Святы и прокляты

Глава 5. Летопись

– С чего начать?.. Вот ведь незадача, все умные слова подевались куда-то, – Вальтер фон дер Фогельвейде взъерошил свои темные, висящие сосульками волосы, удивленно переводя взгляд с Анны на Константина, словно видел их впервые. – Я был юн и неопытен, когда отец приказал мне служить дьяволу.

При упоминании имени нечистого Анна вскочила с места, но Вальтер удержал ее за длинный рукав. Константин застыл с открытым ртом, словно превратился в соляной столб.

– Дьяволом прозвали нашего господина, да. Как его только не честили, как не оскорбляли! И его милость, и его матушку – незабвенную королеву Констанцию[13]. А все отчего, я вас спрашиваю? Говорят же: не быть дыму без огня… А вот оттого, что покойница зачала Фридриха, когда ей было за сорок. И все время, пока она ходила с пузом, только ленивый над ней не потешался. Смеялись: мол, подушку под платьем носит. Что никакого наследника в таком возрасте родить невозможно. Как будто бы крестьянки поздно не рожают! Но то крестьянки – материя грубая. А чтобы благородная донна? Чтобы королева? Такого, мол, еще не бывало.

– Но ведь супруга Авраама Сара родила, будучи старухой? – перебила рассказчика Анна.

– Сара не была королевой, – немедленно парировал оруженосец. – Понятное дело, королеве обидно такое слышать. Она исполняет свой долг перед мужем, перед державой. Да нет, не то чтобы обидно – плевала она с высокой башни на то, что о ней говорят на рыбном рынке. А только народ подозрительное пузо видит и знай судачит, что, мол, бездетные король с королевой великий обман удумали: как срок этой облыжной беременности выйдет, так через тайный ход принесут доверенные слуги здоровенького младенчика, и его тут же нарекут наследным принцем.

Понимая, что иного выхода нет, и желая навсегда прекратить наветы, Констанция велела установить на рыночной площади города Джези шатер, где в положенный срок и разрешилась от бремени, практически на глазах у своего народа. В шатер было разрешено впустить всех замужних женщин города, пожелавших самолично узреть появление наследника престола. Так и шли они через весь город, с маслеными фонарями в руках – словно на странное богослужение.

В общем, благополучно разродилась королева. После чего, покормив младенца грудью и объявив, что имя принца Рожер Константин, со всей полагающейся ей торжественностью, Ее Величество отбыла во дворец, позволив свидетельницам разнести сию благую весть хоть по всему городу, хоть по всей стране, хоть по всему земному кругу.

– Какой еще Рожер Константин? – привстал Вольфганг Франц.

– Это первое имя нашего короля, – Вальтер обвел собравшихся горделивым взглядом и, обратившись на притихших, забывших свои перья и чернильницы ребят, сурово сдвинул брови. – Я что, два раза все это должен повторить? Пишите, что слышите! После разберемся, что оставить, а что, от греха, вымарать… Фридрих – семейное имя Штауфенов, вот отец его и переименовал Рожера в Фридриха, а затем «Рожер» куда-то «потерялся». М-да…

Констанция – странная мать. Родила сына при всем честном народе, чем доказала его несомненную подлинность. Но на этом ее забота о чаде, единственном сыне и наследнике, похоже, и завершилась. Почти сразу принц был отдан на руки мамкам-нянькам, а после и вовсе увезен куда подальше. Так что затихшие было слухи расцвели вновь буйным цветом: «Он не сын императора, он сын палача. Его подкинули, а наш принц мертв»… Случается, вероломный отец забирает дитя и единственную отраду у матери, но чтобы мать сама…

Не могу сказать точно, так как не имел возможности служить ему, будучи сам еще не рождённым, но, скорее всего, с самого начала маленький Фридрих жил в замке Сполетанского герцога и ставленника императора Генриха VI[14] – отца нашего Фридриха – в Фолиньяно, на попечение герцогини Сполето, происходившей из швабской дворянской семьи.

– А есть ли в Фолиньяно замок? – Вольготно развалившись на скамье, поинтересовался Вольфганг Франц. – Что-то я сомневаюсь, чтобы там мог быть замок.

