Сумеречный судья

ЕЩЕ ОДИН ЗАСТРЕЛЕННЫЙ ПОЭТ Четвертый Багряный грех

Франсуаза, демонесса пламени, сидела в легком плетеном кресле и просматривала газету. Черный единорог, вставший на задние лапы, поддерживал готические буквы названия: «Санта Хавана». Грифон, с белыми крыльями и мускулистым телом льва, пожирал слова с другой стороны.

Я подошел к краю террасы, поставив на парапет бокал.

Море морщилось складками под окнами отеля. Теплое, оно было лишено горячей неги тропиков, которая заставляет забыть о тяготах жизни, нашептывая, — все то, что мы привыкли называть реальностью, на самом деле не больше, чем сумасшествие, рожденное пустой суетой.

Не было в этих волнах и суровой отваги севера, где ледяные волны накатывают на неприступные скалы, и прикосновение ветра, поющего в ледяных фьордах, приносит с собой ощущения силы, уверенности и благородного одиночества, перед лицом необъятного мира.

Ветра здесь было много; он налетал ниоткуда, принося с собой безотчетную тревогу. Мне казалось, что я стою на обрыве — не просто на краю скалы, но там, где заканчивается все, и начинается пустота.

Занавеси на окнах бились и трепетали, словно сердце человека, живущего в постоянном страхе. Отель казался оторванным от всего мира — а сам мир настолько страшным, что не хватало мужества вернуться в него.

Мне не нравилось это море; и в то же время у меня возникала необъяснимая тяга к нему. Хотелось стоять у парапета и смотреть вниз, пока я не сольюсь с волнами и ветром, растворившись в печальной, надтреснутой пустоте.

— Почему эти поэты постоянно стреляются? — спросила Франсуаз, отбрасывая в сторону газету.

Широкий заголовок, попираемый лапами грифона и единорога гласил:

Я отложил газету.

— Автор статьи сам горазд сочинять. В холодной руке не может лежать еще дымящийся револьвер.

Подняв с парапета бокал, я понял, что больше не хочу нектар.

— Отвечая на твой вопрос. Свою жизнь можно направить вовне — например, на обработку поля. Или на самого себя. Из всех видов искусства глубже поэзии в душу способна погрузиться только музыка. Недаром они часто идут рука об руку. Художник сражается с красками и холстом; писатель должен выстроить сюжет и создать характеры. Поэт и музыкант воплощают свою душу непосредственно. Шопенгауэр писал, что мелодия есть воплощение мировой Воли.

— А в чем мораль? — напомнила Франсуаз.

Я кивнул на ее обоюдоострый меч.

— Сколько клинков ты успела изломать?

— Не считала. Пожалуй, это двадцатый. Правда, некоторые пришлось выбросить целыми.

— Да, вроде того, что утонул, воткнутый в морского змея. Работая клинком, ты можешь его менять; инструмент поэта — это душа. Истрепав душу, он нуждается в подпитке — наркотиках, алкоголе, черной магии. Многие были уверены, что не могут писать стихи без алого лотоса.

— Другими словами, — произнесла демонесса. — Можно сунуть член в мясорубку, но то, что ты вытащишь, уже не будет членом.

— Френки, — заметил я. — Тебе надо писать сборник афоризмов.

Звонок вскрикнул, заставив меня обернуться.

— Я же просил, чтобы нас не беспокоили, — пробормотал я. — Кэнди. Раз ты человек действия, то и открой.

Девушка встала, вынимая из ножен меч.

— А разве ченселлор не работает над своей душой? — спросила она.

— Только во время обучения, — ответил я. — Потом необходимо найти для себя цель — или сойти с ума, как эти поэты.

— Я достойная цель, — заверила меня девушка.

— Знаю, что вы просили не беспокоить вас, ченселлор, — говорил хозяин отеля.

Он собирался сказать еще что-то, то я ответил:

— Вот именно.

Тот не решился продолжать.

Длинное лицо сатира свешивалось вниз плоским носом. Рот щерился крупными зубами, из льняных волос закручивались два рога. Не получи я хорошего воспитания, сказал бы, что у хозяина отеля козлиная рожа.

— Как вы просили, я приготовил счет на утро, — неуверенно произнес он. — Но вот осмелился потревожить вас.

— Я это понял.

Хозяин отеля не был очень смелым сатиром; и никогда не решился бы противоречить богатому постояльцу. Значит, произошло нечто очень важное, и я не хотел об этом знать.

— Мне тут подумалось, вам нельзя пропустить смерть Серхио Багдади, — промямлил он.

— Пропустить? — спросил я. — Это что, представление, которое сегодня повторят?

Франсуаз ткнула меня кулаком в спину.

— Его сиятельство, маркиз Зденек Лишка очень просил, чтобы я позволил ему подняться, — продолжал сатир. — Он знает, вы крайне заняты, и уже собирались покинуть Санта Хавану. Но он, как и я, надеялся…

Слова козлобородого звучали так, словно я должен был знать, кто такой Зденек Лишка; и с возгласами радости, велеть немедленно пригласить его.

— Какой еще маркиз? — нелюбезно поинтересовался я.

Рот козлоглава распахнулся от удивления, и по остаткам в зубах я смог узнать, что он ел на завтрак.

— Близкий друг застрелившегося поэта, — пояснила Франсуаз. — Пусть поднимется.

Администратор ударил в волосатые ладони, радуясь успеху своего предприятия. Затем поспешил вниз по лестнице, стуча раздвоенными копытами.

— Пусть войдет? — спросил я. — Френки. А нас, мне кажется, двое. Ты не хотела бы знать, что я думаю?

— Ты знаешь, что я права, — ответила Франсуаз. — Друг этого бедняги только что застрелился. Нельзя вот так просто захлопнуть перед ним дверь.

— Можно! — заверил я ее. — И, если он задержится больше пяти минут, я так и сделаю.

Франсуаз уселась в плетеное кресло, и закинула ногу за ногу.

— Как знать, — пробурчал я. — Может, Багдади застрелился из-за того, что друг его доставал. А теперь он возьмется за нас.

— Майкл, — ответила она. — Ты отдал мне свою душу, в том числе, потому, что не любишь принимать правильные решения. Особенно, когда сам знаешь, что они правильные.

— А ты взяла ее оттого, что в душе садистка.

Демонесса самодовольно улыбнулась.

— У меня нет души, и ты это знаешь.

Зденек Лишка остановился в дверях. Единственное, чего ему недоставало — шляпы в руках, которую он стал бы мять. Ветер подхватил его длинные волосы и хлестнул ими по лицу.

Сложно было сказать, сколько лет этому гному. Он навсегда остановился в том неопределенном возрасте, когда ничто земное больше не трогает сердце.

Жизнь и секс делают человека молодым; самокопание и печаль превращают в старика. Зденек Лишка был далек и первого, и второго; я понял, что жизнь его сосредоточилась в одном Серхио Багдади.

Он принадлежал к тем по-собачьи преданным спутникам, которые часто бывают у харизматических художников и поэтов. Влюбленные в своего кумира, не видящие пятен на сияющем солнце — и в то же время слишком слабые, чтобы поддержать того в трудную минуту.

Прошлой ночью Зденек умер вместе с Багдади.

— Ченселлор Майкл, — произнес маркиз, протягивая для пожатия дрожащую руку.

Я ее не заметил.

— Я так часто перечитываю ваши трактаты. В них столько глубины. Когда мне сказали, что вы в Санта Хаване, приехали в то самое время, когда погиб наш несчастный Серхио… Я понял, это знак судьбы.

Мысль о том, что такой человек, как Зденек Лишка, мог читать мои книги, заставила меня задуматься, — стоило ли вообще браться за перо.

— Думаете, это причина и следствие? — поинтересовался я.

— Что? — переспросил он.

— Мой приезд и смерть вашего друга.

Он смутился.

Франсуаз протянула нашему посетителю руку.

— Не обращайте внимания на тон ченселлора, — мягко произнесла она. — Он, как и все мы, глубоко потрясен трагедией…

Я никогда не читал Багдади, и, говоря откровенно, мне было плевать — застрелился он или нет.

— Садитесь. Выпейте бокал нектара и расскажите, что привело вас к нам.

Франсуаз — демон, и способна сильно влиять на умы и чувства людей. Я видел, как от одного ее слова собеседник мог прийти в бешеную ярость или исполниться глубоким спокойствием.

Зденек Лишка принял у демонессы бокал, и, подойдя к бару, налил его до краев. Он выбрал не цветочный нектар, но марокканское вино — и довольно крепкое.

Я отозвал девушку в сторону.

— Любовь к бутылке — неотъемлемая черта богемы, — заметил я. — Теперь мы с тобой сыграем. Я скажу тебе, зачем к нам пришел этот прихвостень знаменитого алкоголика. Если я прав, мы выставим его и уедем из Санта Хаваны.

— А если нет?

— Френки, я прав…

Бокал марокканского вина так глубоко увлек Лишку, что мы могли разговаривать, не боясь его ушей.

— Так почему он пришел, Майкл?

— Сейчас он скажет, что Багдади убили.

— С чего ты взял?

— Френки… Надо говорить — не «с чего ты взял», а «Холмс, как вы догадались». Да какой поклонник смирится с мыслью, что его кумир жил, как свинья, и умер, как свинья? Вот они и выдумывают байки про заговоры, и плачутся об этом со страниц газет.

— Лишка тебе не нравится?

— Я вообще презираю людей, Френки. А нашему пьянчужке Зденеку еще и повезло — в городе оказались мы. Если начнем расследовать это дело, никто не усомнится в правоте его выдумок. Итак?

Зденек Лишка уже успел вылакать бокал марроканского вина — и мне показалось, что наслаждение от напитка он получил, только прочитав этикетку. Его рот и горло настолько привыкли к спиртному, что не отличили бы «Дон Периньон» от жидкости для очистки магических кристаллов.

— Что же привело вас к нам? — ласково спросил я.

Я всегда проявляю долготерпение к тем, кого собираюсь спустить с лестницы.

— Никто не поверит мне, — начал Лишка.

— Я поверю, — солгал я.

Он взглянул на меня, и в его глазах сверкнула тоска законченного алкоголика.

— Серхио убили, — произнес маркиз.

— Серхио убили, — сказал я. — Всех их убили. Поэты прошлого имели хоть мутную каплю достоинства — умирали на дуэли. Сейчас их даже на это не хватает.

Зденек Лишка взволнованно наблюдал за тем, как мы с Франсуаз совещаемся у парапета террасы.

— Возможно, у него есть причины так думать, — заметила демонесса.

— Бесспорно, — согласился я. — И ты сама видела, как он принял внутрь еще двести грамм таких причин. Погляди на него, Френки — это же полусумасшедший. Такие открывают музеи и собирают по всему миру булыжники, на которые когда-то вытошнило великого поэта.

— Неужели ты собираешься выставить его?

— О, да! Я не собираюсь окунуться в ту отстойную яму, где плавают воспоминания о застрелившемся гении.

Франсуаз поджала губы.

— Нельзя отказывать человеку в помощи.

— Да, ему нужна помощь, — согласился я. — Анонимных алкоголиков.

Я подошел к нашему посетителю.

— Вынужден огорчить, мастер Лишка. Сейчас мы не в состоянии заняться вашим делом. Уверен, в полиции вас выслушают с большим интересом.

Лицо гнома стало бесконечно несчастным. Такое бывает у человека, который никогда не утруждал себя тем, чтобы добиваться цели. Получив отказ, он преисполнялся грусти и обиды на весь несправедливый мир, и глубоко уходил в себя, не помышляя о борьбе.

Произошло это и сейчас.

Я не слушал его сбивчивые возражения; крепко взяв Зденека Лишку под локоть, отвел к двери, и запер за ним замок. После этого счел обязательным вымыть руки с душистым мылом.

— Он на самом деле верит, что поэт был убит, — заметила Франсуаз.

Девушка не была согласна с моим решением; но скорее, из чувства противоречия.

— Самое скверное не это, — произнес я. — Лишка думает, что его поэт когда-то существовал.

— Не стоило останавливаться в такой гостинице, — пробормотал я. — Здесь не понимают, что означает просьба не беспокоить.

Я застегнул левую манжету и, окинув себя взглядом, счел, что мой костюм не может вызвать нареканий. Дверной звонок продолжал делать то, для чего его вмонтировали в дверь — мешать постояльцам.

— Раз мы уже покидаем это гнездо буревестника, — сказал я. — То сможем отделаться от новых посетителей, пока станем спускаться по лестнице.

Голос звонка смолк, и я сделал неопределенный жест, констатируя, что наши гости сами сдались. Внезапно раздался громкий треск, и дверь вылетела с петель.

Два орка были одеты в джеркины из шерсти мамонта.

В их грабастых лапах не блестело ни револьверов, ни даже того, чем обычно бьют окружающих по голове. Но перед нами не был марш пацифистов. Просто наши гости думали, будто оружие им не понадобится.

— Чем вы здесь занимаетесь? — спросил тот, что казался повыше.

— Мы здесь целовались, — любезно ответил я. — Простите, вакансий нет.

Франсуаз уселась на кончик стола, закинув ногу за ногу.

— Покажи себя, бейби, — протянула красавица томным голосом стервы. — Может, тогда я действительно позволю тебе поцеловать меня.

— Друзья мои! — обратился я к новоприбывшим. — Обычно я мил и любезен с гостями.

Я надеялся, они не знали, сколь гостеприимно был встречен в этой комнате Зденек Лишка, и с каким шумом катился он вниз по лестнице.

— Но, как видите, дама ждет от меня иного.

По всей видимости, я зашел слишком издалека, и оба не-пацифиста не смогли уловить главную идею.

— Лишка был здесь? — спросил высокий.

Оба были настолько уродливы, что наверняка вышли из мастерской природы через то окошко, в которое выкидывают брак. Дар речи при этом достался только крупному, второй же оказался его лишен, как и нормальной внешности.

Нельзя хвататься за револьвер, если не уверен, какой стороной держать. Тогда почему же каждый принимается болтать языком, хотя не имеет ни малейшего представления о том, что и когда следует говорить?

К примеру, этим двоим давно было пора извиниться.

Франсуаз провела ладонью по внутренней стороне бедра.

— Ты заставляешь меня ждать, бейби, — предупредила она.

— Не пытаться лгать! — заревел первый из наших посетителей. — Мы знаем, Лишка был здесь.

Его волосатая физиономия расцвела так, словно он только что получил диплом по высшей математике. Произнесенные слова показались ему недостаточно убедительными, поэтому он счел необходимым добавить:

— Я это сам видел.

— Джентльмены, — произнес я. — Зденек Лишка на самом деле заходил к нам. По всей видимости, вы хотели бы знать, куда он направился дальше? С удовольствием подскажу вам! Его спустили с лестницы. Показать?

Это был не тот ответ, которого гости ждали.

Тогда я попробовал нечто другое.

Пословица гласит, что путь к сердцу человека лежит через его желудок.

Поэтому я направил свой удар именно туда, и мы достигли взаимопонимания. Мышцы у орка оказались твердыми — верный знак, что он много времени проводил в спортивном зале. Тем приятнее мне стало, когда удар достиг цели.

Второй замахнулся, и постарался кого-нибудь пнуть. Для того, чтобы попасть в меня, ему следовало еще и прицелиться, но он упустил из виду этот момент. Я позволил ему выбить пыль из воздуха, и несильно хлестнул по шее ребром ладони.

— Ну как, Френки? — спросил я. — Я заслужил хотя бы поцелуй?

Франсуаз склонилась над одним из орков.

Его глаза расширились при виде роскошной груди девушки, оказавшейся настолько близко.

— Пока мой друг вызовет городскую стражу, — проворковала Френки. — Я смогу задать тебе пару вопросов…

Я подошел к телефону и стал набирать номер.

— На ее языке, — пояснил я орку. — Это значит, что она станет тебя пытать.

Возможно, я ошибаюсь, но у меня создалось впечатление, что мои слова его испугали. По всей видимости, он не очень любил боль.

Странные у людей бывают предрассудки.

Френки засмеялась.

— Нет, бедняжка, — ласково проворковала она. — На настоящие пытки нужно время… И настроение.

— Она знает, о чем говорит, — заверил я орка.

Тому отчего-то становилось все хуже — или новости его не радовали?

— Я хочу заявить о нападении, — произнес я. — Это «Адмиральский отель», президентский номер. Можете не спешить. Все, что могло случиться, уже случилось.

Я повесил трубку.

Мой первый удар поставил орка на колени, и с того знаменательного момента он так не смог изменить своей живописной позы. Теперь в ней появился новый смысл; казалось, гость молил о пощаде.

Он знал Франсуаз недостаточно близко.

— Я начну с простого вопроса, — сказала девушка. — Очень простого. Какого тролля ты вломился в мой номер?

Орк помотал головой. Крепко стиснул зубы, словно боялся, что слова против его воли выпрыгнут и поскачут по сверкающему паркету.

— Я не скажу, — прохрипел он.

Это было ошибкой; и в корне противоречило замыслу молить о пощаде.

— У нас с тобой мало времени на разговор, — сообщила девушка. — Поэтому тебе будет очень больно.

— Хорошо, — провыл орк. — Только отпусти меня!

