Светлая сторона апокалипсиса

Олег Савин бежал. В жизни ему еще не приходилось так бегать. Белая рубашка насквозь промокла от едкого соленого пота, сердце бешено колотилось о ребра. Боль в боку становилась нестерпимой. Он бежал, как напуганное животное, не разбирая дороги.

Бежал за своей жизнью.

Еще утром Олег был респектабельным бизнесменом, владельцем небольшой, но процветающей компьютерной фирмы «Баттерфляй», любителем охоты и большого тенниса.

А теперь он сам стал дичью в увлекательной охоте на человека.

Справедливости ради следует сказать, что компьютеры в жизни Олега существовали только как прикрытие для основной деятельности. На самом деле Олег давно и плодотворно занимался обналичиванием крупных денежных сумм за соответствующие проценты.

О том, что в России нельзя честно и по установленным правилам заниматься бизнесом, известно уже всем и каждому, разве что кроме правительства. Заработав честным или нечестным путем некоторую сумму денег, любой бизнесмен сталкивается с одной и той же проблемой — что делать дальше? Содержать на свои деньги свору чиновников, выплачивая в бюджет государства примерно девяносто две копейки на каждый заработанный рубль, способны либо редкие альтруисты, либо совсем уж не приспособленные к жизни люди. Все остальные начинают искать обходные пути.

Чаще всего деньги отправляются на счета фирмочек-однодневок в оплату не существующих в природе товаров и услуг. Через несколько дней бизнесмен получает свои деньги наличными, разумеется за вычетом вознаграждения посреднику, а правительство, недосчитавшись в бюджете крупных денежных сумм, долго и мучительно размышляет над вечным вопросом: есть ли в России деньги, а если есть, то где они?

Все шло сравнительно благополучно до тех пор, пока Олег не зарвался окончательно. Как говаривали наши дедушки и бабушки, «не по себе кусок заглотил». В этот раз сумма обналички должна была составить почти миллион долларов, да не частями, а сразу. Сумма комиссионных вырастала соответственно. Олег уже предвкушал переезд в новую, более просторную квартиру и отдых где-нибудь на Средиземноморском побережье.

Но все получилось по-другому. В назначенный день Олег отправился получать наличные в небольшой, но весьма оборотистый банк, принадлежащий его давнему другу и партнеру Марку Штейнману. Это замечательное в своем роде предприятие регулярно меняло название, устав, юридический адрес и учредителей. Неизменной оставалась только фигура самого Марка в клетчатой рубахе, вечно полурасстегнутой на объемистом животе.

На этот раз Олег долго и безуспешно терзал дверной звонок перед внушительной дверью офиса, оборудованной кодовым замком и видеокамерой по последнему слову техники. Он еще надеялся, что это случайность, что сейчас все прояснится… Надеялся до тех пор, пока не появился, наконец, угрюмый охранник в камуфляже, который хмуро сообщил Олегу, что теперь здесь находится торговая фирма, а куда девался банк «Сопричастность», он не имеет ни малейшего понятия.

Олег стоял, глупо улыбаясь, перед запертой железной дверью с ворохом бесполезных бумажек в руках.

И все было бы еще не так страшно, не будь сумма так велика, а главное, не будь клиентом известный криминальный авторитет Равиль Сайдуллаев по кличке Мансур. Когда первый шок прошел, перед Олегом встал извечный российский вопрос — что делать?

Возможность бежать и скрыться Олег отмел для себя сразу. На соседней улице живут его мама и младшая сестра. Маринка только в этом году школу окончила… Для Мансура найти их — дело пяти минут, и страшно подумать, что с ними может случиться.

Деньги он вернуть не сможет ни при каких условиях, даже если продаст квартиру, машину, все свое имущество и в придачу себя самого на органы для трансплантации.

Оставалась только возможность попытаться договориться. Олег надеялся объяснить, что его самого обманули, найти какой-то приемлемый вариант, даже если это будет означать для него самого пожизненную кабалу. Он всегда полагал, что лучше десять процентов от чего-то, чем сто процентов от ничего, да еще труп в придачу.

Мансур ему не поверил. Когда Олег, собрав все свое мужество, пришел к нему на встречу, разговора не получилось. Вальяжно развалившись на кожаном диване цвета лососины, Мансур примерно полминуты слушал его со скучающим лицом. Потом посмотрел на часы и тихо, но веско произнес:

— Знаешь, это мне не интересно. Твои проблемы меня не касаются. Деньги должны быть здесь, вот на этом столе, двадцать четвертого числа, как договаривались. А пока — пошел вон. И кстати, раз уж пришел, оставь расписку, что ты мне должен… Сумму помнишь?

Оглянувшись на каменные лица молодых людей спортивного телосложения, что стояли у него за спиной во время этой краткой, но содержательной беседы, Олег счел за лучшее быстро накорябать требуемую расписку, притулившись на краешке низкого столика из карельской березы, заставленного выпивкой и закуской. На улицу он вывалился мокрый как мышь, с каплями холодного пота на лбу и ощущением уплывающей из-под ног земли.

Олег пытался даже обращаться в милицию, но там его встретили без особого энтузиазма. От обшарпанных стен, выкрашенных противной зеленой краской, канцелярских столов, произведенных, видимо, еще в преддверии победы коммунизма, и колченогих стульев веяло такой безнадегой, что Олег сразу понял — зря он пришел сюда. Усталый пожилой капитан объяснил ему, что действия Мансура и компании — это не вымогательство, а в лучшем случае — самоуправство. Статья эта практически не применяется, и самое большее, что грозит ребятам, — общественное порицание или штраф.

— Но меня же угрожают убить!

— Убьют — тогда придете, — так же флегматично посоветовал ему капитан и снова принялся за свои бумаги, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.

С того дня Олег впал в какой-то ступор — странное, полусонное оцепенение. Он ел, спал, ходил на работу механически, не осознавая, что делает. Стало как-то все равно, что будет дальше. Когда миновало злосчастное двадцать четвертое июня, немного полегчало. Появилась даже глупая надежда — а вдруг про него забыли? Умом Олег прекрасно понимал, что это нелепо, но так хотелось поверить в чудо! К тому же никто не беспокоил его почти две недели.

Зря надеялся, конечно.

Сегодня утром, когда Олег выходил из дома, трое крепких, коротко стриженных парней в тренировочных костюмах подхватили его под руки и усадили в неприметный серенький жигуленок с забрызганными грязью номерами, стоящий тут же, у подъезда.

Ехали они довольно долго. Когда проезжали пост ГАИ на выезде из Москвы в сторону Симферопольского шоссе, Олег попытался закричать, но тут же почувствовал, как под ребра ему уперлось холодное дуло пистолета.

Судя по всему, они уже находились где-то недалеко от Серпухова. Даже сейчас Олег не мог не заметить, как здесь красиво. Песчаные холмы густо поросли соснами, чуть вдали серебрилась река… Что за река? Ока, наверное. И главное, вокруг — никого, место безлюдное, пустынное. В другое время Олег с приятелями охотно съездил бы сюда на шашлыки.

Он все еще не мог поверить, что все происходящее с ним — не сон и, скорее всего, его привезли сюда убивать. Он чувствовал только тяжелую сонливость, странное оцепенение и полное равнодушие к своей дальнейшей судьбе. «Что бы там ни было, лишь бы поскорее закончилось», — думал он.

— Эй, ты там заснул, что ли? Давай, выходи, приехали.

Олег почувствовал бесцеремонный тычок под ребра. Его вывели из машины, старший из парней ловко застегнул наручники у него на запястьях и, сплюнув сквозь зубы, лениво процедил:

— Ну, держись, сука. Ща мы тебя убивать будем. Серый, дай ему лопату. Пусть сам себе могилу роет. Не нам же корячиться!

Другой парень, помоложе, по виду еще совсем пацан, радостно осклабился, полез в багажник и, вытащив оттуда складную саперную лопату, бросил ее под нога Олегу.

— Ну ты, шевелись, чего встал-то?

Соленые струйки пота текли по лицу. Олег отвык от физической работы в последние годы, да и наручники сильно мешали. К тому же работать приходилось согнувшись в три погибели. Неловко разбрасывая песок, Олег думал о том, что скоро, совсем скоро он, человек образованный и неглупый, будет мучительно умирать, глядя в пустые глаза дебила. Даже сейчас он никак не мог поверить в это.

Еще и лопата странная какая-то… Маленькая, совсем детская по размеру, и ручка короткая. Хоть бы дали нормальную штыковую — сразу бы дело быстрее пошло.

И в этот момент где-то совсем рядом Олег услышал тоненький ехидный голосок:

— А ты что, куда-то спешишь?

Голосок прозвучал так явственно, что Олег даже огляделся — непохоже, чтобы кто-то из бандитов.

А голосок тем временем продолжал:

— Да ты молодец! Нашел время думать о производительности труда, менеджер хренов Прямо Дейл Карнеги и Ли Яккока в одном лице. Можешь состряпать новый рекламный ролик: «С помощью нашей усовершенствованной лопаты каждый бизнесмен быстро и легко выкопает себе могилу».

Олег потряс головой, отгоняя наваждение. Старший из бандитов подозрительно на него покосился.

Только теперь Олег понял, наконец, что противный голосишко звучит прямо у него в голове. Этого еще только не хватало!

— Я что, с ума сошел? У меня шизофрения?

Голосок визгливо захихикал:

— Ну ты даешь! Психическое здоровье — это как раз то, о чем тебе следует беспокоиться. Примерно через полчаса твои мозги смешаются с песком, и никого уже не обеспокоит, была в них шизофрения или нет.

— Отстань, — хмуро огрызнулся Олег, — кто бы ты ни был, оставь меня, наконец, в покое!

Голосок действительно здорово мешал ему. Почему-то сейчас хотелось медленно, шаг за шагом вспомнить всю свою жизнь, как будто в прошлом он хотел найти что-то важное, значительное, единственное, что способно помочь ему.

Олег вспомнил, как когда-то, еще в институте, ездил с ребятами на картошку в колхоз. Вспомнил вылазки на природу с гитарами и дешевым вином, шумные студенческие посиделки по чужим квартирам. Вспомнилась и его нелепая, скоропалительная женитьба на однокурснице Леночке. У Леночки были белокурые кудряшки, вздернутый носик и решительный характер. Она приехала в Москву из Пензы и хотела жить, как подобает красавице, а потому и бросила Олега еще в 89-м году, уйдя к шашлычнику-кооператору. Олег тогда сильно переживал, даже вены резать пытался. Сейчас, конечно, смешно вспоминать.

Олег тогда занялся бизнесом отчасти потому, что время приспело подходящее, а отчасти и потому, что хотел доказать неверной подруге свою состоятельность. В конце восьмидесятых он с приятелем мотался за товаром в Польшу. Олег и сейчас помнит огромный рынок в Варшаве, забитые тюками до самого потолка автобусы, жадность таможенников и беспредел рэкетиров. Заработки были неплохие, но иногда хотелось все бросить и бежать подальше.

В один из таких дней Олег смекнул, что два компьютера в Москве стоят не меньше новых «жигулей». Он перестал таскать баулы с джинсами и кофточками и не прогадал. Многому приходилось учиться на ходу, не все получалось сразу, но он создал себя сам, создал с нуля свой бизнес, кое-чего достиг… В первое время ему казалось, что вот оно, его настоящее дело. А потом начались проблемы. Сначала Олег не смог вовремя реализовать свой товар и расплатиться по кредиту, в другой раз его подвели поставщики. Именно тогда на его пути, словно дьявол-искуситель, возник Марк Штейнман.

А еще через несколько лет Олег понял, что компьютеры — это хорошо, но по-настоящему доходными могут быть только два вида бизнеса — наркоторговля и воровство из бюджета. Появились в руках легкие, шальные, сумасшедшие деньги. Только вот итог этой деятельности вряд ли будет приятным. Могила почти готова.

— Итак, выражаясь высоким штилем, вся его жизнь промелькнула перед глазами в одно мгновение, — неумолимо продолжал притихший было на время противный голосишко. — Ты, конечно, большой молодец. Сумел стать довольно паршивым бизнесменом и средней руки аферистом. Другое дело, что ты собираешься делать дальше?

— А у меня что, есть выбор? — Даже сейчас Олегу вдруг стало смешно.

— Хочу открыть тебе большой секрет. — Голосок перешел на шепот, в нем появились почти чувственные интонации: — Самый главный секрет: выбор есть всегда.

Старший из бандитов, Андрей Горбачев, более известный в узких кругах под кличкой Дюша-Кабан, наблюдал за Олегом с некоторым недоумением. Ему и раньше случалось убивать людей, но он еще никогда не видел, чтобы обреченный вел себя так странно. Он не раз видел, как взрослый, сильный человек рыдал, точно ребенок, умолял о пощаде. Один даже обмочился со страху. А этот… Ковыряет песок лопатой, бормочет что-то себе под нос, даже вон улыбается… Уж не рехнулся ли? Почему-то Андрею стало вдруг неприятно смотреть на Олега. И вообще, надо бы побыстрее кончать с ним.

— Эй, Серый, сними с него наручники. Закоцанный, он до вечера проваландается.

Когда парень подошел к нему совсем близко, Олег почувствовал, что вот сейчас и настал тот самый невероятный, почти волшебный момент, когда он может спастись. Ну, если даже не спастись, то хотя бы попытаться, не дать покорно убить себя, как барана на бойне. Как только ключ щелкнул в замке, освободив его руки, Олег наотмашь ударил лопатой пацана, не без удовольствия заметив, как тот медленно оседает на землю и кровь темной струйкой стекает по его лицу, оттолкнул другого бандита и бросился бежать.

В первый момент бандиты опешили. Они не ждали такой прыти от парализованной страхом жертвы. Конечно же они быстро опомнились и бросились за ним, но страх придавал Олегу сил. Он бежал в последнем отчаянном порыве, не думая о том, что силы его на исходе, что трое крепких тренированных парней вот-вот догонят его и страшно представить, что тогда с ним станет.

Крутые берега реки, сосны, песок… Черт бы побрал эти кривые, узловатые корни! Больше всего сейчас Олег хотел бы провалиться сквозь землю и очутиться где-нибудь в Австралии. Пусть вокруг кенгуру прыгают, лишь бы подальше от Мансура и его банды.

