Сука-любовь

ДЖО

Джо вытянулся на широкой кровати и тронул ее за плечо, фактически накрыл ладонью всю лопатку одним из тех жестов, которые легко меняют свое значение в зависимости от ситуации.

В учебнике по семейной жизни предлагается тысяча способов, как выразить свое желание заняться сексом. Это совсем не похоже на секс до свадьбы или, по крайней мере, когда отношения находятся на ранней стадии развития. Для некоторых факт женитьбы становится лицензией на гарантированный секс, поэтому процедура приглашения к занятиям сексом становится урезанной и абсолютно прозрачной — то, что было когда-то целой системой кодовых слов, намеков, выражаемых иносказательно или языком тела, сводится к банальному «Пойдем в постель?» или даже «Потрахаемся?». Для многих после женитьбы процесс приглашения к сексу становится более мучительным, более запутанным, чем у нервничающих новичков. Замечено, что, когда секса не хватает, человек начинает заниматься самокопанием: на счету каждый оргазм — и сам по себе, и как еще одна страница, вписанная в историю отношений, — и тогда секс лишается свободы и легкости: спонтанность нельзя подготовить.

Джо задержал немного ладонь на плече — нежно и — как мужчинам всегда кажется — покровительственно, в ожидании момента, когда ее можно будет снять. Этот момент тем не менее не наступал, и Джо счел это признаком удачи: он начал двигать ладонь взад и вперед, но так, чтобы оставить путь к отступлению — у него, мол, и мыслей не было о сексе. Эмма не пошевелилась и не схватила его руку, но, как только муж с опаской направил руку в сторону ее груди, она сказала:

— Не сегодня, дорогой. У меня болит голова.

Это выражение они использовали в лучшие дни — шутливая фраза, памятник их ненасытному сексу: она звучала в тех редких случаях, когда они полностью выбивались из сил либо когда их тела протестовали против, к примеру, десятой попытки за два дня. Они были одной из тех пар, что вырабатывают свой язык и полностью в него погружаются: лексикон любимых имен и детские словечки для предметов их личной вселенной; остатки этого языка еще сохранились в их отношениях и напоминали уцелевшие дома в городе, подвергшемся бомбардировке.

— Это не смешно, — сказал Джо с обидой. Он отвернулся. Эмма слушала его дыхание, каждый вдох и выдох, исполненные обвинений, невысказанных упреков. Она слышала, как он потянулся за стаканом воды, который всегда стоял возле его кровати (три четверти обычной воды, одна четверть — газированной: Джо любил традиции), чтобы отпить из него перед тем, как улечься, свернувшись в позу ощетинившегося эмбриона. Она хотела протянуть руку и сочувствующе погладить его по спине, словно извиняясь, но тут же одернула себя, сердясь, что ее заставили почувствовать себя виноватой. К тому же это была правда: у нее в самом деле болела голова.

ТОНИ

Тони не могла понять, что сегодня нашло на Джексона. Обычно она с нетерпением ждала вторников на Уинсли-роуд. Дом, хотя и, на ее взгляд, обставленный с излишней затейливостью, был очень хорошим — он так отличался от остальных домов в Кэмбервилле и Брикстоне, где ей приходилось работать большую часть недели. К тому же она была уверена, что с Молли, малышкой Уэнделлсов, плохо обращаются, так как за прошедшие три месяца из солнечного открытого трехгодовалого ребенка, беспечно напевающего незамысловатые песенки, она превратилась в угрюмый комок нервов «отстаньте-от-меня». Тони не знала, что делать, — обращение в службы социальной защиты, если бы ее догадка не подтвердилась, лишило бы ее этой работы и, возможно, работы в других местах, после того как по району поползли бы слухи. Из-за всего этого ей так иногда хотелось вернуться домой, в Мамблс, откуда она приехала в Лондон пять лет назад.

Но вторники не были похожи на остальные дни. Чудесный дом, чудесные родители, чудесная еда в холодильнике (Тони старалась не слишком налегать — она не хотела одалживаться, и, кроме того, февраль был уже на исходе, а она все еще не избавилась от живота, что планировала сделать на Рождество) и, наконец, чудесный, очень милый ребенок. Когда Тони впервые увидела Джексона, она подумала: «Вот какого ребенка хотела бы я иметь», — он выглядел таким хорошеньким и таким умненьким. О таком подопечном, как Джексон, можно было только мечтать: спокойный, все больше спит, а когда проснется, с удовольствием дает себя покормить и еще, как было до сегодняшнего дня, практически никогда не плачет.

— Джексон, Джексон, — повторяла она в сотый раз, гладя его по спине и шагая с ним на руках взад-вперед по гостиной, словно зверь в слишком маленькой для него клетке. Тони отняла ребенка от груди, держа на вытянутых руках и чувствуя не первый раз за день смесь угрызений совести и сочувствия к Луизе Вудворд. От крика личико Джексона побагровело и родимое пятно на подбородке стало почти незаметным. — Ты сухой, накормленный — что случилось?

Тони прошла в угол спальни и положила Джексона в кроватку. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной, все, что ей оставалось сейчас делать, это постоянно брать ребенка на руки и снова класть его обратно. Тони взглянула на свои «Бэй-би-Джи», часы, подаренные ей Вэлом. Вообще-то, Тони они не нравились — со всеми своими кнопочками, функциями они больше подошли бы мужчине, — но Вэл обиделся бы на нее, если бы она не стала их носить.

Миссис Серена — Эмма настаивала, чтобы Тони называла ее именно так — задерживалась уже на полтора часа. «Если она не появится в течение получаса, придется звонить Бэлу и отменять встречу в клубе. Как же он называется? Зион», — вспомнила Тони.

Жалость к себе в душе Тони сменилась злостью: уже четвертый раз за последние два месяца миссис Серена опаздывала.

— Какого черта, где ее носит? — громко вслух сказала Тони и тут же покраснела, поскольку у нее не было привычки ругаться в присутствии детей, которых она нянчила.

В гостиной Тони села на софу из «Чейза» и взяла трубку телефона. Это был старинный черный аппарат, купленный на рынке в Гринвиче и переоборудованный для работы на современных линиях. Тони только начала набирать номер, как хлопнула дверь; секунду спустя — холл в доме Эммы и Джо был небольшим — Эмма вошла в гостиную.

Ее волосы и одежда были мокрыми, глаза блестели.

— Что ты делаешь? — закричала Эмма.

— Я… я звоню…

Эмма буквально подскочила к Тони и вырвала трубку у нее из рук.

— Я всего лишь немного задержалась! — кричала Эмма. — Боже! На минуту задержалась, а ты уже за телефон ухватилась — поскорей все Джо сообщить!

— Я не…

— Ты его побеспокоишь и настроишь против меня! Он делом занят! Он работает допоздна, потому что он просто завален работой, и меньше всего ему сейчас нужны интригующие звонки от няни…

— Миссис Серена, — дрожащим голосом сказала Тони, пытаясь придать голосу твердость, — я не собиралась звонить вашему мужу.

Эмма заморгала.

— Я звонила Вэлу, своему парню, — только и смогла выговорить Тони, перед тем как разрыдаться.

— О боже, Тони! Прости меня, — сказала Эмма, присаживаясь рядом с ней на софу и обнимая ее вздрагивающие плечи.

— И вы совсем не «на минуту задержались»! — Тони уже не сдерживала обиды. — Вы почти на два часа опоздали!

— Да, я знаю, — сказала Эмма тем спокойным тоном, каким говорят грубияны после того, как их поставят на место.

— Где вы были?

— Я… я не знаю.

Брови Тони удивленно поползли вверх.

— Простите?..

— Я не знаю, где я была, — сказала Эмма. — Я заблудилась.

— Ох, — выдохнула Тони. Повисла неловкая пауза. Тони кашлянула. — Вы возвращались откуда-то, где раньше никогда не были?

Эмма покачала головой и улыбнулась.

— Нет. Это странно. Я шла по улицам и… я знала их. Я знала каждую из них в отдельности. Я только не могла понять… как они связаны между собой. Чтобы пройти… по маршруту.

Тони кивнула, она была смущена странным поведением миссис Серена.

— У Джексона тоже был тяжелый день, — сказала она, поворачивая разговор в безопасное русло. — Никогда не видела его таким. Кричал на пределе сил, остановиться не мог.

— Правда? — Эмма, проведя последние несколько часов в безрадостных мыслях о себе самой, почувствовала непонятное облегчение, наступившее вместе с беспокойством о ком-то другом.

— Да, — ответила Тони, нахмурившись, затем ее лицо прояснилось. — Может быть, это из-за того, что вы опоздали. — Эмма непонимающе наклонила голову. — Вы никогда так сильно не опаздывали. Малыши это чувствуют. Они привыкают к режиму. Наверное, он подумал, что-то случилось, когда вы не вернулись вовремя.

— Наверное.

— Вот, — сказала Тони, — послушайте.

Сверху доносился приглушенный детский плач.

— Он, похоже, еще не понял, что все в порядке, — улыбнулась Тони.

«Нет, не понял», — подумала Эмма.

ВИК

Вик лежал в кровати в понедельник поздней ночью или, скорее, во вторник ранним утром, когда раздался звонок. Он уже не спал, проснувшись от желания помочиться. Не в силах заставить себя подняться, Вик размышлял о том, как этого можно избежать. Ночной горшок был очевидным решением проблемы, но встать с постели все равно бы пришлось. Самое лучшее — прорезать в матраце и в раме кровати маленький люк, который бы открывался нажатием одной кнопки, предоставляя писающему пенису прямой доступ к горшку. Другое возможное решение — брать в постель модифицированный презерватив с отверстием на конце, которое бы посредством специальной трубки соединялось с горшком или даже — чего уж там! — прямо с туалетом.

— Вик слушает, — сказал он, сев на край кровати и опустив ноги на пол. Его сердце забилось в предчувствии дурной вести.

— Дорогой…

— Эмма? — Вик посмотрел на светящиеся цифры электронного будильника. Три часа двенадцать минут.

— Ты спал? Извини, дурацкий вопрос…

— Нет, вообще-то, не спал. — Ему стало интересно, говорил ли он ей, что Тэсс редко проводит с ним ночь. Она оставалась от случая к случаю, и сегодняшняя ночь могла оказаться одним из таких случаев. — У тебя все в порядке?

— Да. Хотя. Я не знаю.

— Где ты?

— Внизу.

Ее голос был чуть громче шепота. Ему представилась картина: Джо наверху спит, рядом с ним лишь смятая простыня.

— Тебя разбудил Джексон?

— Нет. Но я скажу, что разбудил, если Джо проснется; я держу Джексона на руках. — Вику стало немного не по себе, как бывало всегда, когда Эмма чересчур мудрила с предосторожностями. — Послушай, мне жаль, что я побеспокоила тебя так поздно, но я не знаю, когда еще смогу тебе позвонить. — Она сделала резкий вдох, как если бы глубоко затянулась сигаретой. — Я… я не думаю, что я смогу завтра прийти.

Вик расслабился, одновременно почувствовав легкий укол разочарования.

— Ну хорошо. У нас ведь нет постоянной договоренности.

— Как, разве нет? Постоянная…

Вик ждал, молча глядя в темноту. Его квартира, несмотря на протесты Тэсс, оставалась в точности такой же, как и в тот день, когда он в нее въехал: белые стены, серый ковер, мебель от «ИКЕА». Стены спальни были единственным, что он решил перекрасить, потому что изначальный белый цвет означал, что в комнате никогда, даже в самые темные ночи, не будет темно, а Вику иногда требовалась темнота.

— Мой терапевт порекомендовал мне проконсультироваться у специалиста, — сказала Эмма.

У него похолодело в груди.

— Что случилось?

— Ох, я не знаю. Я немного реагировала на погоду вот уже какое-то время. У меня воспалились гланды, болит горло.

— Как давно?

Она помедлила с ответом.

— С Нового года.

Вик почувствовал, как ему сдавило виски.

— Что? Ты себя чувствуешь больной вот уже два с половиной месяца?

— Не совсем больной. Просто реагирую на погоду. Я думала, что это из-за стресса по поводу… ты знаешь, всего этого. И я привыкла к проблемам с горлом. У меня они часто бывают. — Она снова сделала паузу. — Но затем у меня начались головные боли. И — я не рассказывала тебе — несколько недель назад, когда я возвращалась…

— Да?

— Я заблудилась.

— Заблудилась?

— Да. Я почти два часа добиралась домой. В конце концов мне пришлось остановить прохожего и спросить дорогу. Мне пришлось… Вик, мне пришлось перед тем человеком на улице притвориться, что я не знаю, где находится моя улица.

— Я уверен, что нет ничего серьезного, — поспешно сказал Вик.

— Да. Возможно. О боже, я ненавижу болеть. Я терпеть не могу беспокоить этим других. Вот почему я не говорила тебе раньше. Эти головные боли очень сильные. Начинаются в шее, затем поднимаются вверх в череп и там словно что-то взрывается.

Вик ничего не сказал; было время, когда он интересовался подробностями любых симптомов любых заболеваний, но теперь ему было не до этого.

— У меня был сейчас приступ… и шея до сих пор болит.

— Бедняжка, — сочувственно сказал Вик, то ли оттого, что от него ожидали услышать нечто подобное, то ли оттого, что ему действительно было жаль Эмму.

— Вик, что со мной? — ее голос стал более далеким. — Может, это из-за того, как я держу трубку.

— Что?

— Я держу ее шеей. Мне нужен самокрепящийся ребенок. Одну секунду, абонент.

Вик услышал ерзанье и небольшой сонный всхлип, пока Эмма прилаживала трубку к другому уху.

— Надеюсь, что здесь нет ничего страшного, — Эмма вздохнула.

— Ты сказала Джо?

— …но из-за того, в каком состоянии мама… я боюсь, что с моей головой происходит нечто ужасное.

— Эмма? Ты сказала Джо?

— Дорогой? Вик?

— Да, я здесь.

Тишина.

— Вик? О черт, теперь ничего не слышно.

— Нет, слышно. Я здесь, Эм…

Его прервал непрерывный гудок. Вик положил трубку и с полным отсутствием каких-либо мыслей в голове стал ждать, когда Эмма перезвонит. Он уже начал прикидывать, не позвонить ли ему самому, но вспомнил про спавшего Джо, и тут телефон зазвонил.

— Дорогой?

— Алло?

— Извини, линия отключилась, а потом я думала, не положить ли мне Джексона обратно в кроватку.

— Да? А на моем конце все было в порядке. Я слышал тебя идеально.

— Правда? Хорошо. Мне пора идти спать — завтра будет трудный день.

— На сколько тебе назначено?

— В два тридцать. Ты не поверишь — прямо в середине нашего дня. — Она вздохнула. — Наши замечательные вторники… А сейчас я скажу вещь еще более неприятную. В следующий вторник мне придется отправиться туда повторно, чтобы забрать результаты.

«Вот гадство!» — пронеслось в его голове.

— Тебе одной нужно будет туда идти? Я имею в виду, может, мне пойти с тобой?

Он почувствовал, что она улыбается.

— Вик, я бы очень хотела. Но, думаю, это не самая лучшая идея.

— А Джо пойдет с тобой?

Она не сразу ответила.

— Я ему еще не сказала. — На линии между ними возникли какие-то помехи. — Лучше не говорить ему до тех пор, пока я не буду знать точно, что со мной. Он только весь изнервничается.

— Это точно, — сказал Вик, гадая, почему она решила рассказать все ему — не заботясь о его нервах. — Где находится эта больница?

— В Челси.

— Ты, надеюсь, не потеряешься?

— Нет, — рассмеялась Эмма. — Я знаю, где это. Я видела эту больницу, когда ходила к тебе на Кенсингтон-Гарденс.

Слова Эммы напомнили им время, когда их любовь только начиналась. И теперь, сквозь призму настоящего, оно казалось им таким же безоблачным, каким было в те первые сентябрьские дни небо над заваленным траурными цветами Лондоном.

— Я была так увлечена тобой, — сказала Эмма. — Я чувствовала себя такой счастливой. Теперь я чувствую… я чувствую себя…

— Прости, — сказал Вик. — Ты говоришь о нас или?..

Она рассмеялась.

— Нет, дорогой. Не о нас. — Он расслышал ее вздох. — И я это докажу тебе. Не думаю, что у меня получится завтра, но в следующий вторник, я уверена, смогу приехать к тебе после того, как все закончу. Если только… — она запнулась, меняя тон, — ты все еще будешь находить меня сексуальной с опухолью мозга.

— Эмма! — вскрикнул Вик. Он был потрясен. Обычно он сам говорил шокирующие других вещи. — Не говори так. Пожалуйста, не говори так. Я не вынесу…

— Я шучу, дорогой. Не бойся, — сказала Эмма, и ему почудилась в ее голосе слабая тень удовлетворенности или, скорей всего, облегчения; это были те слова, которые ей хотелось услышать. — Иногда полезно пошутить над болезнями. Ты знаешь Айрис Мердок?

— Нелично…

— Ну, так… Ты знаешь, что у нее болезнь Альцгеймера?

— Да.

— Так вот, все, что она сейчас смотрит по телевизору, — это «Телепузики». Ей они в самом деле нравятся.

— Понятно…

— И знаешь почему?

— Первоклассный сценарий?..

Эмма засмеялась.

— Нет. Какое слово они произносят чаще других? Телепузики.

— Эм, я, конечно, валяюсь дни напролет перед экраном, но в «Телепузиках» я не настолько искушен. Скажем так, я до них еще не дорос.

— «Снова». Это слово они повторяют чаще всего. Вся программа строится на повторении. Вот почему малыши ее так любят. И по этой же причине она будет нравиться страдающим болезнью Альцгеймера. Тсс, дорогой, тсс…

— Когда я впервые подумала об этом и пыталась рассказать Джо, то просто хохотала, как безумная, представив себе эту величавую пожилую леди английской словесности фанатеющей от Тинки Винки, По и всех остальных. И ты знаешь, как он на это отреагировал, — он был в ужасе. Но я так свыклась с болезнью мамы, что иногда мне кажется, что лучший выход — это смех. Что еще мы можем противопоставить болезням и смерти, кроме смеха? В любом случае не волнуйся, дорогой. Я уверена, со мной все в порядке.

Вик ничего не сказал. Потому что он много читал о болезнях, и в особенности об их симптомах. Он ничего не сказал, потому что он в этот момент думал — не о себе, покрывшемся гусиной кожей от холодного и ясного предположения, и даже не об Эмме, продолжавшей что-то говорить о каких-то менее безрадостных вещах, и не о Джо, безмятежно спавшем наверху, и не о Тэсс, уехавшей от Вика всего несколько часов назад и спавшей в своей квартире в пяти милях отсюда, — он думал о Джексоне, мирно лежавшем в своей кроватке. Вик ничего не сказал, потому что он знал, что одним из симптомов опухоли головного мозга является глухота на одно ухо.

