4 июля 1958 — Папа Пий XII называет отца Кароля Войтылу епископом — помощником главы Краковской епархии.
28 сентября 1958 — Кароль Войтыла проходит обряд посвящения в епископы.
25 января 1959 — Папа Иоанн XXIII объявляет решение о созыве Второго Ватиканского Собора.
24 декабря 1959 — епископ Кароль Войтыла начинает служить праздничные рождественские мессы вне храма.
30 декабря 1959 — Войтыла представляет назначенной Папой комиссии по подготовке Ватикана II эссе о кризисе гуманизма.
16 июля 1962 — епископ Войтыла избирается исполняющим обязанности главы администрации Краковской епархии.
11 октября 1962 — начало работы Ватикана II.
7 ноября 1962 — выступление епископа Войтылы на Соборе по поводу литургической реформы.
21 ноября 1962 — Войтыла участвует в дебатах Собора о Богооткровении.
3 июня 1963 — кончина Папы Иоанна XXIII, наследником которого 21 июня провозглашается Павел VI.
Осень 1963 — епископ Войтыла активно участвует в дебатах Собора о Церкви как «Народе Божием».
Ноябрь 1963 — Войтыла публикует под псевдонимом в «Знаке» цикл стихотворений «Церковь», посвященный Ватикану II.
5—15 декабря 1963 — поездка Войтылы в Святую Землю.
30 декабря 1963 — Папа Павел VI назначает Кароля Войтылу архиепископом Краковским.
Март 1964 — архиепископ Войтыла по случаю своего вступления в должность выступает с пастырским посланием, делая в нем особый упор на свое понимание ответственности.
25 сентября 1964 — Войтыла призывает Ватикан II уделить больше внимания религиозной свободе.
8 октября 1964 — Войтыла принимает участие в разгоревшихся на Соборе дебатах о служении мирян.
21 октября 1964 — архиепископ Войтыла выступает на Соборе по вопросу о диалоге с современным миром.
8 декабря 1964 — Войтыла делает один из своих многочисленных докладов о II Ватиканском Соборе для краковчан в костеле Святой Марии.
Январь — апрель 1965 — архиепископ Войтыла работает в Арицци и Риме в подкомиссии по подготовке проекта документа II Ватиканского Собора «Церковь в современном мире».
Февраль 1965 — Войтыла публикует статью о Соборе в «Ты-годнике повшехны».
Апрель 1965 — архиепископ Войтыла делает более подробный разбор «изнутри» происходящего на Соборе в очередной статье, опубликованной в «Тыгоднике повшехны».
Июнь 1965 — Войтыла под псевдонимом публикует в «Знаке» новый поэтический цикл — «Святые места».
22 сентября 1965 — архиепископ Войтыла излагает на Соборе свой взгляд на проблему ответственности и религиозной свободы.
28 сентября 1965 — Войтыла выступает перед участниками II Ватиканского Собора с речью, посвященной христианскому подходу к «миру» и проблеме современного атеизма.
18 ноября 1965 — Польская и Немецкая Церкви обмениваются посланиями о примирении.
1969 — Польское теологическое общество публикует работу Войтылы «Личность и действие».
В начале августа 1958 г., в то самое время, когда его друзья Станислав и Данута Рыбицкие ожидали появления на свет своего первенца, отец Кароль Войтыла отправился на северо-восток Польши в двухнедельное «Шродовиско» — байдарочный поход по реке Лыне. В первый же день флотилия байдарок, собранная «адмиралом» Здзиславом Гейделем, проплыла миль пятнадцать или около того. На привале путешественники занялись каждый своим делом: отдыхали, играли в футбол, беседовали у разожженного на берегу костра. Гейдель оставил в Кракове четкое расписание похода, поэтому родственники, друзья и все желающие могли при необходимости отправлять его участникам письма на адрес почтовых отделений по маршруту следования. 5 августа, как раз в тот день, когда родился Станислав Рыбицкий-младший, Войтыла получил предписание срочно прибыть в Варшаву на доклад к Примасу Польши кардиналу Вышыньскому.
В путь отправились две байдарки: в одной Вуек (так называли Войтылу близкие друзья), во второй — Здзислав Гейдель и Габриель Туровский. Тот самый иммунолог Туровский, которого друзья прозвали Гапа [Болван], поскольку именно в такой роли он представал перед сотрудниками госбезопасности, регулярно вызывающими его для бесед после отказов от участия в ежегодной первомайской демонстрации. Троица довольно быстро добралась до места, где реку пересекала дорога, ведущая к ближайшей железнодорожной станции Олштынек. Пока Войтыла и Туровский прятали лодки под мостом, «адмирал» Гейдель отправился наверх и принялся «голосовать» едущим в сторону Олштынека машинам. Остановился грузовик, везущий молоко. Водитель согласился взять пассажиров, если те оплатят бензин. Вуек забрался в кузов и разместился среди бидонов. По прибытии на железнодорожную станцию он первым делом отправился в туалет, где переоделся в сутану и, как вспоминает Туровский, «вышел из мужской комнаты вновь в обличье священника».
Кардинал Вышыньский сообщил представшему пред ним отцу Каролю Войтыле ошеломляющую новость: 4 июля Папа Пий XII присвоил ему титул епископа Омбийского и назначил помощником архиепископа Бажака, апостольского администратора Краковского архиепископства. Войтыла, словно во сне произнеся положенные в таких случаях слова о готовности принять сан, вышел из кабинета Примаса и направился прямо в расположенный неподалеку монастырь урсулинок. Постучав в дверь обители, он тихо попросил открывших ему сестер отвести его куда-нибудь, где можно спокойно помолиться. Сестры, хотя и не знали Войтылу, выполнили его просьбу незамедлительно — видимо, роль пропуска сыграла сутана незнакомца. Но, проводив его в часовню и оставив одного, монахини через некоторое время на всякий случай вернулись и заглянули внутрь, чтобы узнать, что там происходит. Священник, распростершийся перед дарохранительницей, почти не шевелился. Подумав, что он исполняет какую-то возложенную на него епитимью, сестры решили не мешать. Но и вернувшись через несколько часов, они увидели Войтылу распростертого в той же позе перед Святыми Дарами.
— Уже довольно поздно, — решилась прервать молитву одна из сестер. — Может быть, отец хочет поужинать?
— Не беспокойтесь, — ответил незнакомый священник. — Мой поезд до Кракова отходит после полуночи. Позвольте мне еще побыть здесь. Мне необходимо очень о многом поговорить с Господом…
Но беседовать с Богом вечно было нельзя, отцу Войтыле следовало торопиться на встречу с архиепископом Бажаком, которому, судя по всему, было много чего сказать новому епископу. Встретившись с ним, Войтыла попросил дать ему еще немного времени, чтобы вернуться на реку и отслужить воскресную мессу для своих друзей. Гейдель и Туровский встретили его в том же месте — у моста, где останавливался грузовик, подвозивший их до Олштынека. И в лагерь они поплыли на тех же байдарках. Ошеломленные новостью о высоком назначении Войтылы, друзья даже не знали, как его теперь следует называть.
— Не волнуйтесь, — успокоил он их, — Вуек всегда останется Вуеком.
Итак, в тридцать восемь лет Кароль стал самым молодым епископом в Польше.
Его назначение породило множество слухов о плане продвижения понравившегося священника, якобы разработанном кардиналом Сапегой, который четко исполнял затем архиепископ Бажак. На самом деле подобные вещи абсолютно не в обычаях Церкви, и вряд ли нечто подобное могло прийти в голову Сапеге или Бажаку. Другое дело, что князь-кардинал был высокого мнения об отце Кароле Войтыле и вполне мог упоминать об этом в разговорах с оказавшимся в изгнании архиепископом Львовским. Ведь Сапега возводил молодого священника в сан и соответственно помогал ему в первое время советами. В свою очередь, архиепископ Бажак мог просто обратить внимание на молодого профессора, который, разрываясь между Краковом и Люблином, продолжал неукоснительно исполнять возложенные на него пастырские обязанности. Войтыла теперь регулярно служил в возвышавшемся над рыночной площадью Старого города костеле Святой Марии, но при этом начатая еще в годы учебы деятельность в костеле Святого Флориана процветала и даже расширялась. Он активизировал свои контакты с медицинскими работниками, что, помимо всего прочего, давало ему много пищи для размышлений о том, каких именно перемен ждут от Церкви миряне. Над этой проблемой он раздумывал постоянно, как только представлялась такая возможность. Евгениуш Бажак, много повидавший в жизни, не мог не оценить редкое сочетание ума, благочестия, пастырского рвения и внутренней собранности, свойственное Войтыле. Однако это вовсе не означает, что такой консервативный и суховатый человек, как архиепископ Бажак, безоговорочно принимал своеобразный стиль поведения отца Войтылы. Ведь даже менее строгих служителей церкви порою настораживали некоторые «фривольности» молодого коллеги. Но Евгениуш Бажак, для которого предложение покататься на лодке с молодежью прозвучало бы примерно так же, как призыв отправиться на Луну, сумел разглядеть в Войтыле главное — самим Богом данный талант пастыря.
Видимо, архиепископ, которому в середине пятидесятых пришлось провести три года под домашним арестом, угадал в Войтыле представителя сил, способных в обстановке окончания «гомулкинской оттепели» 1956 г. бороться с коммунизмом. Войтыла, конечно, не агитировал против правительства на улицах, но его преподавательская и пастырская деятельность способствовала становлению нового поколения молодых людей, твердо верящих в католические ценности и способных благодаря. этому организовать культурное сопротивление распространению марксистских идей, а в более широком плане — воспрепятствовать окончательной узурпации власти в стране Польской объединенной рабочей партией[90]. «Освобождение через искупление», о котором отец Войтыла говорил в 1957 г. на конференции медиков-католиков, должно было помочь человеку обрести то положение в мире, которого он достоин. Последнее было как раз тем, чем соблазнял коммунизм, — высвобождение сил, самой природой заложенных в человеке, и превращение его в подлинного царя мира, в котором он живет. Таким образом, Войтыла проявил себя как великолепный проповедник и евангелист, способный вступить в спор с одним из самых главных аргументов противника и противопоставить ему более сильный и человечный. Он блестяще доказал на конференции, что подлинную свободу человек может обрести только в «союзе с Богом», а главная задача Церкви — помочь ему в этом.
31 августа, сразу же после крещения Станислава Рыбицкого-младшего, кандидат в епископы впервые участвует в собрании польского епископата, состоявшемся в Ченстохове, а затем на пять дней уединяется в бенедиктинском монастыре в Тынеке, чтобы подготовиться к вступлению в новый сан. В процессе организации самой церемонии выявились некоторые разногласия. Кароль Войтыла хотел, чтобы на ней присутствовал «литургический комментатор», который разъяснял бы значение всех многочисленных обрядов и латинских молитв, составляющих длительный ритуал хиротонии. Архиепископ Бажак не видел необходимости в таком нововведении. Тогда Войтыла сам перевел правила ведения церемонии на польский язык и призвал в помощь целый эскадрон прихожанок, вызвавшихся вручную изготовить брошюры с этим переводом и затем раздать их всем, кто придет на службу.
В праздник святого Вацлава, 28 сентября 1958 г., Кароль Юзеф Войтыла проследовал в Вавельский кафедральный собор на церемонию, по окончании которой он должен был стать епископом. Ее сакральный смысл, согласно учению Церкви, заключается в передаче человеку Благодати Божией на пастырское служение во всей его полноте и превращение его тем самым в продолжателя дела апостолов Иисуса Христа. Несмотря на пасмурную, дождливую погоду, собор был переполнен. Пришли многочисленные друзья Войтылы, его коллеги по преподавательской деятельности и, конечно же, все участники «Шродовиско».
Отец Войтыла замер перед архиепископской кафедрой. Восседающий на троне Евгениуш Бажак дал сигнал, и церемония началась. Прежде всего был зачитан апостольский мандат — благословение Папы на проведение обряда возведения в сан нового епископа. (Кстати, это был последний подобный документ, подписанный Папой Пием XII — через двенадцать дней в течение девятнадцати лет занимавшего Престол святого Петра понтифика не станет.) Затем Бажак задал кандидату в епископы вопросы, связанные с пониманием церковного служения и готовности к нему. Конечно, никто не сомневался в глубокой вере Войтылы. Но такова традиция, идущая от первых христианских общин: вступающий в священный сан должен публично заявить о своей преданности канонам веры перед людьми, которым он будет служить и которыми будет управлять. Только после этого начинается церковная служба, включающая обряд посвящения.
Зазвучали строки Священного Писания, отец Войтыла распростерся ниц на полу алтаря, и находящийся неподалеку хор запел литанию Святых. Когда звуки литании смолкли, Войтыла приблизился к сидящему теперь на епископском кресле Бажаку и опустился перед ним на колени. В наступившей в храме полной тишине архиепископ Бажак с помощью двух ассистирующих ему епископов положил на склоненную шею Войтылы раскрытое Евангелие — символ уз Божиих. Затем все трое один за другим опустили руки ему на голову. Архиепископ прочел начало молитвы о посвящении, прося Господа ниспослать благодать на нового епископа через «таинство святого миропомазания».
Вслед за этим один из ассистирующих священников покрыл голову посвящаемого длинным белым полотном, а Бажак встал на колени и запел великий гимн «Veni Creator Spiritus», славящий Духа Святого. Хор подхватил гимн. Бажак вновь сел на епископское кресло и совершил обряд святого миропомазания: изобразил смазанными миром пальцами воображаемый венец над головой Войтылы, а затем крест на митре. При этом он читал молитву:
— Да произойдет помазание и освящение сей головы с благоволения Небес и в соответствии с желанием понтифика.
Он трижды благословил Войтылу, омочил его руки миром с хлебными крошками и продолжил чтение молитвы о посвящении, прося Господа дать новому епископу «неусыпную заботу о пастве, пылкий дух, смирение, любовь к ближним и правде. Чтобы эти дары никогда в нем не оскудели, и ни лесть ни страх не могли сбить его с праведного пути».
Бажак еще раз помазал руки нового епископа и обвязал их белым полотенцем. Потом он вручил ему материальные символы нового сана — епископские посох и перстень, произнося напутствие:
— Сие кольцо — символ верности дается тебе, чтобы главным украшением твоим оставалась непоколебимая вера. Да станет оно символом того, что ты обручаешься с Господом и его Святой Церковью отныне и вовеки веков.
Сняв Евангелие с шеи епископа Войтылы, Бажак коснулся священной книгой его связанных рук и возгласил:
— Вооружись Святым Евангелием и иди окормляй им людей, доверившихся тебе, ибо Господь соизволил открыть Свое благоволение в тебе. Да будет воля Его ныне и присно и вовеки веков.
— Амен, — произнес новый епископ и обменялся поцелуями мира с архиепископом Бажаком и двумя другими рукополагавшими его в сан епископами.