— Нет, — возразила демонесса. — Сначала ты ответишь, а только потом я тебя отпущу. Правда, так интереснее?

— Элдарион, — простонал ее пленник. — Он послал нас.

Я задумался.

— Пожалуй, ты можешь отпустить его, Френки, — произнес я. — Если не хочешь пытать ради забавы. То, что он говорит, похоже на правду.

— Кто такой этот Элдарион? — спросила девушка.

— Издатель, — пояснил я. — Он выпускал стихи Багдади Серхио.

— Ладно, — согласилась Франсуаз.

Демонесса вновь обратилась к стоящему на коленях парню.

— Это было неплохо. Будь я твоей учительницей, поставила бы тебе троечку… Теперь у нас следующий вопрос. Если ты не ответишь сразу, душечка Френки займется твоей второй рукой. Поверь, это будет так же захватывающе.

— Спрашивай, — прохрипел орк.

— Зачем Элдариону наш номер? Я не пишу стихов. Разве что оставляю милые узоры ножичком. На живых людях. Он хочет издать альбом?

— Я не знаю, кто вы…

— Еще бы! Если бы ты знал, сто раз бы подумал, прежде чем высаживать мою дверь. Но ты не ответил…

Девушка с сожалением посмотрела на нашего посетителя; потом ее пальцы сомкнулись вокруг мохнатого запястья орка.

— Нет! — закричал парень. — Я скажу. Ему нужна рукопись.

— Чего?

— Эта проклятая поэма. «Мои слова радуге». Элдарион знает, что Серхио успел ее дописать. Мы перерыли мансарду, но ничего не нашли. Тогда стали следить за Лишкой и всеми прочими, кто у Багдади толкался. Маркиз привел нас сюда. Дэйбрил решил, что вас прислали колдуны Зеристана. Он хотел знать, отдал ли Зденек рукопись вам.

— Кому нужна рукопись стихов? — с недоумением спросила Френки.

Она постучала костяшками пальцев по колдовскому кристаллу. Орки сидели внутри, и старательно притворялись, будто не хотят свернуть нам шеи.

— Этого добра и даром хватает. Когда я училась в колледже демонов, одна девчонка у нас писала в стихах все контрольные; после семнадцатой ректор удавился шнурком.

— Серхио сочинял не обычные стихи, — пояснил я. — Волшебные. Редкое умение…

— Понимаю, — кивнула Френки. — Когда я воевала в долине Дао Ван Линь, в моей армии служили колдуны-барды. Стоило им запеть, каждый лучник превращался в берсерка, а паладины начинали летать. Красиво скулили, правда. Даже жаль, что потом пришлось их всех сжечь заживо…

Девушка задумалась.

— До сих пор не могу себе простить. Я должна была поступить как-то иначе. Мудрее. Найти правильное решение… Залить им глотки расплавленным свинцом, например. Так нет же, я поспешила. А в твоей жизни есть моменты, которые хочется переделать?

— Такие вряд ли.

Я развернул газету.

— Серхио Багдади не сочинял боевых гимнов. Думаю, сейчас поэт скрипит зубами и грозит тебе из гроба кулаком, за такие мысли. Он писал благословенные поэмы.

— Чего?

— Эти стихи очищают душу и тело, как глоток алого эликсира… Могут излечить любую болезнь. На каждой книге, поэт расписывается пером грифона, окунув его сперва в гиацинтовые чернила. Маленький сборник может стоить несколько тысяч мифриловых динаров.

— Вот почему оркам нужна рукопись?

— Ей нет цены… Есть немало историй о том, как магические поэмы спасали людей, давно потерявших надежду. Вот одна из них; Джекир Кален-Куронд, первосвященник храма Ваал'Гарака, много лет страдал от неизвестной болезни. Лучшие врачи каганата не могли ему помочь. Но когда он прочел стихи Серхио Багдади, — закашлялся, и выплюнул большую черную жабу; с тех пор недуг его отпустил.

Несколько стихотворений поэта были напечатаны под заметкой о его смерти. Девушка заметила их и вырвала у меня газету:

— Дай почитать.

— Правда, потом Джекиру Кален-Куронду отрубили голову, — продолжал я. — Жаба подала в суд и доказала, что именно она является настоящим первосвященником, а человек, в котором она жила, — всего лишь оболочка, наподобие кожи или раковины.

Газета вспыхнула, и обгорелым пеплом упала на пол.

— Демоны не могут их читать, — пояснил я.

— Почему? — спросила Френки и выругалась.

— Именно поэтому, — смиренно ответил я.

За окнами раздавался звон подков; к гостинице подъезжали стражники. Горничным и коридорным очень хотелось взглянуть, что происходит в номере, но им было приказано держать свою любознательность на коротком поводке.

— Вот видишь, Френки, — произнес я. — Как рождаются легенды и обрастают мохнатыми подробностями. Зденек Лишка увидит мансарду поэта разграбленной, и будет глубоко уверен, что нашел новое доказательство убийства.

— Да, — согласилась девушка. — И еще много лет станет давать интервью об этом.

Королевский следователь оказался гномом, — таким высоким, что его наверняка часто принимали за гибберлинга. Черный мундир вышел для него длинноват, и ног почти не было видно; только носки сафьяновых сапог торчали вверх, словно украдкой выглядывали из-под подола и пытались узнать — какой дурень умакает их то в грязь, то в дорожную пыль?

Впрочем, рассмотреть они смогли бы лишь бороду.

Думаю, гном бы хотел подрезать низушку; в мундире он походил на шахматную фигуру. Однако подпускать ножницы к униформе нельзя. Вдоль бортов шли изящные алмазные руны, воспевавшие басилевса; струились по рукавам, скатывались на обшлаги, затейливо играли с серебряной пуговецью.

Благонамеренность пеленала королевского претора, как паутина. Он не мог ушить свой мундир, не отхватив у господаря титул «златоволосый» или «великий князь гнилостных зомби». А поступать так не стоит, если не хочешь оказаться на мифриловых рудниках.

— Я претор, — произнес королевский следователь, подходя к нам. — И мне не нравится, когда в моем городе убивают людей.

— Да? — спросил я. — Как удачно, что вам не принадлежит ни одного города.

Если бы я хотел сделаться его другом, мне стоило начать знакомство с какой-нибудь иной фразы. Но я не хотел.

— Что им было нужно? — осведомился гном.

— Хорошее воспитание, — ответил я. — И немного мозгов при рождении. Думаю, с их стороны было бы неразумно просить о большем.

— А еще, — произнес претор. — Я не люблю, когда в мой город приезжают штучки, вроде вас. Считают себя важными. Не думайте, будто длинные уши дают вам право лупить людей.

— Что вы, — возразил я. — Право убивать дано нам от рождения.

Он покачал головой. Бедняга сильно сожалел, что нападение на нас не закончилось более удачно.

Франсуаз отвела меня в сторону.

— Если не прекратишь дразнить его, — сказала она. — Я защемлю тебе член прищепкой.

— Мне бы это понравилось.

Я провел ладонью по лицу.

— Не знаю, почему я так взъелся на этого претора, — признался я. — Он не более тупоумен, чем остальные. Наверное, все дело в этом соловушке и шумихе, которую подняли вокруг него.

— Что ты имеешь против поэтов?

— Наверное, все. Ненавижу их еще со школьной скамьи. Когда меня заставляли учить наизусть гнилые стишки, и все должны были ими восхищаться.

— Мне казалось, тебе нравится искусство.

— Нравится. Но тогда никто меня об этом не спрашивал. Это очень похоже на изнасилование — меня принуждали что-то испытывать, и всем было плевать, что я чувствую на самом деле.

— Так вот в чем дело. Мальчик не любил ходить в школу?

— Терпеть не мог. С тех пор я презираю и поэтов, и так называемую серьезную литературу. Что есть поэзия без этой своры горластых ничтожеств? Только они дают автору право быть Поэтом или списывают его в бумагомараки. Успех коммерческого романа создается при помощи рекламы, и это нормально. Но успех серьезной книги невозможен без какого-то мерзенького сумасшествия вокруг нее, без сотен Лишек, которые хлещут по утрам чужое вино, да вылизывают ступени перед кумирами.

В коридоре прогремели шаги. Казалось, незнакомец собрался проломить пол и оказаться на этаже внизу. Претор всполошенно зыркнул глазами, словно ожидал никак не меньше, чем святого архангела.

Дверь не могла распахнуться, так как была выбита; в противном случае, ее, того и гляди, высадили бы снова. На пороге появился дергар, такого большого роста, что, прикрути к нему петли, и его можно было навесить вместо створки.

Два тяжелых рога росли из висков демона. Во лбу поднимался третий, идеально ровный, — видно, хозяин подтачивал его перед сном мифриловой пилкой. Делать это запрещено; жрецы учат, что форма рогов дергара говорит о его характере. Если сознание чисто, а воля крепка, — костяной отросток получится идеальным, а любая неровность будет кричать о том, как много грязи скрывается в тяжелом черепе.

Этот запрет, конечно, не соблюдают; а там, где лгут все, некому их разоблачить.

Тяжелый плащ, из алого бархата, стекал с широких плеч гостя. На груди он был отделан мертвыми крыльями фейри, и черное магическое стекло жадно пожирало энергию собравшихся здесь людей.

Незнакомца сопровождали три орка, и, судя по их внешности, этих ребят нашли в том же лукошке, что и наших недавних посетителей.

Претор посмотрел на него с видом человека, который знает, что сейчас получит пощечину, и пытается выглядеть при этом достойно.

— Я Дэйбрил Элдарион.

Гость произнес это таким голосом, словно ожидал, что все, собравшиеся в комнате, выстроятся вдоль обеих стен и отдадут ему честь.

— В таком случае, это не ваш корабль, — ответил я. — Пришли потребовать рукопись лично?

Моя неприязнь к поэтам не могла не касаться издателей. Не будь последних, стихи не расползались бы тараканами так быстро.

Элдарион обернулся к претору.

Не как к человеку, которому собирался задать вопрос. Скорее, так смотрят на прибор, чтобы считать его показания.

— Кто это? — потребовал он.

Претор засунул руки в карманы.

— Богатые путешественники. Помяли ваших орков, мастер Элдарион.

Казалось, между его зубами вот-вот появится струйка слюны и начнет скапывать на пол.

Дэйбрил вновь посмотрел на нас; издатель не собирался заговаривать до того, как поймет — кто мы, и как себя следует вести. Он был умным дергаром, этот Элдарион; но я сомневался, что ему удастся вырасти до высшего демона. Слишком примитивных орков брал себе в помощники.

— Вы сказали, путешественники? — переспросил книжных дел мастер.

Лицо претора перекосилось, словно он старался ухватить себя зубами за губы и, потянув, содрать всю кожу с лица.

Элдарион вновь повернулся к нам. К нему стоило пристегнуть динамо-машину, чтобы, вертясь, он заодно вырабатывал электричество.

— Это недоразумение, — произнес дергар.

— Конечно, — согласился я. — И сейчас оно стоит предо мной.

Демон улыбнулся, с видом человека, который только что получил поддых; первой его реакцией было попытаться ответить, но потом он оценил свои шансы и решил, что надо дружить.

— Я издаю книги, — вымолвил Элдарион.

Он говорил тем тоном, какой выбирают не знакомые и не симпатичные тебе люди, что начитались свитков по НЛП и решили выдать себя за твоих старых приятелей.

— У меня не хватает времени на персонал. Наверное, мои орки слишком погорячились. Думаю, они сами виноваты в том, что произошло.

— Хорошая эпитафия, — одобрил я.

— В любом случае, — произнес Элдарион. — Я думаю, дело можно считать исчерпанным.

Это не прозвучало, как приказ; но для претора, глубоко уткнувшего руки в карманы, слова издателя им и были.

— Научите своих орков сперва стучать, — посоветовал я. — И задавать вопросы в вежливом тоне.

Чего Элдарион не хотел от меня слышать, так это советов; вот почему я расщедрился на них.

— Мы остановились в соседнем номере, — произнес я, обращаясь к претору. — Очень надеюсь, что больше вам не понадобимся.

Стражники провожали нас безучастным взглядом светофоров.

Пройдя по коридору всего лишь пару шагов, я услышал, что кто-то вышел из номера следом за нами. Обернувшись, увидел Дэйбрила Элдариона. Не было ничего удивительного в том, что он не остался в наполненном людьми номере; но у меня создалось неприятное ощущение, будто дергар хочет продолжить знакомство.

— Да? — спросил я.

— Я поговорил с претором.

— Сочувствую.

Он замолк.

Такой человек явно не привык к растерянности. Это означало, что он попал в непривычную для себя ситуацию, — и ему требовалась помощь.

Я уже предвкушал, как откажу ему.

— Претор сказал, что иногда… Вы соглашаетесь выполнить небольшие частные поручения.

— Это не так, — ответил я.

— Но?..

— Я могу помочь тем, кто оказался в беде — в настоящей беде. А с частными поручениями вам лучше пойти в бордель. Уверен, в городе их достаточно.

Элдарион помедлил.

Могло показаться, в теле его находится поршень, и дергар прогнал его от головы к ногам. Это свойственно людям, которые осознали, что подошли к делу неправильно, и спешат перестроиться на ходу.

— Поэма была так хороша, что я убедил Серхио публиковать ее частями. Еще до того, как она будет закончена. Своего рода, возвращение к истокам классической поэзии. Так же, главами, публиковался «Евгений Онегин».

— А еще «Нат Пинкертон», — подтвердил я. — Это все?

— Поэма написана. Я видел завершающие главы. Но мы так и не смогли найти текста.

— Серхио помахал им у вас перед носом, но трогать не разрешил?

Мои слова уязвили Элдариона, но он хотел расположить меня к себе, поэтому засмеялся.

— Признаюсь, я даже не смог их прочесть.

— Еще бы. Иначе бы начеркали по памяти.

— В любом случае… Миллионы читателей, во всем мире, только и ждут завершения «Моих слов радуге». Ченселлор. Подумайте о тех, для кого стихи Багдади — единственный смысл жизни. Представьте, скольких людей вы сможете сделать счастливыми, если найдете рукопись. Разве это не достойная цель? Разве это не значит, помочь тем, кто попал в беду?

Я усмехнулся.

— Не будьте смешным. Единственный, у кого крошки-неприятности, — это вы, раз не сможете настричь денег. Миллионам людей плевать. Более того! Они будут счастливы, раз поэма осталась незаконченной. Такова судьба многих шедевров.

— Хорошо, ченселлор. Но разве вам не будет интересно заняться поисками — из любви к искусству? Во всех смыслах этого слова.

— Копаться в рукописях, залитых водкой, — ответил я. — Да разговаривать с окружением поэта — полуспившимися, получокнутыми людьми — не вижу здесь ничего приятного. Я не собираюсь искать предсмертные бредни застрелившегося алкоголика.

Внезапно Элдарион засмеялся.

— Слава богу! — воскликнул он.

— Что? — вежливо осведомился я.

— Хоть кто-то оценивает Багдади так, как тот заслуживал!

Элдарион казался очень довольным.

— Я издавал его магические стихи — правда, потому что они приносили деньги. И принесут еще больше после того, как поэт застрелился. Но я никогда не понимал, чему тут все восхищаются. Багдади был отвратителен — от него всегда несло выпивкой, я ни разу не видел на нем чистого воротничка. Я тоже не против выпить — но Серхио жил, как грязный баргест. Приятно встретить того, кто смотрит на вещи здраво! Ладно, ченселлор — если не хотите искать пропавшую рукопись, не стану вас больше уговаривать. Найду того, кто сделает это за деньги. Или потому, что боготворил Багдади.

— Подумайте, прежде чем раскошеливаться, — посоветовал я. — Перед самоубийством поэт мог просто сжечь стихи — нашел их недостаточно гениальными, или решил наказать жестокий мир, лишив его своего творчества. Это тоже было бы возвращением к классике.

Элдарион перестал смеяться.

— Как, говоришь, они тебя называют? — спросил я.

— Франсуаза Мирандарэль.

— Нет, — я покачал головой. — В переводе.

Девушка надулась.

— А, — вспомнил я. — Френки Мозгодавилка.

— Скотина.

Летающий экипаж нес нас высоко над Санта-Хаваной.

— Это прекрасный вид спорта, — Франсуаз начала горячиться. — Чистый, благородный, для настоящих воинов. Я лучшая среди любителей; теперь хочу стать профессионалом.

— Напомни-ка правила.

— Ну, претендент бьет чемпиона три раза кулаком в лоб. Если тот умирает, теряет титул.

— И правда, какой чудесный вид спорта.

— А то, — ответила девушка, не услышав иронии. — Не могу понять, почему в Преисподней его не жалуют.

Летающий экипаж опустился перед таверной.

Я заплатил кредиткой, засунув ее коренному в зубы.

По случаю отборочных соревнований, в трактире никого не было. Хозяин поспешно вытирал со столов крошки. Завидев нас, перекинул через плечо полотенце и скрылся в задней двери, даже не предложим нам эля с дороги.

В дальнем углу высился на лавке огромный риноман, с тяжелым рогом между маленькими глазами. Серый гнолл массировал ему плечи.

Три кобольда, в серебристых кольчугах, перекидывались в картишки. Перед одним уже высилась горка медных монет, а остальные поглядывали на него недобро, — подозревали, что мухлюет.

