СВЕТ, ТЬМА И ТЕНЬ

Глава 1

Лев Александрович с трудом повернулся с боку на бок и неожиданно проснулся. Голова раскалывалась, жутко тошнило, все тело ломило, во рту было так противно, как будто он поужинал дохлой крысой. «Воды», — застонал несчастный. Но подать воду было некому.

Лев Александрович, помощник старосты Богоявленского собора города Петрова, совершенно один жил в прекрасной по тем временам двухкомнатной квартире на первом этаже построенного несколько лет назад пятиэтажного панельного дома. За какие такие заслуги он сумел получить такое роскошное государственное жилье взамен той убогой халупы, в которой жил, пока не начал работать в соборе, и которая каким-то таинственным образом попала под снос, никто не знал. Нет, конечно, ответственные лица в горисполкоме, которым позвонили еще более ответственные из облисполкома, знали. Знали уполномоченный по делам религий, знали в КГБ. Именно эти структуры дали Льву Александровичу характеристику как незаменимого работника в деле контроля над религиозной ситуацией в городе, жилищные условия которого необходимо улучшить.

И вот его домишко, который и сам по себе через полгода развалился бы, так как хозяин никогда его не ремонтировал, вдруг попал в зону сноса, так как на этом месте якобы планировалось строить какой-то важный объект. А помощник старосты, никогда не стоя ни в каких очередях на улучшение жилищных условий, получил двухкомнатную квартиру. Дали ее вместо какой-то слишком уж языкастой ткачихи, матери-одиночки с тремя детьми, которой полезно было еще несколько лет пожить с ними в комнате коммуналки, чтобы научилась почтительнее разговаривать с секретарем фабричной партийной организации, а не разевать рот на заслуженных людей, передовиков производства. А важным объектом, который так необходимо было возвести, через пару лет оказался гараж для бывшего соседа Льва Александровича — председателя жилищной комиссии горсовета, который был несказанно счастлив одним махом избавиться от буйного и непредсказуемого соседа, прибрать постепенно себе его участок, да все это еще на «законных» основаниях, при поддержке областной власти. А уж с ткачихой помощнику старосты совсем подфартило: шумная и неспокойная, за несколько лет до того она начала возмущаться, почему ее сменщицу наградили орденом Трудового Красного Знамени и дали ей отдельную однокомнатную квартиру, а у нее ни мужа, ни детей, и лет только двадцать с небольшим, а заслуг-то всего, что хорошо умела ублажать секретаря фабричного парткома. Ну как такой «антисоветчице» жилищные условия улучшать? Наказать бы ее нужно было, да все же трех детей жалко, да и потом баба глупая, а все же и на работе, и в коммуналке на людях, — может, коллектив и перевоспитает. Поэтому очередь ее получать квартиру подошла, но вместо нее туда вселился заслуженный человек, имеющий правительственную награду (Лев Александрович был награжден медалью «100 лет со дня рождения В.И. Ленина»).

… Поняв, что воду никто не подаст, помощник старосты тяжело встал с дивана и медленными неуверенными шагами по заблеванному ковру подошел к столу. На нем стоял стакан с какой-то прозрачной жидкостью. Лев Александрович дрожащей рукой поднял его и поднес ко рту. От стакана несло чем-то противным. «Что за дерьмо!», — в сердцах воскликнул помощник старосты и с размаху выплеснул стакан на пол. Но тут в его голову пришла мысль, от которой он как-то сразу протрезвел. В стакане была водка, более того, это был последний стакан водки, который оставался в доме. Он вдруг отчетливо вспомнил, как вечером налил этот стакан, чтобы утром было чем опохмелиться. «Водка! — застонал Лев. — Водочка моя!» Он упал на колени и попытался ртом собрать драгоценную влагу с грязного ковра. Но ничего не получилось.

Огорченный и разозлившийся помощник старосты с трудом встал и огляделся. В комнате валялось десятка три пустых бутылок из-под водки. Он начал судорожно осматривать их, не осталось ли где хоть капельки. Но одним из предметов особой гордости Льва было то, что после него остается только пустая посуда. Он окончательно протрезвел и недовольно посмотрел на загаженную комнату. «Нужно кого-то из уборщиц прислать навести порядок», — промелькнуло у него в голове. Однако более важная мысль сразу же вытеснила эту и заполнила все его существо: «Необходимо срочно выпить!» Но в квартире не было не только выпивки, кончились и деньги. «Придется идти в собор», — вздохнул «ответственный работник». Он прошел на кухню, открыл кран с холодной водой и долго пил ее, не в силах утолить мучившую его жажду. Затем, покачиваясь, прошел в туалет. Когда он встал с унитаза и дернул за цепочку смывного бачка, то из унитаза раздался пронзительный крик. Лев вздрогнул. «Неужели белая горячка?» — в страхе подумал он. «Что же делать?»

В этот момент в дверь его квартиры кто-то сильно застучал. «Левка, открывай, скотина!» — услышал он голос, который показался ему знакомым. «Ты кто?» — на всякий случай спросил помощник старосты, подойдя к двери. «Кто? Я-то Митрич, а вот ты …» — и дальше последовал поток матерной брани. Лев Александрович совсем успокоился: он узнал голос старенького сантехника из ЖКО Николая Дмитриевича, с которым нередко вместе выпивал и который по его протекции вошел в состав «двадцатки» собора. Помощник старосты как был — в майке и трусах — открыл дверь. И тут же на него с кулаками набросился красный от гнева старичок-слесарь, по голове которого стекали экскременты. Лев силой усадил сантехника на подставку для обуви, стоявшую в коридоре, и потребовал объяснений.

А случилось вот что. Накануне в доме засорилась канализация. На двери подъезда было вывешено объявление, чтобы сегодня, с девяти до двенадцати туалетами не пользовались. Митрич не спеша разобрал трубы в подвале. И надо же было ему заглянуть в выходившую прямо на его лицо трубу как раз в тот момент, когда Лев дернул цепочку смывного бачка…

Лев Александрович свою вину признал, хотя и не совсем: кто же читает всякие дурацкие объявления. Он предложил Митричу отмыться, что тот сразу же начал делать, и обещал в качестве моральной компенсации занести ему вечером две бутылки водки. Тот требовал четыре, в результате сошлись на трех. Проводив сантехника, помощник старосты нашел под столом свои рубашку и костюм, в котором за несколько дней до того валялся в луже. Пришлось лезть в шкаф и искать в куче хлама запасную одежду. Его внимание привлек фрак, который он однажды по пьяни выиграл в карты у какого-то оперного певца. Как потом певец оправдывался за пропажу реквизита, Льва не волновало. А вот фрак пришелся ему впору, и он надевал его всегда когда кончалась вся чистая одежда. Появление помощника старосты в соборе во фраке означало, что его квартира требует постороннего вмешательства. Несколько соборных уборщиц ехали к нему домой, убирались, стирали и гладили вещи, мешками выносили мусор, разбирались в шкафах. А потом Лев вновь оставался в квартире один до того момента, пока вновь не появлялся в соборе во фраке…


На дворе стоял 1975 год. В Петровской области был уже новый уполномоченный — Евгений Алексеевич Иванов. Его назначили вскоре после того, как в Петровскую епархию был назначен новый управляющий — митрополит Исайя. Прежний уполномоченный — Тимофей Иванович Николаев — справил свое шестидесятилетие и был отправлен на пенсию. Но вот куратор в КГБ у религиозных организаций области остался прежний — теперь уже полковник Николай Ильич Петров, которому до пенсии оставалось еще два года. Сегодня он встречался с новым уполномоченным для обсуждения положения дел в епархии. Накануне полковник участвовал в одном мероприятии, связанном с обильным застольем, поэтому на работе или, тем более, в облисполкоме показываться ему не хотелось. Несмотря на слабое сопротивление уполномоченного — мягкого и интеллигентного человека — встречу он назначил на одной из разбросанных по городу квартир, где сотрудники комитета встречались со своими осведомителями.

Евгений Алексеевич, естественно, осведомителем себя не считал. Он и так обязан был всю имеющуюся у него информацию передавать сотруднику комитета. Ему не нравилось само место встречи — какой-то обшарпанный двухэтажный домишко на окраине города, в котором жили одни алкаши, а в одной из квартир открыто торговали самогоном. Что характерно, торговлю никто не прикрывал. Наоборот, она служила своего рода прикрытием для посетителей используемой комитетом квартиры — ведь в дом таскались ежедневно десятки разных людей, поэтому на новые лица внимание никто не обращал.

Уполномоченный брезгливо поморщился, войдя в вонючий подъезд, подошел к знакомой двери с ободранной черной обивкой, потянулся было к звонку, но вспомнил, что тот еще в прошлый раз был кем-то обрезан, и постучал. Дверь ему сразу открыл Николай Ильич.

— Заходите, Евгений Алексеевич, спасибо, что согласились здесь встретиться, — хриплым голосом сказал он, жестом приглашая посетителя зайти в комнату.

В квартире было достаточно прилично — настолько, насколько может быть прилично в подобном доме.

— Вы уж извините, что попросил здесь встретиться, мне сегодня в облисполкоме лучше не появляться, а к нам в управление вам лишний раз ни к чему ходить, — добавил Петров.

— Да, конечно, — сказал он. — Тем более, что за два года вы лишь третий раз попросили меня сюда подойти.

На покрытом скатертью с кистями круглом столе стояла отпитая бутылка коньяка, тарелка с тонко порезанным лимоном и пустая рюмка.

— Выпьете? — предложил полковник.

— Нет, — отказался Иванов. — Вы же знаете, что я совсем не пью.

— Завидую я вам, — вздохнул Петров. — А мне придется…

Он быстро налил и залпом выпил одну за другой две рюмки, после чего положил в рот дольку лимона. Постепенно его лицо начало приобретать нормальный вид.

— Так о чем вы хотели со мной поговорить? — нетерпеливо спросил уполномоченный. — Может быть, все могло потерпеть и до завтра, встретились бы спокойно у меня в кабинете?

Полковник выпил еще одну рюмку и с грустью понял, что могло потерпеть еще хоть неделю. Просто вчера его размягченный алкоголем мозг руководствовался совсем иной логикой. Тогда он позвонил уже в десять вечера домой Иванову, уверяя в том, что им завтра необходимо встретиться. Но вслух свою ошибку признавать не хотелось.

Поэтому он в который уже раз завел разговор о том, что пора бы престарелому митрополиту Исайе на пенсию, тем более биография его подмоченная: во время реализации антицерковной политики Хрущева Н.С. он отбыл несколько лет заключения по надуманному обвинению в сокрытии доходов и уклонении от уплаты налогов. Правда, через некоторое время после смены руководства в стране его реабилитировали (уже после отбытия срока), и он смог вернуться к архиерейскому служению. Однако мнение как о неблагонадежном у властей о нем осталось. Но старый и больной архиерей на самом деле не представлял никакой угрозы в плане противостояния советской атеистической политике. К тому же с ним приехали два человека (об этом ниже), которые очень активно сотрудничали и с уполномоченным, и с полковником. Сейчас они занимали в епархии видное положение, но при смене управляющего могли быть передвинуты на другое место и утратить значение в качестве информаторов и лиц, проводящих внутри епархии ту политику, которая диктовалась им Ивановым и Петровым. Да и каким еще может быть новый архиерей? Поэтому разговоры о смене управляющего Петровской епархией носили скорее ритуальный характер и проводились, когда говорить было больше не о чем.

Уполномоченный тяжело вздохнул, сожалея, что напрасно потерял полдня.


В 1960 году был осуждён на три года заключения архиепископ Иов (Кресович) за то, что активно пытался противодействовать закрытию церквей в епархии. Он разъезжал по сёлам и призывал паству твёрдо стоять за свои храмы. Архиепископ Иов был обвинён в неуплате налогов и в сокрытии доходов. В беседе с архиепископом Брюссельским Василием (Кривошеиным), состоявшейся в июле 1960 года, митрополит Николай (Ярушевич) объяснил: «Согласно с установившимися правилами архиереи платят налог со своего жалования. Кроме того, они получают на представительство (куда часто входят содержание машины, секретаря, поездки и т. д.). Эти суммы налогами не облагаются и в инспекцию не заявляются. А вот к архиепископу Иову придрались, что он эти суммы на представительство скрывал, налогов с них не платил. Но даже в этих случаях, когда кто-нибудь скрывает доходы и не платит налогов, не сажают сразу в тюрьму, но предлагают уплатить недостающий налог, и только в случае отказа могут подвергнуть наказанию. Архиепископ Иов предложил всё уплатить, что с него требуют. Тем не менее его приговорили к трём годам».

Число арестованных и осуждённых священнослужителей составляло тогда несколько сот, среди них были и «повторники», уже отсидевшие за то, что во время войны служили на оккупированных территориях.

За 1961–1964 годы в СССР было осуждено по религиозным мотивам 1234 человека. Многие из них были осуждены на лагеря, в поселения, ссылки. Нередко при ведении таких дел допускалось нарушение законности. Не случайно сразу после отставки Н.С. Хрущева, в октябре 1964 года, в Верховном Суде СССР прошло под председательством А.Ф. Горкина специальное совещание по вопросам нарушения социалистической законности в отношении верующих. А в январе 1965 года Президиум Верховного Совета СССР принял Постановление «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих», в соответствии с которым была проведена работа по дополнительному изучению дел и были отменены многие судебные решения. Председатель Совета по делам религиозных культов А. Пузин 21 ноября 1964 года уже с негодованием писал в ЦК КПСС, что за последние три с половиной года к уголовной ответственности привлекли более 700 верующих и, кроме того, многих сослали по Указу Президиума Верховного Совета РСФСР о тунеядцах. Он подчеркивал, что как тунеядцев судят стариков, получающих пенсию, рабочих и колхозников, добросовестно работающих на предприятиях и в колхозах. Много осужденных верующих было реабилитировано, возвращено в места прежнего проживания.

Глава 2

На среду в Петровском горисполкоме было назначено заседание комиссии по содействию за контролем выполнения советского законодательства о религиозных культах. Но сначала немного о самом законодательстве.


Советское законодательство в отношении религии и Церкви сформировалось к 1929 году и с незначительными изменениями сохранялось до 1990 года. 20 января 1918 года был принят, а 23 января опубликован декрет СНК, вошедший в историю под названием «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». В декрете провозглашалось запрещение религиозным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация церковного имущества. 8 апреля 1929 года ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление «О религиозных объединениях», по которому вся жизнь последних ставилась под контроль государства. Священнослужители исключались из состава «двадцаток», религиозным объединениям запрещалась благотворительная деятельность, частное обучение детей религии, дозволенное Декретом 1918 года об отделении Церкви от государства, интерпретировалось в предельно суженном объеме лишь как право родителей обучать религии своих детей. И по этому репрессивному закону, по которому «служители культа» были лишены даже избирательных прав, Церкви пришлось жить многие десятилетия, причем были мнения, что и он слишком мягок.

