Свое путешествие ты не заканчиваешь

Говоря о первом саксе, невозможно не вспомнить о первом учителе. "А он мужчина хоть куда, он служил в ПВО!" — хочется мне описать его фразой из Гарика Сукачева. Не знаю, где он служил, но мужчина, и правда, видный. И учитель прекрасный, что умеет заронить зернышко и вырастить птенчика интереса к музыке. Он и на урок приезжал сам, по выходным, когда Митя приезжал к Лиде в Королев, потому что жил от него поблизости. Одна только загвоздка — этот "мужчина хоть куда" категорически не советовал учиться музыке профессионально. Никому! Вне зависимости от способностей и дарований. Потому что поступить тяжело, а жизнь музыканта еще тяжелее. Горек и черств его хлеб. Если только на него, как в мелодраме, не свалится богатый покровитель или энергичный пропихиватель на теплые места. Но об этом даже не мечтайте, все теплые места расписаны и заняты на сто лет вперед отпрысками консерваторских маменек и пафосных джазовых папенек.

Словом, учитель наш говорил так, словно и свою судьбу полагал загубленной. И уверенно так полагал! Но мы ему не поверили. Очень старались, но не смогли. Наверное, потому что он был совсем не похож на неудачника. Вот этот его бравый цветущий вид и сбил нас с толку! Ну был бы он сам потрепанный и несчастный… Так ведь нет — внешне то ли Савва Морозов, то ли Хемингуэй! Он раскрыл перед Митей россыпь популярных и уводящих в грезы мелодий, джазовых стандартов и просто красивой эстрадной классики. И когда из сиплой какофонии вдруг вырисовывается пока еще неопрятный рисунок милого сердцу хита — вот это и есть рождение прекрасной иллюзии, потому что ничто так, как музыка, не делает нас мечтателями и смельчаками, внезапно меняющими судьбу. И вдруг твой ребенок это все играет! Сам! И что тебе за дело, что у старенького сакса уже клапана не кроют, и ему давно пора на покой… Ты, конечно, жадный до триумфа, начинаешь ребенка теребить: ой, а Take five разучи, ой, а еще Killing me softly — тоже! А для Клары разучи "Опавшие листья", а для Севы — мелодию из "Крестного отца"…

Ну и пошло-поехало. Бесаме мучо, "На солнечной стороне", "Розовая пантера", моя любимая Fly me to the Moon, два Митиных любимых шедевра Антонио Жобима — "Айпанема гёрл" и "Волна", потом Brazil, If you leave me now, и, конечно, как без "Хэлло, Долли" и без Summer time?! Вот из этого нотного сборника для саксофона, который ему принес "Хэмингуэй", и начал формироваться Митин уличный репертуар.

Но вообще-то свое начало он берет с флейты! Первый раз играть на улицу Митя вышел именно с ней. В одиннадцать лет в один прекрасный июньский день. Игра была именно игрой, частью детских, мальчишеских побегушек с друзьями. А город Королёв — тем безопасным пространством, куда не боишься отпускать детей. Тогда он срубил знатный куш — четыре тысячи рублей зараз. Играл недалеко от дома, на проспекте Королёва. Космический город не сразу назвали в честь главного конструктора, сначала его именем назвали центральную улицу, а уже в 90-е годы весь город, и получилась вот такая тавтология в адресе.

Мы тогда жили рядом с Лидой. Я переживала перепутье из серии "все сложно" и подумывала сюда переехать из Москвы. А Митя ни о чем не подумывал и вышел в народ. Прохожие, особенно интеллигентные женщины, умилялись мальчику с флейтой, исполняющему романтический вальс из фильма "Доктор Живаго". Ну и классику, конечно, которую тогда разучивал в музыкальной школе. На первую сногсшибательную выручку была самозабвенно накуплена игрушечная ерунда. Я подавила в себе импульс предложить рациональное использование шального ресурса — пусть будет радость! И за нее флейтушке спасибо. Она же еще к тому же компактная: сложил ее в убористый футлярчик, положил в сумку через плечо — и вперед на подвиги! Саксофонушка не таков. В нем целая машинерия клапанов и рычажков, и хрупкая лигатура, и нужно следить, чтобы не закончились трости, и, в конце концов, он тяжеленький! Но и он, хрупкий барин и баловень, привыкает к уличной жизни. Не детской, конечно, но к подростковой — вполне. Уже на новом месте — на проспекте Космонавтов.

Чтобы быстрее дело пошло, Митя еще ходил к своему школьному учителю по флейте Андрею Петровичу, тот тоже с ним занимался и давал советы по звукоизвлечению. И пусть у двух учителей противоречия неизбежны, но все же Петрович своим одновременно добрым и академическим присутствием питал мою смутную надежду, что из всего этого что-то выйдет… Мы же с ним прошли всю музыкалку, и ничего страшного, что тонкостей саксофона он не знает, но с ним точно не будет хуже!

В этот период, когда Митя начинает играть на улице, появляются и другие занятные персонажи, например, Яша Чашников из Мерзляковки. Яша — гениальный виртуоз и чудик, пианист и импровизатор от Бога! Оле-Лукойе в музыке. Я с ним познакомилась, когда работала в библиотеке Чехова, и привела к нему на пробный урок Митю, который уже чуял, что я слишком вторгаюсь в область его музыкальной свободы, слишком пытаюсь ее структурировать. Он шел настороженный и слегка нахмуренный, но с Яшей ему музицировать понравилось, ведь у него и урок-то был вовсе не урок в общепринятом понимании, это был джем, джазовый балдеж. Яша тоже любил опрокинуть правила, и ему это разрешалось. Он, будучи преподавателем в самом что ни есть строжайшем оплоте классики, в колледже при консерватории, получил возможность вести класс импровизации. Он и сам был воплощенной импровизацией: начинал занятие с Баха, а заканчивал "Святым Томасом" Сонни Роллинза, попутно просвещая о том, что Сонни, светило джаза, в юности перешел с альта на тенор. Впрочем, у Яши в арсенале было множество таких, исподволь поучительных музыкальных историй, и еще он учил Митю фортепианным азам и взял его в свой киноконцерт "Мистер Бин, лучшие эпизоды". Он занимался озвучиванием немых фильмов, и у него был целый оркестр из учеников, а когда вместо одного тапера — такое буйство звуковых красок, то получается целая юмористическая симфония. И кто откажется вспомнить мистера Бина?!

Ученики Яшу обожали, он был отдушиной, отдыхом, возможностью подурачиться. Он и сам был ребенком, и за ним присматривала мама, которая тоже преподавала в Мерзляковке. Словом, лучшие учителя — это дети. Те, кто никогда не станет взрослым…

Яша никогда бы не сказал плохо о "Розовой пантере", как это сделала одна особа, преподносящая себя коленопреклоненным прихожанам как великого педагога. "Не сметь при мне играть музыку из мультфильмов!" — заявила она. Об этой ненавистнице всего мелодичного и популярного, и заодно всего живого, я расскажу позже. Встречались и такие на нашем пути, но Яша — ее полная противоположность. Яша дружил со всеми гармониями, и "пантера" — и без того классика! — легко обрела у него мощь фуги. Ибо красота в глазах смотрящего. А джаз — в душе слышащего.

15. Ангелы и шаурма

Мы с Алешей поссорились. А я катастрофический неумелец в этом ремесле. Во-первых, мне сразу кажется, что все, трендец, капут, щабаш. Все кончено! Если с вечера поссорились, а утром человек уехал, то это навсегда. И ничего уже не изменишь. И не работают здесь разум, возраст и опыт, и не нужно о них. Это пожизненная травма на клеточном уровне, и она моментально впрыскивает свой яд в кровь. Во-вторых, игра в молчанку для меня мучение. А выигрывает не просто тот, кто дольше держит паузу, а тот, для кого она вполне терпима, кто умеет устроиться в ней поудобнее, кто, в конце концов, умеет поругаться и после этого заснуть…

Причина ссоры — просто Алешина усталость от бесконечного участия в моих делах. И на призы для конкурса заработай, и на концерт отвези-привези, и из магазина продукты принеси, и… Я понимаю, как ему непросто жить со мной, когда это уже не я. Осталось от меня немного, некая угасающая тушка, у которой есть на остаток жизни нерешенные пока задачи. Например, уже упомянутая — как двух светлых людей познакомить, подружить, соединить! И не только двух, это ведь не обязательно про личные отношения, это еще и о сотворчестве, — я думаю так порой о Митиных ребятах, о друзьях, однокурсниках, о тех, с кем он играл. Я хочу, чтобы они нашли свое любимое место в оркестре жизни… И все эти мои задачи, как кажется Алеше, не про него, а про других. Вечно я забочусь о ком-то, а не о нем. Что ж, хорошо понимаю, как это может однажды взорвать нервный колтун, намотанный на кулак сердца, в котором до поры да времени копится обида, боль и гнев. У меня тоже копится в горле крик: "Эй, я же стараюсь и живу зачем-то, и никто не удивляется, почему я до сих пор копчу это небо, и все со мной говорят так, как будто ничего не случилось, а ведь меня нет уже, и никому невдомек, меня уже нет…" И вот так встречаются наши два крика, которые никогда не договорятся.

Иные услужливые дамочки любят мне напомнить: в такой ситуации многие вообще разводятся. Моему внутреннему мнительному суслику слышится в их интонации вопрос, дескать, а вы почему до сих пор не развелись? Кстати, суслик лучше меня чует подтексты. На этот случай нужно носить с собой щит Персея, чтобы дамочка Горгона поскорее бы окаменела от своего отражения. А то обычные зеркала совершенно утратили былую магию! Или нынче медуз горгон развелось слишком много.

Итак, тоска грозилась поглотить меня целиком, и глупо было надеяться на эндорфиновый леденец от вселенной. Когда-то, давным-давно, мне было так нужно выговориться в минуту обиды и разлада. И я, с ума сойти, кому-то звонила! Но все мои дружбы и любови обточили-обкарнали меня до состояния карандашного огрызка, который твердо усвоил: не говори ни с кем, пока он сам не захочет заговорить. И я стараюсь соблюдать это правило. Только глупо надеюсь, что кто-нибудь сам проявится в эфире очень вовремя для меня. Так было раза два в моей жизни. Или три… Да ведь чем реже чудо, тем сильнее в него веришь!

Правда, у меня был в запасе кроткий маневр, который я иногда применяла — деловитое приглашение, могущее заинтересовать адресата. Приглашение не со мной, конечно, а с кем он хочет! Он или она, вероятно, спросит: "А ты пойдешь?" Ты, разумеется, не идешь, ты ждешь, когда он или она скажет: "А можно тебе позвонить?" Но вообще-то все эти интровертивные маневры никуда не годятся! Так что я без всякой надежды написала Юлику, о чем давно хотела написать — об экскурсиях моего доброго знакомого Шуры Славуцкого. Шура пишет о книгах и водит экскурсии по Москве, открывает тайны ее чрева, среди которых есть даже балкон с беременными кариатидами и еще много чего, над чем стоит задуматься. Юлик недавно интересовался Шуриными путешествиями — но не столько для себя, сколько для своих племянников, которым он давно заменил папу. Что там случилось, я никогда прямо не спрашивала, а Юлик не рассказывал. Мы с Алешей не раз меж собой развивали тему, почему наш друг принес себя в жертву семье своей сестры и почему не завел своей, но все это были досужие домыслы. Мы по-обывательски не жаловали эту сестру, которая ничего плохого нам не сделала, но как будто бы забрала у Юлика право на личное пространство. Право на то, чтобы стать отцом своих родных детей… Иногда виноватый так удобен, так очевиден!

"О, привет! А куда вы подевались?! После концерта-то!" — ответил мне вопросом Юлик.

"А можно тебе позвонить?!" — взмолилась я, презрев все свои кодексы чести.

— Неужели ты теперь в когорте испрашивающих позволения записаться в очередь на роскошь двухминутного разговора? — тут же забасил знакомый шутейный голос. — Не принимай эти правила игры, они для того, чтобы мы вымерли. Перестали бы говорить друг с другом и сошли бы на нет. Мы — то есть все, кроме мировой закулисы или золотого миллиарда. Мы, народ!

— Ныне и присно! Мы, народ, будем говорить без разрешения! А я вот так глубоко не копала. Мне тоже украдкой приходила мысль, а как мы жили, когда были просто домашние телефоны, и нельзя было спрашивать разрешения позвонить? А когда не было и телефонов? Подумать только — придти без приглашения и быть накормленным! Эх…

— А знаешь, почему я тебя весь день вспоминаю? Я сегодня начал смотреть твой любимый "Белый воротничок"! Теперь я знаю, почему ты так беззаветно привязалась к этим обаятельным прохиндеям! — неожиданно свернул Юлик к моему любимому сериалу и его героям.

— Так вроде… все любят обаятельных прохиндеев! — вяло отозвалась я. Ведь мне-то сейчас хотелось плакать, а не смеяться

— Все? Это не ответ. Все любят… обычно! То есть так, как и положено любить киногероев: полюбил и забыл, и перешел на новых героев. Но кто-то, вроде тебя, зависает на образах. И их вымышленность становится куда достовернее реальности. Как в детстве. А знаешь, почему? Однажды, много лет назад, я спросил у тебя: что ты делаешь, когда тебе очень плохо? И ты ответила: рыдаю и слушаю "Наутилус".

— О господи! Когда это было?! Я, наверное, училась в десятом классе?

— Нет. И не нужно отпираться и обесценивать своих былых кумиров! Так вот, Нил и Моззи из "Белого воротничка" — они тебе никого не напоминали? Они ведь похожи на Бутусова и Кормильцева!

— Вот ты, блин, искатель смысловых цепочек! Погоди… ну да, типажи схожи, но… никаких ассоциативных зацепок! Но вообще ты меня рассмешил, конечно…

— Нет зацепок, потому что они слишком глубоко, где-то на самом дне памяти и прошлого. Но для чувственного центра это совершенно неважно. Мы можем полюбить кого-то, только если уже знаем его. Только если мы его уже встречали. Только если он напоминает значимого некто. Причем подсознание намеренно перекрывает тропинки к оригиналу. Перекрывает и запутывает. Это не я придумал, кстати, а дедушка психоанализа, но у него это больше на эдипизме основано, а я расширил и углубил. Я ведь молодец?! А ты, я вижу, в состоянии "оставь меня, старушка, я в печали"?!

