Светлая сторона апокалипсиса

Орус Танвел покачал головой. Значит, правду говорят, что крестьяне по деревням продолжают тайно молиться старым, запретным богам. Но почему-то ему было все равно. Так, любопытно только.

— На богомолье, говоришь? А зачем столько еды с собой?

Хозяйка даже руками всплеснула от его непонятливости:

— Как — зачем? Праздник же. В поселке оризов каждый год бывает пирушка.

Орус Танвел весь напрягся, горло перехватило. Он с трудом сглотнул слюну и еле выдавил из себя:

— Поселок оризов? Тот, что возле Орлиного перевала?

Хозяйка изумленно уставилась на него:

— Ну да. Зачем спрашиваешь, если и сам знаешь?

Значит, через три дня эти люди придут в поселок, что бы повеселиться, — а найдут горы трупов. Да еще рогатый кованый шлем на самом видном месте. Подумают на горцев-донантов, а там и до новой войны недалеко…

Тяжкая доля — знать больше, чем положено. Больше, чем самому хотелось бы знать.

Возвращаясь на рассвете с ночной прогулки, Виктор Волохов чувствовал себя совершенно опустошенным, но в то же время почти счастливым. Не раздеваясь, он падал на постель и спал до полудня. Спал крепко, без сновидений. Утром (а точнее, уже днем) он не мог вспомнить, где был и что делал.

Сегодня он поднялся сравнительно рано — было всего двенадцать часов. Солнце било прямо в глаза, очень хотелось есть. Виктор с досадой задернул тяжелые пыльные портьеры и лениво поплелся на кухню. В шкафчике сиротливо пылился полупустой пакет муки (бог весть, как он туда попал), в стареньком холодильнике «Минск» с отбитой эмалью нашелся только заплесневелый кусок сыра и прокисший кефир. Даже хлеба не осталось.

Ничего не поделаешь, придется идти в магазин. Во дворе соседские дети с криками гоняли мяч да грелись пенсионеры на лавочках. Виктор буркнул что-то вроде «здрасте» и заспешил мимо. Возле самого дома недавно выстроили огромный супермаркет, но туда Виктор не ходил. Почему-то неуютно чувствовал себя среди зеркальных витрин и штабелей продуктов в нарядных упаковках. Тесный магазинчик в подвале, где всегда пахло соленой рыбой и толстая продавщица Катя иногда отпускала дешевую водяру в долг соседским алкоголикам, выглядел намного привлекательнее.

Виктор уже давно не вспоминал, что именно в этом подвале он прятался в далеком детстве.

Но сегодня, спускаясь по выщербленным каменным ступенькам и старательно нагибаясь, чтобы не стукнуться головой (и кто придумал сделать эти притолоки такими низкими!), Виктор почему-то испытывал чувство душевного подъема и радостного ожидания.

Он вспомнил — сегодня ночью Хозяин обещал сделать ему подарок. Особый подарок.

В магазине все было как обычно. Еле стоящий на ногах, длинный и худой как жердь Санек рылся в карманах грязной джинсовой куртки, выкладывая на прилавок монеты, покрытые табачной крошкой. Катя, одетая в несвежий голубой халатик и белый передничек с кокетливыми крылышками на плечах, поторапливала его:

— Ты что, на паперти стоял? Давай-давай, шевелись быстрее, не видишь — человек ждет!

А Санек все рылся и рылся в карманах, выуживая монеты одну за другой. Казалось, конца этому не будет.

— Так, пять, десять, пятнадцать… Все, забирай свое пиво и катись!

Катя грохнула на прилавок заиндевевшую в холодильнике бутылку и повернулась к Виктору с самой любезной улыбкой:

— Что вы хотели?

Виктор ответил не сразу. Он увидел нечто такое, что заставило его вообще забыть, зачем он пришел в магазин сегодня.

Обещанный подарок, вот что это было.

На прилавке лежал нож. Большой, тяжелый, острый как бритва. Катя резала им хлеб, если кто-нибудь просил «половинку черного». Виктор не мог отвести от него глаз, Катин громкий и визгливый голос он слышал будто сквозь меховую шапку.

— Ну, говорите, чего хотели-то?

Виктор сглотнул слюну, не в силах произнести ни слова. В этот момент где-то в подсобке зазвонил телефон, и продавщица устремилась к нему.

— Алло! Да, Ахмед, пиво сегодня уже привезли!

Глянув по сторонам, Виктор быстрым движением перегнулся через прилавок, схватил нож, сунул его под куртку и почти бегом кинулся прочь. На выходе он споткнулся о высокий порожек, потом довольно сильно стукнулся головой о притолоку, но боли не почувствовал.

В его сердце пела радость и безмерная благодарность Хозяину.

Когда Орус Танвел и его солдаты покидали деревню, было хмурое и сырое осеннее утро. Над горами висели клочья тумана, влажный и промозглый воздух проникал под одежду, холодил до самого сердца. А впереди еще долгий путь…

Солдаты зевали, на ходу протирая глаза, но Орус Танвел шагал споро и уверенно. Ночь, проведенная в тепле у очага, вкусная и сытная простая пища, немудрящее гостеприимство придали ему сил.

Он чувствовал, что в нем, возможно впервые в жизни, идет напряженная работа мысли и души, как будто новый человек просыпается от долгого сна.

Резкие голоса прервали течение его мыслей — двое солдат затеяли нудную и злобную перебранку из-за куска хлеба с салом.

— Отдай! Хозяйка дала нам двоим!

— Молчи, недоносок! Зря я ее, что ли, всю ночь ублажал, пока ты храпел, как боров!

Орус Танвел досадливо поморщился. Никакой дисциплины! Он тряхнул головой, сжал пудовые кулаки и решительно шагнул к спорщикам.

— Молчать! Свариться будете в казарме. А здесь… — он обвел взглядом заснеженные вершины, — здесь даже говорить лишнего не стоит.

Орус Танвел хотел было добавить крепкое словцо по привычке, но вдруг осекся. В горах было тихо, непривычно тихо. Будто огромный зверь затаился и ждет. Из-под камня вдруг вылезла атнарс — маленькая черно-красная ящерка. Медленно переставляя перепончатые лапки, волоча по земле длинный хвост, увенчанный темно-пурпурным гребнем, она проползла вдоль шеренги солдат — и так же медленно, с достоинством исчезла в норе.

Солдаты стояли, боясь шелохнуться. Увидеть атнарс — дурная примета, хуже не придумаешь. Тем более сейчас, поздней осенью, когда жизнь замирает и всякая тварь норовит забиться в свою нору.

Самый молодой из солдат отер капли пота со лба.

— Смотри, командир! Атнарс предвещает смерть! Пути не будет, лучше вернуться, пока не поздно!

Орус Танвел сжал кулаки. Это уже почти бунт! Невыполнение приказа! В жизни случается всякое, но солдат должен быть готов умереть в любой момент.

— Вперед, сопляки! Вы солдаты, а не бабы! Слушать старушечьи сказки будете дома, у печки, а теперь — вперед!

Он не хуже своих подчиненных понимал значение приметы. И знал, что возвращаться — поздно. Да и бессмысленно.

Солдаты неохотно повиновались, исподлобья глядя друг на друга. Один за другим, след в след они двинулись вверх по узкой горной тропке. Орус Танвел замыкал шествие. Размеренно шагая, он смотрел на камни под ногами и точно знал в этот миг, что никому из отряда не придется вернуться назад.

Олег ежедневно продолжал свои поиски. Теперь он устраивался в открытом кафе на Арбате, брал чашку кофе и часами смотрел на людей. Кто прогуливается неспешно, кто бежит бегом, с разных сторон слышна иностранная разноязычная речь. Самые разные люди день за днем проходили у него перед глазами — офисные менеджеры и бомжи, испуганные московской суетой провинциалы и стильные московские красавицы, пожилые иностранные туристы в панамках и шортиках и отвязного вида молодежь, играющая на гитарах.

Олег уже почти потерял надежду, когда в один из воскресных дней на многолюдном Арбате он, наконец, увидел знакомое лицо. Молодая женщина, крепко держа за руку ребенка, привычно и ловко двигалась в гуляющей толпе. Она задумчиво рассматривала картины, выставленные на продажу, брала в руки то плюшевого кота, то глиняный колокольчик — и кустарные поделки начинали казаться произведениями искусства.

В первый момент Олег так и застыл на месте. Он очень боялся, что это всего лишь наваждение, морок, плод больного воображения. Наконец, собравшись с силами, он вскочил на ноги и бросился к выходу.

— Молодой человек, а по счету заплатить? — Официант довольно грубо схватил его за рукав. Секунду Олег смотрел на него оцепенелым взглядом, не понимая, чего от него хотят. Наконец, сообразив, кинул на стол купюру и выскочил на улицу.

Неужели потерял? Олег стоял посреди гуляющей толпы, озираясь, и уже готов был заплакать от досады, когда вдруг у киоска с мороженым увидел знакомое лицо и тонкую фигуру. Фу-у, слава богу! Слава всем богам, сколько бы их ни было!

Женщина протянула девочке вафельный рожок, взяла ее за руку, и они медленно пошли в сторону Смоленской площади. Затаив дыхание, Олег шел за ними, стараясь держаться на расстоянии — и в то же время не потерять из виду. Он старался быть незаметным, как в ту ночь, когда проскользнул мимо стражника у дворцовых ворот в Сафате.

Теперь главное — узнать, где она живет.

Виктор Волохов не мог сдержать радостного возбуждения. Скорее бы настал вечер! Снова и снова он рассматривал чудесный подарок Хозяина. Тяжелая ручка из черной пластмассы так удобно ложится на ладони, и лезвие такое длинное и острое! Какая досада, что сегодня придется идти на работу! Ничего, скоро эта постылая служба закончится навсегда — так сказал Хозяин, а значит, так и будет.

Виктор вздохнул и принялся одеваться. Старые брюки, выгоревшая клетчатая рубашка, растоптанные башмаки… Заветный нож, подарок Хозяина, он отложил было в сторону, но потом не выдержал и сунул его в потертый кожаный портфель, в котором обычно носил с собой бутерброды. Не смог расстаться даже ненадолго.

По дороге он, как всегда, шел быстро и по сторонам не смотрел. Придя на работу, бережно пристроил портфель на подоконнике, сел на продавленный диван, вытянув длинные ноги, закинул руки за голову и стал ждать.

Ох уж эти длинные летние сумерки! И часовая стрелка на стареньком будильнике «Слава» будто приросла к циферблату. Окружающие предметы постепенно утратили четкость очертаний, их окутал серый, призрачный туман. Виктор погрузился в забытье — сон и не сон одновременно. Вечер стоял теплый, но ему почему-то стало вдруг очень холодно. Руки и ноги налились каменной тяжестью, не было сил даже шевельнуться.

Потом он услышал, как Хозяин зовет его.

«Делфрей Аттон! Твое время пришло!»

Виктор потянулся на зов всем своим существом — и серая мгла покорно расступилась перед ним. Впереди зажглось ослепительно яркое зеленое пламя, по жилам будто побежал жидкий огонь. Это состояние было ни с чем не сравнимо.

Что было дальше, он не помнит. Только бешеный бег по темным улицам заснувшего города, ночная прохлада, что так славно освежает разгоряченное лицо, тяжесть пластиковой рукоятки заветного ножа в потной ладони… Чьи-то глаза — огромные, умоляющие. И крик. Крик, которого никто не услышал. Потом резкий толчок — и острое, невероятное блаженство.

Когда он пришел в себя, за окном уже светало. Виктор все так же сидел в своей конурке на продавленном диване, а стрелки будильника показывали пять часов. Утра? Вечера? Утра, наверное.

