Свидание вслепую

— Завтра я собираюсь улетать, — сказал Левантер.

Она молчала.

Прежде чем они покончили с едой, в дверях ресторана появились два Малых Американца и, немного замешкавшись на пороге, нерешительно прошли в зал. И снова, как вчера в баре, все уставились на них, а громкие голоса сменились приглушенным шепотом. Официантка высокомерно дала им знак следовать за ней и усадила в самом дальнем углу.

После завтрака Джолена отправилась домой отдохнуть. Левантер остановился перед витриной большого универсама, привлеченный выставленными в ней пистолетами, ружьями, карабинами и амуницией. До него дошло, что в этом цитате разрешена продажа огнестрельного оружия и что для его приобретения не требуется специального разрешения. Витрина предназначалась явно для того, чтобы привлечь клиента. Он вошел в магазин и, минуя стенды с журналами, полки с предметами личной гигиены и аптечный киоск, прошел прямо в оружейный отдел.

Какой-то молодой человек только что купил ружье и две коробки патронов. Продавец выложил перед ним еще две коробки.

— Подарок от нас, — сказал он, выписывая чек.

Клиент расплатился, взял свою покупку и удалился.

Продавец с улыбкой обернулся к Левантеру.

— Чем могу быть полезен?

Левантер рассматривал пистолеты и револьверы под стеклом. Продавец также опустил на них взгляд.

— Вот некоторые образцы того, что у нас есть, — сказал он. — Скажите мне, какое у вас оружие, и я постараюсь подыскать, что вам к нему понадобится.

— У меня нет оружия, — сказал Левантер. Лицо продавца выражало удивление.

— Вам нужно оружие для самообороны или в качестве хобби? — спросил он.

— Для самообороны в качестве хобби, — с улыбкой ответил Левантер.

— В наши дни оружие — единственное хобби, в котором нуждается мужчина, — согласился продавец. Он запустил руку в ящик и достал револьвер. — Как насчет этого? Настоящий шестизарядный красавец. Легко заряжать, легко стрелять, легко прятать.

Левантер осмотрел револьвер. В момент опасности достаточно только нажать на курок. Он покачал головой.

Продавец склонился к прилавку и доверительным тоном сказал:

— Известно ли вам, что акты насилия чаще всего совершаются против чужаков? В прошлом году треть убитых не знали тех, кто на них напал. — Он положил револьвер назад в ящик. — Каким бизнесом вы занимаетесь?

— Инвестированием, — ответил Левантер.

— Много путешествуете?

Левантер кивнул.

— В таком случае вам подойдет сорок четвертый «Бульдог»? — Он достал другой револьвер. — Необычайно легкий и удобный, его нетрудно спрятать. Лучшая инвестиция, которую можно сделать в наши дни.

Левантер сделал вид, что это для него малоубедительно.

Продавец попытался применить еще одну хитрость.

— Вы женаты или холостяк?

— Холостяк. Бездетный.

— Где вы проводите большую часть времени— в городе или за городом?

— В больших городах.

Продавец достал два длинноствольных пистолета.

— Один из них может вам подойти — пятнадцатизарядный парабеллум. Изготовлен на заказ для районов со смешанным населением, если вы понимаете, что я имею в виду. — Он подмигнул. — Но что касается скоростной стрельбы, то лучше этого пса не найти, — добавил он, передавая Левантеру еще один пистолет. — Настоящий дикарь! — сказал он. — Одиннадцать выстрелов в секунду! Про него говорят, что ему нравится стрелять и он стреляет, чтобы понравиться. — Судя по всему, продавец был в восторге от своего остроумия.

Пистолет в руке Левантера казался холодным и гладким.

— Вчера сюда заходил один человек, — сказал продавец. — Черный, прилично одет, говорит с акцентом. Вероятно, из числа тех темнокожих дипломатов, что сотрудничают с «Имптон Консолидейтед» по организации сафари в странах, где черные убивают друг друга, как мух.

Левантер на это замечание никак не отреагировал.

Продавец перешел прямо к объяснению:

— Я выложил перед ним лучшие образцы оружия, которые у нас есть: браунинг, беретта, смит-энд-вэссон, винчестер, кольт, «чартер армс»! Он выбирает из всего этого двадцатизарядный карабин «Моссберг», поглаживает его, ласкает, словно девушку, и как бы в шутку направляет в сторону улицы. Тогда я говорю: «Сударь, я готов предложить вам самую дешевую цену в городе, если вы приобретете несколько сотен этих игрушек для своих людей!» А он так сладко улыбается мне и говорит: «Мои люди счастливы были бы использовать их ежедневно!» Тогда я спрашиваю: «Из какой вы страны?» А он бросает на меня настороженный взгляд и говорит: «Из Гарлема, в Нью-Йорке!» — Продавец захихикал, и его живот заходил вверх-вниз.

Извинившись, что он не может пока принять окончательного решения, Левантер отложил карабин. Продавец был близок к отчаянию. Редкий клиент не находит здесь оружия на свой вкус, сказал он. Он уперся локтем о прилавок и провел ладонью по волосам. Вдруг поднял глаза на Левантера, словно увидев его в новом свете.

— Вы не будете возражать, если я задам вам вопрос личного свойства? — спросил он.

— Пли!

Продавец не уловил шутку Левантера и продолжал:

— Вы любите знакомиться с женщинами?

Левантер кивнул. Продавец сморщил лицо.

— Если я верно понимаю, в основном с замужними, — сказал он с осуждающим выражением на лице. — Это вы были в машине Джолены сегодня утром?

— Я, — признался Левантер.

— Так я и знал. Когда вы сюда вошли, ваше лицо показалось мне знакомым. Не советовал бы вам пересекать Грегу дорогу, — тихо сказал он.

— А что будет? — с улыбкой спросил Левантер.

Продавец отошел от прилавка.

— Скажу вам откровенно: если вы с ним встретитесь, вам понадобится не пистолет, а тяжелый танк. — И повернулся к новому клиенту, который только что подошел к прилавку.

Левантер вернулся в «Тафт». Но не успел он пройти во вращающуюся дверь, как его остановил внушительного вида полицейский с гладко прилизанными седыми волосами, в безупречно сидящем на нем мундире. Попыхивая трубкой, он любезно представился как начальник местной полиции и с улыбкой объяснил, что узнал Левантера по описанию, которое дал ему один из помощников. Он предложил Левантеру последовать за ним в полицейский участок, чтобы обсудить там, как он выразился, «один деликатный вопрос». Левантер сел в полицейскую машину.

В участке начальник полиции провел Левантера в маленький офис и запер за собой дверь. Они остались наедине. Полицейский указал Левантеру на стул, а сам сел напротив.

— Вы, конечно, вправе были отказаться ехать сюда со мной, господин Левантер, — сказал он, — но вы, как я вижу, человек разумный. Теперь, надеюсь, вы меня выслушаете и по-прежнему останетесь разумным человеком. — Он опустил одну руку на пояс, а другой погладил кобуру.

— Если вы хотите посоветовать мне убраться из Имптона, можете себя не утруждать, — сказал Левантер, медленно покачав головой. — Я уже решил завтра отбыть в Нью-Йорк.

Полицейский понимающе кивнул. Он пододвинул свой стул поближе к Левантеру.

— А как вы считаете, почему я хочу, чтобы вы уехали из города? — спросил он.

— Из-за Джолены.

Начальник полиции встал и подошел к окну. Несколько секунд он всматривался в улицу, потом резко махнул рукой, словно отметая замечание Левантера.

— На самом деле я хочу, чтобы вы остались в Имптоне. Примерно на месяц.

— Какого черта я должен целый месяц торчать в Имптоне? — удивленно спросил Ленвантер.

Полицейский взял со стола курительную трубку и набил ее табаком.

— Потому что вы здесь нужны, Джордж, только поэтому.

— Кому, интересно, я нужен?

Начальник полиции разгладил складки на брюках, потом добродушно посмотрел на Левантера, как бы извиняясь за то, что ему предстоит сейчас сказать.

— Начну с того, что вы нужны мне, нужны Грегу, нужны жителям этого города.

— И все же я собираюсь завтра улететь, — твердо сказал Левантер.

Полицейский на мгновение задумался, потом произнес:

— У меня есть возможность не допустить, чтобы вы ускользнули, когда я повернусь к вам спиной. — Слабая улыбка пробежала по его лицу. — По законам штата полицейские имеют право в неслужебное время ходить в форме и обеспечивать охрану частных лиц — работать охранниками в ночных клубах, в жилых домах, банках и тому подобное. Лично я, — тут он расправил плечи и втянул живот, — занимаюсь наймом охранников из полицейских для всех отделений «Имптон Консолидейтед». Они носят полицейскую форму и вооружены. Это позволяет ребятам немного подзаработать и уменьшает искушение брать взятки. Надеюсь, — с ухмылкой сказал он, — мне удастся убедить вас не покидать Имптон.

— Настоящая ловушка, — сказал Левантер. — А никто из этих парней не предпримет каких-нибудь действий, узнав, что их щедрый наниматель делает что-то незаконное? Случалось в этом городе, что кто-то на него жаловался? — спросил он.

— Вы хотите стать первым? — саркастически спросил полицейский. Потом уже несколько резче произнес: — Так или иначе, Грег хочет получить от Джолены безоговорочный развод. Она — самая обычная шлюха и отказывается дать ему развод, рассчитывая, что будет получать от него денежное обеспечение, если каждый уик-энд будет появляться в общественных заведениях с местными и заезжими мужиками. Увы, ее шантаж не работает. Но это еще не все. Из-за своего распутного поведения она потеряла родительские права.

— Джолена не говорила мне, что у них с Грегом есть ребенок, — сказал Левантер.

— Самая милая девочка в городе! Возможно, Джолена еще много чего вам не рассказала, Джордж. Но когда она вас подцепила, то вряд ли подозревала, что завела любовника, который ее погубит.

Левантер скривился:

— Чем же я так отличаюсь от всех других?

— Вы первый настоящий чужак, и к тому же иностранец. У вас нет своего бизнеса, нет политических связей, нет семьи, нет окружения, которое могло бы вас в чем-то обвинить, вы не ходите в церковь. У вас нет даже веских причин оставаться в Имптоне.

— Вы прекрасно выполнили домашнее задание, шеф. Откуда вы все это узнали?

Полицейский пожал плечами и одарил Левантера обезоруживающей улыбкой.

— По телефону, — ответил он, довольный собой. — Начал с проката автомобилей. Там вы упомянули несколько имен. Я пошел по этой ниточке и закончил беседой с тем ослом из агентства по заказу помещений, что подкинул нам этих крохотных человечков вместо детей, которых мы ожидали. — Он замолчал, как бы прикидывая, рассказывать ли Левантеру все до конца, потом продолжил: — Незадолго перед нашей с вами встречей мне позвонил по радиотелефону мой заместитель и сообщил, что вы собирались купить пистолет, но ничего не нашли по своему вкусу. — Он указал на пистолет, покоящийся в его кобуре. — Улучшенный «магнум блэкхоук». Длина ствола — шесть с половиной дюймов. Убойная сила — сто пятьдесят ярдов. Перезарядка — шесть секунд, — похвастался он. — В прошлом году он помог мне победить на чемпионате полиции штата по стрельбе.

Левантер осмотрел пистолет.

— Этим пистолетом вы собираетесь помешать мне покинуть Имптон? — спросил он.

— Я рад, что вы задали этот вопрос, — рявкнул начальник полиции. Одним из ключей на большой связке он открыл ящик стола. Он вытащил ящик и поставил его на стол прямо перед Левантером. В ящике Левантер увидел пистолет с глушителем, курносый револьвер, швейцарский армейский нож, стакан для воды и несколько пустых пузырьков из-под лекарств. Шеф подвинулся поближе к Левантеру и навис над ним.

— Один из учителей в Полицейской академии, акцент которого несколько напоминал ваш, как-то объяснил нам, что в США граждане пятидесяти штатов обязаны соблюдать миллионы законов и что они обороняются от этих законов посредством ста миллионов единиц огнестрельного оружия. — Пристально посмотрев на Левантера, он немного помолчал. — Американцев объединяет только Конституция и телевидение. — Он дружелюбно улыбнулся. — Разумеется, это не касается иностранцев и преступников, которыми занимается ФБР, снимающее у всех них отпечатки пальцев.

Подобно карточному игроку, собирающемуся сделать решающий ход, он стал вдруг серьезным.

— Вы иностранец, Джордж, и принадлежите к особому роду людей, оставляющих отпечатки пальцев. Я хочу, чтобы вы взяли поочередно все предметы из этого ящика, а потом положили обратно! — Он пододвинул ящик к Левантеру.

Левантер был ошарашен неслыханной угрозой.

— А что случится, если я откажусь? — спросил он.

— Вы прекрасно понимаете, что я все равно заставлю вас взять их в руки. — Полицейский тихо рассмеялся и снова похлопал по кобуре.

С отвращением Левантер один за другим вынимал из ящика предметы и клал их обратно. Когда с этим было покончено, шеф тщательно завернул их в бумагу, вставил ящик в стол и закрыл его. Потом сурово посмотрел на Левантера.

— Уверен, что для Грега вы будете великолепным свидетелем, — сказал он и кивнул. — С вами, да еще с вашим акцентом, у этой сучки, у этой изношенной подстилки в суде не будет ни малейшего шанса.

Он отворил перед Левантером дверь.

— Право превыше силы, — с улыбкой произнес он.

Когда они возвращались в «Тафт», начальник полиции обернулся к Левантеру и медленно и отчетливо сказал:

— Здесь поблизости много стоянок для трейлеров, где то и дело совершаются преступления незнакомыми нам бандитами из чужих городов. — Он продолжал доверительным тоном: — Если вы покинете город прежде, чем я вам это разрешу, тот или другой из предметов, на которых вы только что оставили отпечатки пальцев, будет найден вблизи места преступления — прекрасное доказательство того, что его совершили вы, когда были здесь. И тогда даже лучший нью-йоркский адвокат ничем не сможет вам помочь. Как видите, Джордж, я прибил вас к кресту без гвоздей!

