Суть óстрова

Глава тринадцатая О, сколько вас, обывателей Земли, тех, кто добровольно покупают или мастерят себе ошейники, носят их, но при этом вовсе не считают, что идут на чьем-то поводу!

Редко кто в жизни своей не задумывался о природе богатства, о всех его свойствах и возможностях для алчущих представителей рода людского, о путях, которыми оно приходит и уходит к своим владельцам… Да и то сказать и спросить: гордый ли ты капитан просторам своим, или щепка по волнам, если деньги твои суть не долги безнадежные, не мелочь карманная, не оклад ежемесячный, но капитал, сосчитать который можно лишь приблизительно, с точностью до N миллионов, ибо он огромен, сей капитал, он колеблется, колышется, «дышит», подобно океану… И подобно океану – не бывает спокоен: если в одном месте штиль, то в другом обязательно шторм, глубины чередуются с отмелями, приливы с отливами…

Сигорд вынужден был купить долю в банке, через который он вел дела, чтобы, в свою очередь, всегда быть точно осведомленным о «состоянии здоровья» важнейшего своего внутреннего органа, инструмента, помогающего на «индустриальной основе» выколачивать деньги из окружающей среды. Банк со странным названием «Рим Заполярный», был что называется, банком средней руки: вполне известным в Бабилоне, Иневии, чуть меньше – в провинции, надежным, солидным, но – далеким от Президентского дворца, от золотых и нефтяных финансовых потоков, от скандалов, и следовательно, от крупных побед и поражений. Кредитование коттеджного и дорожного строительства, городской торговли, рыболовецкого промысла, а в последние годы – обслуживание операторов фондового рынка – вот его относительно небольшие киты. Сигорд долго, очень долго выбирал себе покупку, принюхивался, прицеливался, прислушивался, словно мастеровой на рынке, выбирающий себе топорище для топора: какого дерева вещь, что рука на нем чувствует, изъян ли вот этот вот сучок, или просто особенность, внешне похожая на дефект и поэтому позволяющая сбить цену? Хороший банк, нормальный банк. Ладно, «Рим Заполярный» – пусть будет «Заполярный».

Пятнадцатипроцентный пакет акций он купил одним махом, и не на бирже, разумеется, но по тщательно согласованной сделке между ним и предыдущими владельцами. А предыдущие собственники – семейство Маротта – были потомки основателя банка, Джузеппе Маротта, эмигранта с итальянского юга. Как это водится среди горячих и темпераментных южан, потомки преизрядно расплодились к третьему колену и оказались неспособны ужиться между собою, либо хотя бы притереться друг к другу для совместного ведения дел. Младшая ветвь сохранила у себя двенадцатипроцентный пакет, а старшая продала свои пятнадцать процентов Сигорду и выручила за них почти полмиллиарда талеров, если точнее – четыреста восемьдесят четыре миллиона, включающие в себя двадцать пять миллионов «премии» за единовременную продажу. Минус неизбежные подоходные налоги, но они уже Сигорда не касались, это были проблемы физических лиц из семейства Маротта, на которых оформлялись итоговые бумаги. Сигорд очень колебался перед сделкой, не зная на что решиться: «Домом» своим вложиться, либо тоже прикинуться физическим лицом?.. Выбрал второй вариант, хотя он обошелся ему в лишнюю сотню миллионов, которые пришлось пожертвовать на законной основе фискальным органам: налоги, сборы, подати… Но зато – надежнее, когда капиталы диверсифицированы, разложены по разным, так сказать, карманам. Пятнадцать процентов – много это или мало? Чтобы целиком контролировать банк, особенно если он невелик и львиная доля акций не распылена по миллионам мелких владельцев, но сосредоточена в руках нескольких группировок – мало. А Сигорд и не стремился к тотальному контролю, ибо не знал глубоко банковского дела и знать не собирался. Однако, он теперь был крупнейшим отдельным акционером и слово его отныне весило очень много. Достаточно сказать, что его предшественники ежегодно ставили в совет директоров трех членов из девяти, редко двух. Одним словом, с точки зрения клиента, взаимоотношения с банком для него отныне напоминали шелк, который, как известно, ткань очень качественная, красивая, гладкая и удобная. Сигорд, верный своему когда-то данному слову, и для Яблонски купил пакет в триста тысяч акций, на общую сумму девять миллионов талеров.

– Ну что вы опять всякую чушь мелете, Сигорд! Как будто бы эти ничтожные кроения могут иметь для меня хоть какое-нибудь значение! Как вам не стыдно!

– А чего мне теперича стыдиться, с эдаким-то бумажником? Нет, погоди, ничтожные… Четыреста пятьдесят поделить на пятьдесят – это будет девять. А если не на пятьдесят, а на сорок девять поделить, то выскочит совсем иная сумма… На сто восемьдесят три с половиной тысячи талеров у тебя могло быть больше: вот, посмотри! Широко зажил, я смотрю, если ему такие деньги – мелочи. Ладно, не хочешь – мне же лучше.

– Ну хватит же! Вы лучше скажите по поводу завтрашнего вечера – я вам не очень нужен буду? – Яблонски едва не лопается от самодовольства и Сигорд осторожно, заранее чтобы не спугнуть, подтрунивает над ним.

– Ну… Нет, никаких планов и приемов у меня нет ни на сегодня, ни на завтра. Собрался куда-то?

– В оперу. «Ла Скала» приезжает, я иду на «Аиду».

– Один идешь? – Сигорд даже глаза прикрыл: вопрос должен звучать естественно и невинно.

– Гм… Какое это может иметь значение… Со знакомой.

– А… сколько лет знакомой? (Ай, досада! Не так надо было спросить, не в лоб. Теперь уже поздно, Яблонски заметил ухмылку!..)

– Отстаньте от меня, ради бога, с вашими подковырками! Я на сексе не помешан, в отличие от некоторых. – Яблонски последний раз прошелся платочком по жезлу, небрежно поставил его на место, в специальный стеклянный шкаф, а сам, сердитый, забрался с ногами в кресло напротив. Он очень любил сидеть так, скрючившись, обхватив руками колени, но никогда не позволял себе этого при посторонних, даже при сыне Сигорда, визиты которого в родительский дом он очень любил.

– Понимаете, Сигорд, я – человек в возрасте (вы, впрочем, тоже), но даже и не в возрасте дело. Вот я общаюсь с женщиной, которая мне нравится. Мне радостно глядеть на ее белые зубки, когда она улыбается, у меня сердце стучит как рэйв-барабан – стоит мне взять ее наманикюренные пальчики и поднести к губам. Я в восторге – тихом, замечу, крики мне не свойственны – когда она смеется моим шуткам и когда ее ушки чуть краснеют, когда она замечает мой с нею флирт… Я могу беседовать с нею о Равеле, о сексе, о политике, в конце концов, и о любви… И я вовсе не вижу в распаленном своем воображении все эти сладострастные порнографические сцены с ее и моим участием… Хотя вовсе не факт, что всегда откажусь от подобной реальности… Нет, я человек из костей, кожи и мяса, как все… пусть пожилой человек, но… Однако, высшая радость для меня есть и будет, и всегда была, даже в юности – это соприкосновение душ, сладость общения, несмелые намеки на сближение с ее стороны, азарт охотника с моей… Нет, не охотника, но созерцателя, человека, который идет по лесу или по лугу, или вдоль берега моря, смотрит, улыбается, поет, вдыхает полной грудью, наслаждается, без намерения рвать, стрелять, выкапывать, вылавливать… И здесь нет мне разницы и горя в том, что мне под семьдесят, а ей нет еще тридцати…

– Ага, ей, стало быть, тридцати еще нет! А ее родители в курсе ваших отношений? Извини, разговоров о политике?