Олег споткнулся, песок осыпался у него под ногами… «Вот и все», — промелькнуло в голове, и он полетел в гулкую темноту. Удара он не почувствовал — только дуновение ветра на лице, да еще какие-то странные, разноцветные мерцающие огоньки.

— Ну, и куда же он, сука, подевался? — недоумевал Игорь Фищенко по кличке Рыба, спускаясь в неглубокий песчаный овражек. Ничего. Только странные спирали на песке, будто водоворот. Он зачем-то поковырял песок носком своего «Рибока», но тут же отскочил — нога провалилась почти по щиколотку с противным хлюпающим звуком. Холодный липкий ужас на секунду подступил под сердце. Это еще что за фигня такая? Не иначе — зыбучие пески. Игорь почему-то вспомнил те времена, когда был совсем маленьким, и бабушка рассказывала ему сказки. Пески зыбучие, леса дремучие… Бабки давно нет в живых, да, может, оно и к лучшему. Так и не узнала баба Катя, простая деревенская женщина, что белобрысый мальчуган, которого она когда-то кормила кашей и качала на руках, вырос большой и стал душегубом.

Игорь помотал головой, отгоняя навязчивые воспоминания, сплюнул и полез наверх — крикнуть пацанам, чтобы возвращались.

Над Сафатом лениво всходило солнце. Узкие переходы и тесные дворики во дворце царя Хасилона медленно и неохотно расставались с ночной тишиной и прохладой. Через час все вокруг будет залито безжалостным палящим зноем.

С высоты птичьего полета город представлял собой почти правильный овал, вытянутый к востоку и западу. Прибрежную часть, выходящую на берег океана, занимали дома богатых купцов, царских приближенных, чиновников и военных, сложенные из легкого пористого камня или обожженного кирпича. В северной части города, почти налезая друг на друга в узких и запутанных переулках, теснились глинобитные домишки мелких торговцев и ремесленников. Царский дворец с многочисленными пристройками занимал центр города.

Много лет назад, в самом начале царствования Великой династии, этот дворец выстроил гениальный зодчий Ахнан из Бет-Гануга. Ходили слухи, что ради этого он продал душу темным богам.

И верно — строительство шло всего десять лет, что ничтожно мало для такого огромного и величественного здания. Старики до сих пор еще рассказывают услышанные от отцов и дедов легенды о том, как огромные отполированные гранитные глыбы перемещались по воздуху сами собой, повинуясь одному движению руки зодчего. И сам Ахнан ходил по стройке возбужденный и стремительный, длинные волосы его развевались по ветру, а все рабочие, от десятников и надсмотрщиков до последнего раба-каменотеса, радостно подчинялись не то что каждому его слову, а взгляду или движению бровей. Он казался тогда почти богом.

Когда строительство было закончено, царь Лафар сам был поражен величественной красотой своего дворца. Он осыпал зодчего милостями и почестями, поселил его во дворце, но Ахнан как-то быстро осунулся, сник и постарел. А вскоре он и вовсе повредился разумом, все ходил по крыше правого крыла и бормотал что-то невнятное о черствой ячменной лепешке с сыром. И однажды, в дождливую и ветреную осеннюю ночь, он не то случайно упал, не то сам спрыгнул вниз.

И по сей день дворец стоял нерушимо, как символ вечной и священной царской власти. Сложенный из гладко отполированных глыб темно-серого камня, он нависал над городом, как огромная грозовая пуча. Любое здание подвержено разрушительному действию времени, только не он. Ветер, дожди и соленый морской воздух за многие годы не оставили на нем никаких следов. Ни один камень не сдвинулся, ни одна плита не треснула, даже деревянные резные перила выглядели как новые.

Левое крыло дворца выходило на базарную площадь. Именно здесь, на открытой террасе по особым дням появлялся сам царь Хасилон и, благосклонно улыбаясь, принимал ликование народа. Разумеется, он не знал (или не хотел знать), что в последние годы восторженная толпа более чем на треть состоит из платных осведомителей, которые сами кричат громче всех и зорко следят за теми, кто радуется недостаточно.

К базарной площади понемногу стали стекаться люди. Торговцы спешили быстрее распрячь своих серых осликов, установить полотняные навесы и разложить товар.

Как и везде, базар в Сафате был не только местом, где покупают и продают. Здесь не только торговались, нахваливали свой товар, робко приценивались и даже иногда всем обществом ловили вора. Здесь еще и обменивались последними новостями. Болтали о том, что груши в этом году уродились хорошие, а вот яблок мало. Что Сейла, дочь торговца глиняной посудой с Третьей Восточной улицы, снова беременна, а кто отец — неизвестно. Шепотом, озираясь по сторонам — нет ли где поблизости стражников и шпионов, — говорили о том, что царь Хасилон вчера на пиру снова напился пьяным, пел неприличные песни, пытался даже танцевать старинный танец аззай, но запутался в полах одежды, упал и больше не смог подняться. Слугам пришлось под руки вести его в спальню. Болтали о том, что министр Процветания собирается снова повысить налоги.

А еще о том, что в городе снова появился чужак.

Когда Олег пришел, наконец, в себя и открыл глаза, вокруг было темно. Где-то рядом тихо журчала вода. Шея и спина слегка болели, но в общем Олег чувствовал себя довольно сносно.

«Да, конечно, если учесть, что меня все-таки не убили, — думал он. — Между прочим, здесь кругом камни. Упасть на них и не разбить себе голову — тоже удача. Остается только выбраться отсюда».

Олег медленно, осторожно встал. Он пошарил вокруг себя — рука все время натыкалась на гладкие, будто отполированные стены. Его новое обиталище было явно невелико, и, судя по всему, оно станет для него последним.

Ни с чем не сравнимы ужас и отчаяние человека, заживо погребенного в тесном каменном мешке. В первый момент Олег не смог совладать с собой. Он кричал, плакал, выл, как пойманное в капкан животное, стучал кулаками о камни, пока не разбил руки в кровь. Как ни странно, именно боль отрезвила его. Олег уселся по-турецки и попытался насколько возможно собраться с мыслями и успокоиться.

Всепроникающий холодный ужас все еще крепко держал его за горло. Умереть здесь, в темноте и одиночестве… По сравнению с такой перспективой даже смерть от бандитской пули показалась ему легким и приятным исходом. Закурить бы, что ли. Последняя сигарета приговоренного.

Олег судорожно зашарил по карманам и через несколько минут понял, что и в этой малости ему отказано, потому что сигареты остались в пиджаке, а пиджак — в бандитской машине. Ну что же, остается погибать в борьбе за здоровый образ жизни.

И в этот момент Олег чуть не закричал от радости. В кармане брюк рука нащупала зажигалку. Да, да, конечно, вот она, чудесная позолоченная зажигалочка «Зиппо», купленная на Канарах в прошлом году. Хозяин магазинчика был толстый и потный, а цены — просто бешеные, но вещица Олегу очень понравилась. Девушка в длинном, развевающемся платье, изображенная на зажигалке, показалась ему очень красивой и странно знакомой. Глупо, конечно, но именно о такой он всегда мечтал. Что ж, купить зажигалку проще, чем встретить любовь. Приятно ежедневно видеть свой идеал, даже если носишь его в кармане.

Олег обрадовался зажигалке, как старому, доброму, верному другу, который приходит на помощь в минуту отчаяния. Когда в кромешной темноте вспыхнул маленький язычок огня, Олег удивился так, будто видел свет впервые в жизни.

Однако то, что он увидел, не внушало ему оптимизма. Пещера была маленькая и тесная. Кругом только черный гладкий камень, тускло поблескивающий на изломах. Откуда-то сверху по стене стекала вода. Олег сглотнул вязкую слюну и почувствовал, что просто умирает от жажды. Подставив ладони под тоненькую струйку, он почувствовал ледяной холод и странное покалывание, пальцы сразу же онемели. Черт его знает, что это за вода. Прямо как в сказке: «Не пей, козленочком станешь…»

Но жажда все же оказалась сильнее страха. Успокоив себя тем, что пить ему хочется прямо сейчас, а столкнуться с неприятными последствиями, скорее всего, уже не придется, даже если вода опасна, Олег поднес ко рту наполненные горсти.

Только тот, кто испытал в жизни настоящую жажду, поймет радость ее утоления. Вода была чиста и холодна, более того — она была прекрасна. Олег впервые в жизни ощутил такой великолепный вкус, на краткий миг даже забыл, кто он такой, забыл всю свою предыдущую жизнь. В мире не было больше ничего — только вода.

Олег почувствовал себя намного лучше. У него даже появилась слабая надежда. Когда над ухом снова зазвучал тоненький противный голосишко, который помог ему уйти от бандитской пули, Олег обрадовался ему, как родному.

— Вода ведь откуда-то вытекает, не так ли? Может, тебе стоит просто посмотреть повнимательнее? Почему бы и нет, в конце концов, времени достаточно. У тебя вечность впереди, если ты еще не понял.

Олег поднял голову и постарался как можно внимательнее оглядеть стены своей темницы. На высоте примерно двух метров он действительно увидел узкий каменный тоннель. Взрослому человеку пролезть в такой будет непросто. А если он заканчивается тупиком… Но похоже, выбора не было.

Олег снова услышал голосок, и на этот раз он звучал сердито и недовольно:

— Ты глуп, человек. Ты плохо усваиваешь мои уроки. Выбор есть всегда. Конечно, ты совсем не обязан лезть в эту дыру. Ты вполне можешь остаться здесь, если тебе так нравится.

— Заткнись, без тебя тошно, — хмуро посоветовал ему Олег, подтянулся на руках и нырнул головой в тоннель.

Следующие полчаса своей жизни Олег ни за что не хотел бы пережить снова. Пробираясь ползком, протискиваясь в узкие закоулки, он очень не хотел думать о том, что вот-вот упрется головой в глухую стену. Труднее всего было выбрать направление в хитросплетении ходов. Воздуха не хватало. И в тот момент, когда Олег окончательно обессилел, он почувствовал, что тоннель постепенно расширяется. Олег быстрее заработал руками и ногами, потом узкий тоннель внезапно оборвался, и он кувырком скатился куда-то вниз.

На этот раз помещение оказалось намного просторнее. Ударившись головой о камень, Олег невольно вскрикнул от боли, и гулкое эхо многократно повторило его крик. Олег осторожно ощупал голову. Пальцы сразу стали липкими от крови, но, похоже, кости целы. Спасибо и на том.

Олег встал. Теперь он уже ни во что не упирался головой, да и дышать стало намного легче. Неплохо бы осмотреться. Слава богу, зажигалка на месте.

Он оказался в огромном зале, напоминающем почти правильную полусферу диаметром метров тридцать. Белые стены отражали свет. В центре зала, на высоком постаменте, располагалась странная скульптурная группа. Олег подошел ближе и принялся ее разглядывать. Здесь были каменные ящеры и великаны, карлики и невиданные цветы, обнаженные женщины божественной красоты с крыльями за спиной и вовсе непонятные чудовища, похожие на химер собора Парижской Богоматери. Они были изваяны из какого-то странного материала, похожего одновременно на камень и на стекло, и слегка светились изнутри таинственным бледно-зеленым сиянием. Похоже, здесь поработал гениальный, но сумасшедший скульптор. Все они выглядели настолько живыми, будто окаменели только что. Что же здесь было? Олег с жадным любопытством рассматривал невиданных существ, не думая о том, что бензин в зажигалке вот-вот кончится и он снова останется в полной темноте. Даже перспектива собственной близкой смерти как-то отошла на второй план. Зрелище завораживало, и в какой-то момент Олегу вдруг показалось, что эти фигуры — не просто статуи, что они живые и рассматривают его с неподдельным интересом.

Так кошка рассматривает зазевавшегося воробья.

Олега охватил беспредельный ужас, граничащий с безумием. Он обхватил голову руками, что есть сил сжал виски и огромным усилием воли заставил себя перевести взгляд в другую сторону.

Обходя огромный зал, Олег обнаружил, что в разные стороны отходят несколько коридоров. Возможно, один из них ведет на поверхность, но как выбрать верное направление?

Олег никогда не верил в Бога. Во времена его детства всех воспитывали в строго атеистическом духе, а потом, много позже, когда верующими вдруг стали все, уверовать искренне он так и не смог, а поддаваться моде не захотел. Он вообще не был склонен ни к философии, ни к духовным исканиям. Но все это было давно, очень давно… до сегодняшнего утра. Почему-то Олег вдруг вспомнил сейчас фразу из романа Воннегута: «Кто-то там, наверху, любит тебя».

И надо признать, что это похоже на правду.

Олег выпрямился во весь рост, расправив плечи и высоко подняв голову. Он даже глаза закрыл, чтобы ничего не отвлекало. Где-то в груди он почувствовал тепло, будто огонек зажегся. Сразу стало уютно, спокойно… Надежно как-то. И уже не страшно совсем. Неужели правду говорят церковники: «Царство Божие внутри нас»?

Наверное, правду.

Боже, если Ты есть. Если я зачем-то Тебе нужен. Не дай мне ошибиться. Пожалуйста, дай мне выйти отсюда.

Олег открыл глаза и вновь чиркнул зажигалкой. Один из коридоров вдруг показался ему привлекательнее прочих. Почему бы и нет? Он свернул в коридор и легко, уверенно зашагал вперед. Даже темнота уже не пугала. Он берег бензин в зажигалке и пользовался ею лишь время от времени. Свернуть здесь все равно некуда. Коридор был узким, Олег все время спотыкался о камни, но по сравнению с путешествием ползком по извилистому каменному тоннелю этот переход казался приятной воскресной прогулкой.

Олег даже начал насвистывать привязавшийся популярный мотивчик, когда вдруг где-то рядом услышал низкий, утробный смешок, невнятное бормотание и быстрый, дробный топот маленьких ножек в гулком каменном коридоре. Неужели ребенок? Бог ты мой, откуда он здесь взялся? Олег постарался быстрее отогнать от себя эти мысли. Нет, такого не может быть. Человеческое существо не может издавать таких отвратительных звуков.

