Свобода на продажу

Глава 7 Великобритания: под колпаком

Глава 7

Великобритания: под колпаком

Приверженность британцев защите прав человека происходит из определенного понимания нашей истории, из осознания прав, выкованных в совместных битвах, и из веры в то, что свободное общество обеспечивает наилучшие перспективы для долговременной стабильности и роста.

Это было в марте 2009 года. Я сидел во втором ряду богато декорированного зала в Ланкастер–хаусе, видевшем торжественные и не очень торжественные события в истории дипломатии, и слушал министра иностранных дел Дэвида Милибэнда. Он начинал свой ежегодный доклад о соблюдении прав человека. Я сдержал возглас недоверия, когда он стал объяснять, каким образом Великобритания подала другим странам пример для подражания. Зная Милибэнда в течение многих лет, я наблюдал за тем, как он, подобно другим своим коллегам, прислушивался к голосу совести, реагируя на те или иные действия правительства. Менее чем через час после выступления Милибэнда генеральный прокурор объявила, что она санкционировала расследование, которое должно ответить на вопрос о том, замешаны ли агенты МИ-5 в пытках заключенных на американской базе Гуантанамо. Адвокат Беньяма Мохаммеда, бывшего узника, который на начальном этапе дал признательные показания, заявил, что разбирательство может привести следствие к ведомству Милибэнда.

Все это было совсем не похоже на то, что происходило 12 лет назад. Страна готовилась к приходу Тони Блэра и нового лейбористского Камелота с почти ребяческим энтузиазмом. Я только что вернулся в Великобританию после того, как наблюдал вблизи крушение диктатур. Я присоединился к «лобби» — самой английской из институций, этой святая святых политической журналистики при Вестминстере — в надежде на то, что разворачивающиеся передо мной демократические процессы приведут меня в чувство. Еще до выборов 1997 года я достаточно понаблюдал за людьми из окружения Блэра и журналистами, которые должны были следить за их деятельностью, чтобы проникнуться скептицизмом в отношении какого бы то ни было прекрасного, нового и более свободного мира.

Послужной список консерваторов ужасал. Здесь было многое: от интернирования, бессмысленных попыток заткнуть на телевидении рот лидерам Шинн Фейн и стрельбы на поражение в Северной Ирландии — до политизации полиции, силами которой срывались забастовки, использования закона «О государственной тайне» и других мер Для запугивания журналистов и препятствия расследованиям. Во всем этом правительства Маргарет Тэтчер и Джона Мейджора продемонстрировали классический бесцеремонный подход к тем, кто, по мнению консерваторов, подрывал «британский образ жизни».

Лейбористы поклялись, что будут другими. Они пришли к власти, пообещав возродить веру общества в демократию. Они должны были выполнить это обещание, восстановив «доверие» и проведя радикальные конституционные реформы для того, чтобы модернизировать Вестминстер и Уайтхолл[32], сделать их более прозрачными и подотчетными. Автономия Шотландии, Уэльса и Лондона была расширена. Был принят закон «О свободе информации» — хотя и после существенной задержки и в сильно урезанном виде. Самое важное, что Европейская конвенция о правах человека была инкорпорирована в законодательство Соединенного Королевства, закрепив основные права в неписаной конституции Великобритании. Как же могло случиться, что администрациям Блэра и Гордона Брауна суждено было остаться самыми нетерпимыми в современной британской истории?

Здесь нет единого ответа, но есть много наводящей информации. Кое–какая из этой информации имеет узко политический характер. Блэр унаследовал пакет реформ от своего предшественника, и, разумеется, эти реформы были ему не по нраву. Зачем разбрасываться властью, если вы внезапно обзавелись ею в таком количестве? Уверенное доминирование в парламенте, подтвержденное в 1997 и 2001 годах, придало премьер–министру и его окружению спеси, которая ведет к падению и которая в наибольшей мере проявилась в отношении войны в Ираке и во внутренней политике. Кроме спеси, лейбористы отличались неуверенностью в себе — менее заметной, но в равной степени разрушительной. В глубине души Блэр верил, что Британия — это консервативная страна, голосующая за консерваторов, и что он добился бы куда меньшего, если бы не потворствовал вкусам большинства, о которых ему рассказали специалисты по общественному мнению, а также некоторые газетные магнаты и издатели. Террористические атаки 11 сентября позволили Блэру проявить свои чувства, но вообще‑то его авторитарная эволюция началась раньше. Вместе с техническими достижениями, такими как сбор биометрических данных, это дало сильнодействующую смесь.

В 2007 году, когда Блэр покинул пост, он оставил своему преемнику «государство надзора» (surveillance state), не имеющее аналогов в демократическом мире. Парламент утвердил 45 уголовных законов (больше, чем за все предыдущее столетие), предусматривающих более 3 тысяч новых составов преступления, например восхваление терроризма и возбуждение религиозной ненависти. Таким образом, на каждый рабочий день парламента за время премьерства Блэра пришлось два состава. Полномочия полиции и спецслужб в сфере ареста и задержания оказались расширены. Всем государственным учреждениям были предоставлены особые права на сбор информации, а от граждан стали требовать предоставления беспрецедентных сведений. Что касается зарубежных дел, то правительство тайно договорилось о транспортировке террористов, подозреваемых правительством США, в секретные тюрьмы по всему миру и предоставило рейсам «чрезвычайной выдачи» право на приземление в аэропортах Великобритании. Предписания о надзоре (control orders) применяются к людям, которые вроде бы представляют угрозу безопасности, но которых, однако, правительство не может преследовать в судебном порядке: суды не принимают во внимание сведения, добытые путем прослушивания телефона или другими подобными способами. Предписания о пресечении антиобщественного поведения (anti‑social behaviour orders) применяются к людям, чьи действия не были сами по себе незаконными (например, посещение ими части города, объявленной для них запретной, или разговор с определенными людьми, которые считаются опасными). Стандарт доказательства в этих случая существенно ниже, чем при расследовании уголовного преступления. Правительство также попыталось вывести ряд категорий дел из юрисдикции суда присяжных, аргументируя это тем, что некоторые дела, например о крупном мошенничестве, слишком сложны для понимания обычных граждан.

Чем сильнее государство вмешивалось в жизнь граждан, тем труднее становилось убедить людей, что оно стремится сделать их жизнь безопаснее. Всякий раз, когда статистики отмечали рост преступности, в особенности рост насильственных преступлений, газеты позволяли себе паниковать. В тех же случаях, когда предлагаемые показатели преступности падали, газеты намекали на то, что министры фальсифицировали цифры. Тем не менее, хотя население и сомневалось в эффективности многих из перечисленных выше законов, результаты большинства опросов общественного мнения свидетельствовали о поддержке или молчаливом согласии с идеей не давать преступникам спуску (особенно тогда, когда людям не растолковывали смысл конкретных мер). Правозащитные группы, пытаясь обуздать чиновничье рвение, одержали всего одну–две примечательные победы — понимая при этом, что идут против общественного мнения.

Я никогда не отрицал важности роли государства в обеспечении на национальном или местном уровне справедливости в обществе или безопасности на улицах. Время, проведенное мной в континентальной Европе, заставило меня по достоинству оценить коммунитарный дух, характерный для ряда стран. Социальная ответственность Германии 8о–х годов выигрывает в сравнении со злонамеренной атмосферой Британии, о которой Маргарет Тэтчер как‑то высказалась, что‑де «нет такой вещи — общества». В середине 90–х годов, когда лейбористы готовились взять власть, я, подобно многим, приветствовал отход от эгоистического индивидуализма. Я считал тогда, что нет проблемы в том, что люди предоставляют государству больше сведений о себе. Будучи в Германии и Испании, я носил с собой удостоверение личности, и ни разу ни у меня, ни у моих друзей не возникло даже мысли о том, чтобы поставить этот порядок под сомнение. Но несколько лет жизни при Блэре и ряде министров внутренних дел с авторитарными наклонностями заставили меня изменить свое мнение.

