Своё и чужое: дневник современника

ИГОРЬ КАРПУСЬ

СВОЁ И ЧУЖОЕ: ДНЕВНИК СОВРЕМЕННИКА

1967

1 октября. Новороссийск. Снова начинаю дневник. Помню первый, где делал нехитрые записи мальчиком 10-11 лет. Бросил. Второму повезло больше, в нем отмечалась моя жизнь подряд три года, с 16 до 18. Годы интересные, но дневник в моих глазах потерял ценность. Внешняя сторона отразилась в нём подробно, и для памяти его следовало бы сберечь. Но только теперь появилась такая потребность в дневнике, какой раньше не было и не могло быть. Я начинаю постигать смысл многих вещей, размышляю о себе и жизни, людях, книгах, музыке. Зачатки этого были и прежде, но тогда я стремился больше впитывать в себя. Упивался искусством, самозабвенно трудился, был обуреваем доброй слепотой.

Для той эпохи характерна одна черта — восторженность, но не рассудок. Мало у кого наблюдал такое состояние в раннем возрасте. Не знаю, есть ли сейчас такие юноши. Преобладают другие, которые умственно развиваются быстрее, чем я в своё время, — это я знаю. Я жил преимущественно чувствами, и только теперь определяю своё кредо.

Что лучше — не ведаю. Юность не прошла зря. Она укрепила меня здоровым оптимизмом, уберегла от самонадеянности и верхоглядства, научила постоянно работать над собой. Меня не коснулись болезни молодых: рационализм и скепсис, увлечение атрибутами моды, наигранный нигилизм. Да мало ли чем хотят блеснуть в молодости, подменяя истинное содержание человека вызывающей бравадой. Теперь к моим чувствам присоединяется разум, и мне хочется кое-что сохранить для будущего. Наконец, мною движет интерес истерика. Приметы времени едва ли сохранятся в памяти, а в дневнике — обязательно.

3 октября. Прошёл месяц, как закончилась моя работа в археологической экспедиции. Самая счастливая пора за последние годы. Ежедневно семь часов однообразного, напряжённого труда, но с тем преимуществом, что каждую минуту возможен сюрприз. Ни с чем не сравнимое удовольствие первым видеть значительную находку, да ещё произведение античного искусства. Не раз соединял черепки амфоры и читал надпись, которой от роду тысяча лет. «М Н X А Н Л» — кто он? Ремесленник, пометивший своё изделие, или владелец? Неважно. Просто встретились человек с человеком, и ощущение этой встречи трогало и волновало. Обыкновенно люди замирают от мысли, что их когда-то не станет. Смерть ужасна в своей неотвратимости. Но мастеру легче. Он оставляет потомкам творения своего таланта и будет в них долго жить-служить.

10 октября. Погода резко переменилась. Целыми днями кочуют тучи, на улицах мрачно. Ходил далеко в лес, лакомился последним кизилом. Хорошо себя чувствую в такие часы. Всё отходит, не существует ничего, кроме неба, моря, леса. Вспоминаю Левитана. В конечном счёте, для человека природа — всё. Она ему даёт наслаждение, мудрость, уверенность, помогает обрести высший смысл жизни. Для меня до конца дней природа будет источником жизнелюбия. В последнее время много беспокойства по поводу бездумного, варварского вторжения в мир природы. Жутко читать о вырубленных лесах, погубленной рыбе и т.п. Самое страшное, что всё остаётся на словах. Несомненно, отношение человека к природе претерпело за последние сто лет существенное изменение. Виноваты ли прогресс, техника? Распалась кровная связь с природой, на неё смотрят как на объект и безжалостно попирают. Лес, поле, река не входят в душу с детства, и потому тревожные голоса не слышны.

12 октября. «Ленинградский проспект» Штока, где особенно хороша И.Саввина, милая и простая, умная женским умом. О лучшей жене и думать грешно. Рита была такой, но я тогда был глуп и незрел. Всё впереди? Как сказать...

«Жизнь Арсеньева»: какое обострённое восприятие у Бунина. Много размышлений о смерти, что окрашивает книгу в щемящие тона. Но когда он возвращается к тому малому и, казалось бы, незначительному, что составляет повседневность, тогда-то всё заполняет страстное желание повторить путь сызнова. Так мог писать только человек, вполне оценивший всякий дар жизни. Вот как надо: удивляться, размышлять и делиться с людьми, заражать их верой и бодростью.

20 октября. Наша станция на Венере. Похвально! На моей жизни всё это началось и никогда не закончится. Вообще, моему поколению будут завидовать. Родились в год Победы, детство отмечено послевоенными тяготами и пафосом восстановления. Наши отцы и матери воевали, среди нас ещё немало героев

Октября, гражданской и Отечественной, первых пятилеток. Всё рядом, не успело отдалиться и остыть. А мы будем связующим звеном между поколениями революции и 70 — 80-х. Завидная участь.

Посмотрел «Журналиста». Удачная картина, но, кажется, высшая премия ей — просто приятная случайность. Главная фигура мелка, хотя она — один из современных типов.

3 ноября. Не первый час идёт юбилейное заседание, Брежнев выступает с итоговой речью. Много в ней хорошего, а прошло всего 50 лет. Что-то будет ещё через полвека? Об Октябре много написано и сказано. Его результаты ощутила прежде всего отдельная личность: безграничный простор для духовного роста, познания, любимого труда. Революция подняла человека на невиданную высоту, сделала его чистым, честным, сильным и гордым. А этим и определились наши успехи.

7 ноября. На несколько минут вернулось мгновение великого вечера 25 октября 1917. В 20-45 раздастся выстрел с «Авроры», и начнется второй полувек нашей истории. На крейсере поднимают флаг... Последняя минута... Белышев отдаёт приказ зарядить орудие. Залп!

20 ноября. Третья серия «Войны и мира». Впечатление потрясающее от разливов народного моря, пейзажей, Бородина. В последнее время много думал о войне, влиянии её на человека, в картине вижу отражение близких мне мыслей. Как-то незаметно Бондарчук повернул пружины многих известных явлений, и всё заблестело яркими, свежими красками. Испытал чувство открытия знакомых истин, которые повторяют многократно, но бездумно — упрощённо. Тех, кто не понимает фильма, жаль. Хороша манера, под стать времени и роману. Дух наш, старый русский национальный дух в людях и делах. Здесь надо смотреть, переживать и по-хорошему завидовать.

Приближается сессия. Готовлюсь весьма рассеянно. Получил в подарок книгу от Онайко, начальника экспедиции. Польщен её памятью и вниманием, казалось бы, кто я для неё? Открывать человека — самая трудная и поучительная сторона жизни.

24 ноября. Умер Корин. В его картинах суровая, немногословно-сдержанная страсть нашей истории. Сильное, мудрое и человечное никогда не режет глаза, таится внутри и лишь в моменты потрясений прорывается наружу, чтобы защитить себя.

Трудно художнику, трудно не только от самого себя, — от нелепостей, фальши и дикости нашей жизни. Что получал он взамен от общества? Мне снятся музыка и книга, они делают меня, а те, кто запустил их в вечность, умирали от голода и одиночества, спивались, кончали самоубийством. Посмертное признание и обожествление? Но живому нужно живое.

4 декабря. Несколько дней, увлёкшись, работал над письмами Пущина для курсовой «Декабристы в Сибири». Хочу хотя бы бегло проследить этапы их духовного развития в ссылке. Письма этих людей — маленькие открытия жизни, той самой, в которую их вытолкнула судьба. Хорошо понимали, что навеки связали себя 14-м, и это дало им силы устоять под ударами испытаний. Их подлинная трагедия в другом, и её ощущаешь в каждой строке. Они убивали в себе мысль, ум работал нервно для того, чтобы тут же парализовать себя сознанием собственной ненужности, оторванности от всего живого. Думы вызревали и погибали бесплодно, оставляя лишь пепел.

Какое-то странное состояние не покидает меня. Кажется, что атмосфера общественной жизни страны натянутая и слащавая. По крайней мере, такой она представляется со страниц газет и экрана. А ведь ясно, что внутренняя наша жизнь не ограничивается славными починами, трудовыми победами и спортом. Что думает современник? Вообще, каковы люди нашего времени? Противен процесс духовной нивелировки. Вырабатывается какая-то пресловутая «правильная» линия поведения и проводится везде грубо, до тошноты приторно. А ведь в сознании многих сложная жизнь, которая не может не копошиться, если человек не одеревенел окончательно. Слава богу, есть гениальные книги — поддерживают, окрыляют.

Твардовский — великий человек. Читал его стихотворения последних лет, свежие и сильные, с огромным смыслом. Язык «Тёркина» — как у Пушкина в сказках, и совсем другой. И повсюду ясный, здравый взгляд самого поэта. Времена разные, но во все времена существует незыблемо одно и то же, а всё остальное — черты эпохи. Сколько их уже было, и всё пошло прахом. Смешно только видеть, как взрослые дяди кривляются и паясничают, словно в балагане.

Давно не ходил в лес, непогода: Но не скучаю, музицирую, читаю. Так привык к столу с книгами, что более ничего не надо. Оставаться самим собой и делать любимое дело, вкладывая душу без остатка.

6 декабря. Толстой в дневнике: «…есть люди до такой степени чуждые, далёкие в том состоянии, в котором они находятся, что с ними нельзя обращаться иначе, как так, как обращаешься с детьми — любя, уважая, оберегая, но не становясь с ними на одну доску, не требуя от них понимания того, чего они лишены. Одно затрудняет в таком обращении с ними — это то, что вместо любознательности, искренности детей, у этих детей равнодушие, отрицание того, чего они не понимают и, главное, самая тяжёлая самоуверенность».

Глубоко верно. Чтобы не оказаться в положении таких детей, следует до всего дойти самому, открыть своим умом и опытом то, что другим уже известно. Только так можно понять других и отстоять свои убеждения, ибо они стали частью личности. Радостно находить в своих исканиях отголоски чужих мыслей, это неизбежно, когда работает голова.

7 декабря. День рождения, 22 года. Мать подарила отличные вещи. Она у меня странная. Хочет быть похожей на других — и не может, не владеет собой. В ней есть замечательные черты: трудолюбие, одержимость профессией, ответственность. Для общества она желанный человек, но семьи у нас никогда не было. Она сама страдает от этого, а у меня много изъянов, от которых не могу избавиться: замкнут, ленив, часто груб и болтлив. Характер не выработан.

10 декабря. С особенным удовольствием провёл экскурсию для молодых морячков. Внимательные и воспитанные ребята.

Сильнейшее впечатление от «Манфреда». К музыке обращаюсь всякий раз, когда испытываю неодолимое влечение. В ней действительно находишь опору в разных состояниях души. Понял, что все объяснения и толкования музыки излишни, они скользят по поверхности и даже самые талантливые лишь намечают пути развития музыкальной мысли.

18 декабря. «Повести о прозе» Шкловского — умная книга, напитала. Всё приобретаю с трудом, многого не понимаю, а природной хватки нет. Какой-то середнячок между обывателем и интеллигентом. А достоинство в полной мере развито у того, кто знает себе цену. Человеку скромных способностей остаётся окунуться в труд и не выделяться, ибо выделение будет амбициозным. Всякая слава у маленького человека короткая, пощекочет ему самолюбие и растает. Истинная слава, не колхозницы и футболиста, прежде всего разумна и, значит, основательна. Здесь есть, что уважать и перед кем преклоняться, потому что субъект славы возвышает людей. Газетная трескотня о «человеке труда» лжива, так как ничего, кроме тщеславия, не прививает. Для нас достаточно уважения близких и окружающих, их удовлетворения нашей деятельностью. Всё остальное неискренне, и не в этом социализм. Что это за «моральные стимулы», если на истовом труде мир держится с сотворения? Почему не работать без подстёгивания? А ежели поощряют разными способами, незачем одно выдавать за другое и прикрываться принципом, что социализм возвысил труд. Жизнь должна быть простой и ясной в своих основах. Между людьми всегда будут сложные отношения, но государству не следует извращать то, что издавна было непреложно.

24 декабря. Через три дня в Москву. Поездки жду с нетерпением, это непрерывное общение с молодёжью 15-17 лет. Интересно за ними наблюдать, слушать и делать выводы. Сокрушаются о падении уважения к старшим, а их часто уважать не за что. Сужу об этом не только по своим школьным годам, но и по работе в школе. Время сложное, а взрослые не на высоте, дидактика же пользы не приносит. Кто не просто износил жизнь, а осмысленно, к тому юнцы сами тянутся. Серьёзность, ум, цельность и благородство они умеют ценить сегодня, как никогда. Равный с равными — определяющее правило в общении, и авторитет обеспечен.

Замечаю, что к людям тянусь, охота с кем-нибудь крепко подружиться. Впрочем, сойдусь не со всяким. Полгода назад пережил три счастливейших дня, когда встретил понимание 18-летний Саша тоже испытал что-то вроде вспышки чувств. Но он уже охладел ко многому и смотрит на человека крайне односторонне и подозрительно. Много о нём размышлял. Со временем из него вырастет крупная личность, а уж добиваться намеченного он умеет. Этот юноша сдвинул, подтолкнул моё развитие. Трезвость взглядов должна быть присуща каждому, но она должна слиться с нравственным восприятием жизни, познанием с высоты добра, веры, правды. Так, как народ осознаёт свою историю в былинах, песнях, сказках. Этому надо учиться, но как раз в воспитании убивают либо одно, либо другое. И вырастают восторженные идеалисты или хладнокровные умники. При всём том, первого меньше.

1968

5 января. Вернулся из Москвы. Изрядно устал, но доволен. Удалось вдумчиво посмотреть на кое-что в музеях, например, открыл Шубина, его героев. Смотрели в глаза друг другу, и складывался безмолвный диалог. После Шубина всё показалось мелким, пропала иллюзия созерцания наедине. Может быть, потому, что совершенно невозможно сосредоточиться: непрерывная суета в залах, смешки, разговоры. Побывал в поэтичном домике Васнецова. Дух его — упрёк современности.