— Да, выражаясь твоим языком, как раз хотела "Наутилус" послушать. Послушай, Юл, можно тебя спросить о… в общем, мне очень страшно начинать этот разговор, но я так больше не могу. Меня душит молчание!

— Если душит, рви его в клочья!

— Короче, вот представь, есть Он, есть Она. Муж и жена. И Она привязалась к одному ребенку. Нет, забудь! Какое уродское косноязычие… Этот ребенок — девочка, подросток из детского дома, из другого города. Нет, только не называй ее детдомовской, и сиротой тоже не называй! Для обывателей это печальные ярлыки, их очень трудно снять, но я ее уважаю за то, что она не стесняется их. Черт, но меня же не должно быть пока в этой истории, иначе она рухнет в слезливую Ниагару! Мне необходима отстраненность.

— Я понимаю, — с терапевтической настороженностью отозвался Юлик.

— И вот… Муж из-за того, что в свое время пережил психологические травмы с собственными детьми, категорически против этого общения. И… нет, не только из-за травмы, но эта травма — снежный ком. Из-за чего Он чувствует, что они не потянут. И еще Он считает, что Она не видит очевидного. Что Она не знает жизни. Она, конечно, слабее Его в житейском плане, но не совсем уж валенок! Он скорее во власти стереотипных представлений о детях из детдома. Самых уродливых и страшных стереотипов. Тут Она даже винит себя в том, что слишком много делилась с Ним разными историями, вычитанными в интернете. Это было в начале, по безрассудству и изумлению, когда Она начала погружаться в тему… Ладно, чтобы не слишком затянуть повествование, постараюсь его сжать. Так вот, сначала Она с Девочкой переписывалась, потом Он и Она пригласили ее в гости. И вот тут началось! Катастрофа… Он совершенно перестал Ее слышать, Он все делал по-своему. Он завалил девочку дорогими подарками, а нужно было совершенно не это. Точнее, и это тоже, но никак не вместо семейного тепла, дома, уюта. Она пыталась это дать, но все летело в тартарары и заканчивалось ссорами. Это был не дом, а крах, позорное поражение, которое совершенно Ее раздавило. Все закончилось ужасно! Он безобразно вспылил из-за пустяка. Он думал, что стоит ребенка облагодетельствовать — и тот просто обязан стать шелковым. Банальное и трагическое заблуждение, основанное, увы, на обывательском превосходстве благодетеля над сиротой. Но Он-то обывателем не был, вот что обидно, Он, человек дающий, на сей раз включил защиту "чтобы снова не обидели меня, обижу первый я". То есть он сам превратился в ребенка. В ребенка-разрушителя. Ведь именно так ведут себя многие усыновленные дети во время адаптации, и вовсе не из-за дурной наследственности, а потому что их уже однажды чудовищно предали. Вот так, "неправильно" защищается натура от новой боли, потому что правильной защиты не существует… А дальше случился ужасный скандал, Он напился, а Она увозила девочку в ночи на поезде обратно в детский дом. Так бесславно закончился праздник.

— Праздник закончился, а история — нет?

— В том и конфликт, что история подспудно продолжилась. Она продолжила тайно переписываться с девочкой. И посылать ей копейку на "что-нибудь вкусное", на телефон и изредка на одежду. И вот опять эта бытовуха выплывает наружу, вот эта стыдливая копеечка! Да не это главное, а людям не объяснишь! "Алчные детдомовские потребители", "от осинки не родятся апельсинки"… — и прочий мусор примитивного скудоумия и эмоциональной тупости. А зачем тебе апельсинка, если ты сама тухлая картофелина? Прости, не могу говорить об этом спокойно после того, как начиталась в блогах обо всех этих "за" и "против", наглоталась пугалок и жути про усыновление. Хотя я ведь и не утверждаю, что дети в этой системе агнцы. Всякой твари по паре, конечно. И урвать от наивных добряков хотят многие. Да не таково ли у нас все общество?! Но если есть шанс, протягивая руку, согреть кому-то сердце, то почему бы нет? Ни на что не надеясь и ничего не обещая. Мы порой делаем так много добра тому, кто этого не достоин, но именно перед ребенком, который в этом нуждается, решаем закрыть дверь, чтобы защитить себя от последствий. Тот, кто нуждается в тебе, приходит, когда ты уже очень устал…

— Или он дает тебе второе дыхание. Это не всегда понятно сразу. А… тот, кого ты называешь Он, это ведь ты о нем сказала, это Он устал?

— Да, похоже, что так. Устал от того, что используют его размашистую и безрассудную щедрость. Его внутреннего бешеного ребенка, раскатистого и неугомонного. А теперь, как говорится, на молоке обжегшись, Он дует и на воду. Конечно, сейчас, находясь в зрелом возрасте и будучи человеком чувствительным и умным, Он осознает свои ошибки, которые в свое время допустил со своими детьми. Он очень переживает, и…

— … дает Ей возможность эти ошибки исправить! — перебил Юлик в несвойственной ему порывистой манере. — Начать исправлять. Да, вот таким странным образом!

— "Дает возможность"?! Но он не дает никакой возможности, он назвал Ее поведение предательством, когда тайное стало явным! Потому я и решилась обрушить на тебя эту откровенность! Они… ладно, хватит этих иносказаний! Никакие не Они, а Мы… Мы с Алешей оказались здесь непримиримы. Но ведь невозможно все время жить тайной жизнью, это же какой-то абсурд! Он считает, что я тем, что продолжаю это общение, даю девочке напрасную надежду. Ведь, по его убеждению, что бы ты ни говорил, любая помощь, любой добрый жест — это воронка, трясина, из которой не выбраться! Но я столько раз в эти воронки попадалась, что чую их за версту! Я с грехом пополам, с горечью и ложной виной вприкуску научилась говорить "нет". Я не даю напрасных надежд, потому что следую принципу "не навреди". Ведь любовь — это тоже скальпель. И всегда есть третий путь, четвертый, пятый… если первые два для тебя невозможны. Есть путь — просто незримо быть рядом. Не географически, душевно. Да, я себя бесконечно корю, что это не по-настоящему и это не то, чего бы мне хотелось. Но, как сказал еще один мой любимый киногерой, лучше делать что-то, чем не делать ничего…

— У них есть что-то общее с Митей? У этой девочки?

— Эта девочка… Придется пока называть ее так. Мне хочется защитить ее на этом этапе… недоверия. Нет у нее ничего общего с Митей. Если ты о том пагубном синдроме замещающего ребенка. Ни в коем случае нельзя взращивать эту похожесть, которая заставляет человека проживать чужую жизнь.

— Да нет же, я вовсе не об этом синдроме! Одно дело — патология, а другое здравый смысл. Я-то о том, что вполне естественно видеть и чувствовать нутряную похожесть в своих детях. Пусть даже если они появились у тебя разными путями.

— А, ну если ты об этом! — с облегчением выдохнула я. — Тогда конечно! Она умная! Она может быть резкой и импульсивной, а потом вдруг — раз! — и снова безмятежная водная гладь с барашками. У них похожий почерк. И они оба любят шаурму, она же шаверма. Митька — тот вообще мог позвать друзей в "лучшую в городе шаурмичную". И небрежно бросить узнавшей его продавщице: "Мне как обычно!". Можешь себе представить, что он обошел все шаурмичные в городе?! Хорошо, что речь о маленьком Королёве, а не о гигантской Москве, однако… Так что кому-то, возможно, тема шаурмы покажется мелочью и безделицей, но только не мне! А вообще, Юл, это ведь неисчерпаемая тема. Под многими слоями ее характера, пережитых травм и защит теплится что-то очень близкое и родное мне. Она бесстрашная.

— А еще какая? Почему для тебя так важен этот ребенок? Если ты ответишь на это, быть может, тебе не придется больше разбиваться в кровь о чужое непонимание. Мы — цепочка причин и следствий, и важно дать миру, читай себе, ответ — почему… И позволь мне сейчас прерваться, мне ведь тоже нужно подумать.

***

Сначала этот внезапный обрыв разговора подействовал на меня, как удар током. Мне хотелось закричать: нет, не бросай меня на полуслове! Наедине с моим внезапным откровением… Но постепенно я стала сочинять этот самый "ответ миру". Раз уж мне дали такое задание. Это же древнейший инстинкт "хорошей девочки": дали задание — выполняй!

Но первое, что мне захотелось сделать — это расстаться с правилами и вдребезги разбить незыблемый канон, этот вездесущий триггер материнского инстинкта, который живет в сознании большинства. Я говорю про убежденность в том, что человек задумывается об усыновлении из-за отсутствия, из-за пустоты, из-за потери. У него нет детей или он потерял ребенка, и вот тогда — ну, вроде понятно… Но как бы не так! Потому что на самом деле человек хочет давать и делиться тогда, когда у него избыток, а не недостаток. Он, конечно, может при этом потерять и не иметь — но у него все равно есть ресурс, и есть потребность. Однако из тех, кто стучится в двери приемного родительства, давно уже принято делать просителей — самонадеянных, несведущих, заблуждающихся насчет своих возможностей вынести это бремя. Намерение здесь — кто бы сомневался! — благое: чтобы триста раз подумали, а не возвращали ребенка обратно в детский дом при первых же трудностях. А еще лучше — чтобы вовсе детей не забирали, а жалостливую денюжку бы спонсировали. А то ведь — такую кормушку разоряют, такую миленькую мафию…

Бог с ним, борьба с системой не мой конек, мне бы в своем огороде разобраться. Но его-то я буду защищать, читай мое вырванное сердце. Буду защищать то, что поняла еще в детстве, в том самом десятом классе, когда начала слушать "Наутилус". Это ведь тогда я впервые приехала в детский дом. Над ним взяла шефство наша школа. И наша прекрасная учительница литературы Людмила Ивановна сказала: кто хочет, может в воскресенье собраться у школы и поехать в Малый Исток, привезти что-то детям, поиграть с ними, поговорить, побыть… И я поехала. И потом начала ездить по воскресеньям. Пока однажды обнаружила, что к школе, кроме меня, больше никто не пришел. И тогда я поехала одна, и этот день навсегда меня изменил. Это было уже не за компанию, это было начало пути. И это был пьянящий ветер перемен.

Я так и не стала, как мне мечталось в те годы, воспитателем детского дома, но я чувствовала, что вернусь еще в этот светлый сон детства, в эту незавершенность.

И что я уловила — нет, скорее почуяла! — так это дыхание предопределенности. У этого решения всегда долгая история. Если чужой ребенок так или иначе становится твоим, он не прикрывает дыру твоего сердца. Для него там уже приготовлено место, которое давно его ждет.

Все это так, однако, для ответа миру недостаточно. Потому что до донышка не дочерпано. Я долгое время колебалась, надо ли вообще говорить кому-то об этом. Потому что — слишком много потерь, страшных потерь, оставляющих даже не шрам, а в корне меняющих рисунок судьбы. Но раз уж начался этот разговор, надо упасть в эту Марианскую впадину. Это и будет последней правдой.

Девочка… В моей жизни уж была 14-летняя девочка. Моя одноклассница Оксана, которой не стало именно в этом возрасте. И здесь опять никакой поверхностной похожести, конечно. А вот похожесть глубинная — это неисчерпаемый океан. Оксана — с юмором! Не просто умела пошутить — она была ироничной, и это была тонкая ирония, при этом она была доброй, дружелюбной, и самое непостижимое — она была счастливой. Мы довольно долгое время сидели с ней за партой, и она была для меня каким-то негласным эталоном счастливой девочки. Потому что она всем нравилась, ее любили, она была симпатичной, кареглазой, с точеным носом, и модно одевалась — а что еще нужно в том возрасте? Когда нам сообщили, что ее не стало из-за тяжелой формы менингита, я раз и навсегда заболела тяжелой формой поиска истины и смыслов. Именно тогда у меня начались эти первые слезные опыты детского истеричного сочинительства в школьной тетради в клеточку. В этой тетради я описала свое первое бессилие перед божьим замыслом. В этом расхристанном отчаянном опусе я спрашивала непонятно кого:

это случилось с Оксаной, потому что она была счастливой? Потому что мы слишком много смеялись? Счастье наказуемо? Я тоже виновата?

Я долго не могла забыть свой абсурдный внутренний протест, когда на похоронах увидела Оксану… такой ужасающе непохожей на себя. "Господи! Почему же они ее в это одели?! Какой-то нелепый венок! Это же не модно!!! Ей бы это не понравилось!!!" Я четырнадцатилетняя внутренне просила у нее прощения за то, что мы видим ее в этом странном балахоне — в платье невесты, в которое по традиции наряжают девочек, не доживших до свадьбы. Я словно обещала ей все это исправить!

Как будто все дело было в нарядах…

Но — обещание! Вот в нем все дело. Я дала ей обещание, которое выполняю всю жизнь. Обещание, что ее неосознанная жертва не напрасна. Обещание бессмысленного подвига. Она изменила меня и сделала человеком пишущим. Я та, кто я есть, благодаря… знать не знающей об этом 14-летней Оксане. Но теперь-то она об этом знает — там, откуда иногда приходит ко мне. Нет, не призраком, разумеется, она слишком смешлива и язвительна для этого. Она маячит тонким мысленным силуэтом где-то в конце осенней аллеи, и я — тоже мысленно! — говорю ей, мол, вот, пишу, понимаешь, как ты и просила меня… хотя ты вовсе не просила, ну в общем, ты поняла. И вот это выполнение моего странного обещания — оно стерло бездну горя, ушел тот страшный день похорон, а вернулась снова та Оксана, всегда готовая улыбнуться и назвать меня Швамбранией. О, боже, это один хмырь обзывал меня Шваброй, а Оксана умела превращать обидное в смешное, ведь "Кондуит и Швамбрания" — это название повести Льва Кассиля, у всех советских детей были его книги…

Когда Митя в четыре года заболел менингитом — вот это была жуть! — Оксана была со мной день и ночь. "У него легкая форма, проходит без последствий!" — повторяли мы все, словно мантру. Так и было. Словно ветер коснулся щеки — вот такую я чувствовала защиту. Что ж, говорите, что я это все придумала, что это все мой сентиментальный бред, и я даже не буду возражать. Но есть у меня незыблемое чувство, что каждый из нас хотя бы однажды договаривался с кем-то из мира ангелов. Примерно так: я тебя буду всегда любить и помнить, а ты будешь меня хранить. Это в переложении на наш земной язык, на наше ты-мне-я-тебешное. Только вот с ними, с теми, кто из Города золотого, это возможно лишь честно, глубоко и обоюдно, только если ты без всяких договоренностей помнишь и любишь. Не за оберег, а потому что не можешь иначе.