ДЖО

Садясь на софу с чашкой воскресного утреннего кофе, Джо думал о своем сне. Фрагменты ночного сновидения постоянно вертелись в голове с самого утра, но ни один из них не находил в нем отклика, не снизошел озарением: просто обрывки сна. Но, вспоминая сейчас сон, он понял, что именно не давало ему покоя с самого утра.

Он целовался с женщиной в ювелирной лавке. Прокручивая сон взад и вперед, он вспомнил смутно, неясно — как это бывает с воспоминаниями о снах, начавшими стираться, не успев оформиться, — что он и Эмма находились где-то на отдыхе с большой группой людей и что одну из женщин в этой группе звали Лиз. По ходу сновидения, действие которого разворачивалось на протяжении трех или четырех дней, Джо подружился с Лиз и был счастлив тем, что обрел нового друга. Но затем неожиданно его охватило желание поцеловать ее; на самом деле, это желание наполняло его постоянно или, по крайней мере, с того момента, как Лиз начала ему нравиться.

— Лиз… — произнес он и поцеловал ее страстно, безоглядно.

Они разомкнули объятия и смотрели друг на друга в ярком освещении магазина, где на бархатных подушечках по обе стороны от них лежали амулеты и ограненные драгоценные камни.

— Ох, перестань, — сказала Лиз, — это все происходит слишком быстро.

Это, понял Джо, было кульминацией сна, откровением. Он точно знал, что она имела в виду. То, что могло стать долгой и надежной дружбой, превращалось в короткую, напряженную интрижку; то, что неторопливая карета товарищеских отношений, в которой они вместе путешествовали, становится потерявшим управление «мерседесом» страсти.

Джо посмотрел вверх на лестницу. Эмма все еще спала В это утро была его очередь ухаживать за Джексоном, и он знал, что тянет время. Джо остро чувствовал, что их с Эммой жизненные пути расходятся и времена, когда они все могли делать вместе, остались позади.

Раньше они делились своими снами, как будто их разобщенность во время сна могла быть этим компенсирована. Но об этом сне он не стал бы ей рассказывать. Он был им шокирован. Джо никогда не был неверным. Измена жене — пусть даже во сне — беспокоила его тем больше, что являлась порождением его подсознания, тайным желанием, о существовании которого он не знал и которое, следовательно, не мог контролировать. Моногамные отношения казались Джо вполне естественными: если ты влюблен, разве тебе нужен кто-то еще?

Монитор присмотра за ребенком издал сигнал тревоги; Джо взял свою чашку с кофе. Поднимаясь по лестнице в комнату Джексона, он посмотрел в окно. Из гастрономического магазина на противоположной стороне улицы выходила тепло одетая пара: руки нагружены хозяйственными сумками и воскресными газетами. Женщина смеялась. Джо видел пар, толчками выбрасываемый из ее рта. «Похоже на сцену из фильма, поставленного в Новой Англии», — подумал Джо. Он никогда там не был, но ему нравилась ее идея — идея Новой Англии, свежей, бодрящей, Новой Англии: такой же белой и хрустящей, как и снег, покрывающий ее улицы, какой он себе всегда ее представлял в противовес Старой Англии, или, лучше сказать, Современной Англии, Англии Гранта и Фила Митчеллов.

Вновь раздался сигнал монитора. Он моргнул и понял, что стоял так достаточно долго, потому что его кофе совсем остыл.

ВИК

Тэсс пила. Она редко делала это, находясь дома, потому что ей хватало того количества вина, которое она выпивала на работе. Она всегда придерживалась мнения, что стандартная дегустация (принятие вина на язык, вдох, чтобы распробовать букет, полоскание во рту с последующим выплевыванием) является, как она однажды сказала Джеймсу Фою, суходрочкой. Тэсс была уверена, что этот способ никогда не позволит узнать подлинные свойства вина. Тепло, согревающее горло, послевкусие на языке, различие между первым и вторым глотком — все это были чрезвычайно важным для определения качества вина Тэсс была единственным профессиональным покупателем, который глотал вино на дегустации; она могла пить его в любых количествах, не теряя при этом способности оценивать каждый новый стакан.

Но в тот вечер Тэсс хотелось именно напиться. Ей хотелось напиться до отключки, поэтому она и пила текилу — не виски, не джин и не водку, которые, если ставить перед собой задачу напиться, тоже подойдут, но в них нет вихря текилы. Текила — это самый улетный напиток. Тэсс временами хотелось улететь, и текила была для этого лучшим средством.

Вик не знал, почему Тэсс решила напиться в тот вечер, но ему было хорошо знакомо то состояние, к которому она стремилась. Вик стоял возле бара, намереваясь взять для Тэсс шестую рюмку и размышляя, не напиться ли ему самому. Вик не часто напивался. Он ничего не имел против того, чтобы напиваться, ему только не нравился сам процесс пития. Вик был человеком быстрых реакций и непосредственных инстинктов. Ребенком он впервые попробовал алкоголь — светлое пиво, которое в него насильно влил его отец — и подумал: «Брррр».

Но он был совсем не прочь напиться в тот вечер. И тут его кто-то окликнул. Вик оглянулся. Очередь к стойке бара была в три ряда, как всегда в пятницу вечером, и из нее выбирался с тремя кружками светлого пива в руках Крис Мур, музыкальный журналист, который однажды брал у него интервью.

— Привет, Крис, — сказал Вик.

— Сколько лет, сколько зим, — протянул Крис Мур. От него так разило, что становилось ясным: это не первый его подход к стойке.

— Как дела?

— Оʼкей, — сказал Вик и тут же испытал непреодолимое желание рассказать этому человеку, что дела у него совсем не «оʼкей» и что у его подруги, возможно, рак. По крайней мере, он был рад отвлечься от ожидания, своей очереди. После звонка Эммы он начал замечать, что его беспокоит процесс ожидания, и особенно — в очередях и пробках. Накануне он просто пришел в ярость, находясь в туалете, оттого, что долго не мог найти начало ленты в новом рулоне туалетной бумаги, а затем взорвался так, как будто осознал, что с каждой минутой вынужденного простоя теряет прибыль.

— А как ты? По-прежнему в газете?

— Не совсем. Я редактор сенсационных материалов в журнале «Джек».

«Вполне логично», — подумал Вик. «Джек» был более поздним прибавлением в семействе «озорных» журналов: «FHM», «Лоудид», «Максим»; он специализировался на освещении событий, слишком незначительных для его конкурентов. Однажды, когда Вик читал номер одного из таких журналов (вообще-то, Вик терпеть не мог материалы, которые крутились вокруг секса, но не являлись порнографией), он встретил много знакомых имен по былым временам его общения с музыкальной прессой, все больше тех людей, которые в свои двадцать были слишком политкорректными, чтобы быть бунтарями, и которым те-перь приходилось быть неполиткорректными, чтобы выглядеть бунтарями.

— Но я все еще иногда пишу кое-что для них. Что поделать, я до сих пор торчу от рок-н-ролла.

Вот в этот момент Вик и вспомнил, какой сукой был Крис Мур. Он был не просто сукой. Его отметка находилась за пределами шкалы сукометра.

— Пишу, знаешь ли. Я даже иногда подумываю купить себе электрическую гитару…

— Рад за тебя… — сказал Вик. — Мне нужно к стойке.

— Конечно, мужик, — сказал Крис Мур. — О! Перед тем, как пойдешь…

— Что?

— У меня есть немного с собой, — сказал он и подмигнул. «Он, в натуре, подмигнул», — подумал Вик, глядя на его обритую наголо, с целью скрыть лысину, голову дядьки лет сорока. — Я иду в туалет оттопыриться, так что если хочешь…

Сердце у Вика заныло, частично от осознания того, как жалок Крис Мур, готовый безрассудно принимать наркоту вместе с рок-звездами, даже теми, которые последний раз играли на гитаре профессионально на новогоднем утреннике в «Ток-радио». И частично оттого, что он собирается сказать «да».

— Подожди меня, я только отнесу выпить своей подружке и…

— Встретимся в «музыкальной шкатулке» через пять минут… — бросил Крис Мур и вразвалку пошел от стойки с видом человека который сказал по-настоящему крутую вещь и которому теперь нужно закрепить впечатление эффектным уходом.

Тэсс едва заметила Вика, подавшего ей текилу.

— Э… Я отойду в туа…

— Посмотри на это… — сказала она, указывая на афишку, висевшую на стене рядом с их столиком. Это был белый лист ксерокопии с надписью «Вечер поэзии» над карикатурным изображением человечка с огромной книгой и пером. Внизу приписано: «Каждый вторник, вход — три фунта». — Какое дерьмо! Извините, здесь что — восемьдесят второй год? Что за бред!

— Да уж. В общем, я только…

— Типа, посмотрите, разве это не идеальное место для поощрения поэтических талантов? Ха, можно представить себе Сильвию Плат вон на той засранной сцене, декламирующей отрывки из «Ариэль», правда? Над людьми в зале, выкрикивающими: «И пакетик пончиков!» Потом она бежит прямиком на кухню, выкидывает пирожки с мясом из духовки, освобождая место для своей головы. И затем Тэд Хьюз женится вторично — разве нет? — и его вторая жена кончает жизнь самоубийством. Точно таким же способом!

— Разве? — Вик не знал этого, и, хотя он увидел, как Крис Мур исчез в туалете, присел рядом с Тэсс.

— Да. Интересно, что он должен был подумать, когда пришел — а его женушка номер два лежит, засунув голову в духовку.

— «Решено — в следующий раз беру электрическую плиту»?

Тэсс громко рассмеялась.

— Да, могу поспорить, что Тэд возненавидел «Британский газ», когда они появились со слоганом: «Готовь, готовь, готовь — в готовке красота газа!»

Ее обычно звонкий голос становился глухим от текилы; женщина в багрового цвета шерстяной шляпке, одиноко сидевшая за столиком напротив, смотрела на Тэсс с недовольством, с ярко выраженным недовольством, с недовольством, кричащим: «Я недовольна!», но Тэсс уже понесло.

— Как думаешь, он был среди тех знаменитостей, которым предложили сняться в их рекламе показывающими большой палец вверх?

— Да, я уверен, предложили, — Вик поднял большой палец вверх. — Только из большого пальца Тэда не появлялся огонек, только шипящий звук и ужасная вонь. И люди вокруг него кричали: «Ради бога, не зажигайте огня!»

Пьяное «ха-ха-ха» Тэсс стало еще громче.

— Не могли бы вы… — раздался голос рядом с ними.

Сквозь дымку пьяного взгляда и пелену табачного дыма Тэсс смогла разглядеть женщину, чей цвет лица был практически неотличим от цвета ее шляпки.

— Простите? — сказала Тэсс.

— Не могли бы вы не кричать эти оскорбительные — очень оскорбительные… — женщина в багровой шляпке запнулась, с трудом подыскивая подходящее слово —…домыслы так громко!

Тэсс поморгала, глядя на нее.

— Почему вы мне это говорите?

— Хотя это вас не касается, и хотя я думаю, что вы просто кривляетесь, — продолжала женщина, — но Сильвия Плат была — Сильвия Плат является — моим кумиром. — В уголках ее глаз собрались морщинки.

— Хорошо, — сказала Тэсс, — но почему вы мне это говорите?

Женщина встрепенулась, сдерживая ярость.

— А что вы спрашиваете меня? Это очевидно! — Она повысила голос, и стало ясно, что ссора неизбежна. — Вы делали оскорбительные замечания на ее счет!

— Не делала, — сказала Тэсс, покачав указательным пальцем со спокойствием пьяного человека. — Я делала оскорбительные замечания о Тэ-де Хьюзе, которые — раз уж вы такая ярая поклонница Сильвии — вам должны были понравиться.

Женщина в багровой шляпке сделала резкий вдох, желая дать ответ, а затем вместо ожидаемых от нее слов просто выдохнула, немного задержав дыхание.

— К тому же, — продолжала Тэсс, — я еще ничего не сказала. Хорошо. Я начала эту тему, но я должна заметить, что единственный, кто действительно говорил нечто оскорбительное, — она наклонила поднятый в протесте указательный палец вниз и направила его на Вика, при этом прищурив один глаз, словно снайпер, — это он. Так почему вы не отчитали его?

Женщина посмотрела на ухмылявшегося Вика. Ей хотелось сказать Тэсс: «Потому что вы — женщина. Такие слова — это все, что можно ожидать от мужчины, но услышать такое от женщины, видеть, как она попустительствует этому и осмеивает героиню-феминистку, — о, это измена!!» Но женщина поняла, что момент, когда она могла бы дать эту отповедь, упущен. С испепеляющим, насколько у нее получилось, взглядом она встала и вышла, всем своим видом показывая: «Я не удостою вас своим ответом».

— Ты права, — сказал Вик, вставая, — здесь определенно тысяча девятьсот восемьдесят второй год.

— Да, — сказала Тэсс, уставясь в свою рюмку, — но я, в некотором роде, не хотела, чтобы она уходила. Я, в некотором роде, хотела, чтобы она тебе все высказала. — Вик вопросительно приподнял бровь; Тэсс, подняв голову, встретилась с ним взглядом. — Кому-то нужно это сделать, разве нет?

В туалете трое мужчин мочились, и еще четверо вдали. Там была только одна кабинка. Резкий запах мочи смешивался с легким запахом одеколона. Вику вспомнилось что Джо всегда ненавидел мочиться в общественных уборных, особенно, когда там было много народу, — из-за того, что испытываемое им желание поскорей закончить и уступить место у писсуара другому было сильным настолько, что он обычно никак не мог начать. Вик, готовый отлить в любой момент, не понимал тогда его проблему, но его теперешнее подавленное состояние заставило его чувствовать себя гораздо скованней на этой арене, чем когда-либо раньше: мужские уборные созданы для абсолютно не стеснительных.

Они стояли с Крисом Муром, ожидая, когда дверь кабинки откроется. Не очень заманчивая перспектива нюхнуть кокаина с крышки унитаза неуклонно теряла остатки привлекательности по мере того, как звуки, раздававшиеся из кабинки, перерастали во все более необычную серию разрывов и стонов. «Что Тэсс имела в виду?» — гадал Вик. Он спросил ее, но она сменила тему, пустившись в разглагольствования о каких-то греках. Имело ли это отношение к его изменам, и если да, как она об этом узнала? Как долго ему еще стоит испытывать судьбу? А затем Вик перестал гадать, потому что понял, что дошел ручки; усугублять и дальше шаткость своего эмоционального состояния он не мог и не хотел.

— Терпеть не могу этой прелюдии, — прошептал Крис в приступе откровенности. — Мне всегда кажется, что все вокруг знают, чем мы собираемся заняться.

— Может, нам следует начать целоваться, — прошептал в ответ Вик.

— А? — Крис Мур на мгновение показался шокированным.

Вик огляделся вокруг и вновь повернулся к нему.

— Чтобы сбить с толку.

Лицо Криса качало расплываться в сальной улыбке, когда дверь распахнулась и из кабинки выкатился лысый толстяк, настолько круглый, что мог бы запросто спросить у Сирила Смита, что тот имел в виду под словом «талия». Его здоровенная задница, впрочем, оказалась весьма кстати; заслонившись толстяком, словно щитом, Крису и Вику удалось протиснутся в кабинку вместе практически незамеченными.

Не обращая внимания на густую вонь, Крис Мур моментально сгорбился над крышкой сливного бачка с пакетиком, выуженным из кармана; его руки сложились в причудливое оригами. Вик увидел белый как снег порошок и ощутил одновременно скуку и возбуждение, как в случае, когда занимаешься сексом с давно знакомой партнершей.

В этот момент кто-то начал ломиться в их кабинку.

— Свои, Виктор! Ты случайно не собираешься… «Лететь на крыльях ангела, Туда, где поет душа»?

В дверях показался Айвэн. Его козлиная бородка стала еще тоньше, чем раньше.

— Какого хрена ты здесь делаешь?

— Я всегда здесь выпиваю.

— Правда? Что, прямо здесь, именно из этого унитаза, как какая-нибудь кошара?

— А? Нет, я просто на входе увидел тебя исчезающим в кабинке. Подумал, почему бы не присоединиться.

Теснота кабинки — в любом случае, не рассчитанной на троих человек — заставляла Айвэна прижиматься своим толстым животом к Вику.

— Крис, это Айвэн, — осторожно сказал Вик, формальность этого представления в подобных обстоятельствах выглядела нелепой.

— Привет, — сказал Крис Мур, выстраивая, разделяя и вновь выстраивая дорожки кокаина; устав употребления наркотиков требовал безоговорочного принятия незнакомца в компанию.

— Привет. Эй, Вик. Вот что я хотел у тебя спросить. Что это за песня… на второй пластинке, та, что с педалью?

Вик глядел непонимающе; он старался выглядеть бесстрастным, но Айвэну он казался именно не врубающимся в суть вопроса.

— Ну, ты знаешь ее: дум, да-да-да, дум-дум-дум. Бадум! Дум…

— Да-да-да, дум-дум-дум. Бадум! — подхватил Крис Мур.

— Да! — сказал Айвэн, прищелкивая пальцами. — Дидли-дидли-дидли, далее что-то вроде «в космосе плывешь — сейчас упадешь»…

— О боже, я прошу — не надо…

Вик проклинал себя за то, что залез в эту чертову кабинку. «Тэсс, — подумал он, — хоть и пьяная, но уже наверняка удивляется, куда я пропал».

— Эй, Вик, — сказал Айвэн, поняв, что Вик не собирался разрешать их музыкальную задачку, — как у тебя обстоят дела с той птичкой?

— Какой птичкой?

— С той, к которой ты подошел поговорить на последней дегустации вина, когда мы виделись. — Он щелкнул пальцами. — Тэсс!

— A-а! Да. Было дело. Она моя подружка.

— Правда? Круто!

Вик кивнул.

— Дегустация вина? — спросил Крис Мур.

— Это то, чем она занимается. Покупает и продает вино.

Крис оглянулся.

— Гм. Я был бы не прочь поболтать с ней. С недавних пор я серьезно заинтересовался вином.

От мысли, что придется знакомить Криса Мура с Тэсс и, следовательно, провести в его обществе еще какое-то время, у Вика окончательно испортилось настроение.

— Не сегодня, Крис, — ему недосуг был объяснять причины. — Вот будет подходящий момент…

Крис Мур намеков не понимал. Он весело произнес:

— Просто поболтаю. Ну, ты знаешь, чтобы установить контакт.