– Все. В последний раз. Я в последний раз вам что-нибудь рассказываю! Зарекался ведь, зарекался.

– Не сердись, Яблонски, что я такого сказал? Я же ничего обидного не…

– Всякий раз, когда я вам раскрываю что-либо из задушевного, Сигорд, я неминуемо об этом горько жалею. Всякий раз.

– Ну извини. Я наоборот хотел позавидовать и порадоваться за тебя…

– Не надо мне вашей зависти. Гм… Ну что, быть может, «безлимитку» сгоняем, а то так суббота и пройдет безо всякой пользы…

– Расставляй. Ладьи хватит тебе?

– Хватит. Но вы напрасно зазнаетесь, я уже понял ваши излюбленные приемы и ваше Ватерлоо не за горами.

– Заранее боюсь. А где…

– Здесь она, под газетами, только в ней, по-моему, газ кончился. Если вы их уже прочитали, я уберу?

– Да, убери.

Эдгар Шредер, как и ожидал, угодил во вторые замы к мэру Бабилона, господину Цугавара, который, будучи ловким царедворцем и уживчивым человеком, и при новом президенте легко удержался на своем посту. Мастертон вообще не жаловал перемен, ни кадровых, ни организационных, однако силовых министров невзлюбил всех троих, дружно. Сабборга недолюбливал и досаждал придирками, Доффера разве что терпел, а министра обороны – кряхтел, кряхтел, да и поменял на бывшего своего зама в Генштабе, генерал-лейтенанта Роу. Шредера он, поколебавшись, сунул все же не в первые, а вторые замы, но с перспективой роста, по крайней мере, так ему пообещал во время пятиминутной аудиенции лично он, господин Президент Мастертон. У мэра был один первый зам и два вторых, помимо Шредера, все трое – люди в возрасте, за шестьдесят, в то время как Шредер только-только сороковник разменял. Его социальный вес в обществе заметно возрос, но на благосостоянии это почти никак не успело отразиться, если не считать скромного повышения чиновничьего оклада с ежемесячных восьми тысяч талеров до пятнадцати. В то же время расходы возрастали стремительно: жена, дети, истомившиеся в иневийской ссылке по столичному шику, хотели жить широко и тратили как сорили, не глядя в цены. Сам Шредер также вынужден был обновить все, от жилья и машины, до гардероба. Дом в кредит – но роскошный, опять же загородный дом… Пати для старинных друзей (все с положением в обществе) – и то влетело в такую копеечку, что пришлось распечатать загашник с осторожными иневийскими накоплениями, а единожды распечатанный, он напрочь утратил свойство хранить в себе накопленное – словно штормовым ветром выдувало оттуда деньги… И как прикажете увязывать концы с концами? На мальчишнике, в промежутке между безобразиями, он осторожно поделился будущими проблемами с ребятами, с тем же Михаелем из Конторы, который почти как брат ему был в юности, с Айзеком, другом детства, ныне вице-президентом одной из крупнейших страховых компаний страны, с Пабло, директором и владельцем риэлтерской фирмы – все дружно обещали помочь, но… Помогут, конечно, они – ему, он – им, но когда это все будет?

Если бы не иневийские связи, скромными золотыми ниточками потянувшиеся вслед за ним в столицу, было бы вовсе кисло, а так – ребята, подрядчики из местного муниципального бизнеса, поддержали его впрок своего рода безвозмездными авансами… Условно безвозмездными, без договоров и намеков, но с расчетом на сохранение сотрудничества в деле разграбления небольшого кусочка огромной городской казны. Или большого кусища, это уж как повезет. А казну – раз уж взялся за гуж – следует пополнять всемерно, на всеобщее благо, общественное и личное, но для этого трудиться, не все только отначивать. Предпринятые попытки возродить деловые и доверительные отношения с инвестиционной группой покойного Лауба закончились пшиком, потому что наследники умели только мотать и ругаться меж собою, причем не под ковром и не за кулисами, а публично, с помощью судов и желтой прессы… Неподалеку крутились темные людишки, гангстера, подставные лица от них, но этого Шредер сторонился всегда: вход туда талер – выхода нет. Или, по крайней мере, слишком велик риск позорного разоблачения, и неминуем шантаж по поводу позорного разоблачения… Да и не по рангу ему теперь, даже если бы и захотел.

Оставалось ждать попутного ветра, а пока работать на перспективу, все двадцать четыре часа в сутки, как он и привык – а иначе, в безделье, зачем и жить?

Однажды Сигорд сидел перед телевизором и рассеянно листал таблицы с «историей» биржевых торгов. Телевизор мерцал всеми цветами радуги, бубнил и пел на разные голоса, но – тихо, чтобы Сигорду не мешать. Яблонски уехал куда-то по своим делам, может быть и на свидание (кто откажет маленькому, но жилистому мультимиллионеру?), сын также отказался забежать на вечерок, весь в семейных заботах, а Сигорду только и оставалось: плотно поужинать, назло советам врачей и зловещим прогнозам Яблонски и угнездиться в кресле, с сигарами и статистикой. Какая-то странная «мозговая» соринка, словно мошка, ползающая монитору, словно зудёж комара над ухом, сбивала его мысли, заставляла вновь и вновь возвращаться к статистике трех недавних месяцев… Что-то там было не так, в статистике в этой… Надо не спеша разбираться, расслабившись, с перекурами… Куда еще курить, и так уже грудь заложило… Все дело в методике, да. Она стала приносить заметно больший процент прибыли, нежели всегда, в эти последние годы. Вот там где-то что-то как-то тревожащее и зарыто. Играют они на хайтеке, почему именно там? Потому что в этом секторе рынка все предельно тупо и «фьючерсники» пихаются локтями только по поводу скорости роста курсовой стоимости, а не по самому курсу. Стало считаться нечто само собой разумеющимся, что новые гиганты от «высоких технологий» способны только расти и будут делать это бесконечно. В глубине души все те, кто более менее вменяем, понимают, что никакой рост, никакой бум – не вечны, однако, каждый знает «верные приметы», которые именно ему позволят вовремя соскочить с тонущей посудины. И Сигорд такой же: знай себе стукай в клавишу «плюс», оно же проще, нежели выбирать между нею и «минусом», как при обычной игре… Вот этот вот пузырь в пузыре – Сигорд прямо на ковре у кресла выложил длиннющую полосу из графиков – словно сигналит его методика, о чем-то таком… Неприятным – к гадалке не ходи, потому как приятных примет в биржевой игре не бывает, если ты делавар, а не болван.

Спать не хочется, деваться некуда – стало быть, времени в избытке. Да? Да, сударь.

Сигорд пружинно выскочил из кресло и тут же заохал, захромал, чуть ли ни захныкал: ногу отсидел, сил нет терпеть как противно…

Интернетный поиск – считай, вся ночь занята, но оно и к лучшему.