Олег ускорил шаг. Что бы там ни было, ему хотелось поскорее миновать это место. Язычок пламени слегка колыхнулся от легкого, почти незаметного движения воздуха. Значит, выход отсюда все-таки есть? Значит, он где-то совсем близко? Олег даже вспотел от возбуждения. Он боялся поверить в свою удачу. Несмотря на боль и усталость, он почти бежал вперед.

Олег увидел впереди тоненький лучик света. Быстрее, быстрее! Отверстие совсем небольшое, но вокруг уже не камень, а всего лишь песок. Олег засмеялся. Да, действительно, очень забавно — совсем недавно он рыл себе могилу, а теперь прокладывает путь к спасению! Быстрее, быстрее, осталось совсем немного! Олег протиснулся в отверстие плечом и выбрался наружу.

В глаза ему ударил ослепительный свет. В первый момент Олег зажмурился от яркого солнца, а когда глаза привыкли к свету, он зажмурился снова. Он не поверил тому, что увидел. Да и как поверить в такое? «Черт. Черт. Черт. Тридцать три черта. Где это я?»

Местность вокруг была совершенно незнакомой. Олег пробирался под землей едва ли более пяти километров, но ничто больше не напоминало подмосковный пейзаж. Даже песок здесь какой-то странный, зеленоватый. Нагромождение каменных глыб причудливой формы вокруг, будто какой-то гигантский ребенок играл в кубики. Растительности почти никакой, только редкие островки засохшей травы да чахлый низкорослый кустарник с мелкими розовато-лиловыми цветочками.

И над всем этим — невиданно яркая синева чужого неба.

Похожий пейзаж Олег видел только в фильме «Миллион лет до нашей эры».

«Я что, уже умер? Или это предсмертное видение? Хотя нет, вряд ли. Рубашка разорвана, руки в ссадинах, а вот и старый шрам у самого локтя… Вряд ли на тот свет попадают в таком виде».

За спиной послышался какой-то шорох. Олег уже приготовился дорого продать свою жизнь, резко обернулся… И сам же рассмеялся своей подозрительности. Серый ослик щипал траву, поводя длинными ушами и медленно переступая узкими копытцами. Чуть поодаль пожилой мужчина с длинными седыми волосами, подобранными узким кожаным ремешком на лбу, одетый в серую домотканую рубаху и штаны, собирал молодые веточки кустарника, аккуратно срезая их маленьким острым ножом.

Только сейчас Олег почувствовал, что смертельно устал и с трудом стоит на ногах. Ничто больше не имело значения — ни пещера, полная тайн и загадок, ни чужой, незнакомый мир, в котором он вдруг оказался. Сейчас Олег рад был видеть этого незнакомого человека, как никого и никогда в своей жизни. Он хотел крикнуть, позвать на помощь…

Прежде чем Олег потерял сознание, он успел удивиться, что из горла вместе с хрипом вырываются слова на чужом, совершенно незнакомом языке.

Чаус Хат, житель Ближней Западной деревни, отправился сегодня утром к Чертовой дыре собирать молодые побеги астукарии, называемые в народе Проклятым Зельем. Конечно, это запрещено. Городской лекарь Тобис готовит из них чудесный отвар, который облегчает муки умирающих и неизлечимо больных. Здоровых же людей отвар погружает в волшебные грезы… и сводит в могилу менее чем за год. Последние годы много молодых мужчин и женщин стали искать забвения и утешения в этом отваре, особенно после Большой войны. У людей, потерявших в одночасье дома, имущество, родственников и друзей, остается только один выход — пожизненный каторжный труд в царских каменоломнях за миску похлебки в день.

А потому на улицах Сафата и появились вялые, заторможенные люди, худые и бледные, одетые в лохмотья. Кроме глотка красновато-бурой, остро пахнущей жидкости, их больше ничего не интересует. В большом городе легче прокормиться, а они соглашаются на самую тяжелую и грязную работу… До тех пор, пока могут работать, разумеется. Потом — нищенствуют на улицах, выставляя напоказ гноящиеся язвы.

А главное, приток дешевой рабочей силы в каменоломни практически иссяк. Царь был очень недоволен. Проклятое Зелье грозит надолго оставить незавершенным строительство храма Единого Бога и нового летнего дворца за городом, в живописной бухте Асадат-Каш.

Поэтому еще в прошлом году глашатаи прокричали с базарной площади высочайшее царское повеление о том, что всем жителям Сафата и прилегающих деревень под страхом долгого тюремного заключения строжайше запрещено собирать листья, корни, цветы или плоды этого вредоносного растения, а равно и готовить из них какие-либо снадобья.

Но люди, пристрастившиеся к отвару, готовы были отдавать последнее, что имеют, лишь бы не лишиться своей доли призрачного счастья. Неизлечимо больные умоляли облегчить их страдания. И лекарь стал творить свое дело тайно. Постепенно все к этому привыкли. Царские стражники иногда хватали сборщиков, но старый Тобис всегда умудрялся выкручиваться. Его ни разу не поймали с поличным. Стражники и судейские чиновники неоднократно обыскивали его дом, но всегда уходили ни с чем. Злые языки связывали это с тем, что жалованье стражника невелико, а старик был богат.

Лишь однажды молодой и ретивый начальник отряда стражников попытался воззвать к его совести. После очередного неудачного обыска стражники уже собирались уходить, лениво переругиваясь в передней, а старая служанка лекаря, Аса, злобно ворчала, оттирая свежеструганый деревянный пол, затоптанный грязными сапогами. Наконец, командир не выдержал:

— Да замолчи ты, старая ведьма! Все вокруг давно знают, что твой хозяин если и не дьявол, то уж точно его близкий родственник, да и сама ты ему под стать!

Старый Тобис аккуратно отложил толстенную книгу в кожаном переплете, которую читал все время, пока шел обыск, тяжело поднялся из низкого резного кресла и вышел в переднюю.

— Позвольте узнать, господа, зачем вы сюда пришли — выполнять свой долг или оскорблять беззащитную старую женщину?

Командир на мгновение смутился, но скоро овладел собой.

— Послушай, старик! Все знают, что ты варишь по ночам Проклятое Зелье. Лучше признайся сам: если мы найдем его, ты сгниешь в тюрьме!

Старик сдвинул очки на самый кончик носа и строго сказал:

— Прежде чем пугать меня тюрьмой, ищите доказательства. А пока их нет — я честный человек и не позволю оскорблять себя в своем доме.

— Но твое зелье убивает людей!

Старик задумчиво поднял бровь и долго, внимательно и насмешливо смотрел на своего собеседника.

— Так вы хотите быть добрым, господин царский стражник? Вас заботят жизни людей? Тогда позвольте вам напомнить — каменоломни убивают еще быстрее. Если человек хочет уйти из жизни, он всегда найдет способ. Лучше призрачное счастье, чем никакого. Хотя я даже не могу представить, какое отношение это имеет ко мне лично. Если вы закончили, господа, то — прощайте. Меня ждут больные.

Чаус Хат, простой и невежественный сельский житель, не утруждал себя подобными размышлениями. Он знал только, что его дети, жена и престарелая мать просят есть каждый день, а крошечный земельный надел у самого подножия Черных гор не может прокормить их. Один мешок Проклятого Зелья позволит быть сытыми целый месяц.

Чаус Хат осторожно распрямил ноющую спину и отер пот со лба. Работа тяжелая, а он уже немолод. До настоящего зноя еще далеко, но все же надо поторапливаться. Ветки непременно надо срезать рано утром. Под лучами безжалостного горного солнца они наливаются смертельным ядом, и если он не успеет убраться отсюда вовремя, то сам погибнет первым. Сладкий, вкрадчивый запах астукарии убивает все живое на расстоянии ста шагов.

Вообще-то сбор Проклятого Зелья всегда считался в Сафате опасным занятием. Кусты астукарии, растущие вблизи городской черты, давно сожжены царскими стражниками, поэтому Чаус Хат отправился далеко в горы. А каждый человек, который попадал сюда, подвергался многим опасностям.

Здесь, в горах, водятся огромные пауки и ядовитые змеи. Укушенный ими умирает через час в страшных мучениях. На узких тропах свою добычу стережет рысь шарлах, которая с высоты прыгает на жертву, ломая ей хребет.

Но как ни опасны дикие звери, люди намного опаснее. Дикие племена горцев, донантов и твергов не жалуют чужаков. Особенно опасны тверги, уродливые горбатые карлики с торчащими острыми клыками и зеленоватой кожей. Болтают, что они до сих пор не брезгуют людоедством, и горе случайному путнику, который попадет к ним в руки. Они обитают в глубоких пещерах и редко выходят на поверхность земли, мало кто видел их близко, и потому жизнь этих существ всегда была окружена зловещей тайной.

В прошлом году царские егеря поймали одного из них на охоте, привезли в Сафат и выставили в железной клетке на базарной площади. Этот получеловек-полузверь сначала выл, кидался на прутья, а потом затих, свернулся калачиком в самом темном углу своей тюрьмы, пытаясь укрыться от улюлюкающей толпы, и больше не двинулся с места, пока не умер.

Совсем недалеко, за снежным перевалом, живут донанты, отважные и жестокие горцы, смуглые и горбоносые, похожие на больших хищных птиц. Они презирают деньги, комфорт и роскошь, живут в плетеных хижинах, обмазанных жирной белой глиной. Охота и война составляют весь смысл их жизни. Они не признают над собой царской власти, не подчиняются законам Сафата и нередко совершают разбойничьи набеги на деревни в предгорьях. Остас, предшественник царя Хасилона, заключил с ними когда-то мир, лживый, половинчатый, но все же мир, и теперь в Сафате принято считать, что все в порядке. Сами же донанты, хоть и признали себя его подданными, смеются над доверчивостью и всегда готовы ограбить случайного путника, продать как раба в соседний Каттах или просто убить для забавы.

Был еще древний таинственный город Аш-Хабия, где давно уже не осталось ни жилья, ни людей. Только ядовитый плющ поднимался по стенам полуразрушенного замка, неведомо кем и как выстроенного у самого края высокой скалы, да бродили стаями вокруг огромные одичавшие собаки.

Жители Сафата всегда боялись этих мест. Разное болтали — и о том, что в развалинах прячутся упыри, и о том, что в чаще леса, буйно разросшегося на месте некогда славного и богатого города, живут теперь драконы с огненным дыханием и ядовитыми зубами, и о том, что огромные коричнево-бурые псы неизвестной породы на самом деле никакие не псы, а оборотни.

Никто не знал толком, почему жители некогда покинули эти места. Слухи об этом ходили один нелепее другого.

И наконец, было и вовсе странное место, называемое в народе Чертовой дырой. На самом деле это была всего лишь неглубокая песчаная пещерка. Но иногда без видимых причин там вдруг начинали происходить странные и страшные вещи. Иногда в недрах земли что-то гремело и клокотало, на поверхность вырывались языки пламени и хлопья черной сажи. Иногда неглубокая пещерка вдруг превращалась в бездонный колодец, уходящий в неведомые подземные миры. А иногда из пещеры вдруг появлялись странные люди.

Чаус Хат снова отер пот со лба и углубился в работу. Что поделаешь, бедному человеку иногда приходится быть смелым.

В этот момент он услышал крик своего ослика. Что же могло его напугать? Чаус Хат оглянулся — и застыл на месте. Из Чертовой дыры появился человек. Чужаков в Сафате узнавали сразу. Они всегда были странно одеты, испуганно озирались и что-то неразборчиво бормотали Этот к тому же был весь в крови и нетвердо держался на ногах. Сейчас он шел прямо на Чаус Хата, покачиваясь и протягивая вперед окровавленные руки.

— Эй, человек… Где я?.. Пожалуйста, помоги… Не могу…

В этот момент силы окончательно оставили незнакомца, и он мешком повалился на бок. Чаус Хат осторожно перевернул его лицом вверх.

Если он останется здесь еще хотя бы на час, ядовитые испарения астукарии убьют его. Чаус Хат почувствовал даже что-то вроде жалости к незнакомцу. Видно, тому сильно досталось.

Вообще-то появление чужака в городе, как правило, не сулит ничего хорошего. Но Чаус Хат твердо помнил указ царя Хасилона о том, что всякий чужак должен быть немедленно доставлен во дворец. К тому же незнакомец говорил на Благородном наречии. Нет, Чаус Хат не мог оставить его здесь. Щурясь, он посмотрел на небо. Солнце стоит уже высоко, но час-другой еще можно было бы поработать. Плакал дневной заработок. Тяжело вздохнув, он помог незнакомцу встать, усадил на ослика, вскинул на плечи полупустой мешок и тронулся в обратный путь.

Царь Хасилон проснулся незадолго до полудня. Лучи солнца пробивались сквозь разноцветные стекла высоких стрельчатых окон царской опочивальни. Голова гудела после вчерашней попойки, а во рту стоял отвратительный вкус. Царь перевернулся на бок — и тут же ощутил тупое, противное покалывание в области печени. На какой-то миг ему стало страшно. Мысль о беспомощной старости, тяжелой болезни и близкой смерти зашевелилась в мозгу, как голодная чумная крыса.

Нет, нет, все это чепуха! Он еще крепок, он всех переживет. Надо всего лишь позвать старого слугу, который знает его с рождения. От его уютной воркотни сразу становится легче. Дворцовый лекарь прекрасно умеет справляться с такими приступами. Маленькая бутылочка чудодейственного лекарства заперта в резном шкафчике, всего в трех шагах от постели. Но как трудно пройти эти три шага!

Царь дотянулся до серебряного колокольчика и отчаянно зазвонил. Ответом ему было молчание. Только шумели под ветром старые деревья в дворцовом парке да чирикали птицы за окном.

Словно рвота, к горлу подступило раздражение. Тяжелая, мутная злоба затопила все его существо.

Негодяи. Все кругом негодяи и воры. На пирах и парадных приемах они вьются вокруг него, оттесняя друг друга, а сейчас, когда он одинок, болен и беспомощен, вокруг нет никого, чтобы помочь.

Вон. Всех вон из дворца. В ссылку. В тюрьму. На плаху.

Но это будет потом, а сейчас надо подняться с постели. Царь Хасилон сбросил на пол атласное одеяло. Он попытался подняться и застонал от невыносимой боли, которая раскаленной иглой пронзила правый бок. Он лежал обнаженный и беззащитный, лишенный всех знаков царского достоинства и власти, — просто больной старый человек, которому, возможно, совсем недолго осталось жить. Только сейчас он заметил — и ужаснулся, — какими тонкими стали его руки и ноги, какая бледная, дряблая у него кожа и как огромен отвисающий живот.

