Свои по сердцу

ПИСАТЕЛЬ И ЕГО КНИГИ

Важнейшие вехи в биографии писателя — его книги. Но, прежде чем увидит свет первая книга и автор получит признание (конечно, если он того заслуживает), останутся позади годы ученичества, незрелых творческих опытов, пылких мечтаний, затаенных надежд.

Леонид Борисов работает в литературе почти полвека и печататься начал задолго до того, как вышел его первый роман. Это было в 1927 году. С тех пор он выпустил еще двадцать пять книг, не считая многочисленных статей и очерков.

Чтобы проследить начало реки, надо найти родник, из которого она вытекает. Чтобы лучше узнать писателя, надо обратиться к истокам его творчества. А это начальная пора жизни, дающая самые яркие впечатления, которые никогда не забываются.

Детство и юность Борисова хронологически совпали с последними двумя десятилетиями царской России. Сейчас она нам кажется другой страной — настолько далека дореволюционная Россия от советской действительности.

По какому-то капризу обостренной детской памяти Борисов запомнил, как родители готовились к встрече нового века, нашего, двадцатого века, который пройден теперь на две трети. Мальчишкой он ездил на империале конки, запряженной парой бодрых коняг, слонялся по петербургским улицам, освещенным тусклым светом керосиновых фонарей, с замиранием сердца следил на летном поле в Гатчине за полетами первых русских авиаторов и там же, в Гатчине, познакомился с Куприным — первым живым писателем, которого довелось ему увидеть на своем веку.

Горький и Блок, Куприн и Бунин были его старшими современниками. Гимназистом он слушал Шаляпина, посещал выставки передвижников, видел Репина, бывал на концертах Рахманинова. Рядом с юношескими стихами Борисова в тех же журналах публиковались воспоминания людей, лично знавших Некрасова и Достоевского, а Антон Павлович Чехов, доживи он до великого рубежа, отделяющего царскую Россию от России социалистической, был бы еще нестарым человеком. Время течет по своим законам. Александр Блок умер молодым и молодым остался в своих книгах, но людей, которые были знакомы с Блоком, время сделало стариками…

Леонид Ильич Борисов родился 5 июня 1897 года в Петербурге и в городе на Неве провел почти безвыездно всю жизнь. Петербург, Петроград, Ленинград — место действия большинства его произведений.

В среде, из которой вышел Борисов, лишь редкие счастливцы получали образование и тем более могли проявить себя в литературе и искусстве. Отец его был портным, мать — крестьянка Псковской губернии — служила горничной в семье академика живописи А. И. Шарлеманя. Жена художника заботилась о воспитании своего крестника Леонида, первенца четы Борисовых. Живя вместе с матерью у Шарлеманей, он рано пристрастился к чтению.

«Первой книгой, которую я прочел и полюбил на всю жизнь, — рассказывал Борисов, — были сказки братьев Гримм, а за ними сказки русские, норвежские, Андерсена, Перро, Гауфа».

Сказки братьев Гримм в «Золотой библиотеке» Вольфа — в том самом издании, какое было у него когда-то в детстве, — лежат и сейчас на рабочем столе писателя. Несколько лет назад ему посчастливилось найти эту книгу у букиниста.

Когда мальчик подрос, на смену сказкам пришло увлечение географической романтикой, отважными героями Жюля Верна, Майн Рида, Стивенсона. Но особенно большую роль в духовном созревании Борисова сыграли русские классики — от Пушкина и Лермонтова до Чехова и Горького. А потом, уже много лет спустя, любимые авторы растревожили писательское воображение Борисова и в качестве невыдуманных героев перешли на страницы его книг.