Старый год провожал добрым словом. Там осталось и первое удачное выступление в университете, и июньские ночные откровения, и «Жизнь Арсеньева», и блаженный месяц у моря на раскопках, и, наконец, ещё один шаг к духовной зрелости. Отличный год! Читал ребятам Лермонтова, неумело танцевал, играл в «ручеёк» и вообще дурачился. В группе было 120 школьников, многих я завоевал, а со старшими поговорил доверительно. Чувствуется в них добрая закваска, но встречаются и совсем дички. Среди людей шлифую поведение, приноравливаюсь к разным типам.

Москва смахивает на вертеп, вся из людских муравейников, течёт, оглушает, давит. Я там, как рыба на льду, страшно устаю и в душе проклинаю условия современного существования. Большой город — беда, которую поправить, наверное, не удастся. Привез новые записи. Слушал «Арлезианку» и дрожал от восторга.

7 января. «Моцарт и Сальери»: людей надо оценивать и по уму сердца. Встретил школьную подругу с сыном. Упоение счастьем в глазах, голосе, жестах.

В библиотеке подавленное состояние. Тысячи лет сгустились в сотне томов. Люди изначально были талантливы. Можно сказать: от рубила до спутника. Но нельзя сказать, от наскального рисунка до Пикассо. Получится арифметика, глухое невежество. Восприятие жизни в искусстве всегда было неподражаемо изумительным.

Речь может идти о разных характерах и способностях. Но все, без исключения, обязаны учиться, совершенствоваться всю жизнь.

Тогда не будет полярного различия между индивидами, полнее можно выявить себя в обществе.

19 января. Читал урывками, между учебниками, «Живых и мёртвых». Когда дошёл до того места, где 300 измученных людей с боем выходят из окружения, то не сдержался и заплакал. Что все мои переживания и сомнения по сравнению с тем огромным и жгучим чувством, охватившим миллионы людей в первый же день войны! Что значат все мои размышления о жизни и смерти, которые тогда вмиг обесценились, а Синцов, Серпилин, маленькая докторша, старик сумели подняться выше убеждений эгоистичного рассудка. Без мёртвых не было бы живых, совести, чести, великодушия. И для меня минувшая война то же самое, чем для Герцена был 12-й год. Она закалила, открыла глаза, помогла во многом разобраться и им, и нам. Я задаю себе те же вопросы, которыми мучились в 41-м. Но важно и другое. Мои отцы не прятались за глубокомысленные навязчивые вопросы, когда увидели за ними неизбежное.

5 февраля. Довольно скучная и однообразная сессия. Получается, что не люди идут к знаниям, а знания навязывают им. Встретился с Сашей. Он всё тот же, скептик и немножко циник. Смотрел с сожалением.

18 февраля. Превосходный день. Ярко-синее море, прозрачные дали, чёткие громады гор со снежными прядями. Публика выплеснулась на улицы — наслаждаться покоем, теплом, вниманием. По утрам самозабвенно поют скворцы, ночами эстафету принимают коты. Все любят, я только наблюдаю.

Трудно дается курсовая. Куда проще составлять произвольные компиляции. Но ведь надо же узнать и проверить себя по-настоящему. Читаю трилогию Федина. Хороша.

10 марта. Сестра затащила на молодёжный «огонёк», до сих пор не приду в себя. Шабаш, полный непристойностей и безвкусицы. Девицы в платьях-халатах, с влажными губами, откровенными взглядами и манерами; парни, скучные, пресыщенные, развязные и играющие под мужественность. Пили, вставали и толклись среди столов, снова пили, хлопали стаканы и бутылки, швыряли друг в друга хлеб и огрызки, закатывались безобразным смехом и снова вожделели.

По газетным статьям все учатся, читают Пушкина, увлекаются музыкой и спортом Какая чудесная растет молодёжь! Разве в системе бездарности «огонёк» выделяется, когда кремлёвская сцена то и дело превращается в смотр народной верноподданности.

«Манон Леско». Для умного де Грие есть любовь и всё остальное. Какая сила презрения к этому миру! Порочные Манон и Грие заставляют его служить своей страсти. Можно ли было злее и человечнее написать книгу? Кто любит безумно, тот уже гений. Но ведь любить надо уметь, это узел, который завязывается постепенно.

Прошло слащавое 8 марта. Особенно не люблю сей праздник, насквозь лживый и игрушечный. Тронул фильм «Бабье царство». Наверно потому, что и тысячной доли страданий не выпало. Легко жить. За меня досыта наработались и наплакались. А мне остаётся морщить лоб и проповедовать, что каждый трудись по силам и способностям. А кому ведомы мои силы и способности, кто в них нуждается? Что есть, чувствую, и то вымирает. По-старому жить не хочу, по-новому — не знаю. Остаётся накапливать в себе.

15 марта. Читал текст новой экскурсии коллегам. Глухое невежество и разница в душевном настрое: «диалог Чехова и Книппер утомителен, надо сократить; не упомянуты многие писатели, посетившие город» и т.п. Многих можно понять, но не оправдать. Стараюсь быть простым и внимательным.

Шум вокруг «Нашего современника». Ничего не скажешь, честный, открытый фильм, но запоздал лет на пять, если связывать его с конкретным временем. А вообще следует отнестись спокойно. Он в лоб бьёт, хотя и не без пользы.

7 апреля. Ночи стоят мягкие, нежные, благовонные. Полупрозрачное небо, засеянное звёздами. Днём жарко. Гудят пчёлы, с кончиков виноградных лоз срываются капли сока.

Был в Ленинграде. Его красота чрезмерна и парадна. В глазах рябит от золота, лепки, роскошных драпировок. Бездна вкуса и изобретательности, да всё на один манер и чужое. В Эрмитаже долго сидел перед «Блудным сыном». Как сумел Рембрандт нехитрым сюжетом сказать людям об их главной беде и радости? Ходят они разными дорогами, ищут призвание и успех, терпят поражения, мучаются, прозревают... И какими бы ни чувствовали себя сильными и независимыми, вдруг неотступно возникает потребность в милосердии и прощении, в том, что в юности кажется лишним и старомодным. Какая сила держала наш фронт? Она исходит от рук библейского старца.

В вагоне услышал историю мародёра. В войну он снимал деньги с трупов, вместе с женой отмывал их и сушил на солнце, складывал в ящик. Купюры быстро накапливались, и мародёр подумывал уже о конце войны. Но не дождался: подорвался на мине, когда выворачивал карманы очередного трупа.

18 апреля. «Исповедь» Руссо достойна глубочайшего уважения. Я подписываюсь под этой смелой и человечной книгой. Могу сказать теперь тем, кто хочет разобраться в себе и других: читайте «Исповедь». Всегда есть теоретики, которые интимные переживания и возмужание человека в одиночестве объявляют низменными и ненормальными. Наверно, подобная философия внушается им свыше. Чем можно руководствоваться, разделяя на правильное и неправильное то, что присуще человеку органично? Благодаря усердию этих писателей, выработалась даже чёткая классификация нравственного и безнравственного для внутреннего мира. Мы терзаемся угрызениями искусственной совести. Руссо сбросил псевдоморальные оковы и показал человека в его истинном движении и росте.

В Китае недорослей не путает абсолютное сходство между собой и душой, и обличьем. Их славу решили разделить в Варшаве. Ослы! Этот нигилизм мне хорошо знаком по экспедиции, тот случай, когда без царя в голове. Думаю, что красота цветущей вишнёвой ветки может излечить таких людей от всего наносного / и Саша согласился/ Только одна ветка! Или воловьи спины гор. Или грандиозная картина солнечного света, когда он падает сквозь небесные окна на серое море, и оно вспыхивает раскалённым добела куском железа.

25 апреля. Хотя я вырос на городской окраине, рядом с природой, я совсем её не знаю. Люблю природу слепой, безотчётной любовью. Помню, как зажгла меня книга Верзилина, сотни раз удивлялся, пока читал, и с тех пор не перестаю удивляться. Сегодня долго бродил по знакомым местам. Остановился перед лесной яблоней в цвету и разглядывал переливы белого с розовым на солнце. Из чашечки в чашечку переползали пчёлы, тяжёлые шмели касались цветка, и лепестки невесомыми каплями опадали на луг, ручей. Безмолвное осыпание яблони напомнило подсолнух, тронувший земной красой убитого пулемётчика Шолохова.

1 мая. Экскурсия с ленинградцами. Вначале были сердиты и недружелюбно настроены, но вскоре оживились, подобрели, а в конце и вовсе преобразились. Многие сами прошли войну. Чтобы заставить их снова вернуться в минувшее, надо к собственному восприятию войны примешать чувства военного поколения. Дело это трудное, легко, помимо прочего, сбиться на беспристрастность и отчуждённость при многократных повторах. Подобное замечал у многих экскурсоводов: рассказывают о подвиге, а думают о гастрономе. Стремлюсь каждый раз заново сжиться с предметом повествования, увлечь слушателей своим волнением и заинтересованностью. Часто удаётся, и тогда речь льётся свободно, а рассказ приобретает характер первозданности. Если настроения нет, то выручает только опыт.

После экскурсии меня отвела в сторону пожилая пара, оба в наградах. Он спросил: — Вы упомянули Машу Виноградову. Откуда знаете о ней? Я объяснил. Мужчина пожал мне руку, а его спутница сказала, что про Виноградову они слышат из чужих уст впервые и потому очень мне признательны. Оказывается, оба — малоземельны, Машу знают хорошо. Она была единственной женщиной, которая в составе десанта Куликова высадилась в Станичку 4 февраля. Жива, работает в Москве, переписывается с однополчанами.

23 лет

12 мая. Из рабочей поездки. Наслушался вздохов и классических восклицаний. Как всё-таки агрессивна и всепроникающа пошлость обывателей. Как они бесцеремонны в общежитии и уверенно — наглы в своих притязаниях. Налёт культурности делает таких людей ещё более отталкивающими.

Наблюдал проводы новобранцев. Сотни лет уживаются в этих проводах два противоположных чувства, которые роднит настроение тревоги и беспредельного излияния.

19 мая. Осознал, что безгрешным и бесстрастным всю жизнь не проживёшь, даже оправдывая подобную позицию мерой терпимости или неприятия. В каких пределах можно оставаться спокойным за совесть? Всякий раз следует решать самому, но дрянь не щадить, несмотря на поражения.

30 мая. Как и декабристы когда-то, с нетерпением жду вестей из Франции. Не может быть, чтобы всё это закончилось пустяком. Решительность поразительная, растерянность и слабость явные.

11 июня. В двух могилах на Арлингтонском кладбище погребена человечность Америки. Равнодушное и злое общество, развращено подачкам и тщеславием.

25 июля. Дома почти не бываю. Теплоходы и автобусы, люди и люди, почти все на одно лицо, по-детски капризные и требовательные, часто бестолковые. Поражаюсь предприимчивости местных дельцов, деньги выжимают из каждой мелочи. Наши курорты — вещь скучная и однообразная, карусель для взрослых, которые, однако, довольны. Всё это ерунда, но когда мимо меня пронесли 20-летнего парня, почудилось, что хоронили меня самого. Со всем смирюсь, всё пойму, но только не это. Как неестественно плотно были сжаты веки на матовом лице

В разных местах завариваются крупные события и понимаю, что должен за ними поспеть, чтобы остаться думающим человеком. Не того сорта, которые из кожи вон лезут, чтобы о них узнали все Непрерывная осмысленная работа где бы то ни было, без фальшивой заботы и шума, даёт большую пользу, чем кратковременные эффектные выпады.

27 октября. Через пару дней уезжаем. Колебался, представляя новую обстановку, трудности. Потом понял, что это не имеет никакого значения. Раньше, позже — всё одно, неизбежное. Терять нечего. Сейчас жду отъезда с нетерпением, гадаю, где буду работать, вспоминаю школу и первый опыт. Робею, но нет ничего труднее, как облекать в плоть будущее.

Новый космонавт, юбилей комсомола и соответствующее отражение на радио и ТВ. Начинаю понимать неизбежность пропаганды для подавляющего большинства, иначе незанятый ум обратится к первобытной основе, как в Чехии Не пришло время для мудрости, приходится рубить сплеча, огрублять. Не скоро наступит на земле царство философов. Мудрецы всех времён об одном, а народ — о другом. Почва есть, условия есть, но только начало переворота, и надобно работать для него. Ни утописты, ни Толстой не ошибались, но они начинали с конца, когда ещё не обозначилось и начало.

За 6 часов перечитал «Остров сокровищ». Славная книга. Тоскую по прошлому, все наши романтики в искусстве — последние его отголоски. С годами книга станет ещё слаще и приманчивей, потому что уже никак нельзя вернуть утраченное. И пираты — не злодеи для нас, а наша невосполнимая частица.

14 декабря. Омск. Почти месяц в школе, веду уроки музыки. Не новичок я, а на что-то надеялся. Напрасно, и трудно мне сейчас, как никогда. Есть дети с серьёзными задатками, но лиц их не видно и жаль. Я смешон, конечно, для 14-летних сорванцов, и они нагло торжествуют. Школа мыслится всеми как обязательное заведение, и потому её давно уже превратили в богадельню для малолетних и в вечный воскресник для взрослых. У мальцов преобладает самодовольство и сытое равнодушие, у педагогов — привычка и покорность. Работать в школе — мучиться ежедневно от несуразностей нашей жизни.

Нет, я был не прав, оправдывая методы наступления. Это не забота о людях, не желание помочь им, а ещё большее развращение их, торможение роста. Туполобые критики школьного дела хотят выдавить из школы жизнь и построить в ней идеальное царство. Надо двигать вперёд все области наших отношений, а не стремиться делать это искусственно только в школе. Сизифов труд.

17 декабря. В «Комсомолке» дневник и письма преуспевающего производственника. Кладет бетон, горит жаждой новых дел, но для чего бить в литавры? Сознания правильности своей жизни, своих успехов должно быть мало для человека. Описание личных радостей в свете их обыденного видения никому не интересно. К газетным публикациям можно подклеить сегодняшний разговор в учительской: — Вы, пожалуйста, не увлекайтесь новизной, забывая о старых, испытанных методах. — Как же без нового? Надо, надо. В такой век живём, что без нового нельзя.

