Свадьба

Глава 4

Утром в субботу, на следующий день после визита Анны, солнце уже пекло вовсю, когда я приехал в Крик-Сайд. Как и в большинстве южных городов, в августе в Нью-Берне замедляется течение жизни. Водители ездят осторожнее, красный свет на светофорах горит дольше, чем обычно, а пешеходы затрачивают лишь необходимый минимум энергии, как будто участвуют в соревнованиях по медленной ходьбе.

Джейн и Анна уже уехали. Вчера вечером жена расположилась на кухне и начала составлять список дел. Хотя она прекрасно понимала, что не успеет сделать все, перечень занял три страницы и был расписан по минутам.

Джейн всегда любила планировать. Она немедленно вызывалась помочь, будь то сбор средств для бойскаутов или организация благотворительной лотереи. Пусть даже порой у нее голова шла кругом (не забывайте, у Джейн на руках было трое детей), она никогда не отступала от намеченного плана. Памятуя о том, как утомительна такого рода деятельность, я решил на предстоящей неделе как можно реже требовать к себе внимания.

Двор Крик-Сайда был украшен живыми изгородями и кустами азалий. Миновав здание (я был уверен, что Ной на улице), я прошел по извилистой гравийной дорожке к пруду. Заметив старика, я покачал головой: тот надел свой любимый синий кардиган, невзирая на жару. Только Ной мог мерзнуть в такой день.

Он закончил кормить лебедя, и тот по-прежнему описывал перед ним круги. Подойдя, я услышал, как Ной разговаривает с птицей. Слов было не разобрать, но лебедь, видимо, полностью ему доверял. Ной рассказывал, что иногда лебедь устраивается на земле у его ног, правда, сам я этого никогда не видел.

– Здравствуйте, Ной, – сказал я.

Он с заметным усилием обернулся.

– Привет, Уилсон. Спасибо, что заглянул.

– Как поживаете?

– Могло быть и лучше. Хотя, конечно, могло быть и хуже.

Несмотря на частые посещения, Крик-Сайд наводил на меня тоску – здесь доживали всеми позабытые люди. Врачи и сиделки твердили, что Ною повезло – его то и дело навещают, тогда как большинство постояльцев проводят целые дни перед телевизором в надежде спастись от одиночества. По вечерам Ной читал соседям стихи. Он очень любил Уолта Уитмена, и на скамейке рядом с ним лежали «Листья травы». Он редко выходил без этой книги; мы с Джейн когда-то читали ее и удивлялись, отчего Ной находит стихи Уитмена исполненными столь глубокого смысла.

Глядя на него, я вновь был поражен тем, как грустно наблюдать за постепенным старением и угасанием некогда жизнерадостного и активного человека. Раньше я почти не задумывался об этом, но теперь, слыша его затрудненное дыхание, перед моим мысленным взором представал старый аккордеон. Ной не владел левой рукой – последствия удара, который он пережил весной. Он сдавал – и, кажется, сам понимал, что конец близок.

Он смотрел на лебедя; проследив его взгляд, я увидел знакомое черное пятнышко на груди птицы, похожее на родинку или угольную отметину, словно природа попыталась испортить совершенство. В теплое время года на пруду обитало до десятка лебедей. Но только этот никогда не улетал. Я видел, как он плавает здесь даже зимой, когда все остальные давно отправились на юг. Ной однажды объяснил мне, почему лебедь не улетает, и, в частности, поэтому врачи сочли, что у старика галлюцинации.

Сев рядом с ним, я рассказал все, что случилось накануне. Когда я закончил, Ной взглянул на меня с легкой усмешкой.

– Джейн удивилась? – спросил он.

– А кто бы не удивился?

– Она хочет, чтобы все было как положено?

– Именно, – ответил я и рассказал ему о планах, которые она строила, сидя за кухонным столом, а затем изложил свои соображения – то, что, на мой взгляд, Джейн упустила.

Ной похлопал меня по колену здоровой рукой как бы в знак одобрения.

– Как там Анна? – спросил он.

– У нее все хорошо. Сомневаюсь, что реакция Джейн ее удивила.

– А Кит?

– Тоже нормально. По крайней мере если верить Анне.

Ной кивнул:

– Эти двое – отличная пара, вот что. Совсем как мы с Элли. У них золотое сердце.

Я улыбнулся.

– Непременно передам Анне. Она будет счастлива это услышать.