– А ты сходи и посмотри. Откуда мне знать? Замок там был. Дворец или просто просторный дом… В Ассизи есть, и в Палермо, и в…

– Продолжайте, сеньор фон дер Фогельвейде, не обращайте внимания, – Константин обмакнул перо в чернильницу.

– Фридриху было три года, когда его король-отец посреди жаркого лета в Мессине, по дороге в земли неверных, умудрился простудиться.

– Простудиться летом? – подняла красивые брови Анна.

– Ну да, бывает и такое. Блестящий рыцарь, милостью Божьей король, пожелал испить студеной ключевой водицы… Ничтожнейшая малость, а в результате – лихорадка и нелепейшая смерть в тридцать два года. Не успел он сделать ничегошеньки и оставил на троне Сицилии вдову с трехлетним сыном…

Сообщить печальную новость племяннику, а заодно и доставить его в Германию, взялся младший брат императора Филипп Швабский[15]. Сделать это следовало по возможности тайно, так как существовало опасение, что, прослышав о смерти Его Величества, итальянские подданные поднимутся против немцев, находящихся в то время в Италии. В их руках сосредоточилась чуть ли не вся власть.

В общем, дядя Филипп с маленьким Фридрихом на руках поостерегся продолжать путь, о чем и известил императрицу. Была, конечно, и другая причина: его нежелание выполнять приказ, но об этом позже. Поставь крестик, чтобы я потом рассказал, – кивнул Фогельвейде невероятно быстро писавшему Константину.

– Ну вот. Думаешь, коли посторонний человек такое прочитает, поймет он что-нибудь? Почему везут наследника в Германию? Почему не в Сицилию? – Стукнул себя рукой по коленке оруженосец.

– Да кто же в Сицилии, Матерь Божья, не знает Констанцию Нормандскую и чья она жена?! – опешил трубадур.

– В Сицилии, может быть, пока и знают, а нам приказано составить летопись на века. Читать ее будут не только в Сицилии, Апулии или Риме, а страшно сказать, где еще! А стало быть, следует объяснить, какая такая Констанция, чья, откуда и все такое.

– Констанция была самой младшей дочерью Рожера II[16], короля Сицилии, и его третьей жены Беатрисы Ретельской[17], – пожав плечами, с сомнением в голосе продолжил Вальтер. – Дочерью покойного короля. Что не добавляло ей популярности среди суеверных сицилийцев.

Последняя в очереди, принцесса не мыслила когда-либо занять престол, полагая, что рано или поздно ее выдадут замуж за вассала ее брата-короля, или отправят молиться за династию в монастырь. К слову, пока еще было за что молиться: её старшие братья так или иначе померли задолго до её рождения, а брат Вильгельм I Злой[18] и его сын Вильгельм II Добрый[19] попеременно отирали задницами трон Сицилии. В их правление даже вошел в моду полосатый материал, как шутили придворные остряки, чтобы не тратиться зря при смене государя: черная полоса – в честь Вильгельма Злого, а белая – соответственно, в честь Вильгельма Доброго.

Констанция не следовала никакой моде, она уже несколько лет носила грубую монашескую одежду, изредка получая весточки от своих родных. Ее не волновало, кто займет трон, а кто в результате останется с носом, будучи убеждена, что ее судьба уже вошла в отведенное ей русло и больше никогда не переменится… Должно быть, эти танцы вокруг да около трона так бы и продолжались до бесконечности, если бы в 1166 году не помер Вильгельм I и сразу же после него костлявая не прихватила и его младшего сына, племянника Констанции – Генриха Капуанского[20].