Епископ Войтыла омыл руки, и служба пошла обычным путем с чтением положенных в этот день по уставу евангельских текстов и молитв. Затем архиепископ Бажак произнес проповедь. Когда начался традиционный сбор пожертвований, новый епископ преподнес возведшему его в сан три символических подарка: две горящие свечи, два ломтика хлеба и две небольшие чаши вина. Свечи несли недавний «байдарочный адмирал» Здзислав Гейдель и Мариан Войтович, ставший впоследствии первым священником в организованной Альбертом Хмеловским общине. Хлеб — Станислав Рыбицкий и согласно старинному краковскому обычаю — представитель городской гильдии булочников. Вино — Ежи Цесельский и товарищ Войтылы из Вадовице — Збигнев Силковский.
По окончании мессы архиепископ Бажак возложил на голову коленопреклоненного Войтылы епископскую митру. И в этот момент в церемонию вмешалась сама природа — затянувшие небо тучи на мгновение рассеялись, и ворвавшиеся сквозь окна собора солнечные лучи позолотили фигуру только что посвященного в сан епископа. Бажак усадил его на епископское кресло. Войтыла сидел на нем уже в полном облачении: в митре, с посохом в руках и епископским кольцом на пальце, а вставшие рядом архиепископ и участвовавшие в церемонии епископы запели древний христианский гимн «Те Deum», славящий Бога. Когда вступил хор, новый епископ Кароль Войтыла поднялся и пошел вдоль рядов заполнивших собор верующих, благословляя их. В этот момент церемония была слегка нарушена — кто-то, скорее всего один из знакомых Войтылы по работе на солвайском заводе, выкрикнул:
— Лолек, теперь никому не позволяй снять тебя!
Это, как писали в отчетах, было «непроизвольным проявлением симпатии, соединявшей нового епископа и его паству».
Кароль Войтыла избрал девизом для своего епископского герба латинское изречение: «Totus Tuus» [ «Полностью ваш»], которое в слегка видоизмененном виде впервые встретил в молитве святого Луи де Монфора к Деве Марии, когда на химическом заводе «Солвай» ночами при тусклом свете свечи изучал религиозную литературу.
Надо сказать, что не все считали назначение Кароля Войтылы на пост епископа целесообразным. Профессор Ягеллонского университета Адам Ветулани, например, неоднократно говорил, что очень переживает за «священника-ученого». «Понимаешь ли ты, что происходит? — писал он Каролю. — Ты — образованный человек, доцент и вдруг… государственный деятель!» Ветулани, поддразнивая своего младшего друга, после возведения в новый сан обращался к нему исключительно так: «Епископ-доцент Кароль Войтыла». Расстроенный профессор писал, что, конечно, не вправе вмешиваться и не может что-либо изменить, но хотел бы, чтобы Войтыла подумал «только об одном: хватит ли у него сил и времени как следует исполнять обязанности, которые он добровольно возложил на себя ранее и к исполнению которых готовился много лет, упорно работая над собой?»
Но волнения профессора Ветулани были напрасными. Епископ Войтыла остался действующим преподавателем ЛКУ. Появляться в университете он, правда, стал реже. Однако семинары для докторантов продолжались теперь порою по нескольку часов, что вполне компенсировало сокращение их количества. «Монографические» лекции для студентов старших курсов Войтыла читал до 1961 г. Не прекратился в ЛКУ и вводный курс философии — его вели ученики Войтылы, за работой которых он внимательно следил.
При этом и все многочисленные обязанности, связанные с его новой должностью, он с первых же дней исполнял ревностно и четко. Как епископ, он постоянно должен был посещать находившиеся под его попечением дома престарелых и приюты. Он очень много ездил по епархии, освящая здания, рукополагая диаконов и протодиаконов, проводя обряды конфирмации глухонемых детей, присутствуя в качестве доверенного лица архиепископа Бажака на разного рода заседаниях и встречах, совершал торжественные службы и специальные памятные мессы для представителей различных групп интеллигенции: медиков, юристов и т. д.
Епископские обязанности Войтыла никогда не рассматривал как административные. Для него епископское служение в первую очередь заключалось в наставлении паствы, молитвах за нее и вместе с ней. В этой своей апостольской деятельности во время служения в Кракове он был поистине неутомим. В марте 1959 г., например, он служит мессу по случаю юбилея редакции «Тыгодника повшехны» и выступает с проповедями перед горными инженерами, сиделками, учителями, юристами и медицинскими работниками. Такой темп жизни, видимо, оказался тяжелым даже для него. Врачи подозревают у Войтылы мононуклеоз. Для более точного диагноза требуется сложный анализ крови с биопсией костного мозга. Епископ соглашается. После болезненной процедуры врач приносит ему извинения за причиненное беспокойство. А Войтыла шутит, в свою очередь извиняясь перед доктором за то, что тому пришлось «затратить так много усилий, чтобы проникнуть в слишком прочную кость».
Именно в период перед и сразу после возведения в епископский сан Войтыла касается в своих лекциях и проповедях новых тем, о которых скоро заговорит весь католический мир. Так, на коллоквиуме, организованном в 1958 г. для медиков, он выделяет мысль о «безграничной вере Бога в возможности человека». Самым лучшим подтверждением этого, по убеждению Войтылы, явилось Воплощение Господа, через рождение на Земле Сына Господня. В конце того же года, выступая на встрече с католической молодежью, он учит, что «молитва является проявлением подсознательного понимания человеком великой тайны, которая заключена в мире», а отказываясь от диалога с Богом, мы лишаем себя возможности познать всю глубину окружающего нас мира. Во время Великого поста 1960 г. епископ Войтыла произносит проповедь перед преподавателями колледжей в Лодзи. Он учит, что ощущение Благодати Божией есть «высшее наслаждение, доступное человеку», и что «Церковь — не некая организация, основанная Иисусом Христом, а живое Тело Богочеловека».
Изменилось положение Войтылы в церковной иерархии, но все остальное осталось прежним. К сожалению, это касалось и позиции властей. Они по-прежнему с достойной лучшего применения настойчивостью чинили всевозможные препятствия церковному служению в Ягеллонском университете и медицинских учреждениях. 11 октября 1959 г. епископ Войтыла должен был отслужить мессу по случаю начала нового учебного года в студенческой церкви Святой Анны, но власти категорически запретили давать об этом какие-либо сообщения. Единственное небольшое объявление было вывешено в притворе самой церкви. И тем не менее в день службы церковь была заполнена до отказа, а группа преподавателей, включая грозного профессора Адама Ветулани, проигнорировав все запреты и угрозы, демонстративно восседали непосредственно у алтаря. Несколько месяцев спустя, в феврале 1960 г., епископ Войтыла посетил женскую санаторную лечебницу, организованную на улице Зелна монахинями албертинками. После этого, как отметила в своем дневнике начальница лечебницы, представители властей открыто высказали свое недовольство и принялись чинить всяческие препятствия ее деятельности. Но все эти проявления противоборства с режимом можно счесть мелочами по сравнению с одним поистине знаменательным мероприятием, непосредственным организатором и участником которого был Войтыла. То, что произошло 24 декабря 1959 г., попортило немало крови партийным бонзам разного ранга. В поселке Нова Гута под Краковом, который уже при своем создании задумывался властями как образцовый рабочий поселок нового типа, а потому в отличие от всех других подобных населенных пунктов там не построили ни одного церковного здания, состоялась рождественская месса на открытом воздухе. Служба под звездами, служба для тех, кому было некуда больше идти в эту морозную рождественскую ночь, как писал впоследствии проводивший ее Кароль Войтыла, поразительным образом напоминала об обстоятельствах другой ночи, опустившейся на Землю около двух тысяч лет назад.
При всей своей загруженности новый епископ находил время и для отдыха. Ежегодно в конце июля — начале августа он, как и прежде, отправлялся с друзьями в двухнедельный поход на байдарках. Зимой, как только выдавалась возможность, катался на лыжах. Кароль Войтыла очень любил Рождество и всегда с радостью участвовал в традиционных «облаточных празднованиях», когда друзья собирались вместе и, распевая старинные песни, дарили друг другу кусочки рождественских облаток. Многие фольклорные облаточные песни Войтыла знал наизусть и пел их с большим удовольствием. Отличные отношения сложились у него и с актерами «Театра восторга». 19 сентября 1961 г. он лично отслужил в Вавельском соборе торжественную мессу по случаю двадцатилетия театра. Более того, в «Тыгоднике повшехны» было опубликовано под псевдонимом его эссе «День памяти основоположников и двадцатая годовщина».
В ночь с 14 на 15 июня 1962 г. скончался архиепископ Бажак. 15 июня епископу Войтыле уже пришлось заменить усопшего на церемонии возведения в сан новых священников. 19 июня он обращается к собравшимся на похороны архиепископа с щедро украшенной цитатами из Библии проповедью. Говоря о характере Бажака, Войтыла утверждает, что в числе основных его черт были благородство и кротость, чего, к сожалению, не заметили многие современники, обращавшие внимание прежде всего на суровость усопшего владыки.
Покойный архиепископ подобно доброму пастырю из евангельской притчи не только заботился о своем стаде, защищал и оберегал его. Он пускался на поиски каждой заблудшей овцы, «а найдя ее, возвращал в стадо. И ликовал, и радовался этому…»
Краковский клир и прихожане похоронили архиепископа Бажака, приехавшего в их город после изгнания из Львова, в Вавельском соборе в приделе епископа Зебжидовского, возле большого черного креста, у которого молилась королева Ядвига. На его надгробной плите был увековечен титул, который коммунисты так и не позволили ему носить при жизни: «Архиепископ Краковский».
Через неделю епископ Войтыла, направлявшийся на встречу со своими бывшими студентами, остановился по дороге в одном из расположенных к северу от Кракова приходов и совершил там торжественную мессу. Дело в том, что местный священник был арестован по абсурдному обвинению: за «нелегальное богослужение», которое он провел в одном из строящихся позади прихода зданий, не принадлежащих церкви. Личное служение мессы епископом именно в этом месте было явным проявлением солидарности с прихожанами и их репрессированным пастырем. Он еще не знал, что очень скоро борьба против притеснений священнослужителей войдет в непосредственный круг его обязанностей. 16 июля Митрополичье собрание, состоящее из представителей высшего клира Польши, назначило епископа Войтылу капитулярным викарием, то есть временным главой администрации Краковского архиепископства. Эти полномочия он должен был исполнять до избрания и вступления в должность преемника архиепископа Бажака, а если учитывать официальную точку зрения — кардинала Сапеги. Это был весьма смелый шаг и проявление очень большого доверия к недавно рукоположенному молодому епископу. Войтыла понимал и ценил это. Однако и верность ранее сформулированному принципу «Вуек всегда останется Вуеком» он подтвердил практически незамедлительно — через две недели после нового назначения Кароль Войтыла отправился в ежегодный двухнедельный байдарочный поход со своими молодыми друзьями и членами их семей. Впрочем, главной темой всех разговоров в этом походе был Второй Ватиканский Собор, о созыве которого Папа Иоанн XXIII объявил в 1959 г. Вуек доказывал, что это событие станет водоразделом в истории католической Церкви.
Подготовка Собора заняла несколько лет. Его открытие состоялось только в октябре 1962 г., как раз в то время, когда Войтыла был настолько занят делами епархии, что не смог поехать в Рим. Городские власти попытались отобрать у епархии здание на улице Июльского манифеста, в котором располагалась Краковская семинария, и передать его под Высшую школу педагогики. Войтыла узнал об этом во время очередной поездки по сельским приходам из сообщения Митрополичьего собрания. Он немедленно вернулся в Краков и, ко всеобщему удивлению, сразу же попросил приема у секретаря городской партийной организации. Поступок неординарный, ведь это была первая встреча такого рода. В конце концов было решено, что Высшая школа педагогики разместится на третьем этаже, а первые два этажа и контроль за зданием в целом сохранятся за семинарией. Причем такое положение должно было сохраняться только до лета 1979 г., после чего, как было оговорено, будущие педагоги покинут помещение.
Задерживало Войтылу в Кракове и обстоятельство личного плана. Он был очень обеспокоен состоянием здоровья доктора Ванды Полтавской, психиатра, оказавшего ему существенную помощь при написании работы «Любовь и ответственность». Диагноз, поставленный этой женщине врачами, звучал как приговор — конечная стадия рака. Войтыла направил личное письмо итальянскому капуцину стигматику отцу Пио с просьбой помолиться за больную. Вскоре доктора Полтавскую стали готовить к операции, и ей была сделана рентгеноскопия. К невероятному удивлению врачей, раковая опухоль на рентгеновском снимке отсутствовала. Кароль Войтыла не сомневался, что это следствие чудесного воздействия заступничества отца Пио за больную перед Господом — еще одно свидетельство наличия чего-то великого, лежащего за пределами привычного нам мира.
Со срочными делами было покончено. Можно было ехать в Рим. Вечером 5 октября 1962 г. епископ Кароль Войтыла отслужил прощальную мессу в Вавельском соборе. По его воспоминаниям, в этот вечер он был «полон самых возвышенных чувств», «сердце буквально трепетало при мысли о том, что предстоит проделать путь от могилы святого Станислава к надгробию святого Петра».
Хотя Войтыла и говорил неоднократно друзьям, что II Ватиканский Собор станет редким по важности событием, предвидеть всего он, конечно же, не мог. Еще никому не дано было знать, какое огромное значение будет иметь Собор для переосмысления Римско-Католической Церковью своей роли, для ее борьбы за выживание в странах Центральной и Восточной Европы, оказавшихся под контролем коммунистов, для сближения с современным миром и, наконец, для будущего самого епископа Омбийского, исполняющего обязанности главы Краковского архиепископства.
Вселенских Соборов в истории католической церкви насчитывается всего двадцать один. Такие съезды епископов всего мира с присутствием епископа Рима проводились в Малой Азии, в Северной Италии, Франции, Германии и самом Риме. Самый непродолжительный длился несколько месяцев, самый долгий — восемнадцать лет. Вселенские Соборы формулировали церковные догматы, согласовывали и письменно закрепляли Символ Веры, осуждали ереси, определяли процедуру церковных таинств, свергали императоров и пытались преодолеть раскол, ища пути воссоединения различных ветвей христианства. Но вне зависимости от того, чем, каким образом и как долго они занимались, практически каждый Вселенский Собор обострял разногласия, и несогласные с принятыми решениями созывали свой альтернативный Собор.
Когда Папа Иоанн XXIII 25 января 1959 г. ошеломил Церковь и весь мир известием о своем намерении созвать новый Вселенский Собор, унаследовавший после его смерти папский престол и через тринадцать лет непрерывных споров и разногласий доведший все-таки это мероприятие до успешного завершения кардинал Джованни Баттиста Монти ни собрал близких друзей и сказал: «Этот состарившийся ребенок не понимает, какое осиное гнездо он собирается взбудоражить». Многие считают Монтини излишне осторожным человеком. Но это его высказывание оказалось пророческим.
