Светлое прошлое, или Полный Назад!

Эпилог

В тот октябрьский день погода выдалась теплой, словно бабье лето решило напоследок порадовать волгоградцев своим ускользающим теплом. Мышка вышла из пединститута почти счастливая, что видит вновь солнце, — после нескольких дней непрерывной серой пелены унылого дождя.

В коричневом ее кошельке лежала только что полученная повышенная стипендия: целых сто рублей. Мышка шла по улице и морщила лоб, пытаясь удержать ускользающую мысль: что именно напоминает ей сегодняшний чудесный день? Мысль кружилась так близко, щекотала память и вновь ускользала игривой бабочкой.

На девушке было надето любимое канадское платье довольно яркого розового оттенка. Эффект, производимый этим платьем на мужчин, забавлял Мышку чрезвычайно: розовый цвет она почитала чем-то сродни карнавальной маске. Когда окружающим видна лишь маска и неизвестно подлинное лицо.

Впрочем, платье было ей немного велико, но уже не слишком: совсем недавно она была гораздо худее. После того сотрясения, когда от всего пережитого упала в обморок и сильно ударилась об пол головой. Она и до сих пор не знала, где же правда: в ее воспоминаниях о последних трех годах жизни с Максимом или в том, что не было в ее судьбе никакой Сибири, Поднебесных Зубьев, дачи в Уч-Дере и никакого молодого человека по имени Максим, которого Мышка полагала своим мужем. Впрочем, вопрос относительно дачи, расположенной не так и далеко от Волгограда, следовало еще проверить. Но могла ли она, спустя столько лет, решиться на поездку в Сибирь? Вдруг там нет и не было никогда никакого Максима Воронова, по настоящей фамилии — Мазаева, и все упоительные годы семейной жизни с ним ей пригрезились?

И встреч с двумя важными деятелями нашего государства не было и быть не могло: они и до сих пор у руля, и простым людям, таким, как она, до тех людей далеко, как до звезд. Или еще дальше. Как могла она лично встречаться в Тушине с бессменным премьер-министром страны в течение почти двадцати лет? Но Мышка помнила: другая часть ее сознания знала иную биографию этого человека. Равно, как и биографию иного государственника, Казбекова, с которым они так мило закончили "оином" партию в нарды на даче в Звенигороде, — потому что Мышка ему "поддалась".

Мышка помнила иную историю своей страны, но, даже попав в больницу после сотрясения, ей хватило разума не рассказывать медикам ничего из своих обрывочных воспоминаний. Чтобы ее не сочли просто сумасшедшей. Вначале ей нужно было узнать, что теперь творится в этой стране, в которой она проснулась наутро в поезде, следовавшем из Москвы в Волгоград в конце марта. Только вот села она в поезд в 1994 году, а проснулась… несколько позднее. И вновь не сразу поняла, что перенеслась вторично через время: вагон был тем же самым, и Фаина была почти той же самой, лишь немного располневшей и постаревшей да не помнила, как они вчера вечером славно приняли хорошую дозу кедрового бальзама, — и пейзажи за окном те же самые… Только ближе к обеду Мышка поняла: ее перебросили в точку отправления, когда она этого уже совсем не ожидала. Надо же было так опростоволоситься: взять билет в тот же самый вагон, в то же самое купе!

Дело в том, что за прожитые в Сибири годы Мышка начала многое забывать: ей казалось, что счастливая ее жизнь с Максимом тянется вечно, и никогда не закончится. Однако, счастье оборвалось резко, словно погасили свечу: раз, и она вышла на перроне в совсем другом времени. Два, — и оказалось, что для нее эти несколько прожитых с милым Максимом лет никак не отразились: Мышка умылась перед зеркалом и с ужасом обнаружила, что с переносицы исчезла появившаяся недавно крошечная вертикальная морщинка, возникшая от постоянной привычки хмуриться на учеников, чтобы выглядеть старше и убедительнее. Такое впечатление, что эту морщинку, вместе с прожитыми годами, просто вытерли из ее бытия, оставив знание о прошлом.

Но любимый муж остался где-то в глубоких снегах Сибири, в прошлом. И был ли он вообще? Возможно, он ей только приснился? Вот только куда и зачем, в таком случае, она ездила? Что ей, скромной студентке, понадобилось ранней весной в Москве? Возможно, ей приснился только Максим, но первую часть задания она выполнила, как должно? И даже не вступала ни в какие неуставные беседы с товарищем Казбековым?

В день приезда в родной город у Мышки голова разболелась еще до выхода на перрон: она в страхе ждала момента, когда встретится с той самой жизнью, откуда так рада была исчезнуть. Но в этой жизни у нее были близкие люди: мать и дочь. Если наниматели Мышки простят ее оплошность: ведь она разбила камеру, на которую должна была записывать весь свой разговор с Николаем Ивановичем, — то уже сегодня она сможет увидеть своих милых "девочек", дочку и маму. А пока что ее должны встретить на вокзале представители таинственных нанимателей, с тем, чтобы подробно опросить о поездке, во всех подробностях. Однако, никто Мышку не встретил. Она простояла четверть часа на платформе, и лишь потом поняла: ее молекулярное перемещение в исходную временную точку состоялось случайно. Если бы она не взяла билет в то самое купе, так бы и жила себе спокойно с милым ее сердцу Максимом!