И пришло утро, пасмурное, теплое, раннее и разделило с Сигордом открытие. Да такое – хоть спозаранок на биржу беги, соломку подстилай. Прав, прав был Баффит насчет хайтека: эту гадюку опасно держать за хвост и сидеть на нем…

Баффит, инвестор из Штатов, был на порядок богаче и успешнее любого из биржевых дельцов с мировых фондовых рынков, и в этом смысле считался едва ли не полубогом. Деньги он сделал сам и сравнительно быстро, баснословные деньги, десятки миллиардов долларов, именно на долгосрочных инвестициях, а не на воробьиных скоках по бумагам в ежедневной суете. Слова и мнения его бережно передавали из уст в уста, прогнозы его тотчас же разносили по свету крупнейшие информационные агентства мира, но в практических действиях все обыватели и СМИ почему-то чаще ориентировались на спекулянтов «сиюминутников», которые вкладываются в нефтяные бумаги не из-за того, что какая-нибудь «Фибойл» начала тотальную модернизацию основных средств, а потому что тайфун «Эрика» едва не затопил в Северном море норвежскую нефтедобывающую платформу… Или потому что сестра господина Президента купила у греков танкер… Или потому, что король Саудовской Аравии опять серьезно заболел…

Чаще же всего берут пример вообще с таких, как некий Сорос, и не краснеют при этом.

И Сигорд точно такой же: слушает Баффита, а играет по-суетному, увы. Впрочем, у него есть методика… Даже и забавно в определенной мере: успеет ли он в эти дни спрыгнуть с опасных бумаг, не получится ли полного разорения, как в тот раз? Сердце заскрежетало в груди и… едва не остановилось. Так… таблеточка, чай… некрепкий… полежать пару часов. Пусть сегодня Анджело его отвезет. Он же пусть и разбудит… Нет! Никогда, ни за что не вернется он в нищее прошлое. И дело даже не в шофере и не в качестве поедаемых с серебра харчей… Не вернется, не позволит и колени не согнет: жизнь одна, впереди невелика, и так уже она в хлам пожамкана и в дерьме изваляна.

Успеет среагировать, обязан успеть, если заранее засек угрозу. И вообще, быть может, он понапрасну поддался ночной панике ума, это бывает…

Задувать ледяными ветрами на Бабилонской бирже стало на четвертые сутки после бессонной ночи, аккурат в пятницу, с небольшой задержкой по сравнению с мировыми тенденциями. Но Сигорд успел подготовиться к пятнице и вывел из хайтековских операций все талеры до единого. И этого ему показалось недостаточным, но субботняя сессия была слишком коротка и невыразительна, пришлось ждать понедельника.

В понедельник, с первых же минут сессии, штормило уже всерьез, НАСДАК пребывал в свободном падении, и хотя «голубые фишки» старого замеса, не связанные с высокими технологиями, более-менее держали позиции, биржевых спекулянтов это утешало слабо, ибо все они, или почти все, потеряли нюх за время «золотого века» и месяцы напролет тупо играли на повышение хайтековских компаний. Сигорд оказался не в состоянии побороть искушение, и принялся снимать «бычьи» шкуры и посторонние скальпы бешеной игрой на понижение, зорко сверяясь, впрочем, с коэффициентами своей методики. Два дня азарта и безумия принесли ему пятьсот миллионов и спасительное отрезвление…

Оставшиеся до выходных дни он потратил на окончательный вывод всех средств из корпоративных ценных бумаг, всех, без единого исключения, а вырученные средства, три с половиной миллиарда талеров, «Дом фондовых ремесел» окунул в государственные долгосрочные обязательства республики Бабилон: шестипроцентные облигации, дата выкупа в две тысячи пятьдесят первом году. Купил он их хотя и на вторичном рынке, но по номиналу и даже чуть дешевле, с дисконтом, у официальных дилеров Казначейства, поскольку популярность этих бумаг в народе была предельно близка к нулю. Иностранные инвесторы без разговоров отворачивались от предложения купить облигации, отечественные финансисты так поступать не смели и выкупали, словно оброк вносили, кто на сколько ужалобит родное государство.

Яблонски поначалу решил, что Сигорд сошел с ума, но после вечернего субботнего разговора, перетекшего в воскресный утренний, и Яблонски притих, убежденный серьезностью предъявленных аргументов. Дальнейшие недели на бирже чаще напоминали дурдом, плывущий по реке с крокодилами, нежели бизнес-организацию, среди биржевиков было зафиксировано четыре случая самоубийства и один помешательства; инфаркты, банкротства и побеги уже никто не считал. Та катастрофа, которая грянула после убийства Леона Кутона, была, может, и порезче, но она была более-менее локальна, тряхнув весь мир – ударила, в основном, по Бабилонской экономике… И удила на ту панику набросили относительно быстро, а эта… Эта втаптывала в пыль триллионы долларов по всей планете, не щадя ни Нью-Йорк, ни Бабилон, ни Токио.

Комиссия по ценным бумагам рыпнулась было к Сигорду, выяснять, почему именно «Дом фондовых ремесел» один из немногих не пострадал на ураганном кризисе, один из очень немногих, кто даже заработал на нем, и один-единственный, кто забился добытым в государственные ценные бумаги… Но тут-то господа из комиссии и притормозили, поняв, что в сомнениях своих заходят очень далеко. Не во французские и не в британские бумаги средства вложены, все под контролем, все прозрачно, все патриотично. Что не так?

Этот Сигорд, конечно, воротила, очень крупный делец, но его активы хотя и велики, да ведь отнюдь не фантастичны. Даже по размерам личного состояния он не входит в первую и вторую десятку бабилонских толстосумов, а уж влияние его фирмы на отечественную экономику – это надо микроскоп помощнее брать… Так что вызвать кризиса своими спекуляциями он не мог, все его действия за рамки закона не выходили, итоговая операция его – хотя и фантастически удачна, но… Кто, спрашивается, кому и когда мешал поддержать государство низкопроцентными займами?

Взяток Сигорд принципиально не давал, хотя и не стал вмешиваться, когда Яблонски из своих рук рассовал по чиновничьим карманам и пазухам небольшие подарки на общую сумму в полмиллиона талеров.

– Я тебе, друг ситный, эти фокусы компенсировать не собираюсь.

– Да и не надо, не обеднею.

– Нет, нахал ты, все-таки, Яблонски…

– Каков уродился, таков и есть.

– Зачем тебе эти барашки в бумажке? И без подарков бы эти попрошайки отвяли, несолоно хлебавши.

– А нервы? На вас и так лица нет, одна бледность и мешки с кулак под глазами. У вас с почками все в порядке?

– Да, – соврал Сигорд.

– Сомневаюсь. Дамочки вам звонят, сын звонит, врач ваш, господин Лури, безуспешно домогается провести плановый осмотр… Вот он вам покажет, почем фунт изюма, я от него ничего скрывать не собираюсь, все про вас доложу: сколько курите, как кофе литрами дуете, как спите, а вернее, не спите ночи напролет, как питаетесь всухомятку, либо черт те где.

– Знаешь что, Ян!.. Ну некогда мне, понимаешь…

– Ах, некогда ему. А чем, извините за нескромность, ваша светлость так занята? Наблюдением роста курсовой стоимости государственных облигаций на вторичном рынке? У вас ведь других активов нет?

– И этим тоже. Пусть это занимает минуту в сутки – а все равно обязан. Кроме того, ты про «Рим Заполярный» забыл? Это, между прочим, также наше имущество и за ним пригляд необходим, постоянный причем. Банчок-то наш, чтобы ты знал, тоже ртом воздух ловит, с сердечком перебои у нашего банка. Всем топ-менеджерам крышу с плеч – временно, надеюсь – снесло, хоть кто-то должен управляющим мозги вправлять?..

– Ну, разве что. И все равно: извольте дурью не маяться, а отдыхать. И курить поменьше.