— И все? — разочарованно спросил я. — А где торжество? Трибуны, полные беснующейся толпы. Олимпийский огонь. Букмекеры принимают ставки.

— А, — Франсуаз отмахнулась. — Это просто кастинг. Претендентов полно; каждый деревенский дурак уверен, что его лоб крепче кулаков. На каждого не нафанфаришься.

Она глубоко задумалась.

— Вот почему плохо быть чемпионом среди непрофессионалов. Какой прок побеждать всяких неудачников? Нет, я хочу в высшую лигу…

К нам шагнул второй гнолл, в длинной голубой мантии.

— Кто соискатель? — спросил он, не пытаясь скрыть, какую скуку наводят на него эти местечковые соревнования. — Протяните руку.

В его мохнатых пальцах появился скипетр с двумя наконечниками. На обоих сверкали волшебные камни. Волшебник повел им вдоль ладони Франсуаз, проверяя, нет ли у девушки невидимых колец или амулетов, которые усиливают удар.

— Можно начинать, — сказал он. — Распишитесь здесь. Будете страховаться на случай смерти? Очень зря, девушка. Воскрешение в Санта-Хаване стоит дорого, к тому же, потеряете все имущество, с которым приехали в город. Имейте это в виду.

Френки тут же выдала фразу, где главную роль играли слова «иметь» и еще одно, однако я приводить ее здесь не буду, ибо вышло грязно и не смешно.

Впрочем, на вкус и цвет.

Риноман поднялся; это был великан, ростом в полтора минотавра. Даже для своего народа он казался огромным. Чемпион шагнул к Франсуаз, и самодовольная улыбка играла на его отвислых губах.

Лоб борца находится так высоко, что девушке пришлось бы забраться на табуретку, — причем на очень высокую. А если учесть, что между глазами гиганта поднимался тяжелый рог, закрывавший половину лица, — становилось ясно, что дотянуться до его тыквы будет непросто.

Френки презрительно фыркнула.

Она резко ударила риномана кулаком в пах. Тот согнулся пополам, воя от боли, затем упал на колени.

Демонесса врезала ему в лоб; такой удар не выдержала бы и крепостная стена, и я уже думал, что соревнования кончились. Не тут-то было.

Череп риномана раздался, как диафрагма, пропустил кулак девушки сквозь себя и сомкнулся вновь на запястье. Франсуаз оказалась в западне; великан поднялся и громко захохотал.

— Смерть! — закричали кобольды, ринувшись к Френки.

В лапах у каждого сверкала острая сабля; гноллы тоже выхватили оружие. Я не вмешивался; знал, что девушка потом мне этого не простит.

Призрачный меч вырос в свободной руке Франчески. Одним ударом она рассекла мускулистую шею риномана, и его отсеченной головой, словно молотом, врезала подбегавшему справа гноллу.

Тот захлебнулся кровью. Упал, и девушка наступила ему на горло. Второй ногой она пнула тяжелую лавку, и та отлетела прочь, припечатав к стене трех кобольдов, словно мух.

Последний гнолл ринулся бежать к выходу; Франсуаз превратила призрачный клинок в диск, и швырнула в спину убийце. Кружащее лезвие отсекло ему ноги, и он рухнул, бессильно царапая руками пол.

Острый диск провернулся в воздухе, и, покорный воле демонессы, обрушился вниз, разрубив гнолла надвое.

— Merde, — пробормотала девушка, освобождая руку. — Наверняка их нанял кто-то из моих соперников. Вот второй раз со мной такое. Стырили мое приглашение, и заменили фейком. Зря я убила их так быстро.

Я задумчиво оглядывал окровавленную таверну.

— Лучше поскорее уйти отсюда, — предложил я. — Претор вряд ли одобрит такие развлечения.

В это время дверь распахнулась, и два орка-стражника выросли на пороге.

— Его сиятельство, королевский следователь, требует вас к себе, — пророкотал первый.

— Вот, — наставительно произнес я. — Что бывает, когда убиваешь людей сразу после завтрака. А с какой целью пригласил нас милейший претор?

— Ему нужна ваша помощь, — ответил орк.

— Диана Вервье, — произнес гном.

Такой тон мало подходил для того, чтобы говорить о зверски убитой девушке. Скорее, он соответствовал фразе: «Она была шлюхой, и не удивительно, что ее прирезали».

Я подошел к телу, лежавшему на полу. Встав на одно колено, заглянул в мертвые глаза.

— Подружка поэта, — продолжал королевский следователь. — Поэтому я решил, что вам стоит взглянуть.

— Да, эта смерть не похожа на самоубийство.

Я выпрямился и вышел на террасу. Она был маленькой и узкой; даже не балкон, а птичья жердочка, выставленная перед скворечником. Я смотрел на прибрежный город внизу и ни о чем не думал. Один из стражников отозвал претора, и тот вышел из окровавленной комнаты. Франсуаз приблизилась ко мне.

— О чем думаешь? — спросила она.

— Можно ли было ее спасти.

— Как?

— Посуди сама. Зденек Лишка пришел к нам рано утром. Сказал, что поэта убили. Я не отнесся к этому всерьез, и теперь девушка мертва.

— Думаешь, ты мог ее спасти?

Красный фургон ехал далеко внизу, на городской улице. Отчего-то он привлек мое внимание, и я не отрывал от него глаз, пока тот не скрылся за рядами домов.

— Мне бы хотелось так думать, — ответил я.

Я повернулся спиной к огромному городу.

Претор стоял над телом, и только крови на руках не хватало, чтобы принять его за убийцу.

— Вы сказали, что Диана была подругой Багдади, — заметила Франсуаз. — Она была подругой — или подругой?

Претор поднял глаза от убитой; чем-то она притягивала его взгляд гнома.

— Они трахались? — подсказала Френки.

— Об этом лучше у второй спросить, — ответил королевский следователь. — Той, что тело нашла. Сейчас в истерике бьется.

— Кто она?

— Люсинда Эйвенель. Пришла сюда, чтобы поговорить о Серхио. Вместе порыдать захотелось. Дверь была открыта, она заглянула — и увидела тело.

— И у нее появилась веская причина заплакать, — констатировал я. — Полагаю, Френки, нам пора поговорить с этой девушкой.

Люсинда Эйвенель курила, закинув ногу за ногу и поставив локоть на стол рядом с собой. Широкое лицо обрамляли песочного цвета волосы. Она подводила глаза ярко-синей мифрилью, губная помада казалась почти бесцветной. В правом ухе висела большая, но легкая золотая серьга, в левом ничего не было.

— Если девица только что билась в истерике, — произнесла Франсуаз. — То слишком быстро с ней справилась.

Люсинда посмотрела на меня не без интереса. Ее глаза скользнули по дорогому костюму, задержались на поясе с бриллиантовой инкрустацией, и наконец она встретилась со мной взглядом. Взор ее был живым, ищущим, и в нем читалось нечто, готовое перерасти в сексуальное приглашение.

То, что я испытал, глядя на нее, наверняка бы ее удивило. У меня создалось неприятное впечатление, будто я по-прежнему смотрю в глаза мертвой Дианы.

— Она не справлялась, — ответил я.

Я присел на стул напротив Люсинды:

— Где вы взяли наркотики?

Эльфийка поглядела на меня так, словно я начал ее кадрить; а она еще не решила, переспать со мной сразу, или немного поиграть. Поднялась и, подойдя к шкафу, раскрыла зеркальную дверцу. В ее пальцах появилась резная коробочка, в форме черепахи.

— Я нюхнула только два раза.

Это не были слова оправдания.

У меня начало складываться странное ощущение, что Люсинда видит во мне своего, в противовес претору и королевским стражникам.

— Вот зачем вы пришли сюда сегодня, — произнес я.

Приняв из рук Люсинды деревянную черепашку, я открыл крышку, вделанную в панцирь фигурки. Мне не пришлось принюхиваться, чтобы определить тип наркотика — алый гиацинт, довольно сильный, он был особенно распространен в таких полубогемных кругах.

Простой гоблин предпочел бы что-то более крепкое.

— Стражники даже не смотрели, чем я занимаюсь, — произнесла Люсинда, возвращаясь на табуретку. — Им ведь не обязательно знать, правда, маэстро?

— Почему вы зовете меня так? — усмехнулся я.

Она заговорщически улыбнулась; если можно говорить так о девушке, которая постоянно находилась в состоянии томного полусна.

— Не потому, что кажешься старше, — произнесла эльфийка. — Ты как раз то, что мне нравится. Молодой, сильный — не такой, как все эти сопляки, которые даже нос подтереть не умеют, чтобы щеки не испачкать.

Эльфийка слегка наклоняла голову, рассматривая меня.

— А, маэстро? Не знаю, есть в тебе что-то такое. Ум, огонь. Хочется идти за тобой, куда ни скажешь… В Соловушке это было. Пока не спился. А вот ты не из таких…

Люсинда положила на стол руку, явно рассчитывая, что я дотронусь до нее. Френки в ужасе переводила взгляд с меня на юную наркоманку.

— Ты знаешь, кто убил Диану? — спросил я.

— Нет… Кому она нужна? Наивной Дианочка была, глупенькой. Думала, Соловушка ее любит.

— А это не так?

— Он и бутылку-то не любил, в последнее время. Совсем плохой стал, наш Серхио. Почти ничего не писал. Только сидел, обнимет стаканчик, и ныл, что никто его не будет помнить, когда умрет.

— И ты его бросила?

Люсинда приняла этот вопрос спокойно.

— Еще раньше… Когда-то Соловушка хорошо писал. У меня от него дух захватывало, и сердце сжималось — сладко-сладко. Но не потому, что я была дурочкой какой, вроде Дианы.

Она посмотрела в сторону комнаты, где лежала ее мертвая подруга.

— Знаешь, маэстро, Серхио никогда в постели не был хорош. Башка у него хорошо работала, а вот все остальное… Потом и мозги сварились. Но стоило ему посмотреть на меня — и все, я была готова с ним столько, сколько он скажет. Вот как сейчас ты на меня смотришь…

У Френки из ушей пошел пар.

— Диана тоже с ним спала?

— Как подстилка… Неважно, пьяный он или трезвый. Дурочка она была, Диана наша, я уже говорила. Ложилась с ним, даже когда от него воняло. А воняло почти всегда.

— А что жена Серхио?

— Жена? — Люсинда хохотнула. — Та еще штучка. Ты ее не видел, иначе бы и не спрашивал. Половая тряпка и то красивее. Ни то, чтобы за собой проследить, там или подкраситься. Все только о нем думала — Серхио да Серхио. А Соловейчик-то видеть ее не мог. Потому в мансарду и переехал.

Она мечтательно посмотрела на кончик незажженной сигареты.

Странно, но эльфийка не осмеливалась закурить, словно чувствуя, что мне это не понравится.

— А хорошие деньки были, — сообщила она. — Я, Соловейчик наш, Диана, Зденек. Он нам свои стихи читал. Потом трахались — я, он и Диана.

— Втроем?

— Да, маэстро. Настоящий улет. Так его даже проще завести было. А потом я Дианку одну оставила — Соловейчик уже совсем стал не тот.

— А Лишка? Он участвовал в ваших играх?

— Зденек-то? Не. Тот никого, кроме Соловушки своего, не замечал.

Люсинда хохотнула.

— Я так думаю — если бы он и захотел с кем из нас перепихнуться, то с самим Серхио. Влюблен в него был, как баба. До сих пор ходит, ноет.

— Что скажешь об Элдарионе? — спросил я.

Я знал, что Дэйбрил принадлежит к тому типу мужчин, которые обычно нравятся женщинам — сильный, богатый. И в то же время достаточно ограниченный; это позволяло его содержанке чувствовать, что она много выше любовника.

— Дергар-то? Он ничего…

Люсинда посмотрела куда-то в пространство.

— В постели куда лучше Соловки был. Но нет в нем того, маэстро — огня. Не может так посмотреть, как ты смотришь, или Серхио, когда еще слава в голову ему не стукнула. Нет — с рогатеньким весело, но все не то.

— Он уверен, что Багдади успел закончить поэму.

— Соловейчик-то? Не смеши, маэстро. Соловка в последние месяцы даже написать в унитаз не мог, не промахнувшись. Не то, что поэму.

Она задумалась.

— Майкл, — сказала она. — Маэстро. Я вот в твои глаза смотрю, тону в них, и ничего не помню. Ты ведь тот, что все эти книги написал, верно? Конечно, у тебя и глаза такие. Даже Зденчик тобой восхищается, хоть и на Соловья нашего молился. Знаешь, маэстро. Как закончим мы тут, приходи ко мне. И девочку свою приводи. Она ничего. Развлечемся…

Я не счел необходимым рассказывать претору о резной шкатулке, которую нашел в шкафу с помощью Люсинды. Гном не любил, когда в его городе хозяйничали другие, и мне не хотелось лишний раз наступать ему на хвост.

Эльфийка спрятала черепашку в сумочку, полагая, что мертвой Диане наркотики уже не понадобятся. Я не стал отбирать их, и читать проповедь о том, как вредно нюхать порошок алого гиацинта. Я знал, что это ни к чему не приведет.

Чувствуешь себя скверно, когда видишь человека, которому невозможно помочь. Но это лучше, чем терять время, пытаясь изменить неизбежное.

Дом был выкрашен в темно-зеленый цвет — большое, двухэтажное здание с деревянной горгульей. Он погружался в древесные кроны, так, что самой крыши почти не было видно; особняк прятался в них, словно кошка, засевшая в кустах.

— Неплохое место для спившегося поэта, — заметила Франсуаз, выходя из конного экипажа. — Почему он жил в грязной мансарде, имея такой дворец?

— Тому есть две причины, — ответил я. — По крайней мере, пока я вижу две. Посмотри на этот дом, Френки. Что ты можешь о нем сказать?

Перейдя через улицу, я подошел к калитке и дотронулся до кнопки звонка.

— Спокойствие, — ответила Франсуаз. — Сад ухожен. Стабильность. Благопристойность. Мои тетушки были бы счастливы, выйди я замуж и поселись в таком особняке.

— Для мятежной души поэта, лживое мещанское благополучие. Видишь ли, им всегда надо против чего-нибудь бунтовать. Это делает их знаменитыми. А главное, как прозорливо гласит пословица — ломать не строить.

Никто не отвечал на мой звонок; или же никто не хотел.

— Ты сказал, две причины, по которым осленок-поэт уехал отсюда. А вторая?

— Мне кажется, это элементарно, Френки. Здесь живет его жена.

Девушка подошла ко мне и моему снаряду для тренировки пальца — звонку.

— Лора Морвинг, третья дочь лорда Дарнуэлла, — продолжал я. — Вышла за Серхио, когда он был в самом расцвете, и еще не блевал по утрам в подушку. Расстались мирно, без скандала, даже не развелись официально. Очень богата и влиятельна в Санта Хаване, хотя и не унаследовала магический талант отца.

Я посмотрел вверх, на окна.

— Мне это не нравится, — сказал я.

— Тебе все не нравится. Вдруг ее просто нет дома. Для черной вдовы самое время закатить веселую пьянку.

— Экипаж на месте.

— Может, коляска его.

— Нет! Только взгляни на ладно. Красивое, дорогое — но в то же время строгое, сдержанных тонов, как и этот дом. Соловей не мог ездить ни в чем подобном. Если ты вспомнишь, какой образ жизни он вел, то поймешь — его экипаж не должен блестеть лакированными дверцами. Серхио скорее катался в чем-то грязном, облупленном, с покривленной осью.

— Значит, она не хочет открывать.

— Не думаю. Взгляни на дверь, Френки. Здесь два замка и засов. Заперт только верхний.

— И?

— Женщина, которая живет в таком доме и ездит в таком ландо, не станет устанавливать на дверь лишние замки. А если они ей нужны, будет запирать все.

— Этому тоже может быть объяснение.

— Согласен. И мы его поищем.

Я вынул из-за манжеты длинную отмычку и вставил в замок.

— Майкл! — воскликнула Франсуаз.

— Что? — спросил я.

— Ты собираешься вломиться в чужой дом только потому, что хозяйка забыла запереть его на все задвижки?

Замок хрустнул металлическими челюстями. Калитка начала открываться.

— Если сформулировать это таким образом, — произнес я. — То да.

— Ты еще говоришь, что я чокнутая.

Садовые дорожки были уложены небольшими плитами. Зеленая трава выбивалась между ними; в ней чувствовалось что-то домашнее и ухоженное, не правильное, выблистанное до последнего камешка, как перед Башней Магов, но живое.

Я поднял голову, глядя в окна второго этажа.

— Хорошее место, чтобы совершать преступления, — пробормотал я.

Крик раздался одновременно со звоном разбитого стекла. Неясная фигура метнулась на фоне окна; дневной свет, пронизывающий кроны деревьев, играл на поверхности витражей.

— Помогите! — донесся до меня женский голос.

Раздался выстрел.

Я вынул револьвер и побежал к дверям.

Не скажу, что очень люблю спасать девушек, попавших в беду.

Зачем их поощрять, верно?

Но мне не нравилось стоять под окнами, за которыми прятался человек с револьвером.

Я не смог бы увидеть его, даже если бы захотел.