Какова аргументация! Подделка под век там и тут без желания посмотреть в глаза правде.

Ест меня червь сомнения, настроение скверное. Три года назад выматывался на заводе, скрипел, как снег под ногами, голова была ясна, жил без натуги, любил. Странно, что одной полосе уже завидую. И любить — не любил, больше собой восхищался, своим умением говорить и казаться умным. Рита поверила, но честь ей, что ни на миг не признавала меня мужчиной. Теперь, должно быть, только улыбается, а нет-нет, да и затуманится. И у неё, и у меня тогда проснулись подлинные нежность, целомудрие, пылкость. Она по-женски привнесла это в наши отношения, так до конца и не раскрывшись. Пучок фиалок, однажды ею подаренный, я и сейчас обоняю. Помню первый её поцелуй, долгий и сладкий, трепетные чуткие пальцы. И как бы несовершенна была моя любовь, сколько бы в ней ни было ребячества и эгоизма, без неё я не трону женщину, не полюблю легко и безоглядно. Счастье, что моим смутным устремлениям к идеалу суждено было в первый же раз так сильно и прекрасно разрешиться.

1969

1 января. Новый год в компании друзей Зориных. Разумней было бы по привычке остаться дома, и тогда не стал бы смущённо улыбаться и скрывать неловкость. Анекдоты на вечную тему, невыразимая скука от заурядной болтовни. Все они слывут за порядочных, интеллигентных людей, прилично работают, занимают престижные должности. Сколько мог заметить, довольны всем. Для них работа и отдых — вещи совершенно противоположные, каждая со своим прописанным содержанием и ритуалом. Не дай бог так жить. Ведь раз этих людей уже жестоко обманули, а они даже не заметили, не спохватились. Единственной реакцией на случившееся стало отчётливое разделение жизни на служебную и личную, т е. то, что почти не встречалось до войны и после неё.

Тенденция развития всё явственней проступает наружу, а эти люди понять её не в состоянии. Вот чего я боюсь, думая о школе. Конечно, подростки станут порядочными людьми, но каких сил им это будет стоить, если после школы придется начинать сначала. А немалая часть так и останется просто работниками. Раньше в основном нужны были они, теперь люди иного рода. Растить таких — вот дело власти и интеллигенции. Типы тружеников были неизбежны в начале нашей истории. Мне легко теперь жить, потому что они были голодны и на одном вдохновении строили основы моего благополучия. Теперь наступила пора для трудностей другого рода, и никак нельзя сдерживать эти порывы, пытаясь подавить их или законсервировать, внушая изо дня в день слабым людям стандартный комплекс материального и морального благополучия. Даже с Новым годом не мог поздравить людей секретарь. Не нашёл проникновенных слов, а тупо бубнил затёртые фразы. Жить становится трудно, могут быть большие трагедии.

Дети есть дети. С них многое сняли, не потрудившись дать столько же взамен. Я с ними мягок, от иного подхода пользы не вижу. В школьном море не пловец, Аника — воин. Волна разбивается о берег, и вода исчезает среди камней. Но вот на последнем уроке окружили меня тесно шестиклассники и стали просить показать четвертные оценки. Не оценки нужны им были, а просто хотелось рядом потолкаться, заглянуть через плечо, задеть. Не умею ещё радоваться таким пустякам, замечать крохотные сдвиги в обычном течении будней. Пусть непослушны и шалят, но если 10 минут с удовольствием пели — это уже удача.

Ярые морозы, нежелание работать, бессонница. Нужен близкий человек. Если бы не книги — пропал. Думаю, что лучше пребывание в состоянии старосветских помещиков: они — добрые животные /именно потому и добрые/, с ними легко и безопасно. Существа промежуточные выше их по развитию, они схватили низменную суть жизни и приспосабливаются к ней. От них жди зависти и подлости.

7 февраля. Будь моя воля, распустил бы студентов по обширным полям науки, куда кого влечёт. Пускай бы писали творческие работы и мудро беседовали с профессорами. Уверен, что лишних не будет. Надо развивать не бездонность памяти, а бездонную способность к мышлению.

20-го приехал в Ростов, а 21-го пришёл Саша. Он опростился, понял необходимое. Признался, что очень хотел встретиться. Я тоже, но далеко не в той степени, как год назад. Отношения стали совсем ровными и уважительными, говорили мало, понимая друг друга с полуслова. Он верно заметил, что я развиваюсь замедленно. Но вот в чём штука: если я, вследствие такой замедленности, перешёл его дорожку, то он перейдёт мою в силу быстроты собственного роста.

Посмотрел «Карамазовых» Я не знаю пока Достоевского доподлинно, но предвижу, что скорое свидание с ним будет многообещающим. Какими бы ни были герои Достоевского, в пределах того, что им дано, они и созидатели, и разрушители. В четырёх утлах паршивого захолустья они умеют жить необузданным полётом страстей и желаний. Праведно ли, грешно — не важно. Важно, что сильно и талантливо. Очень занимает эта черта в человеке, переходить с одного уровня на другой до высокого накала на пространстве ограниченном, с заданными обстоятельствами, без видимой линии горизонта Ныне поглощены изображением героев другого рода, тех, над которыми царят мёртвые, но зато колоритные декорации: стройка, плотина, морозы, темпы…

Лебрен в воспоминаниях приводит слова Толстого: «Как прекрасна, как удивительна старость. Нет ни желаний, ни страстей, ни суетности...» Сплошь и рядом вижу старость пустую, безмозглую и потому отталкивающую.

9 марта. Мучаюсь с курсовой, даётся туго. Дни тяготеют к весне, ночи — к зиме. Робкая капель. Необходимость идти в школу вызывает тоску и отвращение. Жертвы — все, я только слишком явная и потому нежелательная. Дети, слава богу, бунтуют, не дают отстояться грязи.

29 марта. Закончил своих «Героев русских былин». Вчера педсовет, поведение девятиклассника. Заставили извиниться, он сквозь зубы и хлопнул дверью. Трудно себя отстоять.

1970

22 мая. Новороссийск. Впервые «Гамлет Щигровского уезда» Поразительное сходство с записью 18 декабря 1967 и настроением последнего времени. Точно, очень точно, действительно не оригинал, «...на серединке остановился: природе следовало бы гораздо больше самолюбия мне отпустить либо вовсе его не дать». Отсюда всё и идёт. Да неужто мне определена его судьба? Ощущаю, что жизнь мимо проходит, а я не умею, не могу войти в нее. Хуже всего то, что обыватели признают за своего: как бы ты ни ставил себя, а среди нас пребываешь, мы имеем на тебя полное право. Ты – неудачник. Но я на самом деле никуда не стремлюсь, это утешает. Хотя в мыслях кем я только ни был.

8 августа. Перелистал первоначальные записи и вижу, что они не верны безусловно, ибо писались и для чужих. Впрочем, разве этим они не красноречивы? Сильно переменился после Омска. Вижу себя теперь точно одиноким и на своём месте, незаметно определился за последний год. Бывают невыносимые дни. Как много стал видеть и как опустился! Прошлый год, осень, свежие лунные ночи, небывалый прилив сил и желание любить. Удивительная короткая пора. Затем снова ровное состояние «в себе». И теперь тоска и отсутствие желания одновременно, язвительность вместо простоты и сознание, что выгляжу холодным умником.

Дивлюсь, как вырос кинематограф. Он заполняет литературную пустоту. До сих пор отчётливо помню «Трое», предсмертную улыбку Карениной. Чудо! Написал, но постеснялся отправить письмо Самойловой:

«Давно порывался написать Вам и теперь, снова увидев Вас в образе Анны, решаюсь это сделать. Промолчать мне трудно. Может быть, впервые в Вашем лице я обрёл зримого единомышленника и друга. Порывистое, прямодушное, человечное сердце Вашей Анны бьётся так горячо к сильно, что не может не вызвать ответного движения, многим становится не по себе».

Пробежал мемуары Жукова, книгу века, как её величают. Расчётлив не в меру, благоразумно умолчав не о войне. Видно, что автора крепко обидели, и он обиду' хоронит в объективизме повествования. Помню, два года назад читал Писарева, как он изумил и обрадовал. Нескончаемый поток ума и отваги, независимости и дерзости. Он сказал мне: не бойся, не укрощай себя, верь себе. «Три минуты молчания» Владимова написаны с писаревской смелостью. Наши охранители поспешили распять его без гвоздей — чернилами.

18 августа. Рядом со мной живёт мужик 48 лет — забитое, жалкое, почти неграмотное существо. На лице всегда печать растерянности и недоумения, временами прорывается озлобление и рядом с этим — безумная, раздражающая меня вера в свою судьбу, надежда изобрести что-то небывалое. Перетащил, надсаживаясь, со старой квартиры кучу инструментов, кипы старых журналов и расхожих пособий, листает их на досуге и лелеет мечту отомстить людям, заявить о себе. Только пять лет жил в семье, а то скитался, был чернорабочим. Никто не обращал на него внимания, простодушная странность и уродливое достоинство отпугивали. Не могу видеть и слышать его, хотя он добр и мягок. Лишь временами он догадывается, как несправедливо обошлась с ним жизнь.

В «Комсомолке» исповедь одного рабочего. Все его попытки сделать что-либо доброе для соседей натыкались на их крикливую ненависть и равнодушие. Человек растерялся и с горечью спрашивает: может быть, я не так делаю или не ко времени? О, мне хорошо знакомы эти самодовольные типы, они, не моргнув глазом, проходят невредимыми через все поветрия. Им постоянно внушают и они крепко уверовали в то, что являются хозяевами страны, и живут тяжело, разгульно, скудоумно.

Как мы будем жить дальше? Тревожит, а правильного ответа найти не могу. Понимаю, что существующая сумятица есть следствие исчезновения народа как целостного общества со своей духовной и трудовой жизнью. Ни о каком народе в прежнем, глубинном смысле этого понятия и речи быть не может. Есть аморфная масса, в ней преобладают черты зависимости и полное отсутствие достоинства. Из массы должен сформироваться новый народ, но это уже даль, в которую и заглянуть-то страшно.

8 сентября. Наше сытое общество посмеивается над Раскольниковым, его терзания и стоны кажутся надуманными и театральными. Пожимают плечами и, наверно, вспоминают: всех обиженных не утешишь, голодных — не накормишь. А Раскольников — сама жизнь с её рытвинами и ухабами, неустроенностью и душераздирающим отчаянием. Он нашёл в себе место для преступного и возвышенного и погиб, когда попытался их примирить. Нас всех питает одна святая страсть — быть человеком, и нет места упрёкам, если приходится платить слишком дорого.

У Герцена хорошо об одиночестве. Но зря он за Базарова разгневался на Писарева. Тот имел в виду типичных людей, а Герцен и его круг к ним не относятся. Старик ревниво оберегал свое дело и временами сомневался в потомках. Напрасно.

Сказки на английском — зелёное яблоко, одна фабула. Вот что есть язык — история, быт, поэзия, разум, одним словом — всё.

16 сентября. Опять эти восхитительные ночи! Внизу, в долине, скопище крикливых огней, вверху — скудный блеск звёзд и победительный, пластичный, всепроникающий свет Луны. Пользуюсь холерным затишьем и блаженствую у моря. Написал ей письмо.

20 сентября. Ничего нет презренней человека, не испытывающего любви и желающего жениться. Пока встречал людей, которые обзаводились семьей только потому, что время не терпит, а потом «можно и мужа полюбить». Одно из двух: либо любовь переродилась, либо доступна весьма немногим.

21 сентября. Студент-медик сокрушался: — Работаем дни напролёт, а кормят впроголодь, на 80 копеек в сутки. Обещали заплатить вдвойне, потом — как обычно и, наконец, сослались на то, что «нам после войны было труднее».

Юбилейное издание Фета. Его жизнь — мне утешение.

22 сентября. Моё тело живёт для головы, оно никого не радовало, это молодое загорелое тело. У некоторых тела — совершенства, я любуюсь ими со стороны, как античными статуями. Осознание некоторой ущербности, зависть к красивым животным, красивым и нередко счастливым. А я стою в отдалении и жду своего часа, который может не наступить.

23 сентября. День студёный и блеклый. Солнце тусклым пятном, лес побурел, но держится. Редко-редко вспорхнёт светлой желтизной шапка вяза, и снова глухие краски рыхлого лесного покрова. Всё исхожено да истоптано, корчуют и валят, понатыкали дачек. Хозяйка на меня косится: я — книгочей, а она, как жук-навозник, без устали пристраивает, ухичивает, копает, укладывает. От меня ей проку мало, одна квартплата, и потому я — никчемный.

Что ни дом, то гнёздышко, которое плетут и утепляют всю жизнь с завидным усердием. Если бы каждый положил на себя хоть 1/10 этих трудов! А газетки всё бьют из пушек по воробьям, только заштопают в одном месте, как в другом прореха. Что поделаешь, масса-то передовая, а вот единицы портят картину. Тон, тон надобно менять, чтобы разворошить эту советскую массу.

Запоем перечитал Щедрина. «История одного города» — наш скотный двор с послушной скотиной и болванами-скотниками. За границей двор почище, а в остальном мы на равных.

24 сентября. Чтение «Головлёвых» и «Пошехонской старины» — неизъяснимое наслаждение. Нравится погружаться в тину усадебного быта, прощупывать его день за днём, дышать его плотным воздухом. Слов нет, смрадно и гадко, но об этом не думаешь. Для Толстого «Старина» означала одно, для меня — другое. Так никто не писал — осознанно — художественно. У других крепостничество было фоном, у Щедрина — обнажённый кусок жизни со всеми его капиллярами и запахами. Но мне-то, мне что до этого? То ли притягательный и уродливый уют, тепло своего угла, значительность и ничтожность домашних дел — суеты, чему отдаются все, кто полностью, кто частично. Это тыльная сторона, без спасительных покровов сладкоречия, и двигатель, и цель, и награда. Мода на Толстого и Достоевского. Почему не на Щедрина? Он обыкновеннее и, значит, современней. С ним ясно видишь, какие силы надо иметь, чтобы выйти на простор и не столько заразиться, сколько не обмануться.