Медленно-медленно, держась обеими руками за ноющий бок, царь Хасилон поднялся с кровати. Кряхтя, запахнул полы узорчатого бархатного халата. Скорчившись, лишь бы не потревожить больное место, он сделал шаг к заветному шкафчику… И упал на пол, больно ударившись локтем. Тупое покалывание в боку перешло в острую, раздирающую боль. Серебряный колокольчик остался на столике у кровати, недосягаемый, как созвездие Мудрых Дев.

Царь Хасилон, самодержавный правитель Сафата, властелин над жизнью и смертью многих тысяч своих подданных, лежал в халате на полу своей спальни и плакал от боли и унижения.

Если бы Тастум Аллис, рядовой дворцовой охраны, не был тупым и неуклюжим деревенским олухом, призванным на службу всего месяц назад, дальнейшая история Сафата могла пойти совсем по другому пути.

Фаррах, начальник третьего отряда дворцовой стражи, шел по коридору быстрой и уверенной походкой военного человека. Тяжелые сапоги из воловьей кожи мерно отбивали такт его шагов по узорчатым черно-белым плиткам пола.

Аллис уже сидел в гарнизонной тюрьме. Нет, ну это надо умудриться — порвать на спор тетиву арбалета, свитую из крепких жил горного козла! Верно говорят, что Бог дает или ум, или силу. И кстати, следует подумать о том, как от него избавиться. Плохой солдат подведет в любой момент. А сейчас надо заменить его солдатом из резерва и взять из обширных дворцовых кладовых новый арбалет.

На мгновение Фаррах заколебался. Ему надо было пройти через правое крыло, но сегодня служанки затеяли большую стирку, а он не любил запаха мыльной пены и мокрого белья Именно так пахло в маленьком, покосившемся домишке на окраине Дальней Западной деревни, где он родился. Своего отца он не помнил, а мать, худая, рано состарившаяся женщина, стирала белье для соседей, чтобы хоть как-то свести концы с концами Фаррах не забыл и сейчас, как она, кашляя и задыхаясь, таскала воду с реки, разводила огонь в очаге и ворочала тяжеленные котлы с бельем. И еще эта мыльная пена, летающая повсюду… В детстве ему всегда казалось, что у любой еды был противный привкус мыла.

Когда мать умерла, Фаррах пешком ушел в город. Ему было уже семнадцать лет, и он совсем не хотел до конца жизни обрабатывать деревянной сохой крошечный крестьянский надел, голодать и терпеть, пока твердая красно-бурая земля не станет для него последним ложем.

Первые два месяца он провел на городском рынке, помогая торговцам таскать мешки с зерном и огромные корзины с фруктами. Крепкий, смышленый юноша быстро приспособился к новой жизни. Так продолжалось до тех пор, пока на рынок не забрел вербовщик, зазывающий молодежь в солдаты. Фаррах согласился сразу. Он уже решил, что не собирается таскать мешки всю жизнь. Он даже не мечтал о богатстве. Фаррах никогда не завидовал жизни лавочника или богатого купца.

Ему была нужна власть, и только власть.

Первые несколько лет солдатская жизнь была ох как нелегка. Но Фаррах никогда не жаловался. Стиснув зубы, он терпел холод и зной, долгие марши, ночные караулы, плохую пищу и придирки командиров.

Выдвинуться ему помог Астат Калди, его предшественник на посту начальника третьего отряда царской стражи. Грузный краснолицый солдафон с громовым басом и седыми усами вытащил его в стражники из простых солдат, часто вел с ним долгие разговоры по вечерам за стаканом вина и даже сделал своим первым помощником.

А после одного из таких вечеров к нему нагрянули с обыском. Ну кто бы мог подумать, что такой человек хранит у себя крамольные бумаги, призывающие к бунту и свержению царской династии! Он кричал о своей невиновности даже в руках палачей, чем полностью отнял у себя слабую возможность удостоиться высочайшего помилования. Действительно, раскаявшийся грешник еще может быть прощен, но грешник упорствующий повинен смерти.

Так Фаррах стал начальником третьего отряда. Что же, он сделал неплохую карьеру. На пирах он, как и все, пил вино, горланил песни и тискал дородных деревенских служанок. Он даже смеялся, но вот только глаза его при этом не смеялись никогда.

И запах мокрого белья он ненавидит до сих пор.

Лучше пройти через сердце дворца, там, где царские покои, а заодно и проверить стражу возле опочивальни. Сегодня как раз дежурят его подчиненные.

Подходя к царским покоям, он издалека услышал отчаянный звон колокольчика, потом глухой удар и тихие, сдавленные стоны. Фаррах похолодел. Почти бегом он бросился вперед по коридору. Куда девалась его размеренная поступь!

Так и есть! Стражи на дверях не было. Это уже не мелкий проступок, а преступление. Головы этих недоумков в любом случае уже сегодня будут красоваться на частоколе, но он, Фаррах, их непосредственный начальник и отвечает за любой проступок подчиненных. А значит, легко может разделить их участь.

Одним ударом Фаррах распахнул тяжелую дубовую дверь — да так и застыл на месте.

Скорчившись, царь лежал на полу и глухо стонал. Его лицо было мертвенно-бледно и покрыто крупными каплями пота. От угла рта стекала мутно-зеленая струйка какой-то вязкой, отвратительно пахнущей жидкости. Фаррах уже ринулся в коридор, чтобы позвать лекаря и слуг, но в последний момент остановился.

Если сейчас позвать лекаря и придворных, то сегодня же слуги начнут шептаться, что царь болен, слаб и власть его не тверда. А завтра и по базару поползут слухи, один отвратительнее другого. Не пройдет недели, как эти слухи достигнут отдаленных границ Сафата, а там недалеко и до новой войны. Король Каттаха только и ждет случая, чтобы напасть, и такой возможности не упустит.

Фаррах понял, что никого звать не надо.

А еще — что он вполне сможет облегчить свою участь и спасти карьеру.

Склонившись в почтительном придворном поклоне, он приблизился к царю.

— Ваше величество…

— Там… возьми… дай мне…

Царь силился что-то сказать, слюна пузырилась на губах. Наконец, Фаррах понял, что он показывает на маленький расписной шкафчик, стоящий у окна. Он попробовал открыть, но дверца не поддавалась. Фаррах огляделся в поисках ключа, когда услышал долгий, мучительный стон, переходящий в хрип:

— Быстрее… Быстрее, умоляю…

Да, действительно, медлить больше нельзя. Достав из-за пояса свой острый кривой нож с узорчатой костяной ручкой, Фаррах взломал дверцу. Достав маленькую стеклянную бутылочку с плотно притертой пробкой, он с трудом удержался, чтобы не скривиться от отвращения. Проклятое Зелье! Значит, дело уже зашло так далеко. Опустившись на одно колено, он осторожно откупорил бутылочку и поднес ее к губам царя.

Судорожно сжав бутылочку дрожащими руками, царь принялся пить, жадно, захлебываясь. Капли красно-бурой, остро пахнущей жидкости упали на его халат. Стоны перешли в ровное дыхание, лицо приобрело нормальный цвет.

— Спасибо… Я не забуду.

Осторожно, как ребенка, Фаррах перенес его на кровать.

Через несколько часов, когда царь Хасилон в полном царском облачении чинно восседал на троне в Парадном зале, Фаррах, как и предписывал протокол, скромно стоял на три шага позади трона, потупив глаза в пол.

Но душа его смеялась, ибо он хорошо понимал, что сделал.

Взошла его звезда, и сиять она будет ярко.

Птицы. Эти чертовы птицы. Ну почему они так раскричались под окном сегодня?

Есть тонкая грань между сном и явью, когда человек, просыпаясь, начинает как бы вновь осознавать себя, вспоминает, кто он и откуда, чтобы потом, вынырнув из темных глубин, проснуться окончательно и вновь приняться за дневные дела.

Олег беспокойно заворочался на постели и плотнее закутался в одеяло. В голове его постепенно начали всплывать необычайные события вчерашнего дня. Бандитские разборки. Чудесное спасение. Пещера. Незнакомый мир, в котором он вдруг очутился. Слава богу, это все был только сон. Ведь он здесь, у себя дома, в своей комнате, на своей кровати.

Лучи солнца били прямо в глаза. Нет, похоже, еще поспать не удастся. Олег проснулся окончательно и сел на постели. Хотя он и чувствовал себя свежим и отдохнувшим, что-то было не так.

Вместо привычной комнаты он обнаружил себя в маленькой тесной каморке с белеными стенами на узкой и жесткой деревянной лежанке, покрытой чем-то вроде войлока.

Так, значит, это не сон! Это было на самом деле! Сейчас ему стало даже страшнее, чем в пещере под землей. Он не изменился, не умер, даже не ранен серьезно. Изменился только мир вокруг него, и, возможно, навсегда.

Олег поднялся с лежанки, потирая бок. Ощупал голову. Кровь запеклась коркой, и где-то справа, ближе к затылку, находится источник противной, пульсирующей боли. Одежда изрядно помята и запачкана, правый ботинок порван. Сейчас уже трудно поверить, что совсем недавно это все было куплено в дорогом магазине. Комната тесная, всего три шага вдоль и два — поперек, окошко маленькое, под самым потолком, и дверь заперта надежно. Кроме лежанки здесь больше ничего нет, да и не поместилось бы. Но солнце пробивается и сюда, отражается от беленых стен, отчего даже такое обиталище становится как-то веселее. И кусочек неба видно. Такой глубокой и ясной синевы Олег еще никогда не видел. И воздух… Каков бы ни был этот мир, пахло здесь совсем по-другому. Олег всегда был очень чувствителен к запахам, часто цитировал со смехом дурацкий детский стишок:

Олег любил свежий воздух, часто и с удовольствием выбирался за город, шарахался от загазованного, пыльного московского центра. Но такого, как здесь, он не испытывал еще никогда. Странная смесь морского воздуха, хвойного леса, каких-то горьковатых трав и свежевыпеченного теплого хлеба.

С непривычки даже захотелось курить. Просто кислородное опьянение какое-то. Даже голова закружилась. Олег снова прилег на лежанку и закрыл глаза — так лучше думается.

Может быть, этот новый мир не так уж плох и страшен? Может, еще удастся как-то приспособиться к нему?

— Так или иначе, другого выхода пока нет. — Пытаясь успокоиться, Олег произнес эти слова вслух и снова чуть не закричал. Язык был чужой, совершенно незнакомый ему. Неожиданно для себя самого Олег рассмеялся.

Нет, ну это надо же, столько лет изучать английский, сперва в школе, потом в институте, и чувствовать себя полным болваном даже на отдыхе. А здесь — только очутился и сразу болтает в лучшем виде.

Страх постепенно ушел. Олегу даже интересно стало, что с ним будет дальше. Человек, который сегодня утром надевал рубашку от Армани и повязывал модный узкий галстук с голубой искрой, ушел куда-то далеко и вряд ли вернется. Он жил в другом мире, где все было просто и понятно, даже бандиты и внезапная смерть. Он не слышал потусторонних голосов, не блуждал в пещерах и не проваливался в иные миры. Да, он еще жив и даже почти здоров, но прошлая жизнь ушла безвозвратно, а к новой придется привыкать.

Мысли текли медленно и плавно. Олег закрыл глаза и незаметно для себя заснул снова. Он еще спал и даже улыбался во сне, когда снаружи щелкнул замок и дверь со скрипом отворилась.

Если войти в незаметную, низенькую дверь, что находится в полуподвальном этаже царского дворца, там, где помещается прислуга, попадешь в тесный чуланчик без окон. Любой праздношатающийся только плечами пожмет, да и пойдет себе восвояси. Но если повернешь камень в стене, тот, что третий сверху, стена отодвинется и откроется потайной ход по крутой лестнице вниз. Он ведет в обширные дворцовые подвалы. Каменные коридоры расходятся веером, и немногие посвященные во дворце знают, куда они ведут. Здесь сосредоточена тайная дворцовая жизнь, и даже самым приближенным приходится знать не больше положенного. Где-то рядом располагаются и потайные кладовые, где хранится царская казна, и мрачные казематы для государственных преступников, которыми ведает Хранитель Короны. Не дай бог туда попасть. Иногда из подвалов доносятся такие стоны и крики, что служанки наверху только бледнеют да творят молитву.

Но третий по счету слева каменный тоннель выбеленный и чистый. Он даже неплохо освещен и вид имеет довольно уютный и нестрашный. И немудрено — тоннель этот ведет в сугубо мирное место — дворцовое книгохранилище.

За тяжеленной дубовой дверью, окованной медью, находится большой зал, сплошь заставленный стругаными стеллажами. Все известные в Сафате сочинения мудрецов, летописи и научные трактаты собраны здесь. Огромные фолианты, переплетенные в кожу, громоздятся повсюду. Свитки, написанные на тончайшем пергаменте, аккуратно разложены на специальных подставках. Есть здесь и древние священные тексты, написанные кровью драконов на широких, разлапистых листьях священного дерева дхат.

За столом, заваленным книгами, таблицами и пожелтевшими свитками, сидел человек.

Человек этот далеко не стар, но совершенно сед. Лицо бледное, будто давно не видел он солнечного света. Спина сутула — сказывается многолетнее неподвижное сидение за столом. Глаза близоруки — масляный светильник дает мало света. И только очень внимательный наблюдатель разглядит, что вся застенчивость и неловкость чудака книжника показная, что в его долговязой, нелепой будто бы фигуре таится немалая сила и ловкость, а глаза нет-нет да и глянут остро и дерзко, высверливая всю суть собеседника до самого донышка.

Во дворце этот человек занимает скромную должность Хранителя Знаний, отвечает за городское училище и общественную библиотеку, на самом же деле власть его огромна. Ни одно важное решение, касается ли оно вопросов войны и мира, новых законов, налогов или торговли, не принимается без его одобрения.

