Светить можно - только сгорая

ГЛАВА ВТОРАЯ

Письмо Берты, в котором излагалась просьба приютить брата в первые дни пребывания в Киеве, привело Моисея на Фундуклеевскую улицу, № 10, к глазному врачу, прописавшему ему в свое время очки.

— Ну что ж, может, вас эта келья устроит, — сказал врач и повел гостя во двор, гдо находилась кирпичная пристройка, похожая на монастырскую привратницкую. Комната, пять шагов в длину, три в ширину, действительно напоминала келью. Но изолирована от всех других помещении, имеет свой вход с улицы и выход во двор — что же может быть лучше?

— Конечно, устроит. А сколько это будет стоить? — начал Моисей, но врач перебил его:

— Ваша сестра пишет, что фирма оплату гарантирует, — Он засмеялся. — В пять часов прошу на чашку чая, тогда познакомимся как следует, а пока располагайтесь.

На смотрины нового постояльца собралась, видимо, вся семья: жена, две почти взрослые дочери, пожилая дама — свекровь или теща, какой-то древний старик. Под перекрестными любопытными взглядами будущий студент почувствовал, что краснеет. Выручил доктор.

— Значит, прибыли в наш Киев постигать науки? — спросил он, усаживая гостя рядом с одной из дочерей. — И раз Берта Соломоновна решила направить прямо ко мне, значит, надо полагать, на факультет медицины?

— Я хочу на юридический, — сказал Моисей.

Это пришло еще в Белой Церкви. Занимаясь репетиторством, он не раз оказывался в роли адвоката. Стряпчего. Как к образованному человеку к молодому Урицкому обращались родители учеников с просьбой написать прошение, разъяснить то или иное положение закона, я то и просто растолковать, как поступить в каком-либо случае. Порой он не мог сразу ответить, просил прийти на следующий день и просиживал часы за справочной юридической литературой. Но, чем больше вникал в законы государства Российского, тем больше понимал, что составлены они в пользу имущих классов. Чтобы уметь бороться за справедливое решение вопроса, нужно все несправедливые законы хорошо знать.

— Ну, батенька, это ни к чему, — категорически заявил доктор, — так много людей нуждаются в медицинской помощи, а вас на крючкотворство тянет! Вот завтра ко мне придет один студент-медик, он вас обязательно отговорит.

На следующий день, опять за чашкой чая, состоялось знакомство Моисея Урицкого с Борисом Эйдельманом. Вместо того чтобы отговаривать нового знакомого от поступления на юридический факультет, Борис, к удивлению милейшего хозяина, одобрил выбор Урицкого:

— Нынче для России важнее лечение общества по законам справедливости, чем врачевание отдельных личностей по медицинским рецептам.

— Какая ересь! — воскликнул доктор и обернулся к Моисею. — Вот вы могли бы без медицины продолжать учебу, не пропиши я вам своевременно очки?

Это была правда. Но правда Бориса Эйдельмана была объемней, шире.

— Если хотите, я вас завтра сведу в университет, кое с кем познакомлю, — прощаясь, сказал Борис. По всему было видно, что ему понравился жилец доктора.

На следующее утро Моисей еще дожевывал утренний бутерброд, когда в окно постучался Борис:

— Пора, нас уже ждут.

Шагая по утренним тихим улицам, Эйдельман посвящал Урицкого в университетские дела. Он рассказал, что их университет, получивший имя святого Владимира, готовится отметить свое шестидесятилетие. Последние годы студенты вели ожесточенную борьбу за автономию университета и недавно ее получили. Теперь ректор и совет профессоров при решении серьезных вопросов обязаны советоваться со студентами.

— А вот и наша$7

Несмотря на лето и сравнительно ранний час, в университете оказалось довольно много народа.

— Люди пришли послушать наших студентов и преподавателей, — пояснил Борис. — Нет, разговоры здесь идут общеобразовательные, не о политике, — он заговорщически подмигнул Моисею. — Ну а если кто и задаст политический вопрос, нельзя же не ответить…

Пройдя в конец длинного коридора, Борис приоткрыл дверь в одну из аудиторий. В полутемном помещении были слышны негромкие голоса. Разговаривали по-польски.