1 октября. Счастье — вещь относительная. Теперь для меня недосягаемо. Понял драгоценное свойство детства — бессвязность, ему по привычке продолжают следовать и взрослые. Ничтожный вопрос: брать или не брать чаевые таксистам, — дискутировался в четырёх номерах «Известий».

2 октября. Частенько копаюсь в своём детстве, оно начинает занимать меня. Многие в своём детстве гости редкие и снисходительные. Они, впрочем, и в собственной жизни гости, не помнящие начала, не думающие о конце. Для них годы, как дорога с редкими фонарями: скорей бы добраться до светлого места. Всё остальное — досадные заботы и неустранимая скука.

10 ноября. Из Омска, где пробыл месяц. Дорожные знакомства. Девчонка-мать с годовалым младенцем, ездила к мужу-солдату. Неустанно, с наслаждением возилась с сыночком: кормила, играла, чистила и, по-видимому, ещё не пришла в себя от того, что смогла произвести на свет такое удивительное существо. Когда я, угрюмый и неразговорчивый, обращался к ее сокровищу, она прощала меня и становилась в душе моим другом. Счастье её непередаваемо, его можно было осязать.

На обратном пути в купе три женщины: худосочная, безжизненная особа, продавщица из универмага, не скрывала, что я ей нравлюсь; полная ей противоположность — дородная, крепкая и смешливая бабёнка лет сорока пяти и, наконец, женщина интеллигентного вида, настолько невыразительная, что я поначалу её не видел 7-го они кутнули, не оставив без внимания меня. Пришлось присоединиться, ибо назойливые приставания и упрёки хоть кого выведут из терпения. Все быстро захмелели, Вера Павловна стала даже развязной. Я невинно оборвал её, она смутилась и вскоре призналась, что сделал это вовремя. Оправдываясь, сказала, что вино раскрепощает. Я промолчал, но подумал: пьют охотно потому, что это самый доступный способ разогнать уныние.

Разговорились, причём инициативу захватил я. Оказалось, что собеседница-преподаватель немецкого языка в институте, 31 год, минувшим летом испытала потрясение — не приняли в аспирантуру. Это стало для неё полной неожиданностью: способности и знания блестящие, уверенность в себе неколебимая. Школьная золотая медаль, диплом с отличием и предложение остаться в вузе, успешная работа и признание. И вдруг удар, а вслед за ним подавленность и безнадёжность. Знакомое состояние, у одних в 17, у других в 35.

— Меня никогда не настигали разочарования такого рода, — заметил я.

— Тогда вы счастливый человек.

— Да, потому что выбрал для себя жизнь относительно независимую.

— Но почему я должна отказываться от того, что меня влечёт и составляет цель моей жизни?

— Если цель настоящая, то не место отчаянию. А вы убедились в низости общества и добиваетесь его признания.

— Да, оно мне необходимо. В конце концов, у меня есть честолюбие!

Я подумал: о, моё честолюбие не прикрыть ни одним дипломом. Вряд ли она поняла меня до конца. Есть разговоры, которые подводят черту. Увидел себя со стороны и ощутил свою силу.

Ещё зек, молодчик 25 лет, пять отбыл в колонии за дикую расправу. Много рассказал свежего и грязного, когда коротали время на вокзале. С трудом подыскивал слова, то и дело переходил на мат. Животное высокомерие, беспощадно подавляемое в колонии, теперь снова пробивается в словах и замашках. Как противоядие потерянным годам, его гложет одна дума: — Чем я хуже других? Тебя, вон того, что распевает под гитару, этого фраера с сигаретой и чувихой? Но тайно он сознаёт, что не чета этим благополучным к везучим, и дразнит их мелочными выходками и цинизмом манер. Станет ли он, как все, или заматереет в бессильной ненависти? Я бы не хотел ни того, ни другого.

В читальном зале «Повесть о пережитом» Дьякова об ужасной подкладке нашей жизни. Поздно нам позволяют заглянуть за фасад. А я должен знать всё. С пущей яростью подменяют одно время другим. Нобелевская премия Солженицыну. Как с Буниным? Ничего не могу оказать, ибо он лишён слова. Явная подлость — бить поверженного. Если его мужество есть то, что подозреваю, я предпочитаю быть рядом.

Хороши исторические портреты Полосина. Бесплотные тени заполнил выражением человеческих лиц — холопов XVI века.

13 ноября. Был в доме инвалидов у дяди. Скопище разрушительных недугов, смотреть страшно — невыносимо, а им каково? Мужчина лет 35, прикован к постели. Грустное, доброе лицо, стыдится глядеть на свет.

«Пан Володыевский» и мой любимец Ольбрыхский. Тонкое, нервное, непередаваемо благородное лицо, печать чистоты. Да, люди всегда прежде всего жили для себя, не жертвы и герои, а порождение своей эпохи. Зачем выпячивать одни добродетели? Покуда естественным является соединение низменного с высоким, в этом соль.

Вчера неловко пытался выразить простую истину, а нынче нашёл, что её давно открыл Уитмен, восторженный почитатель человека. Жизнь хороша в своей изменчивости и неотвратимости, сильными и слабыми, ненастьем и вёдром, тревогами, покоем, надеждами.

18 ноября. Обед с моряками с «Шушенского». Отзывчивые, признательные люди – ленинградцы. Ещё одно объяснение Сталина в «Блокаде», словно он представляет загадку. Загадка в нас самих, а об этом предпочитают молчать.

23 ноября. Пробовал рассказать сказку и обнаружил, что совсем разучился говорить. Наш ежедневный язык скучен и пресен, всё кажется, будто пересказываю газету. Одни и те же истины звучат у всех, но для одних они камуфляж, для других — воздух.

День в лесу с Эльзой. У неё византийское лицо: стыдливые губы, рельефный нос, глаза-маслины. Славная женщина, смирилась с одиночеством ради дочери.

Вижу в старых записях много запальчивого, высокопарного, ненужного, детского. Но тогда надо было увериться, был тогда таким неустойчивым. И теперь во многом прежний, но раскрываюсь сдержанней и проще.

24 ноября. Общение с людьми, за редкими исключениями, умаляет и искажает меня. Это химера — быть самим собой, общество не выбирают.

27 ноября. Всё боюсь успокоиться, не думать, и каждый раз, встречая светлую мысль или резкого человека, вижу, что мне это не грозит.

30 ноября. «Мёртвые души»: «...воспитанному суровой внутренней жизнью и свежительной трезвостью уединения».

«Но и жить, конечно, не новей». Здесь истоки довременной гибели поэтов. Беседовать с собой — занятие скучное. Нет сопротивления и согласия, живого дыхания, взаимного влечения, всего, что составляет обаяние умного разговора. Иной из них способен далеко продвинуть вперёд.

1 декабря. «Красная палатка» Калатозова: мы в большей степени люди, чем представляем себе. Когда смотрел на счастье Мальмгрена и Валерии, стало стыдно за себя. Как совместить большие порывы с маленькой жизнью? Во всяком случае, не так, как я это делаю.

4 декабря.

Памяти Фета /для стенгазеты/.

Юбилей Фета его почитатели отметили задушевно и негромко. Не было привычных для больших поэтов славословий, торжеств, памятников, но не потому, что имя Фета малоизвестно. Просто сам характер его жизни и поэзии таков, что не терпит над собой никакого насилия — ни доброго, ни злого. Человеку чуткому и душевно одарённому Фетовская муза сама привыкла открывать свои тайники. Её искренний и чистый голос породил эхо редкостной поэтической силы, а наши времена подтвердили её нетленное обаяние и глубину.

Фет познал сполна холод отчуждения современников. Только немногие из них, в том числе и Толстой, понимали, что с приходом Фета в мире поэзии заполнилась зияющая пустота. Впервые так ясно и точно строфы поэта вывели наружу изменчивый и бездонный мир души, обозначили все её колебания и переливы. Нить живописных строк тянется свободно и непринужденно, и каждая из них — драгоценное мгновение жизни с её прелестями и невзгодами. Кому не знаком хаос внутренних переживаний и ощущений, а Фет ведёт себя в нём как властный и зоркий хозяин. Ничто не ускользает от его внимания, волшебное перо художника заключает в словесную оправу даже мимолётный порыв.

Половодье дум и чувств поэта приводит современного человека в смятение. Перед ним вдруг открывается простор, который он по незнанию искал совсем в другом месте Столкновение с Фетом подобно прозрению. После него невозможны успокоение, самообман, будничность, «весь этот тлен, бездушный и унылый». Потомки признали Фета кровно своим. Он предвидел, что так будет, что придёт пора, когда истинные потребности человека вытеснят в нем все вынужденное и преходящее.

8 декабря. Люди, не замечая, срастаются с мелким развратом, грязью и обманом. Жажда лучшего проглядывает во всём. Все хотят сытно и вкусно есть, модно одеваться, обзавестись полированной мебелью и полкой книг. Словом, комфорт и достаток стали непременным условием домашнего очага. Но насколько возросла тяга к устройству личного, настолько охладел интерес к общим делам. Поэтому рядом с комфортом — развал и запустение.

Сознательное — след стихийного. Вот разгадка наших духовных поворотов. Книга Станиславского — упоительный рассказ с детства очарованной души. Ребёнок должен на заре проиграть утотованную ему жизнь, в этом назначение детства. Иначе впереди прозябание.

10 декабря. Я, как пчела, отовсюду собираю мёд. Не умея сказать своё, я умею усваивать чужое. Нахожу, что и этого достаточно, если наблюдать и сравнивать.

В молодых лицах пошлость забивается свежестью и румянцем. К тридцати натура выступает наружу.

Когда есть постоянное занятие, душе покойней. Отчего многие страшатся свободы? Она не терпит пустоты, суеты, ничтожества, ей мало рабской работы рук и привычки. Испытание свободой проходят немногие, располагают ею и того меньше.

Запало крепко в память: Они сели на добрых коней, поехали На свою на матушку святую Русь.

Непередаваемо многим веет от этих строк. Даже и выразить не могу, чем они меня волнуют.

16 декабря. Герцену «ненавистны те люди, которые не умеют резко стоять в своей экстреме, которые хитро отступают, боятся высказаться, стыдятся своего убеждения и остаются при нём». Разумеется, чтобы следовать этой позиции, нужны убеждения и те, кому можно их открыть.

К. и её муж, сытый воробушек. Лежат на полированных кроватях и тускло рассуждают об ущемлении прав. Конечно, для полноты счастья не хватает немножко политики.

Весь соткан из музыки. Моя тайная жизнь, где я полный властелин.

17 декабря. Спокойные детальные признания американских головорезов из Вьетнама. Читал и стонал. Как уживается одно с другим — кровавая оргия и домашнее тепло, но бессилие угнетает. Я неисправимый утопист, не прощаю доверчивости и послушания, этих проектов неразвитости и приниженности.

Старуха угасает, моя любимица. Ввалились и померкли глаза, усталость и рассеянность в разговоре. Бывало, насмешу — она зальётся беззвучным смехом до слез, с наслаждением погружалась в мелочи быта, его неурядицы и заботы. Теперь не то, притихла и смирилась, ждет. Ужасна домашняя жизнь, она убивает постепенно и законно.

25 декабря. Вернулся из Краснодара, где представлял свою экскурсию. Женщины хвалили чрезмерно, но умно. Мужская среда тяжела и завистлива, забавлялась ребяческими уколами. Не выдержал и уехал.

31 декабря. Новогодняя ночь в Москве. Тёплый ветер и талый снег, пустеющие улицы, ожидание чуда. Кругом подростки, с ними буду веселиться. Сплю глубоко и крепко — устаю.

1971

1 января. Испанцы — обжигающий народ. Наблюдал за ними и думал, что народную жизнь не заменить ничем. Её отягощают предрассудки и традиции, но она — единственное, что полно смысла, размаха и поэзии. А что спасёт её от гибели? Мы — наспех состряпанное общество, начальный фазис грядущего переворота.

21 января. Сессия — тяжёлая смесь пустых страхов, безудержной болтовни, назидательного высокомерия. Обе стороны с равным усердием созидают эту атмосферу. Явной посредственности в ней дышится легче. Рядом, через улицу, зловонные утробы городских трущоб, в одной из них живу я. Увидел издали Сашу, забилось сердце, но не подошёл. Что он подумал? На семинаре говорили о неизбежности противоречий. Этакой шапкой можно прикрыть всё. Противоречия, на которые закрывают глаза и не реагируют, вырождаются в идиотизм и перестают быть естественными. Есть политики, нет мудрецов.

2 февраля. Дневник Герцена, сколько ни читай, все нов и свеж. Удивительно это соединение личного с историей и переход одного в другое. Его оптимизм замешан на думах и горечи, такому веришь и учишься.

Историческая непреложность лучше всего прослеживается на примере Сибири. XVII столетие, какое колоссальное движение разнородных сил, преследующих свои выгоды и цели. Все они по отдельности вышли на просторы Зауралья из недр Московского царства и, казалось бы, должны были воспользоваться долгожданной свободой, чтобы передохнуть и вступить в противоборство. Нет, они не мыслили себя вне целого, они тотчас, почти безболезненно, пришли в сцепление, и в Сибири сложилось то самое деспотическое единство, которое господствовало в России.

16 февраля. На субботу назначено свидание с неизвестной особой. Семейных людей искренне огорчает моё затянувшееся одиночество, и они хотят его прервать. Не сопротивляюсь, но и не надеюсь.

Дивная «Ночь» Бунина, где человек и природа — одно нераздельное: среди несмолкающих движений, колебаний и изменений природы течёт такая же капризная, неуловимая, иссушающая человеческая мысль ни о чём и обо всём.

22 февраля. Мы знакомы, но из этого ничего не следует. Она осторожна и умна настолько, чтобы не выйти замуж за моряка. Тягостные паузы ей не по душе, но что делать, разучился быть милым и речистым.