Явно довольный своим заключением, он несколько минут ехал молча. Потом снова обернулся к своему пассажиру:

— В прошлом году один из безумцев Американской Нацистской Партии пошел здесь под суд за избиение достойного человека, иудаиста, участника какой-то конференции. И знаете, судья и защитники признали, что на процессе нациста против еврея, поскольку всем известно, что сделали нацисты с евреями во время войны, у последнего нет шанса найти непредвзятых присяжных. — Он рассмеялся от всей души. — Поверьте мне, они глубоко заблуждались! В США даже один из двадцати опрошенных об отношениях между нацистами и евреями во время Второй мировой войны не может точно ответить, что же между ними произошло! Единственные, кто здесь ненавидит нацистов, — это те, кто ставит их и коммунистов на одну доску. Кстати, — он сделал паузу, — когда вы учились в Москве, в университете, вы же наверняка были коммунистом?

— В коммунистической стране все университеты — государственные, а значит — коммунистические. Но лично я коммунистом не был, — ответил Левантер.

Шеф рассеянно его выслушал, потом продолжил:

— Представьте себя на процессе, скажем, по обвинению в убийстве. Присяжные поверят вашему объяснению того, почему вы приехали в Имптон, не больше, чем заверениям, что вы не были коммунистом или что отпечатки пальцев с вас снял начальник полиции Имптона. — Он хихикнул.

Левантер содрогнулся и достал из кармана куртки маленькое зеркальце.

— Что это? — спросил полицейский.

— Это зеркало, — ответил Левантер, положив его на ладонь. — Полированное стекло, покрытое сзади тонким слоем серебра, который позволяет видеть отражения предметов в лучах света. По-английски его иногда называют «стеклом для разглядывания».

— Я знаю, что такое зеркало! — оборвал его полицейский.

— Но вы сами только что спросили, что это такое!

Начальник полиции казался раздраженным:

— Зачем вы носите его с собой?

— Чтобы видеть себя. Лучшего способа придумать не могу. — Левантер посмотрел в зеркало и причесал волосы.

— Мне неприятно видеть, как вы это делаете, — с гримасой сказал полицейский. — Не забывайте, что свидетелем на процессе Джолены вы выступаете в роли любовника женщины, а не мужчины.

Они прибыли в отель, и Левантер вышел из машины.

Начальник полиции окинул его долгим, внимательным взглядом.

— Ведите себя прилично, Джордж! Иначе я подышу для вас здесь невесту, и вы уже никогда не покинете Имптон! — прокричал он, отъезжая от тротуара.

От скуки и беспокойства в связи с неожиданно затянувшимся пребыванием в Имптоне Левантер пролистывал местную газетенку, пытаясь отыскать в ней что-нибудь любопытное. В пригороде здесь находилась знаменитая научно-исследовательская лаборатория, и однажды он встретил в газете упоминание о заведующем, с которым несколько лет назад они с Жаком Моно встречались. Левантер решил туда съездить. Ученый его узнал и был рад предоставившейся возможности показать гостю весь лабораторный комплекс. Когда большая часть сотрудников ушла, он повел Левантера на экскурсию по лаборатории.

Левантер получил гуманитарное образование и в естественных науках разбирался слабо. Хотя хозяин старался избегать сугубо технической терминологии, большинство его объяснений работы различных приборов и аппаратов звучали для Левантера как чистая научная фантастика.

— Вот там, — сказал ученый, показывая через окно на гигантское сооружение, — находится линейный ускоритель. Чтобы пустить его в ход, уходит энергии столько, что померкнут все огни в таком огромном городе, как Чикаго.

— А что произойдет, если ускоритель взорвется? — спросил Левантер.

Слегка позабавленный этим вопросом, ученый махнул рукой:

— Конечно, несведущим людям это кажется странным, но смею вас заверить, что ускоритель так же безопасен, как детская колыбель, — сказал он.

Они перешли в другую лабораторию.

— А это сверхмощная центрифуга. Ее ротор прикреплен к гибкому тросу. Если трос оборвется, ротор вылетит, словно снаряд, способный пробить насквозь толстую бетонную стену.

— А какова вероятность этого несчастного случая? — снова поинтересовался Левантер.

Ученый рассеял его опасения:

— Близка к нулю.

Левантер увидел немало технических достижений: металлические баллоны, наполненные жидким азотом при температуре сто девяносто градусов ниже нуля; электронный микроскоп, позволяющий увидеть атомы в частичке золота; анфиладу комнат, стены которых покрыты фильтрами, абсолютно предохраняющими от вирусов; инструмент, способный нарезать вещество на ломтики тоньше, чем длина световой волны; и множество других чудес науки, назначения которых он толком не понял.

Потом ученый провел Левантера в микробиологическую лабораторию, где попросил его надеть белый лабораторный халат. Они прошли через два тамбура с тяжелыми дверями и оказались в просторном зале.

— Это главный центр наших исследований по иммунологии и цитологии, — сказал он и включил свет. Вдоль всех стен стояли клетки с мышами.

Не успел Левантер осмотреться, как вдруг увидел, что через зал пробежала мышь и юркнула под стеллаж, составленный из клеток. Ученый ничего не заметил.

— Температура в этом зале регулируется автоматически, — сказал он. — Чтобы предотвратить даже малейшие непрямые контакты между разными группами подопытных мышей, воздух, распространяющийся вертикальными потоками, нагнетается сто шестьдесят раз в час. Вот почему, — улыбнулся он, — здесь нет мышиного запаха, хотя мышей две тысячи, размещенных более чем по ста клеткам.

Левантер в восхищении покачал головой. Ученый продолжал:

— Каждой группе мышей мы вводим определенный тип сыворотки. Важнейшее условие опытов — содержание мышей в одной клетке изолированными от всех остальных. По этой причине воздух здесь не перемешивается, а поступает вертикальными потоками.

— А может мышь убежать из клетки? — как бы между прочим спросил Левантер.

— Эти клетки изготовлены так, чтобы это было невозможно, — улыбнулся ученый. — Убедитесь сами, — он подвел Левантера к клеткам, — решетки здесь настолько мелкие, что даже самая маленькая мышь не сможет сквозь них пробраться.

— А разве не может она убежать, когда ее помещают в клетку или вынимают для вакцинации? — спросил Левантер.

— Это исключено! Наши сотрудники, работающие с мышами, проходят специальную подготовку. — Как видно, скептицизм Левантера его позабавил.

Левантер наклонился якобы завязать шнурок. Под нагромождением клеток он увидел маленькую белую мышку, ноздри которой раздувались, а усы подрагивали. Он выпрямился.

— Хорошо, допустим, это невозможно, — согласился Левантер. — А что все-таки случилось бы, если бы, скажем, одной мышке удалось выбраться и некоторое время двигаться по залу незамеченной?

— В принципе это невозможно, — сказал ученый, посмеиваясь над своим гостем, — но, вероятно, эта мышь принюхалась бы, коснулась бы через решетку других мышей и заразила бы их всех. А так как в основе нашего эксперимента лежит анализ тканей мышей из строго изолированных групп, весь наш проект сразу утратил бы смысл. К счастью, это немыслимо. — Полагая, что тема исчерпана, он протянул руку к выключателю, собираясь выйти из зала.

Левантер мягко его остановил.

— А что, если я скажу вам, что, когда мы вошли в комнату, я увидел бежавшую по полу мышь?

Ученый удивленно на него посмотрел:

— Я был бы убежден, что у вас галлюцинация.

— А если бы я продолжал настаивать, что видел мышь?

— Значит, вы — жертва галлюцинаций.

— А если бы я поклялся, что видел ее?

— Значит, вы параноик.

— Насколько вы уверены, что в данный момент мышь не находится в этом зале на свободе?

Ученый повернулся к Левантеру, словно собираясь начать теоретическую дискуссию.

— Абсолютно уверен. Я хорошо знаю, как обслуживается лаборатория. На этой стадии эксперимента проявляется повышенное внимание, чтобы избежать подобных случаев. С мышами работают самые надежные и ответственные ученые, исследования которых — например, в области иммунологии, выращивания клеток, их деления — зависят от того, что происходит здесь, от точной вакцинации сывороткой мышей в каждой подопытной группе и тщательного контроля над ней. Люди в этой лаборатории педантичны и бдительны. — Он внимательно посмотрел на Левантера. — Теперь я вас убедил?

Но Левантер не собирался отступать.

— И все же, какова вероятность обнаружить сейчас в комнате сбежавшую мышь?

— Она равна нулю, — сказал ученый. — В конечном счете мышь — это не атом, — добавил он. — По сравнению с мельчайшими частицами, с которыми мы привыкли иметь дело, мышь показалась бы по размерам больше слона.

— Готовы ли рискнуть своей жизнью, чтобы не допустить такой возможности?

— Конечно.

— А этой лабораторией?

— Безусловно.

Левантер опустился на колени и заглянул под стеллаж. Мышь по-прежнему пряталась там. Он протянул руку, и мышь выбежала на середину комнаты. Там, увидев ученого, она замерла.

Ученый и зверек уставились друг на друга. Кровь отхлынула от лица ученого, а в глазах помутилось. Мышь понюхала воздух, пробежала через зал и снова спряталась под стеллажом. Прошло довольно много времени. Наконец ученый взял себя в руки и нажал кнопку тревоги. В комнату влетел молодой ассистент.

Ученый с трудом сдерживал гнев.

— Здесь бегает мышь! — рявкнул он.

Молодой человек не поверил.

— Но это невозможно! — сказал он.

— Я видел ее собственными глазами! Она прячется под клетками! — воскликнул ученый.

— Это иллюзия! — мягко заметил ассистент. — И вам, как и мне, прекрасно известно, что ни одна мышь не может убежать из клетки.

— Еще раз говорю, что ее видел, — настойчиво повторил ученый.

Явно не убежденный его заявлениями, молодой человек пытался успокоить своего начальника.

— Однажды мне тоже померещилось, что я вижу мышь, — сказал он.

Ученый был на грани нервного срыва. Когда он направился к клеткам, мышь выскочила и помчалась через зал, чтобы спрятаться под стеллажами у противоположной стены. Ошеломленный и растерянный, молодой человек опустил голову.

— Я просто не понимаю… это ведь невозможно…— бормотал он.

Не произнеся ни слова, ученый покинул зал. Левантер последовал за ним.

— Случаются вещи и похуже, — рассудительно сказал ученый, когда они вышли на улицу. — Раскалываются напополам танкеры. Падают реактивные самолеты. После прививок от гриппа наступает паралич. Что и говорить, общая компетентность и личная ответственность с каждым годом падает.

Размышляя вслух, ученый продолжал:

— Теперь придется заменить всех мышей, а все результаты, которые мы сообщили другим научным центрам, признать недействительными. Это же касается большинства открытий, которые мы обнародовали на научных конгрессах, семинарах и конференциях. Все отменить!

Левантер не мог ничего сказать в ответ.

— Человеческий фактор, — сказал ученый, — и вряд ли мы узнаем, кто именно виноват. И все же «Имптон Консолидейтед» будет продолжать оплачивать счета. — Казалось, эта мысль его взбодрила. — Какое счастье, что вам предложили остаться здесь и быть свидетелем на бракоразводном процессе Грега!

Обе стороны деловой нью-йоркской улочки были забиты машинами, поэтому Левантеру пришлось припарковаться сзади. Не успел он выключить двигатель, как на противоположной стороне улицы показалась полицейская машина. Опустив стекло, наружу высунулся сержант:

— Здесь запрещена двойная парковка! Езжайте дальше! — крикнул он.

— Я не могу! — парировал Левантер.

Сержант вылез из машины и, руки в боки, пересек улицу.

— Что значит «не могу»? Проваливайте, и все!

Левантер достал из кармана бумажник и медленно вынул из него водительские права и пластиковую карточку. На карточке значилось, что он, Джордж Левантер, является членом Американского Совета Глобальной Безопасности, расположенного в Вашингтоне, округ Колумбия. Совет был небольшой информационной организацией, регулярно опрашивавшей своих членов об их мнении по таким, например, вопросам, как «адекватность отражения телевизионной сетью американской военной мощи», и рассылавшей им размноженный на ризографе ежемесячник с результатами опроса. Членом Совета мог стать любой желающий, готовый платить ежегодный взнос в размере пяти долларов, включавший подписку на ежемесячник и стоимость членской карточки. Левантер вступил в Совет сразу по возвращении из Имптона.

Он протянул сержанту водительские права и — не без колебания — членскую карточку.

— Ваши ребята делают свое дело, а мы — свое, — бросил тот безразличным тоном.

Сержант мельком взглянул на права, затем принялся изучать членскую карточку. Левантер видел, как тот разглядывает символ Совета: американский орел держит в когтях земной шар, а над ним, обрамленный двумя армейскими звездочками, выписан девиз «Бдительность — это мир!»

Как и надеялся Левантер, сержант, разделяющий всеобщее смущение, вызванное серией публичных разоблачений деятельности Белого дома, ЦРУ и ФБР, пришел к выводу, что Совет — одно из элитных подразделений правительственной разведки, а Левантер — его агент. Он окинул взглядом соседние здания, а потом склонился к Левантеру:

— Отлавливаете их прямо здесь? — прошептал он, заговорщически морща лоб.

— Как видите, — подтвердил Левантер.

Без дальнейших расспросов сержант вернул права и карточку.

— Неужто они и впрямь прячутся в этом вшивом квартале? — с недоверием покачал он головой.

— Они вездесущи. Как и мы, впрочем, — прошептал Левантер и подмигнул сержанту.

— Так точно! — козырнул сержант. Он вернулся в свою машину и, помахав на прощанье Левантеру, отъехал.

Левантер выключил двигатель. Он взял с заднего сиденья два узла с рубашками и понес их в прачечную. Когда он положил свои узлы на стойку и хозяин прачечной, китаец, хотел уже было их взять, Левантер остановил его:

— В этом узле рубашки, которые надо просто постирать, — сказал он. — А рубашки из этого узла надо еще и покрахмалить. Только, пожалуйста, не перепутайте.