Виктор с трудом поднялся на ватные, непослушные ноги. Прошелся по комнате, оставляя на полу грязные следы. Странно, дождя вроде бы не было, а ботинки заляпаны глиной. И брюки все в каких-то бурых пятнах.

Первым делом он кинулся к портфелю — проверить не пропал ли его драгоценный нож. Нет, слава богу, на месте. Но что это?

Широкое лезвие обильно запятнано кровью. Кровь была совсем свежая, алая, она еще не успела свернуться. А рядом, на полу, валялась дешевая пластмассовая брошка в виде розочки. Виктор аккуратно подобрал ее и спрятал в портфель, в потайное отделение на «молнии».

А во дворце Фаррах сидел у стола, заваленного бумагами, и смотрел в одну точку прямо пред собой. Куда только подевались его прямая осанка, быстрая походка, стремительные движения! Теперь его плечи сгорблены, под глазами залегли тени, пальцы дрожат… Нелегко бремя власти!

Ну почему все идет не так, как хотелось? Ведь хорошо было задумано! Твердая власть, объединяющая народ, победоносная война, а там, глядишь, доступ к сокровищам Черных гор, расширение границ, создание новой, великой империи…

Фаррах зябко передернул плечами. Почему-то в последнее время ему всегда было холодно. Вот и сейчас — в камине жарко пылает огонь, весело потрескивают поленья, а его трясет озноб, пробирая ледяной волной от макушки до пяток. Даже странно, что совсем недавно он спал на досках в казарме или вовсе на голой земле — и ничего, не мерз.

А может, холод идет не снаружи, а изнутри? Фаррах боялся думать об этом.

Пальцы бесцельно шарили по столу. Бумаги давно валялись в беспорядке, покрытые слоем пыли. Как-то все недосуг разобраться… Под руки попался маленький бархатный мешочек. Как он здесь оказался?

Фаррах прикрыл глаза. Ах да, его нашли на столе у Арата Суфа после того, как он покончил с собой. Фаррах почувствовал запоздалый приступ злобы. Предатель! Как он мог просто так уйти?

Фаррах растянул завязки. На ладонь выпал кристалл. Интересно, зачем покойному Хранителю Знаний понадобилась эта стекляшка? Он повернул кристалл к свету — и камень заискрился, заиграл всеми цветами радуги. Да уж, Арат Суф был не глуп, далеко не глуп. Камешек-то, похоже, драгоценный. Фаррах прикинул его вес на ладони…

И тут с ним произошло нечто странное. В горле появился тугой комок. На мгновение показалось даже, что он умирает. Потом плечи судорожно затряслись, а из глаз полилась горячая соленая влага.

Фаррах даже не сразу понял, что плачет — впервые за много лет, за все годы, что он помнил себя. Почему-то впервые за многие годы ему вдруг стало легко.

А кристалл в руке будто бы зажил собственной жизнью — он стал живым и теплым, он пульсировал и шевелился, засветился ровным и теплым золотистым сиянием. Ни за какие сокровища на свете Фаррах не смог бы выпустить его из рук. Куда только исчезли озноб в теле, пустота в душе и это вечное, грызущее беспокойство! Так радостно и легко ему было, наверное, только в детстве.

Кристалл засветился сильнее, и Фаррах увидел себя — маленького белобрысого мальчугана, бегущего по тропинке к дому. На пороге стоит мать, она еще совсем молода, и улыбается, и смотрит на него с любовью, протягивает руки… Это потом она станет худой, изможденной, начнет кашлять и задыхаться, и родной дом превратится для него в убогую и постылую лачугу.

А пока он бежит навстречу ей — самой красивой и родной, а рядом смешно семенит на коротких лапках маленькая черно-белая собачка. И даже она улыбается, как только собаки умеют улыбаться — во весь рот, до ушей. Фаррах все смотрел и смотрел, слезы текли по его щекам, и хотелось уйти туда, в золотое сияние, и снова стать ребенком…

И может быть, прожить совсем другую жизнь.

Олег теперь был занят целыми днями. Он все время кружил возле типовой многоэтажки на окраине Москвы. Даже квартиру снял в доме напротив. Незнакомка выходила из своего подъезда каждое утро около восьми часов, отводила ребенка в детский сад и направлялась к метро. Когда она шла по улице, глубоко засунув руки в карманы короткой замшевой курточки, такая тоненькая, стройная и беззащитная, у Олега перехватывало дыхание.

Олег уже знал, что ее зовут Елена Сапунова, а дочку — Даша. Знал, что она работает копирайтером в рекламном агентстве, даже провожал ее пару раз до маленького старинного особнячка, затерявшегося в арбатских переулках. Знал, что вот уже три года как разведена. Мужчин рядом с ней он не видел ни разу. Странно даже. У них что, глаз нет?

Вечером девочку из садика забирала соседка Анна Ивановна — полная немолодая женщина с добрым лицом и лучиками-морщинками вокруг глаз. Мать нередко задерживалась на работе допоздна, а порой возвращалась за полночь. Олег даже злился иногда. Глупая, ну о чем она думает, когда беда совсем рядом? Потом, конечно, одергивал себя — откуда ей знать? К тому же одинокой женщине поднимать ребенка совсем непросто.

Утро выдалось солнечным и ясным. Скоро лето… Олег устроился на скамеечке, развернул газету и стал ждать. Что-то сегодня она запаздывает.

Когда Олегу случайно попалась на глаза коротенькая заметка в рубрике «происшествия», он поначалу не обратил на нее особого внимания. Мало ли, что случается в большом городе! Жаль девушку, погибла такой молодой. Такая страшная смерть. Двадцать пять ножевых ранений, изнасилование… Похоже, здесь поработал какой-то извращенец.

Стоп. А где нашли тело? Северный округ? Улица?.. Да это же совсем рядом! Олег почувствовал, как между лопаток течет холодная струйка пота. Неужели проклятый кристалл показал ему правду, неужели все напрасно, будущее предопределено и нельзя его изменить?

— Охолонись, чужак, — услышал он спокойный и низкий голос. Жоффрей Лабарт? Точно, он. Опять эти голоса в голове. Привет, ребята, что-то давно вас не было слышно. Добро пожаловать в область управляемой шизофрении. Или уже неуправляемой? Да, впрочем, не важно.

А голос продолжал терпеливо и настойчиво:

— Успокойся, чужак, и думай. Кристалл показал тебе много всякого. Но не все, что, вероятно, сбывается.

Тоже правда. Олег вспомнил, как он сам видел собственную смерть от руки палачей, но вместо этого сравнительно благополучно вернулся домой.

Олег скомкал газету в кулаке. Не время теперь интересоваться новостями культуры, постройкой третьего транспортного кольца и тем, кто, кого и как обругал в Государственной думе.

Нужно быть начеку. Смотреть, слушать, думать и делать выводы.

А главное — вовремя реагировать.

Подъем оказался тяжелым. Дойдя до плато, солдаты повалились на камни, словно кули с тряпьем. Двигаться дальше не было сил. Орус Танвел был недоволен — солнце еще не зашло, а отряд уже понес первые потери. Молодой солдатик, тот самый, что причитал давеча из-за нежданного появления ящерицы, поскользнулся на мокром камне и сорвался в пропасть.

Накликать беду проще, чем обойти.

Тело его покоится сейчас где-то на дне ущелья, а душа отправилась на Божий суд. Но и остальные выглядят немногим лучше. Почти у всех ноги стерты до крови, дышат как загнанные кони, лица бледные — в горах не хватает воздуха, а в глазах застыла тупая обреченность.

«Тоже мне горе-вояки. Это вам не обывателей по ночам арестовывать», — подумал Орус Танвел с неожиданным злорадством. Он тут же одернул себя — а что, разве сам намного лучше? Разве не по доброй воле записался в отряд? Разве не участвовал в ночных рейдах, когда весь город затаивается в страхе и только сапоги грохотали по булыжникам мостовой? Разве не вламывался в чужие дома, не вытаскивал людей из постели?

А уж теперь… Орус Танвел привычным жестом ощупал листки, спрятанные на груди. Убийство невинных… Самим бы еще дойти живыми.

Ночевать придется здесь. Дальше солдаты все равно идти не смогут. Кое-как развели костры, поужинали в молчании. Орус Танвел приказал выставить караульных на ночь, но, взглянув на изможденные, серые от усталости лица махнул рукой и остался сам. Все равно спать не хочется.

Он долго сидел неподвижно, смотрел на языки пламени, время от времени подкидывал хворост в костер. Хорошо! Будто и нет на свете ничего больше — только горы и тишина.

Если бы только не мысли. Никогда раньше Орус Танвел не пытался задумываться, почему он беспрекословно выполнял приказы своих начальников, вытягивался в струнку и ходил в ногу на парадах, а главное — почему убивал людей, которые ничего плохого ему не сделали. Если бы его спросили, он, наверное, очень бы удивился: «Как это почему? Я солдат! Я обязан исполнять приказы!»

И все было хорошо до самого недавнего времени. Ну, не то, чтобы уж совсем хорошо, но это было правильно. А теперь… Выбор стоит так — либо остаться солдатом и выполнить свой долг до конца, либо остаться человеком и сохранить свою душу. Орус Танвел никогда не молился богам, ни старым, ни новым, полагая это занятие пустым и ненужным, как и разговоры о душе и загробной жизни. Раньше ему казалось, что все просто: умрешь — закопают, потом косточки, потом пыль. А теперь он понял вдруг, что есть душа у человека, что и болит она, и свербит, и мается, но потерять ее — хуже, чем саму жизнь. А потому очень захотелось посоветоваться с кем-то, кто старше, мудрее и добрее его самого.

Жоффрей Лабарт, вот кто ему нужен. Орус Танвел еще хорошо помнил те времена, когда он был Первым министром. Вот тогда был настоящий порядок, не то что нынче! И работа была у всех, и тюрьмы стояли полупустые, и войны не было. Потом он разругался с царем и ушел жить в горы. По слухам, стал смотрителем храма Нам-Гет.

Орус Танвел рассмеялся и ударил себя по лбу. Ну разве можно быть таким недогадливым! Ведь храм Нам-Гет находится совсем близко от поселка оризов. Точнее, это поселок вырос возле храма, когда Жоффрей Лабарт покинул столицу и некоторые его друзья последовали за ним.

А теперь именно их они идут убивать.

Орус Танвел даже застонал от стыда и гнева. Да будь она проклята, эта служба!

Повинуясь внезапному порыву, он встал, высоко над головой поднял мешок с красной сургучной печатью из дворцовых кладовых и швырнул его в пропасть. Рогатый кованый шлем глухо прогрохотал по камням, потом снова все стихло.

Один из солдат вдруг заворочался, поднял голову, сонно озираясь по сторонам и протирая глаза.

— Эй! Что это было?

— Да ничего. Камень, наверное, в пропасть упал. Просто камень.

Солдат скоро заснул, а Орус до утра сидел у костра и думал.

Виктор Волохов не находил себе места. А ведь все было так хорошо! С той памятной ночи Хозяин успел позвать его четыре раза. И каждый раз было одно и то же — сначала каменное оцепенение и сероватый призрачный туман, потом голос Хозяина и свет впереди, а потом…

Блаженство — вот правильное слово для обозначения этого состояния. Виктору даже казалось иногда, что сердце его не выдержит и разорвется от счастья.

