Святыня

Глава 1

Тут и там на кладбище виднелись маленькие холмики земли, словно мертвые стремились выбраться обратно в мир живых. Спеша от могилы к могиле, девочка нервно улыбнулась при мысли об этом. На самом деле это были всего лишь кротовины. От кротов никак не удавалось избавиться: стоило отравить одного, на его месте тут же поселялся другой. Девочка часто наблюдала за работой ловца кротов — толстячок с вытянутым лицом, он и сам напоминал ей крота Этот человек, улыбаясь, осторожно засовывал короткие пальцы в жестянку и вытаскивал покрытого стрихнином червя из кучи его извивающихся сородичей. В присутствии девочки мужчина всегда улыбался. И хихикал, когда протягивал ей червя, а она с безмолвным криком отскакивала назад. Его губы, вечно влажные, как и его сонные черви, двигались, но девочка не слышала слов. Как; не слышала ничего, сколько себя помнила Она вздрагивала, когда ловец кротов притворялся, что сейчас сам съест извивающегося червя, но всегда оставалась посмотреть, как он воткнет в землю железный прут и засунет червяка в проделанное отверстие. Сейчас ей представилось, как крот, вынюхивая пищу, в кромешной темноте под землей ползет к своей смерти. Копая себе могилу. Она хихикнула, и сама не услышала этого.

Алиса нагнулась за увядшими цветами на рыхлом возвышении перед памятником Надгробие было сравнительно недавним, надпись на нем еще не покрылась грязью и не размылась непогодой. Девочка знала эту старушку — теперь, наверное, от нее остались одни кости? — и уже тогда этот ходячий труп казался страшнее мертвого. Разве можно быть живой в девяносто два года? Можно двигаться, но разве можно жить? Одиннадцатилетняя Алиса не могла представить такого срока Трудно вообразить, как твоя собственная плоть иссыхает и сморщивается, мозг с годами сжимается, и, вместо того чтобы стать мудрым и всезнающим, ты превращаешься в младенца. Сгорбленного, немощного младенца.

Она засунула увядшие цветы в красное пластмассовое ведро и поспешила дальше, выискивая в неровных рядах могил следующие. Это была ее еженедельная работа: пока мать мыла полы и наводила блеск в церкви, Алиса убирала оставленные родственниками умерших знаки внимания — будто покойники могли оценить их жест. Она относила цветы в яму, куда садовник сваливал гнилые сучья и листья, и раз в месяц все это традиционно сжигалось.

Выполнив свою работу, Алиса обычно спешила в церковь к матери, где находила свежие цветы, чтобы украсить алтарь к завтрашней воскресной службе, и, пока мать мыла и подметала, расставляла стеклянные вазы. Потом ей предстояло стереть пыль со скамеек. Девочка проходила по рядам, задерживая дыхание, чтобы посмотреть, до какого ряда выдержат легкие. Алисе нравилось превращать работу в игру.

Выполнив все это и убедившись, что у матери нет для нее новых заданий, Алиса шла к своему излюбленному месту — на краешке длинной скамейки справа от алтаря.

У подножия статуи. Ее статуи.

Взгляд девочки привлекло очередное цветовое пятно, хоть и поблекшее, но заметное на темной земле, и она перепрыгнула через низкий холмик — длиной с человеческое тело, а не насыпанный кротом, — чтобы собрать букеты. Изо рта вырывались облачка пара, и Алисе казалось, что это призраки мертвых слов, таившихся у нее внутри и никогда не вылетавших наружу.

Несмотря на яркое солнце, было холодно. Большинство деревьев облетели, и их голые ветви казались перекрученными, изуродованными конечностями. На лугу за каменной стеной вокруг кладбища паслись овцы с раздутыми животами, в которых пошевеливались еще не родившиеся ягнята. За лугом виднелся дремучий лес, мрачный, зеленовато-бурый, неприветливый, а за лесом поднимались пологие холмы, в туманные дни они совершенно исчезали из виду. Алиса понаблюдала за овцами на лугу, потом нахмурилась и отвернулась.

По дороге в церковь, где мороз не так кусался, пришлось подобрать еще несколько букетов. В церкви тоже стоял холод — там всегда было холодно, — но внутри старого здания зубы зимы не казались такими острыми. Девочка прошла через кладбище, покосившиеся надгробия не беспокоили ее, разложившиеся трупы под ногами не вызывали тревоги.

Куча сгнивших листьев и сучьев была высокой, выше девочки, и Алиса со всей силы взмахнула ведром, чтобы его содержимое долетело до вершины. Подобрав скатившиеся вниз стебли, она бросила их снова на вершину, потом отряхнула руки, похлопав ладонью о ладонь. Девочка чувствовала хлопки, но не слышала их. Когда-то она могла слышать, но это было очень давно. Если напряженно прислушивалась, когда ничто не отвлекает, девочка, как ей казалось, слышала шум ветра, но она тут же осознавала, что ветерок не касается ее щек и ничто не шевелит светлые волосы.

Маленькая худенькая девочка повернулась и пошла к старой церкви, пустое ведро раскачивалось у нее в руке — вперед, назад, вперед, назад, — сияя красным на холодном солнце. Вперед, назад, вперед, назад. Она оглянулась.

Пластмассовое ведро выскользнуло из пальцев, покатилось по земле, описав полукруг, и остановилось у грязного, позеленевшего надгробия.

Девочка подождала несколько мгновений, потом позволила себе повернуться полностью и замерла так еще на несколько долгих секунд. Ее полуулыбка погасла, на лице отразилась тревога Алиса двинулась к задней стене кладбища — сначала медленно, а потом бросилась во всю прыть.

За что-то зацепившись — возможно, за угол плоского надгробия, — девочка упала на мягкую землю, испачкав колени зеленым и коричневым Она закричала, не издав ни звука, и, поднявшись на ноги, устремилась к стене, сама не зная зачем. Алиса бежала по узкой дорожке через старое кладбище и остановилась, только добравшись до стены. Девочка посмотрела через нее — верхний ряд камней был ей по грудь. Овцы на лугу уже не жевали траву, все они подняли головы и смотрели в одном направлении.

Ни одна не пошевелилась, когда Алиса перелезла через стену и побежала к ним.

Ее шаги замедлились, туфли и чулки промокли в высокой траве. Девочка как будто растерялась и вертела головой из стороны в сторону. Ее маленькие ручки сжались в кулаки.

Алиса снова взглянула прямо вперед, полуулыбка возникла вновь, постепенно стала шире, и в конце концов на лице появилось восторженное удивление.

Посреди луга стояло одинокое дерево, многовековой дуб с толстым, корявым стволом и растопыренными толстыми нижними сучьями, тянущимися обратно к земле. Девочка медленно, но уверенно направилась к дереву и в десяти ярдах от него опустилась на колени.

Ее рот широко раскрылся, а глаза прищурились, зрачки сжались в крошечные точки. Она подняла руку, чтобы прикрыть глаза от ослепительного белого света, исходившего от основания дерева.

Потом ее улыбка опять вернулась, — когда свет превратился в лучезарное солнце, в безупречную белизну. В святое сияние.

Глава 2

Белый фургон резко остановился, и водитель чуть не ткнулся головой в ветровое стекло. Выругавшись, он оттолкнулся от баранки и ударил по твердому пластику, словно это была рука расшалившегося ребенка.

Фары фургона осветили деревья за Т-образным перекрестком, и водитель осмотрелся по сторонам, ворча про себя и стараясь вглядеться в окружающую темноту.

— Сказано направо — значит, направо.

В фургоне не было никого, кто бы услышал эти слова, но водитель привык разговаривать сам с собой.

— Правильно.

Включив первую скорость, он поморщился от скрежета Фургон тронулся и покатил направо. Джерри Фенн устал, он был зол и слегка пьян. Собрание местного совета, на котором он проторчал весь вечер, было, мягко выражаясь, скучным, а если называть вещи своими именами, то смертельно унылым. Кого, в конце концов, волнует, подсоединены ли дома на окраине к главному стволу канализации? Уж конечно, не их обитателей — подключение к системе означало бы для них дополнительную плату. Потратили два часа, чтобы выяснить, что никому эта канализация не нужна. Жители предпочитают выгребные ямы. Как обычно, заседание продолжил записной левый. Тотальная канализационная сеть пришлась ему очень кстати, подумал Фенн. Репортер не собирался надолго сосредоточивать свое внимание на выступлении, да и не было нужды. Он просто уснул в заднем ряду, и разбудило его только шумное завершение собрания. Агитаторы злились, что движение потерпело неудачу. Прекрасный заголовок: «МЕСТНОЕ КАНАЛИЗАЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ ПОВЕРЖЕНО». Впрочем, для «Курьера» слишком крикливо. Крикливо. Но не плохо. Джерри Фенн одобрительно кивнул головой своему остроумию.

Он уже пять с лишним лет работал в «Брайтон ивнинг курьер» — казалось, всю жизнь — и все еще ждал удачи, сенсации, которая заполнит заголовки мировых газет, случая, который выведет его из этой газетенки в самое сердце журналистского мира: на Флит-стрит[2] Мир рукоплещет Флит-стрит! О-го-го! Три года по кабальному контракту в Истбурне, пять в «Курьере». Следующий шаг — глава аналитического отдела в «Санди таймс». Если не получится, сойдут «Мировые новости». Это для всех интересно. Копаться в грязи, понемногу выдавать компромат. Составлять досье.

После собрания Фенн позвонил в службу известий и сказал редактору ночных новостей (которого не порадовало требование Фенна оставить первую полосу), что заседание закончилось чуть ли не беспорядками на улицах, а сам он едва ноги унес целым, чего нельзя сказать о его записной книжке. Но когда редактор сообщил ему, что шестнадцатилетний посыльный только что уволился из-за кризиса переломного возраста, так; что теперь его место свободно, Фенн несколько изменил свою статью. Он объяснил, что в действительности заседание было оживленным и, возможно, ему следовало бы уйти раньше, но когда левый с горящими глазами стал излагать свою платформу и попытался навешать лапши на уши удивленной леди из числа членов совета, стало ясно… Фенн оторвал трубку от уха, отчетливо представив, как из нее брызжет слюна. Тирада закончилась возмущенными короткими гудками, и, чтобы возобновить связь, пришлось опустить еще одну монетку.

К тому времени редактор взял себя в руки, но едва-едва. Поскольку Фенну так; понравилось сельское сборище, можно выделить для него пару строчек в соответствующем разделе. Фенн застонал, а редактор продолжал. Нужно заехать в местный полицейский участок и выяснить, по-прежнему ли молодцы из дома престарелых играют в бойскаутов (кстати, заодно узнай, не пропадают ли у них пенсионные книжки, карманные Деньги, ценные безделушки). Сунься в гадючник: по-прежнему ли феминистки замазывают эротические плакаты и пишут на стенах протесты против изнасилований, а сидя перед телевизором, швыряют в экран гнилые помидоры? А по пути назад загляни на стоянку фургончиков в Партридж-Грине — проверь, подвели ли к ним электричество («Курьер» провел специальную кампанию для тамошних жителей, призывая местные власти подключить стоянку к сети, — пока что прошло шесть месяцев). Фенн спросил редактора, известно ли ему, который уже час, черт возьми, и получил заверение, что да, черт возьми, ему это известно. А известно ли Фенну, что весь ночной материал для завтрашнего выпуска — одно ДТП (дорожно-транспортное происшествие) и один паршивый пудель-диабетик, который приезжает на осмотры к врачу в «роллс-ройсе»? К тому же ДТП обошлось без смертельного исхода.

Фенн пришел в ярость и известил редактора, что у него нет слов, а когда он вернется в редакцию, то продемонстрирует все свое возмущение, а именно засунет ему в задницу его же авторучку, причем толстым концом вперед, а потом воткнет ближайшую пишущую машинку в его жирный рот, вечно набитый дерьмом, после чего лишит «Курьер» последних мозгов, написав заявление об уходе. Все это он высказал редактору, лишь убедившись, что трубка повешена.

Потом Фенн позвонил домой, чтобы сообщить Сью, когда его ждать, но дома никто не отвечал. И у Сью тоже никто не брал трубку. Ему страшно хотелось, чтобы она постоянно жила у него: было мучительно не знать, где ее искать.

В совершенно угрюмом настроении он сделал то, за что ему платили. Играющие в бойскаутов теперь превратились в старьевщиков (одна пожилая леди даже лишилась вставных зубов — оставила их на кухонном столике, — но, по понятным причинам, не хотела говорить об этом). В гадючнике последние две недели крутили «Бэмби», и беды ожидались на следующей неделе, когда предполагалось показать «Несовершеннолетних жриц любви» и «Секс среди болот». Фенн поехал в Партридж-Грин и увидел лишь зажженные свечки в окнах фургончиков (он постучал в дверь, но ему велели убираться, и он больше не стал пытать счастья).

Фенн добрался до ближайшего паба всего за пять минут до закрытия — к счастью, хозяин не был слишком строг к запоздавшим гостям, поскольку основные посетители — два доминошника и женщина с кошкой в деревянной клетке — уже разошлись. Фенн позволил себе обмолвиться, что он из «Брайтон ивнинг курьер», и это быстро открыло перед ним дверь и обеспечило выпивку. Обычно хозяева пабов искали расположения местной прессы (даже самые убогие боролись за приз «Паб года»), если только у них не было каких-то личных причин для неприязни к журналистам (за публикации о семейных скандалах, об излишке в штате сексапильных кельнерш или о нарушении санитарных норм на кухне). Этот хозяин не относился к недругам прессы, он даже позволил Фенну заказать ром с тоником — жест, от которого Джерри озадачился: похоже, это хозяину что-то от него нужно, а не наоборот? Нынче Фенн не вел журналистского расследования — Флит-стрит и мировые телеграфные агентства подождут, пока у него будет подходящее настроение — какого же черта ему любезничать с хозяином паба? Да, агентства подождут, так что можно просто выпить после работы. Фенн устал.

После трех пинт пива и сорока минут бессмысленной беседы он оказался на холодной ночной улице, и за спиной задвинулись засовы, свидетельствуя о том, что мост в замок поднят, паб больше не является убежищем, а стал крепостью, построенной для отпора самым грозным захватчикам. Фенн пнул по крылу белого фургона и сел за руль.

Автомобиль этот был одно расстройство. На нем красовалось название газеты: белые буквы на сияющем красном фоне с обеих сторон. Очень броско. Очень нескрытно. «Курьер» отпочковался от фрахтовой компании, которая обычно его спонсировала, и теперь журналистам приходилось ездить или на собственных машинах, для которых не выделялось бензина, или на этом единственном оставшемся фургоне для доставки продукции. Просто великолепно, чтобы следить за подозреваемыми в поджоге или за торговцами наркотиками. Удачно, чтобы подглядывать за незаконными встречами хорошо известных личностей, о которых следовало бы знать побольше. Идеально для встреч с любимыми осведомителями. Интересно, Вудворт и Бернстайн встретились бы с «Глубокой Глоткой»[3] в долбаном белом фургоне с надписями «Вашингтон пост» по бокам?

Фары с трудом пронизывали темноту впереди, и Фенн с еще большим отвращением покачал головой. Это дерьмо никогда не разгребешь. Боже, что за ночь! Хоть бы в последний момент что-нибудь подвернулось! Жуткое изнасилование или ограбление. Случайное убийство. Нынче в Брайтоне полно извращенцев. И арабов. И антикваров. Когда они собираются вместе, происходят забавные вещи. Беда в том, что лучшие истории не доходят до печати. А если доходят, то совершенно выхолащиваются. Не в духе «Курьера» порочить образ курортного городка. Это вредит бизнесу. Брайтон отлично подходит для семейного отдыха. Он не должен отпугивать клиентов. К сожалению, рутинные звонки не принесли ничего интересного. У Фенна был стандартный набор звонков: в полицию, в больницы, в пожарные службы и похоронные бюро. Даже священники заслуживали внимания. Но нигде ничего не случилось. Рубрика «Дневник» с событиями дня (и ночи), которую следовало заполнить, предлагала мало интересного. Если бы произошли какие-то события, Фенн, вероятно, смылся бы с заседания местного совета, а так ничего больше не оставалось.

Огни впереди. Что за городишко? Наверное, Бенфилд. Фенн проезжал его по пути из редакции. Неплохое местечко. Два паба на главной улице. Что еще нужно человеку? Если в воскресенье будет хорошая погода, можно привезти сюда Сью и выпить вместе! Она любит сельские пабы. Свежий воздух, настоящий эль. Обычно большое разнообразие резиновых сапог, свитеров и твидовых пиджаков. И порой добавленные для колорита цыганские лица.

Фенн прищурился. Наклонился над рулем. Чертова темнота! Что-то пронеслось мимо. Тормоз. Спуск.

Фургон съехал к подножию холма, и Фенн снял ногу с педали. Точно, тормоза слабые. Порой он подозревал, что прежний развозчик продукции специально занимался саботажем в качестве тихого протеста против использования фургона журналистами. Когда-нибудь кто-нибудь… Боже, что это?

Он нажал ногой на педаль и вывернул руль влево. Фургон занесло, развернув почти на сто восемьдесят градусов, задние колеса остановились на обочине.

Фенн поставил передачу в нейтральное положение и облокотился на баранку. Потом сделал резкий неровный вдох, поднял голову, быстро опустил стекло в боковом окне и высунулся в холодную ночь.

— Что это за чертовщина была? — вслух спросил он сам себя.

Что-то выбежало из темноты прямо ему под колеса. Что-то белое. Маленькое, но больше, чем зверек. Он чуть не задавил это существо. Проехал в двух дюймах. Руки тряслись.

В темноте что-то двигалось. Какое-то размытое серое пятно.

— Эй! — крикнул Фенн.

Пятно исчезло.

Фенн открыл дверь и ступил на мокрую траву.

— Эй, ты где? — крикнул он.

Послышался шорох. Шаги по гравию.

Фенн перебежал, дорогу и наткнулся на низенькие ворота, одна створка была приоткрыта. Глаза быстро привыкали к сумеркам, из-за низко плывущих облаков выглянула луна и еще улучшила видимость. Репортер снова увидел маленькую фигурку.

Она бежала прочь по окаймленной с обеих сторон деревьями дорожке. Фенн разглядел в конце дорожки что-то вроде дома и поежился. Картина казалась призрачной.

Наверное, мальчишка Или карлик. Фенну вспомнился карлик из «А теперь не смотри». Хотелось вернуться в машину. В кишках чувствовалась слабость, как бы не было беды. Но если это мальчишка, что он тут делает в такой час? По такой погоде ведь замерзнет насмерть.

— Эй, постой! Погоди, что скажу!

Никакого ответа, только топот ног.

Фенн вошел в ворота, еще раз позвал и побежал за исчезающим силуэтом. По мере приближения к дому тот становился все больше и виделся все яснее. Теперь Фенн понял, что это церковь. Зачем мальчишка бежит в церковь в этот ночной час?

Однако фигура, по-прежнему видневшаяся вдали, направлялась не в церковь. Добравшись до напоминавших вход в пещеру дверей, она свернула налево и исчезла за углом здания. Фенн последовал за ней, его дыхание участилось. Он чуть не поскользнулся на дорожке, которая здесь стала грязной и узкой, но удержал равновесие и продолжал идти, пока не оказался позади церкви. И там резко остановился, пожалев, что не остался в фургоне.

Темная площадка, безмолвие, а впереди маячат какие-то серые силуэты. Боже, да ведь это кладбище!

Через могилы скакало пятно, все остальное было неподвижно.

Луна решила, что хватит светить, и закрылась облаком, как одеялом.

Фенн прислонился к церковной стене и ощутил под влажными руками шероховатый камень. Оказывается, он гнался за проклятым призраком, который в любой момент может нырнуть в могилу. Инстинктивно привстав на цыпочки, репортер потихоньку стал пятиться назад к фургону, убеждая себя, что здесь нет ничего интересного, но его чутье газетчика утверждало обратное. Никаких привидений не бывает, есть только старые добрые сказки про них. Уйди отсюда — и потом всю жизнь будешь гадать, что же ты упустил. Расскажи друзьям (не говоря уж о приятеле редакторе) — и они больше не будут тебе наливать. «Иди на кладбище», — говорило ему чутье. Но не ум и не сердце.

— Эй!

Голос его подвел, прозвучав до странности хрипло.

Фенн оттолкнулся от стены и смело направился к серым силуэтам Но, увидев у ног коническую земляную кучу, быстро заморгал. Они вылезают!

Он заставил себя успокоиться. Это кротовины, старый ты осел! Но его слабая презрительная улыбка была натянутой. Фенн заметил расплывчатую фигуру, снова замелькавшую среди могил. Казалось, она движется к задней стене кладбища, где словно притаились большие прямоугольные тени. О Боже, могилы! Это вампир, карлик-вампир возвращается домой! И это совсем не казалось забавным.

Вдруг испугавшись, что его заметят, Фенн присел на корточки. Луна, проявив недружелюбие, снова выглянула.

Репортер нырнул за покосившееся надгробие и осторожно высунулся из-за него. Фигура перелезала через невысокую стену. Потом исчезла.

Его лица коснулся холодный ночной воздух, и Фенн представил себе одинокую душу, завлекающую его. Ему не хотелось двигаться и не хотелось оставаться на месте. Не хотелось заглядывать за стену. Но он знал, что заглянет.

Репортер пополз вперед, его колени уже окоченели от холода. Прячась за надгробиями, стараясь не побеспокоить «не мертвых, а отдыхающих», он пробирался к задней стене кладбища, к надгробиям, похожим на старые, потрескавшиеся холодильники в супермаркете, содержимому которых позволили сгнить. Фенн заметил, что макушка на одном покосилась, и отогнал, от себя образ высовывающейся оттуда костлявой руки с посеревшей от времени кожей, с выдранными ногтями, с поблескивающими сквозь прогнившую плоть костями. Брось это, Фенн!

