в Индии, идеи — в Греции, а упражнения — у шаманов. Они с наслаждением манипулируют этими элементами в своих кабинетах для того, чтобы подготовиться к борьбе друг с другом и больше ни с кем. Прочитав «Маснави» и «Фихи ма фихи», можно ощутить ни с чем не сравнимую обстановку суфийской школы, но многие поверхностные люди считают, что эти произведения только запутывают человека, являются хаотичными и слишком вольно написанными.

Следует отметить, что эти книги могут считаться руководствами не в полной мере, так как их обязательно необходимо использовать в неразрывной связи с живым суфийским учением и практикой — работой, мышлением, жизнью и искусством. Один из комментаторов почувствовал реальность их атмосферы и понял, что она была создана сознательно. Он выступил в печати, объясняя точку зрения суфиев по этому вопросу, но в целом эти произведения скорее всего привели его в замешательство. Следует еще добавить, что сам он считал себя суфием, не принадлежащим ни к одному из Путей. Под влиянием таких людей сейчас, в период большого оживления, изучение суфизма на Западе стало немного более суфийским, хотя в этом плане предстоит сделать очень много. Одной из последних причуд Запада стал «суфий-интеллектуал».

Суфизм, конечно, располагает собственной технической терминологией, и стихи Руми изобилуют как знакомыми, так и особыми вариантами первоначальных терминов. Например, в своей третьей большой книге «Диван Шамса Табризи» он описывает некоторые концепции мышления и деятельности, которые проецируются в сознание участников тайных встреч дервишей. Изложенное в экстатических стихах учение о бытии суфия в «мысли и действии» передается способом, специально изобретенным для его передачи:

«Присоединись к братству, стань подобен им — почувствуешь радость реальной жизни. Пройдись по разрушенной улице и посмотри на смятенных (владельцев "развалин"). Выпей чашу волнения, ибо ты не чувствуешь стыда (самосознания). Закрой оба глаза, чтобы научиться видеть внутренним зрением. Раскрой душу, если ищешь объятий. Разбей земляного идола, чтобы увидеть лица (других) идолов. Зачем ради большого приданого жениться на старухе — за три куска хлеба в рабство себя продавать зачем?

Друг вернется к ночи; вечером не ешь и не пей ничего. Кружись в компании доброго Кравчего — войди в круг. Долго ли ты будешь кружиться (вокруг этого)? Тебе предлагают — забудь об этой жизни, положись на доброту Пастыря... Думай только о Создателе мысли, забудь об остальном — думать о "жизни" лучше, чем думать о хлебе. Почему ты спишь в тюрьме, когда вокруг простор Божьей земли? Отбрось спутанные мысли — увидишь скрытый ответ. Молчи — овладеешь языком бессмертия. Забудь о "жизни" и "мире" — увидишь Жизнь Мира». С помощью более ограниченных методов непоследовательного мышления невозможно проанализировать реальность суфинского бытия, но эту поэму можно считать собранием характерных составных частей метода Руми. Он описывает общество, посвятившее себя реальности, по отношению к которой видимая реальность является только бледной копией. Это знание приходит благодаря контактам с другими и участию в общей деятельности. Индивидуальное мышление и деятельность являются не менее важными в этом смысле. Истинно важное приходит только после того, как определенные способы мышления будут направлены в надлежащее русло. Искатель должен «распахнуть душу» навстречу объятию, а не пассивно ожидать, пока ему что-нибудь дадут. «Старуха» — это вся совокупность переживаний этого мира, являющихся только отражением высшей реальности, которая не может сравниться с тем, что кажется нам истиной. Люди продают свои потенциальные возможности за «три куска» обычной жизни.

Друг придет к ночи — когда все успокоится и автоматическое мышление не будет возбуждать человека. Еда, являющаяся особым питанием суфия, отличается от обычной еды и играет особо важную роль. Человечество кружится вокруг реальности, но систему, которой оно пользуется, нельзя назвать реальной. Вместо того чтобы ходить по его периметру, необходимо вступить внутрь круга. Ценность истинного познания неизмеримо выше ценности того, что мы считаем познанием. Определенные черты знакомой нам жизни, такие как хищничество, эгоизм и многие другие качества, препятствующие развитию, необходимо нейтрализовать мягкостью и милосердием.

Мышление — не одностороннее — есть нужный метод. Необходимо размышлять о всей жизни в целом, а не о малых аспектах ее. Человек напоминает собой того, кто мог бы обойти всю землю, но вместо этого заснул в тюрьме. Истину скрывают сложности неуместного интеллектуализма. Молчание — это подготовка к речи, — реальной речи. Внутреннюю жизнь мира можно постигнуть, если не уделять внимания фрагментарности, которая скрывается за понятиями «жизнь» и «мир».

После смерти Руми в 1273г. главой ордена Мевлеви стал сын его Баха ад-дин. При жизни Руми окружали люди разных вероисповеданий, и в последний путь его тоже пришли проводить самые разные люди.

Одного христианина спросили, почему он так горько рыдает на похоронах мусульманского учителя. Его ответ является выражением суфийской идеи о возвращении учения и передаче духовной деятельности: «Мы почитаем его как Моисея, Давида и Иисуса нашего времени. Все мы его последователи и ученики».

Жизнь Руми представляет собой сочетание передаваемого учения и личного знания, являющегося центральным фактором суфизма. Его род происходил от Абу Бакра, товарища Мухаммада, а его отец был связан родством с Хорезмшахами. Джалал ад-дин Руми родился в центре древнего учения Балхе в 1207 г. В суфийской легенде говорится, что суфийские мистики предсказали ему большое будущее. Под влиянием могущественных схоластов владыка Балха ополчился против суфиев, и особенно против своего родственника, отца Руми. По приказу шаха один из суфийских учителей был даже утоплен в Аму-Дарье. Эти события послужили предзнаменованием монгольского нашествия, во время которого на поле боя пал глава суфиев Наджм ад-дин («Величайший»), Он был основателем ордена Кубрави, тесно связанного с развитием Руми.

Разорение Центральной Азии ордами Чингисхана привело к распылению туркестанских суфиев. Вместе со своим маленьким сыном отец Руми прибыл в Нишапур, где они встретили другого великого учителя этого же суфийского направления поэта Аттара, который благословил ребенка и «одухотворил» его, передав Джалал ад-дину суфийскую бараку. Он подарил мальчику копию своей «Асрар-наме» («Книги тайн»), написанной в стихах.