Арат Суф напряженно думал. Совсем недавно Чаус Хат был отпущен домой после долгого допроса с небольшим вознаграждением и строгим наказом молчать обо всем, что случилось. Валас Пехар, начальник царской стражи, так грозно орал на него, вращал глазами и угрожал всеми карами, земными и небесными, что несчастный крестьянин был сам не свой от страха. Вряд ли он разглядел в темном углу неприметную фигуру в сером капюшоне. Да уж, хорош свидетель… Глуп, косноязычен, ничего толком объяснить не смог. Только трясся крупной дрожью, просил отпустить его домой к детям и клялся молчать обо всем до гроба Хотя вряд ли стоит на это надеяться. Люди простого звания не способны держать язык на привязи. Но и волноваться особенно не о чем — все равно скоро обо всем станет известно, такие новости долго не утаишь.

Если в Сафате появился чужак — жди больших потрясений. Все летописи свидетельствуют об этом. Войны. Революции. Дворцовые перевороты. Стихийные бедствия. Эпидемии неведомых прежде болезней. Вот к чему всегда приводило появление чужака. Когда-то давно пытались даже казнить их на площади, но это ничего не меняло, только хуже становилось.

Сами по себе чужаки люди безопасные. Не способные выучиться языку Сафата, они так и доживают на положении городских сумасшедших.

Память угодливо подсказывает — нет, не все. Был еще Жоффрей Лабарт. Хотя почему же был? Он жив и сейчас. Когда-то Арат Суф был знаком с ним близко, но теперь не любит об этом вспоминать.

По-настоящему его беспокоило другое. Чаус Хат клялся всеми богами, что чужак говорил на языке Сафата, более того — на Благородном наречии. Это могло означать только одно — каким-то образом чужак побывал в Сердце Мира и пил священную воду. Многие отправлялись на поиски Источника Богов, и никто еще не вернулся. А тут какой-то чужак…

Более того — опасный чужак. Человек, для которого не останется никаких тайн. Человек, который мгновенно распознает любую ложь. Человек, который может узнавать будущее! Узнав о своих возможностях, он станет смертельно опасен. Проще всего, конечно, казнить его. Нет! Даже не казнить, а просто тихо умертвить прямо сейчас, пока не поползли слухи, да и сам он ничего не понял. Чаус Хат, конечно, тоже будет казнен, благо есть за что: наверняка собирал, подлец, Проклятое Зелье! Что же еще он мог делать возле Чертовой дыры?

Да, умертвить чужака проще простого, но тогда все его чудом обретенные знания, все новые возможности пропадут зря. И какие возможности! Просто дух захватывает. Арат Суф сам отдал бы полжизни за то, чтобы хоть краешком прикоснуться к абсолютному знанию. А если удастся поставить их на службу Династии?

От размышлений его отвлек тихий, почтительный стук в дверь — доверенный слуга, больше некому.

— Прости, господин. Царь требует к себе в покои.

Все. Больше поработать не удастся. Теперь придется до вечера выслушивать бессвязные речи и почтительно кивать. Ничего не поделаешь, такова уж служба.

Арат Суф медленно, с достоинством шествовал к тронному залу. Придворные почтительно расступались перед ним, слуги низко кланялись. Он рассеянно кивал, но мысли были далеко. Арат Суф был недоволен собой. Работа не завершена, решение не принято. Что же все-таки делать, как поступить с этим чужаком?

Решение пришло само собой, простое и ясное. Да никак. Пока, по крайней мере. Подлечить, подкормить, присмотреться поближе. Из дворца не выпускать. Можно даже искалечить слегка, чтобы не сбежал. Дворцовый палач большой мастер на такие штуки.

А дальше будет видно.

Старый Тобис медленно одевался. Сегодня он был явно не в духе. Верно говорят, что неприятности приглашения не ждут, приходят сами. Солнце еще не в зените, а его уже требуют во дворец. Видимо, царь Хасилон стал совсем плох.

Тобис тяжело вздохнул, с трудом застегивая дурацкие парадные штаны из лилового бархата. Почему-то всех прочих пациентов, даже сановных и богатых, можно принимать и в льняном, домотканом, а отправляясь во дворец, изволь рядиться таким клоуном.

Собственно, есть дворцовый лекарь Эхтилор Забудин. Тобис когда-то сам обучал его, но толку из паренька не вышло. Шарлатан и лизоблюд, только и умеет, что кланяться. А если дело серьезное, зовет посоветоваться, стоит рядом, важно наморщив лоб. Потом позовет к себе, в маленькую каморку, где готовит лекарства и хранит свои записи, внимательно выслушает, черкнет что-то в маленькой книжечке и велит слугам проводить из дворца.

Плохо то, что царю уже не помочь. Можно только отсрочить конец и облегчить страдания. Если печень у человека почти полностью распалась, вылечить его уже нельзя, царь он или не царь. Но попробуй скажи такое во дворце! Мигом попадешь в лапы Хранителя Короны, как опасный бунтовщик и враг Великой Династии. Приходится назначать лечение, подавать туманные надежды… А какие там надежды, если в прошлый раз дело уже дошло до Проклятого Зелья — последней отрады обреченных! Хорошо еще, что за здоровье царя отвечает Эхтилор, с него и спрос. Лекарь он никакой, зато царедворец ловкий, выкрутится.

Тобис только подумал о Проклятом Зелье — и настроение у него испортилось окончательно. Когда-то давно, экспериментируя с отварами и вытяжками из разных трав, он случайно открыл рецепт его приготовления. Тобис еще верил тогда, что сможет изменить мир к лучшему. Он считал себя обязанным облегчать страждущим не только жизнь, но и смерть. О боги, боги… Нет в мире такого яда, который нельзя было бы сделать лекарством, и нет такого лекарства, которое человек не научился бы использовать себе во вред.

Надевая через голову вышитую шелковую рубашку, Тобис даже закрыл глаза, отгоняя неприятные воспоминания.

Зельем заинтересовался тогда сам Хранитель Короны. Подсылал своих людей, сулил большие деньги, угрожал пытками и казнью. Старый Тобис стоял насмерть и рецепт не выдал. «Убить меня можно, заставить — нет», — твердил он в ответ на все посулы и угрозы. Даже Хранитель Короны опасался умертвить единственного в Сафате знающего лекаря.

Но слаб человек, слаб… Когда на городском базаре стражники схватили старую Асу, лекарь сдался. Как только попал в ее плетеную кошелку тот злополучный стебелек… В дворцовых подвалах ей вырвали два ногтя, но она продолжала только злобно ругаться и проклинать своих палачей. Тобис не слишком дорожил собственной жизнью, но потерять свою служанку — единственного близкого человека — он не мог. Когда-то, очень давно, между ними кое-что было… Потом она вернулась в свою деревню, чтобы выйти замуж за деревенского старосту, и много лет он ничего о ней не слышал. Но муж ее умер, единственный сын погиб во время Большой Войны, а село сожгли солдаты при отступлении. Аса пришла в Сафат с толпой беженцев, голодная и оборванная, и старый Тобис взял ее к себе в дом — вести хозяйство и коротать старость вместе.

В конце концов пришли к соглашению — Тобиса и его служанку оставят в покое, а он регулярно будет поставлять Проклятое Зелье кому скажут. В дом к нему давно уже по ночам наведываются молчаливые люди, забирают плотно закрытые фляги и тихо уходят. Потом зелье появляется на улице, какие-то темные людишки продают его из-под полы всем желающим, но мало кто знает, что торговля Проклятым Зельем в последнее время пополняет и дворцовую казну, и карманы придворных. Каждый раз, проходя по улицам мимо несчастных, потерявших человеческий облик, старый Тобис чувствует себя убийцей. А что поделаешь? Ведает этим сам Хранитель Короны, самый страшный человек в Сафате. Тобис и сейчас содрогнулся, вспомнив его высокую тощую фигуру, окутанную плащом, и тихий шелестящий голос из-под капюшона, скрывающего лицо. Мало кто видел его лицо (а те, кто видел, — уже не расскажут), но все матери пугают им непослушных детей. А если это он снова хочет его видеть?

Потребует снова выдать рецепт Проклятого Зелья. Будь Тобис помоложе, из него давно бы уже вытянули жилы в дворцовых подвалах. А так боятся, что он умрет под пыткой, ничего не сказав, или успеет незаметно принять яд.

Возможно и такое, вполне возможно. Что ж, он немало пожил на свете. А яд ему не нужен. Одно движение головой вправо и вверх, несколько глубоких, прерывистых вздохов, — и он оставит в руках палачей только свое дряхлое тело.

Тобис, кряхтя, зашнуровывал высокие мягкие сапоги. Остро кольнула мысль — а может, развязывать уже не придется?

Есть и еще одно. Чужак. Об этом уже болтают на базаре все досужие кумушки. Если он тяжело ранен, понадобится знающий лекарь, который к тому же умеет держать язык за зубами. Что ж, чужак так чужак. Много лет назад, проходя обряд посвящения в капище Гварама, бога-созидателя, он поклялся оказывать помощь всем без исключения.

Вот и все. Он готов. Тобис огляделся. Спокойный, уютный дом, где ему знакома и памятна каждая мелочь. Возможно, больше он ничего этого не увидит. Что поделаешь, времена смутные, ни в чем нельзя быть уверенным.

Накинув вышитую мантию — символ лекарского звания, он подхватил сундучок с лекарствами и инструментами и вышел вон.

Когда щелкнул замок и дверь заскрипела, Олег еще спал.

— Ну, что там еще случилось?

Он поднял голову и протер глаза. На пороге стоял пожилой мужчина в какой-то диковинной черно-красной хламиде до самого пола. Олег приподнялся и сел в постели, чтобы рассмотреть его лучше.

Лицо необычное. Правильные черты. Смуглая, будто выдубленная загаром, кожа. Аккуратно подстриженная седая бородка. Насмешливый прищур светло-голубых глаз — и горькая складка у рта. В общем, незнакомец ему понравился.

— Где я? Как называется это место?

Олег медленно, будто пробуя на вкус, выговаривал слова на чужом языке.

— Добро пожаловать в Сафат. А сейчас ты имеешь честь находиться во дворце самого царя Хасилона.

Незнакомец произнес эти слова почтительно, без тени улыбки, но в его словах, в тоне голоса, а особенно в выражении глаз Олегу почудилась насмешка.

Вот тебе и раз, как сказал кирпич, падая с крыши. Олег был не силен в географии, но страны с таким названием на земле нет, это точно.

— А ты кто такой?

— Лекарь. Я должен осмотреть твои раны. Можешь не вставать, повернись.

Лекарь подошел ближе, открыл маленький сундучок. Олегу почему-то стало вдруг очень спокойно. Кто бы ни был этот человек, ему можно довериться.

Чуткие длинные пальцы скользят по затылку, отыскивая источник боли. Потом полилась какая-то жидкость, Олег почувствовал сильное жжение, но это быстро прошло. И головная боль стала постепенно уходить, отступать…

— Вот и все. Еще два дня может поболеть, потом пройдет. Слуги принесут тебе поесть.

Олег перевернулся на спину. А лекарь все медлил уходить, все перебирал и перекладывал что-то в своем сундучке.

Наконец, Олег решился спросить:

— Что со мной будет дальше?

Лекарь с готовностью обернулся, будто только того и ждал. Его глаза не смеялись больше, и складка у рта обозначилась еще глубже.

— Ты слишком многого хочешь от меня, чужак. Я лекарь, а не предсказатель будущего.

Он аккуратно закрыл свой сундучок и собрался уходить, но у самой двери остановился, будто раздумывая о чем-то, и резко, порывисто обернулся.

— Послушай, чужак, — он перешел на шепот, — сегодня, самое позднее — завтра тебя будет допрашивать сам Хранитель Короны. Будь осторожен. Говори меньше, чем знаешь. От этого зависит твоя жизнь. — Лекарь помедлил, посмотрел на Олега долгим оценивающим взглядом. — А если буду тебе нужен, то я живу на третьей улице к западу от базарной площади. Дом из серого камня с башенкой. Там еще флюгер в виде летящей птицы. Спросишь, где здесь живет старый Тобис. Прощай.

Наступившая ночь не принесла желанной прохлады. Накаленные за день камни медленно отдают тепло. Арат Суф шел домой, чувствуя жар от булыжников мостовой даже через подошвы сандалий.

Конечно, царским приближенным ходить пешком не пристало, следовало воспользоваться дворцовым экипажем, но сейчас ему захотелось пройтись, чтобы привести в порядок свои мысли. Впервые за долгие годы он чувствовал себя обескураженным.

Ну как он мог быть так слеп! Чужак не зря появился в Сафате, летописи не лгут. Конечно, он знал, что царь Хасилон стар и болен, да к тому же и глуп безмерно, знал, что царству его наступает конец, но и помыслить не мог, что это случится так скоро! Лекарь говорил туманно, но в его глазах Арат Суф прочитал главное — царь обречен, жить ему осталось совсем немного.

А ведь после его смерти царство останется без наследника. Чем это чревато, известно давно — все министры, военные, многочисленные дальние родственники царской крови начнут грызться друг с другом за трон, как свора голодных собак. Страна погрузится в кровавый хаос. Нужен другой правитель. Сильный, молодой, способный железной рукой задушить междоусобицу. Может быть, не слишком умный, так даже лучше. Зачем царю ум, когда у него есть хорошие советники?

Хотя и советники иногда не помогают. Царь Хасилон всегда был самодуром, а после того, как принц Орен исчез, он и вовсе ведет себя странно. На все осторожные вопросы ответствует одно: как Бог един на небе, так царь един на земле. Воля царя есть воля Божья.

И за эти пять лет начудил он немало. Одна Большая Война чего стоит! Бездарно проигранная, она отбросила страну лет на десять назад.

Заключили позорный, унизительный мир и лишились плодородных земель к югу от Корвальского залива. Царская казна почти опустела. К тому же Сафат наводнили беженцы, лишенные земли и крова. Чтобы пополнить казну и избавиться от лишних ртов, приходится использовать и неблаговидные методы. Благо страны превыше всего.

И что будет дальше? Нельзя успокаиваться, пока не решен вопрос о преемнике трона. А царь Хасилон, похоже, собрался жить вечно. Словно капризная невеста, он то приближает к себе вдруг одного из придворных, и все начинают шептаться о том, что вот наконец-то избран преемник, то прогоняет прочь, запирается в своих покоях, никого к себе не пускает и кричит, что все вокруг ждут его смерти. Очередной неудачливый фаворит порой и глазом моргнуть не успевает, прежде чем попасть в руки палачей по обвинению в казнокрадстве или государственной измене. Царь быстро охладевает к своим любимцам.