Он добрался до стены и встал рядом на колени, не очень-то и любопытствуя, что таится по ту сторону. Он поежился, затаив дыхание (забыв вдохнуть), и замер от страха. Но любопытство оказалось сильнее. Фенн приподнялся, так что его плечи оказались вровень со стеной, а голова высовывалась, как кокос, ожидающий, когда его собьют.

За стеной был луг, в неярком лунном свете он казался синевато-серым, а посреди луга, вдали от стены, стоял уродливый темный призрак. Его многочисленные перекрученные руки доставали до неба, а более толстые нижние конечности согнулись в попытке достать до земли, из которой он возник. Одинокое дерево придавало ландшафту демонический вид. Не будь его, картина стала бы унылой. Фенн прищурился, высматривая маленькую фигурку. Что-то двигалось. Да, вот она. Идет прямо к дереву. Остановилась. Пошла опять. Потом… О Боже, она провалилась под землю! Нет, просто опустилась на колени. Не двигается. Как и дерево.

Фенн ждал, его нетерпение нарастало. Выпитое пиво давило на мочевой пузырь. Но он все ждал.

Наконец, решив, что если ничего не предпримет, то ничего и не случится, он перелез через стену.

Ничего не случилось.

Он пошел к фигуре.

Приблизившись, Фенн увидел, что это не карлик.

Это была девочка.

Маленькая девочка.

И она смотрела на дерево.

И улыбалась.

А когда он коснулся ее плеча, девочка сказала;

— Какая она красивая!

Потом ее глаза закатились, и она упала ничком.

И больше не двигалась.

Глава 3

Отец Хэган лежал в темноте, заставляя себя вырваться из липких объятий сна. Его веки трепетали, потом глаза вдруг открылись. Он различил ночную тьму за неплотно задвинутыми шторами. Что встревожило его?

Священник потянулся к столику у кровати и включил лампу. Свет уколол его сузившиеся зрачки, и прошло несколько секунд, пока отец Хэган смог снова открыть глаза. Прищурившись, он мельком взглянул на маленькие настольные часы — было уже за полночь. Может быть, послышалось что-то снаружи? Или внутри, в доме? Или его напугал собственный сон? Священник лежал на спине и смотрел в потолок.

Отцу Эндрю Хэгану было сорок шесть лет, и он служил церкви почти девятнадцать из них. Поворотной точкой для него стали те два дня после двадцать седьмого дня рождения, когда еще молодого человека испугал и выбил из привычной колеи сердечный приступ. Он не задумывался о Боге, позволил материализму хаотического мира до такой степени поглотить его духовную сущность, так подчинить ее, что знал лишь одно: что существует. Четыре года изучения истории и богословия в католической школе в Лондоне, потом три года практики в пригородном сумасшедшем доме постепенно разъели внешнюю оболочку его веры и стали грызть ее внутреннюю часть, самую сердцевину. Ему пришлось спасаться. Близость смерти напоминала понуждающую мать, которая не позволяет своему отпрыску ни одного лишнего мгновения оставаться под одеялом.

Он больше не преподавал богословие в средней школе — только историю — и время от времени вел занятия по английскому языку. Религии в той конкретной школе почти не уделялось внимания. Ее заменили гуманитарные науки, а молодого учителя-гуманитария уволили во втором семестре за очернение репутации директора Вскоре вторым предметом Хэгана стал английский. Больше не в состоянии ежедневно обсуждать вопросы веры с пытливыми, хотя зачастую скептически настроенными молодыми умами, он все больше скрывал мысли о Боге, воспитывая в себе сдержанность и самоконтроль. Сердечный приступ, хотя и легкий, остановил постепенное, но казавшееся бесповоротным сползание. Внезапно Хэган понял, что он теряет. Ему захотелось оказаться среди других таких же, кто верит, как он, поскольку их вера укрепит и обогатит его веру. Через год он уже был в Риме, учился на священника. И теперь задумался, не оставила ли прежняя зараза проникающего в душу осадка.

Шум снаружи. Движение. Отец Хэган сел.

А потом подскочил — кто-то внизу заколотил в дверь.

Священник потянулся за очками, лежащими на столике у кровати, спрыгнул с постели и подошел к окну. Он раздвинул шторы, но не решился распахнуть само окно. Однако продолжавшийся стук все же заставил его сделать это.

— Кто там?

От пробежавшего по плечам холодного воздуха он поежился.

— Это мы, привидения! — донесся ответ. — Вы бы спустились и открыли нам!

Хэган высунулся из окна и попытался заглянуть на крыльцо внизу. Фигура вышла на открытое место, но виднелась неотчетливо.

— У нас тут — у вас тут — неотложное дело! — послышался голос.

Человек вроде бы что-то держал в руках.

Священник быстро вернулся и надел на пижаму халат. Забыв про тапочки, он прошлепал босыми ногами по холодным ступеням вниз и, включив свет в прихожей, на несколько мгновений замер у входной двери, не решаясь открыть ее. Хотя деревня была рядом, церковь и дом священника стояли особняком С трех сторон их окружали леса и поля, а для связи с прихожанами служило шоссе перед фасадом Отец Хэган был не из робкого десятка, но жизнь рядом с кладбищем неминуемо сказывалась. Стук кулаком по дереву снова вывел его из задумчивости.

Прежде чем открыть дверь, Хэган включил свет на крыльце.

Стоявший там человек сам казался напуганным, хотя и попытался улыбнуться. Его лицо вытянулось, побелело.

— Нашел вот, бродя вокруг, — объяснил незнакомец, кивая головой.

Он протянул священнику свою ношу, и Хэган увидел хрупкое маленькое тело в ночной рубашке, длинные волосы. Похоже, девочка, хотя лица не разглядеть.

— Несите ее внутрь, скорее, — сказал он, отступая.

Священник запер входную дверь и велел незнакомцу следовать за собой, потом включил в гостиной свет и электрокамин.

— Положите ее на диван. Я принесу одеяло. Она, должно быть, замерзла.

Мужчина, хмыкнув, положил девочку на мягкие подушки, потом опустился на колени и убрал с ее лица длинные белокурые волосы. Хэган вернулся и осторожно прикрыл неподвижное тело одеялом Несколько мгновений он внимательно смотрел на спокойное лицо девочки, потом снова обернулся к мужчине, принесшему ее в дом.

— Расскажите мне, что произошло.

Незнакомец пожал плевами. Ему было под тридцать или чуть за тридцать, и ему не мешало бы побриться; на нем был вельветовый пиджак с поднятым от холода воротником и то ли синие брюки, то ли джинсы. Его светло-русые волосы, хотя и не очень длинные, были всклокочены.

— Она перебегала дорогу — я еле успел затормозить. Думал, сшибу ее. — Мужчина помолчал и посмотрел на девочку. — Она спит?

Священник приподнял ей веко. Зрачок смотрел на него, не вздрагивая.

— Не думаю. Кажется, она… — Хэган не закончил фразу.

— Она не остановилась, когда я окликнул ее, и я побежал за ней, — продолжал мужчина — Она побежала прямо к церкви, потом обогнула ее и направилась на кладбище. Я чертовски перепугался. — Он покачал головой и снова пожал плечами, словно снимая напряжение. — У вас есть какие-нибудь предположения, кто это?

— Ее зовут Алиса, — тихо проговорил священник.

— Зачем она бежала сюда? Откуда она?

Отец Хэган пропустил вопросы мимо ушей.

— Она… Она перелезла через ограду позади церковного двора?

Мужчина кивнул.

— Угу. Побежала на луг. А как вы узнали?

— Расскажите мне в точности, что случилось.

Незнакомец огляделся.

— Не возражаете, если я на минутку присяду? Что-то нош трясутся.

— Извините. Вы, должно быть, перенесли страшное потрясение, когда чуть не наехали на нее.

— Это чертово кладбище так на меня повлияло. — Он с облегчением опустился в кресло и протяжно вздохнул. Но тут же на его лицо снова вернулась тревога — Послушайте, не лучше ли вызвать врача? Девочка, похоже, плоха.

— Да, я позвоню. Но сначала расскажите, что произошло, когда она выбежала в поле.

Мужчина, казалось, испытал замешательство.

— Вы ее отец? — спросил он; острые голубые глаза смотрели прямо в лицо священнику.

— Отец, но не ее. Это Католическая церковь, и я в ней священник, отец Хэган.

Мужчина разинул рот, потом понимающе кивнул.

— Конечно, — сказал он, выдавив короткую улыбку. — Я должен был догадаться.

— А вы мистер?..

— Джерри Фенн. — Репортер решил пока не сообщать священнику, что он из «Курьера». — Вы живете здесь один?

— Я держу экономку, она приходит днем А так — да, живу один.

— Жутко.

— Вы собирались рассказать мне…

— Ах да. Луг. Надо сказать, это было странно. Я пошел за ней и увидел, что она стоит на коленях в траве. Она даже не дрожала, а просто смотрела вперед и улыбалась.

— Улыбалась?

— Да, ее лицо сияло. Как будто она смотрела на что-то, понимаете? На что-то такое, что радовало ее. Но все, что она могла видеть, это огромное старое дерево.

— Дуб.

— М-м-м? Да, наверное. Было слишком темно, чтобы рассмотреть.

— Дуб — единственное дерево на лугу.

— Тогда, наверное, это был дуб.

— И что произошло?

— Потом случилось самое странное. Конечно, это все была какая-то чертовщина — простите, святой отец, — но тут вообще ничего не понять. Я подумал., что она ходит во сне — или, точнее сказать, бегает, — и тронул ее за плечо. Легонько, понимаете? Я не хотел пугать ее. А она все с той же улыбкой проговорила: «Какая она красивая!» — как будто видела кого-то под деревом.

Священник замер и уставился на Фенна с таким напряжением, что репортер умолк; и приподнял брови.

— Я сказал что-то особенное?

— Вы сказали, что девочка заговорила Алиса говорила с вами?

Фенна поразила реакция священника, и он заерзал в кресле.

— В действительности она говорила не со мной. Скорее сама с собой. Что-то не так, святой отец?

Священник посмотрел на девочку и легонько погладил ее ладонью по щеке.

— Алиса глухонемая, мистер Фенн. Она не может говорить и не слышит.

Фенн перевел взгляд со священника на бледную, неподвижную девочку. Такую хрупкую, маленькую и такую беззащитную.

Глава 4

Чья-то рука легонько хлопнула Фенна по плечу.

— Привет, Джерри! Ты, кажется, на этой неделе переключился на кладбища.

Фенн взглянул на проходящего мимо Морриса, одного из тринадцати младших редакторов «Курьера», который полуобернулся к нему, но не остановился, шагая к своему рабочему месту.

— Что? Да, но ты же не знаешь, как все было на самом деле, — машинально ответил репортер.

Он снова сосредоточился на пишущей машинке, быстро перечитал только что напечатанную строчку и, удовлетворенно хмыкнув, продолжил быстро тыкать в клавиши указательными пальцами. Фенн не обращал внимания на окружавшую его суматоху: шум других изношенных, требующих ремонта пишущих машинок, внезапную ругань и еще более внезапные взрывы грубого хохота, мешанину запахов и голосов. Гвалт в течение дня неизменно возрастал; безумие прерывалось, лишь когда вечерняя редакция в 3.45 пополуночи отправлялась на покой. Все репортеры вскоре осваивали искусство уходить в себя и не замечать внешнего шума, их мысли, руки и черные знаки на бумаге сплетали собственный хрупкий кокон уединения.

Указательным пальцем правой руки Фенн ткнул в клавишу с точкой и вытащил из машинки лист с отпечатанными абзацами. Он пробежал глазами по строчкам, и его улыбка перешла в широкую ухмылку. Отлично! Фигура, белым призраком возникающая в ночи и перебегающая дорогу перед фургоном. Погоня за видением Через кладбище (можно бы добавить жути, но не будем перегибать). Девочка, стоящая на коленях среди поля, глядя на дерево. Маленькая, в ночной рубашке. Одна. Она говорит. Потом наш бесстрашный репортер узнает, что она глухонемая — или была глухонемая. То, что надо!

Фенн протиснулся между двумя столами, не отрывая сверкающих глаз от редактора новостей. Он встал над его сгорбленной фигурой и едва удержался от соблазна постучать пальцем по лысому черепу.

— Оставь, я посмотрю, — проворчал редактор.

— Думаю, тебе лучше прочесть сейчас, Фрэнк.

Фрэнк Эйткин взглянул на Фенна.

— Я думал, ты приготовишь к полуночи, Хемингуэй.

— Да. Но это специально для тебя.

— Покажи заместителю. — Лысый редактор снова принялся что-то править карандашом.

— Да ты только взгляни, Фрэнк! Думаю, тебе понравится.

Эйткин устало отложил карандаш и несколько мгновений смотрел на сияющую физиономию Фенна.

— Таннер сказал мне, что прошлой ночью ты ничего не нашел — Таннер был редактором ночных новостей.

— Я подобрал парочку новостей, Фрэнк, но ничего особенного прошлой ночью не было. Если не считать вот этого.

Редактор выхватил у него листок.

Фенн, засунув руки в карманы, с нетерпением ждал, пока Эйткин просмотрит статью, и тихонько насвистывал. Редактор не отрывался, пока не прочел все, потом на его лице отразилось недоверие.

— Что это за дерьмо? — спросил он.

Ухмылка погасла на лице Фенна.

— Так тебе понравилось или нет?

— Ты что, издеваешься?

Фенн с беспокойным видом склонился над столом редактора и повысил голос:

— Это все правда, Фрэнк. — Он ткнул пальцем в листок — Это действительно случилось со мной прошлой ночью!

— Ну и что? — Эйткин швырнул листок через стол. — Что это доказывает? У девочки был кошмар, она ходила во сне. Ну и что? Большое дело!

— Но она была глухонемой, а заговорила со мной.

— А кому-нибудь еще она сказала что-нибудь? То есть потом, когда ты принес ее в дом священника?

— Нет, но…

— Когда туда пришел врач? Она сказала что-нибудь ему?

— Нет…

— А своим родителям?

Фенн выпрямился.

— Этот коновал провел осмотр, пока священник ходил за родителями. Когда они пришли, девочка снова спала. Врач сказал им, что с ней ничего страшного — небольшая температура, вот и все.

Редактор оперся локтями о стол и с наигранным терпением проговорил:

— Ладно, значит, она тебе что-то сказала. Произнесла три слова, не так ли? Эти три слова были отчетливы или невнятны?

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что если девочка была глухонемой, она не могла знать, как произносятся слова. Они бы были искаженными или вообще непонятными, потому что она никогда раньше их не слышала.

— Они были совершенно отчетливы. Но она не всегда была глухонемой. Священник сказал мне, что она стала такой в четыре года.

— А сколько ей теперь? — Эйткин взглянул на отпечатанный листок. — Одиннадцать? Семь лет — долгий срок, Джерри.

— Но я сам слышал! — настаивал Фенн.

— Было довольно поздно, а ты испытал потрясение. — Редактор с подозрением посмотрел на него. — И, возможно, пропустил стаканчик-два.

— Не настолько, чтобы слышать голоса.

— Да, да, это ты так говоришь.

— Я клянусь!

— Ну, и чего ты от меня хочешь? Что мне делать с этим? — Он потряс листком.

Фенн изобразил удивление.

— Напечатай.

— Убирайся. — Эйткин скомкал лист и швырнул в мусорную корзину.

Репортер открыл рот, чтобы возразить, но Эйткин поднял руку:

— Послушай, Джерри. Чудес не бывает. Ты уже большой, и сам понимаешь. Что мы имеем? Ты утверждаешь, что девочка, пробывшая семь лет глухонемой, заговорила Сказала три слова, парень, три вшивых слова, и больше никто их не слышал. Только ты. Наш великий репортер, известный своим буйным воображением, прославившийся сатирой на заседания местного совета…

— Ах, Фрэнк, это была шутка…

— Шутка? О да, в прошлом было несколько шуточек. Дельтапланерист, любивший прыгать с башни и парить в воздухе голым…

— Я же не знал, что на нем был телесного цвета облегающий костюм. Все выглядело очень правдоподобно…

— Да, и фотография тоже. Полицейским доставило столько радости бегать по окрестностям в ожидании его приземления, когда заметили этого чудака в следующий раз.

— Было легко ошибиться.

— Конечно. Как и в случае с полтергейстом в Кемптауне.

— Боже, я не знал, что у старушки была нервная кошка!

— Потому что не потрудился проверить, Джерри, вот почему. Ясновидец, которого мы наняли, продал историю «Аргусу». И ты не можешь упрекнуть их, что они отправили людей в город проверить шутку — эти наши чертовы конкуренты.

Определенно, репортеры рядом ухмылялись, хотя и не отрывались от своих пишущих машинок.

— И это не все, просто у меня нет времени перечислять. — Эйткин взял свой карандаш и указал куда-то в окно. — А теперь иди и возвращайся, когда придумаешь что-нибудь стоящее. — Он снова склонился над своей правкой, и вид его блестящей лысины почему-то удержал Фенна от возражений.

— Можно мне продолжить это дело?

— Не в рабочее время, — последовал ворчливый ответ.

Ради своих подслушивающих коллег Фенн еще немного потрепал языком, делая вид, что сообщает что-то важное заваленному работой редактору, потом повернулся и хмуро побрел обратно на свое место. Боже, Эйткин не распознает прекрасную статью, если она сама подойдет и плюнет ему в глаза. Девочка заговорила! После семи лет молчания она произнесла три слова! Фенн плюхнулся на стул. Три слова. Но что это значит? Кто была «красивая», которую она увидела? Репортер пожевал губами и невидящим взглядом уставился на пишущую машинку.

Через некоторое время он пожал плечами и взялся за телефон. Набрав номер местного радио, Фенн попросил Сью Гейтс.

— Где тебя носило прошлой ночью? — спросил он, когда она подошла.

— Брось, Джерри. Мы не уговаривались о встрече.

— Так-то оно так, но ты могла меня предупредить.

В трубке послышался протяжный вздох.

— Ладно, ладно, — торопливо проговорил Фенн. — Мы можем вместе пообедать?

— Конечно. Где?

— У тебя.

— М-м-м, нет. Сегодня у меня много работы. Получится впопыхах.

— Тогда в «Олене». Через десять минут?

— Через двадцать.

— Договорились. До скорого.

Фенн повесил трубку, впрочем ненадолго, и отошел посмотреть телефонный справочник. Пролистав страницы, он провел пальцем по списку фамилий и остановился, найдя нужную. Возвращаясь на свое место, Фенн повторял про себя номер, пока не набрал его. Никто не отвечал. Он попробовал снова.

Длинные гудки. Наверное, священник отправился по своим ежедневным делам Экономки тоже не было. Похоже, церковь Святого Иосифа — заброшенное место.

Фенн встал, взял со спинки стула свой пиджак и посмотрел на окна, идущие вдоль всей стены. Стоял солнечный зимний день. Фенн прошел к двери и чуть не столкнулся там с редактором спортивной рубрики.

— Как дела, приятель? — весело проговорил тот и удивился, услышав в ответ неразборчивое ворчание.

Сью Гейтс опаздывала, но Фенну пришлось признать, что ее стоило подождать. Хоть Сью и была на четыре года старше его, в свои тридцать три она сохранила ладную фигуру двадцатилетней девушки. Локоны длинных темных волос окаймляли лицо, а карие глаза могли привлечь мужское внимание в любом заполненном помещении. На Сью были облегающие джинсы, свободный свитер и короткое темно-синее, морского покроя пальто. Увидев Фенна, она махнула рукой и протолкалась к нему через бар. Когда Сью подошла, Фенн встал и поцеловал ее, оценив мягкость влажных губ.

— Привет, дружок! — проговорил он весело. Тепло приятной волной быстро пробежало по телу и собралось в области паха.

— Привет! — ответила Сью, пролезая на сиденье рядом.

Фенн пододвинул к ней уже заказанное пиво, и она с удовольствием сделала большой глоток.

— Будешь есть? — спросил Фенн: Сью часто по два дня не притрагивалась к пище.

Она покачала головой.

— Заморю червячка вечером.

— Червячка? Собираешься вечером на рыбалку?

— Идиот.

Подцепив остатки сыра,¹ Фенн улыбнулся набитым ртом.

— Извини, что вчера вечером меня не было, — сказала Сью, накрыв его руку ладонью.

Фенну пришлось проглотить, прежде чем ответить.

— Прости, что я нагрубил по телефону, — извинился он в свою очередь.

— Забудь об этом. Кстати, я звонила в «Курьер», чтобы сообщить, что меня не будет. Мне сказали, что ты уехал по заданию.

— Я тоже тебе звонил.

— Я уезжала..

— Знаю.

— Редж пригласил меня на ужин.

— Ах, да. — Его голос звучал непринужденно. — Старина Редж.

— Ну перестань. Редж мой босс — ты знаешь, в этом нет ничего такого.

— Конечно знаю. А он знает?

Сью рассмеялась.

— Это тощая жердь в очках, как бутылочные донышки, лысеющий и с отвратительной привычкой ковырять мизинцем в носу.

— И вот это последнее делает его неотразимым.

— И сверх всего, он женат и у него трое детей.

— Я же говорю, он неотразим. — Фенн допил свою кружку. — Возьму тебе еще, пока я здесь.

— Нет, лучше я тебе, — настояла она — А пока я схожу к стойке, ты можешь подумать, какой ты зануда — Она взяла его кружку. — Еще темного?

— «Кровавую Мэри»[6],— сказал он чопорно.