Мускулы на лице китайца напряглись. Он схватил оба узла, швырнул их в общую корзину и, не говоря ни слова, протянул Левантеру квитанцию.

Левантер взял квитанцию и аккуратно положил ее в бумажник.

— Жаль, что вы не следуете моим инструкциям, — заметил он ровным, спокойным голосом. — Я заберу их завтра и очень надеюсь, что не обнаружу ошибки.

Он слегка поклонился китайцу, демонстрируя преувеличенную вежливость. Тот повернулся, схватил корзину и почти бегом бросился в заднюю комнату.

Когда на следующий день Левантер приехал за рубашками, китаец, не глядя на него и не произнося ни слова, взял квитанцию. Он вручил Левантеру два пакета и отвернулся. Левантер отложил конверт, который держал в руках, и разорвал обертку обоих пакетов. Он сразу же увидел, что одна из двух одинаковых рубашек накрахмалена, а другая — нет. Подозвав хозяина, он показал ему накрахмаленную рубашку.

— Я ведь предупреждал вас не смешивать мои рубашки! — сказал он жестко. — Посмотрите, что вы натворили.

Мужчина прерывисто дышал и смотрел в сторону.

— Даже ребенок способен определить, что обе эти рубашки сделаны из одного и того же очень тонкого материала, который нельзя крахмалить. Но вы на это не обратили внимания и использовали крахмал. Теперь рубашка испорчена. Вы что, хотите, чтобы я платил вам за такую паршивую работу?

Казалось, китайца хватит сейчас удар: на лбу его вздулись вены, глаза вылезли из орбит. Он отпрянул от стойки и затопал ногами, хлопая себя по бокам сжатыми кулаками. Он задыхался, явно подыскивая английские слова, вместо которых бормотал что-то по-китайски.

— Кажется вы не только забыли, как стирать рубашки и говорить по-английски, — холодно сказал Левантер, — но и как вести себя по-китайски.

Он начал собирать рубашки.

Тогда китаец шагнул вперед и подошел ближе к стойке. Наконец-то он вспомнил английский язык.

— Я могу забыть Америку, — сказал он. — Могу забыть английский. Могу забыть вас и ваши рубашки. Но вы… вы…— Кажется, он готовил решающую словесную атаку. — Вы, — повторил он медленно, тыча в Левантера пальцем, — вы не можете забыть то, чего не знаете! — И, словно в восторге от своей логики, истерично засмеялся. — Вы не можете забыть Китай, потому что никогда там не были, — повторил он. — Китайцы — очень гордый народ. Они никогда не позволят приехать к ним такому, как вы! — заключил он с видом победителя и склонился над стойкой. — А теперь прошу вас покинуть мое китайское заведение!

— Это я и собираюсь сделать, — спокойно ответил Левантер. — Но я предусмотрел ход ваших рассуждений, и потому взгляните-ка, что я вам принес.

Он взял свой конверт и достал из него черно-белую глянцевую фотографию для прессы, размером восемнадцать сантиметров на двадцать четыре. На фотографии в окружении китайских официальных лиц был изображен Левантер собственной персоной. Он стоял перед зданием пекинского Великого Народного Собрания под большим плакатом с портретом Мао Цзэдуна.

Китаец взял фотографию, взглянул на нее, потом поднес ближе к глазам. Клацнув зубами, он разорвал ее на мелкие кусочки и, нечленораздельно вопя что-то по-английски и китайски, разбросал обрывки по всей комнате, словно конфетти. Из задней комнаты выбежала чернокожая прачка. Увидев, как ее хозяин в ярости скачет по комнате, она остолбенела, открыв рот от изумления. Вверх летели уже последние клочки фотографии, когда китаец заметил ее. Он внезапно остановился и сел. Закрыв лицо ладонями, он сотрясался в неслышных рыданиях. Левантер положил плату на стойку, взял рубашку и вышел.

Возвращаясь как-то домой с запозднившейся дружеской вечеринки, Левантер наткнулся на весьма привлекательную проститутку: она стояла в окружении шести японцев с «дипломатами» в руках и фотоаппаратами на шеях. Женщина была выше любого из них, и Левантер, остановившись в нескольких шагах от живописной группы, услышал ее голос.

— Трах — это трах, — говорила она недовольно и нетерпеливо. — И если вы, ребята, находитесь в комнате со мной все сразу, то за комнату вы платите один раз, а мне за трахи — шесть. Вам это понятно?

Приглушенными голосами, в которых, впрочем, улавливался сильный акцент, мужчины принялись с ней спорить, заявляя, что, поскольку ей придется раздеваться и одеваться всего один раз, они отнимут у нее не больше времени, чем отнял бы один человек.

— Трах — это трах, — повторяла женщина. — А шесть трахов — это шесть трахов. Или так, или никак.

Но японцы продолжали спорить. Один, например, сказал, что она сэкономит на такси до своей гостиницы и обратно.

— Шесть раз трахнуть — значит шесть раз заплатить. Вот как я считаю. — Она начала терять терпение. — Хватит с меня этих штучек!

Японцы по-прежнему не соглашались. Оглянувшись по сторонам, женщина увидела Левантера.

— Ты тоже с ними? — закричала она обвинительным тоном.

Левантер заверил ее, что это не так. Тогда она повернулась к японцам спиной и подошла к Левантеру.

— Идешь прогуляться? — спросила она довольно угрюмо, но в голосе ее угадывалось приглашение. Она была молодая и свежая на вид, с шаловливым лицом и выразительными глазами.

— Уже гуляю, — сказал Левантер. — Почему не спросишь, не возвращаюсь ли я с прогулки?

Она рассмеялась, тряхнув длинными блестящими волосами.

— Так ты хочешь или не хочешь, чтобы кто-нибудь составил тебе компанию?

— Я хочу не компанию, — сказал Левантер. — Я хочу тебя.

Она сказала свою цену.

— Это недалеко, в двух минутах отсюда. — Она назвала небольшую туристскую гостиницу в центре города, взяла Левантера под руку и пошла рядом с ним, приспосабливаясь к его широкому шагу.

Когда они вошли в ярко освещенный гостиничный номер, она взяла его пиджак и похлопала по всем карманам. Потом проверила карманы штанов. Убедившись, что у него нет с собой ни оружия, ни полицейского жетона, она начала поглаживать его бедра чуть понежнее. Левантер вручил ей деньги.

— Ты не против, если я оставлю включенным свет, — спросила она, запирая дверь на засов. — Не все любят глазеть на то, чем занимаются.

Она встала посреди комнаты, раздвинула ноги и начала раздеваться, поглядывая на себя в большое зеркало, висевшее напротив кровати. Выверенными и взвешенными движениями освободилась от всех до одной деталей своей одежды. Раздевшись догола и не сводя глаз с зеркала, она опустила руки на живот и принялась оглаживать себя круговыми движениями попеременно то пальцами, то ладонью, то пожимая и массируя плоть, то просто скользя по телу. Она протянула руку и привлекла Левантера к себе. Теперь в зеркале были видны оба. Она прижалась к нему всем телом, обвила руками и стала лизать ему шею по направлению к уху. Одновременно она расстегнула на нем рубашку и ослабила ремень.

Проводя руками по ее бедрам, Левантер увидел в зеркале ее глаза. Взгляд женщины был, казалось, направлен за отражение, и Левантер подумал, а не устраивает ли она все это представление для кого-то еще, не подглядывает ли кто-нибудь с той стороны зеркала.

Одной рукой продолжая ласкать женщину, другую Левантер отвел за спину и схватил пепельницу. Потом мгновенным движением оттолкнул женщину и размахнулся, словно собираясь швырнуть пепельницу в зеркало.

За зеркалом тут же раздался грохот опрокинутого стула и какие-то беспорядочные звуки; кто-то бросился оттуда прочь.

Левантер выскочил в коридор и с силой распахнул дверь в соседний номер. Он оказался прав. Стоящая на треноге кинокамера была нацелена через зеркало в соседний номер, и Левантер увидел, как там, где он только что был, торопливо одевается его женщина.

Двое мужчин средних лет одновременно кинулись к Левантеру и встали между ним и камерой.

— Прошу немедленно засветить пленку! — спокойно сказал Левантер.

— Слушай, ты, недоделок! — заорал один из них, наступая на Левантера со сжатыми кулаками, а другой отрезал путь к двери.

Левантер не двинулся с места. Он достал из кармана бумажник, вынул из него членскую карточку Американского Совета Глобальной Безопасности и сунул ее под нос тому мужчине, что орал на него.

— Ну-ка, взгляни! — сказал он.

Тот взял карточку, тщательно ее изучил, а потом осторожно протянул другому. Оба не произнесли ни слова, возвращая карточку хозяину. Настроение у обоих было явно не бойцовое. Женщина в соседней комнате закончила одеваться, схватила сумочку и, не оглядываясь, выбежала наружу.

— Я здесь на задании, — сказал Левантер, сунув карточку в бумажник. — В гостинице сейчас находится еще несколько моих коллег. Так что, — продолжал он самым официальным тоном, какой только мог изобразить, — у вас есть выбор: либо вы засвечиваете пленку, либо мы засвечиваем вас.

Мужчины переглянулись. Потом один из них молча открыл кинокамеру и вытащил кассету.

— Мой подарочек фэбээровцам, — сказал он, протягивая пленку Левантеру.

Другой ухмыльнулся и спросил:

— Что ж ты не подождал немного и не поймал кайфа с курочкой? Или уже не раз приходилось сниматься в порнушке?

Ронсар-Тибоде Самаэль, президент Африканской Республики Лотан, был всемирно известным эссеистом и автором многочисленных работ о природе языка. «Инвесторз Интернейшнл» решила отметить его достижения, присудив ему престижную Гуманитарную премию.

Левантер, как один из организаторов церемонии награждения, отправился в нью-йоркский отель, в котором остановилась свита президента Самаэля. Здесь у него была назначена встреча с официальным представителем Госдепартамента — советником Самаэля на время его визита в Нью-Йорк. Дважды — на пути к лифту и при выходе из него — Левантера тщательно обыскали три агента секретных служб США.

У дверей его ожидала высокая рыжеволосая женщина — полногрудая, с неестественно белой кожей. Мысленно Левантер дал ей прозвище Оклахома: всего много, но ничего конкретного, о чем стоило бы поговорить. Она представилась как «советник президента Самаэля». Проведя Левантера в комнату, она показала ему кипы бумаг, разбросанных на диване, на письменном и обеденном столах, и объяснила, что это подробно расписанные планы обеспечения безопасности на устраиваемом «Инвесторз Интернейшнл» ужине. Президента Самаэля будут чествовать как мыслителя и гуманиста, но поскольку многие афро-американцы в Соединенных Штатах фанатическим образом настроены против проводимых им внутренних реформ и внешнеполитического курса, этот визит превратился в политическое событие, требующее применения особых мер безопасности. Советник из Госдепартамента является связующим звеном между различными федеральными и городскими агентствами, занятыми обеспечением безопасности.

Левантер просмотрел список знаменитостей, приглашенных на ужин; после этого они с Оклахомой принялись обсуждать окончательный план размещения гостей за столами.

Послышался стук в дверь, но Оклахома не шевельнулась. Решив, что она предоставляет это ему, Левантер подошел к двери и открыл ее.

Он оказался лицом к лицу с красивым стройным мужчиной. Густые серебристые волосы резко контрастировали с черной кожей его моложавого лица. Если не считать пары необычно узких шортов, мужчина был совершенно гол. «Столь облегающее и скудное одеяние, — с удивлением подумал Левантер, — вполне соответствует представлению об особой мужской силе черных!» С указательного пальца вошедшего мужчины свешивалась свеженакрахмаленная белая сорочка.

Мужчина не выразил ни малейшего удивления при виде незнакомца у его двери. Пройдя без слов мимо Левантера, он вошел в комнату и направился прямо к женщине. Обняв ее, он что-то прошептал ей на ухо. Смущенный Левантер остался у дверей и смотрел в сторону. Но мужчина вышел так же стремительно, как вошел, снова пройдя мимо Левантера и все так же покачивая сорочкой на указательном пальце. Левантер вернулся в комнату. Оклахома хоть и покраснела, но никак не прокомментировала происшедшее, и они вернулись к работе с таким видом, словно ничего не случилось.

Несколько минут спустя опять раздался стук в дверь. На этот раз Левантер проигнорировал его, и к двери направилась женщина. Вошел все тот же мужчина. На этот раз на нем был темно-синий костюм, накрахмаленная белая сорочка, широкий модный галстук и блестящие узкие туфли. Поскольку Левантер видел множество фотографий президента Самаэля, хотя и не встречался с ним лично, он мгновенно его узнал и тут же поднялся, чтобы поприветствовать.

Оклахома подвела его к Левантеру и представила их друг другу. Президент Самаэль протянул руку, Левантер пожал ее. Президент сделал шаг назад, взглянул на него, потом обернулся к Оклахоме. С невозмутимым лицом он сказал:

— Мы с мистером Левантером когда-то встречались, но это было очень давно, и мы оба с тех пор изменились.

А затем, обращаясь к Левантеру, добавил:

— Вы, мистер Левантер, должно быть, забыли нашу первую встречу!

— Конечно, господин президент! — сказал Левантер с самым серьезным видом. — Это было так давно!

Самаэль улыбнулся. Заверив Левантера, что они еще встретятся во время ужина, он поцеловал Оклахому в щеку и вышел.

Когда Левантер и Оклахома вновь занялись делом, Левантер заметил, что президент Самаэль — очень милый человек.

Советница подняла голову и кивнула:

— Настоящий джентльмен! — сказала она. — А через секунду добавила: — И всегда так элегантно одет!