«Боже», — подумал Вик и тут неожиданно увидел выход. Он пошарил в кармане пальто и выудил из кучи жетонов на метро, квитанций, бумажек и презервативов визитку.

— Вот, — сказал он, передавая ее Крису Муру. Тот взял визитку, задержал ее на весу, как будто бы оценивая потенциальную возможность ее использования в качестве лопатки для кокаина: плотная фактура, гроздь красного винограда в черном квадрате, ниже — полное имя Тэсс, адрес и номер телефона. — Позвони ей или напиши… как-нибудь потом.

— Хорошо, — сказал Крис, пожимая плечами.

— И тебе стоило бы быть поосторожней с коксом, если ты здесь с подружкой, — сказал Айвэн, разглядывая нарисованный на стене шариковой ручкой фонтанирующий фаллос, под которым был написан номер телефона, сопровождавшийся припиской: «Высосу тебя до мозгов», — тоже своеобразная визитная карточка.

— Потому что?..

— Потому что в плане секса ты охрененно обломаешься. Может не встать. В прошлый раз, когда я дунул дурь, я был в ауте. Не мог добиться стояка. Очень долго. К счастью, она дала мне трахнуть себя в задницу.

— Чтобы трахнуть кого-нибудь в задницу, знаю по своему опыту, требуется стояк размером с ножку реставрированного античного дивана, — сказал Крис Мур не поворачивая головы.

Самодовольство его тона напомнило Вику об уже надоевшей лакированной вульгарности большинства статей в «Джеке».

— Точно, — сказал Айвэн, — но мне удалось. Благодаря коксу. Мой петушок разок только клюнул ее в задницу, так сразу крылышками и захлопал.

Вик в упор глазел на них обоих.

— Знаете, этот ваш диалог произвел на меня гораздо более мощное впечатление, чем любая из статей, когда-либо вами написанных, — сказал он. Затем добавил, обращаясь к Крису Муру: — Как долго ты еще собираешься ровнять эти дорожки?

— Э-э-э… дело в том, — сказал тот, повернувшись к ним вполоборота, — что крышка бачка была немного э-э-э… влажной.

— …и?

— И кокс тоже стал немного сырым.

Вик и Айвэн подошли взглянуть на это. Наркотик лежал на керамической крышке тремя плоскими липкими кусочками; композиция выглядела, словно миниатюрный макет каких-нибудь островков в Антарктике.

— И что мы сейчас делаем? — спросил Вик.

Айвэн пожал плечами.

— Ждем, пока они высохнут.

Когда они наконец вышли из кабинки, снаружи их ожидала толпа исполненных негодования джентльменов.

— Спокойно, — процедил сквозь зубы Крис Мур, уверенно продираясь к выходу. Когда они открыли дверь уборной, Вик вдохнул прокуренный спертый воздух бара-салуна с облегчением. Он почувствовал, как в его голове растут и лопаются веселые кокаиновые шарики. Это заставило его встрепенуться, Вик ощутил себя готовым иметь дело с целым миром, с Тэсс, с Эммой, с любой новостью, которую ему предстояло услышать в следующий вторник.

— Ладно, Вик, — сказал Крис Мур, — буду рад тебя снова увидеть.

— Да, я тоже, — ответил Вик, и в некотором роде это было правдой; тот ему уже начал нравиться.

Вик огляделся по сторонам и подумал: «А жизнь-то в сущности неплохая штука».

ДЖО

В круге линз микроскопа Джо видел четкую структуру клетки. Это был его любимый микроскоп, черно-серый «Микротом-820», с трехокулярной головкой, со стократным увеличением, тяжелым круглым основанием для чашки Петри и двойным зажимом для стекол со слайдами. Он был сделан где-то в начале семидесятых, и ему, вообще-то, не место было в современной исследовательской лаборатории, но Джо его усовершенствовал, присоединив к нему систему микрокамеры, набор тепловых фильтров и ультрафиолетовый осветитель. Назывался он «Серая Леди».

С недавнего времени лаборатория Джо была вынуждена заниматься коммерческими проектами: разработки в области косметологии, новые анальгетики, антигистамины и вот это — микроскопические исследования тканей с целью диагностики.

Сейчас Джо проводил анализ клеток ткани лимфатического узла, взятой путем шприцевого отсасывания из горла пациента в «Ройял Бромптон хоспитал» в прошлый вторник, 24 марта 1998 года. У Джо не оставалось никаких сомнений в злокачественности этой опухоли. Нормальная архитектура лимфатического узла была разрушена, будучи замененной кластером струпьев, темной массой, похожей на мертвую планету; при более сильном увеличении он смог увидеть отдельные клетки, полностью утратившие свои опознавательные узловые характеристики, как это бывает при раке. Все это также свидетельствовало о несомненном присутствии основной опухоли в легких или, возможно, в головном мозге.

— Вы закончили с этими образцами? — спросила Мэриэн, подходя к нему с черной папкой с зажимом для бумаг.

— Да, — ответил Джо, отрываясь от окуляров. Его глаза рефлекторно прищурились, приспосабливаясь к белому свету неоновых ламп лаборатории.

Мэриэн вручила ему папку с зажатым листком бумаги: в клетках листа ему нужно было сделать отметки о каждом образце ткани, который он исследовал в этот день. В ячейках таблицы содержались медицинские характеристики каждого образца и внизу две пустые колонки: одна была под надписью «Злокачественная», вторая — «Неопасная». Все образцы, с которыми работал Джо в этот день, оказались неопасными, за исключением последней; он почувствовал себя неуютно, как уже с ним случалось раньше, ставя галочку в ячейке «Злокачественная».

Перед тем как вернуть папку обратно, его взгляд скользнул по ячейкам строки, в которой он поставил отметку «Злокачественная»: в них содержались данные о пациенте, у которого был взят образец, сгруппированные в виде серий номеров — коды. Он прочитал: G—3489/Z—14. G—3489/Z—14. Джо повторял про себя, как обычно делаешь, когда под рукой не оказывается ручки, а ты хочешь запомнить телефонный номер.

— Джо? — окликнула его Мэриэн.

Он оторвался от папки; ладонь Мэриэн ожидающе повисла в воздухе. Ее лицо приняло выражение снисходительной терпеливости.

— Результаты нужно отправить обратно сегодня, — сказала она.

Джо быстро помотал головой из стороны в сторону, как при пробуждении, и улыбнулся.

— Извини, — сказал он, вручая ей папку. Мэриэн улыбнулась в ответ, взяла папку и пошла прочь. Джо смотрел ей вслед и гадал, не была ли она той женщиной из его снов, женщиной, с которой он был дружен и которую он тайно желал. Еще он спросил себя, всегда ли его сексуальный горизонт был ограничен научным окружением, где все женщины носили скрывающие формы белые халаты. И он подумал еще кое о чем.

— Мэриэн? — позвал он.

Она обернулась. Ее длинные волнистые волосы были аккуратно заколоты и собраны на затылке. Джо представил, как бы выглядела Мэриэн, будь они распущены.

— Если я захочу проследить один из этих результатов, как мне можно будет это сделать?

— Проследить?

Джо потянул мочку уха.

— Если я захочу узнать немного больше о пациенте?

Мэриэн с удивлением уставилась на него. И он, и она знали, что это противоречило правилам. Она нахмурилась; но затем задумчиво опустила взгляд на папку.

— Ну, — сказала она, подходя к Джо, — ты мог бы попробовать через код, введя его в поисковую систему «Медисерч».

— И это сработает?

— Возможно. Который из них?

Джо указал пальцем, она посмотрела вниз. Он почувствовал легкий аромат, едва уловимый намек на духи.

— Гм, — сказала Мэриэн, — «Ройял Бромптон». Да. Я думаю, мы сможем установить личность. Наша сеть имеет доступ к их главному серверу для вспомогательных служб.

Она повернулась и набрала команду на клавиатуре, лежавшей на столе слева от них. На мониторе высветилась надпись «Медисерч» на желтом фоне. Затем в нижней части экрана появилась машина скорой помощи, синий свет ее мигавшего маячка освещал фон в том месте, где она проезжала. «Шутливость во всем», — подумал Джо.

Мэриэн быстро напечатала еще несколько команд. Джо почувствовал внезапную душевную боль, давно знакомые страдания по поводу того, что он так и не стал с компьютером «на ты». Окно диалога высветилось на экране. Мэриэн вбила код доступа и нажала кнопку «Ввод». Компьютер защелкал, зажужжал, затем свистнул и сыграл киберприветствие.

— Мы вошли, — сказала она с легким кивком удовлетворения. — Какой там был код?

Джо посмотрел на листок в папке.

— Джи тридцать четыре восемьдесят девять, — сказал он, тщательно выговаривая каждую цифру первой половины кода. Мэриэн нажала пять клавиш.

— Дробь, Зед четырнадцать.

Она набрала оставшуюся часть кода и еще раз нажала «Ввод». У Мэриэн были длинные ногти, покрытые темно-красным, почти коричневым, лаком, — возможно, проявление ее второго «я», о котором Джо не имел никакого представления. «Все остальное в ее облике: волосы, макияж, одежда — можно быстро поменять, отправляясь на работу, — думал Джо, — но ногти она вряд ли перекрашивает каждый вечер».

— Что ты хочешь узнать? — спросила Мэриэн, пока компьютер обрабатывал их запрос.

— Ну, я не знаю. Любую другую информацию. Это очень запущенная форма рака, я с таким раньше почти не сталкивался. Мне было бы интересно узнать об этом случае как можно больше для…

В этот момент компьютер звякнул. Они повернули головы. На экране была таблица. В ее левой части — колонка кодов; в правой — колонки проведенных тестов и их результаты. Внизу, у самого основания экрана, была строка с кодом G—3489/Z—14. Мэриэн выделила ее.

— Кровь — не подтверждается, — прочитала она. — Лимфоузлы — не подтверждается…

— До сегодняшнего дня.

— Да. Сканирование РНК мозга… — она прогнала линию прокрутки вниз, — отмечен рост опухоли в лобной части.

— Гм. Да, так я и думал. — Он посмотрел на Мэриэн, замечая, что ее выбившиеся из зачесанной назад прически волосы светлее остальных. — Что-нибудь еще?

Она подняла брови в немом вопросе, но ее пальцы уже порхали над клавиатурой. Компьютер заверещал, и на экране появилось новое информационное окно.

— Оʼкей, — сказала она, складывая руки на груди и откидываясь на спинку кресла. — Теперь ты знаешь ее имя и ее возраст. — Она посмотрела на шефа, который неотрывно глядел в экран. — Что ты собираешься делать? Отслеживать ее, теперь ты это можешь — эй, с тобой все в порядке?

Глядя на Джо, у Мэриэн не было ни малейшей догадки, отчего лицо ее шефа так побелело.

ВИК

У Вика был мотороллер «Ламбретта — LD» пятьдесят девятого года выпуска Эта модель существенно отличалась от современных: у нее было два сиденья, а не одна длинная подушка, зеленая кожаная сумка, прикрепленная с внутренней стороны передней панели, всего три передачи и куча разных значков, прилепленных по всему корпусу, включая регистрационный номер Франции, размещенный на задней боковой панели.

Вик питал слабость к «ламбретте». Его отношение к автомобилям и мотоциклам — к старым автомобилям и мотоциклам — было сродни его отношению к гитарам, хотя и с одной оговоркой. Вик не только любил гитары, но еще и хорошо в них разбирался. «Ламбретта» же была для него тайной за семью печатями. Поэтому, когда она ломалась, что с ней часто случалось, он принимал это как нечто неизбежное, понимая, что такие аппараты должны иметь люди, которые хоть что-то в них смыслят. Вик не испытывал никакого внутреннего гнева, никакого желания пнуть ее или разбить в лепешку. Обычно он просто звонил в Автомобильную ассоциацию, ждал «в-течение-часа», тепло приветствовал давно знакомого механика, и после того как она была отремонтирована, спокойно уезжал на ней домой, покорный своей участи.

Однако в этот вторник, стоя на углу Дулвич-роуд и Рэйлтон-роуд в двадцати метрах от «Рок-стопа», Вик чувствовал себя иначе. Он хотел уничтожить машину. Он хотел разнести ее на куски голыми руками. Облить бензином и поджечь. Водители, сидевшие в высоких кабинах грузовиков, смотрели с любопытством на его отчаянное положение, проплывая мимо. «Пожалуйста, заведись, — твердил Вик. — Пожалуйста. Я был так терпелив с тобой. Неужели я не заслужил этого?» Он снова нажал на педаль стартера и дал газу. Ничего: даже кашлянья и лязга, которые были несколькими минутами раньше.

Он ощущал себя легкоуязвимым, стоя в аду проезжей части, лишь немного в стороне от края тротуара на нейтральной полосе между пешеходами и машинами. Вик толкнул мотороллер вперед, постепенно разгоняя; когда скорость была уже достаточной, он отпустил сцепление. Двигатель слегка ожил. Вик крутанул ручку газа, и неожиданно мотороллер резко рванул вперед, не дав времени Вику запрыгнуть в седло и чуть не вывихнув ему правую руку. Мгновением позже Вик уже лежал на спине на тротуаре, а его мотороллер, колеса которого все еще яростно вращались, словно ноги умирающего насекомого, валялся на боку, перекрыв движение на Дулвич-роуд.

— Какого хрена ты тут играешь, безмозглый кретин? — прокричал краснолицый мужик из окна своего «фольксвагена-гольфа». Игнорируя мужика, Вик поднялся; при столкновении с хамством мгновенно включалась его «инопланетность». Он чувствовал ссадины и ушибы на ногах и локтях. Вик быстро нагнулся к мотороллеру, пытаясь поднять его до того, как заглохнет мотор, но тут колеса перестали крутиться, а вместе с ними прекратил работу и двигатель.

— Черт! — закричал Вик. — Черт-черт-черт-черт-черт!

— Извините.

Вик обернулся; перед ним на тротуаре стояла смуглая женщина в отороченной мехом камденовой шляпке.

— Да?

— Это «LD»?

Вик взглянул на объект своей ненависти.

— Да.

— Сколько ему?

— Сколько? Пятьдесят девятого года.

— Точно… — сказала она, окидывая мотороллер взглядом знатока. — У меня «LC» пятьдесят седьмого.

Вик взглянул на нее повнимательней. «Интересная, — подумал он. — Есть в ней что-то от Натали Вуд. Может, стоит продолжить разговор, притвориться, что разбираюсь в мотоциклах…»

— Вас подтолкнуть? — спросила она. — Мой иногда так лучше заводится.

— Ум… да. — Он забрался на свою «ламбретту», застегивая шлем под подбородком. У Вика был старомодный шлем белого цвета без козырька.

— Попробуйте со второй, — сказала она.

— Оʼкей.

— Она зашла сзади и взялась за скобу.

— Э… Прежде чем мы начнем… Это очень мило с вашей стороны.

— Спасибо, — сказала женщина невозмутимо.

— Только я не смогу поблагодарить вас потом. Если он заведется, я не смогу развернуться. Он может заглохнуть. Мне нужно будет держать…

— Все нормально. Помашете рукой.

Вик улыбнулся и кивнул. Женщина оглянулась: в потоке машин возник зазор. Она стала толкать, и мотороллер начал издавать регулярные лязгающие звуки, учащавшиеся по мере разгона. Вик глубоко вздохнул и отпустил сцепление. А затем Вик услышал медленное тиканье, похожее больше на ход дедушкиных часов, чем на работу двигателя внутреннего сгорания. Вик повернул ручку газа на полную мощь. «Пожалуйста, — бормотал Вик, — пожалуйста. Я должен уехать отсюда далеко, очень далеко, унеси меня куда угодно». И вдруг с громким скрежетом двигатель завелся, и мотороллер на бешеной скорости рванул вперед.

Как и обещал, Вик помахал рукой; женщина смотрела ему вслед: облако дыма, удаляющаяся спина, поднятый вверх кулак. Вик оглянулся. Она стояла со сложенными на груди руками и улыбалась; увидев, что он повернулся, она разомкнула руки и, сжав кулак, подняла большой палец вверх. Вик улыбнулся в ответ и повторил ее жест. В этот момент он увидел позади нее то, чего он не хотел бы увидеть: Эмма, даже на таком расстоянии было видно, что она вся в слезах, вышла из соседней с «Рок-стопом» двери. Вик быстро повернул голову по направлению движения, моля Бога, чтобы она его не увидела. «Господи, — повторял Вик, — сделай так, чтобы она меня не заметила. Пожалуйста, Господи, чтобы она не видела меня улыбавшимся с поднятым вверх большим пальцем».

ТЭСС

Тэсс жила в маленькой квартире возле станции метро «Ламбет-Норт». Возвращаясь домой через Вестминстерский мост, она с иронией думала, во сколько раз дороже стоило бы ее жилье — в пять раз? в десять? — если бы оно находилось точно на таком же удалении от Парламент-сквера, но на север.

Фонари, освещающие набережную южного берега Темзы, только зажглись. И Вестминстерский мост, словно по волшебству, стал нарядным и праздничным. Тэсс остановилась на середине моста и посмотрела вниз; под нею прошел буксир, своим носом разделяя реку пополам, словно раздвигая занавес на водной сцене.

Тэсс взглянула на часы: шесть двадцать. Вик должен был появиться к половине седьмого. Она еще раз посмотрела вниз на отражавшую свет фонарей темную гладь Темзы и пошла дальше, мимо развязки на Ватерлоо и потом по Вестминстер-Бридж-роуд, испытывая почти болезненное ощущение от того, как быстро Лондон снова принял прозаичный вид.

Вернувшись домой, Тэсс прямиком направилась в душ. Вик, знала она, опоздает минимум на двадцать минут. У нее было время. Она подставила голову под струю воды, которая оказалась слишком горячей. Почувствовав боль, Тэсс решила уменьшить температуру, но передумала: точка равновесия между горячей и холодной водой на смесителе ее душа была такой трудноуловимой, что оставалось только гадать, есть ли она вообще; малейшее движение в сторону синего цвета, она была уверена, вызовет лавину льда.

Приняв душ, она потянулась за висевшим на двери халатом. В последнее время апатия охватывала Тэсс все чаще и чаще. И вот теперь она даже не стала вытираться полотенцем, а сразу завернулась в халат. «В конце концов, он сшит из того же материала, что и полотенце», — решила Тэсс.