Потом наступала сладостная усталость, изнеможение. Обычно появлялась какая-нибудь милая безделушка, новый предмет для его особенной коллекции. Кроме брошки-розочки у него уже появились заколка для волос в виде бабочки, брелок для ключей с изображением Эйфелевой башни и маленькая непонятного назначения пряжка с красным камушком. Иногда он перебирал эти предметы, раскладывал их перед собой на столе, и ему снова становилось хорошо. Конечно, не так, как в те ночи, когда его звал Хозяин, чувства были намного слабее, но все равно хорошо.

И вот теперь что-то вдруг произошло. Хозяин не звал его больше. Первые две недели Виктор ждал каждый день и каждую ночь, но с ним ровным счетом ничего не происходило. Он даже пытался вызвать желанное состояние сам, но вскоре оставил эти попытки. Во-первых, у него ничего не получилось, а во-вторых, он боялся рассердить Хозяина.

Оставалось только надеяться, что Хозяин сам вспомнит о нем. Целыми днями Виктор лежал на диване и смотрел в потолок. Даже ночные прогулки уже не радовали — что толку бродить по улицам просто так? На работу он ходил с тайной надеждой — а вдруг Хозяин позовет его снова? Ведь в первый раз все случилось именно здесь!

Но желанного зова все не было. Виктор не мог Спать по ночам, он ходил по опустевшему, тихому зданию, где днем звучали детские голоса, трогал игрушки, рассматривал детские поделки и фотографии.

Одна из них почему-то привлекла его особое внимание. Беленькая улыбающаяся девчушка была так похожа на его давно умершую сестру Наташу, чей портрет до сих пор висит на стене в гостиной! Даже не верится. Он осторожно прикоснулся ладонью к глянцевой поверхности снимка.

— Делфрей Аттон! — услышал он долгожданный голос прямо у себя за спиной.

Наконец-то! Виктор не помнил себя от счастья. Наконец-то Хозяин позвал его снова!

Он резко обернулся, но дальше не произошло равным счетом ничего. Неужели показалось? Виктор застонал от отчаяния. Изо всех сил ударил кулаком по стене, но боль в костяшках пальцев не могла заглушить боль души. Он чуть не упал, с трудом удержав равновесие, оперся рукой о стену… и снова задел фотографию. Ту, с белокурой малышкой.

— Делфрей Аттон!

Голос Хозяина звучал чуть по-другому, чем раньше, он был тихий и чуть хрипловатый, будто придушенный, но это был он, несомненно, он! Виктор приник ладонями к снимку, бережно гладя детской личико, — и голос отчетливее зазвучал у него прямо за спиной. Виктор боялся обернуться, он слушал внимательно, впитывая в себя каждое слово.

Теперь он точно знал, что делать, чтобы остаться с Хозяином навсегда.

Солнце медленно поднималось над Черными горами, едва выглядывая из-за туч. Когда солдаты отряда Верных Воинов начали просыпаться, ворочаться под суконными одеялами, Орус Танвел все так же сидел у потухающего костра, глядя прямо перед собой.

Когда они собрались, наконец, вокруг костра, потирая замерзшие руки и морщась от ломоты в костях (спать на камнях не то что на перине! Даже на досках в казарме и то лучше), на лицах у многих появилось легкое недоумение — уж очень странно ведет себя командир. Солнце встало, впереди длинный путь, а он сидит и молчит, а не орет «Подъем!» во всю глотку, не тормошит спящих, не шпыняет медлительных.

А Орус Танвел, казалось, не замечал ничего вокруг. Наконец, он заговорил, не поднимая головы:

— Слушайте меня внимательно, солдаты! С этого дня я отказываюсь быть вашим командиром. Приказывать я больше не могу. Решайте сами, куда идти и что делать.

Солдаты так и застыли с котелками в руках, пораженные услышанным. Ну и дела! Никто не ожидал такого. Первым очнулся прыщавый юнец, которого Орус Танвел так грубо осадил в таверне. Отшвырнув котелок, он вскочил с земли и крикнул:

— Ты предатель, Орус!

Он гордо подбоченился, выставив ногу вперед, но все же украдкой глянул на остальных — а как они реагируют? Поддержат ли?

Орус Танвел не тронулся с места. Он все так же сидел, ссутулив широкие плечи, и смотрел куда-то в глубь себя.

— Не кричи в горах, щенок, — бросил он равнодушно, — камнепад накликаешь.

Но юнец не унимался:

— У нас приказ! С тобой или без тебя, но мы его выполним.

Орус ничего не ответил, только пожал плечами. Лет семь-восемь назад он неоднократно участвовал в вылазках против горцев-донантов, а потому эти места знал неплохо. Эти щенки еще долго будут плутать по горам — если только вообще сумеют найти дорогу.

А юнец продолжал наскакивать:

— Ты ведь струсил, да? Струсил? Старики всегда трусливы. Приказ самого царя, а ты смеешь отказываться! Вспомни, ты ведь присягу принимал, давал клятву верности!

Орус Танвел хмыкнул себе под нос:

— Присягу, говоришь? Я ее принимал, когда ты еще пеленки пачкал! И он, — Орус Танвел показал большим пальцем куда-то вверх, — он тоже принимал присягу — править милостиво и справедливо! Чтить порядок и закон!

— Особая операция…

— Молчать! — рявкнул Орус. Его вдруг как прорвало, апатии точно и не было. — Идите прочь и спасайте свои шкуры! Если бы я, или ты, или вот он, — Орус Танвел для наглядности ткнул пальцем в широкую грудь ближайшего солдата, — решил зарезать соседа, нас бы посадили в тюрьму или просто казнили на площади, и это было бы правильно и справедливо. А нас посылают целую деревню вырезать, с детьми, бабами и стариками. Кто мы после этого? И он — кто?

— Измена! Держи его!

Орус Танвел и оглянуться не успел, как на него навалились сзади. Погубила его куртка — не надетая, а просто накинутая на плечи. После короткой схватки он оказался лежащим на земле со связанными за спиной руками, а давешний юнец стоял над ним, пытаясь придать своей физиономии максимально значительное выражение.

— Орус Танвел! За трусость, предательство и крамольные речи ты заслуживаешь смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение немедленно… — Тут голос подвел его. Ломающийся мальчишеский басок «выдал петуха», чем немного испортил торжественность момента. Но юнец справился, шумно сглотнул слюну и продолжал: — Приговор будет приведен в исполнение немедленно. А мы, солдаты отряда, выполним свой долг до конца, чего бы нам это ни стоило!

Утренняя хмарь уже рассеялась, и теперь небо сияло глубокой синевой, какая бывает только в горах. Орус Танвел смотрел на небо, на белые барашки облаков, и не чувствовал ни боли, ни страха — только безмерную усталость и покой. Так путник, преодолев трудную и долгую дорогу, отдыхает у гостеприимного очага. Так дитя, наигравшись за день, засыпает возле матери. Даже когда в грудь ударило тонкое, острое лезвие… Все равно. По телу потекло что-то густое, горячее, потом свет стал меркнуть перед глазами, мелькнула мысль — а ведь не обманула примета, ящерку не зря видели! — потом все исчезло.

Виктор Волохов с трудом дождался наступления утра. Как положено, он сдал ключи завхозу — толстой тетке, крашенной в душераздирающую рыжину, — но домой не пошел. Детский сад был окружен довольно высокой металлической оградой, обсаженной кустами белой сирени. С торца здания садика к ограде почти вплотную прилегали гаражи-«ракушки», коих рачительные, но небогатые москвичи в последние годы настроили немерено.

Виктор осторожно втиснулся в узкое, воняющее мочой пространство между гаражами. Вот так хорошо — не видно ни с улицы, ни от садика. И кусты помогают. Зато ему самому вход был прекрасно виден.

Виктор устроился поудобнее, затаился и стал ждать. Минут пятнадцать он напряженно наблюдал, как озабоченные мамаши ведут за руки сонных ребятишек. Не она… Не она… Опять не она…

Ждать пришлось недолго. Виктор сразу же узнал малышку. Серьезная, спокойная, она была совсем не похожа на других детей. Виктор даже улыбнулся слегка — малышка ему нравилась. Привела ее какая-то совсем юная профурсетка — неужели мать? Возможно. Да не все ли равно? Главное в другом — он нашел то, что искал. То, что нужно Хозяину, а значит, и ему самому.

Виктор хотел достать нож из портфеля — и не смог. Проклятая скованность и неуклюжесть! Когда его звал Хозяин, он становился совершенно другим — ловким, быстрым, уверенным в себе. Одно дело — волшебная охота на пустынных улицах ночного города, и совсем другое — убить здесь, сейчас, на глазах у многих людей… А что потом? Тюрьма, наверное. Ради Хозяина он был готов и на это, но вспомнил себя в цепях, на полу гнилой камеры, вспомнил зловоние, холодный осклизлый пол — и содрогнулся.

Виктор даже заплакал — таким слабым, одиноким и жалким он себя почувствовал.

Тем временем малышка с матерью скрылись за дверью. Удобный момент был упущен. Виктор осторожно выбрался из своего укрытия и пошел прочь. Все равно сейчас он ничего не сможет сделать. Поэтому лучше пойти домой и выспаться хорошенько.

А заодно — и обдумать все как следует. Виктор не очень-то хорошо соображал и знал за собой этот недостаток, но ради Хозяина стоит постараться.

Дождь. Дождь и ветер. Потоки холодной воды плещут прямо в лицо, вырывая из сладостного оцепенения. Ну нет человеку ни отдыха, ни покоя!

Орус Танвел открыл глаза — и увидел у себя над головой только чистое, ярко-синее небо. Надо же! А дождь откуда?

— Командир, ты живой!

Он чуть повернул голову — и увидел толстую добродушную физиономию рядового Тастума Аллиса.

Надо же! Самый тупой солдат в отряде.

Парень сидел на корточках и лил ему на лицо воду из фляжки. Сколько Орус помнил его, он всегда улыбался, широко и глуповато. А сейчас — бледный, испуганный, даже толстые щеки трясутся. Увидев, что раненый открыл глаза, он снова расплылся в привычной улыбке:

— Командир, так ты живой! А я думал — мертвый, потом смотрю — дышишь еще…

— Воду побереги… Пригодится.

— Ничего, у меня еще есть, — весело ответил Тастум, затыкая фляжку. — Когда набирали у ручья, нарочно с собой две фляги прихватил. Я сильный, мне нетрудно.

Еле ворочая языком, Орус Танвел спросил:

— А ты почему здесь?

Тастум Аллис нахмурился. Видно было, что непривычная работа мысли утомляет его сильнее, чем двойной груз за плечами.

— Все пошли дальше, а я сбежал. Не хочу я быть с ними. А куда идти — не знал. Пришел посмотреть, вдруг ты живой? И точно!

Итак, придется жить дальше. Морщась от боли, Орус Танвел приподнялся и сел. Голова сначала закружилась, но потом это прошло. Он расстегнул рубаху, стиснув зубы, отодрал клочки ткани, пропитанные кровью и уже присохшие к телу, и стал осматривать рану. Против ожидания, она была не опасна — лезвие только скользнуло по ребрам, вспоров кожу и верхний слой мышц. Орус Танвел покачал головой:

— Щенки! Убить как следует и то не умеют.

Он бережно отложил в сторону пачку бумаг, что хранил на груди, — толстый сверток, уже изрядно затрепанный, а теперь еще прорезанный кинжалом и обильно заляпанный кровью. Надо же, а ведь они ему жизнь спасли.

Потревоженная рана вновь начала сочиться кровью.

— Перевязать бы…

Рядовой Тастум Аллис с готовностью принялся расстегивать куртку.

— Сейчас, сейчас! Ты потерпи только, командир, я мигом. — Он торопливо, через голову сорвал с себя рубаху, разорвал на полосы. — Помочь тебе или сам справишься?