Иногда, признаюсь, я задаю ей вопросы, которые уже набили оскомину Создателю. "Оксана — почему я? За что мне столько горя? Зачем мне такой тяжелый крест? Почему уходят любимые и лучшие? Если жизнь — череда предупреждений, то почему они нам ничем не помогают…" И когда Оксана не отвечает, я знаю, что она обязательно ответит мне чуть позже. Когда-нибудь я увижу тонкий силуэт в конце осенней аллеи. Ведь там у нее нет нашего времени. Полторы сотни лет или мгновение — без разницы. Просто надо правильно задать вопрос, это очень важно в таких делах. А уж она превратит страшное горе в воскрешение и возрождение, как умела когда-то превращать обидное в смешное.

И возвращаясь к "домашнему заданию Юлика по причинам и следствиям": понимаете, Та девочка любит литературу. Живет ребенок в казенном доме — и полюбил "Трех товарищей" Ремарка. Она безошибочно выбрала из моих книг сборник Нины Берберовой, такой трепетно горький и бунтарский. Она любит "Аве Мария" Каччини, то есть нашего гениального Владимира Вавилова. Она любит мой любимый английский фильм "Книжная лавка". Вот перечисляю — и злюсь: как будто опять оправдываюсь перед теми самими пустыми масками. Да какой еще ответ нужен этому миру?! Полюбить чужого ребенка как своего — это нормально! Все, больше ответов не будет.

***

"…Я смотрел в эти лица и не мог им

простить

Того, что у них нет тебя и они могут

жить…"

Почему мы так поздно благодарим наших вдохновителей…

Да, Юлик, один — ноль в твою пользу, без "Наутилуса" не обошлось. Прослушанного в слезах. Особо почитаемые хиты — не по одному разу и не в одном варианте, в экстазе недоумения — как я могла о них забыть так надолго?! Впрочем, забыть — громко сказано, просто я теперь слушаю Митин джаз. Но у "Науса" такой пронзительный саксофон!

Под песню про апостола Андрея, почти неслышно в дом вошел Алеша. С огромными пакетами из магазинов. У каждого слоя жизни своя драматургия.

И, как всегда, Алеша вернулся к тому месту, когда ссора еще не началась. И с этого места продолжил, как будто ничего и не было. Как у него так получается? Вот будь моя воля, я бы часами перемалывала, обсуждала и раскладывала бы по полочкам пережитые обиды и катарсисы. А он — бац! — и, как говорится, "давайте вернемся к тому моменту, когда мы были незнакомы". Когда еще не успели сделать друг другу больно. И хотя этот метод противоречит тому, что я знаю о человеческих отношениях, он почему-то работает. Ну и к тому же после падения в Марианскую впадину… ужасно хочется есть!

16. Последний звоночек

Копаясь однажды в содержимом Митиного компа, я нашла престранный документ, не подлежавший толкованию с точки зрения здравого смысла. А именно — международный сертификат…ээ…по обучению священнослужению протестантской церкви, выданный Симонову Дмитрию Константиновичу. Я смутно припоминала, что когда-то он мне об этом говорил — в ключе ерническом и шутейном, разумеется, и тогда же делился, что хочет купить боксерскую капу, потому что накануне, когда он играл, к нему пристали пьяные бомжи и еле отстали. Да, в Королёве обычно спокойно, и проблем не бывает, но вот, как говорится, и на старуху нашлась проруха. Эта новость привела меня в ужас, внутри завыли мигалки "ребенок в опасности", и Мите пришлось успокаивать нас новостями о том, что он теперь пастор и даже может совершать обряд венчания. Ну, подобной-то веселухи мы от него наслушались немало, и, как говорил Алеша, главное, чтобы не принес с помойки бычий череп, — вот тоже была история… Так что на новости воцерковления никто внимания не обратил. Я била тревогу — "может, хватить играть на улице?!", но на нее, в свою очередь, не обратил внимания Митя. Потом история с бомжами поросла быльем и не повторялась, а мне на глаза попался этот потешный документ, и тогда я кое-что вспомнила. Об эпизоде, который случился во время Митиного крещения в полугодовалом возрасте. Спешу заверить, что я вовсе не дрейфую в сторону религии, но факт остается фактом, обряд был совершен, и в самом конце священник вдруг сказал: "Ой, а в алтарь-то ребенка внести забыли! Значит, священником будет!"

В моей жизни не так много сбывшихся предсказаний, пусть даже иронично. И не спрашивайте меня, что сказал бы тот православный священник на протестантское баловство, надеюсь, что его тоже рассмешила бы эта филькина грамота. Но с учетом матерого атеизма, который захлестнул Митю в преддверии подростковых бурь, это предсказание еще и загадочное. Хотя была еще в его жизни… одна тетрадь! О, эти наши тетради, куда мы записываем свои юные неоперившиеся мысли. Тетрадь была заведена с размахом — толстая, формата А4. Записаны только первые две странички, остальные остались нетронуты, что было в Митином духе. Недлинен оказался философский труд, в начале которого была сделана порывистая пометка "Все это <нецензурное слово> бред". Далее были изложены краткие тезисы, прямо-таки как в научной работе. Тезисы были такие:

1. Люди — чисто биологические существа.

2. Нет правильной точки зрения, есть субъективные. Нет ничего изначально правильного, нельзя даже быть уверенным в том, что 2+2=4. Я и сам не верю в то, что эта хрень, которую я пишу, правда. Я лишь излагаю свою мысль.

3. Может, все и не так.

И дальше подчеркнуто: "Тут я пишу то, что искренне думаю". А думал он о том, например, что "мы бесхозные создания, которые подумали, что они лучше, выше остальных животных". О том, что "человек перманентно думает, что он мыслит, и значит, и у него есть что-то типа души, но мы просто сборище нейронов, которые в наших мозгах создают мысли, из которых и создаются личности". Еще я у него вычитала тонкую мысль о том, что все хотят быть главными, и даже если кто-то и хочет быть второстепенным персонажем, но при этом все равно желает исполнять главную роль и чтобы без него ничего не вышло.

И, наконец, вывод из всего этого весьма неожиданный:

"Нет, конечно, возможно, что что-то типа Бога вправду может существовать, и то, что творится какой-то замысел, который пока нам не дано понять, а, может, кто-то уже понял, но пока не говорит. Давайте подумаем на примере квантовой телепортации. Что если переместить по такой схеме человека? Будет это такой же человек, с такими же мыслями, но будет ли это тот же человек? Или уже другой, но такой же?

В общем, стоит ли видеть в людях людей или биологические создания? Или мы всё же души божьи, кто вот знает…"

Не в эпоху ли этих рассуждений Митя купил книгу Платона? Эта книга связана у меня с феерическим хаосом папенькиной съемной квартиры на Савеловском вокзале. Папенька о ту пору жил в Крыму, но Лида самоотверженно продолжала ее снимать для Мити. Точнее уже одну комнату из нее. Ведь там Митеныш играл, репетировал, что в нашей коммуналке было невозможно. И к тому же квартира была рядом со школой. Туда он приводил друзей. Он любил это место. "Не знаю, как сказать об этом маме, но мне здесь больше нравится", — поведал он Машеньке. Кто бы сомневался!

— Нет, не прибирайся здесь больше! — у нас была жестокая стычка после того, как я приехала на Савелу и посмела вступить в неравный бой со здешними духами хаоса. Духи мне поведали, сколько сакральных предметов, которые я годами искала дома, можно найти под здешним покосившимся и неудобно раскладным диваном. Его проседающие неровности снизу подпирали стопки книг. Но были и не "несущие" книжные залежи вперемешку с носками. Я не сказала "грязными носками" не потому что отрицаю очевидность, но у Мити была теория, что грязный предмет со временем, если его оставить в покое, например, под диваном, может до некоторого уровня самоочиститься. Не идеально, но основная загрязненность растворится в своеобразной энтропии. В общем, по аналогии с той самой женщиной, которая год не мыла голову — и не прогадала! Так что носки, как мне было доложено, тоже участвовали в этом критически важном для всего человечества эксперименте. Среди них я обнаружила — какая пощечина! — "Фауста", которого дарила Мите на день рождения. Не просто так от балды подарила, конечно, а когда он заговорил в сторону великой книги, которую я и сама полностью не осилила. Я решила ковать железо, пока горячо, и поддержать импульс просвещения! А тут — такое пренебрежение! Митя, гневно выпучив свои большие карие глаза, заливал мне, что "Фауст" пребывает под кроватью именно потому, что он его читает.

— Носки самоочищаются, а "Фауст", видимо, самочитается! Да ты же здесь почти не ночуешь! Ты спишь дома, где тебе так не нравится, — не сдавалась я.

— Вот сегодня я как раз и собирался здесь остаться! И вообще, хватит наводить здесь свой злобный порядок. Когда ты уйдешь, я всю грязь верну на прежнее место!

Что ж, это известный метод Карлсона…

Путем напряженных переговоров я добилась непреложного права книги на уважение. Любой, не только великой и бессмертной. Новенький Платон не должен вытеснять Гёте и любого другого автора на обочину жизни, то есть в поддиваные пыльные закрома. Книга должна быть на виду! В противном случае она низводится до макулатуры, а это просто больно видеть мне как писателю. Это, как показывает опыт, очередная ступенька к обесцениванию жизни человеческой.

Митя согласился, и с тех пор Платон и Фауст дружно пребывали в его школьном рюкзаке. А вот что там было еще — большой вопрос! Учился он в старших классах довольно причудливо. Скорее играл роль анфана террибль, клоуна и баламута с последней парты. Весь это бунт начался в восьмом классе, и тогда я стабильно каждую неделю-две получала гневные звонки от классной. Первое время я считала ее сумасшедшей — ведь с прежней Натальей Владимировной мы были как у Христа за пазухой — но потом с жалобами подтянулись и другие учителя. Все это мне стало надоедать. "Вы со мной так говорите, словно они какие-то монстры! Самые худшие в школе!" — устало пыталась я выяснить природу конфликта молодой и нервной классной дамы с Митиной бандой, куда входил Ваня, который, между прочим, теперь и сам учитель истории! И Вова, который учился вместе с Митей игре на флейте у Андрея Петровича. Однако школьные педагоги нынче пошли — какие-то хлипкие истерички! Если уж они с такими учениками не могут справиться, то как они сдержат натиск настоящего хулиганья?

"Да! Они самые худшие в школе!" — с мстительным придыханием ответила мне… впрочем, стоит ли ее осуждать? В школе была махровая текучка, и утекали, увы, большей частью хорошие учителя. Удержались среди них очень немногие. Какую-то молодую неопытную девицу после института кинули на классное руководство восьмиклассниками. Заткнули ею дыру. Это жестоко. Может быть, конечно, она и сама возжелала, "у девушки искания, духовная жажда", плюс неплохая прибавка за классное руководство. Да бог с ней. Потом я привыкла к таким звонкам. А так как мои нагоняи не слишком впечатляли Митю, я решила обратиться за помощью к папеньке. Пусть хотя бы раз жизни сходит на родительское собрание! Разрулит конфликт… Не все же воображать себя правозащитником и ходить на митинги в защиту Пусси райт, все равно от этого одни убытки. И папенька внял моей слезной просьбе — он ворвался посреди собрания и затребовал, чтобы ему немедленно были высказаны все претензии, а то ему некогда здесь штаны просиживать. Масонская ложа под названием "родительский комитет" была возмущена до глубины души, по поводу чего я испытала легкое злорадство. Потому что если в младших классах эта свора еще приносит какую-то пользу в виде закупки учебников и прочего, то в старших это абсолютное зло. Хорошо, что папенька немного растряс эти жировые отложения вместо мозгов. Он выслушал претензии, потом шумно встал и ответствовал в духе хрущевской оттепели:

— Так, ну в целом я понял — у вас с Димоном проблемы. У вас проблемы — вы их и решайте. У меня с ним проблем нет.

После чего случился переполох, и меня хотели вызвать в школу. Чуть ли не к директору. Но на всякий случай на сей раз не решились вызывать меня напрямую. Подумали — а вдруг я такая же, как папенька, просто шифруюсь до поры до времени. И решили передать это милое приглашение через Митю. А он "тупо забыл". Это его обычный ответ на мои гневные стенания.

Надо заметить, что эта забывчивость заслуживает своего места в повествовании. Потому что она словно была частью того самого плана. Я не буду мелочиться и вспоминать, сколько физкультурных форм, шапок и варежек мы потеряли из-за этого чудного "тупо забыл". Но Митя упорно не запоминал, например, семейные дни рождения. Сколько было угрохано моих риторических ресурсов на разъяснение этической важности этой даты для человека и его окружения! Все насмарку. Ну, разумеется, о днях рождениях бабушек я ему напоминала. А вот о своем… не будешь же талдычить ребенку: эй, не забудь меня поздравить, слышишь?! Да и странно как-то… Хотя я опускалась и до этого — не в корыстных и мелкобуржуазных, а в воспитательных целях. Что интересно, при этом Митька — щедрый даритель. Просто не любит укладываться в общепринятый повод. Ритуалы его гнетут. Ему нужна спонтанность. Ребенком он с азартом мастерил разные сувениры и поделки, и дарил их просто так. Потом, когда подрос, был готов забыть уже и о своем дне рождения. Доказывал мне, что этот день ничего не значит, и он не понимает, что тут отмечать. Мол, что такого — родился и родился?! Я все ломала голову, где я сделала упущение. Наверное, всему виной, что у нас не было торжественных семейных застолий — терпеть их не могу! Опять, наверное, все из-за меня. Да вот хотя бы, что родила его так неудобно — 10 января, очень близко к Новому году, который всегда был главнее и предвкушаемее. Да еще в день его рождения обычно зимние каникулы заканчиваются! И он немного грустил из-за этого. Но, разумеется, это опять мой самооговор. Конечно же, мы устраивали ему дни рождения, конечно, звали его друзей! Конечно же, тщательно и заранее планировали и распределяли подарки — чтобы новогодние не затмили деньрожденные. Но они все равно затмевали… Новый год он все равно любил больше, любил взахлеб, словно это и был его главный день.

А у меня был приземленный материнский страх: пусть лучше будет такой, как все. Обычность — это ведь защита. Но для Мити она была катастрофически невозможна. Он забывал даты, имена и лица, чтобы создавать другую реальность. Чтобы заново узнать человека, чтобы нажать спусковой крючок его миссии. Если вспомнить о том самом замысле, "который нам пока не дано понять, но кто-то, возможно уже понял, но пока не говорит".