Как-то раз, когда он был в Тунисе по делам «Инвесторз Интернейшнл», Левантера пригласили на прием, где его представили одному арабскому дипломату, ранее служившему в Интерполе. Этот араб, красивый мужчина с темными выразительными глазами, держался довольно отчужденно. Он предложил Левантеру прокатиться с ним в его новой, сделанной по специальному заказу, итальянской спортивной машине.

Они медленно проехали по запруженным людьми пригородам Туниса, выбрались на открытое шоссе, миновали гигантские щиты с портретами президента страны и свернули на проселочную дорогу.

Когда они проезжали через деревни, дипломату приходилось громко сигналить, чтобы освободить проезд среди толп полуголых мужчин, женщин и детей, выползших из своих хижин, чтобы поглазеть на машину. Длинный сверкающий капот то и дело задевал деревенских жителей, не успевших отскочить вовремя. В одной деревушке дорогу перегородил какой-то упрямый верблюд, и дипломату пришлось остановиться. Толпа зевак вплотную окружила его отполированную машину.

Приковылял какой-то нищий старик с протянутой рукой. Изъеденная болячками грудь в комьях грязи, превратившиеся в лохмотья штаны, босые ноги. Один его глаз совсем заплыл, из него сочился гной. Его спутанные седые волосы украшал венок из цветов лимонного дерева. Приблизив лицо к стеклу автомобиля, он уставился на Левантера здоровым глазом. Увидев, что Левантер не шелохнулся и не собирается открывать окно, нищий задергался и приложил к стеклу шишковатые руки; его скрюченные пальцы поползли по стеклу, как пиявки.

Левантер сунул руку в карман и достал несколько монеток. Потом нажал кнопку на дверце, и оконное стекло поползло вниз. Жаркий влажный запах проник в машину. Левантер протянул деньги нищему, но тот убрал руки, отказываясь взять деньги. Дипломат попытался закрыть окно, но Левантер удержал его.

Нищий приблизил голову к Левантеру. Слюна капала из его беззубого рта, из горла исходил сухой хрип. Но в конце концов он спросил на ломаном французском:

— Вы… Вы знаете Сесила Битона?

Он с тревогой смотрел на Левантера, ожидая ответа. Левантер кивнул. По лицу старика пробежала улыбка.

— Когда я был молод… Сесил Битон хорошо меня знал. Он меня фотографировал. Он говорил, что я самый красивый мальчик на свете.

Его зрячий глаз сверкнул; он смотрел в лицо Левантера так, словно ждал от него ответа.

В это время верблюд наконец-то ушел с проезжей части. Явно раздраженный происходящим, дипломат закрыл окно и нажал на газ. Когда машина тронулась с места, она задела задним крылом нищего и тот упал.

Отвезя Левантера домой, дипломат вежливо проводил его до самых дверей.

— Вам уже удалось посетить новые бани в Хаммамете? — спросил он.

Левантер ответил, что такой возможности ему еще не представилось.

— Вы просто обязаны там побывать, — дипломат положил руку на руку Левантера. — Вот где вы сможете насладиться, быть может, самыми потрясающими существами, созданными природой, — сказал он, понизив голос. — Юные, такие юные! И такие прекрасные!

Он причмокнул губами в предвкушении.

— Буду рад отвезти вас туда, — добавил он шепотом, пожимая Левантеру запястье.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал Левантер. — А откуда эти девочки?

Дипломат посмотрел на него с нескрываемым изумлением.

— Девочки? — спросил он, хихикая и поглаживая руку Левантера. — Кто сказал «девочки»?

Он посмотрел на Левантера так, словно видел его впервые.

— Милый Джордж, вы, кажется, фетишист, не так ли?

Уходя, он продолжал смеяться, а на прощанье крикнул:

— Уверен, что мы еще увидимся в Нью-Йорке!

В Нью-Йорке одна дама как-то пригласила Левантера на вечер у себя дома. Среди гостей ожидались государственный секретарь США и один советский поэт, знакомый Левантеру еще по Московскому университету.

В какой-то момент Левантер заметил, что поэт, который разговаривал с госсекретарем, снимает свои наручные часы. Он подошел ближе и услышал, как поэт уговаривает собеседника сделать то же самое. Обмен часами, объяснял поэт, это русский обычай, практикуемый между друзьями: часы одного из них отмеряют другому время их дружбы. Заметив, что некоторые гости смотрят на него, госсекретарь, изощренный в переговорах дипломат, снял свои «Тиссо» и нехотя протянул поэту, приняв от него в ответ «Победу».

Вернувшись домой с вечеринки, Левантер не успел войти в дверь, как раздался телефонный звонок. От лица хозяйки дома звонил арабский дипломат (он тоже был среди гостей). Он сообщил, что жена госсекретаря только что звонила хозяйке дома, чтобы сказать, что ее муж готов начать переговоры по обратному обмену часов. Хозяйка дома, чувствуя, что недостаточно хорошо знает советского поэта, интересовалась, не поможет ли Левантер тактично убедить поэта забрать назад свой щедрый символ дружбы. И дело тут совсем не в несоразмерности обмена, заверила арабского дипломата хозяйка, хотя «Тиссо» — часы старинные и очень дорогие, а «Победа» — дешевый и новый ширпотреб. Причина, по которой госсекретарь хочет вернуть свои часы, заключается в том, что они были подарены ему в юности в Германии и с ними связано много воспоминаний.

На следующее утро Левантер захватил с собой «Победу» и отправился к поэту за «Тиссо». Когда он объяснил тому цель своей миссии, поэт впал в ярость. Он кричал, что во время своего гастрольного тура по США уже обменял много советских «Побед» на наручные часы самых знаменитых американцев и до сих пор ни один из них не требовал обратного обмена. В качестве доказательства он предъявил впечатляющую коллекцию «Ролексов», «Омег», «Пульсаров» и «Сейко». В конце концов он отыскал в коллекции «Тиссо» и вручил Левантеру.

— Что он возомнил о себе? — громыхал поэт по-русски. — То, что он родился в Германии и говорит с немецким акцентом, еще не значит, что он должен вести себя как немец! «Победа» значит «победа», и уж конечно не победа мелочности над дружбой!

Арабский дипломат испытывал облегчение и благодарность.

— Дело было весьма деликатное, — сказал он, — и я знал, что могу рассчитывать на то, что вы с этим поэтом разберетесь. Впрочем, — заметил он после паузы, — я случайно узнал, что госсекретарь купил свои «Тиссо» совсем недавно, когда ездил отдыхать в Женеву.

В другой раз Левантер был приглашен на скромный ужин в нью-йоркский дом одного американского бизнесмена и его жены. Почетной гостьей была мадам Рамос, жена президента Республики Дельтасур, маленькой, слаборазвитой страны, состоящей из многочисленных островов и полностью зависящей от туризма и американской экономической и военной помощи. Мадам Рамос нередко представляла интересы своего мужа за рубежом. Поговаривали даже, что у себя дома она располагает куда большей властью, чем все члены правительства вместе взятые.

Мадам Рамос прибыла в сопровождении нескольких до зубов вооруженных телохранителей, которые на время ужина остались у входа в квартиру, а также помощника, симпатичного полковника гвардии, просочившегося внутрь совершенно незаметно.

Она была на удивление элегантна, и Левантер был польщен тем, что за ужином их места оказались рядом. Мадам Рамос объяснила, что приехала в Нью-Йорк от имени своего мужа, чтобы на следующий день принять участие в завтраке, устраиваемом Пресс-клубом.

Она сказала, что американские газеты продолжают публиковать статьи, которые резко критикуют президента за то, что под предлогом борьбы с повстанцами-коммунистами он ввел в стране военное положение, и сообщают о том, что посредством безжалостных арестов он подавляет политическую оппозицию, недовольную его диктаторским правлением. Поскольку экономика страны полностью зависит от американских капиталовложений, а безопасность — от американской военной помощи, мадам Рамос заявила, что одной из целей ее визита в Штаты является открытие истины о положении в стране и противодействие тому, что она назвала «антагонистическими, инспирированными коммунистами либеральными атаками» на ее мужа, сделавшего Республику Дельтасур бастионом демократии и свободы.

Мадам Рамос говорила спокойным, очаровательным тоном, и Левантер поймал себя на том, что не сводит с нее глаз. Она была одной из самых красивых евразийских женщин, которых он когда-либо видел.

Когда она закончила свои политические речи, Левантер выразил уверенность в том, что, поскольку Америка следит за политической ситуацией на ее родине, на предстоящем завтраке публика будет слушать ее очень внимательно. Мадам Рамос сказала ему, что, опасаясь быть неправильно услышанной или понятой, она приняла меры предосторожности, заранее написав свою речь и распечатав ее для предварительной раздачи в аудитории. Левантер сказал, что, к своему великому сожалению, не является членом Пресс-клуба, и спросил, где можно получить копию речи.

После ужина мадам Рамос улучила момент и передала Левантеру копию подготовленного текста. Когда она отошла побеседовать с другими гостями, Левантер быстро пробежал текст и стал ждать ее возвращения.

— Это окончательный текст? — спросил он.

— Да, — ответила она уверенно. — А почему вы спрашиваете?

— По-моему, в нем имеется серьезная ошибка.

— Ошибка? Какого рода?

— Ошибка, которая может навлечь на вас, мадам, и на вашего мужа большие неприятности, — тихо ответил Левантер. — Но ее нетрудно исправить.

Мадам Рамос посмотрела на него с тревожным любопытством:

— Скажите же, в чем дело?

— Если я укажу вам эту ошибку, мадам, обещаете ли вы честно мне сказать, собираетесь ли вы ее исправить?

Она смотрела на него напряженным взглядом.

— Разумеется.

— В таком случае, — продолжал Левантер, — если, благодаря мне, вы узнаете и исправите свою ошибку, сделаете ли вы кое-что и для меня?

Взгляд мадам Рамос исполнился укоризны:

— Смотря что именно вы захотите.

Начав говорить, Левантер продолжал следить за ее глазами.

— Благодаря своему положению в «Инвесторз Интернейшнл», — сказал он, — я узнал, что два видных журналиста одной оппозиционной газеты в вашей стране уже много месяцев без всякого суда и следствия находятся в тюрьме по довольно сомнительным обвинениям в подрывной деятельности.

Никакой реакции.

— Есть кое-какие свидетельства о применении пыток, — продолжал он, — о выселении их семей. Если я избавлю вас от ошибки в вашей речи, обещаете ли вы за них заступиться?

Мадам Рамос поглядела в сторону, на своего полковника-красавчика, наблюдавшего за ними с другой стороны комнаты. Потом ее взгляд опять упал на Левантера.

— Я всего-навсего жена Президента, господин Левантер, и однако же обещаю вам использовать даже то ограниченное влияние, которое имею на министра внутренних дел. Скажите же наконец, какую ошибку вы нашли.

Левантер открыл текст речи на странице с загнутым уголком и указал на абзац, отмеченный им карандашом. Он пододвинулся ближе к мадам Рамос с тем, чтобы они могли читать вместе.

— «Таким образом, мой супруг, Президент, — прочел он, — взял на себя трудную обязанность человека с мачете для своего народа». — Левантер сделал паузу. — В нынешнем виде эта фраза означает, — мягко сказал он, — что президент Рамос стал убийцей.

Мадам Рамос оцепенела. Облокотясь о руку Левантера, она пристально вглядывалась в текст.

— Безусловно, вы имели в виду другое, — сказал Левантер. — Наверняка вы хотели сказать, что господин Президент взял на себя обязанность «прокладывать тропу для своего народа».

— Разумеется! — воскликнула мадам Рамос. — Все, кто знал и любил его все эти трудные годы, прекрасно это знают! Речь была написана сначала на родном языке, — сказала она. — Должно быть, ошибка закралась при переводе на английский. Я конечно же внесу исправление. Благодарю вас за содействие и мне, и Президенту.

— Значит, вы мне поможете?

— Да, помогу, — ответила она. — Кто эти два предположительно невиновных журналиста?

Левантер нацарапал имена на обороте своей визитной карточки и вручил ее мадам Рамос. Взяв ее, мадам Рамос протянула руку. Полковник тотчас пересек комнату и, поклонившись, принял карточку.

Вскоре после возвращения мадам Рамос на родину оба журналиста были освобождены. Явно в соответствии с инструкциями, полученными от правительства, они сообщили «Инвесторз Интернейшнл», что все обвинения против них сняты, и они вновь воссоединились со своими семьями. Проведенное вскоре собственное расследование «Инвесторз Интернейшнл» подтвердило, что журналисты действительно находятся на свободе.

Левантер уже почти забыл об этом случае, когда однажды, несколько месяцев спустя, при выходе из «Инвесторз Интернейшнл» его остановила одна бедно одетая евразийской наружности женщина средних лет.

— Вы Джордж Левантер? — спросила она с дрожью.

— Да, это я.

Невысокая женщина подошла поближе. У нее были спутанные, засаленные волосы.

— Если бы я могла, я бы вас убила, — пробормотала она. Ее бледное лицо и все тело нервно подергивались. — Клянусь, убила бы, — прошептала она.

Левантер остолбенел:

— Как? За что? Что я вам сделал?

— Вы бросили моего брата в тюрьму, — резко сказала она. — Его подвергли пыткам.

Ее лицо перекосилось, она заплакала.

— Вы ошибаетесь, — сказал Левантер, — я никого в тюрьму не сажал.

Женщина вцепилась ему в руку.

— Но ведь вы работаете на эту шлюху, жену палача Рамоса.

— Мадам Рамос?

Женщина плюнула Левантеру в лицо. Слюна попала ему на подбородок, но Левантер не двинулся с места.

— Вы ошибаетесь, — медленно проговорил он. — Совершенно ошибаетесь. Наоборот: я заставил мадам Рамос освободить двоих человек. Только это, уверяю вас.

Женщина посмотрела на него.