Советское государство ни в коей мере не собиралось считаться с внутренними установлениями, иерархией каких бы то ни было религий, и Православия в том числе. Церковь была поставлена в условия полулегального существования.

Согласно с постановлением народного комиссариата юстиции и внутренних дел от 19 июня 1923 года «ни одна религиозная организация не имеет права вмешиваться, как власть имущая, в деятельность какой-либо другой религиозной организации против ее воли… ибо отдача в ее пользование храма или молельни местным исполнительным комитетом происходит не в пользу какой-либо церковной иерархии, а лично тем гражданам, которые подпишут договор с исполнительным комитетом».

Тем самым государство подрывало основу деятельности Русской Православной Церкви, которой является иерархичность. Исходя из смысла этого постановления, каждый приход оказывался «самоуправляемым», его актив, следуя букве советского права, вполне мог игнорировать распоряжения епископа.

Русская Православная Церковь — единая организация с единой иерархией, и ей естественно было обладать в целом единым имуществом. После октябрьской революции все церковное имущество было национализировано, право же бесплатного пользования церковными и молитвенными зданиями было предоставлено исключительно группам верующих или религиозным обществам, причем всякого рода центральные организации (всероссийские, епархиальные и т. д.), а также съезды религиозных обществ и избираемые ими исполнительные органы не могли: 1) обладать культовым имуществом или получить его по договору; 2) заключать какие бы то ни было имущественные договоры и сделки; 3) устанавливать принудительные сборы. Таким образом, вся высшая церковная иерархия практически оказывалась лишенной источников существования, так как не только все имущество было у нее отнято, но и появились законодательные препятствия к получению обязательных взносов от приходов.

Согласно Постановлению ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 года религиозные общества и группы верующих были лишены прав на статус юридического лица. Каждое религиозное общество или группа верующих могли пользоваться только одним молитвенным помещением. Число учредителей религиозного общества должно было составлять не менее 20 человек. Духовенство было лишено избирательных прав.

Конституция СССР 1936 года, провозглашавшая равноправие граждан и свободу совести, тем не менее предоставляла лишь право на «свободу отправления религиозных культов и свободу антирелигиозной пропаганды».

Таким образом, неравноправие верующих и атеистов было закреплено конституционно. Безбожники имели все возможности для активной деятельности, а религиозным объединениям воспрещалось:

«1) создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей;

2) оказывать материальную поддержку своим членам;

3) организовывать как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т. п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь».

Существовал и еще целый ряд запретов.

В 1975 году была проведена корректировка советского законодательства о религии, которая была связана со слиянием двух Советов в единый Совет по делам религий при Совете Министров СССР, а также в связи с приданием религиозным организациям некоторой экономической свободы.

Не дав формально прав юридического лица, законодатели исключили из текста Закона упоминание об отсутствии у Церкви прав юридического лица, но при этом специально оговорили право религиозным объединениям совершать хозяйственные акты, свойственные юридическим лицам.

Особым внешне малозаметным изменением, но весьма существенным для бытия Церкви было упразднение статьи, запрещающей центральным церковным органам пользоваться средствами религиозных объединений и вести собственную хозяйственную жизнь. С этим изменением связано также и упразднение запрета сборов с религиозных объединений и отдельных верующих в пользу иных религиозных объединений.

Тем не менее человеконенавистническая статья 17, запрещающая, например, «оказывать материальную поддержку своим членам», оставалась действовать вплоть до 1990 года.

Сохранялась также и статья 31, устанавливающая порядок равнодоступности всем гражданам подписания договора о пользовании культовым помещением. Именно эта статья позволяла вытеснять православные общины из храмов разбойными действиями раскольнических групп. Не будь данной юридической возможности вторгаться в общинную жизнь иным гражданам, вряд ли возможно было бы отторжение Церквей и монастырей от православных общин греко-католиками и раскольниками всех мастей..

Но притеснение верующих не прекращалось. Церковное руководство как в центре, так и на местах было практически беспомощно перед произволом властных советских государственных органов.

Уполномоченный Совета по делам РПЦ, как позднее и уполномоченный Совета по делам религий, не имел в своем распоряжении большого аппарата. Обычно ему в помощь полагался только технический секретарь и редко второй работник. Однако в своей деятельности он мог опираться на помощь всего партийно-советского аппарата. Впрочем, помощь эта была достаточно расплывчатой, многое зависело от настроений на местах, где могли иногда и закрывать глаза на развитие религиозности; а уполномоченный сам зачастую физически не мог отследить всех происходящих в религиозной жизни области процессов. В рамках антицерковных гонений Хрущева Н.С. при всех райисполкомах были созданы комиссии по контролю за соблюдением советского законодательства о культах. В некоторых районах даже по каждой церкви были созданы достаточно большие группы содействия этим комиссиям. Это позволяло полностью осуществлять контроль практически за всеми проявлениями религиозности, в некоторых случаях закрепить за большинством членов «двадцаток» перевоспитывающих их членов партии. Комиссии и группы оказывали и самое непосредственное влияние на формирование состава «двадцаток».


В Петрово комиссию возглавляла секретарь горисполкома Свинаренко Эльвира Львовна. Это была молодая, но очень деятельная женщина, сумевшая в свои тридцать лет занять столь ответственный пост благодаря своей неиссякаемой энергии и браку, в который она из карьерных соображений вступила около десяти лет назад с депутатом Верховного Совета СССР, директором крупнейшего в области совхоза Виленином Ремировичем Свинаренко, который был в два раза старше ее, зато имел огромные связи и в местных структурах, и в Москве. Он и помог жене получить высшее образование, а затем сделать карьеру. Матери ее не было в живых, а с отцом она не общалась, и лишь немногие знали, что им был помощник старосты петровского собора Лев Александрович. Он со своей стороны к дочери и зятю тоже не приставал, так как у него и без них хватало людей во власти, которые его поддерживали. Впрочем, для тех лиц, которые в области принимали решения, их родство не было тайной. На данном этапе их жизни оно играло положительную роль и для отца, и для дочери.

Членов комиссии можно было условно разделить на три группы: те, которые вошли в нее, потому что им нечем было себя занять, преимущественно из числа активных пенсионеров; те, кого заставило войти в нее начальство, в основном, советские работники, представители образования и культуры. Самую малочисленную, но задававшую тон в работе комиссии группу составляли два человека, просто помешанных на вопросах религии, которым до любого проявления религиозной жизни в городе было дело.

Одним из них был лектор общества «Знание» Иван Петрович Мальков, другим — работник областной профсоюзной организации Виктор Романович Карпов. Первому было лет пятьдесят, это был худой невысокий подвижный мужчина с курчавой шевелюрой на голове. Второй уже отметил свое шестидесятилетие, был высоким, абсолютно лысым и достаточно полным. Но при таком внешнем несходстве их объединяли холерический темперамент, неумение слушать других, неизживаемое желание лезть в чужую жизнь. Друг друга они не переносили. Причиной этого было то, что нормальные люди с ними почти никогда не спорили, но они постоянно имели различные мнения по самым мелким вопросам и друг перед другом их ожесточенно отстаивали. Так как переубедить подобных людей невозможно, члены комиссии принимали решение без учета их мнений, поэтому или Мальков, или Карпов обязательно оказывались недовольными любым решением.

На повестке дня заседания комиссии стояли два вопроса: появление в городе инициативной группы, желающей добиваться открытия второй церкви в Петрово, и нарушение законодательства о культах священником петровского собора Георгием Грицуком.

Второй вопрос, с которого решили начать как с более легкого, был, на взгляд Эльвиры Львовны, по-своему в чем-то забавным. В соборе была одна старенькая прихожанка Пелагея Петровна, бывшая медсестра. Овдовела она уже давно, дочь и внуки с ней фактически не общались. Единственным развлечением для нее было ходить на службы в собор. Во время пения определенных молитв всем народом Пелагея так усердствовала, что ее пронзительный, как бензопила, голос перекрывал все остальные. «Это еще что! — гордо говорила она. — А вот, помню, в войну была медсестрой в госпитале. Раненым там тоскливо, решала их развлечь немного — спеть несколько песен. Так даже некоторые умирающие приползали послушать, кто так орет!» Красоту пения она определяла по громкости и всегда заявляла: «Я не пою, я ору!».

По праздничным дням она поверх обычной одежды надевала белый халат, чтобы подчеркнуть, что она не какая-то там обычная прихожанка, а самая что ни на есть медсестра. Другим ее любимым развлечением, кроме пения, было проведение «катехизации» с прихожанами. Сама ничего о Православии не зная, она с непоколебимой уверенностью в своей правоте обучала основам веры всех новых людей, заходивших в храм. После такого «урока» многие второй раз и не приходили.

Но вот однажды Пелагея Петровна уговорила свою семидесятилетнюю соседку Валю повенчаться с ее семидесятипятилетним мужем Валерием. «Да ты что! Ведь раз вы не венчанные, то значит блудные!» — причитала она. «Какие мы блудные, нам уже за семьдесят!» — резонно возразил Валерий. «Блудные, — продолжала причитать Пелагея. — И детки ваши блудные, и внуки»… «А ты сама-то была ли венчана?» — спросил Валерий. «Я-то не была, у меня муж на фронте погиб, молодые были глупые. А вот теперь из-за этого дочь и внуки выросли, а со мной и видеться не хотят». «Но наши-то хотят!» — не уступал Валерий. «Так это пока!» — Пелагея увидела, что ее убеждения не приносят желаемого результата, и решила зайти с другой стороны. «А вот повенчаетесь — ведь у вас наступит второй медовый месяц!». «Это как это?» — не поверила Валентина. «Правда-правда, вот увидишь, как Валера изменится!». Последний довод оказался самым убедительным. Несмотря на возражения Валерия, Валентина тут же начала договариваться с Пелагеей о том, как организовать венчание.

Повенчал стариков на дому отец Георгий Грицук за сто рублей, тридцать из которых он отдал Пелагее Петровне. Сделал он это тайно, даже венцы из собора не брал. Вместо них Пелагея смастерила два венка из сушеных лавровых листов. Так и не узнал бы никто о самовольном венчании, если бы не Валентина, ожидания которой, что она вновь переживет медовый месяц, не оправдались. Семидесятипятилетний муж ее каким был, таким и остался. Она обвинила Пелагею в мошенничестве и написала жалобу в горисполком.

После двадцатиминутных дебатов Малькова с Карповым, которых по привычке никто не слушал, слово взяла Эльвира Львовна.

— Женщина, конечно, обманулась в своих ожиданиях, — с усмешкой сказала она. — Но так ей и надо! Не об этом должны быть мысли у советской женщины, тем более в семьдесят лет. Нас интересует другое: данный случай оттолкнул этих людей от религии. А они будут рассказывать об этом своим родственникам и знакомым. Поэтому считаю, что в данном случае священник Грицук и бывшая медсестра оказались более полезными для атеистической пропаганды, чем десяток лекций. Благодарности, естественно, объявлять им не будем, но и наказывать их не стоит. Кто за?

Как обычно, возражать ей никто не стал. Одним голосом против (то ли Малькова, то ли Карпова) было решено отправить уполномоченному письмо, что комиссия вопрос рассмотрела и считает целесообразным оставить данное дело без последствий.

Но вот в другом вопросе — в отношении двадцати членов инициативной группы по открытию в городе Петрово второй церкви — места для снисходительности не было. Единодушными оказались даже Мальков с Карповым.

— Они посмели свою безумную просьбу направить самому товарищу Леониду Ильичу Брежневу! — патетически восклицал Мальков.

— Как будто не знают, что он как Генеральный секретарь ЦК КПСС стоит во главе всей атеистической работы в стране! — вторил Карпов.

Особенно возмутило всех, что из двадцати человек лишь шестнадцать были пенсионерами, а трое оказались работающими, а один — вообще молодой человек, студент.

— Совет по делам религий уже дал им отказ, — спокойно сказала Эльвира Львовна. — Наша же задача заключается в том, чтобы отбить желание писать подобные письма руководству партии и государства. Пенсионеров мы трогать не будем, чтобы никто не мог сказать о том, что у нас преследуют за религиозные убеждения. Ну, задержат им на недельку-другую пенсию пару раз под каким-нибудь благовидным предлогом, чтобы внимательнее смотрели, под чем подписываются. А вот с остальными нужно поступить жестче. Совместно с уполномоченным и административными органами горисполком этот вопрос уже проработал. Студент будет исключен из института за пропаганду антиобщественных взглядов (а он вполне открыто говорит о своих религиозных воззрениях) и пойдет служить в стройбат. Может быть, через два года и поумнеет. Одному из работающих подошла очередь получать квартиру, так пусть подождет еще несколько лет. Двое других — колеблющиеся, их можно пока не наказывать, а переубеждать. Предлагаю прикрепить к ним в качестве их общественных воспитателей товарищей Малькова и Карпова. Соответствующие решения приняты, нашей комиссии необходимо лишь одобрить их закрытым протоколом. Есть ли у кого-то возражения?

Возражений не было, протокол одобрили единогласно.

Глава 3

Митрополит Исайя сидел за столом в своем кабинете. До начала приема посетителей оставалось еще двадцать минут. Как всегда бывало, когда он оставался один, в голове его мелькали картины из прошлого.

Он родился на Украине в семье сельского священника в последнее десятилетие девятнадцатого века. Имя Исайи получил в монашеском постриге, а при рождении его назвали Иваном. До революции 1917 года Иван успел закончить духовную семинарию и жениться. Революционные события и гражданская война перевернули все вверх дном и на Украине. В начале февраля 1918 года большевистскими солдатами был злодейски убит митрополит Киевский и Галицкий Владимир. Повсеместно появлялись самопровозглашенные «правители» какого-нибудь села, «главнокомандующие» «армий» в тридцать-сорок бандитов… В церковной жизни все это проявилось в виде расколов и «автокефалий». Человеку, не знакомому с тонкостями канонического права, сложно было разобраться, какая же из церквей на Украине является действительно истинной. Но Иван, не будучи блестящим канонистом, как-то безошибочно почувствовал, что должен быть с теми, кто признает избранного Всероссийским Поместным Собором 1917–1918 годов Патриарха Московского и всея России Тихона. И свою верность Московской Патриархии он сохранял всегда, даже когда во время Великой Отечественной войны оказался на оккупированной территории и за такую верность мог быть казнен.

В тяжелые 1920-е годы, имея жену и двух малолетних детей, Иван принял мужественное решение стать священником. За свою жизнь он перенес много преследований от богоборческой власти, но не озлобился на нее. Более того: во время Великой Отечественной войны он помогал партизанам; из трех его сыновей двое были офицерами, один из них погиб на фронте. Третий сын трудился на оборонном предприятии, а после войны пошел по стопам отца и стал священником, несмотря на давление местных властей.