Собираясь подпоясаться, она увидела свое отражение или, точнее говоря, фрагменты своего отражения в незаконченной мозаике покрытого испариной зеркала. Тэсс распахнула полы халата и начала разглядывать себя. «Я бы добилась большего, будь я выше», — часто думала Тэсс. В результате раздумий она пришла к выводу, что рост — это обман зрения, но обман очень искусный, раз весь мир, казалось, принимал его на веру. Рост всех предположительно «красивых» женщин планеты превышает метр восемьдесят. А если представить их меньше сантиметров на тридцать, на полметра? То же лицо, те же пропорции, но просто меньше ростом. Тут же они покинут лигу суперкрасавиц.

Тэсс смотрела на свое тело и удивлялась, что было не так: что было не так между Виком и ею. Тэсс чувствовала, что у него с кем-то роман, но не знала, как об этом сказать. Обычных намеков Вик не понимал. Он не потерял интереса к сексу с ней, но это ничего не значило. Вик мог трахаться с кем угодно и когда угодно. Он был невнимателен, но он всегда был невнимателен, постоянно имел вид человека, погруженного в собственные мысли.

Ей не нравилась мысль, что у Вика роман на стороне, и она предвидела самодовольные «ну-я-же-говорил» тех людей, которые пытались предостеречь ее еще в начале их знакомства Именно поэтому она до сих пор не вызвала Вика на разговор.

Она посмотрела пристальней на себя. Ей казалось, что она, даже несмотря на обман зрения по поводу роста, была в полном порядке. Ее мысли о себе, в физическом плане, были в целом позитивными, инстинктивно избегавшими приуменьшения собственных достоинств и самообвинений. Но, пока она смотрела на себя, зеркало начало отпотевать: все больше и больше ее появлялось в зеркале, суровом и точном под светом освещения в ванной, и как только весь пар окончательно испарился, то же самое впервые случилось и с самоуверенностью Тэсс. «Нет, — думала она — я не в полном порядке: я выгляжу старой; у меня, бездетной, груди висят, как у африканской матери, как минимум, десятка детишек; моя кожа стареет». Она боролась, она отчаянно боролась с негативными мыслями, но как только вентилятор ванной высосал остатки пара и исчез конденсат, Тэсс ощутила, что то, как она себя раньше воспринимала, было самообманом или, мягко выражаясь, взглядом с нерезким фокусом.

Опершись руками о раковину, Тэсс посмотрела на часы. Семь пятнадцать. Он опаздывал сильнее обычного. Почему? Она пыталась перестать думать об этом, но ничего не могла с собой поделать. «Чем он сейчас занимается? Где он? Если он через минуту не появится, то я буду знать наверняка, что у него…» — и тут раздался звонок.

Тэсс мгновенно осознала, что она вообще не ожидала его появления, иначе зачем бы она так долго стояла перед зеркалом, вместо того чтобы закончить поскорей приготовления к его приходу? Что-то внутри подсказывало ей, что не нужно суетиться. Она обернула волосы полотенцем и вышла из ванной, нажав кнопку замка входной двери домофона, висевшего на стене в холле, не ожидая, пока в динамике послышится его голос. Она стояла на верхней площадке лестницы, сложив на груди руки. С каждой секундой ее переживания по поводу предполагаемой измены Вика казались ей все более нелепыми. Ей уже даже слышался их веселый смех много позже над всем этим, над ее позой Фло, ожидающей прихода неподдающегося исправлению Энди Кэппа.

Она знала, каким будет его лицо: ироничным, лениво спокойным, не особо волнующимся из-за ее возможного гнева. Но Тэсс увидела совсем другое лицо: сосредоточенное, мягкое, серьезное, с глазами, полными слез. Это был Джо.

Джо опустился в кресло, ожидая, когда Тэсс вернется из кухни.

— Просто со льдом, пойдет? — сказала она, подавая ему стакан.

— Отлично, спасибо, — Джо сделал глоток.

«Джек Дэниэлс», — подумал он. Ему не очень нравились крепкие напитки, он предпочитал им пиво и вино; но у Тэсс не было пива, а спросить вина он постеснялся по причине, которая была неясна ему самому, но, очевидно, она имела какое-то отношение к профессии Тэсс. К тому же это один из тех напитков, которые пьют — вроде бы, — когда хотят сообщить нечто важное — чтобы успокоить нервы.

— Извини, здесь так жарко, — сказала Тэсс, усаживаясь на софу. — Когда включаешь горячую воду в душе, радиаторы тоже включаются на полную мощность.

— Ничего, нормально, — ответил Джо. — Я не заметил.

Он и на самом деле не заметил; хотя в тот момент, когда она упомянула об этом, Джо обратил внимание на то, что на ней из одежды были только длинные белые брюки и свободный черный жилет, и подумал, не сказала ли она это в оправдание за свой вид. Тем не менее он почувствовал себя комфортнее после того, как Тэсс оделась.

— Итак, — сказала Тэсс после короткой и немного неловкой паузы, — как Эмма?

Джо со смешком кашлянул.

— Отлично. Она отлично.

Тэсс кивнула. Стекла в окнах задрожали, когда по улице проехал грузовик.

— Вик должен подойти с минуты на минуту, если ты…

Она скомкала конец фразы, не желая выглядеть грубой, не желая дать понять, что только присутствие Вика могло подвигнуть Джо зайти к ним в гости. Пары, которые вместе проводят время, редко хорошо знают каждого члена другой пары, чаще притворяются, будто знают, когда находятся вчетвером; и поэтому упоминание Вика, отсутствовавшего соединительного звена, только заострило на этом внимание и усилило их отчужденность.

Последовавшая пауза тем не менее пришпорила Джо. Он, осознав, что больше говорить не о чем, решил начать.

— Тэсс… — сказал он; обращение к ней по имени мгновенно подчеркнуло значительность момента. Ее глаза сузились в предчувствии плохой новости.

— Да?.. — ответила она, помедлив.

— Понимаешь… дело в том… я знаю, что не так. Я знаю, в чем проблема.

Тэсс заморгала.

— Прекрасно, — сказала она.

Снова пауза. «Я совсем не умею говорить на неудобные темы», — подумал Джо.

— Вот — я просто хотел сказать — я здесь. Ты знаешь. Если тебе захочется с кем-нибудь поговорить. Я мог бы помочь.

Тэсс сделала глоток виски. Уткнувшись носом в бокал, она некоторое время оставалась в таком положении, словно пытаясь раствориться во всепоглощающем запахе алкоголя. Затем она допила все одним глотком.

— Тебе Вик рассказал, да? — спросила она с отрешенной угрюмостью, откинувшись на спинку софы.

— А… нет. — Джо не был уверен, стоит ли ему рассказывать, каким образом он узнал; он не был уверен, что это его выставит в лучшем свете.

— Нет? Тогда… Ты что-то увидел? Что-то заметил?

Джо кивнул. Тэсс издала короткий меланхоличный смешок и поднялась, вернувшись через секунду с бутылкой «Джима Бима».

— Еще? — спросила она.

— Спасибо.

Тэсс налила сначала ему, в этот раз порция была больше, затем себе.

— Как ты себя чувствовала?

Тэсс покачала головой и пожала плечами.

— Не знаю. Сбитой с толку… Подавленной… Более уставшей, чем обычно…

Джо снова кивнул понимающе. Тэсс замолчала и пристально посмотрела на него.

— Почему ты пришел сюда? — спросила она, нахмурившись. — Разве это не… — тут она горько рассмеялась, — злоупотребление доверием?

Джо подумал: странная у нее манера выражать свои мысли.

— Ну… да. Я полагаю, что так. Но смотреть, как ты… — он запнулся, подбирая слова. — Кто-то, о ком я беспокоюсь, — ты знаешь —…я просто решил, что это более важно.

Тэсс поморщилась: «кто-то, о ком я беспокоюсь». «Неужто?» — подумала она и посмотрела на него испытующе. Физиономия Джо всегда казалась Тэсс лишенной сексуальности. Оно было средним, лицо Джо: средний плоский нос, средние голубые глаза, средний жесткий подбородок, средняя рубцеватая от прыщей кожа — в нем не было чрезмерностей, а Тэсс очень любила чрезмерности. До того как появился Вик, ей нравилось встречаться с уродливыми мужчинами или с мужчинами, которые, по крайней мере, казались уродливыми из-за какой-либо доминирующей черты лица — длинного носа, огромных глаз, слишком широкого рта. Но это были мужчины, которые спокойно относились к своей уродливости; которые уверенностью манер в сочетании со стильной одеждой делали свою уродливость привлекательной.

Зазвонил телефон.

— Алло? Ну, ну… — Тэсс многозначительно посмотрела на Джо. Тот показал рукой на дверь, как бы спрашивая, не лучше ли ему уйти. Тэсс помотала головой.

— А сейчас?.. — спросила она. — Что за проблема в этот раз? — Она посмотрела в окно на знак лондонского метрополитена при входе на станцию напротив ее дома и вспомнила, как ребенком она принимала этот знак за изображение Сатурна. — И что, ты собираешься просто остаться дома? Оʼкей. Да. Как хочешь. — Ее взгляд снова встретился со взглядом Джо. — Нет. Ничего. Нет, я в порядке. Конечно. Как всегда. Да, завтра поговорим об этом. Ба-ай. — Последнее слово она произнесла нараспев с долей иронии и медленно положила трубку.

— Угадай, кто это был.

Джо пожал плечами.

— Вик?

Тэсс кивнула.

— Похоже, его мотороллер опять сломался. Он только что добрался до дома. Удобно, не правда ли, иметь мотороллер? — Джо покачал головой, подразумевая, что он понятия не имеет. — Кто-то на улице подтолкнул его.

— Так ты говорила с Виком о… том, что происходит? — Джо все еще не мог найти в себе силы назвать вещи своими именами.

— Нет! То есть, не совсем. Я пыталась намекнуть, что у нас есть проблема, — но он, похоже, не воспринимает никаких намеков.

— Почему ты не сказала ему это прямо?

Она щелкнула языком.

— Не знаю. Боюсь, наверное, — боюсь правды. Боюсь того, в основном, что я его больше не волную.

Джо нахмурился.

— Господи, я знаю, он иногда может казаться… зацикленным на себе. Но я уверен — я знаю, что он любит тебя. — Джо не знал этого точно, но чувствовал, что будет правильным так сказать ей.

Тэсс вздохнула. «Только мужчина мог бы решить, что такое возможно: относиться к ней так, как относится к ней Вик, и по-прежнему любить ее», — подумала Тэсс и поймала себя на том, что рассуждает, как самая обыкновенная женщина.

— Извини, — брови Джо сдвинулись к переносице, — тут есть момент, который я не совсем понимаю.

Тэсс усмехнулась.

— Я тоже.

— Нет, я имею в виду… Ты спросила меня перед этим… знаю ли я — ты знаешь что — то, что я знаю, — потому что мне рассказал про это Вик.

— Да?

— Но… сейчас ты только что сказала, что ты не говорила с ним об этом.

Тэсс почувствовала, что начала уставать от всего этого.

— Ну и?

— Ну… как тогда он мог рассказать мне?

Тэсс медленно помотала головой из стороны в сторону.

— Что?

— Как он мог рассказать мне, если ты не рассказывала ему?

Тэсс с удивлением посмотрела на него. «Какого дьявола, — подумала она, — я иногда гордилась тем, что думаю, как мужчина. Ясно как день, что они все кретины».

— Потому, Джо, — сказала она, ее голос был полон сарказма, ритм речи пародировал обращение учительницы младших классов к самому тупому ученику в самой проблемной группе школы для умственно отсталых, — что он сам эту проблему создает. Он один в этом виноват. Он, мать его, делает это.

Одна половина Джо решила, что это может быть проявлением ее угнетенного состояния: ничего неслыханного в этом нет — он читал о чем-то похожем в одном журнале по неврологии — склонность винить кого-нибудь из ближайшего окружения в своих проблемах. А вторая его половина подумала, что лучше спросить прямо.

— Делает… что?

Тэсс посмотрела на него в упор, откинулась назад, одновременно поднося стакан к губам; затем медленно, словно ее веки были налиты свинцом, закрыла глаза. Она глубоко вздохнула: вдох — выдох.

— Трахает. Кого-то. Еще, — произнесла она раздельно, не открывая глаз.

Джо был рад тому, что ее глаза оставались закрытыми; он знал, что его лицо пылало краской смущения.

— Тэсс… Я ничего не знаю о…

— О чем мы тогда разговаривали? — Ее глаза были широко раскрыты, и, если бы Джо в тот момент не поднимался в полном смятении с кресла, он мог бы разглядеть намек на смех в ее глазах.

— Послушай, мне, наверное, лучше уйти.

Она ухватилась рукой за его ногу.

— Джо, послушай. Из-за чего ты пришел сегодня ко мне? — Его голова крутилась, как у цыпленка. — Когда ты сказал: «Я знаю, что не так», — продолжала она, — что ты имел в виду?

Он снова сел, раздувая щеки.

— Тэсс, будь я проклят, если я знал, что Вик с кем-то встречается.

— Я пришла к такому умозаключению.

— Я… Послушай… Ты проходила какие-нибудь тесты недавно?

— Тесты? Типа, по вождению? Или по латинской грамматике?

— Нет, я про медицинские тесты.

Она состроила гримасу, вмиг став похожей на девчонку.

— Нет, — сказала она, тряся головой. — Медосмотр шесть месяцев назад. Это все.

Джо протянул к ней ладони.

— В таком случае, я только что совершил ужасно глупую ошибку. Ужасно. Давай все забудем.

— Но почему…

— Твое имя появилось в одном компьютере на работе, в том, который ведет учет результатов биопсии. Со злокачественной опухолью. С очень злокачественной опухолью.

Тэсс широко раскрыла глаза.

— Черт.

— И возраст примерно твой, и даже среднее имя…

— Октавия? — спросила Тэсс недоверчиво.

— Не совсем, компьютер выдал нам только инициал «О», но когда я увидел его, я почему-то сразу вбил себе в голову, что это ты. К этому времени ты бы уже получила результаты, и поскольку я знаю кое-что обо всем этом, я подумал, не зайти ли мне посмотреть, смогу ли я чем-нибудь помочь. — Джо уронил руки на подлокотники кресла. — Теперь я себя чувствую полным болваном.

Тэсс, воспользовавшись короткой паузой, сделала очередной глоток виски, почувствовала вкус виски во рту, и в тот же момент ее глотка начала судорожно сокращаться. Виски вернулось в рот. Тэсс раздула щеки и уткнулась взглядом в пол.

— Что? — забеспокоился Джо. Тэсс откинула руку в сторону ладонью кверху. Ее тело содрогалось. — Что такое? — спросил Джо еще более озабоченно. Она показала на свой рот рукой и сделала красноречивый жест рукой, мол, сейчас ее стошнит.

— Хммм-мммм! Хммм!

— Что?

В конце концов Тэсс схватила свой стакан с виски, наполовину полный, и поднесла его ко рту.

— Аааа! — выдохнула она, выпуская изо рта коричневую маслянистую жидкость обратно. — Ох! Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-а-а-а-а!

Джо неловко улыбнулся, стараясь выглядеть вежливым: истерики всегда неприятны для смущенных свидетелей. Его мочка была красной, как кусок сырого мяса.

— Ха-ха, ох — извини, Джо — я просто… — Она глотнула воздуха, сдерживая икоту, и постаралась взять себя в руки. — Но — а-а-а — я сто лет не слышала, чтобы кто-нибудь произносил слово «болван» без иронии. — Джо кивнул головой, вполне готовый примерить на себя костюм клоуна. — И — о боже, — продолжала она, вытирая ладонью слезы, — вся штука в том, что то, как ты выглядел в тот момент: таким удрученным, таким серьезным, — было идеальным описанием к определению. Ты в самом деле выглядел таким болва-ах-ха-ха-хах-ха-а-ааа…

На этот раз Тэсс позволила себе упасть на другую половину софы. «Она издевается, — подумал Джо, пока она лежала так вздрагивая всем телом. — Дурачится». Детская жалость к самому себе поднялась в нем. «Я всего лишь пытался сделать доброе дело, и посмотрите: осмеян. Что со мной, почему женщины относятся ко мне, как к какому-то… болвану?»

Может быть, из-за этого он, дождавшись паузы в ее смехе, задал жестокий, по его меркам, вопрос:

— И что тебя подвинуло к мысли, что у Вика роман?

Тэсс не ответила, но постепенно движения ее тела замедлились, а истерические всхлипы и судорожные вздохи стихли. Какое-то время она оставалась без движения, достаточно долгое, чтобы обеспокоить Джо, который, глядя на вывернутое запястье ее свисающей до пола руки, начал раздумывать, не пощупать ли ее пульс. Затем ее кисть повернулась и легла ладонью на пол. Джо, чьи чувства обострились, казалось, что он чувствует, как жесткий ковер царапает мягкую кожу ее руки. Она села ровно и посмотрела на него прищуренными глазами только что проснувшейся женщины.

— Ты сильно разозлен? — спросила она.

Брови Джо поползли вверх.

— Ну, не настолько, насколько ты.

Лицо Тэсс оставалось бесстрастным.

— Верно. Но тем не менее, — она помедлила, — хоть как-то?

Джо усмехнулся и сделал два медленных кивка.

— Хоть как-то.

Тэсс окинула его взглядом с головы до ног и повернулась к окну; по стеклу стучал дождь, и знак лондонского метро, утратив отчетливость контуров, стал еще более похожим на Сатурн, окруженный газообразным синим диском.

— В таком случае, похоже, тебе не придется сейчас ехать домой, — сказала она, не поворачиваясь.

ДЖО

Бывают случаи, когда ты не можешь объяснить, как ты оказался в такое-то время в таком-то месте: как ты добрался домой из паба, как ты прошел через турникет за пять минут до закрытия метро, каким образом ты очутился проснувшимся на чьем-то жестком плече. А иногда — очень редко — ты не можешь объяснить вещи другого порядка. Например, как так случилось, что, казалось бы, минуту назад ты был сопливым школьником с вечно сползающими вниз гольфами, а сейчас устраиваешь презентации и общаешься с взрослыми женщинами в синих деловых костюмах. Или как, например, ты оказываешься в постели с подружкой своего лучшего друга.

Но Джо знал, как это произошло. Он был пьян, конечно, но это не являлось оправданием. Люди никогда полностью не теряют контроль над собой, что бы они ни делали для этого: алкоголь, наркотики, психический срыв, — они ведут себя своеобразно, в своем стиле. Вик под коксом будет «торчать» в стиле Вика, а Джо напился в ту ночь в стиле Джо — что означало, что он ни на мгновение не терял нити происходящего.

Он, справедливости ради надо отметить, замер в кресле, услышав фразу Тэсс касаемо его возвращения домой: он не кинулся — как на его месте сделал бы кто-то другой — прямиком к софе, чтобы накрыть ее губы своими. Но он также и не поспешил неуклюже подняться, бросить что-нибудь вроде «Я возьму кэб» и немедленно уйти. Вместо этого Джо ждал, ждал, пока мир вокруг него придет в движение; ждал, пока Тэсс не поднялась, не подошла к нему, не взяла за руки и молча, решительно не повела его в спальню.