Мы сидели молча, а потом Ной указал на воду:

– Ты знаешь, что лебеди выбирают себе пару раз и навсегда?

– Я думал, это легенда.

– Это истинная правда. Элли всегда говорила, что ничего прекраснее ей слышать не доводилось. Значит, любовь сильнее всего на свете. До того как выйти за меня, она была обручена с другим. Ты ведь знаешь?

Я кивнул.

– Она пришла навестить меня, не сказав жениху, я посадил ее в каноэ и отвез в одно местечко, где были тысячи лебедей. Как будто на воде лежал снег. Я тебе об этом рассказывал?

Я снова кивнул. Картина вставала передо мной во всех подробностях. И Джейн неизменно вспоминала эту историю с умилением.

– Они больше туда не возвращались, – пробормотал Ной. – Несколько лебедей так и остались на пруду, но второго такого раза не было. – Он погрузился в собственные мысли и ненадолго замолчал. – Элли все равно любила там бывать. Она кормила оставшихся лебедей, находила парочки и показывала их мне. «Вот этот и вон тот, – говорила она. – Разве не удивительно, что они вместе навсегда?» – Ной ухмыльнулся, и на его лице появились морщины. – Наверное, таким образом она убеждала меня хранить верность.

– Сомневаюсь, что ей приходилось об этом беспокоиться.

– Да?

– Полагаю, вы с Элли слишком много значили друг для друга.

Ной грустно улыбнулся.

– Да, – наконец сказал он. – Конечно. Но нам пришлось приложить немало усилий. Были и нелегкие времена.

Видимо, он имел в виду болезнь Элли. А задолго до того – смерть одного из детей. Случались и другие беды, конечно, но об этих ему было особенно трудно говорить.

– Послушать вас, так все проще некуда, – возразил я.

Ной покачал головой:

– Нет. Не всегда. Письма, которые я писал Элли, были призваны напомнить ей не только о моих чувствах, но и о клятве, которую мы когда-то дали друг другу.

Я задумался, не пытается ли он намекнуть мне, что нужно сделать то же самое для Джейн, но спрашивать не стал. Я просто сменил тему:

– Было ли вам с Элли трудно после того, как дети выросли и уехали?

Ной ненадолго задумался.

– Вряд ли трудно. Скорее, все просто стало по-другому.

– Как?

– Во-первых, тихо. Очень тихо. Элли рисовала, а я целыми днями бродил по дому. Даже начал разговаривать сам с собой – от одиночества.

– А как Элли переживала то, что дети уехали?

– Как и я, – ответил Ной. – По крайней мере поначалу. Дети долгое время были смыслом нашей жизни. Поэтому когда положение вещей меняется, к этому надо привыкнуть. И когда Элли привыкла, то, кажется, начала наслаждаться тем, что мы снова одни.

– И сколько времени у нее ушло?

– Не знаю. Недели две, быть может.

Я слегка приуныл. Две недели?

Ной, кажется, заметил выражение моего лица и откашлялся.

– Хотя, если подумать, – сказал он, – то даже еще быстрее. Наверное, через два-три дня она уже совершенно пришла в норму.

Два-три дня? Я не смог ему ответить.

Ной почесал подбородок.

– Впрочем, если мне не изменяет память, – продолжал он, – то даже двух-трех дней не понадобилось. Честно говоря, мы отплясывали джиттербаг на лужайке перед домом, едва успев погрузить вещи Дэвида в машину. Признаюсь, первые несколько минут нам было нелегко. Очень нелегко. Иногда я прямо-таки удивляюсь, как мы вообще это пережили.

Хотя Ной оставался абсолютно серьезен во время своей речи, я различил лукавый проблеск в его глазах.

– Джиттербаг? – уточнил я.

– Такой танец.

– Я знаю.

– Он был очень популярен.

– Да, когда-то.

– Что? Сейчас не танцуют джиттербаг?

– Это забытое искусство, Ной.

Он легонько ткнул меня локтем:

– Что, попался?

– Да, – признал я.

Ной подмигнул. Несколько секунд он сидел молча, явно довольный собой. Затем, вспомнив, что я так и не получил ответа на свой вопрос, Ной поерзал и тяжело вздохнул.

– Нам обоим было трудно, Уилсон. К тому времени они уже были не только нашими детьми, но и друзьями. Мы оба скучали и не знали, что делать.

– Вы никогда об этом не говорили.

