Священная охота

Глава 11

Как раз когда Ингри вошел в проход, ведущий во двор храма, до него донеслись отчаянные крики. Ингри ускорил шаги — сначала из любопытства, потом в панике: крики сменились визгом. Всюду звучали испуганные голоса. Когда Ингри выбежал в центральный двор, рука его сжимала рукоять меча; он завертел головой, высматривая источник переполоха.

Из арки, ведущей к алтарю Отца, выплеснулась странная толпа. Впереди всех бежал огромный белый медведь, стиснув зубами ногу покойника — старика в одеждах богатого торговца. Закостенелый труп подскакивал и дергался, как огромная кукла, когда медведь с рычанием мотал головой. Вцепившись в конец серебряной цепи, за ним бежал, спотыкаясь, аколит Отца. Те родичи усопшего, что были посмелее, высыпали следом, выкрикивая советы и требования.

Перепуганный аколит, что-то бормоча срывающимся голосом, попробовал приблизиться к зверю, дернул за цепь, ухватил руку трупа и потянул на себя. Медведь встал на дыбы, и огромная лапа нанесла удар. Аколит с визгом отлетел назад, прижимая руку к окровавленному боку.

Ингри обнажил меч и кинулся вперед, резко затормозив перед разъяренным зверем. Краем глаза он заметил князя Джокола, вырывающегося из рук пытающегося удержать его спутника.

— Нет, нет, — кричал рыжеволосый гигант голосом, в котором звучала мука, — Фафа просто решил, что ему дали еду. Ах, не причиняйте ему вреда!

Говоря «ему», как, изумленно моргнув, понял Ингри, Джокол имел в виду медведя…

Медведь выпустил добычу и снова поднялся на задние лапы. Он поднимался все выше… выше… выше… Ингри пришлось запрокинуть голову, чтобы расширившимися глазами охватить нависающее над ним чудовище — разинутую пасть, массивные плечи, могучие растопыренные лапы со страшными желтыми когтями…

Всякое движение вокруг для Ингри замедлилось. В нем вспыхнуло другое восприятие — в черной ярости в его помутившийся разум ворвался волк. Крики во дворе храма превратились в далекий рокот. Меч в руке стал невесомым, его острие поднялось и описало зловещую сверкающую дугу. Взгляд Ингри наметил путь стали — в сердце медведя и обратно, прежде чем зверь даже заметит это движение, завязнув в другом, более медленном течении времени.

Именно в этот момент Ингри скорее ощутил, чем увидел вспыхнувшее вокруг медведя еле заметное сияние бога — как если бы в темноте погладили кошку, и от ее шкурки полетели искры. Красота этого сияния поразила Ингри. Его обострившиеся чувства сделали отчаянное усилие в безнадежной попытке сохранить тающее видение бога, и неожиданно разум Ингри переселился в медведя.

Он увидел свою внезапно укоротившуюся фигуру — двойной образ человека в кожаной одежде с мечом в руке и огромного, темного, яростного волка с серебристым мехом, в ореоле яркого света. Также как сердце Ингри рванулось вслед за сиянием бога, чувства ошарашенного медведя потянулись к Ингри, и на мгновение тройственный круг замкнулся.

Смеющийся голос бога прошептал: «Как я посмотрю, у звереныша Брата шкурка стала погуще. Это хорошо. Пожалуйста, продолжайте…» Разум Ингри словно взорвался под давлением этих слов, услышанных не ушами, а каким-то иным способом.

На мгновение медведь замер, и его воспоминания хлынули в Ингри. Направляющаяся к алтарю Отца процессия, все эти животные вокруг… Смердящий страх аколита… но и успокоительный знакомый запах хозяина, дающий опору в этом непонятном мире камня. Надоедливые голоса… Смутное ощущение движения, остановка… да, его недавно кормили, и он позволил вывести себя сюда… А потом медвежье сердце возрадовалось, ощутив всеобъемлющее присутствие бога. Зверь со счастливой уверенностью двинулся к катафалку. И вдруг растерянность и боль: человечек на конце цепи стал тянуть его куда-то в сторону, мешая его счастью. Медведь рванулся вперед, надеясь завершить данное ему богом задание. Другие мелкие существа забегали вокруг, загораживая дорогу. Алая ярость, как волна прилива, затопила его существо, и он схватил этот странно пахнущий кусок холодного мяса и побежал туда, куда манил его смеющийся свет божества… божества, которое непонятно как было всюду и нигде…

Чудовищный медведь зарычал от боли и горя, нависая над Ингри, как лавина из меха и мускулов.

Ингри показалось, что из глубины его существа — из сердца, живота, гениталий — вырвалось единственное слово: «Лежать!» Приказание пролетело через отделяющее его от медведя пространство, как камень, выпущенный из катапульты.

Меч Ингри, взметнувшийся для удара, теперь прочертил серебряную дугу и упал на камни у его ног. В те же камни ткнулся и нос медведя. Огромный зверь распростерся перед Ингри, закрыл передними лапами голову и оттопырил задние. Желтые глаза смотрели на Ингри с растерянностью и благоговением.