— О, наш главный марксист появился, — обрадовался один из студентов, направляясь навстречу Эйдельману. — Просим разрешить наш спор. С точки зрения марксистской науки кто ближе к социальным изменениям: экономически развитая страна с современным рабочим классом или отсталая?

— Социальные изменения не достигаются схоластическими спорами. Их может достичь и в развитой и в отсталой стране только пролетариат. И сколько бы ни пыжилась самая передовая интеллигенция, ей эти вопросы без рабочего класса никогда не решить, — очень серьезно заговорил Эйдельман. — А где ваши рабочие? Насколько мне известно, в вашем кружке на одного рабочего приходится десяток пропагандистов. Или это не так?

Моисей видел, с каким вниманием молодые люди прислушивались к словам Бориса Эйдельмана. И поймал себя на мысли, что горд тем, что именно он привел его в университет, в этот кружок. Юный абитуриент еще не знал, что Эйдельман был одним из руководителей «Русской социал-демократической группы», созданной им вместе со студентом Яковом Ляховским еще в начале 90-х годов. Позднее к ним присоединился обладавший богатым революционным опытом рабочий Ювеналий Мельников. Группа эта занималась не только изучением, но и пропагандой марксизма и в настоящее время искала пути к объединению с кружками польских социал-демократов, имеющих связи с рабочими железнодорожных мастерских. Таким образом, общение Бориса со студентами из группы польской социалистической молодежи было не случайным.

«Теперь не надо искать единомышленников. Вот они!» — радовался Моисей Урицкий, когда Борис представил его кружковцам.

— А можно мне посещать ваши занятия? — спросил Моисей и почувствовал, что его просьба прозвучала очень по-детски.

— А почему бы и нет. Мы рады каждому штыку, направленному в сторону противника, — немного напыщенно высказался руководитель кружка студент Людомир Скаржинский.

— Но ему надо сначала поступить в университет, — Эйдельман попрощался с кружковцами и увел с собой Урицкого.

— А что же ты мне вчера не рассказал главного? — спросил Эйдельман, когда они вошли в широкий университетский коридор.

— О чем это ты? — искренне удивился Урицкий. — Я от тебя ничего не скрывал.

— А о том, что вы дружили в Гомеле с Альбертом Поляком! Он о тебе самого хорошего мнения. Говорит, что из тебя мог бы выйти отличный наборщик. Выше этой оценки нельзя и придумать, — засмеялся Борис-Альберт сказал, что ты уже однажды самостоятельно набрал целую прокламацию.

— Ну, положим, не сам, а под его руководством, — смутился Моисей. — А что, Альберт сейчас тоже в Киеве?

— Т-с-с, — приложил палец к губам Борис. — Не так громко, он на нелегальном положении. Но ты с ним скоро встретишься. А пока пойдем познакомлю тебя еще с одним хорошим человеком.

Кандидат прав Иван Чорба также входил в группу Эйдельмана. Чорба искренне увлекался марксизмом и по поручению группы популяризировал его среди студенчества.

Услыхав, что Урицкий намерен подать прошение о поступлении в университет, Чорба посоветовал:

— Сначала сходи к инспектору, выясни, что к чему…

Инспектор, ведающий в университете святого Владимира приемом документов, внимательно прочел характеристику и аттестат зрелости, выданный белоцерковской гимназией. Очевидно, высокие оценки по всем предметам произвели на него хорошее впечатление.

— Хотите, конечно, на медицинский?.. — спросил он, заранее уверенный в положительном ответе.

— Нет, иа юридический, — твердо ответил Урицкий.