Возвращаясь к нависшей надо мной опасности: вызов к директору? Это же наш тягостный архаичный шаблон страха! Публичная порка, охота на ведьм… Я съежилась и втянула голову, попутно благословив Митину забывчивость. Пусть, думаю, пока все уляжется, а я посижу, прижав уши. Если что — я болею! Благо, что анамнез у меня богатый. Я в домике! В общем, я струсила и пересидела так до Митиного перехода в десятый класс. А там и учительница поменялась!

В ту пору я стала понемногу понимать происходящее. Почему Митя сотоварищи были объявлены самыми худшими? Они были самыми заметными. Митя вообще однажды в марте пришел в школу в гавайской рубашке, шортах, шлепанцах и ковбойской шляпе. Порылся в папенькиных закромах! Перед школой заскочил и переоделся. Это был удар в мою больную спину, я боялась, что все мои диагнозы не спасут меня теперь от вызова к директору. "Ну вот зачем ты это вытворяешь?!" — пыталась понять я. "А ни в каком законе не написано, что человек не имеет права так приходить в школу! — невозмутимо ответствовал Митя. — Что не запрещено, то разрешено!"

Я сначала хотела договориться с ним о некоем компромиссе — пусть его выходки будут хотя бы потише, раз уж он без них совсем не может. Труба пониже, дым пожиже. Но понятно, что это была бы скользкая дорожка. Ведь как раз страшнее то, о чем не знаешь. В каком-то смысле лучше пусть бузит у всех на виду, и мне на это жалуются, я хотя бы буду в курсе. Впрочем, и это не выход. И я продолжала то гневно, то умоляюще призывать его к здравому смыслу, но Митя-то его видел как раз в бунте, в сотрясании порочной системы, где сынок одной гнусавой мымры из масонской ложи распространял какую-то курительную гадость в классе. Из серии когда все всё знают, но запреты и жалобы не работают, угадайте, почему. Мои силы по борьбе с ужасами нашего городка иссякли несколько раньше, когда класс терроризировал другой юный уродец. К счастью, он покинул нашу школу. Наверное, его родители не имели должного веса в тайной организации. А я тогда сильно сдала, и чувствовала, что катастрофически не вытягиваю наш школьный триллер. Но троекратное "ура" Ване — он дал в морду распространителю дури! Это, видимо, единственное средство борьбы с этой заразой — дать в морду, когда тебе предлагают попробовать.

Потом масонская ложа уволила Марину Юрьевну, первую в жизни учительницу, которая пробудила у Мити интерес к художественной литературе в рамках школьной программы. Я думала, что такого не бывает, после того, как мне было пересказано содержание "Ромео и Джульетты" приблизительно в таком ключе: "Он подумал, что она мертвая, и сдох, а она очнулась и увидела, что он мертвый, и тоже сдохла. Ну и хрень!" С тех пор я зареклась говорить о классической литературе с Митей, пока он подросток. Разве что лет через двадцать. Когда будут прочитаны пара-тройка страниц из "Фауста". И вдруг — момент истины! Он стал читать Блока! Мы сидим на кухне и обсуждаем поэму "Двенадцать"… И замаячила тема Серебряного века. О боги — все благодаря новой учительнице! Я готова была поклониться ей в пояс за такие впечатляющие достижения. Но она проработала у нас месяца три… потому что не угодила сынку, чей родитель входил сами знаете куда. И сами знаете что добился, чтобы ее уволили.

Я долго не могла поверить в это, я думала, что у Мити подростковый максимализм, и он все страшно преувеличивает. Но это оказалось правдой. Как и многое из его максимализма. Но как может быть такое, что горстка самодовольных обывателей вышвыривает хорошего учителя из школы? Как такое может быть?! Хотя к чему эти всхлипы, в нашей жизни всегда есть место жизнерадостной розовощекой коррупции, замаскированной под заботу о детях. Но считайте, что я этого не говорила — ведь у меня нет доказательств, я же не комиссар Катани и не Магницкий. Впрочем, нет, говорила, конечно. Говорила, говорю и искренне думаю, что родители должны объединяться, чтобы защищать детей от школьного беспредела, от самодурства и от маразмов министерства образования. Но наблюдая за деятельностью этой своры, я медленно понимала, что как раз весь маразм власть предержащих она и олицетворяла. Быть может, где-то это совсем не так, но нам досталась вот такая скверная история.

И, кстати, об истории. Ведь были у нас еще прекрасные учителя, которые не строчили жалобы на учеников и не названивали родителям. А просто делали свое дело с любовью. Алексей Константинович, историк. Думаю, что он сыграл ключевую роль в том, что Ваня тоже выбрал этот путь. Виталий Евгеньевич, математик. Учитель от Бога. Я мечтала, чтобы он был нашим классным, он и побыл им в нашей текучке, увы, недолго. Ярослав Андреевич, англичанин. Молодой и решительный. Разрешил всем лодырям заниматься своими делами, даже уйти с урока в пределах школы — только не мешать тем, кто хочет учиться. И говорил только с ними. Юная учительница химии, не помню, как ее звали. По-моему. Митя слегка в нее влюбился — а что еще можно предположить, если он вдруг начал проявлять интерес к предмету. К химии!!! Он же ни разу до этого не открыл учебник. Елена Викторовна, еще один историк — нет, не историчка! Она замечательная, та самая, что считала Митьку прирожденным конферансье. И разумеется, наши музыкальные учителя, ведь музыкальная студия — лучшая часть нашей школы. Школы, которую я все же вспоминаю с любовью благодаря этим нескольким прекрасным людям. Потому что несколько прекрасных людей — это очень много.

Митька их любил и порой даже бурно восхищался, особенно если кто-то из них рассказывал анекдот, на который не решилась бы я. Этим он всегда подчеркивал, что педагогический талант несовместим с ханжеством. И я, конечно, здесь сильно проигрывала. Они с Ваней все хотели уже после выпуска зайти, проведать историка… Но новая жизнь их закрутила, а потом…

Но не будем забегать вперед. Большим ударом для Мити явилось некоторое Ванино преображение. Проще говоря, в выпускном году Ваня взялся за ум и начал интенсивно готовиться к поступлению. Перешел в другой профильный класс. Я с жаром уговаривала Митю последовать его примеру, но тщетно. Он, конечно, был очень удручен таким поворотом — ведь с первого класса дружили, а тут такое "предательство"! Забавно, где-то есть фото новогодней елки в первом классе и три мушкетера на ней — Ваня, Вова и Митя. Иногда я думаю, что тот, кто знал тебя ребенком, он каким-то образом приближен к замыслу Создателя, он хранитель какого-то шифра, ключика, своеобразного ДНК — но не биологического, а духовного или душевного уж не знаю, как точнее! И когда-нибудь, в других мирах и в других обстоятельствах этот человек сможет тебя воссоздать своей памятью и воображением. А если таких людей уже двое, трое… чем их больше, тем достовернее ты у них получишься!

В старших классах к банде присоединился Максим. Обаятельный и дружелюбный пофигист и верный соратник по противоправным затеям. Его сибаритской натуре претило что-то затевать самостоятельно, но он всегда был готов поддержать хулиганское побуждение или авантюру. Бродить ночью по Химкинскому лесу босиком, когда у тебя бронхит — например! И, кстати, он стал первым из друзей, кто слушал Митю на настоящем рок-концерте! Это была его первая группа под названием Jam Cruiser. Леша-гитарист увидел Митю, когда он играл на улице, а группе как раз не хватало саксофониста. Так и закрутилось. Репетировали в гараже. Митьку туда приводила Лида — незнакомые люди, окраина города, надо было проверить, что да как. Бабушка приводила на репетицию, бабушка отводила домой, на этот раз все было строго! Но ребята хорошие, очень тепло, по-отечески отнеслись к Мите. Опекали. Он там у них был самым младшим, этаким сыном полка.

И при этом, как потом рассказывал мне Леша-гитарист, самым музыкально образованным. Знающим музыкальную грамоту. "Не понимаю, что вы за пентатонику играете?" — возмущался Митька, словно матерый мэтр. Посмотреть бы на эти нотации! Но он тут же признавался, что вот в школе он играет по правилам и по нотам — но ведь по красотище-то не сравнить "с вашей дивной абракадаброй"! Ребята играли психоделику, и Митя был совершенно ею очарован! Как еще недавно рэпом и Бобом Марли, "Крематорием" и Егором Летовым. Отыграли два концерта в клубе "Клешня". Причем ночных, причем один на Хэллоуин, и Митьке сделали монструозный грим, и даже одна девушка подарила ему бутылку пива. Пить не разрешили, но все равно же поросячий восторг!

А что же Максим? Митя был очарован его мамой, носившей в юности ирокез, и ставил мне ее в пример. В плане здорового пофигизма и игнора школьных санкций. А также вычурных затей вроде выпускного в пафосном ресторане за астрономическую сумму, равную моей зарплате. Я, конечно, тоже бойкотировала этот пальцевеерный бред, но все же примкнула к щадящему варианту. Это была идея одной здравомыслящей мамы, и к ней подтянулись несколько других. Как выяснилось, теперь с выпускными все иначе. Их запретили проводить в школах. Разумеется, по соображениям безопасности, а вовсе не потому что кому-то хочется нарубить капусты, — это сарказм, если кто не понял. Но на этом новшества не закончились. Теперь у выпускников есть возможность странного выбора: одни могут выбрать одно место, другие — другое, третьи вообще могут податься в парк Горького, но там, как сообщила мне классная, в прошлом году кого-то пырнули ножом, поэтому… Словом, расслоение общества и мультиреальность налицо. То есть параллель выпускников одна, а выпускные у всех разные! А кто-то и вовсе не идет на выпускной и жертвует эту сумму собачьему приюту, сироте, больному ребенку. После пережитой выпускной истерии, которая длилась чуть ли не весь 11-й класс, я убеждена, что последний вариант лучше всего. "А я же говорил!" — победоносно возопит нам, пристыженным, Митя.

Этому предшествовал ряд событий, как то звонок новенького физика. Он был очень напорист в своей жалобе, и настаивал, что мой сын — исчадие ада. Я клятвенно заверила его, что срывать его уроки Митя больше не будет. Боже, ну сколько можно! Я была очень зла, плотину прорвало. Я рвала и метала. Какого хереса мучить ни в чем не повинного учителя?! Хотя, между нами, мне показалось, что физик — крепкий орешек, и сам кого хочешь доведет. Но это не отменяло моего гнева. Митя внял моим воплям. Физик впредь остался неприкосновенен. Впрочем, он и так пришел в наш класс временно, у нас была своя физичка Виктория Викторовна, которая запомнилась мне эпохальной подробностью — она похвалила Митю! За то, как он сыграл на концерте 8 Марта! Я так изголодалась по похвалам, что когда мне написала дама-затейница, ответственная за праздники, и требовательно спросила, будет ли Митя выступать на Последнем звонке, я уверенно ответила "да". Я жаждала повторить наш маленький успех. Зато Митя не жаждал. Но я напомнила, что могу быть разъяренной тигрицей. Или волчицей. Или просто родителем, которого до крайности изнурили эти одиннадцать лет. Без собственного жилья, стабильной работы и со стремительно разрушающимся здоровьем. Просто я все это не сразу заметила. Так же, как человек под воздействием шока, не сразу понимает, что тяжело ранен. Я думала — все преодолею! "Да деньги будут!" — как любил лихо отмахиваться мой веселый друг Серега, который теперь в других мирах.

А что с Последним звонком? С последним звоночком, если быть точнее. В какой-то момент подготовки даму-затейницу, которой я симпатизировала, почему-то отстранили от организации концерта. Митя плохо скрывал свою радость по этому поводу. И я опрометчиво решила затейнице посочувствовать. Написала ободряющее сообщение, спросила, могу ли я чем-то помочь. В ответ мне пролилась обида на неблагодарных. Я думала, что под неблагодарными имеется в виду школьная администрация, но я рано обрадовалась. Ведь и здесь фигурантом был срывающий репетиции… угадайте кто, который — кто бы сомневался! — приложил руку к ее провалу. Вот интересно, думала я, в этой школе за последние годы произошла хотя бы одна неурядица, к которой был бы непричастен Митя? Рука потянулась к табуретке… Но я выдохнула и напомнила себе, что мучиться уже недолго осталось. И еще одна мысль не давала мне покоя — а что если вместо затейницы назначат кого похуже? Например, из общешкольного родительского комитета, который уже сливался с администрацией, как церковь с государством. А там богатый выбор неадеквата. И я решила задобрить упавшую духом даму, напомнив ей про трогательный детский ансамбль, в котором некоторое время назад ее дочь-скрипачка играла вместе с моим сыном-флейтистом… когда он еще не был притчей во языцех. Затейница поскрипела извилинами и вынуждена была согласиться с тем, что, мол, да, были и хорошие времена. Были…

И внезапно они вернулись! Затейницу восстановили в правах, и она снова дирижировала концертом. Итак, она снова всех собирала на репетицию! До Мити, как водится, не дозвонилась. Зато дозвонилась я и — бедные мои уши! А ведь мы проводили усердную воспитательную работу, чтобы ребенок не матерился. Но в этом мы потерпели сокрушительное фиаско. Алеша однажды не выдержал и дал Мите подзатыльник. Сложный момент. Мы все потом долго говорили. И все просили прощения друг у друга. На какое-то время это решило проблему. И тут — очередной провал. Опять у нас была потасовка, на сей раз словесная, когда Митя пришел домой. Алеша больше не вмешивался, потому что: "Он уже взрослый. Ничего не изменишь. Думаю, надо оставить его в покое".

Утром, в день Последнего звонка Митю забрали в полицию. От меня требовалось привезти его паспорт и, конечно, забрать его самого, потому что он же несовершеннолетний. То есть с утра они с Максом пошли не на уроки, а пить пиво в окрестных дворах. Я боялась посмотреть в телефон и увидеть, сколько сообщений написала мне наша затейница, ведь шла генеральная репетиция…

Бывают такие дни-перевертыши, они начинаются со страшной кульминации, с крушения и поражения, и кажется, что теперь нечему больше продолжаться, и все, кто предрекал тебе фиаско, аплодируют судьбе. Но к концу дня драма рассасывается и волшебным образом преображается в приключение. Мрак оседает на головы призрачных недоброжелателей, и они растворяются в небытии. Когда я приехала в отделение, силы мои были на исходе, но… я поняла, что не могу больше впадать в гневное отчаяние. Помещение было заполнено мальчишками с лентами выпускника — правоохранительные органы, похоже, за счет детей выполняли месячный план по задержаниям. Митя с Максимом держались бодрячком. Как будто всё так и должно быть. Как будто всё идет по плану. Тем более Максим принадлежит к тому невозмутимому мужскому типу, который почти всегда улыбается. Это дзен-улыбка философа с честным и рассудительным обаянием, которого мало что может расстроить.