В один миг не смевшая и грезить о престоле, смиренная монахиня Констанция сделалась потенциальной наследницей Сицилийского королевства. Впрочем, она отнюдь не спешила шить себе платье для коронации, да и вообще не предполагала, что ей позволят хотя бы съездить на похороны, не то чтобы отказаться от данных обетов. Ведь другой ее племянник – нынешний король Вильгельм II был молод (всего на год старше своей тётки), кроме того, женат, а стало быть, не сегодня завтра мог обзавестись собственными наследниками…

Вдруг на Рождество 1183 года император Фридрих I Барбаросса попросил через послов руки Констанции для своего сына и наследника Генриха Гогенштауфена. Барбароссе был выгоден этот союз для упрочения своих позиций в Италии, а Вильгельм II Добрый как раз готовился к вторжению в Византию, где ему был необходим сильный союзник. Тем не менее Вильгельм промурыжил это решение с полгода, утрясая все формальности с церковью, и только летом 1184-го согласился выдать отпущенную из монастыря тетку Констанцию за Генриха Гогенштауфена.

Еще через год, приняв присяги от всех крупнейших вассалов своего племянника-короля, как возможная наследница престола, бывшая Христова невеста двинулась в путь из Палермо в Салерно, а оттуда в Риети, где ее уже поджидали послы императора. В январе 1186-го жених и невеста увидели друг друга…

Констанция оказалась на одиннадцать лет старше своего будущего мужа! Тридцать лет – невозможный возраст для успешного брака и совершенно неподходящий для деторождения! Никакой любви между женихом и невестой не возникло, что не мешало им, однако, обвенчаться в базилике Святого Амвросия в Милане, после чего патриарх Аквилеи короновал молодоженов в качестве властителей Италии, несмотря на то, что ее истинный король Фридрих I Барбаросса был жив. Кроме того, никто так и не удосужился спросить благословения на брак у Папы. Его оскорбленное Святейшество Папа Урбан III[21] был в ярости от подобного самоуправства, пригрозив отлучить новоявленного монарха от церкви.

Но тут, на счастье молодоженов, извечный противник христианской церкви и враг участвующих в последнем крестовом походе королей, султан Саладин[22] взял Иерусалим, и Папа посчитал стратегически неверным ссориться с императором. Так что, вместо наказания, он призвал Фридриха Барбароссу отправиться в Третий крестовый поход, где тот и сложил голову 10 июня 1190 года.

Дальше все складывалось предсказуемо: Генрих VI, после смерти отца еще и король Германии, заручился поддержкой ломбардских городов и пизанского флота, и с сильно разросшейся свитой прибыл в Рим на коронацию. 15 апреля 1191 года он и его Констанция были коронованы новым папой Целестином III[23], став императором и императрицей.

Итальянская, германская и императорская короны – это по линии Генриха. Констанция тоже принесла супругу обещанное наследство, так как в разгар всех этих переездов и получения корон помер молодой король Сицилии, не оставив после себя детей и еще раньше назвав Констанцию единственной законной наследницей престола.

Тем не менее большинство сицилийских баронов и сановников не считали приемлемым связываться с бывшей монахиней и её германским мужем. Так, в январе 1190 года в Палермо объявился новый король Танкред ди Лечче[24], незаконнорождённый племянник Констанции.

Против бастарда выступили бароны Южной Италии, но когда их восстание было подавлено, на выручку к южанам явился новый император и муж законной наследницы. Оставив супругу в Салерно, Генрих осадил Неаполь, но был вынужден отступить из-за вспыхнувшей эпидемии «красной смерти». Заметив, что император покидает стены Неаполя несолоно хлебавши, «благородные» жители Салерно тут же выдали Констанцию Танкреду.

Едва слухи о пленении законной императрицы достигли апостольского слуха Папы, Целестин III пообещал бастарду признать его законным королем в обмен на живую и невредимую Констанцию. В сопровождении двух кардиналов бывшая монахиня была отправлена в Рим. И еще неизвестно, что бы вытребовал его святейшество за жизнь и свободу императрицы, если бы та неожиданно не была освобождена в Кампании немецкими рыцарями, которые тут же вызвались сопроводить императрицу в Германию, где ее супруг вел в это время борьбу со своими давними противниками – гвельфами. – Фогельвейде запнулся и, взяв со стола кружку с водой, опустошил ее чуть ли не в один глоток. – Только в августе 1194 года Генрих VI во главе объединённого пизанско-генуэзского флота вторгся в пределы Сицилийского королевства, где правила Сибилла[25] – вдова недавно умершего короля Танкреда, и ждал своей очереди взойти на престол малолетний Вильгельм III[26], – продолжил он после минутной паузы. – Вторжение получилось быстрым и победоносным. Сибилла от имени сына отказалась от сицилийской короны, и 25 декабря 1194 года Генрих был коронован в соборе Палермо как король Сицилии. Борьба за наследство Отвилей завершилась победой Генриха VI!

