Свидетель истории

Это и есть Россия, придуманное имя, не народ, не государство, а необъятное пространство лесов, степей, гор, долин, озер и рек.

Кто-то простер руки в пространство и говорит: "Оно мое!" Но он не может обхватить даже ствола одной сосны, его пальцы не сойдутся! И если все миллионы людей, живущих в стране, возьмутся за руки и образуют цепь,- они охватят только один из ее лесов!

И вот этот бескрайний край хотят осчастливить, обнеся его точными границами, назвав его государством, посадив над ним правителей, дав ему парламент, оскорбив его сравнением с европейскими карликами! Разве можно им управлять, писать для него законы, строить тюрьмы и думать, что вот именно этот костюмчик ему впору и к лицу! Детская наивность! Как странно, что ни она, Наташа, ни Олень, никто из их друзей и их врагов об этом не подумали! Может быть" тогда они не захотели бы умирать и убивать, удобряя телами слишком ничтожный кусочек земли?

От Челябинска, где пересадка, начинается Великий Сибирский путь. За Уралом чувствуется близкая зима. Поезд из России пришел, но до его отхода еще много времени. Дама в пальто и траурной шляпе рассматривает в станционном киоске вещицы кустарного изделия: литые из чугуна фигурки, тарелочки, пепельницы, статуэтки, подсвечники. Рядом с ними - коробочки из яшмы и малахита, печатки из горного хрусталя и дымчатого топаза, горки уральских камушков, Евангелие из куска соли, мужичок из мха и еловых шишек, сибирские туеса из бересты с блестками фольги и еще много красивого и любопытного. Нужно купить что-нибудь на память и потом, за границей, смотреть с умилением. Наташа берет ажурную тарелочку и чертика с необычайно длинным хвостом, показывающего нос. За спиной слышит мужские голоса:

- Это - каслинских заводов?

- Тут и каслинских, и кусинских. Все наши кустари, а отливают по хорошим моделям. Не бывали в тех краях?

- Проезжал, а бывать не случалось.

- Ежели доведется - обязательно загляните. Простые мужики - а вон как работают. И в Европу посылают! Любо-пытно!

Разговаривают высокий пожилой человек в теплой дорожной куртке и сапогах и толстый священник в какой-то несообразной хламиде поверх рясы: не то - пальто, не то - дамский салоп. Лиц Наташа не видит.

- А вы, батюшка, видно, хорошо знаете Россию?

- Хорошо ее знать невозможно, велика. А конечно - много покатался по малым моим делам. Вот и в Сибирь еду, и там живут люди. Мир велик, а жизнь наша коротенькая, всего не пересмотришь. А вы в Иркутске не задержитесь?

- Только на неделю; меня ждут за Байкалом члены нашей экспедиции.

Расплатившись за вещицы, Наташа отошла от киоска. Господин в куртке вежливо посторонился, потом сказал собеседнику:

- Приятное лицо! И довольно красивое.

И вдруг с удивлением заметил испуганные глаза и открытый рот священника.

Слово замерло на устах отца Якова. То ли ошибка, то ли подлиный кошмар, а то ли - она и есть, Сергея Павловича беглая дочь!

Сильно покраснев, отец Яков пробормотал:

- Лицо... действительно, поистине примечательное! Особа заметная!

Распахнул хламиду, вынул клетчатый платок и вытер нос, повлажневший на холодном воздухе.

СПУТНИК

В купе второго класса спутником Наташи оказался господин в серой дорожной куртке и высоких сапогах. Сразу познакомились, и он назвался Беловым Иваном Денисовичем. Едет в Иркутск, потом в Монголию. Наташа сказала, что едет тоже в Иркутск к родственникам и что в Сибири она в первый раз.

- А вы - сибиряк?

- Нет, я родом саратовец, а еду в командировку, с научной экспедицией.

- Вы - профессор?

- Да, я геолог.

Рассказал, что в Сибири бывал много раз, бывал и на Амуре, и на Крайнем Севере, и в ведомых и неведомых местах; а теперь предстоит очень интересное путешествие: в Среднюю и Южную Монголию, через Центральную Гоби на озеро Куку-Нор.

-- Вам эти имена ничего не говорят?

Наташа призналась, что ничего.

- Места удивительные и почти совсем не обследованные.

- Гоби - это, кажется, пустыня?

- Это, скорее, целая область пустынь в Нагорной Азии, от Памира до Китая.

И он словоохотливо объяснил, что есть большие пространства песков, называемые Та-Гоби, и есть малые - просто Гоби, и еще есть Гоби с особыми названиями. Но не вся Монголия - пустыня; есть в ней степи, горы, озера, места по природе прекрасные. И есть в ней мертвые города, где когда-то жили люди, а теперь одни развалины. И культура там была довольно высокая.

Рассказывал интересно, и было видно, что для него в таких путешествиях и изучениях - основной смысл жизни и главная ее приманка. Ему было приятно, что нашел внимательную слушательницу, хоть и совсем несведущую, но способную понять.

С деликатностью человека, вообще не привыкшего болтать о личных делах, Белов не расспрашивал Наташу, почему она едет в Сибирь и кто ее родственники в Иркутске. О себе упомянул вскользь, что есть у него жена и уже взрослые дети. Зато много говорил о местах, через которые проходил поезд: о сибирских реках, о тайге, об охоте, о характере здешних людей - совсем особенном, более открытом, предприимчивом, широком. Мимо окон вагона пробегали горы, которые он знал, мелькали леса, о которых он мог все рассказать, и не как старый путешественник, а как ученый, который со всем этим так же сроднился, как Наташа с деревней Федоровкой и берегом Оки. Старался говорить понятнее и следил по лицу слушательницы, занимает ли ее такой разговор,- и видел, что она слушает с живым интересом.

