Свет во тьме

Глава 1

Небольшое здание Петровского епархиального управления в этот светлый мартовский день 1991 года было битком набито посетителями. Как и всегда в последнее время. Через десять минут должен был начаться их прием управляющим Петровской епархией архиепископом Анатолием. Секретарь епархиального управления протоиерей Александр вышел из своего крохотного кабинетика и начал опрашивать пришедших, какие у них вопросы, не может ли он сам решить их, чтобы не отвлекать владыку. Добрый и мягкий человек, отец Александр в качестве администратора был явно не на своем месте. С каждым он пытался говорить по-хорошему, но в данном случае это только вредило. Видя его доброту, каждый наглец тут же пытался использовать ее для того, чтобы безнаказанно безобразничать, а в случае чего прибежать к тому же отцу Александру, чтобы искать у него защиты от заслуженного наказания.

Времена стремительно менялись; епархиальный архиерей и его близкий друг и верный помощник стали людьми, с мнением которых считались. Поэтому нередко ходатайства оказывались действенными. В благодарность облагодетельствованные открыто поносили секретаря епархиального управления за его «глупость» и доверчивость. А он, как будто ничего его не могло заставить изменить отношения к людям, не обращал на это внимания. Вот и сейчас он, видя, что по серьезному делу пришли один или два из пятнадцати желавших встретиться с архиереем, все же безропотно кивнул каждому, утверждавшему, что у него исключительно важный вопрос. Предшественник отца Александра на этом посту протоиерей Петр Козлевич, приди они при нем, половину сдал бы в милицию или психушку, а повод бы нашел, даже не смутился бы ветром перемен в стране. Правда, почти половина пришедших (как раз те, которые не привлекли бы подозрительного внимания Козлевича) сразу же согласились сначала поговорить с протоиереем, что существенно могло разгрузить управляющего епархией.

Архиепископ тяжело вздохнул, когда секретарь доложил ему о количестве посетителей. «А ведь сегодня к четырем меня вызвали в облисполком», — мягко пожурил он друга, которому велел выйти и объявить, что прием будет только до двух.

Первым пришел какого-то несуразного вида монах, заросший волосами, неизвестно сколько времени не мывшийся, весь обвешанный иконками и крестами. Войдя в кабинет архиерея, он пристально осмотрел его своими вращающимися глазами, а потом вдруг неожиданно изрек трубным гнусавым голосом, настолько неприятным, что владыка даже сморщился, как от зубной боли: «Понеже ныне прибыл я, смиренный Спиридон, в град сей Петрово для проповеди евангельской. Люб мне дом сей, пребуду я в нем, доколе не почувствую призвания для дальнейшего благовестия в иных градах и весях страны нашей Российской». Архиепископ Анатолий даже растерялся от неожиданности. «Ну, а где же я буду принимать посетителей?» — стараясь не выдать растерянности, спросил он. «Обоим места нам хватит, ибо общее наше дело, а ты, владыка, можешь использовать бесценную возможность поучаться у меня в законе Господнем день и нощь». «Думаю, что нет, — улыбнулся архиерей, взяв себя в руки. — Иди с миром, ничем тебе помочь не могу». Страшно разгневанный монах стянул со своих босых ног рваные ботинки «прощай молодость», после чего вонь в кабинете стала невыносимой. Он потряс ими перед лицом архиепископа и важно изрек: «И прах от ног моих отрясаю! Содом и Гоморра!» После чего босиком пошлепал к двери. Пришлось открыть окно. Свежий мартовский воздух быстро выветрил последствия посещения странствующего проповедника.

Вторым зашел какой-то, как он себя называл, «послушник». Звали его Борис, был он лет тридцати, в грязном подряснике, с длинными засаленными редкими волосами, забранными в отвратного вида хвост, и жидкой бороденкой. Особенно приковывали внимание его выпученные как у рыбы глаза. Он заявил, что ищет духовных подвигов, что имеет «четырех духовных отцов и восемь наставников, не считая мелких поучителей», которые якобы в один голос благословили его ехать в Петровскую епархию в послушание архиепископу Анатолию. «А может, и благословили, — подумал архиерей. — Я тоже его с радостью спровадил бы подальше отсюда. Но похоже, что он вообще никому не нужен». Поэтому вслух владыка сказал: «У нас открылся сейчас монастырь в сорока километрах от Петрова. Обитель восстанавливается, условия суровые: удобств нет, питание плохое, работы море, как раз для тех, кто ищет духовных подвигов». Пучеглазый «подвижник» отказался, сославшись, что хотел бы на приход, и вообще ему желательно бы поскорее стать настоятелем большого и богатого городского храма. «Ну, у нас таких вакансий нет, — ответил архиепископ. — Могу послать тебя послушником на приход в один из райцентров. Если хорошо себя зарекомендуешь, то подумаем о рукоположении». Послушник, которому, судя по всему, негде было жить и нечего делать, согласился, состроив такую гримасу, как будто делал неслыханное одолжение. И через десять минут машинистка уже печатала командировочное удостоверение.

Затем зашел семнадцатилетний парень с безумным взглядом, который хотел уйти в монастырь, чтобы не служить в армии. Он постоянно подпрыгивал, не мог и минуты посидеть на стуле, чуть не залез на стол, при этом постоянно покачивая головой. Архиерей сразу его успокоил, что в армии юноша служить не будет, но и в монастыре ему не место, и дал телефон психиатра, с которым недавно познакомился. Молодой человек сразу же оскорбился, заявив, что он самый нормальный человек, который только может быть. При этом он три раза подпрыгнул на левой ноге, плюнул через правое плечо и с оскорбленным видом покинул кабинет.

Следующим зашел двадцатипятилетний выпускник духовной академии, приехавший за две недели до того в Петрово вместе со своей матерью. Отец Александр очень любил образованную молодежь; он с самого начала попытался заинтересовать «академиста», чтобы он остался служить в Петровской епархии. «Наверное, хотите быть священником?» — спросил он. «Святые бежали от священства», — напыщенно изрек тот. И тут же начал рассказывать о своем миссионерском призвании, о том, как бескорыстно хочет служить Церкви, как мало интересует его быт. «Кем же вы себя видите?» — спросил по-деревенски практичный архиерей. «Земля наша Российская сейчас подобна языческим странам. Желаю проповедовать здесь истинную веру». Если послушать этого важного юнца, то он хотел и семинарию в Петрово открыть, и православную газету издавать, и со светскими учебными заведениями сотрудничать. «Ну, поживите при соборе недельки две, поосмотритесь, потом скажете, насколько сможете здесь делать то, что задумали», — предложил тогда владыка.

А сейчас «академист» с матерью зашли, чтобы вывалить архиерею все свои возмущения. И комната при соборе, где их бесплатно поселили, никудышная, условий для жизни никаких, и бесплатное питание в соборной столовой плохое, и народ в Петрово отвратительный, не восприимчивый к проповеди. «Неужели хуже папуасов?» — деланно изумился архиепископ. Оказалось, что хуже; что и духовенство здесь серое и бездарное, не такое как везде. И вообще владыка неприлично поступает: пообещал рукоположение и хорошее место, а своих слов не держит. «Но вы же не хотели рукополагаться?» — напомнил архиерей. И в ответ услышал, что хотеть-то академист хотел, но сослался на пример святых для того, чтобы показать свое смирение и эрудицию, в ожидании того, что его будут уговаривать стать священником. Владыка подумал, что на отца Александра это именно так и могло бы подействовать; еще чего доброго будет потом уговаривать сделать этого хлюста вместо него настоятелем собора или секретарем епархиального управления. Поэтому ответил он так: «Я этих игр в смирение не понимаю. Я человек простой, деревенский. Я понимаю так: да — да, нет — нет, а что сверх того — от лукавого. Поэтому поищите место в другой епархии». После этого пришлось выслушивать еще минут десять возмущенные тирады «академиста» и его мамаши.

Затем последовал прием полусумасшедшего поэта, который сочинял стихи «о России и нравственности» и желал получить одобрительный отзыв о своей творческой деятельности от православного архиерея. Стихи, а точнее, зарифмовки типа «если вы красите губы — значит вы душегубы», «если вы красите ресницы — значит вы тупицы» — были, по словам их автора, призваны разбудить дремлющее целомудрие народное, ввергнутое в спячку семидесятилетним засильем инородным, поднять авторитет женщины-матери, способствовать воспитанию подрастающего поколения в традиционных русских ценностях. Владыка сочувственно покивал, но сказал, что, к сожалению, в стихах не понимает, и порекомендовал обратиться к специалистам. «Гений», с которым, видимо, вообще никто не хотел знаться, как ни странно, оказался и этим доволен и даже тут же сочинил в честь архиепископа очередной шедевр: «Как хорош архиерей, потому что не еврей».

Но были в этот день и очень серьезные встречи. Больше часа беседовал владыка с сорокалетним мужчиной, подполковником в отставке, который после долгих внутренних исканий решил посвятить себя служению Церкви, стать священником и монахом. Искренность этого человека, прошедшего афганскую войну, подкупала. Однако слишком много в нем было еще восторженного отношения к церковному служению, а это создавало опасность, что бескомпромиссный и горячий офицер, став священником, разочаруется в Церкви, как разочаровался в армии, пройдя через реалии войны в Афганистане. Поэтому архиепископ предложил ему пока походить в кафедральный собор на службы, присмотреться, выполнять какие-то церковные поручения, а через полгода, когда его настроение станет более понятным, вернуться к этому разговору.

Две группы верующих, хлопочущих об открытии в их селах храмов, зашли вместе с отцом Александром после того, как уже поговорили с ним. Секретарь рассказал им, каков должен быть порядок их действий, поэтому их оставалось только благословить и напутствовать.

Постоянно звонил телефон, почти половину времени приема пришлось потерять, отвечая на телефонные звонки. Как ни старался владыка, всех принять все равно не удалось; ему пришлось закрыть кабинет и идти готовиться к встрече в облисполкоме.

Первый заместитель председателя Петровского облисполкома Павел Анатольевич Баранов, полный седой мужчина, который в этот день должен был принимать архиерея, в то время пока владыка вел прием, был занят куда более важными делами. Неподалеку от областного центра был открыт новый культурно-развлекательный и гостиничный центр, и временно исполняющий обязанности председателя облисполкома поехал «благословить» это важное дело. Увиденное Павлу Анатольевичу понравилось. Десяток рубленных двух- и трехэтажных гостевых бревенчатых домиков в русском стиле раскинулось на площади около трех гектаров в окружении соснового бора. Отдельно возвышались физкультурно-оздоровительный комплекс с сауной, бассейном и бильярдной, административное здание и ресторан. Высокого гостя хозяева нового центра, в соответствии с их пониманием русских традиций, встречали с цыганами.

Молодая красивая цыганка в цветастой юбке поднесла высокому гостю на подносе фужер коньяка и закуску, а цыганский хор в это время пел: «К нам приехал наш любимый Павел Анатольевич — дааарагой!» И пока дорогой Павел Анатольевич бодро пил залпом трехсотграммовый фужер коньяка, цыгане продолжали петь: «Павел! Павел! Павел! Павел! Павел Анатольевич — дааарагой!» Допив коньяк, исполняющий обязанности председателя облисполкома лишь понюхал дольку лимона и лихо разбил о землю дорогой хрустальный фужер, который, к слову сказать, стоил столько, что многим из жителей Петровской области нужно было полмесяца работать, чтобы купить такой.

Построено же все великолепие было при прямой административной поддержке товарища Баранова, который в последние годы все больше чувствовал себя господином в Петровской области. Он покровительственно потрепал по плечу директора комплекса и погрузился в насыщенную программу: бассейн, сауна, обед, массаж и море выпивки. Павел Анатольевич был в приятельских отношениях со всеми секретарями обкома и с председателем облисполкома. В новых исторических условиях это был человек для области незаменимый. Партийные начальники имели власть, но они хотели иметь и материальные блага «как на западе». А для этого нужно было правильно перераспределить бюджетные средства, которые были «народными», а значит «ничьими». Но при этом нужно было и взять на себя ответственность за подпись под решениями о таких перераспределениях, создать фирмы, через которые его проводить. Баранов, который под любым благовидным предлогом в любой момент мог стать временно исполняющим обязанности председателя облисполкома и подписать необходимые бумаги, решал эти вопросы с блеском. Ему было пятьдесят два года, несмотря на раблезианский размах кутежей, сохранилось неплохое здоровье и острый цепкий ум. Он имел прекрасные связи в Москве, в области почти каждый сколько-нибудь значимый человек был от него зависим. Его распоряжения выполняли и милиция, и криминал, при этом все были им довольны, так как Баранов всегда умел разруливать самые сложные ситуации и никогда не злоупотреблял своим влиянием. Сегодня же он был очень расстроен. Созданное при его покровительстве российско-китайское предприятие «Панда» обанкротилось, его активы где-то растворились, причем не так, как было задумано первоначально, а поставленный во главе предприятия бывший депутат Верховного Совета престарелый Ремир Виленинович Свинаренко, возраст и состояние здоровья которого не позволяли привлечь президента «Панды» к уголовной ответственности, внезапно умер. И проблемы надо как-то решать. Но сначала господин Баранов решил немного отвлечься, поэтому и поехал в загородный комплекс.

— Представляешь, Ахмед, — нервно куря двадцатую сигарету, уже тяжелым языком говорил он директору всего окружавшего его великолепия, — как снег на голову! — И выпил десятую, наверное, уже по счету рюмку.

— Павел Анатольевич, а кто такой панда? — решил отвлечь его дипломатичный хозяин.

— Чмошный медведь такой китайский… — Вдруг Баранов что-то вспомнил и спросил: — А ты мне скажи, сколько сейчас времени?

— Без пятнадцати четыре. А вы разве куда-то торопитесь?

— Вот скотство, — сплюнул на пол первый заместитель председателя облисполкома. — Ко мне же к четырем должен архиепископ приехать. Хороший он мужик, бескорыстный, не то что мы грешные… Ну, давай еще рюмочку наливай, да пусть мне бутылку с закуской в машину отнесут, да надо ехать.

— Что же вы как быстро, — засуетился Ахмед.

— Хороших людей уважать надо! — назидательно сказал Павел Анатольевич. — А к тебе-то я всегда могу заехать. А вот архиепископу придется меня в приемной полчаса ждать, а это плохо. Он такого обращения не заслуживает.

