Свитки Мертвого моря

8. Дилемма для христианских ортодоксов

Между всеми заинтересованными сторонами – за исключением, естественно, представителей международной группы и Библейской школы – существует своего рода негласное общее мнение в том, что история изучения свитков Мертвого моря представляет собой форменный скандал. Вряд ли можно сомневаться в том, что за всеми этими переносами, отсрочками, запретами на доступ к материалам кроется нечто несправедливое, формально вроде бы законное, но не отвечающее моральным или академическим нормам. Эта несправедливость до некоторой степени может проистекать из весьма корыстных мотивов – например, научного соперничества и зависти, а также защиты собственных интересов. От этого часто зависит сохранение или падение научной репутации, а в научных кругах нет ценности более высокой, чем репутация. Поэтому ставки на «своих» людей весьма и весьма высоки.

Впрочем, столь же высоки они и во всякой сфере, где отсутствие надежных свидетельств из первых рук стремятся прикрыть широкомасштабными историческими и археологическими изысканиями. Подобный ажиотаж мог бы возникнуть, например, в том случае, если бы удалось обнаружить обширный корпус документов, прямо относящихся к Британии времен короля Артура. Но разве за этим последовало бы сокрытие материалов, как это произошло со свитками Мертвого моря? И разве за подобным укрывательством прослеживалось бы на заднем плане теневое присутствие церковных структур типа Конгрегации по вопросам вероучения? Разительный контраст этому составляют свитки из Наг-Хаммади. Нет никаких сомнений, что и здесь было предостаточно поводов для вторжения корыстных мотивов. И подобного рода мотивы действительно имели место в той или иной мере. Но в данном случае церковь просто не имела возможности установить свой контроль над текстами, найденными в Наг-Хаммади. И, несмотря на все эти корыстные мотивы, полный корпус материалов, обнаруженных в Наг-Хаммади, был очень быстро опубликован и стал достоянием широкой публики.

Вмешательство самых высших иерархов римско-католической церкви в изучение свитков Мертвого моря неизбежно возбуждает самые мрачные подозрения. В самом деле, можно ли игнорировать реальность причинно-следственной связи между подобным вмешательством и той неразберихой, которая царит в изучении кумранских находок? Позволительно спросить (как, кстати, и поступают многие из чужаков), не замешаны ли и здесь чьи-то корыстные интересы, куда более могущественные, чем репутации отдельных ученых, в частности интересы христианства в целом и интересы христианского вероучения в том виде, в котором они выражены в церкви и ее предании? С момента открытия свитков Мертвого моря воображение многих будоражит один и тот же вопрос, вызывающий смятение, беспокойство и даже раздражение. Не могут ли эти тексты, которые так близки к «первоисточнику» и которые (в отличие от текстов Нового Завета) никогда не были изданы и не пользовались широкой известностью, пролить существенно новый свет на истоки христианства, на так называемую «раннюю» церковь в Иерусалиме и, возможно, на личность Самого Иисуса? Не содержат ли они чего-либо скандального, способного бросить вызов и даже опровергнуть сложившиеся церковные традиции?

Разумеется, официальная трактовка уверяет, что ничего такого они не содержат. Таким образом, нет никаких подтверждений практики систематической или выборочной фальсификации материалов членами международной группы. Что же касается отца де Во, то в этом деле оказались замешанными его глубокие личные убеждения, что и повлияло на его действия. Ключевым фактором в оценке важности свитков послужило определение и наличие – или отсутствие – в них перекличек и связей с христианством. Разумеется, была датировка времени их создания. Относятся ли они к дохристан-ской или послехристианской эпохе? Насколько близко их тексты совпадают с деяниями Иисуса Христа ок. 30 г. н.э.? С описаниями путешествий апостола Павла, совершенными им в 40–65 гг. н.э.? С композицией Евангелий, созданных между 70 и 95 г. н.э.? Впрочем, независимо от того, какова их истинная датировка, они всегда служили и служат источником замешательства для христианства, но степень такого замешательства будет весьма и весьма различной. Если, например, будет доказано, что свитки следует датировать эпохой задолго до возникновения христианства, они будут представлять угрозу как свидетельства, отрицающие единственность и неповторимость Иисуса Христа. В них могут содержаться доказательства того, что некоторые из изречений и воззрений Христа не являются Его собственным изобретением, а вытекают из общего настроения умов той эпохи, являясь заимствованиями из учений и преданий, которые, что называется, «витали в воздухе». Если же свитки датируются временем земной жизни Христа или ближайшим периодом после нее, они могут оказаться еще более скандальными. Они могут быть использованы, чтобы доказать, что фигурирующий в них «Учитель праведности» – это и есть Сам Иисус Христос и что Иисус, таким образом, не воспринимался своими современниками как личность, обладающая Божественным статусом. Более того, свитки включают в себя ряд положений, которые выглядят явно враждебными по отношению к имиджу «раннего христианства». Так, например, в них можно встретить указания на воинствующий мессианистический национализм, ассоциируемый прежде всего с зилотами, тогда как Иисус, по преданию, стоял вне политики, призывая отдавать «кесарево кесарю».[56] Из этого следует, что Иисус и не думал основывать новую религию или совершать действия, противоречащие иудейскому закону.

Это утверждение можно интерпретировать целым рядом трактовок, одни из которых представляют большую угрозу для репутации христианства, другие – меньшую. В подобной ситуации не удивительно, что отец де Во отдавал предпочтение менее конфликтной трактовке. Таким образом, хотя это никогда не было высказано публично, преобладал принцип прочтения или интерпретации свидетельств в соответствии с некоторыми определяющими принципами. Так, везде, где это было возможно, свитки и их авторов принято было дистанцировать как можно далее от «раннего христианства» в том виде, в котором оно предстает в Новом Завете, а также от главного русла развития иудаизма I в. н.э., от которого, собственно, и произошло «раннее христианство». Именно по приверженности к подобным догматическим установкам оценивалась ортодоксальность трактовок и устанавливался пресловутый консенсус.

Таким образом, заключения, к которым пришла группа отца де Во по результатам своего прочтения свитков, подтверждаются рядом важных постулатов, некоторые из которых можно сформулировать следующим образом:

1. Кумранские тексты следует датировать эпохой задолго до начала христианской эры.

2. Свитки надлежит считать созданием некоей изолированной общины, неортодоксальной «секты», находившейся на периферии иудаизма и оторванной от основных течений общественной, политической и религиозной мысли своей эпохи. В частности, она была чужда того воинствующего революционного и мессианского национализма, примером которого являлись защитники крепости Масада.

3. Кумранская община, по всей видимости, была уничтожена в ходе подавления всеобщего восстания в Иудее в 66–73 гг., а все ее документы были спрятаны в тайниках в окрестных пещерах.

4. Верования членов Кумранской общины представлялись принципиально отличными от христианства, и «Праведный Учитель» в силу того, что он не имел Божественного статуса, не может быть отождествлен с Иисусом.

5. Поскольку Иоанн Креститель был весьма близок к учению Кумранской общины, можно предположить, что он был не «христианином» в подлинном смысле этого слова, а «всего лишь» предтечей.

Однако существует множество точек, в которых кумранские тексты и верования общины, из которой они вышли, пересекаются с раннехристианскими текстами и так называемой «ранней церковью». Число подобных параллелей весьма значительно.

Во-первых, таинство крещения, являющееся одним из важных таинств христианства, было заимствовано из учения Кумранской общины. Согласно одному из текстов свитков Мертвого моря, известному под названием Устав общины, вновь принимаемый адепт «должен очиститься от всех грехов своих в духе святости, воссоединяющем его с истиной… И когда плоть его будет окроплена водой омовения и освящена водой очищения, он будет очищен, смиренно покоряясь своей душой всем заповедям Божиим».[57]

Во-вторых, в книге Деяния святых апостолов говорится, что все члены «ранней церкви» обладали общим имуществом: «Все же верующие были вместе и имели все общее; и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого; и каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца» (Деян. 2, 44–46). Между тем в первой статье Устава общины, регламентировавшего жизнь Кумранской общины, говорится, что «все… должны приносить в Общину все свои знания, имения и собственность». Согласно другой статье, «они должны вкушать пищу вместе и молиться вместе». Наконец, еще одна статья требует: новый адепт «обязан отдать Общине все свое имущество, все свои знания и умение».

В Деян. 5, 1 –11 приведена история Анании и его жены, которые, продав свое имение, утаили часть вырученных средств, которые они должны были положить к ногам апостолов «ранней церкви» в Иерусалиме. И – пали мертвыми, пораженные карающей божественной силой. В Кумранской общине наказания за подобные проступки были куда менее суровыми; согласно Уставу общины, за это полагалась шестимесячная епитимья.[58]

В-третьих, согласно книге Деяний, руководство «ранней церковью» в Иерусалиме осуществляли двенадцать апостолов. Среди них, по свидетельству послания ап. Павла к галатам, особым авторитетом пользовались Иаков, «брат Господень», Иоанн и Петр. Как сказано в Уставе общины, Кумранской общиной также управлял «совет» из двенадцати человек. В нем особую роль играли трое «жрецов», хотя Устав не уточняет, входили ли эти трое в «совет» или же были независимы от него.[59]

И, наконец, четвертое и, пожалуй, самое важное: и Кумранская община, и «ранняя церковь» имели совершенно четкую мессианскую ориентацию, и в них доминировала вера в скорое пришествие «Мессии». В учении обоих общин провозглашалось, что это – яркий харизматический лидер, личные качества которого должны сплотить всех адептов, а учение составляло основу их веры. В «ранней церкви» таким лидером был, конечно, Иисус. В кумранских текстах этот персонаж известен как «Праведный Учитель». Временами, описывая «Праведного Учителя», кумранские тексты, кажется, рисуют портрет Иисуса; действительно, некоторые ученые прямо отождествляют их. Правда, «Праведный Учитель» никогда не изображался Богом, но точно таким же представал сразу же после своей крестной смерти и Иисус.

Наряду с тем, что кумранские тексты и писания «ранней церкви» имеют весьма много общего с точки зрения идей, концепций и установок, они порой поразительно совпадают в образной системе и фразеологии. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5, 5), говорит Иисус в самом, пожалуй, знаменитом стихе Нагорной проповеди. Эта фраза восходит к словам 36 псалма: «А кроткие наследуют землю, и насладятся множеством мира» (Пс. 36, 11). Любопытно, что этот псалом имел особое значение для Кумранской общины. В свитках Мертвого моря имеется такое толкование к его содержанию: «Следует понимать, что это относится к братству нищих…» Формула «братство нищих» – это одно из названий, которое члены Кумранской общины относили к самим себе. Это – не единственная параллель: по словам Иисуса, «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф. 5,3). Между тем Свиток Войны из пещеры 1 гласит: «Сила – удел нищих духом…» Действительно, все Евангелие от Матфея, и в особенности главы 10 и 18, содержат немало метафор и терминологических оборотов, перекликающихся с фразеологией Устава общины. В Евангелии от Матфея, например, сказано, что Иисус особо подчеркивает необходимость стремления к совершенству: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). В Уставе общины говорится о тех, «кто ходит путями совершенства, как заповедано Богом». Как сказано в тексте, «не будет милосердия к тем, кто уклоняется с пути… ни покоя… пока путь их не станет совершенным». В Евангелии от Матфея (Мф. 21, 42) Йисус приводит парафраз слов пророка Исайи (Ис. 28, 16)[60] и 117 псалма (Пс. 117, 22):[61]

Если кумранские свитки и Евангелия перекликаются друг с другом, то еще более ощутимы такие переклички в так называемых Павловых текстах – книге Деяний святых апостолов и посланиях св. апостола Павла. Концепция святости и, в частности, само слово «святой» очень часто встречается в позднем христианстве, но в контексте свитков Мертвого моря оно звучит поистине шокирующе. Так, согласно первым же строкам Устава общины, «Учитель должен поучать святых жить согласно книге Устава общины». Апостол Павел в послании к римлянам использует ту же терминологию, излагая учение «ранней церкви»: «А теперь я иду в Иерусалим, чтобы послужить святым; ибо Македония и Ахайя усердствуют некоторым подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме» (Рим. 15, 25-26).

Действительно, апостол Павел особенно щедр на употребление кумранских образов и выражений. В одном из кумранских текстов, например, говорится, что «все те, кто исполняют закон в доме Иуды… получат от Бога воздаяние за свои страдания и свою веру в Праведного Учителя». Павел, естественно, приписывает подобное воздаяние вере в Иисуса. «Ныне, – говорит он в том же послании к римлянам, – независимо от закона, явилась правда Божия, о которой свидетельствуют закон и пророки, правда Божия чрез веру в Иисуса Христа…» (Рим. 3, 21–23). В послании к галатам апостол Павел утверждает, что «человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа» (Гал. 2,16). Итак, совершенно очевидно, что Павел знаком с метафорами, приемами образной речи, построением фраз и риторикой, которой пользовались члены Кумранской общины в своих толкованиях текстов Ветхого Завета. Однако, как мы сможем убедиться, он ставил эту свою информированность на службу совершенно иной цели.

В процитированном выше фрагменте из послания к галатам Павел показывает, что он не придает особого значения закону. Между тем в кумранских текстах закону придается громадное значение. Показательно, что Устав общины начинается словами: «Учитель должен поучать святых жить согласно книге Устава общины, чтобы они могли искать Бога… и совершать то, что благо и праведно пред Ним [по закону], который Он предал в руки Моисея и всех служителей Его – пророков». Далее в Уставе общины сказано, что «всякий, кто нарушит хоть одно слово в Моисеевом законе или хотя бы одну точку, будет изгнан», и что «закон будет оставаться в силе „до тех пор, пока будет сохраняться власть сатаны“». Показательно, что в своей строгой приверженности соблюдению закона Иисус, как это ни странно, гораздо ближе к кумранским текстам, чем к посланиям апостола Павла. В своей знаменитой Нагорной проповеди (Мф. 5, 17–19) Иисус с необычайной ясностью выражает свою позицию, – позицию, от которой Павел впоследствии отошел:

Поскольку приверженность Иисуса соблюдению закона явно превосходит верность ему Кумранской общины, это имеет очень важное значение для определения времени Тайной вечери. На протяжении многих веков толкователи Библии становились в тупик, читая в разных Евангелиях прямо противоположные свидетельства о времени этого события. Так, в Евангелии от Матфея (Мф. 26, 17–19) Тайная вечеря описана как Пасхальная трапеза, после которой Иисус на следующий день был предан распятию. Однако в четвертом Евангелии – Евангелии от Иоанна (Ин. 13, 1 и Ин. 18, 28) говорится, что она состоялась перед Пасхальной трапезой. Некоторые ученые пытаются сгладить это противоречие, утверждая, что Тайная вечеря на самом деле представляла собой Пасхальную трапезу и вся путаница объясняется тем, что ученики Христовы праздновали праздник Пасхи в соответствии с другим календарем. Да, такой календарь действительно существовал: это был солнечный календарь, которым пользовалась Кумранская община, в отличие от лунного календаря, который использовали жрецы Иерусалимского Храма. По этим календарям дата праздника Пасхи приходилась на разные числа, и Иисус, как видно из Евангелия, пользовался тем же календарем, что и члены Кумранской общины.

По всей вероятности, Кумранская община совершала празднование, которое по своим ритуальным характеристикам весьма и весьма напоминало Тайную вечерю в том виде, как она описана в Евангелиях. В Уставе общины говорится, что «когда стол приготовлен… Священник должен первым простереть руку свою, чтобы благословить начатки хлеба и новое вино». Другой кумранский текст, так называемый Мессианский устав, добавляет: «Они должны собраться за общим столом, чтобы есть и пить новое вино… никто не должен простирать руку свою к начаткам хлеба и вина прежде Священника… поэтому и Мессия Израиля прострет руку свою над хлебом».

Подобный текст достаточно убедителен даже для римо-католика. По словам кардинала Жана Даньелу, выступившего с посланием «Nihil obstat»,[62] «видимо, Христос совершил Тайную вечерю накануне праздника Пасхи по ессейскому календарю».

Можно лишь гадать, какой была реакция отца де Во и его группы, когда были обнаружены первые поразительные параллели между кумранскими текстами и тем, что принято называть «ранним христианством». Ведь прежде считалось, что учение Иисуса совершенно уникально и что хотя Он и упоминает ветхозаветные источники, однако вводит их в совершенно новый контекст откровения и благовестил, которого мир прежде не знал. И вот теперь среди собрания разрозненных фрагментов древних пергаментов, найденных в Иудейской пустыне, появляются другие отзвуки этого откровения и даже, возможно, драмы, пережитой Иисусом.

Для историка-агностика или любого христианина, свободного от узкодогматических взглядов, подобное открытие явилось бы настоящим потрясением. Его вполне можно сравнить со священным трепетом, который испытает всякий, кто внезапно получает документы, относящиеся к тому самому времени, когда Иисус и его последователи бродили по пескам древней Палестины, странствуя между Галилеей и Иудеей. Можно не сомневаться, что всякий в такой ситуации ощутил бы благоговение от близости к Самому Иисусу. Мельчайшие детали драмы Иисуса и Его эпохи предстали бы совершенно свободными от той печати официоза, которой они были запечатлены на протяжении двадцати веков. Свитки Мертвого моря оказались непохожи на современную книгу, содержащую противоречивые утверждения. Они представляют собой свидетельства из первых рук, подкрепленные бесспорными выводами науки XX в. Но при этом для любого, даже неверующего человека здесь возникает целый ряд вопросов морального плана. Способен ли он, при всем своем скептицизме, одним ударом отвергнуть веру, которую многие миллионы людей считают абсолютной и непререкаемой истиной? Отцу де Во и его коллегам, действовавшим в качестве представителей римско-католической церкви, подобная находка могла показаться чем-то вроде духовного и религиозного динамита, то есть чего-то, что способно полностью опровергнуть вероучение и взгляды христианской церкви.

9. Свитки

В этой книге мы сочли нецелесообразным приводить перечень всех известных текстов, найденных в Кумране, даже тех, которые уже давно переведены и опубликованы. Дело в том, что многие из них представляют интерес исключительно для специалистов. Многие из них – всего лишь фрагменты, идентичность и значение которых не установлены. Значительная их часть представляет собой толкования на различные книги Ветхого Завета, а также другие иудейские писания, известные как апокрифы и псевдоэпиграфы. Однако можно и нужно остановиться на некоторых кумранских документах, содержащих материалы особой важности, в особенности на двух из них, которые являются не только наиболее содержательными, но и наиболее противоречивыми.

Медный свиток, найденный в кумранской пещере 3, в сухой и лаконичной манере описи имущества перечисляет тридцать шесть тайников, где были спрятаны золото, серебро и бесценные религиозные сосуды. Многие из этих мест находились в самом Иерусалиме, а некоторые располагались возле Храма или под ним. Другие находились далеко от города, в частности в Кумране. Если цифры, указанные в Медном свитке, соответствуют действительности, то получается, что общий вес серебра, хранившегося в различных тайниках, достигал шестидесяти пяти тонн, а золота – двадцати шести тонн, что в современных ценах составляет около 30 млн. фунтов стерлингов. Эта сумма выглядит не слишком внушительной (к примеру, один только затонувший испанский галеон, перевозивший золото, имел на борту сокровищ на куда большую сумму), но многие и многие люди не отказались бы и от нее; к тому же религиозная, историческая и символическая ценность этих сокровищ выходит далеко за рамки их номинальной стоимости. И хотя это не подчеркивалось, когда содержание свитков было впервые предано огласке, тем не менее текст ясно показывает, что сокровища эти происходили из Иерусалимского Храма, откуда они были тайно вывезены и спрятаны в тайном месте, по всей видимости – для спасения их от римлян, вторгшихся в Иудею. Отсюда вполне естественно заключить, что Медный свиток датируется временем вторжения римлян в Иудею в 68 г. н.э. Как мы уже говорили, некоторые члены международной группы, такие, как профессор Кросс или бывший отец Милик, утверждали, что сокровища эти – чистой воды фикция. Однако большинство независимых ученых в наши дни полагают, что сокровища действительно существовали. Как бы там ни было, сокровища эти, по-видимому, уже невозможно найти. Ориентиры, места и приметы, обозначенные локальными названиями, давно не существуют, а общий характер и рельеф местности после двух тысячелетий непрерывных войн и конфликтов более не поддаются идентификации.

Но в 1988 г. к северу от пещеры, где был найден Медный свиток, было сделано неожиданное открытие. Там, в другой пещере, на глубине трех футов ниже современного уровня, был откопан небольшой кувшин, датируемый эпохой Ирода и его непосредственных преемников. Было сразу видно, что кувшин считался объектом громадной ценности: он был запечатан с особой тщательностью и обернут в защитный материал из пальмовых волокон. Оказалось, что в нем хранится густое красноватое масло, которое, согласно результатам химического анализа, не имеет аналогов среди известных ныне типов масла. Считается, что это – бальзамовое масло, драгоценное вещество, производившееся неподалеку отсюда, в Иерихоне, и традиционно использовавшееся для помазания на царство законных израильских царей. Однако с полной уверенностью об этом судить трудно, поскольку бальзамовое дерево было полностью уничтожено более пятнадцати веков тому назад.

Если это масло действительно представляет собой бальзамовое масло, оно может быть частью сокровищ, упоминаемых в Медном свитке. Как бы там ни было, это было слишком дорогое вещество, чтобы им могла пользоваться община аскетов, жившая в пустыне в полной изоляции от внешнего мира. Как мы уже говорили, одна из наиболее важных особенностей Медного свитка – свидетельство о том, что Кумранская община вовсе не была оторвана от остальной Иудеи. Напротив, она является убедительным доказательством связей между Кумранской общиной и различными фракциями, существовавшими вокруг Иерусалимского Храма.

Свиток Устав общины, найденный в пещере 1 в Кумране, как мы знаем, подробно описывает ритуалы и правила, регулировавшие все стороны жизни пустынной общины. В ней установлена иерархия администраторов общины. Там же приводятся предписания для «Учителя» общины и различных служителей, подчиненных ему. Кроме того, в этом тексте сформулированы также основные принципы поведения и виды наказаний за нарушение этих принципов. Так, например, «На того, кто преднамеренно солгал, налагается епитимья на шесть месяцев».[63] Открывается же этот текст изложением тех основ, на которых была создана и существовала община. Все ее члены должны были вступить в «Завет с Богом и поклясться соблюдать все его заповеди», и всякий, кто проявит такое послушание, получит «очищение от грехов своих». При этом решающее значение имело соблюдение Моисеева закона. Среди различных терминов, использовавшихся для характеристики члена общины, можно найти и «хранителей Завета», и тех, которые были «ревнителями Закона».[64]

В числе ритуалов, указанных в Уставе, – обряд омовения и очищения посредством погружения в воду (прообраз крещения), совершавшийся над адептом не один раз, а, по всей видимости, каждый день. Есть предписания и относительно совершения ежедневных молитв: их полагалось совершать на восходе и на закате, и в их состав входило чтение фрагментов из Моисеева закона. Упоминается в Уставе и прошедшая ритуальное очищение «Трапеза общины» – ритуал вкушения пищи, весьма и весьма напоминающий, как показывают другие свитки, «Тайную вечерю» в так называемой «ранней церкви».

В Уставе общины есть упоминание и о «Совете», состоявшем из двенадцати членов и, возможно, еще трех священников. Мы уже рассматривали вопрос об интереснейших перекличках образа «краеугольного камня» в связи с определением функций Совета общины. Однако свиток Устава общины постулирует также, что Совет «должен охранять веру в стране с твердостью и кротостью и должен требовать искупления греха, руководствуясь справедливостью и состраданием к скорбям страждущих».

В своем стремлении во что бы то ни стало дистанцировать Кумранскую общину от проповеди Иисуса и его учеников ученые – сторонники консенсуса, сложившегося в международной группе, заявляют, будто концепция искупления не фигурирует в учении Кумранской общины и что Иисус как раз и отличается от кумранского «Праведного Учителя» в первую очередь Своей проповедью искупления. Между тем Устав общины как раз и показывает, что понятие об искуплении присутствовало в практике Кумранской общины в такой же мере, как и в учении Иисуса и его последователей из так называемой «ранней церкви».

Наконец, в Уставе общины фигурирует понятие Мессии или даже Мессий – во множественном числе. Члены общины, которые «ходят путями совершенства, как заповедано Богом», обязаны проявлять усердие к Закону «до тех пор, пока не придут пророк и Мессии Аарона и Израиля». Это место обычно интерпретируется как намек на приход двух разных Мессий, двух равно почитаемых личностей, одна из которых должна происходить по прямой линии от Аарона, а другая должна вести свою родословную от Израиля, т. е. по прямому преемству от царей Давида и Соломона. Однако это место можно понимать и в том смысле, что здесь имеется в виду династия единого Мессии, который будет потомком обеих линии и воссоединит в своем лице обе эти родословные. В контексте того времени термин «Мессия» означал вовсе не то, чем он стал в позднейшей христианской традиции. Это слово означало «Помазанник», то есть тот, над кем был совершен обряд помазания елеем. Видимо, в древнеизраильской традиции обряду помазания елеем подвергались – и, следовательно, становились Мессиями – не только цари, но и первосвященники.