Ингри огляделся. Аколит в окровавленных белых одеждах на четвереньках отползал в сторону, глядя на Ингри еще более вытаращенными глазами, чем раньше — на медведя. Медвежьи когти лишь слегка задели его бок — иначе ему бы несдобровать. Ярость медведя все еще кипела в мозгу Ингри. Переступив через свой зазвеневший по камням меч, он шагнул к аколиту, сгреб его за тунику и прижал к камням священного очага. Служитель был такого же роста, как Ингри, и шире его в плечах, но и не пытался сопротивляться его хватке. Ингри пригнул аколита к языкам пламени; ноги того болтались, не доставая до пола, а визг сделался таким высоким, что стал неслышным.

— Сколько тебе заплатили за то, чтобы ты скрыл благословение бога? Кто посмел совершить подобное святотатство? — прорычал Ингри в испуганное лицо аколита. Его напряженный низкий голос отдался от камня стен, как шелест бархата, а в его собственных ушах прозвучал как кошачье мурлыканье.

— Прости… прости меня! — проверещал аколит. — Арпан… Арпан сказал, что вреда не будет…

— Врет он! — взвизгнул служитель в одеянии ордена Отца и попытался улизнуть, волоча за собой своего серого пса и с опаской косясь на огромного белого медведя.

Аколит в белых одеждах взглянул в глаза склонившегося над ним Ингри и умоляюще прошептал:

— Я во всем признаюсь! Только не надо… не надо…

«Чего не надо?»

Ингри усилием воли заставил себя выпрямиться и разжать руки. Аколит встал на ноги, но колени его подогнулись, и он, дрожа, свернулся окровавленным клубком у священного очага.

— Нидж, ты дурак! — завопил служитель Отца. — Заткнись!

— Я не могу противиться! — простонал служитель Бастарда. — У него глаза светятся серебром, и голос такой страшный — колдовской!

— Тогда тебе лучше бы послушаться, — проговорил без всякой симпатии кто-то у Ингри за плечом.

Резко обернувшись, Ингри увидел просвещенного Льюко, запыхавшегося и встревоженного, внимательно оглядывающего странную сцену.

Ингри глубоко вздохнул, отчаянно стараясь унять колотящееся сердце и вернуть времени нормальное течение. Свет, тени, цвета, звуки — все это обрушивалось на него, как удары боевого топора, а люди вокруг, казалось, пылали, как факелы. До Ингри постепенно дошло, как же много народа собралось во дворе храма, таращась на него и разинув рты: человек тридцать родственников умершего, жрец, проводивший обряд, пятеро служителей разных богов, князь Джокол и его встревоженный спутник, а теперь еще и просвещенный Льюко… который единственный из всех совсем не казался ошеломленным.

«Я позволил своему волку вырваться на свободу, — со смутным ужасом подумал Ингри. — В присутствии сорока свидетелей. Во дворе главного храма Истхома.

По крайней мере мне, кажется, удалось развеселить бога в белом…»

— Просвещенный, просвещенный, помоги мне, будь милосерден… — бормотал пораненный аколит, цепляясь за полу мантии Льюко. Тот посмотрел на него с растущим отвращением.

Теперь уже дюжина людей кричала одновременно; раздавались обвинения в подкупе и угрозах, неубедительные оправдания. Родственники усопшего разделились на две группы. Судя по обрывкам споров, долетавших до Ингри, речь шла о наследстве; впрочем, ком взаимных упреков стремительно рос: люди припоминали друг другу старые обиды, оскорбления и несправедливости. Несчастный жрец, назначенный проводить обряд, сделал несколько слабых попыток восстановить порядок среди своей паствы, одновременно отдавая распоряжения служителям, которые и не думали его слушать. Потерпев неудачу и в том, и в другом, жрец выбрал себе более легкую жертву.

Он накинулся на князя Джокола и дрожащей рукой указал на медведя.

— Убери отсюда эту тварь! — прорычал жрец. — Сейчас же убирайся отсюда и не вздумай вернуться!

Огромный рыжеволосый воин был, казалось, готов расплакаться.

— Но мне же обещали жреца! Мне он обязательно нужен! Если я не привезу на свой остров жреца, моя прекрасная Брейга не выйдет за меня замуж!

Ингри сделал шаг вперед и вложил в свой голос всю властность самого доверенного помощника хранителя печати Хетвара… и, может быть, что-то еще:

— Храм Истхома предоставит тебе жреца-миссионера в обмен на твои серебряные слитки, князь Джокол. Или, может быть, я не расслышал обещания вернуть их? — Ингри обратил на смутившегося жреца тяжелый взгляд.