За путь от Челябинска до Омска успели подружиться и оценить друг в друге: он - ее внимательность, она - его знания и милую простоту человека, который никогда не бывает назойливым и рад быть полезным. По возрасту он годился Наташе в отцы, но ни разу не позволил себе покровительственного тона.

На станциях Наташа выходила из вагона неохотно. В Омске была долгая остановка, и они вышли вместе и пообедали в станционном буфете. Заметно холодело, по ночам слегка морозило. Наташа была одета легко, рассчитывая обзавестись всем нужным в Иркутске. Вероятно, она была единственным пассажиром, который ехал в такое дальнее путешествие с таким легким багажом: точно переезжала с дачи в город.

У самого вагона с ее спутником раскланялся толстый священник. Белов его окликнул:

- Ну как, батюшка, хорошо ли едете?

- А прекрасно, прекрасно! Вагон теплый, удобный вагончик. И местности прелюбопытные! Страна наша обширная!

Отец Яков говорил издали, близко не подошел. Наташа взглянула на него и в ее памяти мелькнуло то же лицо, но в совсем иной обстановке. Что это за поп? Где она его видела? И не только его лицо, а и голос его как будто знаком. Меньше всего она хотела бы встретить здесь знакомого человека; но решительно не вспоминала среди своих знакомых священника.

Войдя в вагон, села у окна. Под окном ее спутник разговаривал с подошедшим священником, и до ее слуха донеслись слова:

- До новых мест я действительно жаден! И до мест новых, и до новых человечков! Жизнь-то коротка, все нужно посмотреть!

И внезапно Наташа вспомнила огромный зал Государственного совета, места для публики, рядом - Оленя с моноклем в глазу, а по другую сторону попа в лиловой рясе, с живыми любопытствующими глазками на плотном и мужиковатом бородатом лице.

"Неужели - тот самый? Почему он тоже едет? Что за странная случайность! Во всяком случае, неприятная!"

За долгий кружной путь Наташа привыкла к мысли, что теперь она уже вне опасности. Ее могут искать где угодно, но, конечно, не в Сибири! Еще может быть опасность на границе, хотя и далекой, но случайность в пути как будто исключена: слишком велика Россия!

Голос ее спутника говорил под окном:

- В Иркутске будем только в среду, батюшка.

- А мне что ж, я кататься люблю!

- На Байкал не собираетесь?

- А уж обязательно. Побываю, полюбуюсь красотой!

- Заходите в вагон поболтать.

- Забежать можно, хотя по положению моему - третьеклассный пассажир. А зайду, зайду ужо в пути.

Белов вернулся в купе, улыбаясь.

- Курьезный попик! Каких только у нас нет людей!

- Вы его знаете?

- Я с ним еду от Самары, и на станциях беседуем. То ли - бесприходный, то ли едет по делам. Говорит - любит кататься и смотреть русскую землю. Дал мне несколько брошюрок своего пера; с собой возит. Занимается фольклором, разными местными примечательностями. Написано плоховато, а занимательно; видимо, много перевидал и все это любит. Вот придет сюда - поговорите с ним, любопытный поп!

- Я не люблю духовенства.

- Да ведь что ж его любить... Но знаете, попадаются среди провинциальных, особенно среди сельских батюшек, и хорошие, и очень интересные люди. Есть даже замечательные ученые. Вы вот проезжали по Пермской губернии; там в одном селе живет простой священник, которого даже в Европе знают как талантливейшего математика. А вот вы, русская, вряд ли имя его слыхали...

Поезд опять тронулся, и Наташа подумала, что с таким спутником дорога не может быть утомительной.

ДОРОЖНЫЕ БЕСЕДЫ

Отец Яков мог бы чувствовать себя совсем счастливым: новые места, новые люди и красота природы несказанная - все, что требовал его беспокойный, бродяжнический дух. В Самаре, куда он попал прямо из Москвы, он отлично устроил свои малые дела и раздобыл денег гораздо больше, чем мог надеяться. Там в земстве оказался пре-вос-ходный и про-све-щенней-ший человек, сам по природе бродяга и страстный любитель разных бытовых примечательностей, которыми занимался отец Яков. Два вечера проговорили о Пошехонье, о тульских медниках, вяземских прянишниках, уральских кустарях, архангельских сказителях, владимирских офенях, серебряных блюдах сасанидской династии, найденных в прикамских курганах, о теплоуховской коллекции, зырянах и вогулах, старце Кузьмиче и еще о многом, что им было ведомо и дорого и о чем ученые узнают только от местных простачков. В заключение отец Яков не только пристроил готовые статейки, которым не нашлось места в столичных изданиях, а даже получил аванс за две книжки, написать которые обещался незамедлительно: одна "По местным музеям Севера", а другая - "Дурачки, юродивые и кликуши по теченью Волги от истоков до устья". Удача исключительная! Впервые труды отца Якова были оценены знающим и про-све-щенней-шим человеком! И еще было ему обещано устраивать в трех газетках, в Самаре, Казани и Нижнем, его будущие "Заметочки землепрохода". Наконец, новый знакомый предложил свидетелю истории хранить в своем архиве, в полнейшем секрете и в неприкосновенности, все тетрадочки "Летописи отца Иакова Кампинского", каковые он и должен отовсюду выписать, привести в порядок и передать в запечатанном виде, чтобы, в случае какого несчастья, все полностью осталось для потомства.

Это уж не просто удача, это - истинное счастье! И с деньгами в кармане широкой рясы отец Яков погрузился в поезд и направился по Великому Сибирскому пути. А в портфеле его прибыло много новых и самонужнейших адресов и рекомендаций.

И в пути повезло: познакомился с отменным ученым и приятнейшим человеком, членом экспедиции в Монголию от Географического общества. Ехали, правда, в разных вагонах, но на многих станциях встречались и вступали в беседу.