Новый Собор согласно планам Папы Иоанна XXIII должен был стать беспрецедентным в истории Церкви. Итогом работы всех предыдущих были выработка общего подхода к принципам вероучения, формулирование канонов, официальное принятие или отрицание тех или иных доктрин. Сделать это было нелегко, но четкие задачи играли роль, схожую с ролью ключа в нотном стане. Папа Иоанн XXIII хотел, чтобы созываемый им Собор носил не юридический или догматический характер, а стал чем-то вроде коллективного пастыря и проповедника, способного вывести паству из затруднительного положения, в котором она оказалась. Папа мечтал об откровенном обмене мнениями между епископами всего мира, в ходе которого произошло бы нечто похожее на то, что произошло с апостолами Иисуса Христа в день Пятидесятницы. Собор, по его замыслу, должен был усилить христианскую веру, вдохнув в нее новую живую энергию. С него предполагалось начать диалог о современности, никого не осуждая, но возвращаясь к чистому стилю евангельских посланий. Как было сформулировано во всемирно известной теперь фразе, Собор «должен был открыть Церкви окно в современный мир».
Приступать к такой сложной задаче, не подобрав предварительно «ключи» для ее настройки, было крайне рискованно. Очень многие центры науки и интеллектуальной мысли того самого мира, которому собиралась открыться Церковь, отнюдь не спешили навстречу, а, наоборот, закрывали не только двери, но и окна перед любой идеей, связанной с трансцендентностью. Католицизм был в значительной мере отрезан от общехристианского экуменического движения. На религиозную жизнь католической Церкви все еще бросал тень кризис модернизма, разразившийся в конце XIX — начале XX в. Под влиянием атеистов с их собственной агрессивной теорией освобождения оказались миллионы людей. К тому же в самой Церкви имелись весьма различные взгляды на возможность серьезного диалога с современным миром. Ряд представителей высшего католического духовенства были убеждены, что возможность Церкви влиять на светские политические силы утрачена во времена Французской революции и попытки ее восстановить неизбежно приведут к еще большему ослаблению позиций христианства. Другие с не меньшей горячностью доказывали, что именно христианское понимание достоинства человека и данного ему свыше предназначения позволит вывести модернистские искания свободы из блуждания в области разрушительных идей в конструктивное русло. Начать открытый разговор о сути религии, ее догматических основах, задачах и отношении к тварному миру для такого древнего института, как Церковь, с этой точки зрения, является величайшим проявлением веры во всесилие Духа Святого, способного в любой ситуации вывести на путь истинный.
Широко известна версия, согласно которой Папа Иоанн XXIII пошел на уловку, заставив провести четкое обозначение позиций хороших «либералов» и плохих «консерваторов». В результате, хотя консерваторы и остались на своих позициях, выиграли первые. Такая смахивающая на рассказы о борьбе вигов и тори интерпретация хода Второго Ватиканского Собора содержит в себе значительную долю истины. Дело в том, что высшая церковная администрация в лице Римской Курии задолго до нашего времени начала подсознательно отождествлять свои собственные интересы с интересами Церкви в целом и это часто проявлялось в ее позиции. Католики согласно известному афоризму Папы Иоанна XXIII из его открытого обращения к Собору слишком часто пытались улучшить современность с помощью осуждения и слишком редко вспоминали при этом о сострадании. Церковная наука, ее трактовка библейских текстов, равно как отношение Церкви к вопросам культа и современной жизни, явно нуждались в совершенствовании. Очевидно было и то, что стремление к развитию встречало сопротивление, причем порою прямое и весьма жесткое, со стороны тех представителей высшего духовенства, которых вполне справедливо называли антимодернистами. Обе имеющиеся в Церкви политические линии, конечно же, не могли не проявить себя в ходе Собора, участники которого начали явственно делиться на различные «лагеря», или партии. Собор составляли люди, а принятие решения множеством людей всегда является процессом политическим, предполагающим наличие фракций. Все это и выразилось в вышеупомянутой версии, хотя сам Папа, услышь он ее, безусловно, стал бы утверждать, что она не отражает самой главной, ключевой сути Собора.
Кароль Войтыла старался лично присутствовать на каждой сессии Ватикана II и часто говорил, что очень многим обязан этому форуму. По его мнению, «каждому, кто в нем участвовал, Собор дал уникальный, ни с чем не сравнимый опыт». Это было время «великого духовного обогащения», причем в масштабах «всего мирового сообщества». Собор принес «великие дары своим участникам, Церкви и человечеству в целом». Это было собрание, «пронизанное Святым Духом», событие, в котором «с особой ясностью» вновь проявилось обещание, данное Иисусом Христом своим ученикам: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мт. 28.20). Личное отношение к Собору, чувство ответственности и верность тому, чему научил его этот форум, Кароль Войтыла доказал делом, став одним из тех, кто приложил все силы, чтобы донести дух Собора до каждой епархии католического мира.
Свою точку зрения на значение Ватикана II Кароль Войтыла многократно подтверждал, будучи архиепископом Краковским. Верность ей сохранил он, и став епископом Рима. Войтыла всегда настаивал на том, что рассматривать Второй Ватиканский Собор следует прежде всего как великое событие духовной жизни — «акт любви», свершившийся вопреки столь свойственной нашему веку людской ненависти, как попытку «обогатить» представления Церкви о вере, показать христианам жизненный путь, ведущий «все к большему и большему приближению к Божественной истине». Любая иная интерпретация Собора, с точки зрения Войтылы, неизбежно приведет к выхолащиванию самой сути этого события. Это убеждение отнюдь не следствие отсутствия опыта или наивности Кароля Войтылы. Он был одним из активных участников четырех сессий (или, как их часто называют, периодов работы) Ватикана II и входил в группу, которая занималась редакцией проектов официальных документов для очередных заседаний. Уже одно это позволяло многое узнать о закулисной стороне работы форума, который его польские коллеги обычно называли «Vaticanum Secundum» («Второй Ватиканский»), И тем не менее Войтыла всегда настаивал (и настаивает), что понять значение Собора во всей его полноте и правде можно, лишь рассматривая его не как политическое, а как крупное религиозное событие, главным действующим лицом которого был Святой Дух, а не какая-либо группа церковных деятелей. Это очень важно. Каждому, кто хочет понять епископа Войтылу и Папу Иоанна Павла II, обязательно придется постараться увидеть «суть» Второго Ватиканского Собора такой, какой видел ее он.
Кароль Войтыла не выезжал за пределы Польши с момента завершения учебы в Риме в 1948 г. С учетом этого можно, видимо, говорить, что именно Ватикан II позволил Каролю Войтыле переосмыслить понятие «Вселенская Церковь», воочию убедиться в его совершенно конкретном практическом смысле. Приезжая каждую осень на двухмесячные сессии Собора из страны, готовящейся отметить тысячелетие своего крещения, он встречал в Риме епископов, представлявших церкви, которым не было еще и ста лет. И при этом они весьма энергично и с глубоким пониманием судили обо всех проблемах. Все это было столь интересно и необычно, что порою, как он сам говорил, вдохновляло выразить свое впечатление поэтически (на обратной стороне одного из официальных рабочих документов Собора). Позже эти поэтические опыты были отправлены в редакцию «Тыгодника повшехны». Очень глубокий след оставил в его душе, в частности, первый обстоятельный разговор с африканцами, в ходе которого выяснилось, что они подошли к тем же самым истинам, что и он, хотя шли совершенно другим путем.
О, конечно, это ты, мой дорогой брат.
Я ощущаю в тебе твою огромную страну,
В которой высыхают реки… поскольку солнце там горячо,
как железо в плавильном горне.
Но я чувствую, что думаешь ты о том же, о чем и я,
И даже, если мысли наши различны, мы взвешиваем их
на одних и тех же весах — весах истины.
О, какая это радость, что на одних и тех же весах
мы можем взвесить мысли,
Которые горят в твоих и моих глазах.
Ведь пусть и по-разному мы мыслим, но мыслим мы
об одном и том же.
Помимо приобретения новых знакомых среди ведущих деятелей католической Церкви, участие в Ватикане II дало Каролю Войтыле возможность встретиться с некоторыми старыми друзьями. Особенно примечательной была одна встреча, позволившая как бы перенестись на двадцать лет назад. Это была встреча с Ежи Клюгером, школьным товарищем из Вадовице, с которым они в последний раз виделись в самом начале войны. Как оказалось, Ежи осел в Риме, где работал инженером. Просматривая однажды газету, он неожиданно наткнулся на информацию о выступлении на Ватикане II епископа Войтылы из Кракова. Клюгер немедленно позвонил в Польский колледж в Риме, в котором останавливался Войтыла во время сессий Собора, и попросил соединить его с этим епископом. Войтылы не было на месте, но, как только ему сообщили о звонке, он немедленно связался со школьным другом и предложил, не откладывая в долгий ящик, приехать к нему. Клюгер позвонил в двери Польского колледжа спустя ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы пробиться через «чистилище» перегруженных транспортом римских улиц. В первые мгновения встречи друзья буквально не могли вымолвить ни слова, просто стояли и смотрели друг на друга. Затем обнялись. Когда наконец заговорили, Клюгер, не зная, как обращаться теперь к ставшему архиепископом другу, попытался было величать его «Ваше преосвященство».
— Что это за «преосвященство»? — перебил его Войтыла. — Зови меня по-прежнему — Лолек…
Во время работы Собора Войтыла успевал осмотреть многие любимые им достопримечательности и открыть для себя новые исторические места. Причем эти экскурсии не ограничивались Римом. В частности, он с радостью принял предложение войти в состав делегации епископов, которая должна была подготовить намеченное на 1964 г. паломничество Папы Павла VI в Святую Землю. В декабре 1963 г. Войтыла в течение десяти дней мог ходить по дорогам, по которым некогда бродил Христос, отдыхать на склонах холмов, на которых Божественный Учитель произносил свои проповеди, возносить молитвы на месте распятия Богочеловека. Он вошел в «избранное число» епископов, которые начали путешествие из Египта и тем самым повторили путь «исхода Богоизбранного народа к Земле обетованной, описанный в Ветхом Завете». В письме краковским священникам из Вифлеема он сообщает, что по просьбе долгое время находившегося в Иерусалиме францисканского монаха польского происхождения «польский епископ спел несколько рождественских хоралов на родном языке» на том самом месте, где родился Христос. Епископы пешком взошли на иерусалимскую Храмовую гору, «священную для любого христианина», поскольку на ней стоял «храм Бога истинного, который Сын Божий называл домом Отца Своего» и который «неоднократно посещался Спасителем во время его земной жизни». Мистическое безмолвие пустыни произвело глубокое впечатление на Войтылу и его спутников. Здесь с особой ясностью ощущалось, что Господь, возжелав спасти людей, вошел в их мир и произошло это в определенное время и в определенном месте. Как написал в своем стихотворении Кароль Войтыла, «Ты ищешь людей повсюду / но, чтобы искать повсюду, / все равно надо остановиться в каком-то месте, / И именно это место было избрано Тобой».
Прогулки по галилейскому побережью, откуда некогда апостол Петр отправился «улавливать человеков», были еще одним сильным впечатлением. Участие в Соборе усилило понимание Войтылой значения для Церкви Престола святого Петра и Папского служения. Ему довелось лично видеть Папу Пия XII, но это было давно, когда он смотрел на мир глазами молодого студента католического учебного заведения. По крайней мере человек, поставивший его на пост епископа, казался невероятно далеким и недосягаемым. Только поработав рядом с Иоанном XXIII, а затем с Павлом VI, проводя ежедневно многие часы в базилике Святого Петра, всего в нескольких сотнях ярдов от надгробия апостола, он постепенно начал постигать, что означает Престол святого Петра для Церкви и какие великие силы требуются от взошедшего на него человека. Это свое понимание он также выразил в стихотворении:
В этом месте ты обретаешь твердую почву,
Здесь столько стен и колонн…
Но если ты не заблудишься среди них,
то найдешь то, что ищешь, — Согласие и смысл жизни.
Ведь это Она руководит тобой. Она присутствует не только
в этом ожившем здании. Она — в нас.
В тех, кто осознает свою немощь и слабость, но идет вперед.
Здесь ты, святой Петр. Ты, решивший стать Каменным Полом,
чтобы они могли пройти над тобой.
Пока они просто идут вперед, не зная куда, но ты знаешь,
что они должны прийти туда, куда направляешь их ты.
Ты знаешь, что только этот путь ведет туда, где многие
становятся одним, где брезжит свет и мысли мудрости родятся.
Ты захотел быть тем, кто служит почвой, как та скала,
что служит пастбищем овец, чья пища Крест Святой.
Как та скала, что тоже стала каменным подножием
для самого великого из храмов.
Участие во Втором Ватиканском Соборе значительно укрепило Кароля Войтылу в понимании Рима как центра, объединяющего многообразные составляющие Вселенской Церкви. Но это отнюдь не означало, что он заразился так называемым «вирусом Romanita» — отождествлением Рима и Церкви. По единодушному утверждению всех встречавшихся с ним тогда, он занимал довольно критическую позицию по отношению к любым проявлениям такой точки зрения. Войтыла никогда не забывал, что представляет Краковскую епархию, и каждую из четырех своих осенних поездок в Рим старался использовать для решения каких-либо ее проблем. В мае 1963 г., в перерыве между первой и второй сессиями, Войтыла торжественно открыл в Вавельском соборе мемориал в честь Рафаэля Калиновского и Адама Хмеловского (брата Альберта) — «польских мятежников», участвовавших в восстании 1863 г. Тем самым был сделан шаг к официальному признанию их святости. Прибыв на вторую сессию Собора, Войтыла собирает подписи польских епископов под прошением о беатификации (причислении к лику блаженных) брата Альберта. А затем вместе с другими сторонниками канонизации Хмелов-ского уговаривает префекта Священной Конгрегации обрядов кардинала Аркадио Ларраона лично заняться этим вопросом. Вслед за этим настала очередь умершей в 1938 г. в Кракове в довольно молодом возрасте сестры Фаустины Ковальской. Убеждение в «Божественной милости», ниспосланной свыше этой загадочной женщине, было распространено по всей Польше, но ряд членов Римской Курии относились к написанным ею работам с явным недоверием. Выполняя просьбу прихожан Краковского архиепископства о беатификации сестры Фаустины, Войтыла лично проводит канонический разбор ее наследия и добивается постановки вопроса на рассмотрение.
Стремление архиепископа Войтылы укреплять связи между Римом и Польшей проявилось и в его постоянных посещениях Польского колледжа — своего рода общежития для польских семинаристов и священников, обучающихся в Риме. Во время одной из встреч его спросили напрямую, зачем было собирать Вселенский Собор, не поставив перед ним четких задач. Архиепископ ответил, что Папа Иоанн XXIII проявил себя в этом решении как человек, способный очень тонко чувствовать задачи, которые ставит современная ему жизнь. Именно это позволило ему осознать всю пагубность «суперсовременных» учений, которые по сути своей направлены на «искоренение культуры». Отсюда и возникла мысль о необходимости обновления Церкви на иных основах, с тем чтобы она смогла выполнить свою задачу проповеди Евангелия поколению людей, во многом отличающихся от своих предков и существенно испорченных технологическим веком. А еще одной важнейшей целью, которую ставил перед собой Папа, созывая Собор, является та, которая существовала всегда, — единство христиан.