Каждый раз, когда приходишь к Леониду Ильичу, создается ощущение, что ты находишься в литературном музее. На книжных полках в образцовом порядке расставлены сочинения с детства любимых писателей, отобранные по вкусу новинки последних лет, сотни томов с дарственными надписями авторов. Шкафы забиты рукописями, письмами и альбомами с газетными вырезками. Свободные простенки заполнены различными гравюрами и портретами. Прямо в глаза вам заглядывает сумрачный Грин, рядом — фотографии улыбающегося Куприна и нахмуренного Блока, а напротив — добродушного Жюля Верна и мечтательного Стивенсона. Тут же вы увидите редкие изображения Рахманинова и Шаляпина. На низком шкафике покоится в стеклянном футляре искусно сработанная модель трехмачтовой шхуны с высоко поднятыми парусами. Ее смастерил инженер М. А. Мамедов, специалист по маячной технике. Писатель обратился к нему за консультацией, когда был задуман роман «Под флагом Катрионы». Борисов уверяет, что это модель «Каско», того самого корабля, на котором Стивенсон плавал по Тихому океану.

Каждый предмет в комнате и на письменном столе занимает раз и навсегда отведенный ему участок. Все нужное для работы, от пишущей машинки — старого «ундервуда», чуть ли не сорок лет служащего верой и правдой своему владельцу, — и до последней мелочи, находится под руками. Любое письмо, любая вырезка, любая вещица — все, что хозяин захочет показать гостю, отыскивается мгновенно.

— Как удалось вам установить такой идеальный порядок? Как вы запоминаете, где что лежит, и почему у вас ничто не теряется? — спросил я однажды у Борисова.

— Да это совсем просто, — ответил он, — не держите у себя лишних бумажек, оставляйте только то, что вам дорого или может впоследствии пригодиться, и тогда все будет лежать под рукой.

… Воскрешая в памяти свои ранние годы, Борисов во многих повестях и рассказах рисует один и тот же образ густо заселенного «доходного» дома на Петербургской стороне. Здесь надолго обосновались его родители после смерти Шарлеманя. Чтобы сэкономить на квартирной плате, съемщики пускали к себе и брали «на пансион» комнатных и угловых жильцов. У Борисовых постоянно жили студенты. Отец с утра до позднего вечера гнул спину у хозяина в портновской мастерской, мать уходила на поденную работу или хлопотала по дому.

Трудящийся люд — рабочие и ремесленники, с характерными для них предрассудками и пробуждающимся в предреволюционные годы общественным сознанием; мелкие чиновники; интеллигентная молодежь — студенты и курсистки — вот окружение, в котором вырос будущий писатель.

Восемнадцати лет он окончил гимназию и в 1916 году был призван в армию и зачислен в пехотный полк. С первых же дней Великой Октябрьской революции Борисов пошел на службу в Смольный. Работая в качестве машиниста-переписчика, он часто видел В. И. Ленина и не раз слушал его выступления на собраниях и митингах.

С 1919 года Борисов служил в Красной Армии — сначала в роте особого назначения, сформированной для борьбы со спекулянтами и другими враждебными советской власти элементами, а затем — в Политпросветуправлении Петроградского военного округа (ПУОКР).

Именно в эти годы Борисов так увлекся стихотворчеством, что поэзию стал считать своим истинным призванием. Его кумиром был и остался Александр Блок. Начинающий поэт не пропускал ни одного литературного вечера с участием Блока, но долго не мог решиться отдать ему на суд свои стихи.

Всерьез Леонид Борисов занялся литературной деятельностью в 1921 году, когда, еще при жизни Блока, был принят в союз поэтов и роздал друзьям и знакомым сборничек стихов «По солнечной стороне», размноженный на машинке в количестве 65 экземпляров. Неожиданно для автора его самодельное «издание» вызвало отклики в печати. Критики признали Борисова поэтом, «подающим надежды». Его лирические стихи на протяжении целого десятилетия появлялись на страницах тонких журналов. Печатал он также эпиграммы и литературные пародии, выпустил отдельной книжкой детскую сказку в стихах. Однако это были всего лишь пробы пера. Как стихотворец Борисов не получил признания, хотя поэтом он остался навсегда благодаря счастливой способности своей любое жизненное впечатление претворять в художественный образ.

Впрочем, стихи он писать не переставал, хотя печатал их все реже и реже.

Вот, например, жизнерадостный лирический экспромт о любимом ленинградском пригороде Борисова — Дудергофе, с которым у него связано много дорогих воспоминаний. Эти строки написаны в 1932 году:

Однако в творчестве Борисова, талантливого беллетриста, стихи не столбовая дорога, а боковая тропинка, которая вывела его в конце концов на главный жизненный путь.