И лишь одно омрачило прекрасное настроение отца Якова: в тот же поезд села в Челябинске молодая особа, как будто та самая, которую он видел в Петербурге в высоком учреждении и которая очень уж была похожа на преступную дочь рязанского доктора, ныне находящуюся в бегах. Вот странная судьба! От чего бежал - с тем и встретился! А если это она, и если ее в пути обнаружат и заберут, и если окажется тут же поблизости запрещенный поп, передавший ей в тюрьму баночку варенья, и если сопоставят, что это он и пристроил в ту же тюрьму сироту Анюту,- хотя и не виноват он, а кто поверит, что все это является делом чистого случая? И так как безумная храбрость не была в числе добродетелей отца Якова, то на душе его было .несколько тревожно: как бы не вышло неприятной истории!

И тревожно, и, однако, весьма пре-лю-бо-пытно! Можно бы без труда задержаться в пути денек и поотстать,- но и загадку разгадать очень хочется! Может случиться, что раскроется она без всякого риска и жизненных осложнений. Впрочем, отец Яков и без того почти не сомневался, что с ним в поезде, печальным трауром прикрывшись, едет страждущего родителя отчаянное дитя. Кого видел раз, того отец Яков не забывал; а дочку Калымова, когда она была, правда, еще помоложе, отец Яков видел не раз, это только она могла его, попа, запамятовать, а он не из таких. И в Питере была она же парадной барыней, и тут она же в черной вуали! Ошибиться трудно!

После Омска, выждав контроль, отец Яков, всегда осторожный, спросил кондуктора:

- А что, милый человек, если пройду я в помещение второго класса повидать приятеля,- с билетиком недоразумения не выйдет?

- Отчего же не пройти, батюшка, пройдите, у нас не строго.

- То-то я думаю, чтобы штрафа не уплатить потом!

- Проходите свободно. Это которые едут зайцем, а вы лицо духовное.

Сообщения между вагонами не было, и на ближайшей станции, подобрав полы рясы, отец Яков занес ногу на лесенку вагона второго класса.

"Сам ты, поп, в огонь лезешь! А впрочем, может статься, что ничего особенного, а одно недоразумение".

В купе было двое - Белов и дама. Отец Яков поклонился, в глаза даме не глядя, и произнес с пермяцким оканьем:

- А роскошно, роскошно живете! Диваны мягкие и все удобства. Хороши наши дороги, говорят - лучше европейских.

- Присаживайтесь, батюшка. Вот и со спутницей познакомьтесь, тоже в Иркутск едет.

- Очень приятно! Яков Кампинский, священнослужитель и землепроход.

Наташа поздоровалась без особой приветливости.

- Удовольствия ради или родственников имеете в сибирской столице?

Спросил совсем как тогда: "Родственников имеете в Государственном совете?" И она ответила:

- Еду ненадолго к родным.

- А откудова изволите ехать?

Что она ответила ему тогда на такой же вопрос? Кажется, что она москвичка!

- Еду из Москвы.

Отец Яков прикинул в голове, что путь из Москвы словно бы попроще и нет надобности пересаживаться в Челябинске с северного поезда. Но дело не его, могли быть у молодой особы заезды в другие города.

- Вопрос нескромный - имели тяжкую потерю? Говорю в рассуждении печального наряда.

Назойливый, однако, поп! Наташа сказала, что у нее умер муж. Отец Яков выразил соболезнование, прибавив, что людям посылается испытание, но что годы приносят если не забвение, то утеху в невознаградимой потере. Еще полюбопытствовал:

- По имени-отчеству как звать прикажете?

- Ольга Сергеевна.

"Сергеевна - это точно,- подумал отец Яков.- Но помнится, что скорбный родитель называл Натулей, значит, Наталья. И однако, возможно и недоразумение. Держится уверенно молодая особа!"

И вдруг она сама, прямо и без робости, сказала:

- А я вас, батюшка, кажется, раньше встречала, только не помню где. Словно бы в Петербурге на каком-то заседании. В Петербурге вы не бывали?

От неожиданности отец Яков смутился и ответил уклончиво:

- Кто же не бывал в сей столице! Град Петров и окно в Европу. По малым моим делам бывал повсюду, а где не бывал - норовлю побывать.

А про себя подумал: "А смела, смела!"

Прогромыхал мост, и заговорили о сибирских реках, об Енисее и Оби, и о том, что река Лена в своем устье достигает ширины в несколько сотен верст, так что, собственно, и представить трудно: на таком пространстве в Европе умещается целое государство. Белов рассказывал про озеро Байкал, как в большие морозы на нем замерзают при всплеске волны, да так и остаются замерзшими громадами до оттепели. Говорили о рыбе кете, которая поднимается вверх по течению рек в таком несметном количестве, что вываливается на берега и служит пищей разному зверью, о Приамурье, где зима суровая, а летом растет виноград и где в кедровых лесах, увитых лианами, водятся тигры,- и вообще о чудесах и богатствах Сибири. Все это Белов видел, а Наташа и отец Яков постигали руссейшими своими сердцами и, постигая,- гордились, что вот она какая, Россия, шестая часть света! В разговорах забыли про малые свои дела и личные беспокойства. И совсем нечаянно, увлекшись, Наташа сказала:

- А вот у нас, на Оке...

Спохватилась и добавила, что это ей рассказывали, как однажды на Оке, под Рязанью, поймали мужики огромную белугу. Отец Яков и глазом не моргнул, только погладил бороду:

- Бывает на российских реках всякое, и однако, супротив сибирских они много помене.

Но в дальнейшем замолчал, а на ближайшей станции, попрощавшись, пересел в свой вагон.

-- Портфельчик там у меня остался, а народ садится всякий. И дело к вечеру - подремать в пути не грешно. Прощенья просим!

