Глава 7. Явление Папы

– …Итак, мы закончили на том, что Ее Величество вдовствующая королева Констанция короновала Фридриха II сицилийской короной, пообещав, что тот не станет претендовать ни на Германию, ни на Италию. Она продолжала носить титул «Romanorum Imperatrix semper augusta»[32], но для единственного сына готовила скромную роль короля Сицилии, – продолжил Фогельвейде на следующий день, после утренней мессы в замковой церкви и трапезы, когда все летописцы заняли свои места у стола. – Это был правильный ход, учитывая, что в Германии королем уже был избран Филипп Швабский.

– Ее Величество почла за благо не ввязываться в большую политику. Ее сыну было всего три года, и объяви она ребенка императором, начни войну, то подкупленные слуги выбросили бы малыша из окна замка или подсыпали бы смертельную дозу яда. Признав королем Филиппа, Констанция как бы вычеркнула сына из числа его конкурентов, сделав союзником. Но следом за отказом от притязаний на Германию ей пришлось отказаться и от единства Сицилийского королевства – от того, за что боролся муж, Генрих VI. Хороший повод для красивой баллады, – трубадур явно готовился полночи: речь его лилась медовым потоком.

– Эх, жалко-то как! Дура-баба, хоть и королева. Не уберегла мужнино наследство, – не выдержал Вольфганг Франц.

– А ты бы предпочел богатого, но мертвого сына, небедному, но живому? И кто защитит? Филипп Швабский? Так он сегодня союзник, а завтра возомнит, что пацанот горшка два вершка на его корону посягает – и враз голова с плеч. Королева выбрала единственно возможный вариант защиты – Римскую церковь, в лице нового Папы Иннокентия III. Кто пойдет против Папы?

Иннокентий сделался официальным опекуном малолетнего Фридриха, а в благодарность Констанция учинила то, чего бы и под пытками не сделал ее покойный супруг, но чего жаждал Папа – принесла Иннокентию вассальную присягу обеих Сицилий. Зная, что скоро умрет, она добилась отмены отвоеванного норманнскими королями приоритета королевского права над сицилийской церковью. Теперь курия и капитул могли по собственному усмотрению назначать епископов по всей Сицилии, утверждать которых, должно быть в насмешку, следовало королю. Короля больше никто не спрашивал – ему несли документы, которые он должен был скреплять подписью и королевской печатью. В завещании королева назначила его святейшество опекуном своего сына Фридриха и, соответственно, регентом Сицилии, за что в папскую казну ежегодно должна была отправляться серьезная сумма…

– И это при том, что опекун ни разу не заехал хотя бы навестить своего опекаемого. Он даже отобрал у него корону, отдав ее проклятому Оттону![33] – не выдержал долгого молчания оруженосец Вольфганг Франц, – Бедный король Фридрих! Одно слово – сирота. Всяк обидеть норовит, пусть даже и кровь королевская. – Он кинул злобный взгляд в сторону детей. – Помню, на палках Фридрих дрался лучше всех! А как плавал! Дождь, молнии над водой, гром грохочет так, будто ангелы на небе ворочают тяжелые бочки, а он – шнырк между волнами, рыжий черт. Одного не любил, когда ему указывали, что делать. Ненавидел учителей!

Помню мой дядя – брат отца, Вильгельм Францизиус[34]… Моя настоящая фамилия Францизиус, но согласитесь, нелепо в войну называться Францизиус, точно какой-то ученой крысе в сутане. Вот дядя и додумался урезать ее до Франца. А я что? Я не в обиде. Это же благодаря дяде я оказался при Его милости короле Фридрихе. Потому как мой дядька – не кто-нибудь, а magister regis[35]. Не хрен огородный, а большая шишка! Вместе с ним Фридриха обучали каким-то арабским наукам сарацинские ученые. Кстати, владение мечом и всякую военную хитрость я уже с королем постигал. На охоте, помню случай…

– Мы скоро доберемся и до этого захватывающего места в истории нашего короля, но только чуть позже. Иначе наш тюремщик решит, что мы хотим обмануть его, перескочив через несколько лет, и тогда всем нам не поздоровится. – Вальтер фон дер Фогельвейде обвел притихшее собрание тяжелым взглядом единственного глаза и продолжил, обращаясь к Константину, которому явно благоволил. – Запишите, пожалуйста, для памяти, что Генрих VI, отец нашего короля, обучался у учителей, выписанных специально для него из Византии. Это может пригодиться.