Просвещенный Льюко спокойным тоном, удивительно отличавшимся от криков вокруг, пообещал:

— Храм выполнит свое обещание, князь, как только мы разберемся в этом прискорбном внутреннем происшествии. Похоже на то, что твоего замечательного медведя пытались использовать для бессовестного жульничества. А сейчас не мог бы ты ради безопасности отвести Фафу на свою лодку? — Повернувшись к Ингри, Льюко тихо сказал: — А вы, милорд, очень обяжете меня, если проводите их и проследите, чтобы они благополучно добрались до места и по дороге не съели никого из бедных маленьких детей.

Ингри с облегчением вздохнул, получив шанс сбежать.

— Конечно, просвещенный.

Льюко опустил глаза и добавил:

— И позаботьтесь о своей руке.

Ингри проследил за его взглядом: из-под повязки на правой руке по пальцам снова текла кровь. Должно быть, только начавшая заживать рана снова стала кровоточить, пока Ингри наказывал провинившегося аколита. Ингри тогда ничего не почувствовал.

Когда Ингри поднял голову, на него был устремлен пылающий взгляд голубых глаз. Джокол, склонив голову, быстро обменялся несколькими словами со своим темноволосым спутником, потом поклонился Льюко и Ингри.

— Да. Нам этот человек нравится, верно, Оттовин? — Он толкнул Оттовина локтем в бок, отчего менее стойкий человек не удержался бы на ногах, направился к медведю и взялся за серебряную цепь. — Пойдем, Фафа.

Медведь тоненько взвыл и завозился, но остался лежать.

Льюко положил руку на плечо Ингри и почти неслышно прошептал:

— Позвольте ему встать, лорд Ингри. Думаю, зверь уже успокоился.

— Я… — Ингри подошел к медведю и поднял с камней свой меч. Медведь снова завозился и прижался черным носом к сапогу Ингри, жалобно глядя на него сверху вниз. Ингри сглотнул и хриплым голосом пробормотал: — Встань.

Ничего не произошло. Медведь заскулил.

Ингри потянулся в глубь своего существа и из самых глубин извлек то же самое слово; только теперь оно имело вес, превратившись в песнопение, от которого собственные кости Ингри завибрировали.

— Встань.

Огромный зверь развернулся, как пружина, и подбежал к хозяину. Джокол упал на колени и начал гладить любимца. Его большие руки зарылись в густой мех. Рыжеволосый гигант бормотал какие-то ласковые слова на языке, незнакомом Ингри, а белый медведь терся головой о вышитую тунику, пачкая ее слюной.

— Пойдем, мой добрый друг, друг Фафы, — сказал Джокол, поднимаясь и махнув рукой Ингри. — Пойдем, и ты разделишь со мной чашу.

Дернув за цепь, Джокол оглядел продолжавшую препираться толпу, презрительно фыркнул и двинулся к воротам. Верный Оттовин поспешил следом. Ингри присоединился к островитянам, заняв такую позицию, чтобы между ним и медведем оказался Джокол.

Маленькая, но впечатляющая процессия покинула храм, предоставив просвещенному Льюко успокаивать возбужденных людей. Ингри услышал, как тот сказал провинившемуся аколиту и всем вокруг: «Это был просто отблеск света». Оглянувшись через плечо, Ингри встретился с Льюко глазами, и жрец одними губами произнес: «Завтра». Ингри подумал, что это не слишком обнадеживающее обещание наверняка будет выполнено.

«У него глаза светятся серебром, и голос такой страшный — колдовской…»

Ингри ощутил знакомую боль — наказание аколита не пошло на пользу его спине, дай пораненной руке тоже; к этому добавился звон в ушах и жжение в сорванном горле.

Память помимо воли вернула Ингри к его давним мучениям в Бирчгрове. Багровая боль, когда его голову держали под водой, а легкие готовы были разорваться… невозможность даже застонать в этом леденящем холоде… Из всех способов побороть волка этот оказался самым эффективным, и озабоченные жрецы прибегали к нему часто, до тех пор, пока ясность сознания не вернулась к Ингри. Умение молчать, удивительное в таком еще почти ребенке, было выковано и закалено в холоде реки: более несгибаемое, чем воля его мучителей, более сильное, чем страх смерти.

Ингри стряхнул тревожное воспоминание и озаботился тем, чтобы выбрать дорогу к причалу по самым малолюдным улицам. Предостережение Льюко перестало казаться шуткой, когда их окружила толпа возбужденных детей, визжащих от восторга и тычущих в медведя пальцами. Джокол широко улыбнулся, а Ингри замахал руками, отгоняя любопытных. Его обострившиеся чувства наконец успокоились, сердце перестало колотиться. Джокол и Оттовин переговаривались на своем непонятном диалекте, бросая в сторону Ингри выразительные взгляды.

— Благодарю тебя за помощь бедняжке Фафе, лорд Ингрири… — обратился к Ингри Джокол. — Ингорри.

— Ингри.

Джокол виновато сморщился.