В стороне остался Томск, миновали Красноярск, Канск, Нижнеудинск и к концу многодневного пути подъезжали к Иркутску. Совместное путешествие сближает, и Наташе казалось, что она давно и хорошо знает Ивана Денисовича. Он не только интересный человек, а и удивительно тактичный. Много раз имел повод задать ей какой-нибудь вопрос, на который ей было бы трудно ответить, пришлось бы выдумывать ответ,- и ни разу он этого не сделал. Спросил только, где она училась; она ответила, что была на курсах в Москве и Петербурге, и больше он не расспрашивал. А между тем именно такому человеку можно, по-видимому, во многом довериться.

За час до приезда он спросил:

-- Вы что же, останетесь в Иркутске надолго?

Она помедлила с ответом, потом сказала:

- Я и сама не знаю, Иван Денисович, это не от меня зависит.

Открыться ему? Наташа вдруг почувствовала, что здесь, в огромном крае, под чужим именем, без верных друзей, с одним каким-то адресом в памяти (она не смела записать адреса), она одинока и беззащитна. А если адрес неверен, или этот человек уехал, или, еще хуже, арестован? И вдруг, от простой случайности, сибирские просторы сузятся до четырех стен камеры, заграница опять станет смешным мечтанием, и опять появится на стене календарь с зачеркнутыми цифрами! И чудо исчезнет и окажется сном!

Она повторила:

- Да, к сожалению, это зависит не совсем от меня. Сама не знаю, что со мной будет.

Он промолчал, не расспрашивал, но посмотрел с любопытством. Наташа продолжала:

- Мне бы нужно ехать дальше, совсем дальше!

- Да куда же дальше? Во Владивосток? Или прямо в Китай? Вы и так далеко заехали от Москвы.

-- В Москве мне делать нечего. Мне и нельзя возвратиться в Москву. Можно вам открыть одну личную тайну?

Он очень серьезно и очень участливо ответил:

- Пожалуйста, если вам нужно и если доверяете.

- Я вам вполне доверяю. Мы с вами знакомы мало, но вы такой человек, что невольно доверишься. Дело в том, что у меня в Иркутске никаких родственников нет и сама я не та. То есть я вовсе не вдова, и зовут меня иначе, и вообще... Одним словом... Вы не слыхали про побег двенадцати каторжанок из московской тюрьмы?

- Я в политических делах слаб. Но что-то, кажется, читал. Это было нынешним летом?

- Да, в июле.

- Кажется, с помощью надзирательницы? Что-то довольно эффектное и очень удачное?

-- Ну вот. Я, Иван Денисович, одна из них.

Белов посмотрел с еще большим любопытством.

- Так. На каторжанку вы не похожи. Вот какая история...

- Теперь мне нужно уехать за границу. Там меня не решились переправить, а здесь хотят попытаться через Китай. Но у меня еще нет даже заграничного паспорта.

Помолчали. Потом он рассмеялся:

- А зачем вы об этом рассказываете? Пожалуй, не следовало бы!

- Я и сама не знаю зачем. Просто мне захотелось вам довериться. Вы такой человек...

- Болтать я, конечно, не стану. А вот чем же вам помочь? Средства у вас имеются на поездку?

- Да, денег у меня достаточно, даже много. А мне нужно...

Что, собственно, ей нужно? Ей было нужно рассказать о себе этому пожилому, уверенному, внимательному и верному человеку - вот и все. А зачем нужно - она и сама не знала. Действительно, она поступила как девочка, взяла и покаялась! Все время одна со своими думами и опасениями, а тут еще этот поп... Что ждет в Иркутске - неизвестно, и рядом ничьей дружеской поддержки и помощи. Наташа смущенно молчала.

- В Китай, видите, проехать нетрудно, но каким путем? Вы как предполагали?

- Я ничего не предполагала. Я думала - просто с паспортом.

- Но ведь на границе есть же наблюдение. Может быть, вас узнают! Есть там своя полиция.

- Вот я этого и боюсь, хотя говорят, что здесь легче. У меня есть явка в Иркутске, может быть, мне устроят.

- Ну что ж, давай Бог. Вы, я вижу, смелая!

- Была смелая, а сейчас и сама не знаю.

- В случае чего, если не устроитесь, попытайтесь найти меня. Я пробуду в Иркутске неделю, затем в Верхнеудинск, а оттуда наша экспедиция двинется в Монголию. Вы запишите мой адрес.

- Я запомню, я ничего не записываю.

- Ну, запомните. И в случае чего... Надо вас как-нибудь вывозить.

- Вы правда мне поможете, Иван Денисович?

-- Это уж не знаю, но ведь не пропадать же вам!

Подумавши, прибавил:

- Может быть, на Кяхту. Вы физически здоровы?

- То есть как? Я ничем не больна.

- Я насчет выносливости. Верхом умеете ездить?

- Да, я ведь жила в деревне.

- Ну, деревня - это не то. Так вот, в случае чего - наведайтесь. А пока - не очень откровенничайте. Вы и отцу Якову думаете исповедоваться?

Наташа ответила серьезно и озабоченно:

- Ему - нет. Но я боюсь, что он знает больше вашего. Во всяком случае, я его знаю, он хорош с моим отцом и знал меня еще девочкой.

Как ни был удивлен почтенный геолог признанием спутницы, но при этой новой неожиданности удивился еще больше:

- Вон как! Ну, знаете...

ГОРОДОК БОЛТЛИВЫЙ

В Иркутске первый снег, хотя еще тепло. На другой день по приезде Наташа отыскала нужных людей и была встречена не просто приветливо, а почтительно, как героиня и революционная знаменитость. Ее неприятно поразило, что об ее приезде знали многие и, очевидно, большой тайны из этого не делали. Конечно, Иркутск не Москва, полицейский аппарат действует здесь медленнее, но и город меньше, так что новый человек больше на виду.

