Доктор Уилсон объявляется пару дней спустя – зажимая, как и в прошлый раз, под локтем блокнот и улыбаясь во все зубы, будто безмерно счастлив находиться в моей камере за решетками.
– Расскажи про Джуда Лиланда.
Я до боли прикусываю язык.
– Откуда вы знаете про Джуда?
– Ты же говорила о нем полиции, забыла? После операции.
Я морщу лоб, пытаясь вспомнить дни, проведенные в больнице.
– Да, приходил один детектив…
– Он отметил в протоколе, что ты говорила о каком-то юноше, Джуде. Я немного покопался, побеседовал кое с кем из ваших жен. Они рассказали, что в вечер пожара ты приходила в Общину с молодым человеком. Но по документам его не существует. У него нет ни свидетельства о рождении, ни номера социальной страховки, ни медицинской карты.
– Он родился уже в лесу.
Доктор Уилсон кивает.
– Итак, значит, последний раз ты видела Джуда в день, когда случился пожар?
– В день, когда его убили, вы хотите сказать?
– А ты уверена, что он мертв? – спрашивает доктор Уилсон. – В Общине, конечно, нашли человеческие останки, однако пока установили личность только одного погибшего – Пророка. Как я понял, у вас там случались и естественные смерти. Люди умирали и прежде, до пожара: от старости или при родах. Одну девочку задрали в лесу звери… Мы не знаем наверняка, что Джуд мертв.
– Вас там не было, – выдавливаю я. – Вы его не видели.
– Между прочим, – неуверенно начинает доктор Уилсон, – многие жены и даже кое-кто из детей утверждают, будто ты, Минноу, тоже погибла в огне.
Я вздрагиваю.
– Ну вот же я, сижу перед вами, разговариваю.
– Твой младший брат Хершиль, например, не верит, что ты жива. Он клялся, будто своими глазами видел, как ты бросаешься в пламя. Именно ты, потому что у погибшей не было рук.
В животе тревожно екает.
– Хершилю всего шесть лет. Вряд ли он помнит, как я выгляжу.
Уилсон многозначительно глядит на меня и деловито складывает ладони домиком.
– Мне вот что интересно… Ты сдружилась с Джудом просто так или, скорее, в пику родным? С человеком, который, по вашим убеждениям, олицетворяет собою истинное зло?
Я пристально гляжу на него.
– Значит, вы уже знаете про райманитов?
Тот кивает.
– Любопытная, кстати, история. Кевинианцы, с которыми я беседовал, поведали ее во всех красках. Как Райман взбунтовался, взяв в жены девушку другой веры, а потом ослушался отца и отказался ее убить… В наказание Дух Божий покинул его тело, навеки обуглив кожу.
– И теперь потомки Раймана обречены до скончания веков носить эту печать и таить в сердце бесконечную злобу, – завершаю я.
– Выходит, ты сознавала, что твоя семья никогда не одобрит Джуда?
– Я дружила с ним не ради бунта, если вы об этом. Я дружила с ним, потому что он такой, какой есть.
– И все же позволь уточнить. Ты замечала, какого цвета у него кожа?
– Конечно, замечала! Что за глупый вопрос?
– Почему глупый?
– Потому что… Потому что я же не слепая! Как я могла не замечать, когда мы общались чуть ли не каждый день?
– Тебя воспитывали в ненависти к темнокожим людям.
Я в раздражении дергаю плечом.
– Я ненавижу тех, кто меня так воспитывал.
– Кстати, а когда ты первый раз это поняла? Когда заметила, что дела в Общине обстоят не совсем гладко?
– Не думаю, что можно назвать какое-то конкретное событие, – после паузы говорю я. – За один раз от своей веры не отречься.
– Тогда расскажи про какой-нибудь случай. Когда, например, ты поняла, что не согласна с остальными?
Я прикусываю пересохшую губу.
– Та девочка, про которую вы говорили, будто ее задрали в лесу звери…
Доктор Уилсон кивает.
– Ты про Роберту Холлуэй? Ее мать сказала, что это, скорее всего, был гризли.
Я мрачно хмыкаю:
– Гризли?..
Протягиваю руку и культей указываю на блокнот.
– Берите карандаш.
Первое лето в Общине выдалось лучшим в моей жизни. Мне было всего пять, и я благоговела перед Пророком. Меня окружали сильные, как на подбор, мужчины и умелые женщины. Даже тела наши, казалось, испускают святое сияние. Из земли на глазах выползали тысячи колосьев кукурузы. Мужчины вырыли пруд с коричнево-илистой водой. Мы облачились в новые грубые одеяния.
А еще увидели первую смерть.
Берти было всего шестнадцать. Светлые волосы, складка на верхней губе… Отчего-то жены называли ее «вульгарной». Она вечно выставляла шею напоказ и слишком громко разговаривала. В городе у Берти остался парень, и родители притащили ее в Общину силком.
Донна Джо, вторая жена моего отца, уже носившая к тому времени одного из моих братьев, как-то раз велела принести из пруда воды. Еле таща за собой ведро, я вдруг заметила под ивой на берегу Берти – та сидела, склонившись над чем-то на коленях. Разинув от удивления рот, я подошла ближе и увидела, что Берти бережно, словно драгоценное сокровище, поглаживает страницы книги.
– Это же грех! – выдохнула я.
Берти подняла голову:
– Минноу, иди куда шла.
– Где ты ее взяла?
– Нашла.
– Здесь нет книг! – возмутилась я.
Берти вздохнула.