— Мой брат был переводчиком. Сейчас его арестовали за саботаж и содержат в «доме безопасности», правительственной следственной тюрьме. Его клали на «воздушную подушку» — ноги на одной кровати, голова на другой, тело висит в воздухе. А стоило ему упасть, как ему устраивали «фалангу» — били его по пяткам. Человек, написавший мне об этом, узнал от кого-то из дворцовых гвардейцев, что моего брата выдал бабе Рамоса в Нью-Йорке некто Джордж Левантер из «Инвесторз Интернейшнл».

Левантер ехал на машине из Швейцарии во Францию. Он миновал швейцарский пограничный контроль и оказался на нейтральной полосе — разделяющем две границы участке шоссе протяженностью в четверть мили. И именно там увидел молодую женщину, стоявшую у автомобиля с открытым капотом и зажженными сигнальными фарами. На ней была расширяющаяся книзу футболка, с большой печатной надписью на груди и спине: ЛИСИЧКА. Левантер остановился рядом и поинтересовался, не нужна ли какая помощь. Женщина ответила, что ждет механика и что ей можно помочь ожидать механика вместе.

Она сказала ему, что родом с Ближнего Востока, но училась в США и теперь живет в Нью-Йорке. Левантер ответил, что любой принял бы ее за американку. Она была в обтягивающих джинсах, с густыми черными волосами, ровно подстриженными на уровне плеч. Умело и тщательно наложенный макияж придавал ее лицу вполне естественный вид даже на ярком солнцепеке. Футболка выгодно подчеркивала гладкую шею и большую грудь. У нее была тонкая талия, изящные округлые бедра без единой складки жира и длинные стройные ноги с маленькими узкими ступнями; держалась она очень грациозно. Все в ее внешности было чувственным и вызывающим. Таможенники и пограничники по обе стороны нейтральной полосы с восторгом пожирали ее глазами.

Пока Левантер болтал с Лисичкой, появился швейцарский механик. Едва заглянув в мотор, он заявил, что не может починить его на месте, и отбуксировал Лисичкину машину в свой гараж, находившийся в пограничном городке неподалеку. Левантер развернул машину и, сопровождаемый веселым дружеским одобрением пограничников, поехал за ним следом вместе с Лисичкой.

Он пригласил ее пообедать с ним, пока она ждет свою машину. За едой Лисичка упомянула, что только что вышла из швейцарской клиники. Когда клиника всплыла в их беседе во второй раз, Левантер спросил, по какому поводу она там лечилась. Сначала она заколебалась, но потом все же призналась, что перенесла операцию по удалению опухоли в матке. Она стыдливо опустила ресницы, объясняя, что, хотя опухоль оказалась доброкачественной и врачи смогли ее выписать, ей придется на некоторое время воздержаться от активной половой жизни. Левантеру ее искренность показалась весьма соблазняющей.

Механик не смог починить автомобиль до самого закрытия гаража. Левантер заверил Лисичку, что его дела в Париже вполне могут подождать, и предложил составить ей компанию. В мотеле они поселились в смежных комнатах. В тот вечер в ресторане мотеля они оказались единственными посетителями, и хозяйка, пожилая швейцарка, потчевала их редким белым вином. Это вино, объяснила хозяйка, делают из винограда, растущего в виноградниках в альпийском высокогорье. Первые лозы были посажены несколько веков назад религиозными сектантами, которые селились среди недоступных горных вершин, чтобы избежать преследований. Хозяйка предложила выпить «вино ледников» в честь красоты Лисички. Хозяйка глазела на нее и все повторяла, что много шикарных людей проезжало через этот приграничный городок, но никогда доселе не приходилось ей видеть такой красавицы. Лисичка была очень возбуждена этими комплиментами. Ее щеки порозовели. Когда она взглянула на Левантера, ее губы дрогнули. Пока хозяйка говорила, Лисичка ногой слегка толкнула Левантера под столом. Она мягко развела его ноги в стороны, и он почувствовал, как пальчиками ноги она принялась поглаживать его икры. После ужина они с Лисичкой разошлись по своим комнатам.

Чуть позже, предполагая, что она уже ложится спать, Левантер постучался к ней, чтобы пожелать доброй ночи. К его удивлению, она была еще одета, а макияж даже был чуточку освежен. Левантер решил, что она хочет еще куда-нибудь выйти. Но когда он сказал, что бар еще открыт, Лисичка попросила, чтобы он остался в ее комнате и они смогли бы поближе узнать друг друга. Она изучила себя в зеркале и торопливо привела в порядок одежду. Она смотрела на Левантера выразительными, блестящими глазами, а потом подошла к нему и стала нежно щекотать его волосы, целовать, покусывать шею, щекотать языком ухо. Она прижала к нему грудь и принялась быстро-быстро расстегивать на нем рубашку. Лаская его соски языком, она расстегнула ремень на его брюках. Левантер был возбужден, но отпрянул, боясь, что сделает ей больно. Она надулась. Он объяснил, что беспокоится о ее операции.

Не говоря ни слова, она начала раздеваться, разбрасывая одежду и сандалии по полу. У нее были полные, крепкие груди с маленькими сосками. Словно дразня Левантера, она чуть помедлила, прежде чем снять трусики. Потом выскользнула из них и пошла навстречу Левантеру, выставляя напоказ свою плоть и белую марлевую прокладку — последнее напоминание о пребывании в больнице. Она легла на кровать и протянула к нему руки.

В эту ночь любви она проявила чудеса изобретательности, с тем чтобы компенсировать отсутствие той части тела, которая все еще нуждалась в покое.

Они вернулись в Нью-Йорк вместе. Лисичка обожала танцевать. Она говорила Левантеру, что всякий раз, посещая ночной клуб или дансинг, чувствует себя так, словно находится высоко на вышке для прыжков в воду и готовится совершить первый прыжок на глазах у целой толпы зрителей. Так как Левантер танцевал не ахти как, он представлял Лисичку лучшему танцору в каждом клубе. Она всегда выбирала такой столик, откуда открывался лучший вид на танцплощадку и где все могли как следует рассмотреть ее. Потом они с Левантером разглядывали танцующие пары, выискивая партнера, который смог бы справиться с неистовой энергией Лисички, не пытаясь ее подавить. Когда оба соглашались с выбором кандидата, Левантер выводил Лисичку на площадку. Там уже с самых первых шагов они продвигались в направлении ничего не подозревающей пары, демонстрируя себя так, чтобы кандидат смог хорошо рассмотреть Лисичку. Как только тот начинал глазеть на нее, Лисичка знала, что он попался. Тогда они изображали неловкое движение и врезались в кандидата и его партнершу. Левантер тут же начинал извиняться, одновременно не забывая представиться самому и представить Лисичку, а заодно заявлял, что после проявленной им неуклюжести отказывается от танцев на всю ночь. И по-дружески говорил Лисичке, что, если она хочет танцевать, ей нужно подыскать себе другого партнера. Он продолжал болтать с парой до тех пор, пока те не присоединялись к нему и Лисичке за их столиком. Вскоре кандидат приглашал Лисичку танцевать. Уже через пару минут она и ее новый партнер становились центром всеобщего внимания.

После каждого такого вечера в стиле «прыжок с вышки» Левантер и Лисичка возвращались к себе в гостиницу. Для Лисички ночь только начиналась. В ночном клубе она в очередной раз доказывала Левантеру, что в нее влюблен весь мир, и от него ей нужно было теперь доказательство того, что он полностью у нее на крючке. Все еще в приподнятом настроении, она выпивала бокал «вина ледников», к которому пристрастилась и которое Левантер с большими трудностями для нее доставал, потом быстро принимала ванну и, сияющая, выходила к Левантеру. Она вставала перед ним, медленно предъявляя свое тело, которое — она это знала — буквально его гипнотизирует. Это было совершенное тело статуи, о котором ежедневно заботились специалисты; безволосая кожа без единого изъяна словно светилась, мышцы под руками опытных массажистов становились сильными и упругими. Поддерживать Левантера в состоянии постоянного возбуждения, направлять его вверх и вниз по пикам безумия было для Лисички последней наградой своей собственной красоте.

Всякий раз, когда Левантер возвращался из короткой деловой поездки за пределы города, Лисичка со свойственной ей откровенностью рассказывала ему обо всем, чем занималась в его отсутствие. Как бы пытаясь напомнить ему о том, насколько она всем желанна, Лисичка в подробностях описывала Левантеру вечера, проведенные ею в мужской компании во время его отъезда. Но иногда, говорила она, ей хотелось побыть среди женщин, которые, как и мужчины, находили ее красивой и желанной. Для многих из них она стала первой любовницей.

Лисичка плела истории своих свиданий одну за другой, а Левантер слушал, стараясь не чувствовать угрозы со стороны ее эротических приключений. Он понял, что таков стиль ее жизни: она была так же красива для любого другого, как и для него самого. Чтобы восхищаться ее красотой, не нужно было обладать изощренным вкусом или необычным взглядом. Иначе говоря, его страсть к ней была столь же заурядной, как и страсть любого другого мужчины, готового в любой момент заменить его. Левантер в равной степени не мог себе представить ни то, что он когда-нибудь ее потеряет, ни то, что когда-нибудь завладеет ею всецело. Он мог думать о ее нынешнем любовнике как о сопернике, мог ревновать к двум-трем интимным подругам, но совершенно не завидовал тому незнакомцу, которого Лисичка еще не встретила. Он знал, что в созвездии ее эротических приключений он — лишь одна из многочисленных звезд.

Танец и секс были для нее единственным способом контакта с людьми, подобно тому как забота о своем теле и внешности — единственным ощущением самой себя. Ей хотелось только одного — чтобы на нее смотрели, чтобы ее вид услаждал и ослеплял людей. Она ненавидела любой род деятельности, требовавший одиночества, но предпочла бы совсем никуда не выходить, чем выйти и остаться незамеченной, не превратиться в предмет всеобщего восхищения. Когда она замечала, что кто-то задержал на ней взгляд, она, словно под жадными руками любовника, заново возрождалась к жизни.

Поскольку Лисичка считала себя источником страсти Левантера, она охотно ему отдавалась. Она терпела боль, если уж для того, чтобы он почувствовал, что наконец овладел ею, ему требовалось причинить ей боль. Но когда он приближался к высвобождению собственного восторга, она немедленно начинала контролировать ситуацию; теперь она была инструментом его удовлетворения, а он — ее рабом.

Левантер чувствовал, что овладел ее красотой, но ее сексуальность по-прежнему оставалась для него загадкой. Он не мог понять, чего именно она хочет в постели, тогда как она угадывала малейшее его желание. В то время как другие женщины порой воспринимали его потребности как довольно странные, Лисичка встречала их так, словно давно ждала. Она, казалось, гордилась своей способностью вытаскивать на свет его тайные прихоти и желания. В чувственном бдении над его плотью она фиксировала каждую подробность его финального освобождения, стремилась уловить длительность и интенсивность каждого спазма.

Чтобы лучше понять Лисичку, Левантер стал ее фотографировать, пытаясь уловить выражения лица, жесты, улыбки. Пачка фотографий росла, и он рассматривал их, перебирая одну за другой, в тайной надежде обнаружить то неизвестное, что одновременно удерживало и раздражало его в Лисичке. Но эти фотографии не помогли ему ни разоблачить ее, ни понять свою собственную зависимость.

Он стал снимать Лисичку на диапозитивы. Показывая слайды через проектор, Левантер смотрел на образы, вспыхивающие на переносном экране, и его охватывало такое чувство, будто воплощенная в этих образах красота проецируется из какой-то точки его мозга, будучи перенесена туда каким-то художником, пожелавшим остаться неизвестным.

Они были знакомы относительно недавно, и в тех случаях, когда Левантер высказывал свои соображения о ее сексуальности, Лисичка всегда отвечала, что операция по удалению опухоли травмировала ее тело, расстроила месячный цикл и грозит бесплодием. Организм еще не восстановился полностью, и потому она должна еженедельно проходить врачебный осмотр и получать инъекции. Между приемами у врача Лисичка чувствовала себя подавленно и неуверенно, но после уколов радостно возбуждалась и обретала уверенность в себе.

У Левантера не было причин считать, что она сочиняет истории о своих похождениях, но он подозревал, что ее представления о собственной сексуальной жизни с ним, во-первых, неполны, а во-вторых, бессознательно искажены. Кроме того, он пришел к убеждению, что она не совсем правдива, когда речь заходит о ее оргазмах, что иногда она утверждает, что испытала оргазм, хотя на самом деле этого не произошло. Он решил, что это — последствие операции; Лисичка все еще оставалась для него запечатанной марлевой прокладкой, и он по-прежнему хотел получить ее всю. Время, проведенное с ней, словно расширяло его жизнь, время вдали от нее — сужало. Лисичка стала его привычкой.

Однажды Левантер приехал на два дня раньше, чем планировал. Было поздно, но Лисички в номере не оказалось. Он почувствовал некоторое беспокойство и отправился в вестибюль купить завтрашнюю утреннюю газету. На всякий случай — вдруг удастся ее отыскать — спросил у швейцара, не видел ли он, как она выходила вечером. Швейцар сказал, что поскольку лил дождь и не было видно ни одного такси, молодая леди отбыла в гостиничном лимузине; это было часа два назад. Левантер сказал, что собирался сопровождать ее, но потерял адрес того места, где они должны были встретиться, и попросил дать ему тот же автомобиль. Шофер доставил его в тот клуб, куда, как он сказал, он ранее отвез молодую леди.

В этом клубе Левантер никогда прежде не бывал. Он открыл дверь и тут же молодой грубоватого вида вышибала обыскал его. Когда Левантер направился через многолюдный холл в гардероб, его окликнула молодая женщина, одетая в короткую кожаную юбку с узкой шнуровкой по бокам. У женщины были тщательно подведенные брови; она выпячивала грудь вперед, чтобы под легкой шифоновой блузкой была видна превосходная форма ее груди.

— Я тебя знаю, — сказала она низким, хорошо поставленным голосом. — Я тебя видела однажды на дискотеке. Ты был с моей подругой.

— С твоей подругой? — переспросил Левантер.

Женщина кивнула:

— Ты танцевал с ней в ту ночь, а потом одна пара налетела на вас. Подруга сказала мне, что ты называешь ее Лисичкой. Она сегодня здесь, знаешь?