Экземпляры Свитка Войны были найдены в Кумране в пещерах 1 и 4. С одной стороны, это весьма специфическое руководство по стратегии и тактике боевых действий, явно предназначенное для вполне конкретных событий, происходивших в определенном месте в определенное время. Так, например, в нем сказано: «Семь отрядов всадников должны расположиться справа и слева от боевого строя; их отряды должны находиться на этой стороне…» С другой стороны, этот текст представляет собой сборник призывов и профетических воззваний, цель которых – поднять моральный дух воинов перед сражением с вторгшимся врагом – «киттим», то есть римлянами. Верховный предводитель войск Израиля, выступивших против «киттим», носил весьма выразительный титул – Мессия, хотя некоторые комментаторы стремились завуалировать или прикрыть этот громкий титул, называя его «Твое помазанное [величество]».[65] Любопытно, что пришествие Мессии пророчески предсказано еще в Книге Чисел, где сказано: «Вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова и восстает жезл от Израиля, и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых» (Числ. 24, 17). Таким образом, «звезда» считалась атрибутом «Мессии», законного вождя-царя, который должен привести войска Израиля к триумфальной победе. Как подчеркивал Роберт Эйзенман, это пророчество, устанавливающее прямую связь между фигурой Мессии и образом звезды и весьма распространенное в кумранской литературе, имеет особую важность. Столь же важно и показательно, что это пророчество цитируется в источниках, явно независимых ни от кумранских текстов, ни от Нового Завета – в трудах римских историков и хронистов I в. н.э., – таких, как Иосиф Флавий, Тацит и Светоний. А Шимон, или, правильнее, Симон бар Кохба, предводитель второго восстания против римского владычества в Иудее, вспыхнувшего в 132–135 гг., называл себя «сыном Звезды».

Свиток Войны привносит метафизическое и богословское измерение в битву против «киттим», изображая эту борьбу как войну «сынов света» с «сынами тьмы». И, что особенно важно, свиток содержит исключительно весомый ключ к своей собственной датировке и хронологии. Говоря о «киттим», текст вполне конкретно упоминает об их «царе». Таким образом, «киттим» не могли быть солдатами республиканского Рима, вторгшимися в Палестину в 63 г. до н.э., во главе которых просто не было монарха. Напротив, они могли быть только воинами императорского Рима, занявшими Палестину в ходе подавления восстания 66 г. н.э., хотя, если говорить совсем точно, оккупационные войска стояли в Палестине еще с 6 г. н.э. – времени установления власти префектов и прокураторов. Таким образом, совершенно ясно, что Свиток Войны следует рассматривать не в контексте предхристианской эпохи, а в контексте I в. н.э. Как мы знаем, эти внутренние свидетельства хронологии, которые, кстати сказать, пресловутый «консенсус» упорно игнорирует, более подробно развиты в другом, едва ли не самом важном кумранском тексте – свитке Толкования на Аввакума.

Храмовый свиток, как считается, был найден в Кумране в пещере 11, хотя это не было доказано с полной определенностью. Свиток этот, как показывает его название, посвящен – по крайней мере, частично – Иерусалимскому Храму, описывая его архитектурное решение, особенности строительства, крепления сводов и т. п. Кроме того, в свитке описаны подробности некоторых ритуалов, совершавшихся в Храме. В то же время название свитка, связывающее его с Храмом и данное ему Йигаэлем Йадином, представляется нам ошибочным.

По сути, Храмовый свиток – это нечто вроде Торы, или Книги Закона, своего рода альтернативная Тора, которой пользовались и сами обитатели Кумранской общины, и представители других сект в Палестине. «Официальная» Тора иудаизма включает в себя пять первых книг Ветхого Завета – Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие. Считается, что это – те самые книги Завета, которые Моисей получил на горе Синай, и потому их авторство по традиции приписывается пророку Моисею. Что касается Храмового свитка, то он в известном смысле представлял собой шестую книгу Закона.

Установления, которые содержит свиток, не ограничиваются ритуалами поклонения и богослужения, совершавшимися в Храме. Здесь представлены и установления, касающиеся более общих вопросов – таких, как ритуальные очищения, брак и сексуальные отношения. Но самым интересным аспектом содержания свитка является то, что в нем приведены установления, регулировавшие учреждение института царей в Израиле: характер деятельности царя, его полномочия и обязательства. Так, например, существовал строгий запрет на то, чтобы царем мог стать чужеземец. Ему запрещалось иметь более одной жены. Как и всем прочим иудеям, ему запрещалось вступать в брак со своей сестрой,[66] теткой, женой брата[67] или своей племянницей.

Собственно говоря, в большинстве этих запретов нет ничего принципиально нового. Они указаны в 18– 20 главах Книги Левит. Однако один из них – запрет на брак царя со своей племянницей – был совершенно новым. Помимо этого свитка, он встречается еще лишь в одном месте, не принадлежащем к свиткам Мертвого моря, – Дамасском документе. Как подчеркивал Эйзенман, этот аспект является ценным ключом к датировке как Храмового свитка, так и Дамасского документа, а также, вероятно, и других свитков Мертвого моря. Как мы уже отмечали, пресловутый консенсус международной группы считает свитки Мертвого моря материалами, относящимися к предхристианской эпохе, то есть времени правления израильских царей из династии Маккавеев. Однако нет никаких свидетельств того, чтобы цари из династии Маккавеев или какой-либо израильский царь до них вступали в брак со своими племянницами и заслуживали упрека за это. Подобный вопрос представляется весьма неактуальным и малосущественным. Либо брак с племянницей был общепринятой практикой, либо подобных случаев не было вообще, на него не был наложен запрет.

Однако ситуация драматическим образом изменилась, когда трон Иудеи перешел к Ироду Великому и его потомкам. Во-первых, трон Иудеи занял Ирод, бывший, по иудейским представлениям, чужеземцем, идумеяни-ном, ибо он происходил из аравийского племени, жившего в Идумее – области, расположенной к югу от Иудеи. Во-вторых, цари из династии Ирода ввели в обычай регулярную практику брака со своими племянницами. А царевны из дома Ирода столь же регулярно выходили замуж за своих дядей. Так, например, Берниса, сестра царя Агриппы II (48–53 гг. н.э.) вышла замуж за собственного дядю. Иродиада, сестра Агриппы I (37– 44 гг. н.э.) пошла еще дальше, выйдя замуж поочередно за двух своих дядей. Таким образом, запреты, упомянутые в Храмовом свитке, имели самое что ни на есть актуальное значение для той эпохи, представляя собой прямую критику практики династии потомков Ирода – династии чужеземных марионеточных царей, навязанных Израилю[68]силой и опиравшихся только на копья легионов императорского Рима.

Итак, подводя итог сказанному, надо признать, что свидетельства Храмового свитка противоречат мнению консенсуса международной группы по трем основным позициям:

1. Согласно мнению консенсуса, Кумранская община не имела никаких связей ни с Иерусалимским Храмом, ни с «официальным» иудаизмом той эпохи. Как и Медный свиток, Храмовый свиток со всей определенностью показывает, что Кумранская община поддерживала тесные связи с первосвященниками Храма и правящей теократией.

2. Согласно тому же консенсусу, предполагаемые кумранские «ессеи» были настроены очень дружелюбно по отношению к Ироду. Однако Храмовый свиток содержит несколько весьма специфических критических выпадов против Ирода и его династии.[69] В любой другой ситуации подобные выпады были бы бессмысленны.

3. По мнению консенсуса, сам Храмовый свиток, как и все прочие кумранские тексты, следует датировать предхристианской эпохой. Однако содержание самих свитков указывает на целый ряд обстоятельств, которые могли иметь место только в эпоху правления династии Ирода, то есть в I в. н.э.

Дамасский документ был известен в научном мире задолго до открытия в Кумране свитков Мертвого моря. Но из-за отсутствия сведений об историческом контексте, ученые не знали, как его интерпретировать. Однако в конце прошлого, XIX в. на чердаке одной старинной синагоги в Каире была обнаружена так называемая гениза – хранилище обветшалых списков религиозных текстов, самые ранние из которых датировались IX в. н.э. В 1896 г. несколько фрагментов из этой генизы попали в руки Соломона Шехтера, лектора Кембриджского университета, который тогда случайно был в Каире. Оказалось, что один из фрагментов содержит первоначальный древнееврейский оригинал текста, который на протяжении нескольких тысячелетий был известен только во вторичных переводах. Эта находка побудила Шехтера продолжить поиски. В декабре 1896 г. он получил в свое распоряжение все содержимое генизы – ни много ни мало 164 ящика с рукописями, в которых хранилось более 100 тыс. фрагментов, – и доставил это сокровище в Кембридж. В этом море материалов и были обнаружены два древнееврейских списка текста, получившего впоследствии название Дамасский документ. Варианты, найденные в генизе каирской синагоги, явно представляли собой позднейшие списки куда более древних текстов. Тексты были неполными; в них отсутствовали и конец и, по всей видимости, большие фрагменты в середине свитков. В довершение всего фрагменты были перепутаны, и их порядок оказался нарушен. Но даже в таком виде Дамасский свиток воспринимался как крайне провокативный и даже потенциально взрывоопасный материал. Впервые Шехтер опубликовал его фрагменты в 1910г. В 1913 г. Р. Чарльз опубликовал репринтное воспроизведение этого документа в составе своего компилятивного свода «Апокрифы и псевдоэпиграфы Ветхого Завета».

Когда Эйзенману удалось получить и распространить через «Biblical Archaeology Review» компьютерную распечатку, содержавшую опись всех кумранских материалов, находившихся в руках международной группы, в ней были указаны дополнительные варианты и/или фрагменты Дамасского документа. Будучи кумранскими материалами, они, естественно, оказались куда более древними, чем списки из генизы каирской синагоги, и, по всей вероятности, куда более полными. Именно кумранские параллели и фрагменты Дамасского документа имели в виду Эйзенман и Филип Дэвис из Шеффилдского университета, когда обращались к Джону Страгнеллу с запросом о предоставлении им доступа к свиткам, получив в итоге в 1989 г. крайне огорчивший их отказ. Почему же этот документ стал, образно говоря, яблоком раздора?

Дело в том, что Дамасский документ повествует о судьбе остатков еврейского народа, который, в отличие от своих единоверцев, сохранил верность Закону. Среди них находился и уже знакомый нам Праведный Учитель. Он, как и Моисей, увел их в пустыню, в место, именовавшееся Дамаск, где они и заключили обновленный «Завет» с Богом. Многочисленные текстуальные отсылки со всей ясностью показывают, что это – тот же самый Завет, который уже упоминался в тексте Устава общины в Кумране. При этом очевидно – никто из ученых не пытается это оспаривать, – что в Дамасском документе говорится о той же общине, что и в кумранских свитках.

Однако в документе сказано, что местонахождением общины был «Дамаск».

Из контекста документа со всей очевидностью следует, что место в пустыне, названное «Дамаском», никак не могло быть сирийским Дамаском – крупным городом, испытавшим сильное римское влияние. Не мог ли «Дамаск», упоминаемый в документе, быть на самом деле Кумраном? Остается не вполне ясным, для чего потребовалось маскироваться подобным образом? Однако опасения перед врагами, желание избежать последствий восстания 66 г. н.э. – все это достаточно веские основания, чтобы не упоминать Кумран под его настоящим названием. В любом случае вряд ли можно считать простым совпадением то, что, судя по той же компьютерной распечатке, в кумранских пещерах найдено в общей сложности не менее десяти экземпляров и фрагментов Дамасского документа.[71]

Дамасский документ, как и Устав общины, включает в себя целый ряд нормативных актов и установлений. Некоторые из них практически идентичны установлениям Устава общины. Однако в нем есть и ряд дополнительных положений, на двух из которых стоит остановиться. Один из них касается брака и детей, что является неопровержимым свидетельством того, что члены Кумранской общины вовсе не были «ессеями» – хранителями целибата, как то утверждал отец де Во. Второй же – прямо и открыто, словно речь идет об общеизвестном деле, – говорит о других братских общинах, рассеянных по всей Палестине. Другими словами, Кумран вовсе не был изолированной от внешнего мира общиной, как полагал тот же отец де Во.

С особой суровостью Дамасский документ выступает против трех видов преступлений, распространенных, в частности, среди врагов «Праведного», тех, кто предпочли принять «Новый Завет». Этими преступлениями считались обладание богатством, осквернение Храма (преступление, упоминаемое и в Храмовом свитке), а также весьма ограниченное определение прелюбодеяний – наличие более одной жены или брак с племянницей. Как показал Эйзенман, Дамасский документ здесь перекликается с Храмовым свитком, ссылаясь на беззаконие особого рода, распространенное в эпоху правления династии Ирода. Кроме того, он отражает споры в общине, которые с большей определенностью упоминаются в других свитках Мертвого моря, в частности – Толковании на Аввакума. В этом споре участвовал персонаж, названный «лжецом», который уклонился от учения общины и сделался ее врагом. Дамасский документ предает проклятию тех, «кто вступает в Новый Завет на земле Дамаска и вновь предает и нарушает его». А вскоре после этого документ говорит о тех, которые «бежали к лжецу».

Дамасский документ перекликается также с Уставом общины и Свитком Войны, поскольку в нем также говорится о личности Мессии (или, возможно, сразу двух Мессиях), которые должны прийти в «Дамаск». Одним из них будет пророк или «Толкователь Закона», условно называемый «Звезда», а другой – потомок царей из дома Давида, именуемый «Скипетр». Далее в пяти местах текста сделан акцент на единой фигуре, «Мессии Аарона и Израиля».

Значение этой фигуры Мессии будет рассмотрено ниже. А здесь необходимо сказать несколько слов об использовании слова «Дамаск» в качестве названия Кумрана. Для большинства христиан название «Дамаск» сразу же ассоциируется с тем местом из 9 главы Книги Деяний святых апостолов, где оно употреблено в отношении крупного города в Сирии, нынешней столицы Сирийской Арабской Республики. Именно на дороге в Дамаск Савл Тарсянин, как повествует одно из самых волнующих мест в Новом Завете, пережил обращение и стал апостолом Павлом.

Согласно 9 главе книги Деяний, Савл был своего рода инквизитором и гонителем, которому первосвященник Иерусалимского Храма поручил преследовать общину евреев­еретиков – тех самых «первых христиан», – обосновавшуюся в Дамаске. Священники Иерусалимского Храма были коллаборационистами, сотрудничавшими с оккупантами­римлянами, и Савл выполнял роль одного из их агентов. В Иерусалиме он, по слухам, уже принимал активное участие в гонениях против «ранней церкви». Действительно, если верить Книге Деяний, он был лично причастен к преследованиям, которые повлекли за собой побитие камнями и мученическую смерть исповедника архидиакона Стефана, которого последующее христанское предание провозгласило первым мучеником, пострадавшим за Христа. Впоследствии Павел и сам признавал, что его гонения обрекли его жертву на смерть.

Движимый фанатичным усердием гонителя, Савл поспешил в Дамаск, чтобы выследить членов «ранней церкви», обосновавшихся там. Его сопровождала группа единомышленников, по всей видимости – вооруженных. Кроме того, Савл имел при себе ордера на арест, выданные первосвященником Иерусалимского Храма.

В те времена Сирия не была частью Израиля, а являлась отдельной римской провинцией, котороя управлялась римским легатом и не имела ни административных, ни политических связей с Палестиной. Но в таком случае какую силу могли иметь там приказы, подписанные иерусалимским первосвященником? Римская империя вряд ли санкционировала бы действия самочинных «карательных отрядов», переходивших из одной провинции в другую, проводя аресты, устраивая смертные казни и всячески угрожая гражданскому миру и порядку. Согласно официальной политике римских властей, терпимой считалась любая религия, при условии, что она не представляла угрозы для властей и сложившегося общественного строя. Несомненно, «карательный отряд» из Иерусалима, осмелившийся действовать в Сирии, сразу же встретил бы жесткие ответные меры со стороны римской администрации, – меры, предотвратить которые не посмел бы никакой первосвященник, собственное положение которого зависело от благосклонности римских властей. Но в таком случае каким же образом мог Савл Тарсянин, да еще в сопровождении воинов первосвященника, осуществить свою карательную экспедицию в Дамаск – разумеется, если под Дамаском понимать столицу провинции Сирия?

Если же под «Дамаском» имелся в виду Кумран, то экспедиция Павла неожиданно приобретает вполне реальный исторический смысл. В отличие от сирийского Дамаска, Кумран действительно расположен на территории, на которую распространялась законная юрисдикция иерусалимского первосвященника. Сюда иерусалимский первосвященник имел полное право посылать отряд «карателей», чтобы изгнать еврейских еретиков из Кумрана, находившегося всего в двадцати милях от столицы, неподалеку от Иерихона. Подобная акция вполне отвечала духу политики римлян, которые стремились не вмешиваться во внутренние раздоры жителей покоренных стран. Другими словами, евреи имели полное право преследовать других евреев-инакомыслящих в пределах своих исконных территорий, до тех пор пока такие акции не затрагивали полномочий римской администрации. А поскольку иерусалимский первосвященник был всего лишь марионеткой в руках римлян, римляне могли лишь приветствовать его усилия расправиться со своими взбунтовавшимися единоверцами.

Хотя это объяснение и выглядит исторически вполне убедительным, оно поднимает целый ряд спорных вопросов. По мнению международной группы, Кумранская община состояла из иудейских сектантов – так называемых ессеев, представителей аскетической секты пацифистского толка, которые не имели никаких контактов ни с ранним христианством, ни с «основным руслом» развития иудаизма той эпохи. И тем не менее Савл, по свидетельству Книги Деяний, отправился в Дамаск, чтобы продолжить гонения против членов «ранней церкви». И здесь возникает дилемма, одинаково провокационная и для христианского предания, и для консенсуса международной группы, которая упорно уклонялась от взгляда на вопрос в целом. Либо члены «ранней церкви» нашли приют в Кумранской общине, либо «ранняя церковь» и Кумранская община представляли собой одно и то же. В любом случае Дамасский документ показывает, что тексты свитков Мертвого моря невозможно изолировать от истоков возникновения христианства.

Из всего корпуса текстов, известных как свитки Мертвого моря, свиток Хабаккук Пешер, или Толкование на Аввакума, найденный в пещере 1, пожалуй, ближе всего подходит под определение хроники общины или, во всяком случае, свода некоторых важнейших событий в ее истории. В частности, он упоминает о том же споре в общине, о котором говорится в Дамасском документе. Этот спор, явившийся причиной наметившегося раскола, по всей вероятности, стал весьма прискорбным событием в жизни Кумранской общины. Он упоминается не только в Дамасском документе и Толковании на Аввакума, но и в четырех других кумранских текстах; кроме того, косвенные ссылки на него присутствуют в четырех других текстах.[72]

Толкование на Аввакума, как и Дамасский документ, рассказывает о том, как некоторые члены общины, побуждаемые к тому загадочной фигурой, именуемой «лжец», нарушили Новый Завет и перестали хранить верность Закону. Это и легло в основу конфликта между ними и главой общины, так называемым «Праведным Учителем». Есть в текстах и упоминание о «недостойном священнике». Сторонники точки зрения консенсуса были склонны усматривать в «лжеце» и «недостойном священнике» два разных прозвища одной и той же личности. Однако не так давно Эйзенман убедительно доказал, что «лжец» и «недостойный священник» – это два совершенно разных персонажа, никак не связанных между собой. Сн ясно показал, что «лжец», в отличие от «недостойного священника», был выходцем из самой Кумранской общины. Будучи принят в общину и став ее членом, находившимся на более или менее хорошем счету, он впоследствии изменил ей. Таким образом, этот человек был не только врагом общины, но и предателем. Напротив, «недостойный священник» – это явный чужак, представитель высшего священства, заправлявшего всеми делами в Храме. И хотя он тоже враг, он, по крайней мере, не предатель. Что делает его особенно важным для нас – так это ключ, который он предлагает для датировки событий, упоминаемых в Толковании на Аввакума. Если «недостойный священник» являлся членом административных органов Храма, это означает, что Храм еще стоял и его структуры работали. Другими словами, действия «недостойного священника» предшествовали захвату и разрушению Храма римскими войсками.

Здесь, как и в Свитке Войны, но только явно, приведены свидетельства того, что этими войсками могли быть легионы именно императорского, а никак не республиканского Рима, то есть Рима I в. н.э. Так, в Толковании на Аввакума есть ссылка на специфическую практику римской армии: одержав победу, римские воины совершали жертвоприношения перед своими штандартами. Иосиф Флавий приводит письменное свидетельство существования подобной практики во времена падения Храма – в 70 г. н.э. Любопытно, что в эпоху республики подобная практика не имела никакого смысла, ибо тогда победоносные войска совершали жертвоприношения своим богам. И лишь после установления империи, когда император в силу своего титула имел статус божества и считался верховным богом для своих подданных, на штандартах римских отрядов появились его монограммы или изображения. Таким образом, Толкование на Аввакума, как и Свиток Войны, Храмовый свиток и Дамасский документ со всей определенностью указывают на эпоху династии Ирода.

10 . Наука на службе веры

В соответствии с консенсусом международной группы, исторические свидетельства, нашедшие отражение во всех основных свитках Мертвого моря, относятся к эпохе Маккавеев – с середины II в. до н.э. по середину I в. до н.э. «Недостойного священника», который преследовал, гнал и, возможно, даже предал смерти «Праведного Учителя», обычно принято отождествлять с Ионафаном Маккавеем или, не исключено, его сыном Симоном, ибо они оба занимали в ту эпоху достаточно видное положение. Что же касается вторжения римской армии, то это якобы была высадка римлян в Палестине, имевшая место в 63 г. до н.э. под предводительством Помпея.[73] Таким образом, исторический фон создания свитков преспокойно отодвигают в прошлое, на целый век назад, в дохристианскую эпоху, в которую всякие разговоры о их связи с учением и преданием Нового Завета становятся совершенно беспочвенными.

Однако, несмотря на то что некоторые из свитков Мертвого моря действительно относятся к дохристианской эпохе, было бы величайшей ошибкой (а для некоторых – сознательной попыткой затемнить ситуацию) полагать, что к той же эпохе относятся все свитки. Помпеи, вторгшийся со своими легионами в Палестину в 63 г. до н.э., как известно, был современником Цезаря. Рим по-прежнему оставался республиканским государством, став империей лишь в 27 г. до н.э. при сыне[74] Цезаря, Октавиане, который принял императорский титул Августа. Если вторжение римлян, упоминаемое в свитках, действительно было высадкой войск Помпея, речь могла бы идти об армии республиканского Рима. Однако в Свитке Войны говорится о «царе» или «монархе» интервентов. А в Толковании на Аввакума об этом сказано еще более определенно: там говорится, что захватчики, одержав победу, приносили жертвы перед своими штандартами. Таким образом, совершенно ясно, что интересующее нас вторжение могло произойти только в период империи, то есть это было вторжение римлян, спровоцированное восстанием в Палестине в 66 г. н.э.

Профессор Годфри Драйвер из Оксфордского университета отыскал в свитках целый ряд текстуальных ссылок, позволяющих уточнить их датировку. В частности, сосредоточив внимание на изучении Толкования на Аввакума, Драйвер пришел к выводу, что интервентами, упоминаемыми в тексте, могли быть только «римские легионы, прибывшие во время восстания 66 г. н.э.» Однако его утверждение сразу же вызвало резкие нападки со стороны отца де Во, который упорно придерживался мнения, что «историческим фоном событий, упоминаемых в свитках, является война против Рима». И никакой новой версии де Во принять не мог. В то же время не мог он и опровергать столь неоспоримые свидетельства. Поэтому он не стал отвергать общие выводы и обрушился с нападками на главный тезис Драйвера: «Драйвер исходит из утверждения, будто свитки относятся к периоду после Рождества Христова и что эта идея основана на сомнительных аргументах орфографии, языка и лексики». Таким образом, утверждал де Во, «это дело профессора истории – решать, находит ли реальное подтверждение в текстах сшитая из лоскутков версия истории Драйвера?». В этой связи любопытно, что де Во, сам преподававший библейскую историю в Библейской школе, вдруг счел себя вынужденным (по крайней мере – в ответе профессору Драйверу) облачиться в рубище ложного смирения и не сознаться, что он сам является историком, предпочтя ретироваться и укрыться за бастионами археологии и палеографии. Действительно, археологические данные подтверждают хронологические выкладки, основанные на содержании самих свитков. Таким образом, внешние аспекты вступают в противоречие с внутренними – свидетельствами, которые консенсус попросту предал забвению. Временами это приводит к весьма серьезным faux pas.[75]

Не надо забывать, что де Во присутствовал на первоначальных раскопках в Кумране в 1951 г. Его находки были вполне достаточными для того, чтобы развернуть здесь более крупномасштабные работы. Однако за этим последовала общая апатия, и широкомасштабные раскопки в Кумране не проводились вплоть до 1953 г. После этого раскопки там организовывались ежегодно вплоть до 1956 г., а в 1958 г. были начаты археологические раскопки в Эйн-Фешка, на расстоянии около мили к югу от Кумрана. Горя желанием оградить Кумранскую общину от каких бы то ни было контактов с ранним христианством, отец де Во поспешил опубликовать свои выводы о датировке кумранских находок. Но еще в 1954 г. иезуит, профессор Роберт Норт выделил не менее четырех случаев, когда де Во был вынужден отказаться от предложенной им же датировки. Норт также признал весьма странным тот факт, что люди из международной группы так и не удосужились поинтересоваться мнением кого-либо из специалистов, «независимых от влияния де Во». Но не в стиле де Во приглашать людей, мнения которых расходятся с его собственным и способны пролить весьма противоречивый свет на рассматриваемый материал. Точно также не горел он желанием и выяснить причины своих ошибок. И хотя де Во был скор на публикацию выводов и материалов, подтверждающих его версию, он явно медлил с обнародованием взглядов, которые на поверку оказывались ошибочными.