— Боюсь, я очень глуп в твоем языке. Ну, может, со временем мой рот научится…

— Ты хорошо говоришь по-вилдиански, — дипломатично ответил Ингри. — Я по-дартакански говорю не так свободно, а твоего языка не знаю вообще.

— Ах, дартаканский… — пожал плечами Джокол. — Трудный язык. — Его голубые глаза сощурились. — А писать ты можешь?

— Да.

— Это хорошо. Я не могу. — Великан печально вздохнул. — Она все перья ломает. — Он показал Ингри свою могучую руку. Ингри кивнул, выражая сочувствие: он ничуть не усомнился в словах островитянина.

Белый медведь ковылял быстро, и вскоре процессия добралась до ворот в городской стене, ведущих к причалу. Целая роща мачт вырисовывалась на фоне рдеющего закатного неба. По большей части у набережной теснились плоскодонные речные баржи, но среди них виднелось и несколько морских кораблей, поднявшихся по Сторку. Такие суда не плавали выше Истхома: дальше холмы стискивали реку, и через пороги и перекаты можно было только сплавлять плоты и бочки, когда вода стояла достаточно высоко.

Ладья Джокола, привязанная к далеко выступающему в воду причалу, была совсем на другие корабли не похожа. Она была не меньше сорока футов в длину, а в середине раздавалась изящно, как женские бедра. Нос и корма одинаково загибались и были украшены искусно вырезанными головами морских птиц. Палубы ладья не имела, и команде в плавании приходилось терпеть все капризы погоды, хотя сейчас позади единственной мачты был раскинут большой шатер.

На реке ладья казалась достаточно большой, но, на взгляд Ингри, для открытого моря была безумно мала. Это впечатление еще усилилось, когда через борт перелез белый медведь и с усталым вздохом плюхнулся посередине ладьи на, по-видимому, свое привычное место. Ладья закачалась, но постепенно остановилась; Джокол накинул цепь на крюк, вбитый в мачту. Оттовин с опасливой улыбкой показал Ингри на шаткую доску, служившую сходнями, — сам он пробежал по ней с привычной легкостью. В сумерках сияние ламп, горевших в шатре, казалось удивительно гостеприимным; их вид напомнил Ингри о маленьких деревянных корабликах со свечами, которые они с отцом пускали по реке в день Сына. То были счастливые времена — волки еще не сожрали их мир.

Две дюжины островитян радостно приветствовали и своего князя, и медведя, к которому явно привыкли. Все это были сильные мужчины, пусть никто из них и не мог равняться ростом с Джоколом; почти все они были так же молоды, как их вождь, хотя Ингри заметил несколько седых голов. У кого-то, как у Джокола, волосы были стянуты в хвост, у других — заплетены в косы, а один парень был стрижен наголо: судя по его покрытой сыпью и воспаленной коже, это было скорее всего отчаянной попыткой справиться с паразитами. Все спутники Джокола носили добротную одежду и, судя по количеству оружия, вместе с веслами аккуратно уложенного вдоль бортов, все были хорошо вооружены. Слуги, воины, матросы, гребцы? Ингри решил, что все они одинаково делали всю необходимую работу: тут не было места бессмысленному делению — бурное море такого бы не позволило.

Доставив медведя, Ингри хотел бы уйти, но подумал о том, что, как человек хранителя печати Хетвара, не должен отказываться от гостеприимства Джокола, чтобы не вызвать дипломатических осложнений. Он только надеялся, что ритуал будет коротким. Джокол жестом пригласил Ингри в шатер, который оказался достаточно просторным.

Он был сделан из шерсти, пропитанной для защиты от влаги жиром; Ингри решил, что его нос скоро привыкнет к запаху. Внутри на козлах были установлены два стола со скамьями по бокам и еще одной в глубине — к ней-то Джокол и провел Ингри. Сам князь и его помощник Оттовин уселись с двух сторон от гостя; остальная команда суетилась вокруг, быстро расставляя блюда с угощением.

Светловолосый молодой человек с рыжеватой бородкой, окружавшей, как ореолом, его подбородок, поклонился сидящим во главе стола и принялся раздавать деревянные чаши. Другой дружинник шел за ним следом и наполнял чаши какой-то беловатой жидкостью — сначала чашу гостя, потом Джокола, потом Оттовина. От чаш поднимался густой пар. Оттовин, чей вилдианский заметно уступал умениям Джокола, помогая себе знаками, объяснил Ингри, что напиток приготовлен не то из молока, не то из крови кобылицы. Попробовав его, Ингри решил, что неверно понял: речь, должно быть, шла о кобыльей моче… По крайней мере, судя по попытке изобразить ржание, которую в пояснение предпринял Оттовин, лошади явно имели отношение к напитку. Что ж, решил Ингри, ради вежливости он выпьет, давясь, эту гадость, а потом распрощается. Можно сослаться на необходимость явиться к Хетвару и дипломатично улизнуть.

Дружинники установили перед шатром жаровню и устроили импровизированную кухню; долетевший оттуда запах жарящегося мяса неожиданно заставил Ингри проглотить слюну.