Вправка мозгов заключалась, в основном, в переводе всех подконтрольных Сигорду денежных потоков (немногочисленных, но полноводных) в «Рим Заполярный», ибо потери банка, завязанного значительными ресурсами на фондовый рынок были весьма ощутимы, Сигорд, от греха подальше, подстраховывал его единственным эффективным лекарством, деньгами. Он то и дело организовывал совещания совета директоров, на которых излучал оптимизм и непоколебимую уверенность: как ни странно, пример поведения одного из крупнейших акционеров – влиял на остальных и благотворно влиял, тем более, что денежные потоки «от Сигорда» реально помогали делу, помогали банку выполнять свои обязательства перед контрагентами и внешне держаться перед ними как ни в чем не бывало. Вслед за Сигордом, послушавшись его советов, несколько довольно крупных брокерских контор, специализировавшихся на бумагах традиционных компаний, перевели свои счета в «Заполярный» и банк вздохнул еще чуть свободнее.

Еще через два месяца ситуация понемногу стала возвращаться в обычное русло, для выживших компаний это было долгожданное благо, погибшим юридическим лицам (и нескольким физическим, со слабыми нервами) было уже все равно.

Большая часть фондовиков потерпела колоссальные убытки, значительно меньшая часть, из «традиционалистов», почти не пострадала, «Дом фондовых ремесел», практически единственный, хорошо приподнялся на этом кризисе. Но благоразумно не трубил о своих победах во всеуслышание, даже премии сотрудникам остались на обычном уровне. Хотя, если уж совсем строго подходить к конспирации, молча рассуждал Сигорд, премии бы лучше не давать: в эти лихие дни, для непосвященных, зарплата вовремя – вот самая драгоценная премия. Самих компаньонов такая конспирация никак не касалась и премии обоим получились миллионные.

Яблонски тотчас укатил за город, обустраивать оба свежеприобретенных имения, свое и Сигорда, себе – небольшое шале на восьми акрах земли, Сигорду – по соседству, но уже едва ли не замок посреди гигантского леса.

– На хрена мне четыреста акров, ты об этом подумал? Кто земельный налог с них платить будет – об этом ты подумал?

– Вы будете. Большая часть налогов пойдет на культивацию и мелиорацию, это предусмотрено льготами, я консультировался. Лес очень приличный, почти половина – сосняк на холмах, с выходом к озеру, будете рыбу ловить, грибы собирать. И я заодно.

– Дороги грибочки выйдут.

– Не дороже денег. Кроме того, будет вам где укрыться от мира и цивилизации, вы же сами то и дело об этом мечтаете.

– Я-то мечтаю, да сельская вилла посреди материка тут не спасет… – Сигорд ворчать ворчал, но не препятствовал Яблонски обустраивать свой быт, деньги шли в закрома рекой, на что-то их нужно было тратить. Тем более, что Яблонски постоянно давит на то, что загородные угодья вовсе и не трата, а вложение в недвижимость, изо всех вложений надежнейшее.

– Слышишь, Ян?

– Да, я слушаю вас?

– Надо чтобы на краю света, посреди океана, свой дом, свое небо, своя… свое… свой мир чтобы. Свой остров. Понимаешь, Яблонски: свой остров посреди океана, чтобы никто, никак и ни по какому поводу…

Этот разговор об океанском острове возник чуть позже, чем о ловле рыбе и собирании грибов в собственном имении…

Гораздо позже, если время мерить не поступью часовых и минутных стрелок, но тяжестью пережитых событий…

Сигорд сидел в конторе – и почему-то один. Только что была полна коробочка народу: обеденное время, Яблонски с челядью, Гюнтер с Софией, Марк Бун с ежедневным докладом по внебиржевому филиалу – и вдруг никого. Марк Бун отчитался и уехал, Яблонски и Анджело с Алисой давно уже дома, на набережной, Гюнтера срочно дернули в военный комиссариат, София тоже за чем-то таким принудительным отпросилась, Сигорд не помнит…

В дверь постучали и вошли. Трое.

– Господин Сигорд?

– Да. Чем обязан? – Сигорд недобро смотрел на пришельцев поверх очков, но в глубине души был даже рад случайному отвлечению от всяких разных сорных дум не по делу…

– Меня зовут Энди. Энди Уорхол, но вряд ли мое имя вам что-то скажет.

– Абсолютно ничего.

– В таком случае, я присяду.

– В каком случае? Я вам не предлагал сесть.

– Я самостоятельно, дабы мои ассистенты не утратили уважение к моим сединам и моей способности вести деловые переговоры.

Незнакомцу было лет под сорок, а может и за тридцать, но никакой седины в его волосах, черных, жестких и курчавых, не наблюдалось. Его «ассистенты» были гораздо моложе и крепче на вид, хотя и сам черноволосый незнакомец, будучи невысоким, не казался хлипким.

Сигорду не нужно было объяснять, как выглядят и пахнут большие, очень большие неприятности, следовало тотчас же вызывать биржевую службу охраны, сына вызывать, а лучше и то, и другое вместе, но… Где-то была кнопка экстренной помощи – но хоть убей он не представляет, где она может быть. Забыл, ч-черт…

– Повторяю: я не приглашал ни вас, ни ваших ассистентов, и будет лучше, если вы покинете помещение сами. И немедленно.

– Гм… Предвидя подобный поворот событий, господин Сигорд, мы позаботились, чтобы ни ваши сотрудники, ни ваши алярм-системы не помешали нашему с вами диалогу. Я люблю мирные диалоги.

– Вы из Конторы, или из Службы?

– Мы из частного бизнеса. Нас привели к вам проблемы, вы их нам решите.

– Да-а? Вы уверены?

– То есть абсолютно.

– Хм… Это интересно. Минуточку, восемнадцать пятнадцать: я должен сделать немедленный звонок в офис…

– Сожалею, но вы его не сделаете. Майк, дай ему в чан, если попытается шалить с телефонами и кнопками. Сильно стукни, но без следов и особенно без сотрясений мозга. Кстати, Сигорд, всю связь мы вам временно порушили. Видите, как мы ценим возможность беспрепятственно пообщаться с вами о делах?

– Вижу, польщен.

– Суть дела: в результате известных вам событий многие фирмы и организации потеряли чертову уйму денег. Мои заказчики – как раз одни из этих людей. Поскольку они не чужие мне люди, я очень близко к сердцу принял их проблемы и хочу эти деньги им вернуть. С вашей помощью.

– То есть, хотите у меня деньги отнять?

– Ничуть не бывало. Хотя… Мне-то все равно, можете и своими поделиться, у вас много, мы знаем. Но заказчик категорически предпочитает, чтобы они вернулись к нам принципиально тем же путем, но с обратным знаком, то есть в результате положительных сдвигов на Бабилонском фондовом рынке.

– Да неужели? Прошу прощения, вы могли бы попросить вашего Майка отойти на пару шагов? Звонить я никуда не собираюсь, но мне очень трудно думать, когда надо мной висит чей-то кулак или кастет.

– Отойди, Майк.

– Спасибо. Господин Энди Уорхол, не в моих полномочиях определять, куда двигаться фондовому рынку, я только игрок.

– А я вообще в этом деле ни бельмеса. Мне поручили – я передаю. Но смысл поручения в том – я крепко его усвоил, наизусть выучил – что вы должны вернуть нам потерянные деньги тем же путем, как мы их потеряли, то есть в результате операций на бирже. То, что я говорю – имеет смысл, для вас, как для специалиста, или суть моей просьбы вам по-прежнему непонятна?

– Суть понятна, хотя…

– Хотя?