В 1942 году отец Иоанн овдовел и принял решение стать монахом. Когда же в 1943 году произошел перелом в государственно-церковных отношениях в СССР, потребовалось много новых кадров духовенства, он был пострижен в монашество с именем Исайя и рукоположен в сан епископа.

Во все годы своей жизни он все силы свои отдавал служению Церкви, помощи нуждающимся в ней людям, был патриотом своей Родины, хотя и сожалел о том, что власть в ней принадлежит богоборцам, которые рушат храмы, убивают и преследуют духовенство и мирян. Казалось бы, гонения его миновали. Но только казалось. В годы хрущевских гонений на Церковь он, как и некоторые другие архиереи, имел неосторожность сопротивляться массовому закрытию церквей. В результате в 1960 году архиепископ Исайя был арестован по обвинению в сокрытии доходов и уклонении от уплаты налогов. Суд не смутило ни то, что подсудимый своей вины не признал, ни то, что он готов заплатить, если государство считает, что он что-то ему должен, ни почти семидесятилетний возраст обвиняемого, ни награды, полученные им за поддержку партизанского движения в годы Великой Отечественной войны. Это был один из показательных процессов, призванных устрашить «распоясавшихся попов». Но особенно ранило владыку Исайю то, что главным свидетелем обвинения был его ближайший помощник — секретарь епархиального управления протоиерей Петр Козлевич.

Ничуть не смущаясь, он один за другим приводил десятки «фактов», доказывающих виновность архиерея: там ему пятьдесят рублей дали, а он их не заприходовал, там он церковные деньги вопреки закону потратил на благотворительность и нигде не провел, тогда он налоговую декларацию заниженную подал. Не смутило Козлевича даже то, что архиепископ всегда к нему хорошо относился, поддерживал как мог. На вопрос судьи, почему же он молчал раньше, Козлевич ответил, что церковные структуры — особая среда, которая подавляет личность человека, нарушает у него правильное восприятие реальности. В результате ни Козлевич, ни епархиальный бухгалтер, которые в реальности и были виноваты в неправильном ведении документации архиепископа Исайи, никак не пострадали, а вот архиерей расплатился за чужие грехи несколькими годами заключения. После освобождения он два года был без места, жил за счет помощи сыновей, которые не отвернулись от оклеветанного отца.

Но вот после отставки Хрущева начался процесс реабилитации осужденных в процессе новой борьбы с Церковью. После того, как владыка Исайя был реабилитирован, его сразу назначили управляющим одной из украинских епархий, Патриарх даже возвел его в сан митрополита. Митрополит Исайя воспрял было духом, но в управлении делами Московской Патриархии ему передали обязательное условие, при котором Совет по делам религий дал согласие на его возвращение в качество правящего архиерея. Он должен на новое место служения взять секретарём епархиального управления протоиерея Петра Козлевича.

Владыка вздохнул, но согласился. И вот уже десять лет, во всех трех епархиях, где он за это время служил, «иудушка» (как про себя называл его митрополит) Козлевич неизменно сопровождал его, вникал во все дела, не давал принимать самостоятельных решений и постоянно всем своим значительным видом давал понять, что за ним стоят Совет и КГБ, что митрополит — лишь декоративный управляющий епархией. В реальности же епархией правят советские властные структуры, рупором которых во внутрицерковной среде является именно он, Козлевич. Владыка был слишком стар и болен для борьбы, он старался больше молиться и меньше вникать во все творящиеся в епархии безобразия. Иногда ему удавалось помочь некоторым искренне верующим людям в их желании посвятить свою жизнь служению Церкви, часто сам его молитвенный и спокойный вид гасил некоторые конфликты. Его не трогали в большей степени потому, что у него не было сил для каких-то активных действий по развитию религиозной жизни.

… Воспоминания митрополита прервал вошедший в кабинет секретарь Петровского епархиального управления протоиерей Петр Козлевич. Это был необычайно важный, очень гневливый семидесятилетний мужчина среднего роста с коротко постриженными седыми волосами и небольшой бородкой. Как и всегда, когда он хотел подчеркнуть свою значимость, он был в рясе и камилавке, его бесцветные глаза недовольно щурились сквозь стекла очков в золоченой оправе. Под благословение к архиерею он подходил только во время богослужения, чтобы не вызывать ненужных вопросов у посторонних, а в обычной обстановке не считал нужным это делать. Впрочем, митрополит Исайя и сам не горел желанием лишний раз благословлять того, кто его предал.

— Владыка, у нас сегодня два посетителя, — звучным низким голосом, не спеша, проговаривая каждое слово, начал протоиерей Петр. — Вернее сказать, две группы посетителей. Соборный настоятель архимандрит Анатолий привел кандидата на рукоположение. Зовут его Александр, ему двадцать семь лет, в этом году закончил Московскую духовную академию. Кандидат богословия. Хотел бы служить на сельском приходе, но я полагаю, что нужно посвящать его для собора. Нужно переводить Георгия Грицука, он не вполне соответствует статусу соборного священника.

— Но ведь у него большая семья… — неопределенно промолвил архиерей. — Может, он еще образумится?

— Это ждать бесполезно. Я посмотрел его личное дело, все только ухудшается. С уполномоченным мы поговорили, он согласен зарегистрировать его вторым священником в одном из райцентров.

Козлевич замолчал, давая понять, что вопрос уже решен вне зависимости от того, какого мнения по этому поводу сам архиерей. Митрополит устало поднял глаза:

— Кто еще сегодня?

— Прихожане из села Шершово с жалобой на настоятеля.

— Чем же он им не угодил?

— Да вот проповеди не такие читает, как им хотелось бы. Говорит, что они грешные, а не каются, что детей и внуков не приучили кресты носить и молиться, в храм приходят как в клуб, только сплетни собирать, обличает в суевериях, на исповеди за тяжелые грехи епитимьи накладывает, постоянно напоминает о том, что земная жизнь преходящая, а впереди вечность.

— Но что же он неправильно говорит? — удивился архиерей. — Резковато, может быть, но ведь это правда.

— Правда — это то, что они жалобу не только к нам, но и в райисполком и уполномоченному написали. Но я созванивался по их вопросу, он для властей не принципиальный. Можете решать его сами, как хотите.

— Хорошо. Вы опять хотите быть на приеме мною посетителей?

— Первых да, вторые мне неинтересны. Мне сейчас нужно срочно подготовить ответ в Патриархию на то письмо, о котором я вчера говорил, поэтому начните с жалобщиков, а я потом подойду.

И протоиерей Петр Козлевич величаво вышел из кабинета. Митрополит с грустной усмешкой посмотрел ему вслед. Внешне он никак не боролся с окружавшим его злом. Но он всегда молился. И его молитва, его внутренняя сосредоточенность и внешнее умиротворение гасили многие конфликты в епархии, заставляли людей задуматься о вечности и сделать попытку изменить свою жизнь. Для каждого он находил нужные именно этому человеку простые, но западающие в душу слова. После беседы с владыкой Исайей один раз даже Лев Александрович два часа плакал, а потом месяц не пил. Не действовало положительным образом общение с митрополитом только на Козлевича. У него каждый раз поднималось внутри раздражение, которое он срывал на попадавшихся ему под руку людях, краснело лицо, прыгало давление. Поэтому, хотя он и имел твердое задание присутствовать на всех приемах, которые проводит архиерей, в реальности он бывал только на тех, про которые твердо знал, что они интересуют его хозяев, да и они ему с трудом давались.

…Жалобщиц из Шершово — трех шумных колхозниц пенсионного возраста — удалось успокоить на удивление легко. Владыка почти полчаса терпеливо их слушал. Лишь после этого он тихо заговорил, а они, не привыкшие к спокойному общению, удивленно замолчали. Митрополит не говорил ничего особенного. Посочувствовал в житейских бедах и трудностях, похвалил, что не забывают о Боге. И лишь после этого сказал, что священник их церкви желает своим прихожанам только добра, поэтому и напоминает о грехах. Ну, не хватает ему деликатности, быть может, но он ведь и служит в деревне. Архиерей напомнил и о том, что людям немолодым, таким как он и его хотя и более молодые, но уже далеко не юные посетительницы, следует думать о вечности почаще. Владыка не пугал их адом, он просто призвал жить в мире со своей совестью, относиться к другим, так как хотели бы, чтобы относились к ним, пытаться исправлять свои недостатки, а не фиксировать все внимание на чужих.

— А с настоятелем вашим я поговорю, — заключил он. — Обличать всегда легко, сложно быть таким примером для людей, чтобы сама твоя жизнь была проповедью.

Колхозницы немного растерялись. С ними почти никогда в жизни никто не разговаривал по-хорошему, и они не знали, как себя вести.

— Оно это, конечно, — неуверенно сказала самая бойкая из них. — Вы уж поговорите с ним, владыка. Оно и верно, он ведь сам деревенский, да и не учился нигде. А мы ждем, что он будет во всем хороший. А жаловаться больше не будем властям, тем более, по сути, неплохой он человек.

Архиерей удовлетворенно кивнул. Опершись рукой на стол, он встал со стула и благословил своих посетительниц, найдя для каждой какое-то доброе пожелание.

Не успела за ними закрыться дверь, как в кабинет вошел Козлевич.

— Быстро, — одобрительно заметил он. — Я думал, полдня просидят.

— Ну, вроде они успокоились, — заметил владыка.

— Это ваше дело, я уже говорил, — раздраженно сказал секретарь. — Кстати, по поводу других посетителей. Сейчас звонил уполномоченный, грозился Георгия Грицука вообще лишить регистрации.

— Что он еще натворил?

— Да вот угораздило его в год тридцатилетия Победы в Великой Отечественной войне сказать проповедь о грехе, который живет в каждом человеке. А грех он сравнил с Гитлером. Так и сказал: в каждом из вас живет Гитлер. Дальше пытался чего-то богословствовать, как всегда невпопад. А народу было много, больше половины — фронтовики или труженики тыла. Они оскорбились страшно, уполномоченному уже шесть человек позвонили.

— Но он вроде бы соглашался, чтобы мы перевели его вторым священником в райцентр? Все же семья у него большая, как его регистрации лишать, ведь он и делать ничего не умеет.

— Мог бы в цирке клоуном работать, — недовольно сказал протоиерей Петр. — Да уполномоченный у нас больно мягкий, жалеет кого ни попадя. Погрозил сначала, а потом тоже про райцентр вспомнил.

— А что про кандидата в собор он сказал?

— А что ему говорить? Биография чистая, духовное образование — прекрасное, светского фактически нет, дурных привычек не имеет. Я с ним все уже согласовал. Сейчас представлю вам его для порядка, чтобы Анатолий чего лишнего не думал, а потом пойдем ко мне документы оформлять.

— Ну, хорошо, приглашайте их, — устало кивнул архиерей.

Глава 4

… Душу Александра, ожидавшего приема у митрополита, наполнял внутренний трепет. Родился Саша в одном из сел Петровской области. Он с детства мечтал стать священником, но такой мечте в советском обществе сложно было стать реальностью. В школе с него срывали нательный крестик, публично позорили. Когда пришла пора окончания школы, он попытался поступить в семинарию, но тут же пришла повестка из военкомата. На два года его отправили служить в стройбат — «королевские колониальные войска» — как позднее, уже после перестройки, шутил отец Александр между своими. В армии один солдат люто его возненавидел, стремился всячески унизить. А Александр никогда не отвечал злом на зло, даже когда появилась такая возможность. И ожесточенное сердце дрогнуло. Солдат примирился с Александром и признался, что даже строил планы, как его безнаказанно убить, а сейчас не понимает, что же им двигало. Жесткое давление оказывал один офицер, требовавший, чтобы Александр отрекся от Бога. По его науськиванию «деды» не раз жестоко избивали «попа». Но Александр остался непреклонен и здесь, храня свою веру.

После армии он подал документы в духовную семинарию в Загорске. Но уполномоченный не хотел, чтобы мечта юноши осуществилась. Соответствующие рекомендации были даны в явной форме семинарскому начальству. И Александр «не прошел по конкурсу». И тогда он в отчаянии приехал в петровский собор, стал там горячо молиться перед иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость». На юношу обратил внимание архимандрит, а тогда еще игумен Анатолий. Он узнал, в чем дело, и решил помочь, но действовать нужно было очень осторожно и дипломатично. Вместе с Александром он поехал в Загорск, к инспектору духовных академии и семинарии архимандриту Модесту. Они попали на прием, где отец Анатолий попросил молодого человека выйти, а затем объяснил, что давно знает Александра как не вполне душевно здорового человека, склонного к религиозному фанатизму. «Если мы не возьмем его под свой жесткий контроль, то он может стать сектантом, а это хуже и для нас, и для государства и общества», — заключил он.

Архимандрит Модест задумался, затем позвонил уполномоченному по Московской области. Тот оказался на месте. Инспектор передал ему сведения, полученные от «его информатора из Петровской области, мнению которого можно доверять». Уполномоченный был в хорошем расположении духа: ему только что дали премию в размере месячного оклада. «Ну, раз такой дурак, то лучше, правда, держать его под контролем. Берите его, а отчислите того, о ком мы неделю назад говорили, сомневались». Так решилась судьба Александра.

Учеба в семинарии была непростым делом: тяжелые условия жизни, неосмысленная зубрежка наизусть огромных текстов на церковно-славянском языке, а затем, в академии, еще и на греческом и латыни. Но после «королевских колониальных войск» Александру казалось, что он попал в рай. Учебу в духовных семинарии и академии он считал лучшим временем в свой жизни. Немного о системе духовного образования того времени.


Революция 1917 года нанесла тяжелейший удар по духовному образованию. Уже в декрете «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви» говорилось: «Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается». Церковным и религиозным обществам запрещалось владеть собственностью, поэтому духовные школы, существовавшие на средства Святейшего Синода, практически теряли финансовую основу, а специальные богословские школы могли создаваться только заново, без предоставления им денежных средств и без права пользоваться учебными помещениями прежних академий, семинарий и духовных училищ, которые подлежали конфискации. К концу 20-х гг. школьное богословское образование совершенно прекратилось на всей территории Советского Союза.

