Свалка

Лабораторные грызуны

Харрис стоял в затемненной обзорной камере, перегнувшись через перила помоста, и смотрел вниз, на ярко освещенный контрольный участок. У крыс был один из пиков активности — серые зверюшки шныряли по полу, слегка присыпаному песком; некоторые, собравшись вокруг кормушек, отпихивали соседей, чтоб занять местечко получше… Один из самцов нападал на самку, забившуюся в угол со своим выводком. Крысята не выпускали сосков матери, а та, сжавшись, скалила клыки на непрошенного гостя. Перенаселенность уже возросла настолько, что матерям не хватало пространства для выращивания потомства.

Харрис не торопился уходить, хотя дежурство его кончилось уже довольно давно. Не мигая, наблюдал он за контрольным участком, зачарованный жизнью, ключом бьющей в крохотном крысином мирке. Крысы занимались своими делами — ели, спали, совокуплялись и умирали — отбивая без устали раз навсегда заданный ритм, и будто неявно намекая: крепись, человече; наблюдатель, коему достанет терпения проторчать на этом вот самом помосте достаточно долго, возможно и углядит некую закономерность либо целенаправленность во всем этом хаосе.

Дверь в противоположной стене отворилась; на секунду из коридора ворвался в темноту наблюдательской неяркий свет. О металлический помост, огибающий по периметру стены камеры, застучали каблучки, и Харрис понял, что это Лориана. Он поднял на нее взгляд. Отсветы ламп, освещавших контрольный участок внизу, придавали ее лицу странноватое выражение.

— Я уже устала тебя дожидаться, — сказала Лориана. — Ты хоть в курсе, что уже полчаса, как обеденный перерыв?

— Извини, — ответли Харрис, снова обращая взгляд на крыс. Внизу, судя по всему, вот–вот должна состояться битва вожака с очередным претендентом на его место. Крысы были очень возбуждены. Они тесно сгрудились вокруг старого самца, сплошь исполосованого боевыми шрамами, и другого — молодого, но необычайно крупного. Оскалив клыки, вожак и его противник яростно били по воздуху передними лапами. Харрис пристально смотрел вниз. Драки за последнее время — с ростом популяции–заметно участились. Мало–помалу менялась вся структура крысиного общества.

— Филипп, так ты идешь? — спросила Лориана, положив руку на его плечо.

Он посмотрел на нее, опять скосил глаза на контрольный участок, прежде чем отвернуться от него окончательно, и тяжко, с неохотой обнял Лориану за плечи. В молчании они покинули затемненную обзорную камеру.

Сумрачные коридоры исследовательского комплекса были узки и пыльны. Харрису они здорово напоминали тесный, душный муравейник, будто по заказу вырытый для скопища агорафобов. Флюоресцентные трубки,слишком уж далеко отстоящие одна от другой, бросали на волглые бетонные стены бледный, холодный «дневной» свет.

В войну здание принадлежало военному ведомству, а в буфете располагалась офицерская столовая. С тех пор в зал лишь напихали побольше столиков, согласно увеличению штатного расписания. Даже воздух, казалось, до сих пор был густо насыщен утилитарной монотонностью…

В буфете присутствовали еще несколько человек. За едой Харрис почти не разговаривал — лишь изредка отвечал Лориане односложными репликами. Его угнетала необходимость общаться. Чайный автомат в своем углу высвистывал в потолок струйки пара; через зал от Харриса с Лорианой женщина из обслуги протирала столы серой тряпкой…

Закончив есть, они отодвинули тарелки в сторону.

— Пойдем наружу, прогуляемся немного, — внезапно прервала молчание Лориана.

— Пойдем…

Харрис последовал за ней через коридор к тяжелым, двустворчатым дверям.

Всякий раз, выходя наружу из «дневного» света исследовательского комплекса под ярко сияющее солнце, Харрис чувствовал себя не слишком уютно. Он находил, что такая перемена выбивает из колеи. Сильный ветер трепал его одежду, проносясь вниз, по склону, через луг, протянувшийся, насколько хватало глаз. Вдали на зеленой траве виднелись белые пятнышки — отара овец.

Лориана взяла Харриса за руку; они перешли грунтовую дорогу, ведущую к деревне в десяти милях от комплекса, и направились к кромке обрыва. Воздух — после затхлости серых коридоров — был чист и свеж.

Остановившись бок о бок, они стали вглядываться в серо–голубую даль океана.

— Надо бы почаще наружу выбираться, — сказала Лориана. — А то ведь можно до того заработаться, что вовсе забудешь, как там, в мире…

Харрис посмотрел вдоль края обрыва, затем поднял взгляд на здание комплекса, едва выступающее из грунта. Изначально — еще во Вторую Мировую — здесь был оборонительный укрепрайон и наблюдательный пост. Узкие смотровые щели, заменявшие окна, открывали вид на узкую полоску берега у подножья гладкого, отвесного обрыва. Бетонные стены были скошены назад, отчего строение приобретало приземисто–коренастый, тяжеловесный облик. На сером бетоне смутно проступали блеклые черно–зеленые разводы камуфляжа. Казалось, здание цепко держится за грунт корнями–точно могучее дерево, растущее из скалы.

Для возможно наидешевейшего обустройства исследовательского комплекса, который по сути своей должен быть как можно лучше изолирован от окружающего мира, трудно было бы подобрать более подходящее место.