Пришлось брать такси и ехать домой, по старому адресу. Но в квартире никого не было. Лишь на круглом столе одиноко лежала записка: "Доченька! Если ты приедешь сегодня, то, пожалуйста, позвони мне по новому сотовому номеру. Мы с дядей Сашей поехали на дачу. Если хочешь, пойди в наш дом, ключ под крылечком. Собаку я накормила очень хорошо, а завтра мы уже вернемся: только посмотрим, как там дела, на даче… Целую! Мама". И все. Из записки Мышка лишь одно толком поняла: в этом мире у матери все-таки есть еще и дом. Скорее всего, тот самый, который она, Мышка, в далеком 1991 году купила у грузинской семьи, собиравшейся уезжать. Значит, эта часть ее воспоминаний соответствует действительности.

Что еще совпадает в этом мире с ее былыми представлениями? Квартира на улице Невской, тихая и безлюдная, чистенькая, как всегда, почти не изменилась: те же розово-бордовые, чуточку вульгарные шторы, которые так нравились Мышке в пору юности, те же два темно-бордовые кресла. Только полы стали другими: раньше они были порыжевшими, краска начинала облупливаться, и все денег не хватало на новую краску, да и мебель некуда было сдвигать в однокомнатной квартире. Однако, теперь в квартире лежал паркет, новенький, коричнево-желтый и немного скользкий. Дорогой паркет.

В своей пустой квартире Мышка нашла несколько пожелтевших газет и мятых журналов. Мать никогда не любила прессу, не выписывала газет, но все-таки они накапливались на кухне по непонятной причине.

Стремительно Мышка пересмотрела сами названия газет и журналов: "Социалистическая индустрия", "Советский спорт", "Известия", "Огонёк", "Крокодил". Взялась за голову: значит, здесь все еще социализм?!

Но она уезжала из другого мира, в котором только бизнес правил бал, и за успешный тендер или выгодную сделку люди могли друг другу глотку перегрызть! Означает ли это, что сам мир в целом изменился и роль Советского Союза в мире по-прежнему столь же велика, как то было лет двадцать-тридцать назад? Еще раз просмотрела, по верхам, заглавия статей в газетах: "Автаркия, — или вступление в ЕЭС?", "Нужны ли СССР долги европейских стран?", "США планируют разрезервировать свои нефтяные запасы", "Визит шаха Ирана в Москву", "Отдых в Турции — дешевле, но в советском Крыму — безопаснее и качественнее!", "Зачем нам базы на Кубе, если можно их перенести в Мексику?", "Сколько можно помогать Афганистану?" и т. п.

Некоторые статейки по стилю и содержанию вполне напоминали полузабытые ею времена ранней юности, но, судя по всему, в этой новой стране, куда она попала, все еще у руля стояла "Единая социалистическая партия Советского Союза", а на газете "Социалистическая индустрия" скромно, мелким шрифтом, была напечатана цена: три копейки. Это означало, что прессу по-прежнему субсидирует государство? Такую цену рыночной никак не назовёшь. Про другие партии тоже нашла упоминания, но их было значительно меньше, чем про ЕДПСС, но, конечно, партия ЛДПСС и здесь была представлена. Только писали о ней и ее бессменном лидере Владимире Вольфовиче скорее с иронией: очевидно, эта партия играла роль некоего громоотвода. И сам Жириновский, представленный на снимках с неизменной жестикуляцией и резкой мимикой лица, выглядел почти персонажем фельетона. Про другие партии информации было еще меньше, очевидно, их политический вес немногого стоил. Но их не запретили, судя по упоминаниям вскользь о нескольких партиях: значит, в стране сохранили многопартийность.

Почему-то "Комсомольской правды" среди обнаруженных газетных залежей Мышке не попалось. Вспомнила: некогда ГКЧП первым делом запретили эту падкую на дешевые сенсации, неглубокую газетёнку, и пожала плечами.

Залезла с интересом в кухонный шкафчик излюбленного матерью сальского производства. В шкафу стояла посуда, точно такая же, как и раньше. Впрочем, нет: китайской посуды почти не было, в основном — отечественная и немецкая. С теми самыми ширпотребовскими "мадоннами" на тарелках и блюдцах. Значит, все еще завозят из объединенной Германии по приемлемой цене?

В холодильнике лежало несколько тушек стройных курочек: отечественных, явно. Никаких американских окорочков, слава богу. И еще пакеты со свининой и телятиной. И несколько ножек индейки в фирменных пакетах: тоже русская фабрика. Консервные банки: сельдь-иваси, тунец, горбуша и форель. Никаких шпротов и кильки в томатном соусе. Под окном, в особой нише для хранения овощей, Мышка обнаружила приличный запас картофеля и моркови.

Спички удивили: с зелеными серными головками, толстенькие, удобные донельзя. Производства Балабановской спичечной фабрики. При виде этих спичек вспыхнуло в памяти смутное воспоминание детства: точно такими же спичками в деревне бабушка газ зажигала, и хвалила самые лучшие спички в стране. А потом эти спички, с зелеными головками, исчезли из продажи. Теперь, значит, вновь появились…

Нажарила картофель на непонятно откуда взявшемся кунжутном масле, — другого не нашла, — открыла банку форели. Устроила пир на весь мир, для одной себя. Вытащила фотоальбом с последними, цифровыми фотографиями, просмотрела, подивилась, увидев саму себя на них, — сидящую рядом с мамой, дядей Сашей, тем самым соседом мамы из деревни, первым ее женихом. Еще на тех фотографиях присутствовала, совершенно живая и веселая, бабушка Мышки, которая умерла, как она помнила, еще в далеком 2004 году! Но — вот она, смеющаяся, под датой: апрель 2008! Чудеса, да и только! Вот и сама Мышка в марте 2009, счастливая и беззаботная, сидящая в тени раскидистой пальмы, где-то на взморье! Как она могла быть там в 2009, когда у них с матерью денег на прокорм ребенка не хватало? Какое уж там взморье!