Весьма важным фактором для де Во был толстый слой пепла, покрывавший обширные пространства вокруг руин. Сложилось мнение, что этот слой пепла был вызван грандиозным пожаром, повлекшим за собой значительные разрушения. Действительно, пожар этот привел к тому, что Кумран на какое-то время был полностью или по меньшей мере частично покинут его обитателями. Изучение монет, найденных на месте пожарища, показало, что пожар этот случился примерно в начале правления Ирода Великого, занимавшего трон Иудейского царства с 37 г. до н.э. по 4 г. до н.э. Некоторые данные свидетельствуют о том, что возрождение Кумрана имело место в правление сына Ирода, Архелая, который правил (не в качестве царя, а на правах этнарха) с 4 г. до н.э. по 6 г. н.э.

Согласно гипотезе де Во, обитатели Кумранской общины в подавляющем большинстве своем состояли из кротких, миролюбивых и склонных к аскетизму «ессеев», находившихся с добрых отношениях с Иродом и со всеми прочими властями. Если это действительно было так, то пожар, разрушивший общину, явился не результатом злонамеренных действий человека, например, во время войны, а следствием несчастного случая или природной катастрофы. К счастью для де Во, в цистерне возле общины была обнаружена большая трещина. И хотя независимые исследователи не нашли свидетельств того, что эта трещина простирается дальше, де Во объявил, будто она тянется через все развалины, по всем руинам Кумранской общины.[76] А если она и проходит через них, решили некоторые эксперты, она может быть вызвана только эрозией. Однако для де Во трещина как таковая является свидетельством многих землетрясений, которые происходили в этом регионе на протяжении долгих веков. И вместо того, чтобы попытаться выяснить истинную причину возникновения трещины, де Во сразу же ухватился за гипотезу возможного землетрясения. И оказалось, что такое землетрясение действительно имело место и было зафиксировано в хрониках. Так, Иосиф Флавий упоминает об одном землетрясении, которое произошло в начале правления Ирода Великого, ок. 31 г. до н.э. Таким образом, пишет де Во, это землетрясение и вызвало пожар, вынудивший обитателей общины покинуть ее. При этом преподобный отец никак не объясняет, почему восстановление общины не проводилось добрую четверть века, после чего она была возрождена очень быстрыми темпами.

Роберт Эйзенман указывает на весьма примечательный характер отсрочки с возрождением общины. Эта отсрочка в точности совпала с временем правления Ирода Великого. Восстановление поселения началось сразу же после кончины Ирода, и работы по большей части сводились к укреплению оборонительных башен, а также устройству крепостного вала. Таким образом, по каким-то причинам, которые де Во предпочитал игнорировать, никто из обитателей общины не дерзал приступать к ее восстановлению, пока Ирод оставался на престоле. Но чем же была вызвана подобная отсрочка, если община, как утверждал де Во, была вполне лояльной по отношению к Ироду, а ее разрушение явилось всего-навсего следствием землетрясения? Нам представляется куда более вероятным, что Кумранская община была разрушена намеренно, по приказу Ирода, и что до его смерти никакое возрождение ее поселения было абсолютно невозможным. Но с какой же стати было Ироду отдавать приказ о разрушении столь кроткой и миролюбивой общины, принципиально сторонившейся всякой политической деятельности?

Все эти вопросы де Во либо намеренно, либо по небрежению обходил молчанием. Однако его логика и аргументация, к которой он прибегал для отстаивания своей гипотезы, показалась слишком шаткой даже его ближайшему стороннику, отцу Милику. В 1957 г. Милик, размышляя о пожаре и землетрясении, писал, что:

Сегодня невозможно с абсолютной достоверностью решить, был ли этот пожар вызван землетрясением или сознательными действиями человека. Ясно одно: свидетельств в пользу гипотезы де Во куда меньше, чем в поддержку версии Милика и Эйзенмана, чьи мнения в этом вопросе совпадают. Тем не менее многие сторонники консенсуса до сих пор отстаивают версию о землетрясении, и она с точностью метронома вновь и вновь всплывает в их трудах.

Зато в другом случае ошибочная трактовка отца де Во, или, говоря более мягко, стремление выдать желаемое за действительное, оказалась еще более явной. Дело в том, что в самом начале раскопок была найдена сильно окислившаяся монета, на которой де Во, по его словам, «как кажется», удалось опознать инсигнии[77] 10-го римского легиона. Обратившись к труду Иосифа Флавия «Иудейская война» и процитировав выдержку из него, де Во заявил, что 10-й легион захватил Иерихон, расположенный в восьми милях от Кумрана, в июле 68 г. н.э. «Таким образом, никакой манускрипт из кумранских пещер, – утверждал де Во, пытаясь выстроить свой догматический постулат на базе весьма сомнительных данных, – не мог быть создан позднее июня 68 г.».

Впервые о находке этой монеты де Во сообщил в 1954 г. на страницах «Revue biblique». Спустя пять лет, в 1959 г., он повторил эту информацию на страницах того же журнала. Таким образом, «фактическое свидетельство» монеты и основанная на нем датировка автоматически вошли в устоявшийся корпус аргументов, которыми оперируют сторонники консенсуса. Так, например, Фрэнк Кросс мог написать, что монета, на которой отчеканены инсигнии 10-го легиона, представляет собой «мрачное и неоспоримое доказательство».

Однако де Во совершил две принципиальные ошибки. Прежде всего, он каким-то образом умудрился неверно прочесть Иосифа Флавия, приписав ему прямо противоположное тому, что имел в виду историк. Дело в том, что Иосиф никогда и нигде не утверждает, что 10-й легион в июне 68 г. н.э. занял Иерихон. Как доказал профессор Сесил Рот, из трех римских легионов, находившихся поблизости в Палестине, только 10-й легион как раз и не участвовал во взятии Иерихона. 10-й легион оставался на довольно значительном расстоянии к северу от него, прикрывая вход в долину Иордана. Во-вторых, монета, которую нашел и на которую ссылался де Во, не имела отношения ни к 10-му легиону, ни к какому бы то ни было другому. Несмотря на то что она была повреждена и сильно окислилась, монета эта, как оказалось при тщательном рассмотрении, была отчеканена в Ашкелоне (Аскалоне) в 72 или 73 г. н.э.

Подобную ошибку просто невозможно обойти молчанием. Де Во не оставалось ничего другого, как опубликовать формальное опровержение. И действительно, такое опровержение было помещено в подстрочном примечании в работе де Во «Археология и рукописи Мертвого моря», вышедшей в свет во Франции в 1961 г. Англоязычный перевод этой книги появился в 1973 г. «Это сообщение (об инсигниях 10-го легиона, якобы имевшихся на монете. – Прим. перев.) оказалось недостоверным, – лаконично замечает де Во, – поскольку такой монеты не существует».[78]

Вообще во всем, что касается монет, де Во был склонен вести себя с бессовестной легкостью. Стоило ему обнаружить, что монеты не укладываются в его гипотезу, как он тут же поспешил отмахнуться от них. Так, например, ему попалась монета, уверенно датируемая периодом с 138 по 161 г. н.э. И он поспешил отделаться от нее, заявив, что ее мог просто обронить случайный прохожий. Но тогда вполне естественно предположить, что и наиболее ранняя монета, которой он пытался обосновать свою датировку хронологии Кумранской общины, также могла быть потеряна случайным путником. Однако де Во почему-то даже не рассматривал подобную возможность.

Среди археологических свидетельств, обнаруженных на раскопках в Кумране, особенно важными для членов международной группы и сторонников консенсуса были древние монеты. Действительно, именно на основе дат на монетах они пытались восстановить историю общины и посредством интерпретации этих нумизматических данных стремились выстроить ее хронологию. Однако до Эйзенмана никто из ученых не пытался поднять вопрос об ошибочности подобной трактовки. Рот и Драйвер, как мы знаем, попытались восстановить хронологию на основе внутренних аспектов, то есть содержания самих свитков. Де Во и члены международной группы стремились дискредитировать их точку зрения, опираясь на внешние аргументы, каковыми являются монеты. Однако на предвзятость подобной трактовки не обратили внимания. Лишь Эйзенман заявил, что правы именно Рот и Драйвер, апеллирующие к содержанию рукописей. Но чтобы доказать это, ему пришлось первым делом доказать ошибочность истолкования внешних свидетельств. Для начала он провел периодизацию монет, показав, что в их распределении наблюдались два пика активности чеканки.

В ходе раскопок в Кумране было обнаружено в общей сложности более 450 бронзовых[79] монет. Они охватывают период свыше двух с половиной веков – со 135 г. до н.э. по 136 г. н.э. Ниже приводится перечень, в котором монеты расположены по периодам правления иудейских царей и правителей:

1 монета датируемая 135–104 гг. до н.э.

1 монета датируемая 104 г. до н.э.

143 монеты датируемые 103–76 гг. до н.э.

1 монета датируемая 76–67 гг. до н.э.

5 монет датируемые 67–40 гг. до н.э.

4 монеты датируемые 40–37 гг. до н.э.

10 монет датируемые 37–4 гг. до н.э.

16 монет датируемые 4 г. до н.э. – 6 г. н.э.

91 монета датируемая 6–41 гг. н.э. (период прокураторов)

78 монет датируемые 37–44 гг. н.э. (царствование Агриппы I)

2 римских монеты датируемые 54–68 гг. н.э.

83 монеты датируемые 67 г. н.э. (2-й год восстания)

5 монет датируемые 68 г. н.э. (3-й год восстания) Еще 6 монет периода восстания, слишком сильно окислившихся и не поддающихся датировке

13 римских монет датируемые 67–68 гг. н.э.

1 римская монета датируемая 69–79 гг. н.э.

2 римских монеты датируемые 72–73 гг. н.э. 4 монеты датируемые 72–81 гг. н.э.

1 римская монета датируемая 87 г. н.э.

3 римских монеты датируемые 98–117 гг. н.э.

6 монет датируемые 132–136 гг. н.э. (Восстание Симона бар Кохбы)[80]

Таблица периодизации монет показывает два периода наиболее активной общественной жизни Кумранской общины: 103–76 гг. до н.э. и 6–67 гг. н.э. От первого периода до нас дошло 143 монеты, от второго – 254 монеты. Для сторонников консенсуса подобные цифры не так гладко укладываются в их теоретические построения, как им того хотелось бы. Согласно их прочтению свитков, «недостойный священник» – это, по всей вероятности, не кто иной, как первосвященник Ионафан, живший между 162 и 140 гг. до н.э., то есть за добрых полвека до первого периода высокой концентрации монет. Чтобы обосновать этот тезис, отцу де Во была необходима как можно более ранняя дата основания Кумранской общины. Таким образом, он был вынужден доказывать, что его тезис подтверждает одна-единствен-ная монета периода 135 – 104 гг. до н.э., тогда как здравый смысл показывает, что община возникла скорее в период между 103 и 7б гг. до н.э., от которого до нас дошло 143 монеты. А более ранняя монета, на которой де Во выстроил всю свою аргументацию, по всей вероятности, просто оставалась в обращении, будучи отчеканена в предшествующий период.

Особое внимание де Во придавал исчезновению из обращения монет иудейской чеканки после 68 г. н.э. и тому, что на этот же период приходится 19 римских монет, найденных в Кумране. Это, по его словам, свидетельствует о том, что Кумран был взят и разрушен в 68 г., а его развалины были оккупированы римскими войсками. На основании этих «фактов» он и стремится установить дату создания самих свитков: «По нашему мнению, ни один из манускриптов, принадлежавших общине, не может быть более поздним, чем возраст руин Кибрет-Кумран, а именно 68 г. н.э».

Сомнительность подобной аргументации самоочевидна. Во-первых, найдено немало монет иудейской чеканки, датируемых периодом восстания под предводительством Симона бар Кохбы – 132–136 гг. н.э. Во-вторых, эти монеты говорят лишь о том, что в окрестностях Кумрана по-прежнему проходили люди, которые и могли обронить их. Между тем они не говорят ровным счетом ничего о времени, когда в Кумране были спрятаны свитки, которые могли были быть уложены в тайники во время восстания бар Кохбы. И, наконец, вряд ли можно удивляться тому, что большинство монет, относящихся к эпохе после 68 г., – римской чеканки. Дело в том, что в годы после подавления восстания римские монеты были фактически единственной валютой в Иудее. А в таком случае их могли обронить не обязательно только римские воины.

Эйзенман настроен весьма скептически в отношении выводов, которые де Во сделал на основе археологических данных. Если они что-то и доказывают, говорит Эйзенман, то прямо противоположное тому, что утверждает де Во, ибо они доказывают, что самой поздней датой сокрытия свитков в Кумране следует считать не 68 г., а 136 г. н.э. Таким образом, с имеющимися археологическими свидетельствами может согласовываться любое время до этой даты. Равным образом, говорит Эйзенман, мнение консенсуса неверно и в том, что разрушение основного здания в Кумране означает полное опустошение всего комплекса. На самом деле есть ряд доказательств того, что были проведены как минимум несколько ремонтных работ и перестроек, включая «грубый канал», подававший воду в цистерну. Несколько неожиданно, исключительно на основании находки монет, де Во заявил, что этот канал – дело рук римского гарнизона, оккупировавшего территорию комплекса. Однако профессор Драйвер подчеркнул, что нарочитая грубость перестройки не означает, что это – дело рук римлян. Де Во полагал, что его теория, утверждавшая, будто Кумран был разрушен в 68 г. н.э., находится в полном соответствии с «les donnees d'histoiro»[81] – «принятой версией истории», «попросту забыв», как писал профессор Драйвер, «что исторические хроники ничего не говорят о разрушении Кумрана в 68 г. н.э. римлянами». Короче, заключает Драйвер: «пресловутые „les donnees d'histoire“ – это не более чем историческая фикция».

Существует и другой корпус археологических свидетельств, которые диаметрально противоположны интерпретации консенсуса. Де Во постоянно и вполне оправданно избегает называть руины Кумрана «монастырем». Как он пояснил, он «никогда не употреблял это слово в отношении раскопок в Кумране именно потому, что оно обозначает понятие, которое археология сама по себе доказать не может». Тем не менее совершенно ясно, что де Во считал Кумранскую общину своего рода монастырем. Это нашло свое выражение в том, что он употреблял такие характерно монастырские термины, как скрипторий и трапезная, применительно к некоторым служебным помещениям. И если де Во еще имел некоторые сомнения относительно возможности считать Кумранскую общину «монастырем», другие сторонники консенсуса таких сомнений не испытывали. Например, в.своей книге о свитках Мертвого моря кардинал Даньелу прямо говорит о «кумранских монахах», договариваясь до того, что кумранское монашество может считаться прямым предшественником «христианского монашества».

Однако де Во, его коллеги и сторонники консенсуса предпочли обойти молчанием и не заметить откровенно военизированный, оборонительный характер некоторых построек, лежащих в руинах. Всякий, кто приедет в наши дни на экскурсию в Кумран, неизбежно будет удивлен при виде внушительной оборонительной башни со стенами толщиной в несколько футов и входом сразу на второй этаж. Менее заметно второе, находящееся напротив башни, сооружение, назначение которого не вполне понятно. По сути, это все, что осталось от основательно построенной кузницы, которая имела специальную трубу подвода воды для закалки орудий и оружия. Неудивительно, что такая кузница – явная помеха гипотезе членов международной группы и сторонников консенсуса, противоречащая образу миролюбивых, пацифистски настроенных «ессеев». Поэтому де Во изо всех сил попытался выкрутититься из неудобной ситуации:

Это все равно что не суметь определить назначение стреляных гильз из-под патронов и свинцовых конусообразных предметов, то бишь пуль, во множестве встречающихся вокруг полигона Коррал в Томбстоне, штат Аризона, США. Между тем профессор Кросс, неукоснительно следуя по стопам де Во, а потому будучи не в состоянии определить назначение этого объекта, туманно упоминает о «сооружении, напоминающем кузницу».

Установлено, что внутри развалин Кумрана найдено немало стрел; и хотя можно, конечно, говорить, что они были обронены атаковавшими римлянами, по мнению профессора Драйвера, «столь же вероятно, что они принадлежали самим обитателям общины». В целом военный характер руин настолько очевиден, что другой независимый ученый, профессор Гольб из Чикагского университета, пошел еще дальше, утверждая, что они представляют собой развалины исключительно военного объекта.[82] По мнению Гольба, свитки отнюдь не были составлены или переписаны в Кумране; их доставили туда из Иерусалима специально для того, чтобы спрятать и уберечь от врагов. «В культурном слое, – подчеркивает профессор Гольб, – не найдено ни клочка папируса или пергамента… а также никаких следов письменных принадлежностей…»

Помимо древних монет и самих развалин, наиболее важным корпусом внешних свидетельств, использовавшихся международной группой для датировки свитков Мертвого моря, являются данные палеографической экспертизы. Палеография – это сравнительная научная дисциплина, изучающая древние рукописи. Основываясь на допущении о строго хронологической и линейной прогрессии в эволюции почерков, она оценивает суммарные изменения специфических форм и характера написания букв, что, как считается, позволяет определить время создания всей рукописи. Так, например, на чердаке случается обнаружить какую-нибудь старинную грамоту или другой подобный документ. И, основываясь не на его содержании, а исключительно на особенностях почерка, можно уверенно утверждать, что он относится именно к XVII, а не к XVIII в. И все же палеография в значительной мере носит характер любительского дилетантизма. Со строго научной точки зрения эта дисциплина, прямо скажем, весьма далека от исчерпывающей доказательности. Применительно же к кумранским рукописям она и вовсе становится не слишком достоверной, давая иной раз просто смехотворные результаты. Тем не менее в попытке развенчать выводы Рота и Драйвера, основанные на содержании самих рукописей, де Во объявил палеографию серьезным источником научных доказательств. Таким образом, следующие псевдоаргументы, с которыми пришлось иметь дело Эйзенману, – это так называемые палеографические свидетельства возраста кумранских рукописей.

По утверждению Фрэнка Кросса из международной группы, палеография – «это, пожалуй, наиболее точное и объективное средство определения возраста рукописи». Он предлагает следующее объяснение этого:

Кросс даже не пытается объяснить, почему и на каком основании внутреннюю оценку содержания следует считать более «субъективной». По сути, это утверждение со всей ясностью показывает, почему палеография представляется столь важной сторонникам консенсуса: дело в том, что ее можно использовать для противодействия датировке на основе внутренних свидетельств – свидетельств, которые обретают истинный смысл лишь в контексте реалий I в. н.э.

Наиболее заметное палеографическое исследование свитков Мертвого моря принадлежит перу профессора Соломона Бирнбаума из отделения востоковедения Лондонского университета. Выводы, к которым пришел Бирнбаум, вызвали неумеренный восторг со стороны профессора Кросса, который окрестил их «монументальной попыткой анализа всех периодов развития древнееврейской письменности». Пытаясь парировать критические выпады, выдвинутые против этой экзегетической работы Бирнбаума, Кросс напомнил своим читателям, что «она принадлежит перу профессионального палеографа, стремящегося отвергнуть наскоки неспециалистов». Но понятно, что подобная оборонительная активность вызвана вопросом о достоверности палеографических доказательств.

Метод Бирнбаума является по меньшей мере шатким, напоминая не столько современную научную методику, на роль которой он претендует, сколько некий вариант нумерологии. Так, например, он исходит из предположения – впрочем, и все остальные его элементы базируются на столь же бездоказательных предположениях – о том, что весь спектр документов, найденных в Кумране, относится к периоду с 300 г. до н.э. по 68 г. н.э. Он рассматривал текст Книги Царств, найденный в пещере 4 в Кумране. Методично проанализировав весь текст, Бирнбаум обнаружил пятьдесят шесть образцов одного каллиграфического почерка и одиннадцать – другого. «С темнотою, – как заметил Шиллер, – тщетно бьются сами боги». Исходя из соображений, перед которыми даже боги почувствовали бы себя смущенными, Бирнбаум предложил следующее уравнение: отношение 56 к 11 равно отношению 368: х (368 – это число лет в рассматриваемом периоде, ах – дата, когда, по его мнению, был создан рассматриваемый текст). Полученное значение х – вычисленное, кстати сказать, по всем правилам чистой математики – составляет 72. Это число следует вычесть из 300 – по мнению Бирнбаума, гипотетической точки отсчета. В итоге он получил 226 г. до н.э.; результат, который, триумфально объявил Бирнбаум, «представляет собой нечто вроде абсолютной даты» создания рукописи Книги Царств. Понятно, что сказать «нечто вроде абсолютной даты» – это все равно что сказать «относительно абсолютная дата». Однако даже помимо подобных стилистических несуразностей, метод Бирнбаума, по словам Эйзенмана, «является, разумеется, совершенно абсурдным». Тем не менее Бирнбаум решил применить свой метод для определения «абсолютной даты» создания всех текстов, обнаруженных в кумранских пещерах. И самое тревожное в данной ситуации заключается в том, что сторонники консенсуса по-прежнему рассматривают эти «абсолютные даты» как не подлежащие сомнению.

Профессор Филип Дэвис из Шеффилда пишет, что «большинство специалистов, давших себе труд ознакомиться с этим вопросом, соглашаются, что использование палеографии в исследовании кумранских рукописей носит ненаучный характер», добавляя, что «всякие попытки установить точную дату создания свитков попросту смехотворны». Эйзенман высказывается на сей счет более решительно, описывая старания Бирнбаума как «нечто такое, что в любой другой области было бы оценено как псевдонаучные и незрелые методы». В доказательство своего утверждения он приводит следующий пример.

Предположим, что двое писцов переписывают один и тот же текст в одно и то же время, но младший из писцов недавно прошел обучение в «школе каллиграфии» и овладел более современным почерком. Допустим, что более старший писец сознательно использовал стилизованный почерк, который освоил в молодости. Предположим, наконец, что оба писца, из уважения к освященному временем характеру своей деятельности, намеренно воспроизводя старинный стиль, сложившийся за несколько веков до них, совсем как при создании в наши дни некоторых специфических документов – дипломатических нот или дипломов о присуждении премий, – решили написать текст на медном свитке. Так какова же будет подлинная дата создания этой рукописи?

В своих палеографических предположениях Бирнбаум упустил из вида один крайне важный факт. Если документ создается исключительно ради передачи информации, он, по всей вероятности, должен отражать наиболее передовой технический уровень. Именно так обстоит дело с технологиями, применяющимися для печатания большинства газет (до недавнего времени пресса Великобритании служила исключением из этого правила). Что же касается свитков, то все говорит о том, что свитки Мертвого моря предназначались не просто для передачи информации. Все свидетельствует о том, что они выполняли ритуальные (или по крайней мере ритуальные) функции и переписывались с особой любовью и тщательностью, что также являлось элементом традиции. Таким образом, весьма вероятно, что писцы позднейшего времени сознательно копировали стиль своих предшественников. И действительно, на всем протяжении письменной истории человечества писцы всегда были настроены крайне консервативно. Так, например, иллюминированные[83] манускрипты эпохи Средневековья неизменно стремились воспроизводить сакральный характер древних рукописей, а не новейшие достижения технического прогресса. Поэтому многие современные издания Библии воспроизводят «старомодную» печать. Действительно, трудно рассчитывать найти даже самые современные издания еврейской Торы, выполненные в стиле и манере слоганов на молодежных футболках.

Что касается каллиграфических особенностей свитков Мертвого моря, то Эйзенман пришел к выводу, что «они просто отражают многообразие различных рукописных стилей писцов, трудившихся примерно в одно и то же время, и вообще ничего не говорят о хронологии». Сесил Рот из Оксфордского университета высказался еще более определенно: «Говоря о древнеанглийских рукописях, надо признать, что, хотя существует масса датированных рукописных материалов, охватывающих практически весь период Средневековья, определить время создания конкретного документа на основе одних только данных палеографии с точностью до одного поколения невозможно». Он предостерегает, что в области палеографии возникло нечто вроде «нового догматизма» и что «без фиксированной даты, которая могла бы служить в качестве точки отсчета, мы не можем признать приемлемым историческим критерием точную датировку неизвестных до сих пор еврейских рукописей». Более того, Эйзенман, придя в отчаяние от самодовольства и закрытости международной группы, выразил свое отношение к этой ненаучной практике следующими словами:

«НЕОБХОДИМО СКАЗАТЬ РАЗ И НАВСЕГДА, ЧТО ТАК НАЗЫВАЕМЫЕ ПАЛЕОГРАФИЧЕСКИЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА В ДАННОЙ ДИСКУССИИ ЯВЛЯЮТСЯ СОВЕРШЕННО НЕПРИЕМЛЕМЫМИ».