— Ну что ж. Российской империи нужны защитники ее законов. Напишите прошение на имя ректора о зачислении на первый курс юридического факультета, принесите от местного военного начальника свидетельство о приписке к призывному пункту и заверенные нотариусом копии метрического свидетельства и аттестата зрелости. Кроме того, — продолжал инспектор, глядя куда-то мимо застывшего с документами в руках юноши, — до вступительных экзаменов необходимо представить в университет формулярный список вашего погибшего отца, справку о кредитоспособности его семьи и справку о политической благонадежности. Вашей политической благонадежности — подчеркнул инспектор. — Со всеми вышеперечисленными документами прошу ко мне, но не позже середины августа. Да, вы знакомы с процентной нормой для лиц нерусской национальности? Это надо иметь в виду при сдаче вступительных экзаменов, — добавил он почти благожелательно и поднялся с кресла, давая понять, что аудиенция окончена…

— Вот и ясна программа на ближайшее время, — сказал Чорба, выслушав вернувшегося от инспектора Урицкого. — От меня пока пользы мало: вот только помогу написать прошение о зачислении по всей форме, а уж остальные бумаги придется добывать самому.

На следующее утро Моисей отправился на призывной участок. Получить свидетельство о приписке оказалось непросто: необходимо было пройти медицинскую комиссию, которая собиралась два раза в месяц. Единственно, что удалось сделать без проволочек, — это заверить у нотариуса копии. Узнав, когда собирается очередная медицинская комиссия, Моисей выехал в Черкассы.

— Что случилось? — испугалась Берта, когда брат перешагнул порог родного дома. — Не приняли?

— Кто это осмелится не принять представителя славного рода Урицких? — пошутил Моисей и рассказал сестре о причине приезда.

— Ну, это все мы уладим, — облегченно вздохнула Берта и на следующий день энергично принялась за дело. Банковские документы семьи были в полном порядке, и справку о платежеспособности ей выдали без разговоров; получить формулярный список также удалось без больших хлопот, а вот со справкой о политической благонадежности урядник уперся.

— Доносили мне, какие разговоры вел ваш братик ео своим учителем студентом Каплуном. А времена сейчас такие — дашь справку, а потом самого потянут. Не дам справку. Вашу семью я уважаю, а Моисейке не дам!

Какую сумму сияла с банковского счета Берта, чтоб передать уряднику, осталось ее тайной. Так или иначе, все нужные документы были оформлены, и Моисей стал собираться в обратный путь.

— Ты бы остался на несколько деньков, побыл с нами. Маме что-то нездоровится, — попросила Берта.

До вступительных экзаменов оставалось совсем немного времени, но не уважить просьбу сестры Моисей не мог. Он и сам заметил, что мать выглядит неважно. Отнеся это к обычной усталости от торговых дел, он все же просидел с матерью целый вечер, рассказывая о своей киевской жизни, о ценах на базаре, о трудностях поступления в университет.

— Я же говорила… Зачем ты все это затеял? — по-своему осмыслила мать рассказы сына. — Но ничего, не поступишь, станешь учиться на раввина, а университеты, столицы — не про нас.

О своем знакомстве с Борисом Эйдельманом и Иваном Чорбой Моисей говорить не стал, но мысли о них, об их делах не выходили из головы. Своими размышлениями о некоторых сторонах студенческой жизни он поделился, к собственному удивлению, с младшим братом Соломоном. Выйдя утром на старом отцовском «дубке» на стремнину Днепра, братья, забросив удочки, размечтались о светлом будущем, о дальнейшей жизни, когда младший окончит гимназию и поступит в высшее инженерное училище. «В наши дни нужно осваивать технику», — говорил юноша с непередаваемым превосходством первооткрывателя.

Вернувшись в Киев, Моисей Урицкий сдал все нужные документы инспектору и с удовольствием отметив, что тот положил их в папку, на которой под двуглавым орлом было выведено: «Юридический факультет университета святого Владимира».

Иван Иванович Чорба предупредил, что особое внимание на экзаменах должно быть уделено сочинению по русскому языку и словесности, поскольку должно «воспитывать народ в здравом духе русского человека, в любви к церкви и отечеству, в добрых нравах и вкусах».

Подготовленный Чорбой, Урицкий успешно справился с экзаменами и даже выдержал собеседование с отцом Иоанном, который благочестиво старался на чем-нибудь «изловить» иудея-абитуриента. В конце августа на прошении Урицкого о приеме появилась надпись ректора: «Принять в счет установленной нормы».