В итоге, разнервничавшись, Мышка заварила себе шишек хмеля, выпила густой отвар и спать легла, в надежде, что утром, когда вернется мать с дачи, все прояснится. Судя по всему, мать ожидала ее появления со дня на день: не зря записку оставила. Вот приедет мама, и все объяснит.

Но наутро, с приездом матери, вопросов возникло еще больше. Потому что мать с порога накинулась на дочь с объятиями и расспросами:

— Деточка, дорогая, как прошла твоя командировка? Мы с дядей Сашей, — он не смог приехать, остался в доме на Каспийской жарить зеркального карпа, пойманного на Дону, к сегодняшнему обеду (сама помнишь: он так хорошо готовит), — с нетерпением тебя ожидали!

А ты все не едешь, и не едешь! Мы уже заждались просто! Сколько времени тебя не было, деточка! Как отправили тебя на заграничную стажировку, так ни ответа, ни привета! Нельзя так маму и бабушку нервировать!

— Мама, а как здоровье бабушки? — неуверенно спросила Мышка, боясь попасть впросак. — Давление, наверное?

— Конечно, гипертония! Но держится молодцом, травки пьет и настойки готовит целебные, на тебя сердится, что ты ее так надолго оставила: говорит, у вас с ней какой-то ответственный разговор должен состояться! Стара она уже, конечно, далеко за восемьдесят, но выглядит все еще бесподобно, как молодая!

Мышка потерла нос, воспринимая информацию, что бабушка здесь жива, оказывается. И робко, чуть запинаясь даже от неуверенности, еще спросила:

— Мама, а как Лизонька поживает? Подросла уже, наверное?

— Это какая такая еще Лизонька? — удивилась Наталья Максимовна. — Внучка соседская, что ли? Бабы Насти внучка? С чего бы это тебе о ней спрашивать? В школу скоро пойдет, семь лет исполнилось. А других Лизонек я не знаю!

Мышка хотела спросить: как же так, что мать ее не знает собственной внучки, но осеклась, осознав, что здесь никогда у нее и не было дочери, скорее всего.

— Мама, а моего "бывшего" ты больше не видела? За прошедшие месяцы?

— Какого еще бывшего? — мать уже начинала чуточку сердиться. — И какие прошедшие месяцы?! Ездила ты по своим учебным делам всего три недели. Что с тобой, доченька? Не больна ли ты? У тебя за весь период учебы был только один ухажер, тот высоченный синеглазый черт с отлично подвешенным языком, но он мне никогда не нравился. Скользкий трепач говорливый. Ты, что же, совсем забыла, что его Господь прибрал? Или запамятовала совсем в своей командировке? Как он Катьке, сокурснице твоей, ребеночка попытался "заделать", а Катька та ребенка уже в конце срока потеряла, так пришла в ваш пед бабушка Катькина и прокляла его прилюдно. Так он потом через три дня и потонул. На глубине Дона рыбаки сети натянули, вот ваш красавец в те сети и угодил. Прибрал Господь подлеца, прости меня, Господи, за злой язык. Но он доброты не заслуживал! Или ты забыла, как он на тебя, живого человека, на деньги спорил, подлец синеокий! И не жаль его!

Мышка за голову взялась: оказывается, Он здесь утонул?! Вот так дела!

— Слава тебе, Господи, что тебе не "подсиропил" такого же подарочка, как глупышке Катерине! — заметила мама. — Что-то я гляжу, совсем ты, деточка, переутомилась с этой непонятной стажировкой! Отдыхать нужно уметь! Собирайся, пойдем в наш дом праздновать твое возвращение. Ты, кстати, что надумала после пятого курса: дальше учиться пойдёшь или как? Тебе учиться нужно дальше: одни пятерки на вашем факультете только у тебя да еще у одного мальчика новенького, Максима. Я узнавала специально. И место тебе найдется в аспирантуре, мне ваш декан говорил. Хороший у вас декан: умница невероятный, учеными терминами так и шпарит, так и шпарит, просто умница! И лицо у него такое интеллигентное, прелесть! И бородка характерная…

Судя по описанию матери, Мышка поняла, что та описывает другого декана, того самого, который был раньше. Который все лекции вел без записей.

Девушка быстро переоделась и отправилась с матерью в дом на улице Каспийской. Тот самый, который купила в июле 1991 года. Перед выходом из подъезда мать вытащила из почтового ящика квитанции по оплате коммунальных услуг. Квартира их была кооперативной, поэтому квитанции включали лишь плату за свет, газ, вывоз мусора. Особенно поразила цена света: четыре копейки за один киловатт. Совершенно невероятная цена. Неужели наш рубль так дорого стоит? Мышка с юности ходила в продовольственный магазин чуть ли не с тысячами, а тут — копейки за свет! Голова кругом…

По пути тщательно и осторожно выспрашивала подробности о том, как дом матери достался. Та весело засмеялась, как счастливый человек: мол, некий родственник с Запада деньги ей оставил и велел каким-то клеркам молодым, мальчику и девочке, здесь, в Волгограде, купить на все оставленные деньги вот этот самый дом. Правильно родственник завещание составил: иначе бы она, по молодости лет и по глупости, быстро бы истратила всю сумму, или хуже того, бывший муж помог бы деньгам исчезнуть без следа. Тратить чужие деньги он был мастер! Хорошо, что сумела с ним вовремя развестись, не ожидая, пока непутевый муж сам уйдет… И слава богу, что все так сложилось: хороший человек быстро попался, а ведь не хотела вторично замуж идти, не верила… Ведь это такое счастье: жить с человеком, который тебя понимает!