— Что тебе все время покоя не дает, Филипп? — спросила Лориана, обнимая Харриса и заглядывая ему в лицо. Ветер растрепал ее волосы, она отбросила назад прядь, упавшую на глаза.

Свежий воздух оказал на внутреннее состояние Харриса благотворное действие. Он улыбнулся, мягко привлек к себе Лориану и поцеловал ее.

— Ты уж слишком увлекся своей работой, — сказала она, чуть отстраняясь.

Харрис вздохнул.

— Да, в этом есть нечто завораживающее — не могу как следует объяснить, что, — сказал он, глядя поверх ее головы вдаль. — Увлеченность эта оттого, что… Словом, у меня такое впечатление: если как следует запастись терпением и наблюдать достаточно долго, то в конце концов я смогу понять все. Отчего их миниатюрный социум работает именно так, а не иначе; какой во всем этом смысл — в частности, для нас, как обитателей городов…

— Филипп, но они ведь просто крысы! Может ли это быть настолько значительным?

— Ты достаточно знакома с этой работой, чтоб знать ответ. Структура их общества уже полностью изменилась–перенаселенность сказывается. Некоторые самки поедают крысят сразу после их рождения, другие просто бросают свое потомство. Средняя продолжительность жизни снизилась. Вожак по–прежнему один, однако драки происходят чаще и чаще… Стабильность их социума сошла на нет. Некоторые самцы живут так же, как и трутни у пчел, у других, похоже, проявляется склонность к гомосексуальности…

— Послушай, — перебила Лориана, — можешь ты хоть на время выкинуть это из головы?

Он промолчал.

Издали, со склона, раздался приветственный возглас. Оба обернулись. Сощурившись, Харрис узнал Картера — одного из троицы, возглавлявшей проект — с рюкзаком и удочкой в руках.

— Поймал что–нибудь? — без малейшего интереса спросил Харрис.

Картер подошел к ним по склону и остановился передохнуть.

— Ничего особо интересного, — ответил он. — Погода, наверное, нынче не рыбная…

Взгляд его упал на Лориану.

— А вот ты нынче просто офигенно привлекательна!

Она улыбнулась.

— Благодарю вас, мистер Картер.

Да к чему такой официоз, Лорианочка?! Похоже, мы уже достаточно знакомы, чтоб быть на «ты». А значит, я для тебя просто Брайан. — Он положил ей руку на плечо. — Свежо у нас нонеча — и шикарный же причесон ветерок тебе соорудил! Я в полном отпаде!

Лориана снова улыбнулась; щеки ее слегка покраснели.

— Такое обилие комплиментов… Я просто смущаюсь.

Картер от души заржал, рука его скользнула с плеча Лорианы к запястью.

— Абсурд! Такую девушку ежеминутно должны снабжать комплиментами!

Он мимоходом взглянул на Харриса:

— Кстати, Филипп. Ты ведь сегодня со мной в вечернюю смену?

Харрис молча кивнул. Картер разулыбался и снова ржанул.

— Ну вот и ладушки. До скорого!

Подмигнув Лориане, он слегка пожал ее руку и направился к исследовательскому комплексу.

— Этот тип у меня уже в печенках сидит, — сказал Харрис.

— Да ладно тебе. Ну, пусть воображает, что он до сих пор в бойскаутах… Это на самом деле никакого значения не имеет — он ведь вполне приличный человек.

— Нет, это не из–за словечек его дурацких. И не из–за того, как он ведет себя по отношению к тебе. Исследователь из него вовсе никакой, вот что плохо. Слишком много болтает; поневоле начинаешь чувствовать, что не так уж он хорош, как желал бы показать.

Лориана пожала плечами.

— Последнее время тут слишком много сплетничают за глаза друг о друге. Я в эти штучки не играю.

— Все сейчас на пределе, — вздохнул Харрис. — Мы слишком долго дожидались каких–либо ощутимых результатов от этого эксперимента, и теперь напряжение сказалось — или только начинает сказываться и вскоре достигнет своего логического завершения.

Она вдруг подняла на него взгляд:

— Значит, ты тоже заметил…

— Что именно?

— Общую напряженность. Вспыльчивые все какие–то… Я иногда просто физически эту напряженность ощущаю. Наверное, все–от этой страшенной теснотищи. Комплекс слишком уж мал.

Мысленно Харрис был, казалось, абсолютно вне их беседы.

— Вероятно, так оно и есть, — рассеянно сказал он.

Они прогулялись немного по краю обрыва. Чайки возносились вверх в тугих воздушных потоках; ветер уносил вдаль их пронзительно–грустные крики. Белые и серые облака плыли по чистому, голубому небу — от горизонта к горизонту. Воздух был прозрачен и свеж.

— Пора бы нам и назад, — вскоре заметила Лориана. — Я сегодня в вечерней смене. Будем отсылать пресс–релизы, или еще что–нибудь в этом роде.

Они повернули назад и пошли к приземистому строению наверху. Едва они достигли входа, солнце спряталось за тучей, и громадная серая тень накрыла их.

Войдя внутрь, Лориана мимилетно улыбнулась Харрису и заспешила в отдел «внешних сношений». Харрис побрел к себе низким, гнетуще–сумрачным коридором, слегка попахивающим сыростью и плесенью. Ярко — как всегда, в любое время суток — сияли флюоресцентные трубки; ясный, свежий денек, казалось, существовал лишь за стенами здания, внутри же время стояло на месте.