Глава 2

Протоиерей Александр успокоил тех, кто не попал на прием к архиерею, сказав, что всех их владыка обязательно примет завтра. Затем он зашел к себе в кабинет, закрылся на задвижку и устало сел на стул. Ему нужно было хотя бы немного побыть одному. Новые условия, в которых оказалась Церковь в последние годы, несказанно радовали его. Наконец появилась возможность реальной свободы совести. Отец Александр получил возможность доносить евангельскую проповедь до многих людей. Но сил новые формы церковного служения отнимали намного больше, чем прежние, когда он был связан в своих действиях.

Тысячелетие Крещения Руси стало мощным стимулом для церковного возрождения. Уже с 1987 года можно отметить на местах активное сопротивление советской атеистической политике. Активно рос общественный интерес к церковной проблематике. На страницах газет, в различных аудиториях возникали дискуссии по религиозным вопросам, в которых священнослужители получили, наконец, возможность свободно высказаться о вопросах веры и неверия. В то же время атеисты активно пытались представить Тысячелетие Крещения Руси как сугубо внутрицерковный праздник, не дающий особого повода для перемен в государственно-церковных отношениях. Однако эти попытки оказались неудачными. Повсеместно верующие требовали открытия новых храмов, ставили вопрос о разрешении для Церкви социальной и образовательной деятельности. Проводились масштабные церковные торжества. Власти не могли с этим не считаться, и процесс церковного возрождения начался. Но свое законодательное подкрепление со стороны государства он получил лишь в 1990 году. Необходимо, впрочем, отметить, что интерес большинства людей к религии носил весьма примитивный характер. Поэтому, когда возможность свободно жить церковной жизнью стала общедоступной, воспользовался ею лишь очень незначительный процент тех, кто позиционировал себя верующими.

Секретарь епархиального управления вспомнил недавний 1988 год. Тогда после торжеств, посвященных 1000-летию Крещения Руси, в Петровской области был организован круглый стол, посвященный этой дате. Вел его главный редактор главной областной партийной газеты Иван Федорович Мозенцев. Участвовали председатель областного совета по атеистической пропаганде при Петровском обкоме КПСС Леонид Васильевич Грязнов, уполномоченный Совета по делам религий по Петровской области Евгений Алексеевич Иванов. Пригласили архиепископа Анатолия, но он послал отца Александра: «Сходи, ты поученее». Первый вопрос Мозенцев задал Грязнову:

— Почему снова жива религия? Каково ваше мнение на сей счет?

— Наиболее общая причина, разъясняющая существование религии в нашем обществе, — наследование массовым обыденным сознанием религии как представления, обычаев, чувств от предшествующего общества, — громогласно начал вещать главный атеист области. — Нельзя сбросить со счетов влияние стихийных факторов природы — землетрясения, наводнения, смерчи и прочее — все это трактуется как наказание за грехи. Сохраняются различия между городом и деревней — отсюда более высокий процент верующих в сельской местности. Уровень демократизации также влияет на религиозные настроения. В период застоя, например, многие искали в религии иллюзорное утешение от несправедливости, неверия в свои силы. Ну, и, наконец, угроза ядерной войны. Религия ведь обещает бессмертие, а кому же не хочется уцелеть во время ядерной катастрофы?

— Что в таком случае может противопоставить религии атеизм?

— Атеизм призывает не тратить жизнь на иллюзии, на подготовку к «будущей» жизни, а жить полнокровно здесь, на земле.

— Леонид Васильевич, а стоит ли сегодня опасаться религии? Ведь, в принципе, истинно верующих среди молодежи нет. Верят в гадания, приметы, сны, черную магию, следуя моде, идут венчаться в церковь, под нажимом родных крестят детей. Может быть, действительно, как считают многие, со временем религия отомрет сама?

— Если бы… Церковь — это достаточно мощный и отлаженный механизм, работа которого направлена на то, чтобы постоянно пополнять ряды верующих, в том числе и молодежью. Это же их жизнь, их хлеб! Не будет этого пополнения — не будет у церкви и перспектив. Так что о пассивном созерцании не может быть и речи: тут или-или…

И, кстати, индифферентная масса тех, кто верит как бы «понарошку» — в приметы, гадания, обряды и прочее — представляет для церкви самый благодатный материал. У этих людей нет позиции, нет твердых мировоззренческих установок и, следовательно, их легко склонить к вере, так как они легко идут на идеологические уступки.

— Действительно, — кивнул Мозенцев, — вот у меня здесь лежит статистическая справка. По данным анкетного опроса научно-исследовательской группы Петровкого обкома ВЛКСМ, на основной вопрос анкеты — об отношении к религии и атеизму — большая часть учащейся (78 %) и работающей (71 %) молодежи дала ответ «Безразлично». Большинство учащейся молодежи не считает себя атеистами, способными обосновать свое неверие (около 81 %) и только 25 % работающей молодежи ведут атеистическую пропаганду. У подавляющего большинства опрошенных выявлено отсутствие атеистических принципов и убеждений. На вопрос о полезности религии часть опрошенных отметила ее положительную роль в сохранении национальных традиций и обычаев (24 %). Ни один из опрошенных не отметил отсутствия полезности религии. В вещие сны, судьбу, гадание и т. п. верят более 22 % и иногда верят около 70 % опрошенных. — Тут главный редактор обратился к отцу Александру: — Вопросы морального становления, нравственных исканий молодых людей приобретают все большую остроту и значение. Что думаете вы о проблеме «молодежь и религия», «молодежь и Церковь»?

— Почему молодежь обращается к вере? Вопрос и сложный, и простой одновременно, — после Грязнова голос священника звучал как-то очень контрастно спокойно и умиротворяюще. — Убедить можно рассудок человека, его разум. Но он в конце скажет: «Да, вы очень хорошо все объяснили, но я не верю, что Бог есть». Дар веры нельзя внушить, его можно лишь обрести. И дело не в слабости или силе атеистической работы. Божественная благодать действует всячески на умы, но добровольно и свободно. Если у человека не будет пережита личная встреча с духовным миром и он не почувствует высшую помощь, защиту, успокоение в трудный час — он никогда не встанет за церковь и за религию. Люди, в том числе и молодые, — существа материально-духовные. Их обращение к вере часто связано с недостатком духовного начала в земной жизни. Иногда они и сами не объяснят, зачем пришли в храм. Но — идут, идут на зов духа…

Известно, что совесть — неподкупный судья. Кем бы ты ни был, какую должность ни занимал, она всегда мучает за дурной поступок. У молодых людей, особенно у студентов, существует мнение, будто наука противоречит религии. Сложилось оно потому, что молодежь зачастую не знает как следует ни религии, ни науки. А полузнания приводят к предубеждениям. И нет парадокса, когда порой в поисках истины человек, воспитанный на атеистической литературе, обращается к вере. Случается и иной — противоположный перелом мировоззрения — от Бога к атеизму. По моим наблюдениям, число молодых прихожан почти двадцать лет остается на одном уровне. Их, в общем-то, немного. Одни посещают храм постоянно, другие — когда возникает потребность исполнить религиозные запросы.

— Что вы можете сказать о тысячелетии Крещения Руси?

— Думаю, что это эпохальный церковный праздник, который имеет значение и гражданское, и государственное для нашей страны. Ведь именно христианство стало той почвой, на которой развивались наша культура и государственность…

Тут слово взял до того молчавший уполномоченный Совета по делам религий по Петровской области Евгений Алексеевич Иванов.

— Прежде всего, о самом тысячелетии принятия христианства на Руси. Да, это большой церковный праздник, но не гражданский, как утверждает протоиерей Александр, и тем более не государственный. Здесь мой оппонент выдал желаемое за действительное.

— Евгений Алексеевич, священник затронул важную для нас тему «молодежь и религия». Он объясняет основную причину обращения молодых людей к вере недостатком духовного начала в земной жизни. Ваше мнение?

— Когда заводится разговор о том, что молодежь нынче якобы обращается к вере, нужно, прежде всего, определить масштабы этого явления. Если аргументировать не эмоциями и разрозненными наблюдениями, то надо признать, что наша молодежь в массе своей нерелигиозная. Как человек, который это отслеживает, могу сказать, что доля верующих среди молодежи невелика и в последние десятилетия стабилизировалась. Данные одного из массовых социологических опросов показали, что в возрастных группах до 20 лет, 20–29, 30–39 лет доля верующих составляет 3 % и еще 3 % колеблющихся.

… Таких круглых столов и встреч были потом уже десятки. Сначала отец Александр робел перед атеистическими чиновниками, но потом понял, что и они — такие же люди, каждого в той или иной мере заботят вопросы жизни и смерти, смысла жизни, вечных ценностей. И, в сущности, как он тогда еще понял и что не стало очевидным для всех и сейчас, у них общий враг — мракобесие и псевдодуховность, размывающие границы добра и зла, чарующие людей кажущейся сладостью вседозволенности. Но тот 1988 год действительно стал переломным в положении Православия в Советском Союзе, что наглядно доказал проведенный в этом году Поместный Собор.

Поместному Собору в Русской Православной Церкви по сложившейся в XX веке традиции принадлежит высшая власть в области вероучения, церковного управления и церковного суда — законодательная, исполнительная и судебная. В состав Поместного Собора входят архиереи, а также представители духовенства и мирян от всех епархий, важнейших учебных духовных заведений и монастырей, зарубежных учреждений Русской Православной Церкви.

Важность Поместного Собора 1988 года обусловлена тем, что проводился он во время, когда появились предпосылки для кардинальных перемен в положении Церкви в советском государстве и обществе.

Процессы так называемой перестройки и демократизации наряду с негативными последствиями имели и ряд положительных. К последним можно отнести перемены в государственно-церковных отношениях. На волне проводимых в стране демократических реформ Церковь постепенно освободилась от чересчур навязчивой опеки госаппарата; получила самостоятельность в вопросах собственности, проповеди, духовного образования и просвещения, кадровой политики, установления сотрудничества с государственными и общественными организациями. В том, что это стало возможным, велико значение Поместного Собора 1988 года.

Он создал предпосылки для перемен в государственном законодательстве в отношении религии, которые и произошли в 1990 году с принятием новых российского и союзного законов о свободе вероисповеданий. Проводимый в год Тысячелетия Крещения Руси Поместный Собор привлек к Русской Православной Церкви самое широкое внимание общественности не только Советского Союза, но и мировой.

Одним из главнейших деяний Собора явилось обсуждение и принятие нового устава Русской Православной Церкви взамен устаревшего «Положения об управлении Русской Православной Церковью», принятого на Поместном Соборе 1945 года с изменениями, внесенными Архиерейским Собором 1961 года.

Важнейшие изменения претерпело управление приходами. Проведенная в 1961 году реформа приходского управления полностью устранила духовенство от участия в хозяйственных делах приходов, создала ненормальное положение, когда вопросы материального состояния Церкви зачастую решали люди неверующие. На Поместном Соборе 1988 года последствия этой реформы были признаны отрицательными. Архиепископ Смоленский и Вяземский Кирилл (с 2009 года — Патриарх Московский и всея Руси) отметил, что «поправки к „Положению“, сделанные в 1961 году, были продиктованы не внутренними потребностями Церкви, а той сложной внешней ситуацией, в которой оказалась наша Церковь в конце 50-х — начале 60-х годов. „Реформа 1961 года“ по существу оказалась несостоятельной и обратилась внутренними нестроениями в Церкви». В 1988 году духовенству была вновь возвращена возможность активного участия в финансово-хозяйственной стороне жизни приходов, что нашло отражение и в принятом на Соборе новом Уставе.

Поместный Собор 1988 года проводился во время, когда Русская Православная Церковь еще жила практически по дискриминационному постановлению ВЦИК и СНК «О религиозных объединениях» от 1929 года. Внесенные в него к 1988 году изменения и дополнения также не давали Церкви возможности полноценного осуществления своего служения в государстве и обществе. Однако Собор принял решение о внесении изменений в Устав Русской Православной Церкви, которые возвращали духовенству право участвовать в распоряжении финансово-хозяйственной деятельностью приходов.

Зависимость Церкви от государства оставалась в то время прежней. И тем выше значение Собора, который хотя и решил далеко не все стоящие перед Русской Православной Церковью на данном этапе проблемы, но, сняв многие из них, стал мощнейшим стимулом к избавлению Церкви от гнета госатеизма, к развитию внутрицерковной жизни, к направленности деятельности Церкви на взаимополезное сотрудничество с государством и обществом, к развитию духовной, мистической стороны жизни Церкви, религиозного образования и духовного просвещения.

… Воспоминания отца Александра прервал стук в дверь. Его звали к архиерею.

Глава 3

Архиепископ Анатолий и протоиерей Александр вот уже больше часа сидели в приемной первого заместителя председателя облисполкома. «Павла Анатольевича пока нет, но он просил вас дождаться», — сказала им секретарь — пышная женщина лет сорока с надменным лицом. Вместе с ними в приемной сидел недавно назначенный на должность консультанта по связям с религиозными организациями отдела координации социальной сферы облисполкома Владимир Николаевич Шуваев.

Уполномоченные Совета по делам религий были еще совсем недавним, но уже прошлым. Последний уполномоченный по Петровской области Евгений Алексеевич Иванов в настоящее время благополучно защитил докторскую диссертацию и заведовал кафедрой в ставшем университетом Петровском пединституте. Владимир Николаевич тоже был профессиональным вузовским преподавателем. Скромный, воспитанный, дипломатичный и деликатный человек, он как никто другой подходил для работы на данном участке в такое время, когда государственное законодательство, регулирующее религиозную сферу, кардинально менялось.

Новые законы о религии СССР и РСФСР были приняты почти одновременно. Российский закон был разработан быстро и дополнен существенными поправками Комитета Верховного Совета по свободе совести, милосердию и благотворительности. В то же время союзный закон имел трудную судьбу.

В начале февраля 1988 года Политбюро ЦК КПСС официально поручило Совету по делам религий совместно с другими союзными министерствами и ведомствами разработать проект союзного закона о свободе совести. В конце апреля Совет внес как в ЦК КПСС, так и в Совет Министров СССР законопроект «О свободе совести и религиозных организациях», вобравший в себя и наработки предшествующих лет. Однако потребовалось более двух лет, чтобы этот законопроект был внесен на рассмотрение Верховного Совета СССР.

Коммунистическим деятелям удавалось постоянно блокировать разработку проекта закона и внесение в него либеральных статей. Спустя три недели после опубликования закона СССР (01.10.1990) РСФСР представила свой Закон о свободе вероисповеданий (25.10.1990). Религиозные организации получили статус юридического лица. Родители получили право на религиозное воспитание детей. Были разрешены миссионерская и публицистическая деятельность Церкви. Смогла свободно развиваться приходская жизнь. Был упразднен Совет по делам религий.