– Ладно. Я привезла ее с собой.
– Что, прямо из города?
– Откуда же еще? Конечно, из города. И не вздумай никому рассказывать!
– Но это запрещено! Господь тебя покарает!
– Думаю, Господу без разницы.
– Девушки не умеют читать.
– Я умею читать с трех лет и никогда уже не разучусь. И плевать, чего хотят другие. Хоть Пророк, хоть сам Господь.
Берти в тот момент приняла на удивление строгий вид. Когда вспоминаю ее, всякий раз вижу это выражение у нее на лице – как будто за глазами таится необъятное пространство. И понимаю, что возникло оно благодаря книге.
– А о чем там пишут? – робко спросила я, подходя ближе.
– Сперва ты должна поклясться, что никому не расскажешь. Никому, даже родителям!
Набрав полную грудь воздуха, я выдохнула:
– Клянусь!
– Тогда иди сюда.
Я села рядом на густой мох, ползущий к самому краю пруда. Воздух звенел от птичьих трелей и жужжания пчел.
– Это называется сказки. Помнишь такие?
– Наверное… – неуверенно ответила я.
– Давай прочитаю тебе одну.
Берти открыла книгу и со знанием дела принялась листать страницы. Их края пожелтели от пальцев, касавшихся бумаги на протяжении долгих лет.
– Господи, – выдохнула я.
Букв оказалось так много, что голова шла кругом. А еще к каждой истории была нарисована черно-белая картинка, изображавшая королей, гномов или русалок. На некоторых девушки прижимались губами к рыцарю. Это значит, они целовались; это значит, они были влюблены. Не помню даже, когда я последний раз видела такую любовь!..
Берти прочитала мне одну сказку, потом, поддавшись уговорам, вторую, третью… Так пролетел целый час.
– Это все было взаправду? – спросила я.
– Нет, просто выдумки для детей.
– А почему они злые?
– И вовсе они не злые! – строго сказала Берти, нахмурив брови. – Это Пророк так говорит. Он не хочет, чтобы мы умели читать. Ведь тогда мы сможем вывести его на чистую воду.
Тем летом Берти обучила меня буквам, поэтому я могу разобрать некоторые слова, если они не очень длинные и сложные. Научиться остальному я не успела – мать нашла книгу у нее под подушкой и отнесла прямиком Пророку.
У Пророка была пара железных туфель. Просто два стальных бруска с кожаными ремнями по краям. Один из дьяконов положил туфли в очаг и дал раскалиться докрасна. Когда их поднимали щипцами, во все стороны сыпанули искры. Люди столпились во дворе, чтобы посмотреть.
Дьяконы втиснули Берти ногами в туфли. Она прыгала по двору, вопя от боли; кожа лопалась, и вокруг расползался запах паленой плоти, дымный и мертвый. Когда Берти упала, Пророк подал знак, и ее снова поставили на ноги, заставляя плясать, и тяжелая коса взмывала хлыстом при каждом прыжке.
Остальные глядели, и по их лицам я ничего не могла понять.
Через несколько дней Пророку был дарован знак жениться на Берти. Он часто брал в жены девушек, которые тем или иным образом нарушили закон, и ему всегда удавалось их усмирить. В день свадьбы Берти сломалась. Возле повязок у нее на ногах жужжали мухи. Пророк безгубо улыбался.
– Пробил час! – гулко пел он.
– Господь услышит нас, – тихо вторила ему Берти.
Ноги у нее в конце концов зажили, но она так и осталась хромой и поникла всем телом. Несколько недель спустя, когда Пророк читал очередную проповедь на улице, Берти встала, оглядела нас, застегнутых на все пуговицы, укрытых шляпами, и заковыляла прочь. Я единственная видела, как она проходит между деревьями и теряется в тени. Однако говорить ничего не стала, пусть даже каждую минуту Берти могла погибнуть от пуль язычников. Отчего-то мне казалось, что там ей будет безопаснее, чем с нами.
Когда ее хватились, глаза у Пророка стали похожи на сжатые кулаки. Он велел найти ее и вернуть любой ценой.
Вскоре Берти притащили обратно. Я мельком, в мешанине тел, увидела ее лицо. На первый взгляд оно показалось обычным, но потом я заметила другую щеку – ее ударили с такой силой, что череп буквально смяло, как скорлупу.
Больше всего меня поразило то, что никто не произнес ни слова.
Мы знали, что за грехи неизбежно ждет наказание, хотя Берти досталось сильнее многих. Вначале было трудно. Люди заносили руку для удара неуверенно, будто преодолевая в духе сомнения.
Тогда сомнениям еще оставалось место – мы только привыкали к холоду, грязи и к тому, что значит быть святым.
Когда я впервые рассказала про Берти Джуду, тот нахмурился.
– А что сделают с тобой, если поймают в лесу?
– Я ведь не сбежала.
Моя семья знала, что я люблю долгие прогулки, но я всегда возвращалась и исправно выполняла все обязанности по дому, поэтому мои отлучки не вызывали лишних вопросов. Обычное дело для многодетных семей. Многие и не замечали, что меня нет.
– А если они узнают, что ты со мной? – спросил Джуд.
– Тогда… тогда меня убьют, – пожала я плечами.
– И ты не боишься? – поразился он.
Положа руку на сердце я бы ответила, что нет. Страх никогда не отпускал нас, но со временем к нему вырабатывался иммунитет. Просто в какой-то момент терпению пришел конец. Перемены были неизбежны; они надвигались как стремительный лесной пожар.