Прежде всего пришлось позаботиться о теплой одежде; в краю суровых морозов и пушного зверя это не оказалось трудным. Зато о главном, о хорошем заграничном паспорте, ей прямо ответили:

- Да откуда же взять? Здесь у нас невозможно, нужно было раньше позаботиться! Попытайтесь как-нибудь так проехать, но нужно хорошо знать дорогу, а зимой трудно. Да почему же вы избрали такой сложный кружной путь, через Азию?

- Ничего я не избирала, за меня избрали другие. Было несколько арестов при переходе границы, связи порвались, а ехать под чужим именем обычным путем мне нельзя, меня легко узнают. Вот и придумали, что я поеду через Дальний Восток, где уж, конечно, никто меня не выследит, и что вы достанете мне хороший паспорт.

- Невозможно! У нас теперь совсем другие условия! На восточной границе надзор строгий, многие бегут с каторги и с поселения. А главное - зима, время неподходящее.

Наташа не на шутку рассердилась: выходит, что товарищи ее подвели и только сбыли с рук. Не оставаться же в Сибири и ждать здесь ареста! При здешней простоте революционных нравов через неделю весь город узнает о посещении его такой "важной особой"! Или ехать дальше по таким же адресам, от этапа к этапу, пока не окажешься в ловушке.

В хлопотах прошло дней пять, и дело не двинулось. Мало того, ее предупредили, что нужно быть осторожной и меньше показываться на людях; и относительно ночлега затруднительно. Жить в гостинице, конечно, нельзя, а частные квартиры тоже небезопасны. Это прежде было просто, а сейчас все переменилось. Главное - нельзя вполне доверяться людям.

Однажды встретила на улице своего попутчика, отца Якова, который сразу ее узнал, хотя она и прятала лицо в мех новой шубы.

- Вот Господь-то и привел встретиться. Каков город-то, прекрасный городок! И, однако, морозно-морозно!

На отце Якове была огромная, не первой молодости доха и высокая меховая шапка. Нос его был краснее обычного.

Наташа, поздоровавшись, хотела пройти, но отец Яков преградил ей дорогу и быстро и путано заговорил, опасливо оглядываясь по сторонам:

- И не велик город Иркутск, а все же - сибирская столица! Народец хорош, основательный, но и поговорить любит. И лишнего тоже немало говорят! Сейчас посетил редакцию местной газетки и наслушался там всякого. И знают все, и болтают про все: кто приехал, да зачем приехал, да кто куда собирается,- народец любопытствующий и болтливый. Осуждать не хочу, однако нехорошо!

- Про кого болтают, батюшка?

- Про разных людей, про всякого человека. Мне-то ничего, а иному, например, и неудобно. Иной, может, и не хотел бы. И не со зла болтают, а по крайнему легкомыслию, один другому по секрету, а тот следующему. Такой городок - провинция! А глядишь - что-нибудь неприятное и выйдет. Хотя дело, конечно, не мое. Ивана-то Денисыча, содорожника нашего, не видали?

- Нет. А он еще не уехал?

- Должен быть здесь, а точно знать не могу. И однако - прошу прощенья, что задержал. Приятно было встретиться! Городок, говорю, хороший, а заживаться в нем не для всякого интересно.

Низко поклонился, сняв и снова нахлобучив шапку, и заспешил, шаркая огромными кожаными ботами.

Наташа удивилась: "Зачем он рассказал про какую-то болтовню? О ком? Не обо мне же? Странный поп!"

Вечером пошла по адресу, который дал Белов. Застала его дома за укладкой чемоданов и каких-то вьюков. Он встретил очень приветливо.

- Ну, как ваши дела?

- Плохи, Иван Денисович. Потому и пришла к вам.

- Без этого не пришли бы?

- Мне по гостям ходить неудобно, вы знаете.

- Но все-таки - как же?

- Помогите мне.

- Я так и ожидал. Геройские подвиги - это одно, а деловые хлопоты другое. Значит, окончательно ничего не получается?

- Окончательно. То есть ничего определенного. А ждать я не могу.

- Понимаю. Тут, между прочим, ко мне забегал этот поп, отец Яков, и что-то болтал не очень связное насчет городских сплетен, что иной и под чужим именем не может скрыться и что таким людям лучше здесь и не жить. Я подумал - не про вас ли он говорит? Может быть, что-нибудь слышал, а прямо сказать не может.

- Он и мне то же говорил, я его встретила.

- Ну вот видите. Это он неспроста - поп хитрый. Болтается по редакциям, а там всякие слухи ловит. Лучше вам уехать.

-- Я затем и пришла.

Подумавши, Белов спросил:

- А вы языки-то знаете?

- Только французский.

- Ну, хоть это. Как же я вас должен теперь звать?

- Зовите меня просто Наташей, конечно, не при других.

- Ну, Наташа, только условие: чтобы никто ничего не знал, особенно из ваших здешних друзей-заговорщиков! Обещаете?

- Конечно.

- Это - в ваших же интересах. Я о вас тут думал и соображал. Окончательно выясним по пути; может быть, до Кяхты выдадим вас за иностранную туристку, там увидим. Но вам нужно хорошо экипироваться, путь трудный; это стоит недешево.

- У меня денег хватит. Значит, вы меня берете с собой?

- Да ведь куда же я вас дену иначе? Приходится. Выедем завтра, пробудем неделю в Верхнеудинске и - в окончательный путь.

- Куда?

- Как куда? В застенный Китай, через Гоби,- а там, куда хотите.

- Как же я проеду?

- Проедете просто, с экспедицией. Вам об этом думать не придется и беспокоиться нечего. Только - полнейшая тайна, чтобы и об отъезде вашем никто не знал! Решено?

- Я вам так благодарна!

- За это вы мне потом все о себе расскажете.

- Хоть сейчас!