Вечером Харрис дежурил в обзорной с Картером, наблюдая и фиксируя развитие событий. Тишина стояла всепоглощающая. Крысы сновали взад–вперед по своим крысиным делам под односторонне–прозрачным стеклом, ни сном ни духом не ведая о наблюдателях наверху.

Подсветка контрольного участка начала понемногу угасать, имитируя наступление ночи; наблюдатели приготовили инфракрасное оборудование. Когда свет померк, активность крыс снизилась, многие из них улеглись спать. Харрис и сам то и дело зевал. В тепло натопленной обзорной камере воцарилась полная темнота, светился лишь экран инфравизора, да подсветка шкал термометров и гигрометров.

Харрис вглядывался в экран до боли в глазах. Ему казалось, что он уже улавливает некую упорядоченность в бессмысленности крысиных действий — будто в деятельности грызунов на самом деле наличествовал некоторый смысл либо разумность.

Затем он отметил, что в крысином мирке происходит нечто необычное. Вначале крысы просто без всякой цели сновали туда–сюда, но вскоре Харрису показалось, что животные инстинктивно стремятся к некоей определенной цели. В одном из углов контрольного участка группа из полутора–двух десятков особей выстроилась в круг, мордами внутрь. Харрис подался вперед. Такого у крыс раньше не наблюдалось. Особенно поразило Харриса то, что действовали животные слаженно, в унисон, будто ведомые чем–то…

— Странное что–то здесь происходит, — крикнул он Картеру, наблюдавшему в другом углу обзорной за группой крыс, содержавшихся вне переполненного контрольного участка. — Можешь оторваться там на минутку и взглянуть?

Однако, стоило ему произнести эти слова, круг распался, и деятельность крыс вновь лишилась всякого смысла. Теперь вся она заключалась лишь в беспорядочной беготне.

Обогнув обзорную, Картер подошел к Харрису и взглянул на экран.

— Уже все, — сказал Харрис. — Они здесь выстраивались в круг — точно преследуя некую определенную цель… И действовали они, похоже, сообща.

— Ты, Филипп, наверное, на экран слишком засмотрелся, — предположил Картер. — В инфракрасном свете это все очень уж монотонно выглядит, ну и начинаешь всякие такие штуки видеть… Понимаешь?

— Да я не… — начал было Харрис, но тут же понял, что лучше не спорить. Его разум тщательно анализировал происшествие, и задним числом Харрис был абсолютно уверен: крысы действовали, будто ведомые — ведомые чем–то непонятным…

И тут ему припомнился еще один факт, от коего происшедшее становилось еще более странным. Когда он окликал Картера, несколько крыс взглянули вверх — как раз перед тем, как разбежаться из круга — точно могли увидеть что–либо сквозь два слоя звуконепроницаемого, односторонне–прозрачного стекла. Точно услышали его, Харриса, голос…

Лориана пришла к нему на следующее утро. Харрис писал, сидя за своим столом.

— Филипп, можешь помочь? — с порога спросила она. Харрис отложил ручку — он даже обрадовался поводу отдохнуть.

— Заходи, рассказывай. Что у тебя там стряслось?

— Вот объяснил бы мне кто–нибудь, как разместить девятерых в восьми комнатах! У нас появились две новых «машинистки со знанием стенографии» — чтоб отчетность вести, не иначе — плюс еще несколько журналистов из научной периодики ночевать остаются, да еще расширение штатов лаборатории… Филипп, ну какого дьявола, что им тут — медом намазано?.. У нас и так теснотища — шагу не ступить.

— Ну, с этим — к директорам проекта, — ответил Харрис. — Кстати, ты уполномочена двигать перегородки и менять планировку? Технически ведь это предусмотрено. Если сделать комнаты чуть меньше…

— Но ведь они и без того слишком уж маленькие!

— Сам знаю. А ты что — другое решение можешь предложить?! Смешно даже надеяться, что кто–нибудь согласится остановиться в деревне — до нее десять миль, и рейсового транспорта–никакого! Да хоть бы и был — жилья там, похоже, все равно не сдают!

— Филипп, не ори на меня!

— Я не ору — просто объясняю тебе очевидное! Мне показалось, тебе надо все разжевать да в ротик положить, иначе черта с два что поймешь!

— Не хочешь с мной разговаривать — так и не разговаривай!

— Ну и не стану!

Несколько секунд они молча взирали друг на друга. Внезапно Лориана, глубоко вздохнув, отбросила со лба прядь волос.

— Филипп, что это с нами? С чего мы так развоевались?

Харрис вдруг понял, что сидит в кресле, и каждый мускул его натянут, как струна.

— Не знаю, — сказал он. — Ты об этом вчера говорила, да? Атмосфера здесь такая — напряженнная…

— Во всяком случае, я буду только рада, когда все эти исследования кончатся, — точно сама себе сказала, наклонив голову, Лориана. — Пока, Фил.

Харрис задумчиво посмотрел ей вслед.

В буфете было не протолкнуться; дым сигарет пополам с кухонным чадом только что не ел глаза. Гул голосов, лязг ножей и вилок разом обрушился на Харриса, едва тот ступил на порог. Очередь у прилавка самообслуживания была длинной и продвигалась крайне медленно. От жаркой сырости воздуха по всему телу выступила неприятная испарина.