Символом стремления правительства к контролю и произволу стали сразу несколько инцидентов. Одним из наиболее впечатляющих был арест мирных демонстрантов за чтение вслух имен британских солдат, убитых в Ираке, у Кенотафа на улице Уайтхолл. Причиной послужило их «вторжение» в зону Вестминстерского дворца, в которой демонстрации запрещены. Затем последовал арест 15–летнего подростка за использование слова «культ» в отношении Церкви саентологии во время демонстрации у лондонской штаб–квартиры этой организации. Позднее полиция публично предупредила, что «оскорбление» саентологии отныне будет считаться преступлением. Но самый чудовищный случай, за которым, помнится, я наблюдал в полнейшем изумлении, произошел в 2005 году на съезде Лейбористской партии. Тогда 82–летнего Уолтера Вольфганга скрутили и вытащили из зала за его выкрики: «Чепуха!» во время речи министра иностранных дел Джека Стро. Полиция оправдывала свои действия пресловутым пунктом закона «О предупреждении терроризма», который дает ей право проверять любого на территориях, признанных уязвимыми для террористических актов. Вольфганг, член коалиции «Остановите войну», бежал из нацистской Германии в 1937 году.

Один эпизод насторожил меня сильнее прочих, дав представление о масштабе изменений в британском обществе. Будучи редактором журнала «Нью стейтсмен», я считал своей задачей делать все, что в моих силах, чтобы привлечь власть к ответу. Я хотел сосредоточиться на расследовательской журналистике — уходящем искусстве в британской журналистике. В сентябре 2006 года я попросил Брендана О'Нила, журналиста с левыми взглядами, сделать репортаж об использовании в Великобритании систем охранного телевидения (CCTV), проникнув на одну из станций наблюдения. Об этом много говорили, но прежде я не читал ничего определенного о том, как это работает и насколько распространена подобная практика. То, что удалось узнать О'Нилу, поразило меня.

Я сделал эту статью, озаглавленную «Следит за тобой и за мной»[33], центральным материалом номера. В своем репортаже О'Нил рассказал о центре управления системой охранного телевидения в районе Вестминстер. Журналисту с удовольствием позволили посетить это место. О'Нила встретил официальный сопровождающий. Они вошли в «темное и сырое складское помещение», а затем спустились в лифте на два этажа.

Данная станция наблюдения управляет 160 камерами. Это происходит 24 часа в сутки, 365 дней в году. О'Нил пишет:

Сотрудники объяснили О'Нилу, как следить за людьми. Он нажал кнопку «Лестер–сквер»: «Внезапно передо мной предстал отличный вид на площадь с высоты птичьего полета — с прогуливающимися влюбленными и спешащими пешеходами». Камера приблизила изображение.

Напоследок автор привел следующую статистику: в Великобритании около 5 миллионов камер охранного телевидения (по одной на каждых 12 граждан), или 20% от общего числа камер на планете. Если учесть, что Британия занимает всего о,2% пригодной для обитания территории Земли, это действительно является выдающимся достижением. Ежедневно за обычным жителем Лондона, занимающимся своими делами, могут следить 300 видеокамер. В других крупных городах, например, в Манчестере или Эдинбурге, этот показатель составляет от 5 до 100 камер в день. С тех пор техника ушла вперед, а масштаб ее применения увеличился.

Перечитывая эту статью спустя несколько лет, я поражаюсь, насколько устаревшим кажется ее тон. Возможно, я был несколько наивен. Если так, то теперь я другой. За прошедший период Британия вполне примирилась с камерами и даже стала от них зависеть. Сторонники слежки выдвинули несколько аргументов. Один из них таков: бедные являются наиболее вероятными жертвами уличной преступности, поэтому если вы верите в социальную справедливость, у вас не должно быть возражений. Другой аргумент гласит: «Ведь вы хотите, чтобы ваша дочь безопасно добиралась домой из школы?» Конечно, да, хочу, но означает ли это, что мы нуждаемся в таких системах? Снова и снова лейбористские министры цитируют опросы общественного мнения и исследования, которые свидетельствуют не только об общественной поддержке, но и об общественном запросе на такую слежку.

Два случая видеосъемки изменили в Британии отношения между свободой, надзором и безопасностью. Сделанное 12 февраля 1993 года в 15.39 и позднее транслировавшееся по всей стране зернистое изображение, полученное системой охранного телевидения, демонстрировало доверчивого малыша, который за руку с незнакомцем выходил из ливерпульского торгового центра. Через день двухлетний Джеймс Булгер был найден забитым до смерти на железнодорожных путях. Седьмого июля 2005 года в 7.21 камера №14 на вокзале в Лутоне запечатлела четырех молодых террористов, которые выглядели пугающе невозмутимыми, готовясь взорвать себя и 50 лондонцев в придачу.

В первом случае камера не предотвратила преступление, но сделанные ею далекие от совершенства кадры помогли полиции найти двух 11–летних мальчиков, которых позднее осудили за убийство (и которые после освобождения из заключения были вынуждены поменять удостоверения личности из опасения мести). Во втором случае полученные изображения никак не повлияли на совершение преступления. Но с помощью их широкого распространения правительство довело до всеобщего сведения, что в борьбе с терроризмом оно не остановится ни перед чем. «Пусть ни у кого не останется и тени сомнения: правила игры меняются», — заявил Тони Блэр.

По наблюдению «Вашингтон пост», Британия превратилась «в первое в мире 'общество надзора'». Системы охранного телевидения впервые в Великобритании появились в магазинах. В 70–е годы их начали устанавливать и в общественных местах, например в лондонском метро, поездах и автобусах. Камеры, стационарные и мобильные, долго использовались для наблюдения за акциями протеста и очагами напряженности, например за футбольными играми. Технология совершенствовалась. Сегодня большинство камер имеют функцию автоматического распознавания номерных знаков, идентификации лиц людей и даже определения признаков подозрительного поведения. В 2003 году была представлена компьютерная программа, названная интеллектуальной системой наблюдения за пешеходами (intelligence pedestrian surveillance). Она анализирует кластеры и движение пикселей в материале, отснятом системами охранного телевидения, и ищет признаки необычного поведения. Британские ученые, поддержанные Министерством обороны и правительственным грантом в 500 тысяч ф. ст., разработали камеры с «распознаванием походки». Целью является различение странного или подозрительного передвижения людей и предупреждение об этом оператора–человека.

В сентябре 2006 года Мидлсбро стал первым городом, в котором была опробована «говорящая» система охранного телевидения. Камеры были снабжены громкоговорителями и круглосуточно контролировались представителями местного совета. Эти камеры отдавали указания, если фиксировали, как кто‑то выбрасывает мусор или совершает другие антиобщественные поступки. Если нарушители подчинялись, предполагалось, что оператор должен был произнести: «Благодарю». В противном случае можно было предупредить полицию и использовать запись как доказательство в суде.

Правительство осталось настолько довольно этим опытом, что в следующем году система была опробована еще в 20 городах. Чтобы не позволить перещеголять себя, в мае 2007 года полиция графства Мерсисайд опробовала новейшее средство для пресечения антиобщественного поведения: «Майкродрон» (Microdrone), небольшой радиоуправляемый вертолет с автономным питанием, снабженный видеокамерой и громкоговорителем. Он настолько тихий, что может оставаться незамеченным на высоте 100 метров. По уверениям изготовителя, это надежное устройство может вернуться на базу, даже если лишится двух из четырех пропеллеров. Одной из необычных особенностей «Майкродрона» является наличие громкоговорителя, который позволяет полиции отдавать приказы тем, кто внизу. В оруэлловском романе «1984» Уинстона Смита особенно раздражало в вездесущем телекране то, что он не только наблюдал, но и говорил.