Возможность возрождения духовного образования появилась после 1943 года в связи с возникшими в СССР переменами в отношении государства к Церкви. Новая духовная школа началась в форме пастырско-богословских курсов и богословского института. Вскоре под руководством митрополита Ленинградского Григория (Чукова) был разработан план перехода на традиционную систему духовного образования. Предполагалось преобразовать богословский институт в духовную академию, а богословско-пастырские курсы в духовную семинарию. При этом академия по своим учебным планам, программам и продолжительности обучения должна была в целом повторить старую академию. В отличие от дореволюционной семинарии, соединявшей в себе общеобразовательную среднюю школу с богословско-пастырской, новая не ставила цели давать своим воспитанникам полное среднее образование. Обучение в духовной семинарии и академии было рассчитано на четыре года. 15 июля 1946 года пастырско-богословские курсы в Москве, Саратове, Ленинграде, Киеве, Львове, Одессе, Минске, Луцке и Ставрополе были преобразованы в духовные семинарии. 31 августа 1946 года Московские духовные школы были преобразованы в Московские Духовную академию и семинарию. В этом же году открылась Ленинградская Духовная академия.

Однако во время проведения антицерковных репрессий Н.С. Хрущевым в 1958–1964 гг. было проведено закрытие большинства духовных учебных заведений. К 1965 году у Русской Православной Церкви с ее 100-миллионной паствой осталось три семинарии: Московская, Ленинградская и Одесская, которую власти планировали закрыть в ближайшее время, и две духовных академии: Московская и Ленинградская. Уровень поступавших абитуриентов в основном был невысоким. Очень ярко вспоминает об этом Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл: «хорошо помню, что происходило в семинарии в 60-х годах, и меня не покидала тогда мысль, что программа, которая существовала в семинариях и академиях, была приспособлена к достаточно невысокому уровню абитуриентов, которые поступали в советскую семинарию. Известно, почему у студентов был невысокий уровень — потому что людям образованным, подготовленным вход в семинарию был закрыт. Я поступал еще в то время, когда лучшим пропуском в семинарию был диагноз „шизофрения“. Если у вас шизофрения, вас могли без экзаменов взять, потому что никакие власти не сопротивлялись этому. А если у вас аттестат с золотой медалью или диплом о высшем образовании — это была уже совершенно другая ситуация, когда поступить в духовную школу было невозможно. Слава Богу, все равно были в семинариях и здоровые, разумные люди, однако общий уровень был невысоким».

С каждым годом в Церкви все острее стала ощущаться нехватка священнослужителей. Умирали последние представители дореволюционного духовенства. Архиереи были вынуждены рукополагать лиц не только без духовного образования, но часто просто малограмотных. К худшему изменилась ситуация и в уцелевших духовных школах. Не сумев до конца их ликвидировать, государство пошло по пути жесточайшего контроля над ними. Запрещалось издавать учебные пособия, преподавать общеобразовательные дисциплины (психологию, логику, историю философии, историю литературы), необходимые для усвоения богословия. Власти опасались всесторонне подготовленных священнослужителей.

Глубокую озабоченность вызывало состояние отечественной богословской науки. Не хватало высококвалифицированных профессиональных богословов, стоящих на высоте современных требований. Многие богословские диссертации и публикации были написаны на невысоком научном уровне. В духовных учебных заведениях не было своих печатных научных изданий, проведение научных конференций было редким событием.


… Но вот годы учебы закончились. Александр защитил незамысловатую диссертацию на степень кандидата богословия, которая даже и называлась-то тогда «курсовой работой». За время учебы он зарекомендовал себя как спокойный, ответственный человек, всегда готовый помочь другому, беспрекословно слушавшийся начальство. Все чувствовали, что Александр глубоко верующий, но ничего показного, тем более «религиозного фанатизма» в нем не было. Поэтому ему предложили остаться для преподавательской работы. Но он отказался, так как душа его стремилась к реальному священническому служению. Поскольку рекомендацию Александр получил из Петровской епархии, то в распоряжение ее правящего архиерея он и был направлен. Архимандрит Анатолий все восемь лет обучения переписывался со своим подопечным. Узнав, что скоро он прибудет в епархию, архимандрит, как всегда дипломатичный, обратился к Козлевичу.

Того сложно было в чем-то убедить, но отец Анатолий и у него нашел нужную струнку. Козлевич был магистр богословия, всех остальных священнослужителей епархии называл не иначе, как «неучи», «недоумки», «тупицы» и «кретины». А Александр был уже кандидатом богословия. С одной стороны, не ровня епархиальному секретарю, а с другой — явно не тупица. «Отец Петр, Вы подумайте, зачем его образование в деревне?» — завел разговор соборный настоятель. «Верно, это тебе, неучу, там место, — сразу ответил тот. — Только уполномоченный у нас больно добренький». И благодаря помощи архимандрита Анатолия судьба Александра второй раз была решена. Уполномоченный по рекомендации протоиерея Петра Козлевича дал разрешение на его рукоположение для служения в качестве священника петровского собора. И вот сейчас Александр вместе со своим покровителем ждал приема у митрополита. После договоренности уполномоченного с Козлевичем встреча была формальностью, но молодой кандидат богословия считал формальностью не ее, а все эти закулисные договоренности, о которых ему вкратце рассказал архимандрит Анатолий. Тот видел переживания своего духовного сына и постарался разрядить атмосферу.

— Ну, Саша, надеюсь, ты не передумал принять сан безбрачным? Ведь назад дороги не будет.

— Вы же знаете, что это мое искреннее решение. Я не смогу разрываться между церковью и семьей, мне на это просто здоровья не хватит.

— Тебе повезло, что наш уполномоченный такой спокойный человек, а отец Петр как-то не обратил внимания на то, что ты не женат. Ведь целибат — это почти тот же монах, а монахов они ненавидят больше, чем семейных священников. На тех есть дополнительные рычаги давления — через жену, детей.

— Тем более. Да и не было как-то у меня никогда подруги.

— Если к твоим-то годам не женился, то и не надо. Помню, я поступил в семинарию в Лавре после ее открытия. Со мной вместе поступил такой Вася, лет на десять старше меня, сейчас ему, наверное, уже больше шестидесяти. Так вот вся семинария над ним смеялась, когда он начинал расписывать, какая у него должна быть жена. Обязательно чтобы блондинка, глаза голубые, талия тонкая, черты лица красивые. Чтобы она и петь умела, и готовить, и хозяйство вести, чтобы любила его без памяти, во всем его слушалась… Чего-то он еще выдумывал, сейчас всего и не припомнить. Так вот закончил он семинарию, в академию поступил. Местные девчонки ему не нравились, так вот он везде ездил в поисках своей мечты. Приезжал, помню, и в Петрово. Я тогда еще только-только стал священником, тоже целибатом, как и ты, и так же, как ты, сразу был определен в собор. Меня всегда влекло к принятию монашеского пострига, но целибату стать монахом легче, чем просто мирскому человеку, ведь он все равно уже «пропащий». Так вот Василий, а ему уже лет тридцать пять было, приехал и ко мне: может здесь есть такая девушка, какую он ищет. А тогда, какое-то время после войны, власти сквозь пальцы на нас смотрели. Ходили в собор несколько девчонок. Я им предложил: познакомьтесь, может, выйдете замуж за будущего батюшку. Ну, а они, в принципе, все этого хотели. Познакомил их. Вася, хоть и седеть уже начал, но еще красивый тогда был. Сначала понравился, но как только начал описывать, какой должна быть его избранница… Петровские девчонки — фабричные, простые, они его так на смех подняли, что он тем же днем уехал и больше со мною не разговаривал с тех пор. Но вот когда я ездил тебя встречать в академию, пока ждал, смотрю, в коридоре идет какой-то старичок с палочкой. Пригляделся, а это и есть Вася. Поздоровался. Теперь, конечно, уже Василий Иванович, доцент Московской духовной академии. Спрашиваю: «Ну как, Василий Иванович, у вас жизнь? Конечно же, вы семейный человек, ведь вы всегда к этому так стремились». Представляешь, что он ответил? «Нет, — говорит, — так все в поиске». Даже магистерскую диссертацию не смог написать, все у него блондинка с голубыми глазами греческие буквы собой заслоняла. И ведь что обидно: талантливый человек, а такому пошлому и пустому мечтанию посвятил свою жизнь.

— Но вы же знаете, что у меня нет таких мыслей.

— Знаю, потому и рассказываю, что бывает с теми, у кого они есть, чтобы не жалел о том, чего не знаешь.

Их разговор прервал протоиерей Петр Козлевич.

— Заходите к владыке, — резко сказал он. — Сейчас он вас благословит, поговорит минут пять, а потом пойдем оформлять документы. А ты, — обратился он к отцу Анатолию, — можешь идти. Как все оформим, ставленник к тебе в собор сам подойдет. А лишний раз больного архиерея отвлекать нечего твоими пустыми разговорами.

Архимандрит Анатолий внутренне напрягся, как это каждый раз бывало при разговорах с Козлевичем. Когда-то это, наверное, может прорваться. Но сейчас он смиренно встал и молча вышел из здания епархиального управления.

— А ты чего глазами хлопаешь? — набросился секретарь и на Александра. — Пошли скорее, будто у меня кроме тебя и дел нет!

К неудовольствию Козлевича, архиерей проговорил с Александром почти час. Ничего конкретного, потому что тут же сидел и секретарь. Просто лишний раз напоминал о пастырской ответственности, цитировал по памяти слова апостола Павла по этому вопросу. Протоиерей Петр аж побагровел от всех этих разговоров, но на митрополита он кричать все же не смел: чувствовал свою вину перед ним. И лишь в конце сказал, что состояние здоровья должно ему позволить совершить рукоположение в сан диакона в ближайшее воскресенье, а в сан священника в следующее.

Глава 5

Что же представлял собой протоиерей Петр Козлевич? Он родился на Украине в самом начале двадцатого века в простой крестьянской семье. От революции и последовавшей за ней гражданской войны, мальчишкой, он решил бежать в Польшу. И нужно сказать, что ему повезло. Он сумел не просто выжить, а закончить богословский факультет варшавского университета и защитить диссертацию на соискание степени магистра богословия.

В католической Польше к нему относились с предубеждением как к уроженцу Украины, однако по своим убеждениям он остался православным. Но и в Советском Союзе оказаться Петр боялся. Надо же было такому случиться, что он принял сан православного священника и оказался в Прибалтике как раз накануне ввода туда советских войск.

Сотрудниками НКВД перед ним был поставлен выбор: либо он работает на них, либо будут казнены не только он, но еще и его жена и сын. Он решил подчиниться и на новых хозяев работал честно. По их заданию, рискуя жизнью, добывал необходимую информацию в годы Второй мировой войны. После ее окончания был переведен в Россию. Семья его осталась цела. По рекомендации недавно созданного Совета по делам РПЦ, Патриархом Алексием  отец Петр был возведен в сан протоиерея и награжден митрой — одной из высших наград для священника. Тогда же он был прикреплен НКВД в качестве наблюдателя к недавно рукоположенному епископу Исайе. Он сопровождал его при всех переводах, неизменно занимая должности секретаря епархиального управления и соборного священника.

Поскольку образование, полученное в буржуазной Польше, на то время в Русской Православной Церкви не признавалось, протоиерей Петр в конце пятидесятых годов экстерном сдал экзамены за курс Московской духовной академии и защитил работы сначала на степень кандидата, а затем и магистра богословия. Последнее составляло его особую гордость, так как магистров богословия были единицы. Впрочем, защита его прошла не без поддержки, мягко говоря, светских структур.


Необходимо для ясности рассмотреть вопрос о порядке присуждения ученых степеней в Православной Церкви рассматриваемого периода. Все выпускники Духовной Академии обязаны были писать курсовые сочинения. Назначались два рецензента, которые свои отзывы читали на высшем заседании Ученого Совета. Если они находили работу хорошей, то рекомендовали Совету присвоить выпускнику первую ученую степень кандидата богословия. На защиту выпускник вызывался только в том случае, если у членов Совета возникали какие-либо сомнения. Но это было очень редко. Как правило, присуждали ученую степень или возвращали работу по решению Совета без вызова выпускника.

Магистерская работа являлась уже достаточно объемным трудом; порой состояла из нескольких томов, но не всегда ее научное качество соответствовало объему. Защита была открытой, назначались два оппонента. Магистр богословия мог получить ученое звание профессора.

Что касается защиты докторских диссертаций, то заслуженный профессор Московской Духовной Академии К. Е. Скурат, защитивший ее в 1978 году, так вспоминал об этом: «В отношении защиты докторской диссертации следует отметить, что в те годы в Московской Духовной Академии существовала практика присваивать степень доктора только на основании отзывов официальных оппонентов и в результате дискуссии между членами Ученого Совета — без вызова на защиту соискателя. Защита могла проводиться только по желанию диссертанта».

Таким образом, практика присуждения ученых степеней в духовных учебных заведениях существенно расходилась с принятой в государственной системе образования.

Нужно отметить, что многие из священнослужителей, заканчивавших духовные академии и получавших ученые богословские степени, считали, что превосходят имеющих аналогичное советское государственное образование или, по крайней мере, не уступают им.

Протоиерей Николай Винокуров вспоминал: «Внешние, я бы сказал, к нам хорошо относились. Они говорили: „Вот у вас труднее учиться, чем в светском вузе“». Протоиерей Алексей Тумин писал об этом так: «отношение к академистам было лояльное и, можно сказать, почтительное. И в церковном и в светском мире академическое образование считалось высшим».

В то же время государственные чиновники были иного мнения. Так, например, бывший заместитель председателя Совета по делам религий при СМ СССР Г.А. Михайлов в своих воспоминаниях о скончавшемся в 2001 году протоиерее Николае Винокурове (получил степень кандидата богословия в 1969 году) пишет: «Сегодня принимают священнический сан молодые люди, подчас всесторонне образованные, за плечами у иных светские вузы, а то и аспирантура. В сравнении с ними, казалось бы, меркнет образ отца Николая, имевшего лишь степень кандидата богословия». И это притом, что в своих воспоминаниях Генрих Александрович ставит задачу писать об отце Николае и всем, что с ним связано, только хорошее.

Впрочем, достаточно невысокую оценку давали ученым работам, защищенным в духовных академиях в советское время и даже в постсоветский период, и некоторые из их преподавателей. Так иеромонах (в настоящее время митрополит) Иларион (Алфеев) в 1997 году писал: «Диссертации — как магистерская, так и докторская — должны оцениваться из качества, а не из количества страниц. В наших духовных академиях иногда представляют на соискание магистерской степени восьмитомный труд, посвященный богословию какого-нибудь автора, — при этом первые четыре тома составляют пересказ основных сочинений этого автора, а последние четыре — „симфонию“ по его трудам (тот же материал, только организованный тематически). Научное значение такой диссертации, по сути, равно нулю, но труд в нее вложен немалый. Оппоненту тоже не так легко найти время, что бы прочитать восемь томов; в результате в некоторых духовных академиях магистранты допускаются до своей защиты по несколько лет». Лишь после 2000 года ситуация начала изменяться в лучшую сторону; требования к церковным диссертациям стали приближаться к предъявляемым ВАК РФ.