– Хотя и странна предельно. Но тогда выскажите ее чуть подробнее, с цифрами, с наименованиями.

– Это позже. Пока мне велено вам передать поручение, а вы должны обдумать его… э… сейчас, сейчас… ага: концептуально. Вот так будет дословно: вы должны обдумать возможность воплощения замысла концептуально.

– Понимаете… Чтобы концептуально, все равно необходимы некие исходные… Миллион, грубо говоря, я могу отдать вам в эту же секунду, сейчас, наличными. – Сигорд приподнял над столом ключи от сейфа.

– Славные деньги. Я был бы счастлив их иметь, но… Нам нужны шестьсот миллионов. Так что пусть ваш миллион остается вашим, в пределах вашего сейфа.

– Шестьсот??? Да я в кино таких денег не видывал.

– У вас больше, мы знаем. Но нам нужны, повторяю, не ваши, а наши. На днях я с вами свяжусь и приступим, засучив рукава. Связь вам восстановят быстро, ничего существенного мы там не нарушали. До свидания, господин Сигорд.

– До свидания, – машинально ответил Сигорд, – до свидания.

Первое, что он сделал, когда за посетителями закрылась дверь – сорвал трубку с базы. Глухо. Но сотовый работал и Сигорд позвонил сыну.

– Рик? Але? Слышишь меня? Срочно приезжай. Срочно, говорю, более важного дела у тебя нет. Нет… Жив, здоров… пока… Короче, жду в конторе просто немедленно. Сверхважно, вне всего остального. Жду.

Сын приехал через четверть часа. Тут же, с порога, Сигорд принялся рассказывать отрепетированную за эти минуты речь, чтобы не сбивчиво, по полочкам, не упуская главного, не рассыпаясь в мелочах.

– Угу. Первую порцию инфы я усвоил. Теперь, пап, кофейку попей, за монитором посиди, а я пока разберусь по местным…

Через десять минут все виды связи в офисе были восстановлены – буквально два проводка почему-то где-то отошли. Где – техники мгновенно обнаружили, почему – только руками развели: бывает. Неполадки также случились и в диспетчерском центре внутрибиржевой охраны: последний час видеозапись точек наблюдения не велась, то есть и смотреть там нечего. Кроме того, по настойчивому требованию господина Ричарда и согласно договорам между его фирмой и биржей, охрана тщательно проверила книгу записей входящих и перечень всех выданных пропусков, постоянных и временных. Никакого Энди Уорхола там не было, никто и никогда из охраны и персонала биржи такого имени не слышал. По описанию – вроде бы никто из охраны таких посетителей не видел. Это само собой, это понятно. Еще и стукнуть не замедлят адресатам: спрашивали, мол, искали.

– Слышишь, папа?

– Да?

– Отвлекись, я более-менее составил себе представление. Как это и водится в анекдотах: у меня две новости, хорошая и плохая. С какой начать?

Сигорд выпятил губу и терпеливо кивнул:

– С плохой, чтобы не портить анекдота.

– Плохая новость: это люди не из Службы и не из Конторы.

– Почему плохая? – Сигорд решил подсократить многозначительные паузы между фразами и насытить их требуемыми вопросами. Мирным путем, не раздражаясь. Нервы…

– Потому что официальные люди, подрабатывающие на стороне шустряки из силовых ведомств, когда наезжают – чаще берут на арапа и очень редко применяют убойную силу. Не любят они выходить из под защиты своих ведомств и действовать на свой страх и риск. Им больше свойственно опираться на репутацию своих альма-матер и действовать психологически, давить на характер, угрожая от лица Конторы, там, или даже Службы. Здесь – не тот почерк. Стало быть эти типы, что тебя тряхнули – прямые уголовники, а они куда более решительно пускаются в насильственные акции с применением… ну…

– А хорошая?

– С уголовниками управиться легче. С ними самими, аналогичными способами. Не совсем легче, проще. Деньги у тебя есть, я надеюсь… Чтобы нанять нужный ассортимент защиты. Или здесь трудности? Если заминка – тоже не очень велика беда, попро…

– Сколько угодно есть, вне любого ценника нанимай.

– Тем проще. Твои деньги, наши силы – не думаю, чтобы это было серьезно. Единственное, что меня смущает… Странность требования – каким способом им деньги нужны, и такая… хилая не хилая… тонкая артподготовка, с возможностью дать тебе собраться с силами и мыслями. Если это от самоуверенности и неопытности – замечательно, если от уверенности в своих силах… Посмотрим. Пока же – собирайся, я отвезу тебя домой, там посидишь дня три-четыре, сколько понадобится. Яблонски за городом? Сейчас же пошлю охрану на объекты, а его самого… К тебе? Давай к тебе, еще и лучше. И правильно: вдвоем вам не так скучно будет. Вот уж в шахматы наиграетесь…

Ехать пришлось на моторе Сигорда, за рулем сидел Ричард, потому что его новенькую бээмвэшку, беспечно оставленную вне стоянки (однако оснащенную всеми современными средствами защиты), тотчас угнали. Может быть это было совпадение, может – разминка мускулов, но Ричард – видно было – сразу же подобрался, замкнулся в себе. Впрочем, Сигорду было также не до общения, смутно было на душе и гадостно. Оставалось ждать.

– …слышишь меня, папа?

– Да, сын.

– Яблонски у тебя?

– Да, все нормально.

– Не выходите из дома, открывайте только Алисе в сопровождении Анджело. Ну и мне, само собой. Ни на какие призывы куда-то срочно ехать – не реагируй, а сначала дозвонись до меня. Даже если скажут, что со мной что-то случилось – не верь, мы не в Голливуде. Мотор мой – цел и невредим – под окнами стоит.

– Поздравляю, скоро ты управился.

– Папа… Я ни при чем. Это они угнали и пригнали.

– Зачем?

– Демонстрируют проработанность темы: тихо, скромно, ласково расшатывают тебя и меня для согласия на их условия. Показывают крутость и то, что знают о нас многое.

– А… Рик, извини… А твои? Шонна, там…

– Моих, надо думать, не тронут. Эта проблема тебя никак не касается. Уверяю тебя. Все, что касается безопасности – я знаю не хуже, упустить – ничего не упущу. Короче, они вот-вот на тебя выйдут – сразу дай мне знать.

– Может быть, сразу в Контору обратиться? За ценою не постоим, как говорится.

– Может быть, но это на крайний случай. Понимаешь, насчет Конторы… Либо они официально согласятся и будут весьма неповоротливы, ленивы, либо возьмутся неофициально за деньги – но это хуже, чем наши.

– Понятно. Тебе виднее, сын, пока.

Короткие гудки.

– Вот же сукин кот! Ты смотри, Блондин, какой этот Ричи нагленький!

– Рик, а не Ричи. Голова у него варит, не отнять. Только почему это он решил, что мы не захотим надавить через детей и внуков ихних?

– Так и надавим! Проблем-то…

– Нет, не скажи, вполне вероятно, что и не станем. Все имеет свою цену, любое давление. Он понимает, что мы способны поставить их на прослушку и на всякий случай озвучивает, дает нам «оборотку»: мягко показывает, что нас не боится, на шантаж не поддастся и готов на многое, если мы будем, в его понимании, «борзеть». Это тертый чувак, с характером. Но он просто не знает, на кого нарвался и не понимает того, как нам нужны услуги этого Сиги-барыги, папаши егонного.