Суфийская традиция считает, что поскольку современные ему суфийские учителя были убеждены в высоком духовном потенциале юного Руми, их забота о его безопасности и развитии послужила причиной дальнейших странствий беженцев. Они покидали Нишапур, провожаемые пророческими словами Аттара: «Этот мальчик зажжет для мира огонь божественного восторга». Нишапуру не суждено было уцелеть. Аттар, подобно Наджм ад-дину, ждал своей участи мученика, которая постигла его вскоре после этого.

Суфийская группа во главе со своим молодым предводителем прибыла в Багдад, где стало известно о полном разгроме и разрушении Балха и уничтожении его жителей. Они путешествовали еще несколько лет, совершив за это время паломничество в Мекку, а затем отправились на север, в Сирию и Малую Азию, посещая по дороге суфийские центры.

Центральная Азия содрогалась под безжалостными ударами монголов. Казалось, что мусульманская цивилизация доживает последние дни своей почти шестисотлетней истории.

В конце концов отец Руми остановился поблизости от Ко-ньи, связанной с именем св. Павла. В то время город находился под властью сельджуков, и шах пригласил отца Джалал аддина обосноваться там. Он принял официальный религиозный пост и продолжал посвящать сына в суфийские тайны.

Кроме того, Джалал ад-дин вступил в контакт с Величайшим Мастером, поэтом и учителем Ибн-аль-Араби из Испании, который примерно в это же время находился в Багдаде. Эта связь была установлена с помощью одного из учителей Руми — Бур-хан ад-дина, прибывшего в сельджукские владения в поисках уже умершего отца Руми. Заменив его в качестве учителя сына, Бур-хан ад-дин вместе с Джалал ад-дином посетил Дамаск и Алеппо.

Руми было около 40 лет, когда он начал полуоткрыто проповедовать свое мистическое учение (он избрал слово «Руми» в качестве псевдонима, так как сумма числовых эквивалентов букв этого слова равняется 256, что соответствует корню -НУР-. По-персидски и по-арабски этот корень передает значение «свет»). Таинственный дервиш «Солнце Веры из Табриза» был вдохновителем множества его прекрасных стихов, а также тех методов и форм, в которых его учению предстояло жить в ордене Мевле-ви. Сделав свое дело, этот дервиш исчез через три года, и больше о нем уже никто ничего не слыхал.

Сын Руми считал этого «посланца неведомого мира» самим Хызром, таинственным патроном и руководителем суфиев, который появляется, а затем исчезает из рамок обычных восприятий, передав свое послание.

Руми стал поэтом именно в этот период. Хотя его и считают одним из величайших персидских поэтов, поэзия для него была только побочным продуктом. Он считал ее всего лишь отражением необъятной внутренней реальности, которая есть Истина и которую он называет Любовью. Он писал, что истинная Любовь молчалива, ее невозможно выразить словами. Несмотря на то, что его поэзия была призвана воздействовать на людей тем способом, который можно назвать только магическим, она никогда не заставляла Руми смешивать ее с той сущностью, слабым отражением которой она являлась. Вместе с тем он считал ее средством, с помощью которого можно было связать то, что он «реально чувствовал», с тем, что он мог сделать для других.

Применяя суфийский метод перспективного видения проблемы и не останавливаясь при этом перед разрушением глубоко укоренившихся мнений, Руми берет на себя роль критика поэзии. Он говорит, что люди приходят к нему, и он любит их. Он создает для них стихи, чтобы они могли что-нибудь понять. Каким бы великим поэтом он ни был, поэзия предназначена для них, а не для него. «В конце концов, какое мне дело до стихов?» Для того, чтобы довести до сознания людей свое послание, он категорически заявляет, что, когда он думает об истинной реальности, у него не остается времени для поэзии. Это осмелился бы сказать только поэт, обладающий высочайшим авторитетом у своих современников. Он говорит, что это единственное угощение, которое могут попробовать его гости, «и поэтому он как добрый хозяин запасается им».

Суфии никогда не должны мириться с существованием каких бы то ни было преград между своими учениками и тем, чему они их учат. Отсюда слова Руми о подчиненной роли поэзии по отношению к реальному поиску. То, что он хотел передать, было выше поэзии. Подобная точка зрения может шокировать людей, привыкших считать, что нет ничего более тонкого, чем поэтическое выражение. Именно такие воздействия считаются необходимыми для освобождения ума от привязанностей ко второстепенным вещам, «идолам».

Унаследовав место отца, Руми стал передавать свое мистическое учение с помощью искусства. На собраниях дервишей использовались танцы, стихи и музыка. С ними чередовались ментальные и физические упражнения, предназначенные для того, чтобы помочь разуму осознать свои собственные потенциальные возможности, и использующие для этого идею гармонии. Деятельность Руми можно назвать гармоническим развитием с помощью гармонии.

Изучая те из его идей, которые были доступны посторонним людям, многие иностранные наблюдатели были поставлены в тупик. Один из них ссылается на его «совершенно не восточную идею о том, что женщина является не просто игрушкой, а лучом Божества».

Одно из стихотворений Руми из «Дивана Шамса Табризи» вызвало определенное замешательство среди буквалистов. В нем Руми исследует все старые и новые формы религии и приходит к выводу, что истину следует искать в сознании самого человека, а не в деятельности поверхностных организаций. Это станет особенно ясным, если мы поймем, что «исследование» этих религий, как считают суфии, осуществляется особым образом. Суфию необязательно в буквальном смысле слова путешествовать по разным странам для того, чтобы изучать различные религии и брать от них то, что можно. Точно так же ему не надо читать книги по теологии и толкованиям, чтобы сравнить их друг с другом. «Путешествия» и «исследования» других идей происходят в нем самом. Это объясняется верой суфия в то, что, подобно человеку, искушенному в чем-нибудь другом, он обладает внутренним чувством, позволяющим ему оценивать реальность религиозных систем. Выражаясь более специфично, можно сказать, что подойти к метафизическому объекту с помощью обычных методов исследования было бы немыслимо сложно. Любой, кто скажет суфию: «Читал ли ты книгу такого-то по такому-то вопросу?» — подойдет к проблеме неверно. Суфию важна не книга и не автор, а реальность того, о чем говорит человек или пишется в книге. Для того, чтобы оценить человека или его идею, суфию необходим только образец, но этот образец должен быть точным. Другими словами, он должен установить связь с сутью данного учения. Ученик, еще не полностью постигший учение, которому он следует, не смог бы рассказать суфию о своей системе того, что помогло бы ему прийти к определенному мнению об этой системе.

