Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02

Владимир Герасименко Ступеньки Герасименко

Многие физики любят думать, что химия — это просто испорченная физика, биология — испорченная химия, социология — всего лишь испорченная биология, ну а то, что на самом верху — читатель уже догадался — это многократно, многократно испорченная физика. Живое, по мысли этих физиков, — это, конечно же сложноватые машинки из нескольких сортов таких маленьких и очень тождественных, то есть совсем одинаковых между собой «полевых» шариков. При разговоре об этом вслух означенные физики для сохранения приличия, однако обычно прибавляют, что они не сторонники редукционизма (лязгающий смысл которого описан выше), не стесняясь голого противоречия.

Не так давно активно шли споры об определении биофизики. Во время своего студенчества автору в силу разных коллизий пришлось втянуться в публичный университетский диспут со старозаветной кафедрой физиологов в полном составе, настаивавшей на довольно варварском определении биофизики как применения физического прибора к биологическому объекту (исходя из чего ветеринар, измеряющий температуру у коровы, просто примерный биофизик).

Ныне автор подписался бы под следующим определением: биофизика — это наука о физических фундаментальных основах живого.

Но отнюдь не наука о физических особенностях живого. Простое, хотя и несколько расплывчатое, казалось бы, определение. Впрочем, разъяснения член-корра от биофизики, давшего определение, не оставляют сомнений: изучение живого не порождает и не требует никакой новой физики. Для непонимающих член-корр выразился еще проще: возьмите справочник по физике и вам его хватит для изучения любого живого биологического объекта. Нимало не смутясь вопросом, какого года издания брать справочник по физике, мэтр вальяжно ответил: «Ну, какой-нибудь поновей».

Физиков, вероятно, можно понять. Предыдущий этап развития науки на основе технологической революции укрепил их во мнении — для того, чтобы познать что-то, надо довести это «что-то» до крайности. Все, находившееся в пределах достигнутых параметров, как-то сразу признавалось заведомо не новым. Новой физике дозволялось появляться только на дне черных дыр или у белых фонтанов материи. Циклопический ускоритель по экватору Земли, гигантские магнитные кольца в космосе диаметром в орбиту Луны вызревали в воспаленных умах великих физиков. В фантастике подобное умонастроение вылилось в законченные словесные формулы Гении с кристаллоподобными чертами, управляющие взрывом галактик, и какая-то очень редко встречающаяся в космосе плесень в виде всей прочей зоологии (то есть, на жаргоне гениев: всего, что не физика). Смущало только древнее родство этих гениев с плесенью, но ясно брезжила надежда, что об этом удастся навсегда забыть, окончательно компьютеризовавшись и кристаллизовавшись. Вход в микромир тоже мыслился не везде, где попало, а только обставленным многотонными физическими установками.

Однако как назло разразился огромный скандал с высокотемпературной сверхпроводимостью. Ну, конечно, многие физики предпочли не заметить этой чувствительной пощечины от коварной природы, сразу забыли, как глумились и потешались над одинокими исследователями высокотемпературной сверхпроводимости; более того, некоторые теоретики со звучными фамилиями, опровергавшие само существование высокотемпературной сверхпроводимости, безо всякой заминки заявили, что они-то ее и предвидели (на их жаргоне можно продолжить: «в смысле невозможности»). Воистину, эти люди очень часто ошибаются, но ни в чем не раскаиваются, расплачиваться за их ошибки, видимо, приходится другим. Остается вспоминать Второй Закон Артура Кларка: «Если известный ученый в годах признает что-либо верным и существующим, он, всего вероятнее, прав, если же неверным и несуществующим, он скорее всего ошибается».

Выяснилось, новая физика лежала килограммами керамики на деревянных полках, то есть, изучая «чисто химический объект», физики столкнулись с новой физикой, не в смысле отмены старой, а в смысле появления новых принципов и обнаружения новых физических сущностей. В древности об этих приключениях духа писали проще: «А вот книги физиков, из которых мы узнаем, что Вселенная устроена не сложнее повозки».

Конечно, не надо забывать, в противовес какой невообразимой чертовщине физикам приходилось развивать свои взгляды, хотя еще неизвестно, на чью мельницу они лили воду.

В одном из диалогов Платона, который опасно читать неподготовленному человеку, в некой драматической ситуации возникает спор об арфе и ее настрое. Один из унылых материалистов говорит Платону, что с исчезновением арфы исчезает и ее настрой. Платон же (в духе ответа — меня давно интересовало, куда деваются отпущенные грехи) пытается выяснить, куда же настрой исчезает, — не туда же, откуда появился? В итоге друзья понимают, что такому человеку, как Платон, ничего не страшно.

Ньютон, который сравнивал себя с мальчиком, играющим в красивые раковины на берегу моря познания, тем не менее не любил безудержного фантазирования в науке, измышления гипотез — оно неконструктивно, никуда не ведет и потому скучно. Например, естественно предположить, что раковины образуются из песка под действием ветра, а поскольку мы этого не видим сейчас, то еще естественней предположить, что Вселенная вступила в эпоху рассыпания, и так далее, и так далее, до дурной бесконечности…

Итак, не преклоняться перед авторитетами, но и не верить ниспровергателям основ (основы наук поддаются только расширению)

Легко сказать, ну а если человек усилием воли гнет металлическую ложку — это антинаучно? И пожалуйста, готов процесс против Ури Геллера. Но если как следует подумать, то антинаучна именно резкая реакция-утверждение поборника «чистой науки». Устранив все тривиальные причины, он придет к выводу, что человек действительно способен изменять форму металлических предметов, и это повергнет его в шок. Но если бы поборник попробовал выяснить механизм явления памяти формы у металла, тогда ему не показалось бы таким невероятным, что очень слабое воздействие, которое оказывает человек, может вызвать подобный эффект.