Он, даже если бы захотел, не мог меня не увидеть.

Был небольшой шанс, что дверь отперта, но увы. Я вышиб ее ударом ноги, и сразу отступил в сторону. Первый этаж оказался пуст. Разбросанные окурки валялись вокруг пепельницы, подобно следам взрыва, на которые смотришь с высоты полета вивверны.

— Если кто-то не верит, что от стихов одни неприятности, — пробормотал я. — Ему стоит заглянуть сюда.

Над нашими головами раздался возглас пощечины; расстояние и стены заглушали его, но есть звуки, которые ни с чем не спутаешь.

Я не слышал женского плача, не раздавались и мольбы о пощаде. Все говорило о том, что леди Морвинг попала в переплет, гораздо более крепкий, чем те, в которых издавались книги ее мужа. Но эта женщина была не из тех, кто станет унижаться.

По лестнице я поднимался, стараясь не шуметь. В этом далеко не все зависит от вас, но мне повезло. Ни одна ступенька не подавала здесь писклявого голоса, а ковровая дорожка скрадывала шаги.

Голоса и шум указывали мне направление. Взломщики не догадывались о том, что скоро к ним присоединится компания. Они были заняты Лорой, и не расслышали, как я вхожу.

Их оказалось двое. Не чета городским оркам, которые служили у Дэйбрила Элдариона. Мохнатые, клыкастые оркохоббиты, — эти явно работали на самих себя.

Один стоял возле высокого книжного шкафа, вываливая на пол одно издание за другим. Пролистывал наскоро страницы, и отправлял измятый томик в последний полет к паркету. Тот начинал всхлопывать листами, словно надеялся взлететь; но всем им было суждено разбиться, сложившись на полу горой погибших аэропланов.

Леди Морвинг стояла возле стены. Второй взломщик приставил к горлу женщины дуло револьвера и надавливал; ей приходилось подниматься на носках и вытягивать шею, чтобы не задохнуться.

— Где оно? — рычал оркохоббит. — Я спросил: где?

Остановившись в дверях, я негромко прокашлялся.

Взломщик с револьвером обернулся. Его напарник прервал свое занятие и посмотрел на меня.

— Вредно читать так быстро, — заметил я, обращаясь к тому, что пролистывал страницы. — Даже если успеваешь понять смысл, не хватает времени, чтобы осознать его.

Оркохоббит отбросил книгу и взялся за следующую.

— По-видимому, вы что-то ищете, и до сих пор не нашли, — продолжал я, пряча револьвер в кобуру на поясе. — Вам помочь?

— Кто ты такой? — спросил любитель быстрого чтения.

— Я решаю проблемы, — пояснил я. — Например, как найти то, что хорошо спрятано.

Я подошел к столу и уселся на него.

— Конечно, не бесплатно. Что мы ищем?

— Будешь делать глупости, — предупредил оркохоббит. — Расшибу ей башку.

— Сразу два просторечных слова в одной фразе, — заметил я. — Но если ты настаиваешь.

Он смотрел на меня так, словно ожидал, что сейчас из моего кармана вылезет слон, а на нем станут жонглировать обезьянки. Но то, что я собирался сделать, и было фокусом. Для того, чтобы зритель не смотрел в одну сторону, ему надо показать что-то забавненькое в другой.

Пуля пробила ротозею горло, и лицо леди Морвинг забрызгали горячие капли. Тот, кто пытался стать интеллектуалом, потянулся за оружием. Но ни первое, ни второе ему не удалось. Увидев, что дуло револьвера направлено на него, он поднял руки и отступил к полкам.

Лора вытерла лицо тыльной стороной ладони. Женщина ничего не сказала; не потому, что была напугана. Просто не привыкла говорить слишком много.

Френки прошла в середину комнаты и вальяжно устроилась в кресле, перебросив ногу за ногу.

— Я ченселлор Майкл, — произнес я. — Это Франсуаза, демонесса пламени. Простите, что села без приглашения. Никак не могу научить ее вежливости… Мы имеем несчастье расследовать гибель вашего мужа.

Оркохоббит у книжных полок тоже любил фокусы. Ему показалось, что все сейчас смотрят на Лору. Взломщик отправил свою правую руку попутешествовать куда-то за спину.

Может быть, там у него был носовой платок, и он хотел вытереть вспотевший лоб.

Франсуаз разнесла ему голову двойным выстрелом.

Леди Морвинг никак на это не отреагировала. Даже не поморщилась от шума. Подойдя к бару, налила себе маленькую рюмку чего-то прозрачного и предложила нам.

Она была высокой сильфидой и могла показаться красивой тем, кто ценит женщин такого типа. Черные волосы собраны в элегантный пучок. На лице чуть больше косметики, чем принято, но ей это шло.

В каждой складочке немолодого лица читалось внутреннее напряжение. Его причиной было не нападение грабителей, и даже не самоубийство мужа. Я понял, что леди Морвинг уже давно привыкла с ним жить.

— Вы не похожи на городских стражников, — констатировала хозяйка дома.

— Как убитая горем вдова вы тоже не выглядите, — сказал я. — Что они здесь искали?

Лора не ответила. Медленно потягивая из бокала, она скользнула взглядом по моей партнерше.

— Мне нравятся женщины, которые берут все в свои руки, — произнесла она. — Мужчины…

Леди Морвинг сделала неопределенный жест в сторону убитого взломщика.

— Чего они хотели? — спросила Франсуаз.

— То, что ничего не стоит.

У окна стоял письменный стол; он взирал на кабинет, как полководец на армию. Лора села туда, и сразу оказалась на том месте, которое ей пристало.

— Вы не собираетесь вызвать городских стражников? — спросил я.

— Сначала я хочу поговорить с вами. Почему вы решили, что в смерти моего мужа есть что-то необычное? Он застрелился.

— Люди сплошь и рядом так поступают, — подтвердил я. — Особенно в ночь на понедельник.

Я вынул из кармана мобильный телефон.

— У меня для вас приятные новости, претор, — сказал я. — Оркохоббиты напали на леди Морвинг. Нет, что вы, можете не торопиться. Они уже никуда не уйдут.

Сильфида что-то обдумывала.

— Кто вас нанял?

— Никто.

Она сухо усмехнулась.

— Неужели все это из-за любви к поэзии?

— Нет, — ответил я. — К жареному картофелю. Так что они искали, Лора? По-прежнему рукопись?

Тысячи морщинок на лице леди Морвинг пришли в движение.

— У меня ее нет, — сказала она. — Да и не может быть. Мы с Серхио не живем вместе уже два года.

— Но он по-прежнему оплачивает дом?

— Серхио? Не будьте наивным. Особняк принадлежит мне, как и ландо, как и все имущество. У меня фабрика зачаровки жезлов. И ничего общего с покойным мужем.

— Он сам ушел, или вы его выгнали?

— Даже не знаю. Это произошло как-то само собой. Все эти люди, которые окружали Серхио… Они меня раздражали. А ему не нравилось то, как живу я. Закончилось тем, что он поселился на каком-то грязном чердаке. Ему там нравилось. Говорил, воздух наполнен творчеством. А по-моему, просто пахло спиртным.

— Не только, — заметил я.

— Серхио нравилось играть на публику. Порой мне кажется, он был уверен, что не умрет, хотя и выстрелил себе в голову. Мой муж никогда не умел остановиться.

— Оркохоббиты искали колдовские стихи?

— Наверное. Но у меня их нет. Серхио даже не показывал мне рукопись. В последнее время, мы почти не общались. Только сказал, что посвятил поэму мне… Не знаю, зачем он это сделал.

— Может, надеялся вернуться к вам? — спросил я.

— Вы так думаете?

По тону, каким были произнесены эти слова, я понял — леди Морвинг не верит ни во что подобное. Но ей бы хотелось.

Передо мной была сильная, волевая женщина, которая добилась успеха там, где играют жестко, и еще жестче наказывают за проигрыш. С чего же ей мечтать о возвращении нетемахи-мужа?

— Почему нет, — ответил я.

Леди Морвинг посмотрела на меня, и в ее взгляде читался неожиданный интерес. Не ко мне; к себе самой. Наверное, за долгие годы я оказался единственным мужчиной, который увидел в ней красивую, привлекательную женщину.

Я вспомнил, что говорила Люсинда — половая тряпка и то красивее. Лора стояла слишком высоко над людьми, и они не могли оценить ее по достоинству.

Так иногда бывает.

Прежде, чем начать говорить, Элдарион наклонил голову и почесал за рогом. У него была такая привычка; словно он запускал механизм, генерирующий мысли.

Зденек Лишка висел возле стены.

Если бы ему позволили делать, что вздумается, маркиз, без сомнения, шлепнулся бы об пол. Но два огра крепко держали его за руки, — и сжимали так крепко, что скорее бы вырвали их по локоть, чем отпустили гнома.

Лишку еще ни разу не ударили; но он вел себя так, словно его непрерывно били на протяжении нескольких часов.

— Зденек, — произнес Элдарион. — Мы ведь с тобой всегда хорошо понимали друг друга, верно?

Прозвучало так, словно Лишку не станут избивать.

Тот был настолько наивен, чтобы поверить.

— Мне нужна рукопись, Зденек, — продолжал Элдарион. — Хочу, чтобы ты это понял.

Он постоял немного, повернувшись к Лишке спиной.

— У меня много времени, — сообщил демон. — Чертовски.

— Я не знаю, где рукопись, — произнес маркиз. — Правда, не знаю.

— Может, это и так, — согласился Элдарион.

Дэйбрил ухмыльнулся.

— Тогда потом я перед тобой извинюсь. Ты пойми, Зденек. Мне мало твоего слова. Я должен быть уверен. Начинайте, ребята.

Дергар отошел в сторону.

Бурый болотный имп в форме привратника подлетел к нашему экипажу и раскрыл передо мной дверцу.

Вечер наносил на небо легкие штрихи сумерек. Здесь рано начинало темнеть; словно сама природа хотела создать неустойчивое, романтическое настроение для жизни и смерти поэта.

Когда громыхание лифта замерло, нас встретила тишина.

В холле издательства никого не было; только старый гном, с обвислыми усами, как у моржа в детском комиксе. Он читал книгу, аккуратно обернутую в газету.

На стенах висели портреты знаменитых писателей — Гоблина Скарабейки, Мертонда Дингла и Джонатарна Хиггинса; если подойти к картине, и посмотреть в глаза автору, как он сразу же начинал читать вслух, густо и с выражением, — правда, не свои книги, а соседа; при этом поглядывал на того с ухмылкою и словно говорил:

«Экую же чушь ты написал, парень!»

В центре холла поднимался фонтан с волшебной водой; стоило отпить из нее, и тебя начинало тошнить стихами. Выходили, порой, весьма неплохие; жаль только, что все права на них сразу отходили издательству.

— Не вижу стаи писателей, которые бы осаждали офис с рукописями в зубах, — произнес я.

Френки осматривала пустующий холл с видом богини войны, которая недоумевает — отчего земля еще не усеяна трупами павших.

— Пока что ему не приходили бить морду, — констатировала она. — Даже мебель не сломана.

Стоило подойти к двери и протянуть руку, как створка отворилась сама. Орк, закрывший собой проход, выглядел куда более неприступным, чем запертые засовы.

— Офис закрыт, — сказал он.

— Вижу, — подтвердил я. — Тобой.

Френки проворковала:

— Думаю, я продам вам идею одной книги! — сообщила она.

— Какой? — поинтересовался охранник.

Он спрашивал так серьезно, словно на самом деле поверил, будто девушка принесла ему синопсис. Конечно, орк никогда раньше ее не видел, но принять Френки за литераторшу…

— Она называется «Почему Аркаша ест только кашу», — пояснила демонесса.

Я постарался сделать вид, что не знаю эту девушку.

— И почему? — крайне заинтересованно спросил охранник.

— Потому, что ему выбили зубы!

Орк приходил в себя так долго, что я испугался — не хватил ли его инсульт.

— Это плохой сюжет для детской книжки, — наконец сообщил громила. — Знаете ли, в них не должно быть насилия.

— О, это будет книжка для взрослых, — пообещала девушка. — Очень для взрослых. Может быть, ее даже станут продавать в специализированных магазинах.

— Я люблю такие, — сообщил охранник. — Но вот читать не очень.

— Не расстраивайся, — ласково улыбнулась девушка. — Ты увидишь все своими глазами. В первой главе избивают одного кретина, который стоял в дверях.

— Зря он это сделал, — согласился охранник.

Дэйбрил Элдарион обернулся с таким недоумением, словно его корабль потонул, а он понял это лишь в тот момент, когда рыбы стали стучаться в иллюминатор.

— Что происходит? — спросил дергар.

Френки вынула из кобуры револьвер и приставила к голове издателя.

— Вопрос, — сказала она. — Сколько друзей поэзии умрет на этой неделе?

Два огра у стены играли в обои. Ими был Зденек Лишка, и третий громила старался приклеить его к штукатурке. По всей видимости, забыл про раствор, и потому только зря обивал кулаки о живот маркиза.

Когда мы появились, эти трое прервали свое занятие. Лишка же продолжал делать то, что и прежде; испытывал боль.

— Вот значит, как создаются книги! — протянула Френки.

— Я раньше думал, — произнес я. — Книги делаются так: пришел поэт, легко разжал уста, и сразу запел вдохновенный простак — пожалуйста! А оказывается — прежде чем начнет петься, долго ходят, разомлев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения.

Элдарион склонил голову.

— Плохие стихи, — констатировал он. — Размер не соблюден, рифма не клеится. И причем здесь вобла? Непонятно. Надо еще редактировать и редактировать.

— Издатели все такие образованные? — спросила Френки.

Три огра, что размазывали Лишку по стенке, теперь стояли, не двигаясь; неподвижные, как напечатанные буквы, но в любой момент готовые объединиться и обрести смысл слова.

Револьвер, приставленный к голове Дэйбрила, гораздо больше беспокоил охранников, чем его самого. Здравый смысл подсказывал, что должно быть наоборот; но вера способна творить чудеса.

Элдарион не верил, что его могут застрелить — вот так, среди белого дня, в собственном офисе, и на глазах телохранителей. Строго говоря, в этом он сильно ошибался.

Охранники же считали — если сделанная ими ошибка заставит Френки спустить курок, их ждет суровое наказание от Элдариона.

Даже если дергара к тому времени убьют.

— Сейчас поясню, — негромко произнес я.

Вращающееся кресло, стоящее в центре комнаты, привлекло мое внимание, и я сел в него.

— За эти сутки погибло уже двое. Мою партнершу расстраивает, что ни одного не убила она сама.

— Врезать ему? — спросил охранник, который украшал физиономию Лишки расплывчатыми пятнами кровоподтеков, в стиле сюрреализма.

Черт, а ведь парень мог стать художником…

Думаю, он имел при этом в виду, что еще раз ударит Зденека; не мог же огр всерьез полагать, что я позволю ему приблизиться.

— Не будь дураком, — ответил Элдарион, и маленькие глазки дергара скосились на револьвер, приставленный к голове.

Значит, он все-таки видел пушку… Это внушало мне тихую радость.

Если быть точным, глаза демона не были маленькими; но какие-то обрюзгшие, заплывшие кожей, так что выглядели раза в два меньше.

— Зачем быть таким требовательным, — примирительно произнес я. — Твой помощник тот, кем был рожден. Он не сможет измениться.

По всей видимости, Элдарион думал, что от его головы уберут револьвер.

Это было одной из мириада иллюзий, которым суждено рассеяться с утренним туманом.

— Послушайте, — произнес он. — Так дела не делают. Вы что, чокнутые? Вламываетесь тут, суете мне пушку под нос.

— А он адекватно оценивает происходящее, — сказал я. — Я вообще-то эльф очень незлобивый.

Я задумался.

— В школе и университете меня все любили, — продолжал я. — Сам удивляюсь — отчего это… Но сегодня я уже дважды наталкиваюсь на твоих книжных червей. И они ведут себя — как бы это сказать, чтобы не обидеть твой слух? По-скотски.

Я снял со стола Элдариона несколько документов; это оказались подписанные контракты.

— И тогда я решил, — продолжал я. — Что стоит заглянуть к тебе и предупредить. Мне нравится предупреждать людей. Они потом все равно делают то, чего им не велели… Приятно смотреть, как сами лезут головой в прессовальный станок.

В контрактах не оказалось ничего интересного. Поэтому я разорвал их и выбросил на пол.

— Ты чего? — закричал Элдарион.

— А вот перебивать нехорошо, — погрозил я пальцем. — Видно, ты еще не издал ни одного сборника правил этикета. Если. Твои книжные червяки. Еще раз побеспокоят кого-нибудь. Пусть даже будут громко включать музыку, мешая соседям спать. Приду и вышибу тебе мозги.

Я добродушно улыбнулся.

— Все понятно, или повторить?

— Вы с ума сошли! — воскликнул Элдарион.

Я встал, для чего мне пришлось немного потоптать разорванные контракты. Подошел к трем оркам, что пластали по стенке Лишку, и раздвинул их, как шторы.

— Давай, приятель, — произнес я, подхватывая маркиза. — Хватит на сегодня поэзии.

Дэйбрил не шелохнулся.