Наконец Харрис «самообслужился» и, держа на весу поднос с едой, принялся оглядывать зал в поисках Лорианы. Вдруг он увидел, что Лориана сидит в противоположном углу, за одним столиком с Картером — его рука лежит на ее плечах, а она заливисто смеется над какой–то из его баек.

В голове Харриса будто что–то взорвалось.Он протолкался к их столику и брякнул на него поднос.

— Какого хрена?!! — заорал он во весь голос, однако крик его потонул в общем гвалте.

Картер изумленно поднял взгляд:

— Филипп, чего это ты?

— Это ты «чего»?!! — продолжал орать Харрис. — Здесь что–других баб недостаточно, чтоб грабли свои поганые им по плечам раскладывать?!

Картер встал, лицо его побагровело.

— Слушай — кончай–ка давай на меня наезжать…

— И забудь, ради бога–господа, эти бойскаутские словечки!

— Ну ладно, Филипп, ладно. Только — чем же ты именно недоволен? Чего конкретно от меня хочешь? И какое имеешь право надо мной распоряжаться?

— Если б ты не был моим начальством, небось не стал бы таких штучек выкидывать!

— Должности здесь ни при чем, и ты это прекрасно понимаешь. Из–за чего вообще так шуметь? Не лучше ли просто без скандала удалиться — и дело с концом? Просто — оставить нас в покое.

— Я должен оставить тебя в покое?!

Харрис отшвырнул свой поднос — тарелки загремели по полу — и сгреб Картера за грудки, крича ему в лицо нечто невнятое. Окружавший Харриса мир сузился — он забыл обо всем, кроме Картера, с которым непременно следовало сделать что–либо как можно более ужасное. Гул голосов придвинулся вплотную, но он все бил и бил, не обращая внимания на разбитые костяшки и попытки окружающих оттащить его от ненавистного Картера.

Чья–то рука вцепилась в его плечо. Харрис обернулся, чтоб оттолкнуть вмешавшегося, но поскользнулся. Падая, он ударился об угол столика головой и потерял сознание.

Сам он понял это, открыв глаза через несколько секунд и увидев толпу народа вокруг и склонившуюся над ним Лориану. Голова болезненно пульсировала, но все же туман перед глазами понемногу рассеивался. Ярость, так внезапно вскипевшая в нем, исчезла без следа; теперь чувства его были притуплены и вялы.

— Что на тебя нашло?! — кричала Лориана.

Харрис моргнул, его вдруг затрясло. Поднимаясь с пола, он увидел, что Картер все еще лежит на столике — обмякший, все лицо в крови. Харрис встал — толпа подалась назад.

— Что случилось? Что здесь было? — спросил он. В буфете разом наступила мертвая тишина.

— Его… в изолятор надо бы, что ли… — сказал Харрис, отнюдь не уверенный, что в словах его наличествует хоть капля логики–точно за него говорил кто–то другой.

Картера, еще не успевшего оклематься окончательно, кое–как вывели в коридор; в буфете же возобновились прерванные разговоры. Вскоре шум достиг своего прежнего уровня. Посторонний наблюдатель счел бы, что помещение переполнено существами, производящими действия, полностью беспорядочные и бессмысленные: вот они собираются группами возле автоматов с чаем и кофе, выстраиваются вдоль прилавка самообслуживания, толкаются немилосердно, желая обслужиться поскорей…

Через два дня Лориана вновь нашла опоздавшего на обед Харриса в обзорной. На этот раз она молча встала рядом с ним и тоже устремила пристальный взгляд вниз. Когда–то в этом помещении планировали крупные военные операции — служители внизу перемещали по большой карте Европы, нарисованной на бетонном полу, силы наземные и воздушные, а там, где ныне стоял наблюдающий поведение крыс Харрис, располагались офицеры…

Наконец Лориана заговорила:

— Тебе уже сказали?.. Насчет того, какие меры будут приняты в отношении?..

— Да уж слышал утренние новости, — спокойно ответил Харрис. — На инцидент сей просто посмотрят сквозь пальцы. Там кое–какие смягчающие обстоятельства, да вдобавок — сколь–нибудь существенных телесных повреждений Картеру не нанесено. Я думаю, начальство озабочено общим развитием событий гораздо больше, чем нашей пустячной стычкой в буфете.

— То есть?..

— Напряженность, о коей мы уже говорили, рвется наружу через самое примитивное насилие. Прошлым вечером произошли еще две драки: пара студентов–лаборантов, да еще один рабочий, не поделивший что–то с неким журналистом.

Предмет разговора, казалось, нисколько не занимал Харриса–говорил он без всяких эмоций, но внезапно оживился:

— Смотри, смотри — вон! Возле кормушек, большая такая.

Большая крыса возле кормушек набросилась на меньшую, схватила ту за шкирку и бросила об пол, присыпанный песком. Меньшая крыса, видимо, сильно раненая, дернулась и замерла, большая же поспешно захватила освободившееся место у кормушки.

— Интересно, — сказал Харрис. — И такое происходит все чаще. Погоди–ка… А вот и мусорщики!

К телу жертвы осторожно подобрались две тощие, нервозные крысы. Они принялись оттаскивать трупик в сторону, вгрызаясь в него по дороге.

Лориана, не в силах оторвать взгляда, с отвращением смотрела вниз.

— Обычно так не бывает, — заметил Харрис.

— Им что — еды не хватает? — поинтересовалась Лориана.