— Знаю, — сказал Левантер. — Я хочу к ней присоединиться.

Он сдал пальто и пошел по коридору к дальним комнатам. Все та же молодая женщина на высоких каблуках пристроилась рядом, явно желая составить ему компанию.

— Она сказала мне, что вы познакомились в Европе, — зашептала она. — Между двух стран. Ужасно романтично! Как в старом кино с Гретой Гарбо. — Женщина была так близко, что Левантер ощущал тяжелый запах ее духов. Вдобавок она напирала на него бедром. — А ты знаешь, что был ее первым мужчиной?

— Первым мужчиной? Не может того быть! — воскликнул Левантер.

— Да. Первым мужчиной после изменения.

— После чего?

— Ты знаешь, после чего. После операции.

— Ты имеешь в виду операцию по удалению опухоли?

Девушка вцепилась в его руку и засмеялась, прикрывая рот тонкой ладошкой.

— Здорово! Мне нравится, как ты это назвал: «опухоль»! — Она взмахнула ресницами и стряхнула волосы с щек и плеч.

Левантеру стало не по себе.

— А ты как это называешь?

Она продолжала смеяться. Потом взяла его руку и направила к себе под юбку, прижимая ее до тех пор, пока не убедилась в том, что он потрогал то, что она хотела.

— Я называю его — если его надо как-то называть — называю его «любовником», — прошептала она хриплым шепотом. — И скоро тоже собираюсь удалить эту «опухоль», представь себе! Почему бы тебе когда-нибудь тоже не навестить меня?

Левантер вытащил руку из-под юбки и двинулся на звуки танцевальной музыки. В один миг вся история его взаимоотношений с Лисичкой пронеслась у него в голове; страстное увлечение ее телесной красотой мало его волновало, но почему-то он испытывал стыд за то, что делал с ней в постели. Он не мог себе представить, что именно думает о нем она. Левантер больше не был любовником красивой и таинственной женщины. Теперь он был сексуально извращенным партнером, требующим легкого наслаждения от другого мужчины, который всегда так хорошо понимал все его желания и так легко удовлетворял их. Левантер огляделся по сторонам. Многие женщины здесь были очень красивы, хотя ни одна из них не обладала ошеломляющей красотой Лисички. Но теперь, зная, кто они все на самом деле, Левантер почувствовал себя одураченным.

Лисичка танцевала. Увидев Левантера, она резко остановилась и оставила своего партнера — высокого, мускулистого мужчину. Задыхаясь, со спутанными волосами, она подбежала к Левантеру, поцеловала его и отвела в сторону.

— Как ты меня нашел? — спросила Лисичка тихим голосом.

— Меня привез сюда шофер гостиницы.

— Я видела, как ты говорил с моей подругой.

— Да. Она сказала мне, что вы дружили.

Лисичка почувствовала его настроение.

— Наверняка она тебе все рассказала. Теперь ты знаешь, — сказала она.

— Да, — ответил Левантер. — Теперь я знаю, что это была за «опухоль».

— Но ведь это неважно, правда? Мы останемся вместе, да?

— Нет, — сказал Левантер. — Я должен тебя оставить.

Лисичка принялась умолять его:

— Дай мне шанс. Я еще не знаю себя. Через неделю снимут повязку, — сказала она, — и ты сам узнаешь, есть ли какая-нибудь разница между мной и любой другой женщиной. — Она помедлила. — Я буду единственной женщиной в твоей жизни, которая получает оргазм полностью изнутри, — пошутила она.

— Меня заворожила твоя тайна, — сказал он. — Теперь она раскрыта.

— Но я не обманывала тебя. Ни одна женщина не смогла бы услужить тебе лучше, чем я… Ты же не хотел от меня ребенка.

Лисичка смотрела на него с напряженным вниманием, а потом нежно увлекла в другой коридор и остановила у лестницы. Сверху доносились приглушенные голоса.

— Еще ребенком я знала, что природа совершила со мной ошибку, — сказала Лисичка. — Я чувствовала, что выгляжу совсем как девочка и испытываю потребности, которых не понимаю. К двенадцати годам я каждый день хотя бы несколько минут проводила перед зеркалом, одевалась в девичью одежду, красила губы, напяливала парики. Я мечтала о том, чтобы сменить пол. Но в мусульманских странах к женщинам относятся как к животным. — Она горько рассмеялась. — Очень плохо родиться женщиной. Ни одному нормальному мужчине такое и в голову не придет.

Лисичка подвела Левантера к скамейке и попросила сесть рядом с ней. Она глубоко вздохнула.

— Моя семья была одной из самых богатых и влиятельных в нашей стране. Мой отец был известным дипломатом. Как единственный сын, я был отцовской гордостью и единственным наследником состояния. — Она помедлила секунду, раздумывая, а потом заговорила отрешенным голосом. — Мне было шестнадцать, когда отец встревожился, обнаружив, что я теряю мужские черты, и созвал целую команду французских врачей. Меня долго кололи мужскими гормонами. Но нельзя помешать воле Аллаха.

Левантер коснулся ее руки и подумал о том, до чего изящно и женственно она выглядит. А Лисичка продолжала свой рассказ, словно теперь, когда она наконец заговорила, ничто уже не могло ее остановить.

— Несмотря на лечение, груди продолжали расти, как будто мое тело настаивало на том, что я — женщина. На свете не было никого, к кому я могла бы обратиться за помощью. Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, а с молодой мачехой и двумя ее дочками мне сблизиться не удалось. Поэтому я очень удивилась, когда мачеха решила мне помочь. Лишь потом поняла, зачем она это сделала.

Левантер вопросительно посмотрел на нее.

— Я все еще оставалась единственным законным наследником отцовского состояния, — объяснила Лисичка. — Мачеха не смогла родить отцу сына, а тут у нее появилась возможность избавиться от единственного серьезного препятствия, отделяющего ее и ее дочерей от огромного наследства. Когда я училась в Америке, мачеха приехала навестить меня и тайно организовала мой визит к американскому врачу, специалисту по транссексуалам. Тот предложил мне сначала пройти курс психотерапии — для того, чтобы я подготовилась и к операции, и к дальнейшей жизни в качестве женщины. Конечно, он не знал, что я уже готовилась к этому, приходя каждый вечер в этот и подобные ему клубы. Не поставив в известность отца, мачеха перевела на мой швейцарский счет значительную сумму. Я прошла психотерапию и получила курс гормональных инъекций, после чего была готова отправиться в Швейцарию, чтобы окончательно преобразиться.

Лисичка взглянула на Левантера. Тот молчал, и она продолжала:

— Я была еще в больнице, когда отцу позвонили по телефону — я уверена, что анонимный звонок был организован мачехой, — и сказали, что я попала в автокатастрофу и получила множество увечий. Уже через несколько часов отец, беспокоясь о моем состоянии, прибыл в больницу. Доктор приподнял одеяло и гордо сказал отцу, что хирургическая операция прошла успешно, так что отныне его сын стал женщиной. Отец выскочил из палаты с криком, что у него никогда не было сына. — Она замолчала, похоже для того, чтобы заглушить звучавшую в ее голосе боль. — Я еще была в больнице, когда ко мне явился сотрудник нашего посольства и от имени отца предупредил меня, что я не должна допустить дискредитации моей семьи и отцовского положения при королевском дворе. Мой паспорт объявлялся недействительным; я теряла право использовать свою фамилию, ибо отец сделал заявление, что его сын безвозвратно потерян. Отцовский посланник сообщил мне, что отец собрал справки за подписью лучших докторов, свидетельствующие о том, что я — психически нездорова. Если я когда-нибудь вернусь на родину, меня тут же схватят как сумасшедшую с манией членовредительства и упекут в психушку. И если хоть когда-нибудь, в любой точке земного шара я публично открою тайну своего происхождения, люди моего отца сделают так, чтобы я никогда больше не смогла открыть рот.

Левантер понял, что она не сомневается в том, что отец выполнит свою угрозу.

— Банк немедленно уведомил меня о том…— Лисичка прервалась на миг, а потом продолжила: — В тот день, когда я встретила тебя, банк уведомил меня о том, что я признана юридически несостоятельной и не могу отвечать за свою, доставшуюся мне от деда, долю в семейном доходе от нефти, что отныне все мои иностранные и внутренние банковские счета арестованы, выплаты еженедельного содержания приостановлены, а все мои сбережения и доходы переходят к отцу.

Лисичка взяла Левантера за руку и посмотрела на него снизу вверх. Ее глаза, как и голос, были полны печали.

— Вот как все случилось, — сказала она таким тоном, словно рассказанная история потрясла ее точно так же, как и его. — За несколько дней я пережила полную трансформацию: была мужчиной — стала женщиной; была богатой — стала нищей. Вместе с мужским полом я потеряла отца и родину. Я стала бродягой, и мое проживание в любой стране зависит только от того, как долго я смогу себя поддерживать и платить за лечение, в котором постоянно нуждаюсь.

В этот момент к ним подошла какая-то симпатичная, стройная и длинноногая девушка с торчащими грудями. Лисичка встала, и они поздоровались, поцеловав друг друга. Левантер тоже поднялся, и Лисичка представила его своей знакомой, а та ответила капризной, дразнящей улыбкой и, покачивая бедрами, удалилась.

Левантер взглянул на Лисичку. Он был слишком раздавлен, чтобы думать о безнадежности ее положения, хотя и понимал, что теперь решение зависит только от него.

— Тот же случай! — воскликнула Лисичка, когда женщина отошла. — Вряд ли здесь есть хоть одна Богом сотворенная женщина. Эта когда-то была служащим крупного банка. — Она рассмеялась. — Половину своего времени она проводила за конторкой, мужчина в деловом костюме. И ни один человек в банке не знал, что вторую половину времени она проводила здесь в качестве роскошной леди. В конце концов она ушла из банка, стала принимать гормоны, отрастила груди и длинные волосы. Единственное, чего не хватает теперь этой леди, так это банковского кредита для окончательной операции. А еще говорят, что маску носят только тайные агенты!

Она заметила, что Левантер оглядывается по сторонам, даже не пытаясь скрыть охватившее его чувство неуютности.

— Мы считаем себя идеальными любовницами, — сказала Лисичка, — каждая из нас способна объединить в себе страсть, испытываемую и мужчиной, и женщиной. Но на самом деле объединяем в себе лишь тщеславие того и другого пола. В конце концов, что, как не тщеславие, может нас поддержать? Разве что забава. Чего здесь только не случается! — воскликнула она. — То какой-нибудь деревенский чудак забредет сюда, чтобы показать жене большой город. Та отправляется в женскую уборную, чтобы привести себя в порядок, и натыкается там на них — на целую гвардию женщин, бывших мужчин. Они стоят на высоких каблуках, задрав юбки, у стены с писсуарами или сравнивают, у кого грудь больше, косметика лучше, чулки моднее, а то и рассматривают — неохотно, правда, — у кого какая «опухоль», не обязательно, между прочим, слишком атрофированная. А деревенская кумушка, едва их завидит, думает, что умом повредилась, и кидается с огромной скоростью прочь. А тем временем ее чисто американского муженька обхаживает в баре какое-нибудь юное создание со свежеиспеченной грудкой.

Лисичка замолчала. Потом придвинулась к Левантеру, ткнулась в шею, поцеловала его щеки, глаза.

— Все эти годы, — сказала она, — когда кто-нибудь — неважно, мужчина или женщина — занимался со мной любовью, я всегда гадала, кого они хотят — мужчину или женщину? Или меня просто использовали для того, чтобы помочь другим принять решение? Даже когда я знала, что любовник хочет меня как женщину, мое мужское начало мешало мне, отодвигая ту, кем я была на самом деле и насмехаясь над тем, что я чувствовала. Оставался единственный способ избавиться от этой мертвой части себя, и я выбрала его.

Она опять замолчала. Сверху на лестничные ступеньки упал и разбился стакан. Голоса стали громче, потом опять стихли.

— Джордж, ты был первым настоящим мужчиной, который узнал меня как полноценную женщину. С тобой я была девственницей, — сказала она. — Когда ты впервые подошел ко мне на нейтральной полосе, ты стал для меня воплощением всего мужского братства, от которого я себя бесповоротно отрезала. Ты был вызовом, который я обязана была принять.

Она посмотрела на Левантера. А он вновь увидел, как она прекрасна: кожа на лице излучала свет; ее глаза и волосы были черны как смола. Он почувствовал, как крепка ее грудь, прижавшаяся к нему. Он обнял ее, но впервые за все время их знакомства не ощутил желания касаться ее и обладать ею. Ему казалось странным, что он больше не хочет тела, которым всегда так наслаждался. Но то видение мира и себя, которое он искал в Лисичке, она больше не могла ему предложить.

— Я так хочу, чтобы ты остался со мной, — прошептала Лисичка. — Я не сказала тебе всей правды, но я не лгала тебе. И вообще, самое главное в сексе — возбуждаться и сохранять возбуждение. И еще быть собой. А с тобой я всегда была собой.

Левантер чувствовал на шее тепло ее дыхания. Он помолчал еще немного, а потом спросил:

— Что же теперь с тобой будет?

Она высвободилась из его объятий и повела его к лестнице.

— Поднимемся наверх.

Они вошли в большую, слабо освещенную комнату. Несколько официантов, молодых женоподобных мужчин в белых морских кителях сновали между столиками, разнося подносы с напитками. В воздухе стоял резкий запах табака, гашиша и марихуаны.

Левантер заметил, что большинство столиков заняты пожилыми женщинами, одетыми в кричащие балахоны или кожаные куртки и короткие юбки; их одутловатые ноги в черных шелковых чулках с атласными подвязками были втиснуты в туфельки на шпильках. Мужчин было мало, и все они тоже выглядели довольно старыми. Многие люди в комнате явно пребывали в состоянии опьянения или наркотической полудремы, и только громкая музыка, раздававшаяся из расставленных по углам колонок, удерживала их от того, чтобы окончательно заснуть.