Союзные законодатели были профессионалами в государственном управлении; российские законодатели были в основном вчерашние диссиденты — противники официальной власти (в основном из среды научной интеллигенции), которые были пленены западно-демократическими фетишами. Всякая мысль об интересах народа, страны и государства для российских законодателей трактовалась как великодержавный (русский) шовинизм. Этим-то и отличаются два закона — союзный и российский: для первого из них характерна государственность и охранительность прав традиционных религий, для второго — протестантский (индивидуалистический) демократизм. Участие будущего Патриарха, то время митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, в качестве народного депутата СССР в разработке союзного закона способствовало тому, что он был более приближен к жизненным реалиям, чем российский.

Союзный закон преодолел «советскую идеологичность» в том, что предусмотрел в качестве объекта законодательства религиозные организации, то есть конкретные исторически сложившиеся учреждения, являющиеся носителями религиозных отношений. Эти религиозные отношения, в свою очередь, являются предметом государственного регулирования. Для российского Закона носителем религиозных отношений является гражданин или группа граждан (религиозное объединение), поэтому основной пафос данного закона — права человека и гражданина.

Само слово «организация» не встречается в тексте российского Закона. В факте игнорирования российским законодательством 1990 года исторически сложившихся и существующих сотни лет религиозных организационных структур проявляется большевистское антицерковное наследство и идеологическое преемство от прежнего советского законодательства. Союзный закон весьма «многословен» по своему основному объекту законодательства — религиозным организациям. Этим он отличается от российского закона, предусматривающего объектом государственного регулирования только религиозные объединения граждан и как будто бы не замечающего таких учреждений, как Московская Патриархия, Отдел внешних церковных сношений и др., которые возникли не как объединения граждан, но как организационно-функциональные учреждения особых общественных отношений, которые именуются религиозными отношениями.

Прямого разрешения на существование таких организаций в российском законе не имелось. По букве закона сама Патриархия является религиозным объединением группы граждан. Только вопрос, каких и кого? Где такое собрание учредителей (десять или двадцать человек), которое решило бы создать (учредить) Патриархию? Таков основной парадокс Российского Закона «О свободе вероисповеданий» 1990 года.

По этому вероисповедному закону религия и атеизм должны были сравняться, в один ряд ставились религиозные организации и «атеистические общественные объединения» (ст. 4). Закон настойчиво напоминал об атеизме (семь раз), устанавливал защиту атеистических убеждений граждан. Несомненно, большой ошибкой составителей закона следует признать отнесение религиозных организаций к числу общественных объединений. Противоречивость некоторых положений, неопределенность ряда формулировок, путаница в терминологии дают основание отметить низкий уровень закона в целом. Субъективизм и неопытность разработчиков столь сложного законопроекта, стремление подготовить закон оригинальный, не похожий на закон Союза, привели к тому, что очень скоро потребовались изменения и дополнения к нему, но принять их не удалось из-за событий 1993 года, прекративших работу Верховного Совета РСФСР.

После принятия Закона РСФСР «О свободе вероисповеданий» в стране сложилась довольно противоречивая ситуация. С одной стороны, налицо было продвижение вперед: тысячи культовых зданий передавались религиозным общинам, открывались десятки монастырей, духовных учебных заведений, религиозных центров, братств и миссий. Практически все обоснованные заявления верующих о регистрации обществ разрешались положительно. В то же время российский закон о религии 1990 года, разработанный в противовес союзному и не учитывавший объективных реалий религиозной жизни, открыл возможность широкой проповеди для представителей религиозных новообразований, зачастую деструктивного характера. Вызванные этим многочисленные проблемы были преодолены далеко не сразу и после принятия в 1997 году нового Федерального Закона «О свободе совести и религиозных объединениях». Частично эти проблемы сохраняются и в настоящее время.

Субъектами права в союзном Законе 1990 года были граждане и организации, в российском законе 1990 года — только граждане, в российском 1997 года — граждане и объединения (организации). То, что российский Закон 1990 года был эпатажным (противосоюзным), а поэтому временным, ясно по тому, что он исключил из своего названия, а, следовательно, из области правового регулирования, религиозные организации (объединения) в противовес союзному Закону, но реальность восторжествовала в российском законе 1997 года.

… Павел Анатольевич в дороге не раз приложился к бутылке с коньяком и поэтому в облисполком приехал уже сильно опьяневший. Покачиваясь, он зашел в приемную, посмотрел мутным взглядом на сразу вставших со стульев ожидавших его людей и, ни с кем не поздоровавшись, сразу прошел в кабинет. Проходя, он ткнул пальцем на архиепископа Анатолия: «Ты заходи, а эти пусть пока посидят».

Архиерей зашел за ним. В кабинете Баранов вдруг обнял его, расцеловал и с чувством произнес: «Золотой ты наш человек!» Владыка чувствовал себя во время всего их разговора крайне неловко, хотя внешне этого никак не показывал. Чиновник называл его то «Ваше Святейшество», то «Толя»; налил себе стакан коньяку, который постоянно отхлебывал. Повод встречи был самый что ни на есть важный — передача Церкви целого ряда храмов, до этого занятых под хозяйственные нужды и теперь освобождаемых. И Павел Анатольевич в принципе пригласил архиепископа, к которому очень хорошо относился, для того чтобы сказать, что вопрос решен. Он хотел сделать сюрприз, и архиерей ничего не знал о цели встречи, о которой ему передали только, что она очень важная. Но ум чиновника был помрачен алкоголем и поэтому он лишь задавал разные провокационные вопросы, на которые владыка отвечал очень серьезно, видя перед собой не распоясавшегося пьяного барина, а представителя государственной власти, который в любом состоянии может многое сделать в области как хорошего, так и дурного.

— А что, Толя, если нам одну из сохранившихся, но закрытых пока церквей в Петрово отдать объединению Муна? — пристально глядя в глаза архиерею спросил Баранов. — Горбачев с Муном вась-вась. Ты как архиепископ поддержи, что, дескать, нужно развивать религиозный плюрализм и толерантность, а православных церквей и так много. А они тебе, глядишь, дом купят.

— Вы знаете, Павел Анатольевич, я считаю, что нельзя оправдывать разорение России как духовное, так и материальное ничего не значащими пустыми словами. Нужно русскому человеку всегда быть патриотом своей веры и нации, никогда не стесняться своей трудной, но прекрасной многовековой российской истории. Нужно не мунам помогать, а, наоборот, во что бы то ни стало прекратить проповедь этих сект, сеющих не мир и любовь, а разделение между людьми. Нам нужна единая сильная, согретая Православием великая Россия. Ну, а про дом я понял, что вы пошутили.

— Вот за что я тебя люблю, — обнял его Баранов, — так это за непродажность. — Но неужели тебе не хочется ездить на «Чайке», иметь шикарный дом, бывать за границей?

— Машина меня возит вполне приличная. Какая разница — «Волга» или «Чайка»? Дом у меня есть, я сыт, одет, обут. Зарубежные поездки меня не прельщают. Ведь человеку, в сущности, очень немного нужно. Мне очень жалко людей, которые свою жизнь и бессмертную душу растрачивают на погоню за материальными благами. Если они честны сами с собой, то через какое-то время видят, что гонялись за призраками, что все, чего они достигли, неуловимо ускользает у них из рук, проходя как песок сквозь пальцы, или не приносит удовлетворения. И только в обращении к Богу, в молитве и служении ему человек обретает полноту бытия.

Баранов внезапно стал серьезным и ненадолго пришел в себя. Он был человеком умным и нередко задумывался о смысле жизни. Архиерей невольно указал ему сейчас на то, что чиновника больше всего раздражало: на то, что власть, материальные блага, возможности не приносят удовлетворения, что постоянное самоутверждение за счет других расстраивает нервы и здоровье, подогревает все усиливающуюся потребность в коньяке и сигаретах. Павел Анатольевич вдруг вспомнил о цели встречи.

— Простите, Ваше Святейшество, что я так по-свойски с вами. Выпил немного… — извиняющимся голосом выдавил из себя Баранов. — Я ведь что вас позвал: вот постановление облисполкома о передаче вам двенадцати храмов по списку, о которых вы просили.

— Я искренне благодарю вас, дорогой Павел Анатольевич, — сказал владыка, который уже начал думать, что его вызвали исключительно для того, чтобы выслушивать философские сентенции пьяного чиновника. — Господь да благословит вас и ваших близких за это благое дело!

— Чего уж тут говорить — будем помогать, нужно возрождать нам Церковь, — кивнул первый заместитель председателя облисполкома и, сняв телефонную трубку, сказал секретарю: — Наташа, пусть там Шуваев со священником заходят.

Затем он повторил информацию о передаче храмов уже при них, пожал всем руки и, провожая архиерея до двери кабинета, уже совсем серьезно еле слышно шепнул ему: «А, может быть, я и сам стану верующим».

Глава 4

Эльвира Свинаренко вот уже месяц беспробудно пила. Неприятности посыпались на нее одна за другой: сначала обанкротилось российско-китайское предприятие «Панда», во главе которого был поставлен ее муж Ремир Виленинович Свинаренко. Причем обанкротилось так, что результатами этого воспользовались совсем не те люди, которые предполагались; огромные суммы ушли посторонним. Потом сам господин Свинаренко перенервничал и умер. Его жена, с одной стороны, была вроде бы ни при чем: официально она в «Панде» никем не числилась. Но господин Баранов не поверил, что Эльвира ни при чем. Сначала он убрал ее из горисполкома, а когда она лишилась официального статуса, уже совсем другие люди попытались вытрясти с нее деньги. Но дело в том, что Эльвира Львовна действительно не имела отношения ни к банкротству, ни к растворившимся капиталам. К их личным с покойным мужем сбережениям претензий не было: они были накоплены за тридцать лет, и все заинтересованные лица об этом знали. Тем более, что Эльвира пока еще входила в негласный список лиц, обладающих определенной неприкосновенностью. Поэтому, раз она оказалась ни в чем не виновата, ее через некоторое время оставили в покое, дав, однако, четко понять, что дальнейшая активная деятельность для нее закрыта. На скопленные за жизнь сбережения она попыталась открыть один ларек, затем другой, но оба сожгли. Эльвира потеряла почти все, кроме квартиры. И с горя она сделала то, что обещала себе никогда не делать, имея пример своего отца: запила. Наследственность не подвела: она стала алкоголичкой с первой рюмки. И вот целый месяц в одиночестве она пила и пила в своей квартире, вспоминая свою жизнь.

Эльвира Львовна многим людям сумела поломать судьбы, видимо, пришла пора платить по счетам. Как легко она почти тридцать лет лишала людей возможности получить квартиру, высшее образование, хорошую работу! А с каким удовольствием она преследовала людей за их религиозные взгляды, организовывала отправку в психиатрические больницы за свободу взглядов, лишение родительских прав за религиозное воспитание детей. Особенно товарищ Свинаренко гордилась тем, что незадолго до начала перестройки комиссия под ее председательством приняла решение о сносе одной из сохранившихся в Петрово церквей. Это было сделано, когда подобные разрушения храмов практически уже не практиковались. Теперь, во время запоя, в страшных галлюцинациях образы прошлого приходили к ней. Эльвира как безумная металась по квартире, не находя нигде спасения. Она выпивала стакан, другой, забывалась полным кошмаров сном, чтобы очнуться от него к еще более жуткой реальности. Эльвира Львовна перестала понимать, что происходит на самом деле, а что ей кажется. Иногда сознание ненадолго возвращалось к несчастной. Она думала: может быть, нужно покаяться? А образы того, в чем каяться, стояли у нее перед глазами. Вот ведь и отец не только покаялся, но даже и не пил два года перед смертью. Правда, он стал каким-то не таким… — думала Эльвира. Но все в ней противилось покаянию. Целый месяц она мучалась, но так и не решилась ни в одну из минут просветления позвонить в церковь и попросить, чтобы священник пришел ее поисповедовать. В одну из таких светлых минут она вызвала «скорую помощь», которая отвезла ее в наркологическую больницу, где Эльвира Львовна и умерла.

А ведь ее отец, который пил буквально с детства, прожив семьдесят четыре года, не нажил себе никаких катастрофических болезней. Более того: за два года до смерти он полностью отказался от алкоголя и умер в полном разуме, примиренный с Богом, людьми и своей совестью. Как это произошло? Сам Лев Александрович считал, что это чудо; все, кто его знал, не могли считать иначе. Просто однажды он почувствовал, что может больше не пить. Хотя Лев никому в этом никогда не признавался, на самом деле ему жутко надоело, что с пятнадцати лет он каждый день пьяный. Ему хотелось какой-то другой жизни, а какой именно, и сам не смог бы объяснить — просто не знал. Лев Александрович был по натуре человеком очень добрым, склонным ко всему хорошему. Даже полвека пьянства не смогли в нем этого истребить. Он искренне плакал, когда говорил с теми, кого считал праведными людьми: митрополитом Исайей, епископом Анатолием, протоиереем Александром. Отец Александр часто за него молился, может быть, это помогло? Но однажды Лев Александрович сумел не выпить очередной рюмки. Как ни странно, он легко это пережил: только поболел с неделю, как при гриппе. И с тех пор помощник старосты начал меняться прямо на глазах.

Из «двадцатки» ему пришлось уйти, потому что он больше не хотел принимать участия в махинациях. Стал жить на скромную пенсию. Впрочем, квартира у него была, одежда тоже, еда в то время хотя и была в дефиците, но продавалась по доступным ценам. В самом начале восьмидесятых пенсионер вполне мог самостоятельно прожить.

Лев Александрович, протрезвев, увидел, что прожил всю свою жизнь совсем не так, как ему хотелось бы. Он вроде бы и старался никому не делать зла, да оно само как-то получалось. И вот Лев, избрав отца Александра своим духовным отцом, стал каждую неделю у него исповедоваться. Прошлое всплывало постепенно, каждую неделю вспоминалось что-то еще. А в своей новой жизни Лев Александрович старался не делать ничего такого, что тяготило бы его совесть. И постепенно он достиг состояния полной умиротворенности: никто и не верил, что благостный старик — это тот самый полусумасшедший пьяница, который сумел стать чем-то вроде визитной карточки не только собора, но и всего города. Только его дочь Эльвира — активная атеистка — была крайне недовольна проснувшейся религиозностью отца, пыталась сдать его на принудительное лечение в психиатрическую клинику, да что-то у нее ничего не получилось.

Лев Александрович поначалу даже попытался петь и читать на любительском клиросе, но уже вскоре по мере того, как рассудительность просыпалась в нем, от этих попыток отказался. Дело в том, что хотя голос у бывшего помощника старосты сохранился громогласный, но слуха у него не было, читал он с ошибками в каждом слове. Да еще постоянно совершал какие-нибудь оплошности. Например, однажды надел вместо стихаря архиерейский саккос, так что даже пришлось задержать начало богослужения, пока искали, во что же облачать владыку. А превращать службу в посмешище Лев не хотел. И он просто стоял во время службы, молился за себя и за свою дочь «заблудшую Эльвиру», как он ее теперь называл.