Прошло двое суток, и незнакомцы молчали, никак не давали о себе знать. Нельзя сказать, чтобы затишье это успокаивало Сигорда и его сына, но – вот странность – вселяло какую-то иррациональную надежду, что все рассеется само собой, как дурная анонимная шутка. На третьи сутки Сигорд просто-таки был вынужден покинуть дом и отправиться в банк, где на совещании совета директоров требовалась его подпись, сделанная самолично в присутствии нотариуса. Теоретически, преодолев огромное количество организационных и иных трудностей, реально было бы организовать подобное совещание в квартире Сигорда, но Сигорд, посовещавшись с Яблонски и сыном, решил, что это будут непомерные издержки, не денежные, но информационные, статутные… Бронированный мотор Сигорд с презрением отверг, поехал на представительском «Меркурии»: сын за рулем, сзади и спереди – джипы, моторы с охраной, восемь проверенных ребят, профессиональных охранников, у каждого лицензия на ствол и сами стволы на руках, автоматического и полуавтоматического действия.

До банка добрались без проблем, а на обратном пути их взяли. Все было предельно просто и буднично: служба дорожной безопасности прижала маленький кортеж к обочине и намертво заякорила оба джипа сопровождения. «Меркурию» разрешили немедленно и в обязательном порядке убираться на все четыре стороны. Никакие объяснения и звонки «наверх» и адвокатам, никакие бумаги, включая те, что с водяными знаками и портретами государственных мужей, действия не возымели. Сын проявил чудеса напора и рассудительности и выбил из «дорожников» их мотор – в сопровождение, но за километр до дому мотор срочно вызвали на происшествие и дальнейшее было вполне понятно и предсказуемо: помятый мотор поперек пути, дверцы хлопают, люди в масках и камуфляже… «Сидеть, выйти из мотора, руки за голову, повязок на глазах не трогать, сюда, быстрее…»

Потом уже, в здании, где они оказались, их развели по сторонам: сына отдельно, Сигорда отдельно.

Это был склад, подвальное помещение без окон, более чем наполовину заставленное стеллажами от пола до потолка, на стеллажах коробки – наклеек не разобрать, видимо, какая-то бытовая утварь. Сигорду пришлось подождать около часа, сидя на одной из коробок, прежде чем его завели в помещение, несколько более приспособленное для человеческого обитания, видимо, клерковское рабочее место. Обычный канцелярский стол, два стула, таких же простых и канцелярских, кипы бланков и бумаг на столе, древний черный телефон с диском, компьютер старого образца, не включен…

Сигорда усадили на свободный стул перед столом, а напротив него, опершись предплечьями на столешницу, уже сидел здоровенный детина, лет под пятьдесят, в сером производственном халате поверх костюма, красные толстые ручищи сцеплены в замок, во рту незажженная сигарета. Детина молча ждал, пока оба сопровождающих выйдут из подвала.

– Ты Сигорд, да? – Сигорд поразмыслил, выбирая форму ответа.

– Да.

– Сейчас подойдет один человек и тогда поговорим. Если куришь, кури. Пепел прямо на пол стряхивай. Как тебе у нас?

– Пока не скучно. – Детина загыгыкал и посмотрел на часы.

– Да где же он, сучья лапа!..

– Это кто сучья лапа? Я, что ли?

– Не я, по крайней мере. Сучья лапа – это не сука, так, нет? Привет. Не задирайся, Блондин, и не бери на жалость, я не извинюсь за твое опоздание.

– Поскольку ты сам скотина. Если я задержался, то потому лишь, что… уважительная причина, одним словом. – Последние слова тот, кого назвали Блондином, таинственный посетитель Сигорда на бирже, произнес с нажимом и первый собеседник кивнул, принимая объяснение.

– Короче, Сигорд. Готов слушать? – Это уже Блондин включился в беседу.

– Готов.

– Нам нужны шестьсот миллионов. Верни нам их – и наша благодарность окажется безмерна: сотни горячих спасибо, торт, аплодисменты и все такое.

– Я у вас ничего не забирал. – Жирный согласно кивнул, показывая, что – да, спорить не о чем, не забирал.

– Мы знаем. Но вот этот господин уже объяснял тебе, что мы «попали», что называется, на ваших полянах, и очень хотим вернуть утраченное с твоей помощью.

– А почему с моей? Есть и побогаче моего люди.

– Гм… Ты… не горячись, старик. Моя бы воля – дал бы тебе в рыло и ты сразу бы все понял. Есть и побогаче тебя. Но то был бы разбой, а не деловое сотрудничество, которое мы тебе предлагаем. Я бы лично и перед разбоем не остановился, но – подчеркиваю – то я, да и я взялся бы лишь в знакомой для меня области. В этой же ситуации считается, что риск при отбирании таких сумм чрезмерно велик… Слишком много следов, федеральные комиссии, гигантские потоки странных денег в странные адреса… В результате – засветка и массовые расстрелы. Пропавшие же у нас деньги… Они такого сорта, такой особенности… Что наши с Блондином заказчики настаивают на добровольном и, главное, «чистом» возвращении. И в этом есть определенный смысл: одни шестьсот лимонов вроде бы и равны другим шестистам лимонам, но и не равны… В одном случае это залатанный косяк, компенсация за косяк, то есть – все равно великая оплошность, слабопростительная, а в другом случае – колебания денежных средств туда-сюда, деловые будни. Впрочем, тебе и понимать не надо. Сделай – и гуляй себе куда хочешь.

– Нет. Не сделаю.

– Что-о???

– Чего?

– Что слышали. Могу объяснить – почему, перед тем как вы за меня возьметесь… физически…

– Это – я тебе мигом, не откладывая, сучок заперданный…

– Нестор, присядь на место, как брата прошу. Пожалуйста, не надо вот этого вот… Сигорд, объясняйте.

– Я не вижу особой разницы в тех или этих миллионах, но я знаю разницу между вольной жизнью и подневольной…

– Сидел, что ли?

– Дело не в кандалах и решетках.

– А в чем, тогда?

– Если я вам уступлю и сделаю, как вы просите – хотя и не представляю как – вы уже никогда с меня не слезете, пока досуха не выдоите.

– Мы так не поступаем.

– Это слова. Но даже если и не досуха – я весь остаток дней буду коровой в стаде коров, щипать траву и доиться, и радоваться будням – но под вечным кнутом пастуха. Так уже было в моей жизни, и похуже того было, а больше не будет. Не – будет. Я – отказываюсь – работать – на – вас.

– Да ты что, сбрендил, урод… Блондин, засохни, теперь я буду говорить. Я! Понял? – Называемый Блондином раздраженно ухмыльнулся и чуть отошел в сторону, показывая, что не мешает стучать кулаком в грудь, рявкать грозным голосом и иными проверенными способами решать возникшую проблему.

– Твой сын у нас. Убьем и, как ты выражаешься, того похуже с ним сделаем. Дочь твоя в Иневии, Яблонски твой дружок, дети, внуки – ты всем этим рисковать вздумал? И твое здоровьице… Его потом никакими деньгами не исправишь, если выживешь. А после таких слов и ты жив не будешь. Но сначала переживешь всех своих родных и близких, я тебя уверяю. А чтобы ты поверил в серьезность наших намерений, я тебе для аванса отрублю кисть руки. Левую.

– Нестор, дурак ты, что ли! Палец отруби и хватит! А лучше не ему, а сыну. На его глазах. Завтра ухо любимой внучки пришлем… Ну и так далее, пока не израсходуем весь материал, или пока вы не согласитесь… – Сигорд неловко спрыгнул со стула и побежал было к стене – он хотел с разбегу удариться в нее головой и, если повезет, умереть. Но Блондин легко перехватил его на пути, заломил руки и вернул на место, усадил на стул.