В строках приводимого ниже стихотворения Руми говорит об установлении связи с различными религиями и о своем отношении к этому:

«Я полностью исследовал и Крест, и христиан. Его не было на Кресте. Я побывал в индуистском храме и в древней пагоде, но и там не было следов Его. Я дошел до Герата и Кандагара. Я искал. Не было Его ни вверху, ни внизу. Решившись, я дошел до горы Каф, но и там я нашел только птицу Анка. Я отправился в Каабу. Его не было там. Я спросил о Нем Ибн-Сину, но Он был выше философии Авиценны... Я заглянул в свое сердце. Там я увидел Его, а больше нигде Его не было...»

Слово «Он» (которое в оригинале можно понимать как «он», «она» или «оно») означает истинную реальность. Суфий вечен, и то, что он использует такие слова, как «опьянение», «виноград» или «сердце», является необходимым, но настолько приблизительным, что выглядит пародией. Вот как Руми использует эти слова:

«Прежде чем в этом мире появился сад, виноградная лоза и виноград, наши души уже были пьяны от вина бессмертия».

На ранней стадии передачи суфию иногда приходится использовать знакомые сравнения, но Руми следует стандартной суфийской формуле очень строго. Если больной хочет научиться ходить самостоятельно, он должен отбросить костыли. Ценность способа изложения Руми для Искателя состоит в том, что он все излагает в гораздо более ясном виде по сравнению с большинством материалов, доступных вне суфийских школ. Если некоторые поверхностные ордена сделали обычаем приучение своих последователей к повторяющимся стимулам, топтанию на одной и той же стадии развития и привычке пользоваться «костылями», то вины Джалал ад-дина Руми в том нет.

Джами

Мулла Наср ад-дин Абд ар-Рахман Джами (дословно: Мастер Света Веры, Раб Милосердного из Джама) родился в Хорасане в 1414 г. и умер в Герате в 1492 году. Сам поэт считает, что он был одухотворен взглядом Великого мастера Мухаммада Парса, прошедшего через его родной город, когда он был еще маленьким мальчиком. Джами был учителем ордена Накшбандийа. Его суфийские идеи иногда ярко выражены, а иногда скрыты в его поэтических (и не только поэтических) произведениях. В их числе романтические стихотворения о Саламане и Абсале, эпическая поэма «Юсуф и Зулейка», которые входят в число величайших произведений персидской литературы. «Обиталище весны» Джами содержит важнейший тайный материал. Джами был великим путешественником, теологом, составителем житий святых, грамматиком и знатоком размеров стихосложения, а также музыкальным теоретиком. Сила его интеллекта была столь велика, что вскоре после завершения обучения под руководством мастера Али из Самарканда великий врач Рум признал его превосходство над собой. Обращаясь к многочисленной аудитории, он сказал: «Со времени основания этого города никто, равный юному Джами по уму и способности использовать его, не пересекал Аму-Дарью, направляясь в Самарканд». Джами выбрал название места своего рождения в качестве псевдонима, потому что сумма числовых эквивалентов букв этого слова равна 54, что соответствует арабскому корню -НД-. Этот корень передает целую группу идей (идол, соперник, бегущий, сложный аромат), каждая из которых представляет одну из суфийских поэтических концепций, имеющих отношение к «состоянию» или «движению» суфия.

Накшбанди

Это один из самых широко распространенных суфийских орденов. Свое название орден Накшбандийа (букв. — Художники) получил по аналогии с названием корпораций или гильдий суфиев классического периода, таких как Строители. Этот орден обладает внутренними и внешними ответвлениями. Многие персидские поэты употребляют слово «накш» («диаграмма», «рисунок», «карта» и т. д.) для того, чтобы указать на связь между суфиями Накшбанди и общим «планом» развития человечества, которому, как считается, способствует суфизм. Руми использовал корень -НКШ- задолго до того, как предполагаемый основатель Ордена Накшбанди (Баха ад-дин Накшбанд) начал свою деятельность в Бухаре. Руми пишет: «Я гравер (НаККАШ), создающий формы, каждое мгновение я создаю нового идола («Диван»). Хайам использовал этот образ даже раньше Руми: «Круговорот этого мира подобен кольцу, мы же, несомненно, являемся печатью (-НКШ-) в гнезде его камня». Члены ордена Накшбанди возводят свою духовную родословную к Мухамма-ду, включая в нее большинство ранних классических учителей. Члены этого ордена считают, что его суфийское влияние лишь частично осуществляется с помощью его внешней формы, как дервишеской школы аскетического направления, а главная его функция состоит в том, чтобы способствовать поддержанию чистоты культуры окружающей социальной среды. До установления республиканского строя орден Накшбандийа обладал большим могуществом в Турции и время от времени оказывал решающее влияние на политику Оттоманского и Могольского дворов. В одном из своих произведений Руми указывает на то, что функции суфийских школ изменяются, и это приводит к изменению их формы и проявлений в различных областях: «Я не из воды, не из огня и не из губительного ветра. Я не из раскрашенной (МУНаККиШ) глины: я посмеялся над всем этим».

Путешественники и виноград

Есть три формы культуры: мирская культура или простое накопление информации, религиозная культура, смысл которой заключается в исполнении определенных установлений, и культура избранных — саморазвитие.

Мастер Худжвири, «Раскрытие скрытого»

В одной из басен Эзопа рассказывается о маленьком кроте, который пришел к своей матери и сказал ей, что он может видеть. Но всем известно, что зрение — это как раз то, чего у кротов обычно не хватает. Мать малыша решила проверить его. Она положила перед ним кусок ладана и спросила, что это такое.

«Камень», — ответил маленький крот. «Ты не только слеп, но к тому же утратил и чувство обоняния», — сказала мать.

Эзоп, которого суфии считают учителем-практиком древней традиции мудрости, обретаемой посредством сознательного развития ума, тела и восприятий, не проявил особой оригинальности, если иметь в виду только поверхностное значение этого рассказа. Недостатки некоторых моралей (в действительности являющихся поверхностными толкованиями) басен Эзопа были замечены многими исследователями.

Если знать кое-что о суфийской традиции и ее способе зашифровки смысла литературных произведений, можно проанализировать эту басню, чтобы понять, что она означает в действительности.

Слово «крот» («хулд» от корня -ХЛД-) пишется по-арабски так же, как и слово «халад», что, в зависимости от контекста, может означать «вечность», «рай», «мысль», «ум» или «душа». Поскольку в арабском письме употребляются только согласные буквы, невозможно сказать, какое слово имелось в виду, если оно не будет окружено определенным контекстом. Если бы это слово было использовано в поэтическом произведении, написанном на одном из семитских языков, которое впоследствии было бы переведено на греческий теми, кто не понимает его двойного значения, игра слов была бы упущена.