Теперь студент Урицкий должен дать письменное обязательство «не состоять членом и не принимать участия в каких-либо противозаконных сообществах, как, например, землячествах и т. п., а равно не вступать членом в дозволенные законом общества без разрешения на то, в каждом отдельном случае, ближайшего начальства».

Правдивому юноше было противно ставить свою подпись под заведомо ложным документом, но мудрый Чорба только расхохотался, и сразу все стало на свои места.

Жизнь в университете значительно отличалась от гимназической. Добросовестный Моисей сначала даже не мог привыкнуть к различным студенческим вольностям. Ну как, например, можно пропускать ту или иную лекцию? Но постепенно втянулся и начал игнорировать неинтересные для себя предметы, вроде богословия, выкраивая часы на самообразование. Много времени уходило на посещение кружка молодых польских социал-демократов и молодых рабочих железнодорожных мастерских. Однако не все в их речах и действиях устраивало Урицкого: коробили высокопарные выступления некоторых кружковцев, странно звучали идеи «Речи Посполитой от моря до моря».

Своими сомнениями Моисей поделился с Борисом.

Борис выслушал и оживленно заговорил:

— Ну, раз ты сам понял что к чему, поручим тебе настоящее дело. Но учти, дело опасное. За активную пропаганду марксизма среди рабочих недолго попасть на Романовскую дачу,[1] а то и в петербургские «Кресты». Готов ли ты к этому? — он посмотрел Урицкому прямо в глаза. Моисей не отвел взгляда.

— Ладно, — заключил Эйдельман, — познакомлю тебя с Ювеналием Мельниковым.

Явку в Киеве Мельников получил в петербургских «Крестах» от доктора Абрамовича, который сам туда попал за пропаганду марксизма среди рабочих слесарной мастерской. Мельников отлично знал токарное и слесарное дело. Он мог бы с успехом работать на любом предприятии города, но все пути были перекрыты циркулярами жандармского управления. А почему бы не создать частную школу-мастерскую, в которой готовились бы высококвалифицировапные слесари и токари; потом они пойдут на фабрики и заводы города и понесут туда правдивое слово социалистов, услышанное во время учебы.

Встретил Мельников Бориса и Моисея в своей школе-мастерской.

— Вот, привел нового ученика, — многозначительно произнес Эйдельман.

— Этого? — Урицкий поймал внимательный взгляд, обращенный на его руки. — Держу пари, что первое время, забивая гвозди, будешь попадать раз по гвоздю, раз по пальцам. Ладно. Давай знакомиться.

Он говорил Моисею «ты», и это было не обидно, а приятно.

Неожиданно крепкое рукопожатие Урицкого заставило Мельникова пригнуться. Кашель, рвущий легкие, затряс крупное, но очень худое тело.

— Результат «отдыха» на жандармском курорте в «Крестах», — грустно пошутил Мельников. — А я, пожалуй, ошибся: рука у тебя что надо. Ладно, сегодня день воскресный, пойдем ко мне, угощу чайком.

Комната, которую снимал Мельников, была тут же, при мастерской, и служила, как рассказывал Борис, штаб-квартирой киевских социал-демократов. Здесь был как бы дискуссионный клуб для интеллигенции и университет для рабочих. «Политический факультет», — говорил Мельников. Здесь вырабатывались направления пропаганды социал-демократических идей, интеллигенты учились разговаривать и писать понятным рабочей массе языком, рабочие учились читать и пересказывать товарищам написанное. На этой же квартире, в тесном кругу, обсуждались планы организации и выявлялись наиболее падежные ее члены.

Комната мало чем отличалась от «кельи» Урицкого. Для мастерской хозяин приобрел довольно приличный токарный станок, несколько слесарных верстаков, пару тисков. А свое жилье превратил в народную читальню. Повсюду — на столе, кровати, полках — лежали книги, газеты, причем, как отметил Моисей, в основном религиозного содержания.

— Конспирация, — шепнул Борис, заметив удивленный взгляд Моисея.