Над Лондоном уже поднимался рассвет, когда, приближаясь к Блэкхит, Джо остановился перед пешеходным переходом. Горел красный сигнал светофора, но возле перехода не было видно никого, кто бы хотел перейти улицу; просто утренние призраки играли с системой, нажимая серебряные кнопки, чтобы высветились зеленые человечки. Джо ждал, пока они зажгут желтый, чтобы тронуться; он жил и действовал в рамках закона.

Он считал слабым оправданием крик самца: «Моя жена больше не занимается со мной сексом». Тем не менее это было главной причиной, побудившей Джо изменить Эмме. Нагота Тэсс, ощущение ее плоти на своей было тем, чего ему отчаянно не хватало, о чем он бесконечно скучал. Джо был удивлен, удивлен тем, какое сильное облегчение ему это принесло; силу этого облегчения мог бы понять наркоман, принявший дозу и с этой дозой осознавший, как долго он был в завязке.

Тэсс была совсем не похожа на Эмму. Ее кожа была тверже и шероховатее, чем у Эммы, ее груди — больше и округлее, волосы на лобке гуще и темнее, стоны громче и разнообразнее. Все отличия стали для Джо фокусом возбуждения. Он увеличивал их в своем воображении, словно рассматривал слайды Тэсс и Эммы под своей «Серой Леди»: пупок у Тэсс был вывернут наружу завитком, а не внутрь ямочкой, как у Эммы; ее влагалище было менее симметричным и более плотно охватывало его поршень; она настояла на использовании презерватива — как она объяснила, они с Виком до сих пор ими пользовались, — тогда как Эмма, с надуманными мифами о потере чувствительности и необходимости непосредственного контакта, находила их отвратительными; и если запах Эммы был ускользающим, еле уловимым, как пастельные полутона, то запах Тэсс настолько осязаемым, что, казалось, его можно было нарезать кубами вокруг нее; в нем была крепость, и стойкость, и острота, и все прочие составляющие, о которых, он был уверен, она говорила на своих винных дегустациях.

Но по мере того как Джо приближался к Гринвич-Хай-стрит, ход его мыслей начал менять направление; воспоминания о событиях прошедшей ночи утрачивали свою остроту и осязаемую ясность, Джо все больше и больше охватывало чувство вины. И когда он подъехал к воротам дома, ему совсем не показалось странным — а только справедливым и естественным, — что его ожидает полицейский автомобиль.

ВИК

Вик тихо разделся, не желая разбудить Тэсс. Было утро среды. Вчера он почувствовал необычную резкость в тоне Тэсс, когда звонил ей, чтобы объяснить, почему он не сможет приехать, словно она не поверила его истории с «ламбреттой». Как обычно, он перестал волноваться по этому поводу сразу, как только положил трубку телефона, но утром он рано проснулся, одержимый бессонницей, и понял: единственное, что он сейчас хочет, это быть рядом с Тэсс.

Не желая рисковать с мотороллером, он поехал на метро до Ламбет-Норт. Напротив него сидела пожилая американская пара, он — бородатый и с избыточным весом, она — в очках и с сильным загаром, на коленях у них была расстелена туристическая карта, утыканная красочными изображениями достопримечательностей Лондона: улыбающийся лейб-гвардеец, стильное здание Парламента, кафедральный собор Святого Павла. Глядя, как они увлеченно обсуждают свои планы на сегодняшний день, Вик испытал несвойственный ему наплыв сентиментальности. Ничего не зная об этой паре, он почувствовал уверенность в том, что они были одними из тех супругов со стажем, у которых берут интервью для документальных фильмов в стиле «Когда Гарри встретил Салли», — теми, кто много лет назад отгородился от всего мира, чтобы быть вместе, не испугавшись удовольствия бок о бок отправиться в плавание по морю жизни.

Джо ожидал увидеть Тэсс уже поднявшейся и работающей в своем кабинете в глубине квартиры, рассылающей в виноградники, разбросанные по всему миру, письма по электронной почте с компьютера, стоящего возле окна с чудесным видом на стену; но после того как он вошел — звонок во входную дверь остался без ответа, — он обнаружил ее в постели, досматривающей последний сон.

Он сбросил с себя одежду на черный деревянный пол, стараясь двигаться как можно тише; что-то в идее нырнуть к ней под одеяло, не будя ее, показалось ему отвечающим его новым взглядам на моногамию. Вик осторожно приподнял правую половину ее белого одеяла, залез под него и, поерзав, плотно придвинулся к ней. Долговязое худое тело Вика всегда идеально укладывалось вдоль изгибов Тэсс; они лежали рядом, словно два пистолета в дуэльном ящике. «Какая жалость, что я не могу вот так лежать всю ночь», — думал Вик; его рука, змеей скользнув меж ее грудей, легла на ее плечо. Тэсс издала стон с трудом просыпающегося человека и отбросила его руку назад. Вик почувствовал умиротворение. «Как мило, — думал он, — она даже во сне знает, что это я; все так знакомо и так просто».

На другой половине кровати Тэсс широко раскрыла глаза.

— Вик?

— Хмм?

Она повернулась. Их лица были совсем рядом друг от друга. Вик нежно поцеловал ее; дыхание Тэсс было мускусным, как он догадался, из-за вчерашней выпивки.

— Как давно ты здесь?

— Минут пять…

— Правда?.. — Она приподнялась на локте и посмотрела поверх его головы на часы, стоявшие на прикроватном столике. — О-о-о! — простонала Тэсс, прижимая ладони к вискам.

— Ты в порядке?

— Да-а…

— Похмелье?..

— Хмм. Возможно. Который час?

— Десять часов пятнадцать минут.

— Вот черт.

— Да все нормально, — сказал Вик, обнимая ее за плечи. — Поваляйся немного в кровати.

Он ожидал, что она разомлеет в его руках, но ее тело оставалось напряженным.

— Вик, дай мне встать и принять «Нурофен»…

Тэсс отбросила одеяло и направилась к двери, на ходу надевая белую футболку; материя закрыла ее спину, упав вниз, словно жалюзи магазина в Сохо.

В ванной Тэсс посмотрелась в зеркало. «Я выгляжу так же, как и вчера, — подумала она — Все изменилось, а я выгляжу как прежде». Она продолжала изучать себя, приблизив лицо к зеркалу, когда послышался голос Вика.

— Что? — спросила Тэсс, вернувшись в спальню с эмалированной кружкой в руке и двумя красными таблетками.

Вик сидел, прислонившись к передней спинке кровати.

— Я спросил, с каких это пор ты стала надираться одна?

Она выпила таблетки. Их сахарная оболочка вызвала ощущение сладости на языке, пробив кислую пленку, остававшуюся после хмельного сна. Тэсс залпом сердито выпила остатки воды.

— С тех пор как ты решил отвязаться от меня, начав прокидывать со свиданиями, используя всякие глупые отмазки, — сказала она, вытирая рот.

— Ох, Тэсс…

— Что?

— Я думал, что ты простила меня.

— Думал. Почему?

— Мне показалось, что ты была довольна, когда я забрался к тебе в постель.

Тэсс хотела сказать: «Я не знала, что это ты», — но передумала.

— Ладно, Вик… Я была в полусне. Я забыла о вчерашнем вечере.

Вик изобразил на лице раскаяние.

— Я извиняюсь. Мне действительно очень жаль. Но мотороллер в самом деле упал на меня.

— Только мотороллер? — спросила Тэсс.

Вик с вопросительной миной нахмурился и промолчал.

— Ох, заколебал, — сказала Тэсс. — И не надо мне строить из себя саму невинность. И вообще ничего не надо. Я не готова к этому разговору сейчас. — Она повернулась к окну и стала медленно поднимать муслиновую штору. Когда половицы скрипнули у нее за спиной, она не обернулась, хотя это могло означать и то, что Вик, взяв в охапку свои вещи, уходит; через несколько мгновений Тэсс почувствовала прикосновение его рук к своим волосам.

Она повернулась, и тут же его теплые губы припали к ее губам. Рты их разомкнулись для одного из тех поцелуев, которые придуманы, чтобы забывать обо всем на свете. Они целовались долго, словно не желали оказаться перед лицом того, что могло последовать за этим.

Тэсс первая открыла глаза, услышав телефонный звонок. Она села на кровать и потянулась к трубке, но Вик ее опередил.

— Человек, к которому вы пытаетесь дозвониться, в данный момент недоступен или разговаривает по другой линии, — сказал он в высшей степени вежливым женским голосом. Глаза Тэсс сверкнули, и она сжала руку в кулак, что значило «не сметь мне»; Вик, ухмыляясь, оттолкнул ее ладонью. Он собирался закончить представление, а затем положить трубку на аппарат; и она простила бы ему это. Но через секунду его улыбка слегка дрогнула в уголках рта.

— Джо?.. — сказал он.

У Тэсс все внутри похолодело.

— Да. Нет. Извини. Я просто дурачился. Ты в порядке?

«О боже, — подумала Тэсс, — он уже звонит сюда. Похоже, будут осложнения».

ДЖЕРОМ

Лондон больше зеленый, нежели серый. В Лондоне больше квадратных километров парковых зон, чем в любом другом городе мира. Подстриженная, в-точности-как-должен-выглядеть-парк, аккуратность Риджентс; нортурберлендская запущенность Хампстед-Хит; равнинная пустынность Баттерси и Хайд; причудливость сафари Ричмонд — как будто на протяжении столетий каждое поколение проектировщиков Лондона, повергнутое в уныние от того, что город, который они создавали, постепенно превращался в монстра, в сити, пыталось удержать этого монстра под контролем и лепило где могло без всякой системы уголки первозданной природы, уголки самые разнообразные.

В результате этого невроза некоторые парки были разбиты очень близко. «Очень близко» не в том смысле, что парки находились за пределами города, но были вблизи; выражение «очень близко» относится к тому, что они были настолько близко расположены друг к другу, что некоторые имели между собой всего лишь крошечный буфер или полоску ревущего асфальта: некоторые парки были разбиты очень близко к дорогам. Вот почему они являются продуктом невроза! Их не должно было быть там совсем. Но они существуют там, и это только потому, что обеспокоенные архитекторы видели крохотный участок земли между одним районом города и другим и говорили: «О! Да! Да! А вот здесь мы просто разобьем еще один парк!»

Глэдстоун-Хит — один из таких парков. С одной стороны он тянется вдоль Денмарк-хилл, а с другой ограничивается Фернден-роуд. Совсем не тихими являются транспортные артерии, окружающие лондонские парки; это чудовищно перегруженные магистрали, муниципальные шоссе, полные проносящихся со свистом машин; это — главные дороги. Вот почему сейчас Глэдстоун-Хит переживает трудные времена, поддерживая иллюзию «вы за городом»; ради любителей бега трусцой и любителей покормить птиц и посидеть на лавочке устроители парка были вынуждены приглушить влияние города единственным доступным способом — воздвигнуть опоясывающую большую часть парка трехметровую кирпичную стену.

Джером Эбботт любил сидеть на третьей скамейке от выхода на Денмарк-хилл спиной к стене. Некоторые из местных жителей считали его сумасшедшим, не по какой-либо очевидной причине — он не носил шляпу с кисточкой или дамские очки и не разговаривал с галлюцинациями, — а потому что его часто видели на одном и том же месте. «Этот тип снова был в парке», — говорили они своим домашним, подразумевая, что он там днями просиживает, и абсолютно исключая возможность того, что это случайность привела его туда именно в тот день и в то же время, когда они сами были в парке. Но, так уж случилось, что он и в самом деле бывал в Глэдстоун-Хит очень часто, хотя сам Джером не смог бы узнать никого из прогуливавшихся рядом людей, так как парк, и в особенности та скамейка, волшебным образом вводили его в состояние, сходное с трансом. Он не слышал и не видел ничего вокруг.

Этот день был большой удачей. Джером сидел на своей скамейке уже два часа, никем и ничем не обеспокоенный. Ему приходилось вести борьбу на два фронта: отгораживаться от раздражителей внешнего мира — шума, света, голосов, и отбиваться от глухих, навязчивых призраков из его прошлой жизни, которые, плотно обосновавшись в его голове, лишали Джерома покоя, стоило ему остаться в своей унылой квартире на Беквит-роуд. Внешние враги были громче, ярче, заметнее. Тем не менее он побеждал их. В своем сознании он построил своеобразную стену вокруг себя и Глэдстоун-Хит. Он представлял, что смотрит на себя с высоты, и ему виделись и парк, и его голова в виде концентрических окружностей оазисов.

Рев мотора, визг тормозов, два или три гудка, прозвучавших одновременно, — всего этого было бы достаточно для большинства людей, чтобы начать оглядываться, присматриваясь, что не так. Но чтобы пробиться к внутреннему уху Джерома, этого было мало.

И тут раздался грохот. Он прорвался сквозь стену, воздвигнутую Джеромом, так же, как сквозь стену парка. Джером сначала не смог подыскать определения для того звука, теряясь в догадках, был ли это упавший метеорит или террористская бомба взорвалась неподалеку. Джером понял, что ему нужно немедленно подняться и бежать куда-нибудь, но куда именно он не знал. Казалось, грохот шел отовсюду. Потом его накрыло облако жара и пыли, жар покрыл его кожу бисеринками пота, на которые тут же осела пыль; его нос поморщился от запаха горелого пирога, исходившего от опаленного ворса его пальто — или это горели его волосы?

К тому времени он сообразил: что бы ни происходило, происходит у него за спиной. «Не оборачивайся, — сквозь боль, заходясь от ужасного запаха, подумал он, — не надо». Невдалеке он увидел небольшую группу людей, прикладывавших ладонь козырьком к глазам и показывавших пальцами, как ему казалось, прямо на него; некоторые что-то кричали, а один пытался вызвать машину скорой помощи по мобильному телефону. Молодой человек в спортивных штанах бежал в его сторону, жестами пытаясь показать ему, чтобы он скорей отошел от скамейки.

Медленно он начал вставать. Он мало общался с людьми в последнее время, и потому ему было странно ощущать на себе чье-то внимание. Он пошарил рукой рядом с собой в поисках термоса, но тут увидел, что тот лежит на земле между газонами и забетонированной беговой дорожкой. Он наклонился, чтобы поднять его. Ему показалось, что крики толпы стали громче. Ему показалось, что они тоже кричат ему: «Не оборачивайся!» Но в тот момент, когда он наклонился, то краем глаза в двух метрах от себя увидел столб горящего металла, разбросанные полукругом осколки стекла, груду кирпичей и голую руку с серебряным браслетом на запястье, лежащую на земле. Джером знал, что его память, населенная кошмарами, сохранит эту картину и дорисует все остальное, — она будет расти от основания вверх, активируясь, как персонажи в «Стар Трэке» — его любимой программе в те времена, когда он смотрел телевизор.

Джером поднял термос и положил его в карман пальто. С серьезным видом и чувством отрешенности — все эти годы он отворачивался от плохих сцен прочь, прочь — он обернулся. Но то, что он увидел: покореженные останки горящего «рено-клио» и вылетевшее из машины тело женщины, лежавшее в нескольких метрах и покрытое осколками стекла, словно пеленой драгоценных камней, — он видел бесконечно малый миг, может быть, недостаточно долгий, чтобы запечатлеться в его памяти навсегда; может быть, он смог потом избавиться от видения — потому что в следующую секунду блеснула ослепляющая вспышка, после которой Джером Эбботт видел только мглу, о которой он всегда так мечтал.

ДЖО

Джо долго сидел на софе после того, как ушли полицейские. Уже совсем рассвело, и дом с опущенными шторами снаружи выглядел странно. Джо понял, как сильно он устал, и подумал, что надо подняться наверх поспать, но так и не смог заставить себя встать. Не раздеваясь, он лег на софу. И тут он обнаружил, что не может уснуть. Джо беспокойно переворачивался с бока на бок, ерзал, просовывал пальцы в промежутки между подушками, прижимал лицо к подлокотнику, колени — к пружинам.

Он не знал, как ему быть. Он не знал, как ему быть, не потому, что именно это говорят люди, на которых навалилась нежданная беда, а потому, что на него хлынуло слишком много чувств, целый водопад взаимоисключающих чувств. Даже изнеможение его было постыдным. Горе изматывает человека сильнее, чем тяжкий труд, но Джо знал, что он изнурен не этим — все его силы были выжаты ночью, проведенной с Тэсс, и поэтому он чувствовал, что будет нехорошо поддаться такой усталости.

В конце концов Джо решил пойти посмотреть, как там Джексон: он не кричал все утро, скрывшись от страшного факта в коконе сна и детского непонимания. Накануне вечером полицейские застали дома одну Тони. Они отослали ее домой вскоре после того, как сообщили печальную весть; женщина-полицейский, мать двоих детей, быстро, без лишних слов заверила ее, что сама присмотрит за ребенком.

«Я должен пойти и посмотреть, в порядке ли он», — подумал Джо. Но вдруг мысли о Джексоне начали пугать его, он не знал почему: может, из-за страха обнаружить на детском личике отпечаток Эмминых черт, а может быть, потому, что теперь будущее его малыша представлялось Джо суровым и горестным. Но, возможно, и оттого, что где-то в глубине он все еще винил Джексона за проблемы, возникшие в их с Эммой отношениях, проблемы, которые могли стать косвенной причиной ее смерти.

Ее смерти. Странно, что такое важное известие ему пришлось собирать по кусочкам намеков и недомолвок: «свидетель, потерявший сознание», «авария», «последовавший взрыв», «не почувствовала боли» — никто так и не сказал прямо: «Ваша жена мертва».

Напоследок женщина-полицейский спросила: «Вам есть кому позвонить?» Джо ответил, что нет и что ему хотелось бы побыть немного одному. Но, на самом деле, ему не хотелось быть одному. Он сказал так потому, что не знал, кому звонить. Он думал о том, чтобы позвонить Вику, своему лучшему другу, но Джо только что провел ночь с Тэсс и теперь испытывал перед Виком чувство вины за это. Чувство вины перед Виком? А как быть с чувством вины перед Эммой? Эту вину он уже никогда не сможет искупить.

Джо посмотрел на стоявший возле софы телефон. Это была старая модель из бакелита; они купили ее вместе на рынке в Гринвиче два года назад в один из воскресных дней. А до этого они все утро валялись в кровати, посмеиваясь друг над другом по поводу их клятвенного обещания заняться в тот день покупками. Джо знал, что теперь каждая вещь в доме, любое место, куда бы он ни пошел, и каждый встреченный им человек будут напоминать ему о том, каким образом они были связаны с Эммой. Некоторое время. Или чуть дольше.