Так часто бывает: после затянувшегося литературного ученичества писатель «вдруг» выпускает самобытное зрелое произведение, выполненное рукою не подмастерья, а мастера. Такая вот «кристаллизация» творческих возможностей произошла у Борисова во время работы над романом «Ход конем», который, по сути дела, и ввел его в литературу. Роман был замечен Горьким и удостоен его похвалы. В письмах к Ромену Роллану, Леониду Леонову и другим адресатам Алексей Максимович оценил «Ход конем» как вполне самостоятельную вещь с интересным сюжетом и яркими характерами.

Уже в этом первом значительном произведении Борисов проявил себя как художник, обладающий высокоразвитым чувством красоты слова.

«Добрая воля всех звезд, всей вселенной подарила нам сладостный дар — язык, и любое слово на губах наших зацветает плотными лепестками столетника». Эти слова из романа «Ход конем» — не просто метафорически выраженная мысль, но и своего рода творческое кредо Борисова. Как знаток русского языка и художник слова, выработавший свой индивидуальный стиль, Борисов — последователь большой литературной традиции, выученик таких первоклассных прозаиков, как Бунин, Горький и Куприн.

У каждого сложившегося писателя есть свои излюбленные темы, навеянные либо непосредственными жизненными впечатлениями, либо какими-то особыми интересами и пристрастиями. В творчестве Борисова громче других звучат две повторяющиеся темы, связанные с изображением реальной жизни и жизни, отображенной в искусстве. Первая воплотилась в цикле автобиографических и мемуарных произведений, вторая — в повестях и рассказах, посвященных писателям и композиторам.

«Весьма возможно» и «Сеанс окончен» — так называются автобиографические повести о детстве, написанные еще в тридцатых годах. Правда, Миша Басков и Леонид Борисов не одно и то же лицо, хотя в основу повествования положены реальные жизненные факты. Тревожная предреволюционная обстановка, события 1905 года и годы реакции — все это Борисов хорошо запомнил и показал глазами мальчика из трудовой рабочей семьи. В судьбе родных Миши Баскова отражаются, как в капле воды, заботы, треволнения и надежды многих тысяч рабочих семей, втянутых в водоворот событий, потрясших устои самодержавия. Быстро взрослеющий мальчик по-своему воспринимает все происходящее и, сталкиваясь на каждом шагу с общественными несправедливостями, учится отделять истину от лжи. Его чуткое детское сознание и есть тот особый угол зрения, под которым рассматриваются изображаемые события. Наблюдательному подростку далеко не все ясно, но читатель сам сделает за него нужные выводы.

Среди многочисленных произведений Леонида Борисова едва ли не самую большую группу составляют романы, повести и рассказы о невыдуманных героях — классиках литературы и музыки. Психология творчества, отношение искусства к жизни, история великих художественных замыслов — вот что его в первую очередь интересует. Но при этом он действует как художник, а не как исследователь. Жизненная правда сочетается у него с выдумкой, достоверный фактический материал, когда подсказывает развитие сюжета, подчиняется творческому вымыслу.

Искусство имеет свои условности и умирает, когда становится фотографией. Роман или рассказ о выдающейся личности не может и не должен подменять научного жизнеописания. Поэтому к биографическим романам Леонида Борисова нельзя подходить с такими же мерками, как, скажем, к книгам из серии «Жизнь замечательных людей». Равным образом было бы ошибкой видеть в его повестях о композиторах Римском-Корсакове («Золотой петушок») и Рахманинове («Щедрый рыцарь», «Цветы и слезы») своего рода учебное пособие по истории русской музыки, а в рассказах о писателях — пособие по русской литературе.

Сборник рассказов, составленный автором для юных читателей, не случайно озаглавлен «Свои по сердцу». Это именно те писатели, которые на протяжении десятилетий были жизненными спутниками Борисова. Каждый из них, от Гоголя до Грина, оставил глубокий след в его сознании и помог найти себя в литературе.