Почему были избраны именно камень и ладан? Потому что суфийская традиция гласит, что «Моисей (вождь своего народа) сделал камень таким же благоуханным, как мускус» (Хаким Санайи. «Окруженный стеной сад Истины»).

Моисей олицетворяет собой направляющую мысль, преобразующую неодушевленное и бездейственное в нечто «благоуханное, как мускус», в то, что почти можно было бы назвать его душой.

В этой истории говорится о том, что «мать» мысли (ее источник, основа, существенная характеристика) показывает «ладан» (трудный для восприятия опыт) мысли или же уму. Так как человек (крот) сосредоточивается на «зрении» (пытаясь развивать свои способности не в том порядке), он теряет возможность пользоваться и присущими ему способностями.

Суфии считают, что, вместо того чтобы определенным образом сосредоточиться на своем внутреннем мире и добиваться успехов в развитии, человек направляет свой поиск вовне и устремляется вслед за иллюзиями (неправильно развитыми метафизическими системами), фактически приносящими ему вред.

Каковы же внутренние потенциальные возможности крота? Мы можем ознакомиться со всей группой арабских слов, имеющих отношение к корню -ХЛД-, о котором мы сейчас говорим:

Халад (ХаЛаД) = неизменный, продолжительный;

Халлад (ХаЛЛаД) = увековечивать что-либо;

Ахлад (АХЛаД) = наклоняться вперед, быть полностью преданным (другу);

Хулд (ХуЛД) = вечность, рай, продолжительность;

Хулд (ХуЛД) = крот, полевая мышь, жаворонок;

Халад (ХаЛаД) = мысль, ум, душа.

Ал-Хавалид = (АЛ ХАВАЛиД) = горы, скалы, подпорки.

Суфии считают, что эта группа слов, сконцентрированная вокруг основного корня, содержит в себе важные для развития человека понятия. Эти слова почти можно назвать картой суфизма. Благодаря совпадению слово «крот» можно выбрать в качестве символа разума или мысли. Ум заключает в себе вечность, продолжительность, опору. Суфизм обеспечивает постоянство сознания человека через его источник в уме. Преданность в сочетании с другими качествами является весьма существенной для выполнения этой задачи.

Таким образом, смысл этой басни Эзопа заключается не только в том, что «шарлатана разоблачить нетрудно», как склонны думать комментаторы. Нет нужды отрицать, что такую функцию она могла выполнять веками, но использование в басне ладана и крота, а также суфийская традиция, говорящая о том, что такие слова могут иметь скрытый смысл, помогает нам понять ее до конца. Рассматривая с этой точки зрения большое количество литературного и философского материала, мы неизбежно вспомним слова Руми, который, подобно Эзопу, был великим баснописцем Малой Азии. Он говорит, что сам канал может и не пить, но он выполняет функцию передачи воды жаждущим. Те, кому будет интересна подобная интерпретация символа крота, смогут хорошо почувствовать, что веселая, сохранившая свою силу мудрость Эзопа послужила предостаточным средством для того питательного вещества, которое мы находим в ней сейчас.

Руми, живший примерно две тысячи лет спустя после Эзопа, сказал: «Рассказ, вымышленный он или нет, бросает свет на истину».

Нет необходимости заниматься самим арабским языком, подлинным источником семитской версии, откуда и происходит эта басня Эзопа. Он полезен нам как инструмент, ибо, как показали филологи, этот язык сохраняет в тесной связи слова, сгруппированные согласно первоначальным образцам, значения которых претерпели значительные изменения в других семитских языках.

И на Западе, и на Востоке можно найти множество примеров подобной кристаллизации учения в литературе, ритуалах и народных верованиях. Многие такие явления считаются несерьезными, например шутки, приписываемые Наср ад-дину, Джо Миллеру и другим, которые пользуются популярностью из-за своей поверхностной ценности. Большинство стихов Омара Хайама, предназначенных для того, чтобы заставить читателя мыслить яснее при помощи низведения жизни до уровня абсурда, было подвергнуто поверхностному анализу, в результате чего их автора объявили пессимистом. Труды Платона, смысл которых, с суфийской точки зрения, заключался в том, чтобы показать ограниченность формальной логики и легюсть заключения неправильных выводов, считались не более чем несовершенными. В некоторых случаях, как это произошло с Эзопом, канал все еще пропускает воду, хотя его и не считают каналом. В других случаях люди придерживаются бессмысленных верований и ритуалов, снабженных различными логическими обоснованиями, до тех пор, пока они не утратят уже всякую реальную динамичность и не будут представлять собой только антикварную ценность. Великий суфийский поэт Джами сказал о них: «Сухое облако, лишенное воды, не может иметь никакой способности приносить дождь». Тем не менее такие культы часто все еще серьезно изучаются, хотя они являются всего лишь подделками под тщательно продуманную символику, основанную на поэтических аналогиях. Одни считают, что эти культы содержат в себе какие-то метафизические или магические истины, другие думают, что они сами по себе представляют историческую ценность.

В тех случаях, когда какой-либо культ или группа людей придерживаются линии, разработанной первоначально на основе определенной группы слов, невозможно будет понять их или даже проследить их историю, если не знать, что именно это первоначально имело место. Из-за своей математической структуры, а также потому, что он был избран в качестве основы для передачи особого знания Востоку и Западу в средние века, арабский язык является средним звеном в подобных исследованиях.

Вместе с тем, благодаря почти что алгебраическому методу образования слов из трехбуквенных корней, арабский язык отличается очень большой простотой, совершенно неожиданной для тех, кто с ним не знаком. Во многих случаях мы сталкиваемся только со словами (группами согласных), а не с грамматикой или синтаксисом и даже не с арабскими буквами, т. к. для наших целей их можновполне удовлетворительно передать средствами латинского алфавита. Мы заменяем одну букву другой. В большинстве случаев мы видоизменяем ее, чтобы показать, какой была первоначальная буква. В сущности, это настоящее искусство, к которому часто прибегали в тех странах Востока, где был распространен арабский алфавит и куда проникло суфийское знание, причем этим способом пользовались и те люди, которые не обладали глубокими познаниями самого арабского языка. Затем обнаружилось, что арабский язык могли использовать в качестве кода определенные люди на Востоке и на латинском Западе в средние века.