13 марта. Увлечения мои кратковременны, душа пуста. Многое приобрёл за последние годы, но ещё больше потерял — способность любить. Неужели это свойство моей натуры, и я обречен только на воспоминания? Чувствую, сознаю множественность своей натуры, я мог бы потрясать людей, а живу в оцепенении, жутком бездействии. С некоторых пор стал до неправдоподобия трезво представлять спасительную силу смерти.

3 апреля. Лезет, лезет неудержимо сквозь старую листву молодая трава, рвутся почки и вылетают блестящие листья, небо синеет кротко и чисто, а море ранним утром — бездна, наполненная клубящимся туманом. Он медленно истаивает, улетучивается, и солнце превращает бухту в искрящуюся чашу, которая и веселит, и утомляет глаз.

10 апреля. Нынче иду по лесу, слышу сухой шорох: кто-то крадется, а никого не видно. Ближе, ближе... Присмотрелся и засмеялся — черепаха. Потом другая, третья, весь.лес в движении. Смотрел на смелых, проворных ящериц, лакированных коровок, грузных бархатных шмелей. Сам, как ящерица, грелся на солнце, купался в душистых потоках света и тепла.

Партийная вакханалия кончилась, можно отдохнуть от рукоплесканий и лозунгов. А ведь они осознают, что жизнь расщепляется и проходит мимо них, и все эти демонстрации не от хорошего самочувствия Ни к чему серьёзному и разумному эти люди уже не способны, и чем скорее они уйдут, тем лучше.

10 июня. Почему мне так трудно? Я на всех ветрах, не укрыться, всё потеряло привлекательность и новизну. В 26 лет жизнь начать заново нельзя, но продолжить достойно необходимо. Утешаюсь тем, что не один, много кругом несчастных не подозревающих, не признающихся или свыкшихся. Их судьба — моя, а благополучных ненавижу, много среди них прикрытых мерзавцев.

9 июля. Ансамбль Луисильо ошеломил Всё, что видел до сих пор, и отдаленно не напоминает ту Испанию, что показал он: не эффектные, нарядные дивертисменты, а исступлённая, яростная, трагическая и одновременно изысканно — отточенная пляска на последнем дыхании, из последних сил. И дьявольское достоинство, гордость, благородство в каждом повороте, жесте, позе. Можно понять после этого и 1808, и 1936.

13 сентября. Умер Хрущев. Молва судит его вкривь и вкось уже семь лет, и это всё же лучше постыдного молчания наверху. Впрочем, этим молчанием они косвенно подтвердили, что доблести и шарлатанство Хрущева принадлежат лишь ему одному. Будущее его оправдает. У кого не вскружится голова, когда рушится монастырь? Его страсть к фразе, дешёвое кокетство, склонность к прожектерству и эгоизм не перевешивают одного — правды, сказанной им и при нём. Теперь её не похерить и не задвинуть, а смещать тени — напрасный труд.

25 ноября. Из Сибири. Дорогой смотрел на мрачные вокзалы, чёрные деревни, ветхие дома и видел, как необъятна и неустроенна ещё Россия, сколько грубых и низких вещей отравляют жизнь народа, оскорбляют и калечат человека. Где же родиться здесь тонкому вкусу и чувству прекрасного?

Евангелия безнадёжно устарели. То, что было их силой, обернулось слабостью — отсутствие художественности. Для искусства евангелия всегда были лишь поводом, только потому такой скудный источник породил такой могучий и возвышенный мир. Страдания Христа не идут на ум, когда перед глазами муки миллионов, так призрачна одинокая жизнь, а землетрясения вызываются произвольно.

27 ноября. Сопротивление житейскому и есть возмездие. Блок говорил с проституткой о Гёте и разжигал в ней божественный огонь. В сравнении с космосом Блока особенно остро сознаю свою ограниченность. Но здесь то, что сам Блок понимал, сравнивая своих с Горьким. Я начинал поздно и с азов.

1972

4 февраля. В заштатном ростовском кинозале с возрастающим изумлением смотрел «Андрея Рублёва». Не было ещё такой страсти, проникновенности, безупречного мастерства, силы гнева и утверждения. Здесь не эпоха через художника, а художник через эпоху, да так, что обнажается тайна искусства, чарующих красок и ликов Рублёва. Это не биография, не повествование, не история. Это цепь картин и образов, связанных развитием, столкновением, борьбой «да» и «нет «. И убеждаешься, что самое оправданное отчаяние не есть вся правда, ибо тогда искусство было бы невозможно.

7 февраля. Стал гибким и переимчивым до неправдоподобия. Эти записи не появились бы, если б я был или законченным негодяем, или только порядочным человеком. Не нахожу сил быть кем-нибудь одним, но знаю о степени падения только я сам.

4 апреля. Читая Есенина, ясно вижу различие между политиком и поэтом. И тот, и другой возвышаются над жизнью, но первый как реалист-реформатор, второй — как реалист-созерцатель. Личность поэта сверхоткрыта и беззащитна перед скверной бытия, переполнившись, она погибает. Страшная усталость в его последних песнях, её он не превозмог, как ни стремился. Конечно, есть поэт и поэт, но Есенин вне сравнений. Поражает, как он в переломное безжалостное время революций вырос из доверчивого деревенского мальчика в первого русского поэта. Какую исключительную работу проделала его светлая голова, сколько воли, силы и зоркости он обнаружил.

Занимает мысль о соотношении мирной и военной жизни народа. Почему между ними такая пропасть? Неужели только смертельная опасность быстро изменяет людей? Завидное свойство рядовой массы — переходить при нужде из одного качества в другое, но как было бы славно, если б грань между ними исчезла.

Был в Ульяновске с детьми, с кручи-Венца любовался Волгой. Не могу найти нужный тон общения с подростками. Нельзя только серьёзно и строго, только просто и доступно, только полусерьёзно. Но меня приняли, может быть потому, что малые не ошибаются в людях. Много работаю, но безуспешно, устал от однообразия. Весна поздняя и нерешительная, моя 27-я весна.

19 июня. Всё позади, всё впереди — вот моё состояние. Диплом в руках, и я испытываю облегчение. Университет не стал для меня родным домом. Я никогда не входил туда без стеснения и робости, тайной муки, ибо пренебрежение и равнодушие в таком заведении особенно оскорбительны.

28 декабря. Трудно браться за перо. Почему-то оказался в этом скверном городке, в окружении мерзких физиономий, на положении поднадзорного, в жалкой и смешной роли школьного учителя. Обстоятельства переменились, но неизменны люди, жизнь, и во мне с прежней силой заговорили отчаяние и злоба. Положение тем безнадёжнее, что теперь, по видимости, я занят. И все вокруг заняты, и многие даже гордятся этим. Занятость такого рода хуже всякого безделья, я никогда не жил так скудно и вяло. Большинству взрослых и детей не под силу расточительность и дробность нашего века, они находятся в плену преимущественно его низких достоинств, не умея выбирать. Они обжираются объедками, проходя равнодушно мимо изысканных яств.

1973

25 января. Сообщение из Парижа, которому трудно поверить. Так свыклись в последние годы с Вьетнамом и войной, что иное казалось нереальным. Радостно сознавать, что время волнуется, кипит, негодует, наказывает и благословляет.

14 февраля. Что-то тронулось во мне. Вдруг увидел её сразу всю, понял и по любви. Страшно вымолвить, жизнь решается. Не понимал себя в последние месяцы, ненавидел и оправдывал, думал о ней ежечасно и отвергал то её, то себя. А душа не была холодна и безразлична. Труд души — это я постиг теперь, сейчас. Какой мучительный труд! И отчего я не поэт, не музыкант, чтобы наградить её продолжением моей любви. Этот смешной английский, который раньше казался фальшивым, а теперь — нет. Уходит тайный страх, рассудок мой пасует: ему нечего делать. А она, если она не остыла, я сделаю её счастливой.

23 февраля. Жду её, весь, как натянутая струна. Всё уже сказано, и мне ничего не надо, кроме восторга и упоения. Хочет ли она этого?

1 марта. Никогда не думал, что можно наслаждаться близостью с любимой, не замечая часов. Я первый у неё, и она немного ошеломлена моей настойчивостью. Знала бы, что азбуку любви я проходил десять лет всем своим существом, каждой клеткой мозга. И дорогой ценой заплатил за то, чтобы сейчас быть мужчиной. А она крепко свыклась с тем, что тело — её собственность, и стыдится моих жадных ласк.

3 апреля. Нежное письмо от Т В., только теперь сказала всё, что носила. Зря жаловался на одиночество, меня многие любили, значит, и понимали. Жаль только, что мы больше доверяем бумаге.

14 апреля. Милая Татьяна Васильевна. Тронут Вашим чудным письмом. Кажется, я не заслужил таких щедрых и ласковых слов. Не заслужил потому, что часто был несправедлив к Вам, хотя в душе очень дорожил Вашим чувством. Радостно было сознавать, что способен невольно привлечь внимание женщины, разбудить в ней глубокое и неподдельное чувство. Я ценил нашу странную, неровную дружбу. Вы отличили меня от других, по-своему верно поняли и пригрели.

Друг мой. Стыдно и горько видеть, что эти слова я пишу вам издалека. Не хватило смелости высказать их наедине. Не обошла меня печальная истина: сожалеешь тогда, когда теряешь. Не обошла в силу моей неразвитости и замкнутости, что Вы верно подметили. Но были у нас сокровенные беседы, была неуловимая паутина взаимных движений души, было непередаваемо своеобразное увлечение, которое развивалось так тонко и прихотливо, что вызывало насмешки со стороны здравомыслящих. Меньше всего я хочу, чтобы это письмо было воспринято как запоздалый комплимент. Оно для этого слишком серьёзно, как и тот человек, которому адресовано.

1974

30 июня. Добровольск. Через несколько дней родится сын или дочь. Свершится то, что всегда представлялось мне столь таинственным и потому невозможным. Вот событие, которое будоражит и заставляет жить будущим.

«Солярис» Тарковского снова держал в напряжении. На сей раз у него земное в космической оболочке, ему надо было задуматься о земном из глубин космоса, чтобы убедиться: не будет контактов со Вселенной, если их не будет на Земле. И с чем человек пойдёт туда? Только во всеоружии знания и зелёных глаз машин? Мир старых земных вещей, который никогда не улетучится, не изживёт себя, невосполним и незаменим: трава, яблоко, речная студёная вода, Брейгель, Бах и — любовь.

Начинает нравиться степь, её бесконечные стёжки-дорожки, запах трав и хлебов, восторженные жаворонки в млеющем просторе, уплывающее за горизонт огромное солнце. Одно остаётся по-прежнему — одиночество. Не с кем слова перемолвить, повсюду нравственные недоноски.

27 июля. У нее профессиональный ум совершенно подавил человеческий. Отсюда непонимание других. Легко и просто любить младенца, любить взрослого человека не каждому под силу. Увы, как часто собственная неудавшаяся жизнь ожесточает субъекта и делает его глухим ко всему.

1976

14 мая. Вторую неделю живу один, лишившись единственной заботы и радости — дочки. Славная девочка: умная, живая, понятливая и невероятно чуткая на все оттенки обращения. Но пробивается и упрямство, и капризы, и двойственность. Убедился в необходимости самого раннего воспитания, ибо привычки возникают и затвердевают не по дням — по часам. В стремлении искоренить дурное бываю неоправданно суров и резок, но не могу сдержаться. Лучше быть неумолимым сейчас. Именно теперь, когда осиротел, разгорелась страсть. Предмет её — 17-летний юноша, существо чистое и открытое, потянулся ко мне. Он-то и завладел моими помыслами всерьёз, и я после долгого молчания и тайных мук переживаю духовное обновление и сладость разделённых порывов. Давно так не расцветал, обнаружилась поразительная для меня самого глубина житейских воззрений. Передумано и высказано больше, чем за всю предыдущую жизнь.

Мальчик, конечно, и не мечтал о таком месте. Что касается моего влияния, то оно более скромное, и винить здесь некого.

1977

22 июня. К — ск. Здесь началась и завершается моя семейная жизнь. О ней ни слова. На второй месяц понял, что обманулся. Непростительно то, что боялся сразу прервать постылое сожительство и растянул на четыре года. Как расплата, омерзительная процедура развода и гадости, чинимые ею бессознательно по наущению родителей. Потерял дочь — вот единственное горе.

1978

25 февраля. Тихвинка. Сделал Н.И. предложение, была растерянной, обескуражена моей внезапной настойчивостью. По другому не могу, остро чувствую, как уходит время. Недоволен собой и ею, она как куколка в коконе, и вылупится ли бабочка — неизвестно. Буду ждать.

28 мая. Никогда больше не сойдусь с женщиной, это не для меня. Я могу нравиться, могут нравиться мне, но всякий раз, как подумаю: а что мы будем делать потом? — приходит отрезвление. Когда просчитал, понял Н.И. Она настолько осторожна и хладнокровна, что не могла ошибиться и уразумела, что моё влечение больше подогревалось внутренним огнём, чем её образом, что у меня нечто вроде тоски и запоя. И если бы мы были настроены одинаково, что-нибудь могло завязаться, а перспектива? Не новый же вариант уже испытанного «семейного счастья». Теперь, когда всё остыло и улеглось, вижу, что моя любовь может быть сильной и плодотворной, давать хотя бы кратковременное счастье, и для начала ей вполне достаточно собственных импульсов. А потом она, не встречая ответного тепла, гибнет.

Здесь я в отличной деловой форме, увлечён и почти не рефлексирую. Неотвязные поиски смысла жизни остались в прошлом, пожинаю плоды опыта. Одного человечка наказал, встретив глухое сопротивление и неподатливость, обрек на второй год. Он один — одинёшенек и совсем беспомощный, но на мои уроки стал являться прилежно, я его допек его же оружием.