Лисичка провела Левантера по комнате. Некоторые женщины подняли головы. Взлетели дугой в удивлении выщипанные, подведенные брови. Женщины окликнули Лисичку, восхитились ее нарядом и прической, но ни одна не обратила внимания на Левантера.

При тусклом свете женщины казались старыми. Но, вглядевшись в их лица, Левантер понял, что они едва достигли средних лет. В их глазах не было ни малейшего проблеска радости. Покрытая толстым слоем грима кожа была грубой и морщинистой, волосы — истонченными, жидкими, с пятнами проплешин, которые кое-кто пытался прикрыть париком. Почти все они были полными, с мясистыми шеями, жирными плечами, бесформенными бедрами и раздутыми икрами. Неестественно огромные груди обмякли и обвисли, как блины, на бочкообразном теле. Покрытые коричневыми пятнами кисти рук были слишком широкими, почти квадратными; пальцы с крашеными ногтями казались одинаковой толщины.

Левантер медленно повернулся и вышел из комнаты. Лисичка последовала за ним.

— Это помещение мы называем Комнатой Менопаузы, — сказала она. — Здесь мы переживаем паузу после своей мужской жизни — единственная менопауза, которую нам доводится пережить. Те, кого ты видел, — члены нашего рукотворного племени. — Она старалась говорить по возможности сухо. — Гормональные нарушения. Метаболические расстройства. Умственная деградация. Потеря интереса к половой жизни. Полное отсутствие средств на врачей и пристойную жизнь. Большую часть дня они спят в квартирах без горячей воды, а ночью пьянствуют здесь, пытаясь запить то бесконечное количество возбуждающих и успокаивающих лекарств, которые потребляют. Их единственное спасение состоит в том, что хозяева клуба помнят их юными, свежими и симпатичными лисичками и потому бесплатно кормят. К тому же, — продолжала Лисичка, — в такой большой стране, как эта, конечно же, всегда находятся клиенты, желающие пойти с ними на свидание вслепую.

Они спустились вниз. Помогая ей надеть пальто, Левантер заметил, что какие-то мужчины в гардеробной комнате поглядывают на Лисичку с вожделением. Она тоже их заметила.

— Пусть смотрят, — сказала она. — Они прекрасно знают то, о чем ты узнал только сегодня. Они хотят меня, но при этом считают, что я принесла в жертву лучшее, что есть у мужчины. И ради чего? Ради не более чем мимолетного появления на их потребу! Пока не закончу свои дни там, наверху!

Оставшись один и скучая по Лисичке, Левантер вернулся в компанию своих прежних друзей. Одним из них был Джей-Пи — легендарная фигура в спортивном мире. Трехкратный чемпион мира по фехтованию, олимпийский чемпион, победитель десятков международных соревнований, Джей-Пи считался величайшим саблистом всех времен.

Как было принято в странах Восточной Европы, Джей-Пи чисто формально получил звание подполковника армии и числился в программе боевой подготовки при Министерстве обороны.

Он приехал в Нью-Йорк для участия в соревнованиях и пригласил Левантера навестить его в гостинице. Рассказывая Левантеру о том, как сотрудники разведслужб предложили ему занять должность военного атташе его страны в Брюсселе, чтобы, используя свои общественные и спортивные связи, он смог проникнуть в высшие эшелоны НАТО, Джей-Пи вздыхал и ерзал в кресле.

— Меня хотят сделать шпионом для вооруженных сил Варшавского блока, — сказал Джей-Пи.

Левантер был поражен.

— Когда мне впервые это предложили, — сказал Джей-Пи, — у меня во рту пересохло и я не мог вымолвить ни слова. — Он помолчал. — Фехтование для меня — жизнь, это тебе прекрасно известно. Сабля — национальный символ моей страны, у себя на родине я являюсь героем, источником национальной гордости. Почему им этого мало?

— И что же ты ответил? — спросил Левантер.

— Сказал, что умею воевать только в открытую. Тогда присутствовавший там генерал закричал, что я идеально подхожу для этой работы, потому что на Западе меня так боготворят, что даже не следят за моими руками. «Вы ошибаетесь, товарищ генерал, — сказал я. — Я фехтовальщик. И если меня боготворят, то только потому, что следят за моими руками». И решительно удалился.

— Что же случилось потом? — спросил Левантер.

— Сначала вроде бы ничего. Но потом мои телефонные и записные книжки начали вдруг исчезать и появлялись в таких местах, куда я их не мог положить. Кое-кто из моих друзей подвергся допросу. Однажды меня оштрафовали на треть моей зарплаты за то, что я опоздал на тренировку. — Он горько рассмеялся. — А поскольку на моей родине фехтовальщика лучше меня нет, то спарринг-партнера у меня не было и мне приходилось сражаться с собственным отражением в специально сконструированном для этого тройном зеркале. Так что штрафовали меня за то, что я опоздал на тренировочный бой с самим собой!

Джей-Пи встал и пересек комнату.

— А потом вот это, — сказал он и взял в руки лежавшую на комоде книгу, — самый большой удар. Как раз перед нынешней поездкой.

Он передал Левантеру книгу. «Олимпийское золото», недавно изданную автобиографию Джей-Пи.

— Свеженькая, только что из Госиздата, — сказал Джей-Пи с тоской в голосе. — Мне вручили ее перед самым отлетом в Нью-Йорк, у трапа самолета. — Он замолчал. Было видно, насколько он расстроен. — Не предупредив меня, неизвестные мне цензоры многое из книги изъяли, а многое — полностью переиначили. Десятки раз упоминавшееся в рукописи имя моего тренера по фехтованию, в книге не встречается ни разу. А ведь этот человек научил меня всему, что я умею. Думаю, они посадили его за то, что он еврей, — сказал Джей-Пи. — Зато много чего оказалось добавлено: например, нападки на кое-кого из военного и спортивного руководства. Они втянули меня в свои политические дрязги.

Страстно желая помочь Джей-Пи, Левантер позвонил своему приятелю, арабскому дипломату.

— Что я могу сделать? — спросил дипломат.

Левантер не колебался.

— Попробуйте разузнать, не окажется ли Джей-Пи в опасности, когда вернется домой?

Через несколько дней дипломат позвонил и предложил Левантеру встретиться в мужских публичных банях в центре Манхэттена. Левантер поначалу удивился тому, что араб выбрал такое странное место, но, оказавшись там, сообразил, что дипломат, вероятно, не раз использовал эти бани для сексуальных целей и потому считал их приватную атмосферу вполне удобной для конфиденциальной политической деятельности.

Завернувшись в полотенца, они молча прошли по темному коридору. Отовсюду лилась медленная сентиментальная музыка, что в сочетании с приглушенным освещением и запахом марихуаны создавало атмосферу особой интимности. Двери большинства комнат, мимо которых они проходили, были открыты; в каждой из них под слабыми голубыми лампами лежали голые мужчины. Одни спали, другие позировали, третьи вдыхали наркотики из маленьких пульверизаторов, четвертые подчеркнуто жестикулировали, приглашая Левантера и араба войти. Они спустились по лестнице вниз, миновали большую купальню, где на краю каждой раковины стояли бутыли с розового цвета жидкостью для полоскания рта и высокие стопки бумажных стаканчиков. С противоположной стороны к ним направился какой-то юноша; проходя мимо, он коснулся рукой паха дипломата. Араб потрепал юношу по щеке и сказал:

— Не сейчас, не сейчас.

Улыбнувшись, юноша удалился.

— Очень плохо, — заметил дипломат, — что когда вас, я имею в виду западных людей, мучит желание, вы полагаетесь исключительно на жест. В нашей культуре мужчины сначала обговаривают свои сексуальные желания, причем во всех подробностях, ибо в словах нет ничего постыдного. Советую вам когда-нибудь посетить нас, — сказал он Левантеру, когда они вошли в спальню — большую комнату, где стояли десятки кроватей.

В проходах между кроватями, разглядывая друг друга, прохаживались мужчины; они так же призывно демонстрировали свои члены, как во время обычных дневных свиданий демонстрировали бы свои лица. То тут, то там один из них приближался к другому и приникал к его плоти — сначала рукой, потом ртом. В дальнем углу комнаты двое обнаженных мужчин лежали, слившись в тесном объятии. И в этой обстановке, сидя вдвоем на одной кровати, при тусклом свете красной лампы без абажура, среди тихой музыки и нестройного хора шепотов и вздохов, Левантер и дипломат принялись обсуждать судьбу Джей-Пи.

Дипломат сказал Левантеру, что Джей-Пи высказал свое несогласие с определенными методами боевой подготовки, принятыми среди военных. Он заявил, что эти методы слишком суровы и негуманны. Благодаря своему статусу национального героя, он обрел много сторонников. Теперь партия, опасаясь усиливающегося влияния армии, нащупывает почву для ареста Джей-Пи.

— Для этого, — сказал дипломат приглушенным голосом, — агенты восточноевропейской разведки распространяют в западных спортивных кругах слухи о том, что фехтовальщик является членом мафии, занимающейся контрабандой золота и антиквариата. А совсем недавно они начали кампанию по обвинению Джей-Пи в участии в тайном сионистском заговоре.

Дипломат объяснил также, что целая сеть гостиниц в Париже, Лондоне и Нью-Йорке через подставных лиц находится во владении служб безопасности восточноевропейских стран. Номера, зарезервированные в этих гостиницах для важных персон, оснащены сложными системами наблюдения, позволяющим властям следить за деятельностью и контактами путешествующих государственных деятелей, ученых, спортсменов, актеров и писателей, которых в эти гостиницы направляют посольства их стран. Таким образом, поездки за границу становятся не только наградой за лояльность государству, но и проверкой этой лояльности.

Именно из той нью-йоркской гостиницы, где Джей-Пи так часто останавливался, правительство его страны получило на него самый явный компромат, сказал арабский дипломат. Они записывали все беседы Джей-Пи с его западными друзьями, и в том числе с человеком, которого они считают своим заклятым врагом, — с Георгием Левантером.

Дипломат категорически рекомендовал Джей-Пи не возвращаться домой. Он сказал, что если органам нужно найти на какого-то компрометирующий материал, они без труда его находят. И действительно, на родине Джей-Пи уже подготовлены списки отечественных спортсменов, мировых чемпионов и рекордсменов, которые будут розданы на предстоящем чемпионате мира. Имени Джей-Пи в этих списках не значится.

Стараясь не упустить время, Левантер договорился о встрече с Джей-Пи в парке возле гостиницы. Когда Джей-Пи услышал от Левантера все то, что сообщил тому арабский дипломат, он был совершенно потрясен.

Подумав немного, Джей-Пи сказал:

— Это абсурд. Почему из всех людей они выбрали именно меня — национального героя?

— Тебе нельзя возвращаться, — настаивал Левантер. — Ты принадлежишь фехтованию, а не правительству. Оставайся в Америке. Занимайся здесь фехтованием. Учи ему. Пиши.

Джей-Пи раздумывал.

— Я не хочу стать изменником родины, — сказал он. — Я принадлежу своей стране. Благодаря моей сабле мой народ испытывает чувство национальной гордости. Абсолютно все в правительстве знают это. Они не посмеют меня тронуть. Я возвращаюсь.

Спустя несколько недель арабский дипломат связался с Левантером и сообщил ему новости о Джей-Пи. Едва фехтовальщик сошел с трапа самолета, прилетевшего из Нью-Йорка, как его арестовали. Теперь он находится в одиночном заключении в военной тюрьме.

Какое-то время о дальнейшей судьбе Джей-Пи было ничего не известно, но вскоре появился первый зловещий сигнал. В одной из центральных газет известный партийный художник опубликовал карикатуру на Джей-Пи в виде шпиона, одетого в шинель, закутанного в башлык и потрясающего саблей. Сабля Джей-Пи была сломана, нога прикована цепью к ядру, а рядом валялись секретные военные графики. Вскоре стало известно, что Джей-Пи отказался сотрудничать со своими обвинителями и быть игрушкой в их руках. С чувством некоторого облегчения Левантер подумал о том, что в маленькой стране бездушных бюрократов ни одну тайну не удается сохранить даже за крепостными стенами.

Дипломат рассказал Левантеру, что просочившаяся информация и слухи позволили западной разведке составить такую картину допросов: Джей-Пи посадили на стул посередине огромной холодной комнаты и допрашивали под ослепительным светом ламп. После долгой череды провокационных вопросов, направленных на то, чтобы сломить его сопротивление, фехтовальщик, указав на свою руку, воскликнул:

— Вы не можете разрушить то, что защищала эта рука. Моя рука принадлежит народу!

Тогда офицер-следователь поднялся из-за стола и вступил в круг света, встав перед фехтовальщиком.

— Это и есть та рука, о которой ты говоришь? — спокойно спросил он, потрепав Джей-Пи по правому плечу.

Джей-Пи откинулся на спинку стула и взглянул офицеру в лицо.

— Да, полковник, это она, — ответил он и с гордостью протянул руку вперед.

Внезапно офицер схватил ее обеими руками и, перенеся весь свой вес на одну ногу, другой ногой толкнул стул. Полковник положил руку Джей-Пи на спинку стула, и, словно крестьянин, ломающий прут, с силой на нее нажал. Локоть громко хрустнул. Джей-Пи закричал и попытался освободиться, но полковник вывернул сломанную руку, положил на спинку стула запястье и нажал на него. Теперь хрустнуло запястье. Джей-Пи со стоном сполз со стула на пол.

— Слишком много для руки, принадлежащей народу! — сказал полковник, возвращаясь к столу.

Закрытый военный трибунал приговорил Джей-Пи к лишению прав собственности и гражданского состояния за деятельность, направленную на подрыв высших интересов государства. Кроме того, он был приговорен к двадцати пяти годам заключения в лагере строгого режима.