— Вот так, молодой человек, и живем, — жестом пригласил к столу Мельников. — Большая Дорогожицкая улица идет прямо к Лукьяновской тюрьме. 13 — это номер моего дома — чертова дюжина. Ну кто может подумать, что здесь приютилась школа, готовящая социалистов. Вы пока присаживайтесь, полистайте газету, а я к хозяйке за кипятком сбегаю, кухонька у нас общая.

Вернувшись, Мельников аккуратно разлил по стаканам чуть подкрашенный заваркой кипяток.

— А теперь поговорим серьезно, — обратился он к Урицкому. — Борис сказал, что ждешь настоящего дела. Будешь работать с Иваном Чорбой. Он организует кружок для разъяснения рабочим их прав, ему надо помочь. Но предупреждаю — дело опасное, жандармы тоже не дремлют.

«Совсем как Берта: „только будь осторожней“», — подумал Моисей, и чувство бесконечного доверия к этому истощенному тюрьмами человеку наполнило душу. Вот таким политически образованным, как Борис, и сильным духом, как этот рабочий, и должен быть настоящий революционер. А хватит ли у тебя силенок, Урицкий? Подумал и сам себе ответил: «Должно хватить!»

И вот Моисей Урицкий — среди рабочих железнодорожных мастерских.

— Большинство рабочих, которые идут к нам в кружки, ищут прежде всего общего образования, а наша задача воспитать в них еще и социальное самосознание, — говорил Чорба.

Надо было видеть, с каким вниманием пришедшие после многочасового трудового дня люди слушали повести и рассказы, которые им читал Урицкий. Некоторые книги, например «93-й год» Гюго, «Хижину дяди Тома» Бичер-Стоу, он читал вслух с Бертой еще в Черкассах. А вот «Историю одного крестьянина» Шатриана, «Рабочий пролетариат в Англии и во Франции» Николая Шелгупова и «Капитал и труд» Свидерского необходимо было прочесть и осмыслить предварительно самому. А когда? Опять же ночами, но зато как радостно было видеть живой интерес, поразительную восприимчивость его слушателей.

После этих чтений Иван Ивапович Чорба сам брался за дело, толковал с рабочими о длительном рабочем дне, низкой оплате труда, о прибылях хозяев фабрик и заводов, системе штрафов…

Нелегальная литература из конспиративных соображений на руки слушателям кружков не выдавалась. Да ее и не хватало. Поэтому встал вопрос об организации ее издания группой киевских социал-демократов. Одновременно создавалась нелегальная библиотека.

Моисей готов был заниматься всеми делами сразу, но очень скоро понял, что это невозможно. Университет, пропагандистская работа. Теперь вот пришлось давать домашние уроки, так как денег, выделяемых Бертой, стало не хватать. Покупка нужных книг, обзаведение приличным костюмом, да и питание в киевских кухмистерских — все это оказалось значительно дороже, чем предполагалось. Скоро Урицкий понял, что домашнее преподавание создает отличную ширму для отвода глаз полиции, которая уже интересовалась у хозяев дома, что за народ собирается в его «келье».

Тогда же впервые на стол начальника Киевского губернского жандармского управления Василия Дементьевича Новицкого легла докладная записка: «…обращает на себя внимание на лекциях и практических занятиях по политической экономии у профессора Пихно (на 1-м курсе юридического факультета) студент Моисей Урицкий, который, оппонируя профессору, высказывает социалистические идеи…»

Зима прошла быстро. Урицкий с каждым днем все больше овладевал искусством пропаганды, основной задачей которой теперь было научить кружковцев делать из услышанного практические революционные выводы.

К этому времени «Русская социал-демократическая группа» шла к объединению с польской социалистической группой, одним из кружков которой теперь руководил Урицкий.

«Его внешность, — рассказывал в своих воспоминаниях И. Н. Мошинский (Юзеф Канарский),[2] — бросалась в глаза: малорослый, кругленький, со щурящимися насмешливо глазками, он выделялся из толпы студентов, наводнявшей университетские коридоры, совершенно необычной походкой. Моисей Соломонович, которого мы в польской группе прозвали за недюжинный ум и проницательность, за его столь ценную для революционера практическую сметку и остроту ума „Соломоном“, передвигался быстро, как шарик, мерно раскачиваясь, как маятник, и в этом отношении представлял, к сожалению, прекрасную мишень для филеров. Но он с необыкновенной ловкостью дурачил их и — надо отметить — действительно был выдающимся конспиратором».