Он посмотрел в щель между шторами и увидел, что это будет славный день. Славный день: он вдруг понял, что с этого момента его жизнь стала похожа на одиночное странствие любовника, который, наблюдая через окно поезда или самолета какой-нибудь чудесный пейзаж: море, малиновое солнце, клин журавлей, каждый раз будет испытывать грусть оттого, что его любимая никогда уже не сможет насладиться этой красотой. Он отвернулся он ненавистного света, снова посмотрел на телефон. На расположенном рядом автоответчике мигал сигнал: два сообщения. О содержании одного он уже знал. Превозмогая тяжесть, которой налилось его тело, он протянул руку и нажал на круглую кнопку у основания аппарата. «Вторник, восемнадцать часов двадцать минут», — произнес металлический женский голос. Сквозь страх и тревожное ожидание у Джо промелькнула мысль, что Тони, возможно, пропустила звонок, занимаясь наверху с Джексоном. Пленка крутилась. Он услышал звук поднимаемой трубки их — его — телефона, а затем — ровный гул рабочей линии, на которой никто не говорит; слышен лишь отдаленный шум транспортного движения и еще какой-то неясный звук — скорей всего, чье-то дыхание, спокойное дыхание. «Пожалуйста, — подумал он, — если это ты, скажи что-нибудь, просто что-нибудь, дай мне еще один раз услышать твой голос». Но следом раздался щелчок положенной трубки и ненужный сигнал тонового набора в течение четырех секунд. «Вторник, восемнадцать часов пятьдесят минут», — сказала женщина, и Джо, который знал, что за этим последует, показалось на мгновение, что в ее голосе промелькнула тень упрека.

«Алло, дорогая — не поднимай трубку — я просто звоню, чтобы сказать, что мне предстоит заняться кое-чем сегодня вечером — своего рода работа… своего рода». Он звонил со своего мобильного: на заднем плане слышалось довольно громкое пыхтение его «вольво». Это было, наверное, минут за десять до его появления в квартире Тэсс. «Я тебе объясню, когда вернусь. Может быть, буду поздно, не знаю». Затем пауза; Джо вспомнил, как он решался, сказать ли ему следующую фразу: «Люблю тебя, пока».

Теперь он ненавидел себя за то, что ему пришлось задуматься перед тем, как сказать ей, что он ее любит. Но вот что заставило Джо сделать эту паузу: фраза «Люблю тебя, пока» была бессмысленной — даже хуже, чем бессмысленной — просто привычный набор слов, которые не имели никакого отношения к подлинному признанию в любви. Он вспомнил, как Вик ему однажды говорил что-то насчет этого. Тем не менее слова Джо не содержали и тени обмана. У него и в мыслях не было закончить все адюльтером. Когда вечером накануне он уходил с работы, то решил ничего не говорить Эмме о своей утешительной миссии — визите к Тэсс — до тех пор, пока не поговорит с Тэсс, или хотя бы до тех пор, пока не убедится, что «Тэсса Кэрролл» в его компьютере и их подруга — одно лицо. Но, несмотря на то что он оставлял сообщение без всякой задней мысли, Джо казалось теперь, что местами ему слышится нехорошая интонация; он различал в своем голосе фырканье и смех опереточного злодея.

Джо посмотрел на аппарат, продолжавший высвечивать мигающую «двойку». Возвращаясь домой, Джо не раз задумывался над тем, что ему придется давать объяснения Эмме по поводу этой «своего рода работы». «Каким жестоким образом разрешилась моя проблема», — угрюмо подумал он.

Его рука рассеянно переместилась с автоответчика на телефон. Он наугад вставил указательный палец в отверстие на диске и набрал цифру. «Зачем мы купили этот кусок старого дерьма?» — неожиданно рассердившись, подумал он: ему казалось, что палец вот-вот сломается от усилия, с каким приходилось вращать пластиковый диск. И затем, так же внезапно, как и появился, гнев его ушел, и тут же Джо остро почувствовал свое одиночество и понял, что женщина-полицейский была права, — ему очень нужно было кому-нибудь позвонить. Но кому? Он знал, кому он действительно хотел позвонить. Ему хотелось позвонить кому-нибудь, кто немедленно придет к нему, утешит и приободрит его, и будет держать его в своих объятиях до тех пор, пока шок, страх и чувство вины не покинут его: другими словами, ему хотелось, позвонить Эмме. И было совсем не удивительно, что, когда он все-таки набрал номер, это оказался номер человека, который уже начал — с того момента, как он недавно покинул его дом, — замещать Эмму в его подсознании.

Философы часто спорят по поводу того, что сильнее: «эрос» или «танатос», секс или смерть. Ясно, что на примитивном уровне секс побеждает, не закатывая рукавов; по крайней мере, если мы будем считать их, как считал Фрейд, двумя противостоящими инстинктами.

Сцена в доме Джо после прибытия Вика и Тэсс стала еще одним подтверждением победы секса над смертью. Есть старая избитая шутка о некоторых мужчинах, которые стараются думать о посторонних вещах во время секса с целью оттянуть оргазм; тем не менее есть и другое наблюдение. Мысли о сексе очень, очень часто приходят в голову в совсем неподходящей обстановке: на похоронах или во время встречи близких друзей, пришедших поддержать своего товарища, только что потерявшего жену.

Впрочем, сам Джо полагал, что, когда он увидит Вика и Тэсс, события прошлой ночи не будут иметь никакого значения, ему даже в голову не придет думать об этом.

Но ему пришло это в голову. Буквально в тот момент, как только они вошли, потому что жесты утешения так прихотливо пересекают плоскость сексуальных жестов. Вик первым обнял Джо, и даже в тот момент, когда он слышал, как Вик говорит, что ему жаль, ему очень жаль, у Джо была проблема — он не мог полностью раствориться в объятии своего друга, потому что через плечо Вика он видел Тэсс, стоявшую на пороге на фоне мраморно-голубого с пятнами облаков неба, и в ее лице, помимо печали, озабоченности и сочувствия, он явственно различал и нечто другое; так смотрят друг на друга сообщники, которые, лихо провернув темное дельце, хотят, чтобы все было шито-крыто. Джо ощущал, что это объятие лишь невеселая пародия на страстные ласки предыдущей ночи.

И вот они все вместе сидели в гостиной: Вик и Тэсс на софе, Джо в кресле напротив, разговаривали за чашкой горячего сладкого чая, приготовленного Тэсс, разговаривали об аварии, об Эмме, о том, что нужно делать, о невероятности всего происшедшего, об уходе за Джексоном, о том, куда смотрел Бог, говорили — и Джо не мог понять, кажется ли это ему одному или все чувствуют, что что-то не так. Все не так, как должно было быть.

— Вот… а полицейские уже были здесь, когда я вернулся вчера ночью… — Джо запнулся.

Вернулся откуда? Он не мог сказать этого и не представить, словно кадр кинопленки, обнаженной Тэсс, в сотне разных поз сворачивавшейся вокруг него. А ему очень не хотелось видеть это сейчас — он хотел выкинуть это видение из головы, освободить ее для печали, для забвения в плаче, но голая Тэсс упрямо стояла перед глазами.

И никак не хотела уходить.

— Где она была? — после очередной паузы спросила Тэсс. — Я хочу сказать, что она делала в Денмарк-хилл?

— Я не знаю, — медленно ответил Джо. — Вторники были ее своеобразными выходными — ну, ты знаешь, когда она не занималась Джексоном и домашними делами, — и я никогда не интересовался, что она делала в эти дни. Думаю, она просто ходила по разным местам, встречалась с подругами… не знаю.

Он посмотрел вниз, в свою пустую чашку. Тэсс бросила быстрый взгляд на Вика, словно пытаясь сказать: «Помоги мне, видишь, он ускользает», — но Вик тоже смотрел вниз. В конце концов она сказала:

— Значит, в аварии не было других машин?

Джо помотал головой.

— Бог мой… это странно. Я имею в виду, она была отличным водителем… ведь так?

Джо кивнул. Было похоже, что речь давалась ему с трудом.

— Почему же она тогда въехала в стену?

И тут он сказал:

— Я думаю… я думаю, она могла звонить по телефону.

— Когда?

— Вчера вечером. Около половины шестого. На автоответчике сохранилось сообщение.

— Что в нем?

— Ничего. Просто тишина. А затем отбой.

— Ты отследил его?..

Вик с удивлением взглянул на Тэсс: это было похоже на допрос.

— Извини, Джо… Я не хотела…

Снова молчание и ощущение того, что разговор зашел в тупик.

— Одно я не могу понять, — сказал Джо, — по словам полицейских, она не была пристегнута ремнем безопасности.

Вик поднял голову. Тэсс выглядела смущенной.

— Она всегда пристегивала ремень. Всегда. Она вечно пилила меня за то, что я ленился делать это.

— А откуда они узнали?

Джо посмотрел ей прямо в глаза.

— Потому что, — ледяным голосом проговорил он, — ее выбросило из машины. Ее тело было найдено в десяти метрах от нее.

Тэсс немного замялась перед тем, как задать следующий вопрос.

— Мне показалось, что ты сказал, что в машине…

— То, что осталось от ее тела.

Тэсс прикрыла ладонью рот, Вик зажмурил глаза.

— Полицейские мне сказали, что она была уже мертва, когда машина взорвалась, — угрюмо продолжал Джо.

— Господи! — вскричал Вик, внезапно вскакивая со своего места. — Давайте не будем касаться деталей! Она погибла. Это очень важно — знать, в каком именно месте этого гребаного парка это произошло? Или то, чем она занималась за полчаса до смерти?

— Вик… — протянула Тэсс.

— Что вы хотите выяснить?! Мы знаем, где и когда она умерла! Мы знаем, как долго каждый из нас троих прожил в счастливом неведении! Какая польза от этого каждому из нас?

Вик остановился: он обнаружил себя стоящим посреди комнаты, Джо и Тэсс смотрели на него во все глаза. Что-то в этом эмоциональном взрыве, чувствовал Джо, было неестественным — он очень сильно не вязался с обычным поведением Вика. Но, похоже, в данной ситуации выглядеть естественно было невозможно. Казалось, что они разыгрывают сцену из какого-то фильма или книги, где кто-то умирает.

— Скажи, может, мне лучше уйти? — спросила Тэсс, поднимаясь.

— Нет… — ответил Джо.

— Просто вы двое — старые друзья… а я… чувствую, что вторгаюсь…

— Прости, — сказал Вик, подходя к ней и держа руки сложенными, как в молитве. — Это моя вина.

— Слушайте, — сказал Джо, — почему бы вам вдвоем не уйти? — Они повернулись к нему с протестующим видом. — Нет, честно, идите… Мне кажется, я хочу побыть один… — В тот момент это действительно было так. Ему хотелось испытать чистое, ничем не замутненное чувство утраты, но воспоминания прошлой ночи накладывались на него и отравляли, и именно присутствие Вика и Тэсс являлось катализатором этих воспоминаний.

Тэсс и Вик переглянулись. Вик присел на корточки рядом с Джо и взял его за руку. Тэсс заметила, что на безымянном пальце его левой руки не было кольца. «Снял ли он кольцо после того, как ему сообщили о смерти Эммы, или же прошлой ночью, перед тем как мы легли в постель?»

— Хорошо… Но если вдруг передумаешь, сразу звони нам, — сказал Вик. Джо кивнул. — И… послушай… может, это хреновое утешение, но, по крайней мере, Эмма умерла в тот момент, когда она была в лучшей форме, прекрасной и яркой, не говоря уж обо всем остальном. По крайней мере, она не закончит, как ее мама, не зная, кто она и где она — доживая свою жизнь возле телефона, который никогда не звонит.

Тэсс посмотрела на Вика, его густые черные волосы были спутаны на затылке — впрочем, он никогда их не расчесывал. «А вот это не к месту он сейчас сказал», — подумала Тэсс, глядя, как Джо медленно поворачивается к Вику лицом. Тэсс ожидала, что Джо сейчас окинет того взглядом, полным отвращения; но вместо этого он лишь натянуто улыбнулся.

— Да, — сказал Джо.

Вик встал и легким движением головы показал, что им надо уйти.

— Черт, — сказал Джо в тот момент, когда они уже выходили из комнаты; его глаза были полны ужаса. — Сильвия…

ТЭСС

— Что-то ты тихий какой-то был, — сказала Тэсс, когда они застряли в пробке на пути в Сайденем в районе Вулидж-роуд. «Боже, мы досиделись там до того, что начался час пик», — подумала она. Хотя в те дни час пик в Лондоне длился круглосуточно; каждый час был часом пик.

— Алло? — сказала Тэсс, когда так и не дождалась ответа Вика. Он смотрел в окно. «Вот гадство! Уставился на какой-то музыкальный магазин и ничего вокруг не слышит».

— Ты что-то сказала? — спросил он наконец, отвернувшись от окна.

— Я сказала, что немного тихим ты был. Пока не выступил в конце с речью, мол, здорово, что она не кончит, как ее мать.

Он снова повернулся к окну.

— Точно…

Тэсс прищелкнула языком. Автомобиль перед ними тронулся вперед. Спустя две секунды его красные фары снова зажглись. Наступила тишина, нарушаемая только сухим скрипом щеток лобового стекла, все еще работавших после того, как закончился дождь. Тэсс их выключила.

— Ладно… Я не хочу выглядеть бессердечной сукой, но в конце концов, Вик, ты знаешь, что они не мои друзья. Они — твои друзья. Я почти не знала Эмму. Мы никогда не были близки.

— И с Джо? — спросил Вик.

Тэсс внутренне вздрогнула: «Что это было — намек?» Она искоса посмотрела на него, но на его лице ничего нельзя было прочитать.

— Ну да… Мне он нравится. Он действительно неплохой малый. Мне… мне жаль его.

Теперь она была рада тому, что Вик смотрит в сторону, потому что почувствовала, что краснеет.

— Я только хочу сказать, что когда что-нибудь ужасное, вроде этого, случается с людьми, которые являются твоими друзьями, я совсем не обязана взваливать на свои плечи всю тяжесть эмоциональных переживаний по этому поводу. — В двадцати автомобилях перед ними светофор сменил красный свет на зеленый, но движение было настолько вялым, что до них оно просто не дошло. — Для меня здесь все очевидно. Джо — твой лучший друг. Поэтому ты должен сейчас быть с ним рядом. Это своего рода привилегия. Но быть рядом в такой ситуации очень трудно. Особенно, если погибший не был твоим близким другом. У меня было такое однажды. Помнишь, я рассказывала тебе как-то раз о Гэри, моем товарище по колледжу?

— Это тот, который подхватил СПИД? — со скукой спросил Вик.

— Да, — ответила Тэсс; она была немало удивлена тем, что он помнил эту историю. — Вот он был чем-то вроде того. Ну, вообще-то, он был одно время моим близким другом, но после колледжа мы потеряли контакт. И потом, когда я узнала, что у него СПИД, худшим для меня было то… что я не знала, как мне себя вести. Если бы мы оставались близки, я находилась бы возле его кровати; если бы у нас было шапочное знакомство, я, может быть, просто послала бы сообщение со словами сочувствия. Я чувствовала себя меж двух огней — мне не хотелось показаться бессердечной, но также мне не хотелось быть одной из тех людей, которые выползают черт знает откуда, едва заслышав, что кто-то неизлечимо болен.

Она сделала паузу, гадая, слушает ли ее Вик.

— И что дальше? — спросил он, но лицо его оставалось безучастным.

— Вот… как бы то ни было, все закончилось тем, что я его пару раз навестила и написала одно письмо. Трудное письмо. А затем, где-то через год после этого, я узнала, что он умер.

— Грустная история.

— Да, точно. — Движение на встречной полосе стало реже. «Может, нам стоит развернуться и поехать другой дорогой», — подумала она. — Очень трудно объяснить, что при этом чувствуешь. Это поистине «серая зона». Я думаю, ты бы смог это ощутить, если бы, например, умер этот парень, Айвэн.

Вик хмыкнул.

— Айвэн! Вот уж фигу! Он даже не случайный знакомый.

— Правда? О, ну я не знаю. Кто тогда?

Вик пожал плечами.

— Для меня существуют только близкие друзья. Все остальные для меня — козлы. В основном.

— Замечательно. — Она подумала секунду. — Тогда — кто же еще? — Эмма.

Взгляд Вика застыл на ней.

— Что?

— Не надо так смотреть. Я всего лишь выражаю точку зрения. Эмма была подругой твоего друга. Ты не был близок с ней. Представь, что у них с Джо ничего не сложилось или что она порвала с Джо пару лет назад — и вот ты узнаешь, что она умерла или умирает.

Фаланга машин перед ними необъяснимым образом пришла в движение. Тэсс поспешила вперед; они проехали светофор, повернули направо на Кроктикс-роуд и направились прямиком в Сайденем. Когда она обернулась, то увидела, что Вик, яростно, плотно сжав губы, в упор смотрит на нее.

— Что? — спросила она.

— Ничего.

— Вот только не нужно истерик, Вик, — не лги сам себе. Не нужно, когда кто-нибудь умирает, внезапно становиться лучшим другом покойного. От этого будет только депрессия.

Вик снова пристально посмотрел на нее. Его глаза были пустыми, как стекла зеркальных очков.

— Она была милой женщиной.

— Да, — сказала Тэсс. — Она была. Мне она действительно нравилась. Я только не очень хорошо ее знала. «Он очень странно себя ведет, — подумала Тэсс. — Может, у них были более близкие отношения, чем я полагала».

— А вообще, это странно. Только вчера я подумала об Эмме. Когда я летела домой, чтобы встретиться с тобой, — как полная дура, конечно. Мысль о ней пришла мне в голову, когда я остановилась на секунду на Парламентском мосту.

— Ну, тогда ты действительно летела…

Она взглянула на него; наконец-то он начал ухмыляться.

— Хм. Очко за тобой. Но… Боже, Вик, это было около шести… Я помню, потому что я посмотрела на свои часы. Шесть двадцать.

— И?..

— И это было… ты знаешь… в точности почти до минуты, когда она…

— Хорошо. Если от меня ожидается, что я не буду лгать самому себе, может быть, ты тоже прибережешь свои экстрасенсорные способности?

Она повернула налево к Сайденем-хилл, автоматически переключив автомобиль на первую скорость. Двигатель взревел, пытаясь втащить гору металла на холм.

— И в связи с чем ты о ней подумала? — спросил Вик.