Фридрих потерял отца в три года, а в четыре утратил мать. Однако та успела составить Королевскую Большую курию для управления Сицилией и отчета Папе-регенту. Она ввела туда четырех очень дельных архиепископов – Палермского, Монреальского, Капуанского и, право, не помню… Мне кажется, был еще из Калабрии… Эх, память… Во всяком случае, над всеми был поставлен канцлер Вальтер фон Пальяра, епископ Трои.

– А вы расскажете, как Папа Иннокентий отобрал у маленького Фридриха его корону? – потянув оруженосца за рукав куртки, с любопытством осведомилась Анна.

– И про охоту! Я слышал, что император предпочитал соколиную охоту, – присоединился к сестре Константин.

За окном начали собираться серые лохматые тучи, не иначе как гроза. В зале сразу сделалось темнее. Когда нашли и зажгли дополнительные свечи, по стенам забегали тени. Ударил гром. Анна взвизгнула и забилась под стол, часто крестясь и читая молитвы. Константин сидел как приклеенный над своими записями, нервно кусая губы и, по всей видимости, желая только одного, выказать себя настоящим мужчиной.

За окном полыхнуло так, что на мгновение в зале стало светло точно днем, и тут же ворвавшийся через окно порыв ветра затушил половину свечей. Где-то далеко забил тревожный колокол. Что там – пожар? враги? черти осадили колокольню?

От стены отделилась темная тень, она росла, росла, росла… пока не достигла высокого свода, не заняла все пространство вокруг, гася уцелевшие после вторжения ветра свечи, шепча, воя и постанывая. Из ниши, в которой, по правильному замечанию Анны, сделанному ею в первый же день пребывания в «Грехе», недоставало статуи какого-нибудь святого, возник светловолосый человек в кардинальской мантии.

На вид незнакомцу было лет тридцать пять, но на самом деле гостю «Греха» исполнилось уже тридцать семь. Лотарио Конти, граф Сеньи, граф Лаваньи, родившийся в городе Ананьи, законный сын графа Тразимондо и племянник Папы Климента III![36] Интересный собеседник, храбрый, решительный человек, Лотарио мог блеснуть разносторонней образованностью, так как учился богословию в Парижском университете и праву в Болонском. Последнее сыграло решающую роль в тот день, когда Лотарио был единогласно избран Папой Римским и принял имя Иннокентий III.

Неожиданно фигура начала подниматься вверх. Перед лицами летописцев, наблюдавших за привидением, мелькнули ноги в пурпурных сандалиях с вышитыми золотыми крестами.

Анна задрала голову и уставилась на красную моццетту[37], по сезону шелковую. «Впрочем, это ведь у нас лето, а ведь предыдущий Папа Целестин помер в январскую стужу», – пронеслось у нее в голове, и тут же, сандалии сами собой обернулись красными кожаными туфлями на крошечном каблучке, а моццетта из шелковой сделалась бархатной, отороченной соболем. Восхищенная таким преобразованием Анна подумала, что если бы Папа прогуливался по Ватиканскому саду или каким-то иным образом оказался на улице, в его наряд должны были бы войти алый плащ шарлахового сукна и красная шляпа, украшенная золотыми кисточками. Но таинственных превращений больше не происходило. Вместо этого очаровательный Иннокентий, улыбнувшись, погрозил Анне пальцем.

Если бы Лотарио пожелал избрать для себя светскую карьеру, он бы отлично прижился при любом дворе, так как был красив, умел подстраиваться под собеседника, обладал приятным голосом и настоящим певческим талантом. Кроме того, будущий Папа вел умеренный образ жизни, не бросал деньги на ветер, но и не скупился по пустякам.

Одним из первых деяний его, уже понтифика, стало приведение в порядок финансов Ватикана, что оказалось более чем своевременно. И если Фридрих Барбаросса боролся за абсолютную монархию под эгидой императора, которому как наследнику Рима и Бога на земле должны поклоняться все, включая Римскую церковь, то Иннокентий III возразил покойному императору, поставив во главу угла Папу, а точнее, мировое папское господство. С легкой руки Иннокентия римский епископ теперь представлял самого Бога, как доверенный сват представляет жениха!

Меж тем фигура задрожала красно-оранжевым светом, и кардинал – нет, теперь уже Папа – заговорил:

– Папа – представитель Бога, и он жалует империи и королевства, делая своих избранников императорами и королями. Кому как не Богу известно, кто достоин быть Божьим избранником, а кто нет?