Лев Александрович не только сам отказался от алкоголя, но и помог бросить пить своему соседу — Григорию Ильичу Перачеву. Тот был бывший врач, недавно отметивший свое шестидесятилетие и вышедший на пенсию. Григорий Ильич около десяти лет был пациентом наркологии. Ему пришлось оставить врачебную практику, перебиваться случайными заработками. Жена умерла, дети не общались. Зависимость от алкоголя страшно тяготила его. Но он не знал, что можно как-то сопротивляться, во всем разуверился. Пример Льва Александровича вселил в него надежду. Под чутким контролем старшего товарища Григорий прервал очередной запой, впервые за последние годы, выйдя из него без помощи врачей. Он стал носить крест, сходил на исповедь, но постоянным прихожанином не стал, лишь изредка заходя в церковь. Впрочем, Лев Александрович был доволен уже тем, что его новый друг бросил пить. «А до церкви ты, может быть, пока еще не дорос», — доброжелательно сказал он.

Григорий увлекся литературной деятельностью. Он написал пронзительную книгу о судьбе алкоголика, задыхающегося от бездуховности советского общества. Вся она была основана на реальных фактах. В ней были места сравнительно забавные. Например, как герой, запертый в похожей на камеру палате наркологической клиники, в которой не было окон, а только массивная металлическая дверь с зарешеченным окошком, сумел выбраться из нее по вентиляционным трубам. Внутри них он и прополз, как герой американских боевиков, о которых ничего не знал. Были места и страшные, хотя и оставляющие место для надежды. Герой книги, отчаявшись, затягивает себе петлю, но потом вспоминает, что не успел допить полбутылки водки. Он допивает, засыпает. Пока он спит, приходит жена, вызывает «скорую», и просыпается неудавшийся самоубийца в наркологии, получив еще один шанс начать новую жизнь…

Григорий желал свое творение издать, о чем сказал Льву Александровичу. «Я в этом не понимаю, — честно сказал тот. — Но лучше ты со своими писаниями сильно не высовывайся, а то скажут, что совсем с ума сошел на почве пьянки. Вот у нас ходит в собор один поэт, давай я с ним договорюсь, чтобы он почитал».

Тот почитать согласился, а, прочитав, пришел в ужас. Дело в том, что Григорий за время пьянства стал ужасным матерщинником, а как он думал, так и говорил, также и писал. Время, когда в России книги Эдуарда Лимонова будут превозноситься как изящная словесность, еще отстояло лет эдак на десять. Поэтому поэт рукопись категорически забраковал.

«Представляешь, — жаловался другу Григорий Ильич, — говорит, что я писать по-русски не умею, что у меня половина слов матерные. А чего же тогда Лев Толстой считается знаменитым писателем? Он ведь тоже толком по-русски писать не умел. Вот я почитал у него книгу, „Война и мир“ называется, так там тоже половина слов на другом языке, только не на матерном, а на французском. А какая, спрашивается, разница и где справедливость?» Впрочем, через какое-то время Григорий успокоился и начал даже ходить в церковь. Правда, многое его здесь не удовлетворяло. Он все высказывал Льву, что вот это нужно было бы сделать так, а вот это совсем по-другому. Но Лев Александрович только посмеивался. Впервые в своей жизни он обрел трезвый разум и душевный мир, впервые у него начали строиться отношения с людьми совсем на иной, чем раньше, основе. И он был счастлив.

Глава 5

Лаврентий Грачев был рукоположен в сан священника всего лишь две недели назад. Двухнедельная практика в кафедральном соборе города Петрово — и вот он уже едет в незнакомый ему город Чапаевск, который находится всего в нескольких десятках километров от областного центра. В портфеле лежит указ архиерея о назначении его настоятелем прихода в этом городе.

«Храм там уже несколько лет как открыт. Приход сформировался, люди ходят, идет реставрация. Настоятель был отец Ефрем — очень хороший молодой иеромонах, абсолютно себя не щадил для Церкви. Сам и на колокольню лазил, белил ее; и под купол храма. Но он с Украины родом, а сейчас предложили ему туда перейти служить. Ну, я не стал его удерживать, хотя и жалко было отпускать. А вот теперь там второй месяц в командировке такой протоиерей отец Георгий Грицук, а он очень своеобразный священник. Теперь все очень просят, чтобы назначить им нового настоятеля, а отца Георгия отозвать. Остановишься на два дня в гостинице, примешь у отца протоиерея дела, и затем он освободит тебе церковный дом. Но народ в Чапаевске непростой, так что поедешь ты не на курорт», — сказал отцу Лаврентию архиепископ Анатолий, вручая указ о назначении.

И вот новый настоятель в скромном черном подряснике и скуфье приехал в Чапаевск. Городишко был очень невзрачным. Основную массу построек составлял частный сектор, но были и панельные пяти- и двухэтажные здания. Многие горожане держали разную домашнюю живность. Прямо по улицам паслись гуси, куры, козы, а кое-где — коровы и свиньи. Было несколько ткацких фабрик и какой-то завод.

Гостиница представляла собой обшарпанное трехэтажное здание с удобствами в коридоре. Однако в номере «люкс», который снял отец Лаврентий, были отдельная раковина и унитаз с разбитым смывным бачком, но не было ни душа, ни горячей воды. В комнате номера стояла раздолбанная кровать, покрытая протертым пледом, прожженный сигаретами стол с потрескавшейся полировкой и стул на трех ножках. На окнах висели черная от грязи тюль и непонятного цвета выцветшие занавески. Из всех лампочек трехрожковой люстры горела только одна. Электрическая розетка не работала.

Священник Лаврентий с ужасом смотрел на все это «великолепие». Он родился и вырос в Ленинграде в семье музыкантов, закончил консерваторию. После 1988 года он начал ходить в храмы северной столицы. Его пленила красота православного богослужения, Лаврентию захотелось и самому стать священником. Было ему в это время двадцать шесть лет. Но в Ленинграде это было сделать сложно, требовалось получить и духовное образование, а опять учиться молодой человек не хотел. Тем более что он был неженат, а ни жениться, ни становиться монахом не чувствовал желания. Возможным выходом было стать целибатным священником, но не все архиереи к этому хорошо относились. Вот и посоветовали ему поехать в Петровскую епархию, где открывалось много новых храмов и была большая потребность в новых священнослужителях, а архиерей не имел предубеждения против целибатов.

Архиепископ Анатолий и особенно протоиерей Александр, приняли его радушно. Поселили в доме у одной старенькой прихожанки. Лаврентию, выросшему в хорошей ленинградской квартире со всеми удобствами, не служившему по болезни желудка в армии и не ездившему, в отличие от многих сверстников в музучилище и консерватории, в колхозы на картошку, сложно было привыкать к удобствам на улице, необходимости ходить за водой на колонку. Невысокий, щуплый, изнеженный, болезненный, в свои двадцать семь лет уже начинающий сильно лысеть, он был при этом человеком непривередливым и с трудом, но начал привыкать к новым условиям. Однако тоска по благам цивилизации была в нем еще сильна. Номер «люкс» он снял в надежде хотя бы на пару дней почувствовать себя вновь приобщенным к ним, а в итоге пришел к выводу, что комнатка в доме тети Сони в Петрово была вовсе не такой плохой, как ему казалось.

Отцу Георгию Грицуку сообщили о приезде нового настоятеля телеграммой, и он пришел в гостиницу. Протоиерей был высокий седой мужчина с коротко постриженными волосами и маленькой бородкой. На нем был серый костюм, на ногах лаковые черные ботинки, на носу темные очки. За последние три года он сменил уже десять мест служения, что не мешало ему сохранять невозмутимо важный вид. Нигде он не уживался, постоянно что-то «чудил»; другой архиерей давно уже запретил бы отца Георгия в священнослужении, но архиепископ Анатолий жалел стареющего священника и каждый раз пытался хоть на время его куда-то пристроить.

— Здравствуй, дорогой отец, — певуче сказал протоиерей Георгий, входя в номер отца Лаврентия и сразу же бросившись его обнимать. — Рад приветствовать тебя на этой мрачной земле.

— Так уж и мрачной, — попытался отшутиться тот. — Вы покажете мне храм?

— Завтра, все завтра. Сегодня я введу тебя в курс дела. Ты уже видел город?

— Ну, так немного, пока шел в гостиницу…

— И нечего видеть это обиталище порока и скорби, еще насмотришься до тошноты. Побеседуем здесь. Кстати, — отец Георгий стал необычайно деловитым, — ты как новый настоятель разве не собираешься угостить чем-нибудь заслуженного протоиерея, благоговейного старца, который сам пришел к тебе, хотя и по сану и по возрасту, ты должен был его искать?

— Но у меня здесь ничего нет… — растерялся Лаврентий.

— Но деньги есть?

— Есть…

— Тогда пошли в магазин. Только сними сперва подрясник.

По дороге отец Георгий всячески поносил Чапаевск. И город никудышный, и жители в нем дурные. Даже обращаются при встрече друг к другу: «Здравствуй, дурак»; «привет, дурак», в Петровской области вообще дураков так и называют «чапаевцы». К слову сказать, когда протоиерей Георгий рассказал об этом архиерею, тот не без юмора поинтересовался: «Странно, а Ефрем мне ничего такого не говорил. Может, они только к вам так обращаются?»

— Неужели правда? — тоже не поверил отец Лаврентий.

— А ты как думал? Но в то же время так меня полюбили! Ведь я служу так, как никто в этой Петровской епархии не служит. Я служу — у меня служба горит, проповедь горит, молебен горит! Меня в пятнадцать епархий зовут — то настоятелем кафедрального собора, то секретарем епархии. Но я — скромный. Зачем оно мне нужно? Меня и Патриарх знает. Звонит мне, спрашивает, как правильно служить, как поступать в том или ином случае…

— Сам Патриарх? — удивился Лаврентий.

— Да, конечно. Я ведь и по церковной службе, и по богословию один из лучших специалистов в России. У меня такое шикарное образование, что я даже не могу сказать какое! Вот архиерей этим пользуется, постоянно посылает меня то на один приход, то на другой, чтобы службу наладить. И нигде не хотят, чтобы я уезжал! А уж как стараются мне угодить! Выхожу, бывает, утром из дома — тут сумка с продуктами, тут бутылка коньяка, тут отрез материала. Несут люди от чистого сердца, хотят мне приятное сделать. Знают ведь, что я просто так ничего не беру. А уж раз подкинули… Не пропадать же добру.

За разговором они зашли в магазин. Там продавщица по знаку Грицука выдала им из-под прилавка двухлитровую банку с мутноватой жидкостью, килограмм ливерной колбасы, буханку черного хлеба, банку килек в томате и банку соленых огурцов. Платить за все пришлось отцу Лаврентию, больному желудку которого стало плохо от одного вида всех этих яств. У отца Георгия, напротив, настроение заметно улучшилось, чувствовалось, что ему не терпится поскорее вернуться в номер.

— А что такое в банке? — задал интересовавший его вопрос Лаврентий, которому содержимое показалось по одному своему виду какой-то отравой.

— Прекраснейший самогон! Чистый как слеза. Ведь ты знаешь, какие сейчас проблемы с водкой…

— А не осудят нас, священников, что мы такие вещи покупаем?

— Кто ж осудит?

В номере не было посуды, но отец Георгий, видимо, знал об этом и предусмотрительно прихватил нож и два граненых стакана. За три минуты он сервировал все прямо без тарелок на грязном столе гостиничного номера. Отцу Лаврентию подумалось, что именно так, наверное, едят бродяги, о которых он много читал, но настоящих никогда не видел.

— Вот, за пять минут накрыл стол не хуже, чем на приеме у министра! — гордо сказал Грицук, не заметив, что на нового настоятеля стол производит совсем другое впечатление.

Отец Лаврентий лишь пригубил жуткую жидкость, а его новый знакомый залпом осушил стакан и сразу же налил себе второй.

— А ты что не пьешь? — неодобрительно покосился он на Лаврентия.

— Здоровье не позволяет. А правда, — решил перевести разговор священник, — что отец Ефрем сам без страховки залезал на колокольню и ее белил?

— Ефрем? — отец Георгий также залпом выпил второй стакан, икнул, взгляд его помутнел. — Да он просто залезет на колокольню, привяжется там веревкой и спит!

— Спит? — в ужасе спросил настоятель. — Зачем же на колокольне, она же метров тридцать высотой!?

— Тридцать шесть. А спал он на самом верху этой колокольни, чтобы не служить. Ну, кто его туда полезет искать? То-то и оно. Ужасно не любил ничего делать. А один раз забыл привязаться и упал прямо головой об землю, но дурачкам ничего не делается. Отряхнулся и полез обратно.

Отец Георгий тем временем выпил третий стакан. Лаврентий понял, что принимать на веру все, что он сегодня слышит, не стоит, а также попробовал намекнуть на вред неумеренности. Его гость начал в ответ рассказывать ему бесконечную историю про какого-то старца-подвижника и его ученика, которые пришли в какой-то монастырь и ели там всю еду, которую им подали, хотя должны были питаться только хлебом и водой. И ученик осудил старца: вот он ест хорошую пищу, и меня заставил, не делает того, чему меня учит. Но когда они вышли из монастыря, ученику от обильной еды захотелось пить. А старец сказал ему: «Вот теперь будем поститься. А на людях пост не считается». И они целый день терпели жажду…

Потом отец Георгий привязался к настоятелю:

— А ведь ты негодяй!

— Почему? — испугался тот.

— Потому что ты не любишь цыган.

— Почему вы думаете, что я их не люблю?

— Потому что ты с ними не выпиваешь!

В конце концов протоиерей Георгий, который пил стакан за стаканом, ел с большим аппетитом, спел несколько украинских народных песен, рассказал полсотни разных историй, вырубился прямо на единственной в номере кровати. Трезвому и голодному отцу Лаврентию пришлось спать сидя на сломанном стуле. Но на этом его злоключения в эту ночь не закончились. Через несколько часов отец Георгий проснулся и захотел пить. А воду в номере отключили.

— Вот и попоститесь, как старец в истории, которую вы рассказывали, — едко заметил ему настоятель.

— Ты смерти мой хочешь, фарисей! — театрально возгласил протоиерей и застонал.