— Я просто смотрела с моста на Лондон. И он был по-настоящему прекрасен. Он был таким, каким ты ожидаешь увидеть Лондон каждый раз, но каким он редко оказывается на самом деле… — Тэсс запнулась; она всегда стеснялась выглядеть излишне эмоциональной. — И тогда я вспомнила, как Эмма мне рассказывала однажды о том, что, когда она впервые приехала в Лондон из Корка, ей хотелось посетить множество мест, но она была так бедна, что не могла позволить себе купить путеводитель, и поэтому использовала старое правило «А — Я».

— Что ты имеешь в виду под этим «А — Я»?

— Она просто искала по указателям улицы с романтичными названиями. Лэмбс-Харт-Ярд. Олд-Сикоул-лейн. Олд-Парадайз-стрит. Голден-сквер. И потом она гуляла по ним в надежде увидеть фронтоны, описанные Диккенсом, булыжные мостовые, а эти улицы, конечно, всегда оказывались полны офисов, закусочных и автостоянок. Но тем не менее она никогда не сдавалась. «Даже теперь, — говорила она, — если мне кто-нибудь подсказывает, как куда-то пройти, и упоминает улицу, название которой звучит для меня так, словно по ней мог гулять Уильям Блэйк, я обязательно чуть изменю маршрут».

Тэсс остановила машину возле его дома. Не задумываясь, она отстегнула ремень безопасности, открыла дверь и выбралась наружу, рефлективно — они с Виком давно уже прошли ту стадию, когда ей нужно было посмотреть на него и спросить: «Мне подняться?» Но если бы она все-таки взглянула на него, то увидела бы, что его лицо мокро от слез.

СИЛЬВИЯ

Сильвия ОʼКоннелл была помещена Комиссией районного отдела попечения гражданской общины Вулиджа в место, эвфемистически называемое Домом ухода за престарелыми: роскошные двухместные номера — роскошные по меркам компании «Парк лодж резиденшэл кэа», которая занималась обустройством этих номеров или, как она их называла, модулей — крошечные кирпичные бунгало, напоминающие дачные домики, домики прибрежного города-призрака; они были рассыпаны вокруг центрального административного корпуса, оборудованного бесчисленными панелями датчиков, готовых принять сигналы кнопок тревоги и сообщения от своих постояльцев. У Эммы было двойственное чувство по поводу помещения туда Сильвии. С одной стороны, «Парк лодж» был полной противоположностью «Харбридж эстейт», название которого ассоциировалось у Эммы с насилием над пенсионерами, в частности, с вламыванием в покои пожилых леди и кражей трех фунтов и восьмидесяти пенсов, припря-танных под грелку для заварочного чайника; с другой — уровень ухода в «Парк лодж», как ей порой казалось, был ниже того, что требовался ее матери, и у нее возникало подозрение, что помещение туда Сильвии стало результатом еще одной меры по снижению расходов, принятых Попечительским советом. Впрочем, то, что модули «Парк лодж» были на полном самообеспечении и постояльцы имели свои ключи и телефоны, позволяло Эмме верить, что ее мать способна вести самостоятельный образ жизни.

Который, образно говоря, она и вела. У Сильвии болезнь Альцгеймера протекала своеобразно. Основной характерной чертой Сильвии, как и многих женщин ее поколения, был здравый смысл, точнее, ее полная и пагубная уверенность в своем здравом смысле. И даже теперь, когда ее жизнь не имела смысла, когда бессмысленность мстила ей за долгие годы изгнания, захватив ее разум и обработав на свой манер, ее инстинктивная способность организовывать жизненное пространство вокруг себя и управлять им не покинула ее полностью. Она все еще могла готовить, и она все еще могла убираться в доме. И, хотя она не помнила, был ли жив ее муж, она помнила, где она хранила закладные.

Она сидела посреди гостиной (или, если быть точнее, места под гостиную, с примыкающим местом под спальню, местом под ванную и местом под кухню), думая, не вытереть ли ей пыль снова, но сначала не позвонить ли кому-нибудь, чтобы в точности узнать, где это она находится, как вдруг раздался звонок во входную дверь.

— И кого это сейчас могло принести? — сказала она довольно громко, перед тем как подняться и посмотреть на себя в зеркало; это мог быть священник, мистер Шогнесси, который всегда приходил в это время проведать Джерри, который начал приобретать в городе дурную репутацию. Она откинула волосы немного назад и зачесала по бокам, а затем вновь села: она знала что собиралась что-то сделать, но ни за что в жизни не могла вспомнить, что именно. «Немного посижу, и оно само вспомнится», — подумала она. Несколько секунд спустя раздался звонок в дверь.

— Удивительно, кто бы это мог быть в такой час? — громко сказала Сильвия. Она поднялась и направилась прямо к двери, раздумывая, не стоит ли ей сперва посмотреться в зеркало, а то это может оказаться мистер Шогнесси или Джек ОʼКоннелл, парень из Скала, про которого все говорили, что он влюбился в нее.

Тем не менее, когда она открыла дверь, на пороге стоял незнакомый мужчина; молодой мужчина лет тридцати, возможно. Хотя одежда на нем была элегантная, сидела она на нем довольно неопрятно; выглядел он, судя по лицу, очень усталым и совсем больным. Глаза были красными.

— Да? — сказала она немного высокомерно.

— Миссис ОʼКоннелл, — сказал мужчина, а затем довольно весомо, словно он вкладывал в это особый смысл, добавил: — Сильвия…

— Да?

— Можно я войду?

Сильвия осмотрела его с головы до ног. Ее глаза метнулись на висевшую рядом с дверью табличку, на которой было написано «ТРЕВОГА». Под ней была красная кнопка. Она не знала, как это все оказалось здесь, но была готова воспользоваться этим в случае необходимости.

— Кто вы? — спросила она наконец.

Лицо мужчины, казалось, стало еще более усталым и мрачным, как если бы этот вопрос причинил ему боль. Правой рукой он потянул себя за левое ухо.

— Я — Джо, Сильвия. Джо. Ваш… — он глубоко вдохнул перед тем, как продолжить, — муж вашей дочери.

Сильвия нахмурилась и покачала головой.

— Я вас не понимаю… — сказала она.

Мужчина вздохнул, полез в карман пальто и вытащил фотографию. Он показал ее ей. На ней был этот мужчина, стоящий на фоне рождественской елки, он улыбался и имел гораздо более счастливый вид, чем сейчас. Его руки обнимали красивую молодую женщину со светло-пепельными волосами, одетую в комбинезон; у нее на коленях сидел чудесный малыш. Кого-то эта женщина напоминала Сильвии; и что-то в ней нравилось Сильвии. Нравилось: приободряло, успокаивало и было знакомым. Глаза женщины были красными от вспышки, но откуда-то Сильвия знала, что обычно они зеленого цвета.

Не дав ей времени поднять глаза, мужчина показал ей другую фотографию; просто положил ее поверх первой. Все та же молодая женщина, но теперь она обнимала леди гораздо более старшего возраста. В этот раз Сильвия была уверена, что она знает эту леди. Что там говорить, она недавно видела ее. Так когда же это было?

— Это вы… — мягко сказал мужчина.

— Ну, конечно, это я! — смеясь воскликнула Сильвия. — Какая же я глупая старуха!

— А это, — сказал он, показывая пальцем на молодую женщину, — ваша дочь Эмма. Моя… — тут его голос снова слегка изменился, — …жена.

Сильвия взяла по фотографии в каждую руку и стала их разглядывать, сравнивая друг с другом. Затем она подняла взгляд на мужчину.

— Ну, — сказала она, — вы похудели. Проходите.

Сильвия отступила назад. Мужчина вошел и переминался с ноги на ногу возле каминной полки, он выглядел немного нервничающим; это напомнило ей, как Джек пришел к ее отцу просить ее руки.

— Не хотите ли чашечку чая?

— Нет, благодарю вас.

— Я делаю замечательный «Эрл Грей».

— Нет, на самом деле.

— Доставьте себе удовольствие.

— Сильвия, — сказал он, — вы не присядете на минуту?

— Ну, — начала она, чувствуя, как ее надменность вновь возвращается к ней (какое право имеет этот незнакомец указывать, что ей делать в ее собственном доме?), но тут она вспомнила, что он не незнакомец вроде бы.

— Пожалуйста, — сказал он.

Она пожала плечами, показывая, что ей все равно, стоять или сидеть, и присела. Мужчина довольно-таки дерзко склонился к ней.

— Сильвия… — сказал он, — то, что я собираюсь вам сказать, является очень, очень тяжелым. Я знаю, что вы временами бываете рассеянны, поэтому я хочу, чтобы вы сконцентрировались. Постарайтесь.

И снова ей показалось, что с ней не следует говорить в такой манере, но мужчина казался очень обеспокоенным, поэтому она просто кивнула Мужчина снова глубоко вздохнул.

— Вчера произошло ужасное несчастье. Эмма ехала на автомобиле и… она разбилась.

Сильвия сочувствующе ему улыбалась.

— Ох, бедняжка, — сказала она.

— Она умерла.

Сильвия кивнула. Наступила тишина.

— Кто-нибудь еще пострадал? — поинтересовалась она наконец.

Мужчина закатил глаза к небу.

— Нет… не очень… но не в этом дело. Она мертва, миссис ОʼКоннелл. Эмма, ваша дочь, мертва. Я пришел к вам, чтобы сообщить это.

Сильвия поразмыслила над этим секунду и рассмеялась тем самым чистым беззаботным смехом, что и минутой ранее, когда она назвала себя глупой старухой.

— Нет! Конечно, нет. Я помню все. — Затем она старательно, как маленькому, ему объяснила: — Эмма уехала в Лондон, чтобы выйти замуж. Вот и все. — Она приложила руку к его щеке. — Вам не нужно волноваться. Я знаю, это далеко отсюда, но всегда есть под рукой телефон.

— Нет, миссис ОʼКоннелл…

— Забудьте про нее.

Мужчина поморщился.

— Пожалуйста, миссис ОʼКоннелл, мне не хочется повторять это снова… Я не хочу произносить это снова и снова… Она мертва. Мертва. От нее даже ничего не осталось, потому что машина загорелась и взорвалась. — Мужчина отвернулся к окну, его глаза наполнились слезами. — Вы понимаете?

— Конечно, понимаю, дорогой.

Он снова посмотрел на нее.

— О боже. Боже. Зачем я пришел сюда? Чего я ожидал? — И тогда он рассмеялся, очень необычным смехом, который ей совсем не понравился. — Это совсем не важно, что я вам говорю, не так ли? Я могу с таким же успехом рассказать вам, что провел ту ночь, когда она погибла, в постели с подругой моего лучшего друга, разве нет? А я провел, Сильвия. Я сделал это. А теперь я никак не могу избавиться от чувства вины из-за этого, и никогда не избавлюсь. Я могу рассказать вам это, как и то, что Эмма мертва, и завтра вы не будете этого помнить. Вы уже через пять минут не будете этого помнить. Все кончено. Все.

Сильвия не поспевала за его мыслями, но по какой-то причине испытывала к нему симпатию; он выглядел очень грустным.

— Ты можешь рассказать мне все, что ты хочешь, дорогой.

— Правда, могу? Ох, Сильвия. Я очень сильно любил ее. Я очень-очень сильно любил ее. Как муж только может любить свою жену. — Он снова остановился и наклонил лицо совсем низко, почти параллельно полу, как это делает Джерри, когда сбивает коленки.

— Я так… так гордился ею, — наконец выдавил он из себя перед тем, как хлынули слезы, обильно и быстро, словно река Ли, вышедшая из берегов. Он зарылся головой в ее длинную темносинюю юбку и затрясся. Она погладила его по голове.

— Ну, будет тебе. Будет, — сказала она. — Будет. Будет.

«Что бы сейчас смогло поднять настроение этому бедному мальчику? — подумала Сильвия. — Я знаю; вот что приободрит любого. Но что же это было, что так мне понравилось на днях?»

Джо плакал по-настоящему, это случилось впервые с тех пор, как погибла Эмма. Он почувствовал облегчение, когда рассказал ее матери о своей вине, даже несмотря на то, что он с таким же успехом мог рассказать это ветру; может быть, дело было в ее повторявшемся «будет, будет», а может, в том, что она гладила его по затылку — к нему так давно не прикасались с участием.

И тут Сильвия начала петь — прекрасно, с душой — Джо показалось сначала, что это, наверное, слуховая галлюцинация.

Джо замер в складках ее платья, удивление поставило плотину его слезам, и одновременно он начал ощущать затхлый запах ее колен.

Он посмотрел вверх, сдерживая желание вставить «да-да-да-да-даааааа».

И тут он понял, что делала Сильвия; он понял это по пустоте ее глаз. Она повторят. Кто-то пел ей эту песню недавно. Он понял также, что это был не ее гнусавый напев из водевиля «Жила-была девчонка в заливе Голуэй». Она копировала голос. В этой имитации он услышал голос, который он так хотел услышать вчера на автоответчике.

— Сильвия? — позвал он, но ее ничто не могло остановить.

— Сильвия! — крикнул он, кладя свои руки ей на плечи.

— Обыкновенной… обыкновен… — сказала Сильвия, выходя из транса. А затем ее зеленые глаза вопросительно округлились.

— Кто вы? — спросила она испуганно. — Зачем вы схватили меня?

— Сильвия, Эмма приезжала к тебе два дня назад?

— Что?

— Пожалуйста, Сильвия. Попытайся и вспомни.

— Перестаньте трясти меня. Я звоню в полицию!

Джо снова заглянул в глаза Сильвии и увидел в них только страх и пустоту, бесконечную равнину пустоты. Он знал, что все расспросы бесполезны, но он знал также и то, что Эмма виделась со своей матерью прямо перед смертью, поскольку песня «Ты мне дал себя почувствовать обыкновенной женщиной» в исполнении Кэрол Кинг не входила в основной репертуар Сильвии; ее должна была спеть ей Эмма. Сильвия удерживала ее в памяти лишь короткий промежуток времени, до настоящего момента.

Джо не мог понять, в чем дело. Как он сказал Вику и Тэсс, он в самом деле не знал, что Эмма делала по вторникам, но он знал, что в эти дни к матери она не ходила — для этого были вечера пятницы — и, кроме того, она всегда предупреждала его, когда собиралась навестить Сильвию, на случай непредвиденных ситуаций.

Ужасная мысль, которая появилась у него в тот момент, когда полицейские сказали ему, что Эмма не была пристегнута ремнем безопасности, снова заползла к нему в голову, словно ядовитая змея. Возможно ли, что смерть Эммы не была случайной? Возможно ли, что она приехала к своей матери и пыталась поговорить с ней в последний раз, потому что собиралась убить себя?

Мозг Джо судорожно работал. Она приехала сюда, чтобы поговорить с Сильвией. Осмысленное общение не удалось, как всегда, и тогда она спела ей. Но почему именно это? Почему ту песню, которая звучала в тот момент, когда он попросил Эмму выйти за него замуж?

Он никогда не узнает, было ли это правдой или нет, но, возможно, Эмма пела эту песню не для Сильвии, а для него. Она знала, что Джо в любом случае придет навестить ее мать сразу после ее смерти; и она могла предположить, что Сильвия споет ему эту песню. Получается… Эмма оставила ему сообщение? Она говорила ему, что она все еще любит его, получается так?

Мысли Джо были прерваны резки звуком медного клаксона. Когда он огляделся вокруг, то увидел Сильвию, стоявшую возле двери со сложенными на груди руками рядом кнопкой тревоги. Сильвия выглядела в точности, как Эмма, когда та злилась.

— Ох, Сильвия… — сказал он с тяжелым вздохом.

— Не подходите ближе. Они будут здесь в любую минуту.

Джо, сидя на корточках, смотрел на участок коричневого ковра между своих ступней. Может быть, это все было ерундой. Может быть, она слышала песню раньше. Может быть, он просто обманывал себя. Он услышал, как открывается дверь, и поднял голову: смотритель, тучный йоркширец в черном пиджаке и галстуке на резинке, неспешно вплывал в открытую дверь.

— Арестуйте этого человека! — крикнула Сильвия; театрально вытянутый палец указывал на Джо.

Смотритель коротко взглянул на нее, затем на Джо. Он нажал кнопку на чем-то, напоминающем пульт дистанционного управления, висевшем у него на поясе, и сигнал стих в умирающем зверином завывании, походившем на последнюю ноту сирены воздушной тревоги.

— Здравствуйте, мистер Серена, — сказал он.

— Здравствуйте, — поздоровался Джо; ему несколько раз называли имя смотрителя, но сейчас он никак не мог его вспомнить.

— Все в порядке?

— Да. Только Сильвия опять забыла…

— Чего вы ждете? — спросила она.

Смотритель наклонился к ней, мягко взял ее за руку и провел на середину комнаты; проходя мимо Джо, он подмигнул.

— Сильвия, почему бы вам не присесть вот здесь на софу, пока мы выясним, в чем тут дело?

— Я уже все равно собирался уходить, — сказал Джо, вставая.

— Оʼкей, сэр, — ответил смотритель, доставая из кармана пузырек с капсулами.

— Э-э… — Джо засмеялся. «Как же его дурацкое имя?» — Извините меня…

Смотритель поднял на него взгляд, выражение вежливого любопытства на лице. Джо набрался храбрости.

— Моя… моя жена приходила сюда два дня назад?

Мужчина нахмурил лоб и, скорей нарочито, почесал голову.

— Я так не думаю.

— Пожалуйста, это очень важно. Вторник, вторая половина дня или ранний вечер?

Смотритель сдержанно кашлянул.

— Как я и сказал, сэр, вряд ли. Моя память совершенно адекватна.

— Я предполагал…

— Как вы знаете, все посетители записываются в журнале в моем офисе — мы можем пойти и проверить, если хотите, — но я вас уверяю, что из регистрационного журнала вы сможете узнать только то, что последний визит миссис Серена был… — он на секунду задумался, — на прошлой неделе. В пятницу.

Надежда Джо угасла.

— Все правильно, — сказал он. — Очень вам благодарен.

Джо повернулся к двери. Как глупо было с его стороны, подумал он, придавать такое значение пению Сильвии. Должно быть, она услышала песню Кэрол Кинг по радио.

— Сказала вам, что была здесь, так?

Он обернулся. Смотритель ушел в кухню. Когда он вышел оттуда со стаканом воды, его круглое красное лицо расплывалось в похотливой ухмылке. Джо подумал, может, сказать ему: «Простите, не понял?», или «Что вы хотите этим сказать?» с нажимом, или просто подойти и ударить его по круглой красной морде. Но вместо этого он лишь вяло пожал плечами.

— Она умерла.

Краска отлила от лица смотрителя.