– В побег, что ли, собрался? Так – как, с сына начнем? Отпускаю, сиди смирно.

Сигорд горько заплакал. Платок был рядом, в нагрудном кармане, но Сигорд не вспомнил о нем и рыдал, размазывая слезы по щекам рукавами дорогущего, «от Беландо», пиджака. Сигорд рыдал в голос, всхлипывая, охал и тряс седой головой, не стесняясь того, как он выглядит в этот жалкий для себя момент. Опытные Нестор и Блондин замерли, боясь неосторожным возгласом или замечанием нарушить эти очень важные мгновения «слома», после которых воля к сопротивлению у жертвы заканчивается навсегда…

– На, водички попей. Минеральная, без газа. Успокойся, на самом деле мы не такие уж и звери… – Голос Нестора мягко вклинился в паузу между всхлипами, рокотал чуть ли ни примирительно.

– НЕТ. Я решил – и можете рубить на моих глазах кого угодно, хоть себя. Я вам ничего не должен и платить не буду.

– Успокойся, не горячись. Пока мы будем трудиться над твоим сыном, палец за пальцем, сустав за суставом, у тебя будет время передумать. Готов?

Сигорд всхлипнул последний раз, вытащил-таки платок, отер им лицо, шею…

– Да, я готов. Приступайте. Прости меня, сын, обещаю, клянусь, что тебя не переживу..

Блондин и Нестор переглянулись.

– Жадный же ты мэн… Хм… Мне даже самому любопытно стало – сколько ты продержишься на такой ноте. – Нестор снял трубку телефона – Эй, давайте сюда молодого, колоду несите и топор.

Сигорд вздрогнул: он все же каким-то дальним, глубинным своим нутром надеялся на чудо, на случайность, на фортуну, на… на чудо, сродни тому, которое однажды…

Железная дверь перднула от напряжения в петлях и впустила кого-то, Сигорд не видел – кого, он спиной сидел к двери. Но он знал – кого… Вот бы успеть умереть…

Вдруг сидящий детина, тот, кого Блондин называл Нестором, вскочил и замер с выпученными глазами, и Блондин словно застыл на месте.

– Как дела, ребята? Я так понял – упирается?

– Угу. Я думаю, может, отложить на пару дней, этот героический дух из него повыветрится. А пока молодому оттяпать чего по мелочи, на его глазах, чтобы этому лучше думалось. А?

– А ты чего думаешь?

– Я… я с Нестором согласен, подождать бы денек-другой.

– Может быть. Вы идите пока, отдохните, то, сё, а я сам с ним побеседую. Хорошо?

Оба Сигордовых мучителя, Блондин и Нестор, даже кивками не посмели выразить свое согласие, но без промедления ринулись к двери.

– Стоп. Так вы что, друг друга по никнеймам кличете? Вслух? При посторонних?

– Как?..

– Чего?..

– Никак. Никнейм – это, типа, временное погоняло у современного фратовья. Вот, например, твой никнейм был Энди Уорхол – чем он тебе не подошел? Неосторожность была проявлена вами обоими, после поговорим. Дверь поплотнее закройте. Я сам позову, когда надо будет.

– Добрый день, Сигорд.

– Добрый разве?

– От нас с вами зависит.

– Я уже все свое сказал, новостей не будет. Ни завтра, ни послезавтра.

– Да, я понял, что вы на испуг не повелись и уперлись накрепко. Нет, лучше я на ты буду звать-обращаться, мне так привычнее. Меня можешь звать Стивен, Стив. На ты, на вы – без разницы. Значит, примерную суть требований наших ты знаешь. Твою позицию я понял. Не хочешь никому служить, не хочешь ни от кого зависеть, и это твое нехотение крепче смерти. Так?

– Так.

– Имеешь право, сюда не лезу. Если же в другом не сумею тебя разубедить, чтобы ты оказал нам разовую помощь – убьем тебя и сына. Остальных родных и близких не тронем, это не конструктивно. Хотя бы по одному этому резону не тронем, что неконструктивно, так что можешь быть спокоен.

– Спасибо.

– Да, принимается. Это все от доброты моего сердца. Однако, я постараюсь тебя убедить в своей просьбе и ты должен потерпеть, выслушать мои резоны и аргументы, ибо это займет всего несколько минут. Хорошо?

– Мне-то что, говори, – я уже свое сказал, что толку повторяться.

– Почему присутствует странность в нашей просьбе? Поясняю, хотя ты и не просишь пояснений: эти шестьсот миллионов – не просто деньги, а… собранные с миру по нитке деньги, предназначенные на общие нужды. Иначе – общак. Ты слышал такой термин?

– Слышал. Гангстера.

– Н-не совсем, но, в общем и целом… Вот, это общак. В результате кризиса деньги общака, вложенные нашими структурами в бумаги для того, чтобы деньги работали, а не пылились, деньги эти – сами превратились в пыль. Несколько человек, толковые, честные по понятиям люди, уважаемые в своем кругу, в результате подобной досады потеряют авторитет и вполне возможно – жизнь. Я и сам буду вынужден стоять за подобную строгость, хотя всей душой против. Но принципы, на которых стоит наша… субкультура, назовем ее так, не позволяет заменить утерянное штрафом, пусть даже на сумму большую, нежели утрата. Ты следишь за моей мыслью?

– Слежу, что мне еще делать? Принципы вам не позволяют…

– Молодец. И вот эти принципы обрекают на смерть целую ораву хороших людей.

– Если этих двоих, что сейчас здесь были – мне не жалко.

– Нет, только одного из них. Но мне они все – как родные дети. Впрочем… Твои принципы – это я продолжаю, а тебе и себе напоминаю – не позволяют тебе пойти на поводу у наших принципов, даже под угрозой смерти тебя и твоих близких. Редко – но бывает. Очень редко так бывает. Но я лично встречал такое и убедился. У меня дилемма: стоять на своем и попытаться грубо переломить твое упрямство, или найти обходной путь. Предпочитаю второе. Вот мое предложение… Это ничего, что я так быстро сыплю аргументами и предложениями?

– Я слушаю.

– Ты помогаешь нам вернуть шестьсот лимонов прежним путем, через биржу. Мы, я – отпускаем тебя на все четыре стороны. То есть, после свершения операции ты полностью выпадаешь из сферы нашего внимания. Никаким образом – хитростью, хватанием за язык, ловко составленными фразами договора – мы не затронем впредь тебя, твою жизнь, твой бизнес. Как не было нас. Я обещаю.

– Так не бывает. Конечно, я хочу жить и еще больше хочу, чтобы жил мой сын. Но так не бывает, как вы… ты говоришь. Ни ты, ни я – уже не дети. Наверняка над тобой есть начальник, который отменит твое решение, либо сам ты нарушишь слово и меня обманешь.

– Не нарушу и не обману. Я сам, строго говоря, никому не начальник, но и надо мной в этом мире начальников нет. Просто люди прислушиваются к моему мнению. Кстати, в отличие от них, кого ты видел, моего личного-шкурного, финансового интереса, карьерного там… – в этом деле ни пенса нет. Но пока я жив – слово мое не хуже подписи у нотариуса. Не тронем, оставим в покое, тянуть с тебя не будем, руководить, влезать в долю, шантажировать не будем, даже партнерства не предложим. Раз – и расстались четко.

– «Пока ты жив». Это дело такое… Зыбкое.