Важной ранней мерой, предпринятой правительством, был закон «О полномочиях следственных органов» (2000 г.). Принятие этой хартии прав шпиков предшествовало террористическим атакам 11 сентября. Положения этого закона, призванного вооружить полицию и спецслужбы для борьбы с преступностью и терроризмом, можно трактовать настолько широко, что сотни государственных органов приобрели дополнительные полномочия, из которых их поощряли извлекать выгоду. К 2008 году ежедневно происходило более тысячи операций перехвата информации. Разрешение вести перехват данных получили более 600 учреждений (три четверти из них — муниципальные советы).

Ежегодный доклад Уполномоченного по вопросам перехвата сообщений за 2006 год содержал леденящие душу факты. Я цитировал этот документ в передовице в «Нью стейтсмен». В докладе отмечалось, что всего за девять месяцев было сделано более 250 тысяч запросов о перехвате частных сообщений, и большая часть их была одобрена. Правом сунуть нос в чужие дела воспользовались не только подразделения правительства (в том числе МИД, МВД, Министерство обороны и аппарат первого министра Шотландии), но и другие органы, такие как налоговая и таможенная службы, разведка, все 52 подразделения полиции и даже служба пожарной охраны. Уполномоченный, сэр Пол Кеннеди, с симпатией отнесся к назойливому любопытству государства. Он приветствовал «добросовестность, самоотверженность и энтузиазм», проявленные людьми, прослушивающими телефонные переговоры и тайно подключающимися к компьютерам, хотя и отмечал, что тысяча операций по тайному наблюдению в этом году были проведены не на должном уровне. Он объяснил это главным образом административными просчетами. Можно только догадываться, что это были за интереснейшие переговоры. Кеннеди намекнул, что среди выслеженных преступников были «неконтролируемые биржевые маклеры, те, кто выбрасывает крупногабаритные вещи вне свалок, и мошенники». Уполномоченный также выразил абсолютную уверенность в том, что были успешно предотвращены убийства, а также пресечена деятельность группировок наркоторговцев, торговцев людьми, «террористических и экстремистских организаций» и предупреждены серьезные насильственные преступления. Добавим к этому следующую статистику: в этот период было выдано более 10 тысяч разрешений на вторжение в частное жилище. Правительственная проверка показала, что было предоставлено 1043 разрешения на проникновение, в том числе с целью удостовериться, что не имели место случаи незаконного гипноза, а также что ограда жилища не слишком высока.

К этому моменту даже у профессионалов, работающих в самом сердце системы госбезопасности, появились сомнения. Назначенный правительством Уполномоченный по вопросам защиты информации Ричард Томас предостерег, что избыток информации в руках государства связан с опасностью превращения во «вредную привычку». В своем докладе за 2008 год Томас отметил:

Томас с ходу отклонил планы создания правительственной базы данных для хранения записей телефонных переговоров и электронной почты всего населения с помощью подключения «в реальном времени»:

«Программа модернизации перехвата» разрабатывалась МИ-6 и Центром правительственной связи в Челтнеме. Запрашиваемый бюджет и сами масштабы проекта поражают. Только в 2007 году в Великобритании было отправлено 57 миллиардов текстовых сообщений (тысяча на душу населения) — по сравнению с 1 миллиардом в 1999 году. Число широкополосных интернет–соединений выросло с 330 тысяч в 2001 году до 18 миллионов. Каждый день по электронной почте отправляется примерно 3 миллиарда сообщений, то есть 35 тысяч сообщений в секунду.

Томас заявил, что не знает о подобной базе данных в какой‑либо другой стране. До этого момента полиция и разведслужбы могли запрашивать у телекоммуникационных провайдеров информацию о телефонных звонках, посланных текстовых сообщениях и посещенных сайтах. Провайдер мог сделать запрос, который мог затем попасть к уполномоченному по вопросам перехвата сообщений и другому контролеру, но, согласно новым предложениям, это право должно быть отменено. «Мы должны держаться и говорить, что это наши фундаментальные права и свободы, что должны быть установлены границы, а для этого необходимо широкое демократическое обсуждение», — настаивал Томас. После более чем шести лет борьбы с наступлением на права он ушел в отставку.

Незаметно и с минимальным обсуждением Великобритания собрала самую большую из известных национальных баз данных ДНК. К началу 2009 года она якобы содержала информацию более чем о 5 миллионах (из 6о миллионов) граждан, в том числе о трети всех темнокожих британцев. Сейчас собираются сведения о каждом, кто подвергался аресту. При этом подразумевается, что многие фигуранты никогда не были обвинены в каком‑либо преступлении. Новые записи добавляются каждые 45 секунд, то есть по 2 тысячи в день, по 700 тысяч в год. Правительство, поддерживаемое МВД, предполагает, что эта схема должна стать универсальной, что должны быть собраны сведения о каждом гражданине. Неудовлетворенное ростом объема данных, оно предложило разрешить полиции брать ДНК у любого остановленного, включая водителей, обвиненных в превышении скорости, тех, кто мусорит на улицах, и людей, не использующих ремни безопасности. В декабре 2008 года Европейский суд по правам человека постановил, что британское правительство нарушило право на неприкосновенность частной жизни, собирая генетические сведения о людях, которые не были признаны виновными в совершении преступлений. Правительство ответило, что удалит сведения, но сохранит образцы ДНК. Изобретатель метода «генетической дактилоскопии» сэр Алек Джеффрис заявил, что позиция правительства «почти лишила его дара речи»:

Другая база данных, получившая название «Контакт пойнт», была создана для сбора сведений о каждом ребенке в Англии и Уэльсе, о его экзаменационных оценках, трудностях в семье и за ее пределами — чуть ли не обо всем. К моменту достижения ребенком совершеннолетия государство будет иметь полный доступ к его самой личной информации. Идея заключалась в том, чтобы дать возможность всем профессионалам, работающим с теми, кому нет восемнадцати, выяснить, кто еще контактировал с ними. Файлы, доступные 330 тысячам отобранных пользователей, включая полицейских и врачей, должны содержать имя ребенка, дату его рождения, адрес, название школы, сведения о враче и любом социальном работнике или должностном лице, осуществлявшем надзор за ним, а также имена и адреса его родителей. Нововведение имело серьезную подоплеку: публика пришла в ужас от нескольких резонансных дел, связанных с жестоким обращением с детьми, в особенности от убийства Виктории Климбье, приехавшей в Великобританию из Кот–д'Ивуара.

Проблемой для правительства было то, что общество посылало противоречивые сигналы. Проблемой для общества стала противоречивость сигналов СМИ: с одной стороны, медиа намекали, что британцы никогда не были в такой опасности, как сейчас; с другой стороны, они предупреждали об опасности полицейского государства, указывающего людям, что им делать, и карающего за непослушание. Для чиновников проблемой была не неразбериха, а догма. Они сводят спор о взаимоотношениях государства и личности к простой схеме, к игре с нулевой суммой, в которой вы можете быть либо бесхитростным либертарианцем, озабоченным правами личности, либо ответственным гражданином, который всегда настороже. После десятилетия правления Блэра и Брауна Лейбористская партия оказалась без заслуживающей доверия программы защиты прав человека. Для меня и мне подобных это стало одной из самых удручающих черт этого периода.