Воспитатель из меня слабый, больше влияю стихийно, всей своей фигурой, и для одних этого достаточно, а там, где требуется ежедневная выверенная тактика, там отступаю. Смотрю на Валю, Сашу, Сережу и всех хочется обнять, расцеловать, укачать, да ведь невозможно, так внутри и остаётся, только головки погладишь. Как легко и просторно с детьми, хотя временами голова гудит от возбуждения. С ними долой всякую чопорность, двоедушие и манерность! Как нелепа и смешна Зоя Леонидовна в ребячьем обществе. Если взрослые отведут глаза, то ребятки тотчас освищут. Но на слабостях играют с наслаждением, и тогда следует быть беспощадным. Есть умные женщины, которые сознательно заводят детей и остаются незамужними. Как-то мне призналась в этом Рита. Жаль, что я не женщина.

29 мая. В последний раз обманул 7-й класс, самый буйный и разболтанный. Сам страшно увлекаюсь повествованием и их беру в плен, всё их простодушие и доверчивость наружу. Городские так слушать не умеют, там даёт себя знать мнимая эрудиция. Там не прервут рассказ репликами «А я бы убежал», «Дал бы ему в морду», «Что же его не спасли?» Там не осадят шалуна в самый драматический момент и не замрут в немом вопле ужаса или восторга. Вот за такие часы люблю своё дело. В кого только ни преображался на уроках! Будда и Цезарь, Карл Великий и Ришелье, Грозный и Пугачев говорят моими устами, я вызываю из прошлого их тени, делаю спутниками детской жизни. Ни одному — актёру не мерещилась такая грандиозная, поистине всеобъемлющая галерея образов и характеров.

Книжная лихорадка — признак не столько высокой культуры, сколько свидетельство её недостатка. Только сейчас книга двинулась в рядовую массу, и она неразборчиво хватает всё, что выкинут на рынок. Нехватку культуры раньше восполняли фарфоровыми слониками, а теперь — хрусталем и книгами.

6 августа. Три недели в Молдавии. Там горько раскаялся, что поехал, люди были невыносимы. Прибился к влюблённой паре 50-летних подыгрывал им и развлекал чтением. В кемпинге необузданный разврат. Дома брожу просёлочными дорогами, вдыхаю крепкие, пряные запахи земли.

29 августа. Разворачиваю газету и вижу знакомый почерк. Письмо от Н И. тогда, когда не ждал никоим образом, решив, что все оборвалось раз и навсегда. На конференции хотел невзначай

столкнуться с ней, спросить, услышать знакомый ответ — и в сторону. Значит, высокую ноту взял в самом начале, запомнился. Как представлю её — внутренне оробею. Всех известных мне женщин вёл я, и они шли за мной. Здесь такая прихотливость и настороженность при безусловной симпатии, что ничего нельзя предугадать. Она желает лёгкости и удовольствия и не хочет знать, как они даются. Взяла бы всего, прижала крепко к сердцу! Нет, не может. Лучшие чувства глохнут и вымирают в одиночестве. Тяжело дался разрыв с нею. Любовь губит много привходящих, личных соображений, а необходимо самоотречение, только оно, как в песне:

Ничего мне на свете не надо, Только видеть тебя, милый мой.

И робость, и страх. А надо отдаваться и брать всего человека, всё в нём любить и прощать.

5 сентября. «Моя жизнь» С А.Толстой. Вот где отчётливо проступает её несчастье, и даже преклонение перед мужем не заслоняет глубокой обиды. Жизнь её целиком покрыта гигантской тенью Толстого, а она убеждает: я имею право на свою жизнь. Вся беда, что жизни их не совпали, она была помощницей, а не соратницей, и то, что для неё в муже было притворством, для него — подлинной жизнью. Великий урок Толстого в семейной жизни — терпимость.

12 сентября. 9-го был толстовский день, и я напомнил ей об этом. Весь вечер вместе, светлое, благоговейное чувство привязанности и благодарности, родная мне. Решительное объяснение, она едет ко мне. Как я её понимаю и ценю. Господи, дай мне сил и выносливости любить её вечно.

Мелодия зреет во мне —

Широкая, дивно простая.

Так ключ в неизведанной мгле

Клокочет, глубины взрывая.

Я думал, что всё позади,

Что чувства давно уж остыли,

А сердце сжималось в груди,

И образы душу томили.

Я помню: то было зимой,

Деревья в безмолвия стыли,

Твой лик недоступно-родной

Из снежной прорезался пыли.

Теплом своих глаз обдала,

Перстами дыханья коснулась –

И ввысь устремилась душа,

Мелодия снова проснулась.

17 сентября. Был у неё в семье, мать утром завела разговор, и я услышал старые, неприятные мотивы. Обижаться глупо, обидно то, что мать и дочь думают одинаково: сначала ЗАГС, а потом ВСЕ остальное. Нечаянно заглянул в её Пушкина и наткнулся на «Дориде» с её приписками: «Я верю: я любим «/а/.., и т.д. Она Пушкиным проверяет меня, ведь здесь все признаки большого чувства. И невольно проверила себя.

Наблюдали лунное затмение, стояли в пыльной степи среди голых дерев.

Луна померкла в вышине,

Прозрачным облаком накрылась;

А мы внимали тишине,

И вечность медленно струилась.

Казалось, светлые мечты

Меня будили не напрасно.

Надолго? — вдруг спросила ты,

И твой вопрос звучит всечасно.

Как больно ранила стрела!

Но не давай уйти надежде:

Смотри, седая мгла прошла,

И лунный диск горит, как прежде.

21 октября. Всё позади: страхи, сомнения, ожидание. Не узнаю себя, такой прилив сил и желаний. Она вела себя безупречно, одной половинкой незаметно и сразу вросла в мой дом, начало на диво лёгкое и беспечальное. Одно, несомненно, породнило — непреклонное чувство долга, а оно неподвластно никаким поветриям. Она вслушивается, вглядывается, вдумывается, а я помогаю и довольно решительно. Силится объять меня, я ее гипнотизирую, и она сердится, отдавая мне должное

1980

24 июня. Люди верят в меня больше, чем я сам. Всю жизнь противился служебному повышению, и всю жизнь многие недоумевали. Стал испытывать неловкость от своей смелости.

1982

16 мая. Оглухино. Очередное крушение. С ней мы были несоединимы. Какой только любви нет на свете. Теперь она уверяет, что любит, а три года я ничего подобного не замечал. Её не виню, я не хотел жить так. Не странно ли, что столько желающих облегчиться и довериться посторонним, а не родным.

1983

1 марта.

Из Омска в Болгарию.

«Не скрою, приятно было получить Вашу фотографию и заглянуть Вам в глаза. Расцениваю этот жест, как знак доверия и желание продолжать переписку. Если потеряете интерес к нашей беседе, то можете просто не отвечать.

Никак не угадал бы, что фото из Болгарии, если бы не знал определенно. Обычные классная доска и стенд, джинсы и свитера девочек-акселератов с подведёнными глазами и миловидная наставница среди них, немного усталая, снисходительная к капризным воспитанницам. Оставайтесь всегда такой, Светла, — неудовлетворённой, беспокойной и гордой. Люблю таких людей, хотя участь их бывает незавидной.

Но неужели в болгарских школах не осталось ничего болгарского? Или я преувеличиваю из-за незнания подлинной обстановки? Что касается нас, то народной культуры и национального духа в наших школах просто не существует, как и в семейном быту. Всё забыли, стыдливо отвернулись, отвергли и заменили «учёной» педагогикой.

Судя по Вашему признанию, Вы нашли не друга, а возлюбленного. Поздравляю. И женщина может быть неисчерпаемой для мужчины, но, я думаю, это не Ваш идеал, от своих вопросов Вы никуда не уйдёте, всё Ваше — всегда с Вами, а иное просто самообман. Давно понял, что в наш разгульный век пытаться обрести что-либо значит постоянно укорачивать себя, изменять своим правилам, наступать на душу. Если способны на такое ради приобретения желанной опоры, то делайте. Впрочем, нужны ли Вам эти негативные рассуждения? Возможно, Вы человек совсем другого склада и живёте в ладу с миром, как живут миллионы и счастливы.

Развернул свежую газету и прочитал стихи 8-летней Ники Турбиной:

Мы говорим с тобой на разных языках,

Все буквы те же, а слова чужие.

Живём с тобой на разных островах,

Хотя в одной квартире.

И это из уст ребёнка! Вот человек: он может быть прост, как камень на дороге, и может быть как космос. Прощайте, и что бы ни случилось, не забывайте улыбаться».

29 марта. «Под каждой строкой Вашего смятенного письма я подпишусь, не колеблясь. Очевидно, есть существа, которые обречены на одиночество. И самое скверное то, что они не заслужили такой участи. Не правда ли, какая гнетущая закономерность: чем тоньше, глубже, восприимчивей личность, тем всё дальше отходят от неё люди, тем трудней и несносней ежедневное общение, тем чаще завязываются узелки непонимания и вражды.

Я сам был вполне самим собой лишь несколько раз, когда встречал идеальных друзей. Сказать правду, я не люблю взрослых, они так всегда самодовольны и ограниченны, так трудно пробить их всезнайство. Полная противоположность — дети, они, по крайней мере, умеют слушать и не лишены отзывчивости. Мне легче среди детей, хотя иногда с отвращением вижу, что и на них взрослые уже успели наложить свою мертвящую печать.

Но значит ли это, Светла, что мы должны отказаться от себя ради сомнительного преодоления тягот одиночества? Поступать так равнозначно самоуничтожению. Соглашаясь на неизбежные компромиссы, мы обязаны с достоинством нести свои крест, не пополнять ряды мнимоблагополучных. Это надо понять и принять как судьбу.

Не грешите на себя, Вы замечательный собеседник: вдумчивый, искренний и деликатный. Мы естественно подошли друг к другу. Буду надеяться, что хоть в малой степени смогу развеять ваши невесёлые думы.

В одном Вы несправедливы. Каждое моё письмо в такой же мере раскрывает меня, как это сделал бы я сам. Временами настолько бываю доволен собой, насколько в других случаях презираю и ненавижу. В житейской сфере скорее глуп и доверчив, а в целом по всем признакам нашего прагматичного времени — неудачник. Будьте великодушны. На свете так много неустроенных, неприкаянных, что в их компании не соскучишься. Да и Вы из их числа, насколько я понимаю. Этим и дороги мне».

1985

31 декабря. Всё больше думаю о культуре. Только она вывезет нас, ее забвение и нехватка повсюду, снизу доверху, как будто изначально нам предопределено повторять одни и те же ошибки, иллюзии, заблуждения. Никакие ускорения вне культуры не способны перестроить человека, об этом предупреждал ещё Ленин. Я бы развернул новый этап культурной революции. Руководство берёт мелко. Все наши проблемы укладываются в одну — овладение культурой. Народ нацеливают на развитие цивилизации, а следует — на охват и обогащение культуры. Открыто заговорили о том, что было очевидно 20 лет назад, и всё потому, что ЦК не откажется от монополии вещать истину и вести политику вопреки нормам культуры. Все годы главное зло в личной власти, фактически неограниченной вследствие подобострастия, а предел кладет только смерть. Никак нельзя терять голову.

1986

23 марта. Сбылся мой прогноз 15-летней давности: политика лозунгов и навязчивой эйфории бесперспективна. Съезд оставляет двойственное впечатление. Были и трезвые, смелые признания, особенно Ельцина, но хватало и дифирамбов, подобострастия, осторожности и, конечно, выводов-заверений. Дошли до последней черты, чтобы вскрикнуть от боли и опомниться. Сколько раз наблюдал и переживал, как вытравляли усердно человеческое достоинство и независимость подлинных хозяев жизни, а теперь ставят запоздалый диагноз и, как всегда, неприлично громко, вызывающе. Так и не поняли, что мудрость не в насилии над жизнью, а в умении слушать её и следовать логике развития. Нашей политике всегда не хватало повседневной человечности, отсюда все завихрения и временщики. И это пресловутое единство, монолитность во имя карьеры, беспринципность у ног владыки.

Десятки раз убеждался, сколь губительны колебания, как искривляют и запутывают они личную жизнь. Зачем позволил ей три года назад начать всё сызнова, чтобы склеить разбитую чашку, а кроме надрыва и мучений ничего не вышло, ведь чувства давно перегорели. И опять повторение пройденного по моей вине. Давным-давно настроение угасания, доживания; вокруг — мерзость обывательщины, повторяемости. Как плохо знаю мир, людей, только из своей форточки. Нет общения, выхода.

27 апреля. Захватил конец рассуждений Бондарева, перекличка с моим убеждением: думать, рассуждать — это уже дело, действие, которое как раз сегодня крайне необходимо. Вещание истин сверху давно отучило большинство из нас сомневаться, искать. А литература всегда жива неутихающей болью и возмущением. Не могу много читать, гудит голова. Именно чтение теперь самое стоящее, серьёзное занятие. Но не читают школьники, не захвачены умственным интересом. Наше время умеет создавать иллюзию занятости, и как они хорошо приспособлены к нему, вписываются без остатка.

23 июня. Ильин — учитель-открытие, даже и не учитель, а сердечная истина, распахнутая людям, полное преодоление недоверия, холодка, неравенства в классе. Он необъясним, чудо, и уж если быть учителем, то только таким. Там, где я рассуждал о человеке, превратностях его развития, там я приближался к Ильину, но крайне редко, сбивчиво, неполно. Здесь надо быть дерзким и смелым, многое забыть и сломать, верить безусловно себе и детям. До конца на это я не решусь.

Читая ЛГ, подумал, что всю нашу историю можно оценивать по степени высвобождения правды о прошлом и современном. Вне правды и в удалении от неё прогресс невозможен, и вот её извлекают из тайников и начинают усиленно насаждать во времена крайнего оскудения и застоя. А там, где правда, там и подлинная демократия, плодов которой мы ещё никогда не вкушали.

Вопрос: почему полвека не переиздавали Бакунина? Все просто, старик оказался прав во многих своих опасениях, глубоко проник в природу любого государства как нароста на общественном организме. Вопреки всем разговорам и попыткам, самоуправление и государство у нас несовместимы.

Открыл Лермонтова — и сражен «Русалкой», объяснение «непонятной тоски». Они в разных стихиях, выйти из которых уже не могут. Отсюда призрачная жизнь одной, беспробудный сон другого. А бесподобная «Ветка Палестины» — цепь равнозначных превращений и положений одного существа. Поздно прикасаюсь к поэзии и начинаю её понимать.