Следует сказать, что самому Войтыле работа на Ватикане II очень многое дала и в плане его развития как философа. Присутствие на дебатах по двум основным каноническим постановлениям Собора — о Церкви и о Божественном Откровении, а тем более непосредственное участие в разработке одного из самых конструктивных его документов, касающегося пастырского взгляда на роль Церкви в современном мире, было чем-то вроде теологической докторантуры. Как он сам подчеркивал позже, именно «эта школа вскормила окончательное понимание им Церкви». Впрочем, это не мешало ему говорить, что позиции II Ватиканского Собора в проблемах отношения к личности человека были бы намного сильнее, если бы зиждились на более крепком философском фундаменте. Что это за фундамент, Войтыла постарался показать в одном из своих главных философских трудов — «Личность и действие».
К моменту завершения Собора в 1965 г. молодой епископ, который в 1962 г., в начале его работы, приехал в Рим как мало кому известный капитулярный викарий Краковского архиепископства, стал одним из самых известных церковных деятелей мира. Причем это никоим образом не ущемляло значение Примаса Польской Церкви кардинала Вышыньского. Войтыла получил известность не как претендент на какие-то новые должности, а как человек, умеющий неординарно мыслить и отстаивать свои взгляды.
11 октября 1962 г. произошло событие, которое вскоре вошло во все кинохроники мира. Папа Иоанн XXIII в окружении разодетых с ренессансной пышностью членов своего двора проследовал в центральный придел базилики Святого Петра, чтобы открыть Второй Ватиканский Собор. Целая армия рабочих перестроила неф базилики, превратив его в огромный зал проведения официальных заседаний главного католического собрания. На возвышавшихся ярусами с двух сторон от центра местах восседали более двух тысяч прибывших на него епископов. Уже одна эта цифра свидетельствовала о том, что Церковь за последние 90 лет значительно выросла, по крайней мере количественно, — все участники проходившего с 1869 по 1870 г. Первого Ватиканского Собора без труда размещались по одну сторону нефа. В соответствии со своим возрастом и почти столь же скромным положением в церковной иерархии капитулярный викарий Краковской епархии епископ Омбийский сидел у самой двери, почти в пятистах футах от высокого алтаря. Тем не менее Кароль Войтыла уже успел внести заметный вклад в событие, которое только еще должно было начаться.
В июне 1959 г. созданная Папой Иоанном XXIII комиссия по подготовке Собора разослала всем католическим епископам, главам религиозных орденов и преподавателям теологических факультетов послание с предложением высказать свои пожелания относительно его повестки дня. Ответы большинства епископов не выходили за рамки волновавших их текущих церковных дел. Епископ Кароль Войтыла направил в комиссию целое эссе, причем представлявшее его не столько как человека, озабоченного проблемами Церковного Устава, сколько как мыслителя. Вместо того чтобы высказаться по поводу того, какие реформы следует провести внутри Церкви, он предложил взглянуть на проблемы католичества совсем с другой стороны. Он задавался вопросом о том, каковы современные условия человеческой жизни. Указывал на важность понимания того, что хотят услышать от Церкви люди XX века.
Главное, вокруг чего вращаются все остальные проблемы, — это личность человека. Личность мыслящего существа, живущего в материальном мире, но душой ощущающего сильнейшую потребность в тайне, объединяющей его самого со всеми другими людьми. Существа, чье подлинное личное достоинство является результатом внутренней духовной жизни, в которой проявляются милость Господня и сам образ Его. Мир людей хочет услышать от Церкви, что она думает о личности человека и условиях ее развития. Особенно это важно сейчас, когда появилось множество версий ответа: «научная, позитивистская, диалектическая», — каждая из которых претендует на то, что именно она указывает путь к свободе личности. По прошествии почти двух тысяч лет со дня начала истории христианства мир спрашивает Церковь: что же такое христианский гуманизм и в чем его отличие от других трактовок гуманизма, во множестве появившихся в последнее время? Что Церковь может противопоставить охватившему современный мир «отчаянию всех и каждого в отдельности, усомнившихся в надобности своего существования»?
Кризис, в котором оказался гуманизм в середине XX в., породившего в гордыне своей собственный «гуманизм», писал Войтыла, вот та проблема, в которой спокойно и без спешки должен разобраться Собор. Церковь существует не ради себя самой. Цель ее существования — спасение мира. Тот мир, который, вновь и вновь оказываясь в плену учений, обещающих человеку свободу в материальных аспектах жизни, теряет свою гуманную сущность и ведет к деградации.
Сквозь призму этого фундаментального кризиса нашего века Войтыла предлагал рассматривать и другие ключевые вопросы, поставленные в повестку дня Собора. Так, проблема объединения христиан (если сводить ее обсуждение не к поиску того, что их разъединяет, а того, что могло бы всех соединить), по сути, сведется к провозглашению общепонятных принципов человечности — христианского гуманизма. Жаждущий правды, образованный мирянин с нетерпением ждет, когда же идеи христианского гуманизма проникнут повсюду, «особенно в те места, в которых духовенство не может справиться со своей собственной миссией». Одухотворение современной культуры через прививку ей христианского гуманизма требует пастырей, способных понять, что «все происходящее в мире имеет свою внутреннюю ценность и должно быть принято ими, даже если речь идет о явлении, внешне весьма далеком от религии».
Освящение всех сторон жизни, предположил Войтыла, могло бы в большинстве случаев происходить незаметно. Просто, постоянно соприкасаясь с культурной или производственной жизнью общества, священник должен представлять «духовные ценности таким образом, чтобы живущие в этот материалистический век люди могли понять и принять их». Это, в свою очередь, предъявляет новые повышенные требования к духовным учебным заведениям — «семинарии должны стать не просто школами, дающими профессиональные знания и навыки, а подлинными академиями жизни». Из них должны выходить люди, способные на равных разговаривать с мирянами, уровень образования которых неизмеримо вырос за последние годы. Отсюда вытекает и то, что евангелическая деятельность священнослужителей и мирян, равно как и пропаганда Церковью идей христианского гуманизма, принесет более внушительные результаты, если мессы и другие церковные обряды будут проводиться на понятном всем присутствующим языке.
Направленные в комиссию по подготовке Собора предложения Войтылы отражали весь опыт, накопленный им в первые четыре десятилетия его жизни: опыт жизни при нацистской оккупации, режиме польских последователей Сталина; то, что он узнал, учась в религиозных учебных заведениях и используя полученные там знания на практике; его попытки высказать свое восприятие «непостижимого присутствия Бога в мистическом таинстве внутренней жизни человека» в стихах, пьесах и философских эссе. В его суждениях о соотношении божественного и мирского в человеке чувствовалось влияние Мечислава Котларчика и «Театра восторга». То, что он почерпнул во время своего общения с молодыми семейными парами, угадывалось в его тезисе «о служении мирян», благодаря которому, по его убеждению, идеи христианского гуманизма могут проникнуть туда, куда не способны донести их служители Церкви. Кое-кто из его друзей говорил даже, что расслышал «всплески байдарочных весел на Мазурских озерах», когда узнал об одной из предложенных Войтылой поправок к Церковному Уставу. Ведь предлагалось считать «присутствие на мессах, отслуженных у переносного алтаря, полностью соответствующим правилам праздничных и воскресных дней» и, соответственно, требование получения специального разрешения на это не обязательным.
Но важнейшей и даже, если так можно выразиться, пророческой в его предложениях подготовительной комиссии была настойчиво повторяющаяся мысль о том, что в эпицентре обсуждений Собора должен оказаться вопрос о потребности мужчин и женщин нашего века в гуманизме. До, во время и после Собора было много разговоров о необходимости правильного «прочтения знаков, которые подает нам время». Тридцатидевятилетний польский епископ именно так и поступил. Он как бы указал перстом на глубочайшую рану современности, предложив взяться за ее лечение с помощью предельно доступной проповеди Евангелия.
На Втором Ватиканском Соборе выработался свой, абсолютно специфический жаргон, правда, в значительной мере базировавшийся на официальном языке церковного общения — латыни. Присутствующих епископов называли не членами или участниками, а отцами собора. Входили они не в зал заседаний, а в аулу и предъявляли при этом не пропуск, а паспорт. Если кто-то хотел выступить, он просил не слова, а разрешения вмешаться. Во время подготовки к своему вмешательству можно было обратиться к перитусу (а не к эксперту в той или иной области теологии), в обязанность которого входила помощь в отшлифовке аргументов и латинского языка выступления. Брошюры с проектами документов Собора непременно именовались фасцикулами. При голосовании отцы Собора должны были писать в бюллетенях не «да» или «нет», a «Placet» [ «Вызывает одобрение»], «Non placet» [ «Не вызывает одобрения»], «Placet iuxta modum» [ «Вызывает одобрение, но требует уточнений»]. Модераторы (четверка ведающих процедурными вопросами) должны были даже по внешнему виду отличаться от двенадцати председателей Собора, функции которых за все четыре года так до конца и не прояснились.
Но значительная часть реальной работы делалась в ходе неформальных встреч и разговоров, которые происходили повсюду. Такой разговор мог, например, начаться в кофейне, устроенной для участников Собора в базилике Святого Петра, и его тут же подхватывали в «Кафе неудачника» или баре «Митцва». Завтракали, обедали и ужинали, а также проводили некоторые семинары там, где останавливались епископы: в отелях, национальных представительствах или гостиницах для обучающихся в Риме семинаристов из той или иной страны. Имелось, естественно, и много других мест, где можно было обсудить вопросы, о которых было трудно, а порою и невозможно поговорить в ауле.
Такие встречи стали самым главным источником информации и способом обсуждения различных точек зрения на происходящее. Об их влиянии на принимаемые решения говорит уже то, что многие называют их «вторым, неформальным Собором». Правда, потом, вспоминая о Ватикане II, некоторые его участники стали весьма критически отзываться об этих неформальных обсуждениях. По их мнению, епископы, ученые-теологи и знатоки Библии серьезно рисковали своей репутацией, пытаясь параллельно с официальными церковными властями выработать (а некоторые считают, что и выработав) подходы к христианскому учению. Следует, видимо, все-таки признать, что большинство епископов, участвовавших во «втором, неформальном Соборе», включая Кароля Войтылу, просто пытались воспользоваться возможностью пополнить свои знания, а вовсе не замышляя что-то перевернуть в Церкви. Помочь разобраться в этом, видимо, лучше всего может поистине исторический первичный отчет Ватикана II, включающий все официальные устные и письменные обращения к коллегам отцов Собора и 16 официальных документов, в которых в той или иной степени были учтены высказанные предложения. Епископ (к третьей сессии архиепископ) Войтыла выступал на всех четырех сессиях. Изучение текстов его выступлений лучше всего позволяет составить представление о его взглядах на все, что происходило на этом форуме.
На первой сессии, осенью 1962 г., епископ Войтыла принимает активное участие в оживленной дискуссии по вопросу понимания Церковью соотношения источников Божественного Откровения — Священных Писания и Предания. Это была одна из проблем, имеющих очень важное значение для экуменического движения. Классическая максима в подходе к ней, родившаяся во времена Реформации, гласит: «Sola Scriptura» [ «Только Писание»]. Войтыла в своих выступлениях призывал пересмотреть сам подход к вопросу. Он предложил рассматривать и Писание, и Предание как одну из форм самовыражения Бога, а не спорить о том, насколько полно отражается «откровение» в тех или иных библейских текстах и их толкованиях. И в этом еще раз проявился его личный подход к вопросу о понимании Церковью Бога и Божественного присутствия в тварном мире.
Когда на той же сессии начались дебаты об обновлении обрядов богослужения, Войтыла выступил с короткой, но яркой речью, в которой привел примеры из собственного пастырского опыта. В частности, он убедительно доказал, что новшества, введенные в обряд крещения, побуждают родителей и крестных настойчивее приобщать детей к вере. Его участие в дискуссии о природе и миссии Церкви представлено письменным вмешательством, в котором Войтыла призывает занять более «персонализированную и пастырскую» позицию в подходе к спасению душ человеческих. На его взгляд, это в большей степени соответствовало бы и цели, которую преследовал, инициируя Собор, Папа Пий XII, всегда рассматривавший Церковь как мистическое Тело Христово. Более того, Войтыла считал, что мысль об особом служении мирян должна нагляднее отражаться во всех церковных документах. Это законная «потребность» современных мужчин и женщин, удовлетворение которой усилит «чувство ответственности перед Церковью» в католическом обществе в целом. Войтыла поддержал позицию других польских иерархов, настаивавших на выработке особого документа, выражающего общий взгляд на Пресвятую Деву Марию. Данное предложение было отвергнуто по теологическим и экуменическим причинам, но было решено, что позиция Собора по этому вопросу найдет отражение в «Догматических правилах Церкви». Таким образом, вопрос все-таки обсуждался, и Войтыла выступал всякий раз, как только затрагивалась данная проблема. Он делал упор на важность восприятия Церковью «материнства» Девы Марии, материнской любви, через которую сыны и дочери Церкви приобщаются к Христу. Такой взгляд, подчеркивал молодой епископ, поможет правильно отредактировать многие другие документы Собора, в которых «Церковь предстает скорее в роли учителя, а не матери своих чад».
Осенью 1963 г., в ходе работы второй сессии Собора, епископ Войтыла принимает самое непосредственное участие в дебатах о сути взгляда на Церковь как «народ Божий». Он предлагает подходить к этому как к некому таинству, связанному с Боговоплощением. Церковь представляет собой «народ Божий» постольку, поскольку обязана своим основанием «сверхъестественному воплощению Бога в человека». В этом заключается ее уникальность по сравнению с любым другим институтом. Из этого же вытекает ее основная задача в мире — научить своих чад, что есть истинное служение, и тем самым подготовить их к конечному пункту человеческой истории, когда Бог будет всем во всем. В письменном выступлении на той же дискуссии Войтыла с философских позиций доказывает, что «конечная причина», предопределившая создание Церкви, есть Святость. Каждый принявший крещение становится служителем Святости. И сохранение Святости в мире является не прерогативой священников и иерархов Церкви, а высшим предназначением каждого, кого Христос «освятил истиной», с тем чтобы «послать в мир» (Ин. 17.18–19). Святость, к которой призываются христиане, писал Войтыла, имеет тот же смысл, что и присутствие в «Великой Святой Троице» самого Господа.