-- Нет, потом. Ну - давайте руку. А теперь поговорим серьезно о делах хозяйственных.

Минут за десять до отхода поезда по станции металась грузная фигура в допотопной дохе и боярской меховой шапке; пробежала всю платформу, стараясь заглянуть в окна вагонов. Но окна внизу были покрыты морозным узором, и фигура напрасно подпрыгивала, распахивая полы шубы. Наконец не без труда, едва не потеряв глубокую кожаную калошу на обледенелой ступени, отец Яков проник в вагон второго класса.

- А успел все-таки, успел! Думал - уж и не найду, а успел. Почтенному ученому пожать руку на дальний путь и пожелать удачи в достижениях.

- Спасибо, батюшка. А вы что же, остаетесь? Или на Байкал?

- Побываю, побываю, если Господь доведет, но сейчас неспособно; а попросту сказать - малоденежно. Вот на вас же заработаю, тогда и прокачусь.

- Как это, на мне заработаете?

- Опишу счастливую встречу для газеток. Публика-то интересуется экспедицией, а мы, газетчики, пользуемся. Дурного не напишу, а приятным знакомством похвастаюсь и кое-что из разговоров, если не воспретите.

- Сделайте одолжение, батюшка, мы из поездки секрета не делаем.

Второй звонок. Отец Яков еще раз жмет руку геолога и растерянно оглядывается.

- То ли показалось, то ли и вправду видел издали нашу прошедшую спутницу. Думал и ей откланяться.

- Разве? Не знаю, не заметил.

- Значит, ошибся!

Еще есть минут пять времени. Тяжелая доха бежит бочком через соседний вагон. У окна - фигура женщины, закутанной в серый мех.

-- Боюсь обознаться, а кажется, и не ошибся?

Наташа недовольно повертывается.

- Ах, это вы, батюшка? Тоже едете?

- Ехать не еду, а вот провожал бывшего содорожника в дальний ученый путь да и вас увидел случайно. Пожелаю и вам желаемых достижений и приятного путешествия.

Наташа протягивает руку:

- До свиданья, батюшка!

- Уж где же до свиданья, правильнее сказать - прощай, надоедливый поп Яков! И, однако, хотел при последнем моменте знакомства нескромно вопросить, изволили ли в свое время получить баночку вишневого варенья?

- Какую баночку?

- Малая баночка, вишня без косточки, ваша любимая! А привез ее единожды из города Рязани запрещенный поп Яков Кампинский от страждущего родителя.

- Я не понимаю, батюшка.

- А понимать сейчас и не нужно, потом поймете. От страждущего родителя Сергея Павловича - родной дочери в мрачную темницу. Тому назад месяца четыре. Однако лишь к слову напомнил, чтобы знали, что встречный поп - не враг, а истинный друг. И затем - прошу принять прощенье!

Наташа растерянно опять подала руку.

Послышался третий звонок. Отец Яков совсем заторопился, подобрал полы и уже на ходу крикнул:

- Анюте-то, Анюте кланяйтесь; ежели встретите где! Покойного друга дочь, знавал дитятею!

Неуклюже вывалился на площадку вагона и сошел почти на ходу, шаркая калошами по холодному камню.

Вагоны прошли мимо него, но в окна ничего видно не было. Отец Яков постоял, пропустил весь состав поезда, запахнулся потеплее и побрел к выходу.

"А успел, успел. Конечно - не сдержался поп, выдал себя с головой! И все-таки - будет приятно узнать страждущему родителю, если еще доведется с ним свидеться. А по совести сказать - случайность прередкостная! Лю-бо-пытно!"

РУБИКОН

Красота мира открывается человеку один раз; только очень счастливому повторно, и очень несчастному - никогда. И когда она предстанет перед глазами,- человек уже не тот: из профана он стал посвященным.

С этой поры мерилом всех ценностей будет для него виденное: для высоты - гора, для дали - море, для игры света - прозрачный воздух. И это на всю жизнь: вспоминать в счастье, в несчастье, в праздник и в серые будни, с открытыми и с закрытыми глазами. Единственное богатство, которое не растратится.

Холодная Ангара, изумительный Байкал, потом сразу - кочевья, значит, бывает и такая жизнь, а номалы - тоже люди; дальше - живая картина застывших в недвижности веков и культур; человечки, живущие крохами быта и безграничного созерцания, и их трупы, выброшенные голодным собакам; серые куропатки вблизи монгольских жилищ, налетающий на них в безмолвии хищный сокол, и снова снеговые дали, окрашенные огненным золотом, и на песках, кажущихся в морозе горячими, странное священное сооружение из камней и сухих древесных ветвей с нанизанными на них бараньими лопатками и лоскутами цветных материй.

Горные хребты, томительные перевалы, однообразный путь, ночлеги, каких никогда не представляло воображение, длинная цепь верблюдов, непонятная и неодолимая сонливость при легком, здоровом дыхании, спуск, подъем и опять спуск, подъем, и вдруг, с высоты Толой-готу, открывается строгая красота горы Богдо-ола, в восьмидесяти ущельях которой, в высокоствольных лесах и на пестрых полянах - рай зверей и птиц, охраняемых строжайшим запретом их касаться и нарушать их покой и радость. Поверить ли? Человек, тот самый человек, который убивает и уничтожает все живое и называет это культурой,вдруг этот человек, пав ниц перед красотой, понял, приказал и исполнил: да будет жизнь лесов, птиц и зверей священной горы - свята и неприкосновенна! Это случилось два века назад - и осталось доныне. В глубине горы Богдо-ола монастырь в честь Манчжурши - бога мудрости.

Все необыкновенно - с минуты выезда до конца пути, так ярко, что не может быть сном, хотя разве это - действительность? Все совсем иное, а той, прежней жизни нет и словно бы не было: когда учились по книжке, питали в себе любовь и ненависть по указанному трафарету, гибли по программе и мечтали о том, что не стоило мечтаний; жили без мудрого углубления и без расчета по векам - только злом и благом сегодняшнего дня.