Протоиерей Петр был по-своему привязан к епископу Исайе. Задание сфабриковать документы и свидетельствовать против архиерея на заказном суде он выполнил с тяжелым сердцем. После этого и появились у него раздражительность и проблемы с давлением. Тем более, что для него лично время нахождения епископа не у дел ничего хорошего не принесло. Хозяева рассудили, что Исайя еще может выйти, а пока товарищ Козлевич пусть отдохнет. И он «отдыхал» эти годы на уязвлявшей его самолюбие должности рядового соборного священника. Материально он и его жена были обеспечены хорошо, была возможность даже помогать взрослому сыну и его семье. Но ему, чувствовавшему за спиной поддержку Совета и спецслужб, в силу этого привыкшему к беспрекословному подчинению всех священнослужителей, тяжело было оказаться на несколько лет одним из таких вот простых священников. Ведь его работой было отслеживать жизнь каждого из них, о малейшем проступке сообщая в соответствующие инстанции. Его боялись, его сторонились, как и раньше, только вот ненависть скрывать стали хуже.

Когда епископ Исайя был освобожден и стал митрополитом, Козлевич приободрился. Но радости от того, что вновь стал секретарем, не получил, о чем выше уже говорилось.

Уместно здесь вспомнить и еще об одном «помощнике» митрополита Исайи, которым был так доволен полковник Петров. Это был протодиакон Юрий, также неизменно сопровождавший архиерея. Для объективного контроля за архиереем и духовенством требовались два человека, каждый из которых следил бы за тем, насколько другой хорошо выполняет свои обязанности. Его биография была менее богатой. Он был примерно ровесником протоиерея Петра. Помешанные на истории родители при рождении назвали его Юлием в честь Цезаря. Юлий с детства обладал прекрасным голосом и музыкальным слухом. Уже к восемнадцати годам у него сформировался достаточно густой бас. В годы НЭПа, погнавшись за легкими деньгами, молодой человек принял сан диакона для служения в одной из московских церквей. При первой же перемене в политике он перешел на работу артиста филармонии, сменил имя Юлий на более приличествующее мужчине Юрий. В Великой Отечественной войне он участвовал в качестве солиста ездившей по фронтам агитбригады. Получил несколько медалей. После войны был вызван в НКВД. Там ему объяснили, что он может быть более полезен государству не в качестве артиста, а если вернется к службе диакона. Можно отказаться, но ведь нужно и о семье подумать, да и о себе самом. Так он стал протодиаконом епископа Исайи с тем же кругом обязательств перед государством, что и протоиерей Петр, но меньшими полномочиями. Можно добавить в качестве казуса, что полковник Петров, который вечно все раскапывал, при знакомстве сказал протодиакону Юрию: «А я ведь знаю, что раньше вы были Юлием. Отчего же мужчине дали такое имя?»

— В честь Гая Юлия Цезаря, родители историю очень любили, особенно античную, — нехотя ответил протодиакон.

— Ну, на Цезаря вы при всем уважении не тянете. Да и на гая не похожи, все же вам уже около семидесяти лет. Вот у нас начальник одно время работал резидентом в Западной Европе, так там, говорит, этих гаев пруд пруди, даже старых. Хотя если бы были похожи… советское законодательство, знаете ли, беспощадно к подобным элементам!

— Вы надо мною издеваетесь, что ли? — вскинулся старик. Он не понял, что имел в виду полковник, но безошибочно определил, что что-то очень гадкое.

— Нет, я просто пошутил. Пожалуй, для удобства я даже запишу вас в свой агентурный список под именем «цезарь». Нужно же вас чем-то поощрить за многолетний добросовестный труд.

Наверное, не нужно говорить, что именно протодиакон Юрий был тем бухгалтером, который давал показания на стороне обвинения вместе с протоиереем Петром Козлевичем во время суда над митрополитом Исайей.

Глава 6

Уполномоченный Совета по делам религий по Петровской области Евгений Алексеевич Иванов отличался от своего предшественника Тимофея Ивановича Николаева как небо от земли. Николаев был грубым, неотесанным мужиком, большим любителем выпить, ни во что глубоко не вникающим. Его работа сводилась к тому, чтобы вести себя с верующими по возможности по-барски, но так, чтобы при этом не получить взысканий ни от местных властей, ни от Совета.

Евгений Алексеевич был человеком совсем другого склада. Он имел религиоведческое образование, был кандидатом наук, работал доцентом на кафедре марксистско-ленинской философии в Петровском пединституте. Стать уполномоченным его заставил скорее научный интерес. Тема докторской диссертации, над которой он трудился, была связана с изменением мировоззрения верующих в условиях развития социальных отношений в обществе. Поэтому он с радостью согласился с предложением работать практически на данном участке.

Уже с первых шагов его многое разочаровало. Евгений Алексеевич был очень начитанным человеком, кроме того, до работы в институте он пять лет проработал директором сельской школы, где судьбы учеников и их семей были перед ним как раскрытые книги. Поэтому он и теоретически, и практически хорошо разбирался в хитросплетениях человеческих отношений, в сложном процессе становления человеческой личности. Положения своей будущей диссертации он не строил на том, что с развитием социализма все религиозные пережитки отомрут сами собой. Уполномоченный знал еще по опыту работы в сельской школе, что именно религиозные пережитки бурной порослью растут там, где умирает подлинная религиозность. Из опыта работы в институте он знал, что образование также не является панацеей преодоления предрассудков. Например, заведующий кафедрой философии, где он преподавал, верил снам с четверга на пятницу, еще один профессор был готов пройти две лишних улицы, если дорогу ему перебежала черная кошка. И при этом они были глубокими знатоками марксистской теории, убежденными коммунистами.

Евгений Алексеевич был идеалистом. Еще с детства он зачитывался романами Александра Романовича Беляева, знаменитого советского писателя-фантаста. А. Р. Беляев родился в 1884 году. Александр был мечтателем, для которого не существовало невозможного. Любимыми его книгами были романы Жюля Верна. В 1901 году Беляев закончил духовную семинарию, но еще тогда, как и многие его соученики, потерял веру. Это был человек огромных талантов, громадной жажды жизни. Евгения Иванова очень впечатлила его судьба. Работа ради куска хлеба сопровождалась постоянным внутренним поиском. От случайных заработков Александр Беляев накопил денег, чтобы провести несколько месяцев в Европе, своими глазами увидеть то, о чем он читал в книгах. Жизнь его была полна тяжелейших испытаний, непосильных для обычного человека. Что стоило только то, что писатель шесть лет был болен костным туберкулезом, из них три года пролежал недвижимым в гипсе, но не сломался. Будучи столь тяжко болен, писатель изучал иностранные языки, интересовался медициной, историей, биологией, техникой, много читал.

Любовь к жизни позволила на время преодолеть болезнь. Александр Романович не просто стал ходить, но и, постоянно находясь в специальном корсете, смог работать. В двадцатые годы мать Беляева стала жертвой голода, он сам голодал. Но ничто не могло остановить писателя, всю свою жизнь подчинившего творчеству. Беляев верил в безграничные возможности человеческого разума, мечтал все достижения науки подчинить интересам людей. Умер он от голода, неизлечимо больным, в оккупированном фашистами Пушкине под Ленинградом. Но никакие самые ужасные испытания не смогли поколебать его атеистических убеждений, веру писателя во всемогущество человеческого разума.

Вот таким и представлялся настоящий атеист в идеалистических фантазиях Евгения Алексеевича. А на деле ему пришлось столкнуться с суеверными профессорами-философами, беспринципными чиновниками типа Эльвиры Львовны Свинаренко и полковника Петрова. И в то же время среди верующих он увидел много совсем других людей. Ему глубоко импонировал настоятель петровского собора архимандрит Анатолий, а перед митрополитом Исайей, уполномоченный испытывал чувство, похожее на благоговение. Конечно, митрополит не перенес таких жутких мучений, как любимый Ивановым писатель; конечно, он не отстаивал так явно и публично свои идеалы, по крайней мере, насколько это видел уполномоченный. Но архиерей был человеком безусловно цельным, безраздельно верящим в то, что ему дорого и не жалеющим для отстаивания этого ничего в жизни. Евгений Алексеевич часто ловил себя на мысли, что он не выдержал бы судьбы, которая досталась митрополиту. Тем более управляющий епархией при их редких встречах (обычно все решал Козлевич) был всегда настолько добр, столько любви к людям было в его исстрадавшихся глазах, что уполномоченному становилось не по себе. Он словно возвращался в детство, когда его, совсем маленького, бабушка тайком от родителей водила его причащать в деревенскую церковь.

Поэтому так неприятно было ему слушать бессмысленные по своей сути (так как они все равно ничего не меняли) разговоры полковника Петрова о необходимости сменить «неблагонадежного» архиерея. А уж подлинное отвращение ему внушали протоиерей Петр и протодиакон Юрий. Да, они проводили ту генеральную линию, которую все советские работники должны были проводить, но как люди были неприятны.

…Неожиданно резко зазвонил телефон. Уполномоченный снял трубку.

— Иванов, слушаю.

— Евгений Алексеевич, это Мальков Иван Петрович, из городской комиссии.

— А, Иван Петрович, — устало протянул уполномоченный. Лектор общества «Знание» из городской комиссии по контролю за соблюдением советского законодательства о культах Мальков был одним из тех, кого Иванов считал клинически больными людьми и терпеть не мог с ними говорить. Поэтому он так же устало продолжил: — Ну что там у вас опять стряслось?

— Чрезвычайное происшествие, Евгений Алексеевич. Пришел я в эту субботу вечером в собор, там шла служба. Я частенько хожу: записываю, не говорят ли в проповедях или частных беседах какой-нибудь антисоветчины. Так вот служба была длиннющая, наверное, специально хотели, чтобы я до конца не достоял, чтобы потом свободно поговорить о чем угодно. Но я-то терпеливый! И вот затянул там хор такую длинную песню с завываниями про вавилонские реки. А в конце там все без конца повторялось: «блажен иже имет и разбиет младенцы твоя о камень». И много так раз. Меня заинтересовало, что под этим подразумевается. Подошел я к священнику Георгию Грицуку и спрашиваю об этом. А он говорит: «Это значит, что вавилонские дети такие поганые, что тот, кто их возьмет и расшибет о камень, будет блаженным».

— Он же вас знает, еще за Гитлера обещал, дословно, «всю рожу разбить», чего же он с вами разговаривает? — развеселился уполномоченный, а про себя подумал: «И правда, разбил бы кто-нибудь тебя о камень».

— Это откуда у вас такие сведения? — испугался Мальков.

— От вашего коллеги по комиссии Карпова.

— А, — сразу успокоился тот, — это просто злопыхательство, он завидует, что не сам про Гитлера услышал.

— Не знаю — не знаю.

— Ну так к делу. Я же сразу себе отметил: как такое утверждение соотносится с гуманным отношением к детям вообще, с нашей политикой на Ближнем Востоке, с палестино-израильским конфликтом? Какой прекрасный материал для выступления на комиссии и для антирелигиозной лекции в обществе «Знание»! И тут, как назло, влез этот настоятель архимандрит Анатолий. Услышал нас и говорит: «Что же вы, отец Георгий, не дело человеку говорите!»

— Как же он объяснил? — продолжал веселиться уполномоченный, знавший несложное обычное толкование.

— Ну, скучно объяснил. Что Вавилон — символ греха, его дети — отдельные грехи. Блаженный — тот, кто сможет их в себе истребить.

— Но вы не волнуйтесь так, Иван Петрович. Священник Георгий Грицук будет переведен в один из райцентров, даже не настоятелем.

— А кого же мы будем обсуждать на комиссии? На чьих проповедях и частных беседах я буду строить свои антирелигиозные лекции? — испугался Мальков.

— Раньше надо было думать, меньше бы жаловались. Обсудите помощника старосты собора Льва Александровича — он недавно перепутал вестибюль горисполкома с городским туалетом и даже административный штраф получил десять рублей.

— Ну да, его обсудишь… Ведь у него дочь и есть председатель нашей комиссии… И деньги на штраф он у нее взял… Да потом, он ведь и не священник вовсе… — совсем поскучнел лектор общества «Знание».

— Ну, ничем больше вам помочь не могу. А сейчас, простите, я больше говорить не могу, у меня много дел, — и уполномоченный положил трубку.

Но телефон снова зазвонил. На этот раз звонила сама товарищ Свинаренко. Как это нередко бывало, разговаривая она что-то жевала, отчего голос у нее получался какой-то хрюкающий. Эльвира Львовна была молодой женщиной, руководящим советским работником, поэтому изо всех сил старалась вести себя интеллигентно. Но она была дочерью своего отца.

— Евгений Алексеевич, — прохрюкала она, усиленно что-то дожевывая. — Нам нужно встретиться.

— Приезжайте, Эльвира Львовна.

— Но вы знаете… Может, вы приедете в горисполком? — уже нормальным голосом спросила она.

Иванов понял, что имела в виду Свинаренко. По ее мнению, в иерархии советских исполнительных работников уполномоченный стоял ниже, чем секретарь горисполкома областного центра. Так ли это на самом деле, Евгений Алексеевич не знал, да ему и наплевать было на все эти условности. Он нисколько не терялся ни перед председателем облисполкома, ни перед первым секретарем обкома, к немалому их удивлению. И точно так же никогда не позволял себе намекнуть на какое-то свое превосходство тем, кто зависел от него. Кстати, Эльвира была его бывшей дипломницей.

— Ну, хорошо, когда мне подъехать? — спросил Иванов.

— Если можно, сейчас.

Горисполком был в пятнадцати минутах ходьбы, и уполномоченный решил прогуляться. Шагах в двадцати от горисполкома он увидел какого-то пьяного монстра, потного, красного и вонючего, который остановился, не в силах дальше идти. Особую трагикомичность зрелищу придавало то, что этот человек был облачен во фрак, наподобие тех, какие носили до революции. Казалось, что он вот-вот умрет. Это был Лев Александрович, который после утреннего происшествия отправился в собор, чтобы взять денег, но заблудился, а сейчас не имел сил передвигаться. Уполномоченный пожалел его и подошел.

— Сильно плохо? — участливо спросил он.

— Ты … хто? — задыхаясь, спросил помощник старосты.

Лечение в данном случае могло быть только одним. Спиртное тогда не было таким уж свободно доступным товаром. Магазинов было мало, нужно было выстоять еще очередь. Да и стеснялся Иванов покупать спиртное. Но у него в портфеле была бутылочка со ста граммами медицинского спирта, который ему по его просьбе принесли из больницы и которым он собирался оттереть стекло на столе. «Придется пожить еще с грязным стеклом», — с грустью подумал уполномоченный. Он подошел к вахтерше горисполкома, которая прекрасно знала и его, и Льва Александровича и сейчас с интересом за ними наблюдала из окна.