— Уж справлюсь.

Морщась от боли, Орус принялся накладывать Повязку. Неуклюжая, но искренняя забота тронула его до глубины души. Самый тупой солдат в отряде — а вот поди ж ты…

Наконец, рана была перевязана. Повязка слегка давила, но это даже к лучшему — кровотечение остановится. Тастум Аллис принес его куртку, что так и валялась, брошенная чуть поодаль. Орус Танвел бережно, даже благоговейно пристроил на груди свои драгоценные бумаги.

Вот и все. Можно идти — не оставаться же здесь вечно. Другой вопрос — куда?

Конечно, в поселок оризов. Они все еще в опасности, надо двигаться, надо предупредить их.

— Эй, как тебя там? Рядовой Аллис… В общем, спасибо тебе.

Парень торопливо застегнул последнюю пуговицу на куртке и вскочил.

— Что, пора идти?

Орус Танвел усмехнулся — его позабавила такая безоговорочная готовность.

— А ты хоть знаешь, куда я иду?

Аллис упрямо замотал головой:

— Не знаю… Да мне все равно!

— Ладно, пойдем. По дороге расскажу, что к чему.

Легкий ветерок чуть колыхал тюлевую занавеску. Неуклюжее квадратное здание детского сада утопало в зелени. Окно открыто, и пахнет сиренью… Совсем скоро в город придет настоящее лето, с жарой и раскаленным асфальтом, мамы развезут детишек отдыхать, но пока и здесь хорошо.

Ольга Сергеевна, полная женщина средних лет, воспитательница средней группы, сидела у стола и напряженно смотрела на телефон. Звонить — не звонить… Тихий час, все дети только-только утыркались, сладкие минуты отдыха и тишины в ее хлопотной работе, а тут сиди и мучайся сомнениями.

С одной стороны, вроде бы ничего страшного не произошло. Ну, закапризничала девочка. Плакала долго, еле успокоили. Все говорила про какого-то страшного дядю. Да мало ли что дети себе не напридумывают? Сережка Карпов, например, вчера целый день всем рассказывал, что у него дома покемон живет.

С другой стороны, Дашенька Сапунова никогда раньше хлопот не доставляла. Всегда была девочкой веселой, послушной и доброй. Разве что фантазеркой сверх меры. Но главное — никогда не капризничала и почти не болела. А теперь лежит бледная до синевы и даже сейчас всхлипывает сквозь сон.

— Дядя… Большой, черный, плохой дядя! Я боюсь.

Не заболела бы.

Ольга Сергеевна тяжело вздохнула. Она всегда хорошо относилась к этой девочке… Хотя, надо признаться честно, немалую роль в этой привязанности играла некая сумма в конвертике «за особое внимание», что каждый месяц так приятно отягощает карман.

Нет, лучше все-таки позвонить матери. Пусть приедет и сама разбирается. А то скажут еще — не углядела! Ольга Сергеевна решительно взялась за трубку:

— Алло! Фирма «Актима-плюс»? Елену Сапунову позовите, пожалуйста.

В то утро Олег проспал — впервые за все эти долгие дни и недели. Он потом долго корил себя за это. Еще многие месяцы, даже годы потом он просыпался по ночам в поту, и сердце билось, как овечий хвост, и одна мысль сверлила мозг — а что, если бы?.. Что, если бы в тот самый день все сложилось по-другому?

Он ведь почти опоздал.

А сейчас солнце било прямо в глаза и большие настенные часы модернового дизайна (и чья умная голова додумалась соединить стекло, дерево и алюминий!) показывали половину первого, Олег покосился на часы с нескрываемой злобой, как будто они виноваты.

Он откинул одеяло и рывком сел в кровати. Надо же, сколько времени мучился бессонницей, а сейчас — будто провалился. Голова гудела, и весь мир казался призрачным, нереальным. Контуры окружающих предметов стали нечеткими, словно отражения в воде, по которой идет мелкая зыбь. Олегу показалось вдруг, что именно сейчас он оказался у черты, отделяющей бытие от небытия. Ночью ему определенно что-то снилось, но он никак не мог вспомнить, что именно.

Даже голоса в голове куда-то подевались, примолкли. Сколько ни злился Олег на их назойливость, но сейчас он почувствовал себя страшно одиноким.

Один на один со всем миром. И со своей миссией, которую некому больше выполнить.

Ладно, некогда раздумывать. Идти пора. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Олег натянул джинсы, ладонью поскреб щетину на щеках, раздумывая, стоит ли бриться, и решил, что пока и так сойдет.

Он застегнул пуговицы старой вельветовой рубашки, подхватил легкую куртку-ветровку… И застыл на пороге. Кажется, забыл что-то важное. Деньги? Он похлопал себя по карманам. Нет, бумажник всегда при нем. Документы? В наше время без паспорта выходить не стоит. Нет, тоже здесь. Так что же?

Он еще раз обвел взглядом безликий интерьер чужой съемной квартиры. Когда он договаривался о сдаче, его здесь ничего не интересовало… Кроме расположения, конечно. И вещей взял с собой самый минимум — холостяцкий быт непритязателен. Но сейчас он принялся рыться во всех шкафах и ящиках, даже не зная, что, собственно, хочет найти. Через пять минут по комнате будто Мамай прошел, но Олег продолжал выворачивать наизнанку все, что было закрыто и уложено, разбрасывая вещи где попало.

Ах, вот оно! Когда у Олега в руках оказалась старенькая зажигалка «Зиппо» с изображением девушки в развевающемся платье, он сразу почувствовал — это именно то, что ему нужно. В самом деле, эта вещица уже спасла ему жизнь. Ему почему-то сразу стало намного спокойнее. Все, теперь можно идти.

Олег захлопнул за собой дверь, даже не оглянувшись на устроенный им разгром. Сейчас это не имеет никакого значения.

Надо торопиться.

А в Черных горах разгулялась непогода. Под вечер небо затянуло низкими облаками, и снег повалил крупными хлопьями, похожими на клочья шерсти каттахских тонкорунных овец.

После казни предателя маленький отряд солдат в черном блуждал по горам без всякой цели и направления. Новый командир Борак Ширах (тот самый прыщавый юнец) потерял дорогу еще в середине дня, в полдень, но из гордости и самолюбия не признался в этом даже себе самому. Была, конечно, карта, но среди солдат и грамотных-то не было, не говоря уж о том, чтобы разбираться в этих значках и закорючках. Никто не смог бы даже определить, где находится в данный момент и куда следует двигаться дальше. А потому солдаты просто шли вперед и вперед, оскальзываясь на мокрой красной глине, похожей на огромные кровавые пятна, а теперь — вязли в снегу, спотыкаясь и падая.

Никто не замечал, что вот уже несколько часов они кружат на одном и том же месте.

Когда сумерки постепенно стали сгущаться, снег повалил сплошной стеной. Трудно стало разглядеть что-либо даже на расстоянии вытянутой руки. Когда Хабин Трей, самый ворчливый и слабосильный солдат в отряде, вдруг опустился на землю, остальные последовали его примеру.

— Привал, командир! Мы не можем идти дальше!

Борак Ширах не нашел в себе сил возмутиться. Привал — это хорошо… Сил нет, нужно отдохнуть, совсем немного отдохнуть — и можно будет идти дальше.

Но останавливаться в метель на снегу — верная смерть. Даже городские пьяницы это знают, если, конечно, еще не пропили последний разум.

— Ищите укрытие!

Легко сказать — ищите! Найдешь тут, когда в двух шагах ничего не видно. Солдаты уже почти потеряли надежду, когда Хабин Трей крикнул:

— Командир! Смотри, там пещера!

И в самом деле. Буквально в нескольких шагах виднелась вполне подходящая расселина в скале. Ничего, что тесно, ничего, что ветер заносит сюда снежные хлопья, главное — это укрытие.

— Надо развести костер.

Повеселевшие солдаты мигом наломали веток какого-то кустарника, который очень кстати рос рядом, и вот уже запылал маленький костерок, сразу стало теплее и легче на душе. Потянуло сладковатым дымком… Солдаты наслаждались коротким отдыхом, протягивая к костру озябшие руки и тесно прижавшись друг к другу — чтоб теплее было. Часовых, конечно, не выставили, ведь привал — это ненадолго, скоро снова в путь, время не ждет, приказ есть приказ, долг надо выполнить до конца…

Вот только передохнуть совсем немного.

Будь с ними сейчас Орус Танвел — мигом надавал бы по рукам за глупость и прекратил это безобразие. Ну откуда знать соплякам, что побеги астукарии ядовиты — недаром из них варят Проклятое Зелье! — и даже запах этого растения может убить их за считаные минуты?

Дымок над костром почему-то все сгущался и сгущался, пока не превратился в большую серую птицу. Она недолго покружилась в воздухе, тихо обвевая крыльями усталых путников, — и вновь исчезла. Почти сразу все они погрузились в сон, им стало хорошо, тепло и спокойно. Многие даже улыбались во сне, как дети, которым снится что-то хорошее.

А снег падал и падал, покрывая все вокруг толстым белым одеялом, и уже не таял на лицах несчастных, которые пошли в горы за чужой смертью, а нашли свою.

В поселке оризов никто не спал в эту ночь. Еще до захода солнца сюда явились двое странных пришельцев, одетых в изорванную черную форменную одежду. Толстый увалень бережно поддерживал своего раненого спутника — высокого седоволосого кряжистого мужчину лет сорока. Видно было, что каждый шаг причиняет ему боль. Его рана все время сочилась кровью, оставляя на свежевыпавшем снегу тонкую цепочку алых капель, а лицо было искажено смертельной усталостью.

Жителей это удивило — ведь Большой Осенний праздник наступит только завтра, да и не похожи незваные гости на паломников-богомольцев. Хотя, учитывая последние события, неизвестно, состоится ли праздник — ведь в храме Нам-Гет больше нет Хранителя, и вряд ли кто сможет занять его место в ближайшее время.

Грозная богиня не каждого подпустит к себе близко.

После смерти Жоффрея Лабарта многие из оризов пребывали в смятении и замешательстве — он казался таким же вечным, как сами горы. Хотя покойный редко спускался в поселок, все жители (а старожилы еще помнили, что именно он привел их сюда) чувствовали его незримое присутствие. К тому же и сюда докатились недобрые вести из столицы — ведь даже оризы иногда покидали свои дома, чтобы купить соли на базаре в Дальней Западной деревне, а у некоторых в городе остались родственники.

Поэтому появление солдат в черном, даже таких замученных и с виду вовсе не страшных, в поселке восприняли настороженно. Люди обходили их стороной и опасливо косились. Только старая Алеста, знахарка и повитуха, повидавшая на своем веку много разного (и много такого, чего бы лучше не видеть), сразу подошла к путникам.

— Ты что, кровью истечь хочешь? — строго спросила она. — Пойдем со мной, перевяжу твою рану как следует… А заодно и расскажешь, кто вы такие и зачем явились сюда.

Раненый, хотя и с трудом стоял на ногах, покачал головой и сделал легкое движение рукой, как бы отстраняя ее.

— После… После… Благодарю тебя, милостивая госпожа, но это — потом. Времени мало. Кто старший над вами?

— Сардар. — Алеста даже растерялась слегка, не ожидая такого напора.

— Веди к нему быстрее, это важно.