Спустя несколько недель после 11 сентября Дэвид Бланкетт, министр внутренних дел, предложил ввести национальные удостоверения личности. На самом деле лейбористы носились с этой идеей еще в 1997 году, когда только пришли к власти, а теперь просто подвернулся удобный случай. Бланкетт (возможно, наиболее нетерпимый в череде нетерпимых чиновников) заявил, что удостоверения будут называться «правоустанавливающими документами» и что людям следует платить за привилегию пользоваться ими. Он говорил об этом без иронии. Потребовалось некоторое время, чтобы эта идея материализовалась в конкретные мероприятия, и в 2003 году правительство под фанфары обнародовало планы введения удостоверений личности, возможно, более изощренных, чем имевшие хождение в любой другой стране. Чип внутри удостоверения должен был содержать до 50 параметров личной информации о гражданине. Законодательство давало министру внутренних дел право обойтись в данном случае без одобрения парламента. В течение первых нескольких лет казалось, что общественность с энтузиазмом поддерживает идею удостоверений, но опросы общественного мнения показывали, что поддержка ослабевает из‑за растущих опасений по поводу утечки данных, а также роста расходов с 6 до 20 миллиардов ф. ст. Правительство подобрало аргументы, соответствующие требованиям момента. Удостоверения нужны, чтобы предотвратить, во–первых, мошенничество с пособиями, во–вторых, нелегальную иммиграцию (в то время она была высокой) и, в–третьих, терроризм. Чарльз Кларк, преемник Бланкетта, охарактеризовал этот закон как «серьезную меру, направленную на укрепление гражданских прав, поскольку он обеспечивает фундаментальную гражданскую свободу в нашем обществе: право быть свободным от преступных посягательств и страха». Несмотря на активное противодействие Палаты лордов, законопроект в марте 2006 года был принят и вступил в силу в 20Ю году. Консерваторы торжественно пообещали, что если они придут к власти, то остановят осуществление этих планов, хотя многие усомнились, что они и впрямь это сделают.

Споры об удостоверениях личности свидетельствуют о наличии более широкой проблемы. Меня всегда поражал разрыв между действительностью и мнением политиков о состоянии британской демократии. Члены парламента называют Великобританию родиной парламентаризма. Редкие дебаты обходятся без упоминаний о Великой хартии вольностей, «Славной революции» и других великих исторических моментов. Евроскептики должны были бы изумиться доблестному индивидуализму британцев в сравнении со стадным чувством жителей континента. И все же трудно найти в самопровозглашенном демократическом мире страну, где в руках людей с такой незначительной поддержкой было бы больше власти. Глубину этого несоответствия оценил независимый орган «Исследование проблем власти» (Power Inquiry), учрежденный в 2004 году группой именитых общественных деятелей. Цель этой экспертной группы — выработка рекомендаций по вовлечению общества в политику. Опубликованные два года спустя выводы группы оказались суровыми: легитимность правительства подрывается системой голосования, явкой избирателей на выборы и много чем еще.

В 2005 году всеобщие выборы ясно продемонстрировали масштаб проблемы. Снова всего одна из крупных партий, Лейбористская, получила неограниченную власть, но уже при поддержке лишь 22% от общего числа избирателей. Только половина избирателей дала себе труд опустить в урну бюллетень. На местных выборах показатели были еще хуже. Исследование наводит на мысль, что определение британской системы как «исполнительной демократии» (executive democracy) грешит неточностью. Более уместным было бы назвать ее «выборной диктатурой» (elective dictatorship). Руководитель этого исследования, адвокат, баронесса Хелена Кеннеди отметила, что «пруд», из которого отбирали политических лидеров Британии, уменьшился до размеров «лужи», а выборы в Британии перестали быть репрезентативными:

В результате люди отворачиваются от голосования и участия в большой политике, концентрируясь на прямых действиях или на кампаниях, посвященных решению какой‑либо одной проблемы. В окончательном докладе комиссии, который, как утверждалось, имел целью «спасение британской демократии от краха», было сформулировано 30 ключевых рекомендаций. Правительство одобрило доклад, его обстоятельно, но недолго обсуждали. И оставили без последствий.

Низкая явка и ограниченные полномочия усугубляются нехваткой сдержек и противовесов. Парламент редко оказывается способен осуществлять серьезный контроль. Время от времени правительство проигрывает важное голосование. Дебаты публика и пресса фактически игнорируют, а парламентские комитеты, столь влиятельные в США, в Великобритании институционально и интеллектуально ограничены. Влияние парламента на другие государственные органы, особенно на спецслужбы, прискорбно слабо. По иронии, в последние несколько десятилетий два наименее демократических института в Британии выступали в роли наиболее ответственных стражей ее свобод: суды и неизбираемая Палата лордов.

По правде говоря, в Великобритании никогда не было Золотого века свободы. Все правительства Великобритании идут протоптанными тропами, а премьер–министры неизменно приходят в ужас от получаемых ежедневных сводок о государственной безопасности. Блэр и его министры пошли по стопам консерваторов, унаследовав от них пренебрежение к «званым ужинам», участники которых зациклены на правах человека. Специалисты по изучению общественного мнения убедили их, что британская публика могла бы принять что угодно — от камер слежения до удостоверений личности, превентивного задержания и обыска, — только чтобы чувствовать себя в безопасности. Они полагали, что боятся только те, кому есть что скрывать. Если вы избегаете неприятностей, неприятности вам не грозят. Где я слышал это раньше? Ах да, в Сингапуре. Сингапурская модель экспортировалась повсеместно.

В каждой стране есть свой Пакт, определяющий соотношение свободы, безопасности и процветания. Блэр выразил свой подход в высшей степени обоснованным замечанием об «обществе с правилами, но без предрассудков». Если оглянуться на то время и попросить указать область, где Блэр смог что‑либо изменить к лучшему, это была бы социальная сфера. Британия стала, по крайней мере на бумаге, более толерантной. Было узаконено «гражданское партнерство» (civil partnership), то есть браки гомосексуалистов, и ужесточено наказание за дискриминацию по признаку расы, религии, пола, сексуальной ориентации и возраста. Блэр отграничил публичные права, которые могут служить предметом переговоров, от неприкосновенных прав личности. Британцы никогда не были свободнее в своем выборе образа жизни. В общественной же сфере — от поведения в местном парке до высказываний в СМИ и на демонстрациях — они были поставлены в самые что ни на есть жесткие рамки. Стоит переступить границу, и государство воспользуется своими неограниченными полномочиями, чтобы вас поймать. Блэр подытожил свою мысль следующим образом: «Я верю в принцип 'живи и давай жить другим', но ваше поведение не должно ограничивать свободу других». Однако кто определит это «ограничение»? К сожалению, это парламент, почти лишенный власти, правительство, почти не пользующееся поддержкой избирателей, и спецслужбы, почти никому не подотчетные.

Идея «выбора» интерпретировалась шире, чем выбор социальных норм. Как и прочие, чье становление пришлось на период гегемонии Тэтчер, Блэр считал фундаментальным правом людей возможность «выбирать» государственные услуги. Он считал, что государство, которое не позволяет людям выбирать школу или больницу, прибегает к еще одной форме принуждения. Это единственная сфера, в которую государству следовало бы вмешиваться как можно меньше. Он верил, что если люди в повседневной жизни «вольны» в принятии решений, они должны быть готовы доверить властям больший контроль над собой, например в том, что касается безопасности. Во время своего пребывания у власти Блэр мало чего добился в этом направлении. Его преемник не рассматривал «выбор» как панацею. Он скорее придерживался присущего левоцентристам взгляда на государство как на благодетеля, предоставляющего услуги обществу.

Заняв место Блэра, Гордон Браун намекнул, что намерен осторожнее обращаться с британскими конституционными нормами и гражданскими свободами. Он заверил, что покончит с «диванным» стилем правления своего предшественника, когда небольшая группа чиновников принимала решения без ведома парламента и правительства. В некоторой степени он действительно изменил процедуры. Но в части фундаментальных взаимоотношений государства с личностью он продолжил линию Блэра. Правда, Браун не проявлял такого рвения, как его предшественник. В первые 48 часов своего пребывания в должности, когда ему пришлось решать проблемы, связанные с серией попыток террористических актов в Лондоне и Глазго, он отреагировал сдержанно. Тем не менее впоследствии каждый раз, когда Браун сталкивался с выбором между сдержанностью и «жестким» ответом преступникам, он выбирал второе. Блэр оставил ему в наследство аппарат госбезопасности Уайтхолла, который знал правила игры. Проблема усугубилась с разделением сфер компетенции в области уголовной юстиции и борьбы с терроризмом между старомодным МВД и новым Минюстом. Многие более рассудительные сотрудники перешли в Министерство юстиции, фактически оставив неопытного, но амбициозного нового министра внутренних дел Джеки Смит заложницей сторонников «жесткого курса», которые перешли в ее ведомство непосредственно из спецслужб. Британское МВД, редко когда становившееся бастионом либерализма, теперь и вовсе стало напоминать министерство государственной безопасности. Смит понимала, что не в ее политических интересах противоречить этим экспертам. Она с удовольствием признавала это, заявляя, что на такой работе «приходится знакомиться с некоторыми пугающими документами». Она говорила о возможности получения террористическими группами доступа к химическому, бактериологическому или ядерному оружию (так называемым «грязным бомбам»). Первоочередной приоритет, по заявлению Смит, это «свобода, которая вырастает из безопасности». Все остальные права и свободы по определению подчинены этой.