Взаимоотношения родителей и ребенка (крота и его матери) использованы суфиями для указания на подготовку, направленную на обретение совершенного «зрения», а также на высшую форму взаимосвязи между суфием и конечным «видением» объективной истины. Религиозное воплощение или символическое описание такой взаимосвязи суфии считают всего лишь грубым и второстепенным методом изображения случившегося отдельному человеку или группе, религиозным опытом, указывающим им путь к самосознанию.

«Совершенный суфий велик, возвышен; он чист. С помощью любви, работы и гармонии он достиг высшей степени мастерства. Для него не существует тайн, вся его сущность проникнута волшебным блеском. Он Руководитель и Странник, идущий Путем беспредельной красоты, любви, знаний, могущества, завершенности; он Страж Древней Мудрости, он Прокладывающий дорогу к высшим тайнам, он возлюбленный друг, само бытие которого опьяняет нас, придавая новый смысл духу человеколюбия».

Эти слова были сказаны о суфиях одним из современных писателей, который не относился к их числу, хотя и жил среди последователей Пути Любви.

Неразвитому человеку кажется, что суфий непостоянен, но для тех, кто обладает внутренним восприятием, он остается тем же, ибо сущность его осталась неизменной. Один из ученых Кашмира, веками бывшего одним из центров суфийского учения, еще в XVII в. проделал работу, которую сегодня можно было бы назвать обзором наиболее общих особенностей, присущих суфийским мистикам. Речь идет о Сирадж ад-дине, который объездил не только все соседние страны, но побывал даже на Яве, в Китае и в Сахаре, встречаясь с суфиями и записывая их устное наследие.

Сирадж ад-дин пишет: «Суфий — это совершенный человек. Когда он говорит: "Среди роз будь розой, среди шипов будь шипом", — речь идет не обязательно о поведении в обществе. Суфии — это поэты и влюбленные. В зависимости от того, в каких условиях развивается их учение, они могут быть солдатами, должностными лицами или врачами. Глазам стороннего наблюдателя они могут показаться магами, мистиками или же людьми, занимающимися совершенно бессмысленными вещами. Если вы считаете их святыми, святость их будет полезной для вас, если же вы работаете с ними как их товарищ, вы сможете получить пользу от общения с ними. Мир они считают отдельным инструментом, шлифующим человечество, сами же они в процессе непрерывного творения выполняют функции шлифовальщиков других совершенных людей. Некоторые из них разговаривают, другие молчат, третьи, как кажется, беспрерывно путешествуют, четвертые остаются на одном месте, занимаясь обучением. Для того чтобы понять их, необходимо использовать интуитивный разум, который в обычном состоянии подавляется разумом логическим. Избегайте суфиев и пользуйтесь только ограниченными, понятными и самоочевидными их услугами до тех пор, пока не научитесь понимать нелогичность и всю глубину скрытого в ней».

Отдельного суфия, так же как и всех суфиев, вместе взятых, невозможно описать отдельной группой слов или понятий. Возможно, это удастся сделать, если использовать для этой цели картинку, которая может двигаться и создавать впечатление различных измерений. В известном произведении, принадлежащем перу одного из величайших мистических учителей Руми, так говорится о суфии:

«Без вина пьян, без еды сыт; обезумевший, забывший о еде и сне; король, одевший простую одежду; клад в развалинах; не из воздуха и не из земли, не из огня и не из воды; безбрежное море. Он обладает сотней лун и солнц. Мудрость его взята не из книг, истина сделала его мудрым».

Можно ли его назвать религиозным человеком? Нет, он гораздо выше! «Он выше веры и неверия — что для него заслуги и грехи? Он скрыт — ищите его!»

Эти известные слова, взятые из «Дивана Шамса Табризи», написанного в XIII в., говорят нам о том, что суфий скрыт и скрыт более глубоко, чем последователи любой другой тайной школы. Тем не менее тысячи отдельных суфиев пользовались широкой известностью на всем Востоке. Суфийские общины можно встретить в арабских странах, в Турции, Иране, Афганистане, Индии, Малайе.

Чем настойчивее пытались западные ученые проникнуть в тайны суфиев, тем более сложной представлялась им эта задача. Их труды включают в себя исследования по мистицизму, востоковедению вообще и арабистике в частности, истории, философии и литературе. Однако суфийская мудрость гласит: «Тайна охраняет себя, обнаружить ее можно только в духе и практике Работы».

Возможно, поэтому один известный профессор археологии считается крупнейшим на Западе авторитетом в области суфизма. Заслужить этот авторитет ему помогло не профессорское звание, а то, что он сам является суфием.

Представления обычных людей Востока о суфиях часто совпадают с западными представлениями о них как о восточных мистиках. Их считают обладателями сверхъестественных способностей, наследниками тайн, дошедших до них из глубины веков и символизирующих собой мудрость и неподвластность времени. Суфий может читать мысли, мгновенно переноситься из одного места в другое, он постоянно поддерживает связь с потусторонним миром.

Суфиям приписывают обладание тайным могуществом, и нередко можно встретить людей, которые расскажут вам, например, как суфии излечили их с помощью одного только взгляда или какого-нибудь другого необъяснимого способа. Их считают непревзойденными мастерами в определенных сферах деятельности, и в доказательство тому называют имена многих людей. Они ошибаются гораздо реже, чем другие, и ко всему имеют особый подход. Дальнейшие события доказывают правильность их действий, что приписывают способности предвидению. Сами суфии верят, что они принимают участие в высших формах эволюции человечества.

Несмотря на то, что народные верования, связанные с почитанием святых, являются очень распространенными, им далеко до популярности легенд и традиций, имеющих отношение к суфийским мастерам, которых почитали последователи всех религий. Суфийские старцы могли ходить по воде, рассказывать о событиях, происходивших в далеких странах, жить истинно реальной жизнью и многое, многое другое. Когда мастер начинал говорить, его слушатели впадали в состояние мистического экстаза и приобретали особые магические силы. Где бы ни появлялись суфии, мистики других школ, часто уже достигшие высокого положения, становились их учениками.

В материальном мире столь сильное влияние суфиев обусловлено работой и творчеством, которые воспринимаются людьми в большинстве случаев благодаря достижениям отдельных суфиев. Широко распространено мнение, что философские и научные открытия, сделанные суфиями, стали возможными благодаря их особым способностям. Ограниченные теософы или интеллектуалы чувствуют себя несколько неловко, когда, несмотря на то, что они отрицают возможность достижения особых состояний сознания выдающимися суфиями, им приходится признавать, что в одних странах суфии являются национальными героями, а другие именно им обязаны развитием своей национальной литературы Предполагается, что от 20 до 40 млн. человек являются членами суфийских школ или их филиалов, причем число суфиев постоянно возрастает.