Подарившая мужу Сицилийское королевство, Констанция на коронации не присутствовала, в это время, медленно двигаясь на юг Италии, беременная их первенцем. А после смерти мужа, когда Фридриху исполнилось три года, она желала только узаконить права сына.

Сев на престол Сицилии, Генрих смещал, казнил и бросал в темницы сторонников самозванца, сажая на их места преданных себе немецких баронов. И те к моменту внезапной его гибели набили у народа такую оскомину, что даже пытавшийся убраться подобру-поздорову с наследником престола Филипп Швабский не мог толком выполнить приказа.

Овдовев, императрица призвала к себе знакомых ей с детства сицилийских дворян и своих родственников, чудом избегнувших кары Генриха. А также короновала сына Сицилийской короной, наивно уповая на то, что внук Барбароссы откажется от оставшегося после отца наследства. Впрочем, королева была уже серьезно больна и знала о том, что скоро умрет, поэтому она письменно доверила опекунство над своим единственным сыном и правление королевством во время его малолетства Папе Иннокентию III[27], пришедшему недавно на смену Целестину III…

Трубадур просто обязан обладать хорошей памятью, но вот как рассказать все это? Как донести, не расплескав, не потеряв по дороге, не приврав для красного словца? Вальтер фон дер Фогельвейде протер взопревший лоб:

– Все бесполезно! Я никогда прежде не писал летописей. А если и пересказывал истории сильных мира сего, то либо в песнях, либо за кружку доброго вина в кабаке. Нет у меня таких слов, чтобы передать вам историю бедной королевы Констанции, невесты Христовой, подарившей нам нашего господина Фридриха. Эх! Хоть вешайте, хоть голову рубите, не получается!

– Я записал за вами и господином Францем слово в слово, но полагаю, что сеньор хозяин пожелает после что-нибудь исправить, – мальчик отложил перо. – Нет же, вы горазды рассказывать, сеньор Фогельвейде! Прямо вся жизнь королевы перед глазами пробежала. Может, я чего и не понимаю, но праведницей была матушка покойного императора, а может, даже и святой.

– Не удивлюсь, если на ее могиле рано или поздно начнут происходить чудеса. Хозяин будет доволен, – блаженно потянувшись в своем кресле, поставил лестную оценку оруженосец.

– Странно все это, – ноги трубадура вдруг сделались слабыми, точно вата. Покачнувшись он осел на пол. – Не бывало прежде такого, чтобы человек незаметно для себя истории рассказывал. Я ведь все это только про себя говорил, раздумывал так да эдак, как правильно, по порядку, то есть чтобы ничего не упустить… А вышло… Вся история точно сама собой из меня выбралась, да еще и на бумагу перетекла, – трубадур заглянул в писанину Константина, и ему снова сделалось дурно.

– Отчего же! Бывало и хуже. Вот я как-то, помнится, запил, а утром собрался опохмеляться в кабак. Небольшая монетка-выручайка в сапоге за голенищем в хитрой дырке припрятана, на кувшин вина да мясную поджарку. Остальная же нычка в дырявом горшке за печью от супружницы моей подколодной надежно схоронена. Хожу я по дому, обуваюсь, стало быть, ну, понятное дело, качаюсь от стены к стене. Сам себя за сообразительность похваливаю. Про себя, ясный корень, не вслух же! Во всяком случае, мне так казалось. Ну а когда «подлечился» у кабатчика, домой, как водится, вернулся. И что же? Жена в компании пьяных в лоскуты товарок посреди дома валяется да песни орет. Кинулся к нычке – нету. Вот тогда и понял я, что невольно сам же о запрятке своей и проболтался! Такая злоба меня взяла! И на супружницу мою, и на баб тех окаянных… Но поболее всего на себя и на своего ангела-хранителя: не уберег сука!