В октябре 2007 года, спустя четыре месяца после своего вступления в должность, Гордон Браун изложил собственный подход к правам человека в речи о «свободе». Он отверг критику авторитаризма лейбористов, заявив, что новая государственная власть была гарантом свободы и никак ей не угрожает. Браун подал тему в «явно британской интерпретации», которая

Это был классический отвлекающий маневр. Такие сдержки и противовесы, такая проверка были бы возможны, если бы парламент проявил себя защитником свобод. Проблема в том, что несколько важнейших изменений были введены административным путем, в обход парламента. В других случаях членам фракции лейбористов было дано указание голосовать в соответствии с партийной линией, а не исходя из существа дела.

Единственный раз, когда депутаты–лейбористы проявили характер, это ноябрь 2005 года, когда они нанесли Блэру единственное в его карьере парламентское поражение, отказавшись одобрить планы увеличения до трех месяцев срока предварительного заключения. Правительство постепенно изменило срок древнего правила о доставлении в суд лица, содержащегося под стражей, с 24 часов до 14 дней и настаивало на дальнейшем продлении срока, так как после событий 11 сентября и 7 июля[35] якобы сложилась обстановка повышенной опасности, а также расширился доступ террористов к новым технологиям.

Сначала казалось, что Браун был не заинтересован в продолжении битвы. Но, подобно Блэру, он руководствовался двумя императивами: постоянными предостережениями руководителей служб безопасности, что ситуация «там» «ухудшилась», и вечными рекомендациями специалистов по общественному мнению «разговаривать жестко». Ему посоветовали добиваться увеличения срока предварительного заключения, но представить это как компромисс. Вместо желанных 90 дней и уже определенных законом 28 дней, чиновники произвольно выбрали число 42. Несмотря на свои лоббистские усилия, руководители полиции не смогли указать на хотя бы один случай, когда им требовалось дополнительное время. Но суть не в этом. Они обосновывали свои предложения тем, что когда–ни- будь это может понадобиться, переиначивая принципы уголовного правосудия и отталкиваясь от неопределенной угрозы в будущем. Это был вариант линии «если бы вы только знали то, что знаю я», выбранной Блэром в истории с недоказанным наличием у Ирака оружия массового поражения (позднее обнаружилось, что премьер–министр использовал дефицит информации, чтобы ввести в заблуждение парламент и общественность).

Соотнося свободу с требованиями безопасности, правительство видело свою задачу не в минимизации риска, а в том, чтобы предстать защитником от любой его разновидности. Статистика свидетельствовала, что число жертв терроризма среди британского населения действительно уменьшилось. За десятилетие правления лейбористов террористы убили в Великобритании около 150 человек (87 в Северной Ирландии, почти всех остальных — во время лондонских терактов 2007 года). Это означало снижение на 88% по сравнению с 8о–ми годами. Тем не менее эксперты по безопасности и правительство полагали, что не было принято во внимание число террористических атак, которые могли произойти, но были сорваны. Некоторые из этих случаев получили известность, террористические группы были разгромлены, а их участники — осуждены. Однако во многих других случаях информация не была обнародована из опасения поставить под угрозу будущие разведывательные операции. Дискуссия сводилась к тому, чтобы попросить общество доверять политикам и службам безопасности, когда те предупреждают об опасности, и требовать дополнительные полномочия для устранения этой опасности. Однако после Ирака такой товар, как доверие, оказался в опасном дефиците.

Ряд руководителей органов уголовной юстиции, включая Элизу Маннингем–Буллер, в прошлом возглавлявшую МИ-5, и действующего генпрокурора сэра Кена Макдональда, объединились, чтобы противостоять плану в отношении 42 дней. Именно их упорная кампания, возможно, явилась первым явным признаком того, что общественные настроения могли измениться. В октябре 2008 года правительство с неохотой отказалось от увеличения срока. Успех в этой законодательной схватке стал веским подтверждением того, что закон не должен приниматься исходя из неопределенных страхов в отношении неясного будущего. Граница была установлена.

Правительство может быть бесцеремонным, когда речь идет о чужих тайнах, однако ревностно относится к защите собственных. В последние месяцы своего пребывания в должности редактора «Нью стейтсмен» я столкнулся с такой ситуацией. Закон «О государственной тайне» является самым жестким из законодательных актов, регулирующих журналистские расследования. Проблема не в самом существовании такого закона (мало кто не согласится с тем, что интересы национальной безопасности необходимо защищать), а в том, как он сформулирован, как используется и как именно им злоупотребляют на протяжении десятилетий. Этот закон приняли столетие тому назад, но в 1989 году, во времена Тэтчер, он был ужесточен. Именно этот закон все правительства использовали как в интересах государственной безопасности, так и для ограждения себя от политических нападок.

В начале 2006 года Дерек Паскилл, чиновник из МИДа, в несколько приемов передал редакции «Нью стейтсмен» информацию о правительственном сближении с воинствующим исламом. Я не во всем соглашался с опасениями Паскилла, но был убежден, что обсуждение, которое он инициировал, представляет общественный интерес. У меня не было сомнений в том, что это следует опубликовать. Паскилл был обвинен в нарушении закона «О государственной тайне». В течение года его изводили и допрашивали. На вежливое, но угрожающее послание МИДа с просьбой передать документы я ответил отказом. Я указал, что правительство уже изменило свою политику. Следовательно, нет оснований для привлечения его к ответственности, а само преследование затеяли лишь для того, чтобы спасти шкуры бонз и министров (в частности Джека Стро, который прежде занимал пост министра иностранных дел, а к тому моменту стал министром юстиции). Мы решили защищать Паскилла до последнего. В течение всего расследования этого дела у меня было впечатление, что правительство стало настолько наглым и мстительным по отношению к любому человеку, пытающемуся добиться правды, что министры, чтобы добиться своего, способны применить все юридические уловки. Столкнувшись с запугиванием, мы попытались найти в этом деле слабое место. Я отправился на встречу один на один с моим старым другом Милибэндом. Когда мы сидели вдвоем в его богато отделанном кабинете (помещение было мне хорошо знакомо со времен моего общения с Робином Куком десятилетием раньше), я предложил ему разобраться в этом деле. Я предупредил, что на суде нам придется представить свидетельства, которые поставят в неловкое положение уважаемых людей в правительстве и в его окружении — и в особенности Стро. Это не было пустой угрозой. Мы действительно располагали подобными сведениями. В январе 2008 года, после первого же дня слушаний в Олд–Бейли[36], дело было прекращено. Я сказал тогда:

Юристы заявили, что результат данного расследования должен затруднить подобные судебные преследования в будущем. Посмотрим.