Слушая мать, девушка поражалась произошедшим в той переменам: куда только подевалась та забитая, усталая, всего в жизни боявшаяся женщина? Совсем другим человеком стала ее мать, сохранив прежнюю внешность. Впрочем, даже внешне мать переменилась: в свои немалые годы выглядела замечательно молодо, глаза светились задорным огнем. Мышка видела в своей прежней, сибирской жизни, подобный огонёчек в глазах старых деревенских людей, которые просто отвечали, что живут радостно и не грустят о прошлом, которого не вернуть. Потому как впереди их ждёт светлое будущее!

Только она сейчас не чувствовала в своем мироощущении радости: одно уныние и ощущение чуждости всего происходящего. Словно потерялась на перепутье дорог, и не знает правильного направления пути.

Дядя Саша оказался почти таким же, как Мышка его запомнила, когда в последний раз в другой жизни ездила в деревню к "своим девочкам". Только теперь дядя Саша стал увереннее в себе, осанистее и жил в городе уже давно. Все так перепуталось! И учебник истории за последние десятилетия следовало учить заново, столько новых незнакомых событий произошло в мире. Но худого оказалось значительно меньше, чем в том прежнем мире…

Когда Мышка вышла через пару дней на занятия, почти все студенты в ее группе показались знакомыми, имена большинства она помнила отлично. Но Его, того самого, который когда-то испортил ей жизнь, правда не было.

Мать не обманула: она невзначай осведомилась у сидевшей рядом Наташки Пекаловой, словно уточнить хотела, когда именно с Ним несчастье произошло. Та ничуть не удивилась, ответила, что и сама уже забывать начала, когда.

Мышка уверилась в том, что в этой жизни у нее не было несчастного романа с плохим красивым парнем. И дочки тоже не было. Но как же так? Это не укладывалось в голове!

Однако, эти переживания оказались не самыми странными: ко второй паре в аудиторию зашел парень белобрысый, высокий, в довольно сильных симпатичных очках. Пихнув Мышку под ребра, Наташка прошептала: "Дикарь пришел! Такой симпатяга, но настоящий сибирский медведь! Тебя три недели не было, а его только к нам перевели. Кажется, из Кемерово или Красноярска. Не помню. Почему перевели, не знаю. Он — дикий: увалень настоящий, на девчонок совсем не смотрит! Только в книгу да в тетрадь! Вот ошибка природы: с такой фигурой, такими губами — и любить одну науку! Чудак! Девчонки на этого Макса сами пытались вешаться, да куда там: он себя ведёт как среднеполое существо: здравствуйте — до свидания, — и никакой реакции!"

Мышка внимательно всмотрелась в черты лица "увальня" из Сибири. Очки несколько уменьшали большие глаза и придавали большего изящества лицу, но и без того отчетливо виделось удивительное сходство этого Макса с ее мужем, тем самым, который остался в дальнем тайнике ее памяти.

Но Мышка никогда не верила в существование у каждого из нас мифического двойника: человека, который ведет совсем иную жизнь, но похож на своего двойника полностью, каждой черточкой лица, каждым вихром непокорным. Спросила у Наташки:

— Как фамилия этого Максима, Наташа? Не Воронов?

— Какой там Воронов! — рассмеялась Наташка. — Чем это Макс на ворону похож? Его пацаны наши знаешь, как прозвали? Дед Мазай! Помнишь рассказ детский: "Дед Мазай и зайцы"? А фамилия парня — Мазаев, отсюда и прозвище нелепое! Ладно, на перемене поговорим: ты строчишь, как автомат, а я медленнее пишу, не успеваю полет мысли Сергея Ефимовича стенографировать, как некоторые.

Мазаев, Мазаев… так ведь это — настоящая фамилия ЕЁ Максима! До того, как она своему любимому мужу новый паспорт купила у старлея Кошкина, которому тот паспорт на имя Воронова, наверняка, по случайности попал: многие люди на вокзалах сумки с документами теряют, а потом просто делают себе новый паспорт, заплатив штраф за утрату предыдущего документа…

Но почему он не узнал ее? Когда Макс вошел в кабинет, он мимоходом скользнул по всем присутствующим в аудитории ленивым взглядом, мигом занял свое место, открыл тетрадь и принялся изучать материал предыдущей лекции. Никакое узнавание не промелькнуло на его лице.

Значит, этот парень ее, Мышку, не знает! Но зачем тогда он здесь, в ее группе, оказался? Просто так, по воле случая? Если это — тот самый Максим, который тогда подсел "зайцем" в ее купе, то он должен быть в армии? Но этот юноша ничуть не напоминает дезертира: типичный забубенный отличник, у которого тяга к знанию на лице прописана.

На следующей перемене Мышка сама подошла к парню. Попросила его тетрадь ксерокопировать, так как только он, говорят, на все-все лекции ходит.

— Возьми, конечно! Твоя фамилия Тур, да? — Максим обезоруживающе и мило улыбнулся. — Я тебя раньше здесь не видел. Ты тоже отличница, слышал?

— Максим, а мы с тобой раньше никогда не встречались? — Мышка решила взять быка за рога. — Ты мне очень сильно одного человека напоминаешь! Одного парня из-под Новокузнецка! Но тот в армии служил, в Чечне. Ты был в армии?

— И я — из-под Новокузнецка! — юноша снял очки и начал их протирать в волнении. У Мышки впечатление создалось, что он просто хочет показать ей без очков свои красивые серо-голубые глаза. — Но мы с тобой никогда прежде не виделись, к сожалению. Во всяком случае, наяву. И в армии я не служил: потому что слепой. Близорукий настолько, что не подлежу призыву. Слишком много книг в юности перечитал. Так что извини: ты — ошиблась!