— Мы будем есть мясо скоро, — заверил его Джокол с улыбкой хозяина, стремящегося угодить гостю.

Поесть Ингри где-нибудь все равно было нужно: появляться перед хранителем печати после того, как он на голодный желудок осушил чашу этого крепкого питья, было бы неблагоразумно. Он кивнул, и Джокол хлопнул его по плечу и широко улыбнулся.

Однако улыбка Джокола погасла, когда его взгляд упал на кровоточащую правую руку Ингри. Князь ухватил за рукав пробегавшего мимо дружинника и тихо отдал ему какой-то приказ. Через несколько минут явился пожилой воин с миской горячей воды, корпией и бинтами. Потеснив на скамье Оттовина, он знаками попросил Ингри показать свою пораненную руку и выразительно покачал головой, когда, сняв заскорузлую повязку, обнаружил свежую рану и прежние багровые синяки. Оттовин, наклонившийся, чтобы лучше видеть, тихо присвистнул и сказал что-то на своем языке; в ответ Джокол только хмыкнул и любезно поднес к губам Ингри чашу с напитком, прежде чем лекарь принялся стягивать и сшивать края раны. К тому времени, когда дело было сделано, рука забинтована, а дружинник с поклоном удалился, Ингри хотелось только одного: положить идущую кругом голову на колени и закрыть глаза. Было ясно, что в ближайшем будущем никуда он с ладьи не уйдет.

Как и обещал Джокол, еда появилась быстро и в изобилии. К удовольствию Ингри, не было подано ни сушеной рыбы, ни сухарей, ни других отвратительных припасов мореходов: провизия явно была только что куплена на городском рынке. Повара во дворцах столичной знати могли бы, возможно, приготовить и более изысканные блюда, но угощение было вкусным и вовсе не похожим на походный рацион, которого ожидал Ингри. Сосредоточившись на еде, Ингри не успел остановить дружинника, наполнявшего чаши, как только питье в них убывало.

Уже давно наступила ночь, когда сидящие за столом начали сопротивляться попыткам заново наполнить их тарелки. Осуществление задуманного Ингри плана — дать времени и еде возможность протрезвить его достаточно, чтобы можно было отправиться во дворец хранителя печати — явно затянулось… Свет ламп озарял разгоряченные и лоснящиеся от жира лица вокруг.

Гул голосов смолк, когда один из дружинников обратился к Джоколу с какой-то просьбой. Тот улыбнулся и покачал головой, но потом кивнул и указал на Оттовина.

— Они желают услышать сказание, — шепнул Джокол Ингри. Оттовин поднялся, поставил одну ногу на скамью и прочистил горло. — Этой ночью мы их много услышим.

Чаши были наполнены новым напитком. Осторожно попробовав его, Ингри нашел, что на вкус он напоминает смесь сосновых иголок с ламповым маслом; даже дружинники Джокола пили его понемногу.

Оттовин начал напевный речитатив, ритмично отдававшийся от стенок шатра. Слова мелодичного языка островитян дразнили Ингри — они были почти узнаваемы, а иногда из плавного потока выныривали знакомые созвучия. Были ли то заимствования из вилдианского языка или просто совпадения, Ингри определить не мог.

— Он рассказывает историю Йетты и трех коров, — шепнул Ингри Джокол. — Это любимое сказание моих людей.

— Ты можешь перевести? — прошептал в ответ Ингри.

— Увы, нет.

— Слишком трудно?

Голубые глаза Джокола потупились, и гигант покраснел.

— Нет, слишком непристойно.

— Как, неужели ты не знаешь всех этих коротеньких словечек?

Джокол радостно хихикнул, откинулся на спинку скамьи, скрестил ноги и стал отбивать такт рукой. Ингри догадался, что ему только что удалось удачно пошутить — несмотря на языковой барьер и даже никого не обидев. Он пьяно ухмыльнулся и отхлебнул еще жидких сосновых иголок. Тут дружинники, теснившиеся на скамьях, разразились громким хохотом, и Оттовин поклонился и сел. Ему вручили полную чашу, и он осушил ее — этого, по-видимому, требовала традиция — одним глотком. Островитяне одобрительно завопили, потом начали выкрикивать имя своего князя; тот кивнул и, в свою очередь, поднялся на ноги. Всякое движение и разговоры смолкли, стало так тихо, что Ингри даже мог слышать плеск волн за бортом.

Джокол сделал глубокий вдох и начал. После нескольких первых фраз Ингри понял, что слышит стихи — ритмичные и музыкальные. Вскоре ему также стало ясно, что выступление Джокола не будет ни коротким, ни простым.

— Сказание о подвигах, вот что это, — сообщал Ингри шепотом Оттовин, прикрыв рот рукой. — Хорошо! Теперь он редко сочиняет что-то, кроме любовных песен.