Суфием может оказаться ваш сосед, человек, живущий напротив вас, или ваша служанка; суфии могут быть богачами или бедняками, иногда они становятся затворниками.

Сторонний наблюдатель не может осуществить полноценное исследование суфизма, ибо оно предполагает непосредственное участие, подготовку и опыт. Суфии написали громадное количество книг применительно к различным обстоятельствам, поэтому подчас они кажутся противоречащими друг другу и не могут быть понятыми непосвященными также еще и потому, что обладают и скрытым смыслом. Чаще всего посторонние изучают их весьма поверхностно.

Одна трудность в попытках подхода к суфизму с помощью суфийских произведений, написанных на Востоке, была замечена многими учеными, предпринимавшими такие попытки, в том числе и проф. Николсоном, который долго работал, чтобы понять и сделать доступной Западу суфийскую мысль. Публикуя отрывки из некоторых суфийских произведений, он признает, что «очень большое количество этих произведений являются совершенно особыми и уникальными, поэтому подлинный смысл их открывается лишь тем, кто обладает ключом к шифру, в то время как непосвященные понимают все либо буквально, либо вообще ничего не понимают».

Предлагаемая читателю книга написана в суфийском духе, поэтому она должна следовать не обычным, а суфийским образцам. Материалы, использованные в этой книге, являются особыми, к ним нельзя подходить с обычными мерками. Это называется методом «рассеяния», ибо влияние считается эффективным именно благодаря многообразию своих проявлений.

В обычной жизни некоторые формы понимания становятся доступными благодаря опыту. Человеческий ум является тем, что он из себя представляет, отчасти вследствие влияний, которым он подвергается, а также своей способности использовать эти влияния. Взаимодействие между влиянием и умом определяет собой качество личности. Суфии сознательно подходят к этому нормальному физическому и ментальному процессу. Это приводит к более эффективным результатам; «мудрость» становится постоянной и не зависит больше от времени, эпохи и случая. Для того, чтобы проиллюстрировать этот процесс, суфии приводят в пример дикаря, поедающего все, что попало, и человека, умеющего различать, который ест лишь то, что является вкусным и может принести ему пользу.

По всем вышеупомянутым причинам было бы бессмысленным пытаться излагать суть суфийского мышления и деятельности в обусловленной или упрощенной форме. Абсурдность таких попыток суфии сравнивают с «поцелуями через посредника». Суфизм может быть естественным (спонтанным), но он является также частью высшей формы эволюции человечества, причем сознательной формы. В тех обществах, где суфизм не проявлял себя именно в такой сознательной форме, не существует способов адекватной его передачи. С другой стороны, почва для такой передачи (частично литературной, частично описательной, частично наглядной и т.д.) уже подготовлена в других местах.

Люди с метафизическим складом ума, и в особенности те, кто считает себя мистиками или же способными к «внутреннему восприятию», не имеют никаких преимуществ перед остальными, когда дело касается восприятия суфизма. Их субъективность, особенно если она связана с представлениями о собственной уникальности, «позаимствованными» у других, может на самом деле оказаться проявлением серьезной неспособности.

Упрощенного суфизма не существует, более того, он ускользает от тех неустойчивых людей, которые могут быть уверены в том, что им удастся понять его, постичь что-нибудь «духовное» с помощью того, что на поверку оказывается грубой и неэффективной способностью к восприятию. Несмотря на всю крикливость таких людей (а они часто оказываются именно такими), едва ли они вообще существуют для суфиев.

Едва ли смогут получить какую-нибудь пользу от суфизма те, кто говорит: «Все это невозможно описать, но я чувствую, что вы имеете в виду», т. к. суфии работают и прилагают усилия к тому, чтобы пробудить определенную область сознания, полагаясь при этом не на удачу, а на особые методы. Суфизм не имеет ничего общего с воздушными замками, взаимными восторгами или безжизненными обобщениями. Когда исчезает «острота», исчезает суфийский элемент ситуации, и наоборот. Суфизм предназначен не для особой части общества, ибо такой части попросту не существует, но для определенной способности, скрытой в людях. Суфизм не существует там, где люди не активизируют в себе эту способность. Он содержит в себе и «суровую» и «мягкую» реальность, разлад и гармонию, яркий свет пробуждения и мягкую темноту стремления ко сну.

Этот центральный момент хорошо выражен в суфийской поэзии, которая очень часто является технически совершенной, иногда кажется просто человеческой, а иногда — исполненной разительных противоречий. Поколения обусловленных просодистов проводили целые жизни, анализируя это уникальное явление с помощью различных методов и пользуясь при этом терминами поэтического «разнообразия качеств». Один суфийский поэт так прокомментировал эти попытки:

«О кот, привыкший к скисшим сливкам; знаток всех оттенков горечи! Ты относишься к тем, кто пришел к единому мнению насчет йогурта. Ты в равной степени ненавидишь сыр, масло и парное молоко. Ты говоришь, что не торгуешь сыром? Но, поистине, тот, кто торгует им, ближе к тебе, чем твоя яремная вена».

Он сказал еще и другие слова, которые удивительно точно описывают современную тенденцию постоянно подгонять произведения под какие-нибудь образцы:

«Если мы попытались написать совершенную картину или соткать отличный ковер, соберемся ли мы потом, чтобы всю ночь обсуждать, где каждый из нас был несовершенен? Это было бы прекрасно. Это задача для совершенного человека или для ребенка, который уронил кусок пирога в грязь и ищет единственно возможное средство, чтобы очистить его».

Тот, кто пробовал твердые, но не слишком острые асептические сыры современной промышленной выделки, наверное согласится с мнением поэта относительно еды, но не более того.

Хилали, которого обвиняли в том, что он «использует меч для того, чтобы разрубать нитки», сказал: «А может быть, мне лучше попробовать утопить верблюда в меду?»

Некоторые люди подражают суфиям, стремясь извлечь выгоды из их авторитета. Некоторыми из них написаны книги, которые только увеличили замешательство непосвященных.

Существует возможность воспринять дух суфизма и через литературные произведения, если не забывать при этом, что его необходимо практиковать постоянно и не из эгоистических побуждений. Это зависит не только и не столько от влияния художественных форм, сколько от влияния жизни на жизнь.

В соответствии с одним из определений, суфизм есть жизнь человека. Оккультные и метафизические силы проявляют себя чаще всего случайно, хотя и могут играть определенную роль в этом процессе, если они уже не сыграли ее в деле самоутверждения или удовлетворения человека. Уже не требует доказательств тот факт, что попытки стать суфием из желания добиться личного могущества, как его обычно понимают, не имеют успеха.