11. Ессеи

Итак, читатель уже имеет представление о выводах консенсуса международной группы и заключениях Библейской школы, выраженных на страницах издаваемых ею журналов, а также о методах, посредством которых эти выводы были получены. Теперь самое время обратиться к самим свидетельствам и попытаться выяснить, нельзя ли на их основе сделать альтернативные выводы. Для этого необходимо рассмотреть некоторые основные вопросы. Например, кто были эти неуловимые и загадочные обитатели Кумрана, которые создали свою знаменитую общину, написали и спрятали в тайниках свои сакральные тексты, а затем попросту исчезли с арены истории? Действительно ли они были ессеями? А если да, то что конкретно означает этот термин?

Наши традиционные представления о ессеях восходят к трудам Плиния, Филона Александрийского и Иосифа Флавия, которые описывали их как секту или раскольников I в., отколовшихся от иудаизма.[84] Плиний, как мы знаем, изображал ессеев этакими отшельниками, избегавшими брака; людьми, «единственные друзья которых – пальмы», поселившимися в местности, которая сегодня носит название Кумран. Иосиф Флавий, чей рассказ впоследствии повторил Филон, несколько расширил образ ессеев. По словам Иосифа Флавия, ессеи придерживались безбрачия, хотя, добавляет он, «есть и другой род ессеев, которые вступают в брак». Ессеи отвергали наслаждения и богатство. Все свое имущество они вносили в общину, и всякий, кто хотел вступить в их ряды, должен был отказаться от личной собственности. Своих иерархов они выбирали из числа членов общины. Ессеи жили практически в каждом крупном городе Палестины, а также в изолированных от внешнего мира общинах. Если даже им случалось селиться в городах, они сторонились окружающих и держались отдельной общиной.

Иосиф Флавий изображает общину ессеев чем-то вроде монашеского ордена или древней эзотерической школы. Желающие вступить в их ряды проходили трехгодичный испытательный срок, напоминающий монастырское послушание. Полноправным членом общины становился лишь «кандидат», успешно выдержавший испытание. Члены общины ессеев молились перед рассветом, затем в течение пяти часов выполняли различные работы, после чего надевали чистую набедренную повязку и совершали омовения, то есть ритуал очищения, который полагалось совершать каждый день. Исполнив обряд очищения, они собирались в особой «общей» трапезной и все вместе вкушали простую соборную трапезу. Вопреки позднейшим заблуждениям, Иосиф Флавий не утверждает, что ессеи были вегетарианцами. По его свидетельству, они ели мясо.

Ессеи, пишет Иосиф, были хорошо знакомы с текстами Ветхого Завета и прекрасно знали учения пророков. Они сами стремились овладеть искусством пророчества и могли предсказывать будущее на основе внимательного изучения священных текстов и непременно пройдя обряд очищения. По утверждению того же Иосифа Флавия, их учение гласило, что душа бессмертна, однако заключена в темницу смертной и тленной плоти. В акте смерти душа освобождается и взмывает ввысь, ликуя и радуясь. Далее Иосиф Флавий сравнивает учение ессеев со взглядами греков. В другом месте он высказывается более определенно, указывая на сходство их учения с принципами пифагорейской школы.

Флавий особо подчеркивает приверженность ессеев соблюдению Моисеева Закона: «После Бога они более всего почитают законодателя Моисея, и святотатство против него карается у них смертной казнью». Однако в целом ессеи изображены у него миролюбиво настроенными пацифистами, умеющими ладить с любыми властями. Так, они, по его словам, пользовались особым расположением Ирода Великого, который «постоянно оказывал ессеям всяческие почести, считая их существами более высокого плана, чем простые смертные…».[85] Но в одном месте Иосиф неожиданно противоречит сам себе или, возможно, просто проговаривается. Ессеи, говорит он,

В этом отрывке, который явно расходится со всем вышесказанным у Иосифа Флавия, ессеи предстают отважными, как зилоты или сикарии, воинственными защитниками крепости Масада.

За исключением этого единственного фрагмента, рассказ Иосифа Флавия во многом способствовал формированию популярного образа ессеев, сохранявшегося на протяжении почти 2000 лет. И когда началась так называемая эпоха Просвещения, поощрявшая «свободное» изучение христианских священных преданий, комментаторы стали все чаще говорить о связях между ранним христианством и ессеями, описанными у Иосифа. Так, например, такая известная историческая личность, как Фридрих Великий, с полной определенностью писал, что «Иисус на самом деле был ессеем; Он весь пропитан этикой ессеев». Подобные откровенно скандальные заявления стали приобретать все более широкое распространение во второй половине следующего, XIX в., и в 1864 г. вышла в свет нашумевшая книга Эрнеста Ренана «Жизнь Иисуса», в которой автор утверждал, что христианство «во многом явилось преемником и наследником учения ессеев».

В конце XIX в. возрождение интереса к эзотерическим течениям мысли еще более актуализировало утверждение о близости христианства к ессеям. Теософия, и прежде всего – учение Е. П. Блаватской, постулировала, что Иисус был магом, или адептом, проповедь которого впитала элементы учения ессеев и гностическую традицию. Одна из учениц Блаватской, Анна Кингсфорд, развивала концепцию «эзотерического христианства». Это нашло свое выражении в стремлении представить Иисуса гностическим тавматургом,[86] который, прежде чем выступить со своей проповедью, жил среди ессеев и учился у них. В 1889 г. подобные идеи получили широкое распространение в Европе благодаря выходу в свет книги «Великие посвященные», принадлежавшей перу французского теософа Эдуарда Шюре. Ореол мистики, окружавший ессеев, способствовал тому, что им начали Приписывать дар исцеления, обладание особыми познаниями в медицине, так что они стали восприниматься как своего рода иудейский аналог греческих терапевтов. Другая заметная книга, «Распятие свидетеля», вышедшая на немецком языке в конце XIX в. и опубликованная в переводе на английский в 1907 г., ссылается на некий таинственный ессейский текст, якобы созданный анонимным ессейским писцом. В этом тексте Иисус изображен сыном Марии[87] и неназванного ессейского учителя, который владел тайными медицинскими знаниями ессеев, что и позволило ему не просто пережить распятие и крестную смерть, но и являться своим ученикам после «воскресения из мертвых». Джордж Мур,[88] несомненно, был знаком с этой книгой, когда в 1916 г. опубликовал свой роман «Ручей Керит», который вызвал форменный скандал во всем англоязычном мире. Мур также изображает Иисуса продолжателем учения ессеев, который сумел пережить распятие и возвратился в общину ессеев, находившуюся в непосредственной близости от Кумра-на. Там спустя несколько лет его и посетил религиозный фанатик по имени Павел, который непонятным образом тайно распространял сильно мифологизированное повествование о его чудесах и побудил его признать свою Божественность.

Ессеи, изображенные в романе «Ручей Керит», вне всякого сомнения, восходят к «стереотипным» образам ессеев, описанным еще Плинием, Иосифом и Филоном, но теперь их образы пропитаны мистическими настроениями, типичными для взглядов писателей конца XIX – начала XX в., придерживавшихся эзотерических воззрений. Это был типичный образ, характерный для образованных читателей того времени, знакомых – хотя бы отчасти – с ессеями. Подобный взгляд на ессеев был свойственен даже комментаторам, критически настроенным к роману «Ручей Керит», таким, как Роберт Грейвс, который в других случаях был склонен к развенчанию мистического ореола, которым были окружены истоки христианства.

Когда были открыты свитки Мертвого моря, оказалось, что они, по крайней мере – на поверхностный взгляд, не содержат ничего такого, что противоречило бы устоявшимся представлениям о ессеях. Таким образом, было вполне естественно, что эти готовые образы были вписаны и в новые концепции.

Еще в 1947 г., впервые увидев тексты кумранских свитков, профессор Сукеник сразу же признал их ессей-ское происхождение. Отец де Во и его международная группа тоже с готовностью подхватили традиционное представление о ессеях. Как мы уже говорили, де Во поспешил поставить знак равенства между кумранскими руинами и поселением ессеев, о котором говорится у Плиния. «Кумранская община, – заявил профессор Кросс, – была поселением ессеев». А вскоре стали считать доказанным и общепризнанным фактом, что авторами свитков Мертвого моря были ессееи и что они вполне соответствовали традиционному образу, будучи пацифистами, аскетами, сторонниками безбрачия, жившими в полной изоляции от общественной и – особенно – от политической жизни той эпохи.

Согласно точке зрения консенсуса, Кумранская община была возведена на развалинах гораздо более ранней еврейской крепости, давно заброшенной и датируемой VI в. до н.э. По этой версии, авторы свитков прибыли в эти места ок. 134 г. до н.э., а наиболее крупные постройки были возведены ок. 100 г. до н.э. Другими словами, предлагается хронология, совершенно безопасная для церкви и относящаяся к дохристианской эпохе. Согласно консенсусу, община процветала вплоть до сильного землетрясения, вызвавшего разрушительный пожар. Случилось это в 31 г. до н.э., в царствование Ирода Великого (37– 4 гг. до н.э.) Кумран был покинут обитателями и опустел, но затем, в правление преемников Ирода, на его развалинах поселились новые люди, возродившие селение заново. По мнению международной группы, Кумранская община процветала, будучи миролюбивым, политически нейтральным и изолированным анклавом, до нового разрушения, которое последовало в 68 г. н.э., в ходе войны, в которой был захвачен и стерт с лица земли Иерусалим. После этого в Кумране обосновался римский гарнизон, остававшийся там до конца I в. н.э. Когда в Палестине в 132 –135 гг. н.э. разгорелось восстание, Кумран стал пристанищем мятежников.[89] Короче, был создан спокойный и вполне правдоподобный сценарий событий, который начисто лишал свитки Мертвого моря их взрывоопасного потенциала. При этом многие факты попросту игнорировались, если это было продиктовано интересами стабильности и христианского богословия.

Помимо географического несоответствия, в утверждении де Во о том, что фрагмент из Плиния, процитированный нами выше, относится к Кумрану, имеется и другое противоречие, связанное уже с датировкой свитков. Плиний в приведенном фрагменте говорит о ситуации, сложившейся после разрушения Иерусалима. В том же фрагменте говорится, что был разрушен и Энгеди, как оно и было на самом деле. Что же касается ессейской общины, то она упомянута как действующая и сказано даже, что она принимала «толпы беженцев». Тем не менее де Во утверждает, что Кумран, как и Иерусалим и Энгеди, был разрушен в ходе восстания 66–73 гг. н.э. Однако представляется крайне маловероятным, что община ессеев, упоминаемая у Плиния, находилась в Кумране. Более того, в общине, описанной у Плиния, не было женщин, тогда как в Кумране обнаружено немало женских захоронений. Таким образом, вполне возможно, что жителями Кумрана были ессеи, но только не общины, описанной у Плиния, а какой-то другой. А если это так, то свитки Мертвого моря показывают, сколь недостоверной информацией о ессеях располагал Плиний.

Сам термин «ессеи» – греческого происхождения. Он встречается у авторов классической античности – Иосифа Флавия, Филона и Плиния и пишется по-гречески essenoi или essaioi. Таким образом, если обитатели Кумрана действительно были ессеями, мы вправе ожидать, что слово «ессеи» представляет собой греческий перевод или транслитерацию некого исходного еврейского или арамейского слова, которым называли себя обитатели Кумранской общины.

Между тем рассказы классических авторов о ессеях не вполне согласуются с образом жизни и взглядами общины, выявленными благодаря таким внешним свидетельствам, как археология, и с внутренним содержанием самих текстов. Иосиф Флавий, Филон и Плиний оставили портреты ессеев, которые часто не имеют ничего общего со свидетельствами кумранских развалин и свитков Мертвого моря. При этом свидетельства Кумрана, будь то внешние или внутренние, упорно противоречат их рассказам. Некоторые из этих противоречий уже упоминались выше. Здесь имеет смысл остановиться на наиболее важных из них.

1. Иосиф Флавий отмечет, что существует и «другой род» ессеев, которые признают брак, но это, как он сам подчеркивает, нетипичный случай. В целом, пишет Иосиф, повторяя свидетельства Филона и Плиния, ессеи были сторонниками безбрачия. Между тем среди захоронений, найденных во время археологических раскопок в Кумране, были обнаружены могилы женщин и детей. Да и в Уставе общины содержатся положения, касающиеся брака и воспитания детей.

2. Никто из классических авторов не приводит никаких упоминаний о том, что ессеи пользовались особым календарем. Между тем обитатели Кумранской общины имели такой календарь – уникальный солнечный календарь, а не обычный иудейский, основанный на лунных циклах. Если бы обитателями Кумранской общины действительно были ессеи, столь важный момент наверняка был бы упомянут хотя бы в некоторых источниках.

3. По свидетельству Филона, ессеи отличались от всех прочих течений древнего иудаизма тем, что у них не существовало культа жертвоприношений животных. Между тем Храмовый свиток приводит подробные инструкции по совершению подобных жертвоприношений. Да и в руинах Кумрана найдены кости жертвенных животных, бережно сложенные в керамические сосуды или накрытые горшками и захороненные неглубоко в земле. Де Во высказал предположение, что эти кости могут быть остатками ритуальных трапез. Но столь же вероятно, что они могут быть и останками жертвенных животных, закланных согласно ритуалу, упомянутому в Храмовом свитке.

4. Классические авторы использовали термин «ессеи» применительно к приверженцам направления, которое они считали крупнейшим, наряду с фарисеями и саддукеями, ответвлением иудаизма. Между тем в самих свитках Мертвого моря термин «ессеи» нигде не встречается.

5. Иосиф Флавий говорит, что ессеи находились в прекрасных отношениях с Иродом Великим, который, по его словам, «постоянно оказывал ессеям всяческие почести, считая их существами более высокого плана, чем простые смертные». Между тем кумранская литература постоянно подчеркивает воинствующую враждебность обитателей общины к любым неиудейским властям вообще и к Ироду и его династии в частности. Более того, Кумран был покинут жителями и пустовал на протяжении нескольких десятилетий именно в результате гонений со стороны Ирода.

6. По свидетельству классических авторов, ессеи были кроткими пацифистами. В частности, Филон подчеркивает, что среди них не было ни оружейников, ни мастеров, делавших доспехи. Иосиф Флавий постоянно подчеркивает различие между ессеями, противниками насилия, и воинственными мессианцами и националистами – зилотами. А между тем среди руин Кумрана найдена внушительная оборонительная башня явно военного назначения и то самое «сооружение, напоминающее кузницу». Что касается кумранских текстов, то многие из них отличаются крайней воинственностью, примером чего могут считаться такие тексты, как Свиток Войны. Действительно, воинственный характер таких текстов, мягко говоря, значительно дальше от всего того, что Иосиф рассказывает о ессеях, чем от того, что он и другие авторы сообщают о так называемых зилотах. Зато это в точности совпадает с тем, что Рот и Драйвер сообщали о Кумранской общине, вызвав неистовый гнев де Во и международной группы.

Члены Кумранской общины по большей части писали не по-гречески, а по-арамейски и по-еврейски. Что касается лексики арамейского и еврейского языка, то в них не удалось обнаружить никакой убедительной этимологии слова «ессеи». Даже классические авторы заблуждались в вопросе о его истинном значении. Например, Филон утверждал, что, по его мнению, это слово происходит от греческого «осеос», что означает «святой», а ессеи, таким образом, – это «осеоты», то есть «святые».

Одну из таких гипотез о происхождении слова «ессеи» выдвинул Геза Вермес – видный ученый из Оксфрдско-го университета. По мнению Вермеса, термин «ессеи» происходит от арамейского слова «ассайа», что означает «целители». Это подтверждает бытующий в определенных кругах взгляд на ессеев как выдающихся медиков, а само понятие представляет собой иудейский аналог александрийских аскетов, именовавшихся терапевтами. Однако слово «ассайа» не встречается нигде в корпусе кумранской литературы; нет там также никаких упоминаний ни о целительстве, ни о медицине, ни о традиционной практике терапевтов. Таким образом, попытка вывести происхождение слова «ессеи» от «ассайа» носит чисто спекулятивный характер; нет никаких оснований принимать ее, если не появятся другие, более веские основания.

Такие основания действительно есть, и притом они не просто возможны, но и весьма вероятны. Хотя члены Кумранской общины никогда не именовали себя ни ес-сеями, ни «ассайа», они использовали целый ряд других еврейских и арамейских слов. Судя по этим терминам, совершенно ясно, что община никогда не имела какого-то одного, универсального самоназвания для своих членов. В то же время они имели достаточно высокое и иерархичное представление о самих себе. Эта точка зрения подтверждается целым рядом фактов и доказательств. Она базируется прежде всего на важнейшем понятии «Завет», который в данном случае означает формальную клятву о полном и всецелом соблюдении всех предписаний Моисеева Закона. Создатели свитков Мертвого моря могли считать себя, к примеру, «хранителями Завета». В качестве синонимов слов «Завет» и «Закон» они могли часто использовать те же метафоры, что и последователи даосизма, – «путь», «труд» или «деяния» (по-древнееврейски «ма'аскм»). Поэтому они могли говорить о «совершенстве пути» или «пути совершенной праведноети».[90] «Путь» в данном случае означает «дело Закона», «путь, на котором действует Закон» или «путь исполнения Закона». Варианты подобных определений постоянно встречаются в текстах свитков Мертвого моря применительно к обозначению Кумранской общины и ее членов.

Следуя своей логике рассуждений, Эйзенман обнаружил в Толковании на Аввакума один особенно примечательный вариант – «Осей га-Тора», что можно перевести как «ДелателиЗакона».[91] По всей видимости, эта формула и послужила основой для возникновения слова «ессеи», ибо множественное число от «осей» – «осим» иногда произносилось как «осеем». Таким образом, вся Кумранская община, взятая в целом, в этом смысле представляла собой сообщество осим, то есть делателей Закона. И ее члены были известны именно в этом качестве. Так, раннехристианский автор Епифаний говорит о некоей «еретической» иудейской секте, которая некогда обитала в окрестностях Мертвого моря. Члены этой секты, сообщает он, именовались «оссеями». Таким образом, это позволяет сделать вывод, что уже известные нам ессеи, «оссеи» Епифания и «осим» Кумранской общины – это разные названия одного и того же явления.

Поэтому авторы свитков Мертвого моря могут называться ессеями, но не в том смысле, какой вкладывали в этот термин Иосиф Флавий, Филон и Плиний. Рассказы хронистов классической античности отличаются чрезмерной ограниченностью. Они не позволяют многим современным ученым проводить необходимые параллели между этими понятиями; в некоторых случаях это объясняется нежеланием поступать подобным образом. Ибо, если провести подобные параллели, возникает иная, более широкая панорама, – панорама, в которой такие термины, как «ессеи» и «Кумранская община», окажутся взаимозаменяемыми с рядом других. Эйзенман весьма выразительно сформулировал эту ситуацию:

По сути, это именно то, с чем мы имеем дело, – взаимозаменяемые метафоры, широкий спектр названий, используемых для обозначения одних и тех же групп или явлений. Одним из первых, еще в 1969 г., этот факт признал весьма авторитетный специалист в этой области, профессор Мэттью Блэк из университета Святого апостола Андрея в Шотландии. Термин «ессеи», писал профессор Блэк, может считаться приемлемым

Подтверждение гипотезы профессора Блэка можно найти в труде того же преподобного Епифания, раннехристианского автора, который говорит об «оссеях». Епифаний утверждает, что первоначальные христиане в Иудее, обычно именовавшиеся назареями (как сказано, например, в Книге Деяний святых апостолов), назывались йессаи. Эти «христиане», или «йессаи», как нельзя лучше соответствуют общему определению профессора Блэка – «широкое движение антииерусалимской и антифарисейской оппозиции». Но, оказывается, между ними существовала и еще более тесная связь.

Среди терминов, которыми называли своих единомышленников члены Кумранской общины, была и формула «хранители Завета», звучавшая по-древнееврейски как «ноцрей гаБрит». От нее произошло слово «ноц-рим», одно из наиболее ранних еврейских определений той секты, которая впоследствии получила широкую известность под названием «христиане». Любопытно, что к тому же источнику восходит и современное арабское название христиан – «Назрани». То же самое можно сказать и о слове «назореи», или «назаряне», которое представляет собой термин, коим ранние христиане называли самих себя и в Евангелиях, и в Книге Деяний святых апостолов. Вопреки мнению позднейшей традиции, оно не имеет ничего общего с предполагаемым воспитанием Иисуса в Назарете, который, согласно ряду свидетельств, в те времена еще просто не существовал. Действительно, у многих ранних комментаторов незнакомый термин «назорей» вызывал недоумение, что побуждало их высказать версию, будто семейство Иисуса происходило из Назарета, успевшего к тому времени появиться на карте Палестины.

Подводя итог сказанному, надо заметить, что «ессеи», фигурирующие в сочинениях классических авторов, «оссеи», упоминаемые у Епифания, и «осим» Кумранской общины суть разные названия одного и того же понятия.

То же самое относится и к йессаям, как называет Епифаний первоначальных христиан. Более того, то же самое можно сказать и о «ноцрей га-Брит», и о «ноцрим», и о «Назрани», и, наконец, о «назарянах». На базе анализа этимологии становится очевидно, что мы действительно, по определению профессора Блэка, имеем дело с «широким движением», для которого, как заметил Эйзенман, были характерны метафорические обороты – широкий спектр слегка варьирующихся названий для одной и той же группы, меняющихся в зависимости от времени, перевода или транслитерации, подобно тому, как имя Цезарь превратилось в немецкое «кайзер» и русское «царь».

Таким образом, получается, что Кумранская община представляла собой аналог «ранней церкви», находившейся в Иерусалиме, – организованной так называемыми «назореями», последователями Иакова, «брата Господня». Действительно, Толкование на Аввакума недвусмысленно сообщает, что правящий орган Кумрана, «Совет общины», находился в те времена в Иерусалиме. А в Деян. 9, 2 члены «ранней церкви» прямо названы «последующими сему учению» – оборот, типичный для стиля кумранских текстов.

12. Деяния святых апостолов

Наиболее важной – после самих Евангелий – книгой в корпусе Нового Завета являются Деяния святых апостолов. Для историка же эта книга, бесспорно, представляется даже более значительной и информативной, чем Евангелия. Разумеется, как и ко всем историческим документам, дошедшим до нас из «подпольных» источников, к ней следует относиться с известной долей скепсиса и острожности. При этом необходимо помнить, для кого был написан этот текст, кому и для какой цели он мог служить. Однако именно Книга Деяний, в значительно большей мере, чем сами Евангелия, представляет собой наиболее полный рассказ о первых годах возникновения «первоначального христианства». Не подлежит сомнению, что Деяния содержат массу интереснейшей информации, которую невозможно найти в других источниках. В этом смысле она является уникальным первоисточником.

Евангелия, как признает большинство исследователей, являются весьма ненадежными источниками в качестве исторических документов. Первое из них, Евангелие от Марка,[92] было создано не ранее 66 г. н.э., а более вероятно – и еще позже. Все четыре Евангелия повествуют о событиях, далеко – лет на шестьдесят-семьдесят – отстоящих от времени их создания. Они излагают беглый пересказ основных событий, составлявших исторический фон эпохи, и сосредоточивают все внимание на сильно мифологизированной фигуре Иисуса и его учении. Они представляют собой чрезвычайно поэтичные и возвышенные тексты, вовсе не претендующие на роль исторических хроник.

Книга Деяний – памятник совсем иного рода. Разумеется, ее тоже невозможно считать абсолютно достоверной в историческом отношении. Во-первых, ей свойственна явная предвзятость. Лука, номинальный автор текста, несомненно, черпал сведения из целого ряда других источников, редактируя и перерабатывая материал в соответствии со своими собственными целями. В тексте не заметно особых попыток придать вероучительным пассажам и литературному стилю хоть какое-то подобие единообразия. Даже церковные историки признают, что хронология Книги Деяний нарушена, что ее автор не был участником и очевидцем многих исторических событий, о которых он пишет, и что он стремится расположить их в удобной ему последовательности. В результате разные исторические события оказались у него соединенными в один эпизод, а иногда одно событие, наоборот, распадается на несколько отдельных эпизодов. Все эти проблемы особенно остро заявляют о себе в той части текста, которая посвящена событиям, предшествовавшим появлению Павла. Далее, вполне возможно, что Деяния, как и Евангелия, представляют собой плод выборочной компиляции и что над ними активно потрудились позднейшие редакторы.

Тем не менее Книга Деяний в отличие от Евангелий представляет собой некое подобие хроники, имеющей протяженность во времени и охватывающей определенный период развития событий. В отличие от Евангелий она является попыткой сохранить последовательность исторических эпизодов и, по крайней мере в некоторых пассажах, написана человеком, который, описывая те или иные события, пользуется свидетельствами из первых или, в крайнем случае, вторых рук. И хотя в книге присутствует стилевой разнобой, разнобой этот носит индивидуальный характер, а это позволяет современным комментаторам читать между строк.