"А Максим очень умный!" — с жаром защищал его Митя, когда я пыталась понять, почему школьный психолог, очередная идиотка, прости господи, объявила на родительском собрании, что не рекомендует детям дружить с Митей и Максимом. То есть с теми, кто распространяет наркоту дружить можно… но не будем отвлекаться! Вообще, по горячим заверениям Мити, все, с кем он дружил, были очень умными. "Вот прямо как в анекдоте про дворника, похожего на Карла Маркса, — умище-то, умище куда девать?!" — потешалась я. Не просто умной, а единственно умной из всего класса девочкой была Митина Настасья Филипповна, как называл ее Алеша. Митина первая любовь. Не поручусь за соответствие характера художественному образу, но некоторая внезапность, импульсивность и загадочность ей свойственны. Кстати, забегая вперед: когда однажды в доверительном телефонном разговоре с ней Лиза поведала, что Митя считал ее самой умной девочкой в классе, "Настасья Филипповна" раздумчиво протянула: "Ну, в принципе так и было…"

Владик, тоже из умных, да что там — будущий медалист, между прочим, вообще сказал такую фразу, которая меня впечатлила навсегда: "Когда президентом станет Трамп, в мире начнется ядерная дискотека". Если не особо привязываться к Трампу… может, Владик — Нострадамус наших дней? А ведь был еще один Владик в этой гениальной компании, и вообще я думаю, что умный ученик, а особенно если их несколько, вполне могут довести учителя до белого каления. И поэтому не нужно думать, что я учителям не сочувствую. И затейникам тоже.

После своих безобразий Митя даже не слишком опоздал на репетицию. Чудом. Ему давалось легко то, что мне не удавалось вовсе — войти в поток на волне как ни в чем не бывало. Быть в центре внимания, не прикладывая никаких усилий. Плевать на мнение авторитетов. А я, переводя тяжелое дыхание, подумала — что же мне делать, ведь до концерта осталось еще время. Проведаю-ка я нашу замечательную Светлану Николаевну, нашу музыкальную студию. Скажу ей слова благодарности. Ей и Андрею Петровичу. Когда я до них дошла, я была готова разрыдаться. Но Светлана Николаевна меня быстро привела в чувство:

— Подумаешь — попал в милицию!

— Это уже не в первый раз! — в отчаянии призналась я.

— Было бы от чего расстраиваться… Они все так делают! Подождите, вот пройдет этот козлячий возраст, еще годика два-три, и они научатся думать головой.

И я воспряла духом, приободрилась, выдохнула, рассмеялась. Я не знала тогда, что Мите не достанется того вожделенного другого возраста.

А концерт для Последнего звонка получился чудесный! И трогательный, и смешной, и талантливо-пародийный. Митя в клоунской бумажной шляпе сыграл "Черного кота".

"Может ли эффект дежавю рассматриваться как некий довесок к теории этернализма?" — прочитала я однажды Митину мысль на его страничке в cоцсетях. Просто вспомнилось.

17. Дети пионов

Я была слегка озадачена. В группе "Боря навсегда" завелся плодовитый ураган под ником "Сын Клинтона и Моники Левински". При этом его емкие статьи имели один и тот же подзаголовок "Вернем доброе имя". Это кому же можно возвращать доброе имя с таким псевдонимом? Меня разобрало любопытство, хотя изначально я хотела зайти и посмотреть, что творится в группе после давешнего разгрома гнусного провокатора. А вот это и творилось — некий добрый самаритянин щедро возвращал добрые имена. Впечатляло масштабное разнообразие реабилитируемых — от Сальери до Георгия Эфрона. Конечно, первой, за кого вступился Сын Клинтона и Моники, была Мэрилин. Автор недоумевал, почему создатели недавно нашумевшего фильма о ней состряпали сценарий, опираясь на небылицы Джойс Кэрол Оутс, которая — в принципе, хороший писатель — однажды решила потрясти несвежей клубничкой и получить премию за роман о голливудской легенде ╧1. Но разве и без писательницы Оутс мало тех, кто выжал из Мэрилин свой коктейль? Лучше несколько слов от того, кто ее любил, чем роман от того, кто ее не знал.

А Сальери? Клеветнический сюжет о том, что он убил Моцарта, просто неисчерпаемый источник для сочинителей. То есть выходит, что в мировой культуре есть такие великие и блистательные мальчики и девочки для битья. Их назначили злодеями, завистниками и распутницами, и что им ни припишешь — народ все скушает на старые дрожи. Но вы для начала послушайте, какую музыку писал Сальери! Он между прочим был прекрасным композитором и учителем. И с талантливыми учениками, кто не мог заплатить, занимался бесплатно. Еще и кофе с круассанами угощал.

И, наконец, защитник оклеветанных добрался до нашей трагической истории, до сына Марины Цветаевой. Бедный, бедный Мур, ведь как мы его обычно представляем по воспоминаниям очевидцев? Самодовольный, залюбленный матерью, высокомерный и злой эгоист. Неблагодарный и беспощадный в суждениях подросток, что, кстати, во многом правда, но вспомните себя в этом возрасте. К счастью, осталось свидетельство его боевого командира, о том, каким бесстрашным он был воином. А ведь многие предрекали ему трусость и дезертирство, но он герой, похороненный в братской могиле… И еще остались дневники, изданные отдельной книгой. Дневники, которые Мур начал писать пятнадцатилетним. И это одна из лучших документальных книг ХХ века. Никогда не принимайте хулу на веру. Думайте, вникайте, ищите первоисточник! Иначе мир окончательно погрузится во мрак ненависти и равнодушия.

Я внутренне аплодировала Сыну Клинтона и Моники. Боже, как нелепо так назвать мыслящего человека, но нетрудно понять, почему он решился на эту иронию. Не удержалась и написала ему благодарственный комментарий за разумное, доброе, вечное. Смотрю — мне сразу Лариса пишет сообщение! Ну, думаю, надо же, как человек неотступно следит за своей группой…

"У нас с тобой прямо таки перекрестное опыление: я читаю твой конкурс на сайте, а ты читаешь мою группу! — обрадовалась Лариса. — И давай уже на "ты"?"

"Конечно! А откуда это у вас такой милашка взялся — Сын Клинтона и Моники? Хотя зачем я спрашиваю — это же интернет. Кто здесь и откуда берется — одному виртуальному Богу известно…"

"Милашка, говоришь?! Вот угадай, кто он!"

"О, только не говори, что это давешняя трольчиха переквалифицировалась в управдомы! Не верю!"

"Нееет, что ты… Это я! Не смейся. Что, не похоже?!"

"А-а, ничего себе! Ты молодчина!!! Написала — просто бальзам на душу. А почему ты назвалась сыном, а не дочерью?"

"Ой, да толком не скажу. Сын — это вроде как защитник такой… несчастной Моники. Мне даже в глупостях нужен сюжет. А дочь у Клинтона уже есть".

"И ты решила его осчастливить. Логично. Ха-ха. Ой, а Клинтон же еще на саксофоне играл! Но это мой пунктик, потому что Митя…"

"Да, я понимаю. У меня раньше был пунктиком де Голль, потому что у него одна дочка была с синдромом Дауна. Пусть не наша проблема, но тоже люди хлебнули с больным ребенком. В общем, солидарность. Но потом я узнала, что его супруга отличалась пуританским мракобесием, так что впредь я решила не обобщать. Можно ли тебя спросить, что случилось с Митей? Ты мне прямо скажи, если ты не хочешь об этом говорить. Я спрашиваю, потому что в самом важном предпочитаю сказать правду, и ошибаюсь, конечно, но все равно меня уже не изменить, и мне кажется, что в этом мы похожи. А еще я почитала стихи и даже два рассказа из твоего конкурса, и они мне очень понравились. И мне захотелось узнать, какой он был, твой Митя. Если вот такие произведения присылают на конкурс его памяти… Прости, если ранила тебя. Мне важно знать о нем".

Если важно, я в лепешку разобьюсь и все поведаю… Я тихо разревелась, конечно. Даже не только от того, что надо будет рассказать, а еще и от того, что человек этим искренне интересуется. Не отгораживается, мол, мне своего креста хватает. Это мое больное место, и поэтому я повторяюсь о нем вновь и вновь. Практика противоположна этикету: ведь нас учили, что нельзя спрашивать людей об их горе. Нельзя бередить раны! Это жестоко. И вот, земную жизнь пройдя уже не до половины, а почти на все сто, я убедилась в обратном. Жестоки как раз те, кто ничего у тебя не спрашивает.

Описывая Митю, я себя одергивала — не слишком длинно? Но что ж поделать, его трудно описать вкратце. Жизнь его короткая, но плотная. И когда я подошла к тому моменту, о котором Лариса меня спросила, я не знала, как к нему приступить. Потому что… я не верю в так называемое "то, что с ним случилось". Для меня он, как метко выразился его Учитель по саксофону, отправился в большое путешествие. Вспоминая те страшные подробности, я чувствую странную, необъяснимую и невыносимую обиду и злость на ту силу, которая заставляет меня поверить в то, что произошло. На ту силу, которая вытолкнула меня из моего мира в бесконечную бездну, его обезображенную копию. Таким образом, где-то там все идет, как прежде. Там живет Митя, и там ничего неизвестно о "том, что случилось".

"У меня есть только одна дата — его рождения. Никакой другой даты у меня нет!" — сказала однажды Клара.

Но вот объяснять мою веру другому человеку, доселе непосвященному в нее, я не решаюсь. Доверить свою личную версию параллельных вселенных возможно лишь особенному человеку. Не говоря уже о том, что о своей вере лучше помалкивать, пока не спросят.

Но в некоторых случаях о ней невозможно промолчать…

"Митя возвращался с ребятами после большого концерта. Их привезли к колледжу, дальше — каждый своим маршрутом до дома. Митя побежал на электричку. С ним были еще трое ребят, младше него, один из них школьник, ведь на концерте были дети разного возраста. Электричка уже уходила. Митя забежал первый и держал двери. Двое ребят забежали, а третий, самый младший, не успевал. Электричка уже тронулась. И Митя сказал, что не бросит его и стал выпрыгивать наружу. Его рюкзак зажало в дверях. Его потащило и… По правде говоря, я до сих пор не понимаю, как это все случилось. Об этом было столько разговоров и выяснений, но после бесконечного ужаса и слёз стало очевидно, что мы никогда не поймем, что произошло. Митя ездил на электричках с младенчества, он их любил и хорошо знал все правила безопасности. У него даже был приятель-машинист, рассказывающий ужасы о попавших под колеса. Митя хорошо знал, что электричка не будет тормозить ради одного человека. Неважно, нарушившего правила или нет. Таковы нормы. И машиниста в данном случае не накажут за летальный исход. И попробуй его наказать, если он сам виноват, железка — мафия, как любые погоны. Все это я узнала от Мити, что дало мне основания быть уверенной, что он понимает все опасности. Видимо, это обстоятельство — один из источников моего неверия в произошедшее. Но также я понимаю и другое: у него на уровне инстинкта была заложена моментальная помощь — подхватить кого-то, поддержать, помчаться на другой конец города и области, если кто-то попросил выручить, вытащить, выходить, просто посидеть рядом. Даже если накануне была стычка, ссора или давно не общались.

При всем своем школьном беспределе, когда учительница собралась однажды развешивать новые шторы в классе, Митя мягко оттеснил ее, сказав: "Подождите, у бабушки это всегда делаю я!"

Он как человек двухметрового роста подспудно чувствовал себя чьей-то опорой. Хотя, конечно, рост тут совсем не главное.

Когда все это случилось, рядом оказался парень, который как раз вышел из электрички на этой станции. Он попытался Митю спасти. Вызвал скорую, МЧС и что-то сделал, чтобы остановили движение поездов. Он Митин тезка и окончил тот же колледж. Они не были знакомы, так получилось случайно. Зачеркнуто. Неслучайно. Я долго не могла собраться с силами и написать ему, мне казалось, что это испугает его или будет неуместно. Никто не хочет вспоминать о таком. Но он так трепетно откликнулся! Он так близко к сердцу воспринял то, в чем ему пришлось участвовать. За нашу короткую переписку он стал мне близок. Я часто хочу написать ему, но опять начинаю переживать свою неуместность, "а вдруг подумают, что я навязываюсь" и прочую муть — и не пишу, конечно. Хочу послать ему Митину музыку. Его альбом электронных треков, космических, таинственных, мечтательных… Надо будет набраться храбрости и написать! Ведь музыка — это божественный привет и ни к чему не обязывает. Буду благодарна этому мальчику всегда".

***

Лариса долго молчала после моих откровений. Я привычно подумала, что, видимо, не нужно было рассказывать так много. Как будто все это можно уместить в три строчки!

Если ты не в силах ничего изменить, ты можешь придать смысл бессмысленному подвигу.

У нас было еще много версий того, что произошло. И не только у нас. Митина однокурсница Нора, она же Наоми, глубокая, тонкая, импульсивная, рассказала мне об этих коллективных поисках смысла. Был среди них такой сюжет: трое ребят сначала хотели вскладчину ехать до метро на такси, но Митя их позвал на электричку. Что если такси попало бы в автокатастрофу, но реальность пошла по другой ветке? "Я думаю, он их спас", написала мне Нора. Она после случившегося ушла из колледжа, подарила свой саксофон мальчику с другого курса и стала учиться играть на барабанах.

Одна из преподавателей колледжа обратилась к ведунье, и та сказала, что Мите было предначертано уйти именно в этот день.

Дима и Даня, Митины друзья, на тот момент работали на телефонной станции скорой помощи. Как только стало известно о том, что случилось с Митей, они ночью пошли на работу и проверили базу вызовов по области. Там должен был быть зафиксирован и этот вызов. Но они не нашли никаких упоминаний о нем. Дима даже успокоил Машеньку, что страшное известие — ошибка.