— Да, я ошиблась, — кивнула Мышка и отошла от стола, за которым сидел сибиряк Максим, расстроенная и недоумевающая: пристально, вблизи, глядя на Максима, она убедилась в его полной внешней идентичности тому парню, которого она любила так долго и счастливо. У этого Макса тоже был милый крошечный шрамик над правой бровью: в детстве ее муж упал на камень и рассек себе кожу над бровью. Не бывает таких совпадений!

Вечером Мышка почувствовала себя дурно: голова болела постоянно, виски сжимало тисками, словно ей на голову надели раскаленный давящий шлем. Не желая оставаться одна в таком состоянии, она пошла к матери с дядей Сашей. У них поужинала, пытаясь казаться веселой и жизнерадостной, а потом, после ужина, резко встала. Весь мир в глазах помутился. Мышка упала и сильно ударилась затылочной частью головы о твердый пол. Так сильно, что оказалась в больнице с сотрясением мозга. Она переоценила свои силы.

В больнице пролежала несколько дней, но врачи в неврологическом отделении вскоре сочли последствия черепно-мозговой травмы исчерпанными. Однако, те видения, которые постоянно посещали Мышку, вызывая мучительную головную боль, врачи излечить были не в силах.

Тем более, что девушка не спешила делиться с медиками своими переживаниями, опасаясь, что те сочтут ее больной в "ином плане", так как после сильных сотрясений мозга у пациентов нередко развиваются нарушения и психические. Никто не станет допытываться до причины ее "глюков": сочтут "чокнутой", и вся недолга! Что же делать?

Мышка ощущала себя потерянной, утратившей в жизни цель: в этом мире не осталось ничего из того, что дарило ей радость прежде. Даже появление в ее группе этого Максима, после разговора с которым она и почувствовала сильное возбуждение, после чего неожиданный подъем давления лишил ее к вечеру сознания, — даже разговор с ним воспринимались как некая шутка над нею. Словно кто-то могущественный и игривый, шутя, сотворил другого парня, точную копию ее любимого. Но только этот парень знать ее не желает! Потому что имеет совсем иную биографию, в которой не было никакой Мышки!

Подружка Надька, которая и в этом временном витке оказалась точно такой же худой, неуклюжей и страшноватой, принесла Мышке пару апельсинов и адрес "жутко сильной ведьмы", официально именуемой представительницей нетрадиционной медицины. Правда, поговаривают, что у той целительницы есть подлинное медицинское образование и даже степень ученая. Хорошо, что в последние годы разрешили хотя бы "нетрадиционную медицину"! вот при Брежневе, говорят, все подобные целители были вне закона, даром, что сами лидеры партии и правительства с интересом и надеждой обращались к разным необычным людям. Просто сейчас все странное и непонятное уже начинают не запрещать, но стремиться изучить…

Мышка взяла у Надьки адрес и, прочтя его, расхохоталась страшно и весело. Так что даже Надька хотела бежать звать медсестру, чтобы подруге укол сделали. Но Мышка сказала: все в порядке, просто она уже где-то читала этот адрес. Надька рассердилась: нигде, мол, Мышка не могла этого прочесть! Так как "ведьма" — "засекреченная", никто о ней нигде ничего не пишет, "ее клиенты" сами чудесным образом, через знакомых, к ней путь прокладывают.

Когда Надька ушла, Мышка тихонько оделась, объяснив медсестре, которая в тот день на этаже дежурила, что ей срочно надо в аптеку. По другим проблемам. Она сама дойдет: все нормально! Как ни странно, медсестра ей позволила отлучиться, ослабила бдительность. И Мышка, взяв такси, поехала к Любови Фёдоровне, той самой, которая однажды заставила зарасти те ужасные раны на ее животе, теперь исчезнувшие без следа, словно их и не было никогда. Или на самом деле не было? Если не было в ее жизни Его, отца ее дочери, утонувшего еще до начала их бурного восхитительного романа?!

Голова болела и в тот момент, когда Мышке пришлось выдержать бурю возмущения со стороны секретаря и помощницы ведьмы, Людмилы Федоровны, с тем, чтобы проникнуть в святая святых, — кабинет целительницы.

Момент встречи с Любовью Федоровной прошел почти так же, как и в прошлый раз: та сама изъявила желание "заняться" здоровьем девушки. Но определенно ведьма ее не узнала: по ее лицу ясно видно было, что юную посетительницу она видит впервые.

Только вот Мышка уже раньше знала здесь все! И этот кабинет, и эти характерные иконы Спасителя, Богоматери и Святого Пантелеймона. Знала она и особенности и цель того обряда, который сейчас проведут над нею несколько странных молчаливых магов, одним из которых будет не то муж, не то любовник ведьмы, а другой — ее взрослая дочь с пронзительными говорящими глазами и ровным течением мыслей.

Мышке на миг показалось, что она здесь — самая старшая, мудрая и всезнающая, но должна молчать до поры. Хотя чувствовала все и понимала: пред нею на миг нарисовалась вся будущая личная жизнь юной дочери ведьмы; и скорое расставание целительницы с этим мужчиной, который излишне меркантильно настроен и не стоит того, чтобы она провела с ним последние годы своей жизни; глядя на ведьму, Мышка чувствовала нечто непонятное, не связанное с сиюминутным развитием этого бытия, то, что придет из других приделов мироздания и как-то еще изменит жизнь и самой ведьмы, и Мышки. Но что это будет, — ей не являлось даже намеком. Нечто чуждое, но не темное.