Сложно двигаться, когда в голову направлено дуло револьвера, а мозги шевелятся достаточно быстро, чтобы понять — внутри черепа им будет гораздо уютнее, чем снаружи.

И все же он зафонтанировал энергией. Его тело задрожало, словно дергар наступил на оголенный провод, лицо покрылось краской.

— Кем вы себя считаете? — закричал Элдарион.

Я помедлил.

— Хороший вопрос, — признал я, и продолжал транспортировать Лишку к дверям. — Иногда я сам себя спрашиваю: Майкл, кто ты, черт возьми, такой?

— Вы не знаете, кто я, — говорил Дэйбрил. — Претор не арестовал вас только потому, что я попросил. Да, я! У меня есть в этом городе кое-какое влияние, и в других тоже. Если вы хоть пальцем меня тронете — гнить вам в подземелье, пока хоббит на горе зубом не цыкнет.

Рассеянный свет стелился по больничной палате.

— Ваш друг скоро придет в себя, — произнес врач, заглядывая в медицинскую карту. — Ему еще повезло.

— Спасибо, доктор, — ответил я. — Но этот гном нам не друг.

Лекарь поднял на меня глаза, и его взгляд забился между лицом и стеклами очков-половинок. Он полагал, что не-друзей проще отвозить в простую больницу, а не в дорогую частную клинику.

Или сразу сгружать возле крематория.

Однако эскулап получал достаточно, чтобы навесить на губы замок тактичности. Доктор вышел из палаты так, словно этот уход был главной целью его появления.

Френки осматривала палату с видом архангела Гавриила.

— Здесь довольно прилично, — сообщила она. — Но не все на уровне.

— Зденеку Лишке наверняка будет неуютно, — произнес я. — Когда придет в себя. Он привык к грязным мансардам и запаху алкоголя; как бы с ним ни случилось шока от чистоты.

Гном, лежавший на кровати, пошевелился. Это причинило ему боль; а боль помогла полностью прийти в себя.

— Где я? — спросил Лишка.

— На небесах, — ответил я. — И вам придется заплатить за все свои преступления.

Я не стал подходить близко к кровати; Френки взяла стул и поставила его возле постели больного. Девушка склонилась над Зденеком.

— Вы помните, что произошло? — спросила демонесса.

— Смутно… — ответил гном.

Френки носит платья с такими глубокими декольте, что Марианская впадина по сравнению с ними — лишь незначительная щербинка. Теперь вырез оказался перед самыми глазами Лишки.

Мне пришло в голову, что такое потрясение способно перечеркнуть все усилия медиков, и уложить любителя поэзии прямо в гроб. Но я не стал вмешиваться; нельзя лишать человека шанса умереть от счастья.

— Теперь все позади, — ласково произнесла Френки. — Элдарион больше не осмелится тронуть вас.

Глаза Лишки лихорадочно заблестели.

— Вы не поверили мне. Когда я сказал, что Серхио убили. Подумали, у меня не все дома.

— Тогда все указывало на самоубийство, — ответила Френки.

— Как и сейчас, — вполголоса пробормотал я.

— Вы не понимаете, — говорил Лишка. — Вы видели только то, что вам хотели показать. Посмотрите на фотографии, — те, что напечатали все газеты. Серхио на кровати, с револьвером в руке. Выглядит, словно сцена из кино.

Он закашлялся.

— Я приехал сразу после того, как… как его нашли. Все было перевернуто. Сам он скорчился на полу. Оружие валялось в другом конце комнаты.

— Кто изменил положение тела? — спросил я.

— Фотографы… Те, что пришли потом. Я не знаю, кто были эти люди! Я даже не понял, откуда они взялись. В мансарде все переставили. Забрали улики. Серхио убили, но теперь я не смогу этого доказать.

Я положил пальцы на плечо Френки, и коротко пробарабанил.

— Извините нас, — произнесла девушка.

Она встала и подошла к окну следом за мной.

— Надеюсь, ты не приняла всерьез его слова?

— По-твоему, он лгал?

— Нет — он не лжет нам. И на самом деле верит в то, что говорит. Но себя обманывает, и создает целую теорию заговора. Так человек может вообразить, что девушка его любит, только потому, что та ему не врезала.

— То есть, тело Серхио никто не трогал?

— Люди верят в то, во что хотят верить. Факты вгоняются молотком в заранее заготовленную схему. Если причин для глупости недостаточно, человек придумает их.

— Но что произошло на самом деле?

— Может быть множество объяснений. Самое правдоподобное из них — это были люди Элдариона.

— Зачем книгоиздателю уничтожать улики?

— Не улики, Френки. Представь себе. Великий поэт. У тысяч экзальтированных любителей стихов его имя ассоциируется с чем-то прекрасным и возвышенным.

Лишка не слушал нас; он вновь наполовину погрузился в сон.

— Теперь представь, что его нашли застрелившимся — грязный, в измятой одежде, скорчившийся, повсюду мусор. Можно ли помещать в газетах такую фотографию? Говорить людям правду об их кумире?

— Наверное, нет.

— Элдарион постарался сделать смерть Серхио красивой. Да, в каком-то отношении Лишка прав. Гибель Багдади связана с большим обманом — но не из-за убийства. Это всего лишь продолжение той лжи, что сопровождала его на протяжении всей жизни.

Гном находился в том состоянии, когда явь смешана со сном, и грани реальности перетекают одна в другую, то вспыхивая яркими огнями, то затухая, как звезды, гаснущие с приходом утра. Может быть, ему казалось, что в эти полуразмытые мгновения он вновь общается со своим погибшим другом.

Френки вновь присела возле больничной кровати. То ли глаза Лишки, наполовину прикрытые, уловили движение, то ли раненый ощутил само присутствие девушки. Веки маркиза дрогнули, он посмотрел на демонессу.

— Можете говорить? — спросила Френки.

Лишка кивнул.

— Расскажите мне о Багдади. Каким он был?

Я покачал головой.

Человеку может стать дурно в самолете; для того, чтобы плохо не стало его соседям, придуманы бумажные пакетики.

Но еще никто не выдумал способа, как спасти окружающих от мутного потока воспоминаний.

— Необыкновенный человек…

В голосе Лишки звучала такая истовая, внутренняя убежденность, словно он говорил о воплощении божества. Есть люди, у которых не хватает смелости для того, чтобы жить. Поэтому им необходимо нечто, к чему они могли бы присосаться. Так рыба-прилипала паразитирует возле акулы.

Багдади был всем для Зденека. Маркиз жил не просто подле него; он жил им. Серхио стал его смыслом, его религией.

— Я… Я не могу объяснить этого словами, — говорил тот. — Надо было знать его, говорить с ним… Слышать, как он читает стихи.

Глаза гнома закатились, словно он находился на седьмом небе от счастья.

Я понял, что Зденек вряд ли в состоянии сам ответить на вопрос Френки — рассказать о Серхио Багдади.

Для этого необходимо сделать шаг назад, отделиться от умершего поэта. Нет; для маркиза это было невозможно. Так же, как человек не в силах объективно описать самого себя, разложить по параграфам и пробиркам. Лишка мог говорить о Багдади только отрывочно; набросками, этюдами, в смешанном потоке сознания и ощущений.

— Он много пил? — спросил я.

Лишка нахмурился. Словно я показал ему трещину на совершенной эльдарской вазе; и он не мог ни принять существование этого изъяна, ни отрицать его.

— Хорошо, — произнесла Френки. — Не надо об этом. Расскажите, что произошло тем вечером, когда вашего друга нашли мертвым.

Взгляд Лишки замутился; он возвращался в тот день, и заново переживал его.

— Это было омерзительно, — произнес он. — Просто омерзительно…

— Почему?

— Все они столпились вокруг Серхио. Как стервятники. Журналисты. Фотографы. Люсинда. Диана. Диана вела себя хуже всех…

— Хуже всех?

— Да; кричала, что Серхио любил ее одну, а остальных только презирал и называл прихлебателями. Это было неправдой; все там было неправдой, все так гадко… Эти люди переставляли в комнате вещи, фотографировали, а я ничего не мог сделать. Я никогда ничего не мог сделать… И Серхио лежал на кровати, мертвый…

Глаза Лишки закрылись, взгляд потух; голова вздрогнула, и бледное лицо отвернулось от нас, последним, уже не осознаваемым движением.

— Снотворное начало действовать, — произнесла Френки. — Вряд ли он мог сказать что-то еще полезное.

— Мог, — заверил девушку я. — Такие люди, как Лишка, хуже любого журналиста. Домашние шпионы, они вызнают все сокровенные тайны поэта, а потом, сморкаясь и сопляясь, публикуют эту грязь в дневниковых записках. Но все же хорошо, что он уснул; не знаю, выдержал бы я и дальше мутный поток воспоминаний.

— Какой ты циничный, Майкл.

Когда мы вышли из здания больницы, Френки все еще покачивала головой, не в силах прийти в себя от открывшихся ей литературных глубин.

— Лишка тоже поэт, — заметил я. — И неплохой. Но всегда ощущал себя в тени Багдади. Даже после смерти Серхио Зденек не сможет занять то место в поэтическом мире, которое мог бы. Навсегда останется тенью создателя «Моих слов радуге».

Садовая аллея распушивалась вокруг нас шарами подстриженных кустов.

— Нет, Майкл, — произнесла Френки. — Все же поэзия — это не для меня.

— Разве девушкам не нравится, когда им пишут стихи?

— Я люблю, когда мне делают кое-что другое. А ты когда-нибудь сочинял?

— Да, — ответил я. — Однажды написал для — кажется, десяти дам сразу.

Френки смерила меня взглядом, не зная, шучу я или говорю правду.

— Пора навестить мансарду Багдади, — предложил я. — Надеюсь, аура поэзии не успела развеяться.

— Мне казалось, ты не веришь, что его убили.

— Это так. Но тот, кто зарезал Диану Вервье, был явно вдохновлен зрелищем застрелившегося поэта. Как писал Кант, созерцание шедевра подталкивает к созданию нового…

Место, обозначенное как стоянка ландо, на сей раз использовали не совсем по назначению. Три огра занимались тем, о чем обычно говорят — подпирали стену. Однако, поскольку ни одной поблизости не было, они всего лишь наполовину скрючились в положении стоя, похожие на три вопросительных знака, или же на червей, извивающихся на невидимых крючках.

У меня отчего-то создалось впечатление, что они собирались предложить нам отвечать на эти вопросы.

Пустой экипаж стоял поблизости; но вот форейтора нигде не было видно. Я сомневался, чтобы кто-нибудь из трех огров, которые делали на стоянке ничего, мог оказаться кучером. Скорее, им место за рулем парового катка, размазывающего мирных жителей по асфальту.

— Экипаж свободен? — спросила Франсуаз, когда мы подошли ближе.

Один из парней попытался разогнуться; но он слишком долго провел в таком состоянии. От прямохождения уже отвык.

— Для тебя да, детка, — сказал он. — Хочешь, прокатимся?

— Отвали, — приказал первому огру тот, что стоял чуть поодаль.

Такие манеры редко встретишь в человеке, чье лицо годится лишь на изготовление половых тряпок. Поэтому у меня не возникло каких-либо иллюзий. Он приказал отвалить своему подельнику только для того, чтобы подвалить самому.

— Нам нужно всего лишь ландо, — произнес я.

— Мне решать, что тебе нужно, — отрезал главный вопросительный знак. — Придурок.

— Рад познакомиться, — согласился я. — Меня зовут Майкл. Простите, что не подаю вам руки. Ваша наверняка грязная.

— Ты мне не умничай, — ответил человек. — Вы те, что накатили на Элдариона?

— Да, — ответил я. — Френки — вот она.

Девушка улыбнулась и помахала в воздухе пальчиками.

— Не умничай, я сказал, — повторил парень. — Я Фаруг. Когда у таких людей, как Элдарион, возникают проблемы, они идут ко мне.

— Вот как? — насмешливо спросила Френки. — Ты — главный в этом городе чаек?

— Может, и нет, — отвечал вопросительный знак. — Но я крутой. И я объясню вам, почему нельзя наезжать на Элдариона.

— Крутой, — задумчиво произнесла Френки. — Это когда яйца пять минут варятся?

— Ну, — ответил он. — Наверное.

— Это был такой хороший день, — печально произнес я. — Вечерело. Мы разговаривали о поэзии и о Канте. Разве необходимо все это портить?

— Необходимо, — твердо ответил вопросительный знак.

— Ладно, — решительно произнесла Френки. — Парень с вареными яйцами. Уходи и передай Элдариону, чтобы забыл о рукописи Багдади. Пусть издает гоблинские народные сказки. За них никому не придется платить гонорары.

— У меня вареные яйца? — удивился ее собеседник.

Очевидно, нить разговора от него все-таки ускользнула.

Меня всегда удивляло — насколько непонятливыми бывают люди.

— Фаруг! — закричал третий человек, до сего времени хранивший молчание.

Правда, неподвижность сохранять ему не удавалось; он вертелся на месте так, словно ему в пятую точку вонзили рыболовный крючок. И время от времени подергивали за леску.

— Дай я порежу эту стерву!

— Нет, — обреченно произнес я. — Зачем. Зачем было это делать?

— Давай, — кратко распорядился Фаруг.

Третий вопросительный знак бросился вперед. В его руке появилось нечто, что можно было издалека принять за шестой палец. На самом деле, это оказался нож — не очень длинный, с выемкой на лезвии и утяжеленной рукояткой-кастетом.

— Милая штучка, — похвалила Френки.

Девушка не двигалась, пока парень мчался на нее. На всякий случай, я отошел подальше — пятна крови не идут моему серому костюму.

Френки протянула ладонь, перехватила запястье парня и вывернула его.

Он бежал так стремительно, что сам вогнал нож глубоко себе в живот.

Демонесса опустила руку, заставляя делать то же самое кисть парня, с зажатым в ней ножом. В теле вопросительного знака открылось широкое отверстие, не предусмотренное природой. Последняя здесь дала маху — дыра в животе очень пригодилась бедняге. Из нее здорово вываливались внутренности.

— Ой, — виновато сказала девушка.

Она отступила в сторону так ловко, что ни одна капля крови не попала на ее одежду.

— Вот что бывает, когда мальчики играют с острыми предметами! Разве мама тебя не учила, что так делать нехорошо?

— Ты!

Парень попробовал закричать, но у него возникли проблемы с уровнем громкости.

Сложно изрыгать слова, когда твой желудок роняет кишки.

— Фаруг, она меня ранила…

Двое его товарищей начали отступать. По всей видимостью, они собирались бежать за помощью; миль этак за сто, или еще дальше.

— Нет, бедняжка, — проворковала девушка. — Я тебя не ранила. Я тебя убила. Только ты еще этого не знаешь.

Парень с распоротым животом прошел насколько шагов — то ли по инерции, то ли надеялся, что сможет куда-то прийти.

— Здесь неподалеку больница, — подсказала Франсуаз. — Может, они и помогут тебе… Прожить еще минут пять.

Парень рухнул на асфальт, погребя под собой гору вывороченных внутренностей.

— Что же, Майкл, — девушка пожала плечами. — Похоже, нам придется искать ландо в другом месте.

— Красивый дом, — заметила Френки, поднимая голову. — Может, ты был неправ, представляя мансарду Багдади в виде грязного чердака.

— Я всегда прав, Френки, — ответил я. — Только правда часто прячется за изящным фасадом. Погляди на себя. Кто бы мог подумать, что под внешностью красотки скрывается такая стерва.

— Надо мне в глаза заглянуть, — пояснила девушка.

Дом был выстроен еще в конце прошлого века; в те времена красоте и изяществу в мелочах уделяли такое же внимание, как сегодня спортивным новостям. По краям фасада тянулись декоративные башенки из сверкающего металла, и флюгера в форме соколов украшали их.

— Понимаю, почему Багдади выбрал этот дом, — сказала Франсуаз.

— Вишенка, — произнес я. — Тебя так же просто восхитить, как провинциалку в большом городе. Серхио поселился здесь, так как квартплата была маленькой.

Серая кошка переходила нам дорогу; Френки посмотрела на нее, и та, мяукнув, испуганно нырнула в кусты.

— Не терпится смешать его с грязью? — спросила девушка.

— Нет… Но я не люблю, когда толпа начинает расхваливать тех, кто этого недостоин.

Дом разлапливался четырехугольником, — похожий на гигантского неуклюжего краба, выбравшегося на берег. Темный провал арки вел во внутренний дворик; день склонял голову к вечеру, и здесь уже царил полумрак.

— В таких зданиях красивым бывает только фасад, — заметил я. — Это как внешность человека и его душа.

Арочный проход закончился, раскрывшись над нашими головами четырехугольником неба.

— Да, — произнесла Френки, осматриваясь. — Я видела подземелья, которые выглядели привлекательнее.

Вокруг копошились люди.

Двор походил на старое, заброшенное помещение склада, где там и здесь разбросаны забитые ящики; и сами они уже не помнят, что находится в них.

— Ты говорила о тюрьме, Френки, — заметил я. — Разве все эти люди не живут в своей собственной?

— Они свободны, — коротко ответила девушка. — Нам сюда.