Выехали в морозный день, в кибитке, на быстрых лошадях, и так - до пограничного китайского городка, откуда выплыли уже кораблями пустыни. Заиндевелые, укутанные в меха фигуры на спинах маленьких выносливых лошадей, тоже белых от инея. Позади караван верблюдов с огромными, мерно качающимися вьюками. Разговаривать и не о чем, и невозможно: только на привалах, если сон одолеет не сразу.

О чем они говорят? О горных породах, о барометре, о том, что нынче видели орлов и грифов, жестоко дравшихся из-за добычи, и что огромная стая птичек на свободных от снега лощинах - несомненно жаворонки. Как? Та самая невидимая птичка, которая в знойный день поет высоко в небе над полями ржи? Наташа на минуту вспомнила свою Федоровку - но только на минуту. Тот мир ушел - и был он совсем маленьким и ненужным. А еще на стоянках разбирали и рассматривали находки, подарки и покупки: ходак - плат счастья, подаренный в напутствие экспедиции буддийским хамболамой, целый мешок палеозойских окаменелостей, найденных в урочище Шара-Хада, чучело белой полярной совы и с трудом приобретенный буддийский молитвенный колокольчик. Как дети любовались вещами и вещичками, а говорили о них серьезно и знающе.

До границы застенного Китая была еще Россия - та самая, что на запад уходила за Варшаву. Но Наташа уже не испытывала беспокойства: прежняя жизнь ушла. Даже и не расспрашивала, как это будет? Еще в поезде, когда ныряли в туннели, огибая Байкал, Белов сказал ей:

- Вам вообще не о чем думать и беспокоиться. Вы - под нашим высоким покровительством!

- А не доставлю я вам неожиданных хлопот и неприятностей?

- Говорю - не думайте. Проедете не только просто, а и с почетом. Смотрите по сторонам, а думать и говорить за вас буду я.

И действительно - никто ни о чем ее не спросил, и она даже не заметила, в каком месте форма русских чиновников сменилась красным шариком на шляпе монгольского цзангина, начальника почтовой станции. Всю первую неделю, от Верхнеудинска до Кяхты, она ехала в нанятой для нее кибитке, как случайная попутчица экспедиции, в огромной шубе сверх полушубка и в сибирских пимах. Дальше, уже на монгольской земле, Белов познакомил ее с товарищами по путешествию, и никто не удивился, что она - русская и едет через Ургу куда-то к своим родным, живущим под Пекином. Эти люди, занятые каждый своим делом, привыкшие ко всяким случайностям и встречам, были вежливы, приветливы и не досаждали расспросами. Каждый едет, куда хочет и куда ему надо; если он достаточно вынослив - почему ему не проделать путь, несколько необычный? Для них, направлявшихся в неисследованные местности на целые два года,- через Центральную Гоби, мимо много веков тому назад умерших городов и поселков,для них простой караванный путь через Ургу и дальше казался обычной проезжей дорогой, а их сравнительно недальняя спутница - обыкновенной путешественницей.

На первой монгольской станции Белов ее поздравил:

- Ну, Рубикон перейден! Вы довольны?

- Я должна быть довольна, но главное - я вам благодарна.

- Прав был я, что все это довольно просто?

- Да, я даже не заметила. Кто тот господин, который провожал нас в Кяхте и так почтительно со мной раскланялся?

-- Это был русский консул, милейший человек.

Оба они рассмеялись.

- Когда же будете рассказывать о себе?

- Когда хотите.

- Много страшного натворили?

- Много: на мне кровь.

- Тогда не нужно рассказывать. Да и вы лучше не предавайтесь воспоминаниям, а больше созерцайте. Мы - в стране созерцания. То, что вы сейчас видите, вам вряд ли придется еще раз видеть. Здесь все - особенное, и природа, и люди; все нам непонятное. Вы поедете с нами до Урги, а дальше ваш путь прямо, а наш в сторону, но оба - через настоящую пустыню, через Гоби.

- А что такое Урга?

- Священный город, духовная столица Монголии, где живет сам хухухта, безгрешный перерожденец, восьмой по счету.

- Это кто?

- А вы не знаете? А вообще о буддизме что-нибудь читали?

- Мало. Помню что-то... нирвана, небытие...

- Почему небытие? Напротив - абсолютное бытие, вечный покой. Религия удивительная: в ней нет ни Бога, ни бессмертия души, ни свободы воли,- но высокая религия, может быть, высочайшая и совершеннейшая. Ее конечный идеал - угасание жизненной суеты. Я думаю, что вам, после пережитого, это должно быть близким?

В раздумье Наташа сказала:

- Я сейчас и сама не знаю, что мне близко и что мне чуждо. Я слишком много и слишком рано пережила. Может быть, жизненная суета меня утомила, а может быть, завтра опять меня потянет. Ничего я не знаю.

-- Вот буддисты и говорят, что незнание - скрытый корень мирового страдания. Именно - незнание четырех священных истин: истины о страдании, о его происхождении, о его уничтожении и путях к уничтожению страдания. А страдание - это и есть жизнь: рожденье, старость, смерть.

ТАК ГОВОРИЛ СОВЕРШЕННЫЙ

В Урге, священной столице Монголии, Наташа рассталась с караваном русской экспедиции, путь которой лежал на монгольский Алтай. Добрый спутник Белов говорил ей, прощаясь:

- Ну, милая беглянка, дальше вы будете путешествовать самостоятельно; но я за вас не боюсь, вы молодцом выдержали трудный путь.