Пришлось Лаврентию идти на улицу за водой на стоявшую в двадцати метрах от гостиницы водопроводную колонку. Отец Георгий жадно выпил банку воды и заснул. Задремал и отец Лаврентий. Но через час его разбудили какие-то мерзкие звуки. Оказывается, его нового знакомого стошнило прямо в раковину. Лаврентий испугался, как бы не подумали, что это его вырвало и, преодолевая брезгливость, все убрал. Несколько часов он сидя провел в тревожном сне. Утром пошел умыться, почистить зубы и на щетине зубной щетки, лежавшей на раковине, увидел пережеванный кусочек ливерной колбасы. После этого стошнило уже его самого.

А отец Георгий как ни в чем не бывало встал, умылся и пошел показывать новому настоятелю храм и церковный дом. Храм отцу Лаврентию понравился: большой, старинный. Иеромонах Ефрем уже успел побелить его снаружи, починить кровлю, поставить кресты на куполах, вставить окна и двери. И в самом храме все было уже приспособлено к тому, чтобы в нем можно было совершать богослужения. Церковный дом, который был передан вместе с храмом (до революции в нем размещалась церковная сторожка) оказался вполне пригодным для жизни. Через два дня священник Лаврентий попрощался с протоиереем Георгием Грицуком, который за это время заставил еще дважды накрывать ему столы с угощением, и постарался забыть об этом знакомстве как о дурном сне.

Народ оказался непростой, но в целом добрый. Отцу Лаврентию пришлось много работать над собой, привыкать и к неустроенному быту, и к формам общения, отличным от ленинградских. Пришлось привыкать к хамству директоров, у которых приходилось просить помощь на восстановление храма, к пению хора, состоящего из безголосых и лишенных музыкального слуха престарелых любительниц церковного пения, к местным пьяницам, которые постоянно пытались выпросить у него на опохмелку, да мало ли еще к чему… Но, как ни удивительно, все это пошло ему на пользу. В жестких для избалованного молодого человека условиях выковывался его характер, стала появляться не книжная, а житейская мудрость. Прихожане полюбили отца Лаврентия, их число стало расти. Понемногу шла и реставрация храма.

А архиепископ Анатолий, к которому молодой настоятель приезжал, чтобы поделиться своими успехами, поддерживал его в возникающих трудностях, помогал его духовному росту и радовался созиданию прихода.

Глава 6

Крестильня Богоявленского кафедрального собора города Петрово была заполнена народом. Сегодня пришли креститься семьдесят три человека; большинство — принесенные родителями и крестными младенцы, очень много подростков, но были и взрослые люди. До начала таинства оставалось десять минут. Пока помогавшая во время крещения старушка расставляла всех пришедших таким образом, как ей казалось правильным, настоятель собора отец Александр пытался использовать это время, чтобы кратко переговорить с некоторыми из них. Священника интересовало, что побудило совсем юных парней и девушек придти креститься.

В большинстве случаев настояли бабушки (редко дедушки), иногда и родители. Гонения на религию прекратились, и многие стремились воспользоваться представившеюся возможностью безнаказанного исполнения религиозной обрядности. Некоторые молодые люди пришли, потому что большинство их одноклассников уже были крещены, а им не хотелось выделяться. Одна девочка пришла, потому что бабушка ей сказала, что, если она крестится, то бабушка купит ей золотые цепочку с крестиком… Но были, правда их было немного, и пришедшие осознанно. Один молодой человек решил креститься после того, как прочитал полсотни атеистических книг. А другой мальчик вдруг прямо утром почувствовал, что именно сегодня его должны крестить, и пришел в храм…

Протоиерей Александр только радостно улыбался или, наоборот, вздыхал иногда, но он никого не оттолкнул, а каждому пришедшему старался показать, что здесь ему рады. «Если человек пришел, чтобы над ним было совершено таинство крещения, то, значит, Сам Господь незримо привел его. Наше дело — крестить, постараться воспользоваться этим моментом, чтобы заронить в душу человека хотя бы небольшое желание еще раз придти в церковь. А после крещения человек, родившийся в этом таинстве для вечной блаженной жизни, получит благодатную помощь Божию для того, чтобы изменить свою жизнь. Воспользуется крестившийся этим даром или нет — мы не знаем. Но на нас не будет греха, что мы заслонили кому-то путь ко Христу», — говорил отец Александр тем священникам, которые считали, что не стоит крестить всех подряд, что нужна обязательная предварительная катехизация. «Религиозное просвещение — хорошая вещь, — возражал он им. — Но сейчас у нас нет для этого возможности. Разве, когда святой равноапостольный князь Владимир крестил Русь, у него была возможность обучения основам православного вероучения всех крестившихся? Разве совсем в недавние годы мы проводили катехизацию детей, которых верующие бабушки приносили креститься тайком от родителей-атеистов? Нужно церковному и общественному сознанию еще дорасти до обязательной катехизации перед крещением и, опять же, только взрослых. Но нужно пытаться поговорить с каждым человеком, пришедшим в храм, не нужно жалеть времени на людей, надо, чтобы церковь они ощущали своим домом». Однако сам отец Александр в какой-то мере катехизацию проводил, потому что перед каждым таинством крещения он рассказывал о его значении, а в конце — о таинствах исповеди и причащения, призывал крестившихся молиться и ходить в храм.

А сегодня он крестил и трех взрослых людей, которые пришли к таинству очень осознанно, несколько раз встречались и беседовали с ним, а перед самим крещением пожелали исповедаться. «Исповедь перед крещением особенная, — объяснил им отец Александр. — Она охватывает всю жизнь и совершается, в отличие от обычной, не ради отпущения грехов, потому что все грехи человеку прощаются в самом таинстве крещения, но более для напоминания о том, какие именно грехи прощены, каких надо опасаться в первую очередь, на борьбу с какими страстями надо направить свои силы. Эта исповедь как урок: ведь часто люди даже не знают, в чем и как нужно каяться».

Необходимо отметить, что с 1989 по 1993 год наблюдался резкий рост количества людей, желающих креститься, венчаться, отпевать своих усопших родственников. Например, в 1989 году в храмах Ивановской епархии было совершено: 25394 крещения, 505 венчаний, 12298 отпеваний (из них очных 4120, заочных 8278); в 1990 году 36354 крещения, 1208 венчаний, 12003 отпевания (из них очных 2496, заочных 9507); в 1991 году 34188 крещений, 902 венчания и 16390 отпеваний (из них очных 2558, заочных 13832). Для сравнения: в 1968 году в Ивановской епархии было совершено крещений 6453, венчаний 58, отпеваний надгробных 1611, отпеваний заочных 8578.

Такое резкое возрастание числа людей, желающих креститься и венчаться, объясняется тем, что после 1988 года и даже несколько раньше в общественном сознании начали происходить значительные перемены во взгляде на Церковь, религию, верующих. Верующих перестали считать неполноценными людьми, они получили возможность открыто исповедовать свои убеждения, не опасаясь того, что последствием этого будет ущемление их гражданских прав и свобод. Большая часть людей, которые боялись креститься во время гонений на Церковь, крестились в период с 1989 по 1992 год.

Но уже в 1993 году наблюдается некоторый спад в количестве совершаемых в храмах Ивановской области крещений — 18695, при сохранении числа венчаний (1409) и отпеваний (14056). Этот спад объясняется как раз тем, что большинство ранее некрещеных уже крестились к этому времени, а также примерно с 1993 года начали отходить от Церкви те, кто шел в нее не по велению сердца, а отдавая дань моде.

Хотя крестить отцу Александру помогал еще один священник, крещение продолжалось почти два часа. Все устали, но протоиерей все же обратился к пришедшим с кратким словом. Он сказал им и о том, что в жизни каждого человека бывают тяжелые, скорбные моменты, когда сам он ничего не может сделать с внешними обстоятельствами. Но человек в мире не один — с нами Господь, нужно лишь обратиться к Нему с молитвой о помощи.

А потом еще около двух часов он, перебарывая усталость, беседовал с теми, кто решил задержаться и задать священнику какие-то вопросы. Для каждого он старался найти не только добрые слова, но и что-то подарить. Это были, казалось бы, символические вещи — открытка с изображением иконы, листок с молитвой. Но почти каждому человеку, с которым говорил протоиерей Александр, встреча запоминалась как что-то светлое, помогающее жить.

Жизнь в стране стремительно менялась. Уверенность в завтрашнем дне, к которой большинство населения привыкло за так называемые годы застоя, исчезала перед лицом наступавшего дикого капитализма. В сердцах многих людей поселялся страх перед жизнью. И отец Александр каждому старался донести благую весть, что не нужно ничего бояться, что Господь любит каждого человека, что во Христе Бог воплотился, претерпел распятие, крестную смерть и воскрес, чтобы спасти всех людей от проклятия, греха и смерти. Нужно только постоянно обращаться к Нему с молитвой, стараться жить по Его заповедям, участвовать в церковных молитве и таинствах. Слова священника шли от сердца и передавали его личный опыт духовной жизни, поэтому никто не оставался равнодушным. После встреч с отцом Александром многие начинали воспринимать церковь как островок спасения среди бурного житейского моря, постепенно начинали жить так, как он учил их словами и своим примером, иногда полностью изменяя свою жизнь.

Выйдя из крестильни, настоятель собора зашел в свой небольшой кабинет, который с недавних пор делил с отцом Ильей — новым старостой собора. Возможность сделать церковными старостами священнослужителей и заменить ими неверующих ставленников исполкомов появилась уже после Поместного Собора 1988 года, принявшего новый устав об управлении Русской Православной Церковью. Но в Петровской епархии ей стали пользоваться только в 1991 году, после перемены государственного законодательства о религии.

Протоиерей Илья был крепким хозяйственным мужчиной лет тридцати пяти. В его руках спорилась любая работа. В священном сане он служил уже больше десяти лет. За последние два года восстановил небольшую церковь, возвращенную верующим в одном из райцентров Петровской области. Архиепископ Анатолий высоко ценил этого священника и при первой возможности назначил его старостой кафедрального собора. Отец Илья, пользуясь новыми возможностями, быстро произвел замены в «двадцатке» и церковном совете; вся хозяйственная жизнь собора стала строиться исключительно так, как ему это виделось. Архиерей и настоятель не только не противились начинаниям этого напористого и жесткого администратора, но во всем его поддерживали. Нужно сказать, что новый соборный староста работать любил. Невозможно было увидеть его без дела, при этом не чуждался он и сам штукатурить, красить, чинить электропроводку, систему отопления, что получалось у него блестяще. Вот и сейчас староста был занят тем, что, сменив рясу на рабочий халат, заменял в кабинете перегоревшую электрическую розетку. Увидев настоятеля, он сразу бросил свое занятие. Священники поприветствовали друг друга.

— Все-то вы в делах, отец Илья, трудитесь, как муравей, — улыбнулся отец Александр.

— Каждому свой труд. Вы ведь тоже здесь с самого утра и все с народом. А мне это, честно сказать, хуже дается. Я больше люблю покрасить, поштукатурить…

— У вас ведь тоже постоянное общение с людьми. Ведь любой ремонт или реставрация в соборе проходят через вас. А вот еще новую крестильню решили построить.

— Ну, это совсем другое общение. Здесь все понятно: выполнил работу — получи деньги, плохо выполнил — переделай, не выполнил — пошел вон. А ведь к священникам приходят люди со своей подчас очень большой болью. Они ждут помощи. А я не всегда знаю, что им сказать.

— Вы знаете, митрополит Сурожский Антоний в одной из своих проповедей сказал, что самый главный человек в нашей жизни — это тот, с которым мы общаемся в данный момент. Нужно всегда молиться, чтобы Господь вразумил дать правильный ответ каждому пришедшему, и нужные слова непременно найдутся.

— А как мне быть с теми, с кем приходится общаться по хозяйственной работе? Ведь этих «самых главных людей в жизни» я сколько раз ловил за руку на браке, приписках и прямом воровстве церковного имущества? Или на все закрывать глаза?

— Нет, конечно, вы правильно делаете, что избавляетесь от тех, кто пытается использовать работу в церкви как средство незаконного обогащения. И ваша жесткость, с которой вы эти проблемы решаете, вполне уместна. Но я за вас всегда переживаю и молюсь, потому что сложно священнику бесконтрольно распоряжаться всеми средствами храма — То есть вы хотите сказать, что я сам буду вором? — напрягся отец Илья.

— Ну, что вы, конечно же нет. Просто мне очень запомнилось выступление владыки Хризостома на Поместном Соборе 1988 года. Он рассказывал, как в годы послевоенного церковного возрождения было много злоупотреблений со стороны священнослужителей в распоряжении церковным имуществом. И благом называл то, что в 1961 году нас отстранили от распоряжения хозяйственной жизнью приходов.

— Но вы ведь знаете, что я ничем не пользуюсь сверх того, что мне положено? — горячился отец Илья.

— Конечно, знаю. Знаю вас как кристально честного человека, поэтому вдвойне переживаю за вас. Вот вы сейчас сказали «сверх того, что положено». А ведь сейчас столько благотворителей, со всеми ими отношения приходится поддерживать вам. И многие из них очень непростые — у них особняки, иностранные автомобили, счета в банках. А ведь некоторые — моложе вас, не имеют ваших талантов. И у вас может возникнуть тайная обида в сердце: а я чем хуже? Вы мне сами говорили, что бывают случаи, когда деньги дают большие и «просто так», без всяких документов, то есть вы сами должны решить, что именно вам положено.

— Но вы же знаете, что я все направляю на церковь! — обиженно возразил отец Илья.

— Знаю и восхищаюсь вами. Но сколько мне как секретарю епархии приходится видеть сегодня священников, которые, пользуясь возможностями, предоставленными временем, в которое мы живем, совместили должности настоятеля и старосты и без всяких сомнений очень широко пользуются церковной кассой.

— Гнать их надо, я всегда говорил! — горячо сказал староста собора. — Теперь уполномоченных у нас нет, владыка сам может выгнать любого прохиндея.

— Но ведь многие из них — неплохие люди, просто они не устояли перед соблазном безотчетного распоряжения деньгами. Трудно бывает человеку, когда отчитываться ему нужно только перед своей совестью. Я рад, что сам единолично не распоряжаюсь никакими средствами.

— Но вы как секретарь епархии не предпринимаете ничего, чтобы этих людей выгнать из Церкви! А разве это — не грех?

— Наверное, грех. Но я ведь не способен быть ни секретарем, ни настоятелем. Я столько раз просил владыку, чтобы он освободил меня от этих послушаний… Люблю служить, проповедовать, иногда Господь дает силы духовно поддерживать пришедших в храм людей. А вот командовать кем-то, решать, кто может служить в церкви, а кому уже не место — на это у меня нет таланта. Наверное, пройдет совсем немного времени, и в руководстве всех епархий будут люди, которые сумеют отслеживать все не хуже уполномоченных. Но это будут другие люди… А вам, дорогой отец Илья, я очень доверяю. Вижу ваши старания придать благолепие собору. Думаю, что вы были бы намного более уместны в качестве его настоятеля, чем я.