— Еды у них — выше головы. Однако животные кормятся только в определенные промежутки времени и всей популяцией сразу. В остальное же время активность у кормушек резко падает, очень немногие к ним подходят.

— Вот странно. Совсем как у…

— Как у людей?

Лориана промолчала.

Харрис вновь уставился на крыс. Те внезапно — все разом–отбежали от кормушек и забегали без всякой видимой цели, будто в поисках чего–то неведомого. Харрис затаил дыхание. Крысы явно начали собираться в круг. Двигались они неуверенно, однако в целом действовали синхронно и целенаправленно. И снова Харрис смутно почувствовал, что действия их скоординированы кем–то… А крысы выстроились — мордами внутрь — в почти правильный круг и замерли.

Харрис открыл было рот, собираясь что–то сказать, но вдруг сознание его сделало резкое сальто. Рядом оцепенела, затаив дыхание, Лориана. Сознание Харриса словно раскрылось и разлилось вширь, будто рухнула в мозгу его некая перемычка, о существовании которой он и не подозревал ранее. Казалось, он вдруг осознал сразу весь исследовательский комплекс, всех и каждого, с кем он общался последние несколько месяцев. И Лориана, стоящая рядом… Он внезапно почувствовал, что знает ее — ее личность и разум — гораздо лучше, чем когда–либо до этого. Будто нашел малюсенькую лазейку в ее разум. А в целом чувство, возникшее в нем, было чувством единства, единомыслия — с Лорианой, со всеми и каждым, кто находился в здании. Это было потрясающе.

А затем все кончилось — без всяких видимых причин. Харрис ухватился за железные перила, чтоб удержаться на ногах — у него страшно кружилась голова. Он посмотрел на Лориану — та мелко и часто дышала слегка приоткрытым ртом. Было ясно без слов: она только что чувствовала в точности то же самое.

Харрис поспешно обернулся к крысиному мирку — крысы вели себя как ни в чем не бывало; они вновь столпились у кормушек.

— Ты… Ты видел, что они только что делали? — крикнул он дежурному, сидевшему в противоположном конце обзорной.

— Видел, — отвечал тот. — Это за мою смену уже второй раз. Как по–вашему, мистер Харрис, что бы все это значило?

— Не знаю, — ответил Харрис. — Явление принципиально новое. А скажи… — Он едва отважился задать этот вопрос. — Ты ничего такого сейчас… не заметил? Вообще — не чувствовал чего–либо… непривычного.

— Но, мистер Харрис, что вы конкретно имеете в виду? Не могу сказать, что чувствовал какие–либо отклонения от нормального состояния…

— Да нет, ничего конкретного. Должно быть, это чисто субъективное.

Харрис взял Лориану за руку, и оба они покинули темную обзорную камеру. Судя по выражению ее лица, она определенно разделила с Харрисом необычное чувство — было оно чисто субъективным или не было.

На следующий день, вернувшись с дежурства, Харрис нашел свою комнату в состоянии полного хаоса.

— Извиняюсь, сэр, — буркнул крепко сложенный человек, вытаскивавший в коридор кровать Харриса, — переселяют вас. Ваша комната теперь — номер тридцать два.

— А для чего все эти переселения?

— А, это из–за тех ученых, да прочих, которые въезжают, — охотно объяснил человек, приостановившись на минутку. — Надо их где–то размещать, и вся планировка опять вверх тормашками пошла — чтоб кровати новые куда–нибудь втиснуть. И все одно, сдается мне, места на всех не хватит. Не удивлюсь, если кое–кого и в коридор поселят.

Он ухмыльнулся, рассыпался в задышливом смешке и снова взялся за кровать Харриса.

Харрис раздраженно попихал свои пожитки в чемодан, кое–как связал вместе книги да бумаги и, нагрузившись, побрел узким коридором на поиски номера тридцать два.

Тесное здание было битком набито людьми, толпящимися повсюду. Многие, как и сам Харрис, тащили в руках чемоданы. Атмосфера становилась душной и угнетающей; сходство комплекса с муравейником заметно усилилось.

Наконец он отыскал свою новую комнату. Стоя в дверях, он чувствовал нарастающее удивление. В комнате едва помещалась кровать, да еще туалетный столик, который, похоже, только чудом удалось втиснуть в эту тесную клетушку. Ни кресла, ни стола, ни гардероба…

Глубоко вздохнув, Харрис шмякнул свою ношу на кровать и вышел в коридор.

С Лорианой он условился: никому не рассказывать о странном явлении, происшедшем с ними накануне. Скандала в буфете, завершившегося избиением Картера, причины которого Харрис и сам до конца понять не сумел, с избытком хватило, чтоб быть занесенным в разряд потенциально неуравновешенных. А доклад о странном — парапсихологическом, можно сказать — явлении только усугубил бы ситуацию.

Подобного, насколько они могли судить, не чувствовал больше никто. Интуиция Харриса подсказывала ему, что это — в своем роде результат связи его с Лорианой крепкими, так сказать, узами сердца, однако то были лишь интуитивные догадки, не подтверждавшиеся ничем конкретным. Происшедшее очень уж отдавало нереальностью, как нельзя более соответствовавшей странной, потусторонней какой–то атмосфере, царившей в исследовательском комплексе и становившейся все более и более привычной и самой по себе разумеющейся — словно исследователи вовсе позабыли о существовании мира вне комплекса. А внутри этой толстенной бетонной скорлупы постоянный «дневной свет» и неменяющаяся температура воздуха создавали впечатление безвременья, маленького мирка, накрепко изолированного от всей остальной вселенной. Обстоятельства сии, вкупе с постоянным близким соседством коллег, создавало вначале подавленное настроение, а затем всем все стало до лампочки.