Глядя, как Сью пробирается к стойке, Фенн повторял себе, что восхищается ее независимостью. Он много раз говорил это себе и ей — ему хотелось убедить себя в этом восхищении. Сью успела выйти замуж и развестись, когда ей еще не исполнилось двадцати шести, ее бывший муж занимался рекламой в Лондоне — влиятельный, импозантный тип, умевший приволокнуться за девушками, этакий творческий бизнесмен. После очередной неосторожности с его стороны Сью потребовала развода. Она занимала неплохую должность в кинокомпании — они с муж ем и познакомились, когда этой компании предложили снять рекламный ролик на телевидении для его агентства, — но после развода Сью решила, что с нее хватит рекламщиков, Лондона и мужчин.

Большой проблемой явилось то, что после брака остался ребенок — сын по имени Бен. Во многом из-за него Сью пришлось переехать на южное побережье: родители ее жили в Хове, являющемся половиной (некоторые говорили: лучшей половиной) Брайтона, и они согласились участвовать в воспитании внука. Большую часть времени Бен проводил со своими дедушкой и бабушкой, но Сью старалась, чтобы каждый день все собирались вместе, и почти каждые выходные забирала мальчика к себе. Фенн знал, что Сью хотелось всегда держать сына при себе, но ей приходилось зарабатывать на жизнь (ее неистовое стремление к независимости означало отказ от любой поддержки, даже ради Бена, со стороны бывшего мужа; половина денег от продажи дома в Ислингтоне[7] — вот все, что она от него потребовала). Сью удалось найти работу на брайтонском радио, и вскоре она уже вела свою передачу. Но это отнимало много времени, и приходилось все меньше и меньше видеться с Беном, что беспокоило ее. И слишком часто она виделась с Фенном, что беспокоило почти так же. Ей не хотелось связываться еще с одним мужчиной; случайные знакомства — вот все, что Сью позволяла себе; это требовалось только в редких случаях, когда слабому телу необходимо было прижаться к чему-то большему, чем подушка. Однако после встречи с Фенном эти случаи участились.

Он убеждал ее отказаться от своей квартиры и переехать к нему. Казалось смешно иметь такие тесные отношения и жить далеко друг от друга (точнее говоря, в трех кварталах). Но Сью противилась и так; и не согласилась: она поклялась больше никогда не попадать в полную зависимость от кого-то. Никогда. Иногда, втайне, Фенн чувствовал облегчение, поскольку это давало независимость и ему. Иногда он ощущал вину (сделка казалась ему чересчур выгодной), но когда звал Сью, она всегда убеждала его, что ответственность лежит не на нем и что это она получает наибольшую выгоду. Мужчина, на которого можно положиться в трудную минуту, способный утешить ее ночью, когда так одиноко; друг, с которым можно развлечься, когда все в порядке. Плечо, на котором можно выплакаться, любовник, за которым можно подсматривать, бумажник, на который можно рассчитывать. И одиночество, когда оно очень нужно. Чего еще может желать женщина? «Многого», — думал Фенн, но не собирался понуждать ее.

Сью вернулась и с выражением легкого неодобрения на лице протянула ему густой красный коктейль. Он отхлебнул и зажмурился: Сью велела бармену не жалеть перца. Фенн заметил, что она еле удерживается, чтобы не фыркнуть.

— Что ты сегодня делаешь, Вудстайн?[8] — спросила Сью. — Я думала, ты не сползешь с кровати после поздней работы.

— Прошлой ночью я натолкнулся на отличную историю. Точнее, это она на меня наткнулась. Я думал, она попадет в этот выпуск, но у Аятоллы оказалось иное мнение.

— Эйткину не понравилось?

Фенн с усмешкой покачал головой.

— Не понравилось? Он просто не поверил.

— Попробуй рассказать мне. Я знаю, ты врешь, только когда видишь в этом какую-то выгоду для себя.

Он вкратце рассказал, что случилось накануне ночью, и Сью улыбнулась. По мере рассказа в ее глазах постепенно разгорался интерес. В одном месте, когда Фенн описывал, как он обнаружил девочку, стоявшую на коленях в чистом поле, Сью поежилась, словно спины ее коснулись холодные пальцы. Он продолжал рассказывать про священника, про врача, потом про прибытие встревоженных родителей.

— Сколько лет было той девочке? — спросила Сью.

— Священник сказал, что одиннадцать. Но мне она показалась младше.

— И она просто смотрела на дерево?

— Она просто смотрела в ту сторону. У меня сложилось впечатление, что она смотрела на что-то другое.

— Что-то другое?

— Да, это трудно объяснить. Она улыбалась, понимаешь, как будто что-то вызывало в ней радость. Просто восторг. Как будто перед ней было какое-то видение.

— Ой, Джерри…

— Нет, именно так! Именно так это выглядело. Девочка видела что-то.

— Ей приснилось, Джерри. Не надо преувеличивать.

— Тогда как ты объяснишь то, что она сказала?

— Может быть, и тебе померещилось.

— Ах, Сью… Я ведь серьезно говорю.

Она рассмеялась и взяла его за локоть.

— Извини, дорогой, но ты сходишь с ума, когда думаешь, что раскопал хорошую историю.

Он хмыкнул.

— Может быть, ты права. Может быть, эта часть мне померещилась. Но странно: у меня сложилось впечатление, что это случилось уже не в первый раз. Когда пришли ее родители, я услышал, как ее мать что-то бормочет, будто Алиса — так звать девочку — уже уходила раньше на то же самое место. Священник кивнул, но его глаза словно предостерегали женщину не говорить лишнего при мне. Как будто от меня что-то скрывали.

— Он знал, что ты репортер?

Фенн покачал головой.

— Он не спросил, я и не сказал. — Он задумчиво отхлебнул свой перченый коктейль. — Но все равно он хотел от меня избавиться. Не мог дождаться моего ухода, когда появились отец и мать. Я притворился более потрясенным, чем был на самом деле, и он дал мне немного прийти в себя. Потом, прямо перед тем, как родители забрали Алису, он проделал с ней какой-то ритуал. Пробормотал что-то и осенил крестным знамением.

— Благословил ее?

Фенн насмешливо посмотрел на, Сью.

— Можешь сказать и так.

— Нет, это ты так говоришь. Наверное, он благословил ее.

— С чего бы это?

— Священники благословляют дома, священную утварь, статуи. Можно даже благословить твой автомобиль, если хорошо попросишь. Почему бы не ребенка?

— Да, почему бы и нет? Слушай, а откуда ты все это знаешь?

— Я католичка — по крайней мере, раньше была. Не уверена, что осталась до сих пор. Католическая церковь не одобряет разводы.

— Ты никогда не говорила об этом.

— Не было нужды. Я больше не хожу в церковь, только на Рождество, и то в основном ради Бена Ему нравится церемония.

Фенн с пониманием кивнул.

— Так вот почему ты так неистовствуешь в постели.

— Зануда.

— Угу. Вот почему ты так любишь бичевание!

— Заткнись, пожалуйста. В тот день, когда я позволила тебе ударить меня…

— Да, вот почему мне приходится раздеваться в темноте…

Она застонала и под столом ущипнула его за ляжку. Фенн вскрикнул и чуть не расплескал свой коктейль.

— Ладно, ладно, я соврал, ты нормальна. А как жаль!

— Просто запомни это.

Он в ответ сжал ее бедро, но его прикосновение было нежным.

— Значит, ты говоришь, что это обычная практика — благословлять девочку?

— Нет, в данных обстоятельствах это кажется мне необычным. Но не особенно. Может быть, он просто хотел успокоить родителей.

— Да, может быть.

Сью рассматривала его профиль и знала, что в некоторые дни любит его больше, чем в другие. Сегодня был такой день. Она вспомнила, как они впервые встретились более трех лет назад. Это было на вечеринке, устроенной радиостудией для одного из дикторов, который переходил в главную компанию, Великую Тетушку Би-би-си, в Лондон. На вечеринку пригласили кое-кого из дружелюбных газетчиков, а Джерри Фенн казался, может быть, чересчур энергичным, но достаточно дружелюбным.

— Что-то мне знакомо ваше лицо, — сказала ему Сью, заметив, как он ловко увивается вокруг, выжидая удобного момента, чтобы представиться. До того она несколько раз ловила его взгляд, прежде чем он обошел комнату, чтобы нарочно столкнуться с ней.

— Да? — сказал он, приподняв брови.

— Да, вы напомнили мне одного актера..

— Правильно. Какого? — Фенн широко улыбнулся.

— Ах, как же его фамилия! Ричард…

— Иствуд. Ричард Иствуд?

— Нет, нет. Он был еще в этом космическом боевике…

— Ричард Редфорд?

— Нет, такой глуповатый.

— Ричард Ньюман?

— Дрейфус, вот кто. Ричард Дрейфус.

Его улыбка погасла, губы сложились в букву «О».

— Ах да. Он. — Фенн снова просиял — Да, хороший артист.

Они разговорились, он смешил ее своими быстрыми переменами настроения, его внезапная оживленность прерывалась хитрыми ухмылками, заставляя Сью задумываться, не шутит ли он, прикидываясь таким серьезным Прошло три года, но она так и не поняла этого.

Фенн повернулся к ней лицом с той же хитрой ухмылкой.

— Ты занята в эти выходные?

— Не особенно. Правда, я встречаюсь с Беном.

— Можешь выделить мне утро в воскресенье?

— Конечно. Есть какая-то причина?

Его улыбка стала шире.

— Не хочешь сходить со мной на воскресную мессу?

Глава 5

Стоя у подножия лестницы, Молли Пэджетт прислушалась. Это был маленький домик из красного кирпича, точно такой же, как все другие муниципальные дома в Бенфилде, и движение в любой комнате было бы ясно слышно снизу лестницы. До слуха донеслось знакомое «бип-бип» Алисиных «Галактических захватчиков»; дочь часами играла в эту электронную игру на батарейках, с безошибочной точностью стреляя в опускавшихся зеленых врагов, что Молли одновременно озадачивало и впечатляло. Она прошла на кухню и наполнила чайник.

По крайней мере, Алиса на время отложила свои цветные карандаши.

Молли села за откидной стол. Ее лицо, и так бледное, в последние две недели стало еще более обескровленным из-за усилившейся тревоги. Алиса была для Молли неиссякаемым источником беспокойств, поскольку в четырехлетием возрасте обычная детская болезнь вызвала у дочери необычное последствие: после свинки Алиса стала глухонемой. Молли побарабанила пальцами по столу и подавила желание закурить. Пять сигарет в день было ее максимумом — одна утром, еще одна в течение утра, одна непосредственно перед тем, как Лен, ее муж, вернется с работы, и потом две вечером, перед телевизором Пять в день — это самое большое, что она могла себе позволить, но иногда выкуривала и десять. А порой и все двадцать. Все зависело от Лена. Он бывал иногда таким ублюдком!

Молли быстро перекрестилась, прося у Бога прощения за сквернословие, но не за мысли: они имели под собой основание.

Вспомнив прошедшую ночь, она нахмурилась еще сильнее. Они с Леном перепугались, когда священник постучал среди ночи в дверь; он стоял в прихожей с белым, встревоженным лицом, как одетый в черное предвестник беды. «Ерунда», — сказала она ему, когда Хэган сообщил, что Алиса у него в доме и к ней вызвали врача Алиса спокойно спит у себя в постели, утверждала Молли. Она лежит там с семи часов. Легла пораньше, потому что почувствовала себя усталой.

Отец Хэган только покачал головой и убедил их одеться и пойти с ним. Но Молли побежала в комнату к Алисе: она понимала, что священник не стал бы лгать, но просто хотела убедиться в его заблуждении. Постель была пуста, одеяло откинуто, кукла свисла с края, бессмысленно уставившись в пол Лен и отец Хэган тоже пришли сюда, и священник, а не муж;, постарался успокоить Молли. С Алисой все в порядке, насколько мог судить врач. Вероятно, она ходила во сне, вот и все.

— Но неужели в эту чертову церковь? — спросил Лен, не смущаясь тем, что говорит со священником.

Отец Хэган велел им найти теплые вещи для дочери, поскольку она была в одной тонкой ночной рубашке. К тому времени сами они уже торопливо оделись, и настроение Лена перешло в озлобление, так как, будучи атеистом, он держался подальше от церквей (хотя ему доставляли удовольствие время от времени случавшиеся похороны, к которым он относился как к общественным событиям) и необходимость тащиться в церковь среди ночи — к тому же чертовски холодной ночи! — не вызвала у него радости.

Когда они увидели Алису в доме у священника, то поразились, насколько бледной она была. Далее Лен прекратил свое угрюмое бормотание. И в то же время девочка казалась какой-то умиротворенной.

Врач заявил, что не обнаружил ничего страшного, но пару дней девочку следует подержать дома, обеспечить ей покой. Если она будет вести себя странно или казаться не такой, как всегда, нужно позвонить ему — и он тут же прибудет. Впрочем, врач не сомневался, что беспокоиться не о чем Дети часто устраивают ночные прогулки, во сне или наяву; Алиса просто забрела дальше, чем большинство.

Но Молли не покидал страх. Почему Алиса снова пошла к тому дереву? Молли чуть с ума не сошла, когда дочь пропала две недели назад, она обшарила всю церковь и окрестности, дважды выбегала на дорогу, чтобы убедиться, что Алисы там нет. В панике она побежала в дом отца Хэгана, и он помог ей еще раз обыскать окрестности. Это священник заметал ее дочь в поле, на коленях перед деревом Когда они подошли к ней, Алиса улыбалась; но улыбка погасла, стоило девочке заметить их приближение. Тогда Молли пришла в замешательство, это сбило ее с толку. Они отвели девочку назад, и на языке жестов лгать спросила ее, зачем она пошла на луг. Алиса только выразила недоумение, словно не поняла. После она была как будто в полном порядке (возможно, немного отстраненной, но это не казалось чем-то необычным: так легко потеряться в мире безмолвия), и Молли попыталась забыть тот инцидент.

Теперь, из-за предыдущей ночи, беспокойство вернулось с новой силой. И страх смешивался с чем-то еще. С чем же? С дурным предчувствием? Больше. С чем-то большим Слабое шевеление надежды… Нет, это невозможно. Тот человек заблуждался. Хотя он казался таким уверенным.

Она не могла вспомнить имя того молодого человека, который чуть не задавил Алису. Когда пришли они с Леном, он сидел в кресле, и его наряд несколько портил первое впечатление. Вокруг распространялся знакомый запах алкоголя (знакомый, потому что тот же неприятный запах был так характерен для ее мужа), хотя человек не казался пьяным Он сказал, что Алиса что-то говорила ему.

Чайник засопел в новой тональности, из него повалил пар: Молли выключила газ и бросила в пустую чашку на сушилке пакетик чая. В другую чашку она налила концентрированного лимонного сока для Алисы и добавила в обе чашки кипятку. Молли смотрела на кружащуюся зеленовато-желтую жидкость и думала о дочери, своем единственном ребенке, думала о том, что чудес не бывает. Во всяком случае, для Молли и Алисы Пэджетт.

Она поставила чашку на блюдце, положила рядом с ней два печенья и вышла из кухни. Поднимаясь по лестнице, Молли повторяла про себя быструю безмолвную молитву, но не позволяла себе надеяться. Скоро Алиса вернется в свою специальную школу для глухонемых в Хове, сама Молли снова будет занята неполный день как приходящая домработница, а Лен примется ворчать, и у Пэджеттов опять будет все как всегда. Она молилась об этом, но и о чем-то лучшем.

Когда Молли вошла в спальню, Алиса не взглянула на нее. Хотя и глухая, дочь всегда чувствовала, когда кто-то входил, но на этот раз была поглощена рисованием. «Галактические захватчики» лежали на полу у кровати, а карандаши находились под рукой на тумбочке. Молли встала рядом, держа чашку с горячим лимонным питьем, но Алиса не отрывалась от альбома.

Увидев рисунок, Молли нахмурилась. Опять тот же. Тот же самый, что дочь рисовала каждый день уже две недели. Молли показывала его отцу Хэгану, который заходил в то утро, и он тоже не нашел в рисунке никакого смысла.

Молли поставила блюдце с чашкой рядом с карандашами и присела на край кровати. Алиса удивленно подняла голову, когда у нее из руки забрали желтый карандаш. На мгновение показалось, что она не узнает мать. Но потом девочка улыбнулась.

Дождь, как мелкая ледяная крупа, бил в лицо отцу Хэгану, который стоял у кладбищенской стены, глядя на дерево в поле. Небо после ясного утра потемнело, между далеким горизонтом и собравшимися мрачными тучами виднелась серебристая дымка.

Ничего не происходило. Да он ничего и не ожидал. Дерево было просто деревом Старый потрепанный дуб. Молчаливый свидетель проходящего времени. Священник видел, как в дальнем конце луга пасутся овцы с желтовато-серыми телами, их заботил лишь следующий пучок травы да возрастающая тяжесть в раздутом брюхе.

Священник поежился и поплотнее застегнул воротник своего темно-синего плаща. Черные волосы промокли, очки покрылись капельками воды. Он стоял уже пять минут, не обращая внимания на ледяной дождь. Его тревожило какое-то ощущение, которого он не мог осознать, какое-то неопределенное гнетущее чувство. Хэган плохо спал в ту ночь, когда врач с Алисой и Пэджеттами и человек по фамилии Фенн ушли. На него обрушилось странное одиночество, он чувствовал себя беззащитным и всеми покинутым.

За годы своего священничества Хэган привык считать одиночество благом, а не несчастьем. Но в последнюю ночь оно стало подавляющим, комната превратилась в клетку, окруженную непроницаемой, лишенной жизни темнотой, мертвенной пустотой, отделявшей его от остального человечества. Его посетило пугающее чувство, что если он выйдет из спальни и двинется в темноту, то никогда не достигнет ее края, а будет идти и идти и потеряется в ней. И уже никогда не отыщет снова свою комнату. Это чувство удушало, и он испугался.

Он стал молиться, и молитва постепенно отодвинула сжимающиеся стены страха. Его сон был неспокойным и утомлял больше, чем бессонница, и еле заметный проблеск утра воспринялся как безграничное облегчение. Хэган дрожал в пустой церкви, его религиозное рвение было пылким, глубоким, а потом, на утренней мессе, разделенной с четырьмя прихожанами из своей паствы, священник начал избавляться от гложущей тревоги. Но не до конца, она таилась в глубине сердца весь день, как смутный мучитель, не дающий распознать себя, нападающий и тут же скрывающийся.

Ствол дерева был покрыт бороздами, Словно морщинами, годы изогнули и перекрутили его. Дуб господствовал над этой частью луга, как гигантский сторож, бесчисленные ветви-руки вздымались, предупреждая желающих вторгнуться. Гротескная голая фигура, лишенная летних листьев, устрашающая в своем безобразии. «Однако, — сказал себе священник, — это всего лишь многовековой дуб с изогнутыми нижними ветвями, с потрескавшейся и высохшей корой, изрядно изувеченный временем. Почему же девочка стояла перед ним на коленях?»

Пэджетты всегда жили в этом приходе, Молли Пэджетт была преданным, хотя и неприметным членом католической общины. Она получала плату за работу по уборке в церкви, но жалованье было минимальным, и, вероятно, она бы согласилась работать бесплатно, если бы отец Хэган попросил об этом Он не часто встречался с Леонардом Пэджеттом и неохотно признавал, что ему нет дела до этого человека Атеизм Пэджетта и плохо скрываемая неприязнь к церкви и ее служителям не влияли на чувства священника, по отношению к нему; Хэган знал и уважал многих подобных людей. Нет, в этом человеке было что-то… что-то нехорошее. В редких случаях, когда отец Хэган заходил к Пэджеттам, Леонард всегда казался угрюмым, словно ему было неловко в обществе священника И, в свою очередь, тот чувствовал себя неловко в обществе Пэджетта Зайдя утром проведать Алису, он обрадовался, что ее отца нет дома.

Алиса. Доброе дитя, пытливое дитя. Беда сделала ее одинокой. Девочка была хрупкой, но в маленьком теле чувствовалась внутренняя сила Казалось, она счастлива в церкви: она с радостью помогала матери и испытывала почтение к окружающей обстановке. У Алисы было немного друзей — конечно, ее немота мешала другим детям, подобные вещи не вызывают у них сочувствия. Но, несмотря на свой тяжелый недуг, она казалась такой же смышленой, как и ее сверстники, хотя часто замыкалась в собственном мире, в своих фантазиях — очевидный результат недуга В то утро она почти совершенно затерялась в своем тайном царстве, поглощенная какими-то каракулями.

И воспоминание об Алисиных рисунках снова повлекло Хэгана в церковь.

Сгорбив плечи под секущим дождем, он торопливо прошел через унылое кладбище Молли Пэджетт показывала ему рисунки своей дочери, сделанные в последние две недели, и все они походили один на другой, в основном желтые и серые, некоторые с добавлением голубого. Странно, лишь один отличался, но не стилем, а цветом. Он был красно-черным И все они что-то смутно напоминали.

Алиса не была художницей, но пыталась изобразить фигуру, кого-то в белых одеждах. Порой использовался голубой цвет и лишь один раз — красный. Фигуру окружало что-то желтое, и у нее не было лица. Казалось, что это женщина, хотя очертания были неясными.

Он вошел в притвор, радуясь укрытию от дождя, и порылся в кармане в поисках ключа В эти дни церковь всегда запиралась из-за участившихся случаев вандализма и воровства. Святое убежище было доступно для прихожан лишь в определенное время. Длинный ключ повернулся в замке, отец Хэган распахнул двери, вошел и закрыл их за собой. Звуки глухо отражались от стен сумрачной церкви, и шаги казались неестественно громкими, когда священник, предварительно преклонив колени и перекрестившись, шел между скамьями.