Вот и сегодня он говорил о способном и преданном молодом человеке. Как его звали? Каррах, Таррах… Нет, Фаррах, точно Фаррах. Начальник третьего отряда царской стражи. Выбился из самых низов. Что ж, это неплохо — будет предан как пес. Надо будет присмотреться к нему. Времени на раздумья осталось немного.

Утро еще не настало, когда во дворце появился странный посетитель. Огромный старик, одетый в лохмотья, пришел через северные ворота, и видно было, что он проделал долгий путь. Его ноги были в пыли, а грубые стоптанные сандалии изорваны в клочья и кое-как зашиты грубыми нитками из воловьих жил. За плечами висел холщовый мешок. Его длинные, косматые волосы были совершенно седыми, а борода казалась даже зеленоватой от старости. На первый взгляд — просто нищий, какими кишит базарная площадь. Но любой мало-мальски внимательный наблюдатель срезу заметил бы, что лицо, прорезанное глубокими морщинами, хранит остатки замечательной красоты, а черные большие глаза кажутся совсем молодыми. Благородная осанка и гордый взгляд совсем не вязались с нищенским одеянием.

Тяжелой походкой, опираясь на посох из черного дерева, он пересек базарную площадь, пустую по раннему времени, и направился к царскому дворцу.

Один из стражников, охранявших ворота, лениво замахнулся на него тяжеленной секирой и крикнул:

— Эй ты, нищий, убирайся отсюда! В городе и так полно вашего брата — попрошаек и воров!

Старик ничуть не испугался. Беглым взглядом он скользнул по лицу стражника и негромко, но внушительно сказал:

— Потише, Говар Конвин! Гордость — большой грех, и не стоит тебе задирать нос так уж сильно. Давно ли ты воровал кур у себя в деревне?

В глазах у стражника на миг проскользнуло смущение. Ну откуда этот нищий бродяга знает его имя? И на краже его тогда не поймали… Соседка долго дивилась, куда пропали старый белый петух и три курицы, но кто бы мог подозревать сына самого зажиточного крестьянина во всей деревне? А они с приятелями купили дешевого молодого вина, зажарили краденую птицу на углях от костра и устроили веселый пир.

Говар Конвин скоро справился с собой и спросил уже тоном ниже:

— Что тебе нужно?

— Я хочу поговорить с царем.

На мгновение стражник даже онемел от такой наглости.

— Да ты к тому же и безумен! Думаешь, у царя больше нет других дел, кроме как беседовать с бродягами? Уходи прочь, пока цел!

Страж ворот снова поднял свою секиру и направился к старику с самым решительным видом. Но тот не двинулся с места. Похоже, такой взгляд и бешеного быка смог бы усмирить. Медленно, тихо, отчеканивая каждое слово, он произнес:

— Передай, что его хочет видеть Жоффрей Лабарт.

И такова была его сила, что Товар Конвин не выдержал, опустил глаза и пошел докладывать начальству. Потом откуда-то набежали слуги и, почтительно кланяясь, провели бродягу прямо в царские покои. О чем они беседовали — никто так и не узнал, царь сразу же велел всем удалиться.

Только поваренок с кухни, пробегая мимо с тяжеленной супницей, услышал одну фразу из-за плотно закрытых дубовых дверей:

— Не делай этого, царь! Заклинаю тебя именем и памятью твоего сына, не делай этого!

И в голосе было столько боли, что мальчишка съежился, будто от удара, пролил суп, за что и получил потом от старшего повара увесистый подзатыльник.

Когда диковинный посетитель выходил из дворца, солнце стояло в самом зените. Базарная площадь, заполненная до отказа торговым людом, покупателями, нищими, мелкими жуликами, уличными фокусниками, жила своей жизнью. На старика никто не обратил внимания.

Он шел нетвердо, покачиваясь, будто пьяный. Его лицо было искажено горем и гневом, а в глазах стояли слезы. Он остановился посреди базарной площади, воздев руки к небу и потрясая своим посохом, и воскликнул:

— Горе тебе, град обреченный! Горе вам, люди, слепые в сердце своем!

Белобрысый малыш лет семи, уцепившись за материнскую юбку, изумленно уставился на него.

— Кто это, мама?

— Идем скорее. Не видишь — сумасшедший.

Арат Суф шел во дворец в прекрасном настроении. Сегодня утром он долго, обстоятельно беседовал с Фаррахом и остался весьма доволен. Прекрасный молодой человек, острый ум, большие способности. А главное — он мыслит как государственный деятель. Благо страны превыше всего. Не то что покойный принц Орен — тот всегда был дураком и прекраснодушным мечтателем.

Да, Фаррах — это то, что нужно. На него вполне можно сделать ставку. И отряд Верных Воинов — прекрасная идея. Во дворце давно назрели большие перемены. В последние годы царь окружил себя верноподданными дураками, лизоблюдами и шарлатанами в расшитых мантиях. Эти-то хуже всех! Смотрят на звезды, сыплют песок на расчерченные круги, раскладывают свои богомерзкие карты и вселяют в царя несбыточные надежды на то, что его сын жив. Давно пора вычистить всю эту погань из дворца. Больше того, давно пора навести в стране порядок, и отряд Верных Воинов тут весьма кстати.

Но Великая Династия прервется. Что ж, очень жаль. Но сказано в Заповедях — всему есть начало и есть конец, так что порядок вещей нарушаться не должен. В случае смерти царя без наследников, престол наследует доверенный придворный, носящий титул Первого друга царя.

Последний раз такое случилось в Сафате почти тысячу лет назад, когда к власти пришел Ресават, основатель Великой Династии. Правда, все упоминания об этом событии в летописях тщательно уничтожены или заменены позднейшими вставками. Так что теперь невозможно определить, что же произошло на самом деле. Но как бы то ни было, Великая Династия законно воцарилась и правила страной долгие годы.

А теперь доживает последние дни.

Проходя через дворцовые ворота, Арат Суф милостиво кивнул в ответ на низкий поклон стражника. Но тот почему-то смутился, густо покраснел и что-то шепнул ему на ухо. Арат Суф нахмурился, брови гневно сошлись над переносицей. От хорошего настроения не осталось и следа.

Да уж какое там хорошее настроение! Арат Суф был просто вне себя. Одним махом он преодолел крутую каменную лестницу и вихрем ворвался в царские покои, едва успев придать своему лицу подобающее выражение почтительности. Склонившись перед царем в низком придворном поклоне, он произнес:

— Великому царю Сафата желает здравствовать и радоваться тысячу лет его ничтожный и недостойный слуга!

Царь выглядел плохо. Серое лицо, мешки под глазами, а главное — испуганное, молящее выражение лица, как у ребенка, который проснулся ночью и вдруг увидел крысу под кроватью. Он вяло махнул пухлой ладонью — разрешил сесть, значит. Арат Суф еще раз поклонился и скромно присел на низкий резной табурет у дверей.

Молчание повисло в воздухе, как туча перед грозой. Царь медлил, а Арат Суф не смел начать разговор первым. Наконец, он решился:

— Ваше величество! Мне донесли, что Жоффрей Лабарт сегодня был здесь, но никто не предупредил меня вовремя Я не поверил.

Царь недовольно поднял бровь:

— Это почему же? И с каких пор ты стал столь дерзок, что требуешь у меня отчета и входишь без доклада? И разве я стал так немощен и глуп, что позволю моим слугам помыкать мною?

Его лицо вдруг стало жестким. Куда девались страхи, болезнь, старческая расслабленность?

А царь тем временем продолжал:

— Но я сам хотел тебя видеть, а потому прощаю тебя. Угадывать желания господина — это похвально. Может, ты так долго читал свои книги, что и мысли научился читать, Хранитель Знаний?

Царь усмехнулся и посмотрел ему прямо в лицо. Нехороший это был взгляд, нехороший. И даже долгая беспорочная служба его не спасет. В лучшем случае дело пахнет почетной отставкой и негласным пожеланием жить только в загородном поместье. А в худшем… Дворцовые подвалы близко. Только теперь придется прогуляться отнюдь не в книгохранилище, а совсем в другую сторону.

— Так вот. Вчера я говорил тебе про человека по имени Фаррах.

— Да, ваше величество. Я уже беседовал с ним. И только восхищение вашей мудростью могло заставить меня пренебречь этикетом. Это действительно достойный во всех отношениях молодой человек. Он всей душой предан Династии.

Царь досадливо поморщился:

— Не перебивай. Сегодня же он будет отправлен на границу, в дальний гарнизон. А тебе, Хранитель Знаний, — он отчеканил каждый слог, — я хотел сказать, чтобы ты поменьше вмешивался в государственные дела.

Арат Суф побледнел и плотно сжал и без того узкие, бледные губы. Он понимал, что именно сейчас, в эту минуту, вся его власть и влияние уходят, словно вода в песок. Да что там власть! Сама жизнь висит на волоске. А царь все смотрел прямо перед собой, и под его тяжелым, ненавидящим взглядом книжник чувствовал себя неуютно, будто голый на базарной площади.

— Слово царя — закон для подданных, ваше величество. А сейчас позвольте мне удалиться.

Он поднялся с низкого, неудобного седалища, коротко поклонился и уже направился к двери, когда царь остановил его:

— Сядь! Я еще не отпустил тебя.

Его голос прозвучал резко, как удар хлыстом. Арат Суф покорно опустился на свое место.

— До меня дошли слухи, что в Сафате снова появился чужак, и сейчас он тайно содержится во дворце. Это правда?

Арат Суф сглотнул вязкую слюну.

— Да, государь.

— Так почему же не от тебя узнаю я об этом?

Вот еще новости! Откуда же он узнал? Теперь придется выкручиваться.

Ваше величество, я не осмелился обеспокоить вас такой ничтожной новостью. К тому же он ранен и неизвестно, выживет ли.

— Лжешь, — царь нахмурился еще больше, — чужак почти здоров и через день-другой окончательно встанет на ноги.

Арат Суф не справился с собой. Резко поднявшись с табурета, он ходил взад-вперед по комнате, и его черная мантия развевалась, как крылья хищной птицы.

— Так вот, — царь продолжал, видимо довольный произведенным эффектом, — завтра же отправишь его в горы с верным человеком. Сам Жоффрей Лабарт желает его видеть.

— Жоффрей Лабарт! Я так и знал! Но, ваше величество, он сумасшедший!

— Настолько сумасшедший, что когда-то спас твою жизнь? Тридцать лет назад ты был воистину глуп… И с тех нор, похоже, ничуть не поумнел.

Арат Суф так и застыл на месте. Вот уж чего не хотелось бы вспоминать! Перед глазами снова встала залитая солнцем базарная площадь. Толпа обступила оборванного подростка. Его бьют, толкают… Он сильно пьян, с трудом стоит на ногах, голова мотается на тощей грязной шее. А толпа кричит, свистит, улюлюкает: «Побить камнями! Камнями его!»

Из дворца вышла длинная торжественная процессия. Стражники расталкивают толпу. Впереди величественно шествует седой старик в богатой одежде, огромный, как утес. Да, старик, он ведь уже тогда был стар. Вдруг он останавливается, поднимает руку:

— Люди, остановитесь! Боги сами карают нечестивых. Кто вы такие, чтобы решать за них? — И негромко приказывает своей свите: — Этого — ко мне.

В толпу ныряют какие-то люди, хватают мальчишку под руки и быстро уволакивают прочь.

А царь неумолимо продолжал:

— Так ты помнишь? Не забыл, кто ты такой? Базарный шут, фокусник, нищий. Ты распевал похабные куплеты и шарил по карманам у зазевавшихся. И все книги мира не сделают тебя другим, ибо, как сказал мудрый Хаддам из Гилафы, «что вверху, то и внизу, как начинается, так и закончится».

Арат Суф стоял перед ним, ссутулив плечи и глядя в пол. Нищая и беспутная молодость, давно позабытая, предстала перед ним во всей красе. Даже когда его ловили за руку с чужим кошельком, ему не было так стыдно, как сейчас.

— Прочь из дворца, Арат Суф. Ты столько лет служил мне верно, и я не хочу тебе зла. Но и видеть тебя больше не желаю.

Вот и все. Говорить больше не о чем. Арат Суф чувствовал себя совершенно раздавленным. Стараясь сохранить самообладание, он склонился в глубоком придворном поклоне и вышел прочь на негнущихся ватных ногах.

Выходя из царских покоев, Арат Суф с трудом сдерживал ярость. Тщательно продуманный, стройный план рушится на глазах. Ну как теперь убедить этого упрямого старого осла?

Да что план! Вся его жизнь, вся огромная власть, шаг за шагом завоеванная в течение многих лет, рухнула в один день. И все только потому, что в город заявился сумасшедший старик, которого многие давно почитали умершим.

И что теперь делать? Чужак не доживет до следующего рассвета, это ясно. Нет ничего проще, чем тихо умертвить пленника. Жаль, конечно, что его таланты пропадут, не принеся пользы Династии и стране, но тут уж ничего не поделаешь.

Важно другое — как спасти собственную власть? В руках скромного книжника сосредоточено столько тончайших нитей, которые приводят в движение громоздкую заржавленную государственную машину, словно марионетку в руках фокусника. А если разом оборвать их, то катастрофа неминуема. Одно Проклятое Зелье чего стоит! Да, конечно, свою долю имеет и он сам, и Первый министр, и начальник царской стражи, да и многие другие. Но ведь и царская казна пополняется оттуда! Собирать налоги с лавочников — дело хлопотное, прячут деньги, подлецы, а здесь — сами приносят, да еще в ножки кланяются.

И тут Арат Суф просиял. Проклятое Зелье! Как же он сразу не подумал! Ведь сам царь не может прожить без него ни дня. Так что еще не все потеряно.

Эхтилор Забудин, дворцовый лекарь. Вот кто ему теперь нужен.