Повествование, изложенное в Деяниях, начинается с событий, происшедших вскоре после распятия, которое обычно принято датировать 30 г. н.э., но, вполне возможно, происшедшим в 36 г. н.э., а завершается эпизодами, имевшими место между 64 и 67 гг. н.э. Большинство ученых сходятся во мнении, что основной корпус книги был написан между 70 и 95 г. н.э. Грубо говоря, Книга Деяний – современница большинства, если не всех Евангелий. Вполне возможно, что она была создана несколько раньше всех четырех Евангелий. Она почти наверняка была создана ранее так называемого Евангелия от Иоанна, по крайней мере – в том виде, в каком этот текст дошел до нас.

Автор Книги Деяний – хорошо образованный грек, который называет себя Лукой. Тот ли это самый «Лука, врач возлюбленный» (Кол. 4,14), близкий друг Павла, упоминаемый в послании к Колоссянам, или нет, решить трудно, хотя большинство исследователей Нового Завета готовы согласиться с подобной трактовкой. Куда более жарко современные ученые спорят о том, следует ли этого Луку считать – ибо подобное решение напрашивается само собой – и автором Евангелия от Луки. Действительно, Книгу Деяний иногда рассматривают в качестве «второй половины» Евангелия от Луки. Оба этих памятника адресованы одному и тому же человеку – некоему Феофилу.[93] Поскольку оба текста написаны по-гречески, многие имена и термины приведены в них в переводе на греческий и, по всей вероятности, в целом ряде отношений и даже смысловых нюансов могут отличаться от своих древнееврейских или арамейских оригиналов. В любом случае и Книга Деяний, и Евангелие от Луки написаны явно в расчете на греческую аудиторию, – аудиторию, коренным образом отличавшуюся от той, которой были адресованы кумранские свитки.

Книга Деяний апостолов, несмотря на то что главное внимание в ней сконцентрировано на ап. Павле, являющемся центральной фигурой второй части повествования, излагает историю отношений Павла с иерусалимской общиной, которая состояла из ближайших учеников Иисуса, а возглавлял ее Иаков, брат Господень. Это был своего рода анклав или тесная группа, членов которой впоследствии стали называть первохристианами, а сегодня в них склонны видеть «первоначальную церковь». Любопытно, что, рассказывая о непростых отношениях Павла с этой общиной, Книга Деяний излагает лишь точку зрения Павла. Таким образом, Деяния – это, вполне естественно, документ Павлова направления христианства, которое теперь представляется «нормативным». Другими словами, в Деяниях Павел всегда выступает в роли «героя», и всякий, кто противостоит ему, будь то другие авторитетные апостолы или даже сам Иаков, автоматически предстают врагами и злодеями.

События, которыми открывается Книга Деяний, произошли вскоре после крестной смерти Иисуса – именуемого «назореем» (по-гречески «тазорайон».) Далее в продолжение повествования рассказано об организации и развитии общины, или «ранней церкви», в Иерусалиме и усилении трений в отношениях ее членов с официальными властями. Община выразительно описана в Деян. 2, 44–47: «Все же верующие были вместе и имели все общее; и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем смотря по нужде каждого; и каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа. Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви». (Здесь необходимо отметить факт особой приверженности Храму. Дело в том, что Иисус и его ближайшие последователи обычно изображаются враждебно настроенными к Храму, где, согласно рассказу Евангелий, Иисус опрокинул столы менял и выразил крайнее возмущение по адресу священства.)

В Деян. 6, 8 появляется фигура, известная под именем Стефана,[94] первого официального христианского мученика, который был арестован и предан смерти – «побит камнями». Выступая в свою защиту, Стефан напоминает об убийстве тех, кто пророчествовал о пришествии Праведника (ср. Деян. 7, 52). Лексика и терминология этого фрагмента является вполне кумранской по своему характеру. К примеру, «Праведник» постоянно фигурирует в свитках Мертвого моря, где обычно именуется цаддик. К тому же корню восходит и определение «Праведный Учитель», именуемый в свитках «Морех гацедек». А когда историк Иосиф Флавий говорит о неком учителе по имени Саддук или Цадок, являвшемся лидером мессианского и антиримского иудейского движения, это также является искажением греческой транслитерацией еврейского «Праведник». Как показывет Книга Деяний, Стефан широко использует выражения и обороты, весьма характерные для стиля Кумранской общины.

Это – не единственный «кумранизм» в речи Стефана. В ходе защиты он сам обличает своих преследователей: «Вы, которые приняли закон при служении Ангелов и не сохранили» (Деян. 7, 53). По свидетельству Книги Деяний, Стефан был настоящим ревнителем Закона. В данном случае опять имеет место конфликт между ортодоксальной и общепринятой традициями. Согласно христианскому преданию, в ту эпоху существовало немало евреев, которые превратили соблюдение Закона в формальный пуританский фетиш. «Первохристиане», с их точки зрения, выглядели этакими «отступниками» и «ренегатами», отстаивавшими широкие свободы и большую гибкость, отвергая сложившиеся нормы и обычаи. И тем не менее в роли ревнителя Закона выступил именно Стефан, этот первый христианский мученик, а его преследователи обвиняются в отступлении от веры.

Казалось бы, для Стефана, заявившего о себе как о строгом ревнителе Закона, принять смерть от рук своих собратьев-евреев, исповедовавших тот же Закон, – это полная нелепость. Но что, если эти евреи, побившие его камнями, действовали по указанию первосвященников Храма, которые показали себя явными коллаборационистами с оккупантами-римлянами – точно такими же коллаборационистами, какими показали себя многие французы в годы немецкой оккупации, – и просто-напросто хотели «спокойной жизни», опасаясь, что появление среди них агитатора-мятежника может навлечь на них репрессии со стороны римлян?[95] «Первоначальная церковь», к которой принадлежал Стефан, постоянно подчеркивала свою ортодоксальность и ревностную приверженность соблюдению Закона. Понятно, что ее гонителями могли выступать только те, кто предпочитал поддерживать добрые отношения с римлянами, а это влекло за собой отступление от жестких догм Закона или, если говорить в стиле кумранских текстов, «предательство Закона». В этом контексте вполне логичным выглядит и.обличение Стефаном таких отступников, и его смерть от их рук. Как мы увидим ниже, такая же участь, согласно позднейшему преданию, постигла Иакова Праведного, то есть «Праведника» или «цаддика», того самого «брата Господня», известного своей ревностной приверженностью Закону.[96]

Согласно Книге Деяний, именно мученическая смерть Стефана явилась своего рода «дебютом» апостола Павла, который тогда еще именовался Савлом Тарсянином. По преданию, он стоял неподалеку, и свидетели убийства даже сложили у его ног одежды. В Деян. 8, 1 мы узнаем, что «Савл… одобрил убиение его», то есть Стефана. А несколько позже, в Деян. 9, 21, Савл обвинен именно в организации гонений на «раннюю церковь», кульминацией которых стала гибель Стефана.[97] Несомненно, Савл на том этапе своей жизни был беспощадным и даже фанатичным гонителем, проникнутым враждой к «ранней церкви». Согласно Деян. 8, 3, «Савл терзал церковь, входя в домы и, влача мужчин и женщин, отдавал в темницу». В тот период он, бесспорно, действовал как ревностный агент проримски настроенного священства.

В Деян. 9 рассказывается об обращении Савла. Вскоре после мученической смерти Стефана он отправился в Дамаск, чтобы продолжить там преследования членов «ранней церкви». Он отправился в сопровождении отряда карателей, имея при себе ордера на арест христиан, выданные его непосредственным начальником – первосвященником Храма. Как мы уже говорили, целью его похода была не Сирия, а другой «Дамаск» – тот самый, который фигурирует в Дамасском документе.

En route[98]к месту назначения Савл пережил некий мучительный опыт, который разные комментаторы интерпретируют очень и очень по-разному: от солнечного удара до эпилептического припадка и мистического озарения (Деян. 9, 1 – 19; 22, 6–16). «Свет с неба» «внезапно осиял его», так что Павел, по-видимому, упал с коня, услышав «голос», раздававшийся откуда-то с неба: «Савл, Савл! Что ты гонишь Меня!»[99] Савл обратился к голосу и спросил, кто с ним говорит. И услышал в ответ: «Я Иисус, которого ты гонишь». Затем голос повелел Павлу идти в Дамаск, где ему будет сказано, как ему действовать дальше. Когда видение кончилось и сознание понемногу вернулось к Савлу, он обнаружил, что ослеп. В Дамаске один из членов «первоначальной церкви» вернул ему зрение, и Савл принял крещение.

Современный психолог не усмотрел бы в приключении с Савлом ничего необычного. Подобное явление действительно могло быть вызвано солнечным ударом и эпилептическим припадком. С равным успехом его можно объяснить и галлюцинацией, и истерической или психотической реакцией, или, что еще более вероятно, комплексом вины человека, чувствовавшего, что его руки обагрены кровью. Савл, однако, воспринял это как реальное явление ему самого Иисуса, которого он, кстати сказать, прежде никогда не видел и который заставил его уверовать в Него. Савл даже отрекся от своего прежнего имени и принял новое имя – Павел.[100] Впоследствии он сделался столь же ревностным распространителем учения «ранней церкви», сколь рьяным гонителем его был еще недавно. Павел вступил в их общину и стал кем-то вроде послушника или ученика. Как он сам рассказывает в своем послании к галатам (Гал. 1, 17–18),[101] он находился в послушании около трех лет, проведя большую часть этого времени в Дамаске. По свидетельству текстов свитков Мертвого моря, период обучения и, так сказать, «испытательный срок» для новичков в Кумранской общине также составлял три года.[102]

После трехлетнего испытательного срока Павел возвратился в Иерусалим и встретился с лидерами тамошней общины. Не удивительно, что многие из них относились к нему с подозрением, не вполне доверяя обращению недавнего свирепого гонителя. Павел говорит (Гал. 1, 18–20), что виделся только с Иаковом и Кифой.[103] Все прочие, включая и апостолов, избегали его. Ему приходилось вновь и вновь доказывать истинность своих слов. Лишь со временем у Павла появились приверженцы, и он смог начать свою проповедь. Однако его доводы казались некоторым недостаточными, и, по свидетельству Книги Деяний (Деян. 9, 29),[104] некоторые из числа членов Иерусалимской общины даже угрожали ему. Стремясь разрядить потенциально опасную ситуацию, приверженцы Павла увезли его в Таре, его родной город (ныне на территории Турции). Там, оказавшись у себя дома, он продолжил свою проповедь.

Важно понимать, что подобная ситуация была равнозначна изгнанию. Иерусалимскую общину, как, впрочем, и Кумранскую, по большей части занимали политические события, происходившие тогда в Палестине. Остальной мир, и прежде всего Римская империя, волновал их лишь в той мере, в какой он мог повлиять на развитие событий в ограниченном мирке Палестины. Таким образом, ссылку Павла в Таре можно сравнить с тем, как если бы крестный отец ИРА (Ирландской республиканской армии) послал нового, плохо обученного, но зато излишне энергичного члена своей организации в Перу на вербовку новых сторонников из числа тамошних головорезов. Разумеется – если допустить невероятное, – при условии, что ему удалось бы собрать необходимых для этого людей, деньги, средства и прочее, что имеет хоть какую-то ценность. При условии, что он вскоре не вернулся оттуда ни с чем, убедившись, что эта затея может принести куда больше хлопот, чем проку.

Так началось первое из трех (согласно свидетельству Деяний) миссионерских путешествий Павла за границу. В числе прочих мест он побывал и в Антиохии, и именно там, в Антиохии, «ученики… в первый раз стали называться христианами» (Деян. 11, 26). Комментаторы обычно относят первое путешествие Павла к 43 г. н.э. К тому времени община «первоначальной церкви» успела уже несколько утвердиться, и роль лидера «секты» в Иерусалиме перешла к Иакову.

Спустя примерно пять лет после того, как Павел начал свою проповедь в Антиохии, возник вопрос о содержании его миссионерской деятельности. Как сказано в 15 главе Книги Деяний, в Антиохию прибыл целый ряд представителей от Иерусалимской общины, – вероятно, как предполагает Эйзенман, с весьма специфической целью – проконтролировать действия Павла. Посланники настойчиво подчеркивали важность строгого соблюдения Закона и обвиняли Павла в пренебрежительном отношении к нему. В итоге Павлу и его сподвижнику Варнаве было приказано явиться в Иерусалим для консультаций с руководством общины. С этого времени в отношениях между Павлом и Иаковом появляется широкая трещина, и автор Деяний, рассказывая о конфликте между ними, выступает в роли апологета Павла.

При всех последовавших за этим разногласиях необходимо подчеркнуть, что Павел, по сути дела, стал первым «христианским» еретиком и что его учение, ставшее впоследствии богословским фундаментом для позднейшего христианства, представляет собой явное и несомненное уклонение от «первоначального», или «чистого», учения, которого придерживались лидеры общины. Независимо от того, был ли Иаков, брат Господень, настоящим братом Иисуса по крови или нет, совершенно очевидно, что он хорошо знал Иисуса – или человека, которого впоследствии стали называть этим именем. То же самое можно сказать и о большинстве других членов Иерусалимской общины, или «первоначальной церкви», включая, естественно, и Петра. Говоря об Иисусе, они обладали авторитетом свидетелей и очевидцев. Что касается Павла, то он никогда не встречался и не был знаком с человеком, которого вскоре начал именовать Спасителем. Единственное, на что он мог ссылаться, – это полумистический опыт видения в пустыне да звуки таинственного голоса. И приписывать себе на основе этого видения некие особые права было для него, мягко говоря, слишком самонадеянным. Однако это не помешало ему исказить учение Иисуса почти до неузнаваемости, по сути сформулировав свою собственную, резко индивидуалистическую и идеосинкратическую богословскую систему, а затем придать ей легитимный характер, приписав ее Иисусу. Ибо Иисус, строго придерживавшийся иудейского Закона, наверняка счел бы крайним богохульством создание культа и почитание любого смертного человека, включая его самого. Он со всей очевидностью говорит об этом в Евангелии, повелевая своим ученикам, последователям и слушателям почитать одного только Бога. Так, например, в Евангелии от Иоанна (10, 33–35) рассказано, что Иисус был обвинен в богохульстве. В ответ Он процитировал отрывок из псалма 81:[105]

Павел же, напротив, как бы отодвигает Бога на второй план и впервые устанавливает почитание самого Иисуса, причем Иисус становится иудейским аналогом Адониса,[106] Аттиса,[107] Таммуза[108] и прочих умирающих и воскресающих божеств, которые были столь популярны на Среднем Востоке в ту эпоху. Чтобы иметь шансы соперничать с этими богами, Иисус должен был соответствовать представлениям о них, что называется, слово в слово, чудо в чудо. Именно в этот период с биографией Иисуса начали ассоциироваться многие чудесные моменты, в том числе и, по всей видимости, Его чудесное рождение от Девы и воскресение из мертвых. Эти детали, естественно, представляют собой изобретения самого Павла, диаметрально противоположные «чистому» учению, проповедниками которого выступали Иаков, брат Господень, и прочие члены Иерусалимской общины. Таким образом, неудивительно, что Иаков и его единомышленники были крайне удивлены узнав, что именно проповедует Павел.

И тем не менее Павел знал, что делал. Он прекрасно разбирался, причем на удивительно высоком даже по современным меркам уровне, в технике религиозной пропаганды.[109] Он понимал, что необходимо для того, чтобы превратить человека в бога, и осуществлял это куда более умело и последовательно, чем римляне, насаждавшие культы своих императоров. Павел, как он сам признавал, не претендовал на то, что повествует о реальном Иисусе – человеке, которого и Иаков, и Петр, и Андрей знали лично. Напротив, во втором послании к коринфянам (2 Кор. 11, 3–4) Павел прямо заявляет, что члены Иерусалимской общины проповедуют «другого Иисуса».[110] Их посланники, говорит он, называют себя «служителями правды»[111] – характерно кумранское выражение. Отныне они стали и по делам своим, и по учению открытыми соперниками Павла.

В соответствии с данными ему инструкциями Павел, по мнению большинства исследователей, ок. 48–49 гг. н.э. возвращается из Антиохии в Иерусалим и встречается с лидерами тамошней общины. Неудивительно, что вспыхивают новые споры. По свидетельству Книги Деяний, Иаков, стремясь сохранить мир в церкви, соглашается пойти на компромисс, чтобы облегчить «язычникам» возможность вступления в общину. Трудно поверить, но он соглашается закрыть глаза на нарушение некоторых положений Закона, оставаясь непреклонным в отношении соблюдения других.

Павел тоже вынужден идти на уступки лидерам общины. На этом этапе он также нуждается в ее поддержке – не с тем, чтобы придать легитимный характер его проповеди, а с тем, чтобы легитимизировать и тем самым обеспечить выживание общин (церквей), основанных им за пределами Палестины. Он предпринимает новое миссионерское путешествие, уча и проповедуя, а затем, по свидетельству Книги Деяний (Деян. 18, 21),[112] вновь возвращается в Иерусалим. Большинство его посланий относятся именно к этому периоду – между 50 и 58 г. н.э. Из его посланий со всей очевидностью следует, что к тому времени он практически полностью устранился и от связей с лидерами Иерусалимской общины, и от их строгостей в соблюдении Закона. В своем миссионерском послании к галатам, созданном ок. 57 г. н.э., Павел с грустью говорит: «…в знаменитых чем-либо, какими бы они ни были когда-либо, для меня нет ничего особенного…» (Гал. 2,6). Его богословские взгляды также коренным образом отличаются от воззрений ревнителей Закона. В том же послании к галатам (Гал. 2, 16) он постулирует, что «человек оправдывается только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона, ибо делами закона не оправдается никакая плоть». В другом послании, послании к филиппийцам (Флп. 3, 9), он высказывается вполне определенно: «И найтись в Нем не своею праведностью, которая от закона, но с тою, которая чрез веру во Христа, с праведностью от Бога по вере». Это уже откровенно провокационные и вызывающие саморазоблачительные признания ренегата-отступника. Таким образом, «христианство», которое впоследствии будут связывать прежде всего с именем Павла, порвало со своими корнями и стало проповедовать не личность Самого Иисуса, а образ Иисуса в представлении Павла.

В 58 г. н.э. Павел вновь отправляется в Иерусалим вопреки просьбам его сторонников, которые из опасений перед иерархами Иерусалимской общины буквально умоляли его не ходить и не рисковать собой. Тем не менее Павел вновь встречается с Иаковом и другими лидерами общины. Используя типично кумранские выражения, они выказывают свою озабоченность, – которую, кстати сказать, разделяют и другие «ревнители Закона», – что Павел в своих проповедях, обращенных к евреям зарубежья, побуждает их пренебречь соблюдением Моисеева Закона.[113] Это, разумеется, было вполне справедливое обвинение, как следует из посланий самого Павла. Книга Деяний умалчивает о реакции Павла на подобные обвинения. Однако возникает впечатление, что, оправдываясь и отрицая обвинения в свой адрес, он попросту лгал. И когда ему предложили пройти обряд очищения в течение семи дней и тем самым продемонстрировать несправедливость обвинений против него и свою приверженность Закону, Павел с готовностью согласился.

Однако всего через несколько дней он вновь подвергся нападкам со стороны тех «ревнителей Закона», которые отличались куда меньшей сдержанностью, чем Иаков. Когда Павел находился в Храме, он был атакован толпой поборников благочестия. Они восклицали: «Мужи Израилевы, помогите! этот человек всех повсюду учит против народа и Закона и места сего» (Деян. 21, 28). Вспыхнули волнения; Павла выволокли из Храма, и его жизнь была в опасности. В решающий момент его невольно спас римский офицер, который, услышав о беспорядках, явился к Храму с отрядом солдат. Павел был арестован и закован в цепи по первоначальному подозрению, будто он является лидером сикариев – террористовбоевиков из числа зилотов.

В этом месте повествование становится запутанным, так что можно заподозрить, что какая-то часть его была отредактирована или даже опущена. По свидетельству дошедшего до нас текста, Павел, когда римские воины взяли его под арест, протестовал, заявляя, что он –еврей из Тарса, и просил позволить ему обратиться к толпе, которая буквально только что едва не линчевала его. И римский офицер, «тысяченачальник полка» (Деян. 21, 31), как ни странно, позволил ему сделать это. Обращаясь к иудеям, Павел стал ссылаться на то, что учился у фарисеев, в частности у Гамалиила (знаменитого мудреца и учителя той эпохи), на свою первоначальную враждебность к «ранней церкви», свою трагическую роль в мученической смерти Стефана и, наконец, свое уверование. Все эти доводы или, возможно, какая-то часть их (какая именно – судить трудно) вызвали в толпе новый приступ ярости. «Истреби от земли такого! ибо ему не должно жить!» (Деян. 22, 22) – кричали они.

Не обращая внимания на эти призывы, римляне привели Павла в «крепость» (Деян. 22, 24), по всей вероятности – крепость Антония, служившую военной и административной резиденцией римских оккупантов. Там они намеревались устроить ему допрос и приказали бичевать его (Деян. 22, 24), чтобы выпытать правду. Правду о чем? О том, почему Павел навлек на себя столь яростную враждебность. Однако Павел уже со всей ясностью публично заявил о своей позиции. Видимо, в его речи присутствовали некие элементы, которые по причинам, которые трудно понять из текста Книги Деяний, показались римлянам подозрительными и даже опасными. Как бы то ни было, по римским законам было запрещено подвергать бичеванию человека, имевшего официальные права римского гражданства. Павел же, как уроженец Тарса и выходец из богатой семьи, такие права, безусловно, имел. Таким образом, он сумел избежать телесного наказания, однако остался в темнице.

Тем временем группа воинственно настроенных евреев, числом около сорока человек или даже более, вступила в тайный сговор. Они условились, что не будут ни пить, ни есть, пока им не удастся убить Павла (Деян. 23, 12–13). Подобную свирепую ненависть, если не сказать – готовность к мести, трудно ожидать от «рядовых» фарисеев и саддукеев. Те, кто пылали ненавистью к Павлу, явно были «ревнителями Закона». Но единственными страстными ревнителями Закона во всей Палестине в то время были те самые таинственные сектанты, священные тексты которых много веков спустя были обнаружены в Кумране. Так, например, Эйзенман обратил внимание на один фрагмент так называемого Дамасского документа, который предусматривал, что «если человек, поклявшись всем сердцем и душой следовать Моисееву Закону, совершит беззаконие, для него должно требовать возмездия».

Как же согласуется подобная свирепая карательная акция против Павла с позднейшим популярным образом ессеев – мирной, аскетической, пацифистски настроей ной секты? Мрачный заговор, кровожадный призыв «истребить из земли» Павла – все это характерно скорее для воинственных зилотов и ассасинов (специальных карательных отрядов) – кровавых сикариев. И здесь вновь налицо все основания для того, чтобы утверждать, что зилоты, с одной стороны, и «ревнители Закона» – с другой, суть одна и та же организация.

Но кто же такие эти ассасины, которых, по свидетельству Книги Деяний, выдало внезапное появление до сих пор нигде не упоминавшегося племянника Павла, каким-то образом узнавшего об их заговоре. Родственник апостола, о котором мы более ничего не знаем, предупредил о заговоре и Павла, и римлян. В тот вечер Павел по соображениям безопасности был переведен из Иерусалима. Его сопровождал более чем внушительный эскорт – 470 воинов, в том числе 200 легионеров, 200 копьеносцев и 70 всадников![114] Павел был отправлен в Кесарию, римскую столицу Иудеи, где предстал перед царем Агриппой – правителем и римским ставленником. Как римский гражданин, Павел имел право требовать суда кесаря, и он этим правом воспользовался. В результате он был отправлен в Рим, предположительно – для суда. Однако нет никаких указаний на то, что именно он пытался предпринять.

Поведав о путешествиях Павла и даже о кораблекрушении, которое он потерпел, Книга Деяний кончается. Или, лучше сказать, обрывается на полуслове, словно автора заставили прервать свой труд или кто-то взял да изъял не устраивавший его финал книги, заменив его более удобным для него окончанием. Разумеется, существует целый ряд преданий, повествующих о том, что Павел был заключен в темницу, что ему удалось добиться личной аудиенции у императора, что он был освобожден и отправлен в Испанию, что Нерон лично приказал казнить его, что он встретился в Риме (или даже в темнице) с Петром и, наконец, что он был казнен вместе с Петром. Однако ни текст Деяний, ни какой-либо иной надежный документ не дают оснований для подобных историй. Возможно, первоначальный конец Книги Деяний действительно был переработан или заменен другим. Не исключено, что автор книги, Лука, просто не знал, «что произошло дальше», и, не будучи озабочен вопросом эстетической симметрии повествования, по сути дела оборвал его на полуслове. Или, быть может, как полагает Эйзенман – о чем мы поговорим впоследствии, – Лука на самом деле знал, но сознательно не довел свой рассказ до конца, чтобы скрыть свою информированность. А может быть, рассказ был сокращен позднейшими редакторами.