— Как бы не умер, — сказал Евгений Алексеевич, подходя к ней.

— Да что с ним случится! — махнула рукой старушка. — Неужели такому аспиду еще «скорую» вызывать?

— Да нет, «скорая» не успеет. Дайте полстакана воды.

Удивленная вахтерша взяла грязный граненый стакан и налила его наполовину водой из массивного графина с разбитой крышкой.

— Неужели вода такому может помочь?

— Нет, конечно. У меня здесь есть лекарство на спирту, — на ходу придумал уполномоченный. — Обычно пьют по столовой ложке, но я ему вылью весь пузырек.

— Ну, если на спирту, то, конечно, поможет. У него же портвейн вместо крови, наверное.

Уполномоченный не без жалости вылил спирт в стакан и подошел к помощнику старосты. Казалось, что у того вскоре начнутся судороги.

— Пей! — властно приказал Иванов.

Лев сделал сначала маленький глоточек с большим трудом, потом побольше и легче, а затем залпом выпил весь стакан. Через несколько минут лицо его прояснилось и приняло осмысленный вид, а сам он стал похож на нормального человека, только очень уж потного и вонючего.

— Евгений Алексеевич, да вы мне жизнь спасли! — воскликнул он.

— Вам надо лечиться, — для очистки совести сказал уполномоченный, хотя твердо знал, что в данном случае лечение бесполезно. Но он ведь много лет был учителем и поэтому часто говорил некоторые вещи просто так, чтобы не чувствовать себя виноватым, что не сказал.

— Да не поможет, — обреченно махнул рукой Лев. — Чего я только не пробовал! Единственное, что помогло — взял благословение у владыки Исайи, и два месяца не пил.

Иванов вздрогнул. Еще одно свидетельство огромных внутренних духовных сил архиерея, исходившее от такого малорелигиозного лица, глубоко впечатлило его.

— А как я здесь оказался? — озирался Лев Александрович. Тут он увидел горисполком и понял: — А, к доче шел!

— Не думаю, что ваше появление ее восхитило бы. Вам вообще-то куда нужно было?

— В собор.

— Вас, конечно, там видели и не таким. Но я бы посоветовал сходить домой, вымыться и надеть что-то менее вызывающее, чем фрак.

— Нельзя, — глубокомысленно сказал Лев.

— Почему? — искренне удивился уполномоченный.

— А они тогда не поймут, что у меня дома пора порядок наводить, а уже пора. Ну ладно, благодарствую, Евгений Алексеевич, я ваш должник.

И помощник старосты направился в сторону собора, а Иванов, наконец, смог войти в горисполком. Стакан вахтерша выкинула.

Глава 7

Здание Петровского горисполкома было двухэтажным особняком дореволюционной постройки. Когда-то оно, наверное, было красивым. Но во время борьбы против архитектурных излишеств с него посшибали все вензеля, колонночки, скульптуры, которыми богатые купцы до революции любили украшать свои дома, и в довершение всего покрасили в отвратительный коричневый цвет. В таком виде здание стало полностью соответствовать своим внешним видом своему содержимому — месту нахождения руководства исполнительного комитета Петровского городского совета депутатов трудящихся.

Кабинет секретаря горисполкома находился на втором этаже. По своему положению это должностное лицо было немного ниже заместителя председателя райисполкома, но, наверное, все же выше, чем областной уполномоченный Совета по делам религий.

Секретарь горисполкома Эльвира Свинаренко была молодой невысокой тучной женщиной с вытравленными перекисью водорода жидкими волосами. Когда Иванов вошел к ней в кабинет, то она, тяжело отдуваясь, встала из-за стола, сделала несколько шагов ему навстречу своими короткими ногами и пожала ему руку. Ладонь ее была отекшая и мягкая, как подушка.

— Что-то вы долго, Евгений Алексеевич, — недовольно сказала она.

— Так вот папу вашего пришлось в порядок приводить прямо перед дверями горисполкома, — спокойно ответил уполномоченный.

Важность сползла с лица товарища Свинаренко и сменилась неподдельным ужасом. Она как-то сразу забыла, что хотела строить разговор строго и по-марксистски бескомпромиссно.

— Что? Отец здесь? Надеюсь, он не за дверью?

— Вы его недооцениваете, Эльвира Львовна. Когда такой важный человек, да еще во фраке, ждет чего-либо за дверью!

— Во фраке? Но сейчас же зима, на улице плюс два. И он без пальто?

— Нет, только во фраке, но когда я приводил его в чувство, ему было так жарко, что с него тек пот.

— Где же он сейчас?

— Пошел к себе на работу.

— Какая у него может быть работа? — искренне удивилась Эльвира.

— В собор.

— Ах, это… — секретарь горисполкома сразу успокоилась, к ней начала возвращаться уверенность. — Тогда мы можем перейти к той проблеме, которая вынудила меня просить вас придти. Евгений Алексеевич, почему вы считаете возможным проводить действия, противоречащие решениям нашей городской комиссии?

— О чем это вы?

— Я имею в виду вопрос с открытием второго храма в Петрово.

— Не вижу здесь противоречия. Я дал отрицательное заключение, Совет меня поддержал, заявителям дан официальный отказ.

— Вы на самом деле не понимаете? Речь идет о мерах, которые предполагалось принять к двум из заявителей.

— А я здесь при чем?

— Когда вам позвонили из пединститута, вы сказали, что не нужно отчислять этого студента, … как его там…

— Я понял, о ком речь. Конечно, не нужно отчислять. Я его вызвал, объяснил, чтобы он своей религиозностью не бравировал, неизвестно еще пока, что это — подлинная вера или юношеское стремление плыть против течения. Я говорил с деканом, молодой человек учится на «четверки» и «пятерки», дисциплину не нарушает, других оснований для отчисления нет. Парень обещал вести себя аккуратнее.

— Другими словами, вы предложили ему затаиться и втихаря вредить советской власти? — маленькие глазенки Свинаренко налились кровью.

— Только не нужно пафоса, Эльвира. Никому он не вредит. Если на него не обращать внимания, то он, может быть, через год-другой и в церковь ходить не будет. А так — будет гнаться за ореолом страдальца за веру.

— Вы думаете? — уже намного тише и растерянно спросила секретарь горисполкома. Она всегда терялась перед своим бывшим преподавателем — таким спокойным, неизменно уверенным в своей правоте, стремящимся отстаивать высшие ценности.

— Не думаю, а знаю. Что еще не так?

— А зачем вы написали мне письмо, что считаете нецелесообразным откладывать выдачу ордера на новую квартиру этому…, ну как его там?

— Я понял, о ком речь. Мы живем не при Хрущеве, наши методы должны быть качественно иными. Даже и тогда не одобрялось подобное администрирование, а уж сейчас — тем более. Впрочем, данный вопрос уже исключительно в компетенции горисполкома.

— Зачем же вы направили копию в облисполком?

— Чтобы в случае разбирательства была очевидна моя позиция.

Эльвира Львовна окончательно растерялась. Мысль о разбирательстве вышестоящими органами, какой бы маловероятной ни была, немного ее напугала.

— Так как же нам поступить?

— Это ваше дело, я свое мнение высказал.

Уполномоченный немного насмешливо посмотрел на не знавшую, чего еще сказать, секретаря горисполкома и спросил:

— Все у вас? А то у меня много работы.

— Да, спасибо, Евгений Алексеевич.

Только когда дверь за Ивановым закрылась, Свинаренко поняла, что забыла предложить присесть, и все время разговора они стояли.

«Ну, хорошо, — подумала Эльвира. — Он меня убедил, репрессивные меры могут быть не только не полезны, но и вредны. Но через прессу их все-таки пропесочить надо». И она набрала телефон редактора областной партийной газеты.


Антицерковные репрессии, проводимые по инициативе Н.С. Хрущева в 1959–1964 гг., сопровождались и усилением атеистической пропаганды. В целом в несколько смягченном виде ее формы и методы сохранились до конца 1980-х годов. Она носила как идеологический, так и формальный, а еще чаще — примитивный характер. Вводилось преподавание научного атеизма в высших учебных заведениях, создавались курсы для будущих лекторов научного атеизма. Принимались резолюции партийных и комсомольских конференций и собраний. На публикациях партийных и комсомольских газет можно проследить основные тенденции атеистической пропаганды данного временного периода. Это и требования к индивидуальной «работе» с верующими, а в реальности — жесткому психологическому и административному давлению, в результате которого многие «отказывались» от своих взглядов.

Это и представление верующих людьми «второго сорта», заявления о том, что верующая мать наносит непоправимый вред своим детям, разжигание вражды и непонимания между родителями и детьми на почве отношения к религии. Это и активное выискивание различного рода негатива в деятельности религиозных организаций, причем основной упор делался на недостойное поведение священнослужителей и прихожан, а еще в большей степени — на их заинтересованность получать «большие деньги» за то, что они «ничего не делают».

Шло также создание ажиотажа вокруг, возможно, и действительно нездоровых мистических проявлений религиозной жизни некоторых психически больных людей. Выдвигались требования сделать все для изоляции от религии детей до 18 лет. Делались попытки создания своего «коммунистического» «антирелигиозного» культа, на деле являвшегося возрождением примитивных форм языческой религии.

Говорилось о том, что свобода совести — не самоцель, она является фактически лишь переходным этапом в процессе полного изживания религиозных предрассудков. Представления самих пропагандистов о религии зачастую носили поверхностный характер, страдали грубыми искажениями. Однако верующие права на ответную полемику не имели, даже свобода церковной проповеди была жестко ограничена. После отставки Н. С. Хрущева накал атеистической пропаганды спал, но она продолжала занимать значимое место в идеологической политике государства вплоть до начала 1990-х годов.


…Уже через пять минут после прощания с Ивановым Лев понял, что жутко замерз. На улице стоял февраль, температура хоть и была плюсовая, но шел противный мокрый снег с дождем. А помощник старосты был в одном фраке. Пока он находился в полубессознательном состоянии, его это мало трогало, даже прошиб жар. Но стоило придти в себя, как стало холодно, мерзко и сыро. Лев огляделся и понял, что собор находится совсем в другой стороне, и до него неблизко. Внезапно он услышал гудок машины. Обернувшись, помощник старосты увидел белую «Волгу» с «шашечками» — петровское городское такси. Из машины вышел водитель, который, судя по всему, хорошо его знал.

— Лев Александрович, садитесь скорее в машину, а то простудитесь. Куда вас везти — в собор или домой? — приветливо спросил он. Водитель много раз возил пьяного помощника старосты по городу и знал, что ему всегда заплатят если не пассажир, то церковный совет.

— В собор, — медленно сказал Лев. — А как ты меня увидел?

— Да я уж полчаса за вами по городу езжу, сигналю, а вы не слышите.

На самом деле хитрый водитель заметил своего потенциального пассажира в момент его общения с уполномоченным. Но зачем упускать хороший случай показать свои преданность и заботливость, за которые можно получить хорошие чаевые, если не сейчас, то потом.

— Это ты молодец, — одобрил Лев. — А я что же — ничего не слышал?

— Нет, пока мужчина вам лекарство не дал, — сориентировался таксист.

Через десять минут они въехали во двор собора. Помощник старосты почувствовал себя опять хуже, и шоферу пришлось проводить его до соборной канцелярии. Там был накрыт небольшой стол, за которым сидели староста Александр Николаевич Береникин, регент архиерейского хора Петр Борисович и священник Георгий Грицук. Все они были в изрядном подпитии.

— О, кого к нам привезли! — воскликнул староста и, заметив таксиста, сказал: — Сейчас я с вами расплачусь.

Отпустив шофера, Александр сказал Льву:

— А мы отца Георгия провожаем на приход…, — тут он заметил тяжелый взгляд своего помощника, налил ему полный стакан водки «по рубчик», который тот залпом выпил и сразу как-то посвежел, и продолжал: — Нашли на кого гадости писать! На такого прекрасного человека!

— Нет ни совести у них, ни стыда, — мрачно подтвердил священник Георгий, задумчиво крутя по столу рюмку. — А ведь разве есть кто-нибудь здесь лучше меня?

— Ну, это безусловно, — улыбнулся насмешливый Петр Борисович. — Причем по любым параметрам. Если по пьянству, то вот Лев Александрович лучше тебя, а если как священник, то, наверное, почти все остальные…

Георгий было вскинулся, но Береникин его успокоил.

— Не нужно ссориться, — примирительно сказал он. — Может вместе нам и не придется больше работать, давайте хоть расстанемся по-хорошему.

С таким доводом нельзя было не согласиться.

— А кто же у нас вместо тебя будет священником? — совсем уже деловитым здоровым голосом спросил Лев Александрович, с аппетитом жуя, наверное, уже пятнадцатый бутерброд (до этого он несколько дней не ел).

— Да какого-то нового будет владыка рукополагать, — задумчиво сказал Александр Николаевич. — Отец Анатолий его, правда, знает, хвалит.

Отец Георгий опять хотел что-то сказать, но сдержался. Посидели еще около часа. Наконец, сильно захмелел и Петр Борисович и, как всегда, когда он был сильно пьян, начал рассказывать об известном украинском церковном композиторе Веделе, горячим поклонником музыкального творчества которого он являлся. По его словам выходило, что Артемий Ведель был монахом, но очень строптивого нрава. Однажды его заставили написать музыкальное произведение по случаю юбилея местного архиерея. Ведель наотрез отказался, и тогда его посадили в карцер на хлеб и воду. Наконец, он потребовал перо и бумагу. Ему их дали, через некоторое время получили назад аккуратно сложенный лист. Когда же развернули, то увидели, что на нем написано только одно слово из трех букв…

Был ли этот случай правдой или плодом фантазии самого Петра Борисовича, неизвестно, но он его сильно впечатлял. Регент все мечтал, что какой-нибудь архиерей заставит его написать музыкальное произведение, а он возьмет да и напишет слово из трех букв… При этом Петр как-то не учитывал того факта, что современные ему архиереи не имели никакой возможности посадить его в карцер на хлеб и воду, да и не нужны абсолютно никому, не только архиереям, были его музыкальные фантазии. Да если бы они хоть на самом деле были! А то ведь слово из трех букв регент еще в детстве в совершенстве научился писать, а вот собственной музыки так и не смог написать ни строчки. Это его очень уязвляло, Петр мучался, а что поделаешь? Оставалось только переписывать ноты произведений любимого Веделя и затягивать богослужения за счет исполнения сочиненных им продолжительных музыкальных произведений. Петр Борисович всем давно надоел со своим Веделем, раз двадцать уже про него рассказывал, поэтому его никто не слушал. Александр Николаевич вдруг засобирался:

— Сегодня отец Петр может в собор заехать.