Ну а это уже из области чистого фэнтези, и тем не менее: одна девушка, не чуждая мистики, видела Митю после случившего на станции метро Войковская. Он говорил о джазе и не знал, что произошло. Спрашивал, где все.

Все мои попытки добраться до дела в следственном комитете, окончились фиаско. Там все время менялись секретари, дело то было на прокурорской проверке, то у него менялся номер, то с Машенькой, которая взялась мне помогать и назвалась Митиной сестрой, начал заигрывать по телефону тамошний клерк…

Когда прозвучал тот страшный звонок из полиции, было около двух часов ночи. На справке, которую нам выдали в морге больницы, значилось начало третьего. То есть получается, они нам звонили, когда Митя был жив?

Не обессудьте — высыпала кучей все то, что у меня постоянно крутится в памяти нескончаемой пластинкой. Без логики и ранжира. Согласно Ницше, фактов не существует, есть лишь их толкования.

…В ночи ко мне прилетела ответная исповедь Ларисы.

"Спасибо, я потихонечку возвращаюсь к вере в душу человеческую и разум. А то люди теперь даже боль свою стараются завернуть в фантик и насыпать в нее конфетти. Или разжалобить и попросить денег. Никто не бывает честным просто так. На всякую исповедь существует свой прайс взаимных услуг и приношений. Ведь и группа наша родилась — из моего желания честно прокричаться во всю глотку, разродиться своей болью. Не для чего-то и не зачем-то, а потому что она просилась наружу.

Просто за все эти годы так надоело прятаться в тени от брезгливых и испуганных рож и ходить в воображаемой парандже — только бы поменьше глазели и осуждали. Знаешь, у меня даже рука не поднимается кресло Борино кому-то отдать. Или тем более продать. Словно не дай бог я заработаю на том, что его больше нет с нами. У меня такой зверь протеста рождается внутри, который рычит: я не дам вам Борьку стереть из летописи жизни. Вот так!

Я ведь столько выслушала этих вкрадчивых вопросиков о том, что неужели во время беременности патологию-то у ребеночка не нашли, как же так… Я тогда еще никому не говорила, что Борька биологически не наш. Да и собственно, как это — не наш?! Когда я взяла его на руки и начала кормить, он и стал моим. С мужем была сложнее история, конечно, но в итоге он тоже с ним сроднился. Аля, дочка наша, разбила новый телефон о голову одноклассницы, которая что-то сказала насчет Бори оскорбительное. Знаешь, Анна Каренина в одном эпизоде говорит, что не хочет преподавать в школе из-за "гадких девочек". И вот это была одна из таких девочек…"

Эдик, героический муж Ларисы, конечно, не убивал Борю. Но имел неосторожность произнести ту самую фразу о том, что "мы наконец-то можем жить дальше". Вот это самое ненавистное "жить дальше", которое "надо". Наложение социальных обязательств быть таким, как будто ничего не произошло, с вычеркнутым горем из повестки дня. Я хорошо знаю, как может каратнуть от этих пустых сереньких штампов. Стань-ка удобным, а то от тебя скорбящего никакой нам пользы…

Разумеется, Эдик — другой случай и сказал иначе, но Ларису понесло. Какие-то абсурдные подозрения, которые перемололись бы на подкорке, вдруг взорвались и непростительно вырвались наружу.

"Я почувствовала себя так, будто всю жизнь мою объявили бессмысленной. Мне было так больно, что я ударила в ответ, ударила чудовищно несправедливо. Эдик заслужил только слезную благодарность, а я его обвинила в убийстве, да еще и успела рассказать об этом, к счастью, немногим. Были моменты, когда Боря уже сильно болел, и у него начались судорожные приступы, и вот тогда Эдик стал повторять, что он мучается, и я надумала себе, что это он так намекает, что устал от всего, а… через месяц Бори не стало. Кто-то "добрый" мне однажды сказал, что любой мужчина стремится уничтожить потомство другого самца. И эта глупость застряла в решетке моей памяти. Есть такие мысли, они как грязные вбросы в СМИ, влипают в сознание и тихо разрушают разум".

***

На следующий день был день рождения Мити. Алеша приболел. Мы с Лизой договорились встретиться на Ваганьково, но так вышло, что я приехала раньше. Подумала, поброжу в ожидании, чтобы не замерзнуть, зайду к великим. Место здесь, если можно так сказать, для кладбища оживленное, туристическое. С одной стороны, нет грустной одинокой заброшенности, с другой — можно побродить в задумчивости. Я все думала над тем, что написала Лариса — написала и внезапно оборвала диалог, как это ей свойственно. Я к этому уже привыкла, да и сетевое общение не предполагает законченности. Мы расстаемся на полуслове, потом начинаем разговор с чистого листа. А то, о чем говорили раньше, исчезает бесследно. Но как дружить, если не запоминать сокровенное?

И я запоминаю. Лариса — внезапно ворвавшийся в мою реальность человек, и уже не чужой. И ее Боря… Обвитая крепкой паутиной мыслей, я решила сходить к Есенину. Иду, согласно указателю, по аллее. Морозец начинает сгущаться. И такое ощущение, что воздух становится более плотным, и что-то люди вокруг исчезли, хотя еще минуту назад казалось, что как раз здесь они не переводятся. Ладно, иду дальше, подмерзая. И вдруг впереди возникает очень знакомая фигура. Главным образом знакомая по кепке с меховыми отворотами. Но откуда здесь… Виктор Ланге?! Хотя велика ли вероятность случайно встретиться на кладбище? Может, я обозналась? Нет, это очевидно он! Меня вдруг осеняет: вот, наконец-то мы поговорим! А то все не судьба. И я начинаю его звать. Но он не слышит и не оборачивается. Интересно, думаю, почему? Начинаю ускоряться — и он тоже, словно убегает от меня. Что происходит? Кричу громче, однако чувствую при этом неуместность своей погони. Место ведь негромкое, да и человек не на рынок пришел, ему, может быть, не хочется ни с кем говорить. Я останавливаюсь, чтобы перевести дух, и… Виктор исчезает! То есть, на секунду отвлекшись, я поднимаю глаза — а его и след простыл. Он просто испарился. Мне осталось только вопрошать к Есенину, что это было. Привет с моей мистической родины? Призрак? И что означает это послание… Напоминание о том, что, быть может… все живы?

Но послание на сегодня было не единственным. Я уже успела забыть, что вчера в переписке завис мой вопрос, а ответ Ларисы пришел именно сейчас!

О той родственнице, что однажды очень расстроила Аполлинарию.

"Мама Эдика вовсе не страшилище, просто Полине не повезло попасть ей под горячую руку. Свекровь у меня со странностями, но она мне помогла, как никто. Хотя у нее забота порой проявляется парадоксально. Она Полли запугала, потому что восприняла ее, как свою. И все, что думает, ей и вывалила. И у меня толком не получилось объяснить Полине, что есть такие вот слоны в посудной лавке, но это добрые слоны. Они твой любимый сервиз перебьют, но спасут твоих детей из пожара. Вот если взять мою маму… Она очень благостная и всем нравится. Но я ей про Борьку так и не сказала всей правды. Иначе даже страшно предположить ее реакцию! "Я сурмама"… Это по ее шкале, наверное, как измена Родине! У меня Алька первое, что заучила, когда я забеременела: бабушке — ни слова! Благо, что они живет от нас далеко…. А потом, когда она Борю увидела, всем соседям сообщила, что он вот-вот встанет на ноги. Это ли не нарциссизм?! По принципу: у нас дефектов и увечий случиться не может.

Больше всего ее волновало, когда я в детстве рыдала или уже подростком скандалила с ней: только бы соседи не услышали, что происходит в нашей идеальной семье! Все мы, выросшие в так называемых благополучных семьях, советских благополучных семьях, получили подобную травму. У всех наших матерей были нарциссические черты. И это очень роднило советских людей с ненавистной им буржуазией…."

Я ненадолго отвлеклась от сообщений Ларисы — замерзла! Неудобно получается: пришла к Есенину, а уткнулась в телефон. Впрочем, кажется, поэт был совсем не против. Те, кого ты любишь, все-таки не имеют никакого отношения к своим могилам. "Не валяй дурака, пойди-ка погрейся в храм", — сказал мне Есенин. Я послушалась с легким недоверием. Там же вряд ли дадут просто посидеть. Но в просторном и теплом тамбуре словно специально для меня стоял стул. И никого народу, в том числе блюстителей непокрытых голов и прочих прегрешений дресс-кода. Красота! Посижу, пока не гонят, дочитаю.

Но читать мне не пришлось, Лариса позвонила сама.

— Прости, меня распирает. Ты можешь говорить? Я скажу тебе то, что в чем только сейчас себе призналась, но чувствую в себе много лет.

— Конечно. Я сейчас как раз в исповедном месте.

— Это на Страшном суде, что ли? Шучу…

— Нет, здесь нестрашно. И тепло! Слушаю тебя внимательно!

— Короче, вот. Начну издалека. Есть женщины, которые хотят ребенка от любимого мужчины, есть женщины, которые просто хотят ребенка. И где тут граница? И все перемешано, конечно. Бывают очень разумные, но их очень мало — это те, кто тщательно выбирают мужчину, потом радостно от него рожают и так далее. Но чаще по-другому: вот идет семья. Муж, жена, дети. И видно интуитивным взглядом: жена ни мужа не любит, ни детей, по сути. Просто была у нее такая программа — размножиться. Некоторые даже детей рожают по принципу соревнования: не меньше, чем у сестры или у подруги. Нарциссическая травма, о которой я говорила. Я иногда думаю, что у меня та же программа сработала. С Борей. Я ведь так хотела второго ребенка. Но не признавалась в этом — ни себе, никому. Почему? Вот страх был, что не получится у меня. И еще какие-то барьеры… И когда Боря родился, и начался этот кошмар, ко мне неотступно стучалась мысль: вот же он, твой ребенок. Пусть не твой, но ведь теперь твой, получается… Так что же ты?! Оставь его себе, ну и что, что он болен. Он тот, о ком ты мечтала! И, может быть, это неправильно. Это что-то животное в человеке. Как будто тебе все равно, кого ты на ручках качаешь. Кого бог послал…

— А разве не всегда так — кого бог послал? — удивилась я.

И задумалась обескураженно.

То, о чем говорила Лариса, нельзя было назвать чем-то животным. Но чисто человеческим, впрочем, тоже. Это общий наш с природой инстинкт, и он вырос из материнского, но он трансцендентный. Благодаря ему собака выкармливает тигрят, кошка — бельчат, мартышка нянчит котят, а гомо сапиенс может полюбить чужого детеныша. Даже из враждебного племени. Даже другого цвета. Даже физически неполноценного, больного, особенного, какого угодно. И мы не можем сказать, что это делает нас людьми, потому что… это делает нас частичками божьими.

— Лариса, благодаря тому, что ты назвала животным в человеке, Боря чувствовал себя не брошенным, несчастным, умирающим инвалидом, а тем, о ком мечтали. Родиться тем, о ком мечтают, — такое счастье даже не у всех здоровых детей бывает, не то что у больных. Вот это твое животное — оно благословение наше.

— Хорошо бы… Думаю, думаю, думаю об этом всем неотступно. Это так… больно! Но жаловаться нельзя, я себе запретила. Я же кругом виновата. И в том, что Аля недополучила любви из-за меня. Она в силу характера это отрицает, но кто в ней этот характер воспитал? Я, конечно. Она хорошая девочка, а это клеймо. Это страшное наказание! На хороших девочках все ездят, и всякие стервы у них мужей уводят и счастья у них так мало… Одна надежда — Боря ее теперь хранить будет. Мы с ним однажды идем-едем и думаем, что купить Але на день рождения. А его вдруг к цветам потянуло. И он выбрал почему-то розовые гвоздики. Я говорю, мол, это же как-то бедно! Как-то простенько, словно для падчерицы. А Боря так смеялся над этим словом, и потом говорит: вот, смотри, когда они в букете — это же так красиво, потому что розовые гвоздики — это дети пионов…

***

Мы, наконец, встретились с Лизой.

— Вот что мы тут делаем, как ты думаешь? — вырвалось у меня. — Здесь же нет Мити, согласись? В этой клеточке-ячейке.

— Но нам необходимо сакральное место. Куда мы можем придти, вот так постоять, несуетно вспомнить, — ответила Лиза.

"Снуп у каждого свой!" — сказала мне Машенька, когда впервые мне позвонила.

— Вы случайно не знаете, где здесь могила Япончика? — спросил нас проходящий мимо мужчина в синей ушанке.

— Нет! — испугались мы.

Мужчина извинился и стал делать в воздухе загадочные пассы руками. Что ж думаю, кому Высоцкий, кому Листьев, кому Тальков, кому Есенин, кому семья Цветаевых, а кому Япончик и Сонька Золотая ручка. Ноев ковчег…

— У всех своя реальность, — прошептала Лиза.

Определенно.

18. Почему все должно быть так сложно?

— Вы дома? Я к вам еду. Только, пожалуйста, без синдрома скатерти-самобранки! Я просто забегу. Как раньше! Помнишь, мы вспоминали, как раньше мы без разрешения звонили друг другу и даже ходили в гости?!

— Юлик! Да ты что? — ахнула я. — А ты где сейчас? Ты уже в электричке? Надо же тебя встретить!

— Встречать меня не надо, не маленький. И я даже по пути подкрепился шаурмой. Кстати, впервые ее попробовал. Спасибо Мите! Только я, конечно, не в курсе, где у нас в городе лучшая шаурмичная, даже не знал, что такие бывают, так что обратился в первую попавшуюся. Знаешь, сытная штука! Так что мне никаких разносолов не нужно, попьем чай и все, никакой суеты.

Может, Юлик прав, и требовательные устои гостеприимства мешают нам это самое гостеприимство проявлять? Мы должны для гостей непременно наготовить, намыть полы и начистить до блеска санузел, от чего радость встречи меркнет. А когда к тебе едут без предупреждения — это ж такой кайф, у тебя руки развязаны, и ты не обязан выкатывать гору угощений, достаточно накормить тем, что есть, оно вдруг оказывается очень даже вкусным…

— Ничего себе — он "забежит"! Забежать можно на соседнюю улицу, а к нам-то полдня в одну сторону, полдня в другую, — заволновался Алеша и пошел в "Пекарню" за пирожками.