И вот теперь, хотя давно перевалило за полночь, а снег все валил и валил, все взрослые жители поселка оризов собрались в доме у Сардара, деревенского старосты. Четыре масляных светильника ярко освещали большую комнату с гладкими выбеленными стенами. Люди сидели прямо на полу, на толстых разноцветных половиках, вплотную придвинувшись друг к другу. Очень тесно, просто повернуться негде, но никто не ропщет — все понимают, что дело важное. Раненый пришелец полулежал в глубоком и низком кресле, обложенный подушками. Из-под расстегнутой чистой рубашки чуть виднелась свежая повязка на боку — старая Алеста умеет настоять на своем. Его спутник сидит рядом, напряженно вслушиваясь в разговор — оризы говорят на благородном наречии, и он не все понимает.

Сардар, хозяин дома, читал вслух покаянное прощальное письмо покойного Хранителя Знаний, адресованное в никуда. Люди слушали его молча, затаив дыхание и боясь упустить хоть слово. Только когда он дошел до описания печальной судьбы принца Орена, молодая женщина в белом платке вдруг вскрикнула и закрыла лицо руками. Старая Алеста подсела к ней, обняла за плечи и тихо, но твердо сказала:

— Тише, Малена. Молчи и слушай.

Женщина покорно закивала, отняла руки от лица, но ее глаза загорелись такой безумной надеждой, что больно было смотреть. Ее длинные черные ресницы взлетали вверх-вниз, как крылья бабочки, из широко открытых темно-карих глаз, похожих на вишни, по щеками текли слезы, но она не вытирала их и, кажется, даже не замечала.

Наконец Сардар закончил читать. Он поднялся с места и бережно отложил в сторону измятые, разорванные, залитые кровью листы бумаги. Его товарищи молчали, пораженные услышанным — слишком уж чудовищно было то, что они узнали.

Сардар тоже стоял молча, сдвинув брови и задумчиво оглаживая короткую светлую бороду. Видно было, что он собирается с мыслями, чтобы сказать что-то важное, — и не решается начать.

— Братья и сестры! Сегодня, сейчас нам предстоит принять очень непростое решение. Благодаря мужеству Оруса Танвела мы знаем теперь, что происходит в нашем царстве — и должны решить, что делать с этим знанием. Завтра на богомолье придут люди. Оставим ли мы их в неведении или откроем им глаза на горькую правду?

— А что изменится от того, откроем мы правду людям или нет? — спросил тощий юноша, который сидел поджав ноги и прислонившись к стене.

Сардар пожал плечами:

— Я не знаю. Может быть, и ничего. А может быть… очень многое.

Голос подал старик из угла:

— А стоит ли вмешиваться? Разве не ушли мы от мира много лет назад? К тому же мы можем навлечь на себя гнев царя — и что тогда останется от всех нас и наших детей?

Старая Алеста презрительно хмыкнула:

— Бог не любит трусов, Гармий!

— Ты же видишь — из столицы уже послали отряд, чтобы убить нас, — тихо сказал молодой человек с длинными светлыми волосами и рассеянным взглядом книжника. — Кто поручится, что не отправят следующий и его командир не будет столь совестлив? Мы и так в опасности. Другое дело — поверят ли нам?

Сардар покачал головой:

— Скорее всего — поверят. Многие из наших друзей приходят сюда не первый год, и вы хорошо их знаете.

В разговор вступил мужчина средних лет, который до этого сидел безучастно уставившись в пол. Его голубые глаза казались выцветшими, а черты лица — будто стертыми.

— Может, ты и прав, Сардар. Но есть и другая опасность. Ведь для людей сама мысль о том, что они живут под властью самозванца и убийцы, может стать невыносимой. Если рассказать им всю правду, это вызовет кровавый бунт, последствия которого мы с вами представить не можем.

Сардар резко обернулся к нему:

— А что ты предлагаешь? Наш брат и учитель Жоффрей Лабарт злодейски убит совсем недавно, и теперь мы знаем, кто подослал убийцу. А также знаем, какие неисчислимые бедствия принесет (и уже приносит!) нашей стране новый правитель, если его никто не остановит. Оставить людей в неведении будет делом подлым, все равно что завязать глаза человеку, идущему по краю пропасти. — Он помолчал недолго, будто устыдившись вспышки гнева, и, вновь собравшись с силами, продолжал размеренно и спокойно: — Прошу вас, подумайте и не отвечайте сразу, ибо слишком многое зависит от нашего решения.

Он сел на свое место, и в воздухе повисло молчание. Многим даже стало трудно дышать — так давит на плечи груз невыносимой ответственности. И вдруг в тишине зазвучал тоненький сонный детский голосок:

— Сказку, мама! Расскажи сказку!

Крепко спящий до этого на руках у матери двухлетний малыш вдруг проснулся и сел, свесив с ее колен крепенькие голые ножки и обводя присутствующих непонимающим взглядом. В самом деле, чего это они? Давным-давно спать пора, и мама сказку еще не рассказала.

Сардар вдруг поднялся с места, пересек комнату большими шагами и поднял малыша на руки высоко над головой.

— Слышали, братья и сестры? Сами боги говорят с нами устами юных и невинных! Ведь если мы расскажем эту историю как сказку или легенду, легче нам будет достучаться до умов и сердец.

— Давным-давно, в неизвестной стране, жил да был царь… — улыбаясь, нараспев подхватила старая Алеста.

Сардар кивнул.

— И наших друзей и братьев, что живут в городах и селах, сеют хлеб и строят дома, эта сказка заставит держаться настороже и не дать себя обмануть. Так возблагодарим же всех богов за те дары, что они посылают нам в минуты сомнений!

Сардар даже прослезился. Голос его прервался, и он торжественно поцеловал малыша в лобик. Ребенок, правда, не понял важности момента и дернул его за бороду.

Сардар невольно вскрикнул от боли — и засмеялся. Всем вдруг стало смешно, страшное напряжение ушло куда-то. Смеялись мужчины и женщины, даже раненый Орус Танвел смеялся, несмотря на боль в боку. Раскатисто и громко хохотал сам Сардар, а малыш у него на руках лукаво улыбался, будто он один из присутствующих знает какую-то важную тайну и еще подумает — делиться ею с остальными или нет.

Олег пришел к своему привычному пункту наблюдения — узкой скамеечке, скрытой от посторонних глаз буйно цветущими кустами сирени, — в середине дня, когда жизнь в спальном районе идет медленно и лениво. Нормальные люди все давно на работе, только старушки сплетничают у подъездов да молодые матери прогуливаются с колясками. Чуть позже пойдут домой школьники с уроков, а сейчас самое спокойное время.

Так бывает всегда, но сегодня двор почему-то будто вымер. Не видно ни пенсионеров, ни детей. Олегу это не понравилось. Чувство нереальности происходящего, что так напугало его давеча, никуда не исчезло, а, наоборот, усилилось. Контуры предметов то становились очень четкими, так что можно было рассмотреть каждую жилку на листе дерева, каждую трещинку на стене здания, каждую песчинку под ногами, то будто пропадали, скрывались в серебристом зыбком мерцании. Олег посмотрел вверх — и чуть не вскрикнул. Солнце было наполовину закрыто черной тенью, которая продолжала наползать на него откуда-то с восточной стороны, медленно и неуклонно.

«Вот так, наверное, и сходят с ума», — подумал он.

— Да ладно тебе, — лениво откликнулся тоненький голосок в голове, — первый раз, что ли?

В самом деле, и то верно. Олегу почему-то стало легче. Шизофрения там или нет, но все-таки уже не один.

К приземистому краснокирпичному зданию детского сада подкатило такси. Вот это уже интересно. Олег напрягся и подался вперед.

С заднего сиденья выскочила Лена Сапунова, хлопнула дверцей машины и почти побежала к зданию. Олег слышал, как простучали ее каблучки по ступенькам.

Очень скоро, минут через пять, она вышла обратно — вместе с девочкой. Малышка была очень бледная, какая-то вялая и заторможенная. Глазки красные, как будто плакала долго. Ножки ступают неуверенно, подкашиваются на каждом шаге. А главное — на прежде веселом и славном личике застыл такой испуг, что Олегу стало не по себе.

Заболела, что ли? Или… случилось что-то похуже?

Женщина обняла девочку за плечи, нашептывая что-то на ухо. Потом взяла на руки. Малышка обхватила ее шею руками, изо всех сил прижалась к ней, положила ей голову на плечо, а женщина все продолжала шептать ласковые успокаивающие слова, «мамины песни», как он сам называл их когда-то в детстве:

— Моя кошечка, мое солнышко… Все хорошо. Мама с тобой. Я тебя очень люблю. Сейчас домой придем. Все хорошо, лапка.

И непонятно было, кого она успокаивает — дочку или себя.

В этот момент женщина споткнулась, переступая через бордюрный камень. Она потеряла равновесие, и Олегу показалось, что она вот-вот упадет.

Он оказался рядом с ней раньше, чем успел подумать об этом. Подхватил, удержал, на краткий миг сжал в объятиях… Вдохнул ее запах, почувствовал гибкое стройное тело через тонкую ткань блузки, прядь иссиня-черных волос щекотно задела его по щеке — и вот уже голова закружилась.

Самому бы не упасть.

Она откинула длинную челку со лба и впервые посмотрела ему в лицо. Взгляд ее чуть раскосых, широко расставленных темно-карих глаз лишь на секунду задержался на нем. Она выглядела слегка удивленной — это, мол, что за явление и откуда оно взялось? — и даже чуть-чуть улыбалась.

Век бы на нее смотреть, такую.

Потом ее лицо снова стало озабоченным.

— Спасибо, — пробормотала она и тут же заспешила дальше, прижимая к себе дочку.

Олегу даже обидно стало. «Ну что это такое, смотрит, как будто я — неодушевленный предмет! Кажется, она меня даже не заметила». Олег подумал так — и сразу же устыдился. В самом деле, глупо ожидать чего-то иного от женщины, которая беспокоится о своем ребенке. Сам тоже хорош — не догадался предложить помощь. Мало ли, что может понадобиться…

Олег вернулся к своему месту под сиренью. Зачем? Все равно сегодня здесь делать уже нечего. Но почему-то уходить не хотелось. Олег привык доверять своим ощущениям, а потому продолжал терпеливо и покорно сидеть на узкой неудобной скамейке — просто дощечке, укрепленной между двумя врытыми в землю деревянными чурбаками, — и ждать чего-то.

Сколько Олег просидел так — он не помнил. Смотрел на небо, на солнце, затянутое черной тенью, и ни о чем не думал. И вдруг…

Прямо у ворот детского сада он увидел очень странную фигуру. Высокий, нескладный мужчина с торчащими во все стороны давно не стриженными темными волосами, одетый в клетчатую ковбойку, каких сто лет уже никто не носит, и старые коричневые брюки, прижимал к груди потертый кожаный портфель и, казалось, тоже кого-то ждал. Олег был совершенно уверен, что никогда раньше с ним не встречался… До тех пор, пока не увидел его глаза. Этот взгляд, одновременно затравленный и агрессивный, а главное — совершенно безумный, он уже видел. Тогда, давно, в другой жизни…

В храме богини Нам-Гет возле Орлиного перевала, вот где. В то утро, когда погиб Жоффрей Лабарт.

Виктор Волохов не зря провел день. Теперь он был исполнен решимости и готов совершить то, чего ждет от него Хозяин. Он немного сожалел о том, что утром проявил слабость и упустил удобный случай. Но ничего — время есть.

Пока есть.

К детскому саду он пришел заранее и прятаться не стал. Слишком неудобно было бы выбираться из узкой щели между гаражами, особенно когда понадобится действовать быстро. Если на него обратят внимание раньше времени — скажем, воспитательницы или та же тетка-завхоз, — всегда можно сказать, что забыл на работе какую-нибудь вещь. Кипятильник, например.