Высказав идею объединения всех социал-демократических сил в Киеве, «Русская социал-демократическая группа» предложила совместно подготовить и провести первую тайную маевку.

Это было решено обсудить в мастерской Ювеналия Мельникова, собрав всех руководителей социал-демократических кружков. Дата сбора — первое воскресенье апреля, время — двенадцать часов дня.

Когда Урицкий прибыл в условленное время на Большую Дорогожицкую, № 13, он там застал Чорбу, Эйдельмана и доктора Сарцевнча — представителя ППС (Польской партии социалистической), в состав которой студенческая польская социалистическая группа Урицкого не входила. Без опоздания явились и остальные руководители кружков. Разговор о необходимости провести маевку начал Мельников. И сразу выявились разногласия. Старшие считали, что на маевке достаточно быть Ювеналию Мельникову и доктору Сарцевичу как руководителям социал-демократических групп.

— Рабочая маевка не останется без внимания жандармского управления. Ювеналий Мельников ни в коем случае не должен принимать в ней участия, так как он состоит под полицейским надзором как бывший политический заключенный, — сказал Эйдельмап. — А мне быть там необходимо.

— Я думаю, что на маевку придут прежде всего рабочие железнодорожник мастерских, наши кружковцы, — поднялся Урицкий. — А с ними нужно быть мне.

— Насчет Мельникова согласен с Эйдельманом, — сказал Чорба, — но и Урицкому не следует идти, как, впрочем, и всем студентам — руководителям рабочих кружков. Если маевка окажется в поле зрения полиции, будут поставлены под удар наши пропагандисгские силы. Самым правильным будет поручить проведение маевки мне и Эйдельману.

— Вы забыли про нас, — вскочил с верстака представитель ППС доктор Сарцевич. — Кому же, как не нам, нужно быть вместе с рабочими-железнодорожниками?

Единогласно было решено: руководство первой тайной маевкой поручить Борису Эйдельману и «агенту» ППС доктору Сарцевичу.

1 мая 1891 года маевка состоялась в Кадетской роще под Киевом. Собралось человек двадцать активистов социал-демократических кружков. Главным образом — рабочих железнодорожных мастерских. Но на маевку пришел один человек, внешне напомипавший рабочего, но которого никто из активистов не знал. Был ли он действительно рабочим одного из киевских промышленных предприятий, пришедшим на маевку по собственней инициативе, установить оказалось трудно. А что, если это полицейский агент? Борис Эйдельман принял решение революционные речи отменить, свести маевку к празднованию Первого мая с народным гуляньем, песнями и танцами, благо с некоторыми рабочими пришли жены.

Как сообщил Эйдельман на очередной встрече в мастерской Мельникова, несмотря на присутствие подозрительного лица, рабочие остались маевкой довольны. Во-первых, почувствовали свое единство, общность, во-вторых, удалось провести полицейских ищеек.

Разбившись на группы, в которых были только свои, участники маевки поговорили о борьбе с хозяевами за улучшение условий жизни и труда.

После маевки польская социалистическая группа Урицкого полностью слилась с «Русской социал-демократической группой».

Однажды, глядя на Урицкого серьезными глазами, Эйдельман сказал:

— Моисей, тебе придется заняться доставкой для пропагандистов нелегальной политической литературы.

Урицкий давно ждал какого-либо серьезного поручения. Да и сам знал, как остро ощущается нехватка политической литературы даже в Киеве. Урицкий в это время уже заканчивал первый курс университета, приближались летние каникулы — значит, ничто не мешает поездкам по югу России для транспортировки политической литературы в различные социал-демократические организации.

И Моисей Урицкий мог только поблагодарить Бориса Эйдельмана за столь ответственное поручение. Он купил костюм-тройку, отпустил усики, чтобы стать похожим на купеческого сынка, разъезжающего по делам родителей, но сообщение Берты о внезапной смерти матери заставило срочно выехать в Черкассы.