Прежде чем подойти к алтарю, он задержался, глядя на отдаленную неподвижную фигуру у стены, сбоку от алтаря. Неужели? Да, подойдя к статуе, отец Хэган убедился: те же распростертые руки, чуть склоненная голова, смотрящая на тех, кто преклонил колени, сидел или стоял у подножия. Рисунки Алисы приобрели для него смысл, когда он увидел образ, который она пыталась передать.

Алиса часто сидела здесь. Любопытно, что определение предмета ее навязчивых рисунков не принесло облегчения. Вместо этого ощущалось какое-то легкое беспокойство.

Священник взглянул на выражающее сострадание, но каменное лицо Богоматери и поразился вдруг охватившему его резкому приливу отчаяния.

Глава 6

Воскресенье. Утро. Солнечно. Но холодно.

Фенн пристроил свою малолитражку в хвост длинной череды автомобилей, большинство из которых заехали двумя колесами на траву за обочиной.

— Уже половина десятого, Джерри. Мы опаздываем.

Сью сидела на месте пассажира, не делая попыток вылезти из машины.

Фенн изобразил улыбку.

— Они больше не заставляют за это надевать власяницу, а?

Он выключил двигатель.

— Я не уверена, что мне этого хочется. — Сью тревожно покусывала нижнюю губу. — Я хочу сказать, это несколько лицемерно, правда?

— Почему? — Фенн удивленно взглянул на нее, хотя его глаза по-прежнему улыбались. — Опоздавшие всегда удостаиваются хорошего приема.

— Брось, это не смешно.

Фенн переменил тон.

— Ладно, Сью, тебе нет нужды становиться новообращенной католичкой. Мне бы было немного не по себе войти туда в одиночку, я бы не знал, какого черта там делать.

— Признайся, ты до чертиков перепугался. Думаешь, католики сжигают неверующих на костре? И почему ты решил, что тебя обязательно распознают?

Фенн неловко заерзал.

— Пожалуй, я чувствую себя так, будто вторгся в чужие владения.

— Ты хочешь сказать, чувствуешь себя шпионом? А я что буду чувствовать, как ты думаешь?

Он наклонился, обнял ее за шею и нежно притянул к себе.

— Мне нужно, чтобы ты была рядом, Сью.

Она посмотрела ему в лицо, собираясь выругать за эти явно детские слова, но вместо этого застонала, вылезла из машины и захлопнула за собой дверь.

Фенн вздрогнул, но не удержался от смешка Он запер машину и поспешил за Сью, которая шагала вдоль трехрядной дороги, направляясь к входу в церковь. Вместе с ними спешили другие опоздавшие, и звук органа ускорил их шаги.

— Чего я ни делаю для тебя, Фенн, — пробормотала Сью уголком рта, когда они вошли в придел.

— Но это все не так уж плохо, — прошептал он в ответ, однако толчок острым., локтем погасил его улыбку.

Церковь была полна и это удивило Фенна — ему казалось, священники вечно жалуются, что в церковь ходит все меньше и меньше народу. Но здесь людей было много. Даже слишком много — ему и другим опоздавшим пришлось стоять позади всех. Фенн смотрел, как Сью опустила руки в купель у центрального прохода, и восхитился ее ногами, когда она быстро преклонила колена «Помни, где находишься», — сказал он себе. Он решил, что будет неловко последовать ее примеру, но обнаружил, что не последовать так же неловко. Пробравшись в сторонку и стараясь выглядеть по возможности незаметнее, репортер осмотрелся. Паства была самой разномастной: много детей, некоторые со взрослыми, другие просто с братьями, сестрами или друзьями; много женщин, в основном средних лет и еще старше, там и здесь виднелись несколько девочек лет тринадцати-пятнадцати, и присутствовало изрядное количество мужчин, в большинстве семейных, но были среди них и одна-две группки мальчиков-подростков. Все пели гимн, рты открывались и закрывались, но многие не произносили слов, а разевали рот просто так. Впрочем, мелодия звучала неплохо, и общий эффект сливавшихся вместе голосов и богатых звуков гудящего органа был не лишен приятности. Фенн принялся напевать вместе со всеми.

Гимн закончился, люди зашевелились, послышался шорох закрывающихся книг, как приглушенный шум накатившей на берег волны. Паства опустилась на колени, и Фенн не знал, что делать — каменный пол казался слишком жестким Он бросил взгляд на Сью, ожидая подсказки, и с облегчением заметил, что она только слегка наклонила голову. Репортер сделал то же самое, но глаза его смотрели вверх, блуждая по головам стоящих впереди людей.

Монотонная литания священника привлекла его внимание к алтарю, и Фенн еле узнал человека в этом блестящем служебном одеянии — белой сутане и яркой желто-зеленой ризе. Отец Хэган преобразился, он имел мало общего с тем растерянным и встревоженным босым человеком в халате, которого Фенн видел несколько дней назад. Перемена была разительной, как будто Кларк Кент[10] превратился в супермена. Или Попай[11] наелся шпината Одеяния на священнике были подобны доспехам и придавали ему спокойствие и силу. На Фенна это произвело некоторое впечатление, но он цинично напомнил себе, что причудливое платье — всегда самый лучший камуфляж.

Когда отец Хэган быстро произносил молитвы, лицо его ничего не выражало, глаза были опущены, почти закрыты. Паства бессвязным гулом отвечала на его торжественные воззвания к Богу. Потом священник и прихожане молились вместе, и Фенн заметил, что священник открыл глаза и больше не склоняет голову. Отец Хэган то и дело поглядывал налево, словно наблюдая за кем-то, кто стоял на коленях в другом конце церкви. Фенн проследил за его взглядом, но увидел лишь ряды склоненных голов.

Он переменил позицию, чтобы удобнее было следить за боковым проходом, но не заметил ничего необычного и переключил внимание на мессу, заинтересованный службой, но не получая от нее ни чувства обновления, ни душевного подъема. Вскоре репортер почувствовал, растущее разочарование и легкую обиду.

Возможно, он просто не любил быть частью толпы, которая — казалось ему — бессмысленно повторяла слова, как магическую формулу, как коллективное прошение о милости. Это начинало действовать на нервы. Фенн не то чтобы верил или не верил в существование Бога — просто для него это не имело большого значения. Он считал, что нужно выработать свою собственную мораль, свой кодекс и твердо следовать ему. Пока ты не приносишь никому ущерба (слишком большого), ты действуешь приемлемо. Если и существует Бог, он достаточно велик, чтобы понять это. Это человек, смертный человек из плоти и крови создает мифы. Какое высшее существо может поощрять, не говоря уж о том, чтобы оценить этот догматический повторяющийся ритуал? Какая всемогущая сила может поощрять свои собственные творения, чтобы они пресмыкались перед ней, дабы получить свою крупицу небесного блага, когда выкрикнут их номер? Это представлялось бессмыслицей.

Фенн с вызовом посмотрел на алтарь. Можно было о многом порассуждать. Например, об идолопоклонстве, неправильном теологическом толковании и наивном символизме. Или о контроле над рождаемостью, исповеди, покаянии и, отпущении грехов. Или о фанатизме (кто сказал, что нужно быть католиком, чтобы ступить в райские врата?), о церемонии, о торжественности и этой непогрешимости.

Первородный грех — ради Бога! Не говоря уж о точке зрения церкви на прелюбодеяние.

Собственное негодование вызвало у него улыбку. Никакая церковная служба не заслуживала подобных эмоций.

Пока отец Хэган читал из Евангелия, Фенн взглянул на Сью, тайком взял ее за руку и легонько пожал Сью не обратила внимания, сосредоточившись на словах священника. Удивленный, Фенн отпустил ее руку.

Началась проповедь, и Фенн слушал вполуха, хотя с интересом рассматривал Хэгана. Странно: теперь священник не выглядел таким невозмутимым. Его лицо казалось напряженным, и он по-прежнему смотрел в сторону, на кого-то из сидящих перед кафедрой. И снова репортер попытался рассмотреть, но на этот раз увидел только женский затылок во втором ряду, между сидящими рядом мужчиной и женщиной.

Голову украшал яркий розовый шарф. Может быть, священник не любил розовый цвет?

Фенн потоптался на месте, им овладело беспокойство. Если бы он курил, он бы отдал жизнь за сигарету. Интересно, а жевание жвачки в церкви — святотатство? Репортер решил, что, вероятно, так и есть.

Слова священника казались неуверенными, словно и сам он сомневался. Но по мере развития темы они становились тверже, и Фенн почти физически ощутил облегчение, испытанное собравшейся паствой. Прихожане, очевидно, предпочитали суровые и безжалостные проповеди. Голос отца Хэгана слегка повышался, только что он порицал, в следующий момент увещевал, потом утешал и возвращался к обличающему тону, когда речь становилась слишком убаюкивающей. Фенну понравился такой метод.

Служба продолжалась (а для Фенна тянулась и тянулась), и он уже жалел, что пришел на полную мессу. Ему хотелось впитать атмосферу воскресной службы; может быть, после окончания побеседовать с кем-нибудь из прихожан, но главная цель была — встретиться со священником После окончания мессы Фенн собирался обстоятельно поговорить с ним, хотел узнать, как здоровье девочки. Вернулась ли она в церковь? Говорила ли снова? Но теперь засомневался, не слишком ли большую жертву принес ради своего ремесла.

Он снова украдкой взглянул на Сью и испытал некоторое замешательство от ее очевидного благоговения перед окружающим Католичка всегда останется католичкой. Однако, надеялся Фенн, последнее не означает, что этой ночью она выпихнет его из своей постели.

Церковь как-то особенно затихла. Отец Хэган манипулировал с отполированным до блеска потиром и разламывал что-то похожее на белую вафлю. Подготовка к причастию — вот что это было. Вкушение вина, преломление хлеба. Кровь Христова, Тело Христово. Как они это называют? Евхаристия — причащение.

Все склонили головы, и, когда зазвонил колокольчик;, стоящие вокруг люди опустились на колени. Фенн тревожно посмотрел на Сью, а она глазами велела ему встать на колени рядом. Каменный пол был жестким.

Фенн не поднимал головы, боясь оскорбить кого-нибудь — особенно ТОГО, КТО ВИДИТ ВСЕ, — пока не услышал движение вокруг. Взглянув, он увидел, что люди направляются в проходы и двумя вереницами тянутся к ограждению алтаря, где с серебряной чашей и причастием их ждал священник. Рядом какой-то пожилой человек в белой сутане помогал ему. Процессия людей медленно двигалась вперед, и орган снова задышал и ожил.

Теперь некоторые сели на скамейки, а некоторые из задних рядов встали на ноги, не желая больше страдать от боли в коленях. Фенн счел их решение здравым и тоже поднялся, но Сью осталась коленопреклоненной.

Началось песнопение, и паства двинулась по кругу, подходя к алтарю по центральному проходу и возвращаясь на свои места по боковым Фенн увидел розовый шарф, двигающийся вдоль скамьи к центру, и мгновенно узнал во владелице шарфа женщину, которая несколько дней назад приходила с мужем в дом священника за глухонемой девочкой. Священник всю службу наблюдал за матерью Алисы.

Голова в розовом шарфе присоединилась к другим склоненным головам в медленно шагающей процессии и совершенно скрылась из виду, когда женщина опустилась на колени, чтобы получить у священника гостию[12].

И тогда с того места, где всю мессу просидела эта женщина, поднялась маленькая фигурка. Она шагнула в боковой проход и взглянула на статую перед собой, потом повернулась и пошла к выходу из церкви. Фенн узнал Алису. Ее белокурые волосы были расчесаны на прямой пробор, две длинные косы спадали на плечи. На девочке был бордовый плащ, слишком большой для нее, и белые гольфы. Она крепко сцепила руки, переплетя пальцы, и смотрела прямо перед собой, ее глаза не останавливались ни на чем в отдельности.

Фенн не отрывал от нее взгляда, понимая: что-то не так. Ее лицо было бледным, костяшки пальцев побелели. И он понял, что священник все время смотрел на нее, а не на ее мать.

И теперь отец Хэган по-прежнему смотрел на нее.

Облатка зависла перед раскрытым ртом, высунутый язык причащавшегося начал подергиваться от напряжения. Мать Алисы, стоящая на коленях рядом со своим единоверцем, слишком погрузилась в истовую молитву, чтобы заметить задержку в ритуале.

У священника был такой вид, будто сейчас он закричит, и Фенн видел, каких усилий ему стоило сдержаться. Несколько человек повернули головы — посмотреть, что так приковало внимание их пастыря, но увидели лишь маленькую Алису Пэджетт, глухонемую, которая шла в заднюю часть церкви, вероятно чтобы пристроиться к очереди за Святым причастием. Отец Хэган осознал, что затягивает мессу, и возобновил церемонию, но его глаза с тревогой следили за девочкой.

Фенна разбирало любопытство. Он подумал было, не подойти ли и не преградить ли ей путь, но понимал, что это будет глупо: возможно, девочке просто стало плохо и нужно было глотнуть свежего воздуха. И все же, несмотря на бледность, ее лицо выражало счастье, в ярких голубых глазах светилась мечтательная радость. Алиса как будто не замечала ничего вокруг, устремив внимание куда-то глубоко внутрь себя, и, поняв это, Фенн встревожился. Может быть, она в трансе? Но нет, девочка ни на кого не натыкалась, и ее походка не была похожа на шаги лунатички. Он взглянул на нее, когда она проходила мимо, и, сам не зная почему, улыбнулся.

Орган продолжал играть, и голоса слились в общей молитве, усиливая эмоции к этой особой части мессы.

Казалось, никто не заметил, что другие дети покинули свои места на скамейках.

Фенн удивленно оглядывался по сторонам Дети — и совсем маленькие, еще не достигшие семи лет, и подростки лет по двенадцать-тринадцать — отходили от старших и направлялись к выходу из церкви, но этот детский исход оставался мало заметным из-за толчеи в центральном проходе.

В отличие от Алисы эти дети выглядели впавшими в транс. Они были возбуждены, некоторые хихикали, и все устремились за глухонемой девочкой.

Одна из матерей поняла, что ее чадо пытается убежать (довольно обычный случай), и быстро схватила сына Его яростный рев и попытки вырваться изумили ее. Люди вокруг, другие родители начали осознавать, что происходит. Сначала они всполошились, потом растерялись. Потом слегка рассердились. Один отец забылся и громко позвал своего ушедшего сына.

Услышав крик, отец Хэган обернулся. И как раз успел заметить, как маленькая девочка в бордовом плаще скрылась за церковной дверью и исчезла в ярком уличном свете. Другие дети бросились за ней.

Когда люди поняли, что тут что-то не так, голоса замолкли. Вскоре пела лишь одна полная монахиня, исступленно умоляя Бога обратить на человечество свою милость.

Фенн вдруг встрепенулся. Боже, он сам чуть не впал в транс! Ему потребовалось усилие, чтобы опомниться, и, проворно пробравшись к двери, он открыл одну створку. На несколько мгновений свет ослепил его, но, быстро заморгав, репортер вновь обрел способность видеть.

Дети бежали через кладбище к невысокой Стене из серого камня.

Спустившись с паперти, Фенн последовал за ними, и его шаги ускорились, когда он увидел, что Алиса перелезает через стену. Остальные дети тоже начали карабкаться за ней; самым маленьким помогали ребята постарше.

Чья-то рука схватила репортера за локоть.

— Джерри, что происходит?

Сью посмотрела на детей, потом перевела взгляд на него, словно он мог что-то знать.

— Понятия не имею, — сказал Фенн. — Они побежали за глухонемой девочкой. И, кажется, я знаю, куда она направляется.

Он снова бросился прочь, теперь бегом, стремясь к стене. Сью была слишком удивлена, чтобы двигаться. Голоса позади заставили ее обернуться — из церкви высыпали обеспокоенные родители, тревожно высматривая своих пропавших детей. Протолкавшийся сквозь толпу священник увидел стоящую на дорожке Сью и удаляющуюся фигуру Фенна.

Репортер перепрыгивал через свежие кротовины, один раз он споткнулся, но устоял на ногах. Фенн прямо-таки упал на стену, схватившись руками за ее шершавый верх, и встал там, тяжело дыша и широко раскрыв глаза.

Девочка, Алиса, стояла на коленях перед искореженным дубом, как стояла в ту темную ночь менее недели назад. Остальные дети собрались у нее за спиной, одни тоже встали на колени, другие просто смотрели. Некоторые, самые маленькие, указывали на дерево, смеясь и подпрыгивая от восторга.

Фенн прищурил глаза, пытаясь рассмотреть, что привлекло их внимание. Но там ничего не было! Просто старое дерево! Оно даже не было красивым; фактически оно было явно безобразным. Что за чертовщина?

Кто-то наткнулся на репортера, он оглянулся и увидел Сью: она снова догнала его.

— Джерри?.. — Вопрос застыл у нее на губах, когда Сью увидела детей.

Позади послышались торопливые шаги, другие люди останавливались у невысокой стены. Родители толкали Фенна и Сью, стремясь увидеть, что случилось с их чадами. Потом наступила тишина Даже орган перестал играть.

Вдруг Фенн заметил, что рядом стоит священник. Они несколько мгновений смотрели друг на друга, и репортеру показалось, что он заметил тень враждебности в глазах Хэгана, словно тот подозревал, что репортер имеет какое-то отношение к происходящему.

Фенн отвел глаза, более заинтересованный детьми, чем священником. Он вытащил из кармана дешевый карманный фотоаппарат и четыре раза быстро щелкнул, а потом перепрыгнул через ограду.

Сью хотела окликнуть его, но не сделала этого; почему-то ей стало страшно, а может быть, она просто была потрясена и поэтому промолчала Беспокойство окружающих возросло, когда они увидели вышедшего на луг Фенна; им как будто не хотелось следовать за ним. Они тоже были напуганы или растеряны. А возможно, и то и другое.

Фенн подошел к ближайшему ребенку, мальчику лет одиннадцати-двенадцати в байковой курточке и джинсах. Мальчик улыбался, точь-в-точь, как Алиса в ту ночь. Он словно не замечал Фенна, и репортер поводил рукой у него перед глазами. Мальчик тут же нахмурился и повернул голову в сторону, смотря на дерево.

Фенн отошел от него и направился к девочке, которая с выражением блаженства на лице присела на корточки на мокрой траве. Он присел рядом, коснулся ее плеча и тихо спросил:

— Что это? Что ты видишь?

Девочка не обращала на него внимания.

Фенн двинулся дальше и увидел, как пятилетний карапуз, весело хлопая в ладоши, опустился на корточки. Девочки-двойняшки улыбались, взявшись за руки. Мальчик лет тринадцати стоял на коленях, сжав ладони перед лицом, и беззвучно шептал молитву.

Другой мальчик, в коротких штанишках, с испачканными коленями — очевидно, он упал в грязь, — стоял, обхватив себя руками, сгорбив плечи, и на лице его сияла широкая улыбка Фенн специально встал перед ним, но мальчик, по-прежнему улыбаясь, шагнул в сторону.

Фенн наклонился, так что его лицо оказалось на одном уровне с лицом мальчика.

— Скажи мне, что ты видишь? — спросил он.

И убедился в одном: его, Фенна, мальчик не видел И не слышал.

Репортер выпрямился и сокрушенно покачал головой. Маленькие лица вокруг улыбались. Некоторые при этом были в слезах.

Фенн заметил, что через стену перелезает священник и другие тоже последовали его примеру. Репортер обернулся и быстро подошел к девочке в бордовом плаще, глухонемой, которая стояла на коленях в нескольких ярдах перед остальными, ближе к дубу. Присев, Фенн направил фотоаппарат на нее и сделал еще два снимка Потом выпрямился и сфотографировал остальных детей.

Затем обернулся и сфотографировал дерево.

Родители и опекуны уже хлопотали среди детей, брали своих малышей на руки и прижимали к себе. Девочка всего в шести ярдах от Фенна закачалась и упала, как сноп, на мягкую землю, прежде чем запаниковавшая мать успела подхватить ее. Следом упала другая маленькая девочка. За ней мальчик. Тот пятилетний мальчик, что хлопал в ладоши, при приближении отца с матерью ударился в истерику. Многие дети заплакали, и обеспокоенные голоса, утешая их, нарушили прежнюю жуткую тишину.

Глаза Фенна горели недоумением и радостью. Это был материал. Он стал свидетелем такой же массовой галлюцинации и истерии, что несколькими годами ранее охватила более трехсот детей в Мэнсфилде; потом было происшествие на праздничном шествии оркестров. Данная истерия по масштабам уступала тем, но события имели определенное сходство. На этих детей действовало что-то, происходящее в уме Алисы Пэджетт. Каким-то образом она передала остальным свое гипнотическое состояние, заставив их вести себя так же! Боже, да это же телепатия! Вот единственное объяснение! Но что вызвало ее бред? Если это бред.

Отец Хэган шагал мимо озабоченных родителей и плачущих детей, направляясь к Фенну.

Репортера так и подмывало заснять эту картину, но он решил, что момент неподходящий; в священнике было что-то устрашающее, и Фенн спрятал фотоаппарат обратно в карман.

Хэган, не обращая на него внимания, опустился на колени рядом с Алисой и одной рукой прижал, ее к себе, ладонью целиком обхватив ее плечо. Он что-то говорил девочке, понимая, что она не слышит, но надеясь, что до нее дойдет доброта его тона.

— Все хорошо, Алиса, — говорил он, — вон идет твоя мама, все будет хорошо.

Священник-странным взглядом посмотрел на репортера.

— Это вы принесли ее ко мне той ночью? Фенн, не так ли?

Тот кивнул, по-прежнему смотря на девочку.

— Что вы затеяли, мистер Фенн? — Голос Хэгана звучал резко. Священник встал и поднял Алису. — Вы имеете какое-то отношение ко всему этому?

Фенн удивленно посмотрел на него, потом тоже встал..