Но это вряд ли. Виктор стоял на виду, люди ходили мимо него взад и вперед, но его не замечали, просто в упор не видели. Виктор чувствовал, что уже не вполне принадлежит этому миру. Остается сделать последний шаг…

Сегодня днем Хозяин приходил к нему снова. Виктор впервые видел его при свете дня и так близко. При воспоминании о короткой беседе Виктор чувствовал, как по спине бегут мурашки и сердце заходится от гордости и восторга. Сам Хозяин говорил с ним как с равным! И сказал, что больше ему не нужно ни о чем беспокоиться… Как только он выполнит то, что должен.

Виктор больше не думал о том, что будет с ним дальше. Он не боялся ни тюрьмы, ни смерти. Странно как-то даже, что еще сегодня утром он мог волноваться из-за таких пустяков.

Слабость недостойна Делфрея Аттона.

Но Хозяин великодушен. Он простил его, и назвал своим Верным Воином, и обещал скорую награду. А главное — открыл тайну про чудесный город Сафат, которого нет ни на одной географической карте.

И скоро он окажется там навсегда.

А пока Виктор стоял возле железных ворот и терпеливо наблюдал, как в здание детского сада входят мамы и бабушки — а потом возвращаются вместе с детьми. Виктор никогда не любил детей, а точнее, не обращал на них внимания, но сейчас вдруг удивился — какие они все разные! Одни шалят, другие капризничают, смеются или увлеченно рассказывают о том, как прошел сегодняшний день… Виктор смотрел очень внимательно, но белокурой малышки среди них не было.

Мало-помалу им стало овладевать беспокойство. Куда же она подевалась? Ведь утром была здесь, он сам видел, как мать ее привела! Вот и садик опустел. Последней прибежала какая-то запыхавшаяся толстая тетка, подхватила за руку хнычущего малыша и, ворча, удалилась. Когда воспитательницы и нянечки разошлись по домам, Виктор почувствовал настоящий приступ паники. Вся его решимость вдруг испарилась куда-то.

Начало смеркаться. Летний день длинный, и сумерки сгущаются неохотно. Но когда совсем стемнело, Виктор понял, что ждать больше нечего. Вот уже и окна зажглись в соседних домах… А он продолжал терпеливо и безнадежно чего-то ждать.

Паника усиливалась, ком в горле рос и рос, стало трудно глотать, горло саднило и жгло. Виктор снова увидел знакомое зеленоватое пламя… И почувствовал, как оно сжигает его изнутри. Он чувствовал, как дым вырывается наружу через ноздри, рот, выступает через кожу, окружает его, словно кокон, мертвенной зеленовато-серой дымкой. Виктор сразу ослеп и глох, потерял способность соображать. Он сорвался с места и бросился прочь, не зная куда, не разбирая дороги.

Сколько это продолжалось — он не помнил. А когда вновь обрел способность понимать, что происходит вокруг, стояла уже глубокая ночь. Он обнаружил себя лежащим на траве в каком-то парке. Раньше он никогда здесь не был. Кругом высились могучие старые деревья. Совсем рядом темная гладь пруда переливалась в лунном свете, как рыбья чешуя. Хорошо было вот так лежать на прохладной траве и ни о чем не думать. Но Виктор пришел в себя окончательно — и сразу вспомнил все. Так вот она, кара за то, что не выполнил приказ Хозяина! За то, что позволил недостойной слабости взять верх над собой! Ничего. Завтра будет новый день.

Он приподнялся на четвереньки, потом встал. До утра еще далеко. Но все равно, надо выбираться отсюда, чтобы успеть оказаться в нужном месте и выполнить, наконец, то, что должен. Другого шанса уже не будет, ибо следующей такой ночи ему просто не пережить.

Виктор наклонился, чтобы отряхнуть брюки от налипшей земли и травы, когда услышал у себя за спиной бархатный низкий голос:

— Делфрей Аттон! Ты здесь?

Виктор вздрогнул, потом застыл на месте от неожиданности. Это не был голос Хозяина, а кто еще может знать его имя? И вообще, кто здесь ходит в такое время? Привычным движением Виктор вытянул нож из портфеля и медленно обернулся.

Прямо у кромки воды, засунув руки в карманы короткой куртки, стоял высокий худощавый мужчина. Держался он очень уверенно, как будто шататься среди ночи по лесопарковой зоне — это самое что ни на есть обыкновенное занятие. Луна светила ярко, отражаясь в пруду, и в лунном свете было видно, что незнакомец улыбается. Открыто так, радостно. Будто встретил давнего и доброго знакомого, а не проклятого Богом и людьми душегуба с ножом в руке. Голос звучал мягко, вкрадчиво, почти ласково даже — и от этого еще страшнее:

— Делфрей Аттон!

Виктор дернул головой, откликаясь на зов. Так взрослый человек отзывается на школьную кличку — непроизвольно, прежде чем успевает подумать и осознать. А незнакомец продолжал:

— Я знаю тебя, знаю имя твое. Ведомы мне и дела твои, и путь твой.

Виктор почему-то почувствовал головокружение. Руки стали влажными, пальцы вдруг ослабели и разжались. Смотреть в лицо незнакомца было мучительно. Но и не смотреть — невозможно. Взгляд ледяных безжалостных глаз держал его крепче стальных щипцов, приковывал к себе.

— Смотри на меня, Делфрей Аттон! Смотри и не отворачивайся!

Только теперь он обнаружил с удивлением, что незнакомец говорит на незнакомом языке. Просто набор звуков. Хотя он отчего-то прекрасно его понимал.

Потому что на том же языке говорил с ним сам Хозяин.

— Ты помнишь меня, Делфрей Аттон?

Виктор зажмурился — и увидел горы, храм, вырубленный в гранитной скале, большой зал с цветными витражами на окнах.

— Ты помнишь, кто я?

Он и правда вспомнил это лицо. Короткая схватка, нож, звякнув, падает на каменный пол, потом боль в боку… И падение в бездну, за которой больше ничего нет. Он облизнул потрескавшиеся губы и еле слышно сказал:

— Чужак.

Все тело мгновенно сковало болью. Он вспомнил и ощутил снова свою смерть на каменном полу под разбитыми разноцветными витражами. А голос гремел над головой, наливался металлом, проникал прямо в измученный мозг, ввинчивался, как стальное сверло:

— Да, ты мертв, Делфрей Аттон! Ты мертв! Как нет места мертвому среди живых, так и живым среди мертвых. А потому — возвращайся, откуда пришел, и оставайся там вечно!

Потом в левой руке незнакомца вдруг появился сноп огня. Он взметнулся выше деревьев, до самого ночного неба, озаряя его кровавым заревом. Чужак вытянул руку вперед, направляя это адское пламя прямо ему в лицо, и сказал очень тихо и страшно, понизив голос почти до шепота:

— Сгори в огне!

Виктор отшатнулся. Он еще попытался укрыться от пламени, загораживаясь руками и отступая, но запнулся ногой о торчащий из земли древесный корень и упал. Последнее, что он увидел, — звездное небо над головой, потом к горлу подступила тошнота, глаза заволокло багровой пеленой, и все исчезло. Осталась только боль, рвущая тело на части. Обхватив голову руками, сжавшись в комок, он корчился на земле.

Нож выпал у него из рук и валялся на траве, тускло поблескивая в лунном свете. Олег брезгливо, двумя пальцами подобрал его, зачем-то повертел в руках и, размахнувшись, забросил в пруд — от греха подальше. Темная вода равнодушно плеснула.

Олег брезгливо вытер руки о свои грязные джинсы. Он очень устал сегодня. Преследовать психа — удовольствие маленькое. Тем более — такого. Тоже мне ангел из ада — дрожит, трясется, вот и мокрое пятно расползается на брюках.

И что теперь делать? Убить его? А смысл? Чтобы опять услышать этот ужасный деревянный голос из ниоткуда «я вернусь» и знать твердо, что обязательно вернется, рано или поздно объявится в одном из миров? Олег даже передернулся, вспомнив убитого человека в храме Нам-Гет. Снова увидеть глаза Делфрея Аттона и так было мучительно, почти невыносимо.

Ну уж нет!

Олег присел на траву, поднял голову и долго сидел так, всматриваясь в ночное небо, будто именно там хотел найти ответ на свои вопросы. Звезды казались маленькими, тусклыми и бесконечно далекими. Не то что в Черных горах, там они были огромными, яркими, как диковинные цветы… Что-то там творится сейчас?

Да, в общем, не важно. Впервые за эти долгие месяцы Олег ощутил всем своим существом восхитительное чувство умиротворения и покоя. Он не знал, зачем ему понадобилось разговаривать с маньяком на языке Сафата, да еще таким высоким слогом, каким изъяснялся разве что покойный Жоффрей Лабарт. Не знал, зачем понадобилось светить ему в лицо зажигалкой. Но некая его часть знала точно, что он все сделал правильно.

Тем временем незнакомец (или знакомец, только давний), кажется, пришел в себя. Он приподнялся на четвереньки, как зверь, потом сел, привалившись спиной к толстому стволу старой раскидистой липы. Лицо было совершенно неподвижное и будто неживое, но Олег посмотрел ему в глаза — и неожиданно с удивлением увидел вполне осмысленное, человеческое выражение.

— Эй! Тебя зовут-то как?

— Виктор. Виктор Волохов, — безучастно ответил он.

— Где живешь, помнишь?

Он кивнул.

— Вставай, пошли.

Виктор послушно поднялся на ноги. Через парк они шли молча. Так же молча вышли на слабо освещенную улицу, миновали три квартала и вышли к массивному и помпезному восьмиэтажному зданию сталинской постройки.

Олег, наконец, решился спросить:

— Тех девушек… Одну за гаражами, другую на стройплощадке — это ты убил?

Виктор так же безучастно кивнул. Олегу почему-то даже грустно стало. Он начал испытывать что-то вроде жалости к этому человеку.

— Так вот. Завтра утром ты пойдешь и признаешься.

Виктор снова кивнул.

Олег положил ему руку на плечо и посмотрел прямо в лицо. Странно — при своем немалом росте (метр восемьдесят пять все же!) ему пришлось смотреть снизу вверх.

— Ты понял меня, Виктор Волохов? Завтра утром ты пойдешь и признаешься сам. Так лучше.

В его лице что-то дрогнуло, как будто разбилась фарфоровая маска. Брови поднялись домиком, губы задрожали, а из глаз покатились крупные слезы. Странно было видеть у взрослого человека столь детское выражение.

— Да, да, — лепетал он. Даже голос стал какой-то детский, — я пойду и признаюсь. Сам признаюсь… Сам…

Закрыв лицо руками, он вбежал в подъезд. Провожая его взглядом, Олег думал, что так и будет — он пойдет и признается, а что дальше — не важно.

Он и правда так думал.

На следующее утро Олег проснулся очень рано — где-то в половине седьмого. Спать ему пришлось совсем мало, но он все же выспался. Давно он не чувствовал себя так хорошо, будто скинул огромный груз, висящий за плечами.

Небо сияло ясной синевой, — почти как в Сафате. За окном жизнерадостно заливалась какая-то птица. И даже воздух, что просачивался в форточку, был ароматен и свеж, что редко бывает в городе.