В третьей и четвертой сессиях Войтыла участвовал уже не как молодой, не имеющий епархии епископ, а как архиепископ Краковский. Соответственно возрастают количество его письменных и устных выступлений и круг проблем, которые в них затрагиваются. На третьей сессии он выступает с письменным обращением «от имени польского епископата» о месте положений, касающихся Святой Марии, в готовящихся «Догматических правилах Церкви». Вскоре он подкрепляет его собственным письменным «вмешательством», в котором аргументированно доказывает целесообразность перемещения главы, посвященной Святой Марии. Вместо того чтобы заключать документ, настаивает он, данная глава должна находиться в его начале, сразу же за первой — «Тайна Церкви». Ведь подобно тому, как Дева Мария, став Матерью Христа, вскармливала его, она продолжает и теперь окормлять Его мистическое Тело — Церковь.
Не менее активно участвует Войтыла в развернувшихся на третьей сессии дебатах по проекту постановления об апостольском служении мирян. Он горячо отстаивает обновленный вариант документа, в котором четко указывается, что апостольский долг каждого христианина и его ответственность перед Церковью предопределяются самим крещением, а не являются следствием его присоединения к какому-то особому миссионерскому сообществу. Не в церковной социологии, а в базовых теологических понятиях христианских таинств следует искать причину возникновения в душах живущих мирской жизнью людей стремления подражать апостолам. Архиепископ подчеркивал, что принятие постановления в новой редакции будет крайне важно для исправления неправильного понимания самого слова «церковь». Ведь даже многие верующие, произнося его, имеют в виду не себя и окружающих людей, а исключительно священников, монахов и епископов. В этом вмешательстве Войтылы с особой силой прозвучал призыв к «внутрицерковному диалогу», в ходе которого представители клира и прихожане «совершенно откровенно и открыто обсудили бы волнующие их духовные проблемы». Такой диалог станет серьезным стимулом к оживлению евангелической деятельности самой Церкви. Ведь способность Церкви исполнять свою миссию в мире во многом зависит от того, как эта миссия выполняется внутри ее самой, или, другими словами, от желания и способности членов Тела Христова обогащать друг друга ради общего спасения. Войтыла также предпринял значительные усилия, чтобы подчеркнуть в касающихся мирян документах Собора совершенно уникальную роль, которая принадлежит в апостольской деятельности молодежи. Кстати, именно в ходе этой дискуссии польский архиепископ обратил на себя всеобщее внимание, оказавшись единственным, кто призвал судить о решениях Собора и женщин. Каждое его выступление начиналось словами: «Venerabiles Patres, Fratres et Sorores…» [ «Уважаемые отцы, братья и сестры…»]
Разъясняя свои взгляды в письменном вмешательстве, сделанном в ходе дебатов по упомянутому документу, Войтыла особо подчеркивал, что курс на оживление апостольской деятельности мирян вовсе не означает попытку превратить прихожан в неких новых «квазисвященников», призванных заняться внутренним обустройством Церкви. Объект апостольского служения мирян не Церковь, а мир, где производятся культурные и материальные ценности. Не обошел Войтыла и свой опыт общения с друзьями из «Тыгодника повшехны» и «Театра восторга». В одном из выступлений он говорил о том огромном вкладе в дело евангелизации культуры, который способны внести только артисты и писатели: «…они не просто учат, они могут, доставляя удовольствие людям, незаметно настроить их сердца и мысли на поиск высшей истины».
Рассказ о третьей сессии Ватикана II будет заведомо неполным, если обойти мысли Кароля Войтылы о свободе религии, которые выражены в двух письменных и одном устном обращении к участникам дискуссии по этой проблеме. Чтобы лучше понять их значение, попробуем прежде ответить на вопрос: почему именно проблема религиозных свобод вызвала на Соборе одну из самых горячих дискуссий?
Дело в том, что среди отцов Собора имелось несколько кардинально разнящихся точек зрения на эту проблему. Одни занимали философскую позицию, которая основывалась на изначальной для Церкви логике рассуждений. «Ошибка не имеет прав» на развитие, говорили они. Признание этой истины государством послужит к всеобщему благу, следовательно, соглашение с ним должно строиться на признании истинности католической религии и предоставлении ей привилегированного положения в обществе. Другие, в частности горячий французский миссионер Марсель Лефевр, были убеждены, что даже такое минимальное признание католической Церковью свободы религий является поощрением радикальной секуляризации, то есть той самой политики, которая нанесла столь огромный ущерб во время Великой Французской революции. Третьи в принципе были согласны с тем, что религиозная свобода стала объективной реальностью, но опасались последствий официального признания этого факта. Их страшило, что, встав на такой путь, Церковь вынуждена будет признать, что нередко совершала в прошлом ошибки, а это чревато самыми непредсказуемыми последствиями для католической доктрины в целом. Этот страх очень часто перевешивал даже собственный здравый смысл.
Другой подход к данной проблеме тоже представляло несколько групп епископов. В первую входили отцы Собора из Соединенных Штатов, жившие в стране, где католицизм процветал, несмотря на законодательное закрепление в ее Конституции «разделения» Церкви и государства. Они были убеждены, что опыт такой организации по крайней мере не менее важен, чем той, которая некогда существовала в Европе и зиждилась на альянсе трона и алтаря. Довольно близко примыкали к ним епископы из Западной Европы: по теологическим и политическим соображениям они предпочитали держаться в стороне от тех, кто открыто выказывал ностальгические настроения по старинным порядкам. Наконец, имелась группа епископов из стран Восточной Европы: многие из присутствовавших успели побывать под домашним арестом и даже в тюрьмах. Они считали, что более четкое признание на Соборе религиозных свобод поможет им в борьбе с коммунистами.
К моменту включения Войтылы в обсуждение этого вопроса на третьей сессии заявление по поводу свободы религии предполагалось включить в качестве приложения к «Постановлению об экуменизме». В первом же выступлении 25 сентября 1964 г. архиепископ Краковский предложил рассматривать вопрос о свободе религии не только как экуменический, но одновременно и как проблему взаимоотношений Церкви и государства. Переходя от рассмотрения экуменического аспекта вопроса к политическому и наоборот, он сумел выработать во многом новую позицию, основные элементы которой вошли в подготовленную в следующем году «Декларацию о религиозной свободе».
Вопрос о религиозных свободах, начал он, затрагивает самую сердцевину диалога Церкви и мира, поскольку именно через него проявляется отношение Церкви к личности и месту человека в мире. Поэтому крайне важно рассматривать понятие «свобода» во всей полноте его многогранной ценности, а не принижать его до нейтрального, индифферентного права выбора. Истинная свобода, подчеркивал архиепископ Краковский, всегда существует ради, а не против чего-то. Из этого следует, что истинная свобода — это свобода истины. Ведь только живя в истине, человек может быть до конца свободен.
Такое понимание свободы, в свою очередь, предполагает как минимум два вывода, касающихся общества. Во-первых, раз теологические проблемы не входят в компетенцию государства, то, следовательно, разрешение или запрещение тех или иных религиозных институтов в принципе не является его функцией. Во-вторых, теоретический тезис коммунистов об «отчуждении» религии противоречит практической враждебности созданных ими государств Церкви, то есть налицо некий юридический нонсенс. Собор, предложил Войтыла, должен заявить, что полную всеобъемлющую истину следует искать не в отчуждении человека от религии, являющемся, по сути, проявлением недоверия к личности, а в признании его права самому делать те или иные выводы.
К тому моменту, когда Войтыла включился в дебаты о религиозных свободах, основные споры велись вокруг проблемы Церковь — государство: одни участники дискуссии считали необходимым окончательно освободить Церковь от стремления к организации по принципу «алтарь и трон», их оппоненты были убеждены, что признание религиозных свобод усилит безразличие к религиозным проблемам, а затем и к враждебности государства по отношению к Церкви. Войтыла постарался представить вопрос в личностном контексте. Он доказывал, что признание превосходства человека над другими тварными существами, выраженное в провозглашении свобод, позволяет ему «повернуться лицом» к Богу. Вмешательство архиепископа Краковского было прекрасным примером яркой защиты религиозных свобод с помощью новых аргументов, не раздражающих сторонников противоположных точек зрения, но и не оставляющих их равнодушными.
Голосование по этой проблеме в результате закулисной деятельности противников ее рассмотрения на третьей сессии так и не состоялось. Но в повестке дня заключительной, четвертой сессии Ватикана II, состоявшейся в сентябре 1965 г., вопрос о религиозных свободах стоял в числе первых. Архиепископ Войтыла, как один из инициаторов принятия «Постановления о религиозных свободах» (сейчас известного под несколько измененным латинским названием «Dignitatis Humanae»), выступил в первый же день начала дискуссии с речью. Он вернулся к высказанному на предыдущей сессии тезису о соотношении свободы и истины, постаравшись представить его в еще более четком и ярком виде. Недостаточно просто сказать «я свободен», подчеркивал он, к этому необходимо добавить «я отвечаю за свои действия». Это и есть суть доктрины, на которой базируются живые традиции Церкви. Подвиги ее мучеников и исповедников наглядно свидетельствуют, что именно осознание ответственности является кульминацией свободы, в которой она проявляется с наибольшей полнотой.
Вскоре, видимо, упреждая возможные утверждения оппонентов о том, что предложенная трактовка отражает лишь прагматические, сугубо мирские цели принятия документа, Войтыла подготовил письменное вмешательство, усилив упор на теологический аспект проблемы. Религиозные свободы, доказывал он, следует рассматривать как одно из проявлений Господней воли по отношению к миру и человеку. Значит, в рассматриваемом документе положение о религиозных свободах должно быть представлено в виде «доктрины, прежде всего касающейся духовного мира человека, но весьма созвучной его повседневным потребностям». А формулировка духовных истин и является задачей Собора. Если эти истины совпадают с тем, что диктуют внешние обстоятельства, как это, видимо, происходит, когда религиозные свободы начинает защищать государство, то это можно только приветствовать. Но мир хочет узнать от Церкви нечто большее, чем ему уже известно. Ему нужен документ, который выражал бы взгляд Церкви на эту проблему как на проблему духовную.
В конце концов отцы Собора согласились принять предложенную редакцию текста «Dignitatis Humanae» — документа, бесспорно, оказавшего влияние на весь ход истории XX в. В нем записано:
Ватиканский Собор заявляет, что каждый человек имеет право на свободу религиозных убеждений. Это право означает признание иммунитета каждого человека против принуждения со стороны отдельных личностей, социальных групп и любых организаций, с тем чтобы за исключением строго регламентированных случаев никто не мог быть принужден поступать вопреки своим религиозным убеждениям в своей личной или общественной деятельности, индивидуально или вместе с другими. Отцы Собора заявляют, что религиозные свободы основываются как на признании достоинства человеческой личности, открытом в слове Божием, так и на здравом смысле как таковом. Право человека на свободу религиозных убеждений должно быть признано и закреплено обществом в качестве одного из основных гражданских прав.
Наряду с другими в «Dignitatis Humanae» вошел и целый ряд положений, предложенных непосредственно архиепископом Войтылой. Например, о том, что уважение к «достоинству личности подразумевает самообязательство искать истину, особенно истину религиозную», а зная истину, жить в соответствии с ней. Взятое на себя обязательство поиска истины не может быть выполнено, если человек не имеет возможности «наслаждаться внутренней психологической свободой, не опасаясь, что кто-то попытается заставить мыслить по-иному». Таким образом, именно свобода позволяет и найти истину, и жить в соответствии с ней.
Нашла в документе отражение и точка зрения Войтылы на признание религиозной свободы: именно этот шаг в значительно большей степени, чем многое другое, может способствовать сохранению католических ценностей, поскольку в нем сокрыт заложенный в основание Церкви замысел Божий.
Одна из основных истин, данная католической Церкви и постоянно раскрываемая ее Отцами в проповедях, заключается в том, что принятие человеком веры в Бога может произойти только на абсолютно свободной основе. Как всякий естественный акт, принятие веры является абсолютно свободным. Человек, искупленный из плена первородного греха Христом Спасителем и призванный через Иисуса Христа стать сыном Божиим, может полностью проявить свою преданность явившему себя миру по замыслу Отца Богочеловеку только совершенно осознанно и свободно.
В документе есть строки, адресованные тем правительствам, под властью которых были вынуждены жить архиепископ Войтыла и его коллеги из ряда стран Восточной и Центральной Европы. В нем высказывается осуждение любых режимов, которые «пытаются препятствовать своим гражданам, желающим посвятить себя профессиональному служению избранным ими религиям, затруднить деятельность различных религиозных институтов, а тем более непосредственно угрожать им». Имелся и вполне четкий пассаж, направленный против группировок, подобных польскому «Миру», которые доказывали, что повышенное внимание к «второстепенному», вопросу о религиозных свободах в частности, мешает решению главной задачи — обеспечению мира во всем мире. Отцы собора признали, что «стремление к установлению и развитию мирных гармоничных отношений между людьми» является естественной потребностью человека и именно поэтому «свобода религиозных убеждений должна быть повсеместно закреплена в законах». Ведь подлинный мир возможен только в условиях подлинной свободы.
Наряду с активным участием в дискуссии по проблеме религиозной свободы и не менее интенсивной работой по выработке теологического взгляда на служение мирян архиепископ Краковский внес существенный вклад в подготовку одного из важнейших документов Второго Ватиканского Собора, который в конечном итоге получил название «Пастырская конституция о Церкви в современном мире». «Схема XIII», как именовали этот документ в течение первых трех сессий Собора, была задумана Папой Иоанном XXIII и двумя кардиналами: Бельгийским — Львом Иосифом Суененсом (одним из четырех модераторов Собора) и Миланским — Джованни Баттиста Монтини (ставшего между первой и второй сессиями Папой Павлом VI). И Иоанн XXIII, и оба кардинала, разрабатывавшие, а затем представлявшие проект «Схемы XIII», видели ее главное назначение в том, чтобы показать, что последователи Христа живут теми же «радостью и надеждой, горем и страданиями» (как говорится в окончательном тексте документа), что и весь остальной мир, у них те же стремления и та же боль. Церковь существует в мире и ради мира, поэтому «все печали мира отражаются искренней болью в сердцах христиан». Кароль Войтыла, предложивший проанализировать на Соборе кризис современного мира, естественно, поддержал «Схему». Он был убежден, что сделать подобное заявление крайне важно для Собора.
Обсуждение «Схемы XIII», получившей после Собора большую известность, как «Gaudium et Spes» [ «Радость и Надежда»], по словам, с которых она начиналась, развивалось не менее драматично, чем дебаты о религиозных свободах. В октябре 1964 г., на четвертой неделе работы третьей сессии Собора, Римская Курия попыталась исключить этот документ из повестки дня, так же как это было сделано с «Постановлением о свободе религии». Даже многие сторонники документа признали тогда, что проект нуждается в серьезной доработке, но попытка отсрочить его обсуждение провалилась. Безусловно, большую роль сыграла поддержка Папы Павла VI. Именно благодаря ей 20 октября, как раз в тот день, когда ежедневную мессу для отцов Собора отслужил архиепископ Краковский, началась дискуссия о роли Церкви в современном мире.