— Разве? — спросил я. — Думаешь, у них есть шанс выбирать, где им жить и чем заниматься? Здешние стены — такие же кандалы. Но узник надеется, что когда-нибудь окажется на воле; а эти? Даже не мечтают выбраться из душного дворика, и вдохнуть иной воздух, кроме пропитанного запахом неисправных газовых горелок и дешевой еды.

— Человек всегда свободен, — ответила девушка.

Подойдя к двери, на мгновение она остановилась, не решаясь дотрагиваться руками; потом пнула ногой. Створка открывалась на себя; но от удара качнулась и приотворилась.

— Только когда человек смиряется с положением раба, он им становится.

— Это происходит очень быстро, — заверил я.

Лестница походила на кишку какого-то чудовищного морского змея, в недра которого мы попали. И пахло здесь так же.

— Известно, что самые прекрасные из цветов лучше растут в навозе, — заметил я. — Не думал, что к стихам это тоже относится.

Мансарда, в которой жил Серхио Багдади, и где он вышибил свои поэтические мозги, находилась под одним из фигурных флюгеров. Потолок был настолько низок, что приходилось нагибать голову.

— Как здесь можно жить? — процедила девушка.

— Тот, кто привык склоняться перед жизнью, — ответил я. — Проводит ее в согнутом состоянии. «Если же мы верны чертежу, головой достаем до звезд».

Мне не хотелось верить, что Серхио мог оказаться иным. Я представлял его спившимся, больным человеком, который проводил дни то в окружении прихлебателей, то, в горячечном бреду, строчил странные стихотворения.

Однако картина, представшая нашим взорам, оказалась чересчур отвратительной даже для меня.

Мансарда не была опечатана; да и зачем, если смерть поэта все считали самоубийством. Видимо, вещи, которые принадлежали Багдади и могли иметь в связи с этим хоть какую-то ценность, тоже покинули тусклое, неприветливое помещение. Все, что осталось — мебель, какие-то книги, в запачканных обложках и вовсе без них; засаленные подушки; зеркала и занавеси; пыль.

— Осторожнее, Френки, — предупредил я. — Здесь могут быть клопы или клейвосские уховертки.

Именно так представляешь себе притон самого опустившегося наркомана; ничего прекрасного, ничего возвышенного — только грязь и еще раз грязь.

Я сложил руки на груди.

— Что-то не хочется проводить здесь обыск, — сказала Френки.

— Знаешь, — негромко произнес я. — Все же я сказал неправду. Багдади мне неприятен не потому, что когда-то, в школе, меня заставляли учить наизусть стихи.

— Тебе хотелось верить? — спросила Френки.

Я взглянул на нее, удивившись, как она поняла мои чувства.

— Да, — сказал я. — В то, что достойно веры. Но я так этого и не нашел.

Шаркающие шаги за дверью шепнули, что к порогу кто-то подходит; когда дверь тихо отворилась, заставив вздрогнуть лохмотья, навешанные на крючок для одежды, — в проеме появился человек.

Он тоже был согнут, как приходилось сгибаться всем, кто находился в этой мансарде; но жесткий накат плеч говорил о том, что ему уже никогда не распрямиться. Мозолистые руки, с полусжатыми пальцами, выдавали в нем человека, привыкшего много работать с землей.

— Пришли посмотреть? — спросил незнакомец.

Глаза у него были маленькими и живыми.

— Да, — ответила Френки.

— Нет, — сказал я.

Он заморгал — с интересом. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят.

— Вы знали Диану Вервье? — спросил я.

Не дожидаясь ответа, продолжил.

— Ее убили сегодня днем. Мы ищем того, кто это сделал. Поэтому мы здесь.

По тону человека можно было понять — он успел составить о нас неблагоприятное мнение, и теперь рад, что оно оказалось ошибочным.

— Я подумал, вы пришли просто поглазеть, — произнес старик. — Как все эти ненормальные. После того, что здесь прошлым вечером произошло, они так и ходят. Будто им делать нечего.

Он почесал в затылке.

— Нехорошо это, — подытожил незнакомец. — Не по-людски. Раз умер человек, надо его в покое оставить.

Спохватился, что так и не назвал себя.

— Я Риин, этажом ниже живу. Совсем под этим чердаком. Лора — она женой поэту была — просила за квартиркой его присмотреть. Вещей-то ценных тут не осталось, да и не было их вовек. Но все же надо, чтобы кто-нибудь приглядывал.

— Чем вы занимаетесь? — спросила Френки.

Человек засмеялся.

— Я свое уже отработал, — сказал он. — Давно уже. Теперь вот, в земле копаюсь. Яблонки развожу.

Слова старика звучали спокойно, почти отстраненно. Так он мог бы обращаться к себе самому; не дожидаясь ни ответного слова, ни даже кивка собеседника. Я понял, что Риин часто разговаривал так, частью с самим собой, частью — с огромным миром, что окружал его.

И никогда не ждал ответа.

Это была тихая гордость, неброская. Не та, что пестрит яркими огнями, рассказывая о себе каждому проходящему мимо. Спокойная, как и он весь, погруженная в саму себя. Ничто из происходящего в мире не в силах ее поколебать; никакие слова не могли опровергнуть.

Он противопоставлял свои стариковские яблонки — так вот, без мягкого знака — тому образу жизни и тем занятиям, которым предавались Серхио Багдади и его окружение в тусклой мансарде с низким потолком.

— Вы знали Диану Вервье? — спросил я.

— Видел несколько раз… Вообще-то я мало знался с теми людьми, что к Серхио приходили. Нехорошие они были. Недобрые.

Старик замолчал; он привык вот так затихать, надолго опускаясь на дно своих размышлений; ибо обычно не было собеседника, который ждал продолжения его слов.

— Злые? — спросила Френки.

Моя партнерша могла представлять себе тех, кто посещал мансарду поэта, какими угодно — восторженными, как Лишка, и циничными, как Люсинда; отравляющими тело наркотиками и губящими душу нездоровым бездельем. Но злыми?

— Не злые, — возразил Риин. — Недобрые.

Френки взглянула на него хмуро и неодобрительно.

Девушка всегда так смотрит на людей, когда не может понять, что они пытаются сказать или сделать.

— Серхио слабый был, — произнес старик. — Больной. Ему бы лечиться. Но куды лечиться-то — с такими друзьями.

Последнее слово он произнес неодобрительно.

— Лишка этот. Другом себя называл. А разве сделал что? Я-то видел — не нравилось ему, что Серхио пьет так много. И те, что у Серхио сидели по вечерам, Лишке тоже не по душе были.

— Маркиз вам об этом говорил? — спросил я.

— Пару раз… Спускался, было, ко мне, тоже пьяненький — однакоже не так, как прочие напивались. Меру знал. Но я так скажу — не только в этом дело. Чужим он себя там порой чувствовал, в мансарде. Знал, что Серхио пить нельзя, что талант свой губит. Но поперек другим ничего сказать не решался.

— Считаете, у Багдади был талант? — спросил я.

— Когда-то… Я его ранние стихи читал. Хорошие. Добрые… За душу брали.

Старик замолчал, глядя куда-то сквозь пространство. Улыбки не было на его лице; но тень улыбки. И глаза, живые, тоже начали светиться чем-то — словно смотрел он на свои яблонки, и тихо радовался тому, как они растут.

И ранние стихи Багдади, что эти яблонки — простые и человечные.

— Потом, как слава к нему пришла, стал он меняться. И стихи меняться начали. Странные какие-то. Перестал я их понимать. Я ведь человек простой, от земли… Куды мне. Но вот то, что спивался Серхио — это я видел.

— Не расстраивайтесь, — заверила его Френки. — Майкл в них тоже не врубается. Хотя уж на что образованный и утонченный.

— А Люсинда? — спросил я.

— Эта? Она хуже всех была. Мне-то, в квартирке моей, все слышно. Что у них там, наверху, происходит. Словно в игру какую играла. Нравились ей и слава Серхио, и жизнь, которую он вел. Напьются да стихи читать начнут. А по мне…

Старик махнул рукой.

— То есть, Люсинда играла в богему? — спросил я. — И Серхио нужен был ей именно такой — спившийся, больной, и в то же время великий поэт.

— Вы это вон сказали, как доктор диагноз ставит…

Слово «диагноз» он произносил, ставя ударение на «о».

— Но так она себя и вела… Элдарион этот, опять же, издатель. Поглядишь — дергар, вроде бы, солидный. В костюме. Галстук никогда не снимал. А туда же.

Старик оживился.

— И вот чего я никак понять не могу. Он-то, демон, стихи волшебные издавал. Деньги получал хорошие. Серхио-то — у него золото между пальцев просыпалось. Только сегодня богач — а завтра и ничего не осталось, будто и гроша не было. Элдарион другой; монету он шибко любит.

Риин посмотрел на меня, словно ища ответа.

— Так для чего он, дергар-то, Серхио позволял пить? Видел же, что спивается. А не только не остановит, но еще и сам нальет, а когда и бутылку с собой прихватит. Никогда этого не понимал! Ведь я так рассуждаю — стихов не будет, и денег тоже не будет. А ему, Элдариону, хоть бы хны.

— А Лора? — спросил я. — Она так же себя вела?

— Лора святая, — с глубокой убежденностью отвечал старик. — Серхио-то ее не стоил, как есть, не стоил. Женщина умная, сильная, и сердце у нее золотое. Знала, что муж ей изменяет — а он-то, прости его господи, чуть ли не с каждой был готов, кто к нему приходила стихи послушать.

— И много их было? — спросила Френки.

— Да десятка два, если посчитать… Другая, на месте Лоры, давно на него рукой бы махнула. Но не такой она человек. Видела, что Серхио помощь нужна. Никогда не бросала.

— Муж давал ей деньги? — спросил я. — Насколько я понимаю, Багдади зарабатывал прилично.

— Деньги? — рот старика округлился от удивления. — Да Серхио не мог и сам-то концы с концами свести. Элдарион ему хорошо платил, это правда. Я знаю, потому что мне Зденек рассказывал, Лишка-то. Но куда только Серхио деньги девал — один бог знает.

Старик взмахнул рукой.

— На таких, как Люсинда, тратил. Лора-то и за мансарду эту платила, а не он.

— А Диана Вервье? — спросил я.

— Диана дурочкой была, — отвечал старик, и я удивился, как два совершенно разных человека, в несхожих интонациях, дали убитой девушке одну и ту же характеристику. — За Серхио бегала, как собачонка какая-то. Чуть ли не в рот ему смотрела. Им только и жила.

— Я слышала, она устроила скандал, когда нашли тело? — спросила Френки.

— Про это я ничего не знаю, — ответил старик. — Меня, слава богу, здесь вчера не было. Я со своими яблонками шебаршился, на садовом участке. Говорят, здесь черт-те что творилось. Стражники приезжали, фотографы. Я когда вернулся, все уже закончилось. Лора мне говорит — ты пригляди за квартиркой-то, пока вещи все не вывезут. А кому они нужны, эти вещи…

Когда своды четырехгранного дома остались позади, и темный провал арочного прохода выпустил меня и Френки под сень каштанов — только теперь я смог вздохнуть свободно, не боясь, что вновь почувствую спертую атмосферу поэтической мансарды.

— Бедный человек, — задумчиво произнесла Френки, беря меня под руку.

Когда девушка, способная до завтрака убить четырех драконов, берет тебя под локоть — это наполняет ощущением ответственности.

— Вот еще, — недовольно ответил я. — Багдади был именно таким, как я его и представлял. Ожидай от людей самого худшего, Френки — и они никогда тебя не разочаруют. Поэт испортил жизнь и своей жене, и Лишке. В конечном счете, даже Диана Вервье погибла из-за него, хотя мы еще не знаем, как это произошло.

Я покачал головой, давая понять — если девушка со мной не согласна, может обижаться, сколько угодно.

— Нет, — продолжал я. — Я не собираюсь оправдывать Багдади только потому, что он застрелился сам. И то, что вокруг копошились люди, которые подталкивали его к бутылке, тоже не извиняет Серхио. Были рядом и те, кто хотел помочь — если бы поэт им позволил. Лора, Лишка. Даже этот садовник со своими деревьями.

— При чем здесь Багдади? — нетерпеливо спросила девушка. — Я говорю об этом старике.

Я в недоумении посмотрел на свою партнершу.

— Почему? — спросил я.

— Его яблони растут где-то на участке, далеко за городом. Представь, что будет, если однажды он приедет туда и увидит, что их сломали. В мире полно уродов. Они причиняют страдания другим даже не потому, что это им нравится; а просто оттого, что могут это сделать.

Слова Френки меня огорчили.

— Ты права, — сказал я. — Как всегда.

Я взмахнул головой, стараясь избавиться от печальных мыслей.

— Из этого можно сделать только два вывода, — сказал я. — Человек не может жить достойно, если у него мало денег. Он всегда будет слишком зависим от других людей и от обстоятельств.

— А второй?

— Никогда нельзя вкладывать силы и любовь в то, что существует вне тебя. В дом, в сад, в какое-то дело. Когда-нибудь яблонки старика все равно погибнут — так или иначе. А стихи спившегося поэта переживут века.

Быстро темнело.

Сильфидские тополя складывали острые листья, и ветви втягивались в чешуйчатые стволы. Райские птицы со змеиными головами вспархивали над исчезающей кроной, смотрели на нее с неизбывной обидой и огорчением, и улетали прочь, искать ночное пристанище под сводами соседней церкви.

Вот остались лишь маслянистые стволы, голыми обрубками по обе стороны улицы, но и они медленно прятались под землю.

Звякнул первый фонарь; в тишине одна за другой открывались мифриловые крышечки, вделанные в мостовую, и острые языки света устремлялись к небу трех лун.

Горели они недолго; пять ламп стремительно стали гаснуть, свет их тускнел, обращаясь в легкие облачка пепла, и холодный ветер подхватывал их, нося по пустынной улице.

Неровная, сплющенная пентаграмма выросла между островками тьмы; и черный шаман появился в центре нее.

Это был оркохоббит, выросший в степях Гианнеи. Серая шерсть покрывала скуластое лицо, два магических камня свисали с щек на тонких золотых цепочках.

Четыре мохнатых уха, по два с каждой стороны, оканчивались костяными шипами. Тусклое ожерелье из черепов лесных фейри лежало на широкой груди.

Шаман был облачен в мантию, цвета океанской волны, ибо нет в мире силы, которую оркохоббиты почитали бы больше, чем море, которое никогда не видели и никогда не увидят.

— Благословенные стихи, — произнес он, и слова с трудом пробивались сквозь горло, стянутое тремя обручами из заговоренного адаманта, — их волшебная сила многократно усиливала заклятия шамана, делая голос хриплым, как карканье птеродактилей. — Отдайте их мне.

Чародей поднял волшебный посох, и набалдашник превратился в голову ворона. Хриплый клекот вырвался из клюва, приводя в движение камни мостовой.

Они взмыли вверх, закрутились в гудящем водовороте и обрушились на меня и Франсуаз.

Я исчез; булыжники прошли меня насквозь, и глухо застучали где-то за моей спиной. Но это умение доступно лишь темным эльфам, закончившим школу Даркмура; девушка не успела отскочить в сторону, и на нее низвергся град тяжелых камней.

Первый ударил демонессу в висок, второй в правое плечо; куски гранита били ее по ногам, груди, пока не заставили упасть на одно колено.

— Шиар'Даг, повелитель степи, сожрет ваши души, — прошелестел волшебник.

Я повернул руку ладонью вверх, и ожерелье шамана дрогнуло. Сухо застучали белые черепа, и украшение завернулось в тугую петлю. Она крепко сдавила горло волшебника, прервав слова заклинаний.

Франсуаз подпрыгнула и, перевернувшись в воздухе через голову, оказалась прямо перед шаманом.

Демоны не могут летать; стоит им покинуть Преисподнюю, как их крылья становятся бесполезны. Зато умеют совершать прыжки, которым позавидует любой джабберлинг.

Девушка ударила оркохоббита коленом в лицо.

Тот как раз был подходящего роста; череп шамана треснул и вдавился внутрь, словно разбитая скорлупа.

— У меня нет души, — процедила Френки.

Но оркохоббит, видимо, не очень-то ценил свою внешность. Даже лишившись лица и половины мозга, он продолжал колдовать.

Дрогнула тяжелая вывеска, тускневшая над входом какой-то лавки, дернулась, зазвенела, — и высокий металлический столб, на котором она крепилась, вырвался из земли.

Франсуаз обернулась, и в то же мгновение чугунный шест сбил ее с ног и закрутил по полу.

— У всех вас есть душа, — негромко возразил шаман. — Вот почему вы так ничтожны.

Я соединил кончики пальцев.

Шестой фонарь замигал и потух. Пентаграмма, сквозь которую пришел оркохоббит, ослепительно вспыхнула. Новый источник Тьмы властно притягивал ее сверкающие лучи.

Магический символ дрогнул, перекосился, и серые бестии заметались вдоль его граней. Посох вновь поднимался в руке шамана; но сразу же замер, когда колдуна сдавил изломанный пятиугольник.

— Шиар'Даг… — простонал волшебник, и разлетелся на мелкие клочки окровавленной плоти.

— Эй, — воскликнула Френки, поднимаясь с земли. — Он уже умер? Черт… Я ведь должна была сказать ему что-то смешное и издевательское. Ненавижу, когда люди так делают.