Ее пристроили к торговому каравану, где только двое сносно объяснялись по-русски. Она была единственной женщиной в караване и была одета, как все, в тяжелые меха, кожаные штаны, валяные сапоги, ушастую шапку и башлык. Никто не спрашивал, кто она такая и зачем едет: пустое любопытство чуждо равнодушному и сосредоточенному монголу. Большую часть пути приходилось ехать верхом.

Теперь начиналась настоящая Гоби, бескрайняя пустыня, песчаная скатерть со складками мягких и скалистых холмов. От Кяхты до Урги в пути еще попадались населенные места, станционные домики, небольшие монастыри, и было немало встречных; за Ургой все это исчезло, и резко изменилась не только природа, но как будто и самая раса редких кочевников.

Здесь был вековой покой, отрицанье волнующей жизни, тупая сосредоточенность и покорность величию немой пустыни. Не было счета дней был только счет истекших и предстоящих столетий, которые не знали событий и не грозят ими в будущем. У порога Гоби остановилась в раздумье наступающая цивилизация - и убоялась вступить в ее пески.

Последним впечатлением Наташи был небольшой монастырек, обнесенный стеной, перед которой стаей бродили голодные собаки-людоеды. Они ждали, когда лама, выполняя обычай, с равнодушием и презреньем к падали, велит выбросить им тело умершего. Это будет их недолгим праздником: с окровавленными мордами они будут рвать на части человеческое тело, драться из-за лучших кусков и, закинув головы, с наслаждением чавкать; потом разнесут кости и будут грызть их, держа в лапах и ревниво озираясь. Потом опять - долгий голод и тупое ожиданье.

Как во сне, не спеша уходили часы и дни, подъемы, спуски, недолгие привалы. Ровный шаг верблюдов, мягкий топот верховой лошади, мерное покачивание, смена света сумерками, редкий говор на непонятном языке, даль впереди и даль позади,- точно не караван движется, а уходит под ними песок и заменяется новым. Время рождается в вечности и в ней теряется.

Иногда вокруг солнца появлялось кольцеообразное сиянье; иногда впереди внезапно вставала возвышенность, покрытая лесом, и сначала казалась очень близкой, потом отдалялась и бледнела, наконец, исчезала совсем,- но и к миражам привыкли глаза, и этот злой дух пустыни не нарушал странного впечатления остановившегося бытия: часы шли, а стрелки часов не двигались.

Было очень холодно, но ощущение холода, вначале сильное, в пути замирало и исчезало. Можно было замерзнуть и незаметно умереть, не испытав никакого страданья. И можно было так же незаметно испепелиться на ослепительном солнце: между холодом и зноем не было определяющей границы. И совершенно не думалось о том, что была такая-то жизнь за плечами и предстоит такая-то впереди и что этот путь - только переход. Напротив, вот этот песчаный мост между жизнями и есть реальность, а бывшее и будущее - только мираж. И все это - вне понимания и выше понимания, это существует, но нет вопроса: почему?

Никто не толкнул потока жизни, никто его не остановит. За пределами пустыни, где люди живут тесно и бьются за клочок земли, которая их кормит и будет их могилой,- существует вопрос: зачем? Здесь такого вопроса нет. Без причин и цели возникло и существует бытие. Нет бытия без страдания, и нет страдания без бытия. И бытие и страдание - безначальны.

И сказал Пробудившийся, Познавший, Возвышенный, Совершенный великий Готама Будда:*

"Такова святая истина: рожденье есть страданье, старость есть страданье, болезнь есть страданье, смерть есть страданье, соединение с немилым есть страданье, разлука с милым есть страданье, недостижение желаемого есть страданье. Все, что привязывает к миру, есть страданье!"

* Великий Готама Будда - написание имени "Готама" дано на языке пали, более распространенная форма - Гаутама (санскрит).

Чем порождается страданье? - Жаждой бытия и земного наслажденья, жаждой творчества, жаждой власти.

Чем победить страданье? - Искорененьем в себе этой жажды, полным отказом от желаний.

Человек, чувства которого свободны от желаний, который живет без стремлений среди стремящихся, без вражды среди полных вражды людей, без имущества среди имущих, без жажды бытия и без привязанностей к преходящему,тот человек живет в покое и радости, и ему, Совершенному, завидуют боги!

Иногда, совсем зачарованная пустыней и своим необыкновенным путешествием, Наташа пыталась сбросить с себя сон и вслух себя спрашивала:

- Что это такое? Как это случилось? Где я? И неужели это действительно я?

Когда она переступила порог тюрьмы, она была полна радости, но радости земной и животной: спаслось тело! Теперь свершалось совсем иное - гораздо более значительное и важное: освобождался дух. Никаких прежних связывающих верований, обязательных идей и выдуманных программ! Полная и совершенная свобода! Тоже радость - но особенная, без прежнего ощущения себя, и только себя, как центра вселенной, для которого все только и существует. Теперь она - песчинка в беспредельности, лишенная ясных желаний и жизненных привязанностей. Ни прошлого, ни будущего, а в настоящем - мерный шаг лошади и остановившееся время. И вокруг - миллиарды песчинок, несчитанных и не имеющих особого существования, но тоже живущих. Все это и идет - и неподвижно, и живет - и не существует. Понять это невозможно, объяснить нельзя, как нельзя в этом и усомниться.

Совершенный сказал:

"Существует, ученики мои, прибежище, где нет ни земли, ни воды, ни воздуха; где нет ни бесконечности пространства, ни бесконечности разума, ни представлений, ни их отсутствия, ни чего бы то ни было; где нет ни этого мира, ни другого мира, ни солнца, ни луны. Это, ученики мои, не появление, не уничтожение и не постоянное существование. Это не умирание и не рождение. Это существует без основы, без названия, без опоры: это есть конец страдания.

Где нет ничего, где не существует никакой привязанности - там это единственное прибежище,- Нирваной называю я его. И кто достиг его - тот не знает никаких страданий!"

Так говорил Совершенный.