– Хм… Ну да. Но у тебя шансов меня пережить – еще меньше, как возрастных, так и ситуационных. Этот мир не создан для доверия, и я не могу точно знать – будет ли слово мертвеца, мое то есть, сдерживать живых оставшихся? Но более точных гарантий никто и нигде дать не может. Вот, мы знаем, что ты в кинобизнесе подвизаешься…

– Не так чтобы… Да и, скорее, в телебизнесе.

– Не важно. Звезды торгуют своей звездностью, не коммуникациями и не природными ископаемыми: помер актер с перепою, либо от наркотиков, попортил лицо и тело – фук вашему контракту. Однако – вы все подписываете, и в Голливуде так же, и на подиумах, и в спорте… И у нас с тобой то же. Большей гарантии, чем мое слово при моей жизни, я дать не могу, но это неплохая гарантия.

– А где гарантия, что это настоящая гарантия?

– Опыт. Поживешь – сам увидишь. Умереть всегда успеешь. Не только в деньгах дело, ты пойми. Тряхани мы кого другого из жирных – так и поболе миллиарда взять сможем, причем с каждого. Хотя это себя ронять, и риска не оберешься. Но нам некие формальности важны, для других пустые. Большая часть жизни нашей, общечеловеческой, проходит среди никчемных, с точки зрения НЛО или пустыни Гоби, ритуалов, а люди готовы терпеть любые неудобства, их соблюдая.

– Ну например?

– Например, на званом обеде люди сидят вместе, а в туалет почему-то ходят поодиночке, даже не парами. В скатерть не сморкаются. Мы – тоже люди, своеобразные люди, для которых некие ритуалы равносильны самой жизни.

– При чем тут…

– Короче, попробуешь, или убивать?

– И если я выберу «нет»…

– Сразу же и убью. Тебя сию минуту, а сына твоего – пока дойду, минут через пять. Или через три…

– Он жив?

– Да. Побит слегка, но ничуть не более, чем в обычной уличной потасовке с оплеухами. Зубы, ребра, почки – все цело, все на месте. Здоровый бык, коварный и быстрый, умный, а на вид не скажешь.

– И что, вот так просто отнимете жизни человеческие? Без нервов, без колебаний?

– Ты чудак человек! Другие нервы на кону стоят, другие жизни, для меня ничуть не менее ценные, нежели твои. Если ты откажешься – мне дальше думать надо, и срочно думать, потому как кроме надежды на тебя – у меня на нынешний момент ни одной креативной идеи нету. Знаешь такое слово: «креативный»? Хорошо. Поэтому, решай скорее. Давай, пока я себе чаю заварю, пока попью – ты думай, а дальше – финиш. Могу тебе налить.

– Я… готов попробовать. На тех условиях, что ты озвучил. Без обману. Если я почувствую обман, то лучше сразу убивайте, вам это дешевле встанет. И, в виде бонуса, попрошу рассказать, когда все закончится, как вы на меня вышли и почему именно меня решили привлечь.

– Расскажу прямо сейчас. В общих словах, правда, без нудных подробностей.

– И еще… С… Стивен… Ведь у меня может и не получиться…

– Пусть у тебя получится. На этот случай мы нахлебниками не будем, а поможем…

– Нет уж! Храни Господь меня от вашей помощи…

– Замолкни и выслушай сначала, в чем будет заключаться помощь – предлагаемая, а не навязываемая. Выслушай. И на время короткого нашего сотрудничества запомни: больше меня и фортуну не искушай ультиматумами, не серди и не перебивай по-пустому.

– Хорошо. Чайку можно?

– Да. Вот слушай… А заодно и история вопроса вкратце.

– Как же они нас отпустили, пап? Дорого тебе это встало?

– Не знаю пока.

– Звонить будешь? Заявления писать?

– Нет. – Сигорд зевнул и содрогнулся. – По-моему – в данном случае бесполезно кому бы то ни было жаловаться. Это кошмарные люди.

– Угу, я как раз хотел тебе это сказать. Ты, пап, даже не представляешь… Я-то примерно понял расклады.

– И что?

– Практически безвыходная ситуация – если бодаться с ними. Но я могу попробовать.

– Есть выход, по крайней мере, он мне обещан. Даже два, но второй выход – мой, и я его попридержу на самый край.

– И что ты собираешься делать?

– Помогу им, чем смогу. Они собираются привлечь для меня четыре-пять миллиардов своих денег, чтобы я с их помощью ускорился в процессах и гарантированно вернул их «бабки» именно тем путем, каким они хотят. Все официально, все юридическое сопровождение через некого «Малоуна и К». Слышал о такой фирме?

– Конечно.

– И что? Нормально?

– Более чем вполне, это брэнд. Если и банки такие же – придраться не к чему.

– И банки нормальные, я с ними и до этого дела вел.

– Так в чем тогда может быть засада, пап? Чего они добивались захватами?

– Не знаю. Я только знаю, чего я не хочу: я не хочу и больше не буду плясать под чужие дудки. Никогда, ни за какие деньги, ни под каким страхом. Стой!!!

Ричард дал по тормозам – мотор как в стенку влип. Европа – умеют делать люди! Сигорд заскреб пальцами по защелкам на стенке салона и вынул, наконец, походный сиреневый жезл, с помощью которого Яблонски выполнял свои обязанности мажордома «на выезде».

– Я сейчас, сын…

Ричард настороженно оглядывался по сторонам: трущобы, свалка, мусорные кучи… Сигорд тем временем подошел к худому рыжему бродяге, расслабленно сидевшему на ящике возле обочины. Он узнал его: это был один из тех наркоманов, кто когда-то отнял у него сигареты и деньги, пытался поставить его на счетчик, один из тех…

– Здорово, Брысь! Узнаешь?

– Чего? – Брысь вскочил и с недоумением уставился на расфуфыренного штымпа, явно из шишек, невесть каким чудом попавшего в это забытое богом место… Или это кумар с ним вытворяет такие глюки, перед ломками…

Сигорд поднял над головой жезл и со всего маху обрушил его на рыжий череп. И тут же еще раз, поперек лица. О, как он мечтал об этом миге, как представлял его, в череде многих и многих подобных моментов мстительного торжества! Брысь молча схватился ладонями за лицо и осел на землю. Кровь немедленно проступила между пальцами и быстрыми ручейками заструилась вниз, на пыльную землю. Сигорд замахнулся было еще, но словно осекся… Плюнул в поверженного рыжего и заторопился к мотору.

– Ты что, пап?

– Да… Взбрык не по делу. – Сигорд вынул несвежий уже платок, тщательно протер им жезл и тут же, с брезгливостью на лице, выбросил за окно. К счастью, нарядный жезл не понес никакого видимого урона, главное, чтобы Яблонский не узнал и не заметил надругательства над вещью – вот было бы криков и попреков!.. Сигорд аккуратно вставил жезл на место, закрепил, еще раз погладил его пальцем: здесь он отомщен, один булыжник с души долой. А Яблонскому знать вовсе не обязательно, для чего еще может служить его рабочий инструмент.

– Яблонскому ничего не говори.

– И не собираюсь. Сам скажешь, если понадобится… И сколько понадобится.

– Верно. Знаешь, сын, там, в подвале… Одним словом, тот главный над ними тип, это тот, которого все ищут, за то, что он убил Леона Кутона.

– Знаю. Один раз его прихватывали, но он сбежал. Мы все еще к тебе едем?

– Да. Поужинаем вместе. Не против?

– Только за.