— Милая моя Франческа, — произнес я. — Мы остановились в этом городе всего на одну ночь. А теперь все здесь нас ненавидят. Элдарион, потому что мы потрепали орков. Претор, так как мы сделали это в его городе. Зденек Лишка, ибо мы не поверили в его историю. Прибавь к этому наркоманку, которая мечтает со мной переспать.

— Как сказала одна моя подруга, — заметила Френки, — которую я навещала в роддоме, — одна ночь может иметь далеко идущие последствия.

Я проводил взглядом крылатый экипаж.

— В таком случае, — ответил я. — Нам следует попадать в неприятности с очень большого расстояния. Чтобы мы успели вовремя убежать.

— Ты уже знаешь, как это сделать?

— Разумеется, — ответил я. — Я всегда все знаю. Только мне часто бывает лень этим воспользоваться. Поэтому действовать будешь ты. Возьми мобильный, и позвони женщине-каракурту. Договорись о встрече. Раз она любит женщин, которые берут все в свои руки — вы наверняка найдете с ней общий язык.

— Найду с ней общий язык? — осведомилась Франсуаз. — Надеюсь, это не значит, что мне придется целоваться с ней по-французски.

— Какая ты грубая, Френки…

— В последние дни, его друзья стали исчезать.

Леди Морвинг стояла у перевернутого креста.

Такие еще можно увидеть, в старых аристократических домах Санта-Хаваны и дальше, вдоль отрогов Мухалдерроя. Считается, что они защищают от демонов Иллюзий и Грез.

— Исчезать куда? — спросила Франсуаз.

— Я не знаю. Никому не было до них дела; а моему мужу меньше других. Они больше не приходили к нему, в его мансарду, и все. Мне казалось, эти люди просто разочаровались в Серхио, как и я. Но Зденек… После…

Она запнулась, подбирая нужное слово.

Так и не нашла.

— Этим утром маркиз рассказал мне, что их друзья исчезли совсем. В свои дома они не вернулись. Близкие ничего не знают.

— Родственники пропавших не обратились в полицию?

— Только некоторые. Остальные просто вздохнули с облегчением. Те, кто приходил к Серхио, на его вечера… Ну, вы понимаете.

— Претор ничего нам об этом не рассказывал.

— Он боится. Думаю, ему даже не пришло в голову провести расследование. А тем более, связать эти случаи воедино. Теперь, после смерти Серхио и Дианы Вервье, его могут обвинить в халатности.

— И бедолага лишится чина, мантии и головы… А что скажете об Элдарионе?

Лора усмехнулась.

Странно, но эта женщина вообще не выражала никаких эмоций, когда улыбалась.

— Дэйбрил всегда был человеком действия, — сказала леди Морвинг. — Но не разбирается в людях. Он решил, будто Зденек знает, где последняя часть рукописи?

— Нет; но решил, что имеет смысл проверить.

— Бедный Дэйбрил…

Наивность Элдариона, по мнению Лоры, заслуживала высокомерного сочувствия.

О Зденеке Лишке, который лежал в клинике, то приходя в сознание, то вновь теряя его, — леди Морвинг даже не подумала.

— Мой муж никогда не воспринимал Лишку всерьез… Для Серхио тот значил не больше, чем подстаканник. А Зденек так себя и вел.

Я соединил кончики пальцев.

— Вы говорили, что после смерти мужа к вам перешли права на последнюю главу. А как же дергар?

— Дэйбрил, конечно, хотел их выкупить. Но муж не соглашался. Не знаю, почему. Он никогда не был аккуратен с деньгами.

— И все же отказал?

— Да. Думаю, Серхио нравилось, что Дэйбрил вертится вокруг него, уговаривая подписать контракт. Это было частью облика, который муж для себя создал. Знаменитый поэт, а вокруг вертятся издатели и поклонники.

Лора поежилась.

— Серхио всегда соглашался на самые рабские условия. Для него главным было то, чтобы Дэйбрил вокруг поплясал. И тот соглашался. Он готов унижаться ради денег. Почти все готовы.

— Расскажите, — попросил я. — Что произошло, когда тело вашего мужа было найдено.

— Не знаю, зачем… Нельзя же верить в то, что Зденек рассказывает на каждом углу. Он не может оставить Серхио в покое, даже после смерти. Но если хотите.

Леди Морвинг поглубже устроилась в кресле. Не оттого, что искала более удобное положение. Лора еще глубже закрылась от нас, уйдя, как улитка, в раковину.

— Тело моего мужа нашла Люсинда.

Она говорила сухо, словно зачитывала официальный отчет — касающийся совершенно чужих для нее людей.

— Вы знали, что они были любовниками? — спросила Френки.

Франсуаз мастерица на бестактные вопросы.

— Об этом все знали. Люсинда пришла к Серхио около восьми вечера. Она сама не могла назвать точного времени. Стражникам заявила, что они собирались вместе почитать стихи мужа.

Лора хмыкнула, с видом женщины, которая давно уже знает, чем мальчики могут заниматься с девочками и в каких позах.

— Что сделала Люсинда, когда нашла тело?

— Поступила так, как могла только она… Села на телефон, и обзвонила всех, для кого Серхио значил хоть что-нибудь — меня, Зденека, Диану. Ей хотелось, чтобы мы пришли и увидели его. И чтобы нас сняли репортеры.

Мне показалось, кончик губ Лоры предательски дрогнул.

— Даже не накрыла его.

— Вы приехали сразу?

— Да. Я оказалась там, почти одновременно с журналистами. Мы вместе поднимались по лестнице. Они спрашивали у меня, что случилось, а я сама ничего не знала.

Леди Морвинг зябко поежилась.

— Со Зденеком случилась истерика. Сперва он подумал, что мужу стало нехорошо от спиртного. Такое бывало. Пытался привести в себя. Когда понял, что Серхио мертв, в нем словно что-то лопнуло. Упал на колени, плакал, кричал. Бился головой об пол. Два журналиста пытались ему помочь, поднять на ноги… Потом его стошнило — прямо на тело. Мне тоже чуть не сделалось дурно.

Сложно было представить ситуацию, в которой леди Морвинг могла потерять над собой контроль. Смерть мужа значила для нее гораздо больше, чем она хотела показать.

— Вскоре приехал Дэйбрил…

Она презрительно улыбнулась.

— Тоже проявил себя во всей красе. Вошел, такой важный, словно все тут только ради его величества собрались. Когда остановился на пороге, долго не мог понять — почему репортеры смотрят не на него, и не фотографируют. Когда увидел Серхио, да еще и Зденека — побледнел сразу, прислонился к стене. Я думала, в обморок упадет. Распустил галстук, и еще долго глотал воздух открытым ртом. Потом спустился вниз — кажется, еще и упал там — и стоял во дворике. Уехал, так ни слова и не сказав.

— Что делала Люсинда?

— Ничего. По-моему, она наслаждалась происходящим. Тем, как Серхио умер. Все это для нее было, словно представление.

Губы леди Морвинг жестко сжались.

— Вы ничего не рассказали про Диану Вервье, — напомнила Френки.

— Диана? Она чуть не сошла с ума. Я думала, ее придется связать. Когда я приехала, та уже разошлась, — кричала, была готова всех убить. Ведь у нее отняли Серхио. Пыталась разбить камеру одному репортеру. Начала срывать с себя одежду.

— Одежду? — спросил я.

— Говорила, что хочет отдаться Серхио в последний раз… Люсинда ее подталкивала. Ей это нравилось. Зденек лежал на полу, весь в блевоте. А репортеры только и делали, что снимали. Не знаю, почему все это не появилось в газетах сегодня утром.

— Об этом позаботился Элдарион, — пояснил я. — Он боялся, что подобные кадры могут разрушить образ соловья Серхио, и подрубить продажу стихов.

— А говорят, плохой рекламы не бывает…

— Не в том случае, когда дело касается любителей волшебной поэзии. Попытайтесь им объяснить, что белые голубки, порхающие в воздухе, и есть источник птичьего помета — и они обвинят вас в ненависти к искусству. Но продолжайте.

— Мне пришлось дать Диане пару пощечин. По правде говоря, их было десять или пятнадцать. Я видела, что никто там, кроме меня, и не попытается все это остановить. Тогда она начала плакать.

Я представлял себе, как это происходило.

Диана Вервье находилась в том состоянии нервного возбуждения, когда все силы и чувства, не контролируемые более разумом, оформляются в единый поток. Дайте такому человеку пару пощечин — в буквальном смысле этого слова, или в образном — и он начнет рыдать.

— Что она говорила? — спросил я.

— То же, что и обычно… Серхио принадлежал только ей одной. Любили друг друга страстно. Диана сама себя в этом убедила, а муж никогда не пытался возражать.

— Но она знала о других его связях?

— Разумеется. Диана думала, что это все несерьезно. Здесь она не ошиблась. Но и сама не имела для мужа никакого значения.

— Она требовала, чтобы вы развелись с Серхио? — поинтересовался я.

Лора подняла на меня глаза, и вновь ее взгляд напомнил мне холодные зрачки змеи.

— Откуда вы знаете? — спросила она.

— Мне показалось, это в ее стиле.

— Вы правы, Майкл.

Леди Морвинг сухо усмехнулась.

— У меня такое чувство, будто вы видите меня насквозь. Не скажу, что это так уж приятно. Да, Диана несколько раз приходила ко мне. Сперва просила, потом требовала. Под конец стала угрожать. Говорила, Серхио нужна свобода. Чтобы жить, чтобы писать. Думала, я силой удерживаю его.

— Что вы ответили?

— Я указала ей на дверь. Она не поняла, и садовнику пришлось ее вытолкать. После этого я велела больше не пускать ее в дом. Но Диана подкарауливала меня на улице, приходила в офис. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы ее не убили.

— Почему вы на самом деле не развелись? — спросила Френки. — Вы говорите, что не любили мужа. Два года жили порознь.

Лора пожала плечами.

— Серхио никогда не заговаривал о разводе. А мне было как-то не до того. Я деловая женщина, у меня нет времени для подобных вещей.

— То есть, вы думали, что Серхио к вам вернется? — спросила Френки.

Каждое слово леди Морвинг вопило об обратном; но по тому, как сверкнул в ее темных глазах и сразу же исчез далекий огонек, я понял — моя партнерша не ошиблась.

Разумом Лора давно поняла, что их брак с мужем распался, и ничто в целом мире не в состоянии его восстановить. Но сердцем продолжала надеяться, что когда-нибудь у них вновь все наладится, и поэтому не пыталась развестись.

— Диану Вервье убили вскоре после того, как разыгралась эта сцена, — произнес я. — Я пытался спросить у Лишки, но он был не в том состоянии, чтобы отвечать. Подумайте — не сказала или не сделала ли Диана чего-то, что могло послужить причиной убийства.

Леди Морвинг не задумывалась даже доли секунды.

— Разумеется, — ответила она. — Тогда это всех потрясло. Даже меня.

— Почему вы молчали об этом? — резко спросила Френки.

Лора спокойно ответила:

— Теперь, после ее смерти, это уже не имеет значения.

— Блестяще, — подтвердил я. — Кажется, мы нашли мотив для убийства. Что же случилось, Лора?

Вдова поэта выглядела удивленной.

— Я думала, вы уже знаете об этом, — сказала она. — Диана сказала, что ждет ребенка от моего мужа.

Цокот копыт за окнами особняка сообщил о новых посетителях.

— Это за вами, Лора, — негромко подсказал я.

Леди Морвинг вздрогнула.

— Чушь. Неужели кто-то поверит, что мне есть дело до маленькой потаскушки? У моего мужа были десятки любовниц. Он их сам всех не помнил. Зачем убивать Диану уже после того, как он умер?

— Наследник, — я подошел к окну. — Права на рукопись могли отойти к нему. Это большие деньги. Хороший мотив для убийства.

Лора пружинисто поднялась.

Она была готова бежать куда-то, сражаться, — но не знала, куда и с кем.

— Меня арестуют? — спросила леди Морвинг.

— Нет, — я покачал головой. — Сошлют в Подземелье Хиарагойда. Там вы останетесь до суда; а Дэйбрил Элдарион позаботится, чтобы ваше ожидание продлилось долгие годы… Пока сам дергар станет превращать стихи в золото.

— Вы не можете этого допустить, — воскликнула Лора.

— Увы, — я пожал плечами. — Здесь уж ничего не могу поделать. У вас есть мотив, и нет алиби. Вы ссорились с Дианой незадолго до ее смерти. Тому целый выводок свидетелей. Впрочем, дам один совет. Возьмите с собой мелок — будет, чем отмечать дни на стене.

Внизу уже стучали шаги.

Для полицейского мага отпереть дверь не составило проблем. Оставались защитные руны на лестнице; но и они не задержат стражников.

— Вы тоже думаете, что я убила Диану?

— Разумеется, нет.

— Почему?

— Слишком много крови. Я не представляю вас с ножом в руке, когда алые брызги падают на вашу одежду. Если бы вы на самом деле захотели убить Диану Вервье — сделали бы это чисто.

Лора посмотрела куда-то прямо перед собой.

— Спасибо, — сказала она. — Я надеялась, вы просто верите мне.

— Я никому не верю, — ответил я.

— В Подземельях Хиарагойда меня убьют, — чуть слышно произнесла леди Морвинг.

— Думаю, да, — согласился я. — Дэйбрил не их тех, кто полагается на удачу.

Я задумался.

— Когда я покажу рукой, — произнес я. — Бегите.

Передвинул кресло, на котором сидел до того.

— Просто срывайтесь с места и бегите.

— Куда?

— От двери.

Я сел и проверил, как получилось, затем встал и подвинул еще немного.

— Но зачем? — спросила леди Морвинг.

Я улыбнулся.

— Поняла. Мне этого лучше не знать.

— Вот и хорошо, — согласился я. — А теперь, Лора — мне кажется, надо открыть.

Войдя в кабинет леди Морвинг, гном остановился и грозно осмотрел комнату. Было видно, он изрядно напуган тем, что собирается сделать, — словно парнишка на первом свидании.

В левой руке он сжимал изогнутую крючковатую палку, с набалдашником в форме раздвоенного копыта. Это был символ власти, — значит, претор решил или кого-то арестовать, или вручить мне орден Золотистого Клевера.

За его спиной вышагивали два орка, в начищенных мундирах Малахитовой гвардии. На их плечах корчились эполеты, в форме драконьих голов, — нижних челюстей не было, а верхние спускали зубы по серому сукну.

— Претор? — я склонил голову. — Не стану говорить, что вечер добрый. Он перестал быть таким, когда вы появились.

— Леди Морвинг, — произнес гном, не замечая меня. — Я вынужден задержать вас, в связи с убийством Дианы Вервье.

Гном прокашлялся.

— Я предлагаю вам проехать с нами, Лора.

Его голос перетек из официального в полудружеский; это произошло так же быстро и незаметно, сколь явственно зазвучала разница.

— Вам всего лишь надо ответить на несколько вопросов…

Я улыбнулся.

Судя по всему, мне вновь предстояло сыграть роль спасителя вдов и примирителя смертельных врагов.

— Претор, — произнес я. — В этом нет никакой необходимости. Я знаю, кто на самом деле убил Диану и могу это доказать.

Леди Морвинг быстро кивнула. Лора чувствовала себя не совсем уверенно, и это было заметно.

Ее сбивало с толку, что не она режиссирует сцену, а я.

Гном насупился.

Ему очень хотелось, чтобы жизнь предоставила ему шанс выйти из ситуации, и не наступить при этом на мантию ни дергару, ни леди Морвинг. И именно тогда, когда нужная карта выпала — претор с гордостью от нее отказался.

К сожалению, это свойственно людям.

— Все это очень интересно, — произнес гном. — И я обязательно проверю ваши слова. А пока, Лора, вам придется проехать с нами.

Я вернулся в свое кресло.

— Прошу, — сказал я.

Лора вскочила и бросилась прочь.

Вид спешащего человека всегда привлекает внимание. Особенно, если он резко срывается с места.

Орк получил приказ арестовать леди Морвинг; и теперь бросился ее догонять. Мысль о том, что в просторном кабинете, с одной дверью, бежать некуда — не постучалась в голову стражника. Есть расклады, в которых нет времени думать; и только опыт может подсказать правильное решение.

Орк поступил неверно.

Он бросился за Лорой через всю комнату. Мое кресло не стояло у него на дороге; однако я предпочел подобрать ноги, чтобы не мешать стражнику. Тот двигался так быстро, и я не успел. Вместо того, чтобы освободить путь гвардейцу, только подсек его и опрокинул на пол.

Парень рухнул именно туда, где и должен был. Клыкастая голова вступила в борьбу с углом письменного стола, и мореный дуб выиграл.

Долю мгновения орк лежал в таком нелепом положении — кончики его ботинок оставались на полу, а лоб был прислонен к столешнице. Словно он был ровной, негнущейся доской. Потом законы природы поспешили восстановить себя в правах. Стражник свернулся и осел на пол.

— Какой же я неловкий, — пробормотал я. — Претор, мне так неудобно. Надеюсь, с вашим помощником ничего не случилось?

Леди Морвинг пробежала всего лишь пару футов; теперь она вновь стояла, столь же невозмутимая и холодная, словно ее только что привезли из Асгарда.