Олег долго плескался под горячим душем, смывая усталость вчерашней ночи, потом растерся жестким полотенцем и приготовил себе обильный завтрак. Голод он почувствовал просто волчий. Расправляясь с яичницей, он напевал с набитым ртом, шумно прихлебывал горячий кофе…

В окно ударилась птица. Олег так и застыл с вилкой в руке. Радостное настроение испарилось в один миг. А птица — черная, с гладкими лоснящимися перьями, отливающими синевой, — уселась на подоконник и принялась с любопытством рассматривать Олега, наклоняя голову то влево, то вправо, косясь на него блестящим черным глазом с оранжевым ободком. Олегу стало не по себе под этим взглядом. Будто он видел существо, отличное от него, но совершенно разумное, которое беспристрастно и чуть насмешливо его изучает.

Он вспомнил вчерашнюю ночь, вспомнил взгляд Виктора Волохова — больной, умоляющий, даже детский какой-то… Олег вдруг понял совершенно четко — что-то пошло не так. Никуда тот не пойдет и ни в чем не признается. Бросив на столе недоеденный завтрак, Олег натянул джинсы, рубашку, подхватил ветровку и выбежал прочь.

Почти бегом он добрался до знакомого уже дома — и застал плотную толпу у подъезда. Машина «Скорой», милиция с мигалкой…

— Эй, что случилось-то? — спросил Олег у коротко стриженного коренастого парня в черной рубашке с толстой золотой цепью на бычьей шее.

— Да вот, чудик какой-то из окна сковырнулся. С восьмого этажа, — он выплюнул спичку изо рта, — видишь, где окно открыто?

Олег быстро протиснулся сквозь толпу. Он уже знал, что там увидит, — но все равно подошел.

На асфальте в луже крови лежал его вчерашний знакомец. Руки были раскинуты в стороны, будто он пытался лететь, и голова вывернута под невозможным углом. Черные взлохмаченные волосы чуть шевелил ветерок, и почему-то это было особенно страшно. Хорошо еще, что лица почти не видно.

— Я как раз с магазина шла, — взахлеб вещала рядом какая-то бабуля, — на проспект пошла за хлебом, иду назад, смотрю — он летит… Потом как бахнуло! Я так испугалась, до сих пор сама не своя, руки трясутся…

Олег повернулся и пошел прочь. Съеденный завтрак комом стоял в горле. В голове упорно вертелась где-то вычитанная фраза: «Это не было хорошо, но это было правильно».

Что ж, Виктор Волохов решил все по-своему. Может, оно и к лучшему.

А в пыльной пустой квартире на восьмом этаже ходили взад и вперед хмурые люди в дешевых пиджаках и китайских джинсах. Работа давным-давно сделала их циниками, и зрелище смерти со всеми ее отвратительными подробностями стало для них столь же привычным, как станки в цеху для рабочих или канцелярские столы для офисных клерков. Видали и похуже. А тут — чистое самоубийство, никакого криминала. Даже записка предсмертная имеется — листок оберточной бумаги весь в жирных пятнах, на котором вкривь и вкось нацарапано карандашом: «Я больше так не могу». И подпись, почему-то выведенная более старательно, — Виктор Волохов.

Покойный был человек одинокий и крайне нелюдимый. Работал сторожем, в злоупотреблении алкоголем замечен не был, но, судя по всему, с головой имел большие проблемы. На учете у психиатра, однако, не состоял — кто же к ним пойдет доброй волей! Если заставят, то конечно, а пока странности человека не очень бросаются в глаза окружающим, на учет в дурке он не встанет. Соответственно, и помощи никакой не получит. Так что, в общем, все понятно.

Следователь — толстый одышливый мужик с седыми усами и пузом, угрожающе нависшим над брючным ремнем, — маялся от жары и спешил покончить с формальностями. Дело-то ясное, чего мудрить.

— Ну что, мужики, по коням? Закончили?

Эксперт-криминалист все еще копался у стола.

— Погоди, Василия. Успеешь с козами на торг. Не все тут так просто.

Вот не было печали! Охота еще искать висяк на свою голову.

— Ну, что там еще? Не сам он в окно прыгнул?

— Сам-то сам… А вот это ты видел? — Он показал пинцетом на аккуратно разложенные в ящике стола дешевые женские побрякушки. Действительно, странная коллекция для одинокого мужчины.

— Помнишь, серия недавно была? Одну из этих убиенных я осматривал. Там все на месте было — деньги, документы… А вот брошка пропала, хотя цена ей три копейки. Это явно не грабеж. Мать говорила — была у нее такая брошка. Я еще тогда говорил, тут псих орудует.

— Ну и что?

— Это он, Василия. Сто пудов — он.

Олег успел как раз к открытию детского сада. Он занял свой привычный наблюдательный пост и стал ждать. Как там малышка? Не заболела ли? Вчера днем у нее был плохой вид. Олег вспомнил бледное заплаканное личико, красные глаза… События прошлой ночи ненадолго заслонили эту тревогу, но теперь он снова стал волноваться.

А вот и она. Лена вела дочку за руку, и на этот раз девочка была весела, как птичка. Она хихикала, вертелась, шалила, перепрыгивая через трещины в асфальте. От вчерашнего не осталось и следа. Сразу от сердца отлегло, Олег почувствовал, что улыбается.

И тут Лена заметила его — впервые за все это время. Не только заметила, но и узнала, Олег поймал ее быстрый, подозрительный взгляд. Взгляд этот говорил: кто ты такой и что тебе от нас нужно? Олег почему-то смутился, резко развернулся и пошел прочь.

Вот тебе и раз! Только этого не хватало. Еще, чего доброго, самого примут за маньяка. Во всяком случае, со слежкой стоит завязывать.

Он медленно шел по улице. Что же делать? Как уберечь Божье Дитя? Для этого нужно постоянно находиться рядом. Но ведь людям не объяснишь!

На скамейке в парке взасос целовалась какая-то совсем юная парочка. Вокруг ходят люди, а эти молодые идиоты поглощены друг другом, будто они одни на всем свете. Олег посмотрел на них с некоторой долей зависти. За долгие месяцы одинокой жизни он совсем отвык от женщин, но теперь ощутил острый прилив желания. Олег вдруг явственно увидел стройную фигуру, янтарно-смуглую кожу, чуть раскосые влажные глаза… Вот если бы она была рядом!

Он прошел мимо, занятый своими мыслями, но вдруг внезапно рассмеялся и ударил себя по лбу. Молодые люди оторвались от своего занятия и уставились на него, как на сумасшедшего.

А Олег уже почти бежал домой, просветленный ясностью решения. Как просто! Надо же, и как он раньше не догадался!

На следующий день, в субботу, Олег снова был у ее подъезда с огромным букетом цветов. Нарядный темно-серый костюм, белая рубашка и тщательно подобранный галстук придавали ему вполне респектабельный и торжественный, хотя и несколько комичный вид.

Ждать пришлось недолго. Молодая женщина спешила домой, деловито цокая каблучками и придерживая большую спортивную сумку, то и дело сползающую с плеча, когда Олег шагнул ей навстречу:

— Прошу простить мою дерзость, сударыня, но вы произвели на меня неизгладимое впечатление. Позвольте вас пригласить куда-нибудь, по вашему выбору.

Она не сразу нашлась что сказать, но в ее смеющихся газельих глазах Олег уже видел ответ.

И понял, что победил.

С тех пор прошло два года. Жизнь вошла в обыденную колею, и события прошлого уже померкли в памяти. Дашенька пошла в школу, Лена оставила службу в рекламном агентстве, чтобы больше времени проводить с дочкой, и принялась вдохновенно ваять статьи для глянцевых журналов.

А сам Олег окончательно превратился в представителя неопределенной, но зато крайне востребованной и высокооплачиваемой специальности — профессионального переговорщика. Его телефон передавали друг другу и бизнесмены, и чиновники, и даже политики. Правда, с последними Олег предпочитал не иметь никаких дел, только морщился и бормотал себе под нос непонятное: «Наследники Фарраха… В сад, в сад! Управляемая демократия, блин». Несколько раз он делал исключения для заведомо непроходных фигур, руководствуясь туманными собственными соображениями, но потом закаялся навсегда. Работы и так хватало.

Олег уже стал постепенно забывать необыкновенные события, участником которых он стал помимо своей воли. Голоса в голове больше не появлялись. Осталась только обостренная наблюдательность к окружающим, да еще иногда вспышки интуиции, неожиданные прозрения, которые всегда оправдывались. Например, когда звонил телефон, беря трубку, Олег точно знал, кто ему звонит и зачем.

В общем, жизнь текла спокойно и мирно. С женой Олег ни разу не поссорился, Дашенька росла и радовала их обоих, денег хватало… Что еще нужно человеку?

Однажды весной, когда дни становятся длиннее, а солнце начинает выглядывать робко и неуверенно, отражаясь в лужах, Олег мирно устроился у телевизора — решил посмотреть старую французскую комедию о приключениях высокого блондина. Американские боевики, где благородный герой в одиночку спасает мир и демократию, Олег терпеть не мог (почему-то особенно с Брюсом Уиллисом в главной роли), но смешной недотепа, легко обыгрывающий спецслужбы, — это же совсем другое дело! Высокий блондин всегда был ему симпатичен.

Все бы хорошо, если б только рекламные паузы не длились так долго. Когда на бедную голову телезрителя обрушиваются и «Орбит», и «Доместос», и прокладки с крылышками, он может впасть в тихое бешенство. Олег, например, с некоторых пор принципиально не покупал усердно рекламируемые товары, мстя таким образом за насилие над собственной психикой. Ну в самом деле, в конто веки нельзя любимое кино посмотреть спокойно!

Олег и сам не заметил, как задремал. «Данон»… Очень вкусный он!», «Ням-ням-ням-ням, покупайте Микоян»!»…

Мать вашу за ногу.

Когда Олег снова открыл глаза, вокруг было уже темно. «Ничего себе! Это сколько же я спал?» Олег потянулся за часами, но случайно глянул в потухший экран телевизора — и обомлел.

Прямо ему в глаза смотрел Жоффрей Лабарт. Он сидел в глубоком резном кресле черного дерева, похожем на трон, рассеянно вертя в пальцах Око Света. Вместо лохмотьев и рваных сандалий он был одет в черную бархатную мантию и мягкие кожаные сапоги. На груди тускло поблескивала какая-то медаль, висящая на толстой золотой цепи.

«Вот и все. Приехали. Туши свет, сливай воду. Госпожа Шизофрения вступила в свои права. А я-то, дурак, расслабился — ведь все было так хорошо!»

Олегу стало страшно, даже спина вспотела под рубашкой. Неужели вся жизнь последних лет, любовно выстроенная, выращенная, взлелеянная, — ничто? Просто наваждение, морок, сон, увиденный во сне?

А Жоффрей Лабарт все смотрел на него, склонив голову набок, и улыбался. Ни дать ни взять — школьный учитель, внимающий ответу ученика-отличника.

— Не бойся, чужак.

Вот тебе и раз! Как в том анекдоте — он еще и разговаривать умеет!

— Храм гордыни тверд и крепок, но и ему не суждено стоять вечно. Когда рухнет Храм гордыни, истинный государь вернется.

Лабарт вдруг улыбнулся — широко, радостно и неожиданно молодо, задорно подмигнул.

— Живи и радуйся, чужак!

И пропал.

Изображение на экране зарябило, покрылось «снегом», как бывает, когда антенна барахлит. Олег вздохнул с облегчением. Слава богу, померещилось, наверное. Он протер глаза, потряс головой, отгоняя непрошеные видения. Потом, словно проверяя, что это не сон, вновь уставился на экран.

Рано радовался, как оказалось.