В Дереве Фу немного приятных мест. Не буду опускаться до бытовухи и упоминать магазин с милосердными скидками и свежими пончиками, хотя для нас он стал спасением. И "Пекарня" с вкусными пирогами. А еще книжный магазин, тихий культурный оазис со шкафчиком бесплатных книг при входе; продавцы — дедушка с внучкой, такие хорошие… Это я перечислила милые сердцу якорьки памяти, которые в будущем станут добрым воспоминанием, вопреки моей нелюбви к Деревне Фу. В том будущем, когда мы отсюда уедем. Хотя уедем ли? Похоже, я отсюда перееду сразу на другую сторону Стикса.

Пока не объявился Юлик с известием "еду!", настроение у меня было минорное. Я еще как назло накануне услышала ненавистное мне клише "отпусти его". В очередной раз… Когда этой глупостью меня пичкает кто-то глупый и чужой, я переношу это уже почти спокойно. Но когда умный, тонкий, чуткий — это нонсенс и мое мучительное слезное изумление. Я ведь уже привыкла, что люди рядом со мной относятся к Мите трепетно и очень тепло, и никому в голову не приходит сунуть мне этот убогий шаблон. И вот скажите, разве он может утешить? И как понимать, это "отпусти"? Не думай о том, кого потерял? Забудь? Не упоминай его при мне? Или все та же тема — стань-ка удобным бодрячком, помешанным на ЗОЖе, на сальсе с капоэйрой, на йоге, на цигуне и прочей, прости господи, байде. Радуйся солнышку!

Впрочем, однажды писательница Вера мне так мудро объяснила это "отпусти". Создавай связь на другом уровне. Прорастай корнями в небо. У нее рассказ есть об этом. Я воспряла!

Но ведь так глубоко мало кто копает. Так что нижайше прошу: не суйте пустышку человеку в отчаянии! Не говорите ничего вроде: отпусти его; крепись; держись; ты сильная; ты молодая — еще родишь (выйдешь замуж, построишь дом, отдашь все кредиты и станешь королевой шиномонтажа в Больших Сучках). Я сильная только для того, чтобы в ответ на эти заклинания избить табуреткой по голове. Пока воображаемой. Потому что не такой уж я зверь, чтобы не понимать, что люди искренне хотят как лучше. Но получается как всегда.

"Никогда не объясняй свою боль. Не спорь и не оправдывайся. Только отношения испортишь и себя потеряешь. Если человек стоящий, он сам все поймет. А человек дрянной пусть засохнет и отвалится, как грязь", — говорил Алеша.

***

— Наконец-то я доехал!

Юлик был заснежен и взволнован. Едва сняв влажную от снега куртку, он сел в кресло, но не как обычно это делает гость по приезде — радостно-предвкушающе, а так, словно собирался делать доклад.

— Други, я доехал, чтобы рассказать то, что надо было давно рассказать, но у меня был ступор по жизни. Я считал, что для этого нужен особый момент, а он никак не наступал. И, наконец, я понял, что сам собой он и не наступит, и решил "наступить" его сам. Откровение за откровение, око за око… — Юлик многозначительно посмотрел на меня и то ли улыбнулся, то ли сморщился от напряжение. — Для начала: я вовсе не Юлик. Юлом меня называл старший брат, сыгравший в моей жизни огромную роль. Скажем так, задавший главный вектор. Он погиб, когда мне было пятнадцать. Сорвался с питерской крыши. Он водил такие экскурсии, считал, что в поднебесном слое города живет великое непознанное, что там нас ждут невероятные открытия, тамошняя энергия излечивает от психических заболеваний. Впрочем, у Саши был диагноз. Но не фатальный.

— Юл… — потрясенно и растерянно выдохнула я. — И ты все это время… Как странно узнать это только сейчас! У тебя был брат…

— Скорее есть брат. Я поддерживают твою мысль о том, что люди не исчезают или истлевают, а перемещаются. То, куда они перемещаются, для землян всегда останется непознанным. Ни религия, ни наука туда не доберутся, в этом смысл жестокой игры. Только личная вера. Бог не фраер и не покупает оптом, он не говорит с толпой, он говорит с каждым из нас. Когда Митя… ну в общем… короче, я хотел вам тогда рассказать о Саше, но я боялся того, как вы это воспримете. Я не хотел, чтобы были мысли, что я примазываюсь к вашему горю или тяну одеяло на себя.

— Юлик, как тебе такое в голову могло придти?! Примазаться к горю… Это ж лютый мазохизм — так себя плющить! И как надо не знать меня, чтобы вот так подумать…

— Не горячись. Ты сама изумлялась, как по-разному люди ведут себя в состоянии потери. Тебе не то слово скажут — ты три дня плачешь. Я боялся разрушить нашу дружбу.

— Человечище ты наш, дядя Юлиус, ты, наверное, один такой на Земле остался, кто дружбу боится разрушить! — возопил Алеша. — Всем уж давно на дружбу наплевать, им лишь бы поиметь с тебя да урвать там, где получится.

— Ну не всем пока еще! Но ты у нас Юлик уникальный, это факт! А почему… твой брат в Питере жил?

— Жил… да потому что Питер не Москва, потому и жил. Вроде того, как ты там скиталась когда-то, по углам да сквотам. Он как сгусток энергии. У него словно не было противоположной фазы, он пребывал, по большей части, в протестной эйфории, как говорил наш папа. Саша всю жизнь придумывал и даже навязывал свою мистерию, и я стал его верным адептом. Это было харизматичное сумасшествие. Потом подтянулись и последователи. У него был знакомый парень, он стал под влиянием Саши заниматься промальпом, и теперь у него своя фирма. Он называет себя Барс88 и водит людей на крыши примечательных домов, только уже, разумеется, со страховкой. Я долго не мог смириться с этой жуткой преемственностью. Но все же приехал в Питер и увиделся с этим крышелазом или, как теперь говорят, руфером. Мне было тридцать лет. И он провел меня на эту экскурсию. Неофициальную.

— И ты пошел на ту же крышу, с которой упал твой брат?! Юлик… — укоризненно всхлипнул Алеша.

— Нет, на ту же крышу я не попал, она закрыта. Попал на ту, что по соседству. Но мне хватило. Небо одно на всех! И не нужно смотреть на меня нынешнего, поедающего пирожки, когда-то я был намного легче и проворнее…

— Дело не в весе! Почему человека тянет туда, где расстался с жизнью его близкий? — спросила я, скорее себя, потому что… меня не тянуло.

— Понимаешь, если воспринимать это как трагедию, то место жуткое и проклятое. Но однажды ты чувствуешь потребность посмотреть на все иначе. В тот момент на крыше меня настигло чувство Предназначения. Помнишь наш разговор в "Данииле"? Я чуть было тогда не рассказал тебе о брате, но подумал, что хочу рассказать это вам обоим. Саша был там с нами, на этой экскурсии, я это почувствовал. И ему были все те же 25 лет — в этом возрасте его и не стало — но при этом он все так же был старше меня. Я явственно ощущал нашу всегдашнюю разницу в возрасте: он старший брат, и я не перерос его. И тогда меня накрыло: люди не умирают, а уходят вершить свое Предназначение в то место, где его можно воплотить. Что если всё так просто и функционально, и это не фигура речи?! Только почему тогда с оставшимися обходятся так по-свински? С родителями, супругами, детьми… Почему им никто ничего не объясняет? И всякая материалистическая сволочь им внушает, что есть только тело, и оно становится удобрением, и на этом конец. Все ж таки эта концепция довольно сильно в нас вросла за годы неверия. Но почему родным не оставили хотя бы малейшего очевидного доказательства? Просто как защиту от человеческой саранчи… Как написала одна японская девушка в записке перед самоубийством: "Почему все должно быть так сложно?"…

Я слушала Юлика и с удивлением понимала: оказывается, не только я боюсь "человеческой саранчи"! Чувство, с которым я безуспешно боролась в себе. Твое горе, отраженное в глазах равнодушного, страшнее, чем то, что у тебя внутри. Но если ты сильная личность — "ты сильная!" — тебе должно быть наплевать на чужое мнение, на религиозную, атеистическую, политическую, любую пропаганду! Ты веришь — и этого достаточно. Так должно быть. Но на деле… не знаю, как другие, а я позорный слабак, бесконечно уязвимый чужими энергиями.

— Юл, а твоя мама… что с ней? После Саши…

— Она бесконечно себя корила за то, что привила ему любовь к Питеру. Ты по себе знаешь, любая мама найдет, в чем себя обвинить. Конечно, она воспряла, когда родились внуки! Но теперь, по прошествии лет, я думаю, что она никого не любила так, как Сашу. Тот, кого мы внезапно теряем, всегда сохраняет особенное место в нашем сердце. Сейчас уже мама в летах, ей нездоровится, за восемьдесят, как-никак…

— Только бы мне не жить столько! — внезапно-неуместно вырвалось у меня.

Юлик поперхнулся и закашлялся.

— Началось! — возмутился Алеша. — Развели заупокойную мессу… Давайте уже что-нибудь повеселее!

— Алеша, я знал, что ты не дашь нам закиснуть! Я в тебя верил! — послушно забормотал Юлик. — Какие вкусные пирожки, особенно с яблоками! Однако я не собирался наводить на вас тоску, в итоге я собирался сказать, что жизнь с вашей помощью дала мне шанс узнать человека, очень похожего на брата. Только в женском варианте… Вы, наверное, поняли о ком речь.

Воцарилось стремительно электризующееся молчание.

— Нет! — ответили мы с Алешей хором.

— Так мы же с ней на вашем концерте познакомились вообще-то.

— Аполлинария! — выдохнула я. — Неужели…

— Юлик, будь осторожен, она сумасшедшая!

Вот так коварно Алеша попытался вероломно обрушить замыслы Ханумы. В роли неумелой Ханумы ваша покорная слуга, разумеется. И я, конечно, громко протестовала против Алешиных предостережений, но одна некрасивая мыслишка предательски подтачивала мой энтузиазм. Дескать, я, конечно, мечтала, чтобы Полли познакомилась с достойным мужчиной, но… это же целый Юлик! Не многовато ли ей? Нет, не в смысле массы тела, разумеется, а в смысле масштаба духа! Достойна ли она такого подарка?

Вот вам и вся женская дружба. Не зря Аполлинария так и не перешла со мной на "ты". Сумасшедшие — они ведь очень чувствительные. Как дети.

Юлик меж тем спокойно рокотал, что ему-то как раз сумасшедшинка в женщине не помешает. У Полли и диагноз такой же, как у его брата. Но форма легкая!

Пережить бы нам всем смерть в легкой форме…

Еще Юлик признался, что вот уже лет тридцать скучал по человеку мистерии. Это человек — немного волшебник. Меняющий узор калейдоскопа вселенной. После Саши он таких не встречал. И вот, когда уже не ждал, то встретил. И теперь на радостях припоминал свой долгий, мощный и тернистый путь. Ведь Юл — наш драгоценный Айболит, врачеватель братьев наших меньших. Ветеринар и самоотверженный исследователь хвостатой живности.

— Представляете, я к лошадям вернулся. Вы-то в курсе, как меня помотало, кого я только ни лечил. Так ведь это Сашка меня в детстве в конюшню забросил. И через… страшно сказать, сколько лет я в нее вернулся. К той самой Анне Михалне, которая меня учила азам коневодства. Она фанат своего дела! Так вот, я понял, что Полине нужно познакомиться с нашим лошадиным хозяйством. Оно ее умиротворит, успокоит волны мятежные. Иппотерапия, понимаешь ли! Я мечтал о женщине, которая любит животных и понимает, что… — тут Юлик со значением кивнул в мою сторону, — …что можно полюбить и чужого ребенка. Которая не будет недовольно коситься на мою дружбу с плешками. Это я дурачусь и называю своих племянников разными смешными словами, когда они бузят — плешки, плюхи, оплеухи, орясинки…

— Вы с Полли уже детей обсудили? Юлик, это серьезно! — отозвалась я как можно уважительнее к забрезжившему на горизонте союзу.

— Не забудьте заранее обсудить размер алиментов! — не преминул съязвить Алешенька.

— О, мы даже тему суррогатного материнства затронули! — парировал Юлик.

"Боже, вот дурында эта Полли! Никак не успокоится! — пронеслось у меня в голове.

— Юлик, не обращай внимания на эти причуды! Ты ведь уже понял, что Полли у нас дама фантазийная…

— Да ничего страшного! Я сразу ей объяснил, что наука семимильными шагами движется к решению этой проблемы. Еще лет двадцать — и не нужны будут никакие сурмамы. Младенцев будут выращивать в искусственных матках.

— Ты про нано-инкубатор? Я правильно думаю — будут такие штуки, соединенные с организмом матери, типа накладного живота, а там внутри зреет ребенок, да?

— Я смотрю, это ты у нас фантазийная дама! Не представляю точно, как это все будет. Но проще, конечно, сделать по принципу обычного инкубатора. Соединение с организмом матери — это гуманно и физиологично, но как это технически осуществить? Хотя…тема интересная.

— Слушай, Юл, ты такой ответственный и заботливый… Почему ты растишь детей сестры? А не своих, например…

Алеша залпом задал вопрос, тревоживший нас долгие годы. А так разумно урезонивал меня раньше: дескать, это не наше дело, и мы никогда не полезем в личное! Видно, раз пошла такая пьянка… Задал и тут же начал извиняться. Но назад пути уже не было.

Юлик беззащитно улыбнулся и попросил еще чаю. На мои заверения, что он может ничего не рассказывать, если не хочет, он развел руками.

— А смысл тогда какой был в этой спонтанности? Когда еще вот так соберемся… Может, это последний раз. Да нет же, я без трагедии! Я о неповторимости момента. Трагедь я от себя всю жизнь отталкиваю… после Саши. Так страшно было дома в те годы! Помню, как мне мучительно не хватало его выдумок и балдежа, и я звал его про себя: давай быстрее приезжай, тут такой мрак! А потом вспоминал — ах да, этот мрак как раз из-за того, что он больше никогда не приедет. Так вот, отвечая на ваш вопрос: в тот момент я испытал одно очень некрасивое и жестокое чувство. Я подумал — пусть бы лучше младшая сестра умерла, а не брат. Она же тогда была для меня совершенно бесполезной! Потом мне стало обжигающе, невыносимо стыдно за свою мыслишку. А позже Света заболела, и серьезно. Мучительно выкарабкивалась. И тогда рефлексирующий отрок, то есть я, решил взять вину за эту болезнь на себя. Видимо, пожизненно. А потом, если вкратце… Света рано вышла замуж, но муж оказался полным козлом и бросил ее с двумя детьми. Ушел к подруге. И я… постепенно стал папой! Как там сказал Жванецкий? "Одно неосторожное движение — и ты уже отец". В моем случае было много неосторожных движений. Отцовские чувства, выросшие из вины и потери. Мой вариант "Нетерпения сердца" Стефана Цвейга. Было время, когда я считал себя недостойным обрести свою семью. А было время, когда я считал себя обязанным усыновить сироту. Было много чего. Но теперь я словно получил отпущение грехов. И Сашка с твоей помощью прислал мне Аполлинарию.