— Послушайте… — начал он, но тут вмешался другой голос:

— Она хочет, чтобы мы пришли снова.

Оба мужчины потрясенно замолчали и уставились на Алису.

Она снова улыбнулась.

— Женщина в белом хочет, чтобы мы пришли снова. Она говорит, что у нее есть для нас послание. Послание для всех нас.

Фенн и священник не заметили, что толпа снова замолкла, что все слышали тихие слова Алисы, хотя это казалось невозможным за шумом встревоженных голосов.

Священник первым обрел дар речи.

— Кто, Алиса?

Слышала ли она его? Она смогла заговорить, но могла ли слышать?

— Кто… кто тебе сказал это?

Алиса указала в сторону дуба.

— Эта женщина, святой отец. Мне сказала это женщина в белом.

— Но там… никого нет, Алиса.

Улыбка на лице девочки ненадолго угасла, но тут же вернулась, хотя и стала неуверенной.

— Да, она уже исчезла.

— А она не сказала, кто она такая? — Священник по-прежнему говорил тихо, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, ласково.

Алиса кивнула и сосредоточенно нахмурилась, словно стараясь вспомнить слова в точности.

— Она назвала себя Пречистой Девой.

Священник замер, кровь отхлынула от его лица.

И в этот момент мать Алисы, со сползшим с головы на шею ярко-розовым шарфом, выбежала вперед и бухнулась на колени, обняв Алису и крепко прижав к себе. Глаза Молли Пэджетт были закрыты, но из-под ресниц текли слезы.

Уилкс

Он закрыл дверь и не забыл запереть ее за собой. Потом включил свет. Потребовалось не более двух секунд, чтобы пройти через комнатушку и упасть на узкую койку.

Стряхнув с ног туфли, он сложил руки на груди и уставился в потолок.

— Дерьмовые людишки, — вслух сказал он и добавил про себя: «Обращаются со мной как с подонком!»

Он работал подавальщиком в новомодном ресторане «Ковент-Гардена», и сегодня рабочий день прошел не слишком хорошо. Уилкс пролил кофе, перепутал заказ, поругался с барменом с этим долбаным педерастом! — и двадцать минут проторчал в служебном туалете, стараясь унять слезы. Управляющий предупредил его в последний раз: «Еще одна сцена — и ты уволен!» — и хозяева — двое бывших дерьмовых рекламных агентов, сами не старше его! — согласились с этим.

Нет, он не вернется туда! Посмотрим, как они обойдутся без него завтра! Ублюдки.

Он поковырял в носу, вытер палец о кровать и постарался успокоиться, мысленно снова и снова повторяя свою мантру, но это мало помогло. В уме (как всегда, когда он злился) всплыл образ матери и грубо отпихнул успокоительные слова. Все из-за того, что эта корова прогнала его и ему пришлось согласиться на такую лакейскую работу. Если бы он по-прежнему был дома, то мог бы позволить себе жить на пособие, как остальные три миллиона безработных.

Немного погодя он встал и подошел к белому комоду у противоположной от кровати стены, вынул из нижнего ящика альбом и вернулся с ним на кровать. Переворачивание страниц не принесло успокоения, но изменило настроение. Ему нравилось читать о них. До сих пор никто так и не понял, как же им это удалось. Но факт оставался фактом: ИМ УДАЛОСЬ, ЧЕРТ ПОБЕРИ!

Раздраженно смахивая с глаз вихор светлых волос, он разглядывал лица в альбоме. Подумалось, что один из них похож на него, и эта мысль вызвала улыбку.

Всем нужен образец для подражания, вот и все. Жить становится легче, если найдешь его. Кого-нибудь знаменитого — только всего и нужно.

Он улегся на жесткую, узкую кровать и задумался, рука скользнула к ляжкам, лаская тело.

Глава 7

Понедельник, после полудня.

Таккер всегда любил эти переучеты по понедельникам. Каждая пустая полка означала деньги в банке. Каждая пустая коробка означала, что его счета сойдутся. Пустые холодильники означали, что его улыбка станет еще чуть-чуть шире. От депрессии в экономике люди не перестают есть и пить — они просто не так хорошо едят и пьют; потребители начинают беречь денежки путем экономного выбора продуктов. Прибыль от банки спаржи выше, чем от банки горошка, но крестьян не волнует изысканность вкуса. На этой неделе он повысил цены на все продукты. Таккер понимал проблемы крестьян, однако это не означало, что сочувствовал им Ему тоже нужно есть, а когда покупатели едят хуже, то и ему приходится себя ограничивать. Может быть, до этого дело пока еще не дошло, но в конце концов придется.

Однако понедельничные переучеты дарили еще одну маленькую радость, и это была Пола Пола с аппетитной задницей и торчащими сиськами. Морда у нее жирновата, ну да кидая дрова в камин, не смотришь на каминную полку, всегда говорил он себе — старая пословица заменяла размышления, а вовсе не была оправданием или остротой.

Родни Таккер владел единственным супермаркетом на главной улице Бенфилда — небольшим магазинчиком по сравнению с обычными супермаркетами, но ведь и сам Бенфилд был небольшой городишко. Или деревня, как его любили называть. Родни переехал сюда одиннадцать лет назад из Кройдона, там его бакалейную лавку вытеснили большие магазины. И не только опыт, но и деньги, полученные от продажи помещений, позволили ему выдержать конкуренцию. К тому времени Бенфилд созрел для получения прибыли, но только значительными личностями (Родни всегда считал себя значительной личностью). Владельцы двух местных бакалейных лавок встретились с теми же трудностями, что Таккер испытал в Кройдоне, хотя и не до такой степени: из них прогорел лишь один. Довольно странно, что закрытую лавку переоборудовали в прачечную-автомат, как и его кройдонский магазинчик. Недавно он проезжал мимо своих прежних помещений и заметил, что теперь там расположился видеоцентр, где крутили порно. Ждет ли это и Бенфилд, где домашние стиральные машины становятся так же обычны, как тостеры? Почему-то Таккер сомневался в этом — здешние комитеты по планированию были замечательно невосприимчивы к новшествам в бытовой технике двадцатого века Ведь вот дела: одиннадцать лет назад он с трудом получил разрешение на открытие своего супермаркета! В таких городишках и деревнях свой особый образ жизни. Даже спустя все эти годы в Бенфилде относились к Родни как к приезжему. Он был знаком с большинством видных людей города, обедал с ними, играл в гольф, флиртовал с их женами — как ни безобразны они были, — но его так и не приняли за своего. Чтобы быть принятым, нужно было не только родиться здесь — нужно было, чтобы и твой отец, и его отец тоже родились в Бенфилде! Вообще-то Таккера это ничуть не волновало, разве что хотелось быть избранным в местный совет. Да, это было бы неплохо. Много земель вокруг Бенфилда пустовало, а он имел связи в строительном бизнесе. Владельцы строительных фирм были бы очень благодарны членам совета за выгодные подряды. Очень благодарны.

Родни потер рукой свой выпирающий живот, словно стоял перед столом с яствами.

— Грейпфруты дольками кончаются, мистер Таккер!

Он зажмурился от пронзительного голоса Полы. Добавить лет пятнадцать и пуда полтора — и Пола превратится в копию Марции, его жены. Было приятно воображать, что Пола привлекла его своим сходством с женой в ее молодости. Потом годы замужества скорее подчеркнули недостатки, чем реализовали надежды. Да, приятно повоображать, но правда заключалась не в том Толстые или худые, грудастые или плоские — все это для Таккера не составляло разницы. Хорошенькие (если повезет) или невзрачные, опытные или девственницы (настолько ему никогда не везло) — Таккеру подходило все. Возраст? Родни ограничивал его восемьюдесятью тремя годами.

Впрочем, большинство женщин, с которыми он путался, в самом деле имели нечто общее с Марцией. Все они были беспросветно тупы. Конечно, не это качество он ценил в них, вовсе нет, — просто оно помогало ему заключать сделку. Таккер был достаточно реалистичен и не питал иллюзий насчет собственной внешности: его талия с каждым месяцем становилась все необъятнее (несмотря на упадок торговли), а волосы редели, казалось, с каждой минутой (пробор теперь располагался где-то над левым ухом, и рыжеватые пряди волос до девяти дюймов длиной Родни зачесывал через весь череп). Но он обладал умом и сообразительностью, и глаза у него были, как у Пола Ньюмена (пусть и разжиревшего Пола Ньюмена). Больше всего он восхищался тем, что в кармане у него всегда звенели шиллинги. И он никогда этого не скрывал. Дорогие костюмы, рубашки с подогнанным воротничком, итальянские туфли, свежие носки каждый день. Массивные золотые кольца и побрякушки, вкус золотых коронок во рту. Яркий желтый «ягуар», прекрасный дом в псевдотюдоровском стиле. Пятнадцатилетняя дочь выиграла приз по конному спорту и получила разряд по плаванию, а жена… ладно, про жену забудем.

Таккер знал, как доставить удовольствие женщине, вошедшей в его жизнь (опять же про жену забудем), а поскольку все они были беспросветно тупы, то только этого и желали. Он мог нагородить турусы на колесах и чувствовать, что все сойдет с рук, — ему никоим образом не хотелось раскачивать свою устойчивую лодку.

К куколкам у него был один подход: сначала он развлекал их в Брайтоне — вкусный обед, казино или собачьи бега, потом дискотека, — а вечером привозил в свой излюбленный мотель на Брайтонской дороге. При особых заслугах мог свозить и в Лондон, но в действительности им не стоило очень рассчитывать на это. Пола пока что заслужила два заезда в мотель, но не поездки в город. Морда подкачала.

— Куча каннелони[14] не продана!

И голос тоже.

Таккер двинулся вдоль полок, в ноздри ударил запах картона и пластиковых пакетов. Пола стояла на маленькой стремянке с блокнотом в одной руке, а другой тянулась к коробке, чтобы проверить ее содержимое. Модный разрез сзади на юбке открывал икры и подколенные ямочки — не всегда привлекательный вид, но вечером дождливого понедельника достаточный, чтобы вызвать напряжение в тенистой области под нависающим пузом Таккера.

Приблизившись, он положил толстую ладонь на ее филейную часть. Пальцы скользнули вверх, и Пола вздрогнула, раздраженная, так как его толстый золотой браслет цеплял колготки.

— Родни!

Он снял браслет, снова запустил руку и остановился только там, где колготки соединялись, образуя вместе с трусиками нерушимую печать, нейлоновую раковину над постоянно влажным влагалищем. «Человек, который изобрел колготки, наверное, сам бы запутался в своем творении», — раздраженно подумал Таккер, лаская пальцами круглые ягодицы.

— Род, кто-нибудь может войти! — Пола отпихнула его руку под юбкой.

— Никто не войдет, дорогая. Все знают, что лучше не соваться, когда у меня переучет. — У него сохранился легкий северный акцент, выдававший, где он жил до Бенфилда, до Кройдона и до Лондона.

— Нет, Род, нельзя. Не здесь.

Пола стала спускаться со стремянки, ее губы решительно сжались.

— Раньше тебя это не смущало. — Он отдернул руку, чтобы не сломать палец, попавший в тиски ее бедер.

— Ну, это немного неловко, правда?

Она отвернулась, прижала к груди блокнот, как щит целомудрия, и задумчиво осмотрела полки, будто сосредоточенность могла создать защитное поле.

— Неловко? — Он удивленно посмотрел на нее — Черт возьми, что ты хочешь сказать?

— Ты прекрасно знаешь.

Она отодвинулась и стала что-то отмечать в своем блокноте.

После рождественской ночи Пола стала у Таккера секретарем, надсмотрщиком и девушкой для вечеринок. Раньше он нанял ее на три месяца, потому что она умела печатать на машинке, складывать в уме, не прибегая к пальцам, организовывать персонал (один сезон она работала у Батлина ассистентом менеджера по развлечениям) и у нее были торчащие груди, — всем этим она нокаутировала трех конопатых девиц и одного очкастого представителя мужского пола, также претендовавших на эту должность. Поле было двадцать восемь лет, она жила со своей овдовевшей, страдающей артритом матерью, у нее было несколько дружков, но ни одного постоянного, и она неплохо справлялась с работой. С рождественской ночи, когда отмечали закрытие магазина, их отношения не теряли своей приятности: выпивки после работы, несколько вечеров в Брайтоне, пара поездок в мотель, торопливые возбуждающие ощупывания при случае. Как при переучете в понедельник. Так что за вожжа попала ей под хвост сегодня?

— Пола, что за волока попала тебе под хвост сегодня?

Он прошептал это так, чтобы не могла услышать кассирша в магазине, но от раздражения шепот перешел в визг.

— Не надо со мной говорить в таком тоне, мистер Таккер, — последовал сухой ответ.

— Мистер Таккер? — Не веря ушам, он ткнул себя пальцем в грудь. — Что за мистер Таккер? Куда делся Род?

Пола увернулась от него, презрение в ее глазах путало.

— Я думаю, мистер Таккер, мы должны строить наши отношения строго на деловой основе.

— Почему, ч… Почему, Пола? Что случилось? Нам было весело вместе, разве нет?

Ее голос смягчился, но глаза — нет, и Таккер заметил это.

— Да, Родни, очень весело. Но… может быть, хватит?

В голове у него прозвучал тревожный звонок.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Таккер.

— Я имею в виду, что больше думала о тебе, чем ты обо мне. Наверное, я для тебя просто хорошая подстилка.

«Ага, — подумал он, — вот до чего дошло. Она что-то затеяла».

— Разумеется нет, дорогая. То есть, конечно, хорошая, но я видел в тебе нечто большее.

— А я? Но никогда этого не показывал!

Он приподнял руки, повернув их ладонями вниз.

— Спокойнее, дорогая. Мы ведь не хотим, чтобы весь магазин узнал о наших отношениях?.

— Ты, может быть, и не хочешь, а мне все равно. Мне даже наплевать, если об этом узнает твоя жена!

У Таккера захватило дыхание, и он ощутил тяжелые удары сердца Да, он недооценивал Полу. Возможно, она не так тупа.

— Мы можем провести вечерок в Лондоне, если хочешь, — проговорил толстяк.

Пола бросила на него такой взгляд, словно получила пощечину. Потом запустила в босса блокнотом.

Таккера больше озаботил стук, с которым тот упал на пол, чем причиненный физический ущерб, и он наклонился поднять его, жестом показывая, что не надо так шуметь. Тихое щупанье — одно, а истерические сцены — совсем другое: они могли поколебать его репутацию как владельца-менеджера, и к тому же слухи могли дойти до Марции.

Таккер отшатнулся к полкам, пропуская Полу.

— Сам закончишь свой дерьмовый переучет! — проговорила она, двигаясь к двери, ведущей в торговый зал. Прежде чем выйти, Пола задержалась, чтобы привести в порядок чувства. Когда она обернулась, он был уверен, что заметил в ее повлажневших глазах расчет, кроющийся за расстройством — Ты бы лучше подумал о нашем положении, Родни. И решил бы, что собираешься дальше делать.

Пола вышла в дверь, оставив ее распахнутой.

Выпрямившись, Таккер внутренне застонал. Как он ошибся! Она оказалась не так тупа. Следующим ее ходом будет примирение, чтобы он снова неровно задышал. Потом — бац! — еще сцена, только посильнее. Так, чтобы всерьез его напугать. Сука! Он знал, как называется эта игра — сам как-то раз занимался чем-то подобным, — но не понимал, коснется шантаж чувств или финансов. Только бы не финансов!

Через час Таккер вышел со склада в еще более мрачном расположении духа. Он и так знал, что выручка за выходные оказалась мала, но высящиеся на полках нетронутые коробки дразнили его, напоминая об этом И с этой неделей уже ничего не поделаешь, и следующая тоже даст немного, и следующая за ней — тоже. Проклятье, что за понедельник, вот уж чертов понедельник!

От вида пустынного, без покупателей, торгового зала и трех собравшихся вместе у одной кассы кассирш настроение еще ухудшилось. Грузчик сидел в углу и читал комикс, глубоко засунув в нос указательный палец. Таккер с отвращением отвернулся, слишком удрученный, чтобы прикрикнуть на мальчишку. Он взглянул на контору и сквозь минную стеклянную перегородку увидел, что и там пусто — очевидно, Пола ушла и сегодня уже не вернется. Ну и ладно. Он был совершенно не в духе.

— Ну-ка, уважаемые, — громко обратился Таккер к кассиршам, заставив себя бодрой походкой направиться к ним. — Вернитесь на рабочие места и приготовьтесь к наплыву покупателей.

Три женщины в зеленых халатах всполошились. «Все болтовня, болтовня, работать некогда, — думал он, подходя к ним. — Боже, какие же безобразные женщины в этой деревне!»

— Уважаемые, до закрытия еще десять минут! Может быть, пронесется слух, что на этой неделе «Клинексы» здесь на три пенса дешевле, так что будьте готовы к ажиотажу.

Женщины нервно хихикнули от его дежурной шутки — время от времени Таккер изменял лишь название товара, чтобы обновить юмор, — и одна кассирша подняла что-то в руке.

— Вы уже видели сегодняшний «Курьер», мистер Таккер?

Он встал перед ними.

— Нет, миссис Уильямс, не видел Вы все прекрасно знаете: я был слишком занят, чтобы читать газеты.

— Хорошие новости, мистер Таккер, — с энтузиазмом проговорила другая кассирша, отчего ее подруги захихикали, как охрипшие школьницы.

— Ваши акции значительно поднялись, не так ли? Я надеюсь, это не означает, что вы собираетесь оставить свою надежную работу только потому, что стали миллионершей.

— Нет, мистер Таккер, — возразила миссис Уильямс. — Тут пишут про Бенфилд. Теперь и о нас будут знать.

Он вопросительно посмотрел на женщину, взял газету и, шевеля губами, прочел про себя передовую статью.

— Эта церковь стоит прямо у дороги, мистер Таккер. Вы вчера не слышали об этом? Знаете, у моей сестры мальчик был там вчера Сама я нынче не хожу в церковь, но мои…

— Вы видели эту девочку, мистер Таккер. Это Алиса Пэджетт. Она часто заходит сюда с матерью делать покупки на неделю. Она глухонемая, и…

— Раньше была глухонемая, мистер Таккер. А теперь, пишут, может слышать и говорить. Это чудо, и они ведут к тому, что…

Хозяин отошел и быстро пробежал газетные колонки. Статья была неплохая, хотя репортер, очевидно, чересчур увлекся. Однако сообщалось, что было множество свидетелей и репортер сам видел все, что случилось. «ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ БЕНФИЛДСКОЙ ДЕВОЧКИ» — гласил заголовок, а ниже подзаголовок спрашивал; «Видела ли Алиса Пэджетт Богоматерь?»

Углубившись в статью, Таккер поднялся на три ступеньки в свой офис и закрыл за собой дверь. Грузчик и три кассирши уже ушли, а он все перечитывал газетную историю.

Наконец он достал из стола коробку сигар, взял одну, закурил и задумчиво уставился на дым. Его взгляд вернулся к абзацу, где упомянутое «чудо» исцеления сравнивалось с «чудесными» исцелениями в Лурде, что во французских Пиренеях. Таккер не был католиком, но знал о священной гробнице в Лурде. Его взгляд снова просветлел — впервые за этот день возбуждение пронзило подавленность, как лазерный луч — туман.

Таккер взялся за телефон.

Понедельник, ранний вечер.

Священник вылез из своего «рено», вернулся к белым подъемным воротам, через которые только что въехал, и захлопнул их. Под ногами хрустел гравий; ветер с каплями дождя хлестал в лицо. Священник снова сел в машину и медленно покатил к своему жилищу, то и дело бросая взгляды на серую каменную церковь справа. Автомобильная дорожка шла параллельно обсаженной деревьями и кустами аллее, ведущей к церкви. Казалось очень уместным отделить их друг от друга — дорогу в дом Бога и дорогу в дом его служителя. Иногда Хэган подумывал, не повесить ли на воротах своего дома табличку «ТОЛЬКО ДЛЯ ТОРГОВЦЕВ».

Он остановил машину и заглушил мотор. Церковь была всего в сотне ярдов, и ее толстые, выщербленные непогодой стены при сумрачном освещении казались унылыми, такими унылыми!

Изображение церкви красовалось в лежащей на сиденье газете. Это была плохая репродукция, размытая у краев, и торопливо сделанный снимок увеличили, словно чтобы подчеркнуть неумелость фотографа Ниже располагался еще менее четкий снимок Алисы Пэджетт, стоящей на коленях на траве.

Отец Хэган отвернулся от церкви и посмотрел на страницу «Курьера». Ему не требовалось перечитывать статью, она и так врезалась в память. Репортаж;, такой холодный и объективный, как; будто искажал, перевирал события, хотя передавал в точности то, что произошло вчера Возможно, правду затеняла тяга к сенсациям Было ли в самом деле видение? Кто-нибудь из собравшихся в церкви засвидетельствовал чудо? Действительно ли Алиса Пэджетт исцелилась?

Он улыбнулся, но улыбка его была осторожной. Последний вопрос не вызывал сомнений: Алиса больше не была глухонемой.

Хэган только что приехал из Суссекской больницы в Брайтоне, где обследовали девочку. Внезапное обретение Алисой способности говорить и слышать превратило ее случай из просто интересного с медицинской точки зрения в крайне интересный. Несколько лет назад специалисты, не найдя у нее никаких патологий в полости уха и горла, сообщили родителям, что, по их мнению, болезнь девочки чисто психосоматическая: ее сознание говорило телу, что она не может слышать и говорить, и потому она не слышала и не говорила Теперь же сознание сказало, что может. И потому с медицинской точки зрения здесь никакого чуда не было, а просто произошел психический сдвиг. Если и имело место «чудо» — это слово произносилось неизменно со скептической улыбкой, отчего родители смущенно опускали глаза — то оно заключалось в том, что вызвало этот сдвиг. И хотя это замечание звучало непочтительно, отец Хэган мог с ним согласиться.