И был обряд. Вновь двенадцать розовых восковых свечей, расставленных по кругу, сияли то ровным, то мерцающим и трескучим пламенем вокруг Мышки, стоявшей в центре круга с закрытыми глазами, но видевшей все происходящее здесь и не только здесь. Ей казалось: она летит полетом души над мирами и эпохами, над планетами и созвездиями, и все виденное ей знакомо, везде она уже жила раньше или будет еще жить потом, но знание обо всем виденном глубоко и прочно запечатлелось в позади идущей памяти души.

Цивилизации Земли, жившие и исчезнувшие, и те, которым еще суждено быть после нас, не вызывали в ней особого отклика, но лишь невидимую улыбку понимания, что все пройдет, оставив свой неизгладимый след в ментальном поле планеты.

Вдруг душа ее увидела странное окошко: словно высветился экран в волшебном блюдечке бабы Яги. В маленьком круге видения отчетливо ей увиделись две высокие фигуры: мужская и женская, обе одеты удивительным образом, в наряды, напоминавшие разом древнегреческие и средневековые одеяния, — свободные формы опадали плавными складками вокруг тел, а причудливые пояса охватывали талии. На женщине с длинной русой косой наряд отливал прозеленью, а рукава с буфами на миг напомнили о полотнах Тициана. Но и женщина, и мужчина, как ясно понималось девушке, не были землянами, хотя и напоминали их во всем своими ликами и движениями. Однако, пропорции слишком высоких и крупных тел, едва ли не на метр выше привычных нашему взору, удивляли и восхищали.

Черты лица мужчины и женщины показались Мышке чем-то знакомы. Картинку будто еще приблизили к ней: круглый экран заполнил все поле зрения, надвинувшись на нее вплотную, и она увидела лица. Это были их лица, ее и Максима! Сходство было поразительным!

Но те двое прекрасных людей из ее видения шли по другой планете! Под ногами их колосилась, зеленела, отливала изумрудом и сапфиром дивная трава, доходившая гордой паре почти до пояса. Трава слабо колыхалась на ветру. Коса женщины тоже чуть подрагивала от ветра, как и рыжевато-светлый чуб мужчины. Облака плыли над ними в вышине такие странные и знакомые: белопенные, с легким отливом голубизны и лазури. Вдали виднелся лес, высоченный, дремучий, темный, словно вовек не касался его топор дровосека. Мужчина и женщина вдруг обнялись слегка, словно ласкаясь.

Она взяла его под руку, и они пошли быстрее по видимой лишь им двоим тропинке в густой высокой траве, расступавшейся пред ними в стороны. Солнце, какое-то странное и более ласковое, несмотря на свою яркость, осветило их спины. Мышке так захотелось туда, к ним, вдохнуть воздуха неведомого знакомого мира и там остаться навсегда, — как вдруг ее словно вытолкнуло оттуда: она разом пришла в себя, очнулась, открыла глаза.

Трое мастеров смотрели на нее с интересом и вниманием, совершенно нетипичными при окончании подобных сеансов. Мужчина мигом пришел в себя и забыл о своем интересе. Целительница сама молча указала ему на дверь, взглядом повелев выйти. Дочь ведьмы, темноволосая, прозрачно-хрупкая девушка, вдруг загрустила и сама вышла из помещения, в котором догорели все заговоренные свечи. Ведьма смотрела на сияющее лицо своей посетительницы с тоской и светлой грустью. Спросила коротко:

— Ты была далеко, Русалочка? — даже кличку она ей придумала точно такую же, как в том, другом мире, где целью обряда было исцеление физическое.

— Да, я была далеко, — ответила девушка. — Наверное, об этом и рассказывать нельзя. Я была на другой планете и видела иных людей. Любовь Фёдоровна, вы уверены, что вы никогда ранее меня не видели?

— Уверена, моя милая! — вздохнула целительница. — Голова твоя более не болит, не жмёт, не давит на затылок? Отлично! Потом сделаешь томографию, пусть проверят, полностью ли рассосалась гематома. Разумеется, мы с тобою никогда не виделись прежде. У меня отличная память! А у тебя — запоминающаяся внешность! Такие лица не забываются. Тебе кажется, мы знали друг друга раньше? И в чем проявилось наше знакомство? Мне лишь мнится, что некогда я видела тебя во сне. Но подробностей этого сна совершенно не помню.

— Вы вылечили меня, а после предложили мне интересную работу, всех деталей которой сами не ведали, — потому что вы выступали лишь в качестве посредника от лица некоей могущественной и непонятной организации. Совсем ничего не помните? Считаете, что я — неисправимая фантазерка?

— Нет, не считаю, — лицо целительницы осветилось извиняющейся недоуменной улыбкой. — Просто я ничего этого не помню. Но лицо твое мне знакомо, девочка. Ступай! Если будет на то воля создателя миров, мы еще встретимся!

Уже на следующий день Мышка полностью забыла о мучивших ее с самого возвращения домой из Москвы головных болях. Она решила перестать думать постоянно о том, что было с нею совсем недавно, пытаясь убедить себя, что ей всего лишь привиделся удивительно убедительный красочный сон. Что не было никакой ее семейной жизни с Максимом: все она это увидела во сне, в поезде!

Полностью отдавшись учёбе, Мышка нередко сталкивалась в течение весны с парнем по имени Максим, так похожим на ее возлюбленного из Сибири. Только этот Максим не знал ничего о Мышке и их былых отношениях: он избегал даже встречаться с нею взглядом и вел себя, как ученый "сухарь", стараясь лишний раз ни с кем из девушек не разговаривать. Впрочем, и юношей местных он тоже всячески избегал, стремясь к дистанцированию, тщательно скрывая ото всех свой внутренний мир. Однако, с Мышкой ему порой приходилось вынужденно контактировать: их вдвоем неизменно делегировали участвовать в различных конференциях и конкурсах. Но в личные разговоры, после того дня, когда Мышка сама с ним заговорила, они более не вступали. До одного октябрьского дня, изменившего всё, как в сказке.