Заключительная часть Книги Деяний, начиная с описания мятежа, вспыхнувшего в Храме, выглядит туманной, запутанной и содержащей массу вопросов без ответа. Однако в другом месте текст Деяний куда прозрачней и понятней. Это относится и к описанию обращения Павла на пути в Дамаск, и к рассказу о его путешествиях. Но за рассказом обо всех событиях проглядывает хроника постоянно усиливавшихся трений между двумя партиями в первоначальной общине в Иерусалиме – так называемой «ранней церкви». Одна из партий состояла из «ортодоксов», которые были ревнителями учения, изложенного в кумранских текстах, и настаивали на строгом соблюдении Закона. Другая, представителями которой были сам Павел и его ближайшие сторонники, хотели смягчить строгость Закона и, уменьшив требования к вступающим в общину, расширить круг ее адептов. «Ортодоксов» беспокоила не столько численность общины, сколько чистота самого вероучения, и их, по всей видимости, не слишком волновало развитие событий за пределами Палестины. Не имели они и особого желания адаптироваться к интересам Рима. Павел же, напротив, готов был поступиться формальной чистотой вероучения. Его главной целью было как можно более широкое распространения и проповедь своего учения, а также привлечение возможно большего числа адептов. Чтобы достичь своей цели, он лавирует, стремясь избежать прямого столкновения с лидерами общины и в то же время найти контакт с римлянами и даже заручиться их расположением.

В «ранней церкви», как сказано в Книге Деяний, возник настоящий раскол, инициатором которого был апостол Павел. Главным оппонентом Павла выступала загадочная фигура – Иаков, брат Господень. Нет сомнений, что именно Иаков был признанным лидером Иерусалимской общины, которая в позднейшей традиции стала именоваться «ранней церковью». Иаков по большей части выступал в роли «ортодокса», хотя он – если верить Книге Деяний – выражал готовность пойти на компромисс по некоторым вопросам. Однако есть все основания полагать, что даже эта умеренная скромность является скорее домыслом автора Книги Деяний. Понятно, что полностью устранить Иакова из своего повествования Лука не мог, ибо его роль была слишком заметна и хорошо известна. Следовательно, ему оставалось лишь попытаться затушевать его значение, представив брата Господня фигурой второго ряда, – фигурой, занимавшей промежуточное положение между Павлом и крайними «ортодоксами».

Как бы там ни было, «подтекст» Книги Деяний по сути сводится к противоречиям между двумя наиболее влиятельными личностями – Иаковом и Павлом. Эйзенман убедительно показал, что Иаков предстает в роли хранителя первоначального учения, поборником догматической чистоты и ревностным приверженцем Закона. Он менее всего собирался становиться этаким основоположником некой «новой религии». Павел же стремился именно к этому. Иисус у Павла – это самый настоящий бог, биография и чудеса которого слово в слово совпадают с чудесами и эпизодами из культов других божествсоперников, с которыми он боролся за аудиторию адептов. В конце концов, образы богов продаются по тем же рыночным принципам, что и мыло или корм для животных. По меркам Иакова, как, впрочем, и по меркам всякого правоверного еврея, подобный подход – это, разумеется, самое настоящее богохульство и апостасия. Учитывая страстную напряженность в подобных вопросах, спор между Иаковом и Павлом просто не мог – и Книга Деяний подтверждает это – ограничиться уровнем цивилизованных дебатов. Он мог вызвать только смертельную вражду между оппонентами, которая и вырывается на поверхность в конце повествования.

В конфликте между Павлом и Иаковом на перепутье перспектив развития оказалось то самое течение, которое мы сегодня называем христианством. Если бы основное русло его развития совпало с учением Иакова, христианства как такового вообще не было бы, а возникло бы очередное ответвление иудаизма, которое могло стать доминирующим, а могло и угаснуть. Когда же первоначальный туман рассеялся, основное русло нового движения в последующие три века оформилось вокруг проповеди и учения Павла. В итоге, к пущему ужасу Иакова и его сподвижников, доживи они до того времени, на свет действительно появилась новая религия – религия, которая имела все меньше и меньше отношения к своему формальному основателю – Христу.

13. «Праведный» Иаков

Если Иаков действительно играл столь важную роль в событиях того времени, почему же мы так мало знаем о нем? Почему ему упорно отводится статус теневой, второстепенной фигуры где-то на заднем плане? На эти вопросы можно дать достаточно простой ответ. Эйзенман подчеркивает, что независимо от того, был ли Иаков настоящим братом[115]Иисуса или нет, он знал Христа очень близко, чего Павел сказать о себе не мог. В своем учении Иаков, несомненно, был гораздо ближе к «первоисточнику», чем Павел. Да и его взгляды и задачи существенно расходились со взглядами Павла, а часто оказывались диаметрально противоположными им. Поэтому Иаков для Павла был чем-то вроде постоянного раздражителя. И в результате триумфа Павлова направления христианства роль и значение Иакова, естественно, если и не были сведены к нулю, то, во всяком случае, оказались сильно затушеваны.

В отличие от целого ряда персонажей Нового Завета, Иаков,[116] по всей видимости, является историческим персонажем и, более того, лицом, сыгравшим в событиях того времени куда более заметную роль, чем это обычно принято считать. Действительно, существует достаточно обширный корпус литературы, посвященной Иакову, и притом большинство ее выходит за рамки канонических компиляций на основе текстов Нового Завета.

В корпусе Нового Завета Иаков упоминается в Евангелиях как один из братьев Иисуса, хотя контекст, в котором упоминается его имя, достаточно туманен и неясен. В Книге Деяний, как мы уже говорили, его личности уделено значительно больше места, хотя справедливости ради надо признать, что во второй части книги его имя практически не фигурирует. Однако в послании ап. Павла к галатам Иакова можно легко идентифицировать с лидером «ранней церкви», который пребывает в Иерусалиме в окружении членов совета старейшин.[117] За исключением его постоянных нападок на Павла, о его деятельности мало что известно. Столь же мало известно и о его личности и биографии. В этом отношении также мало дает и послание самого Иакова. Это послание вполне может быть текстом, созданным самим Иаковом, и Эйзенман, проанализировав его, подчеркивает характерно кумранский стиль, обороты речи и образную систему.[118] В послании содержится обвинение против тех, чье влияние окажется непродолжительным, – обвинение в том, что «вы осудили, убили праведника; он не противился вам». Здесь также нет никакой личной информации.[119]

Итак, роль Иакова, упоминаемая в Св. Писании, ясна. Однако если отойти чуть в сторону от канонического текста, начинает вырисовываться существенно иной образ Иакова. Это показывают результаты исследований Эйзенмана, проводившихся им в последние годы. Одним из источников информации, указываемых им, является анонимный текст «ранней церкви», так называемые «Климентины», появившиеся в начале III в. н.э. По свидетельству этого документа, Иаков проповедовал в Храме, когда туда ворвался неназванный «враг» в окружении своих приспешников. «Враг», возвысив голос, обрушился с упреками на слушавших Иакова, а затем попытался возбудить толпу «бранью и злобой, словно безумный, подстрекая всех к убийству, говоря: „Что же вы? Отчего вы медлите? О ленивые и равнодушные, почему вы не наложите руки на них и не разорвете этих негодяев на куски?“» При этом «враг» не ограничился одними только словесными оскорблениями. Схватив факел, он начал размахивать им, нападая на собравшихся в Храме верующих. Его приспешники следовали за ним. Вспыхнул самый настоящий мятеж:

Иаков, однако, остался жив. По свидетельству тех же «Климентин», его сторонники отнесли его к нему в дом, находившийся в Иерусалиме. На следующее утро, еще до рассвета, раненый Иаков вместе со своими сподвижниками покинул город, направившись в Иерихон, где они провели некоторое время, по всей вероятности – до тех пор, пока Иаков немного не оправился от ран.[120]

По мнению Эйзенмана, это нападение на Иакова весьма показательно. Он усматривает прямую параллель между ним и нападением на первомученика Стефана, описанным в Книге Деяний. Эйзенман подчеркивает, что Стефан, возможно, был вымышленной фигурой, появившейся для того, чтобы завуалировать тот факт, что подобное нападение, скрыть которое Книга Деяний попросту не смогла, на самом деле было направлено против Иакова. Эйзенман также говорит, что Иерихон, куда бежали Иаков и его сподвижники после нападения, находится всего в нескольких милях от Кумрана. Более того, он утверждает, что бегство в Иерихон – это несомненная историческая деталь. Дело в том, что сознательно сфабриковать и вставить в текст подробности подобного рода просто невозможно, поскольку они не служат никакой особой цели. Что же касается «врага», то в отношении его личности остается мало сомнений. В «Кли-ментинах» сказано буквально следующее:

В дошедших до нас экземплярах книги Иосифа Флавия «Иудейские древности» содержится всего одно упоминание о Иосифе, которое, возможно, является позднейшей интерполяцией (вставкой), а возможно – нет. В исторической хронике Иосифа говорится, что синедрион, этот высший религиозный суд в Иудее, призвал на допрос Иакова, «брата Иисуса, называемого Христом». Будучи обвинены (в основном безосновательно) в нарушении Закона, Иаков и некоторые из его сторонников были признаны виновными и были казнены – побиты камнями. Независимо от того, является ли это сообщение документально точным, частично или полностью вымышленным, нас в данном случае более всего интересует дата этого события. По свидетельству Иосифа, этот эпизод имел место в промежутке между правлениями двух римских прокураторов. Предыдущий прокуратор только что умер. Его преемник, Луциний Альбин, находился еще на пути в Палестину из Рима. В период междувластия реальная власть в Иерусалиме находилась в руках первосвященника по имени Анания, человека весьма непопулярного. Это позволяет отнести дату гибели Иакова к 62 г. н.э., то есть всего за четыре года до восстания в Иудее, вспыхнувшего в 66 г. н.э. Итак, мы имеем хронологическое свидетельство того, что смерть Иакова была как-то связана с эпохой войны, полыхавшей в Святой земле с 66 по 73 г. н.э. Чтобы заручиться более подробной информацией, необходимо обратиться к более поздним церковным историкам.

Пожалуй, наиболее важным для нас источником являются труды Евсевия Кесарийского (IV в.), епископа Кесарии, которая в ту эпоху была римской столицей Иудеи, автора одного из самых достоверных хроник по истории ранней церкви. В соответствии с традицией того времени, Евсевий широко использует в своем труде обширные фрагменты из произведений других писателей, книги которых не сохранились. Говоря об Иакове, Евсевий цитирует Климента, епископа Александрийского (ок. 150–215 гг. н.э.). Климент Александрийский, упоминая об Иакове, называет его «праведником» или, как его часто именуют, «праведным» (т. е. цаддик по-древнееврейски). Совершенно ясно, что это – типично кум-ранский оборот, к которому восходит и уже знакомый нам титул – «Праведный Учитель», официальный титул лидера Кумранской общины. Согласно Клименту, пишет Евсевий, Иаков был сброшен с парапета Храма, а затем забит до смерти дубиной.

В своей истории Евсевий широко цитирует труды Ге-гесиппа, церковного историка II в. Известно, что книги Гегесиппа существовали еще в конце XVI – начале XVII в. Однако впоследствии они были утрачены, хотя отдельные их списки могут храниться в библиотеке Ватикана, а также в библиотеках других монастырей, в частноети – в Испании.[121] Однако на сегодняшний день все, чем мы располагаем из книг Гегесиппа, – это выдержки из его трудов, сохранившиеся у Евсевия Кесарийского.

Цитируя Гегесиппа, Евсевий подчеркивает, что праведный Иаков «был святым от рождения»:

В этом месте есть смысл остановиться и подчеркнуть в тексте некоторые интригующие детали. У Гегесиппа сказано, что Иаков носил льняные, то есть священнические одежды. Подобные одеяния были прерогативой тех, кто служил в Храме и принадлежал к одному из священнических семейств, по традиции составлявших своего рода «аристократию» саддукеев, которая в I в. н.э. пошла на сговор с Римом и римскими марионетками – династией Ирода. Как подметил Эйзенман, у другого церковного историка, Епифания, говорится, что Иаков носил митру – головной убор первосвященника. Кроме того, только первосвященник имел право входить в святая святых – внутреннее святилище и наиболее таинственное место в Храме, обладавшее наивысшим сакральным статусом. Но тогда возникает вопрос: что там делал Иаков? Это не вызывает ни малейшего удивления или недоумения у церковных историков, которые, по-видимому, не усматривают в его действиях ничего странного. Выходит, Иаков по рождению обладал неким законным правом носить священнические облачения и входить в святая святых? Или, как полагает Эйзенман, он выступал в роли своего рода «первосвященника-оппозиционера», то есть мятежника, который, отвергая сговор священников Храма с Римом, взял на себя те функции, которые они предали? Совершенно ясно, что официальное священство было недовольно действиями Иакова. По свидетельству Гегесиппа, «писцы и фарисеи» решили избавиться от него, чтобы народ «начал опасаться и перестал верить ему (Иакову. –Прим. перев.)». Они стали распускать слухи, что «даже праведник сбился с пути истинного», ссылаясь на цитату из Ветхого Завета, в данном случае – из Книги пророка Исайи (Ис. 3, 10),[122] чтобы оправдать свои действия. Они заявляли, что Исайя пророчествовал о смерти «праведника». Таким образом, вознамерившись убить Иакова, они всего лишь исполняли пророчество Исайи. Но, приводя эту цитату из Исайи, они следовали традиционной практике, следы которой видны и в свитках Мертвого моря, и в текстах Нового Завета. Как подчеркивает Эйзенман, подобно тому, как эта цитата была использована в качестве своего рода «ордера» на убийство Иакова, Кумранская община использовала аналогичные фрагменты из Нового Завета, где упоминалось о «праведности», при описании смерти «Праведного Учителя». Евсевий, повествуя о смерти Иакова, излагает события следующим образом:

Веспасиан, ставший в 69 г. н.э. императором, возглавлял римские войска, вторгшиеся в Иудею с целью подавления восстания, вспыхнувшего еще в 66 г. н.э. В данном случае опять-таки имеет место хронологическая взаимосвязь между смертью Иакова и восстанием в Иудее. Однако Евсевий идет еще дальше. Для него эта связь носит не просто и не только хронологический характер. Начавшаяся после этого «осада Иерусалима», пишет он, имея в виду, вероятно, вообще все восстание в Иудее, явилась прямым следствием убийства Иакова – оно произошло «ни по какой иной причине, кроме как вследствие подлого преступления, жертвой которого он [Иаков] стал».

Стремясь обосновать свое вызывающее заявление, Евсевий ссылается на Иосифа Флавия. Хотя тот фрагмент, на который он ссылается, отсутствует в сохранившихся копиях книг Иосифа, он, вне всякого сомнения, принадлежит перу Иосифа, потому что тот же самый отрывок цитирует и Ориген, один из ранних и наиболее авторитетных отцов[123] церкви. Рассказывая о восстании в Иудее, начавшемся в 66 г. н.э., и последовавшем за этим вторжением римских войск, Иосиф указывает: «Эти события явились для иудеев карой за [убийство] праведного Иакова, который приходился братом Иисусу, называемому Христом; ибо, хотя он был самым праведным из них, евреи предали его смерти».

На основании этих фрагментов, связаных с личностью Иакова, начинает вырисовываться истинная картина событий. Иаков, признанный глава «первоначальной церкви» в Иерусалиме, был представителем той партии евреев, которая, как и обитатели Кумранской общины, являлась «ревнителем Закона». Представители этой партии крайне враждебно относились к саддукеям (высшему священству и первосвященнику Анании, назначенному на этот пост Иродом), которые, по их мнению, предали свой народ и его веру, вступив в сговор с римской администрацией и ее ставленниками – марионеточными «царями» из династии Ирода. Враждебность эта приняла настолько острый характер, что Иаков взял на себя функции первосвященника, которые исполнял скомпрометировавший себя Анания. Сторонники Анании ответили на это убийством Иакова. Практически сразу же после этого в Иудее вспыхнуло восстание, и в одном из первых же вооруженных столкновений Анания как соглашатель с римскими оккупантами был убит. Когда восстание достигло своей кульминационной точки, Рим счел, что необходимо спешно принимать меры, и направил в Палестину экспедиционный корпус во главе с Вес-пасианом. В результате началась полномасштабная война, которая в 68 г. н.э привела к захвату Иерусалима и разрушению Храма. Завершилась же эта война лишь в 74 г., после падения крепости Масада.

Единственным не вполне ясным аспектом в этом сценарии событий является важность и реальное значение той роли, которую сыграла в этих событиях смерть Иакова. Быть может, они просто совпали в хронологическом отношении? Или же, как подчеркивает Евсевий, эта смерть стала главной причиной восстания? Вероятно, истина, как и всегда в подобных случаях, лежит где-то посередине. Восстание явилось результатом целого комплекса важных факторов, так что историки не склонны считать единственной его причиной убийство Иакова. С другой стороны, сохранившиеся свидетельства со всей очевидностью показывают, что смерть Иакова была не просто заурядным маргинальным эпизодом. Она как минимум оказала серьезное влияние на настроения широких масс.

Как бы там ни было, Иаков, как показывают выводы анализа Эйзенмана, несомненно, был куда более заметной и влиятельной фигурой в истории Иудеи I в. н.э., чем это обычно показывает христианское предание. Да и «первоначальная церковь» предстает в совершенно ином свете. Она более не выглядит этакой конрегацией адептов, сторонящихся политики и любых общественных интересов, стремившихся лишь к достижению личного спасения и не проявлявших интереса ни к какому царству, кроме Царствия Небесного. Наоборот, она предстает одним из проявлений иудейского национализма своего времени, сообществом воинственно настроенных пассионариев, выступавших за строгое соблюдение Закона, стремясь низложить коррумпированных саддукей-ских священников Иерусалимского Храма, свергнуть династию нелегитимных марионеточных царей и изгнать римских оккупантов со Святой земли. Короче, все это вполне соответствует традиционному образу зилотов.

И все же: какое отношение имеет все это к Кумрану и свиткам Мертвого моря?

Деяния апостолов, книга Иосифа Флавия и творения раннехристианских церковных историков рисуют колоритный и достаточно полный портрет Иакова, «брата Господня». Он предстает этаким образцом «праведности», как и положено «праведному» или «праведнику», в полной мере оправдывая это прозвище. Он – признанный лидер «сектантского» религиозного сообщества, члены которого являются «ревнителями Закона». Ему приходится вести борьбу с двумя сильными и совершенно разными противниками. Один из них – Павел, чужак, который поначалу преследует общину, затем переживает обращение и становится ее приверженцем, однако лишь для того, чтобы вскоре сделаться ренегатом и затеять споры и ссоры с ее лидерами, искажая образ Иисуса и выступив с проповедью своего собственного учения – учения, которое возникло на основе учения общины, а затем сильно исказило его. Второй противник Иакова – первосвященник Анания, глава саддукейского священства. Анания был человеком коррумпированным, возбуждавшим к себе всеобщую ненависть. Он изменил не только Богу, но и народу Израилеву, став приспешником римской администрации и ее марионеток – царей из династии Ирода. Иаков публично обличил Ананию и вскоре принял смерть от рук приспешников Анании. Но и Ананию очень скоро постигла точно такая же участь. Все эти события происходят на фоне нарастания общественной и политической напряженности и надвигающегося вторжения чужеземных войск.

Учитывая подобный сценарий развития событий, Эйзенман обратился к изучению свитков Мертвого моря и, в частности, Толкования на Аввакума. Когда фрагментарные детали кумранских текстов сложились в выверенную последовательность, возник некий текст, чрезвычайно похожий на сообщения Книги Деяний, Иосифа Флавия и раннехристианских историков. Свитки излагают свою собственную версию, в центре которой находится один-единственный протагонист[124] – «Праведный Учитель», персонаж, обладающий практически всеми теми же достоинствами, что и Иаков. Как и Иаков, «Учитель» являлся признанным лидером «сектантской» религиозной общины, членами которой были все те же «ревнители Закона». Как и Иаков, он был вынужден вести борьбу с двумя противниками, придерживавшимися существенно разных взглядов.

Одним из этих противников был «лжец», чужак, который одно время присоединился было к общине, а затем показал себя ренегатом, затеявшим спор и ссору с «Учителем», заимствовав какие-то фрагменты учения общины и сумев увлечь за собой часть ее членов. Согласно Толкованию на Аввакума, «лжец» не пожелал слушать слова, воспринятые «Праведным Учителем» из уст Самого Бога. Наоборот, он призывал «не верить в Новый Завет, чтобы они [члены общины] не принимали Завета с Богом и возвели хулу на Его Святое Имя». Этот текст со всей определенностью показывает, что «лжец порицал Закон, находясь посреди собрания членов сообщества». О нем самом говорится, что он был «поглощен [делами] лжи и интриг». А это уже, по сути, те самые преступления, в которых враги, по свидетельству Книги Деяний, обвиняли Павла, – преступления, повлекшие за собой покушение на его жизнь. Эйзенман постоянно подчеркивает особую чувствительность Павла к обвинениям и предвзятым обличениям.[125] Так, например, в 1-м послании к Тимофею 2, 7 сказано, что он, словно защищаясь, оскорбленно заявляет: «…истину говорю во Христе, не лгу» (1 Тим. 2, 7). А во 2-м послании к коринфянам он клянется, что «Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословенный во веки, знает, что я не лгу» (2 Кор. 11, 31). Это – всего лишь две из большого числа подобных клятв; порой возникает впечатление, что Павел обуреваем почти навязчивым стремлением оправдаться от возводимых на него обвинений во лжи.

По свидетельству свитков Мертвого моря, «лжец» выступал противником «Праведного Учителя» внутри самой общины. Второй же противник «Праведного Учителя» был чужаком, действовавшим извне. Это уже знакомый нам «недостойный священник», коррумпированный представитель властей, который предал и свой долг, и свою веру.[126] Он был вдохновителем гонений на «нищих», то есть «ревнителей Закона», которых, по слухам, было немало и в Иерусалиме, и в других местах. Он преследовал «Праведного Учителя» всюду, где бы тот ни пытался найти убежище. От рук приспешников «недостойного священника» «Учитель» получил тяжелые увечья, а возможно – текст в этом месте не вполне ясен – и смерть. Впоследствии «недостойный священник» сам был убит последователями «Учителя», которые, предав его смерти, «совершили возмездие над его телом», то есть надругались над трупом.[127] Параллели между «недостойным священником», упоминаемым в свитках, и исторической фигурой первосвященника Анании бесспорны.

В своей книге о праведном Иакове Эйзенман наполняет эти параллели – между Иаковом, Павлом и Ана-нией, с одной стороны, и «Праведным Учителем», «лжецом» и «недостойным священником», с другой – массой выразительных деталей. Он строка за строкой анализирует Толкование на Аввакума и другие тексты, сопоставляя их с информацией, представленной в Деяниях, у Иосифа Флавия и в трудах раннехристианских историков. Нам трудно с достаточной объективностью судить о достоверности свидетельств, которыми тот пользуется. Тем не менее вывод, вытекающий из этих свидетельств, совершенно однозначен. Толкования на Аввакума и некоторые другие тексты свитков Мертвого моря повествуют о тех же самых событиях, которые упоминаются в Книге Деяний, у Иосифа Флавия и в трудах раннехристианских историков.

Этот вывод подтверждается шокирующим и неожиданным использованием постулатов философии Кумранской общины в Книге Деяний, в соборном послании Иакова и многочисленных посланиях Павла. Он подтверждается и тем фактом, что место, где сам Павел провел три года в учениках, – это на самом деле Кумран, а не город в Сирии. Даже тот единственный фрагмент, который на первый взгляд не согласуется с этой версией, – утверждение, что преследования и убийство Иакова имели место в Иерусалиме, противоречит свидетельству свитков Мертвого моря о том, что это произошло в Кумране, – легко объяснить из самого текста. Толкование на Аввакума со всей ясностью говорит о том, что во время волнений лидеры общины находились в Иерусалиме.

Существует и другой момент, который, по мнению Эйзенмана, является особенно важным. В послании к римлянам (Рим. 1,17) апостол Павел говорит, что «в нем открывается правда Божия от веры в веру, как написано „праведный верою жив будет“». Та же самая тема затронута Павлом и в послании к галатам (Гал. 3, 11): «А что законом никто не оправдывается пред Богом, это ясно, потому что праведный верою жив будет».

Эти два утверждения, по сути дела, являются отправной точкой богословской концепции оправдания верой. Они, по словам Эйзенмана, являются «краеугольным камнем богословия Павла». Они составляют основу той системы, которую Павел вознамерился противопоставить учению Иакова, отстаивая примат веры, тогда как Иаков был поборником примата Закона.

На основании чего же апостол Павел выводит свой принцип примата веры? Понятно, что подобные взгляды не принадлежали к общепризнанному ядру учения иудаизма того времени. Оказывается, они заимствованы из оригинального варианта книги пророка Аввакума – ветхозаветного апокрифического текста, датируемого, как считается, серединой VI в. до н.э. Согласно апокрифической книге Аввакума (Ав. 2, 4), «праведник будет жив своей верностью». Таким образом, слова Павла из процитированного выше послания представляют собой парафраз этой формулы. Следовательно, именно книга Аввакума является для Павла тем самым «писанием», на которое он ссылается.