Если вассалы присягнули недостойному князю, Папа вправе освободить их от такой клятвы. Зачем сохранять верность тому, кто не сохранил верность Божественным заповедям? – Он лучезарно улыбнулся, встретившись взглядом с готовой грохнуться в обморок Анной. – Да не будет позволено хранить верность тому, кто сам не верен Господу! – Очаровательный Иннокентий оглядел с высоты своего престола внимающих ему, после чего произнес: – Я поставлен над Домом Господним, ибо мои заслуги и положение возвышаются над всем. Мне было сказано пророком: «Я дам тебе место над народами и королевствами». Мне было сказано апостолом: «Я отдам тебе ключи от Царствия Небесного. Раб, поставленный над всем Домом Господним, есть наместник Христа, преемник Петра, помазанник Божий, бог-фараон. Он поставлен посередине между Богом и людьми, менее величествен, чем Господь, но более величествен, чем человек; он может судить всех, но никто не может судить его».

Перед глазами узников «Греха», понимающих, что бежать им некуда, поплыли горы и петляющая между ними лента дороги, по которой скакал всадник в развивающемся черном плаще. Филипп Швабский, не выполнивший последнего поручения своего императора доставить его наследника в Германию, спешил теперь через Альпы на собственную коронацию…

Выборы проходили в Ихтерхаузене и Мюльхаузене, где Филипп имел особое влияние. Он ехал царствовать, и ему было плевать на малолетнего Фридриха, избранного княжеским собранием во Франкфурте в конце 1196 года. Когда еще тот явится заявить о попранных правах? Впрочем, в случае избрания королем Филиппа, его племянник все равно оставался в очереди на престол, пусть не в первом, а во втором ряду, но ведь всякое бывает, люди смертны, и короли не исключение.

8 марта 1198 года Филиппа короновал архиепископ Тарантеза в Майнце подлинными знаками государственной власти.

А в это время Оттон Брауншвейгский – третий сын Генриха Льва и племянник Ричарда Львиное Сердце – уже готовился сесть на тот же трон. Во всяком случае, через четыре месяца 9 июля 1198 года епископ Адольф Кёльнский[38] возложил на его голову в Аахене фальшивую корону, так как подлинная уже украшала чело его противника. Оба лагеря ожесточились, предвкушая начало драки, но попытались для начала уладить дело миром.

Иннокентий же прекрасно понимал, что время работает на ситуацию, а он, дальновидный политик, сумеет в решающий момент воткнуть свой скипетр в образовавшуюся брешь или в слабое место той или иной партии. До решения проблемы силой дело пока не дошло: оба короля ожидали приговора Папы. Сам того не ведая, ожидал этого решения и четырехлетний Фридрих…

– …поскольку недавно троих выбрали королями, – выразительный взгляд Папы в сторону лежащих перед Константином бумаг.

Несмотря на весь мистический ужас происходящего, юноша быстро записывал вслед за ним, время от времени поднимая глаза и кивая видению.

– Итак, – откашлялся Иннокентий, – троих выбрали королями – мальчика, Филиппа и Оттона. Мы должны принять во внимание три обстоятельства относительно каждого из них: что допустимо, что подобает и что выгодно[39], – на этот раз взгляд Папы скользнул под стол, где тихо причитала Анна.

Та мгновенно успокоилась, утерев слезы. Заняв свое место, она обмакнула перо в чернильницу.

Все это было так странно, что трубадур и бывший оруженосец невольно тоже сели, не сводя взгляда с Его Святейшества, на голове которого теперь появилась дивной красоты тиара с двумя ниспадающими лентами, вся испещренная золотой вышивкой. Тиара сверкала, отбрасывая во все стороны веселые лучики, отражая то ли свет факелов, то ли что-то другое, светящее в этот момент молодому Папе.

– На первый взгляд кажется недопустимым возражать против избрания королем мальчика – избрания, закрепленного присягой князей… – Иннокентий сделал паузу, добиваясь, чтобы его слова дошли до сердец слушателей. – Князья выбрали его по внутреннему убеждению и единогласно поклялись ему в безоговорочной верности, а некоторые принесли вассальную присягу. Недопустимо возражать против законных обещаний!

В зале как будто зашумели какие-то люди в красном – то ли в знак одобрения, то ли в качестве протеста.

– Когда этот мальчик узнает и поймет, что Римская церковь отняла у него его права, он откажет вам не только в подобающем благоговении, но и будет бороться с вами всеми возможными способами, разорвет ленные узы с Сицилийским королевством и не окажет вам привычного повиновения! Исходя из вышеизложенного, кажется допустимым, подобающим и выгодным возразить против его избрания.