В тот неожиданно высветившийся солнышком день начала октября, Мышка недолго, по окончании лекций, посидела в читальном зале, где никого из их группы не было, кроме вечного "книжного червя" Максима, и вышла на улицу, к остановке. Почему-то в библиотеке ей не хотелось находиться тогда, когда там готовился к семинарам Максим: возникало впечатление некой диссоциации происходящего, словно рядом сидит ее муж, она чувствует неповторимый аромат его тела, но этот человек не знает ее!

Желудок остро сердился на хозяйку, требуя к себе большего уважения. Совсем она, с этой учёбой, наплевательски относится к здоровью! Решено: хватит на сегодня занятий! Сейчас потратит в магазине большую часть своей стипендии, которую недавно выдали в кассе, и устроит пир себе и коту!

Неожиданно рядом притормозил шикарный автомобиль. Где-то она его уже видела, — как, впрочем, и хозяина машины, не поленившегося лично вылезти из любимого "железного коня", чтобы пригласить девушку, казавшуюся такой прекрасной в чудесном розовом канадском платье, — в ресторан. Пообедать. И, убеждая принять его приглашение, твердо взял ее за локоть. Словно пытаясь силой усадить в свой автомобиль. Складывалось впечатление: этот человек крайне не любит, когда ему указывают на дверь. Мышка напрягла память: когда-то давно этот человек украл у нее стипендию! И звали его… Ну, конечно же, — она вспомнила всё! И отказалась твёрдо:

— Благодарю вас, Виктор Иванович, но с подобными вам мужчинами я не хожу в рестораны! Желаю вам всего наилучшего, — и быть поосторожнее!

Мужчину просто перекосило от удивления: откуда незнакомая девчонка в вызывающе ярком малиново-розовом платье, но почти без макияжа на красивом горделивом лице, — откуда она знает его имя?!

— Я вас прекрасно знаю, Виктор Иванович! — Мышку просто несло от чувства всезнания, вдруг снизошедшего на неё. Она все вспомнила: даже ту историю с кражей денег и наказанием этого подлеца, — о которой надолго забывала. Ведь он, этот красавец с чудесными глазами, — вор-клептоман, которого, в другой жизни, она так жестоко и истово наказала… — Вам стоит перестать воровать деньги у бедных людей, пользуясь их беззащитностью, иначе вас ждёт кара! А теперь: быстро сел в свою колымагу и исчез из моего поля видимости! Брысь!

Онемевший от неожиданности, оскорбленный мужчина встретился на миг с презрительным, пронзающим взглядом ее глаз-хамелеонов. У него почему-то возникло впечатление: юная незнакомка в момент прочла всю его биографию, в которой, реально, клептомания присутствовала, наравне с некоторыми другими худшими пороками. Не стал связываться и вступать в перебранку: оглянулся еще раз на странную девушку, сел в машину и сорвался с места так резко, что чуть не налетел на стоявший впереди троллейбус восьмого маршрута.

Впрочем, Мышка ничего этого уже не видела: резко отвернулась от наглого мужчины неопределенного возраста и стремительным шагом пошла назад, в читальный зал. Когда она влетела в библиотеку со скоростью метеора, цокая металлическими набойками на красивых туфлях, Максим по-прежнему сидел, сгорбившись над столом, пристально вглядываясь одновременно в несколько раскрытых книг. Ему нужна была добротная компиляция цитат и пересказа нескольких монографий к завтрашнему семинару по культурологии.

— Максим! Чума тебя разбери! — Мышка остановилась рядом с удивленным парнем и бухнулась на пустое сиденье подле него. — Не надоело тебе свою близорукость культивировать? Совсем так ослепнуть можно! Кстати, я уже все сделала! Пойдём, я тебе отксерокопирую свою тетрадку к семинарским занятиям. Сколько можно тут сидеть?! Пошли отсюда!

Сказать, что парень был поражен, значит, ничего не сказать: он был просто в шоке. Эту девушку на потоке считали самой главной недотрогой: мальчишки дразнили ее за глаза кто "Белой Лебедью", кто "Синим Чулком". Во всяком случае, когда он навел о ней справки, ему пояснили, что в связях, порочащих ее, эта девушка не замечена. Так что приставать к ней, — "дохлый номер"…

— Меня в детстве правда Чумой звали, — пробормотал парень удивленно. — И зрение раньше у меня лучше было. Перед армией только ухудшилось почему-то, после сильного гриппа. Зато в армию не взяли. Я не сразу в пед поступил…

— Вначале ты мечтал стать военным, но тебя не приняли. По зрению. Так? И рос ты не только в Новокузнецке, но часто по нескольку месяцев жил у бабушки Агафьи Тимофеевны в деревне Сивые Зори. И вы с ней ходили вдвоем в поход к Поднебесным Зубьям. Верно? Все угадала?

— Верно! — подтвердил изумлённый Максим. — Однажды, когда мы с бабулей забрались на самую вершину пика Поднебесный, поднялся ураганный ветер, нас чуть с вершины не снесло. Пришлось там и ночевать. В ту ночь мне сон приснился, в котором была девушка, похожая на тебя. Но ту девушку я звал моей милой Мышкой. Это было давно, еще в подростковом возрасте…

— Собирайся! — Мышка по-хозяйски закрыла все библиотечные книги, лежавшие на столе, и отнесла их к конторке библиотекарей. — Тебе сегодня тоже стипуху дали повышенную, да? Пошли в ресторан! Я тебя приглашаю! Ты хочешь пойти со мной, Максим? — И она без всякого стеснения сняла с него очки и заглянула в такие знакомые, такие родные глаза. — Вижу, что хочешь!