Козлевича боялись все. Поэтому застолье быстро свернулось. Староста подарил регенту бутылку водки и отпитую бутылку коньяка, а Льву Александровичу и отцу Георгию по ящику с двадцатью бутылками «Солнцедара» в каждом. После этого он вызвал такси, которое развезло всех по домам. Естественно, что вся эта щедрость была проявлена за счет собора.

Глава 8

Александр был рукоположен в сан священника, и началось время его служения в новом качестве. Собор к этому моменту был уже не тот, что при архиепископе Феодоре. «Группу Кувина» и других крикунов прижали, церковный совет боялся протоиерея Петра и протодиакона Юрия, фактически открыто сотрудничавших с госбезопасностью. Остальные священнослужители, включая настоятеля, оставались фактически бесправными. Каждый их шаг отслеживался, каждое сказанное слово оценивалось. Члены городской комиссии Мальков и Карпов по очереди приходили в собор на все воскресные и праздничные богослужения, чтобы конспектировать проповеди, задавать священникам провокационные вопросы, слушать, о чем говорят прихожане, а потом оформлять все это в виде пространных информационных справок, копии которых шли уполномоченному и в КГБ.

Священники, за исключением Георгия Грицука, сознание которого было оторванным от реальности и находилось в каком-то ему одному известном измерении, чувствовали себя крайне неуютно. Ведь даже простые ответы на вопросы зашедших в собор юноши или девушки, которым не исполнилось восемнадцати лет, могли быть расценены как вовлечение в религиозную деятельность несовершеннолетних. Отец Анатолий сам однажды чуть не лишился регистрации, когда покрестил на дому умирающего члена — партии по его личной просьбе, переданной через родственников. Его спасло то, что пока шло разбирательство, неизлечимый раковый больной мужчина и правда умер. А уполномоченный рассудил, несмотря на протесты городской комиссии, что раз нет человека, то нет и проблемы. Отпевать усопшего разрешили.

Тягостным являлось и то, что в самом непомерно раздутом коллективе собора фактическое большинство составляли неверующие. Это касалось не только «двадцатки», но и архиерейского хора. Из тридцати человек его певчих верующими себя считали не более семи. Причем и у некоторых из них вера была своеобразной, не имеющей ничего общего с православием. Одна, например, считала, что она будет бессмертной в памяти потомков. Другая искренне думала, что после смерти ее душа превратится в огромный прозрачный шар, который взлетит в просторы галактики и разорвется там на тысячи брызг.

Но между тем среди прихожан было очень много искренне верующих людей. Большинство из них составляли старушки, потерявшие в гражданскую и Великую Отечественную войны своих близких или пережившие другие личные трагедии. Горе сделало их молчаливыми и сосредоточенными. Они не участвовали в общих сплетнях и «коалициях», внимательно вслушивались в слова церковной службы. Наверное, были несколько таких же глубоко верующих людей, которые обрели веру без потрясений, как подарок. Но в целом для Петровской области они были нетипичны.

Молодой отец Александр как-то сразу смог расположить к себе всех в соборе — и верующих, и неверующих. Для каждого он находил простые, бесхитростные, понятные, нужные именно этому человеку слова. В этом он был похож на митрополита Исайю и архимандрита Анатолия. Но в отличие от них он был еще молод и имел больше сил для служения Церкви. А служение Церкви для него состояла, в первую очередь, из поддержки крещеных людей, которым нужно помочь выбраться из пучины греховных пристрастий и обрести свое подлинное назначение в этой жизни. Даже членам церковного совета он понравился, про него говорили, что таким был отец Анатолий в молодости.

Деятельность отца Александра сразу вызвала большое неудовольствие городской комиссии. Однако молодой священник, много битый жизнью, был очень осторожен, не давая повода обвинить его в каком-либо нарушении советского законодательства о культах. Он сумел найти общий язык и с соборным духовенством. Правда, протоиерей Петр и протодиакон Юрий его невзлюбили, потому что полковник Петров поручил каждому из них проработать отца Александра на предмет его сотрудничества с органами, и ни одному из них это не удалось. Молодой священник как-то ловко сумел уйти от остро поставленного предложения, сделав вид, что совсем ничего не понимает, и переведя разговор на духовные темы. Поэтому оба старых хитреца оказались обмануты и отступились. «Он, видимо, не совсем умный, — сказал Козлевич полковнику Петрову. — У него в голове, по-моему, одно спасение души, молитвы и всякое тому подобное. Но на фанатика он вроде не похож, человек послушный, безвредный. Однако в нашем деле толка от него не будет». Полковник доверял мнению епархиального секретаря, поэтому даже встречаться с отцом Александром не стал. А вот уполномоченный встретился, и для него молодой священник стал еще одним живым примером того, что в Церкви есть очень хорошие люди, которых не было в его советском окружении. Иванов как-то сразу почувствовал, что отец Александр — это человек, которому можно доверять. Под разными предлогами он несколько раз вызывал его к себе. Бывшему вузовскому преподавателю философии, несомненно, более образованному и эрудированному, были интересны ответы, которые давал на вопросы о религии молодой богослов — ответы некнижные, нетривиальные и глубоко искренние, зарождавшие в душе Евгения Алексеевича сомнения в истинности догматического атеизма.


В горисполкоме проходило очередное заседание комиссии по религиозным вопросам. Сегодня заседание называлось «научно-практическим». Его тема была «Теоретические вопросы практической атеистической деятельности». Название придумала Эльвира Львовна и ужасно этим гордилась. Было запланировано три доклада.

Первой выступала сама Эльвира Свинаренко. В частности, она говорила: «Очередная областная партийная конференция потребовала от всех партийных организаций усиления идеологической работы среди населения. Важным звеном в этом деле является научно-атеистическая пропаганда, разъяснение трудящимся с материалистических позиций явлений, происходящих в обществе и природе. Известно, что в результате великих социалистических преобразований и воспитательной деятельности КПСС подавляющее большинство советских людей навсегда порвали с религией и ее учреждениями. Однако нельзя не видеть и того, что у некоторой части трудящихся вера в Бога, в судьбу, в „тот свет“ продолжает оставаться, хотя их социальное положение коренным образом изменилось. Религия — один из наиболее цепких, живучих пережитков прошлого, и если не вести соответствующей научно-разъяснительной работы среди населения, то она может оживать, отвлекая трудящихся от борьбы за коммунизм. Было бы неправильно полагать, что освобождение верующих от религиозных пережитков произойдет само по себе. В этом деле нужна терпеливая воспитательная работа. Там, где партийные организации ослабляют научно-атеистическую пропаганду среди населения, естественно, создается благотворная обстановка для церковников и сектантов, которые затягивают в свои сети недостаточно сознательных граждан. Об этом довольно убедительно говорилось на только что прошедшем областном совещании работников культурно-просветительных учреждений.

Партийные организации не могут быть безразличными к вопросам антирелигиозного воспитания населения. Их прямой долг — организовать боевую, наступательную, целеустремленную и планомерную пропаганду научного атеизма. Право на ведение антирелигиозной пропаганды является неотъемлемой частью свободы совести. Для Коммунистической партии, воспитывающей трудящихся в духе научного, материалистического мировоззрения, религия не является частным делом. Наша партия считает антирелигиозную пропаганду важным элементом коммунистического воспитания трудящихся. Она считает необходимым проведение глубокой и систематической научно-атеистической пропаганды».

Затем слово для доклада было предоставлено заведующей городским отделом народного образования. В частности, она зачитала следующее: «Можно привести ряд примеров из жизни школ, где преподавательский коллектив, понимая свои задачи, умело строит антирелигиозную пропаганду как в процессе преподавания, так и во внеучебное время. Учителя средней школы рабочей молодежи № 4 систематически организуют лекции, доклады и вечера на естественнонаучные темы для учащихся и населения. Неплохо ведут антирелигиозную пропаганду учителя средней школы № 3 и ряда других учебных заведений. К сожалению, в большинстве школ научно-атеистическое воспитание учащихся в последние годы было поставлено неудовлетворительно.

Решив, что в условиях социализма и постепенного перехода к коммунизму нет почвы для массового роста религиозных верований, многие учителя, несмотря на активизацию церковников, не использовали возможностей, даваемых программой, для настойчивого и повседневного воспитания учащихся в духе воинствующего атеизма. Учительница Р. Н. Якушева, рассказывая на уроке в 6 классе о христианстве, не показала учащимся его классового характера, не вскрыла реакционной роли религии в борьбе с наукой, революционным движением трудящихся. Все внимание учеников она сосредоточила лишь на организации церковного управления. В этой школе наблюдаются даже пропуски занятий отдельными учащимися 8-10 классов в религиозные праздники. Но коллектив преподавателей примирился с таким положением». А кому, как не учительству, взять на себя задачу ведения наступательной, боевой пропаганды научного атеизма. Ведь жить среди населения и мириться с заблуждениями отдельных граждан непростительно материалисту.

Затем слово взяла член комиссии, непримиримый борец за права женщин пенсионерка-учительница Клара Карловна Люксембург (свои фамилию, имя и отчество она сама себе выбрала после победы октябрьской революции в честь Клары Цеткин, Карла Маркса и Розы Люксембург одновременно). Она зачитала следующее: «Великая Октябрьская социалистическая революция освободила женщин нашей страны, дала им равные с мужчинами права в семье и обществе, открыла для них широчайшую возможность производственной, политической и научной деятельности. Подавляющее большинство наших женщин не верит в Бога.

Однако некоторые женщины все еще добровольно влачат тяжкие цепи религии, сами себя называя рабами Господними, „овцами стада Христова“ и другими унизительными именами. Даже в делах веры женщина не считается полноправной. Ее не пускают в алтарь как существо нечистое, она не имеет права занимать церковные должности. Зато православные священники и сектантские пресвитеры охотно возлагают на женщин всевозможные работы по уборке храмов и молитвенных домов, ведут через женщин индивидуальную религиозную пропаганду. Религия требует от верующих женщин отказа от активного участия в строительстве коммунизма, отвлекает их от активной общественной и политической работы. Священники и сектанты стремятся ограничить деятельность женщин домашним хозяйством и, смотря по обстоятельствам, молитвенным домом или церковью.

Религиозная мать против собственной воли причиняет огромный вред своим детям. Она воспитывает в них либо двоедушие, либо отчужденность от нашего общества. Вместо того, чтобы воспитывать в детях коллективизм, любознательность, искренность, смелость, она запугивает их Божьим гневом и адскими муками, советует не смеяться, не петь, больше думать о спасении души. Ребенок такой женщины рано или поздно должен будет сделать выбор между тем, чему учит мать, и тем, чему учит школа. Такой выбор никогда не проходит безболезненно. Ребенок либо теряет уважение к матери, либо утрачивает интерес к учебе. В обоих случаях страдают и мать, и ребенок, и семья, и общество.

Религия причиняла и причиняет огромный вред. Религия губительно действует на нравственное здоровье трудящихся, враждебна делу построения нового общества. Поэтому борьба против религиозной идеологии должна вестись активно и наступательно всеми партийными, профсоюзными и комсомольскими организациями. Наряду с лекциями, докладами и другими формами пропагандистской работы очень важно широко применять индивидуальные беседы с верующими, вовлекать их в активную общественную жизнь. Где добьются этого, там никаким церковникам не удастся омрачить подлинное счастье ни одного советского человека».

После окончания теоретической части перешли к практическим вопросам. Эльвира Львовна думала о том, не принять ли обращение в облисполком и Совет по делам религий по поводу уполномоченного, который, на ее взгляд, слишком уж пособничал церковникам. Однако осторожность взяла верх, и предложение озвучено не было. Было принято несколько рутинных предложений направить письма на работу ряду людей еще не пенсионного возраста, слишком уж часто посещавших церковь. В отношении одной матери-одиночки, которая водила каждое воскресенье в церковь двух своих десятилетних дочерей, было поручено Кларе Карловне побеседовать с ней и припугнуть лишением родительских прав. А если мать окажется грамотной и настойчивой, то с Клары Карловны взятки гладки — она всего лишь пенсионерка, ей скоро восемьдесят и, вполне возможно, она просто выжила из ума. Но пугать товарищ Люксембург должна была от имени советских властных структур.

Глава 9

Прошло совсем немного времени, а состояние здоровья митрополита Исайи стало все ухудшаться. Бывало, что он месяцами не служил, целыми неделями был прикован к постели. Не щадило время и его «помощников» — протоиерея Петра и протодиакона Юрия, у которых все сильнее прыгало давление. В результате протодиакона однажды прямо со службы забрала «скорая помощь». Диагностировали инсульт. Движение и речь вскоре вернулись, но вот служить отец Юрий больше не смог, не говоря уже о том, чтобы оказывать какое-то содействие органам.

Отец Петр Козлевич оказался единственным представителем епархии, открыто сотрудничавшим с полковником Петровым. Кроме того, в связи с болезнью митрополита он еще больше забирал в свои руки управление епархией. Важности у него прибавилось, но епархиальный секретарь был разумным человеком. Он не мог не понимать, что управляющий епархией может скоро смениться. Возможно, новый архиерей будет своим человеком для КГБ и для Совета по делам религий. А кому тогда будет нужен старик семидесяти с лишним лет с непомерными жаждой власти и амбициями? И он решил посоветоваться с Петровым. Встретились они на скамейке в городском сквере, оба в не привлекающей внимание прохожих одежде.

— Ну, зачем вы просили о встрече? — спросил полковник.

— Видите ли, состояние здоровья митрополита резко ухудшилось.

— Мне это известно.

— Я думаю, что нам нужно согласованно с уполномоченным провести работу, чтобы в Петровскую епархию был назначен устраивающий нас архиерей.

— А разве митрополита Исайю выгоняют? — уже серьезнее спросил полковник. — По-моему, он в каком-то смысле оптимальная фигура — ему нет уже ни до чего дела, кроме его болезней.

— Это не совсем так, — возразил Козлевич. — К нему приходят священники под предлогом навестить больного, а он своими беседами разжигает в них религиозный фанатизм или, как он сам это называет, пастырское призвание. Но дело совсем не в этом. Вчера он мне сказал, что напишет Патриарху прошение о почислении на покой.

— А нельзя как-то нейтрализовать эту инициативу?

— В том-то и дело, что нет. Вчера вечером Исайя уже говорил с Патриархом по телефону. Единственное, что утешает, что Патриарх ответил неопределенно, что, может быть, стоит еще и послужить какое-то время. Но это время для подбора нового кандидата, и нам нужно, чтобы это был человек, который нас устраивает.

— Вы предлагаете продвигать кого-то конкретного?

— Даже не знаю, — вздохнул протоиерей Петр. — Подходящих кандидатов у нас в области нет. Единственный, на ком как-то зацепилась моя мысль, это настоятель Петровского кафедрального собора архимандрит Анатолий.