Олег скучал. В самом деле, не век же сидеть ему взаперти! Вот уже два дня угрюмый хромой прислужник приносит ему обед и выносит ведро для оправки. Кажется, он глухонемой. Олег пробовал заговорить, но тот только хмурит мохнатые брови и мычит в ответ Ну и черт с ним!

Голова уже не болит, и рана совсем затянулась. Как же хочется выйти отсюда! Но двери заперты надежно, и окошко маленькое, не протиснешься. Значит, остается только ждать… и думать, благо время есть.

Лекарь сказал, он находится во дворце. Здание действительно большое, судя по акустике. Олег заметил, что в последнее время все его чувства сильно обострились. Запертый в тесной каморке, он ничего не слышит, кроме шагов в коридоре, и ничего не видит, кроме маленького внутреннего дворика. Да и много ли разглядишь, подтягиваясь на руках и обдирая ногти о решетку! Но что-то здесь происходит, видит бог. Атмосфера сгущается час от часу, в воздухе висит опасность.

Что еще говорил этот лекарь? Его должен был допросить какой-то Хранитель Короны, личность, судя по всему, малоприятная. Но вот уже третий день за ним никто не приходит, значит, есть дела поважнее.

Снова скрипнула дверь. Наверное, опять слуга с обедом. Хотя сегодня что-то рано, солнце взошло не так давно.

Нет, на этот раз вошла пухлая розовощекая девушка в сером платье из грубого льна и белом чепчике. Она принесла ведро с водой и большой медный таз. Ишь ты… Заботятся о гигиене! Почаще бы таких пташек присылали. Олег улыбнулся и поднялся со своей лежанки:

— Здравствуй, красавица!

Девушка не ответила, но поняла, это точно — вон, зарделась как маков цвет. Наверное, им запрещено разговаривать.

Олег сорвал с себя пахнущую потом рубаху. Даже странно было расстегивать мелкие, отливающие перламутром пуговицы. Давно ли он в последний раз одевался у себя дома перед большим овальным зеркалом? Кажется, тысячу лет назад. Эх, да что вспоминать… Галстук, превратившийся в грязную тряпку, Олег бесцеремонно отшвырнул в сторону — здесь он уж точно не понадобится. Девушка наблюдала за ним с веселым любопытством и даже тихонько прыснула в кулачок. Ах да, конечно, ведь чужак — редкая диковинка, когда еще доведется увидеть! Оставшись обнаженным до пояса (брюки снимать все же не стал), Олег улыбнулся ей в ответ и подставил руки — лей, мол. Девушка поливала, а он фыркал и плескался в свое удовольствие и даже пару раз шутливо брызнул в нее водой. Она засмеялась, запрокинув голову и показывая вполне аппетитную белую шейку, но быстро опомнилась, убрала под чепец выбившуюся золотистую прядь, подхватила ведро и таз (бедняжка, тяжело, наверное!) и быстро вышла.

После ее ухода Олег загрустил. Он снова прилег на свою лежанку, закинул руки за голову. Ну что за дела? Увидел на мгновение кусочек настоящей жизни — и снова сиди, как зверь в клетке, жди, что будет. Опостылевшие беленые стены будто надвинулись на него, сделав и без того тесное обиталище еще меньше.

Ну-ка, ну-ка, а это что такое? Олег вдруг заметил какой-то маленький предмет на полу.

Шпилька. Маленькая женская шпилька, украшенная кованой розочкой из какого-то светлого металла, крепкая и острая.

Надо припрятать. Пригодится.

Солнце уже клонилось к закату, когда царь Хасилон почувствовал себя плохо. Сначала боль заявила о себе тихо и вежливо — так, легкое покалывание. Привычным жестом поглаживая правое подреберье, он пытался успокоить себя — ничего, пройдет. Чтобы отвлечься, он стал думать о сыне. Как давно он не позволял себе вспоминать!

Но сегодня можно. Сегодня он снова почувствовал себя царем, а не игрушкой в руках придворных, будто сбросил лет двадцать сразу. Жоффрей Лабарт стал для него вестником из тех времен, когда он сам был еще молод, жена его была жива и здорова, а сын тихо подрастал рядом. Мир был прекрасен тогда, и каждый день приносил только радости. Куда все это ушло? На каком повороте он разминулся со счастьем?

Ему хотелось вспоминать дальше, но боль снова дала знать о себе, и на этот раз уже сильнее. Досадливо морщась, царь полез за пазуху. Вот она, бутылочка темного стекла. Теперь он с ней не расстается. Один глоток, другой, третий… Все, пока хватит. И вкус какой-то странный, нет прежней горечи.

Сейчас надо только отвлечься, и боль пройдет. А лучше всего — заснуть. Может, сын приснится… Царь Хасилон вдруг понял с ужасом, что не может вспомнить его лица.

И он действительно заснул и увидел своего мальчика, совсем маленьким, лет пяти-шести, не больше. Он пережил заново долгий летний день в Гилафе, у моря. Один из самых счастливых дней в его жизни.

Боги редко отказывают людям в последней милости.

Мальчик бежит по песку вдалеке, и волны лижут его босые загорелые ноги. Он все ближе, ближе… Теперь хорошо видны его черные вьющиеся волосы, синие глаза и чуть косой передний зубик. Любимое, родное личико светится радостью, смуглые ручонки крепко сжимают рыбу дормек. «Смотри, отец, это я сам поймал!» Рыба еще бьется, и чешуя серебром блестит на солнце… А из дома уже идет его жена, его ласковая королева. Она несет ему большую кружку холодного пива и улыбается, кокетливо встряхивая головой, и ее волосы цвета спелой ржи рассыпаны по плечам. А вокруг никого — ни слуг, ни придворных… Только мир, покой и любовь.

Но почему погас дневной свет и все исчезло? Теперь перед ним огромная черная змея с горящими красными глазами. Медленно-медленно кольца обвивают его тело и сжимаются, сжимаются… И боль, ужасная боль, разрывающая тело.

Царь Хасилон проснулся от собственного крика. Слава всем богам, это был только сон. В темноте его спальни нет никаких змей.

Сон кончился, но боль не ушла. Наверное, лекарства недостаточно. Царь снова вытащил бутылочку, отбросил пробку и принялся жадно пить. Когда склянка опустела, он прислушался к себе. Но боль так же продолжала грызть его внутренности, желанное облегчение не наступило.

И только теперь он с ужасом понял, что чудодейственное лекарство больше не помогает.

В мире была только боль, и она была нестерпимая.

Арат Суф отпустил прислугу из дома на весь вечер, приказав накрыть холодный ужин на террасе, приготовить фрукты и вино. Сегодня он ждал особенного гостя.

Фаррах пришел, как и обещал, на закате солнца. Он уже знал, что Хранитель Знаний попал в немилость к царю, знал, что доступ во дворец ему отныне закрыт, — и все-таки пришел. Хороший признак. И то сказать — кому же хочется уезжать в дальний гарнизон из столицы!

Арат Суф радушно приветствовал гостя и пригласил к столу. Тот учтиво поклонился, сел и принялся за еду. Арат Суф молчал. Он смотрел на пышные кучевые облака, кроваво окрашенные закатом, перебирал тонкими пальцами витую ножку стеклянного бокала в виде цветка и думал о том, что вот сейчас, сию минуту он делает самый важный выбор в своей жизни.

И ошибиться никак нельзя.

Молчание затянулось. Фаррах закончил с едой, аккуратно вытер губы салфеткой, чуть помедлил, потом поднялся с места и сказал:

— Благодарю за приглашение. Ужин был великолепен.

Арат Суф посмотрел на него одобрительно. Молодец, умеет ждать.

— А как тебе понравилось вино из Каттаха?

Впервые за этот вечер Фаррах посмотрел ему прямо в глаза и тихо сказал:

— Вино прекрасное, но думаю, ты позвал меня не только затем, чтобы им насладиться.

Арат Суф тоже встал.

— Ты прав. Думаю, нам есть что обсудить. Уже вечер, становится прохладно. Пойдем в дом, там у меня есть вино получше.

За окнами давно стемнело. В просторной, богато убранной комнате горят восковые свечи, старинная карта разложена на столе, и глиняный кувшин, оплетенный прутьями, опустел до половины.

Арат Суф поднял свой бокал:

— Итак, за Династию!

— За новую Династию! — Фаррах смутился. — То есть я хотел сказать, обновленную.

— Да. — Арат Суф поставил свой бокал на место. Пить ему почему-то расхотелось. — В этой стране многое нуждается в обновлении. И Династия в том числе. Слабая власть плодит врагов.

Фаррах ответил четко, по-военному:

— У человека мыслящего нет друзей и нет врагов, а есть только цели, к которым он стремится.

Арат Суф одобрительно кивнул. Да, кажется, в выборе он не ошибся.

— Для начала — года через два-три — тебе нужна будет маленькая победоносная война. Усмирение донантов в горах, например.

— Может, лучше с королем Каттаха? Отберем назад наши земли…

Арат Суф посмотрел на него с укоризной:

— Я же сказал — победоносная! Казна пуста, и армия в развале, а ты собрался воевать с таким сильным противником. Воистину тебе еще многому надо учиться. — Он откинулся в кресле и продолжал почти мечтательно: — В Черных горах ты найдешь все, что нужно, — золото, алмазы, редкие металлы, самоцветы. Сбудется вековая мечта многих властителей Сафата. Богатое государство станет сильным и влиятельным, непременно станет… А там недалеко и до создания настоящей империи. — Арат Суф вдруг будто опомнился и заговорил совсем другим, деловым тоном: — Но это дело будущего. А сейчас впереди много работы. И много препятствий на пути к цели. Ты, конечно, знаешь, что наши планы оказались под угрозой?

— Да, я слышал. Болваны стражники. Но ведь сам царь приказал впустить этого бродягу!

Арат Суф невозмутимо отхлебывал вино.

— Это правда. Царь знает его с рождения — когда-то он был первым министром у его отца — и верит ему больше, чем себе самому. И уж точно больше, чем нам всем, вместе взятым.

Фаррах не сдержал удивления:

— Первым министром? Нищий?

Арат Суф снисходительно улыбнулся:

— Далеко не всегда следует судить о людях по внешности. Лет двадцать пять назад не было в Сафате человека более влиятельного, чем он.

Фаррах был в недоумении.

— Тогда почему же он до сих пор не при дворе? Кто же добровольно откажется от власти?

Прищурившись, Арат Суф задумчиво смотрел на пламя свечи сквозь янтарное вино в бокале.

— Тебе этого не понять. Впрочем, и мне тоже. Жоффрей Лабарт удалился от мира. Теперь он стал смотрителем в храме богини Нам-Гет. — Он ткнул пальцем в карту: — Вот здесь, возле Орлиного перевала.

Фаррах нахмурился и выпрямился в кресле.

— Прости, почтенный Арат Суф, я буду откровенен. Ты верно сказал, благо страны превыше всего, и, уж конечно, превыше бредней какого-то сумасшедшего. Ты — книжник, я — воин. Никто не смеет становиться у меня на дороге. Каждый, кто вредит Династии, должен быть уничтожен. К тому же после того, как наш милостивый и многомудрый царь заставил всех своих подданных верить в Единого Бога, все старые храмы были разрушены.

— Но не этот. Храм стоит высоко в горах, туда трудно добраться. Впрочем, даже не это главное. Люди боятся этих мест, и не зря, можешь мне поверить. Кто же в здравом уме отважится на такое?

Фаррах задумался. Он и сам помнил с детства страшные рассказы про таинственный храм грозной богини. Далеко не каждый отважится туда прийти, тем более — убить смотрителя. Он тоже не пошел бы. Но ведь должен быть какой-то выход!

Фаррах вскочил, отшвырнув тяжеленное резное кресло, и нервно заметался взад-вперед по комнате. Какая-то мысль вызревала в нем, готовая вот-вот выплеснуться наружу.

— В здравом уме? В здравом уме, говоришь? А если нет?

Ночь прошла. За окнами царской опочивальни брезжил рассвет. Но царь Хасилон, распростертый на ложе страданий, не радовался восходу солнца. Вначале он терпел молча, пытаясь сохранить достоинство. Потом стал кричать страшно и хрипло, как зверь, пойманный в капкан. Теперь, совсем обессилев, он только тихо стонал и ждал смерти как избавления.

Лекарь Эхтилор Забудин больно мял холодной твердой рукой многострадальное правое подреберье, втирал противно пахнущую мазь, отсчитывал с озабоченным лицом какие-то капли, но облегчение не наступало.

— Помоги! Сделай хоть что-нибудь!

— Простите, ваше величество, я делаю что могу, но обычные средства не действуют. Боюсь, вы имели несчастье навлечь на себя гнев богов… То есть нет, Единого Бога, конечно.

Царь Хасилон заплакал как ребенок. Против Божьего гнева не поспоришь. Теперь он больше не боялся смерти. Пугало другое — провести еще хотя бы час в таких мучениях.

— Яду мне, лекарь! Дай мне яду, умоляю!

— Я не имею права, ибо сказано в Заповедях — нельзя отчаиваться.

Лекарь говорил, как всегда, тихо, участливо, но его глаза стали вдруг совсем другими, льдисто-жесткими, безжалостными.

Глазами палача.

И с каких это пор он стал так набожен?

Эта мысль пришла и ушла, остался только черный комок боли, в который превратилось все тело.

А лекарь тем временем продолжал:

— Но сказано также, что всякий грех можно очистить покаянием перед лицом Единого Бога, отца всего сущего.

— Да, да, я грешен, я каюсь! Каюсь во всем, только пусть это прекратится!

— Прекрасно, ваше величество, ибо покаяние есть первый шаг к прощению. А теперь давайте попробуем еще раз.

Лекарь осторожно приподнял царю голову и поднес темный флакон к его пересохшим, искусанным в кровь губам. Царь послушно, уже без всяких надежд, глотнул остро пахнущую жидкость. Ведь лекарство больше не действует!

Но странное дело! На этот раз царь почти сразу же почувствовал облегчение. Лекарь мягко убрал склянку.

— Пока достаточно. Вот видите, ваше величество, с Божьей помощью можно многого достичь! Господь не оставляет своих детей.

— Дай… еще! — Молящим жестом царь протянул руки к заветной бутылочке.