— Юлик… — растрогано вздохнул Алеша. — И почему чем лучше человек, тем горше судьба?

— Друзья мои, я исповедался вам не для причитаний, а чтобы вы знали: моя линия жизни достаточно крива и причудлива, чтобы понять кривизну любой другой жизни. Я всегда готов вас выслушать.

— Знаем, знаем! И надеюсь, ты помнишь, что это незыблемо-взаимно! Кстати, почему ты Юл? Почему брат так тебя называл?

— Меня побрили наголо в шесть лет. И Саша сказал, что я теперь Юл Бриннер из "Великолепной семерки". Ну культовый такой фильм 60-х годов, теперь, наверное, помнят одни старики. Юл там бритый под ноль. Саша любил раздавать роли. Любил играть во что-нибудь. Он всегда был в состоянии игры. Все свои 25 лет.

Юлик уехал, а мы еще долго перемалывали кости. Кому? Да всем, точнее всему. Строили предположения. Вспоминали, что Полли не жалует толстых (итальянец!) и может обидеть нашего друга. Алеша напирал на то, что она не годится в жены, потому что у нее диагноз, и что романтические наваждения Юлика скоро пройдут, а что останется? Я говорила, что с таким посылом можно забраковать любой союз. И что все сумасшедшие в какой-то мере. Абсолютное психическое здоровье — миф. Да и как кстати тут Юликовы лошади с их целительным воздействием! И вообще — почему нельзя просто обрадоваться сквозь все сомнения и страхи? Вдруг случится счастье у двух хороших людей!

"Почему все должно быть так сложно?"

Нас прервал звонок Юлика из электрички:

— Я нашел в твоих сообщениях какой-то Митин отрывок. Из его заметок. Своевременное напутствие мне. Знаешь, я кое-что не досказал тебе. Вы познакомились с Аполлинарией благодаря Митиному конкурсу. А сблизились с ней благодаря тому мальчику, Боре. Она мне много о нем рассказывала… И получается, что Митя и Боря тоже привели ко мне Полли. Не только братик мой. Вот какая многоходовочка. Ты чувствуешь смысл?

Да, я чувствовала смысл. И я помнила этот Митин отрывок, найденный в его телефоне, он всегда у меня под рукой:

Если ты что-то забыл — этого не было, если что-то помнишь, то не важно, было ли это на самом деле. Одни и те же люди в разные промежутки времени разные. Особенно, если они хотят кому-то понравиться, и этот желанный уже заметил какую-то черту в человеке, похвалив её. И даже если этой черты нет, он ее попытается развить и может выставить перед ним. Хоть та черта может быть неприятна. Вот и получается, что люди меняются в зависимости друг от друга, не спрашивая себя. Из чего потом выходят противоречия, которые дезориентируют, пугают, ломают.

19. Friday cat" s

Когда Алеша с Митей устроили дикие танцы под песню "Моя бабушка курит трубку", Алеша чуть не упал с подоконника и назначил Митю лидером. Сдается мне, что во многом Алеша понимал его лучше, чем я. Во всяком случае, его Митя слушал внимательнее. Меня — примерно так, как с больницей, куда я легла из-за артрита. Я тщательно продиктовала Мите адрес и название. В назначенное время он не приехал. Сижу. Жду. Пишет: "Я на месте". "Да? Это где же? На месте тебя нет". "Ну я в холле, как ты и сказала". "Я тоже в холле, но тебя я тут не вижу". В итоге выяснилось, что Митя забрел — как? — в НИИ психиатрии. "Но почему тебе пришла в голову психиатрия???" "Так ты же всегда говорила, что артрит у тебя от нервов!"

На 15-летие Алеша купил Мите электрогитару. Покупали вместе. Когда выбирали комбик на Митинском рынке, много рассуждали на философские темы. Алеша приехал слегка озадаченный, а точнее нахлобученный. Однажды Митя тоже захотел сделать ему подарок на день рождения. Что-нибудь полезное.

— У меня все есть, — ответил Алеша. — Если что-то нужно, я сам себе куплю, мне так лучше. А вот музыки своей у меня нет. Вот если бы ты мне сочинил мелодию…

И Митя сочинил ему мелодию. Это была его первая мелодия на гитаре. В десять лет он записал несколько мелодий, сочиненных на флейте, одна из них называлась "Наруто" в честь любимого героя анимэ. А потом уже в колледже, написал электронный альбом.

Когда Митя… уехал в большое путешествие, его инструменты осиротели. Но впоследствии для каждого нашлись дружественные музыкальные руки. Флейта нашла свое гнездышко у Норы, и в этом есть особая гармония, они похожи открытостью музыкальных и мистических энергий. Труба уехала к Ване-фаготисту. Гитара обрела новую жизнь у Димы по прозвищу Джизус. Прозвище появилось, потому что Дима пел арию из Jesus Christ Superstar. Голосище у него знатный! Джизус вместе с Митей играли на улицах Королёва. Они, собственно, так и познакомились — один играл, другой подошел — и стали играть вместе. Так и общались — больше риффами и импровизацией, чем словами. "Он был для меня символом музыки", — эти слова Джизуса о Мите храню в душе.

А вот с саксофоном случилась особенная история: мы его хотели подарить колледжу или Митиному учителю — кому будет нужнее. Но только-только договорились об этом — и вдруг появляется знакомая учителя и хочет купить инструмент. И мне даже было не по себе, потому что… это ведь частика души Митиной! Но в то же время — он таким образом прислал помощь конкурсу, на призы победителям — сами мы в тот момент катастрофически не тянули… А знакомую звали Ангелина. Маленькое чудо, отмеченное крылатым именем.

Все, с кем играл Митя, — на улице, в залах, в аудиториях, на джемах, на концертах, в кафе, клубах, барах, дома, в гараже, просто по приколу где угодно — все они его музыкальная семья, его соплеменники. Леха-тромбон или Витя-барабаны, Влад-саксофон или Оля-трубач — за этими именами целая история джазовой дружбы.

Митя сказал однажды о своей коллеге: "Я не против сыграть с ней и на вторых ролях". Думаю, что с любым из тех, кого он ценил, он был готов сыграть на вторых и на каких угодно ролях. Ему был важен поток и драйв. Ему была важна музыка, и он не слишком настаивал на своем месте в ней. И он… если цитировать его тетрадь откровений, не желал, чтобы "без него ничего не получилось". Он как раз жил так, чтобы получилось — с ним или без него.

А вот с учителем по саксофону получилось не сразу. То есть после "Хэмингуэя", который отказывался готовить к вступительным экзаменам, была череда упырей, неприятных во всех отношениях и просто неприятных. После одной такой встречи Митя спросил меня: "Ну чего ты плачешь? Представь, если бы он меня взял, и у него пришлось бы учиться?!" Да, перспектива так себе. Но фер-то кё, как говорится…

Я крайне плохо переношу, когда об меня вытирают ноги. Хотя считается, что если это светило, то ему можно. А я считаю, что сие признак не светила, а ничтожества. Истинный учитель так делать не будет. Истинный учитель нашелся неисповедимыми путями. Благодаря талантливой юной художнице, которая нарисовала иллюстрации к моему рассказу, а мы с Алешей пришли посмотреть на них. Это была уютная выставка в небольшом зале, на открытии которой играл саксофонист по имени Сергей. Недолго думая, я его спросила, а не позанимается ли он с моим сыном. Он спокойно согласился, от чего я уже отвыкла. Не все и не всегда должно быть сложно!

И вот этот добрый человек, игравший в военном оркестре и разрисовывающий солдатиков, взялся за Митю. Тот поначалу не выказывал рвения, но темп постепенно нарастал, особенно после оркестрового опыта. В один прекрасный день добрый человек познакомил Митю с преподавателем колледжа МГКИ на Левом берегу… хотя звучит очень буднично, но это была та самая волшебная дверца, которая открылась после многих закрытых и неприветливых дверей. И странно называть этого волшебного человека официально-отстраненно Михаилом. Так удобно обращаться разве что к архангелу, но на свойски-уменьшительные формы у меня нет полномочий. Ведь это Учитель! Да, с большой буквы, потому что лучшее, что может сделать наставник — это дать своему ученику максимально раскрыться. Расправить крылья. Стать творцом. Одним словом — вдохновить! И все это получилось — и получается — у человека с именем архангела, потому что свою короткую жизнь на Земле Митя очень счастливо-музыкально прожил. Ритмично, многослойно, дерзко. Так что лучшего Учителя и пожелать невозможно!

Я обещала помянуть недобрым словом особу, которая заносит в черных список всех, исполняющих "Розовую пантеру". Обещание я не выполню. Ну ее к лешему! Не хочу тратить время на темные энергии. К тому же Митя в итоге нашел с ней общий язык. Даже признал как преподавателя. Да и слава Богу. Рассказывал даже, что ее ученики якобы все сплошь трудятся за границей. Правда? Я не стала ему тогда возражать, что попадание ученика за границу куда больше зависит от родительского кошелька и прочих ресурсов, чем от педагога. Тем более благостное "там" может превратиться в изгнание и музицирование на благополучных и не очень заграничных улицах, а это путь неисповедимый.

Однако я уважаю всех, кому он знаком, и потому шлю горячий привет талантливому музыканту и бунтарке Вере и потрясающей певице Лиле, что учились вместе с Митей. И, пользуясь случаем, я произношу свой манифест: дайте свободу музыкантам на наших улицах и в нашем метро! И далее везде, как говорится. Защитите их от произвола жирной чиновничьей и правоохранительной пиявки, дайте им статус неприкосновенности во всем мире! Уличные музыканты — это уникальный голос города. Это тональность мгновений, из которых состоит наш путь. Это мелодия Вселенной.

В спектакль "Кофе на ночь" Митя словно шагнул со своей королёвской улицы. "Было особенно приятно слышать вместо гула машин его саксофон под окнами", — написала мне однажды его знакомая Аня. И вот со своего перекрестка на проспекте Космонавтов — поменяв шляпу, любимые шаровары и прочие пестрые цыганские одежки в духе Кустурицы на черные рубашку и джинсы — Митя входит в женский поэтический разговор. Четыре поэтессы и актриса, все в черном. Четыре потока и одно объединяющее русло, а между ними бродит импровизацией саксофон. Это было красиво.

Еще будет? "С ним или без него".

Где он еще играл? В группе Coachman, сочинившей песню (Максим Р.) про зависимость от гаджетов: очень крутое гитарное соло (Руслан) и сакс с тромбоном (Митя с Лешей), изображающие телефонный зуммер. Из каверов мне неожиданно понравилась "Я ухожу красиво", хотя я никогда не числилась в поклонницах "Зверей". Но, оказалось, что у наших ребят получилось лучше оригинала, а сакс и тромбон придали композиции балканского разбитного очарования.

Митя, конечно, играл в оркестрах и ансамблях колледжа. Friday Cat" s, BJ Band, etc. - все эти группы с веселыми названиями, весь этот college jazz… Ими руководила Наталья, и ее все любили. А еще была Елена Ивановна по сольфеджио, и Митя мне рассказывал трогательные небылицы про то, что она его полюбила, потому что он почти единственный из мальчиков не курит. Вот я уши-то развесила и свято ему верила, и гордилась.

Не в данном случае, но иногда его ложь была необъяснимым экспромтом. Когда ему было лет шесть, он пришел с Кларой на рынок в Сысерти. Там многие продавцы его уже знали. Один из них спросил что-то вроде: "Привет, как дела?" Митя неожиданно посерьезнел и вдруг выдал: "Да ничего, только ноги болят". Мужчина занервничал и протянул Кларе какой-то особый стаканчик с лесной земляникой, приготовленный явно для своих. Супруга продавца была явно недовольна, на что муж ее тихо урезонил: "Так ведь у парня ноги болят!" Клара была крайне озадачена и испугана.

— Почему ты сказал, что у тебя ноги болят?

— Да сам не знаю! Просто сказал и все.

Трюк с ногами с возрастом перерос в эпос-ужастик вплоть до фантазмов про угрозу ампутации. Никакой отборной земляники ему давно не светило, но производимый эффект в дружеских компаниях радовал стабильностью. Были еще некоторые репризы. Машенька мне потом задавала смущенные вопросы: "А правда ли, что Снуп…" или "А правда ли, что вы…"

— А правда ли, когда он нам говорил, что покурил на балконе с дедушкой, то на самом деле…

Да уж, неловко вышло. Дело в том, что из-за некоторых погребальных сложностей, прах дедушки Вадима некоторое время пребывал у Лиды на балконе. Причем я думаю, что Вадима это вполне устроило бы. Он был так доволен, когда Лида перевезла его, немощного, к себе и ухаживала за ним, что думаю, он охотно остался бы у нее… и в этой ипостаси. И непедагогично покурить с внуком был не прочь. И юмор у него своеобразный.

***

А еще в Королёве есть одно место, которое называют просто Лофт, некое анти-кафе, в котором Митя не только играл, но и, по сути, жил года полтора, засыпая в гамаке у бильярда, не снимая желтых ботинок. Там родилась, как Афродита — только не из пены морской, а из дыма кальянного — группа Manzpers. В ней с Митей играл гитарист Коля по прозвищу Иисус. Королёв — город космический, почему бы в нем не быть двум Иисусам. И Марсу! Это прозвище Митиной хорошей подруги-художницы. Марс, Никита Д. и Егор — душевная компания. Концентрация добрых энергий! Но вернемся к группе Manzpers — у нее был продюсер Сёма. Меня это рассмешило. Я думала, что это слово уместно только там, где ворочают миллионами. Но с другой стороны, надо же юному продюсеру с чего-то начинать. Сёму я волею судеб знала в годовалом возрасте. Крепенький такой малыш и смышленый. Но Митя познакомился с ним случайно, где-то в компании, и понятия не имел, что они были знакомы в грудничковой поре. Зато его узнала по прошествии восемнадцати лет зоркая Сёмина мама.