Газетная статья уподобляла случай с Алисой Пэджетт тому, что случилось с французской девочкой Бернадеттой Субиру, которая в 1858 году утверждала, что видела Пресвятую Деву. Пещера на окраине маленького городка Лурд, где якобы это произошло, стала местом паломничества, и каждый год святыню посещали от четырех до пяти миллионов пилигримов. Многие, страдавшие различными недугами и хворями, приезжали туда в надежде исцелиться, другие — чтобы укрепить свою веру или просто поклониться Богоматери. Среди первых было зафиксировано более пяти тысяч исцелений, хотя после тщательного расследования, проведенного собственным медицинским бюро Католической церкви, чудесными объявили только шестьдесят четыре. Но на множество других паломников, не только больных, снизошла другая благодать, которую пропустили медики, но заметили церковники: эти люди обрели новую веру, они объявили, что принимают все, чему суждено быть, и внутренне смирились с недугами, поразившими их самих или их близких. Это было истинное чудо Лурда Неосязаемое, поскольку было сокровенным, духовное осознание, просветление, не имеющее значения для клинических записей и медицинских карт.

Алиса Пэджетт, несомненно, подверглась глубокому эмоциональному, возможно духовному, испытанию, которое заставило подавленные чувства снова функционировать нормально. И это само по себе было чудом. Главный вопрос, мучивший отца Хэгана, заключался в том, было ли оно спонтанным или ниспосланным свыше. Никто не относится осторожнее к так называемым «святым чудесам», чем сама церковь.

Он сложил газету, взял ее под мышку и вылез из машины. Вечернее небо за последние несколько минут заметно потемнело, словно ночь спешила грубо заявить свои права Или Хэган просидел в машине дольше, чем ему представлялось? Скоро должен был прийти служка, чтобы зажечь в церкви огни перед вечерней службой, и священник радовался этому. Он вошел в свое жилище и направился прямо в кухню. Если бы Хэган был пьющим — а он знал многих таких священников, — то с удовольствием принял бы изрядную дозу шотландского виски, но пришлось обойтись чашкой горячего чаю.

Хэган включил в кухне свет, наполнил чайник и встал, глядя на газовую конфорку и смутно сознавая, что чем дольше смотрит, тем дольше чайник не закипит. Его мысли были об Алисе.

Ее мать впала в нервное возбуждение и не могла сдержать слез после невероятного исцеления дочери, а отец так и не смог поверить в это. Алиса не только прекрасно слышала и говорила, но и излучала почти видимое сияние, вызванное чем-то большим, чем просто физическое исцеление.

Отцу Хэгану нужно было поговорить с девочкой наедине, завоевать ее доверие и подробнее расспросить о видении, чтобы в ее истории не появлялось новых выдумок, но в тот день поговорить наедине было невозможно. Местный доктор быстро увлек все семейство Пэджеттов в больницу. Он был так ошеломлен внезапной переменой в девочке, что настоял на немедленном осмотре ее специалистами. Медики продержали Алису у себя всю ночь, осмотры продолжались и весь следующий день.

Для девочки, вновь обретшей дар речи, Алиса говорила немного. Когда врачи спрашивали ее о женщине в белом, которую она якобы видела, Алисино счастливое личико становилось безмятежным и она повторяла то, что уже говорила священнику:

— Женщина в белом назвала себя Пречистой Девой…

Алисе словно было трудно произносить эти слова.

— И как она выглядела?

— Белая, и вся сияла. Похожа на статую в церкви Святого Иосифа, но как-то светилась, как-то… искрилась…

— Ты хочешь сказать, мерцала?

— Мерцала?

— Как порой солнце в туманный день…

— Да, правильно. Мерцала…

— И что еще она сказала тебе, Алиса?

— Она сказала, чтобы я пришла снова..

— И сказала зачем?

— Послание. У нее есть послание.

— Послание для тебя?

— Нет-нет, для всех…

— И когда она должна вернуться?

— Не знаю.

— Разве она не сказала тебе?

— Я сама узнаю.

— Как?

— Просто узнаю, и все.

— А почему она тебя исцелила?

— Исцелила меня?

— Да Ты же не могла слышать и говорить. Разве ты не помнишь?

— Конечно помню…

— Так почему же она помогла тебе?

— Просто помогла, и все.

Последовала пауза, задумчивая, озадаченная, но доброжелательная. Очевидно, Алиса понравилась медицинскому персоналу, но на них подействовало и что-то еще. Ее спокойная безмятежность была заразительна Молчание прервал, психиатр, знакомый с Алисиным случаем;

— Тебе понравилась та женщина, Алиса?

— О, да. Я люблю эту женщину…

И тут Алиса заплакала.

Отец Хэган ушел из больницы в замешательстве, его не коснулся охвативший окружающих душевный подъем. К тому времени история уже разнеслась по окрестностям, и Хэган был ошеломлен, увидев заголовок в «Курьере». И его так обеспокоило не просто внимание, которое, несомненно, теперь привлечет к себе его церковь, и не известность, которая станет преследовать Алису — это была малая цена за избавление от несчастья, — а сравнение с чудесными исцелениями в Лурде. Хэган боялся, что распространившиеся слухи превратят все происходящее в балаган. Страшило и кое-что еще. Ощущение предвестия. Ему было жутковато, и он сам не понимал почему.

Из чайника валил пар, когда священник вышел из кухни к телефону в прихожей.

Понедельник, поздний вечер.

— Как вам понравился барашек, мистер Фенн?

Фенн поднял бокал вина, благодаря ресторатора:

— В лучшем виде, Бернар.

Тот засиял.

— A y вас, мадам?

Сью издала одобрительный звук. Ее рот был набит блинчиками в апельсиновом сиропе, и Бернар признательно кивнул.

— Бренди к кофе, мистер Фенн?

Обычно он давал клиентам достаточно времени, чтобы отдохнуть между подачами блюд, но сейчас знал, что Фенн никогда не расслабляется, пока не прикончит весь обед и перед ним не поставят большой стакан с бренди.

— Арманьяк, Сью? — спросил репортер.

— Нет, пожалуй, не надо.

— Давай! У нас же праздник, помнишь?

— Хорошо. М-м-м, тогда «Драмбюи».[15]

— Прекрасно, — сказал Бернар; это был маленький, аккуратненький человечек, и весьма любопытный. — У вас праздник?

Фенн кивнул:

— Вы уже видели вечерний выпуск?

Ресторатор знал, что Фенн имел отношение к «Курьеру», так как несколько лет назад, когда Бернар и его деловой партнер (также шеф-повар) только что открыли дело в Брайтоне, репортер черкнул несколько строк в газете об их ресторане «Французское знакомство». Тогда это обеспечило заведению хорошую рекламу, поскольку приморский курортный городок был перенасыщен ресторанами и пабами, и с тех пор журналист стал дорогим посетителем.

— Сегодня не было возможности просмотреть газеты, — извиняясь, проговорил Бернар.

— Как? — Фенн изобразил ужас. — Вы пропустили мою величайшую сенсацию? Как вам не стыдно, Бернар!

— Я непременно прочту позже.

Ресторатор улыбнулся и исчез на лестнице, ведущей на верхний этаж, где был небольшой бар. И, словно они были связаны через блок веревкой, тут же сверху спустился официант, чтобы убрать тарелки после десерта.

Ресторан занимал три этажа, сдавленный, как бутерброд, между мастерской и гостиницей, и здание было таким узким, что казалось, его вколотили молотком в занимаемое место. Фенн считал ресторан лучшим в городе и посещал его только в особых случаях.

— У тебя очень самодовольный вид, Джерри, — сказала Сью, проводя пальцем по кромке своего бокала.

— Да, — признал он с ухмылкой, но ухмылка исчезла как только Фенн заметил нахмуренные брови Сью. — А что, статья получилась неплохая.

— Да, неплохая. Хотя ты малость переборщил.

— Переборщил!.. Боже, в чем же?

— Я понимаю, Джерри, понимаю. Извини, я тебя не упрекаю. Просто это так, ну, я вижу, что все оказалось раздуто сверх меры.

— И чего ты ожидала? Там произошло знамение. Глухонемая вдруг исцелилась и объявила, что видела Пресвятую Деву. Некоторые другие дети, когда я поговорил с ними, сказали, что тоже что-то видели. То есть один, которого я смог расслышать — а то родители так набросились на них, что я с трудом разбирал слова.

— Я ведь тоже была там, помнишь?

— Да, помню. Но у тебя тоже был не очень умный вид.

Сью потеребила салфетку на коленях.

— У меня было странное ощущение, Джерри. Как будто… Не знаю… Как во сне. Как под гипнозом.

— Истерия. Ты разве не заметила, что вчера она носилась в воздухе? Дети подхватили ее от той девочки. Помнишь историю, что случилась несколько лет назад? Шествие оркестров в Мэнсфилде? Триста детей грохнулись в обморок, ожидая начала конкурса, и после довольно тщательного расследования власти объявили это массовой истерией.

— Один или два врача, участвовавших в расследовании, не согласились с этим. Они сказали, что дети могли пострадать от какого-то органического яда И в почве были обнаружены следы инсектицида.

— Этого недостаточно, чтобы привести к такому эффекту. Ну да ладно, назовем это заключение правдоподобным. Все равно существует множество других случаев массовой истерии, доказывающих, что такое случается, верно?

Она кивнула, потом проговорила:

— Так ты считаешь, что все дело в этом. Массовая истерия.

— Вероятно.

— Эта мысль не очень ясно видна в твоей статье.

— Да, на это скорее намекается. Послушай, нынче люди любят читать про аномальные явления. Их уже тошнит от войн, политики и рушащейся экономики. Им хочется подумать о чем-то другом, о чем-нибудь выходящем за пределы земной человеческой деятельности.

— И это позволяет продать большой тираж.

Фенн удержался от резкого ответа, поскольку вернулся Бернар.

— Арманьяк для джентльмена, «Драмбюи» для леди.

Улыбка ресторатора угасла, когда он ощутил внезапное похолодание в атмосфере.

— Спасибо, Бернар, — сказал Фенн, не отрывая глаз от Сью.

Тот снова исчез — проверить, как обстоят дела за соседним столиком.

— Извини еще раз, Джерри, — проговорила Сью, прежде чем Фенн сформулировал свой ответ. — Я не собиралась начинать ссору.

Сразу успокоившись, Фенн протянул через стол руку и коснулся ее руки.

— В чем дело, Сью?

Она пожала плечами, но не отдернула руку, когда их пальцы переплелись. Несколько мгновений помолчав, она сказала:

— Наверное, я просто не хочу, чтобы все это утратило свою ценность. Вчера в этих краях произошло нечто чудесное. Было это действительно чудо или нет — не так важно; просто случилось что-то доброе. Разве ты сам не почувствовал? Разве не ощутил, как тебя омыло что-то теплое, умиротворяющее?

— Ты серьезно?

В ее глазах сверкнул гнев.

— Да, черт возьми, совершенно серьезно!

Фенн крепче сжал ее руку.

— Успокойся, Сью, не волнуйся. Ты же видела — я был занят. У меня не было времени что-либо почувствовать. Впрочем, одну вещь я заметил: одного-двоих в толпе — кто не встревожился за своих чад — очень развеселило происшедшее. Они вовсю улыбались, но тогда я подумал, их позабавило, что дети покинули мессу. Хотя они не смеялись и не шутили, а просто стояли с веселым видом. Может быть, они ощутили то же, что и ты.

— Опять истерия?

— Не исключаю.

— Ты не можешь предположить, что эта девочка, Алиса, действительно стала свидетельницей пришествия?

— Пришествия? — Слово на мгновение насторожило Фенна. Он беспокойно заерзал на стуле, потом взял бренди, отпил и дал жидкости обжечь горло. — Я не католик, Сью. Если разобраться, я, наверное, ничего не смыслю в религии. Я даже не уверен, существует ли Бог. Если да, он, наверное, работает по другому каналу. Ну неужели ты ожидала, что я поверю, будто девочка увидела мать Бога?

— Мать Христа.

— Для католиков это одно и то же, не так ли?

Сью не стала отвечать, не желая ввязываться в спор.

— А как ты объяснишь Алисины слова? Пречистая Дева Не многие дети так называют Богоматерь, особенно если учесть, что большую часть жизни девочка ничего не слышала.

— Она не могла бы произнести ничего связного после стольких лет глухоты и молчания, но это другой разговор. Она могла вычитать эти слова в любой религиозной книжке.

— А рисунки? В газете ты пишешь, будто Алисина мать говорила тебе, что дочь после первого видения снова и снова рисовала Пречистую Деву.

— Да, она говорила. Это все, что я сумел выяснить, прежде чем вмешался священник и прогнал Пэджеттов. Больше я ничего не узнал. Но это ничего не доказывает, Сью, кроме того, что у Алисы было навязчивое видение. И это она тоже могла увидеть в любой католической книжке. В самой церкви есть статуя Девы Марии.

Фенн помолчал, потягивая бренди, пока официант наливал кофе.

Когда они снова остались вдвоем, он продолжил:

— Дело вот в чем: у Алисы было видение, и для нее оно было реальным, но это не делает его реальным для всех остальных. По-моему, это подходящий случай, чтобы обратиться к психиатру.

— Ой, Джерри…

— Погоди! Раз она после всех этих лет так ясно и хорошо заговорила, значит, большую часть времени она слышала слова и звуки.

— Если только запоминала их.

— Ради Бога, когда она лишилась речи и слуха, ей было четыре года! Она никак не могла запомнить.

Посетители за соседними столиками начали оборачиваться, и Фенн наклонился к Сью и понизил голос.

— Послушай, Сью, я не посягаю на твою религию — хотя до сих пор не знал, что тебе до нее есть дело — но представляешь, сколько каждый год происходит случаев, когда люди объявляют, что видели Бога, ангелов и святых? Да, и Пресвятую Деву тоже. Представляешь?

Она покачала головой.

— И я тоже. — Он улыбнулся. — Но знаю, что примерно столько же, как и НЛО. И многие убийцы совершали свое преступление, потому что «так велел им Бог». Вспомни Сатклиффа, Йоркширского потрошителя. Это довольно распространенное явление.

— Тогда зачем ты придумываешь все это для других?

Он покраснел.

— Это журналистика, детка.

— Это отвратительно.

— Ты тоже занимаешься подобным бизнесом.

— Да, и иногда мне стыдно. А сейчас я хочу домой.

— Ах, брось, Сью. Тут ничего не поделаешь.

— Я серьезно, Джерри. Я хочу уйти.

— Что на тебя нашло? Я сожалею, что взял тебя в эту чертову церковь, ты становишься святошей.

Сью посмотрела на него, и Фенн, глотая бренди, подумал, что сейчас она выплеснет на него содержимое своего бокала. Но она вытерла салфеткой губы и встала.

— Я доберусь сама.

— Эй, Сью, перестань! Я думал, ты останешься у меня на ночь.

— Ты, наверное, шутишь.

Фенн изумленно посмотрел на нее.

— Я не верю своим ушам. Что на тебя нашло?

— Возможно, я разглядела твою истинную сущность.

— Ты ведешь себя просто смешно.

— Да? Может быть, ты прав, но так я себя чувствую в настоящий момент.

— Я возьму счет. — Фенн допил бренди и стал подниматься из-за стола.

— Я сама доберусь. — С этими словами Сью вышла из-за стола и стала подниматься по лестнице.

Фенн сел, слишком ошеломленный, чтобы дальше возражать. Он взял со стола нетронутый «Драмбюи», поднял бокал в честь окружающих, что, очевидно, показалось присутствующим большой любезностью, и двумя быстрыми глотками выпил.

Шаги на лестнице заставили его обернуться в надежде, что Сью смягчилась.

— Все в порядке, мистер Фенн? — встревоженно спросил Бернар.

— Все ужасно.

Ночь после понедельника.

Отдуваясь, он поднялся на холм, то и дело бормоча про себя что-то об удивительном непостоянстве женского характера. Его «праздничный» обед начался вполне достойно, но чем больше они спорили об истории с Алисой Пэджетт, тем тише становилась Сью. У нее был переменчивый нрав; вспыхнув или рассердившись, она могла через минуту стать на удивление спокойной и даже безразличной к окружающему. Сложность заключалась в том, чтобы предугадать ее настроение (что он изо всех сил старался сделать) и потом отслеживать его. Впрочем, нынче вечером Фенн оказался не готов к ее нападкам. И до сих пор пребывал в недоумении.

Какого черта она так обиделась? Посещение мессы в то воскресное утро возродило ее былые религиозные идеалы? С чего бы? На Рождество она брала Бена на мессу, и никаких внезапных религиозных метаморфоз не случалось. Так с чего бы теперь? Наверное, из-за детей; возможно, ей не хотелось видеть, как он воспользовался ими. И может быть, она права.

Но это же его работа, правда, — освещать события? Бог мой, а уж это ли не событие! Даже национальные средства информации заинтересовались. Нет сомнений: эта статья обеспечит ему пропуск на Флит-стрит.

С облегчением он наконец остановился в том месте, где улица шла вверх (или вниз — в зависимости от того, куда едешь). Здесь стояли домики с террасами, двухэтажные, если считать цокольный этаж, и дом эпохи Регентства — со странными белыми стенами и черными окнами и дверью.

Фенн вставил ключ, рука подрагивала скорее от сдерживаемого расстройства, чем от нескольких пинт спиртного, выпитых в пабе рядом с «Французским знакомством». Он закрыл за собой дверь и устало поднялся в свою квартиру на втором этаже, надеясь, что Сью ждет его там, и более чем уверенный, что ее там нет.

Телефонный звонок ускорил его шаги.

Глава 8

Гостиница «Корона» своими размерами была под стать самому поселку: маленькая, уютная — в таких обожают останавливаться на выходные любовники. Вывеска на стене сообщила Фенну, что когда-то, в шестнадцатом веке, здесь был постоялый двор, который приобрел новый блеск в 1953 году, когда к нему пристроили дополнительные спальни. Обеденный зал с дубовыми балками под потолком обеспечивал комфортабельное размещение пятидесяти посетителей, во всех шестнадцати спальных комнатах имелись радио и телевизор, а в некоторых, кроме того, и собственные душевые. Вывеска также сообщила Фенну, что администрация гарантирует ему хорошую пищу и любезное обслуживание и с большим удовольствием приглашает его в отель «Корона». «Спасибо, — про себя поблагодарил он, — но не думаю, что задержусь здесь».

Фенн заметил, что бар слева открыт, но решил, что половина одиннадцатого рановато для пива Пахнуло ароматов утреннего кофе, с улицы, гуляя, зашла случайная пожилая пара и тут же исчезла в баре, словно запах кофе, как пение сирен, приманивал престарелых.

— Мистер Фенн?

Фенн обернулся и увидел седого, но с моложавым лицом мужчину, улыбающегося ему из дверей за вестибюлем.

— Мистер Саутворт?

— Да, это я. — Седой человек вышел на обозрение и протянул руку к раскрытой двери, приглашая репортера тоже войти внутрь.

Решив, что подмигнуть, пожалуй, будет слишком игриво в присутствии ее работодателя, Фенн признательно кивнул хорошенькой девушке-портье, которая вызвала для него администратора.

— Очень хорошо, что вы пришли, мистер Фенн. — Саутворт подал твердую ладонь, и репортер коротко пожал ее, прежде чем войти в комнату. Там другой мужчина встал со стула и протянул руку к диафрагме Фенна. Репортер пожал пухлую ладонь и подавил желание вытереть влагу о штанину.

Администратор гостиницы тихо прикрыл дверь, обошел большой, обтянутый кожей письменный стол и сел. На Саутворте был черный костюм со светло-серым жилетом и серый шелковый галстук. При ближайшем рассмотрении его лицо не казалось таким молодым, хотя кожа была гладкой, если не считать предательских морщинок вокруг глаз и в уголках рта Фенн и второй мужчина заняли два стула напротив.

— Это мистер Таккер, — сказал Саутворт.

Мистер Таккер кивнул, и на одно неловкое мгновение Фенну подумалось, что придется снова пожать потную руку, но толстяк только кивнул, и его улыбка плохо сочеталась с глазами-буравчиками, уставленными на репортера.

— Мистер Таккер живет в Бенфилде… сколько, Родни?.. Уже десять лет, — продолжил Саутворт.

— Одиннадцать, — поправил тот.

— Да, одиннадцать лет. Это, если можно так сказать, очень уважаемый член нашего общества.

Таккер приосанился, и Фенн внутренне содрогнулся от самодовольной улыбки на обрюзгших губах. Он заметил тяжелые золотые браслеты на толстых запястьях, перстни (один просто огромный) на жирных пальцах, и задумался, сколько лишних фунтов все это добавляет к весу толстяка.

— Ты очень любезен, Джордж. — В голосе Таккера слышался северный акцент. — Я владелец местного супермаркета, — сказал толстяк, повернувшись к репортеру.

— Прекрасно, — ответил Фенн.

Таккер одно мгновение рассматривал его, не вполне уверенный, как следует понимать эту реплику. Но потом решил, что репортер говорит искренне.

— Вчера вечером я прочитал вашу чудесную статью в «Курьере», мистер Фенн. Первосортный репортаж.

— Очевидно, потому вы и захотели увидеться со мной сегодня утром?

— Да, именно, — кивнул Саутворт. — Как вы сами можете представить, к воскресному вечеру слухи и так распространились по округе, но ваш репортаж придал происшествию особую известность в нашей области. И мы благодарны вам за это.

— Возможно, преждевременно.

— Простите?