В 2008 году я вступил в должность исполнительного директора «Индекс / Досье на цензуру» — ведущей в Великобритании организации, защищающей свободу выражения мнений. Это была еще одна ключевая область, в которой деятельность лейбористов оставляла желать много лучшего. Существовало три законодательных акта, имевших самые серьезные последствия: закон «О предупреждении терроризма» (2000 г.), закон «О предупреждении терроризма» (2006 г.), закон «О расовой и религиозной ненависти» (2006 г.) Эти акты ужесточили ответственность за высказывания и ввели понятие мыслепреступления. Они криминализировали призывы к насильственным действиям (даже озвученные в другой стране, даже направленные на изменение незаконного или недемократического режима). В то время как первые два закона были предназначены для борьбы с исламским экстремизмом, последний имел целью умиротворение мусульманской общины посредством предоставления исламу (и христианству) такой же государственной защиты, какой давно пользовались моноэтнические группы, например иудеи и сикхи. Поступив так, правительство шагнуло на минное поле, предлагая в качестве третейских судей себя, полицию и суды, чтобы судить и рядить обо всем — от газетных карикатур до театральных представлений на парламентские темы. В феврале 2009 года члену голландского парламента Герту Вилдерсу отказали во въезде в Великобританию. По приглашению члена Палаты лордов он намеревался показать свой антиисламский фильм «Фитна». Вилдерс был объявлен «угрозой национальным интересам, общественной безопасности и здоровью населения». Правительственное решение стало предметом всеобщего осмеяния, обеспечив Вилдерсу, лидеру небольшой ультраправой Партии свободы, значительно большую популярность, чем он мог вообразить. При этом выяснилось, что его посещение Лондона всего несколькими неделями ранее осталось практически незамеченным. Вскоре правительство обнародовало перечень из 16 персон нон–грата, которым следует запретить въезд в страну.

Также людей призвали жаловаться, если кто‑либо почувствовал себя оскорбленным. В феврале 2009 года был арестован высокопоставленный чиновник МИД Роуэн Лакстон — после того, как окружающие услышали от него нецензурную брань в адрес Израиля. Он выкрикивал ругательства, смотря по телевизору новости, во время упражнений на тренажере с беговой дорожкой в спортзале Лондонской школы бизнеса. Посетители спортзала попросили его прекратить браниться, но он этого не сделал, и тогда они известили полицию, обвинившую его в разжигании религиозной ненависти.

Однако не все нарушения гражданских свобод можно отнести на счет государства. Я все больше задумываюсь о том, в какой степени общественные организации прибегают к самоцензуре: не только СМИ, но и культурные институции. Общественные организации страны самоустранялись от обсуждения противоречивых тем. Возглавляя «круглые столы», организованные Национальным советом по искусству, я с удивлением слушал, как директора театров и кураторы художественных галерей признавались, что избегают расовых и религиозных вопросов. Одни ссылались на советы полиции о возможных беспорядках, другие упоминали о намеках спонсоров или местных властей. Многие признавали право общин на защиту от посягательств. По разумению некоторых деятелей культуры, это право кажется превалирующим над свободой слова. Исследователь прав человека Конор Джиэрти заметил:

Его замечания напоминают о Сингапуре. Там рамки дозволенного намеренно обозначены нечетко, что заставляет журналистов и прочих полагаться на естественное человеческое стремление избегать неприятностей.

Постоянную угрозу свободе слова в Великобритании несут законы об ответственности за распространение клеветы, которые относятся к числу самых жестких в мире. Английский закон о клевете основан на анахронизме: презумпции у человека безупречной джентльменской репутации. Бремя доказывания, лежащее на ответчике, вкупе с очень высокими судебными издержками по искам за клевету сделали британские законы о клевете особенно привлекательными для истцов и необыкновенно опасными для журналистов и писателей. Богатые и влиятельные люди разыскивают любые упоминания о себе в публикациях в Великобритании — как в интернете, так и в печати. Затем они подают в британские суды иски о клевете, зная, что у них есть все условия для выигрыша. Судебные издержки настолько высоки, что мало кто способен себя защитить. Истцы затягивают дело на много месяцев, добиваясь, чтобы ответчики остались без средств и попытались кончить дело миром, даже обладая железными доказательствами. Великобритания превратилась в мировой центр «клеветнического туризма». Один влиятельный редактор национальной газеты заявил, что дирекция посоветовала ему не расстраивать российских олигархов или кого‑либо еще, кто имеет возможность подорвать их финансовое положение.

Участившееся инициирование процессов о клевете оказало отрицательное влияние на свободу слова и журналистские расследования. Оно также помешало работе неправительственных организаций, которые долгое время опирались на конфиденциальные источники информации, когда рассказывали о деспотических режимах по всему миру. В настоящее время они тратят значительную часть бюджета на судебные расходы. Английский закон о клевете стал особым объектом критики Совета по правам человека ООН. Совет отметил, что этот закон служит для противодействия критике в СМИ по представляющим серьезный общественный интерес вопросам и отрицательно влияет на возможность для ученых и журналистов публиковать свои работы. После того как бизнесмен из Саудовской Аравии Халид ибн Махфуз подал иск о клевете в связи с утверждениями американской писательницы Рэйчел Эренфельд, сделанными в ее книге «Финансирование зла», этот вопрос начали рассматривать в США как угрозу Первой поправке, гарантирующей свободу слова. Штат Нью–Йорк принял закон «О защите от иностранных исков о клевете» (Libel Terrorism Protection Act), получивший известность как «закон Рэйчел», чтобы обезопасить американцев от исков, поданных в английские суды. Иллинойс и другие штаты сделали то же самое. В Вашингтоне группа конгрессменов подготовила законопроект «О защите свободы слова», стремясь обеспечить американцам аналогичную защиту в федеральных судах. Эта история нанесла удар по репутации британской правовой системы.

В конце 2008 года были предприняты первые организованные попытки разрешить эту проблему. Три рядовых члена парламента от трех основных партий собрали группу видных адвокатов, чтобы пресечь «клеветнический туризм». В ходе обсуждения в парламенте депутат от лейбористов Деннис Макшейн назвал британские законы о клевете «международным позором» и «главной угрозой свободе распространения информации». Он заявил, что адвокаты и судьи «сговаривались парализовать независимое мышление и остановить публикации о том, что вытворяют некоторые из богатейших и наиболее влиятельных людей в мире». Среди прочих он назвал заслушанные в Лондоне дела, когда тунисец подал иск на дубайский телеканал, а Исландский банк — на датскую газету. Но, вообще говоря, британские правительство и парламентарии не выказали понимания. Напротив, их гораздо сильнее беспокоило нередкое вмешательство прессы в частную жизнь (обычное для непристойной, низкосортной светской журналистики), преднамеренно или случайно ставящее людей в затруднительное положение.

Учитывая позицию парламента, значительная часть бремени по привлечению правительства к ответственности легла на СМИ. Результат оказался противоречивым. Меня поразила стадность парламентских журналистов, заставляющая их следовать друг за другом и думать только о завтрашних заголовках. Такие вопросы, как состояние демократии, высмеивались и репортерами, и политиками. Накануне наступления нового тысячелетия я беседовал с коллегой, который только что оставил газетную работу, чтобы занять должность правительственного пресс–секретаря. Это был один из тех периодов, когда Флит–стрит[37] увлекалась резкой критикой Блэра, и я спросил своего друга — грешника, вставшего на путь истинный, — как он себя чувствует, став сотрудником подвергающегося нападкам правительства. Он засмеялся. Оказалось, он был поражен, поняв, как мало репортеры, не говоря уже о публике, знали о том, что происходит в Уайтхолле: «Полагаю, тебе очень повезет, если найдешь хотя бы 1% информации».

В одном из своих последних выступлений в качестве премьера Блэр назвал некоторых представителей СМИ «дикими зверями». Он и его советники придерживались мнения, что проблема заключалась в избыточной критике, в неточности и безответственности. У него имелись убедительные аргументы в пользу двух последних соображений, но первое было абсолютно неверным. Британская журналисты — мастера покричать и повизжать, но в принципиальных случаях, как это было, например, при подготовке в войне в Ираке, печать, радио и ТВ зачастую принимают сторону правительства. Принципы манипулирования средствами массовой информации, разработанные ведущими специалистами «новых лейбористов» Алистером Кэмпбеллом и Питером Мандельсоном, построены на страхе перед медиа и ненависти к ним. Манипулирование оказалось успешным в краткосрочной перспективе, поскольку обеспечило более выгодное освещение событий. В долговременном же отношении оно принесло непоправимый вред свободе выражения в Великобритании. И все же я всегда с большей симпатией относился к чиновникам, а не к журналистам, жалующимся на то, что с ними грубо обращаются или вводят их в заблуждение.