В некоторых случаях писатель передает свои личные впечатления. С Куприным он встречался в Гатчине, когда был еще подростком; Блока вместе с другими «начинающими» он провожал до дому после литературных вечеров; Горький отметил его первый роман; с Грином он сталкивался в редакциях и у общих знакомых. Но, независимо от того, реальный или вымышленный факт составляет основу замысла, Борисову удается всякий раз воссоздать атмосферу художественного творчества и найти характерные оттенки, соответствующие человеческому облику, психологическому складу, настроениям того или иного писателя.

Преобразующая сила искусства стирает грани между тем, что случилось на самом деле, и тем, что порождено воображением художника, ибо искусство есть продолжение жизни. Так, по-видимому, следует понимать злоключение с молодым Гоголем, которое предвосхищает печальную историю Акакия Акакиевича Башмачкина («Шинель»). Так можно понять и мытарства юноши Некрасова в Петербурге, где сам он живет впроголодь и сталкивается на каждом шагу с горем и нищетой («Чрез бездны темные»). В грустной созерцательности старика Тютчева мы угадываем настроения, отразившиеся в его проникновенных философских стихах о человеке и природе («Вечерняя заря»). Затаенные страдания Чехова, живущего в предчувствии близкой смерти и окруженного чуждыми по духу людьми, запечатлены в рассказах «Ялта» и «Антон Павлович». Настроения Александра Блока, старающегося понять «музыку Революции», и тех людей, которые вдохновили его на создание поэмы «Двенадцать», хорошо уловлены в рассказе «Чудесный гость».

Леонид Борисов впервые публикует в этом сборнике несколько новых рассказов о Федоре Ивановиче Шаляпине.

Начало «шаляпинскому циклу», непосредственно примыкающему к «Своим по сердцу», было положено в 1951 году блестящей новеллой «Шутка». Великий русский певец и актер, с его изумительным даром перевоплощения, умением создавать потрясающие по жизненной правде образы, рисуется в разные периоды его творческого пути — и на сцене, и в бытовом окружении. Мы видим его в деревне на отдыхе, встречающим восход солнца могучей песней, которую подхватывают крестьяне всей округи («Росистое утро»), и среди друзей-артистов в Петербурге и в Саратове, и в «коронной» роли Бориса Годунова в парижском оперном театре.

Совершенно неважно, был ли такой случай, когда Шаляпин нечаянно сыграл злую шутку с петербургским извозчиком, представ пред ним в гриме Мефистофеля, а потом разыскал его и пригласил в театр, чтобы загладить свою вину. И кто знает, так ли на самом деле гениальный актер «вживался» в образ царя Бориса, и правда ли, что он исцелил своим пением больную женщину. Ведь важна в таких произведениях не достоверность факта, а совпадение художественного восприятия с неповторимой индивидуальной сущностью высокоодаренной личности.

Вымысел писателя соприкасается, а иногда даже и сливается с жизненной правдой. Трудно бывает установить, придуман ли Борисовым тот или иной эпизод, или он был в действительности. Да и незачем искать опровержения или подтверждения сюжетов его рассказов в биографических источниках. В данном случае мы должны верить художнику, а верить художнику — значит верить правде искусства. Изображаемые события из жизни русских писателей и Ф. И. Шаляпина правдоподобны, а следовательно, могли быть.

То же самое можно сказать и о романтической повести «Волшебник из Гель-Гью» (1945), посвященной Александру Грину. Действие происходит в Петербурге 1913–1914 годов. В изображении Борисова Грин превращается в благородного рыцаря, чем-то напоминающего Дон-Кихота. Он стремится увидеть жизнь освобожденной от «свинцовых мерзостей» и от всяческой скверны, и это резко отделяет его от петербургской литературной богемы предреволюционных лет. Повесть написана в том же романтическом ключе, что и книги Грина, уводящего в мир пленительных фантазий, где невозможное становится явью, где осуществляются все желания и сбываются все мечты. В будничную, прозаическую жизнь писателя врывается волшебная сказка. Легенда, творимая искусством, воспринимается им как нечто реальное, как часть его собственного бытия. Таким хочет видеть Грина Борисов. Таким он предстает в «Волшебнике из Гель-Гью» и в рассказах «Возвращение» и «Прогулка».