Она сама повела его в ресторан "Волгоград", в котором, за противоположным столиком, уже сидел тот самый клептоман Виктор, который, узрев странную особу, поспешил доесть свой обед и уйти поскорее. Мышка заказала простую еду: лапшу по-домашнему и беф-строганов с картофелем. Пить они ничего не стали: рано, да им этого и не требовалось. Максим смотрел на Мышку во все глаза: оказывается, она ему уже давно понравилась, но он жутко стеснялся подойти первым к такой недоступной яркой красавице. Тем более, о ней говорили, что она еще и богата: якобы ей досталось такое наследство! Гора брильянтов, неизвестно откуда взявшихся, и дача на Черном море… Разве мог бы он первым подойти к такой девушке?

— Ну, как, вкусно? — Мышка смеялась, наблюдая, с каким аппетитом он ест. — Отлично, мясо ты любишь по-прежнему. И мизинец на правой руке точно так же отставляешь в сторону. Точно, как в моем сне, где мы с тобой были знакомы раньше. Очень давно. Знаешь, Максим, мне приснилось, что мы с тобой, в разных телах и веках, любим друг друга необозримые тысячелетия. Представь!

Он не стал оспаривать ее слова. Он только удивлялся своему неописуемому счастью, — оно возросло еще более после того, как Мышка, — не давая ему слова вставить, — повела юношу в свою квартиру на улице Невской. Максим не спорил: он только тихо заметил, что уже был когда-то в этой квартире. Во сне. Хотя никогда раньше, в реальности, не посещал эту улицу. Но он помнит, как они с Мышкой сидели вон на той скамейке в стороне от детской песочницы…

Мышка так и не дала ему сказать ничего лишнего: она не хотела увериться в том, что этот парень — другой Максим, не тот, которого она когда-то любила так страстно, до безумия, в номере междуреченской гостиницы в один из дней продолжавшегося путча.

Она не дала ему сказать ничего: завела в свою квартиру, молча принялась раздевать обомлевшего, онемевшего, покрасневшего юношу. Тот замер, не сопротивлялся, а вскоре начал сам помогать ей. Затем настала очередь Мышки: Максим дрожащими руками снял ее розовое платье, под которым оказались лишь крохотные стринги, — и больше ничего. Его горячие полные губы припали к соску на ее правой груди: почему-то он был уверен, что именно эта грудь у нее более чувствительна. Она застонала, обвила его руками, и весь мир ходуном завертелся вокруг них.

Вскоре Мышка уже рассказывала Максиму сказку: когда-то в далеком прошлом или когда-нибудь в отдаленном будущем, они будут идти рука об руку по узкой тропинке среди высокой, выше пояса травы, под иными лучами знакомого солнца, — на другой планете. И любить друг друга каждым взглядом, каждым пожатием рук, каждой мыслью, понимаемой без слов. Над ними будут плыть странно прекрасные чуждые облака. Но звезда в небе будет привычным нам Солнцем! В нашей звёздной системе! Но где она, та планета? Была ли она раньше, исчезнув, как миф о гордом Фаэтоне, — или еще возникнет через миллионы лет, — или существует и сейчас, спрятавшись от нас за Солнцем, словно невидимая никогда другая сторона Луны? Неизвестно…

И вновь яростные и нежные объятия сменили странно прекрасный рассказ о неведомой чудесной земле. И мир, казавшийся Мышке серым и унылым, вновь засиял для нее яркими красками. От робких вначале, но все более уверенных и требовательных поцелуев Максима, закружилась голова. Хотелось смеяться, плакать и летать, словно открылось второе дыхание на вершине горы.

— Теперь я тебя никуда не отпущу, Максим! — сказала Мышка, крепко прижимая к себе юношу, безмерно удивлявшемуся стремительному развитию отношений с самой красивой девушкой факультета. — Я так давно тебя люблю, мой милый! Если бы ты только знал, сколь многое нас связывает!… даже стопки, которые я захватила с собою в Москву, когда уезжала… потом расскажу…

— Ты мне потом все расскажешь, дорогая моя! Не будем тратить время! — Сейчас Максим показался ей прежним не только по внешности: даже поцелуи его были точно такими же, как в прошлом, искусными и завораживающими… Она с трудом вырвалась, с нежностью пробежалась по коже его тела, опустилась губами до левого колена: там, сзади под коленом, некогда притаился след от укуса пчелы. В детстве Максима неудачно укусила пчела: место укуса воспалилось, и на всю жизнь остался небольшой запоминающийся шрам. Чужой человек не мог знать о нем, вечно спрятанном под одеждой, но Мышка знала. И Максим вздрогнул всем телом, когда она нежно поцеловала его именно туда. Она, действительно, знала о нем всё! Но он видел ее только во сне! Или сон на вершине Поднебесного был вещим?!

Они снова сплелись телами и замерли: раздался звонок, резкий, настойчивый. Мышка вздрогнула: у матери были ключи, она бы звонить не стала. Соседки стучали, как правило: звонок размещался высоко, они не доставали. Чужие люди не звонят так уверенно. Молодые люди переглянулись. Мышка накинула пеньюар, чтобы не тратить времени на одевание, и пошла к двери, сделав Максиму знак молчать. Звонок прозвенел снова и смолк. Мышка, подходя к двери, уже знала, кто пришёл. Не будет им в жизни покоя!

Распахнула дверь: убедилась в предчувствии. За порогом стояла Любовь Фёдоровна. Но не с тем недоуменным выражением лица, какое запомнилось Мышке в день их последней встречи: на лице целительницы было написано понимание происходящего. Всё начиналось снова.