Манипуляторы (spin doctors) могли преуспеть только в том случае, если им безнаказанно позволяли это делать. Проблема в том, что редакторы и их подчиненные имели доступ к ключевым фигурам в правительстве, только если работали на них. Это еще один пример недостойного компромисса.

Агрессивная кампания Кэмпбелла против Би–би–си по поводу Ирака не только повлекла за собой отставку гендиректора и председателя попечительского совета корпорации. Она породила нерешительность у журналистов. В 2005 году я опубликовал в «Нью стейтсмен» редакционную статью о том, что Би–би–си струсила и начала прогибаться перед властью. В заголовке я обыграл аббревиатуру, назвав статью «Сломлена, побеждена, запугана» (Broken, beaten, cowed). Гендиректор Би–би–си Марк Томпсон был так взбешен, что разослал десяткам тысяч своих сотрудников электронные письма, осуждающие эту статью. Однако он не привел свидетельств обратного, и я получил десятки посланий в мою поддержку от управляющих и журналистов. В последующие годы это поклонение власти усилилось. Я не столько радовался своей правоте, сколько чувствовал печаль, поскольку Би–би–си была одним из величайших символов здоровой общественной жизни.

Сейчас кризис в британских СМИ обострился. Интернет образовал новый канал для мгновенного распространения и оценки мнений. Он демократизировал распространение информации, не особенно улучшив ее качество. Постоянная, 24–часовая коммуникация требует от политиков и других общественных деятелей немедленной реакции на материалы о текущих событиях. Но вскоре повестка дня поменялась. Расследовательская журналистика нуждается во времени и деньгах, и в результате финансового кризиса и изменения приоритетов медиа она пострадала в наиболь- щей степени. Пожалуй, можно насчитать не больше десятка серьезных журналистов.

Требование секретности в британской госслужбе таково, что нарушители правил, вроде контактировавшего со мной Дерека Паскилла, испытывают на себе всю тяжесть закона. События ноября 2008 года насторожили еще сильнее. Подразделение «управления специальных операций» столичной полиции ворвалось в офис и дом высокопоставленного политика — Дамиана Грина, отвечавшего в Консервативной партии за проблемы иммиграции. Грина арестовали и изъяли из офиса компьютеры и документы. Политик нарушил мудреный закон XVIII века, карающий за «должностные преступления». Полицейские предупредили его, что он может быть подвергнут пожизненному тюремному заключению. Его проступок заключался в том, что, обладая инсайдерской правительственной информацией, он предал ее огласке. По утверждению полиции, операция проводилась по заявке высокопоставленного чиновника МВД, пытавшегося остановить утечки деликатной в политическом отношении информации. Национальная безопасность была ни при чем. Позиция премьер–министра, одобрившего эту акцию, выглядела парадоксально: в начале 90–х годов Браун сделал себе имя, допуская аналогичные утечки с целью подрыва позиций правящей Консервативной партии.

Спустя пять месяцев после ареста Грина прокуроры едва не признались, что эта полицейская акция была нацелена только на то, чтобы спасти шкуры министров. Главный прокурор Англии и Уэльса Кейр Стармер заявил, что в отношении Грина обвинения выдвинуты не будут.

В этой битве лейбористское правительство потерпело унизительное поражение. Но в частном порядке министры решили, что, несмотря на поражение, эта история была полезной. Причастный к утечкам человек был уволен из МВД, хотя никаких обвинений в его адрес не выдвинули. Госслужащие больше, чем когда‑либо, будут бояться делать общественным достоянием сведения о нарушениях.

Угроза полноценному расследованию в нашей системе сейчас, возможно, даже выше, чем прежде. Газеты дают выход своему раздражению, но предают огласке лишь малую часть того, что происходит. Значительная часть британских журналистов спасовала перед угрозами государственных органов, закона о клевете и прочих нормативных актов. Репортеры жаловались, что редакторы и владельцы СМИ избегали сложных историй из страха перед «неприятностями»: но поступая так, некогда бесстрашная британская пресса лишь следует мировой тенденции.

Двадцать восьмого февраля 2009 года более тысячи человек посетили необычное собрание защитников гражданских прав. Делегаты конференции «Современная свобода» говорили не только о произошедших ухудшениях, но и о нормативном акте, тогда рассматриваемом парламентом. Последним шагом правительства оказался закон «О коронерах и уголовном судопроизводстве» (Coroners and Justice Act). Он должен был позволить правительству с помощью предписаний о совместном использовании данных обойти строгие правила, требовавшие, чтобы информация использовалась только в целях, для которых она была предоставлена. Это должно было снять ограничения на обмен информации между правительственными учреждениями, что обеспечивало чиновникам возможность передавать большие объемы персональных данных отделам Уайтхолла и другим государственным органам. При этом происходит опасный процесс сбора и накопления данных.

Когда бы ни возникали такого рода опасения, правительство парировало критику, утверждая, что публика уже показала: ее это не беспокоит. В конце концов, люди охотно предоставляли разного рода информацию супермаркетам, провайдерам сети интернет, сайтам социальных сетей, авиакомпаниям и прочим. Казалось, люди вполне готовы к тому, что «Гугл» нанесет на карту улицы, на которых они живут. Границы между общественным и частным перекраивались, за чем правительство и граждане лишь наблюдали. Однако правительство редко когда видело свою роль в том, чтобы помочь обществу правильно сориентироваться в трудных проблемах приватности и конфиденциальности. Вместо этого оно использовало частные мнения граждан в качестве дымовой завесы, чтобы привести обсуждение к логическому завершению.

Одну из наиболее ярких идей подал государственный чиновник, ответственный за этот процесс. Сэр Дэвид Оманд, координатор Уайтхолла по разведке и безопасности, написал в документе для группы советников, разрабатывающих планы и проекты для правительства, о растущей необходимости осуществлять «добычу информации» (data mining). Это влечет за собой изучение данных о любом гражданине: записи его телефонных переговоров, электронной почты, счета за покупки, перемещения, отслеживаемые камерами опознавания автомобильных номерных знаков и системами охранного телевидения. Все это вводится в гигантские компьютерные базы данных для анализа. По словам Оманда,

Его откровенность заслуживала всяческих похвал. В первый раз серьезная фигура во властных структурах напомнила нам о том, что для «предварительного» обеспечения безопасности с целью минимизации рисков, связанных с терроризмом и другими угрозами, публика должна понять и принять то, о чем предупреждал Блэр в 2005 году: правила игры изменились. Передвижения каждого, переговоры каждого, едва ли не образ мыслей каждого (определяемые с помощью поиска в интернете или другими способами) стали для властей законными источниками расследования.

Моральные вопросы, связанные с этими новыми мега-базами данных, были только частью проблемы. А как обстоит дело с профессионализмом тех, кто их обслуживает? Достоянием гласности стал ряд досадных случаев, когда правительственные департаменты и агентства допускали утечку конфиденциальной информации. В их число входил Департамент по налоговым и таможенным сборам, который умудрился потерять компьютерные накопители, содержащие 25 миллионов записей о пособиях на детей, и Министерство обороны, которое утратило 600 тысяч служебных документов. Исследование, проведенное авторитетной неправительственной организацией «Джозеф раунтри реформ траст», показало, что из 50 основных правительственных баз данных менее 10 были «эффективными, соразмерными или необходимыми», в то время как 10 нарушали закон о неприкосновенности частной жизни.

В конце концов, после продолжительной кампании, которая свела вместе такие разные группы, как Ассоциация лицензированных водителей такси, Королевский психиатрический колледж и Британская медицинская ассоциация, правительство уступило в отношении своих планов по распределению данных. Правозащитные группы отметили, что, как и в случае с планом 42–дневного задержания, авторитарные тенденции правительства время от времени можно сдержать. Однако отдельные успехи были незначительными по сравнению с тенденцией.