8 ноября. Документы 14 — 15 веков, на первом месте земля и всё земное, а человек — как приложение к земле, их нерасторжимая зависимость. Теперь осознания этой связи нет из-за иллюзии могущества, и земля гибнет. Всё хуже слышим историю, больше увлекаемся показным сохранением памяти, чтобы успокоить совесть. А ведь основное — поддерживать и питать струю народного творчества, народной нравственности. Разрыв с историей породил опустошённость и бесплодие. Факт: экономические стимулы сознательно и широко использовались 500 лет назад, а в наши дни постоянно пытаются объехать экономические законы и личный интерес. В качестве урока истории я бы давал в «Правде» монтажи из летописей, грамот, писцовых книг с умным комментарием. Какое детальное знание и понимание материального мира, хозяйства, житейских мелочей, та самая свобода обладания предметом, которая невозможна при малейшем отстранении и спеси.

Шаталов произвёл двойственное впечатление. Увлеченность, горение — с одной стороны, самомнение и нетерпимость — с другой. Плохо верю в его универсальный метод, да и зачем замыкаться на нескольких учителях? Это негромкая профессия.

Мне в школе дальше идти некуда, любая перемена не пугает и представляется желанной. Так тяжело воспринимаю любые детские вывихи, сытость, неряшество, что готов бежать хоть в дворники, хоть в почтари.

22 ноября. Нынешняя школа изжила себя, жизнь вокруг неё интересней, сильней, бесспорнее и потому влечёт подростков, а школа вызывает либо насмешки, либо презрение. Злосчастная реформа-карикатура, хуже не придумаешь. Нужна модель общества: полная занятость в течение дня, ранний труд на современном производстве, насыщение искусством, спортом, обилие специалистов-практиков. малые коллективы — нечто вроде детского фаланстера. А пока приспособление новых задач к старым формам и мертвечина. Аргумент против школы и свидетельство её бессилия — засилье рока. Если в школе нет искусства, его находят на улице. Я не могу опуститься, они уже не могут подняться выше рока.

25 ноября. Жить без женщины легко, когда она существует лишь для постели, и тягостно, если она неотторжимая часть души. Первое никогда не было смыслом моих Устремлений, второе едва задело и оставило тоску. Теперь не вижу никого. Люди вообще с удовольствием рассматривают друг друга на расстоянии, а в своём микромире слепы и привередливы. Напрочь ушла открытость, доверчивость, а их жаждут, только вымещают на собаках и кошках. В этом случае безусловная преданность и восприимчивость, а люди...

21 декабря. Всё думаю о «Плахе», читал наскоро и буду читать ещё, снова вспомнились «Три минуты молчания». На таких книгах совесть воспитывается. Извечный спор о человеке, но доведённый до последней черты, до плахи. Нет войны, голода, нищеты, а есть душа человеческая, выгоревшая дотла, и зверь цепенеет перед этой душой, зверь, которому неведомы ни подлость, ни благородство. У Айтматова сильный, выстраданный толстовский мотив: только от самих людей зависит высота или низменность их общества. Но что же делать, чтобы не вели на заклание совесть? Необходимо встречное движение власти и человека, справедливость государства должна исключать возможность неверного выбора. Пока же наша система не срабатывает. В воспитание не верю, натура сильнее и развивается своим путём. Если установленные порядки не станут капканом для скверны, последняя станет привычкой. На руководстве историческая ответственность, малая червоточина — и начинается антонов огонь.

В «Плахе» все три разновидности живого: полусоциальные типы с уклоном к животному, чисто социальные и звери, средоточие инстинктов. Признак полусоциального типа исчезновение тревоги за род, ближних и дальних.

Слушал беседу критиков о «Плахе», набор необязательных и холодных рассуждении. Умер Молотов, и об этой смерти ни звука. Стыдимся своей истории и снова выталкиваем её за порог. Сколько таких примеров вандализма, от осквернения могил до препарирования прошлого. Ведь это призыв: живи одним днём, что схватишь, то и твоё, будущему ты не нужен. Тысячелетнее событие ближе и дороже вчерашнего дня, ибо оно безобидно. Но так честность и ответственность не культивируются.

1987

1 января. Мать в отъезде, остались одни с Андрюшей. Тяжёлый ребёнок, с сильными признаками дурной наследственности, не без способностей. Требует терпения и гибкости, ни того, ни другого не хватает, чаще запрет и принуждение. Огорчений много и надежды сомнительные, каждый день вижу их, уже испорченных, потухших, лукавых — горе родительское. Читает много, моя заслута. При всех срывах и просчётах, эта душа возьмёт больше и будет богаче, развитее, чем в другом случае.

Часто непреодолимая трудность для родителей — перебороть позитивным воздействием сильное влияние обстановки. Нравственный заряд семьи ничтожно мал по сравнению с напором секса, рока, ТВ, рынка, компании, и всё это невозможно отодвинуть, а надо искусно соединить, сделать ребёнка властелином положения, тогда ничего не страшно. Удастся ли? Сам рос так, но моя натура от природы сильная, независимая. Анализируя теперь, вижу, что интуитивно выбирал серьёзное и положительное.

20 лет назад мечтали с Сашей: будут ли открыты архивы и написана подлинная история Отечества? Он был скептиком, я рисовал ему заманчивую будущность. А сам уже 15 лет излагаю унылую хронику съездов, строек и починов. Верно отметил Эйдельман, что были и остаются две российские истории — явная и тайная. Конечно, появится и единая история, но, пока политические соображения берут верх, дальше общих фраз дело не движется.

Щедринское «Чего изволите?» в большом употреблении. Вчера Высоцкий был гоним, а ныне его имя не сходит с первых страниц. Заговорили о «Докторе Живаго». Верный признак рабского состояния общества, правда с душком. И Сахарову дали ход, хотя он не изменился. Как это легко может прерваться, если вмешается, не дай бог, костлявая.

11 января. Сократил учебную нагрузку вдвое, при наших расходах нет нужды терзать душу. Сознаю, что при сложившихся стереотипах школьного дела ученики во многом правы, но что же делать мне, учителю? Рассказывать байки и играть роль «старшего друга»? Уступок делаю довольно, но приводит в ярость бесполезность всех усилий. Напряжённый спектр отношении с выпускниками, не прощают мне превосходства и нетерпимости к скудоумию и школярству. Странно, что слабый общественный интерес в такое время, полная неосведомлённость об очевидных фактах.

11 февраля. Сильно выступил на политзанятии о демократии. Требуется предельная собранность и убеждённость власть имущего. Долго не мог отойти, бессонная ночь. Всё это годами выношено и проверено, жизнью заплачено. При всей раздвоенности и уступчивости, никогда не умел приспосабливаться и извлекать выгоду, легко разрушал достигнутое. Ничего не осталось ни позади, ни впереди, только череда дней однообразных и безнадёжных. И жуткая тоска из-за неспособности прервать всё сразу. Чтение — единственное, что вызывает острый интерес.

Тарковский, ещё одна жертва безвременья, такая запоздалая на слух смерть. Человек не флюгер, колесование еще никого не исцелило, гибнут даже сильные духом. Тут, правда, есть посмертная судьба, горькое утешение для живущих. А кто помянет нас?

8 марта. Так хочется, чтобы кто-нибудь круто вмешался в мою жизнь и повёл за собой. Утопия, со мной даже не разговаривают просто так, робеют или опасаются, а мне брать почин уже скучно. Сорвалась пропагандистская поездка в район, и всё потому же — чужой. Бывшие шестиклассники помнят, зовут в свою школу, они теперь на выпуске. Читаю их сочинения, и слеза прошибает. Вдохновенный год, взаимная окрылённость и любовь, а я ушёл. Они были бы моими целиком и навсегда. Осталось одно ремесло.

16 марта. Отдал бы всю жизнь за один час Альенде или Борхе: там очевидна цель и власть над временем.

31 марта. Ходил левым берегом по лыжне. Тяжёлый, зернистый снег, сырой воздух, взбудораженные вороны. Да ведь и люди — те же вороны, тот же круг земной, и чем полней, без изъятий, он осуществится, тем счастливей человек. Смысл жизни неуловим в умственных построениях, только народной поэзии дано раскрыть его во всём многообразии — от простого «я на камушке сижу» до «не мешай мне думу думати».

12 апреля. Мои лекции приводят людей в движение, а я говорю лишь то, что думаю, и этот старый простой приём срабатывает безотказно. Как же долго нас оболванивали и забивали разум галиматьей, что очевидные истины выводят из апатии и скуки. Тем не менее, никак не складывается привычка выступать, каждый раз и страх, и сомнение, и запредельная свобода. Культура — это степень совершенства: человека, мысли, вещи, коллектива... Потому она так желанна и вечно недостижима, и так несносно отсутствие совершенства в себе и других. Беда и в том, что за привычными плодами эрзацкультуры постепенно теряется идеал, торжествует на всех уровнях посредственность.

Перечитываю Эренбурга. Это ещё один парадокс нашего времени: историю в большей степени пишет поэт, чем учёный. А метод существует полтора века и провозглашен государственной доктриной.

21 апреля. «Новый мир» захватывающе интересен и неожидан. Вот она, неотразимость свободной мысли. Многое, о чём догадывался, проясняется и приобретает силу убеждения. Теперь главное — без устали срывать мишуру, которой изгадили нашу историю. Полвека наш народ был жертвой активно проводимой Догмы, и всё, что в неё не укладывалось, безжалостно отсекалось

22 апреля. Догма эта — вульгарный социализм, вне сложности, противоречий и многообразия жизни. Именно этот социализм стал манией наших руководителей, они фанатично стремились осуществить его в течение своей жизни, подстёгивая и ломая общество. Здесь полное отрицание диалектики: централизм без демократии, экономика без выгоды, общественное без личного, образование без культуры, классовое без общечеловеческого. Соединение того и другого означало бы недостижимость «идеала» на практике, признание бытия неподвластным волюнтаризму, а так хотелось войти в историю живым богом.

18 мая. Некоторые доктора правильно мыслят, их и мои поиски идут в одном направлении, кое в чём я опережаю, чтобы впоследствии обнаружить совпадение или близость. Истина, запоздавшая на десятилетия.

24 июня. Если что-либо и погубит людей, так это пещерный разум. С невероятной быстротой вспениваются мнения, крайние оценки и приговоры, и тотчас проступает «tabula rasa» — инфантильное, вздорное, нетренированное и претенциозное мышление. Платить за это удовольствие придется дорого, как за всё несвоевременное и старчески — дряхлое.

Юноша-студент, всколыхнул моё прошлое, когда обронил: «Я разуверился в человечестве». Он разуверился, а я пытаюсь объяснить, иначе взыграет подсознание. Какой беспомощной и самоуверенной выглядит наша патентованная элита по сравнению с московским школьником Левой Федотовым. Его дневник 41-го года необъясним, если не знать силы свободного разума.

30 июня. Публикация дневника — запоздалое раскаяние. Поколение, обдуманно и безжалостно выкошенное сначала чужими, потом своими. Если бы эти голоса звучали громко и их слушали, мировая история пошла бы совсем другим руслом. Наступает пора дневников, в них всегда неосуществленное бытие, похороненные надежды и судьбы, вызов содеянному.

30 июля. Из района, две недели не читал газет, отключился от вещания и сразу оказался вне тонкого, хрупкого слоя пропаганды. Там всё по-прежнему, жизнь катится проторённой дорогой, словно в насмешку над перестройкой. Местная газетка, однообразная, унылая, приниженная; непроходимая забота о куске хлеба, дровах, водка... Читал Максимова, он заскучал бы в современной деревне. Старое народ забыл и растерял, новое не складывается. Если и хлеб едва по приказу родится, то праздники и обряды только чахнут, а в целом, думаю, в деревне давно нет настроения и охоты к духовной жизни, времена не те. Какому приволью шуметь бы среди этих лугов и лесов, как возрадоваться бы надо очарованию земли, а вместо этого хмельной задор, мелочное скопидомство и бытовое неряшество.

11 августа. Напутали за века со смыслом жизни, особенно у нас в России, чтобы ублажать совесть интеллигентов. А суть проста: в каждой жизни заложен либо дальний, либо ближний прицел, и последний преобладает как массовый, за исключением всех разновидностей безделья. Понимание своего предназначения должно избавить от напрасных и разрушительных сомнений, метаний, преступлений. Желание приписать себе без оснований дальний прицел всегда оборачивается насилием и над собой, и над людьми, здесь преступается мера в угоду честолюбию и славе. Наш удел — раскрытие ближнего смысла с наибольшей полнотой и страстью.

14 августа. Да, для себя, для ближних, для дальних. Приемлю всё, кроме животного эгоизма. У меня выходит отчасти второе и дурно, неудачно — первое.

24 ноября. История с Ельциным наделала шума и возбудила многочисленные толки. Что ни говори, а первое после долгих лет «единодушия» публичное разногласие, попытка следовать данному слову, что было так естественно в ленинские времена. В этой истории вся двусмысленность, неопределенность момента: с одной стороны, решительные фразы, заверения и заклинания, с другой — бессилие перед собственным аппаратом, оправдание реалий перестройки, довлеющий вождизм, умолчание о пружинах начала 80-х. Когда же победит не мнимый, а подлинный коллективизм, когда громко осудят подлое ожидание «своего» часа, права кромсать по-своему? У Ельцина была попытка восстать против извечного порядка вещей, его сомнения понятны и своевременны.

В чём необоримая сила обывательщины? В примирении с убийственным однообразием будней, в приспособлении к заведённому ходу жизни, нежелание и неумение прервать, изменить, переделать его, в наслаждении устоявшимся бытом. Все кризисы детства и юности от неприятия и протеста против кругового движения, повторяемости, скуки. Нужен талант, чтобы вносить диссонансы, идти наперекор, делать безумные поступки. Вревская сумела это сделать раз и навсегда. Я не умею сделать подобного, я стал обывателем.