— В ближайшие недели моя статья может привлечь в ваш город много нежелательных гостей, поскольку национальные средства информации тоже передали эту историю.

Фенн заметил, как двое мужчин переглянулись. Глаза Таккера блеснули, но Саутворт остался невозмутим.

— Недели, — проговорил администратор, — но, к сожалению, не месяцы.

— К сожалению?

Саутворт наклонился в своем кресле, собрал в горсть лежащие на столе карандаши и, поигрывая ими, некоторое время холодно рассматривал репортера.

— Позвольте мне быть с вами предельно откровенным, мистер Фенн. Конечно, я слышал, что произошло в церкви Святого Иосифа, но не отнесся к этому с большим доверием, и даже, боюсь, особым вниманием. Вполне естественно, что я принял историю за нелепое преувеличение или — скажем прямо — за утку. Но когда вчера вечером мне позвонил мистер Таккер и я нашел возможность прочесть ваш репортаж о событии, должен признать, я серьезно задумался. После встречи с мистером Таккером я убедился, что данное событие может получить огромный резонанс.

— Еще пара недель, как я уже говорил, — и все стихнет. Когда дело касается новостей, публика весьма непостоянна людям главное — узнать что-нибудь свеженькое.

— В том-то все и дело.

Фенн приподнял брови.

Саутворт наклонился и положил локти на стол, по-прежнему сжимая обеими руками ручку, как перила хрупкого мостика через пропасть. Он заговорил медленно, произнося слова с особым выражением, словно придавал крайнюю важность тому, чтобы их восприняли так, как следует.

— Вряд ли нужно говорить вам, что мир сейчас находится в тяжелой депрессии. Экономические трудности больше не удел отдельных стран — они глобальны. И страдают от них простые люди, мистер Фенн, а не континенты, не страны. Главный удар от неудач в управлении миром приходится принимать на себя обычному человеку.

Фенн заерзал на стуле.

— М-м-м, я не вижу связи…

— Разумеется, мистер Фенн. Извините. Позвольте мне говорить прямо. Наш городок мал — в действительности это поселок, — и именно мы, маленькие городки и поселки, больше всех страдаем от неудачной политики правительства Никто не субсидирует нашу местную промышленность и местный бизнес, потому что по отдельности наши убытки незначительны в сравнении с теми, что терпят большие объединения национализированной индустрии. Наш местный бизнес умирает, мистер Фенн. Сам Бенфилд постепенно умирает.

— Неужели все так плохо?

— Нет, возможно, я слишком сильно выразился. Все не так плохо, но пройдет несколько лет — и все будет именно так. Если не остановить загнивание.

— Но я так и не понимаю, какое отношение это имеет к случившемуся в воскресенье.

На самом деле Фенн уже начал, понимать, но догадка лишь слегка забрезжила.

Таккер поелозил своей мощной кормой по Сиденью и набрал в грудь воздуха, — словно собираясь что-то сказать. Саутворт поспешно вмешался, будто испугавшись, что коллега может неправильно выразить мысль.

— Возможно, вы уже достаточно ознакомились с Бенфилдом, чтобы составить мнение об этом месте, мистер Фенн.

— Не скажу, что составил. Я проезжал здесь пару раз примерно за неделю до того, как чуть не сшиб девочку Пэджеттов, и, откровенно говоря, никогда не задумывался о вашем городке.

— А теперь?

— Довольно милое местечко. Вполне…

— Но ничем не примечательное.

— Да, можно сказать так. На юге много других городков и поселков, более живописных.

— И более привлекательных для туризма?

Фенн кивнул.

— Именно. Мы, как общество, действительно не много можем предложить. Летом эта гостиница заполнена, но мои постояльцы пользуются ею лишь как базой для поездок по Суссексу или в Брайтон и на другие курорты южного побережья. Доходы Бенфилда минимальны. Да, лично я хотел бы вложить больше денег в развитие нашего городка, если бы мог рассчитывать на возврат вложенных средств. Знаю, и мистер Таккер думает так же, но тоже не хочет пускать деньги на ветер.

— И не только мы, мистер Фенн, — наконец вставил слово Таккер. — Многие здешние бизнесмены ищут возможности для инвестиций.

— Простите, я не совсем вас понял. О каких инвестициях вы говорите?

— Я, например, — сказал Саутворт, — очень хотел бы открыть новую гостиницу. Современную, более комфортабельную, чем «Корона». Возможно, также и мотель на окраине — это было бы удобным для приезжающих ненадолго предпринимателей.

— А я бы открыл новые магазины, — с энтузиазмом проговорил Таккер, — может быть, парочку недорогих ресторанов — знаете, таких, где родители на время отлучки могли бы оставить детей.

— И окрестные земли требуют освоения, — продолжил Саутворт. — Поселок мог бы расти, расширяться, стать настоящим городом.

«А заодно принести вам и вашим друзьям кое-какие барыши», — уныло подумал Фенн.

— Хорошо, — сказал он, — я понял, к чему вы клоните. Но так и не возьму в толк, какое отношение это имеет ко мне. Когда мой редактор позвонил мне вчера вечером, то сказал, что вы, мистер Саутворт, хотите встретиться лично со мной, что у вас есть дополнительные сведения о Бенфилдском «чуде», — я полагаю, так вы ему сказали, а не он сам придумал. Поскольку вы не захотели ничего сообщать ему, он решил, что мне имеет смысл утром приехать сюда. Он был прав?

И снова те двое переглянулись, на сей раз осторожно.

— Мы считаем, что ваш репортаж о том, что произошло в церкви Святого Иосифа, — это первоклассная работа, мистер Фенн. Точная в подробностях и заставляющая задуматься над поставленными вопросами.

Таккер в знак согласия издал невнятный звук.

О да, подумал Фенн и спросил:

— Над какими вопросами?

— Ну, на самом деле, над сопоставлениями. Это и побудило мистера Таккера связаться со мной как с председателем местного совета. Вы сравнили Бенфилд с Лурдом. И, по сути, дела задали вопрос может ли Бенфилд стать вторым Лурдом? — Саутворт положил ручку на стол и ласково улыбнулся репортеру.

— Признаюсь, я малость увлекся.

— Вовсе нет, мистер Фенн. Напротив, мы нашли эту фразу очень глубокомысленной.

Над головой Фенна ярко вспыхнул метафорический нимб. Он понял, к чему все идет, но не видел, в чем заключается его собственная роль.

— В Лурде случилось не одно так называемое чудо, мистер Саутворт. Если говорить серьезно, я думаю, Бенфилд вряд ли способен на такое. А вам как кажется?

— О, я думаю, способен. Посмотрите на наши Уолсингем и Эйлсфорд. Они стали святынями для ежегодного паломничества многих тысяч. Что касается Эйлсфорда, никто так и не уверен, было или нет там в действительности пришествие Пречистой Девы, многие считают, что на самом деле это случилось во Франции. Кроме того, ни в одном из этих городов не происходило никаких эффектных чудес, и все же они манят какой-то таинственностью, люди съезжаются туда, убежденные, что это святые места. А мы, по крайней мере, имеем свидетельство совершенно необычайного случая в церкви Святого Иосифа: после нескольких лет безмолвия девочка обрела способность слышать и говорить.

— Да, случай необычайный, но это не обязательно чудо, — вмешался Фенн.

— Вам известно одно из лучших определений чуда — «ниспосланное свыше исключение»? Думаю, оно очень подходит к данному случаю.

— «Ниспосланное свыше»? А не требуется ли этому какое-то свидетельство?

— Церкви, конечно, требуется. Но девочка заявила, что видела Пречистую Деву — с чего бы ей лгать?

— А с чего бы вам верить ей? — немедленно парировал Фенн.

— Думаю, это не имеет отношения к делу, поверили мы или нет. Будучи католиком, сам я, возможно, более склонен поверить, чем мистер Таккер, но, как уже сказал, это не относится к делу. А вот многие тысячи — кто знает, возможно, миллионы, если слух распространится достаточно широко, — поверят. И захотят посетить церковь Святого Иосифа.

— Тем самым вдохнув в умирающий поселок новую жизнь.

— Разве это так плохо?

Фенн помолчал, прежде чем ответить.

— Нет, возможно, в этом нет ничего плохого. Но, извините, должен сказать, что с вашей стороны это звучит несколько цинично.

Таккер больше не смог сдерживаться:

— Мы живем в реальном мире, мистер Фенн. Когда представляется удачная возможность, нужно хвататься за нее.

Саутворт как будто смутился.

— Постой, Родни, все не так просто, не надо представлять все только черным и белым. Я глубоко верю, мистер Фенн, что в церкви имело место нечто… Я не решаюсь употребить это слово, но чувствую, что без него не обойтись: нечто божественное.

Нечто ниспосланное Богом. А раз так, значит, на то была причина. Возможно, настоящее чудо заключается в том, что Бенфилду дан шанс возродиться. И людям дан шанс самим воплотить в жизнь свои надежды. Шоу писал: «Чудо — это событие, создающее веру». Почему бы не создать или не возродить веру здесь?

Фенн пребывал в замешательстве. Саутворт как будто говорил искренне и в то же время не скрывал финансовой заинтересованности в возрождении Бенфилда. И толстяк Таккер не утаивал своих мотивов: его тоже интересовали деньги. Но что, по существу, им нужно от него, Фенна?

— Ценю вашу прямоту, мистер Саутворт, но я так и не понял, зачем вы все это мне говорите.

— Затем, что мы бы хотели, чтобы вы продолжали писать о так называемом Бенфилдском чуде. — Глаза Саутворта уперлись в Фенна с серьезным, почти торжественным выражением — Ваша статья уже вызвала огромный интерес. Не знаю, заходили ли вы в церковь Святого Иосифа сегодня утром…

Фенн покачал головой.

— Я сам уже заходил к отцу Хэгану, — продолжал Саутворт. — Его не было, но его дом осаждала армия ваших коллег журналистов.

— С Флит-стрит?

— Думаю, да Я поговорил с ними, но, к сожалению, для меня это невероятное событие покрыто мраком. Мне нечего было рассказать им.

«Держу пари, ты все же умудрился», — подумал Фенн.

— Что ж, теперь вы можете быть уверены, что Бенфилдское чудо получит достаточное освещение. Может быть, даже более чем достаточное. — Репортера несколько опечалило, что большие ребята отнимают то, что он считал своей находкой, но он знал — всегда знал, — что это неизбежно.

— Наверняка на день-два. Как вы сами сказали, публика капризна, когда дело касается новостей, и такова же пресса.

Снова подал голос Таккер:

— Это слишком чудесная история, чтобы дать ей кануть в небытие через два дня, мистер Фенн.

Репортер пожал плечами:

— С этим ничего не поделаешь. Если, конечно, не случится что-нибудь еще…

«Если что-нибудь не случится, если что-нибудь не случится! Что не устраивает этого идиота?» Левым каблуком Таккер нетерпеливо заелозил по красному узорчатому ковру. Он пытался убедить Саутворта иметь дело с серьезными людьми, а не путаться с местной мелюзгой. Люди с Флит-стрит могли максимально раскрутить рекламу прямо сейчас, по горячим следам, но Саутворт слишком беспокоился, что потом, когда в церкви больше ничего не будет происходить, интерес спадет. И убедил прочих, что постоянно поддерживаемые и подогреваемые сообщения дадут больший эффект в долговременном плане, в то время как массированное сенсационное освещение принесет пользу лишь на краткий период. Опекая «Курьер», они могут надеяться на постоянный интерес В конце концов, эта газета освещает местные дела у нее есть обязанности перед своими читателями (и перед самой собой, покуда она заинтересована в распространении тиража) — постоянно докладывать обо всех событиях, вызывающих интерес (и улучшающих бизнес) в данном районе. Но видит ли этот Фенн лакомый кусок или голова у него набита соломой?

— Тут есть одна проблема, — сказал Саутворт, — Нет никакой гарантии, что в церкви Святого Иосифа случится что-нибудь еще. Потому-то мы и решили, что «Курьер» уделит событию и его освещению больше внимания, чем любая другая газета И лично вам, мистер Фенн, мы обещаем в случае надобности любое содействие и помощь.

Фенн молчал.

— Мы понимаем, — добавил Таккер, — что ваша газета, вероятно, не слишком щедра на оплату ваших расходов, и мы рассчитываем помочь…

Его слова увяли от ледяных взглядов обоих собеседников.

— Извините, мистер Фенн, — быстро проговорил владелец гостиницы. — Родни выразился очень неуклюже, но он просто хотел сказать, что мы не допустим, чтобы вы зря потратились на это дело. В самом деле, как член местного совета, я предложу основать специальный фонд, чтобы покрыть все расходы на развитие этого… м-м-м… проекта Он может компенсировать затраты на выпуск первых, показательных материалов, личные нужды членов совета и прочие расходы.

— И я подпадаю под «прочие расходы»?

Саутворт улыбнулся.

— Совершенно верно.

Для Фенна это прозвучало ничуть не лучше, чем слова толстяка Он нагнулся и положил локти на колени.

— Послушайте, мистер Саутворт и мистер Таккер, я работаю на «Курьер» и получаю от него жалованье, и какие события освещать, мне говорит мой редактор. Если он захочет, чтобы я целый месяц писал некрологи, я так и сделаю. Если на следующий месяц он захочет, чтобы я писал про садовые фестивали, я буду писать про них. Если он захочет, чтобы я взялся за странные происшествия в сельской церкви, я буду только счастлив. — Фенн глубоко вдохнул — То, о чем я говорю, мой редактор называет мелодией. Он дудит, я танцую. До известной — небольшой — степени я независим, но он ни в коем случае не позволит мне тратить время на материал, который считает дохлым. В общем, как я уже сказал, если что-нибудь еще случится, я в мгновение ока снова окажусь здесь.

Саутворт кивнул.

— Мы с уважением относимся к вашей позиции. Тем не менее…

— Никаких «тем не менее». Такова она есть и будет.

— Я всего лишь хотел сказать, что та девочка, Алиса Пэджетт, упоминала, будто бы фигура, которую она якобы видела, просила ее прийти снова.

— Она не сказала когда.

— Но если будет еще одно… явление, вы сочтете это достойным статьи?

— Не уверен. Галлюцинации девочек-подростков вряд ли будут интересны публике.

— Даже после того, что случилось в воскресенье?

— Это было в воскресенье. А сегодня вторник. Завтра будет среда. Время течет, мистер Саутворт, а мы живем в апатичном веке. Нам нужно еще одно чудо, тогда, быть может, вы получите продолжение истории. В ближайшие несколько дней газета привлечет к ней необходимое внимание, так что мой вам совет — извлечь из этого максимум сейчас. На следующей неделе это уже будет дохлый материал.

Фенн встал, и Саутворт поднялся вместе с ним Таккер остался сидеть с разочарованием и плохо прикрытым презрением на физиономии.

Саутворт прошел к двери и открыл ее перед репортером.

— Спасибо; что пришли, мистер Фенн, и спасибо за прямоту.

— Не стоит. Видите ли, если что-нибудь действительно случится, я бы хотел знать.

— Разумеется. Вы не собираетесь зайти в церковь?

Фенн кивнул.

— И пройдусь по окрестностям, ознакомлюсь с реакцией людей.

— Очень хорошо. Ну, надеюсь, мы еще увидимся.

— Хорошо.

Фенн вышел.

Закрыв за ним дверь, Саутворт обернулся к толстяку.

— Слишком много суеты ради вшивой местной прессы, — презрительно буркнул Таккер.

Саутворт прошел через комнату и снова уселся за свой стол.

— Стоило попробовать. Боюсь, у него создалось впечатление, что мы пытались подкупить его, чтобы он написал статью.

— А разве не так?

— В истинном смысле этого слова — нет. Мы просто предложили финансовую поддержку.

Таккер хмыкнул.

— И что теперь?

— Мы — точнее, я — обеспечим интерес местного совета к нашему замыслу. Если не получится, нам остается надеяться, как выразился мистер Фенн, что случится что-нибудь еще.

— А если не случится?

Через окно солнечные лучи пронзили пыльный воздух, позолотив Саутворту половину лица.

— Будем молиться, чтобы случилось, — просто сказал он.

Глава 9

Епископ Кейнс озабоченно посмотрел на священника.

— Все это рождает у меня мрачные предчувствия, Эндрю, — сказал он.

Священнику было неловко смотреть прямо в лицо епископу, словно глаза могли выдать самые сокровенные его мысли.

— Я тоже обеспокоен, епископ. И в замешательстве.

— В замешательстве? Поведайте мне причину вашего замешательства.

В кабинете епископа было тепло, так как в оба окна выходившие в крохотный садик, утреннее солнце не попадало. Толстая деревянная обшивка на стенах усиливала сумерки, и даже свет от камина казался приглушенным.

— Если… — Священник пожал плечами. — Если девочка действительно… действительно видела..

— Пресвятую Деву? — нахмурил брови епископ.

Бросив на него быстрый взгляд, отец Хэган проговорил:

— Да. Если она видела ее и благодаря этому исцелилась, то почему? Почему именно Алиса и именно в моей церкви?

В резком тоне епископа послышалось нетерпение:

— Нет никаких свидетельств, совсем никаких.

— Другие дети — они тоже что-то видели.

— Никаких свидетельств, — медленно проговорил епископ, надавив пальцами на крышку стола. Он заставил себя расслабиться, чувствуя, что приходской священник чем-то раздражает его, и это вызвало еще большую досаду, а не раскаяние. — Церковь должна с осторожностью относиться к подобным вещам.

— Я понимаю, епископ, и поэтому с такой неохотой сообщил вам это. Но, прочитав вчера газетный репортаж, я понял, что у меня нет выбора. Глупо, но раньше мне казалось, что инцидент не получит огласки.

— Вы должны были связаться со мной немедленно. — Епископ постарался смягчить резкость своего упрека, но ему это не удалось.

— Я позвонил вам, как только увидел статью в «Курьере». Она показалась мне сильным преувеличением.

— Вот как? Но девочка исцелилась, это правда?

— Да-да, но, конечно же, не чудесным образом? — Священник посмотрел на епископа с тревожным удивлением.

— Откуда вы знаете, Эндрю? — Тон епископа смягчился, ему не хотелось пугать стоящего перед ним священника. — Ребенок заявил, что видел Пресвятую Деву, после чего произошло невероятное: девочка смогла слышать и говорить.

— Но вы говорите, что нет никаких свидетельств чуда. — Хэган снова отвел глаза.

— Конечно нет. Пока что мы не должны верить предположениям и умозаключениям, которые лежат на поверхности. Вам понятно, святой отец? — Он не дождался ответа — Прежде чем выносить суждение, нужно подвергнуть все тщательной проверке Как вам хорошо известно, в таких делах есть четкая путеводная линия. — Епископ невесело улыбнулся. — Некоторые говорят, что наша путеводная линия слишком резка, что мы совершенно отвергаем всякую веру. Но это не совсем так, просто мы пытаемся уничтожить всякие сомнения. Правила, которым мы следуем для распознавания чуда, датируются восемнадцатым веком, и они были утверждены Папой Бенедиктом Четырнадцатым, человеком прогрессивных взглядов. Он понимал, в какой опасности может оказаться Католическая церковь, провозгласив чудом то, что впоследствии будет разоблачено наукой как фальшивка А в наш век, когда технический прогресс постоянно объясняет «феномены» рациональными, научными причинами, необходимость следовать этим правилам стала значительно актуальнее.

Взгляд священника был слишком внимательным, и епископ не понял почему. Что-то в этом человеке было не так — что? Неуравновешенность? Нет, это слишком сильное слово. Отца Хэгана взволновало необычное происшествие в его приходе, не больше не меньше как на пороге собственной церкви. И он — да, просто немного испугался. Епископ выдавил улыбку, поощряя священника открыть свое сердце.

— Следует ли применить эти правила к Алисе Пэджетт? — спросил тот.

— Их придется применить, если мы хотим продвинуться в этом деле, — по-прежнему улыбаясь, ответил Кейнс.

— Пожалуйста, скажите мне, в чем они состоят, епископ.

— На данном этапе я не вижу в этом необходимости. Уверяю вас, через месяц все забудется.

— Возможно, вы правы, но мне хотелось бы их знать.

Епископ Кейнс обуздал свое раздражение и вздохнул. Его глаза рассматривали потолок, словно обозревая закоулки собственной памяти.

— «Недуг или увечье должны быть очень серьезными или невозможными для излечения, — начал он. — Здоровье данной личности не должно улучшаться, и природа заболевания не должна быть такой, чтобы оно могло пройти само. Не должны даваться никакие медицинские препараты. По крайней мере, если они применялись, то должна быть доказана их неэффективность. Недуг должен пропасть мгновенно, а не пройти постепенно. — Его глаза снова обратились на священника — Исцеление должно произойти не в момент кризиса болезни, вызванного естественными причинами. И, конечно же, исцеление должно быть полным, данное заболевание не должно вернуться вновь».

Епископ замолчал, и отец Хэган склонил голову.

— Стало быть, установить чудо почти невозможно, — сказал он.

— Да, но, должен признать, позже правила немного смягчились. Хотя, в общем и целом остались прежними. — Епископ снова улыбнулся, и на этот раз теплота улыбки была искренней. — Вот почему некоторые из наших лучших чудес не признаются таковыми.

Священник не ответил на шутку.

— Стало быть, пока что рано судить о той девочке?

— Слишком рано и очень неразумно. Святой отец, я несколько смущен вашей серьезностью. Вас беспокоит что-то еще?

Священник выпрямился на стуле, словно удивленный вопросом И не сразу ответил. Покачав головой, он проговорил:

— Перемена в самой Алисе. Не в том, что теперь она слышит и говорит, а в ее манерах, в характере. Изменилась ее личность.

— Так и должно быть после столь необычного исцеления.