Выступавший 21 октября Войтыла принимал самое непосредственное участие в подготовке двух меморандумов состоявшейся ранее конференции польских епископов по «Схеме XIII», а потому имел теперь возможность отстаивать документ от лица всего польского духовенства, представители которого признали его «особую своевременность». Люди доброй воли во всем мире с нетерпением ожидают, говорил архиепископ, что им скажет Собор, и отцы Собора не имеют права разочаровать их. Это тем более важно, что есть немало тех, кто кричит о неспособности Церкви сказать что-либо важное современному миру. Собор обязан дать ответ и на это. Более того, следует учитывать, что современный мир не однороден, он состоит как бы из «нескольких миров», а значит в документе необходимо учесть интересы не только жителей развитых индустриальных стран Западной Европы и Северной Америки.
Затем последовало изложение основных принципов, на которых могло бы основываться принятие документа. Предлагалось отказаться от стремления придать ему «нарочито религиозный смысл», превратив в некий «плач об ужасающем состоянии мира». Ни в коем случае не может он походить и на монолог судьи или ментора. Сам текст документа должен быть составлен таким образом, чтобы каждому было ясно, что Церковь стремится вступить в «диалог с миром», с помощью которого надеется «найти подходы к единственно верным решениям самых трудных проблем современной жизни». При его составлении следует воспользоваться опытом лучших учителей, которые применяют эвристический метод, «позволяя» ученику почти самостоятельно подойти к верному решению. Церковь предлагает помощь современному миру, и целесообразность принятия этого предложения можно доказать, лишь выдвигая понятные аргументы, а не читая мораль и нотации. В подкрепление данной позиции архиепископ Войтыла представил до конца третьей сессии от имени польского епископата более восьмидесяти поправок к проекту «Схемы XIII».
К 14 сентября 1965 г., дню созыва четвертой сессии, проект документа был подготовлен уже в новой редакции. Он и лег в основу постановления «Gaudium et Spes», окончательное принятие которого тем не менее потребовало еще трех заседаний специально созданной в начале 1965 г. редакционной подкомиссии. Подкомиссия состояла из епископов и перитусов (в качестве одного из которых был привлечен профессор Стефан Свежавский). Архиепископ Войтыла был активным участником всех трех заседаний, работая в одной из групп подкомиссии вместе с архиепископом Габриелем Мари Гарроне, теологом-доминиканцем Ивом Конгаром и учеными-иезуитами Анри де Любаком и Жаном Даньелу. Де Любак, вспоминая «тяжелые роды известной «Схемы XIII», подчеркивал, что он «работал плечом к плечу» с архиепископом Краковским и что «уже после первых же встреч убедился в высочайших человеческих качествах этого священнослужителя». Симпатия была взаимной. Совместная работа над «Схемой XIII» стала началом настоящей дружбы Войтылы и де Любака. Молодой архиепископ не раз подчеркивал большое значение поддержки, оказанной ему этим известным ученым-теологом, который перед Собором подвергался довольно суровой критике со стороны Рима. Кстати, другой их коллега по редактированию «Gaudium et Spes», француз-доминиканец отец Конгар, тоже вызвал немало нареканий Римской Курии в пятидесятые годы за свои работы о природе Церкви и экуменизме. Для нас Конгар интересен еще и тем, что именно ему принадлежат наиболее подробные и достоверные письменные свидетельства о деятельности Кароля Войтылы в подкомиссии. Конгар вел дневник. 2 февраля 1965 г., находясь в Арицци, он, например, записал следующее:
На дневной встрече мы обсуждали вторую главу. Запомнились несколько замечаний, сделанных епископом Войтылой. «Здесь дается, возможно, и правильная, но сугубо индивидуальная точка зрения на проблемы и вопросы, выдвинутые новой ситуацией в мире… — сказал он. — А между тем современный мир уже дал свои версии ответов на эти вопросы. Мы не можем просто не замечать их, тем более что они идут вразрез с ответами, даваемыми Церковью. В предложенном же тексте нет даже краткого обзора ответов, которые даются миром, соответственно отсутствует и всякая попытка дискуссии по проблемам, возникшим вследствие появления этих неправильных ответов».
Войтыла производит очень сильное впечатление. Он сразу выделяется на фоне всех других. Его личность обладает каким-то даром вдохновения, чудесной силой, убежденностью пророка, и в то же время от него веет миром и душевным спокойствием. Человеку, обладающему таким редким набором качеств, невозможно сопротивляться.
Дебаты по «Gaudium et Spes» возобновились в среду, 22 сентября 1965 г. А в четверг, 28 сентября, архиепископ Войтыла выступил с речью, которую многие считают одной из самых ярких и знаменательных на Ватикане II. «Пастырская конституция» в новой редакции, сказал он, это не заявление или доктрина, а скорее размышление, и это правильно. Ведь оно посвящено прежде всего человеческой личности, тому, как понимают ее место среди всего остального, составляющего мир, сам человек и общество.
«Церковь предлагает миру нечто свое, совершенно особое, и за тем, чтобы эта уникальность ее точки зрения была ясно выражена, нам следует проследить с особой тщательностью. Мы должны показать, что Церковь в диалоге с миром всегда рассматривает историю сквозь призму спасительного дара — Креста Христова. То, что Господь явился в тварный мир, чтобы собой искупить его грехи, — продолжил архиепископ, — раз и навсегда закрепилось в христианском подходе к миру». Поэтому мир для Церкви не может быть чем-то посторонним, так же как «создание» и «Богоявление» не может быть чем-то чуждым миру, его истории и его устремлениям. История творения и искупления мира Богом и есть история человечества в подлинном ее понимании. Показывать миру его историю в этом свете и тем самым стараться изменить его в правильном направлении и есть самая великая служба, которую Церковь может сослужить миру.
Войтыла соглашался с теми, кто доказывал, что не все в мире имеет непосредственную связь с Церковью. Многочисленные встречи в Кракове с учеными убедили его, что не существует «католической химии» или «христианской физики». Есть просто химия и просто физика, обладающие собственными законами и истинами. И все же эти истины непременно связаны с той главной, которая известна Церкви, — правдой о Воплощении Бога ради искупления человечества. Таким образом, Войтыла как бы предвидел появление высказываний о том, что в диалоге Церкви с миром спрашивающей стороной является мир, а Церковь должна лишь отвечать на поставленные вопросы. Об ошибочности подобной точки зрения, которую через некоторое время будет особенно рьяно отстаивать Всемирный совет церквей, архиепископ Краковский говорил уже на Ватикане II. Настоящий диалог может быть лишь двусторонним, говорил Войтыла. Если Церковь открывается для современного мира, то она вправе потребовать, чтобы и мир открылся для познания тайны, которую Церковь готова подарить ему.
Далее Войтыла перешел к вопросу о пастырском отношении к атеизму, являющемуся, на его взгляд, неотъемлемой частью проблемы церковного «диалога со всеми». Надо понять, подчеркивал он, что атеист страшно одинок. Ведь отделение от Бога неизбежно порождает пустоту в собственной душе. Ощущение одиночества и страха и подталкивает многих современных мужчин и женщин «к поиску псевдобессмертия в общественной жизни». Поэтому диалог Церкви с атеистами не следует строить на обмене доказательствами, подтверждающими или опровергающими наличие Бога. Это должен быть откровенный разговор о «внутренней свободе» человеческой личности. В таком разговоре Церковь могла бы показать атеисту путь избавления от чувства одиночества и отчужденности. Ведь освободиться от этого груза можно, лишь отказавшись от своей искусственной отчужденности от Бога.
Как раз в этом месте речь Войтылы прервал ведущий заседание модератор — кардинал Мюнхенский Депфнер:
— Завершайте, Ваше преосвященство, выделенное вам время истекло.
Поклонившись ему, архиепископ Войтыла перешел к завершающей части вмешательства, постаравшись в максимально сжатой форме выразить свой личный взгляд на проблему: чем ближе подходит человек к Богу, тем ближе он к пониманию истины мира и глубин своей человеческой сущности. Христианская вера это не уход от действительности. Христианская вера — это освобождение человека в самом полном смысле этого слова. Такую свободу и должна предложить Церковь «современному миру».
«Пастырская конституция о Церкви в современном мире» — «Gaudium et Spes» займет очень важное место и в последующих размышлениях и поступках Кароля Войтылы. Он продолжил работу по улучшению его текста, постоянно отстаивая жизненную важность этого новаторского документа, повлиявшего, по его глубокому убеждению, на многие события конца двадцатого столетия. Неудивительно, что два абзаца из этого постановления чаще выдержек из любых других документов Ватикана II цитируются в его обращениях, сделанных уже в качестве Папы.
Первый, обозначаемый обычно, как «Gaudium et Spes» 22, он назвал «теологической осью» Собора. «Только понимание главного таинства мира дает возможность открыть для себя сокровенную тайну самого человека… [и] эта истина принадлежит не только христианам, но всем людям доброй воли, чьи сердца стремятся к добру». Гуманизм в высшей своей форме проявился в явлении в мир Христа, Который не удалился от мира, но отдал ему Себя, показав, что есть истинное достоинство человека и в чем заключается его великое предназначение.
Абзац «Gaudium et Spes» 24, дополняющий этот христианский взгляд на антропологию, можно считать осью философских и моральных размышлений Собора. «Человек способен полностью осознать собственную личность, лишь искренне отдавая себя». Другими словами, закон самодарения является фундаментом для понимания драматической коллизии развития человека. Поступки, соответствующие этому закону, есть единственный путь от духовного отчуждения и одиночества к пониманию человека во всей его полноте. Эта истина была открыта христианам крестным путем Христа, и испытать ее плодотворное влияние Церковь призывает весь современный мир.
Участие во Втором Ватиканском Соборе Кароль Войтыла рассматривал не как какую-то дарованную ему лично привилегию, а как еще одну возможность послужить людям. С первых же дней работы Собора он старался сделать все возможное, чтобы поляки узнали как можно больше о том, что на нем происходит, и почувствовали свою причастность к этому великому международному событию. По завершении каждой сессии он устраивал открытые лекции и конференции для священников Краковского архиепископства, семинаристов, студентов и представителей интеллигенции, на которых подробно рассказывал об увиденном в Риме. Во время работы Собора он постоянно направлял священнослужителям письма, в которых разъяснял свою точку зрения по обсуждаемым в данный момент проблемам. Каждый раз перед тем, как отбыть в Рим, Кароль Войтыла обязательно лично служил мессу, в конце которой произносил посвященную Собору проповедь. (В ходе такой проповеди, произнесенной 10 сентября 1964 г. в Вавельском соборе, он честно признался, что очень тревожится «за судьбу «Схемы XIII».)
И тем не менее его беспокоило, что возможность посещать подобные мероприятия имеют в основном лишь жители Кракова. Участвовать же в обсуждении происходящего на Соборе, по его убеждению, должна вся епархия. Частично решить эту задачу он сумел, организовав во всех ее приходах и монастырях специальные дни служб, посвященных Ватикану II, таким образом, что ежедневно в одной из церквей епархии молились об успехе этого форума. Но и этого, с точки зрения епископа, было недостаточно. Постоянно доносить до паствы свежую информацию из Рима можно было только с помощью средств массовой информации. Зная, что контролируемая государством польская пресса относилась к церковным делам если не враждебно, то в лучшем случае безразлично, Войтыла начал искать альтернативные каналы связи с соотечественниками.
Уже 24 ноября 1962 г., спустя шесть недель со дня открытия Собора, он выступает в передаче Польской службы Ватиканского радио, призывая относиться к форуму, на котором он присутствует, прежде всего как к выдающемуся духовному событию. В ходе второй сессии он дважды участвовал в передаче. 19 октября 1963 г. в программе, посвященной 600-летию Ягеллонского университета, Войтыла напомнил слушателям, что закрытый властями теологический факультет «имеет все основания для полноправного участия» в жизни университета и культурной жизни Польши в целом. 25 ноября он говорил о роли мирян в Церкви и вне ее. Многие ждали, что он воспользуется этой проблемой, чтобы показать идеологические позиции различных групп отцов Собора. Войтыла предпочел дать своего рода урок христианского гуманизма, высказав предположение, что «все происходящее в мире во многом зависит от верующих мирян, ибо именно они могут самыми незаметными на первый взгляд аспектами своей жизни показывать, что Христос несет людям Истину и Любовь». Церковная роль мирян, как подчеркнул далее епископ, «заключается в завершении миссии Христа, Сына Божия в мире, целью которой является спасение этого мира». Поступая в соответствии с этой великой задачей, следует «отстоять мир во всех его аспектах и проявлениях, ради Отца Небесного. Но на пути к этому нужно решить, возможно, не менее высокую задачу — отстоять во имя Бога самого человека.
19 октября 1964 г., находясь на третьей сессии Собора, архиепископ Войтыла говорит по радио о достоинстве человеческой личности. Заметив, что среди официальных документов Собора нет специально посвященного этому вопросу, он объяснил это тем, что «отношение к человеческой личности глубоко отражено в самом учении Церкви». 20 октября 1965 г., во время работы четвертой сессии, Войтыла принимает участие в организованной Ватиканским радио дискуссии о религиозных свободах. Он напоминает, что свободу религиозного выбора еще в XV в. отстаивал ректор Краковской академии Павел Владкович, который на XVI Вселенском Соборе в Констанце резко выступил против пункта о насильственном крещении язычников.
Много писал Войтыла о Соборе и в «Тыгоднике повшехны». В марте 1964 г. он выступает в этом издании с анализом периодически вспыхивающей дискуссии о природе епископата и роли епископов в жизни Церкви. Спор шел о «коллегиальности» (то есть о том, как делится ответственность по управлению Церковью между коллегией епископов, являющихся преемниками дела апостолов, и наследующими Престол святого Петра папами). Архиепископ Краковский предлагает сместить акценты дискуссии: заняться не столько административной стороной проблемы, сколько теологической — как усилить роль епископской коллегии в решении задач укрепления и единства Церкви. Вопрос не в том, кто управляет, а в том, «как сделать так, чтобы собрание епископов ассоциировалось с единством Церкви, а не со все более заметными различиями в ее рядах».
В феврале 1965 г. появляется статья Войтылы «Собор и труд теологов». Основываясь на опыте своей совместной работы с консультантами над проектом «Gaudium et Spes» в ходе последней сессии, он доказывал неправильность взгляда на теологию как просто одну из форм «религиозных исследований». Истоки теологии в Богооткровении, а посему главная ее задача — донести открытые Богом тайны людям. Выполнить эту миссию теология может через диалог со всеми другими составляющими интеллектуальной жизни общества. С этой точки зрения Войтыла предлагал подходить и к отношению теологии с естественными науками. Как и сам Собор, писал он, теология должна сосредоточить внимание «на проблемах современного мира», и в первую очередь на кризисе гуманизма. Как сделать так, чтобы современные мужчины и женщины были одновременно «человеколюбивыми, прагматичными и свободными»? Вот в чем, на его взгляд, заключается главный вопрос, на который призваны ответить и теология, и епископы.