Он увидел царский дворец в Сафате, окруженный багровыми сполохами на фоне ночного неба. Потом внутри что-то грохнуло, и дворец начал медленно проваливаться внутрь себя, будто складываясь. Дворец уходил в землю, оставляя за собой огромную обугленную дыру, словно сама земля плавилась под ним. Вот уже и шпиля на крыше не видно…

Потом из черной страшной дыры вдруг появилось ослепительное радужное сияние. Разноцветные лучи сплетались друг с другом, то соединяясь, то разделяясь вновь, они переливались, меняли цвет и скоро заняли все пространство от земли до неба. Никогда Олег не видел столь прекрасного зрелища. Оно наполнило его сердце радостью и восторгом…

И надеждой.

Сколько это продолжалось — Олег не помнил. Он пришел в себя, когда вокруг снова все было залито солнцем, а его жена Лена склонилась над ним, заглядывая в лицо, и трясла за плечи.

— Олег, что с тобой, что случилось? Тебе что, плохо? Ну, Олежек, пожалуйста, скажи что-нибудь!

Она уже чуть не плакала. Олег открыл глаза и увидел ее, как в первый раз — такую красивую и такую родную. Даже стыдно стало — так сильно напугал девушку. Паразит, одно слово. Чужак.

— Ничего, Лен, все в порядке, — вымолвил он, с трудом шевеля губами. — Что ты испугалась так, глупенькая? Ну, заснул, и все!

— Ты такой бледный был… И говорил непонятное. Как будто был… Не здесь, а где-то еще.

Надо же, а ведь она права! Вот она — женская интуиция.

— Так что случилось-то? Я же знаю — что-то произошло, не обманывай меня, пожалуйста!

Тебя обманешь, как же. Олег обнял ее за талию и усадил к себе на колени.

— Не бери в голову, Лен. Произошло, только не здесь.

— А мы как же?

— А что мы? — Олег улыбнулся и крепче обнял жену за плечи. — Будем жить. Будем жить и радоваться.

А очень далеко отсюда клонился к закату еще один длинный жаркий день позднего лета. Сегодня как раз исполнился ровно год с тех пор, как царем стал Фаррах.

Дела в Сафате шли не хорошо и не плохо. Затея нового государя перестроить страну на новый лад так и не осуществилась. Люди богатые и дальновидные давно сбежали в Дарелат, прихватив с собой что смогли унести — кто успел, конечно. Кто не успел — сгинул в дворцовых подвалах, а имущество досталось короне.

Однако и карательная машина вскоре дала сбой. Даже Фаррах понял, что невозможно постоянно жить за счет одних только конфискаций. Кому-то надо пахать землю, печь хлеб, шить одежду, тачать сапоги, торговать… Да мало ли еще чего! Потому он запретил принимать к рассмотрению анонимные доносы жителей друг на друга и даже слегка снизил налоги. Жители Сафата постепенно успокоились и вернулись к обыденным повседневным делам. Базарная площадь перед дворцом вновь заполнилась торговым людом — жить-то надо!

Да и солдаты из отряда Верных Воинов, которые вначале внушали такой ужас обывателям, стали не так ретивы, как раньше. Пройдут с утра по базару, соберут свою мзду с торговцев и фермеров — и все. Потом целый день пьянствуют в «Зеленом кролике» или «Старом чугунке», а к вечеру, горланя песни, с трудом добредают до казармы. Больше никому неохота радеть на службе, особенно после того, как зимой рухнула самая большая штольня в каменоломнях, похоронив под собой три сотни человек. Уцелевшие узники разбежались кто куда, а охранники и надзиратели последовали их примеру.

Вопрос о войне против горцев-донантов как-то сам собой сошел на нет. Еще осенью пропал без вести отряд, направленный с особой миссией в поселок оризов, и до сих пор о нем нет ни слуху ни духу. Потом наступила зима, все тропы в горах замело снегом, и перевалы стали практически неприступными. Поход пришлось отложить до весны. А потом… Фаррах уже не возвращался к этой идее.

Он сильно постарел и осунулся за этот год. Давно уже он выполнял свои обязанности механически, по привычке, без всякого энтузиазма. Даже сегодня, в день годовщины коронации, он равнодушно выслушивал льстивые славословия в свой адрес. Год выдался урожайный, и придворные словоблуды не уставали прославлять мудрость и величие нового правителя, верной дорогой ведущего страну к процветанию. В честь праздника устроили угощение для простого народа с фейерверками, танцами и бесплатной кружкой пива для каждого, но на крики «Слава Фарраху Великому!» сам царь только досадливо морщился и отводил глаза в сторону.

Слишком уж он устал.

Фаррах не знал, что именно сегодня сотни две его подданных собрались в бухте Акулья Пасть. Дармовой кружки с пивом им никто не предлагал, да и не нужно было. История про чужака успела обрасти невероятными подробностями, и толстый лавочник, который год назад громче всех кричал «Камнями его!», клялся, что сам видел, как вокруг головы у чужака появилось золотое сияние, а потом в один миг выросли большие белые крылья.

— Истинно, братья, так и сказал — вы останетесь! Он обещал нам жизнь вечную — всем, кто поверит в Него!

Люди принесли с собой цветы — белые афесты и кроваво-красные ецирии, и теперь бросали их в море с обрыва. Волны с шумом набегали на каменистый берег, а цветы качались на воде…

Не знал Фаррах и о том, что после Осеннего праздника многие крестьяне вернулись домой позже обычного, и к тому же пришибленные какие-то, будто не в себе. Рассказывали потом странные вещи — про то, что статуя Нам-Гет в самый разгар моления вдруг ожила на краткий миг и простерла руки над верующими. Про то, что в храме появился новый смотритель. Некоторые даже болтали, что раньше он был солдатом в отряде Верных Воинов, но таким болтунам никто не верил.

Но главное… В столице нанятые горлопаны кричат: «Слава Фарраху Великому!», не жалея глотки за казенные денежки, а по деревням пошла гулять сказочка про царя-самозванца. «В некотором царстве, в некотором государстве…»

Обо всем этом Фаррах не знал. Да и если бы даже узнал — то не придал бы значения. Бредни и суеверия, не более того. Истинный государь должен руководствоваться соображениями выгоды и целесообразности, а не бабьими сказками. Хотя… Даже у него могут быть свои маленькие слабости.

Каждый вечер Фаррах спешил поскорее добраться до маленькой потайной комнаты в левом крыле дворца. Только здесь он мог отдохнуть и побыть немного наедине с собой.

А главное — насладиться своим сокровищем.

С тех пор как в его руках впервые оказался волшебный кристалл, Фаррах полностью попал под его чары. Он привык к волшебству его сверкающей глубины, как пьяница к бутылке, курильщик — к трубке, а те несчастные, что побирались на улице в последние годы правления царя Хасилона, — к своему глотку Проклятого Зелья.

И сейчас Фаррах размашисто шагал по темным дворцовым коридорам. Дневная жара утомила его, а наступившие сумерки не принесли желанной прохлады. Духота словно висела в воздухе, создавая ощущение тяжести и тревоги, как всегда бывает перед грозой. Уж скорее бы.

Вот и последний поворот. Фаррах улыбался, предвкушая ежевечернее наслаждение. Скрипнула тяжелая дверь, ключ со скрежетом повернулся в замке. Фаррах тщательно запер дверь за собой, повернул панель в стене и достал заветный ларец из тайника.

Иногда кристалл оставался холодным и темным, и это были самые тяжелые дни. Каждый раз, когда случалось такое, Фаррах очень пугался — неужели никогда больше? А потому, развязывая тесемки бархатного мешочка, он всегда волновался, как прыщавый юнец перед первым свиданием.

Не сегодня. Слава всем богам, не сегодня. Фаррах уселся поудобнее, и, как только взял кристалл в руки, он сразу стал живым и теплым, засветился давно знакомым и милым сердцу золотистым сиянием. Фаррах засмеялся счастливо, как ребенок. Он снова увидел маленький домик, мать, улыбающуюся на пороге, и себя самого, бегущего к ней наперегонки с черно-белой собачкой. Эта картина никогда ему не надоедала, и чувство счастья не проходило, даже становилось острее и трепетнее с каждым днем.

Но что это? Цвет кристалла постепенно начал меняться. Такое случилось впервые за все это время. Золотое сияние превратилось в ядовито-зеленое, и камень стал жечь ему руки, будто накаляясь. Фаррах увидел себя на деревенской ярмарке перед лотком с игрушками. Вот он берет в руки глиняную фигурку солдата с арбалетом — и тут же ставит на место. Она стоит целых три медные монеты, вот сколько! Огромная для него сумма в те годы.

Потом картинка стала меняться все быстрее и быстрее. Кристалл обжигал ему руки, но не было сил разжать пальцы и отвести глаза.

Вот сосед, толстый Борах, тот, что шил на продажу сапоги и шапки, ухмыляясь, отсчитывает медяки. Визжит и упирается всеми четырьмя лапами маленькая дворняжка, пока Борах уволакивает песика, накинув ему веревку на шею.

Он увидел себя, восьмилетнего, гордо идущего по единственной деревенской улице. Закат солнца догорает где-то вдали, и влажная теплая земля так приятно пружинит под босыми ногами, в руках — вожделенная игрушка, а в сердце — радость первой одержанной победы. Смог-таки, получил, добился!

А на соседском заборе сушится белая с черными пятнами шкурка, и легкий ветерок чуть-чуть колышет ее.

Фаррах даже зубами заскрипел. В его жизни было много всякого, но почему-то сейчас это первое предательство показалось таким невыносимым! Он со злостью швырнул на пол проклятый камень, и звук от удара слился с первым ударом грома.

Камень ударился о каменный пол и разлетелся на тысячи осколков, будто взорвался изнутри. Последним, что Фаррах увидел в своей жизни, был сверкающий вихрь, уносящийся в черное ночное небо. Этот вихрь подхватил его и унес за собой, туда, где только темнота…

Потом говорили, что в царский дворец ударила молния. Такой грозы в Сафате не видывали никогда. Редкие очевидцы, те, кто не успел в ту страшную ночь добраться до своих домов, правда, утверждали, что вспышка невиданно яркого пламени, уничтожившая до основания самое древнее и прочное творение рук человеческих, появилась изнутри, где-то в левом крыле дворца.

Короткий ливень потушил вспыхнувший пожар. А потом ночное небо озарила радуга. Она горела, сияла и переливалась, словно огромный мост, соединивший на краткое время небо и землю.

Никто в Сафате не видел такого зрелища. Жители высыпали из своих домов, забыв про пережитый страх. Они смотрели и смотрели, и почему-то многим казалось, что радуга — это добрый знак.

А уж такая — тем более.

Все было кончено. Слава всем богам.

Произнеся последние слова короткой благодарственной молитвы, принц Орен поднялся с колен, вскинул на спину дорожную котомку и зашагал по дороге к дому.

Летний день клонился к вечеру, далеко за Черными горами уже садилось солнце. Дневная жара стала спадать, воздух чист и свеж, остро и пряно пахнут луговые травы, и вся земля лежит у ног, как большая добрая собака.

Орен прибавил шагу. Надо успеть до темноты.

И он успел. Он еще увидел в лучах заходящего солнца остроконечную крышу своего дома, покрытую красной черепицей, и затейливый флюгер, который сам когда-то выковал. Увидел тонкую фигуру женщины на пороге и ее светлые волосы, рассыпанные по плечам. Услышал ее песню, нежную и печальную, как шелест ветра в осенней листве.

Он шагнул навстречу ей, встретив ее удивленный и ласковый взгляд, и упал в ее колени, почувствовал запах ее тела сквозь тонкую ткань. Он так устал…

Потом, поздно ночью, лежа в постели и чувствуя ее голову на плече, он слышал какой-то грохот издалека. Наверное, гроза началась.

Завтра будет хороший день.