— Ну, что вы… — смутился священник, который был польщен такой оценкой, но не знал, как себя вести.

— Я говорил об этом с владыкой, но он, как всегда, меня не отпустил с административной работы. А мне так хочется служить только священником! Впрочем, мы не выбираем свой крест. Когда Иона не хотел идти проповедовать покаяние в Ниневии и пытался бежать, он был доставлен туда во чреве кита… Простите, отец Илья, если я чем-то обидел вас, я и мысли не имел, что могу сказать что-то обидное.

— Нет, все в порядке, — заверил его староста. Пристально посмотрев на отца Александра, он вдруг сказал:

— А вы сегодня хоть что-то ели?

— Как-то и забыл об этом… — растерянно сказал настоятель. — Сначала крещение, а потом все люди подходили.

— Следить нужно за вами, право слово, как ребенок! — сказал отец Илья и повел отца Александра в соборную столовую.

Глава 7

Приема у архиепископа Анатолия в этот день ожидали только пять человек. Час назад управляющему епархией позвонили, что к нему приедет делегация лютеран из Германии, и его келейник иеродиакон Леонид перестал пускать в здание епархиального управления всех, кто говорил, что идет на прием к архиерею. Некоторые пытались хитрить, говорить, что идут на склад или в канцелярию, но таких умников отец Леонид легко вычислял, а если и ошибался, то, нисколько не сомневаясь, выводил за ворота. Один не очень разумный посетитель попытался сопротивляться, сунул руку в массивную дверь, захлопывавшуюся перед его носом, и в результате был вынужден ехать в травмопункт с переломом.

Келейник архиерея пристально осмотрел тех, кому посчастливилось пройти сквозь его кордон, заметил двоим из них, что таким, как они, в принципе нечего делать у владыки, и если они задержатся больше, чем на десять минут, он лично выведет их за шиворот, после чего отправился во двор чинить машину.

В небольшом коридорчике перед кабинетом архиепископа стояли диван и короткая скамья. На них разместились два священника и три молодых человека, один в костюме и два в подрясниках. Все они оживленно беседовали.

Протоиерей Онисим привел своего зятя, которого желал видеть вторым священником у себя на приходе. Отец Онисим, здоровый сорокапятилетний мужчина с густой черной бородой и хитрыми глазами, был не только настоятелем храма, но еще и благочинным. Дел у него хватало, поэтому он посчитал, что ему необходим второй священник. Посторонних брать не хотелось, а тут как раз к его дочери посватался семинарист. Благочинный посчитал, что все складывается как нельзя лучше. Его дочери Лене было двадцать пять лет, она была очень полной для своего возраста и довольно непривлекательной девушкой, впрочем, неглупой и весьма хваткой и хозяйственной. Ей очень хотелось, как и матери, стать матушкой и заправлять всем на приходе. Она хорошо знала церковную службу, неплохо пела и читала на клиросе. Семинарист Дмитрий познакомился с ней, когда приехал на пасхальные каникулы к тетке, жившей в том же селе, где служил отец Онисим. Дмитрий был неказистым парнем двадцати четырех лет, не имеющим никаких особых талантов, но очень хитрым и практичным. После армии поступил в семинарию, заканчивал четвертый класс. Нужно было жениться, подыскивать место. А тут он познакомился с Еленой. Конечно, не красавица и характер непростой, но зато отец обещал устроить будущего зятя сначала к себе священником, а потом и посодействовать, чтобы он стал настоятелем на отдельном приходе. И Дмитрий решился. Вскоре они с Еленой расписались в сельсовете, отец Онисим их повенчал. Пышной свадьбы для своей дочери прижимистый благочинный устраивать не стал, пригласили только ближайших родственников. Семинарский курс Дмитрий закончил, и протоиерей Онисим повез его к архиерею, чтобы представить как кандидата в священный сан.

Рядом с ними сидел мрачноватый протоиерей Георгий Грицук, который и на очередном приходе не ужился и приехал просить новую командировку месяца на два-три.

На скамье сидели послушник Борис и иподиакон архиерея Вася. Борис, которому уже минуло тридцать лет, очень хотел стать священником, но никаких данных для этого не имел. Авторитетов для него не было никаких, он ни за что не держался, по жизни порхал. Чего-то достигнув по случайному стечению обстоятельств, при случае легко с этим расставался. Где-то у него были двое детей, которых он уже несколько лет не видел. А Вася, очень тучный юноша семнадцати лет, желал стать монахом. По этому поводу Борис его всячески подкалывал.

— Ну, какой из тебя монах! — говорил он. — Тебя же не прокормишь, ты любой монастырь разоришь.

Василий пробовал огрызаться, но Боря был отменным зубоскалом, на каждое слово находил десять.

— Вот представляешь, — сказал он, — ты умрешь, и тебя понесут в гробу хоронить. И как тебя будут проклинать носильщики! И жиртрестом назовут, и другие слова найдут. А на кладбище начнут гроб крышкой закрывать, а у тебя живот будет выпирать и ее подбрасывать. Так придется всем носильщикам и могильщикам на ней прыгать, чтобы тебя умять, чтобы ты в гробу уместился!

— И ты умрешь! — чуть не плача пробормотал Вася.

— И что же. Я-то худенький — меня в гробу понесут, скажут: вот хорошо бы, чтобы каждый день такие умирали!

— Борис, — обернулся к нему отец Онисим, прервав свой разговор, — отвяжись от парня!

— Я же шутя…

— Какой же из тебя священник будет, если ты такими вещами можешь шутить, — строго сказал благочинный.

Боря на несколько минут замолчал, а потом подошел к висевшей на стене карте Петровской области и пристально начал ее изучать. Карту повесил иеродиакон Леонид и крестиками отмечал на ней открытые храмы.

— Отец Георгий, смотри, — вдруг обратился Борис к Грицуку, — на какое животное наша область похожа?

— В каком смысле? — оторвался от своих невеселых размышлений священник.

— В прямом. На свинью она похожа. Вот смотри по границам — это пятак, это уши, это лапы, это хвост…

— Не говори глупостей, — вмешался благочинный.

— Да ты сам посмотри…

— Замолчи!

Борис отошел от карты и перешел к висевшей рядом с ней картине с ветхозаветным сюжетом.

— Ну, а здесь что такое? — через минуту спросил он. — И откуда несколько тысяч лет назад были канистры с бензином?

— Какие еще канистры? — раздраженно спросил отец Онисим, а затем посмотрел на картину и сам рассмеялся. — И, правда, сосуд для воды похож на пластмассовую десятилитровую канистру… И что ты, Боря, все время всякую ерунду собираешь? Ведь тридцать лет тебе, взрослый мужик, давно пора стать серьезным!

— А мне так жить легче.

Благочинный только рукой на него махнул и снова повернулся к своему зятю:

— Вот, Дима, смотри, каким не нужно быть, — после чего продолжил свой рассказ — Так вот, приехал я к этому отцу Мануилу в храм и прямо в лицо ему сказал: «Лучше бы ты умер. Мы бы тебя отпели по-православному. А так — ты хуже ходячего мертвеца».

— Мануил, это который в раскол к зарубежникам решил уйти? — встрял в разговор Борис.

— С тобой не разговаривают, — привычно ответил отец Онисим, но потом кивнул: — Он самый. Но ведь не ушел. Поговорил я с ним, и он понял, что лучше, чем с нашим владыкой, ему нигде не будет. А потом зарубежники эти — народ ненадежный. Сегодня есть они, а завтра власти их запретят.

В этот момент дверь архиерейского кабинета открылась, и из нее выглянул архиепископ Анатолий. Все сразу встали и стали подходить к нему под благословение. Благословляя, он сразу пытался решить, кого принимать сегодня, а чей прием отложить.

— Кто тут сегодня ко мне? Отец Онисим, это ваш ставленник? Хороший молодой человек. Вы подходили с ним к отцу Александру?

— Нет еще.

— А вот это плохо. Придется вам, возможно, сегодня тогда долго здесь быть. Секретаря сегодня нет. Пока я все документы для дела сам заполню, пока ставленническую исповедь приму… А ведь еще немцы скоро приедут. Но, если никого больше по серьезным вопросам нет, то, может быть, и успеем… Отец Георгий, что вы опять начудили?

— Я ничего не чудил, Владыко святый.

— Ну да. А кто придумал, что на исповеди молодых женщин надо в щеку целовать, старше пятидесяти в лоб, а совсем стареньких — в лоб через епитрахиль?

— Вот ведь проклятые старухи — нажаловались, позавидовали молодым! — в сердцах сказал Грицук.

Архиерей не выдержал и засмеялся.

— Куда же тебя девать? Работать ты не умеешь, пенсия у тебя очень маленькая, а жить как-то надо…

— А может его, владыка, пугалом возьмут на какое-нибудь колхозное поле? — встрял Борис.

— Пугалом, Боря, взять могут тебя, а он все же священник и пожилой человек, — спокойно сказал архиепископ, который привык уже не обращать внимания на странных людей. — Кстати, Борис, ты ведь сейчас на приходе и у тебя все нормально, как я слышал?

— Да.

— О рукоположении мы условились поговорить с тобой через полгода, если не будет замечаний от настоятеля?

— Так-то оно так, но хотелось мне на духовную беседу.

— О том, что наша область на свинью похожа, и о том, что тебе с четверга на пятницу приснилось? Нет уж, уволь, я все это слышал. Возвращайся на приход, если будешь хорошо себя вести, то через полгода поговорим.

Борис обиженно надулся и пошел к выходу.

— А тебе, Вася, я же говорил, что до восемнадцати лет я тебя в монахи постригать не буду?

— Я хотел поговорить о духовной жизни…

— Поговори с отцом Александром, когда он в соборе будет. А сейчас беги, не видишь — тут не до тебя сейчас.

Архиерей пристально смотрел на священников и переводил взгляд с одного на другого, и в голове у него промелькнула одна мысль.

— А что, отец Онисим, может быть, возьмете на месяцок к себе послужить отца Георгия?

— Смилуйтесь, владыка, — благочинный даже подумал, не стоит ли ему на колени упасть.

— А чем я тебе плох? — посмотрел на него Грицук.

— Да всем! Вон у меня свой ставленник — хороший священник будет.

— Но, может, все же возьмете, хотя бы на пару недель, а я пока поищу ему место? — не отступил архиепископ.

— Как благословите, конечно, владыка, но, если можно, то не больше, чем на две недели.

— Ну, вот и прекрасно. Сейчас ему напечатают командировочное удостоверение, а мы пока с вами займемся.

Протоиерей Онисим и Дмитрий зашли в кабинет архиерея, а протоиерей Георгий остался в приемной один. Примерно через час там появилась группа хорошо одетых холеных стариков и старушек. Это были члены делегации лютеранской евангелической церкви из одного большого немецкого города. Их звали господин Борман, господин Мюллер, госпожа Браун и госпожа Зегерс. Руководителем делегации был суперинтендент господин Шлаг.

С ними была переводчица — учительница немецкого языка одной из петровских школ Наталья Петровна Гречина. Она заметно волновалась. Дело в том, что хотя языком она владела и с историей Германии была хорошо знакома, ей еще никогда не приходилось выступать в роли переводчицы. С делегацией, вообще-то, приехал свой переводчик, господин Штольц. Но вчера их принял первый заместитель председателя Петровского облисполкома Павел Анатольевич Баранов. Он водки для угощения и русских гостей никогда не жалел, а тем более иностранцев. А у господина Штольца имелись русские корни, во всяком случае, этим он объяснял свою привязанность к русскому языку и русской водке.

Штольц выпил на приеме у Баранова бутылки две, чем сильно его позабавил. А после этого, как рассказывал господин Мюллер, пытающийся освоить русский язык, «попросил покататься на велосипеде и упаль лицом об асфаль. Он не мочь теперь работать целий неделя. Как нам вести теперь его в Германия?» Пришлось в срочном порядке искать переводчицу. Никого подходящего не нашлось, поэтому пришлось привлечь одну школьную учительницу.

Иеродиакон Леонид встретил гостей, завел их в тесное помещение епархиального управления и пошел докладывать о них архиерею. Тем временем немцами заинтересовался протоиерей Георгий, который решил блеснуть перед иностранцами своей эрудицией.

— А кто они по вероисповеданию? — важно спросил он Наталью Петровну.

— Лютеране, — охотно ответила Гречина священнику, производившему впечатление солидного человека.

— А спросите у них, почему они Лютера стали называть королем, ведь, насколько я знаю, он не имел королевского титула?

Наталья страшно удивилась, но перевела. Немцы о чем-то изумленно пошептались, и она сказала отцу Георгию:

— Они никогда не называли и не называют его королем, не понимают, откуда вы это взяли.

— Ну, как же! Я сам сколько раз слышал по телевизору «Мартин Лютер Кинг». А Кинг по-английски значит король, я ведь блестяще знаю английский.

Переводчица даже скривилась.

— Это совсем другой человек! — шепнула она Грицуку.

А немцы тем временем заинтересовались русским священником. Господин Мюллер решил попробовать с ним заговорить. После фраз приветствия он решил поинтересоваться, курят ли русские священники.

— Нет, — сразу ответил отец Георгий, и тут же спросил: — А вы сами, господин Мюллер, курите?

Немец подумал, что, возможно, в этой среде это считается признаком дурного тона, и ответил уклончиво:

— Так, иногда, за компаний.

— За компанию и жид удавился, — быстро ответил Грицук.

— О, что есть «за компаний жид удавился»?

Гречина перевела что-то невразумительное, что немцев удовлетворить ну никак не могло, и они остались в недоумении. Потом она повернулась к Грицуку и зашептала, что в Германии комплекс вины перед еврейским народом за преступления фашизма, такие присказки недопустимы и, вообще, лучше бы он помолчал. Тот обиделся и отошел от них. В это время из кабинета архиерея вышли отец Онисим со своим зятем, и после этого иеродиакон Леонид пригласил всех гостей зайти к владыке.