Ценными являются только поиски истины, подкрепленные желанием обретения мудрости. Единственным методом является слияние, а не изучение.

Наблюдая за суфиями с помощью того, что фактически является частью суфийской техники, нам придется обратить внимание на вещи, которые сначала могут быть весьма важными, но впоследствии утрачивают свое значение. Дать наглядно представление об этой технике не трудно. Ребенок учится читать, овладевая азбукой. Когда он уже умеет читать слова, он сохраняет знание отдельных букв. но слова читает целиком. Если бы ему по-прежнему пришлось концентрировать свое внимание на отдельных буквах, то, что сначала было полезным, превратилось бы в серьезное препятствие. Знание букв и слов дает надежду на более устойчивую перспективу. В этом и заключается суть суфийского метода.

Сам этот процесс легче, чем его описание, хотя бы потому, что сделать вещь зачастую легче, чем описать ее.

Я попытаюсь создать некоторое представление о суфиях, находящихся в своем круге (халке), который является основной единицей и сердцем активного суфизма. Группа искателей, испытывающая влечение к обучающему мастеру, посещает собрания, проводимые им по четвергам. Первая часть встречи подчинена регламенту в меньшей степени, она отводится приему искателей и вопросам.

Пользуясь такой возможностью, один из новичков спросил у нашего учителя, которого зовут Ага, существует ли общее для всех людей стремление к мистическим переживания.

Ага сказал: «На этот вопрос можно ответить одним словом. Оно заключает в себе описание того, что мы делаем, и суммирует наш образ мышления. Это слово поможет вам постичь самый смысл нашего существования, а также причину того, почему люди постоянно противоречат друг другу. Это слово — Ангу-ризюмэйнабстафил». Затем Ага пояснил свои слова с помощью традиционной суфийской притчи.

«На деревенской улице собралось четверо — перс, турок, араб и грек. Они вместе путешествовали, стремясь достичь некоего отдаленного места, но в настоящий момент у них разгорелся спор о том, как потратить ту единственную монету, которая у них осталась.

"Я хочу купить ангур", — сказал перс.

"Я хочу изюм", — сказал турок.

"А я хочу эйнаб", — сказал араб.

"Нет! — заявил грек.— Мы купим стафил".

Мимо проходил путешественник, знавший много языков. Он сказал: "Дайте эту монету мне, и я постараюсь удовлетворить желание каждого из вас". Сначала они не хотели верить ему, но в конце концов отдали монету. Человек отправился в лавку и купил 4 маленьких кисти винограда.

"Вот мой ангур", — сказал перс

"Это как раз то, что я называю изюмом", — сказал турок.

"Вы принесли мне эйнаб", — сказал араб.

"Нет! — воскликнул грек.— На моем языке это называется стафил".

Они разделили виноград между собой, и каждый понял, что разногласия возникли только потому, что они не понимали друг друга».

Ага продолжал: «"Путешественники" — это обычные люди. Рассудивший их — суфий. Люди чувствуют, что они чего-то хотят, ибо существует внутренняя потребность, присущая каждому из них. Они могут по-разному называть ее, но это одна и та же вещь. Те, кто считает ее религией, пользуются не только разными названиями, но и по-разному представляют себе, чем она может быть. Те, кто считает это честолюбием, пытаются определить его границы. И только когда появляется человек, знающий, что именно имеют они в виду, они могут прекратить споры и начать есть виноград».

Далее Ага сказал, что группа путешественников, которую он описал, является более продвинутой, чем основная масса, в том смысле, что они, по крайней мере, имеют какие-то позитивные идеи относительно своей цели, хотя и не могут выразить их. Люди гораздо чаще находятся на более ранней стадии развития, чем они это предполагают. Человек хочет чего-то, но не знает, чего именно, хотя и может думать, что знает об этом. Суфийский образ мышления в какой-то мере используется средствами массовой информации, когда все усилия направлены на то, чтобы заставить людей верить в то, что они хотят определенных вещей или нуждаются в них, что они должны верить определенным вещам и в результате всего этого делать определенные вещи, угодные тем, кто ими управляет.

Суфий говорит о вине, получаемом из винограда, и его тайных возможностях как о своем способе достижения «опьянения». Виноград рассматривается как начальная форма существования вина. Таким образом, под виноградом подразумевается обычная религия, в то время как вино есть реальная сущность этого растения. Четверых путешественников следует считать представителями четырех религий. Суфий показывает им, что основа их религий фактически едина. Однако он не предлагает им вина, сути, являющейся тайным учением, которого необходимо достичь и использовать в мистицизме, представляющем собой более высокую стадию, чем обычная организованная религия. Это следующая стадия. Роль суфия, служащего человечеству, проявляется в том, что, хотя он и действует на более высоком уровне, он по мере сил помогает последователям формальной религии, демонстрируя им принципиальную идентичность всех религий. Он, конечно, мог бы поговорить и о достоинствах вина, но путешественники хотели винограда и получили его. Суфий считает, что говорить о более важном учении можно будет только тогда, когда утихнут споры вокруг незначительных вопросов. Между тем первый вводный урок был дан.

В людях, которые не начали изменяться, общее для всех стремление к мистицизму никогда не станет ясным настолько, чтобы осознать, что это такое.

В своей версии этой притчи Руми имеет в виду суфийскую систему подготовки, когда говорит о том, что виноградные кисти, сжатые под одним прессом, могут дать только один сок — вино суфизма.

Суфии часто начинают с вещей, не имеющих отношения к религии*. Они говорят, что ответ следует искать в разуме самих людей. Разум надо сделать свободным, чтобы с помощью самопознания интуитивное знание привело человека к завершенности. Иной путь, путь подготовки, подавляет и сдерживает интуицию. Несуфийские системы превращают человека в обусловленное животное, одновременно внушая ему, что он свободен в выборе образа действий и мышления.

* Состояния в суфийской литературе соответствуют трансмутации семи «душ», которые обозначаются техническим термином «Нафс».

Суфий — это человек, который верит, что с помощью поочередного отделения от жизни и ассимиляции с ней он становится свободным. Он является мистиком, т. к. верит, что может добиться гармонии с целями всего творения. Его можно назвать и практичным человеком, потому что он верит, что этот процесс происходит в рамках обычного общества. Он должен служить человечеству, т. к. он является частью его. Великий ал-Тургаи, современник Омара Хайама, в 1111 г. сделал такое предупреждение: «О человек, искусство это заключает в себе много сведений, помогающих раскрывать тайны; слушай же, ибо в молчании спасение от ошибок. Они предназначили тебя для определенной цели, но ты не смог понять этого. Береги себя, чтобы в один прекрасный день не осознать всю бессмысленность того, что ты делал». Эти слова были переведены Эдвардом Пококом в 1661 г.