– А ты никогда и не спрашивал, – заметил Ной. – Я скучал по детям, но сильнее всего из нас двоих, полагаю, скучала Элли. Она могла быть художником, кем угодно, но в первую очередь она была матерью. Когда дети уехали, она будто засомневалась, где теперь ее место в мире. По крайней мере поначалу.

Я попытался вообразить ее состояние, но не сумел. Такой Элли я не знал и даже не мог себе представить.

– Почему? – спросил я.

Вместо ответа Ной окинул меня взглядом и замолчал.

– Я рассказывал тебе о Гасе? – наконец спросил он. – Он навещал меня, когда я ремонтировал дом.

Я кивнул. Гас был родственником Харви, чернокожего священника, которого я частенько видел, когда заезжал в старый дом.

– Старина Гас обожал всякие небылицы – чем смешнее, чем лучше. Иногда мы сидели на крыльце по вечерам и придумывали бог весть что, лишь бы повеселить друг друга. Знаешь, какая байка была моей любимой? Для начала надобно тебе знать, что Гас полвека прожил со своей женой и у них было восемь детей. Эта пара прошла огонь и воду. Так вот, болтаем мы до глубокой ночи, а потом Гас говорит: «Сейчас я тебе кое-что скажу». И представь, смотрит он мне в глаза с самым серьезным видом и заявляет: «Ной, я понимаю женщин».

Ной захихикал, как будто услышал это впервые в жизни.

– Вся соль в том, – продолжал он, – что нет на свете мужчины, который мог бы этим похвастать, не покривив душой. Понять женщин просто невозможно, так что не стоит и пытаться. Но это не значит, что их не нужно любить. Не значит, что ты не должен изо всех сил показывать им, как они для тебя важны.

Размышляя над словами Ноя, я смотрел на лебедя, который то расправлял, то складывал крылья. Именно в таком духе Ной всегда в последнее время говорил со мной о Джейн. Он ни разу не дал внятного совета, ни разу не сказал, что именно делать. И в то же время он прекрасно понимал, что я нуждаюсь в поддержке.

– Наверное, Джейн хочет, чтобы я походил на вас, – предположил я.

Ной снова усмехнулся:

– А ты молодец, Уилсон. Просто молодец.

Не считая тиканья настенных часов и ровного гула кондиционера, в доме царила тишина. Положив ключи на стол в гостиной, я окинул взглядом каминные полки. На них за годы семейной жизни накопилось множество фотографий в рамках: мы впятером в джинсах и синих рубашках пару лет назад; пляж у Форт-Мейкон, когда дети были подростками; еще один групповой снимок, на котором они совсем маленькие. Фотографии, сделанные Джейн: Анна на выпуск ном балу, Лесли в спортивной форме, Джозеф с нашей собакой, Сэнди (она умерла несколько лет назад). Хотя снимки располагались не в хронологическом порядке, можно было проследить, как наша семья росла и менялась с годами.

В центре, прямо над камином, стояла черно-белая фотография – мы с Джейн в день свадьбы. Снимок сделала Элли. В фотогеничности Джейн не приходилось сомневаться: она всегда была красавицей, а ко мне объектив оказался милосерден. Именно так я и надеялся выглядеть, стоя рядом с женой.

Но как ни странно, на полках больше не было ни одного снимка, где мы были бы вдвоем с Джейн. В альбомах лежали десятки снимков, сделанных детьми, но ни один из них мы так и не вставили в рамочку. В течение многих лет Джейн беспрестанно намекала, что пора сделать еще один портрет, но я настолько был занят работой и прочими делами, что так и не выполнил ее просьбу. Удивительно, отчего мы не сумели выкроить время и как это отразится на нашем будущем – и отразится ли вообще?

Разговор с Ноем заставил меня задуматься обо всех тех годах, прошедших после отъезда детей. Хорошо ли я справлялся с обязанностями супруга? Безусловно, нет. Оглядываясь назад, признаю, что после отъезда Лесли в колледж раз за разом подводил Джейн, если можно этим словом обозначить полнейшее непонимание ее чувств и желаний. Я помню, что жена была молчаливой и даже слегка мрачной, временами она смотрела невидящим взглядом в пространство или бездумно перебирала детские вещи в коробках. Для меня тот год выдался особенно нелегким: старый Эмбри пережил сердечный приступ и вынужден был переложить бо́льшую часть дел на меня. Из-за двойной нагрузки – непомерно возросшего объема работы и организационных проблем, вызванных болезнью Эмбри, – я частенько бывал измучен и слишком занят.