Суперинтендент Шлаг начал пространную речь, суть которой сводилась к тому, что они — христиане из обеспеченной Европы, хотят помогать Церкви в России, которая только еще выходит из периода гонений. Потом он достал картонку, на которой был изображен кленовый лист, желтый, покрытый множеством черточек и издали напоминающий какую-то страшную рожу. Господин Шлаг говорил об этом листе еще минут пять, при этом приводил разные цитаты из Библии, много раз упоминал Лютера и его изречения и, наконец, сказал, что эту бесценную картину они дарят Петровской епархии. Наталья Петровна богословской терминологией не владела, сама плохо поняла и перевела что-то сбивчивое. В результате архиепископ Анатолий подумал, что на листке, который ему подарили, изображен портрет Мартина Лютера. Его всего передернуло, но внешне он этого ничем не выдал. Поулыбался, пожал руки всем гостям, всех расцеловал, пригласил пить чай. И, только уже провожая их, шепотом спросил у переводчицы: «Скажите, Наташа, а неужели, правда, у Лютера было такое страшное лицо?»

Глава 8

Временно исполняющий обязанности председателя Петровского облисполкома Павел Анатольевич Баранов проводил совещание, посвященное религиозной ситуации в Петровской области, создавшейся к лету 1991 года. На нем присутствовали работники облисполкома, представители органов юстиции, милиции и госбезопасности.

1990-е годы были временем стремительных преобразований государственного устройства в России, изменения общественного сознания. Процессы децентрализации государственной власти, переход к рыночной экономике, повышенный интерес к западному образу жизни и западным ценностям, превратившиеся во вседозволенность, свобода слова и свобода совести — все это не могло не коснуться и Русской Православной Церкви.

Российское государство в 1990-е годы практически перестало контролировать Русскую Православную Церковь. С одной стороны это было позитивным решением: Церковь начала активную социальную и образовательную, просветительскую деятельность. Начинали практически из руин восстанавливаться монастыри и храмы, являющиеся памятниками архитектуры, истории и культуры. Однако государство в это время перестало контролировать не только традиционные, но и другие конфессии, в том числе деструктивные секты, деятельность которых носила антигосударственный, антиобщественный и античеловеческий характер. Лишь в 1997 году деятельность религиозных течений нетрадиционного толка была законодательно ограничена.

Необходимо отметить, что и внутрицерковная жизнь в этот период была неоднозначной. В Церковь, кроме женщин пенсионного возраста, пришло много мужчин, молодежи. Появились возможности для религиозного воспитания детей. Церковь начинает активное сотрудничество с государственными и общественными учреждениями, в том числе зарубежными, с научными, образовательными и социальными структурами.

Однако кадрово Церковь на этом этапе не была еще готова для охвата всех сторон той многогранной деятельности, которая стала ей доступна. Поэтому в 1990-е годы можно было отмечать многочисленные случаи, когда открывшимися возможностями религиозной проповеди пользовались не православные, а представители тоталитарных сект или, в лучшем случае, протестанты, имеющие зарубежную финансовую поддержку.

Резкий количественный рост Церкви требовал значительно увеличить и существующее количество священнослужителей. Это привело к тому, что в Церкви появилось значительное количество людей не только без соответствующей подготовки, но и вообще случайных. Государство в этот период закрывало глаза на финансово-хозяйственную деятельность Церкви также, как в годы Советской власти пристально ее контролировало. Такая ситуация создавала благоприятные возможности для различных махинаций под видом Церкви. Появилось резкое расслоение в среде духовенства на богатых и бедных. Одни имели огромные доходы, другие жили за чертой бедности или же вынуждены были дополнительно находить светскую работу как единственный источник существования.

Церковно-общественные отношения также претерпевали изменения. Если в начале 1990-х годов наблюдался повышенный общественный интерес к Церкви, то во второй половине 1990-х он пошел на спад. Во многом это было связано с неоправданными желаниями многих людей найти в измученной 70-летним периодом гонений Русской Православной Церкви панацею от всех социальных и общественных проблем. Кроме того, многие пытались подходить с оценкой по заведомо завышенным критериям к членам Церкви, забывая при этом, что они просто люди и как таковые отражают общее состояние общества в России.

Однако Русская Православная Церковь в целом успешно пережила 1990-е годы. На фоне всеобщей децентрализации власти она сохранила свое строго иерархическое устройство управления, упрочив его так, как не могла это сделать, начиная с 1700 года. В 1990-е годы можно говорить о партнерских государственно-церковных отношениях, государство не вмешивалось во внутренние дела Церкви. Церковь активно возрождала свою инфраструктуру, проводила большую социальную работу. Но, как выше уже отмечалось, возможно, что беспрецедентная для Российской истории XVIII–XX вв. свобода Церкви была обусловлена тем, что государству, вынужденному решать более актуальные проблемы, было просто не до религиозного вопроса. Кроме того, власть, авторитет которой подрывался августовским путчем 1991 года, распадом Советского Союза, противостоянием Президента и народных депутатов 1993 года, закончившимся применением военной силы против парламента, сепаратистскими настроениями, приведшими к двум чеченским войнам, нестабильностью государственной валюты, поощрением перехода к дикому капитализму и целым рядом других факторов, могла поддерживать Церковь как одного из свидетелей ее легитимности.

1990-е годы — особый период в истории Русской Православной Церкви. Это время сохранения и упрочнения властной вертикали внутри Церкви, происходившего на фоне больших общественных дискуссий о том, как должна управляться Церковь. Это время бурного роста церковной инфраструктуры; время, когда Церковь смогла проникнуть во многие сферы общественной жизни; стала востребованным партнером государства по многим социальным вопросам.

Многие из этих вопросов четко обозначились уже к 1991 году и стали причиной проводимого в облисполкоме совещания.

— Определенной проблемой для нас стало то, что российский закон «О свободе вероисповеданий», принятый в конце прошлого года, дал зеленый свет разного рода религиозным культам, в том числе и запрещенным даже в странах, имеющих многолетние традиции религиозного плюрализма, — сказал, открывая совещание, Баранов. — Они еще только обживаются в наших условиях, но если к ним сохранится нынешнее снисходительное отношение, то через несколько лет поднимут голову так, что мало никому не покажется. Другая проблема — создание в России приходов так называемой зарубежной православной церкви. Потомки эмигрантов, бежавших из России после революции 1917 года и гражданской войны, теперь говорят, что Православная Церковь, сохранившаяся в СССР, «не настоящая», а «коммунистическая». И у нас в Советском Союзе находятся люди, которые за время перестройки привыкли все охаивать, и теперь с радостью им подпевают. И вот эти деятели иногда объявляют себя правопреемниками Церкви времен императорской России, в том числе и ее имущества. У нас в области также есть два случая попыток получения церковных зданий этими так называемыми «зарубежниками» и один случай попытки получения бывшего православного храма сектантами.

Кроме того, как мне докладывают, в связи с быстрым ростом инфраструктуры Петровской епархии в ряды настоятелей приходов попадают люди, имеющие связи с криминалом. Еще несколько лет назад Церковь была объектом самого пристального внимания, а сегодня на нее смотрят сквозь пальцы. Поэтому очень удобным становится «отмывать» деньги под видом благотворительности на церковные нужды. Епархия, да и Патриархия на данном этапе сами полноценно контролировать приходы, число которых растет в геометрической прогрессии, и монастыри, которые начали теперь открываться, полноценно не могут. Они пытаются сейчас за все хвататься, что им было раньше запрещено, в том числе за образовательные и социальные программы, но у нас, в Петровской области, это пока не очень актуально. Каковы будут ваши предложения по сложившейся ситуации? Владимир Николаевич, давай сначала ты.

— На мой взгляд, — начал консультант Петровского облисполкома по связям с религиозными организациями Владимир Николаевич Шуваев, — можно, с одной стороны, отметить превосходство союзного законодательства, регулирующего религиозную сферу, над российским, а с другой, — противоречивые и сложные общественные процессы, происходящие в нашей стране, которые могут повлечь за собой самые непредсказуемые последствия. В республиках растут сепаратистские настроения, так называемые гражданские свободы повлекли разгул вседозволенности…

— Давай по сути, — перебил его Баранов. — Не на лекции, мы все здесь грамотные.

— По сути, — немного стушевавшись, продолжил Шуваев, — можно отметить, что была попытка приобретения бывшего храмового здания в нашей области религиозным объединением Муна, но архиерей, обычно ни во что не вмешивающийся, сумел здесь настроить общественное мнение, и продажа не состоялась. Была попытка получения здания храма в безвозмездное пользование приходом зарубежной православной церкви в самом Петрово. Но одновременно заявление на это здание подал приход, входящий в структуру Петровской епархии, и вопрос был решен в его пользу. И, наконец, была попытка перехода в юрисдикцию зарубежной церкви прихода при одном из вновь построенных храмов, но, благодаря проведенной с настоятелем необходимой работе и со стороны епархии, и с нашей стороны, никакого перехода не произошло. Вообще, на мой взгляд, целесообразно было бы, чтобы имущество передавалось не конкретным приходам, а Церкви в целом…

— Не на заседании Совета министров докладываешь, — перебил его Павел Анатольевич. — Хотя мысль дельная. Так, а что у нас милиция скажет по поводу связей с криминалом?

— Ситуация в целом под контролем, — ответил заместитель начальника областного УВД полковник Смирнов, лысый толстый мужичок с пышными усами. — Каких-то фактов, которые бы требовали нашего официального вмешательства не выявлено. Все подозреваемые находятся в оперативной разработке…

— Вот ведь дожили, — усмехнулся Баранов. — Вчера, если машину дров для церкви купить, — требовалось наше разрешение, а сегодня связи с преступными группировками могут считаться несущественным вопросом… Но, ладно. Что у нас с нелегальными религиозными организациями?

— А их, в общем-то, сейчас нет, — ответил начальник управления юстиции Петровского облисполкома Григорий Николаевич Ильичев. — У нас на сегодняшний день в стране законодательство такое, что все, что угодно, можно стало…

— Но нашему ведомству приходится все равно все отслеживать, — вставил до того молчавший представитель КГБ.

— Ну, это уж как водится, — усмехнулся Баранов. — В общем-то ситуация в целом в области, если подвести итог всему сказанному, не так уж и плоха. Плохо то, что мы не знаем, как себя вести, когда в стране каждый день все меняется. Сегодня в моду входят плюрализм мнений, многопартийность. И в этой связи в дальнейшем религиозный фактор будет играть очень большую роль в общественной жизни. Ведь именно Православная Церковь много сделала для созидания российской государственности, развития образования и культуры нашей страны. А новомодные религиозные течения, как мне представляется, нередко выполняют просто роль прикрытия подрывной работы иностранных спецслужб. Поэтому нам необходимо пристально отслеживать процессы, происходящие в области в этой сфере, и направлять их в необходимом нам направлении.

Глава 9

Выйдя из соборной столовой, отец Александр опять пошел в храм. Сегодня к нему должен был подойти Евгений Алексеевич Иванов, много лет работавший уполномоченным Совета по делам религий по Петровской области, а сейчас возглавлявший кафедру в Петровском университете. Бывший уполномоченный всю жизнь был отчаянным правдоискателем, а с годами его все более занимал вопрос смысла жизни. С протоиереем Александром он мог говорить часами. Казалось бы, священник не мог сказать ему чего-то такого, что бы он, обладающий энциклопедическими знаниями, и сам не знал. Но он чувствовал потребность в этом общении, чувствовал потребность приходить в церковь уже не по служебной необходимости, а по зову своего сердца.

У самых дверей храма отец Александр увидел заплаканную молодую женщину, которая бросилась к нему, схватила за руку и стала просить помочь ей в ее беде. «Что же у вас случилось?» — спросил священник. Она, рыдая, рассказала, что у ее мужа было коммерческое предприятие, а сейчас оно внезапно разорилось, они и двое их маленьких детей остались без средств к существованию, другой работы он найти не может. Сама она никогда не работала. Муж в отчаянии уже неделю пьет, думает о самоубийстве, а вчера у него прозвучала мысль, что он боится оставлять ее и детей, таких неприспособленных к жизни в этом жестоком мире, и хочет сначала убить их, а потом себя, но что-то его останавливает…

Отца Александра очень впечатлила услышанная им история. Он сказал женщине, чтобы она и думать не смела о плохом.

— У вас есть где пожить несколько дней с детьми? — спросил он.

Оказалось, что есть тетка, с которой она, став богатой, прервала общение, но думает, что та примет ненадолго ее и детей.

— Ну, вот и хорошо, — сказал священник. — Вашему мужу нужно придти в себя, находиться с ним вместе пока опасно. А мы давай с тобой встанем на колени перед иконой Божией Матери и помолимся, чтобы Она помогла вашей семье. Тебя как зовут?

— Настя.

— А мужа и детей?

— Борис, Люба и Лиза.

— Ну, вот давай помолимся за болящего Бориса, Анастасию и младенцев Любовь и Елизавету.

Священник с женщиной встали на колени перед иконой, он молился, а она просто плакала рядом, слушая такие непривычные слова на одновременно знакомом и непонятном языке. Когда они поднялись, лицо отца Александра было мертвенно бледным, на лбу у него выступила испарина.

— Мне кажется, что все у вас устроится, — сказал он. — Но нужно не забывать Бога, благодарить Его, и Господь не оставит вашу семью.

… Через несколько дней эта женщина вновь подошла к отцу Александру со слезами благодарности. Когда они молились в храме, ее муж заснул, а проснулся смирившимся со своим новым положением. Он перестал пить, за два дня пришел в себя, с ужасом вспомнил о своих желаниях. А сегодня ему предложили работу. Конечно, больших денег у них уже не будет, но на жизнь им и их детям вполне хватит. Мужчина тоже стоял немного поодаль. Чувствовалось, что ему неловко. Священник подозвал его и сказал, чтобы они всегда благодарили Бога за то, что Он спас их и детей, чтобы пришли на исповедь. Эта семья стала ходить в собор. Богатство к ним уже никогда не вернулось, трудностей хватало, но чувство безысходности и страха навсегда ушло из их жизни.

… Только проводив плачущую женщину, отец Александр увидел стоявшую в храме девочку лет двенадцати с полными боли и отчаяния сухими глазами.

— Что у тебя случилось? — превозмогая боль в голове и сердце, спросил ее священник.

Она сказала, что ее мама тяжело больна, она лежит в больнице, а сегодня врачи сказали, что нужно готовиться к худшему.

— Давай помолимся за нее, — ласково сказал отец Александр. — Ты умеешь молиться?

— Нет.

— А ты крещеная?

— Не знаю, бабушка в детстве носила меня в церковь, там поп окунал меня в какой-то жбан с водой…

— Значит, крещеная, — улыбнулся священник. — Раз бабушка тебя носила крестить, то, наверное, и маму в детстве крестили?

— Нет, это бабушка по отцу. А мамины родители — атеисты, дедушка вообще ругает меня за то, что я крест ношу, а я не снимаю, всегда говорит, что в церковь нельзя ходить, а я все равно иногда хожу, мне здесь как-то спокойнее…

— Как тебя зовут?