Для того, чтобы преуспеть в этом, он должен использовать методы, разработанные ранними суфийскими мастерами. Эти методы позволяют избежать влияния целого комплекса факторов, связанных с воспитанием, которые делают большинство людей пленниками их окружения и воздействия их же собственных переживаний. Суфийские упражнения разрабатывались с учетом взаимодействия двух вещей — интуиции и меняющихся аспектов человеческой жизни. Интуиция подскажет человеку, какими именно методами ему пользоваться в различных обществах и в разное время. Это нельзя назвать непоследовательностью, ибо подлинная интуиция всегда последовательна.

Суфийскую жизнь можно прожить в любое время и в любом месте. Она не требует ухода от мира, участия в каких-либо организованных движениях или соблюдения религиозных догматов. Жизнь суфия созвучна жизни всего человечества, поэтому суфизм нельзя назвать чисто восточной системой. Суфизм оказал глубокое влияние не только на восточную, но и на самую основу западной цивилизации, в условиях которой живут многие из нас и которая является смесью христианского, иудейского, мусульманского и ближневосточного или же средиземноморского наследия, что в совокупности мы называем «западным».

Суфии считают, что люди способны к бесконечному совершенствованию. Совершенство приходит к тем, кто достигает гармонии со всем существующим. Физическая и духовная формы жизни соприкасаются, но только в том случае, если между ними устанавливается полное равновесие. Системы, призывающие к уходу от мира, считаются несбалансированными.

Физические упражнения связаны с теоретическими построениями. В суфийской психологии, например, существует важная взаимосвязь между учением о «Семи состояниях человека» и единением личности, а также между движением, опытом и последовательными достижениями высокоразвитой личности.

Где и когда зародился суфийский образ мышления? Большинство суфиев считает, что этот вопрос едва ли имеет реальный смысл. «Место» суфизма внутри человечества. «Место» коврика вашей гостиной на полу вашего дома, а не в Монголии, где он, возможно, был соткан.

«Суфийская практика слишком тонка для того, чтобы иметь формальное начало», — говорится в книге «Асрар аль-Кадим ва-аль-Кадим» («Тайны прошлого и будущего»). Поскольку ясно, что история не так важна, как настоящее и будущее, многое можно было узнать, попытавшись проследить распространение современного суфизма, ибо он начал распространяться с завоеванных арабами территорий около 1400 лет назад. Приводя в пример этот период развития, суфии показывают, как и почему идея самосовершенствования может быть принята любым обществом, независимо от его номинального и социального устройства.

Последователи суфизма считают его внутренним, «тайным» учением, скрытым в любой религии, а поскольку основа его уже заложена в уме каждого человека, то суфийское развитие неизбежно должно найти свое выражение в любых условиях. Исторический период развития этого учения начинается с распространения ислама из пустынных районов в уже сложившиеся социальные образования Ближнего Востока.

До середины VII в. распространение ислама даже в пределах Аравии было сомнительным, но ему было суждено вскоре подчинить себе целые империи Ближнего Востока, каждая из которых обладала складывавшимися веками традициями в области политики, военного искусства и религии. Мусульманские армии, первоначально состоявшие главным образом из бедуинов и только в дальнейшем пополнившиеся новобранцами другого происхождения, наступали на север, восток и запад. Халифы стали хозяевами земель древних евреев, византийцев, персов, а также греков и буддистов; на западе завоеватели достигли юга Франции, а на востоке — долины Инда. Эти политические, военные и религиозные завоевания были основой современных мусульманских стран и обществ, территория которых простирается от Индонезии на Тихом океане до Марокко на Атлантическом.

Именно благодаря этому суфийские мистики стали известны Западу. Усилиями этих людей учение существует в современном виде, объединяя людей интуитивного знания от Дальнего Востока до самых далеких уголков Запада.

Первые халифы владели миллионами квадратных миль земли, неисчислимыми богатствами и могли оказывать политическое давление на весь средневековый мир. В их руках оказались центры, занимавшиеся изучением наследия древних, и частично традиционные мистические школы. В Африке к этим школам относились общества Египта, включая и Александрию; западнее был Карфаген, где святой Августин изучал и проповедовал эзотерические дохристианские учения. Здесь же можно отметить Палестину и Сирию, колыбель тайных традиций; Центральную Азию, где наиболее прочно закрепились буддисты; северо-западную Индию с древними традициями мистицизма и эмпирической религии — и все это находилось в пределах мусульманской империи.

В эти центры предпринимали путешествия арабские мистики, издавна именовавшиеся «Близкими» (мукаррибун), которые верили в фактическое единство внутренних учений всех религий. Подобно Иоанну Крестителю, они носили одежды из верблюжьей шерсти и могли быть известны как суфии (Люди Шерсти), хотя и не только по этой причине. В результате контактов с ханифами все эти древние центры стали оплотами суфийского учения. Была установлена связь между учениями и практикой христиан, зороастрийцев, иудеев, индуистов, буддистов и т. д. Этот процесс, слияние сущностей, никогда не воспринимался несуфиями как реальность, потому что такие наблюдатели считают невозможным даже осознание того факта, что суфий видит суфийское учение и вступает с ним в контакт в условиях любой культуры, подобно пчеле, которая собирает мед из разных цветов, но сама в цветок не превращается. Не получило широкого распространения даже использование суфиями терминологии «слияния», применявшейся для указания на эту функцию.

Суфийский мистицизм в значительной степени отличается от других культов, называющих себя мистическими. Внешняя религия является для суфиев всего лишь оболочкой, хотя и подлинной, выполняющей определенную функцию. Когда его сознание преодолевает эти социальные рамки, суфий начинает понимать истинное значение религии. Образ мышления мистиков других школ полностью отличается от суфийского. Они могут выходить за рамки внешних религиозных обрядов, но они не делают главный упор на то обстоятельство, что внешняя религия есть только прелюдия к приобретению особого опыта. Большинство из тех, кто впадает в экстатические состояния, остается приверженным восторженной символике той или иной концепции, развившейся из их религии. Суфий использует религию и психологию для того, чтобы стать выше всего этого. Достигнув цели, он «возвращается в мир», чтобы вести по Пути других.