Звук голоса Джокола убаюкивал Ингри, как покачивание колыбели или ровный шаг лошади под седлом. Ритм ни разу не нарушился; Джокол ни разу не задумался, подыскивая нужное слово. Слушатели иногда хихикали, иногда охали, в остальном же сидели неподвижно, как зачарованные. Рты их были приоткрыты, глаза блестели.

— Неужели он все это выучил наизусть? — изумленным шепотом спросил Ингри у Оттовина, но, встретив недоуменный взгляд, прибег к языку знаков, постучав себя пальцем по лбу. — Все слова у него в голове?

Оттовин с гордостью улыбнулся.

— И эти, и многие, многие сотни других. Почему, по-твоему, мы зовем его Раскалывателем Черепов? Он заставляет наши головы лопаться от своих сказаний. Моя сестра Брейга станет счастливейшей из женщин, да.

Ингри откинулся на спинку скамьи, отхлебнул еще сосновых иголок и задумался о природе слов… и догадок.

Наконец Джокол закончил свое невероятно длинное повествование, и дружинники разразились восхищенными воплями, еще усилившимися, когда князь осушил чашу. Немедленно раздались требования новой саги и разгорелся шумный спор о том, какой именно, но Джокол, скромно улыбнувшись, отказался продолжать.

— Скоро, скоро! Новая песнь для вас будет готова скоро! — пообещал он, похлопав себя по губам, и с задумчивой улыбкой опустился на скамью.

Теперь пришла очередь кого-то из дружинников; на этот раз сказание не было стихотворным, и, судя по хохоту слушателей, достаточно непристойным, чтобы князь Джокол постеснялся его перевести.

— Ах, — сказал он, наклоняясь к Ингри, чтобы снова наполнить его чашу, — ты становишься не таким мрачным. Это хорошо! А теперь я сложу в твою честь сказание об Ингорри.

Джокол поднялся на ноги; лицо его было серьезным и сосредоточенным. Снова полились стихи, суровые и временами зловещие, судя по уважительному и даже боязливому вниманию слушателей. Ингри скоро догадался, что Джокол повествует о мошенничестве во время похорон и о том, как Ингри спас от медведя провинившегося аколита и вообще восстановил порядок: его имя и имя Фафы повторялись в каждой строфе. Имена богов также звучали совершенно отчетливо, как, к ужасу Ингри, и слово «колдовской». Судя по настороженным взглядам, которые стали бросать на Ингри дружинники, на диалекте острова это слово значило то же самое, что и на вилдианском…

Ингри с интересом смотрел на Джокола, размышляя о том, каким человеком нужно быть, чтобы на закате увидеть безобразную сцену в храме, а к полуночи превратить ее в героическую поэму. Вот это импровизация! Такие сказания ночью у лагерного костра лишали слушателей сна и заставляли вздрагивать от каждого шороха… Судя по звучанию стихов и сопровождающим их жестам, Джокол оказался очень наблюдателен… не то чтобы собственные воспоминания Ингри были такими уж точными. Впрочем, как будто никаких упоминаний о волке не было…

На этот раз, когда Джокол закончил повествование, раздались не восторженные крики, о что-то похожее на благоговейный вздох. Потом началось заинтересованное обсуждение, а из задних рядов, как догадался Ингри, донеслось несколько критических замечаний. Улыбка Джокола, когда он поднял чашу, была лукавой.

После этого воспоминания Ингри о пиршестве сделались отрывочными. Новое угощение и новая выпивка… о желаниях его не спрашивали. Некоторые дружинники расстелили свои подстилки и захрапели на них, не обращая внимания на шум. Ингри подумал, что так же, возможно, они спали и во время штормов. Оттовин, добросовестный помощник Джокола, отвратил возможное несчастье, запретив пьяное состязание: дружинники вознамерились кидать боевые топоры в живую мишень. Джокол, промочив пересохшее горло еще одной чашей сосновых иголок, расправил плечи и с любопытством улыбнулся Ингри; тот ответил ему тем же.

— Завтра вечером, — сказал Джокол, — я заставлю их слушать любовные песни, в честь моей прекрасной Брейги. Иначе — никаких сказаний. Ты, лорд Ингри, молод, как и я, — скажи, у тебя есть любимая?

Ингри растерянно заморгал, поколебался, но ответил:

— Да. Да, есть. — Он тут же подскочил на месте, изумленный тем, что произнес такие слова.

«Проклятие на эту кобылью мочу!»

— Ах! Это хорошо. Счастливец! Но ты не улыбаешься. Она что, тебя не любит?

— Я… я не знаю. У нас другие тревоги.

Брови Джокола поползли вверх.

— Родители мешают? — с сочувствием спросил он.

— Нет. Это не… Дело в том… Ей может грозить смертная казнь.

Джокол взглянул на Ингри с изумлением и сделался серьезным.

— Не может быть! За что?