— Вера.

— А маму?

— Октябрина.

— Ну, давай встанем на колени и помолимся, чтобы Господь ее исцелил, — мягко сказал отец Александр, стараясь ничем не выдать того, что имя больной его несколько смутило.

Священник читал молитвы, в сухих до того глазах девочки появились слезы и какое-то облегчение.

— А мне кажется, что мама поправится, — вдруг сказала она.

— Будем надеяться на это, — серьезно кивнул отец Александр. — А она хоть немного верит в Бога?

— Мне кажется, что да, — кивнула Вера, — только боится дедушки.

— Ну, пусть тогда, если выздоровеет, придет креститься в храм. Расскажи ей, что ты за нее молилась.

— Обязательно.

…Девочка подошла к нему радостная на другой день и сказала, что кризис в состоянии ее матери прошел, больная пошла на поправку. А еще через месяц отец Александр крестил Октябрину с именем Ольга.

…Попрощавшись с Верой, настоятель собора почувствовал, что сейчас может потерять сознание. Голова его закружилась, он начал медленно оседать. В этот момент его поймали чьи-то крепкие руки. Кто-то заботливо поддержал его, усадил на скамью у стены, подал стакан воды. Через несколько минут священник пришел в себя и увидел Иванова.

— Простите, Евгений Алексеевич, что-то мне плохо стало, — слабым голосом сказал он.

— Нет, это вы меня простите, — ответил ему профессор. — Я здесь уже час, и то, что я видел, открыло мне на многое глаза лучше, чем сотни любых бесед. Я видел сейчас искренность вашей молитвы, вашего сопереживания людям. И это очень тронуло мое сердце. Я всю жизнь искал идеальных людей, верил в гуманизм и общечеловеческие ценности, но как-то постоянно разочаровывался. А вы и архиепископ Анатолий столько раз говорили мне, что на земле не может быть ничего идеального, что только в Боге может успокоиться душа человека. А я слушал и не слышал… Я столько раз отнимал у вас часы времени на бесплодные дискуссии о смысле жизни, о религиозном сознании, а вы за это время могли бы помочь таким вот многим отчаявшимся во всем людям. А я все искал высший смысл в каких-то земных свершениях, раздувался от гордости, что делаю вклад в науку, считал себя лучше вас от того, что имею ученые степени…

— Но вы ведь и правда доктор наук, — слабо улыбнулся священник, — а я простой человек.

— Все эти степени не всегда отражают подлинное состояние знаний человека. Если кто-то защитит диссертацию на тему «Роль свиней в развитии жилищного строительства (по материалам книги „Три поросенка“)», то он не будет от этого обладать подлинным знанием жизни.

— Неужели, правда, можно защитить такую диссертацию? — весело засмеялся отец Александр.

— Нет, конечно, я утрирую, но по сути, думаю, вы меня поняли. Занимаясь частными и, думаю, малозначимыми в целом проблемами, я думал, что постигаю вселенную…

— Я очень рад, Евгений Алексеевич, что вы приблизились к обретению веры, — сказал настоятель собора.

— Да, я подошел очень близко. Возможно, что я в следующий раз приду к вам на исповедь. А сейчас давайте я отвезу вас домой, еще пара бесед — и вы на месяц попадете в больницу.

Архиепископ Анатолий устало склонился над столом. Вот и еще один день завершился. Сколько суеты, сколько людей с самыми разными проблемами — от самых пустых до самых серьезных — проходит перед ним каждый день. А сегодня вечером была очень тяжелая беседа с Павлом Анатольевичем Барановым.

Первый заместитель председателя облисполкома сам пришел к нему в епархиальное управление. Они сидели за столом. Баранов попросил выпить. Архиерей дал ему бутылку коньяку, чиновник за час всю ее осушил, попросил вторую…

— Я чувствую, что мы живем в переломный момент, — сказал Павел Анатольевич. — В самое ближайшее время будет решаться, по какому курсу пойдет страна — пойдем мы к коммунизму или к капитализму.

— А вы как считаете? — осторожно спросил архиепископ.

— Думаю, что народ вкусил вседозволенности и безнаказанности. Чтобы теперь опять загнать его в рамки, нужно либо опять провести террор и заставить силой всех верить в какую-то идею, как было при Сталине, либо поразить народное сознание иным образом, как это иногда практикуется на западе.

— Но как можно поразить сознание целого народа?

— Очень просто. Наркотики, алкоголь, порнография, пропаганда «свободной любви», того, что свобода каждого деградировавшего человекообразного индивидуума, который представляет собой помесь обезьяны со свиньей, творить все, что взбредет в его безмозглую голову, и является высшей жизненной ценностью и важнейшим достижением демократии.

— Вы думаете, опять начнут закрывать храмы? — с тревогой спросил архиерей.

— Это вряд ли. Вы, в сущности, на сегодняшний день никому не мешаете. Но вот сохранится ли государство, если сейчас убрать коммунистическую идеологию, являющеюся стержнем, на котором держится весь Советский Союз, я не знаю. Боюсь, что начнется процесс его распада, причем не только союзных республик, но и самой Российской Федерации.

— Неужели вся наша страна держится только на коммунистических идеях, а как же существовала Российская империя? — усомнился архиерей.

— Может быть, не столько на идеях, сколько на самой организации коммунистической партии. Ведь от Кремля в Москве до самого забубонного кишлака в Средней Азии действует одна и та же коммунистическая партия Советского Союза. И глава государства, и начальник кишлака являются ее членами, хотя бы на бумаге для них существуют одинаковый устав и одинаковые правила жизни. Все серьезные посты во всех частях страны занимают члены партии, ее руководящая роль прописана в Конституции СССР. И принадлежность к этой партии означает больше, чем принадлежность к той или иной расе, национальности, блоку или клану. Но эти принадлежности ведь тоже существуют. Поэтому, если убрать руководящую роль партии, то сразу же появятся многие центры влияния. На самой поверхности это союзные республики, каждая из которых по Конституции является самостоятельным государством. А затем процесс распада может перекинуться и на РСФСР — самую большую республику Союза, в составе которой, в свою очередь, есть и еще республики…

— А как же держалась без партии империя?

— Она держалась на другой идее — самодержавной монархии. Была сакрализованная личность императора, перед которым были равны все его подданные от главы правительства до дворника. Кроме того, Российская империя была достаточно мягким имперским образованием по сравнению с другими. Выйти из ее состава в эпоху передела мира могло означать попасть в еще более жесткую зависимость от какой-то другой империи, например, Британской или Германской…

Архиерей удивленно смотрел на Баранова, как он может, выпив столько коньяка, так связно рассуждать о политике и даже не говорит, как обычно делает пьяный, никаких глупостей или пошлостей. Тот поймал его взгляд и засмеялся:

— Такой вот у меня организм крепкий. А сегодня выпивка меня не берет, потому что о державе думать мне надо.

Стоило ему это сказать, как он сразу «поплыл», будто сглазил сам себя. Он еще около часа говорил всякую чепуху, пока, наконец, покачиваясь и держась за стены, не пошел к машине, где его ждал облисполкомовский водитель.

Глава 10

В праздник Преображения Господня 1991 года архиепископ Анатолий в сослужении соборного духовенства служил литургию в Богоявленском кафедральном соборе города Петрово. Храм был переполнен народом, большая часть которого пришла, чтобы освятить яблоки. Многие из пришедших на службу позднее других обсуждали событие, происшедшее в жизни страны. Некоторые из них делились своими страхами со священником, принимавшим исповедь. Им был протоиерей Георгий Грицук, который объехал все храмы епархии и нигде не прижился, и пришлось его на какое-то время взять в собор.

Во время проповеди, которую говорил отец Александр, отец Георгий зашел в алтарь и с торжественным выражением лица подошел к архиерею.

— Все, кончилась эта непонятная свобода, — сказал он. — Снова коммунисты забирают всю власть. И всем, кто себя плохо вел, воздастся! Расслабились тут все, совсем страх потеряли!

— Ну, вы тоже не ангел, — спокойно ответил архиепископ, стараясь ничем не выдать появившейся тревоги. — Так что же все-таки случилось?

19 августа 1991 года в жизни Советского Союза произошло событие, которое можно назвать началом окончания истории второй сверхдержавы мира. В этот день прокоммунистическими деятелями был образован Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) под председательством вице-президента СССР Янаева и предпринята попытка передачи этому новому органу всей полноты государственной власти в стране, с целью свертывания демократических реформ и реставрации прежних форм государственного устройства. Президент СССР М.С. Горбачев был изолирован на своей даче в Форосе (Крым). Однако данное начинание, получившее вскоре название «августовского путча», встретило активное сопротивление руководства РСФСР, в первую очередь, Президента России Б.Н. Ельцина, вокруг которых консолидировались все сторонники демократических преобразований в стране, желавшие прекращения эпохи всевластия в государстве коммунистической партии.

Святейший Патриарх, узнавший о происшедшем перед началом служения литургии в Успенском соборе Кремля, занял очень мудрую и взвешенную позицию. Впоследствии в его адрес не раз звучали упреки в некоторой расплывчатости его высказываний. Между тем они были вполне определенными: нужно сохранить законную власть, любыми способами избежать развязывания гражданской войны. В своем обращении от 20 августа Патриарх Московский и всея Руси Алексий II писал: «В жизни нашего Отечества произошло чрезвычайное событие. Президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев, избранный Съездом народных депутатов СССР, отошел от верховной власти в стране. При этом остаются неясными обстоятельства этого отхода. Такое положение смущает совесть миллионов наших сограждан, для которых встает вопрос о законности новообразованного Государственного комитета по чрезвычайному положению, объявившего о принятии им верховной власти в стране». В этом же обращении говорится: «Мы обращаемся с призывом ко всем чадам Русской Православной Церкви, ко всему нашему народу, сугубо к воинству нашему, в этот критический для Отечества момент проявить выдержку и не допустить пролития братской крови». В переломную ночь со вторника 20 августа на среду 21 августа, когда начались вооруженные столкновения, Патриарх в новом обращении еще более определенно высказался о недопущении кровопролития: «В этих условиях мой долг Патриарха предупредить всех, кому слово Церкви дорого и небезразлично: всякий, кто поднимет оружие на своего ближнего, против безоружных людей, приемлет на душу тягчайший грех, отлучающий его от Церкви, от Бога. О таковых подобало бы больше проливать слез и молитв, чем об их жертвах».

Убедительную и практически бескровную победу в возникшем противостоянии одержали Президент РСФСР Б.Н. Ельцин и его сторонники. Указом Ельцина была приостановлена деятельность коммунистической партии на территории России, с этого момента уже полностью утратившей свое господствующее положение в стране.

В своем послании от 23 августа 1991 года Святейший Патриарх Алексий II недвусмысленно назвал происшедшие события окончанием советского периода истории России: «То, что сейчас есть, — это наступающее через десятилетия действительное прекращение гражданской войны в нашем исстрадавшемся от идеологических разделений обществе: отныне уже не может вернуться время, когда одна идеология владела государством и пыталась навязать себя обществу, всем людям. Коммунистическая идеология, как мы убеждены, никогда уже более не будет государственной в России… Она попыталась вновь силой навязать себя народу, но народом же была ненасильственно отторгнута…».

В истории Российского государства начинался новый этап.

Протоиерей Александр говорил проповедь о значении праздника Преображения для жизни каждого христианина:

— Вникнем в значение Христова Преображения. Оно есть предначертание нашего преображения. Все, что мы видим в жизни Иисуса Христа, Сына Божия, относится к каждому из нас. Нелегко было Ему жить среди злых, духовно гнилых, грешных людей. За любовь платили ненавистью. За смирение — гордостью, лицемерием, злобой. За все Его добрые дела, за все, что творил и чему учил, отблагодарили терновым венцом, поруганием, Голгофой. Земля колебалась, сотрясалась от слез и стыда за неблагодарное человечество. Человек распял своего Творца. Но Он и в страдании был велик. За крестной смертью последовало Светлое Христово Воскресение. Всей Своей земной жизнью и каждым движением, взором, делом, словом Господь призывает нас к Себе, чтобы оживить для добра, для вечной жизни. Ты не мал, человек, ты не сирота, ты не погиб! Христос — твой Спаситель, Учитель и Друг! Только спеши! Не медли протянуть Ему свою руку! Проснись от греха! Он же любит тебя! Он давно ждет каждого из нас! Путь христианина к мысленному Фавору труден, как восхождение на гору. Верующей душе не нужно объяснять, для чего нужно это восхождение, духовную сладость богообщения. «Господи! Хорошо нам здесь быть», — воскликнул апостол Петр. Жизнь христианина — это путь туда, где всегда так хорошо, как хорошо было на святой горе апостолам, это путь в Царство Божие.

Закончив проповедь, настоятель собора зашел в алтарь. Последние месяцы он тяжело болел, были проблемы с давлением, постоянно давало о себе знать сердце. Но отец Александр не обращал на это внимания и продолжал в прежнем режиме служить, крестить, исповедовать, разговаривать с людьми. А большую часть сил отнимали у него не любимые им обязанности секретаря епархиального управления и настоятеля собора. Любое действие в административной сфере давалось ему с огромным трудом.

— Ну что же, отец Александр, наверное, опять придется нам вернуться в прежнее наше состояние, — невесело сказал архиерей.

— Вы о чем?

— Помнишь, я тебе рассказывал, что Павел Анатольевич мне говорил о том, что сейчас будет решаться, по какому пути пойдет страна? Похоже, что все решилось, и вновь все будет решать коммунистическая партия. Правда, он говорил, что храмы закрывать не будут, но откуда он знает. Да и сказать ведь можно все что угодно. После службы поговорим, а сейчас давай помолимся, чтобы Господь помиловал многострадальное Отечество наше.

Отец Александр горячо молился за литургией и весь день, и в последующие дни. Ему очень хотелось, чтобы возможности свободного исповедания веры, которые появились у людей в последние годы, сохранились. Перед глазами священника проходили сотни людей, которые обращались к нему за молитвенной и моральной поддержкой; вспоминая, он молился за каждого из них.

А 21 августа все разрешилось. Узнав, что для Церкви все решилось благополучно, протоиерей Александр, наконец, позволил себе расслабиться… и потерял сознание прямо в соборе. Вызванные врачи констатировали инсульт.

Но, несмотря на неблагоприятные прогнозы медиков, отец Александр поправился и смог вновь служить и духовно поддерживать людей. А вот от административной работы его, наконец, освободили по состоянию здоровья, чему священник был несказанно рад. И еще многим сотням людей смог он оказать так необходимую им духовную поддержку.