Высшая математика — это чистая экстрасенсорика в мире арифметики и начинается она как-то незаметно, всего лишь с введения каких-то ничтожных бесконечно малых величин, а позволяет без особого труда передвигать горы в мире арифметики и, можно сказать, буквально парить над арифметическими задачами. Однако же, ни арифметика, ни высшая математика не отменяют друг друга (можно сказать, у них одинаковая методология) и высшая математика расширяет основу математических дисциплин. Они как бы вступают во взаимоотношения тела и души.

Попробуем изобразить некую графическую максиму тех взглядов на уровни организации единого мира и на классификацию наук, отражающую эту природную иерархию. Как мы уже говорили о распространенной, почти классической точке зрения, с которой (открестясь от редукционизма на словах, на деле приближаются к формуле «не согрешишь — не покаешься») химия рассматривается как прикладная физика, биология как прикладная химия и т. д. и т. д. Немного порисуем: см. Рис. 1. В нашем рисунке редукционизм — это просто стирание всех стрелочек, кроме центральных, а его антипод витализм — стирание вообще всех. В то время как полная схема отображает то, что в словесной формулировке звучит приблизительно так: более высокая ступень природной иерархии зиждется на предыдущей, но восходит к общим фундаментальным основаниям (в прежней терминологии — это описание взаимосвязи между материальным и идеальным).

Рассмотрим биофизику (хотя мы можем обнаружить почти сразу массу других поучительных примеров, работая со схемой в других областях) По современной парадигме суть и отличие живого состоят в том, что элементарные биополимеры, составляющие живое (в первую очередь, ферменты), меняют свою форму при функционировании. Но это, конечно, слишком понятно, настоящий специалист должен говорить «испытывают конформационные изменения». Чтобы вам стала ясна вся глубина мысли, это если бы мы сказали: динозавры двигаются и поэтому любят. Теперь вы легко можете стать своим человеком среди современных биохимиков и биофизиков, просто надо говорить — такой-то процесс обеспечивается такими-то биополимерами, при этом они меняют конформацию.

Но если мы обратимся к нарисованным нами ступенькам и вспомним определение биофизики как науки о физических (фундаментальных) основах живого, и будем считать, что биополимеры должны восходить к основанию химии, к понятию химической связи, то, выражаясь химическим языком, мы склонны будем предположить, что сама химическая связь должна «мутировать» в биополимерах, то есть там должны создаваться условия для управления, но не силового, а легкого (можно сказать, идеального) управления химической связью при исчезающе малых затратах энергии. Если мы обратимся к еще более глубокому уровню — физическому, фундаментальному — нам придется предположить, что, поскольку химическая связь осуществляется координированными электронами, то физический смысл структур в идеальном управлении — именно этим движением.

Еще одно следствие. Нам стоит распроститься с привычкой считать малые дозы веществ (в том числе, канцерогенных) и излучений различных полей незначительными. Мы можем заменить слово «идеальное» на слово «информационное», и станет понятно, что даже самые малые дозы веществ и излучений могут приводить к весьма выразительным эффектам. Современная наука столкнулась с этим просто в лоб, то есть экспериментально. Оказалось, что чем меньше доза или концентрация, не всегда тем меньше эффект. То есть, вначале все так и происходит: уменьшаем концентрацию — уменьшается эффект, затем зона молчания («дальнейшее — молчание»), но вот еще дальше, если концентрацию продолжать уменьшать, начинаются чудеса. Эффект вдруг снова появляется, по амплитуде тот же, что и при в миллион раз больших концентрациях, знак эффекта становится переменным и подчиняется каким-то сложным законам, пропорциональная зависимость заменяется арабеской. Реально таков эффект действия вещества или излучения на какую-нибудь химическую реакцию или биологический объект. Причем это справедливо для огромного числа разнородных веществ и излучений, а не каких-то особых катализаторов. Почему после этого надо отвергать экстрасенсорику, а не просто экспериментировать с ней — непонятно. Она вполне честно, как это принято в науке — экспериментальным путем — заслужила это. Основы экстрасенсорики, очищенные от всякой экзотической пестрой терминологии, как действие малых и сверхмалых доз и излучений давно пора преподавать в школах. Ведь существует один неутешительный для романтиков-экологов вывод распылив один мешок удобрении или проведя всего одну линию электропередач, мы теряем первозданность Природы. Увы, это не преувеличение, и похоже, что последними посмеялись гомеопаты.

При взгляде на ступеньки видно, что самосознание не может быть побочным продуктом самоорганизации материи (установления гомеостазиса Винера) на «последней» или «предпоследней» ступеньке. Это неверно по сути. Лучше сказать — дух восходит по ступенькам материи, и фантастика не просто бледная тень науки, а художественное отражение этого пути.

В общем, оказывается, что Вселенная чудовищно информационна, то есть все незыблемости оказываются хорошо подогнанной суммой «зыблемостей», то есть существует точка зрения и такой путь, при котором материальное словно исчезает, и в этом смысле компьютер — космический корабль, и не где-нибудь в вымышленной виртуальной вселенной, а в нашей реальной. Только, конечно, надо знать алгоритм входа и выхода в информационные, а значит, и реальные нуль-пространства.