Должно быть, винные пары, мешавшие ему ясно мыслить, решил потом Ингри, заставили его видеть в этом сумасшедшем южанине такого подходящего слушателя, по-братски готового разделить самые сокровенные тайны его сердца. Может быть… может быть, к утру никто уже и не вспомнит этих слов…

— Ты слышал о смерти принца Болесо, сына священного короля?

— Ох, конечно.

— Она раскроила ему голову его собственным боевым топором. — Такое утверждение показалось Ингри недостаточно ясным, и он пояснил: — Он пытался ее изнасиловать. — Все сверхъестественные подробности не имели значения.

Джокол присвистнул и сочувственно пощелкал языком.

— Печальная история. — Через секунду он добавил: — Девица, судя по всему, хорошая, сильная. Однажды моя прекрасная Брейга и Оттовин убили двух конокрадов, которые проникли на ферму их отца. Оттовин тогда был меньше.

«Ну и братец!»

— И что из этого вышло?

— Ну, я предложил ей выйти за меня замуж. — Джокол расплылся в улыбке. — Лошади-то были мои. Цена крови конокрадов оказалась невысокой — они ведь совершили позорное деяние. Я добавил ее к свадебному дару, чтобы порадовать отца Брейги. — Джокол ласково взглянул на своего будущего шурина, который наполовину соскользнул со скамьи и теперь похрапывал, подложив руку под голову.

— У нас в Вилде правосудие совершается не так легко, — вздохнул Ингри. — Да и цена крови принца мне не по карману.

Джокол с интересом взглянул на Ингри.

— У тебя нет земли, лорд Ингорри?

— Нет. У меня есть только рука, которая держит меч. Да и то… — Ингри пошевелил своей забинтованной рукой и печально вздохнул. — Больше ничего.

— Думаю, у тебя есть кое-что еще, лорд Ингорри. — Джокол постучал себя пальцем по голове. — У меня хорошее ухо. Я знаю, что услышал, когда мой Фафа поклонился тебе.

Ингри окаменел. Его первым испуганным желанием было все отрицать, но под проницательным взглядом Джокола солгать он не сумел. Однако необходимо было предотвратить опасные сплетни на эту тему, даже и облеченные в стихотворную форму…

— Об этом, — сказал Ингри, прижав руку к губам, а потом к сердцу, чтобы обозначить вещи, которые нельзя произнести вслух, — следует молчать, иначе жрецы объявят меня вне закона.

Джокол надул губы и нахмурился, обдумывая услышанное.

Пропитанные алкоголем мысли Ингри плескались у него в голове, но вынесли на берег его рассудка новое опасение. На лице Джокола не было написано ни испуга, ни отвращения, только живой интерес, и ведь даже хорошее ухо не сможет узнать того, чего никогда раньше не слышало…

— То, что тогда было… — Ингри показал на свое горло и на грудь, — ты когда-нибудь слышал подобное?

— Ну да, — закивал Джокол.

— При каких обстоятельствах? Где?

Джокол пожал плечами.

— Когда я просил лесную колдунью благословить мое путешествие, она говорила точно таким же голосом.

Эти слова, казалось, кололись так же, как сосновые иголки в напитке.

«Лесная колдунья… Лесная…»

Однако Джокол, по-видимому, не имел отношения к сверхъестественному: от него не пахло демоном, в нем не скрывался дух зверя, его не терзало, как мерзкий паразит, никакое заклятие. Он смотрел на Ингри с добродушием, которое так легко — и так смертельно опасно — принять за тупость.

За стенками шатра что-то стукнуло, раздался серебристый звон, потом низкое рычание и полупридушенный вопль.

— Фафа по крайней мере бдительно несет стражу, — удовлетворенно пробормотал Джокол, поднимаясь на ноги. Он толкнул Оттовина носком сапога, но его будущий родич только повернулся на другой бок и что-то буркнул во сне. Джокол подхватил Ингри своей огромной рукой под локоть и повлек за собой.

— Я не могу… — начал было Ингри, — ик…

Ладья раскачивалась у него под ногами, хотя полотнища шатра висели неподвижно в безветренном воздухе ночи. Лампы еле горели… Джокол с понимающей улыбкой поддерживал Ингри, пока они не вышли из шатра. Фафа, натянув свою цепь, принюхивался к человеку, испуганно прижавшемуся к борту.

Джокол успокоительно пробормотал что-то на своем языке в ухо медведю, и тот потерял интерес к возможной добыче, снова растянувшись у мачты. Ингри споткнулся: на этот раз ладья действительно начала раскачиваться, и Джокол еле успел поддержать его.

— Лорд Ингри… — проговорил из темноты задыхающийся голос Гески. Потом лейтенант выпрямился, прочистил горло и выбрался на освещенную оранжевым светом лампы доску, служившую сходнями. Глаза его сверкнули белками, когда он оглянулся на Фафу.

— Ох, — пробормотал Ингри, — Геска! Берегись медведя. — Ингри улыбнулся собственному остроумию. Не только же здоровенному островитянину блистать умением обращаться со словами. — Да. Я как раз собирался повидаться с лордом Хевваром… Хетваром.