Вот если бы это произошло в нормальной, повседневной обстановке, а не в полностью перековерканной эмоциональной атмосфере, царящей в комплексе, Харрис, скорее всего, отказался бы верить своим собственным чувствам. Однако в данный момент он был почти полностью поглощен проектом и той рукотворной средой обитания–да нет, какое уж там «почти»… Как и многие другие, он больше не утруждал себя вылазками наружу ради моциона либо свежего воздуха; все дольше и дольше просиживал он в обзорной, наблюдая тесный, замкнутый крысиный мирок. В нем все крепло и крепло чувство, что надвигается нечто чрезвычайно важное, оно с каждой минутой все ближе и ближе, хотя пока что всегда остается самую чуточку за гранью понимания.

Все же он, хоть и смутно, но отдавал себе отчет в своей нездоровой поглощенности работой и сознавал, что остальные обитатели комплекса грешат тем же. Он вполне мог осмыслить перемены, коим подверглись его интересы, образ жизни — даже образ мыслей — под давлением угнетающей атмосферы тесного, переполненного здания.

Конечно, иногда он осознавал, что как раз этого и добивался, что полное растворение в обществе являлось конечной целью, логическим завершением. Порой мелькала мысль о том, что за потерю связи с реальностью и полное — не просто в качестве стороннего наблюдателя — включение в безвременье и перенаселенность он заплатит временной потерей способности к рациональному мышлению, а, возможно, и физическим здоровьем…

Хотя Харрис не в силах был изложить свои выводы в словах, хотя никаких доказательств происходящему с точки зрения разума он не видел, но тем не менее отчетливо чувствовал принужденность: что–то руководило большей частью его действий. Вероятно, лориана тоже чувствовала нечто в этом роде. Точно так же люди принимают наркотики все в больших и больших дозах, отчамянно пытаясь достичь своей цели — понимания и завершенности — ради которой в жертву приносится все: пища, отдых, да и самая жизнь. Но в этом случае существует хоть слабенькая надежда на то, что цель не иллюзорна…

Итак, Харрис стоял в наблюдательской, полностью сосредоточившись на переполненном крысином мирке внизу, пергнувшись через перила помоста, глаза расширены и не мигают… Вне своих дежурств он также проводил в обзорной столько времени, сколько мог. Крысиный социум продолжал развиваться в новом, непостижимом направлении. Фанерные домики, предназначавшиеся для удобства самок и их подрастающего потомства, были заняты самцами, самки же растили детишек на любом случившемся под рукой свободном пространстве и нервно скалились друг на друга. Самцы же время от времени таскали в домики всякую всячину: кусочки металла, отгрызенные от кормушек, щепки…

Ритуал, отмеченный впервые Харрисом и заключавшийся в том, что полтора–два десятка крыс выстраивались в круг, повторялся все чаще и чаще и стал уже привычным. Однажды Харрис наблюдал его вместе с Лорианой и опять почувствовал то же непонятное единомыслие, и — как и в прошлый раз — смог осознать весь исследовательский комплекс в целом. Однако на этот раз импульс был не так силен — он, казалось, был просто кратковременной остановкой на медленном пути к некоей неясной цели. Чувство не было таким чуждым и пугающим, как прежде; оно стало естественной принадлежностью той непривычной замкнутости, которую он осознавал в себе.

В ожидании результатов он продолжал терпеливо наблюдать. Иногда к нему присоединялись другие исследователи. Чувство завороженности нарастало; ясно было: эксперимент достиг той фазы, когда от него уже можно ожидать конкретных результатов. Комплекс посещали представители других областей науки и оставались в нем, надеясь, что предстоящая большая научная победа вот–вот будет достигнута. Все больше и больше народу скапливалось в здании.

— Мы все будто чего–то ждем, — заметила Лориана через несколько дней. — Все обо всем, кроме эксперимента, позабыли.

— Теперь ждать уже недолго, — бесстрастно сказал Харрис.

Они сидели в его комнатушке, тесно прижавшись друг к другу. Вскоре Харрису следовало заступать на дежурство.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это не может длиться долго — я чувствую, что не может. Это — наподобие давления, но не разрушающего, а наоборот, от него сплоченность еще больше.Я с каждым днем укрепляюсь в чувстве, что все это в любую секунду может оборваться, и наступит такое громадное облегчение…

— Ты была бы права даже с одной практической точки зрения, — сказал Харрис. — Каждый фактор близок к своему максимуму. Мы уже не сможем еще меньше спать, или собрать здесь еще больше народа, и — у меня такое ощущение — не сможем сплотиться лучше, нежели в данный момент.

Он встал и принялся расхаживать взад и вперед — к дверям и обратно. Лориана некоторое время молча смотрела на него.

— Хорошо, — наконец сказала она, — на этот раз я пойду с тобой.

В очередной раз дойдя до двери, Харрис не повернул обратно, а вышел в коридор. Лориана последовала за ним.