Два месяца спустя после публикации этой статьи архиепископ Краковский обращается с открытым письмом к редакторам и сотрудникам «Тыгодника повшехны», в котором суммирует свои выводы о значении Ватикана II, сделанные в ходе подготовки к его четвертой, завершающей сессии. Очень важно попытаться взглянуть не только на внешнюю, но и на внутреннюю сторону работы Собора. Извне этот форум зачастую выглядит, как некое политическое мероприятие, призванное выяснить, какая группа церковных деятелей будет играть ведущую роль в католической жизни в ближайшем будущем. Но, если пресса хочет донести до людей подлинную историю Ватикана II во всей ее полноте, таким поверхностным взглядом ограничиваться нельзя. Необходим еще и «взгляд изнутри».
При таком взгляде сразу же обнаружится «персонализм» Собора. Второй Ватиканский Собор, возможно, самый «личностный» из всех бывавших ранее. Упор в работе Собора на человеческую личность прослеживается и в «Dignitatis Humanae», и в «Gaudium et Spes». И это не «заигрывание» с современным миром, не уступка субъективизму или релятивизму. Истина и свобода имеют неразрывную внутреннюю связь, и признание религиозных свобод означает одновременно и призыв к усилению чувства ответственности людей. Полная свобода в поиске истины немыслима без внутреннего обязательства относиться к этому поиску серьезно. А почувствовав взаимосвязь свободы с долгом и истиной, человек подходит и к пониманию взаимосвязи между Творцом и его творением.
Безусловно, в деятельности Ватикана II присутствовал и политический аспект. На нем выступали, дискутировали и голосовали как на любом другом собрании, призванном выработать какие-то обязательные для многих решения. Но присутствовало и нечто другое, более глубокое, что не так заметно на первый взгляд. Отцы Собора постоянно общались между собой, и даже тот, кто ни разу не выступал официально, участвуя в этих разговорах, происходящих и в ауле, и вне ее, так или иначе оказывал влияние на выработку решений. Так что даже тщательный анализ выступлений и результатов голосования дает далеко не полное представление о реальном развитии Собора.
«То, что точки зрения отцов Собора порою весьма существенно расходятся, безусловно, важно», — писал далее архиепископ, но, чтобы понять суть происходящего, надо помнить о совершенно особой роли Церкви, о том, что она, по сути, не является политическим институтом. Организация работы епископов прежде всего призвана продемонстрировать «истинный плюрализм: уважение к взглядам и личному опыту каждого из присутствующих, признание права на их выражение и особую духовную жизнь, понимание, что каждый живет в своем собственном, отличном от других окружении и в условиях, воздействующих на его понимание проблем». Задача Собора в том и заключается, чтобы, преодолев эти различия, противоречия и оппозиционность, найти в многообразии нечто общее, единое для всех.
Нечто подобное, предположил Войтыла, можно, видимо, сказать и об имевшей место на Соборе дискуссии о «руководстве». Руководить, с точки зрения Церкви, означает служить. Поэтому вступление на любой церковный пост отнюдь не должно подразумевать приобретение каких-то привилегий или усиление личного влияния. Более того, когда в ходе этой дискуссии была затронута проблема полномочий «епископской коллегии», комментаторы вынуждены были сделать заключение, гласившее, что невозможно подойти к истине, пытаясь сгладить противоречия между Папой и епископами. Этих противоречий на самом деле не существует. Все дела Церкви в равной степени касаются и епископов, и Папы. Те, кто пытается разделить полномочия, видимо, находятся под влиянием модной на Западе теории «разделения властей». Но эта модель не является моделью пастырского духовного руководства.
В письме Войтылы к сотрудникам «Тыгодника повшехны» содержится и одно интересное предупреждение. Архиепископ мягко советует своим друзьям постараться раскрывать духовный смысл Собора глубже, чем это делают их западные коллеги-журналисты. Он подчеркивает: суммируя собственный опыт участия в Ватикане II, он все больше убеждается, что в своей первооснове это прежде всего религиозный опыт. Войтыла писал это сразу же после того, как прошел через все коллизии борьбы за принятие «Gaudium et Spes». Он лучше очень многих других был осведомлен о политических аспектах мероприятий, подобных Второму Ватиканскому Собору, и влиянии на ход их работы личных качеств участников. Тем более примечательно, что он продолжал настаивать, что его оценка произошедшего на Соборе, пусть она и покажется кому-то поверхностной, является верной: Дух Святой начал подготавливать свою Церковь к жизни в новых условиях третьего тысячелетия. Через понимание этого, а не через стремление разгадать какие-то интриги епископов и тайный смысл их догматических споров можно понять истинный смысл этого великого события.
Даже такой заинтересованный и внимательный слушатель, как Кароль Войтыла, не мог часами неподвижно сидеть в ауле Собора, вникая в смысл бесконечной латинской риторики. Несколько десятилетий спустя Папа Иоанн Павел II чуть смущенно признался:
— Знаете, а ведь многие части будущих книг и несколько стихотворений я написал во время сессий Собора.
Пожалуй, именно по этим стихам лучше всего судить о его душевном состоянии и личных впечатлениях того времени. Не меньшую ценность представляют его философские размышления в ауле Собора, нашедшие впоследствии выражение в новом научном проекте — работе, озаглавленной «Osoba у czyn» [ «Личность и действие»].
Сама идея, как он признался позже, первоначально была подсказана ему монсеньором Станиславом Чаротским, который, прочитав «Любовь и ответственность», сказал:
— После этого вам просто необходимо написать книгу непосредственно о человеке.
Эта фраза запомнилась. Правда, как считает сам Войтыла, книга «Личность и действие» получилась не совсем такой, как задумывалась изначально. Хотелось, писал позднее Папа Иоанн Павел II, попытаться детально разобраться во взаимосвязи ряда философских проблем, включая те, что были поставлены в аристотелево-томистской «философии бытия» и «философии сознания», которую он сам анализировал в диссертации о Шелере (другими словами — разработать взаимосвязи между истиной, заключенной в самой природе вещей, и нашим личным субъективным восприятием этой истины). Один из самых известных учеников Войтылы, отец Тадеуш Стышень, который читал третий вариант рукописи «Личности и действия», утверждает, что работа представляет собой попытку аргументировать замену постоянно стимулирующего философскую мысль декартовского постулата «Cogito ergo sum» [ «Мыслю, следовательно, существую»] новой максимой: «Conosco ergo sum» [ «Понимаю, следовательно, существую»]. Такой переход освобождает философию от пут бесконечного размышления о размышлении и помогает заняться тем, что действительно нуждается в осмыслении и осознании.
И все же лучше всего книгу Войтылы можно понять, если рассматривать ее сквозь призму Второго Ватиканского Собора как попытку автора дать наиболее полное, интеллектуально выверенное и вместе с тем общедоступное описание философской базы выработанного на Соборе учения о свободе и ее прямой связи с истиной. Как и в любом комплексном явлении, в Ватикане II можно выделить сразу несколько основных граней. Для теологов самыми важными являются две догматические конституции, в которых выражен обновленный взгляд на Церковь и Богооткровение. Для миллионов простых католиков, для которых Церковь — это прежде всего воскресные мессы, основным документом Собора, бесспорно, является «Догматическая конституция о Святой Литургии». Но если рассматривать Собор прежде всего как попытку ответа Церкви на кризис гуманизма, кризис столь серьезный, что не будет преувеличением считать его кризисом всей современной цивилизации, то самыми главными, несомненно, являются предложения отцов Собора миру, изложенные в «Декларации о религиозных свободах» и «Пастырской конституции о Церкви в современном мире». Именно это, по мнению Войтылы, и требует философского осмысления.
Собор во всеуслышание заявил, что люди, а точнее — человек как личность, имеют право на свободный религиозный выбор и это право человека неотделимо от добровольно взятого на себя обязательства стремиться к истине, и не просто стремиться, но искать истину в самом конечном ее выражении. Такая истина и была явлена Богом в его человеческом Самовоплощении. Войтыла считал крайне важным показать, что в бесконечном поиске человеком смысла жизни проявляется его исконное стремление к добру, а ищущий добро рано или поздно ощущает потребность понять, что же есть добро на самом деле. Таким образом, чем более свободен человек, тем сильнее его потребность узнать, что такое «добро» в самом объективном смысле этого понятия. А ответ на этот вопрос, по сути, аналогичен объекту его главного поиска, поскольку добро и есть истина.
«Gaudium et Spes» — «Пастырская конституция о Церкви в современном мире» — таким образом, показывает, что именно через глубинные богатства, заложенные в каждой личности, лежит путь к удовлетворению стремления человечества к свободе и одновременно к созданию цивилизации, основанной на справедливости и мире. Во время завершения работы над «Личностью и действием» Войтыла писал отцу Анри де Любаку:
Свободные моменты выпадают мне сейчас крайне редко, и, естественно, каждый из них я стараюсь посвятить той работе, которая ближе всего моему сердцу. Это поиск метафизического смысла и тайны личности. Мне кажется, что эта проблема лежит в основе всех современных споров. Беда нашего мира заключается именно в деградации, можно даже сказать в распылении, уникальных свойств, заложенных в каждом человеке. И корни этого зла следует искать скорее в метафизике, нежели в морали. С этой дезинтеграцией личности, стремление к которой является сутью атеистических теорий, мы обязаны бороться. И оружием в этой борьбе должна стать не бесплодная полемика, а обращение к самим этим глубинным тайнам человеческой души…
«Личность и действие» — это не дебаты с другими философами, придерживающимися иных взглядов. В книге практически отсутствуют обычные для научных работ сноски, цитаты из произведений и разбор взглядов других философов. Но это вовсе не означает, что труд легок для чтения. Скорее наоборот. Первую редакцию книги Войтыла дал прочитать одному из своих любимых учеников — отцу Стышеню. Вскоре они оба отправились в туристическую поездку в Татры. Там архиепископ и попросил своего молодого друга откровенно высказаться о книге. Ответ был не из приятных:
— Для первой редакции вполне приемлемо. Но было бы неплохо перевести кое-что с польского на польский, чтобы читатели типа меня могли полностью понять написанное.
Среди молодых священников одно время даже ходила шутка — первым испытанием, через которое предстоит пройти в Чистилище согрешившим при жизни служителям Церкви, отныне станет чтение «Личности и действия» от корки до корки. Такое восприятие, безусловно, имело под собой почву. Причин тому несколько.
Сам стиль размышлений Войтылы — как бы возвращаться по кругу к одной и той же проблеме — довольно тяжел для восприятия при чтении. К тому же сказалось и то, что столь сложная и многогранная работа писалась из-за отсутствия времени практически урывками. Не ясно и то, подходит ли вообще форма научного труда для воплощения авторского замысла. Очень внимательный исследователь поэтических произведений и пьес Войтылы, Анна Каронь-Островская, например, утверждает, что ответ на последний вопрос может быть только отрицательным. Свою точку зрения она объясняет тем, что в глубинной природе окружающих нас вещей и явлений есть нечто, не подлежащее переложению на язык аналитических рассуждений[92].
«ЛИЧНОСТЬ И ДЕЙСТВИЕ»: ОСНОВАНИЕ СОЛИДАРНОСТИ
«Личность и действие», по сути, была попыткой Кароля Войтылы вывести свой интеллектуальный проект на новый уровень, создав методику философского осмысления человеческой личности, позволяющую читателям его работ быть одновременно и собеседниками автора. Хотя чтение книги требует серьезного уровня подготовки, в принципе она представляет собой приглашение к разговору. Войтыла рассказывает о своем понимании окружающего человека мира и спрашивает, совпадает ли его восприятие с личным опытом читателя.
Начинается работа с пространного и очень насыщенного введения, в котором Войтыла рассуждает о самой природе человеческого опыта. Затем он переходит к тому, как размышления о мире и о себе помогают человеку осознать себя личностью. Бесспорно, многое происходит по воле случая. Но опыт подсказывает: очень часто происходящее зависит от того, что я принимаю то или иное решение, а затем выполняю его. И чем глубже я понимаю это, тем яснее воспринимаю себя не как некую игрушку собственных страстей и эмоций, а как личность, самостоятельный субъект действия или, пользуясь термином классической философии, его «эффективную причину». Постепенно приходит понимание, что в жизни не так уж и многое происходит просто так. Я в большей мере объект, чем субъект действия. Я могу сделать так, что мой замысел осуществится. Ведь я по собственной воле принимаю решения, а затем сам, абсолютно добровольно их выполняю. Именно поэтому я и есть некто, а не нечто.
Доказав это, Войтыла переходит к более сложной категории — моральному действию, в котором человеческая личность преодолевает свою замкнутость. В основе осознания человеком своей индивидуальности, утверждает он, лежит ощущение свободы, которое мы получаем, совершая подлинно «человеческие поступки». Выбрать один образ действия (например, вернуть данные мне взаймы деньги), а не другой (придумать какой-нибудь предлог и не отдавать долг) меня заставляют не внешние обстоятельства (опасение суда) и не внутреннее неудобство (чувство вины). Я абсолютно свободно совершаю правильный поступок. Этим выбором я свободно связываю себя с тем, что считаю добром и правдой. Здесь, указывает Войтыла, очень хорошо видно, как личность расширяет свое индивидуальное бытие. Чувствуя себя свободным и подтверждая это добровольным выбором добра и правды, я выхожу за пределы собственного Я. Таким образом, в свободе сужается разрыв между тем, каков я есть, и тем, каким мне следует быть.
Согласно одному из современных толкований, свобода — это полная независимость от всех и вся. Я есть я, потому что я делаю только то, что хочу. Войтыла категорически не согласен с этой точкой зрения. Самоограничение, а не самоутверждение, считает он, является признаком истинной свободы человека. Но самоограничение — это не насилие над своей природой и не подавление ее, а обдуманное и свободное сравнение своих мыслей и поступков с тем, как должен вести себя человек, понимающий суть вещей и явлений. Эмпирики пытались найти «центр», исходную точку в понимании человека, в физических и химических законах, в соответствии с которыми развиваются происходящие в его теле процессы. Идеалисты-кантианцы видели ее в некоем отвлеченном духе, формирующем структуру человеческого сознания. Войтыла, с необычайной легкостью и изяществом анализируя аргументы тех и других, убедительно доказывает, что не в отвлеченном духе и не в законе развития и старения тела человека лежит центр формирования его личности, а в моральных поступках, через которые человек и осознает себя человеком. Ибо именно в моральных поступках разум, душа и тело проявляются как единое целое, и совершающий их человек осознает себя цельной личностью.
Человек живет не в одиночку, а совместно со множеством других людей. Поэтому далее в «Личности и действии» анализируется моральный поступок человека во взаимосвязи с действиями «всех прочих». Поступки окружающих, собственно, и формируют то нравственное пространство, в соприкосновении с которым человек осознает свою человеческую сущность, а его личность, преодолевая свою ограниченность, как бы растет и становится осязаемой. Здесь философская антропология вплотную приближается к вопросу, на который пытается дать ответ социальная этика. Как совершенно свободные личности могут и должны жить вместе? Нетрудно догадаться, что Войтыла не стал искать ответ ни в индивидуализме, ни в коллективизме. Радикальный индивидуализм был для него неприемлем уже потому, что именно во взаимодействии с другими, как говорилось выше, человеческая личность развивается и перерастает сама себя. Коллективизм же по своей сути ограничивает свободу личности, а тем самым и ее развитие. Войтыла предлагает поискать истину во взаимозависимости личного и общего блага.