Допустимым, так как прежние обещания являлись недозволенными, а выбор – безрассудным. Ведь вы избрали неподобающего ни для империи, ни для какого другого места человека, а именно: ребенка около двух лет от роду, не принявшего даже Святого Крещения… И хотя присягавшие добровольно дали обеты, они выбрали его тогда императором для правления лишь по достижении законного возраста.

Вокруг Папы завертелась разноцветная буря, и тут же вместо красного собрания кардиналов его окружили серые, увешенные гобеленами стены и сидящие на креслах и стульях разряженные господа. Одетые в сверкающие доспехи воины держали факелы, освещая благородное собрание, а Папа продолжал, упиваясь собственным красноречием:

– Поскольку регент не может управлять империей, а император избирается на определенное время, Церковь не может и не хочет оставаться без императора и считает допустимым позаботиться о назначении другого… – Папа погладил кольцо, на котором, как все знают, изображен рыбак. До него было слишком далеко, и оставалось только догадываться, украшено ли оно драгоценными камнями или новый Папа пожелал, чтобы его кольцо отличалось показной скромностью.

Картинки вновь замелькали. Пламя факелов переливалось на отполированных доспехах, играло на драгоценностях, на ярких одеждах, на кубках, которые пажи и оруженосцы разносили по залу, угощая собравшихся князей. Часть слов Папы потонула в очередной цветной буре и раскате грома. Где-то истошно завопил одинокий колокол.

Тем не менее Константин и Анна записали слова Иннокентия относительно Фридриха:

– Будет невыгодным, если он сохранит за собой императорскую власть, так как тогда Сицилийское королевство объединится с империей, а Церковь низвергнется в смуту. Ведь Фридрих, не говоря уже о других опасностях, не захочет дать Церкви присягу на верность и стать ее вассалом, как этого не сделал и его отец. Мнение, будто мешать его избранию негоже, дабы он позднее не обвинил Церковь в потере империи, не имеет значения. Никто не сможет с полным правом утверждать, что Церковь отняла у него империю, так как брат его отца, Филипп Швабский, в гораздо большей степени вторгся не только в империю, но и в его долю отцовского наследства. И намеревается силой занять владения его матери, для защиты которых Римская церковь трудится, не жалея усилий и расходов, употребляя мудрость.

Тут заговорило сразу несколько человек, так что ничего нельзя было понять. Утративший всякий страх Константин вскочил с места и чуть не исчез в нише, пытаясь разобрать, что предлагают ораторы. В последний момент оруженосец Фридриха умудрился схватить мальчишку за шиворот и рывком бросить обратно к каменному столу.

Впрочем, и бывший оруженосец и трубадур с самого начала знали, что Папа ополчился как против своего опекаемого, так и против его дяди Филиппа Швабского, подтверждая права Оттона Брауншвейгского. Трубадуры пели об Оттоне как о чрезвычайно сговорчивом баране, готовом пойти на заклание, если того потребует его благодетель и хозяин. Благодетелем стал Папа, хозяином тоже.

Это ему 8 июня 1201 года Оттон принес в Нейссе заверенную присягу. Он обязался возвратить бывшие владения Римской церкви в Центральной Италии, постепенно подчиняя воле Папы всю империю, весь мир. Кроме того, будущий король божился не предпринимать никаких шагов без соизволения своего патрона. После чего Оттон официально утвердился на троне, сделавшись королем по соизволению Папы. В тот же момент все его противники, а стало быть, сторонники Фридриха и Филиппа, были единым махом отлучены от церкви.

Дальше пошла косьба, которую никто не ожидал: германский епископат противился неугодному королю, Папа через своего легата Гвидо Пренестского угрожал епископу анафемой, благодаря чему епископ Конрад фон Вюрцбург[40] и архиепископ Эберхард II фон Зальцбург[41] примкнули к гвельфам, а вслед за ними перестали сопротивляться почти все саксонские епископы.

Летом сдались Оттокар Богемский[42], а ландграф Герман I Тюрингский[43] все еще колебался, выискивая лазейку. После чего король Оттон IV пленил архиепископа Гартвига Бременского, заставив его признать волю Папы. Был отлучен от церкви верный маленькому королю архиепископ Людольф Магдебургский, а епископ Дитрих Утрехтский отстранен от занимаемой должности. После этого епископы городов Метца и Трира вернулись под власть Папы, а король Богемии Оттокар и ландграф Тюрингии Герман I послали войска против Филиппа. Поняв, что Штауфены обречены, отлученный архиепископ Магдебургский был вынужден покориться Папе. Вслед за ним сдались епископы Гартвиг Аугсбургский, Дитрих Мерзебургский, Экберт Бамбергский и Вольфгер из Пассау. После чего Папа Иннокентий III сам призвал ломбардские города признать Оттона IV.