Левантер был вне себя от ярости. Фехтовальщик получил двадцать пять лет, думал он, тогда как большинство вождей Третьего Рейха были приговорены Нюрнбергским военным трибуналом к куда более коротким срокам. Левантер решил провести систематическое наблюдение в той нью-йоркской гостинице, в которой обычно останавливался Джей-Пи.

С помощью дипломата Левантер раздобыл длинный список соотечественников Джей-Пи, останавливавшихся в этой гостинице и наказанных по возвращении домой. В списке были: писатель, скрывший свою встречу с одним американским интеллектуалом, — поплатился тем, что его очередной роман был запрещен к изданию; актриса, повидавшая в Нью-Йорке своего дядю, но прежде не признававшаяся в том, что у нее есть родственники в США, — стала невыездной; архитектор, забывший упомянуть о том, что получил от американских коллег профессиональную премию за свой промышленный проект, — был навсегда лишен индивидуальных заказов. Таких примеров были десятки.

Несколько раз, под разными именами и в разной одежде Левантер снимал номера в этой гостинице. Он искал — и вскоре нашел — «жучки» для подслушивания. Проследив, кто из сотрудников гостиницы отвечает за отбор и распределение номеров, Левантер сузил свой поиск до старшего администратора, ответственного за бронирование мест для клиентов из Восточной Европы.

Этот администратор, как узнал Левантер, работал в гостинице уже более десяти лет. Понаблюдав некоторое время за его работой, однажды вечером Левантер проследовал за ним до самого его дома в пригороде. Затем, когда администратор вместе с женой уехали из дома на выходные, он проник туда и обнаружил в подвале большую мастерскую, забитую электронным оборудованием. Отдельные компоненты совпадали с теми, что Левантер обнаружил в номерах гостиницы, в которые регулярно селили гостей из-за Железного Занавеса.

Левантер связался с арабским дипломатом, и тот через несколько дней подтвердил, что, по его данным, старший администратор гостиницы — один из второстепенных восточноевропейских агентов в США.

Как-то утром Левантер позвонил этому человеку в гостиницу и, преувеличенно заикаясь, чтобы манеру его речи невозможно было забыть, представился как преуспевающий предприниматель, после выхода на пенсию проживающий за городом. Левантер объяснил, что имя администратора ему дали в одном туристическом агентстве, в клиентуру которого входит много граждан из стран Восточной Европы. Он сказал, что интересуется судьбой отдельных людей из-за Железного Занавеса, ибо кое-кто из них вполне бы мог желать нанести ущерб Соединенным Штатам. Он подчеркнул, что чаще всего это люди пожилого возраста, которые не очень хорошо владеют английским языком и потому не рискуют предпринимать столь решительный шаг без поддержки и поощрения. Левантер объяснил, что группа свободомыслящих американских предпринимателей — он назвал несколько имен, наверняка известных администратору, — создала фонд для широкомасштабного содействия потенциальным вредителям.

Левантер сказал, что он и его товарищи ищут компетентное лицо, которому они могли бы доверять и с которым могли сотрудничать; по вполне понятным причинам это не может быть кто-то находящийся на виду, ибо подобное обстоятельство может поставить под удар весь проект, направленный на защиту прав человека. Левантер спросил, не заинтересован ли администратор в том, чтобы помочь им? Или, быть может, он знает кого-то, кто мог бы помочь? Разумеется, любой профессиональный риск будет возмещен, о финансовой стороне можно договориться. Администратор выразил интерес к высказанному предложению и пожелал встретиться с Левантером для дальнейших переговоров.

Левантер извинился за то, что не знает в Нью-Йорке такого частного клуба, куда бы мог пригласить своего гостя, но сказал, что придумал удобное место, где они могли бы встретиться конфиденциально. «К тому же, — сказал он, — у меня болит поясница и неплохо было бы посидеть в сауне». А потому не встретиться ли им в банях Кавалье, в Мидтауне, где вполне можно насладиться уединением и анонимностью. «Завтра утром я собираюсь лететь домой, — сказал Левантер, — и потому надеюсь, что вы встретитесь со мной сегодня, допустим, сразу после ланча, когда бани не так переполнены».

Администратор охотно согласился, и Левантер, хорошо запомнивший с предыдущего посещения планировку бань, сообщил свой план. Чтобы сэкономить обоим время и наверняка не разминуться, он предложил, чтобы администратор снял в банях отдельный номер, приготовился к посещению сауны и перешел в номер 101, забронированный Левантером. Оттуда они могли бы вместе пройти в сауну и там в конфиденциальной обстановке побеседовать.

У Левантера оставалось еще два часа на то, чтобы подготовиться к встрече. Он надел пару замшевых перчаток и достал купленную несколько недель назад саблю и тяжелый хозяйственный молоток с толстым кожаным чехлом поверх железного набалдашника. Все это он завернул в шерстяной шарф, сложил в продуктовую сумку, сунул туда же моток веревки, после чего снял перчатки и тоже кинул в сумку.

При ярком свете ванной комнаты Левантер натянул седой театральный парик, наклеил фальшивые брови, усы и короткую бородку. Через несколько минут он стал совершенно неузнаваемым.

Он вышел из дома через черный ход, поймал такси и приехал в бани. Там снял плащ и бросил его на сумку.

Приблизившись к кассиру, сонному старику с бледным одутловатым лицом, и понизив голос, он сказал, что забронировал номер 101. Не отрывая глаз от газеты, кассир вручил Левантеру брелок с ключами от номера, два банных полотенца и пробормотал, что, согласно тарифу, комната снята на двенадцать часов.

Номер 101 был расположен наверху, в самом конце коридора, рядом с центральным вентилятором, который работал так шумно, что Левантер был абсолютно уверен в том, что всякий, кто заглянет в этот коридор, обязательно свернет, не дойдя до его конца.

Прежде чем открыть комнату, Левантер надел перчатки, вошел и запер за собой дверь. В комнате, освещенной лишь тусклой лампочкой, едва рассеивающей темноту, стоял деревянный топчан с матрасом, простыней и двумя подушками, стул, шкаф и маленький столик возле кровати. Левантер сунул саблю под топчан, а молоток положил на стол. Затем разделся, повесил одежду в металлический шкаф, стоявший рядом с топчаном и вышел, сняв перчатки только после того, как отпер дверь, причем дверь оставил слегка приоткрытой. Закутавшись в полотенце, он спустился вниз и сел в помещении, где посетители обычно расслаблялись после сауны. Отсюда был виден центральный вход.

Администратор гостиницы пришел один, причем несколько раньше назначенного времени, и снял себе номер. Левантер поднялся вслед за ним и направился в свой номер 101. Спрятав ключ в кармане плаща, он надел перчатки и прилег на топчан, прислушиваясь к доносившейся из коридора музыке. Через несколько минут раздался робкий стук в дверь. Левантер встал, взял молоток в правую руку и, держа его за спиной, левой рукой открыл дверь. Заикаясь, он поздоровался с администратором и пригласил его войти. Завернутый в банное полотенце, администратор выглядел неуверенным, смущенным и робким. Он сказал, что подождет его в одном из баров внизу. Левантер объяснил, что и сам только что пришел; он сказал, что заметил внизу несколько сомнительных типов, в открытую торгующих стимулирующими таблетками и нюхающих кокаин. «Лично я, — сказал он, — не слишком-то хочу маячить перед этими типами, но если вы настаиваете, то можно, конечно, пойти туда». Его замечание сработало: администратор тут же сказал, что вовсе не настаивает, и в полутьме, сопровождаемый доносящимся из динамика в коридоре голосом Джуди Гарланд, неловко плюхнулся на стул рядом с топчаном. Левантер левой рукой закрыл дверь, а правой стукнул администратора по голове молотком в кожаном чехле. Оглушенный, тот обмяк и рухнул на край топчана; его полотенце упало на пол. Левантер схватил администратора за ноги и уложил его на топчан. Он запихнул ему в рот кляп из полотенца, достал браслет-брелок с ключами от комнаты и надел себе на руку. Потом перевернул администратора лицом вниз и, обмотав ему веревкой шею, пояс, колени и щиколотки, туго привязал тело к топчану.

После чего Левантер аккуратно оделся и проверил, что ничего не забыл. Он надел плащ, завернул молоток в шарф и положил его в продуктовую сумку. Потом склонился над администратором и ущипнул его: по телу мужчины пробежала дрожь; он напрягся, но кляп оказался слишком плотным, чтобы пропустить хоть один звук. Левантер еще раз напомнил себе, что его действия, подобно приговору военного трибунала, являются безличной местью.

Он вытащил из-под кровати саблю. Держа оружие в руках, Левантер встал в изножье топчана. Клинок поблескивал в голубом свете. Он склонился над голым телом, приблизил кончик сабли к узкому проходу, словно тень разделявшему зад мужчины, потом направил его в этот проход.

Левантер нагнулся, опираясь на одну руку, резко двинул другую вперед и, словно вкладывая оружие в ножны, вогнал клинок глубоко в отверстие. Тело содрогнулось в конвульсиях, потом начало дрожать. К тому моменту, когда внутрь вошел весь клинок, тело было уже неподвижным. Левантер накрыл его простыней.

Он выключил свет и, уходя, плотно прикрыл дверь. Перчатки положил в сумку и, не торопясь, зашагал по коридору. Ему встретилось несколько мужчин — одни обнимались тут же в коридоре, другие были видны через открытые двери тускло освещенных комнат.

Выходя, он скинул брелок с запястья на стойку. Кассир, по-прежнему поглощенный газетой, даже не поднял головы и пробормотал что-то нечленораздельное в ответ на тихое «до свидания», которое бросил ему Левантер.

По пути домой через парк, Левантер медленно снял парик, отклеил брови, усы и бороду и — одно за одним бросил в кусты.

Он подумал об общественном резонансе своего поступка. И власти, и пресса непременно начнут искать связь между преступлением и мотивом его совершения. Наверняка они заподозрят заговор, но отыскивать в этом убийстве заговор так же бесполезно, как гладить бронзовую лошадь. Никто не сумеет распутать обстоятельств и мотивов, приведших к смерти администратора.

У себя дома Левантер почувствовал себя в полной безопасности. Прошло не более часа с того момента, как администратор вошел в свой номер. Случившееся осело в самом отдаленном уголке памяти Левантера — что-то вроде моментального снимка, сделанного «поляроидом»: негатива не осталось, фотограф неизвестен, фотоаппарат выброшен на свалку.

Прекрасно зная о том, что у Жака Моно мало свободного времени, Левантер отправился на встречу с ним прямо в Канны. Прибыв на курорт, он обнаружил, что там проходит ежегодный Каннский кинофестиваль. Моно говорил Левантеру, что, хотя он родился и вырос в Каннах, а впоследствии проводил там все свои отпуска, он ни разу не бывал на кинофестивале. Поскольку Левантер каждый день проводил в обществе Моно, он убедил того посмотреть несколько кинофильмов фестивальной программы и представил своего измученного хворями друга кое-кому из киношников, надеясь, что те его развлекут.

Как-то, ближе к вечеру, когда они вышли с просмотра очередного фильма, Левантер заметил, что какая-то старлетка пялится на Моно. Она подскочила к ним и осторожно спросила, не является ли Моно одной из тех знаменитостей, вроде Чарльза Бойера, которые, по слухам, приехали в Канны с фильмом «Голливуд, Голливуд!», составленным из фрагментов фильмов, в которых они снимались. Моно уже собирался представиться, но тут вмешался Левантер и сказал, что Моно в самом деле звезда, но из другой галактики.

— Из другой галактики? — спросила юная дама, широко раскрыв глаза.

Левантер кивнул. Девушка извинилась, что еще не видела «Другой галактики», и обещала сделать это сразу, как только фильм выйдет на экраны.

Позже один известный французский кинорежиссер встретил Моно на террасе отеля и сразу же узнал его. Он уважительно поприветствовал Моно и представился.

— Не часто нас посещают Нобелевские лауреаты! — воскликнул он торжественно. После чего представил Моно своей спутнице, изящно сложенной брюнетке: — Это доктор Жак Моно, автор книги, оказавшей на меня неизгладимое впечатление.

Женщина скромно улыбнулась, но ничего не сказала.

— Ты, конечно, помнишь «Возможность и необходимость»? Ту книгу, которую ты видела на моем ночном столике, — сказал режиссер с явным упреком.

Женщина протянула руку.

— Конечно! Я счастлива познакомиться с вами, доктор, — сказала она, опуская другую руку на бедро и слегка наклоняясь к нему. — Вы здесь потому, что по вашей книге сняли фильм?

Она была довольна тем, что сумела задать такой серьезный вопрос.

Заметно развеселившись, Моно готов был уже ответить, но режиссер, с выражением сильнейшего недовольства на лице, схватил женщину за плечо и утащил ее прочь.

На гала-представлении после одного из фильмов две старлетки поинтересовались у Левантера, кто такой его симпатичный приятель. Левантер сказал:

— Угадайте!

— Он достаточно симпатичен для того, чтобы быть кинозвездой, — сказала одна, бросая на Моно кокетливый взгляд.

— Только не звездой, — возразила вторая. — Для этого у него слишком своеобразная внешность.

— Директор студии? — спросила первая.

— Нет, он слишком самоуверен, — отвечала вторая. — Директора студий лишь пытаются выглядеть самоуверенными, а этот и на самом деле такой.

— Режиссер?

— Нет, он слишком естественный и при этом хорошо одет.

Она внимательно посмотрела на Моно.

— Должно быть, ученый, — сказала она, помолчав.

— Почему вы так думаете? — спросил Левантер.

— Он глядит на тебя так, словно изучает, — пробормотала она.

Они разговаривали и обменивались шутками, сидя в послеполуденный час на залитой солнцем веранде фамильного дома Моно. Левантер захватил с собой фотоаппарат, чтобы сделать несколько снимков Моно. Только используя видоискатель, ему удалось сфокусироваться на едва уловимых признаках болезни Моно. Нет, никаких бросающихся в глаза изменений, лишь кое-какие физические симптомы, да нехарактерная для него усталость, заставляющая предположить, что болезнь все сильнее разрушает его здоровье.