Разрабатывая свою теорию «соучастия», Войтыла рассмотрел четыре типа «отношений» к жизни в обществе. Два из них — «конформизм» и «невмешательство» — вряд ли могут приблизить к по-настоящему гуманному обществу. «Конформизм» непродуктивен, поскольку в принципе означает отказ от свободы. «Прочие» Я настолько доминируют над моим собственным, что моя личность растворяется в них. «Невмешательство» способно завести в ловушку, из которой очень трудно выбраться: отделяя себя от «других», я рискую в конечном итоге перестать различать собственное Я, превратить его в иллюзию. Третий тип отношений с обществом — «оппозиция» (или «сопротивление») в этом плане более соответствует жизни в обществе, но только в том случае, если это сопротивление несправедливым обычаям или законам происходит ради высвобождения всего человеческого, что есть во всех его членах. Наконец «солидарность», когда персональные свободы используются каждым во имя блага общества, а общество оберегает и поддерживает каждого, помогая развиваться и совершенствоваться его личности. Этот тип отношений в наибольшей степени соответствует потребностям человека и общества, поскольку «позволяет человеку во всей полноте осознать свою личность через признание полноты личности всех других».
Когда Войтыла писал об этом в «Личности и действии», он еще не знал, что именно понятие «солидарность» превратится в один из лозунгов, под которым произойдет одна из самых драматических перемен в истории XX в.
Профессиональные ученые не могут не чувствовать актуальности философского проекта Кароля Войтылы, хотя на то, чтобы оценить его во всей глубине, конечно же, потребуется время. На людей, пусть и не занимающихся философией профессионально, но ценящих умение мыслить неординарно и смело, наверняка произведет большое впечатление сама попытка как-то соединить образовавшийся еще в семнадцатом веке разрыв между миром, который мы хотели бы понять, и мыслительными процессами, направленными на постижение этой задачи. Сами по себе философские открытия, однако, никогда не были конечной целью Войтылы. Научная работа представлялась ему лишь частью его апостольского и пастырского служения. Поэтому, оставив профессиональные оценки его труда признанным философам, имеет смысл рассмотреть ее именно с такой точки зрения.
Первым достоинством данной работы тогда, бесспорно, будет то, что автору удалось показать ключевую роль «закона дарения» в жизни человека и человечества. Войтыла доказал, что искать то, что он позже назовет «преддверием надежды», следует не столько в будущем, сколько в том, что совершается с нами постоянно, — в драматической борьбе, в которой Я, какое оно есть, уступает Я, каким ему следует быть. Разрешается это извечное противоборство в самоотдаче. Объяснение Войтылой «закона дарения» способно увлечь любого, кто попытается вникнуть в его аргументы. Тот, кто внимательно изучит их, обязательно поймет связь закона с более всеобъемлющей концепцией добра, признав которую, уже не увлечешься менее значимыми составляющими «социальной конструкции», предлагаемыми в качестве основы другими теориями.
Вторая бесспорная удача Войтылы как пастыря, занявшегося интеллектуальной деятельностью, является следствием многогранности его характера и интересов. Ему удалось обобщить свой опыт литератора и драматурга в строгом философском анализе и показать подлинную «драматургию» жизни. Люди — не продукт неких случайных космических явлений, и их поступки — не результат биохимических реакций или взаимодействия внешних исторических событий. Так же как в пьесах главными являются положительные герои, так и в реальной жизни следующий моральным нормам человек способен стать главным действующим лицом, творцом обстоятельств, а не их объектом или жертвой.
Крайне важен и представленный Войтылой критический взгляд на утилитаризм, который все более проявляется в современной культуре в виде взаимоотношений людей, основанных на пользе, которую можно из них извлечь в финансовом, социальном, политическом плане или в плане удовлетворения сексуальных потребностей. Войтыла категорически отрицает такой подход, доказывая, что подлинно человеческие отношения могут быть построены только на основе правды и добра, что в стремлении к красоте таких отношений раскрывается желание человека быть человеком. Наконец, Войтыла доказывает, что принятие моральных истин, включая «закон дарения», не ограничивает нашу свободу и творческий потенциал. Наоборот, именно принятие истины делает нас свободными. Ведь только в этом случае наша свобода не будет растрачена впустую, а приведет нас к счастью.
Один из самых известных комментаторов данного философского проекта — итальянский философ Рокко Буттиглионе обращает внимание на «скрытые теологические тенденции», которые проявляются в персонализме Войтылы. Он пишет, что «Личность и действие» лишь по избранному методу анализа является философским трудом, по духу же это попытка развить христианское учение. Именно триединство Бога — «сообщество», каждый из членов которого, полностью отдавая себя другим, не теряет, а только усиливает свою индивидуальность, с наибольшей убедительностью подтверждает справедливость «закона дарения» и истинность взгляда на свободу как на свободу посвятить себя другим. Таким образом, философская деятельность Войтылы, как и все другое, чем он занимался в жизни, по сути, является одной из составляющих постоянного диалога с Богом, молитвенного обращения к Нему. И с годами «теологические тенденции» его философских работ будут раскрываться все в большей и большей степени.
7 декабря 1964 г., за день до закрытия Второго Ватиканского Собора, «Dignitatis Humanae» и «Gaudium et Spes» были торжественно обнародованы, и это был один из самых счастливых моментов в жизни архиепископа Кароля Войтылы. В этот же день произошло еще одно очень значительное событие — Папа Павел VI и Святейший Патриарх Афинагор объявили об отмене взаимного анафематствования (отлучения от Церкви), произведенного Папой и Патриархом Константинопольским в XI в., то есть был сделан серьезный шаг к восстановлению единства западной и восточной ветвей христианства. Для Войтылы и других польских епископов завершение Собора запомнилось также тем, что именно в этот момент они направили историческое послание епископату Германии о прощении и примирении.
Польша в 1966 г. готовилась отметить тысячелетие принятия христианства, на празднование, посвященное этой дате, Примас Вышыньский планировал пригласить Папу, епископов и виднейших деятелей католической Церкви со всего мира. В последние недели работы Собора польские епископы подготовили пятьдесят шесть посланий с приглашением принять участие в торжествах к иерархам Церкви разных стран, большинство из которых тогда, естественно, находились в Риме. 18 ноября было составлено послание к церковным иерархам Германии, в подготовке текста которого Войтыла принимал самое непосредственное участие (о том, что такой документ готовится, он еще ранее сообщил немецким епископам). Главной темой послания было подробное изложение взгляда на сложнейшую и во многом трагическую историю взаимоотношений между Польшей и Германией. Польские епископы перечисляли многочисленные жертвы, которые понес польский народ в результате вторжений со стороны Германии, но вместе с тем признавали, что и поляки на протяжении веков причинили немало страданий немцам. Заканчивалось послание так: «Мы прощаем и просим прощения у вас».
Помимо оздоровления обстановки между иерархами двух национальных церквей перед празднованием тысячелетия принятия Польшей христианства, послание польских епископов преследовало и более узкую и конкретную цель. Предполагалось, что оно поможет урегулировать ситуацию с польскими епархиями, в которые вошли «вновь обретенные» Польшей после Второй мировой войны территории. Ватикан к тому времени не признал их переход под юрисдикцию польских иерархов, поскольку новые границы между Польшей и германскими государствами, с его точки зрения, еще не были до конца демаркированы. При этом дух послания позволяет расценивать его как великолепный образец подлинно христианского жеста и конкретного выражения внутреннего смысла Ватикана II. Ведь на нем было заявлено намерение Церкви выступить в качестве умиротворителя. А выполнить такую роль, не добившись прочного примирения в собственных рядах, попросту невозможно. Послание возвестило о желании польских епископов избавить мир от одной из давних проблем, постоянно порождавших враждебность между нациями, которые перешли в современный мир из глубины веков. Таким образом, оно было конкретным воплощением высказывания Папы Иоанна XXIII о «лекарстве прощения». Оно и было именно таким лекарством, способным залечить одну из самых глубоких ран Церкви.
Правительство Польши, естественно, имело несколько иную точку зрения на этот документ. Более того, власти решили использовать его в качестве того долгожданного «клина», который можно вбить между простыми поляками и Церковью. Полностью публиковать послание было запрещено. Но при этом в прессе была развернута беспрецедентная кампания против епископов под рубрикой «Мы не забыли и не забудем». Она возымела действие. Многие польские католики, даже относящиеся к режиму без особых симпатий, были шокированы самой мыслью о том, что после всех страданий, которые принесли им на протяжении истории немцы, можно попросить у них прощения. По возвращении из Рима архиепископ Войтыла почти сразу же собрал для обсуждения проблемы своих близких друзей, в том числе участников «Шродовиско», и многие из них весьма критически высказались о послании. А ведь разговор в узком кругу близких по духу людей совсем не то, что публичное обсуждение, да еще тогда, когда в число оппонентов входят государственные чиновники.
Развивая антиепископскую кампанию, власти инициировали «Открытое письмо рабочих Краковского химического комбината архиепископу Каролю Войтыле», которое было опубликовано 22 декабря 1965 г. в ежедневном издании «Краковская газета». Это был явный образец коммунистической пропаганды. Подписавшие его (естественно, не без настоятельной рекомендации властей) рабочие Солвайского завода заявляли, что «глубоко шокированы» переговорами архиепископа с немецким клиром и его стремлением «единолично решать вопросы, затрагивающие жизненные интересы всей нации». «Никто не давал польскому епископату право на выражение точки зрения от имени Польши по вопросам… которые являются компетенцией совсем других институтов», — подчеркивалось в письме. Единственным органом, «уполномоченным делать заявления от имени поляков, является правительство Польской Народной Республики». И, будто желая рассеять последние сомнения в своей идеологической подоплеке и в том, кто являлся его подлинным автором, письмо декларировало, что «разговоры о прощении просто немцев вообще не имеют смысла. Непосредственная вина за развязывание Второй мировой войны и бесчеловечный курс немецкого государства лежит не на них, а исключительно на германском империализме, фашизме, черты которых унаследовала Федеративная Республика Германия». В заключение «рабочие» заявляли о своем полном неприятии «недостойного гражданина поведения» архиепископа Войтылы, которое тем более непонятно «нам, что в годы нацистской оккупации он работал на нашем предприятии».
Верный своему принципу при любой возможности разъяснять людям христианскую точку зрения, архиепископ Войтыла в канун Рождества пишет ответ. Публиковать его власти запретили. Но, размноженный «самиздатом», он широко разошелся по стране.
Заметив, что он получил копию так называемого «письма рабочих» уже после того, как оно было опубликовано в «Краковской газете», архиепископ с большой теплотой вспоминает о тех временах, когда он работал в шахте Закжувека и на химическом заводе в Борек-Фаленцки. Эта работа была «лучшей школой жизни», позволившей приобрести «бесценный опыт» общения с людьми, и, возможно, лучшей подготовкой к исполнению нынешних обязанностей. Люди, имеющие такой опыт, вряд ли бы смогли написать опубликованное в прессе письмо и высказать в адрес архиепископа обвинения, подобные содержащимся в нем. «Внимательное его прочтение» дает основание предположить, что написавшие его просто не знакомы с тем, что они осуждают, — ни с посланием польских епископов, ни с ответом немецких церковных иерархов. Ведь любой прочитавший эти документы не мог бы не обратить внимания на три важнейших обстоятельства. Во-первых, на то, что оба послания полностью отвечают принципам христианской этики, изложенным в Евангелии. Во-вторых, тот ужас и жертвы, которые понес польский народ от рук немцев, не отрицаются. Наоборот, о них говорится довольно четко и однозначно. В ответном послании епископы Германии «признают эти обвинения во всей их тяжести и просят прощения за прегрешения немецкого народа прежде всего у Господа, а затем и у нас». Только в свете этого и следует рассматривать слова польских епископов о том, что мы прощаем и просим о прощении сами. Это полностью соответствует букве и духу Евангелия. Ведь не может быть, чтобы во всей долгой истории столь сложных и напряженных отношений Польши и Германии мы были совершенно безгрешны. Разрядить напряженность может именно взаимное христианское прощение. Наконец, в-третьих, польские епископы самым непосредственным образом отстаивают позицию Польши в вопросе о «вновь обретенных территориях». И немецкие иерархи в ответном послании признают, что «нынешнее поколение поляков имеет основание считать эти земли своей родиной».
Заключение письма Войтылы пронизано духом христианского гуманизма, следовать которому он призывал во время работы в комиссии по подготовке Ватикана II, а затем настаивал на нем и который лег в основу его работы «Личность и действие»: «Мы работали рядом в годы оккупации. Нас многое объединяло тогда, и прежде всего — уважение к человеку как таковому, его убеждениям, индивидуальности и достоинству. Этому уважению я в значительной мере научился у рабочих завода «Солвай»; но именно этого уважения, которое я считаю фундаментом всех человеческих отношений, я, к сожалению, и не увидел в вашем письме…»
Следуя основанной им несколько лет назад традиции, полуночную рождественскую мессу архиепископ Кароль Войтыла отслужил под открытым небом в Новой Гуте, а утреннее богослужение провел в более интимной обстановке — в часовне архиепископской резиденции. Среди приглашенных в часовню преобладали его бывшие коллеги по работе на заводе «Солвай» и члены их семей. Еще одна примечательная месса в те рождественские праздники состоялась в краковском костеле Девы Марии на рыночной площади Старого города. Проповедь, произнесенная Войтылой по ее завершении, была полностью посвящена Второму Ватиканскому Собору, тому, что сам ход этого крупнейшего события явился подтверждением таинств, на которых зиждется современная история. В заключение, обращаясь к многочисленным прихожанам, он подчеркнул, что никто не в силах повернуть историю вспять и одно из доказательств тому — провал попыток властей превратить Новую Гуту в некую внецерковную территорию. Войтыла сообщил, что по дороге, соединяющей мемориалы святых Станислава и Петра, по которой он отправился в путь в 1962 г., на этот раз он вез камень, взятый по благословению Папы с могилы святого Петра. Этот камень ляжет в основание храма, который будет построен в Новой Гуте.
Таким образом, была обозначена новая линия противостояния с властями. Весьма интенсивная борьба за свободу вероисповедания будет вестись с переменным успехом еще на протяжении целых тринадцати лет. Но Польская Католическая Церковь уже имела в ней мощную опору — провозглашенный во всеуслышание Собором взгляд на свободу вероисповедания, как на одно из основных прав человека. На этом фронте, как и на многих других, Войтыла мог теперь пользоваться теми документами, которые во многом благодаря ему были освящены Собором и, соответственно, подлежали воплощению в жизнь.