Биографические романы о прогрессивных писателях Запада — Жюле Верне и Стивенсоне, чьими произведениями уже много десятилетий увлекаются сменяющиеся поколения молодых читателей, — относятся к числу наиболее популярных книг Борисова. Оба романа написаны с настоящим поэтическим вдохновением и художественной выдумкой. Автор верен себе. Образ писателя, не во всем совпадающий с научным истолкованием его личности и творчества, начинает жить на страницах книги самостоятельной жизнью. Но, в отличие от повести о Грине, романы «Жюль Верн» (1955) и «Под флагом Катрионы» (1957) опираются на документальные источники и охватывают не короткий отрезок биографии, а весь жизненный путь героя.

Жюль Верн открыл поэзию науки и создал научно-фантастический роман. Его пылкая фантазия основана на безмерном преувеличении того, что уже намечалось в действительности. Главная тема творчества Жюля Верна — борьба человека за овладение Вселенной — была подсказана реальными успехами научных знаний. Науку, которая наделила человека могуществом и помогла ему проникнуть в тайны природы, французский писатель сделал своей музой. Избрав героем романа знаменитого автора «Необыкновенных путешествий», Борисов столкнулся с иными творческими задачами, нежели в повести о Грине и рассказах о русских классиках.

Жюль Верн на самом деле не совершал тех или иных поступков и не высказывал тех или иных мыслей, которые приписывает ему Борисов, но, читая книгу, мы невольно начинаем верить, что в определенных обстоятельствах он мог поступить именно так, мог произнести именно эти слова. Образ великого фантаста как бы сливается с его творчеством и не противоречит нашему представлению о Жюле Верне, несмотря на то, что писатель и в этом романе не поскупился на выдумку.

Многие главы построены как психологические новеллы, связанные с общим замыслом и сюжетом. Особенно удачен эпизод, рисующий первую встречу Жюля Верна с прославленным романистом и драматургом Александром Дюма. Запоминаются образы издателя Этцеля, отца писателя — Пьера Верна и матери — Софи Верн. Что касается выдуманных персонажей — Барнаво старшего и младшего, Блуа, Жанны и некоторых других, — то они не только не мешают автору, но, напротив, помогают ему показать Жюля Верна более разносторонне и в различных жизненных обстоятельствах, более полно и эмоционально раскрыть его внутренний мир.

— Я создаю образ, который живет своими законами и своей жизнью, — сказал Леонид Борисов автору этих строк. — Мне хочется видеть Грина и Жюля Верна такими, как я их себе представляю. Но это, конечно, не значит, что они были такими в действительности. Я писатель и оставляю за собой право на вымысел. Некоторые из читателей писали мне, что не представляют теперь Жюля Верна без Барнаво. Значит, придуманный Барнаво удался, значит, он был нужен. Мне хотелось вложить в его уста собственные мысли, которые нельзя было вложить в уста Жюля Верна…

Созданный Борисовым привлекательный образ французского романиста нисколько не противоречит нашему представлению о нем как о человеке, глубоко преданном науке и литературе, человеке справедливом и благородном, отзывчивом и великодушном, пылком мечтателе и неутомимом труженике, идущем своим нелегким путем. Мы видим Жюля Верна веселым и общительным, живущим интересами своей родины и народа и, вместе с тем, ошибочно полагающим, что наука сама по себе способна вызвать общественные преобразования. Мы видим Жюля Верна пытливым и любознательным, неустанно следящим за успехами научной и технической мысли во всех странах мира и с тревогой наблюдающим за тем, как величайшие достижения науки используются реакционными силами в своекорыстных, враждебных народам целях. Можно внести еще много других определений, характеризующих образ Жюля Верна, нарисованный Борисовым. Все это в основном соответствует тому Жюлю Верну, каким мы его знаем по его книгам и воспоминаниям современников, каким он был на самом деле.

Борисов заставляет читателей полюбить Жюля Верна и осознать значение его творческого подвига. Но прежде всего автор «Необыкновенных путешествий» раскрывается в своей человеческой сущности, и это больше всего подкупает в талантливых произведениях Леонида Борисова о русских и зарубежных писателях.

Евг. Брандис