Однако еще больший интерес представляет Толкование на Аввакума – объяснение и экзегетика фрагмента книги Аввакума, найденное в числе свитков Мертвого моря. Любопытно, что Толкование на Аввакума цитирует то же самое место, а затем приводит комментарии к нему:

Этот поразительный пассаж – по сути, сенсационное изложение вероучения «ранней церкви». Он со всей определенностью говорит о том, что страдания и вера в «Праведного Учителя» являются путем к обретению праведности и спасению. На основе этого фрагмента из свитков Мертвого моря Павел мог построить всю свою богословскую концепцию. Но этот фрагмент недвусмысленно утверждает, что страдания и вера в «Праведного Учителя» способны привести к спасению только «тех, кто соблюдает Закон в доме Иудином». Таким образом, приверженность соблюдению Закона и является тем аспектом, который пытается проигнорировать Павел и который пронизывает все существо его вероучительного спора с Иаковом и другими членами «ранней церкви».

14. Ревнители закона

По утверждению Роберта Эйзенмана, Кумранская община возникла на основе учения свитков Мертвого моря, будучи движением совершенно иной природы, чем ес-сеи, согласно популярным представлениям о них. Центрами этого движения являлись не только Кумран, но и целый ряд других мест в Иудее, в том числе и Иерусалим. Движение это пользовалось значительным влиянием, обладало значительными силами и служило серьезной поддержкой для тех, кто на него опирался. Оно могло направить за границу Павла, а также многих других миссионеров с миссионерской целью и для вербовки новых сторонников. Наконец, это движение могло организовывать покушения и убийства (такие, например, как покушение на Павла, упоминаемое в конце Книги Деяний апостолов, а впоследствии и убийство первосвященника Анании). Более того, оно могло выдвинуть своего собственного легитимного альтернативного кандидата на пост первосвященника Иерусалимского Храма. Оно было в состоянии захватывать и удерживать в своих руках стратегически важные крепости – такие, как Масада. И, что самое главное, оно было способно собрать вокруг себя практически все население Иудеи и организовать всеобщее восстание против римского владычества, – восстание, которое привело к крупномасштабной войне, продолжавшейся семь лет и потребовавшей вмешательства не отдельных небольших отрядов, а целой римской армии. Принимая во внимание размах и масштабы всех этих событий, становится совершенно ясным, что традиционные образы ессеев и «ранней церкви» являются вопиюще неадекватными. Столь же очевидно, что движение, заявившее о себе через деятельность Кумранской общины и «ранней церкви», выразилось и в деятельности других группировок, обычно считающихся независимыми друг от друга: саддукеев, например, зилотов и сикариев.

Исследования Эйзенмана позволили вскрыть фактическую простоту ситуации, которая представлялась прежде сложной и запутанной. По его словам, «такие термины, как эбионим, ноцрим, хассидим, цаддикым (т. е. еви-ониты, палестинские христиане, ессеи и саддукеи), на поверку оказываются не более чем вариантами одного и того же понятия»; в то же время «различные фразеологические обороты, которые Кумранская община использовала для обозначения своих членов, например, „сыны света“… вообще не означают какие-либо особые группы, а выполняют роль взаимозаменяемых метафор».

Воинственные зилоты и сикарии также представляют собой вариации на ту же тему и различные направления одного и того же движения. Движение это носило воинствующий, националистический, революционный, кненофобский и мессианистический характер. Хотя его корни восходят ко временам Ветхого Завета, консолидация этого движения произошла в период правления династии Маккавеев – во II в. до н.э.; события, происходившие в Иудее в I в. после Рождества Христова, придали ему новый мощный пассионарный импульс. В основе этого движения лежит принципиально важный вопрос о династической легитимности, – легитимности не только правящей династии, но священства, находящегося у власти. Поначалу вопрос о легитимности первосвященников имел для движения даже более важное значение.

Вообще легитимность священства сделалась вопросом первоочередной важности еще в ветхозаветные времена. Считалось, что роды священников, принадлежавший к Левиину колену, происходят по прямой линии от Аарона. Таким образом, на всем протяжении ветхозаветной истории священники считались уникальной аристократической элитой левитов. Первосвященники из числа левитов, которые служили при царях Давиде и Соломоне, именовались «Цадок», хотя не вполне ясно, является ли это именем конкретного лица или же наследственным титулом. Соломон бы помазан на царство Ца-доком и, таким образом, стал «помазанником», «мессией», или, как это звучит по-древнееврейски, – гамашиах. Но дело в том, что первосвященники также принимали миропомазание и, следовательно, также становились «мессиями» в эпоху Ветхого Завета, так что народом Израилевым правили две параллельные линии «мессий», или «помазанников». Одной из этих линий, происходившей через колено Левиино по прямой линии от Аарона, принадлежала прерогатива управления духовными делами. Другая ветвь, принявшая форму царской власти, управляла всеми светскими делами и происходила от царя Давида и колена Иудина. Это объясняет присугствующие в свитках Мертвого моря ссылки на «Мессий Аарона и Израиля» или «Аарона и Давида». Этот принцип по сути своей аналогичен тому, который сложился в Европе в эпоху Средневековья, когда папа римский и император совместно управляли Священной Римской империей.[129]

Священническая линия, происходившая от Аарона, сохраняла свой высокий статус вплоть до захвата Иерусалима Вавилоном в 587 г. до н.э. В 538 г. до н.э., когда «Вавилонское пленение» окончилось, священническая каста быстро восстановила свое прежнее влияние и полномочия, вновь провозгласив себя преемницей Аарона (скорее в метафорическом, нежели в буквальном смысле). В 333 г. до н.э. Святую землю опустошили армии Александра Македонского. На протяжении последующих 160 с лишним лет в Палестине правило несколько династий эллинистической ориентации. Священническая каста в этот период породила на удивление много самозваных претендентов на престол, многие из которых частично или даже полностью приняли эллинистические взгляды и образ жизни, эллинистическую культуру и ценности. И, как часто бывает в подобных случаях, общая тенденция к либерализации вызвала ответную реакцию ортодоксов, приверженцев «твердой линии». В результате возникло и оформилось движение, отвергавшее атмосферу расслабленности, неортодоксальности и вседозволенности, дух безразличия к древним традициям, презрение и попрание архаической «чистоты», отрицание священного Закона. Это движение призывало очистить Палестину от соглашателей, отступников-эллинистов и прочих «либералов», которые оскверняли Храм самим фактом своего присутствия в нем.

По свидетельству 1 Книги Маккавейской, движение это впервые решительно заявило о себе ок. 107 г. до н.э., когда один греческий военачальник приказал периферийному священнику по имени Маттафия Маккавей совершить жертвоприношение на языческом алтаре, что являлось вопиющим нарушением иудейского Закона. Будучи возмущен столь явным кощунством, Маттафия «возревновал, и затрепетала внутренность его, и воспламенилась ярость его по законе» (1 Мак. 2, 26), и он убил «мужа Иудеянина», собравшегося возложить жертву на жертвенник. Таким образом, Маттафия, по меткому замечанию Эйзенмана, стал «первым зилотом». Сразу же после этого происшествия Маттафия обратился к собравшимся с воззванием: «Всякий, кто ревнует по законе и стоит в завете, да идет вслед за мною!» (1 Мак. 2, 27). После этого он со своими сыновьями Иудой, Симоном, Ионафаном и двумя другими поспешил скрыться подальше от города. К ним присоединились люди из числа так называемых «хасидеев» – «…собрались к ним множество Иудеев, крепкие силою из Израиля, все верные закону» (1 Мак. 2,42). И спустя год с небольшим Маттафия, лежа на смертном одре, призвал сынов своих и приверженцев и завещал им:

После смерти Маттафии руководство движением перешло к его сыну, Иуде, «прозываемом Маккавеем», который «удалился в пустыню и жил со своими приверженцами в горах по подобию зверей, питаясь травами, чтобы не сделаться причастным осквернения» (2 Мак. 5, 27). Это указывает на то, что впоследствии стало важным догматическим принципом и ритуалом – стремление очиститься от скверны, удалившись в пустыню, и, проходя своего рода инициацию, пожить некоторое время в изоляции. Именно таков, по мнению Эйзенмана, источник возникновения разного рода изолированных сообществ – таких, как уже знакомая нам Кумранская община, время основания которых восходит ко временам Маккавеев. Это было своего рода аналогом современного «отшельничества». В Новом Завете совершенным примером такого самоочищения и отшельничества, безусловно, является Иоанн Креститель, который «проповедовал в пустыне»[130] и «ел акриды и дикий мед».[131] Впрочем, необходимо помнить, что и Иисус тоже прошел нечто вроде инициации, подолгу молясь в пустыне.[132]

С той же быстротой, с какой они бежали от преследований, Иуда Маккавей, его братья и приверженцы развернули широкомасштабные военные акции, переросшие во всеобщее восстание, к которому присоединились десятки тысяч мятежников. К 152 г. до н.э. Маккавеи взяли под свой контроль всю территорию Святой земли, установили в стране мир и спокойствие и утвердились у власти. Первое, что они сделали, освободив Иерусалимский Храм, – подвергли его «очищению», убрав все свидетельства языческих культов. Для нас особенно важно, что Маккавеи были de facto одновременно и царями, и первосвященниками, причем вторая из этих функций была для них куда более важной. Они стремились во что бы то ни стало упрочить свой статус в кругах священства, выступая в роли хранителей Закона. Что касается царства, то Маккавеи не решались назвать себя царями вплоть до монарха четвертого поколения их династии, правившего в 103–76 гг. до н.э.

Обосновавшись в оплоте священнической власти, Маккавеи с поистине фундаменталистской суровостью настаивали на соблюдении Закона. Они были склонны поддерживать ветхозаветную легенду о «завете Финее-са», которая изложена в Книге Чисел.[133] Согласно Книге Чисел, Финеес был священником и приходился внуком Ааарону. Он заявил о себе в эпоху, когда евреи после бегства из Египта при Моисее обосновались в Палестине. Вскоре их ряды начала опустошать свирепая чума. Финеес с особенной яростью обрушился на одного израильтянина, который взял себе в жены женщину-язычницу. Схватив копье, он поразил им грешную супружескую чету.[134] После этого Бог торжественно объявил, что Финеес – единственный муж, который «возревновал по Мне» (Числ. 25, 11). И в награду за эту ревность Бог заключил с Финеесом завет[135] (1 Мак. 2, 54),[136] согласно которому Финеес и его потомки получали права священства на вечные времена.

Таков был человек, которого маккавейские священники считали прототипом «совершенного мужа». Как и Финеес, они предавали проклятию любые отношения с язычниками и иноземцами. Как и Финеес, они настаивали на необходимости быть «ревнителями закона». И эта ксенофобская нетерпимость к иноземным взглядам, женамчужеземкам и пр. была возведена в ранг добродетели и являлась характерной чертой всего движения зи-лотов-цадокитов в целом.

В то же время не вполне ясно, могли ли Маккавеи претендовать на роль прямых потомков Аарона и Давида. По всей вероятности – не могли. Однако их «ревность к закону» способствовала легитимизации их власти. На всем протяжении правления династии Маккавеев Израиль[137] мог быть уверен, что им управляют первосвященники и цари, которые более или менее строго соблюдают предписания ветхозаветного Закона.

Все это закончилось, как и следовало ожидать, вступлением в 37 г. до н.э. на престол Ирода, который был марионеткой в руках римлян, опустошивших четверть века назад Палестину. Поначалу новый царь был озабочен доказательством своей легитимности. Так, например, Ирод женился на царевне из династии Маккавеев. Но как только его положение более или менее упрочилось, он поспешил предать смерти свою жену и ее брата, после чего прямая родословная Маккавеев пресеклась. Кроме того, Ирод заменил или уничтожил верхушку священников, назначив на их место своих фаворитов и приспешников. Это и были «саддукеи», известные из истории благодаря библейским источникам и труду Иосифа. Эйзенман указывает, что сам термин «саддукеи» первоначально возник как вариант или, возможно, искаженное от «цадок» или «цаддиким», что по-еврейски означало «праведники», каковым и действительно было священство маккавей-ской эпохи. Совсем другое дело – «саддукеи», насаждаемые Иродом. Они были тесно связаны с монархом-узурпатором и вели привольную жизнь, пользуясь престижем и всевозможными привилегиями. Саддукеи взяли под свой контроль все стороны жизни Храма. При этом они отнюдь не были ревнителями закона. Вскоре Израиль обнаружил, что оказался под властью нелегитимного коррумпированного монарха-узурпатора и столь же нелегитимного коррумпированного священства, причем и монарх был всего лишь орудием в руках языческого Рима.

Как и во времена Маттафии Маккавея, подобная ситуация вскоре вызвала ответную реакцию народа. Если марионеточные священники Ирода превратились в «саддукеев» популярных народных преданий, то их противники – «пуристы», остававшиеся строгими ревнителям Закона, – получили известность в истории под разными названиями. В некоторых текстах, например в корпусе кумранской литературы, их противники именуются «цадокитами» или «сынами Цадока». В Новом Завете они названы назореями, а впоследствии за ними утвердилось название первохристиан. У Иосифа Флавия они названы зилотами и сикариями. Римляне, естественно, именовали их террористами, разбойниками и мятежниками. Если воспользоваться современной терминологией, их вполне можно назвать мессиански настроенными революционными фундаменталистами.

Впрочем, какой бы терминологией ни пользоваться, религиозная и политическая ситуация, сложившаяся в Иудее в начале I в. н.э., свособствовала возникновению широкой оппозиции режиму Ирода, проримски настроенному священству и всей административной машине Римской империи, стоявшей за ними. В результате в і в . н.э. сложились две соперничавших враждебных друг другу фракции саддукеев. С одной стороны, это были саддукеи Нового Завета и «Иудейской войны» Иосифа Флавия, то есть ставленники Ирода, с другой – движение «истинных» саддукеев-пуристов, которые отвергали всякую возможность сговора с властями, сохраняя всецело приверженность традиционным принципам управления, то есть мессианскому священству, наследникам Аарона, и мессианскому монарху, ведущему свой род от царя Давида и притом бывшему ревнителем закона.[138]

Хотелось бы надеяться, что теперь читателю вполне ясно, что ревнитель закона – это не просто случайная фраза. Напротив, она использована весьма уместно, подобно тому, как в масонстве могут употребляться такие метафорические обороты, как «братья-каменщики». Тем не менее, в каком бы варианте ни звучала эта фраза, она служит важным ключом для исследователей, указывая им на вполне конкретную группу людей или движение. Учитывая это, не имеет смысла утверждать – как, кстати сказать, делают сторонники консенсуса, будто между Кумранской общиной, отличавшейся «ревностью к закону», и зилотами популярных преданий существует серьезная разница.

Как принято считать, движение зилотов популярных преданий было основано на заре христианской эры неким Иудой из Галилеи или, если быть более точным, Иудой из Гамалы. Иуда из Гамалы поднял восстание в 4 г. н.э., сразу же после смерти Ирода Великого. Иосиф Флавий упоминает об одном весьма важном аспекте этого восстания. Однажды, «когда оплакивание Ирода уже закончилось», общественное мнение потребовало смены первосвященника – ставленника Ирода, предлагая назначить на его место другого, «человека великой праведности и чистоты». В сопровождении священника по имени Саддук, что, по всей видимости, представляет собой греческую транслитерацию имени «Цадок», или, как утверждает Эйзенман, Цаддик, что по-еврейски означает «Праведный», Иуда и его приверженцы заняли царский арсенал в галилейском городе Сепфорисе, захватив оружие и доспехи, хранившиеся в нем. Практически в то же время – чуть раньше или несколько позже – дворец Ирода в Иерихоне, что неподалеку от Кумрана, был атакован поджигателями и сожжен. За этими событиями последовала длительная, продолжавшаяся семьдесят пять лет полоса вооруженных столкновений и террористических актов, кульминацией которой стала полномасштабная война 66–74 гг. н.э.

В своей книге «Иудейская война», написанной по горячим следам событий, Иосиф Флавий пишет, что Иуда из Галилеи основал «особую тайную секту». Второй важнейший труд Флавия, «Иудейские древности», был создан примерно четверть века спустя, когда общая атмосфера стала не столь напряженной. В этой книге Иосиф мог позволить себе высказаться более откровенно. Он сообщает, что Иуда и Саддук «проявили ревность», что означает, что произошла некая перемена в настроении умов. Новое движение, по его словам, представляло собой «четвертую секту еврейской философии», и молодые израильтяне «с ревностью подхватили ее». С самого начала это движение характеризовалось особым мессианским пафосом. Саддук воплощал в своем лице фигуру священнического мессии, происходившего от Аарона. Иуда же, по свидетельству Иосифа, был обуреваем «амбициозным желанием царского достоинства», то есть претендовал на статус мессии-царя, происходившего от Давида.

Сам Иуда был убит еще на начальном этапе восстания. Его лидирующая роль перешла к его сыновьям, которых у него было трое. Двое из них, Иаков и Симон, были широко известными лидерами зилотов. Они были захвачены в плен римлянами и распяты между 4б и 48 г. н.э. Третий же сын (или, возможно, внук), по имени Ме-нахем, стал одним из главных вдохновителей восстания 66 г. н.э. На начальном этапе, когда восстание обещало завершиться успехом, Менахем, как пишет Иосиф, торжественно въехал в Иерусалим «в качестве царя» – явное воплощение мессианских династических амбиций. В 66 г. Менахем захватил крепость Масада. Последний лидер защитников крепости, известный в истории под именем Елеазар, был еще одним потомком Иуды из Галилеи, хотя истинный характер отношений между ними остался неизвестным.

Массовое самоубийство защитников крепости Масада – известный исторический факт. Этому событию посвящены как минимум две новеллы, исторический кинофильм и телевизионный мини-сериал. Оно уже упоминалось на страницах нашей книги, и вот теперь есть смысл остановиться на нем более подробно. Необходимо заметить, что Масада была отнюдь не единственным центром, где имело место подобное массовое самоубийство. В 67 г., стремясь подавить восстание, охватившее всю Святую землю, римское войско вторглось в Гамалу, Галилею, родной город Иуды и его сыновей. В боях погибло более четырех тысяч евреев, стремившихся отстоять свои дома. Когда же все попытки защитить город оказались тщетными, еще более пяти тысяч иудеев покончили жизнь самоубийством. Подобный акт означает нечто большее, чем простое политическое противостояниє. Он отражает накал религиозного фанатизма. Этот фанатизм подметил Иосиф Флавий, который, говоря о зилотах, пишет: «Они… не ценили жизнь и не боялись никакой смерти; поистине, они не опасались за жизнь своих родных и друзей, никакой страх не мог заставить их назвать простого человека Господом…» Признать римского императора богом, как того требовали римляне, было для зилотов самым ужастным богохульством.[139] Перед лицом столь явного попрания Закона смерть представлялась куда более предпочтительной.

«Ревность к закону» неизбежно подтолкнула зилотов, которых обычно изображают этакими свободными воинами, к контактам с наиболее яростными религиозными фанатиками из Кумранской общины. Как мы уже отмечали, на развалинах Масады были обнаружены тексты явно кумранского происхождения. «Ревность к закону» также побудила зилотов установить отношения с так называемой «ранней церковью», приверженцам которой также постоянно приписывают благочестивую «ревность». Персонаж, упоминаемый в Евангелиях как Симон Зилот, показывает, что в ближайшем окружении Иисуса был как минимум один зилот-ревнитель. Другим вполне мог быть Иуда Искариот, прозвище которого, возможно, происходило от «сикатиот» или «сикарий». Но, пожалуй, самым поразительным открытием Эйзенмана является греческий термин, использовавшийся для обозначения членов «ранней церкви». Они вполне определенно именовались «зилотами (ревнителями) закона».

Таким образом, можно говорить о том, что в Палестине в I в. н.э. сложилась фундаменталистски настроенная прослойка потомственного священства, притязавшая на прямое генеалогическое или символическое происхождение от Аарона и связанная с ожиданиями скорого и неминуемого пришествия царя-мессии из дома Давидова. Эта священническая прослойка находилась в состоянии постоянной оппозиции к династии Ирода, ее ставленникам – марионеточным священникам и оккупантам-римлянам. В зависимости от конкретики данного момента и точки зрения, с которой на них смотрели различные авторы, этих священников и их приверженцев называли «зилотами», «ессеями», «цадокитами (саддукеями)», «назореями» и целым рядом других прозвищ, в том числе и исходивших от их врагов, которые именовали их «разбойниками» и «мятежниками». Эти люди явно не были пассивными отшельниками и мистиками. Напротив, их взгляд на события носил, по словам Эйзенмана, «неистово апокалиптический» характер и служил богословской мотивацией тех исступленных действий, которые обычно ассоциируются с образом зилотов. Эта исступленность, как политическая, так и богословско-ре-лигиозная, прослеживается в судьбе и деяниях Иоанна Крестителя, который, по свидетельству Евангелий от Матфея и от Марка, был казнен за то, что осудил женитьбу Ирода Антипы на жене брата его, потому что Иоанн говорил: «не должно тебе иметь ее» (Мф. 14, 4). И действительно, пишет Эйзенман, Иоанн Креститель вполне мог быть тем самым таинственным «Саддуком», который был соратником Иуды из Галилеи, предводителя зилотов во времена Иисуса Христа.

Итак, подводя итог сказаному, надо признать, что, несмотря на различие в названиях – таких, как «ессеи», «цадокиты», «назореи» и «зилоты», отдельные направления сливаются в единое широкое течение. Все эти термины представляют собой лишь различные проявления одного и того же религионо-политического движения, которое получило широкое распространение в Святой земле на протяжении I – II вв. н.э. Приведем один пример. Разные ветви, различия между которыми и впрямь были достаточно существенны, отражая многообразие индивидуальных особенностей и групповых интересов, сливались воедино, образуя нечто похожее на происходившее в годы Второй мировой войны: это было течение, известное как французское Сопротивление. Но вернемся на Святую землю. По мнению Роберта Эйзенмана, любые разногласия внутри движения были вопросом меры и степени, представляя собой вариации одной и той же темы. Но даже если между ними действительно существовали некие различия, они фактически сходили на нет в результате участия всех этих фракций в едином амбициозном движении, стремившемся очистить страну от римских оккупантов и восстановить древнюю легитимную иудейскую монархию и связанное с ней законное священство.

Столь широкомасштабное движение, разумеется, не могло окончиться после разрушения Иерусалима и Кумрана в 68–70 гг. н.э., и даже после падения крепости Масада в 74 г. н.э. Сразу же после разгрома, учиненного римлянами, многочисленные группы зилотов и сикари-ев бежали за пределы Палестины – в места, где издавна существовали крупные иудейские общины, например, в Персию, Египет и особенно в Александрию. В Александрии беженцы попытались было мобилизовать местное еврейское население и поднять новое восстание против Рима. Однако здесь их усилия не увенчались успехом; более того, около шестисот подстрекателей были арестованы и переданы в руки римских властей.

Мужчины, женщины и дети были подвергнуты пыткам: власти добивались от них, чтобы они признали императора богом. По словам Иосифа Флавия, «ни один муж не согласился и не сказал ничего подобного». Иосиф продолжает:

Здесь вновь подчеркнута поистине фанатическая преданность идее, преданность, в основе которой лежали не политические, а чисто религиозные мотивы.

Спустя более шестидесяти лет после войны в Иудее, в результате которой Иерусалим и комплекс Храма были обращены в руины, Святая земля стала ареной нового восстания, во главе которого встал харизматический лидер мессианского толка, известный в истории как Симон бар Кохба, то есть «сын Звезды». По мнению Эйзен-мана, подобное имя свидетельствует о том, что Симон действительно был прямым потомком одного из лидеров зилотов предыдущего века. В любом случае, персонаж, именовавшийся «Звезда», явно фигурировал среди них во времена первого восстания в Иудее (66–74 гг. н.э.). Как мы уже отмечали, тот же самый персонаж периодически упоминается и в текстах свитков Мертвого моря. Он явно восходит к пророчеству, сохранившемуся в Книге Чисел: «Восходит звезда от Иакова и восстает жезл[140]от Израиля» (Числ. 24, 17). Свиток Войны, приводя это пророчество, комментирует его в том смысле, что «Звезда», или «Мессия», вместе с «нищими» и «праведными», изгонит из Святой земли войска интервентов. Эйзенман нашел это пророчество о приходе «Звезды» и в двух других важнейших текстах кумранской литературы. В одном из них, Дамасском документе, оно звучит особенно впечатляюще: «Звезда – это Толкователь Закона, который имеет прийти в Дамаск, как написано… жезл же – Князь…»

Иосиф Флавий, как и римские историки Светоний и Тацит, подчеркивает, сколь важную роль играли в начале I в. н.э. в Святой земле пророчества, в частности, такое: «Из Иудеи придут люди, коим назначено править миром». По свидетельству Иосифа Флавия, проповедь этого пророчества являлась важным фактором в идеологии восстания 66 г. н.э. Было бы излишним напоминать, что пророчество о Звезде нашло свое выражение и в христианском предании, где говорится о Вифлеемской звезде, возвестившей рождение Иисуса Христа. В этом контексте, объявив себя сыном Звезды, Симон бар Кохба притязал на роль его символического потомка.