– Казалось бы – ничто уже не поможет Штауфенам, – вдруг сорвавшись с места, начал нараспев трубадур, следуя мелькающим перед глазами картинкам, – как вдруг Папа с удивлением для себя обнаружил, что, может, он и представитель Бога на земле, но уж точно не Бог. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день от короля-марионетки отречется его брат Генрих, пфальцграф Рейнский?[44] Затем – ландграф Тюрингии Герман, Оттокар Богемский, герцог Генрих Брабантский[45] и архиепископ Кёльнский Адольф. А дальше переход из лагеря Оттона к Филиппу напоминал уже обвал в горах: епископы Падеборна, Страсбурга, Оснабрюка, Мюнстера и Люттиха, аббаты и священники Ксантена, Святого Куниберта в Кёльне и в Корвее…

– Все возвращалось на круги своя, – вторил трубадуру Вольфганг, – 6 января 1205 года Филипп Швабский короновался во второй раз в традиционном месте в Аахене архиепископом Адольфом Кёльнским, полномочным представителем Папы при совершении таинства миропомазания.

Оттон сохранил за собой только Кёльн, да и то ненадолго. Отлично понимая, что оставаясь живым и непокоренным, противник может вновь собрать вокруг себя огромную армию, 27 августа 1206 года Филипп окончательно уничтожил войска Оттона IV в битве при Вассенберге, после чего Кёльн также подчинился новому королю.

А потерпевший поражение Иннокентий немедленно вступил в переговоры с Филиппом, предложив тому высказать свои претензии к Римской церкви, если таковые имеются. Однако благородный Филипп не собирался поминать былых обид, мало того, он был готов поддерживать Церковь, собираясь выделить средства на новый крестовый поход.

– Растроганный Иннокентий тут же предложил Филиппу выдать его дочь, помолвленную прежде с баварским пфальцграфом Оттоном Виттельсбахским[46], за своего племянника. Король согласился. Об этом стало известно летописцу и честнейшему человеку в империи Бурхарду Уршпергскому – вашему отцу, Анна и Константин! Приветствуйте его стоя! – орал Вальтер.

– В этом и заключалась роковая ошибка несчастного короля. 21 июня 1208 обиженный отказом жених заколол Филиппа в епископском дворце в городе Бамберге, – Фогельвейде рубанул в воздухе культей.

– Так свершился Божий суд! Бом-бом! – запел оруженосец, изображая, будто раскачивает язык большого колокола. – Бом-бом…

– Но он не принес короны четырнадцатилетнему Фридриху, в очередной раз водрузив ее на свинорылого Оттона! – выкрикнув последнюю фразу, трубадур схватился за сердце и, побледнев, упал на пол.

В очередной вспышке молнии картинка с истекающим кровью королем вспыхнула и тут же погасла. На полу, в луже красного вина, лежал потерявший сознание Фогельвейде…

* * *

На следующий день все свидетели наваждения проснулись в своих постелях.

– Ох и сильно же я перебрал вчера за ужином! – сокрушался оруженосец.

Трубадур был непривычно молчалив. Одна только Анна болтала без умолку о красоте папского облачения, и как понравился ей приснившийся ночью собор и огромный зал с дивными гобеленами. Понимая, что все они в эту ночь видели во сне одно и то же, взрослые подавленно молчали, а Константин едва не помер, обнаружив на столе исписанные своим почерком листки.

– Этот замок носит имя «Грех», и все мы грешим, даже просто находясь здесь, – объяснил происходящее Рудольфио, пришедший забрать очередную порцию записок.

– Доложите, пожалуйста, сеньору, – зачесав пальцами всклокоченные со сна светлые с обильной проседью волосы и горделиво выпрямив спину, Вольфганг Франц выступил перед Рудольфио, точно произносящий вызов рыцарь, – что мы не желаем больше быть свидетелями дьявольских наваждений и…

– И что? Покидаем этот негостеприимный замок? – рассмеялся Рудольфио. – Хотел бы я знать, как у вас это получится?

В результате все утро летописцы проговорили, так и не сев за работу. В положенный час приставленный к ним смотритель-монах обнаружил пустые листы, на основании чего, запретил слугам нести им завтрак. Кроме того, он пригрозил лишить лентяев обеда и ужина, если те не возьмутся за дело и не продолжат порученный им труд. После этого мнения, следует ли продолжать работу, губя свои бессмертные души или лучше выждать удобного случая и напасть на охрану, разделились.

Загрузка...