Претор сделал несколько широких шагов, подходя к орку. Я заметил, что, проходя мимо меня, он внимательно смотрит под ноги.

Это меня позабавило.

Второй орк тронулся с места. Он двигался медленно и угрожающе — так начинает скатываться с горы огромный валун, чтобы потом перерасти в лавину.

— Уж не собирается ли ваш помощник наброситься на меня? — спросил я.

Рот претора болезненно дернулся, словно тот собирался прикусить несуществующий ус. Он решал — а не арестовать ли всех нас сразу.

— Вижу, — прокомментировал я. — У вас возникли некоторые проблемы.

Гном запыхтел; я доброжелательно улыбнулся.

— В этом нет ничего постыдного, — сказал я. — Вполне понимаю, задача была сложной. Схватить беззащитную женщину. Это не каждому по плечу.

Я задумался.

— Вам стоит начинать с малого, — посоветовал я. — Арестовывайте пока что грудных детей. Но, конечно, не в одиночку. Отрядом. Иначе опять ничего не выйдет.

Лицо претора снова дернулось. Орк, еще стоящий возле дверей, воспринял гримасу как приказ. Он ринулся на меня — и я поспешно встал. Мне не хотелось, чтобы этот стражник упал так же неудачно, как и его предшественник. Чего доброго, окружающие решат, что мне нельзя позволять трогать бьющиеся предметы.

Отходя в сторону, я отодвинул кресло.

Край сиденья ударил орка по коленям, подрубив их. Он начал падать, подгибая ноги. Потом опрокинулся, и верх спинки крепко ударил его по лбу. Вся мебель в кабинете, кроме стола, была выточена из кабаньего тополя; я заметил это, как только вошел сюда. Из чего состоял лоб стражника, мне неизвестно. Впрочем, я особенно не присматривался.

В любом случае, грохот получился внушительный.

Орк сполз на пол, лишившись чувств.

Кресло грохнулось рядом, и тоже не подавало признаков жизни.

Претор глотал воздух, словно ему все было мало.

— Вам нехорошо? — участливо спросила Френки. — Майкл может довести до инфаркта кого угодно. Уж мне-то это известно.

— Лора, — произнес я. — Не дадите ли гостю чего-нибудь успокаивающего. Скажем, зеркало, чтобы он мог понять значение фразы «краше в гроб кладут».

— Это неизвестно что! — воскликнул претор. — Вы напали на моих людей. Вы препятствуете аресту.

— Не будьте смешным, — сухо ответил я. — Ваши орки попадали сами. Словно их ходить не учили. Если посмотрите сюда, увидите камеру. Уверен, газетчикам будет интересно посмотреть на клоунские трюки.

Гном развернул голову так резко, что она едва не отвалилась и не покатилась по полу. Претору очень хотелось убедить себя, что там нет и не было следящего кристалла; но он сам осматривал дом, и знал, что я говорю правду.

Я никогда не лгу.

Почти.

— Итак, — произнес я. — У вас есть два варианта. Вы можете еще раз попытаться арестовать нашу клиентку. Только до сих пор это у вас что-то не очень получалось.

Я полуразвел руками.

— Или мы вместе найдем убийцу Дианы.

Я посмотрел на лежащих на полу орков.

— А им пока кто-нибудь окажет помощь… Может быть.

— Что вы хотите найти у Дианы Вервье? — спросил претор.

— Дарнеанский меч с тремя изумрудами, — сказал я, подзывая летающую карету. — Согласно легенде, его выковал сам Котокрыс Алоплащник; впрочем, некроманты считают, что мастер только начал работу, а завершил клинок его сын, Терентиус Гномогрыз…

— Тот самый двуручник? — недоверчиво спросил королевский следователь. — Я слышал, что человек, который лишь прикоснется к клинку, обретет способность летать и превращать огонь в золото. Но это ведь только слухи, не так ли?

— Вы ошибаетесь, — возразил я. — Сам Гоблинус Скарабейка, великий философ и вивисектор, держал меч в своих руках. Именно с той поры у него на голове появилась вмятина; от люстры, когда мудрец в первый раз левитировал к потолку.

Летающая карета взмыла в серое небо, и холодный ветер свистел в белоснежных крыльях грифонов.

Видимо, должность претора не была такой уж высокой, и ему не полагался кристалл Молчания, — благодаря которому те, кто сидит в коляске, получают шанс не оглохнуть на городских улицах.

— Не может быть, — прошептал королевский следователь. — Волшебный меч… Стало быть, дело в нем. Мне рассказывали, что изумруды на гарде прокляты; и если вынуть их, земля начнет вращаться в другую сторону…

— Так и есть, — подтвердил я. — Впрочем, не знаю, кому это может пригодиться.

Я дважды ударил в потолок тростью, и экипаж стал снижаться.

— Но откуда здесь дарнеанский меч? — спросил претор. — Насколько я помню, священный клинок исчез много веков назад, во время генеральной уборки.

— Хороший вопрос, — согласился я, выпрыгивая из кареты. — Не имею ни малейшего понятия.

Гном удивился.

— С чего же вы взяли, будто меч спрятан в квартире?

— Его там нет.

— Но вы же сказали…

— Я сказал, что хочу его там найти; а вы бы не захотели? Хоть в этом доме, хоть у себя под подушкой. А вот что мы найдем здесь на самом деле, вопрос другой.

— Зачем ты нахамил претору? — спросила Франсуаз.

Это не прозвучало упреком. Если демонесса мной недовольна, то просто дает кулаком под ребра.

Ей стало интересно; девушка может легко сломать руку хобгоблину, но в тонком искусстве словесных оскорблений никто не сравнится с эльфом. А Френки — способная ученица.

— Вовсе нет, — отмахнулся я.

Наверх вела деревянная лестница. Ее ступени когда-то были досками, лежавшими на полу в храме Наргаарда; и до сих пор шептали молитвы, когда по ним ступали.

После ремонта, хитрые жрецы раздают их бесплатно; и слово ледяного божества разносится по всему миру, — ну, по крайней мере, по бедным кварталам точно.

Впрочем, сомневаюсь, что его кто-то слушает.

— И вовсе я ему не хамил, — отмахнулся я. — А вот если бы гном узнал, что я не имею ни малейшего понятия, что искать, — наверняка бы отправил нас в рудники Хиарагойда.

Я помедлил.

— Тебе, конечно, там самое место; но ведь не мне же.

Остановившись в центре комнаты, я задумался.

Ничего не происходило.

Претор, ждавший нас на улице в экипаже, наверняка быстро терял терпение.

— Френки, — с раздражением сказал я. — Ну что ты стоишь, как асгард перед присягой. Сделай же что-нибудь.

— Что?

— Откуда я знаю?

Девушка хмыкнула.

Выхватив меч из заплечных ножен, она дважды прокрутила его над головой.

Комната развалилась.

Стены изогнулись в стороны, как открываются лепестки цветка, в бутоне которого вы уснули.

Через мгновение я понял, что ошибся. Не комната распадалась на части, а весь наш мир; и за его гранями открылся другой — прекрасный, если вы любите сказки, и омерзительный, если потеряли розовые очки.

Небо рассыпалось тысячью хрустальных граней, и каждая была дверью в новое измерение, — далекое и неведомое. Там, где они сходились, пузырился черный яд, рожденный в сумерках, — слезы погасших звезд.

Мраморные дворцы поднимались у горизонта, прячась в золотистом тумане, и трехглавые драконы парили меж алмазными шпилями.

Неясная тень медленно сошла с неба, и в веере изумрудных всполохов предстал Зверь, хозяин мира иллюзий.

Три крупных фасеточных глаза вздрагивали на золотой голове. Они располагались треугольником, а между ними, вместо длинного осиного жала, темнел рот, — крохотная, пульсирующая впадина, словно у леартарского червя.

Шесть кожистых крыльев, вкруг, поднимались на чешуйчатой шее, словно жабо. Лап не было; только длинный хвост, на конце которого росла змеиная голова.

Он изгибался, сворачиваясь тугими кольцами, и в центре их вспыхивали серые руны. Глаза рептилии пристально следили за нами, и прозрачные капли яда падали с изогнутых клыков.

— Это убило Диану Вервье? — спросила Франсуаз.

— Нет, — отвечал я. — Но что-то похожее.

Фасеточные глаза почернели, и в их глубине замерцали алые письмена. Они обратились в руны Земли, Воздуха и Надежды, — сотворив тем самым заклятие Призывания.

Белое облако заклубилось перед нами, и два орка вырвались из него. Серая с белыми клочками шерсть говорила о том, что они пришли из степей Хариламандра.

Каждый носил на голове круглый шлем, увенчанный острием, а на груди — магическую кольчугу, в которой стальные звенья перемежались с серебряными. В мохнатых лапах кривились длинные сабли, с рукоятями из кости орнодракона.

Казалось, орки перенеслись сюда прямо из родных степей. Но это была иллюзия; перед нами явились сущности, созданные волшебством.

Спереди клыкастые воины казались реальными. Но стоило взглянуть на них со спины, и вы видели, что это всего лишь окровавленная кожа, с кусками плоти и жил, натянутая на призрачный манекен.

Первый орк воздел над головой кривую саблю.

Франсуаз гибко ушла от удара, пригнулась и разрубила воина надвое. Алый фонтан взвился над искалеченным телом, но не кровь била к обманчивому небу, а тонкие, сотканные друг с другом руны.

Его товарищ остановился, и черные всполохи забурлили в глазах призрака. Клыкастый рот распахнулся, и ядовитый туман хлынул из него, устремившись к девушке.

Демонесса выбросила вперед руку; крохотная искра упала с ее пальца, и понеслась вперед, к мохнатому орку. С каждой секундой она росла, превращаясь в сияющий файерболл.

Огненный шар прошел сквозь ядовитый туман, рассеяв его, и ворвался в распахнутую пасть воина прежде, чем тот успел сомкнуть челюсти.

Сокрушительный взрыв разметал голову призрака, и мертвое тело тяжело опустилось наземь.

Круглые глаза чудовища почернели вновь.

В них засверкали новые руны — Воздуха, Огня и Отчаяния. Из них сложилось заклятие Небесного Арбалета.

Тугой магический болт вырвался из пасти зверя, и низвергся на Франсуаз.

Девушка взмахнула мечом, и волшебный снаряд разлетелся на куски. Но каждый из обломков сразу же превратился в стрелу; шесть лезвий вонзились в тело демонессы, опрокинув ее наземь.

Алые руны схлынули из глаз Зверя, и вместо них заметались новые, золотые. Лед, Металл и Разлука сложились в заклинание Ужаса.

Черный туман начал собираться вокруг чудовища; лики людей появлялись в нем, корчились, превращаясь в шипастые морды тварей, и таяли, возвращаясь в ничто.

Серебряные молнии заметались на шкуре Зверя. Фасеточные глаза вскипели огнем, готовясь обрушить на нас всю мощь черного заклинания.

Двести золотых рун вспыхнули между нами и тварью, создав идеальный круг. Тугие лучи пронеслись меж ними, сочленяя каждую с каждой.

Сеть сияния вздрогнула и обрушилась на чудовище, разрезая его на миллионы обрубков. Хрустальные грани неба погасли, пали мраморные дворцы; ветер подхватил и развеял золотистый туман.

Лепестки мироздания вновь сомкнулись, вернув нас в Санта-Хавану.

— Что там произошло? — спросил претор.

Франсуаз пыталась одновременно сделать два дела.

Снова завернуть волосы в косички, и прожевать ненависть. Второе получалось труднее. Во-первых, тварь сбила ее с ног. Во-вторых, чудовище было уже мертво, а значит, сломать ему все кости уже не получится.

— Мы нашли убийцу Дианы Вервье, — ответил я. — Когда королевские маги осмотрят комнату, они подтвердят мои слова. Теперь там уже не опасно.

— Но кто ее убил? — спросил гном.

— Конечно же, Серхио Багдади.

Хоббит-торговец принес нам сельтерской; претор платить не стал, а я последовал его примеру. Продавец посмотрел на меня с христианской кротостью, хотя из ушей у него пошел черный бурлящий пар.

— Но поэт мертв.

— Зато его стихи живы. Багдади писал благословенные поэмы, которые могли исцелять людей. Задумайтесь, что произошло, когда он опустился донельзя. Черный лотос, орочий эль, вечные оргии… Его душа истрепалась, хотя талант по-прежнему оставался велик.

— И его стихи…

— Начали убивать. Вспомните, что никто из тех, с кем мы говорили, не читал последней части поэмы. Зато несколько друзей Багдади внезапно исчезли.

Прелат кивнул.

— Мы так и не смогли их найти.

— Думаю, Серхио читал им отрывки вслух. Только поэтому они не умерли сразу, в грязной мансарде, — смерть настигла их после, и утащила в призрачный мир. Он отдал рукопись Диане, — или та сама украла ее, уже после смерти поэта. В своей квартирке, девушка прочла рукопись целиком, и выпустила чудовище.

Гном опасливо смотрел на высокие окна.

Особняк был по-прежнему погружен во тьму. Казалось, что свет никогда не озарял его стен. Леди Морвинг сидела за своим огромным столом, и смотрела в никуда.

— Все-таки это были вы, — сказал я.

— Как вы вошли? — спросила она. — Я наложила на дверь охранные руны.

— Магию можно обмануть. Людей иногда тоже. Но не себя.

Я устроился в одном из кресел; свет не зажигал.

— Это не было убийством, — произнесла Лора.

Она не оправдывалась. Просто говорила.

— Вы заботились о нем? — спросил я.

— Думаю, недостаточно. Позволила вертеться вокруг него таким, как Диана, Люсинда. Лишка. Надо было заставить его бросить пить. Жить нормально.

Леди Морвинг помолчала.

— Думаю, у меня бы получилось. Если бы захотела.

— Но вы боялись уничтожить его.

— Да… Мне все говорят, что я слишком властная. Я могла заставить Серхио измениться. Но тогда он перестал бы быть самим собой.

— И не смог бы писать?

Я не видел лица Лоры; но понял, что она улыбнулась.

— Стихи были для него всем, — ответила леди Морвинг. — Поэтому я и влюбилась в него. Серхио… Его наполняло то, чего я лишена. Не знаю. Какая-то детскость, непосредственность. Полет. Я знала, со мной он всего этого лишится.

— Вы не должны винить себя, — сказал я.

— Но я виню. Когда он показал мне последние главы поэмы… Это было ужасно. Я давно видела, что он пишет все хуже. Постоянные его пьянки, девочки… Но та рукопись никуда не годилась. Я поняла, что если Серхио ее опубликует, то перестанет быть великим поэтом.

— Вы сказали ему об этом?

— Да. Но он не слушал. Говорил, что я никогда его не понимала. Что я сухая, бессердечная. Не женщина, а деревянные счеты. Так он меня называл.

— Вы не должны винить себя Лора, — повторил я. — Вы не могли спасти его как человека. Но спасли в нем поэта.

— Я убила его, — произнесла леди Морвинг. — А вы говорите, что спасла.

— Можно думать, будто любишь человека, — сказал я. — А на самом деле убивать его. И наоборот.

В комнате зажегся свет; трое стражников, во главе с претором, подошли к столу леди Морвинг.

Она не произнесла ни слова; просто встала и пошла вместе с ними.

— У гнома нет никаких доказательств против вдовы, — заметила Франсуаз, глядя им вслед.

— Они и не нужны. Леди Морвинг во всем сознается.

— Почему?

— Лора отдала мужу слишком много себя. Все надеялась, что когда-нибудь он изменится. Такие надежды погубили больше людей, чем войны и эпидемии… Теперь, после его смерти, ей хочется обо всем забыть. Но это невозможно, пока у нее есть тайна. Это как осколок, застрявший в теле, — станет просыпаться и напоминать о себе снова и снова. Пока не вырвешь его…

— Что с ней будет?

— Серхио писал проклятые стихи. По его вине погибло много людей. К тому же, Лора богата. Не думаю, что ей грозит серьезное наказание. Скорее всего, отделается штрафом в пользу казны.

Франсуаз помедлила.

— Значит, леди Морвинг убила мужа, когда узнала, что поэма пожирает людей?

Я коснулся перевернутого креста.

Черный сгусток астрала вспыхнул и забурлил под моими пальцами.

— Нет, Френки. Лора до сих пор этого не знает. Ее спасла сила Мухалдерроя.

— Но тогда почему?..

— Можешь не верить, но она любила Багдади. Тот разрушил свою жизнь, растратил талант, перечеркнул будущее. У него оставалось лишь одно — доброе имя, слава великого поэта. Леди Морвинг было проще убить своего мужа, чем смотреть, как и это гибнет.

— Тогда она сумасшедшая.

— Наверное… Ей хотелось сохранить хоть что-то хорошее, из воспоминаний о Серхио. А тот был готов испортить даже последнее…

За окном начал моросить дождь.

Фейри складывали золотые крылья, и превращали их в зонтики.

— Что будет с поэмой? — спросила Франсуаз.

— Останется неоконченной. Это не единственная книга, которую ждала такая судьба.

— А читатели? Они узнают правду о Серхио Багдади?

— Публика? Френки, публика будет счастлива. Ведь у них появится еще один застреленный поэт.