— Но он ведь не желает с нами сотрудничать, — задумчиво сказал Петров. — Хотя… ведь и митрополит с нами никогда не сотрудничал лично — это могут успешно делать и лица второго плана…

При этих его словах лицо Козлевича болезненно перекосилось — уж он-то себя «лицом второго плана» точно не считал. Но вслух сказал:

— Анатолий за то время, которое я работаю в Петровской епархии, зарекомендовал себя в целом как послушный и исполнительный, ни разу со мною не спорил. Я думаю, что он будет управляемым архиереем.

На другой день они встретились с уполномоченным. Тому кандидатура архимандрита Анатолия понравилась, но вот радужных надежд, что он, став архиереем, останется таким послушным и управляемым, не разделял.

— Отец Анатолий не такой простой человек, как вы думаете, отец Петр, — сказал Иванов. — Мне кажется, что он попробует отстаивать свои позиции, а они у него есть, просто не афишируются.

— Поправим, — равнодушно сказал Петров.

— А вы не забыли, что вам меньше года до отставки и пенсии? — немного насмешливо посмотрел уполномоченный на полковника.

А тот и правда забыл. Ежедневные заботы, рутина позволяли ему не думать о неприятном, о том, что вскоре ему предстоит пополнить ряды петровских пенсионеров.

— Зачем ты напомнил? — как от зубной боли скривился Петров.

— Затем, что нужно соизмерять свои амбиции с реальностью. Поправлять нового архиерея, скорее всего, придется уже не тебе. Однако, повторюсь, архимандрит Анатолий, действительно, оптимальная для нас фигура на этот пост. Отец Петр, митрополит уже послал свое прошение?

— Передал мне сегодня утром, чтобы я отправил.

— А в нем говорится о возможном преемнике?

— Ни слова.

— Тогда вот как мы поступим. Вы, отец Петр, сейчас пойдете к митрополиту и убедите подписать ходатайство Патриарху о поставлении архимандрита Анатолия Петровским епископом. Бумагу необходимо заблаговременно отпечатать на пишущей машинке, чтобы она была у вас в руках во время разговора. Ее нужно будет послать в одном конверте с прошением о почислении на покой. Скрепите их вместе скрепкой, чтобы ничего не перепуталось. Кроме того, вам необходимо будет поговорить с архимандритом Анатолием сначала самому, а потом чтобы и митрополит с ним поговорил. Я позвоню по этому вопросу заместителю председателя Совета, который заведует отделом Русской Православной Церкви. А вы, Николай Ильич, сходите к начальнику управления и убедите его позвонить по этому же вопросу председателю Совета.

— К генералу с таким вопросом? — с сомнением посмотрел Петров.

— А вы думаете, что генералу эти вопросы неинтересны? К вашему сведению, он встречался с митрополитом Исайей в первый месяц после его назначения управляющим Петровской епархией.

Для полковника и протоиерея это было ударом. Никто из них об этом ничего не знал: в день встречи оба выезжали из области по каким-то срочным делам, каждый по своим, а каким — сейчас ни один не мог вспомнить.

— Зачем же они встречались? — подавленно спросил Петров.

— Ну, вот этого я не знаю.

— Откуда же знаете о встрече?

— У меня свои источники информации, — улыбнулся уполномоченный, и полковник вдруг понял, что Иванов далеко не так прост, как кажется.

Встреча митрополита Исайи с начальником управления КГБ СССР по Петровской области генерал-майором Даниловым и правда имела место, хотя и была единственной. Данилов после пяти лет работы резидентом в одной из стран Западной Европы за какой-то промах был отправлен в ссылку в Петровскую область, чем очень тяготился. Жизнь в Европе научила его шире смотреть на вещи, чем это было принято в Советском Союзе. Генерал нередко думал о том, что с ним будет после окончания земной жизни. В его душе созрело желание исповедаться. Но проблема была в том, что работа приучила его никому не верить. И тут в Петрово был назначен новый архиерей. Данилов навел о нем справки, в распоряжении советских карательных структур было несколько томов материалов на митрополита. Все свидетельствовало о том, что владыке Исайе можно доверять. И генерал устроил так, чтобы на один день из области уехали все люди, которые следили за архиереем, каждый был удалён под своим предлогом, а сам Данилов в этот день вечером пришел к митрополиту. Генерала в городе почти никто не знал, поэтому внимания к себе он не привлекал. Но уполномоченный его знал. Он как раз недавно вышел от митрополита — тоже воспользовался случаем, не привлекая внимания лишних людей, задать интересующие его вопросы о религии. Стоя около епархиального управления, он нервно курил. Иванов генерала заметил, а генерал его нет. Но о цели визита Данилова он, естественно, ничего не знал.

Митрополит, казалось бы, совсем не удивился тому, кто к нему пришел. После исповеди Данилов ушел успокоенный. Они никогда больше не встречались, и о чем был их разговор, никто, кроме них самих, не знал.


… Козлевич и Петров сделали все так, как сказал им уполномоченный. Митрополит Исайя удивился, что кого-то интересует его мнение о том, кто должен стать его преемником на посту управляющего Петровской епархией. Но против кандидатуры архимандрита Анатолия у него возражений не было. Он сразу подписал отпечатанную секретарем бумагу, и документы пошли в Патриархию. Протоиерей Петр поговорил с соборным настоятелем. При этом Козлевич постарался, чтобы у архимандрита создалось впечатление, что именно епархиальный секретарь делает его архиереем, и чувствовал благодарность и зависимость. Совсем по-другому разговаривал с отцом Анатолием владыка Исайя.

Митрополит говорил о том, что его впереди ждет крест, намного более тяжелый, чем священнический, но бежать от этого нельзя. Если судить по законам мирской логики, то у архимандрита Анатолия был один шанс из сотни, что его вообще будут рассматривать как возможного кандидата в архиереи. Но раз именно так и получается, то, значит, это воля Божия. Говорили они наедине. В завершение разговора митрополит сказал: «Ты еще достаточно молодой, поэтому не иди на поводу у отца Петра, если станешь епископом. Постарайся сам найти общий язык с Евгением Алексеевичем. Он человек хороший. И везде, где это возможно, поступай не так, как тебе приказывают власти, а как подсказывает пастырская совесть». Генерал позвонил председателю Совета, а уполномоченный — заместителю председателя. Аргументация была убедительной: человек местный, проверенный, послушный, не сильно образованный, отношения с властными органами строит правильно, — следовательно, проблем с ним быть не должно. В Патриархии имели свои виды на Петровскую епархию, однако заместитель председателя Совета лично позвонил Патриарху, да еще пришли документы от митрополита Исайи.

Патриарх решил немного потянуть время. Он ответил митрополиту, что надеется на его выздоровление, а пока во внимание к многолетним архипастырским трудам награждает орденом святого равноапостольного князя Владимира первой степени. Архиерей был тронут, с благодарностью принял переданный протоиерею Петру Козлевичу в Патриархии орден, но тут же написал повторные прошения по обоим вопросам. Параллельно и сам председатель Совета сделал звонок Патриарху с вопросом, почему затягивается решение по поставленному Советом вопросу. После этого все сомнения были исчерпаны.

Митрополит Исайя был почислен на покой, Патриархией ему была определена пенсия. Доживать архиерей решил у младшего из своих сыновей, который служил священником в Краснодарском крае. Хотя это и не приветствовалось, но уполномоченный дал разрешение митрополиту попрощаться с верующими в Петровском кафедральном соборе. Ему было тяжело ходить. К собору владыку Исайю привезли на машине, откуда его буквально на руках подняли и посадили на кресло, а затем на кресле внесли в собор. Попрощаться с архиереем пришли не только прихожане, но и приехали священники с некоторых приходов. Многие плакали.

Пришли и члены церковного совета. Лев Александрович, на удивление трезвый, плакал навзрыд и взял у владыки благословение. Однако общее подавленное состояние смягчало то, что новым архиереем должен был стать хорошо всем знакомый архимандрит Анатолий.

Отец Анатолий чувствовал себя как-то неуверенно. Он слабо представлял себе, сможет ли справиться с предстоящим ему служением: ведь он никогда и мысли не допускал, что может стать епископом. А ведь по нему уже состоялось решение Священного Синода, и он был вызван в Москву.

Митрополит подозвал его слабым движением руки. Настоятель тут же подошел.

— Возможно, что ты доживешь до времени, когда архиерейское служение вновь будет почетным, — слабым голосом сказал митрополит. — Но никогда не забывай, что нужно и в гонениях, и славе с одинаковой любовью и смирением относиться к людям, тогда и Господь тебя благословит.

Уже после того, как его усадили в машину и около минуты их никто не слышал, владыка Исайя знаком приказал отцу Анатолию наклониться и прошептал ему на ухо: «Настоятелем собора вместо себя назначь Александра».

Изможденный тяготами жизни и болезнями митрополит Исайя недолго прожил у сына. Буквально через несколько месяцев он скончался. Смерть его была тихой и спокойной. Несколько дней он пролежал в забытьи, затем на короткое время пришел в себя и успел исповедаться и причаститься. Вскоре после этого он заснул и больше уже не проснулся.

Отец Анатолий, уже в сане епископа, ездил на отпевание и похороны митрополита вместе с отцом Александром. Со слезами на глазах он попрощался с человеком, по благословению которого, как считал епископ Анатолий, его призвали на архиерейское служение. Заупокойные богослужения и панихиды по митрополиту служили и во всех храмах Петровской епархии.

Глава 10

…Архимандрит Анатолий был вызван в Москву для рукоположения в сан епископа. Вместе с ним поехали протоиерей Петр и священник Александр. Отец Анатолий никого не знал в столице и чувствовал себя неуверенно. Ему до сих пор не верилось, что он будет архиереем. В алтаре Богоявленского патриаршего собора в Елохове архимандрит со священником Александром во время всенощного бдения стояли в стороне и молились. Зато протоиерей Петр Козлевич чувствовал себя как дома. Он со всеми разговаривал, оказывается, ему были знакомы все архиереи, которые завтра должны были совершать хиротонию отца Анатолия. Впрочем, внимательный наблюдатель заметил бы, что на самом деле с Козлевичем никто не хочет говорить.

Рукоположение архимандрита Анатолия состоялось на следующий день. Затем последовали приемы у Патриарха и в Совете по делам религий. Они носили скорее протокольный характер. Патриарх сказал несколько общих слов о необходимости строить свою деятельность в качестве епископа в соответствии с церковными и государственными законами, а заместитель председателя Совета обратил внимание на необходимость согласовывать свои действия с областным уполномоченным. После этого последовал отъезд в Петровскую епархию.

В соборе епископа Анатолия ждала торжественная встреча. Собралось все соборное духовенство, церковный совет, архиерейский и любительский хор в полном составе и около тысячи прихожан. Был отслужен краткий молебен, затем последовали слова приветствия от собравшихся, затем епископ обратился с ответным словом. После этого он с протоиереем Петром проехал в епархиальное управление, где у них состоялся серьезный разговор в кабинете управляющего епархией.

— Владыка, — сказал Козлевич, — ты должен четко понимать, что то, что ты стал епископом, не дает тебе никаких преимуществ по сравнению с прежним положением. Владыка Исайя был митрополит, но он неизменно меня слушался. А почему? Потому что я являюсь здесь проводником воли органов советской власти. Поэтому тебе не следует принимать без меня никаких решений, самому встречаться с уполномоченным, самостоятельно вести прием посетителей.

— Давайте поговорим об этом через несколько дней, — уклончиво сказал епископ, внутри у которого все закипело.

На другой день он, ничего не сказав отцу Петру, поехал на прием к уполномоченному. Тот встретил его радушно.

— Здравствуйте, отец Анатолий, или теперь вас правильно называть владыка Анатолий. Я думаю, что мы сработаемся с вами. Насколько знаю вас по службе настоятелем собора, вы — человек беспроблемный.

— Евгений Алексеевич, у меня к вам есть один вопрос, — взволнованным голосом сказал архиерей.

— Пожалуйста. А что вы так волнуетесь?

— Мне хотелось бы знать, являются ли решением государственных органов те требования, которые мне вчера изложил протоиерей Петр Козлевич? — и епископ кратко пересказал разговор с епархиальным секретарем.

Иванов на минуту задумался. Действительно, с митрополитом Исайей удобнее было все вопросы решать через Козлевича. Но сейчас секретарь сильно постарел, стал невероятно раздражительным, самомнение его растет с каждым днем. К тому же полковник Петров с приступом прободенной язвы попал в больницу. Говорят, что будет на больничном не меньше двух месяцев, а еще через три уйдет в отставку… Поэтому вслух уполномоченный сказал:

— Это не совсем так. Митрополит Исайя был тяжело болен и стар, поэтому я никогда не хотел его лишний раз тревожить и все вопросы решал с секретарем. Но вы полный сил человек, к тому же вы намного моложе протоиерея Петра. Конечно, ваши действия необходимо будет согласовывать, но вы можете делать это и лично.

— Тогда у меня сразу есть вопрос о кандидатуре настоятеля кафедрального собора.

— Ну, это естественно. Кого бы вы хотели видеть на этом месте?

— Священника Александра.

— Но ведь он совсем недавно стал священником… Справится ли он с такой работой?

— Если что, я помогу ему.

— Есть еще одна проблема… — замялся уполномоченный. — Насколько мне известно, протоиерей Петр сам хотел стать настоятелем собора.

— Но вы же сказали, что я могу помимо него предлагать на ваше согласование кандидатов на церковные должности?

— Это так, — уполномоченный ненадолго замолчал и сказал: — Я согласую назначение священника Александра настоятелем собора. Но будьте осторожнее с Козлевичем. Он очень злопамятный и коварный человек, никогда ничего не прощает и обязательно отомстит при первой же возможности.

…В епархиальном управлении епископа уже ждал разгневанный секретарь. Внешне он пытался казаться спокойным, но получалось плохо. Лицо его было багровым, руки дрожали от злости. Без стука он влетел в кабинет архиерея.

— Кто тебе разрешил без меня ездить к уполномоченному? — закричал он. — Я же тебе вчера все объяснил…

— Отец Петр, успокойтесь, — спокойно ответил епископ. — Мы поговорили с Евгением Алексеевичем. Он сказал, что вчерашний разговор — инициатива не государственных органов, а лично ваша. Он разрешил мне самому решать с ним все возникающие вопросы. И, наконец, он дал согласие на назначение настоятелем кафедрального собора священника Александра.

Секретарь просто задохнулся от гнева. «Да ты, да он», — пытался закричать он, но дыхание перехватило. Он бессильно опустился на диван в кабинете архиерея. Лицо его начало синеть, губы побелели. «Отец Петр, что с вами случилось?» — бросился к нему испуганный епископ. Он хотел вызвать «скорую помощь», но было уже поздно. Протоиерей Петр Козлевич умер от инсульта, спровоцированного вспышкой гнева.

Загрузка...