Похоже, туда устремились сразу все: в коридорах не протолкнуться было от людей, следовавших в том же направлении. Всюду Харрис видел людей, знакомых настолько, будто он тесно общался с ними всю свою сознательную жизнь. Все были сплочены так, что сам Харрис и все прочие уже попросту не замечали присутствсия посторонних. Сплоченность перешла на качественно новый уровень.

Едва они достигли обзорной, откуда–то извне донесся тяжелый рокот. Харрис огляделся, рассеянно отвлекшись на шум, и понял, что это — всего лишь гроза. Снаружи, должно быть, штормит…

Народу в обзорной было — что сельдей в бочке. Уж не сейчас ли произойдет ожидаемая развязка, подумал Харрис, хоть сам не ожидал этой развязки так скоро. Такое множество людей, собравшихся здесь одновременно, могло быть и простым совпадением, но Харрис надеялся, что это не так.

Раздался второй удар грома, дождь едва слышно шуршал по бетонной крыше.

Всеобщее внимание было сфокусировано на переполненном крысином мирке. В поведении крыс появилось еще кое–что новенькое: активность за последние дни снизилась, и грызуны лежа дремали, либо сомнамбулически проползали небольшие расстояния, будто это стоило им неимоверных усилий. Глаза их — тусклые, немигающие–поблескивали в свете ламп, освещавших контрольный участок.

Харрис закусил губу и насторожился: любое — малейшее! — движение крыс устремлено было на формирование одного громадного круга!

Сзади и по бокам в обзорную втискивались люди. Они теснились на помосте, огибавшем помещение по периметру, и никто не замечал ничего, кроме крысиного мирка внизу. В конце концов приток людей сократился, утихла и отвлекающая суета. Атмосфера напряженного ожидания ощущалась чуть ли не физически; со стороны все происходящее очень напоминало спиритический сеанс. Чувство обитания в полувоображаемой, полностью чуждой среде стало непреодолимым; никто уже не мог бы сказать точно, что же такое реальность. Ученые и прочие работники комплекса стояли на помосте и в молчаливом ожидании взирали вниз, а крысы двигались все меньше и меньше и наконец полностью сформировали круг.

Харрис ждал этого момента, однако был выведен из равновесия единственно переполнившими его чувствами. Сознание его раскрылось, от чувства всепонимания, всеведения перехватило дыхание. Он почувствовал единство с каждым человеком в обзорной; его глаза были их глазами, его разум — их разумом. Все, присутствовавшие в обзорной, превратились в единое, взаимосвязанное целое.Сопротивляясь эйфории, готовой вот–вот перебороть его сознание, Харрис посмотрел вниз. Крысы были заняты чем–то, совершенно не поддающимся пониманию; один из домиков для потомства был перевернут, из него высыпалась груда каких–то мелких предметов.

Он схватил Лориану за руку и показал вниз. Крысы действовали слаженно, точно колонна муравьев или стая перелетных птиц, но слаженность их была иного рода — в данном случае она говорила о наличии разума. Крысы собрались в углу — там, куда, как Харрис отлично помнил, была подведена труба для пополнения кормушек. В зубах и в лапках крысы держали маленькие, блестяшие предметы–совсем как инструменты. Они, насколько можно было видеть, принялись ломать лючок, закрывающий трубу, одновременно подкапываясь под него.

Чувство единения, причастности к подавляюще огромному коллективному разуму, все еще заглушало прочие чувства. Многие потеряли сознание, остальные вели себя, точно пьяные. На этот раз все присутствующие подверглись влиянию чувства, испытанного ранее Харрисом. Теперь на крыс обращали внимание лишь немногие. Люди шатались, падали, некоторые с пораженным, озадаченным выражением на лицах, стискивали руками головы. То тут, то там раздавался женский визг. Беспорядок быстро стремился к состоянию «ада кромешного».

Харрис, ухватившись одной рукой за перила, поддерживал другой Лориану. Снаружи — сильнее прежнего — раздался еще один удар грома, добавивший в обзорной шума. Пригодного для дыхания воздуха, казалось, не осталось вовсе — система вентиляции не справлялась с таким огромным количеством дышащих существ. Харрис стоял, тяжело дыша, все еще подвластный очарованию зрелища.

А крысы — с помощью своих примитивных инструментов, собранных за последние несколько недель — уже взломали лючок в трубу для подкормки. Скоро они смогут выйти наружу через простую откидную крышку в верхнем конце трубы…

Они бегут, внезапно понял Харрис, они бегут, чтобы выжить! Всепонимание, объединявшее их, подсказало им, что обездвиживающая, ограниченная среда контрольного участка может привести лишь к медленной смерти их социума — а, значит, и его членов…

— Что случилось?! — закричала Лориана сквозь шум в обзорной, эохм отражавшийся от бетонных стен, в самое ухо Харриса. Грохнул и раскатился еще один удар грома — и опять громче прежнего. — Что происходит!?

Не успел Харрис начать объяснения, как прогремел последний раскат грома, и здание содрогнулось. Посмотрев вверх, Харрис не поверил своим глазам. Бетонная крыша раскололась пополам; громадный обломок рухнул вниз, разбив стеклянную крышу крысиного мирка.

Лампы погасли.

Прижав к себе Лориану, Харрис начал наощупь, сквозь толпу обескураженных, сбитых с толку людей, пробиваться к выходу. НЕожиданно он понял, что чувство гештальта пмонизилось настолько, что он только смутно осознавал его.