6 декабря. Нас всегда учили судить человека по идейным, а не нравственным устоям, и потому нередко громогласные негодяи-соглашатели становились нашими друзьями, а стыдливые друзья превращались во врагов. А ведь нравственность, как творимое добро, не зависит от исповедуемой доктрины. Вот он, длинный ряд коммунистов-преступников — мздоимцев, циников, развратников. Всякий раз передёргивает, как подумаешь, в чьих руках судьбы миллионов. Любая теория оправдана, если делает человека лучше. В христианстве могучий заряд нравственности, оно обращается к уставшему и изнемогшему от вражды и ненависти человечеству.

10 декабря. Статья «Феномен Сталина». Да, вот так. Заурядный в истории злодей, сделавший себе пьедесталом социализм, воспринимается как феномен, а потрясающая человечность ленинцев — как нечто ординарное. Стычка с партработницей на политзанятии и её растерянность: не приучена, пусть привыкает. Поднимающийся класс. Он только теперь начнёт подниматься и обретать достоинство, а до сих пор на нём ездили и топтали.

13 декабря. Заблуждения-озарения. Без них нельзя. Отними это право — и жизнь превратится в кромешный суд-расправу, сведение счётов. Целые поколения бились под тяжестью несуществующей вины, наш век возродил и испепелил человечество мифом первородного греха.

1988

10 января. Сильнейшее впечатление от Шатрова. Да это не только наша, это всемирная драма рождения и крушения нового мира, подлинные масштабы и подробности которой мы только теперь начинаем осознавать.

21 января. В 42 года впервые увидел полную документальную съёмку похорон Ленина. Многое другое я, историк, узнаю впервые. Всех нас обокрали, унизили, такое никогда не прощается.

28 марта. «Мастер и Маргарита» — вещь на века. Он, безусловно, прав и не принудил себя посрамить Сатану. Только тогда, когда зло будет с такой же неизбежностью терпеть поражение, с какой добро — побеждать, начнется новая история. А пока Воланд забавляется тем, что противоречит себе и творит благие дела. В каждой строке судьба самого Мастера, который только в искусстве вырывается за пределы реальности и создаёт свой мир. Где же взять мазь Азазелло?

3 апреля. Публикация об Овечкиных «Без корней». Нет, корни у них крепкие — семья. Семьей жили, семьей ушли из жизни. Такая взрывчатая смесь родственной преданности, самообожания и презрения ко всему, что вне семьи, чужое. Таким весь мир обязан. И всё-таки жаль их молодых жизней, преступивших роковую черту без оглядки. Такая смерть побуждает многое предполагать и о многом задуматься. По-видимому, сердечно-заботливого внимания и влияния они были лишены, а местный патриотизм разжигал в них авантюрный дух наживы и славы простейшим путём. Страшно не получать заслуженного, ещё страшней получать незаслуженное, а наша история всё время услужливо подсовывает юношам Гришку Отрепьева. И ведь всякий раз они увлекают за собой в пропасть и ближних, и дальних.

Прав Гроссман: ни одна доктрина не сделала людей счастливыми в силу своей вторичности, отражённости, а попытки подогнать под них практику всегда катастрофичны. В любом деле надо не от доктрины, а от человека, каким бы он ни был. Жизнь остаётся непревзойдённым художником-учителем, вот только ученики бесталанные.

19 апреля. Хорошо узнал В Н. — брата Павла Васильева, вместе подрабатываем. Полное фамильное сходство с легендарным прототипом — неуёмная, размашистая и задиристая натура, последний из лагерного поколения. Говорит и пишет только об этом, однако без озлобления и надрыва, стойкое жизнелюбие и насмешка над роком. Силён человек, когда верит.

23 октября. Тяжко болен, если можно назвать болезнью безразличие. Одни журналы как-то примиряют с дыханием, злой и раздражённый, не вижу будущего для всех.

4 декабря. Читал Флоренского и окончательно осознал: философией социализма должен быть идеализм, идеальное. Когда удовлетворены первичные потребности, не может быть выше цели, чем духовность и добро. Мечта о новом мире разбилась об эти камни, захлебнётся и нынешняя волна.

1989

19 января. Ленинский социализм был рассчитан не на разум и зрелость масс, а на разум и волю когорты избранных. Когда их не оказалось — мечта рухнула. История Христа и Иуды во вселенском масштабе. На Евангелия теперь смотрю по другому: высшее обобщение человечества.

12 апреля. Чем больше анализирую отклонения, вглядываюсь в детей, тем бесспорней делаю вывод о примате психической природы человека. Средой и условиями многие парадоксы просто необъяснимы. Грубо говоря, людей можно разделить на три группы: во-первых, анархисты, не признающие никаких ограничений; далее — обыватели, подчиняющиеся нормам в силу необходимости и, наконец, альтруисты. Обыватели теперь дают всплеск преступности, тогда как численность первых и последних не изменилась. В сущности, задача социализма так окультурить обывателя, чтобы нормы порядочности превратились у него в рефлекс. Движение масс целиком определяется тем, кто их ведёт. Наша трагедия — повели анархисты, вожди с преступными наклонностями.

13 апреля. Конечно, эти размышления не новы, были уже «толпа и личность», «врожденная преступность», «народ и партия». Но что же делать, если хоть как-то можно объяснить факты. Подобная расстановка типов у Достоевского: Иван и Алеша — полюсы, Дмитрий мечется между ними, другие тяготеют в ту или иную сторону.

26 мая. Головокружительные дебаты на съезде, воскресает история: левые, правые, центр — всё отчётливо, ярко, обнажено и – безнадёжно. На каждом шагу высовываются дубинноголовость, затхлость, кичливость, ненависть. Для парламента слишком много проколов, консерватизма, откровенная тяга к послушанию и угодливости.

Одно утешение: воспринимать нашу историю в контексте мировой, тогда всё объяснимо и просто, да и есть разве русская, китайская, германская истории. Даже на мировом фоне наш вариант в первом ряду, постоянно выскакивало стремление и умение опровергнуть всеобщие законы, проложить свою, пусть и непроходимую, дорогу в будущее. Когда откажутся от этой мании, тогда и будет толк, да охотников нет.

2 июня. Возмутительный шабаш вокруг Сахарова, молчаливое подыгрывание ведущих толпе. Всё время кипят погромные настроения минувших времён. Вот она, сила массового сознания в действии. Бедный парламент, жалкий президент, такое большинство только компрометирует его, а если понимает — предстоит тяжёлое сожительство или постепенный разрыв. Демократические лозунги теперь преобладающие в народе, и партийное красноречие вызывает только ярость и насмешки.

9 августа. Научиться жить по правилу Жанны: только я и никто другой. Этого сознания исключительности у нас нет, а без него нет и личности, и цепи поступков.

16 декабря. Сахаров, абсолютно свободный человек. Пока он жил, всем нам можно было лукавить, прятаться, ловчить, говоря: «Это Сахаров сделает, об этом он скажет, не позволит, защитит, вмешается...» Теперь как будто стена рухнула, и надо самим подниматься и выступать вперёд. Последний подвижник Святой Руси, возвысившийся ДО САмостояния как власть имущий

1990

30 марта. Всё пытаются отсрочить суд истории над Лениным, защитить, укрыть в безопасном месте. После всего, что узнал и понял, его читать невозможно: до такой степени сознательно вытравить в себе всё человеческое во имя идеи. И потом, что же по нему плакать? Его из истории не вырубить, а вот большевики это делали великолепно с миллионами. Кто их оплачет?

13 апреля. Керенщина воскресла и затянула повседневность своим удушливым дымом. Поразительная аналогия с весной и летом 17-го, т е. политика оттяжек, откладываний, лавирования, убеждённости в спасительную среднюю линию и атаки против левых и правых «экстремистов» при явном незнании того, что следует делать в первую очередь. Так боязнь потрясений и страх перед бременем лидерства напрямую ведут к распаду и всеобщей вражде. Постоянно клясться именем Ленина и не усвоить его главного достоинства — смелости и свободы от предрассудков. Нынешние вопросы решаются не съездами, не парламентом, а исключительно твердой волей и логикой неизбежного.

Фраза Солженицына о средней линии просто завораживает наших политиков. Но ведь она не абсолютна, тактика равновесия возможна и оправдывает себя только в отрегулированном правовом государстве. В переломные эпохи средняя линия в политике гибельна и ведет к консервации прогнившего строя, обострению кризиса.

Почти всё потерял, а вот образ мышления приобрёл, такой рывок в 5 лет развития вместе со всеми. Зародыши свободомыслия разрослись и потеснили иллюзии, слепоту, правоверность. Каким же младенцем я был ещё год назад, не говоря о всей жизни. Это был социальный гипноз, когда очерчивают круг и умело внушают: «Не преступай, дальше — опасно!» И получают то, чего добиваются: беспомощное, восторженное сознание до гроба. Даже стыдно за свой инфантилизм. Почему же другие смогли, а я нет? Возможные причины: всеобщая ложь, круг общения, отстраненность от политики, слабый интеллект.

17 июня. Апогей заседательской суеты, сразу три больших съезда: два российских и союзный. Качели Ельцина, чуть-чуть не отправил ему телеграмму, да опомнился в последнюю минуту — глупо. России нужен свободный труд и самоорганизация, а все помыслы собравшихся о том, как не дать ей ни того, ни другого. Под трескучий аккомпанемент съездов по-прежнему гниёт хлеб, сидят старухи у перекошенных избушек, умирают дети... А ведь они всерьёз убеждены, что заняты делом, обновляют, перестраивают, закладывают

Такое плодовитое лето: тёплые дожди, тополиная метель, буйная зелень, парной воздух. Был в полях, травы и цветов по пояс.

24 сентября. Солженицын прав: что никогда бы не прошло в другом месте, у нас проходит легко и незатейливо. Лихо издевается над послушными и сговорчивыми парламентариями Горбачев, его неприкрытый бонапартизм уже не вызывает ничего, кроме скуки. Смотри, народ, и обсуждай, тебе это позволено, да ещё выражай эмоции потребительской лихорадкой. Очередной прокол — отказ от соглашения с Ельциным, его предательство, как раньше Лигачёва, отсечение партнеров справа и слева. А впереди маячит оглушительный провал и вмешательство стихии. Город — гигантская толкучка, торжествует фетишизм.

11 ноября. Крах государственной идеологии, православный ренессанс. Замороченный народ, который всё ещё пытаются убедить, что главное — разобраться в текущей политике и наметить ясную перспективу, сохранить идеал, не растерять ценности особого рода. А между тем, прощай, социализм, тихая, безмятежная гавань. Впереди штормящий океан рыночного самоопределения.

1991

7 января. Первое открытое, признанное Рождество, переполненный храм. Капитуляция государства перед религией и церковью. Живучесть её в том, что научилась обслуживать народ повседневно во всех жизненных средоточиях, а идеология мифологична, проста и доступна, неизменна, как всемирное тяготение. Христианская этика настолько точно угадала и выявила предназначение человека, что все философские системы стали лишь её перепевами. Даже самое малое, что оправдывает веру, — дурному не научит.

Личная жизнь совершенно ничтожна и пуста: бытовые дрязги, лицемерие, денежные расчёты, отказ от всего «общественного». Сугубо частный человек.

13 января. Литва опустила занавес над перестроечным балаганом, опять глумление, расправы, позор, всесветная ложь. Торжество «порядка» с той лишь разницей, что на дворе 91-й, а не 68-й, и этот главный фактор режиссёр не учёл. Его реноме рухнуло навсегда. Он проводил бы реформы, если бы ему позволили. Такие люди одинаково легко идут как на милости, так и на кровь, если попадают в преобладающую струю. Только будет ли народ статистом? Постоянно пугают взрывом, на самом деле идет гниение. Народное сознание и мораль изуродованы коммунизмом, нет способности к упорному, нарастающему сопротивлению режиму. Завтра буду говорить об этом в классе.

10 февраля. Утром — возбуждённая прожорливая толпа на улицах, рынках, магазинах; вечером — Биешу, её сильный, всепроникающий голос. Божество моё — музыка врачует, укрепляет возносит.

20 февраля. Слушал «Трубадура» и невольно сравнивал. В европейской опере всегда личные драмы, судьбы героев. У нас — грандиозные фрески народной жизни, торжество хоровой стихии. Здесь снова Русь неповторима, особняком, запредельна. А как распевается слово — умом не постичь. Нет, мессианством не грешу, это же факт: одна Россия в прошлом веке сравнялась с целой Европой.

А Ельцина травят, по-видимому, сживут со свету, его время не пришло. В политике мы всегда были бездарны.

4 апреля. Хроника российского съезда позабористей любого детектива. Слежу днём и ночью, выбит из колеи бессонницей, тревогой, ожиданием. Куда деть «шестёрку», российскую глубинку, где безраздельна власть председателя и секретаря? А генералы, охранка, прикормленный обыватель. Нужны петровская ярость и верные помощники всюду. Помогай ему бог.

23 июня. Как хорошо понимаю Ленина и прочих утопистов. Видеть ежедневно аферистов, шулеров, захребетников, негодяев всех мастей — и не воспламениться идеей нового мира без всей этой нечисти! Средство виделось простое и безотказное — через власть, захват государственной машины, чтобы искоренить, заставить, наказать, вывести новую породу. Как близка мне эта ленинская исступлённая ненависть к житейской грязи и распущенности, к разного рода неправильностям. И такой недоступной для Ленина и К0 оказалась мысль, что эти неправильности-пороки вовсе не червоточина, которую можно вырезать, а качество самого общества, что любое государство немедленно впитает достоинства своих служителей, что те, кто призван формировать других по своему образу и подобию, сами такие же слабые, ущербные люди. Всё-таки, как заразительна утопия, если забывается великая истина о самопреодолении любого порога: всегда хочется подтолкнуть, переделать, ускорить. Весь русский коммунизм из отсталости, бедности, убожества — крепостничество наизнанку, когда в обломовых превратили целый народ. Сколько опасений, страхов перед будущим, а ведь боятся, в сущности, одного — независимости. Верхам не хочется её терять, а народу брать.