— Лорд Хетвар, — сообщил Геска ледяным тоном, вновь обретая достоинство, — лег спать. Он велел мне — после того как я вас найду — сообщить, что утром вам надлежит явиться к нему, не откладывая.

— Ах… — глубокомысленно пробормотал Ингри, — тогда мне лучше сейчас немного поспать. Верно?

— Да, пока есть возможность, — буркнул Геска.

— Твой друг? — поинтересовался Джокол, кивнув в сторону Гески.

— Более или менее, — ответил Ингри, размышляя: «более» или «менее»? Однако у Джокола, похоже, сомнений не возникло, и он передал Ингри с рук на руки его лейтенанту. — Нет нужды…

— Лорд Ингорри, — прервал его Джокол, — благодарю тебя за компанию… и за все остальное тоже. Человек, который способен перепить моего Оттовина, всегда желанный гость на нашем корабле. Надеюсь, мы еще увидимся — в Истхоме.

— Я… я тоже. Передай от меня привет дорогому Фафе. — Ингри попытался непослушным языком выговорить еще какую-нибудь любезность, но Геска решительно потянул его к сходням.

Спуск на берег представлял собой нешуточный вызов, потому что доска, служившая сходнями, оказалась подвержена тем же странным колебаниям, что и ладья, будучи при этом значительно уже. Ингри после краткого размышления решил проблему, опустившись на четвереньки. С успехом преодолев опасность свалиться в Сторк, он сел на берегу и торжествующе сказал Геске:

— Видишь? Не так уж я пьян. Джокол ведь князь, знаешь ли. Вот ради дипломатии я и…

Геска с кряхтением поднял Ингри на ноги и закинул его руку себе на плечо.

— Замечательно. Расскажите все это завтра хранителю печати. А я спать хочу. Пошли.

Ингри, разум которого немного прояснился, хоть тело и отказывалось слушаться, попытался переставлять ноги одну за другой, так что им с Геской удалось миновать ворота и двинуться вверх по темной извилистой улице.

Геска ворчливо сказал:

— Я разыскивал вас по всему городу. В доме, где вы оставили пленницу, мне сказали, что вы отправились в храм, а в храме — что вас увел пират.

— Да нет, хуже, — ухмыльнулся Ингри, — поэт.

Геска взглянул на него с таким выражением, словно голова у Ингри была приставлена задом наперед.

— Три человека в храме сказали мне, что вы зачаровали огромного белого медведя. Один считал это чудом Бастарда, двое других утверждали обратное.

Ингри вспомнил родившийся в нем Голос и поежился.

— Ты же знаешь, какую чепуху несут перепуганные люди. — Ноги понемногу начинали его слушаться, и он снял руку с плеча Гески. Как бы то ни было, если грозный медведь снова не вмешается в таинство похорон, что-либо подобное едва ли повторится. Никакой голос бога не звучал сейчас в ушах Ингри, а животные явственно отличались от людей. — Не будь таким доверчивым, Геска. Можно подумать, что стоит мне сказать, — Ингри нащупал в глубине собственного существа тот глубокий бархатный рык, — «стой!», и ты вдруг…

Тут до Ингри дошло, что он продолжает путь в одиночестве.

Он обернулся. Геска застыл на месте, освещенный слабым светом уличного фонаря.

Холодный комок повернулся у Ингри в животе.

— Геска! Это не смешно! — Он вернулся и, сердито бросив: «Прекрати!», толкнул лейтенанта в плечо. Тот слегка пошатнулся, но не двинулся с места. Ингри протянул забинтованную руку, которая, однако, дрожала, и схватил Геску за подбородок. — Ты издеваешься надо мной?

Широко раскрытые, полные ужаса глаза Гески моргнули — это было единственным его движением.

Ингри облизнул губы и сделал шаг назад. Горло у него перехватило, казалось, он не сможет выдавить ни звука. Ему пришлось два раза глубоко вздохнуть, прежде чем удалось снова найти в себе тот же голос.

— Двигайся.

Паралич покинул Геску. Он судорожно вздохнул, попятился к ближайшей стене и выхватил меч. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Ингри внезапно почувствовал себя даже чересчур трезвым. Он успокоительным жестом протянул руки ладонями вперед, моля богов, чтобы Геска не кинулся на него.

Геска медленно вернул меч в ножны и через несколько мгновений хрипло сказал:

— Дом, где содержится пленница, за углом. Теско ждет вас, чтобы уложить в постель. Дойдете один?

Ингри сглотнул; ему пришлось сделать большое усилие, чтобы не шептать.

— Думаю, что дойду.

— Хорошо. Хорошо. — Геска попятился вдоль стены, потом повернулся и поспешно нырнул в темноту, оглянувшись через плечо.

Стиснув зубы, еле позволяя себе дышать, Ингри двинулся в другую сторону и свернул за угол. Фонарь у входа в дом Хорсривера бросал ровный свет, освещая ему дорогу.