— Немного позже, — холодно ответил лекарь, отодвигая ее подальше. — У нас остается одно маленькое, совсем небольшое дельце. Подпишите одну бумагу, и получите свое Проклятое Зе… то есть лекарство в неограниченном количестве. И больше не будете страдать. Никогда.

— Да, да, конечно! Я подпишу!

Короткая передышка кончилась, и боль снова скрутила его.

Вот и бумага. Толстый, шершавый лист. Надо бы хоть прочесть, что там написано, но нет сил даже на это. Да и не все ли равно?

Торопливо, разбрызгивая чернила, он нацарапал свою подпись внизу страницы и откинулся на подушки. Силы оставили его окончательно.

— Вот и хорошо, вот и правильно. — Лекарь рассматривал бумагу, не скрывая радости. Потом аккуратно сложил и бережно спрятал за пазухой.

Теперь он богат. Можно бросить свое ремесло и поселиться где-нибудь в маленьком домике у моря, подальше от столицы. Он уже собирался уходить, когда услышал полузадушенный то ли шепот, то ли хрип:

— Лека-арство!

Вот незадача, чуть не забыл.

— Ах да, конечно, ваше величество. Теперь — сколько угодно.

А через несколько часов, когда солнце стояло в зените, глашатаи прокричали с базарной площади высочайшее царское повеление о том, что Фаррах, начальник третьего отряда царской стражи, получает высокое звание главного казначея и Первого друга царя.

Целый день базар гудел как потревоженный улей. Шутка ли — преемник назначен! Никто не обратил внимания, что исчез куда-то из города Элмор Борг — гипнотизер и фокусник, что много лет потешал народ на ярмарках, предсказывая судьбу и заставляя толстых почтенных отцов семейства ползать на четвереньках и лаять по-собачьи. Наверное, отправился в соседний Каттах, или родной Дарелат, или куда-то еще дальше в поисках новых простофиль, жаждущих быть одураченными. Так стоит ли беспокоиться? В городе и так полно всякого сброда.

Тем более что были новости и похуже. Делфрей Аттон, сумасшедший убийца, бежал из тюрьмы. Болтали, что нынче ночью Фаррах лично допрашивал его. Удивительно только, что именно он хотел узнать от человека, давным-давно потерявшего и разум и человеческий облик.

Делфрей родился в Дальней Северной деревне сорок два года тому назад. Его отец был мелким лавочником и очень радовался рождению первенца. Хотя вскоре выяснилось, что радовался он совершенно напрасно. Мальчик не умел ни ходить, ни говорить почти до пяти лет. Подрастая, он выглядел все более и более отталкивающе — огромная голова, покрытая редкими волосами песочного цвета, тупое, бессмысленное выражение лица, слюнявый рот и выпученные водянистые глаза. Даже мать избегала лишний раз прикасаться к нему.

Отец очень тяжело переживал свое несчастье. Сначала он надеялся, что все еще, может быть, «выровняется», потом стал молиться, ездил по святым местам и много жертвовал на храмы. Когда и это не помогло, стал часто напиваться, пытаясь утопить свое горе в дешевом пиве и самогоне. Дела, конечно, пошли прахом, и Аттоны чуть не потеряли свою лавку.

Положение спасло рождение младшей сестры. Девочка была хорошенькая, крепкая и умненькая. Уже в три года, наморщив лобик и смешно загибая пухлые пальчики, она играла в торговлю. Отец тогда воспрянул духом, бросил пить и работал день и ночь. К тому же как раз в то время началось большое строительство дорог, отовсюду понаехало огромное множество пришлых рабочих, и торговля процветала. Деревня оказалась в довольно выгодном положении, и для ее жителей наступили хорошие времена.

Для всех, кроме Делфрея.

Его всегда считали дурачком, соседские дети часто дразнили его, но он сам относился к насмешкам совершенно безучастно, только скалил гнилые зубы в бессмысленной улыбке. Когда мальчик подрос, стало ясно окончательно, что ни унаследовать отцовскую лавку, ни выучиться любому, даже самому простому ремеслу он не способен. Целыми днями он околачивался дома без дела в ожидании, пока какой-нибудь сосед-фермер не наймет его за гроши на самую черную работу.

Беда случилась жарким летом, когда люди прячутся от зноя по домам, а собаки лежат целый день в придорожной пыли, высунув языки и не в силах подняться. Соседи обратили внимание, что из дома Аттонов раздается ужасное зловоние. К тому же лавку не открывали уже несколько дней, и это в дни летних праздников, когда окрестная молодежь то и дело забегает за сластями, пивом, лентами и дешевыми безделушками. Мать Делфрея была известна в округе как женщина аккуратная, чистоплотная и работящая, а потому соседи заволновались, подняли тревогу и позвали стражников.

Картина, которая открылась вошедшим, ужаснула даже видавших виды. Все в доме было перевернуто вверх дном. На полу, в луже засохшей крови, лежали трупы отца, матери и сестры, уже изрядно тронутые разложением. Они были буквально изрезаны ножом. Поначалу решили, что это дело рук разбойников, которых немало шатается по округе, но в доме не пропало ничего из вещей. Делфрей сидел в сарае, сжимая в руках огромный кухонный нож. Дворцовый лекарь потом подтвердил, что именно он стал орудием преступления. На допросе Делфрей Аттон бормотал всякую несуразицу о том, что мать не дала ему пива, а сестра была с ним чересчур груба. Кажется, он сделал что-то плохое, но точно не помнит, и вообще, они все сами виноваты.

Корин Отмас, главный судья Сафата, известный как человек справедливый, хотя и безжалостный, вынес ему смертный приговор. Но царь Хасилон не решился утвердить его и отдать в руки палача явно сумасшедшего человека. Царь начертал на приговоре высочайшее помилование, и Делфрей Аттон был пожизненно спрятан в каменный мешок подземной тюрьмы Трех Драконов.

Иногда люди очень странно понимают милосердие.

И вот теперь уже десять лет Делфрей Аттон сидел в подземелье, пуская слюни, изредка выкрикивая что-то непонятное и распугивая тюремных крыс грохотом тяжелой заржавленной цепи. В камере стояло такое зловоние, что даже заскорузлые, ко всему привычные стражники избегали туда заходить.

Что же понадобилось там Фарраху?

В эту ночь Олег не спал. Крики и стоны раздавались почти до рассвета, и, кажется, сегодня мало кто спал во дворце.

Олег не находил себе места. Он бесцельно мерил шагами свою каморку. Три шага — поворот, три шага — поворот… Странное нервное возбуждение душило его, не давая сосредоточиться. Мысли путались в голове.

И все-таки, что же делать? Олег уже научился доверять своим ощущениям. Если бы он руководствовался только формальной логикой, был бы мертв уже давно. Он закрыл глаза, попытался отрешиться от своей тревоги. Итак, что мы имеем?

Каким-то образом он оказался в стране, которой нет ни на одной географической карте. Где это? На другой планете, в параллельном мире, в другом измерении? Похоже, этого он не узнает никогда, да это и не важно теперь.

Важно другое — здесь царит самое что ни на есть мрачное Средневековье. И вряд ли его держат взаперти только для того, чтобы потом угостить конфеткой.

Ясно только одно — прямо сейчас, в этот момент происходит что-то страшное. Крики. Стоны. Встревоженные голоса. Беготня по коридорам. Невнятный шепот. Он уловил только имя — Жоффрей Лабарт. Похоже, вся эта суета началась из-за него. Интересно, кто он такой?

Олег почему-то вспомнил, как еще в школе они с приятелем убежали в кино с уроков. Фильм был французский, цветной, невероятно красивый на фоне всеобщей серости, многократно обруганный в прессе, а потому трижды желанный. О чем там шла речь, он, конечно, забыл. Осталось в памяти только лицо прекрасной Анжелики — Маркизы ангелов и ее отчаянный крик «Жоффрей!». Там еще, кажется, кого-то сожгли на костре.

Надо же, какая чепуха лезет в голову.

Так что же остается? Бежать. Бежать из дворца сегодня же. Только дождаться темноты — и прочь отсюда. Похоже, о нем окончательно все забыли, даже прислужник с обедом не появился. Но это даже к лучшему, может быть, его не сразу хватятся.

Бежать — это хорошо, но как? Дверь-то заперта.

Шпилька. Маленькая шпилька, оброненная служанкой. Удачу не гарантирует, но попытаться можно.

Солнце уже клонилось к закату, когда дворцовый лекарь Эхтилор Забудин садился за роскошно накрытый стол. Здесь было и мясо, жаренное на углях, и овощи в сладком соусе, и драгоценное каттахское вино, и засахаренные фрукты. Вышитая скатерть, расписная посуда, серебряные приборы — все радовало глаз. Лекарь всегда был скуповат, но сегодня решил себя побаловать.

В конце концов, есть повод! Мешочек с золотом приятно оттягивает карман. С ненавистной службой покончено. Больше не нужно льстиво улыбаться, возиться с чужими болячками, унижаться за кусок хлеба. Наступает новая жизнь, и это надо отпраздновать.

Эхтилор Забудин поднял бокал с вином. День своего торжества он встречал в одиночестве. Из-за этой чертовой службы он даже не смог обзавестись семьей. Сначала — долгие годы учебы, потом — вызовы к больным в любое время дня и ночи, дворцовые интриги, зависть… В доме жил только старый слуга, которому он уже дал расчет сегодня утром.

В новую жизнь он никого не возьмет с собой.

И одиночество — не беда. Теперь любая девушка согласится выйти за него замуж. И в конце концов, он еще не стар. Эхтилор Забудин блаженно улыбался. Ему грезились юные обнаженные тела, длинные распущенные волосы, полуоткрытые ярко-алые губы…

Аккуратно подобранный ключ вошел в замок беззвучно. Смазанные маслом дверные петли не заскрипели. Когда в комнату вошли двое мужчин, Эхтилор Забудин не успел закричать. Тот, что был повыше ростом, схватил его за волосы, оттягивая голову назад, а другой, невысокий и широкоплечий, аккуратно перерезал горло от уха до уха.

Когда на город опустилась темнота, Олег окончательно утвердился в своем решении бежать. Он долго вслушивался — нет ли шагов в коридоре. Кажется, ни звука. Пора.

Он достал шпильку, поднялся с лежанки и подошел к двери. Его руки задрожали. «А вдруг ничего не получится? Я ведь не взломщик!»

Тоненький голосок в голове с готовностью отозвался:

— Ты и не спелеолог. Если бы в пещере ты ждал спасательную экспедицию, сидел бы там до сих пор.

— Да заткнись ты, наконец! Нашел время! — огрызнулся Олег.

Он разозлился, но вместе с тем успокоился. И дрожь в руках прошла. Он осторожно вставил шпильку в замок, дважды повернул по часовой стрелке, в замке что-то щелкнуло… О чудо, дверь больше ничто не держит! Все намного проще, чем казалось вначале.

Но радоваться пока рано. Олег приоткрыл дверь и выглянул наружу. Обычный коридор, пустой и темный. Куда же теперь? Когда ему приносили пищу, кажется, шаги раздавались справа.

В последний раз он обвел взглядом свою каморку.

— Ты кое-что забыл.

Ах да, конечно. Шпилька в замке. Надо забрать — вдруг еще пригодится. И вообще… Лучше не оставлять улики.

Олег вышел, аккуратно прикрыл за собой дверь. Теперь глаза привыкли к темноте, стало намного легче. Осторожно, медленно он пошел вдоль стены.

Нет, так не годится. Тяжелые башмаки стучат слишком громко, а в такой тишине — просто шаги командора.

Олег сел на пол, разулся и пошел дальше, держа ботинки в руках. Так намного лучше. А вот и лестница, ведущая вниз.

Олег осторожно спустился по крутым каменным ступенькам. Ну и дворец! Тут и днем заблудиться можно.

Кто-то идет. И даже двое. Идут, громко топая сапогами, звякая чем-то железным. Во тут-то ему и конец — в узком коридоре спрятаться негде. Олег всем телом вжался в стену — и ободрал спину о дверную ручку. Подергал — не заперто. Хорошо. Можно здесь переждать.

Свеча горит на столе. Комната большая, просторная и убрана богато. Олег разглядел резные столики, шкафчики, парчовые занавеси и огромную кровать с балдахином. Одеяло скомкано. Кажется, там кто-то есть. И дыхание слышно. Тяжелое, прерывистое, с хрипами…

Шаги простучали мимо. Все, можно уходить. Олег уже взялся за дверную ручку, когда услышал тихий слабый голос:

— Эй! Кто здесь?

На него смотрело бледное лицо, окаймленное спутанной и редкой седой бороденкой. Круги под глазами видны даже в полумраке.

Надо же, как нехорошо получилось! Сейчас закричит, поднимет шум, сбегутся люди… Ну да ладно, делать нечего, пропадать — так с музыкой.

Олег обернулся и глупо ответил:

— Чужак.

Незнакомец почему-то не удивился и не испугался, снова откинулся на подушки и тихо сказал:

— Чужак ночью в спальне самого царя Хасилона! Куда катится этот мир?

Так это сам царь! Вот попал так попал.

Будто угадав его мысли, незнакомец устроился поудобнее и продолжал:

— Это когда-то я был царем. Давно. А теперь я пленник у себя во дворце. Это все… они…

Он вдруг расплакался, некрасиво, по-старчески. Потом вытащил из-за пазухи маленькую бутылочку, хлебнул оттуда.

— Я не виноват! Меня заставили. Я не хотел! Эх, да что говорить…

Слова постепенно перешли в невнятное бормотание. Дыхание стало ровным. Скорчившись на боку и обняв подушку, несчастный крепко спал.

На всякий случай Олег подождал еще немного, потом осторожно приоткрыл дверь и тихо вышел.

Теперь он был совершенно спокоен. Словно по наитию он находил верный путь в темных коридорах. Вправо… Влево… Теперь вниз по лестнице…

Вот он и за воротами. Хорошо. Олег и сам удивился, как легко ему удалось пройти мимо сонного стражника, охраняющего вход во дворец. Олег даже испугался, когда огромный детина с отточенной секирой в руках посмотрел прямо на него — и тут же равнодушно отвел глаза, будто смотрел и не видел. Олег тихо проскользнул мимо и только теперь попытался перевести дух.

А что дальше? Все называют его чужаком, он и правда чужак, никого здесь не знает.