Раздался еще один удар грома, от которого, казалось, дрогнул пол. Харрис представил себе раскалывающуюся скалу и отходящий от нее край обрыва, и принялся еще отчаяннее проталкиваться к выходу. Металлический помост заскрипел и медленно просел под тяжестью человеческих тел; наружная стена раскололась и в помещение хлынули струи дождя. Во внешнем мире была ночь; тусклый свет луны просочился в обзорную и осветил людей, дерущихся за то, чтоб найти, наконец, точку опоры и пробраться к выходу.

Крысы без всякого смысла сновали вокруг; одна из них вонзила зубы в лодыжку Харриса. Отшвырнув крысу пинком, он пролез в дыру, зияющую в стене, таща за собой Лориану.

Дождь снаружи лил, как из громадного, бездонного ведра, и в несколько секунд они промокли до нитки. По небу бежали многочисленные грозовые тучи, временами закрывавшие луну.

Они остановились поодаль от исследовательского комплекса и встали, глядя, как сквозь дыру выбираются остальные. Грунт в одном месте осел, и от этого здание почти раскололось пополам.

Мысли в голове Харриса безнадежно перепутались. Глубоко вдохнув холодный, сырой воздух, он едва не задохнулся. Сколько же времени прошло с тех пор, как он последний раз выбирался наружу? Внутри комплекса время перестало что–либо значить, и теперь сложно было вот так, сразу, переключиться на внешний мир.

Он попытался выбросить из головы беспорядочные эмоции и разобраться в том, что случилось за последние минуты хаоса в обзорной.

Лориана крепко прижалась к нему; волосы ее намокли и липли к коже.

— Все равно не понимаю, что произошло, — сказала она. — Я вообще с громадным трудом только смогла бы теперь описать все это, или даже просто представить… Вроде воспоминаний о другом мире.

— Крысы открыли коллективный разум, — пояснил Харрис. — Вот такой точно гештальт, какой мы чувствовали. Вероятнее всего, это у них получилось вполне естественным путем. Когда перенаселенность достигла предела, когда все вокруг стало до предела близким и хорошо знакомым, когда ни один день ничуть не отличается от всех остальных, а пространство ограничено, причем демографическое давление ощущается постоянно, между особями внутри социума формируются вот такие связи. А, собираясь в круг, крысы, должно быть, инстинктивно стремились достичь того, что чувствовали мы. Они открыли простейшее средство общения–коллективный разум. Совсем как у пчелиного роя…

— А почему мы тоже почувствовали?

Харрис обнаружил, что его бьет дрожь — частью из–за пронизывающе–холодного ветра, частью из–за внезапности обрушившихся на него перемен. Он будто заново родился; после многонедельной тесноты исследовательского комплекса открытое пространство сбивало с толку.

— Люди, — проговорил он, — так и не поняли, что наш человеческий социум развивался абсолютно параллельно изучаемому нами крысиному. Прогрессирующая перенаселенность вкупе с ограниченностью жизненного пространства; образ жизни, совершенно чуждый и даже никакой связи с привычным не имеющий… Все — то же самое.

— Эти обстоятельства и породили гештальт, который мы чувствовали в обзорной камере. Только вот — почему же раньше это распространялось лишь на нас двоих?

Он помолчал, размышляя.

— Если я не ошибаюсь, и все, что с нами случилось, суть прямое следствие прогрессирующей перенаселенности и продолжительного близкого контакта с окружающими — то в том факте, что вначале гештальт чувствовали только мы, ничего странного нет. Мы к тому времени уже достигли взаимопонимания с каждым из обитателей комплекса.

— И это чувство, создаваемое крысами, проявлялось и у нас?

— Да. Вероятно, наличествовала какая–то связь их сознания с нашим… Равновероятно и наличие каких–либо других факторов. Я только теперь смог все случившееся описать словами, а в комплексе мог лишь интуитивно чувствовать и и подсознательно осмысливать свои переживания…

Он поднял взгляд: из пролома в крыше здания внезапно вырвался ослепительно–белый огненный столб. Вскоре пожар уже бушевал вовсю; языки пламени плясали в воздухе, озаряя светом луг на склоне горы. Выбравшиеся из здания люди окружали пожарище рваным кольцом — темные силуэты на фоне яркого пламени…

— Сырость; наверное, закоротило где–нибудь, — сказал, наполовину про себя, Харрис. — Вот и конец нашему комплексу.

От здания во все стороны разбегались крысы.

— Вот этого они и добивались, — продолжал Харрис. — Открыв коллективный разум, они не могли не понять, что, как сообщество, долго не протянут — разве что найдут способ вырваться на свободу. Что ж, они своего добились, однако от этого им явно не стало намного лучше. Ты заметила, когда мы перестали ощущать гештальт? Сразу, как только среда перестала быть замкнутой. Как только здание раскололось…

Мокрыми, холодными губами Лориана поцеловала его в щеку.

— Все факты и завтра не поздно будет сопоставить, сказала она. — А сейчас — не полезней ли вспомнить, что до ближайшего жилья десять миль?

Харрис улыбнулся:

— Все никак не могу отключиться от мира, созданного нами в комплексе. Очень уж яркий он был, хоть и не имел никакой связи с привычной реальностью…

— Идем, идем, — настойчиво сказала Лориана, — транспорт какой–нибудь поищем. Должен же кто–то заняться эвакуацией.

И они поспешили сквозь дождь, прочь от догорающих останков тесного, скученного мирка.