В отличие от восстания 66 г. н.э., восстание 132 г. н. а, во главе которого встал бар Кохба, не было плохо организованным мятежом, вспыхнувшим, так сказать, в результате спонтанного возмущения. Напротив, в нем просматривались следы длительной и тщательной подготовки. Еврейские кузнецы и ремесленники, которых силой заставили служить римлянам, могли, например, намеренно изготовлять оружие, не вполне соответствующее стандартам. И когда римляне «отбраковывали» такое оружие, иудеи подбирали и хранили его, чтобы использовать во время восстаний. Изучая опыт войны предыдущего столетия, бар Кохба убедился, что главное – отнюдь не в захвате и удержании опорных пунктов и крепостей, таких, как Масада. Чтобы разгромить римлян, необходима была кампания, основанная на высокой мобильности и тактике быстрых нападений. Это привело к созданию разветвленной подземной сети помещений, переходов и туннелей. В период, предшествовавший восстанию, бар Кохба использовал эти помещения для подготовки боевиков. Впоследствии, когда начались военные действия, эти подземные укрытия служили в качестве опорных баз, позволявших повстанцам внезапно появляться пред самым носом врага, нанося ему молниеносные удары, а затем столь же быстро исчезая, – тактика, которая была хорошо знакома американским войскам в годы войны во Вьетнаме. Но Симон не ограничивался одними партизанскими вылазками. В рядах его войск сражалось немало добровольцев из-за рубежа, а также наемников и профессиональных воинов, обладавших немалым боевым опытом. Действительно, надписи, обнаруженные археологами, свидетельствуют о том, что целый ряд офицеров в армии и штабе Симона изъяснялись только по-гречески. Имея в своем распоряжении столь хорошо обученные кадры, Симон время от времени мог противостоять римлянам и в локальных сражениях.

В течение первого года восстания Симону удалось уничтожить как минимум один легион римлян, а возможно, и два. В итоге Палестина была практически очищена от римских войск. Иерусалим был захвачен восставшими, и в нем была восстановлена иудейская администрация. Итак, восстание было на волосок от полного успеха. Но триумфа не последовало, ибо Симона предали его недавние союзники. Согласно намеченной тактике, его войскам должны были оказывать поддержку боевые отряды из Персии, где проживало весьма многочисленное еврейское население, пользовавшееся благосклонностью и уважением со стороны правящей династии. Но в то самое время, когда их помощь была особенно необходима восставшим, Персия сама подверглась вторжению разбойничьих горных племен, которые беззастенчиво грабили ресурсы страны. В итоге Симон остался без поддержки, на которую очень и очень рассчитывал.

В Сирии, спокойной провинции за пределами Палеетины, римляне сумели перегруппировать свои силы под личным командованием императора Адриана, которому активно помогал Юлий Север, бывший проконсул Британии. В результате последовало новое вторжение римлян в составе ни много ни мало двенадцати легионов общей численностью около восьмидесяти тысяч воинов. Продвигаясь двумя походными колоннами по двум направлениям, они поочередно заняли все опорные пункты восставших в Святой земле. В конце концов они загнали Симона в угол и окружили его. Его последняя ставка, Баттир, где он обосновался в 135 г. н.э., находилась в нескольких милях к западу от Иерусалима.

На всем протяжении восстания Кумран был постоянно занят войсками Симона. Об их присутствии свидетельствуют монеты, найденные на его руинах, показывая, что Кумран имел важное стратегическое значение. Поэтому, несмотря на возражения отца де Во, есть все основания утверждать, что по меньшей мере некоторые из свитков Мертвого моря были уложены в кумранские тайники именно в эпоху восстания Симона бар Кохбы.

15. Самоубийство зилотов

Если рассматривать события существования в Палестине широкого мессиански настроенного движения в I в. и учитывать тот факт, что его составной частью являлись секты различного толка, это позволяет понять целый ряд неувязок и аномалий, прежде остававшихся без ответа. Так, например, сразу же обретает смысл апокалиптическая и эсхатологическая ревность Иоанна Крестителя, а также его исключительная роль в событиях, описываемых в Евангелиях. То же самое относится и к целому ряду «неудобопонятных» с богословской точки зрения мест и событий, касающихся деяний самого Иисуса. Как мы знаем, в числе его ближайших последователей был как минимум один зилот; вполне возможно, что их было куда болвше. Типично зилотская ревноств сквозит и в действиях самого Иисуса, опрокинувшего в Храме столы менял.[141] Его казнв (распятие) бвша делом рук не иудейских, а римских властей; к тому же такого рода казни подвергали политических преступников. Существует и ряд других аргументов, тщателвно изученных авторами этой книги. Наконец, вот слова самого Иисуса:

Та же мысль выражена еще более определенно в безошибочно узнаваемой кумранской фразеологии:

При чтении этого пассажа возникает впечатление, что Иисус как бы предвидит приход Павла. Разумеется, тогда он не мог предостеречь о его появлении более определенно. Но, если судить по меркам, установленным им, статус Павла в Царствии Небесном будет ненамного выше статуса парии и изгоя.

Другая загадка, недавно подмеченная исследователями, – это крепость Масада и особенно образ мыслей и убеждения ее стойких защитников. Когда в 66 г. н.э. на Святой земле началось всеобщее восстание, Масада стала одной из первых крепостей, захваченных восставшими, точнее – отрядом Менахема, внука Иуды из Галилеи, основателя движения зилотов. Крепость эта, расположенная на вершине почти отвесных утесов, высящихся на юго-западном берегу Мертвого моря примерно в тридцати трех милях от Кумрана, стала одним из самых важных бастионов мятежников, подлинным символом и воплощением сопротивления. Масада продолжала держаться еще долгое время после того, как главные силы восставших были разгромлены. Например, Иерусалим был захвачен римлянами и стерт с лица земли в 68 г. н.э., всего два года спустя после начала восстания. Масада же оставалась непокоренной еще целых шесть лет – вплоть до 74 г. н.э. За ее неприступными стенами укрывались примерно 1000 защитников, отражавших нападения и выдержавших длительную осаду римского войска, численность которого достигала пятнадцати тысяч воинов.

Несмотря на стойкость и мужество ее защитников, к середине апреля 74 г. н.э. положение крепости Масада стало безнадежным. Будучи отрезан от подвоза продовольствия и полностью окружен плотным кольцом римских войск, ее гарнизон более не мог противостоять штурму. Римляне, осаждавшие Масаду, после обстрела крепости из тяжелых осадных машин[143] соорудили огромную лестницу, поднимавшуюся по склону утеса, и в ночь на 15 апреля начали решающий штурм. Уцелевшие остатки гарнизона под командой Елеазара бен Йаира приняли трагическое решение. Мужчины предавали смерти своих жен и детей. Затем были отобраны десять воинов, которым было приказано убивать своих соратников. Когда были убиты все, оставшиеся десятеро решили бросить жребий, чтобы определить воина, которому предстояло умертвить девятерых уцелевших. Тот зарубил своих товарищей, поджег уцелевшие строения в крепости и покончил с собой. В общей сложности было убито 1000 мужчин, женщин и детей. И когда на следующее утро римляне, пробившись через ворота, ворвались в крепость, они обнаружили только трупы, лежавшие среди дымящихся развалин.

Выжить в этой страшной резне сумели лишь двое женщин и пятеро детей, которые, по всей видимости, спрятались в подземных водотоках под крепостью, пока воины гарнизона истребляли все живое. Иосиф Флавий передает историю одной из спасшихся женщин, которую, как он утверждает, подвергли допросу римские офицеры. По словам Иосифа, она подробно рассказала обо всем, что происходило в ночь осады в крепости. Если верить этому рассказу (а сомневаться в его достоверности нет оснований), Елеазар, стоявший во главе защитников, призвал своих сторонников к массовому самоубийству, воспользовавшись своим даром харизматического и красноречивого оратора:

По словам Иосифа, Елеазар завершил свое воззвание так «Давайте же умрем, не став рабами наших врагов, и покинем этот мир свободными людьми вместе с нашими женами и детьми. Так велит Закон».

Порой свидетельства Иосифа не соответствуют истине. Когда дело обстоит так, это сразу заметно. Однако в данном случае у нас нет никаких оснований сомневаться в его словах, и археологические раскопки на развалинах крепости Масада, проводившиеся в 1960е гг., подтверждают переданную им версию событий. Разумеется, не исключено, что он в чем-то приукрасил речь Елеазара, представив ее более красноречивой (и многословной), чем она была на самом деле, позволив себе небольшую поэтическую вольность. Но общий тон его рассказа, безусловно, соответствует истине, и историки всегда признавали это. Более того, Иосиф располагал уникальной, что называется, из первых рук, возможностью познакомиться с менталитетом и убеждениями повстанцев, побудившими их совершить это трагическое массовое самоубийство в крепости Масада. Дело в том, что в начале восстания он сам был одним из предводителей восставших в Галилее. В 67 г. н.э. его отряд был разбит римлянами под командованием самого Веспасиана. Произошло это у города Йотапата, в наши дни – Йодефат, находящийся неподалеку от Сепфориса. Когда город пал, многие из числа его защитников покончили жизнь самоубийством, не желая сдаваться на милость победителей. Другие же, в том числе и сам Иосиф, сумели бежать и какое-то время скрывались в пещерах. По его собственному признанию, он прятался в одной пещере вместе с сорока другими беженцами. Наконец, здесь, как и в крепости Масада, уцелевшие вынуждены были бросить жребий о том, кому из них предстоит умертвить своих товарищей. Все равно – по «счастливой случайности», как утверждает сам Иосиф, по «Промыслу Божию» или в результате умелой манипуляции со жребием – в живых остались только Иосиф и еще один воин. Убедив своего товарища сдаться, Иосиф поспешил сдаться на милость торжествующих победителей-римлян. Разумеется, он не упустил возможности изобразить свое приключение в возможно более выигрышном для себя свете. Но хотя он сам не последовал им, для него не были новостью взгляды ревнителей-зилотов, в том числе и их постоянная готовность к самопожертвованию во имя Закона.

По сути дела, эта весьма сложная и неоднозначная логика, предписывавшая акт самопожертвования, была непонятна читателям Иосифа ни при его жизни, ни в последующие века. По мнению Эйзенмана, массовые самоубийства восставших в Масаде, Гамале и ряде других укрепленных пунктов объяснялись исключительно уникальной, присущей только зилотам верой в воскресение мертвых. Эта вера базировалась в первую очередь на двух фрагментах из книг ветхозаветных пророков Даниила и Иезекииля, тексты которых были найдены в числе прочих свитков Мертвого моря в Кумране. Пророк Даниил первым дал развернутое изложение этой идеи в четко сформулированном виде: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан. 12, 2). Он также говорит о грядущем «Царстве Небесном», о «последних временах», о «пришествии князя» и о «Сыне человеческом», которому «дана власть, слава и царство» (Дан. 7, 13-14).[144]

У пророка Иезекииля ключевой пассаж на эту тему включает в себя знаменитое видение долины, полной иссохших костей, которые, по обетованию Божьему, непременно обретут жизнь:

Видимо, этот фрагмент представлялся настолько важным, что его переписанный текст был написан на пергаменте, найденном под полом синагоги в крепости Масада.[145]

Идея воскресения мертвых, восходящая к пророкам Даниилу и Иезекиилю, была с особенным воодушевлением воспринята первыми «ревнителями Закона» – Маккавеями. Так, во 2 Маккавейской книге она используется для оправдания мученичества во имя Закона. В 2 Мак. 14,42¹ рассказано, что старейшины иерусалимские кончают жизнь самоубийством, чтобы не попасть в плен и не подвергнуться позору. В 2 Мак. 6, 18 и сл.² рассказывается, что священник и учитель Закона совершил акт самопожертвования: «…добрый пример – охотно и доблестно принимать смерть за досточтимые и святые законы. Сказав это, он тотчас пошел на мучение» (2 Мак. б, 28). Этот эпизод, по словам Эйзенмана, является прототипом позднейших взглядов зилотов-ревнителей. Данный принцип получил свое выражение в 2 Мак. 7, где рассказано о том, как семеро братьев предпочли подвергнуться смертной казни, чем нарушить закон:

Здесь, в предхристианской Маккавейской книге, четко выражен принцип телесного воскресения, которое сыграло столь важную роль в позднейших богословских концепциях христианства. Однако подобная смерть, как явствует из этого фрагмента, возможна только для праведников, «ревнителей Закона». Есть в пассаже, повествующем о мученичестве семи братьев, и другой важный аспект. Перед тем как казнить последнего из братьев, мучители привели к нему его мать, чтобы та смогла в последний раз увидеть сына. Ее понуждали умолить сына подчиниться требованиям мучителей и спасти свою жизнь. Но вместо этого она обратилась к нему «Не страшись этого убийцы, но будь достойным братьев твоих и прими смерть, чтобы я по милости Божией опять приобрела тебя с братьями твоими» (2 Мак. 7, 29). Ведь в конце времен те, кто умерли вместе, вместе и воскреснут. Поэтому-то Елеазар в своем прощальном обращении к защитникам Масады убеждает их принять смерть «вместе с нашими женами и детьми. Так велит Закон». Понятно, что поступить так предписывал не саддукей-ский закон и не позднейшие нормативные акты иудаизма, а лишь Закон так называемых «зилотов-ревнителей». Если бы женщины и дети в осажденной крепости остались в живых, победители-римляне практически наверняка не стали бы предавать их смерти. Но они наверняка разделили бы жен с мужьями и детей с матерями. Многие из них были бы обращены в рабство, подвергнуты насилию и надругательству и отправлены в походные бордели римской армии, то есть оказались бы осквернены и утратили бы ту ритуальную чистоту, хранить которую предписывал Закон. Между тем защитники опасались такого разделения и осквернения куда больше, чем смерти, ибо смерть для «праведников» была лишь временной. Там, среди суровых защитников Масады, идея телесного воскресения была практически идентичной взглядам позднейшего христианства.

Итак, гарнизон защитников Масады весьма мало напоминал традиционные образы кротких, миролюбивых ессеев, из которых, по мнению сторонников консенсуса, состояла Кумранская община. И действительно, как мы уже говорили, приверженцы консенсуса попрежнему продолжают настаивать, что между Кумранской общиной и гарнизоном крепости Масада не существовало никаких связей. И это – несмотря на находку в Масаде текстов, аналогичных обнаруженным в Кумране, и вопреки тому факту, что защитники Масады пользовались тем же самым календарем, который был в употреблении и в Кумране, как о том свидетельствуют материалы находок, – уникальным солнечным календарем, принципиально отличным от лунного календаря официальной «саддукейской» священнической прослойки и позднейшего раввинистического иудаизма.

И здесь опять необходимо четко понимать суть того явления, о котором пишет Эйзенман, – это широкое мессианское националистическое движение, в русле которого сливались воедино несколько различных течений (если между ними вообще существовали различия). Объяснение Эйзенмана позволяет дать убедительное объяснение тому, что прежде выглядело лишь скопищем противоречий и аномалий. Оно объясняет и суть той миссии, с которой Иаков направил Павла на проповедь, и истинную иерархию в так называемой «ранней церкви» – «назорейском» анклаве в Иерусалиме. Необходимо помнить, что в библейские времена понятие «Израиль» обозначало не просто территорию или какойто определенный район. Что еще более важно, термин «Израиль» относился к людям, народу, «сонму людей». Когда иерархия Иерусалимской общины посылала Павла и других «евангелистов» в другие города и страны, их главной целью было обращение неофитов в Закон, то есть в «Израиль». Но что это означало, говоря практическим языком, если не вербовку новых воинов для войска? С ветхозаветных времен, в особенности с так называемого Вавилонского пленения, «народ Израиля» был рассеян по всему Средиземноморскому региону и даже за его пределами, в Персии, где тамошние евреи во время восстания бар Кохбы в 132 г. н.э. сохраняли симпатии к восставшим и даже обещали им поддержку. Кто, если не эмиссары иерусалимской иерархии, постоянно направлялись к этим потенциально обширным источникам людских ресурсов, чтобы призвать соплеменников «встать под знамена» народа Израиля, жившего в рассеянии, изгнать римских оккупантов с земли отцов и освободить родину? И Павел, выступивший с проповедью некой совершенно новой религии, вместо того чтобы заниматься вербовкой рекрутов, призывал, так сказать, к деполи-тизации, демилитаризации и пацифизму в этом движении. А это, понятно, было куда более серьезным делом, чем мелкие отступления от догматов и соблюдения ритуальных предписаний Закона. Это была своего рода государственная измена. Ибо Закон в том виде, в каком он предстает в свитках Мертвого моря, не ограничивается догмами и ритуальными акциями. При беглом взгляде на кумранские тексты нетрудно заметить, что в них провозглашается священным долгом вера в пришествие легитимной фигуры, обладающей мессианским статусом, будь то царь или первосвященник или оба одновременно. Понятно, что это подразумевало восстановление древней монархии и священства, которые совместными усилиями смогут изгнать интервентов, освободить Святую землю и очистить ее ради людей, избранных Самим Богом жить на ней. По словам Свитка Войны, «владычеству их [иноземцев] придет конец… и сыны праведности воссияют во всех концах света».

16. Павел: римский агент или осведомитель?

Познакомившись со столь грандиозными замыслами, есть смысл вновь обратиться к нарочито запутанному и схематичному описанию событий, приведенному в конце Книги Деяний апостолов. Напомним, там рассказывается, что Павла после его длительной евангелизаторской миссии вновь вызвали в Иерусалим Иаков и его лукавые приспешникииерархи. Предчувствуя опасность, его ближайшие приверженцы постоянно уговаривают апостола не ездить, однако Павел, как человек, никогда не уклонявшийся от прямой конфронтации, остается глух к их мольбам. Прибыв в Иерусалим и встретившись с Иаковом и другими лидерами тамошней общины, он вновь подвергается упрекам за недостаточно строгое соблюдение предписаний Закона. В Деяниях ничего не сказано о том, как отреагировал Павел на подобные обвинения, но, судя по дальнейшим событиям, нетрудно предположить, что он попытался оправдаться, отвергая все возводимые на него обвинения, о чем со всей очевидностью свидетельствуют его послания.[146] Другими словами, он признает серьезность своих проступков, однако со всей прямотой и фанатичной приверженностью своей собственной версии личности и учения Иисуса заявляет, что в данный момент более всего необходим своего рода компромисс. И поэтому, когда ему предложили пройти очищение в течение семи дней, он с готовностью согласился, чтобы тем самым продемонстрировать свою невиновность и всю нелепость выдвигаемых против него обвинений. Эйзенман полагает, что Иаков мог отлично понимать сложившуюся ситуацию и Павел вполне мог рассчитывать на «реабилитацию». Если бы он отказался подвергнуться ритуалу очищения, он открыто продемонстрировал бы свое пренебрежительное отношение к Закону. Согласившись же подвергнуться ритуалу, он в еще большей мере, чем прежде, заслужил бы прозвище «лжеца» из Толкования на Аввакума. Итак, какую бы линию действий ни выбрал Павел, он оказывался в проигрышном положении. А это – именно то, к чему стремился Иаков.

Во всяком случае, даже пройдя демонстративный ритуал очищения, Павел продолжал возбуждать ненависть в тех «ревнителях Закона», которые всего через несколько дней напали на него прямо в Храме. Они кричали:

За этим последовал самый настоящий мятеж:

Была спешно вызвана когорта – а это не менее шестисот легионеров, – и Павел был спасен в самую последнюю минуту (по всей вероятности, чтобы предотвратить дальнейшее развитие бунта). Но с какой стати целая когорта римлян должна была беспокоиться за жизнь какого-то еврейского еретика-раскольника, который сумел вызвать ненависть своих собратьев? Размах волнений со всей очевидностью демонстрирует ту реальную силу, могущество и влияние, которым так называемая «ранняя церковь» пользовалась в то время в Иерусалиме, но – среди евреев! Ясно, что мы имеем дело с движением внутри иудаизма, добивавшимся лояльности со стороны подавляющего большинства населения города.

Освободив Павла из рук разъяренной толпы, римляне арестовали Павла, который, прежде чем отправиться в темницу, испросил позволения произнести оправдательную речь. И римляне по совершенно непонятной причине позволили ему это, хотя его слова послужили лишь дальнейшему разжиганию толпы. И Павла поспешно увели на допрос. Допрос? Но позвольте спросить: о чем же его собирались допрашивать? Зачем и с какой стати пытать и допрашивать человека, который упрекал своих единоверцев за несоблюдение ортодоксальных догм и ритуальных предписаний? Существует только одно убедительное объяснение того, почему римляне проявляли столь странный интерес к Павлу: оно сводится к тому, что Павел был… их агентом, сообщавшим им информацию политического и военного характера.

Единственными серьезными политическими и военными противниками римлян были последователи националистического движения – зилоты народных преданий. И Павел, проповедник-евангелизатор «ранней церкви», также подвергался угрозам со стороны этих «ревнителей Закона», числом около сорока или даже более, которые составили заговор с целью его убийства и поклялись, что не будут ни есть, ни пить до тех пор, пока не добьются своей цели. Будучи спасен своим доселе ни разу не упоминавшимся племянником, Павел под охраной был отправлен из Иерусалима в Кесарию, где заявил о своем праве в качестве римского гражданина требовать суда императора. Оказавшись в Кесарии, он сумел установить близкие и доверительные отношения с римским прокуратором – Антонием Феликсом. Как подчеркивает Эйзенман, он установил доверительные отношения и с зятем прокуратора -Иродом Агриппой II, и сестрой царя, ставшей впоследствии любовницей Тита – римского военачальника, который захватил и разрушил Иерусалим, а спустя некоторое время стал императором Рима.

Это – далеко не единственный подозрительный эпизод, просматривающийся на втором плане биографии Павла. С самого начала его богатство, права римского гражданина и почти фамильярное знакомство с оккупационными властями резко выделяли его из числа его собственных приверженцев и всех прочих членов «ранней церкви». Несомненно, Павел имел связи с влиятельными людьми из тогдашней правящей элиты. Каким же образом совсем молодой еще человек сумел сделаться доверенным лицом первосвященника? Более того, в своем послании к римлянам (Рим. 16, 11) он упоминает «Иродиона, сродника моего» – имя, вне всякого сомнения, связанное с правящей династией и крайне маловероятное для проповедника Евангелия. Кроме того, в качестве одного из знакомых Павла в Антиохии упоминается «Мануил, совоспитанник Ирода-четвертовластника»[147](Деян. 13, 1)-В данном случае мы опять-таки имеем свидетельство контактов Павла с аристократией самого высокого уровня.[148]

Итак, пусть даже на уровне предположений, вполне возможно, что Павел был кем-то вроде римского агента, имевшего особый статус. Эйзенман пришел к подобному заключению на основе изучения свитков, а затем нашел аргументы в пользу этой версии и в текстах Нового Завета. И действительно, если сопоставить и проанализировать материалы текстов кумранских свитков со свидетельствами Книги Деяний и порой глухими намеками, сохранившимися в посланиях самого апостола Павла, такой вывод приобретает вполне конкретные очертания. Однако существует и другая, не менее неожиданная и удивительная возможность. Запутанные и загадочные волнения в Иерусалиме, вмешательство – в самый последний момент – римских легионеров, отправка Павла под массированной охраной из города, его, мягко говоря, привилегированные условия проживания в Кесарии, его таинственное и странное исчезновение со страниц истории – все эти события, словно эхо, откликнулись в наши дни. В этой связи можно вспомнить программу защиты свидетелей, принятую в Соединенных Штатах. Можно назвать и так называемый «феномен сверхактивных осведомителей» в Северной Ирландии. В обоих случаях властям удалось поймать и «обратить в свою веру» члена какой-либо нелегальной структуры, занимающейся организованной преступностью или вооруженным терроризмом. Он согласился давать показания в обмен на личную неприкосновенность, защиту, перемещение в другой регион и, естественно, за хорошие деньги. Он, как и Павел, мог вызвать к себе мстительную ненависть своих недавних товарищей. Как и Павлу, ему может быть предоставлена, казалось бы, непропорционально большая военная и полицейская охрана. Сотрудничая с высокопоставленными властями, он может получить новое «удостоверение личности» и вместе со своей семьей может быть отправлен куда-нибудь в дальние края, находящиеся – по крайней мере теоретически – вне досягаемости мстительных товарищей, преданных им. И в удобный момент, во время очередного возмущения, он, как и Павел, может просто исчезнуть.

Получается, что Павел принадлежал к обширной компании «секретных агентов», действовавших на страницах истории? К числу самых знаменитых в истории осведомителей и «суперагентов»? Исследование Роберта Эйзенмана выдвинуло целый ряд вопросов. Но как бы там ни было, появление Павла на сцене истории дало импульс целому ряду событий, которые приобрели впоследствии необратимый характер. То, что возникло в качестве локализованного движения в рамках существующего иудаизма, влияние которого практически не выходило за границы Святой земли, вскоре трансформировалось в нечто доселе невиданное ни по масштабам, ни по значению. Движение это переросло «раннюю церковь», и Кумранская община была разграблена и насильственным путем обращена в нечто такое, что уже не могло вмещать идеи своих собственных основателей. Так сложилось основное ядро, еретическое по своей сути, из которого на протяжении двух последующих столетий возникла совершенно новая религия. То, что в русле иудаизма почиталось откровенной ересью, стало самым ортодоксальным ядром в христианстве. Поистине, в истории можно встретить очень немного событий, возымевших столь далекоидущие последствия.