— О, мой Бог, мистер Серена, мне очень жаль, я даже подумать не мог…

Джо проигнорировал его и подошел прямо к Сильвии, которая, как он догадался, отключилась от внешнего мира. Он наклонился и взял ее руку. Он представил, как Эмма гладила эту руку.

— До свидания, Сильвия… Я скоро приду снова, — сказал он.

Она посмотрела на него и кивнула, и в тот момент выглядела так, словно все поняла. Джо был ей за это благодарен и наклонился сильнее, чтобы поцеловать ее в пергаментную щеку. А когда он уходил, то увидел заставивший заныть его сердце блокнот возле телефона на столе рядом с ней. «По крайней мере, она не закончит, как ее мама, доживая свою жизнь возле телефона, который никогда не звонит», — вспомнил он слова Вика.

Телефон, который никогда не звонит.

ВИК

Вик носил контактные линзы с тринадцати лет. Он помнил, как он первый раз пытался вставить линзу (в те времена их еще не научились делать тоньше папиросной бумаги): его веко непроизвольно закрывалось, когда он приближал к глазу палец, с размещенной на его кончике линзой, а когда пластик прилипал к зрачку — невыносимое «мыльное» пощипывание и потоки слез. Он также помнил, что, когда первый раз вышел со вставленными линзами, он не мог избавиться от ощущения, будто ему чего-то не хватает. Сколько раз он твердил себе, что очки ему больше не нужны, а все равно казалось, будто он их где-то оставил.

После смерти Эммы он испытывал нечто подобное, но только гораздо острее и болезненнее. Словно вместе с Эммой он лишился и части своей души, и это пустое пространство в груди ныло и не давало Вику покоя.

Тэсс предлагала ему отправиться на похороны Эммы вместе, но Вик так долго откладывал момент, чтобы договориться о месте и времени встречи, что она в конце концов просто сказала ему, что встретит его там. Вик не был уверен в том, стоит ли ему идти вообще. Он был обеспокоен тем, что не сможет совладать со своими эмоциями. Что, если он вдруг, например, начнет плакать сильнее, чем можно ожидать от друга мужа погибшей? Это было вполне вероятно; он за всю свою жизнь не выплакал столько слез, сколько за прошедшие дни. Если же он не придет, это тоже будет выглядеть странно: будут задавать вопросы. О каком бы варианте он ни задумывался, каждый выдавал его с головой.

За пятнадцать минут до начала церемонии он решил присутствовать. Все утро он провел в репетициях своих оправданий за неявку, но мысль о том, как себя будет из-за этого чувствовать Джо, решила дело. И, кроме того, он сам хотел пойти.

Кладбищенская дорожка уходила от ворот направо к небольшому похоронному залу, окруженному оранжереей. Он опоздал — последние участники похорон уже вошли внутрь.

Вик послонялся снаружи с полминуты, нервно играя своим шлемом. Солнце вышло из-за облаков, заставив его прищуриться, он почувствовал, что в уголках его глаз образовались плотные линии; кожа его лица, не защищенного козырьком, стала сухой от ветра. Он тянул время, не решаясь зайти внутрь. И вдруг двери распахнулись и показался священник, за которым вскоре появился гроб, который несли Джо и еще несколько мужчин, их Вик не знал, но мог предположить, что это члены обширной ирландской семьи Эммы. Они все были румяные, плотного сложения, с очень густыми, зачесанными на прямой пробор, волосами; и все они больше казались сердитыми, чем печальными. Вик вспомнил, что была какая-то попытка со стороны родственников Эммы вернуть ее в лоно их веры, устроив должным образом католические похороны, но план оказался невыполнимым, поскольку не было никакой возможности для продолжительного отпевания: ее тело было сильно изувечено.

Когда они приблизились, Джо бросил на него сердитый взгляд, но в этом взгляде прочитывалось и смирение: Вик опаздывал всегда и везде. Вик вздохнул с облегчением: в этот раз его устоявшаяся дурная репутация дала ему легкое прощение. Но удовольствие длилось всего лишь секунду. Он окинул взглядом гроб, и не поддающийся сомнению факт, что Эмма находится внутри него, мертвая, оглушил Вика своей простотой. Смерть дала ему рентгеновское зрение: казалось, что его взгляд легко пронзает тонкую деревянную стену между ним и закованным в обивку телом его любовницы. Видение было неотвязным, поскольку он имел дело не с абстрактной ситуацией — смертью, так легко обсуждаемой говорливыми интеллектуалами, склонными пофилософствовать, а с реальной смертью кого-то, кто еще, в буквальном смысле, имел телесную оболочку, кого-то, чья материальность еще жила в нем: ее запах, ее кожа, ее волосы, ее движения — кого-то, с кем они неистово любили друг друга — прости, Боже. Он не мог не представлять наяву вид Эммы, лежавшей в гробу, потому что не смог еще пока избавиться от привычки представлять себе Эмму постоянно.

На крышке гроба он заметил маленький белый листок бумаги, словно столовый прибор на обеденном столе. Это был конверт с открыткой внутри, на котором было написано слово «Мама». Из часовни стали медленно выходить люди, поравнявшись с гробом, они бросали на него цветы: тюльпаны, розы, лилии. Угрюмая мысль пришла Вику в голову: не зааплодировать ли.

Его взгляд, оторвавшись наконец от этой нелепой сцены, натолкнулся на стоявшую немного в стороне Тэсс; на ней был изящный длинный черный фрак и черная шляпка с вуалью. Вик не мог видеть ее глаз, но лицо ее было направлено в его сторону, и он мог предположить, что она смотрит на него с укором. Смягчив выражение лица, он поспешил присоединиться к ней, чтобы занять свое место среди выражавших соболезнования.

Затем были поминки. Джо пришлось во многом уступить семье Эммы, таким образом поминки представляли собой нечто среднее между крепкой попойкой на траурном собрании ирландского пролетариата и сдержанной гражданской панихидой, принятой в обществе среднего класса. Шли пасхальные каникулы, и мероприятие проходило в Мэйз-Хилл-Праймэри, школе, в которую Джо и Эмма записали Джексона в тот день, когда он родился.

Как только братья и кузены Эммы ступили на покрытый паркетом пол большого зала, то, не успев отряхнуть могильную пыль с манжет, они сразу же направились к импровизированному бару у задней стены, почти не обращая внимания на слайд-шоу, показ которого уже начался. Это был монтаж фотографий Эммы, звуковым фоном для которых служила кассета с гаэльскими арфами: Эмма-ребенок, с хвостиками на голове, менее светлыми, чем ожидал Вик, Эмма-студентка, с ярко подведенными тушью глазами, Эмма-невеста, улыбающаяся стоявшему рядом Джо. Глядя на экран, Вик понимал, как мало он знал о ней, о главных моментах ее жизни, фактах и цифрах, ежедневных буднях; и все же то, что было известно ему, — может быть, самое главное, — не знал больше никто.

Когда фотографии пустили по второму кругу, Соня вышла к кафедре на сцене перед экраном. Гаэльские арфы стихли, и слайд-шоу остановилось на Эмме-ребенке, ее хвостики торчали в разные стороны над головой Сони с тщательно зачесанной назад челкой.

Последние члены англо-саксонской общины расселись на складных стульях перед сценой.

— Леди и джентльмены… — начала она и тут же смешалась, — друзья… Мы собрались здесь, чтобы почтить память Эммы Серена, которая трагически погибла во вторник.

Гул голосов возле бара у задней стены, стихнув на секунду, тут же возобновился.

— Каждый, кто был знаком с Эммой, знает, что она очень сильно любила жизнь, и она, я уверена, хотела бы, чтобы этот день был больше похож на праздник, чем на поминки.

И тут началось: оратор за оратором, чтение речей, декламация стихов. Вик сидел радом с Тэсс, ее лицо оставалось бесстрастным, как если бы оно было скрыто вуалью. Вик тонул в полузабытьи, позволяя поминальным словам волнами колыхаться в его сознании: время, любовь, душа, жизнь, друзья, семья, птицы, огонь, ночь, море, загробная жизнь. Иногда он настраивался на голоса и пытался прислушиваться, и тогда на него накатывало отвращение, как в те дни, когда «Патологию» постоянно обходили другие группы. Он вспомнил одну из тех церемоний награждения, на которую они были приглашены. Выдвинутые в трех номинациях, они не получили ни одной; Вик помнил, как он сидел за круглым столиком, с деланным равнодушием глядя, как другие выходят на сцену, чтобы получить приз и сказать благодарственное слово.

Последним должен был выступать Джо. Он сидел перед сценой рядом с Сильвией, держа ее руку в своих руках. Его брюки были смяты и плохо подходили к пиджаку, под который он надел черную рубашку «поло» вместо обычной рубашки с галстуком.

— Я… — начал Джо, посмотрев вниз на кафедру, куда он положил лист бумаги формата А-4. — Извините, я не привык говорить перед аудиторией. Я тут записал несколько мыслей, но все это уже было сказано сегодня другими, и гораздо лучше, чем это мог бы сделать я. — Он оторвал руку от уха, аккуратно сложил листок и положил его во внутренний карман пиджака. — Гм, я только хочу поблагодарить Соню за то, что она провела эту панихиду и помогла в организации похорон.

Поднялось одобряющее бормотание, а кто-то даже захлопал в ладоши. Джо пару секунд помолчал, словно сомневаясь, стоит ли продолжать. Его пальцы снова повисли на мочке уха.

— Я думаю, что об одной вещи я хотел бы сказать отдельно… о нашей семейной жизни. Это пришло мне в голову прямо сейчас, пока я слушал вас, поэтому прошу меня простить заранее, если то, что я скажу, покажется вам бессвязным или… неуместным. — Он глубоко вздохнул. — Некоторые из наших друзей говорили сегодня о том, какой хорошей парой мы были с Эммой, что мы были созданы друг для друга. Николь даже назвала нас идеальной парой. Которой мы и были одно время.

На задних рядах кто-то кашлянул.

— Но я считаю, что сейчас тот момент, когда нужно говорить правду. — Джо оперся руками о кафедру, как проповедник. — В первый год нашей семейной жизни и предшествовавшие свадьбе два года, когда мы просто встречались, мы были, без всякого сомнения, счастливы, очень счастливы. У меня были женщины и до Эммы, но только с ней я узнал, что можно быть счастливым лишь потому, что рядом с тобой находится твоя подруга.

Вик почувствовал, что его мысли снова куда-то уносит; его глаза двинулись по ряду и остановились на Тони, качавшей Джексона в детском рюкзачке. Вик — непроизвольно — представил, как бы она выглядела в обнаженном виде.

— Но в последний год или около того мы с Эммой не ладили. Я до сих пор точно не знаю почему. В любом случае, не стоит здесь вдаваться в подробности, но я упомянул об этом потому, что — мне так кажется — ее гибель была каким-то образом связана с разладом в нашей семье.

Вик повернул голову, чтобы посмотреть на своего друга, заметив по пути, что лицо Тэсс немного покраснело. Он был бы очень удивлен, если бы она заплакала; Вик никогда не видел ее плачущей.

— Я сожалею, что не успел сказать ей, что я по-прежнему очень люблю ее, и попросить у нее прощения, за все, тоже не успел. Я думал, у меня еще будет для этого время. Это совет… — сказал Джо, и слезы навернулись в уголках его глаз. — Банальный совет рождественского клоуна. Будьте добры с теми, кого вы любите. Потому что… потому что они могут умереть. Они могут, черт возьми, умереть. И то, что смерть не в силах у вас отобрать, — ваши воспоминания, да… — он фыркнул, как если бы рассказывал анекдот, — воспоминания о лучших днях, их у вас отберет время. — Джо оборвал свою речь и уставился на пол. — Я… я прошу прощения…

Вик бросил взгляд на Сильвию. Она безучастно смотрела на кулисы сцены.

— И когда дело касается твоих собственных родителей, проходит всего небольшой срок, и ты понимаешь, что что-то нужно делать. Приготовиться к действию. — Он прервал на секунду свою речь; его рука оторвалась от кафедры и провела местом между большим и указательным пальцами по глазам. — Она была моей женой, — продолжил он, с усилием открыв глаза, как это делают чудовищно уставшие люди, — и мы позволим этой ситуации длиться, потому что, вы знаете, всегда есть время. Разве не так? Всегда есть время.

— Джо, — мягко сказал Вик. Он поднялся на сцену и положил свою ладонь ему на плечо. Джо поднял к нему заплаканное лицо. Какое-то время они смотрели друг на друга: четкое изображение Джо в глазах Вика и нерезкое расплывающееся лицо Вика в глазах Джо; а затем голова Джо резко, словно у него сломалась шея, упала на плечо друга. В установившейся тишине Вик увел его со сцены.

В кладовке позади зала, заваленной всяким школьным хламом, Вик ждал, когда Джо начнет говорить. Тот уже десять минут сидел за старой школьной партой, оборудованной откидной крышкой и чернильницей: Джо был похож на выпускника одиннадцатого класса, который так долго думал над экзаменационным вопросом, что успел повзрослеть. В кладовке было душно и тесно; Вик почувствовал, как начало зудеть его левое плечо.

— Вик? — наконец произнес Джо, не глядя на него; его немигающий взгляд застыл на коробке цветных мелков, лежавшей на полу.

— Да? — ответил Вик невозмутимо.

— Я могу тебя спросить кое о чем?

Джо поднял взгляд на Вика, тот кивнул.

— Насколько хорошо ты знал Эмму?

— Гм… ну, я не знаю, — осторожно ответил Вик. — Она была немного загадочной, с моей точки зрения. По сравнению с остальными твоими подружками. Например, с Деборой, которая была тем, что ты видел на витрине.

На лице Джо появилась слабая улыбка.

— Я имею в виду, — продолжал Вик, — Дебора не производила впечатление человека, в котором есть что-то, о чем ты не знаешь. Эм производила.

Он сделал паузу, опасаясь зайти слишком далеко; было не время наверстывать упущенную возможность выступить на панихиде.

— А почему ты спросил?

Джо кашлянул, поднеся кулак ко рту, — получилось что-то вроде сценического «гм!».

— Ты бы сказал, что она была человеком, который мог совершить самоубийство?

Вик удивленно поднял брови, но тут же почувствовал, что получилось фальшиво, что его удивленный вид был взят напрокат у эстрадного клоуна в шляпе с помпонами.

— Почему ты спросил об этом?

Джо вздохнул.

— Это все сложно объяснить. Возможно, что все не так. Странная вещь случилась, когда я отправился к Сильвии, чтобы сообщить ей о несчастье. Она заставила меня думать, что Эмма виделась с ней перед смертью. Зная, что скоро произойдет.

— Какая странная вещь?

— Это не важно. Объясню как-нибудь потом. Я просто хочу знать твое мнение, была ли она способна на такой шаг.

Вик ощущал себя преступником, которого застигли возле места преступления и допрашивают пока — пока! — в качестве потенциального свидетеля.

— Люди не совершают самоубийств, направляя машину в стену парка. Не так ли?

— Не все убивают себя так, как Сильвия Плат, — сказал Джо. Вик непонимающе развел руками. — Не все самоубийства являются запланированными и подготовленными. Как ты однажды сказал, иногда, стоя на вершине скалы, чувствуешь тягу броситься вниз. Или, как вариант, когда ты ведешь автомобиль, тебе неожиданно приходит в голову: почему бы не повернуть руль вот в эту сторону… — и Джо показал, как бы он повернул этот руль.

— Но, если это был внезапный порыв, как она могла знать, что умрет, во время разговора со своей матерью?

Руки Джо, застывшие на воображаемом руле, опустились.

— Я не знаю. Может быть, она приняла решение к тому времени, но не знала, как именно это произойдет. Может быть, когда она говорила с матерью, она собиралась сделать это другим… — он резко выдохнул в нервном смешке, — более безопасным способом, а затем, когда села в машину, подумала: «К черту все!» — Он замолчал, его голос снова стал вялым, волнение от внезапной догадки быстро улеглось. — Я не знаю.

Вик задумчиво сложил руки на груди.

— Не могу в это поверить, — сказал он. — Хотя я действительно плохо ее знал, чтобы судить об этом.

Лицо Джо сморщилось, и Вик подумал, что он вновь собирается разрыдаться; но вместо этого он отвернулся и чихнул.

— Ты в порядке? — спросил Вик.

— Да, — ответил Джо и полез в карман за носовым платком. — Здесь просто немного пыльно. — Джо вытащил комок смятой материи; к вывернутому наизнанку карману прилипли белые ворсинки, потому что он постирал брюки вместе с платком, не проверив карманы. Эмма, он знал, проверила бы. — Я подумал, что это у тебя могут быть проблемы…

Вик посмотрел непонимающе.

— Аллергия, — пояснил Джо, слегка дотронувшись до своего носа.

— A-а. Похоже, у меня нет ее этим летом.

— Пока только апрель.

— К этому времени у меня уже начинается сенная лихорадка, но этот год, видно, станет исключением. Я ее совсем не ощущал на кладбище.

Джо рассеянно кивал и царапал ногтем указательного пальца крышку парты, назад и вперед.

— Я никогда не говорил тебе, так ведь, что наши отношения катились под горку? По-моему, я никогда никому не говорил этого, — он натянуто улыбнулся. — Теперь я рассказал это всем.

— Не волнуйся по поводу…

— Дело в том, что последние несколько недель происходило что-то ужасное. Она вела себя очень странно. Ее все раздражало, даже Джексон. Тони рассказала мне, что однажды она вернулась домой на два часа позже обычного и сказала, что она потерялась. Потерялась!

Вик оглянулся на дверь. Он почувствовал непреодолимое желание сделать признание. И не только ради себя; какая-то часть его души отчаянно желала помочь другу, вывести его из этого жуткого лабиринта.

— Слушай, нам надо выбираться отсюда. Люди начнут беспокоиться, — сказал он.

— Меня волнует это, Вик. Меня это действительно волнует. Потому что если она сделала это, то почему? И как мне не думать, что она сделала это не из-за меня?

— Джо, это был несчастный случай.

— Правда?

— Конечно.

— Она не пристегнулась ремнем безопасности.

— Да, ты уже говорил это. Послушай… — сказал Вик, — она любила тебя, и она любила Джексона. Она не решилась бы на самоубийство только из-за того, что ваша семейная жизнь дала небольшую трещину.

Джо внимательно посмотрел на Вика: он еще никогда не видел того таким серьезным.

— Возможно, ты и прав.

— Я знаю, что я прав, — сказал Вик.

Он мотнул головой в направлении двери. Джо встал, и Вик, ободряюще улыбаясь, повел его к выходу, как медсестра ведет пациента, выздоравливающего после тяжелой операции. Вик чувствовал себя в ловушке: он не мог сказать Джо то, что он знал о последних днях его жены.