От удостоверений личности и систем охранного телевидения до универсальной базы ДНК, от предварительного заключения до ограничений на выражение протеста и публикации — во всех этих случаях правительство пыталось изменить взаимоотношения между государством и гражданином. При этом оно прибегало к использованию технических новинок. Сопротивление общества было слабым. Эта проблема в Великобритании всегда занимала правых и левых в равной мере, но в случае конференции «Современная свобода» примечательным было то, как мало там присутствовало людей, связанных с Лейбористской партией. В этом выразился весь кризис либерализма в британском левом движении. В 1997 году в состав нового кабинета министров вошли несколько известных деятелей, например Робин Кук и Марджори Молэм, которые думали о подобных вещах. Однако им не дали развернуться, и на их место быстро пришли политиканы, тесно связанные с партийной машиной, которые считали важнейшим показателем успеха «обеспечение» результатов. Вместо того чтобы стать центром политического проекта, гражданские свободы были вытеснены на периферию.

Лейбористские министры во вмешательстве государства ради общего блага видели только преимущество. Философские основания усиления государственной власти были заложены Иеремией Бентамом. Утилитаристский тезис о наибольшем счастье для наибольшего числа людей был переосмыслен британским правительством как наибольшая безопасность для наибольшего числа людей (любой ценой). Правые воспользовались этим аргументом и придали ему патриотическую, либертарианскую окраску, следуя примеру Джона Стюарта Милля, одного из своих идейных предшественников. Он писал:

Старейший автор, пишущий о либерализме, Полли Тойнби из «Гардиан» излагает свой взгляд:

Конор Джиэрти считает конференцию сборищем дилетантов с правыми взглядами. Он утверждает, что системы охранного телевидения, базы ДНК и перехват информации в каналах связи являли собой допустимые методы обнаружения и предотвращения преступлений. Джиэрти писал:

Я категорически не согласен с Джиэрти в отношении благотворной природы слежки, практикуемой лейбористским правительством. Правда, я чувствую определенный дискомфорт, размышляя об аргументах, предъявляемых ультралибертарианцам теми, кто в зените правления Маргарет Тэтчер требовал от государства «оставить их в покое». Идея состояла в том, чтобы снизить налоги и уменьшить вмешательство государства в жизнь людей. Тот факт, что правительства тори закончили тем, что стали такими же жесткими в отношении национальной безопасности, как и другие, замалчивался. Консерваторы под правами понимали права свободнорожденного англичанина. А как насчет иммигрантов и претендентов на статус беженца? Свобода от нужды, по Рузвельту, несомненно, так же важна, как свобода от незаконного вторжения. В любом случае это не игра с нулевой суммой. Лейбористское правительство могло бы быть более бескомпромиссным не только в случае гражданских свобод, но и социальной справедливости и перераспределения налогов. Так или иначе, но эти концепции не являются взаимоисключающими.

Это то, что выходит за пределы партийной политики и границы отдельного государства. Это суть Пакта. В течение десяти лет многие британцы — во всяком случае, колеблющиеся избиратели, чьи голоса необходимы для победы на выборах — наслаждались растущим благосостоянием, предаваясь своему любимому занятию: получению ссуд и трате денег. Один процент богатейшего населения радовался жизни, как никогда прежде. Блэр и Браун сопротивлялись всем попыткам применять к этим людям налоговые меры или регламентировать их деятельность. Критика эффективности, если не обсуждать моральную сторону такого подхода, оставалась без внимания. Невмешательство налогового управления было доведено до неприкосновенности. При этом правительство торжественно провозгласило, что не остановится ни перед чем (да, именно ни перед чем), чтобы обеспечить их безопасность. Как показали опросы, эта схема устроила все стороны. Мое замечание о Сингапуре, где государство обеспечивает «толику благополучной, спокойной жизни, а это есть лучшая заморозка для мозга», можно было бы легко отнести к Великобритании этого десятилетия, хотя и в несколько ином контексте.

Кризис 2008–2009 годов стал в той же степени политическим обвинительным актом, в каком и экономическим, особенно для англосаксонской модели laissez‑faire. Жак Монен, французский журналист, живущий в Великобритании, связывает состояние свободы с консюмеризмом и политическим разотождествлением. Он пишет в своей книге «Крушение Великобритании», что отсутствие энтузиазма или сильной идеологии «заморозило» (снова это слово!) политику:

Лишь изредка британцы оказываются достаточно рассерженными, чтобы мобилизоваться. В такие периоды подход полиции становится более жестким в том, что касается розыска и пресечения демонстраций, подкупа активистов для получения информации или использования камер для слежки. Однако это использование техники дало обратный результат во время протестов в апреле 2009 года, когда проходил лондонский саммит Большой двадцатки, обсуждавший экономический кризис. Когда один человек умер на руках полицейских, первой реакцией полиции было переиначить это происшествие, чтобы снять с себя вину. Но всплыла и другая версия событий: снятый мобильными телефонами очевидцев материал был выложен на интернет- сайтах, а затем появился в основных СМИ. Эти видеоматериалы запечатлели полицейские злодеяния. Еще важнее то, что они навели граждан на мысль использовать технологию против государства — точно так же, как она использовалась государством против них.

Трагедия Британии заключается в том, что на протяжении последнего десятилетия она имела замечательную возможность соединить упор на социальную справедливость с борьбой за гражданские свободы. Как человек, ответственный за преследование преступников и террористов от имени государства, бывший главный прокурор Кен Макдональд лучше других подготовлен к тому, чтобы дать экспертное заключение. Он сопоставляет отношение государства к банкирам, которые поставили мировые финансы на колени, с его отношением к остальному населению. «Если вы грабите на улице и вас ловят, есть вероятность, что вы отправитесь в тюрьму. В последние годы, если вы отнимете у кого‑то сбережения или пенсии, возможно, вы заработаете на яхту», — написал он недавно в статье для «Таймс». В Британии, по его словам, была система регулирования бизнеса, не учитывавшая должностные преступления, и система уголовного правосудия, которая была аукционом показной жесткости:

К концу периода правления «новых лейбористов» под угрозой оказались не только гражданские свободы: репутация демократии оказалась весьма низкой. Общественность была одновременно напугана и заворожена размахом, с которым члены парламента в течение ряда лет мошенничали со своими расходами. Некоторые претензии — к примеру, касающиеся фиктивных закладных — были чисто уголовного свойства. Другие, такие как допущение, что налогоплательщики должны платить за плавучие острова для уток и рвы для замков достопочтимых членов парламента, были столь же нелепыми, сколь и наглыми. Этот скандал привел к тому, что ряд парламентариев был вынужден вернуть деньги, полученные нечестным путем. Некоторым пришлось объявить, что они снимут свою кандидатуру на всеобщих выборах. Другие сделали это добровольно. В обстановке паники Браун заявил, что не только парламент изменит свой подход, но и сам он Должен идти в авангарде «демократического обновления».

Учитывая его послужной список и принимая во внимание его крайне низкие рейтинги, большинство относится к его новой страсти к реформам со смешанным чувством недоверия и презрения. Отвергая раз за разом избирательную реформу, лейбористское правительство сейчас рассматривает ее как средство улучшить свои шансы. На выборах в Европейский парламент в июне 2009 года лейбористы получили активную поддержку немногим более 5% населения.

Итоговый оценочный лист выглядит уныло. И тем не менее большая часть выказываемого раздражения притворна. В течение всего этого времени Британия была привязана к Пакту. Трудно сказать, что людей одурачили. Блэр, Браун и их министры довольно откровенно заявляли о своих приоритетах. Демократия и гражданские свободы были товарами эластичного спроса. Задача правительства состояла в том, чтобы создать среду для формирования благосостояния и остановить тех, кто угрожал этому.