— Да-да, понимаю. Но тут что-то еще, что-то… — Он не нашел слов.

— Что-то такое, чего вы не можете определить?

Отец Хэган словно съежился.

— Да Это не просто радость. Девочка безмятежна — как будто она в самом деле увидела Богоматерь.

— Это не такое уж необычное явление, Эндрю. Многие говорили, что видели Деву Марию, и, разумеется, существует целый культ мариологистов. Но психологи утверждают, что дети часто видят то, чего нет. Кажется, они называют это «эйдетическими представлениями».

— Вы убеждены, что у девочки была галлюцинация?

— В данный момент я ни в чем не убежден, хотя склоняюсь к этой теории. Вы говорите, что любимой статуей малышки в церкви была статуя Святой Девы. Если ее недуг в самом деле имел психосоматическую природу, то, возможно, исцеляющий эффект произвела зрительная галлюцинация. Даже церковь не может отрицать могущество нашего собственного сознания.

Епископ Кейнс взглянул на часы и отодвинул кресло, дородная фигура сделала усилие встать.

— Прошу вас извинить меня, святой отец, я должен присутствовать на собрании финансового комитета Терпеть не могу это число месяца — Он коротко хохотнул. — Жаль, что Римско-католическая церковь не может заниматься только верой.

Отец Хэган посмотрел на массивную фигуру, впервые отметив, что черная сутана вряд ли символизирует святость. Его ошеломила эта мысль: он знал, что епископ был хорошим, добрым человеком, неизмеримо лучше его самого. Тогда почему в голове возникла подобная мысль? Она вызвана его внутренними сомнениями, той болезнью, что подтачивает его веру? Голова болела, гудела от не оформившихся, бегущих — нападающих мыслей. Желание лечь и закрыть глаза было почти неодолимым Ради Бога, что с ним происходит?

— Эндрю?

Голос звучал мягко, почти нежно.

— Отец Хэган, с вами все в порядке?

Священник заморгал, как будто на мгновение смешавшись.

— Да Извините, епископ, я просто задумался.

Он встал, а епископ Кейнс обошел стол.

— Вы нездоровы, Эндрю?

Священник попытался успокоиться.

— Наверное, простужен, вот и все. Погода так меняется.

Епископ понимающе кивнул и проводил его к двери.

— Вы не слишком переволновались из-за этой истории?

— Естественно, она доставила мне не слишком приятные минуты; но думаю, все дело в простуде. — «Или в предчувствии», — подумал Хэган. — Ничего такого, о чем стоило бы тревожиться. — Он остановился, прежде чем выйти, и повернулся к Кейнсу: — Что мне делать, епископ? С девочкой?.

— Ничего. Абсолютно ничего. — Епископ Кейнс постарался принять ободряющий вид. — Держите меня в курсе, внимательно следите за ситуацией. Но не принимайте участия в истерии, которая вполне может возникнуть в ближайшие дни. И держитесь подальше от прессы — они без вас раскрутят ситуацию на полную катушку. Мне понадобится полный отчет для Конференции епископов, которая состоится в ближайшие два месяца, но только как рабочий материал. Уверен, к тому времени все уже забудется.

С дружеским расположением, которое священник едва ли заметил, он потрепал отца Хэгана по плечу.

— А пока позаботьтесь о себе, Эндрю. И не забудьте держать меня в курсе дела. Да благословит вас Бог!

Он смотрел, как священник прошел через наружный кабинет, не обратив внимания на секретаршу, которая с ним попрощалась. Епископ подождал, пока за Хэганом закроется другая дверь, и сказал:

— Джудит, вы не будете так любезны найти мне досье отца Хэгана? И потом сообщите в финансовый комитет, что я буду через пять минут.

У Джудит, его секретарши, спокойной, но расторопной женщины лет за пятьдесят, просьба не вызвала вопросов. Впрочем, Джудит никогда не задавала вопросов, выполняя любые поручения епископа.

Кейнс снова уселся и побарабанил пальцами по столешнице. Не чепуха ли все это? Не преувеличивает ли отец Хэган? Священник присоединился к епархии тринадцать лет назад в качестве священника-ассистента в Льюисе, а потом работал в Уэртинге как действительный священник-ассистент. Бенфилд был первым приходом, в котором он появился в качестве старшею священника Свои обязанности он всегда выполнял образцово, и хотя среди коллег не славился особой приверженностью церкви, но отличался добросовестностью. Если все белое духовенство старалось по возможности навещать за день по меньшей мере четверых или пятерых прихожан и проводить с каждым по пять-десять минут, отец Хэган посещал то же количество, но проводил с каждым не менее получаса. Два утра в неделю он преподавал в местной католической школе, вступил во многие местные организации, такие как Группа самостоятельной помощи, Литургическая группа, Молодежная группа, а также посещал ежемесячные собрания представителей всех бенфилдских конфессий: баптистов, англиканской церкви, евангелической свободной церкви и христианского братства (изрядное количество для такого маленького местечка). И это была лишь побочная деятельность, не затрагивающая основных обязанностей. Возможно, для человека с больным сердцем такая нагрузка оказалась чрезмерной.

Послышался легкий стук в дверь, и Джудит положила на стол перед епископом пухлую папку. Он улыбкой поблагодарил ее и, прежде чем открыть папку, подождал, пока секретарша выйдет. Не то чтобы там хранились какие-то секреты, просто заглядывать в досье человека — это вроде как заглядывать ему в душу, то и другое следует делать вдали от посторонних глаз.

В бумагах не было ничего удивительного, ничего такого, чего бы епископ не помнил. Школы, в которых Хэган преподавал, шесть лет учебы в Риме после сердечного приступа, рукоположение в Риме, возвращение в Англию. Потом Льюис, Уэртинг, Бенфилд. Однако минуточку — что-то он все-таки забыл. По возвращении из Рима отец Хэган провел шесть месяцев в приходе близ Мейдстона. Так сказать, первое назначение. Шесть месяцев священником-ассистентом в Холлингбурне. Всего шесть месяцев, потом переезд. В этом не было ничего знаменательного, молодые священники часто переезжают туда, где в данное время больше всего нужны. Что же вызвало озабоченность? Или он уже начал терять уверенность в своей способности справляться со сложными ситуациями, одна из которых может легко перерасти в феноменальное явление… если правильно взяться за нее? В его епархии случилось чудо исцеления. Епископ Кейнс был прагматиком, в нынешние циничные и антирелигиозные времена от этого чуда святой Римско-католической церкви не будет никакого вреда Святая Римско-католическая церковь лишь извлечет выгоды из него.

Представить только: в его епархии святое место поклонения, святыня…

Кейнс отогнал эту мысль, пристыженный своей суетностью. Но мысль не уходила. И вскоре он понял, что нужно делать. Но только в случае… в том случае, если это в самом деле чудо…

Глава 10

Бип-бип, бид-дип…

Веки у Молли Пэджетт задрожали. Потом поднялись. Что за звук?

Ее худое тело, одеревенев, лежало на кровати; муж, словно налитый свинцом, растянулся рядом. Она задержала дыхание, прислушиваясь, ожидая повторения звука и боясь вновь его услышать.

…Бип-бип-бип, бид-дип, бип…

Звук был еле слышным. И знакомым.

Она откинула одеяло, стараясь не разбудить Лена Халат висел на спинке кровати, и Молли накинула его, чтобы защититься от ночного холода Лен заворчал и заворочался.

…бид-дип…

Знакомый звук доносился из комнаты Алисы. Молли несколько секунд посидела на краю кровати, собираясь с мыслями и отгоняя обрывки беспокойного сна Долгий день представлял собой путаную смесь радостей и тревог. Алису снова хотели на ночь оставить в больнице, но Молли не дала согласия. Каким-то образом она почувствовала что все эти уговоры, проверки, прощупывания, бесконечные вопросы погубят чудо.

…Бип-бип…

А это было чудо. В ее душе не возникло ни малейших сомнений. Пресвятая Дева Мария улыбнулась ее девочке.

…Бип…

Молли встала с кровати и поплотнее запахнула халат. Бесшумно прокравшись к открытой двери в страхе разбудить Лена, она вышла в прихожую. Молли всегда оставляла дверь открытой, на случай если Алиса будет кричать ночью — какая радость слышать, как Алиса кричит! Этого звука Молли не слышала с давних пор, когда ее дочь была еще совсем маленькой. Как она прислушивалась в те первые дни, ловя первый слабейший всхлип, за которым следовал плач. Молли бросалась вверх по лестнице или спешила в прихожую в панике, которая у мужа вызывала только насмешки. Впрочем, он никогда не понимал, как много значил для Молли ребенок. Алиса заполнила ее бесплодную, пустую жизнь, это был ответ на ее многолетние молитвы. Через божественное заступничество Марии, матери Иисуса, которой Молли столь пылко молилась, Бог благословил ее замужеством и ребенком.

И как жестоко потом покарал малое дитя! (И каким разочарованием стал брак!)

…Бип, бид-дип…

И снова Богоматерь вмешалась. Недуг исчез так же внезапно, как появился. Молли всегда верила в Пресвятую Деву, и ее вера не ослабла за все эти годы испытаний, и она поощряла стремление Алисы молиться Марии, как молилась сама И дочь еще больше, чем она, преклонялась перед Богоматерью. И молитвы не остались без ответа.

Молли остановилась у двери Алисы. Тишина Потом:

…Бид-дип, бид-дип, бип-бип…

Волнения последних двух дней оказались для Алисы чрезмерны: середина ночи, а она все не спит. Она любила смотреть на светящихся зеленых пришельцев, опускающихся на черном экране электронной игрушки, и уничтожать их быстрым нажатием на красную кнопку, другой рукой поворачивая рычажок, так что ее звездолет вилял из стороны в сторону, уклоняясь от смертоносных бомб инопланетян. Теперь Алиса слышала игрушку, слышала компьютерный победный писк, когда последний пришелец исчез из пластмассового космоса Наверное, игрушка опять казалась девочке новой.

…Бип-бип…

Но ей нужно спать. Врачи твердили, что ей нужно больше отдыхать. И Молли не хотела, чтобы болезнь вернулась. Это было бы слишком бессердечно со стороны Бога..

…Бип…

Она отворила дверь.

…Би…

Молли показалось, что она увидела, как в дальнем конце комнаты погас маленький зеленый огонек. Он просто мелькнул, это могло лишь померещиться. Она посмотрела на Алисину кровать, ожидая увидеть, что дочь сидит там с весело раскрытыми глазами и «Галактическими захватчиками» в руках. Но в свете уличных огней, проникающем сквозь занавески, увидела только очертание маленькой фигурки под одеялом.

— Алиса? — Молли заметила, как естественно она окликнула Алису, как быстро привыкла к вернувшимся чувствам дочери, словно никогда не признавала их утраты. — Алиса, ты не спишь?

Ни звука. Ни от дочери, ни от игрушки.

Улыбнувшись в темноте, Молли двинулась к постели. «Маленькая обманщица, — про себя бранилась она, — дразнит мать!»

Молли склонилась над дочерью, собираясь пощекотать ей нос, чтобы не притворялась. Но рука замерла. Алиса действительно спала. Ее дыхание было таким ровным и глубоким, а лицо таким спокойным, что сон явно не мог быть притворным.

— Алиса, — снова проговорила Молли, тронув ее за плечо.

Но девочка не пошевелилась.

Молли подняла одеяло, ища электронную игрушку, ожидая, что та у Алисы в руках. Но ее там не было. И не было на полу у кровати. Но она должна быть где-то рядом, Алиса не могла пробежать через комнату и вернуться обратно, пока не вошла мать. Это невозможно.

Молли опустилась на колени, наклонила голову к самому полу и заглянула под кровать. Пластмассовой коробочки не виднелось и там.

Она вспомнила погасший зеленый огонек.

Нет, это смешно. Просто невозможно.

Но тем не менее оглянулась.

Электронная игрушка лежала на столике в другом конце комнаты, выключенная, экран безжизненно погас.

Молли знала, что ей не померещились эти звуки. Она также знала, что игрушка не могла быть в руках дочери. А больше в комнате никого не было. Только тени и звуки Алисиного ровного дыхания.

Глава 11

Фенн повернулся на постели и проснулся от собственного стона. Голова как будто продолжала поворот.

— О Боже…

Он зажмурился, одной рукой ощупывая пульсирующую глыбу, которая, как утверждал здравый смысл, в действительности была лбом Пальцы ничуть не ослабили боль.

Повернувшись на спину и прикрыв рукой глаза, он попытался совладать с чувством кружения. Второй стон перешел в тихое скуление жалости к себе, этот звук гармонично сочетался с гулом, на высокой ноте непрерывно звучавшим в голове. Прошла целая минута, прежде чем кружение замедлилось и Фенн осторожно, для пробы, приоткрыл ставни своих глаз. Прошло еще полминуты, прежде чем он убрал руку.

Когда он прекратил моргать, потолок остановился и Фенн рассмотрел возможность сесть. Обдумав ее, он, по-прежнему лежа, нащупал столик у кровати, стараясь не приподнимать голову с подушки и ни в коем случае не поворачивать ее. Пальцы не смогли нащупать часы на запястье, и Фенн проклял свою привычку ставить будильник подальше от кровати (это было необходимо, поскольку очень легко выключить его и спать дальше; и он обнаружил, что для выхода из обычного утреннего бессмысленно-сонного состояния достаточно пройти пару метров до звенящего ублюдка). Куда, черт возьми, запропастились часы? Не мог же он так напиться вчера’ А с другой стороны, очень даже мог.

Фенн вздохнул, собрал все свое мужество и позволил голове съехать в сторону, к краю кровати. Голова повисла, и кровь начала бить о бетонные плиты внутри, как морской прибой о волнорез. Он уставился в пол. Там часов не было. Но одна рука тоже свесилась с края, и ладонь вяло оперлась о пол.

— Болван, — пробормотал Фенн, увидев на руке кожаный ремешок.

Он выкрутил руку и скосил глаза на циферблат. Шесть минут двенадцатого. Наверное, утра: сквозь шторы пробивался свет.

Фенн втянул себя обратно на середину кровати и подавил желание снова лечь. Голова прислонилась к спинке, плечи подпирала подушка. Он попытался вспомнить, как же дошел до такого состояния. Ответ был один: пиво с бренди.

Фенн поскреб грудь и мысленно — физическое действие было бы слишком мучительным — укоризненно покачал головой. С этим надо завязывать, Фенн. Молодой пьяница, может быть, забавен, но старый просто чертовски скучен, а ты не становишься моложе. Считается, что журналисты много пьют, но это неправда. Они пьют страшно много. Не все, конечно, а только те, кого он знал.

Фенн попробовал дальше приподняться на кровати. Он называл этот медленный метод возвращения в день «постепенным воскресением».

От просочившихся воспоминаний о прошлой ночи он пару раз ухмыльнулся, но вдруг нахмурился и, приподняв одеяло, осмотрел нижнюю часть тела, словно заподозрив, что там чего-то не хватает. И с облегчением хмыкнул: все на месте, хотя и не способно ни на что великое. Черт возьми, как же звали ту девку? Боз, Роз — что-то вроде этого. А может быть, Джулия. Фенн пожал плечами — какая разница? «Во всяком случае, я не забеременел», — сказал он себе.

Он стянул с себя одеяло, лягая его ногами к краю кровати, потом постепенно и чрезвычайно осторожно заставил тело подняться. Голова весила больше, чем все остальное, и по пути к окну хитрость заключалась в том, чтобы балансировать ею на шее. Фенн раздвинул шторы, и ему хватило здравого смысла прикрыть глаза от света, который, он знал, зальет комнату: в это время дня солнце было особенно к ней неравнодушно. Стоя у окна, он дал лучам согреть тело; дневному холоду путь преграждало стекло. Когда Фенн наконец открыл глаза, то увидел снаружи плетущуюся в гору женщину, которая толкала перед собой торговую тележку. Женщина разинула рот, углядев его голое тело. Она не остановилась, но двигалась еле-еле, и ее голова поворачивалась, пока в конце концов почти совсем не вывернулась. Фенн отшатнулся вглубь комнаты, глупо улыбнувшись и приветливо махнув продавщице рукой, чтобы показать, что не представляет никакой угрозы. Он надеялся, что ее голову не заклинило столь неестественном положении.

Вдали от солнечных лучей холод дал о себе знать пробежавшими по коже мурашками, и Фенн взял со спинки кровати халат. Халат был широкий и короткий, гораздо выше колен, и гораздо лучше смотрелся на Сью. Неплохо он прошлой ночью смотрелся и на Роз, Боз — или ее звали Антея? — но не так, как на Сью. Даже напившись, Фенн отметил это про себя.

Он прошел в кухню и наполнил электрочайник, как зачарованный глядя на бегущую воду, но на самом деле не видя ее. Он включил чайник и обеими руками пригладил взъерошенные волосы. «Нужна сигарета», — подумал Фенн и с облегчением вспомнил, что не курит. К коробке от кукурузных хлопьев была прислонена записка, и он, выдвинув стул, несколько секунд читал ее, не прикасаясь. Там был телефонный номер и подпись: Пэм. Ах да, вот как ее звали! Фенн попытался припомнить, пробовала ли она разбудить его перед уходом Возможно, и старалась, не зная, что после попойки нужно сильное землетрясение, чтобы поднять его. Только Сью умела делать это своими скользящими, ощупывающими руками, но это был ею самой изобретенный метод. Фенн положил записку на стол и попытался вспомнить, как эта Пэм выглядела. В голове всплыло замечание Эдди, его собутыльника, ведущею спортивные страницы «Курьера»: «Милая мордашка, а с ногами беда», — когда они увидели ее в клубе, но облик ее так и не всплыл в памяти. Впрочем, да — ноги. Ноги припоминаются. «Они сокрушат твою голову», — предупреждал Эдди, и теперь Фенн припоминал, что это оказалось недалеко от правды. Он схватился за уши, гадая, в самом ли деле они такие красные, как это ощущается. Могут на ушах быть синяки? Фенн пошел в ванную — посмотреться в зеркало.

Вернулся в кухню он удовлетворенный хотя бы тем, что уши в порядке, но смотревшие из зеркала налитые кровью глаза не радовали. Ванную заполнял пар. Фенн потратил время, чтобы облегчить резь в мочевом пузыре, и при истечении жидкости вдруг ощутил странное покалывание. Нельзя быть уверенным в девицах, которых никогда раньше не видел. Или вроде бы когда-то видел.

Боже, ему не хватало Сью!

Он налил в чашку кипятку и вспомнил о необходимости добавить кофе, лишь когда снова сел за стол Пригубив, он обжегся, но, по крайней мере, это была ясная, обжигающая боль, а не тупо ноющая, как в голове. Фенн засунул руку в пакет с кукурузными хлопьями и немного пожевал, смутно припоминая, что надо бы поработать над статьей для вечернего выпуска. Но в это утро он был явно не в форме.

Фенн оглядел маленькую кухоньку и содрогнулся. Сегодня придется напрячься; нельзя и дальше жить в таком свинарнике. Возможно, он всегда не слишком опрятен, но этот беспорядок возмутителен. Пора снова собраться, Фенн. Никакая женщина не заслуживает такого. «Ты шутишь? — сам себе ответил он. — Все они заслуживают. Ну, может быть, за немногими исключениями».

Через пятнадцать минут, когда он все так же задумчиво сидел уже над третьей чашкой кофе, в дверь позвонили.

Фенн выглянул в окно и увидел стоящую внизу Сью. То ли похмелье мгновенно улетучилось, то ли буря эмоций затопила все остальные чувства, но он тут же перестал ощущать головную боль. Сью взглянула наверх и помахала рукой.

На несколько секунд он потерял дар речи, потом сумел выговорить:

— Открой своим… своим ключом, Сью.

— Ладно, я просто не знала… можно ли, — крикнула она.

Сью порылась в сумочке и вставила ключ в замок. Фенн убрал голову из окна, больно ударившись затылком о раму. Потирая ушибленное место, он не смог удержаться от улыбки. Они не виделись почти три недели, с тех пор как были вместе в ресторане. Да, было несколько натянутых разговоров по телефону, но не более. И эта разлука дала ему понять, как он привязался к Сью. Фенн для устойчивости оперся на плиту и ждал, улыбаясь с явным облегчением.

— О, дерьмо! — Внезапно его улыбка погасла.

Схватив со стола записку, Фенн был готов проглотить ее, но потом просто сунул в карман брюк. Он бросился в комнату и быстро осмотрел ее: никаких свидетельств преступления не обнаружилось. Потом — в спальню: нырнул под кровать, выскребая заколки и волосы, отличные от его собственных, проверяя, нет ли на подушках пятен губной помады и следов туши с ресниц. Все улики были уничтожены. Он облегченно вздохнул и дал себе собраться с мыслями. «Боже, она курила?» — вдруг подумал, он и не смог вспомнить. Пепельницы рядом с кроватью нет. В комнате! Там остались окурки со следами губной помады! Он бросился назад, и в это время Сью открыла дверь.

— Сью, — сказал Фенн, принюхиваясь, не осталось ли затхлого аромата сигарет. Вроде бы сигаретами не пахло, только немного отдавало алкоголем.

— Привет, Джерри. — Ее улыбка была не слишком широкой.

— Ты выглядишь ужасно, — сказал он.

— А ты безобразно.

Фенн, ощущая неловкость, потер небритый подбородок.

— Как поживаешь?

— Прекрасно. А ты?

— Неплохо.

Он засунул руки в карманы халата.

— Какого черта ты не брала трубку? — Он пытался сдерживаться, но на последнем слове сорвался. — Ради Бога, три недели!

— Не совсем. И потом, я пару раз разговаривала с тобой.

— Ну, если это называется «разговаривала»…

— Мне не хотелось с тобой ругаться, Джерри.

Он удержался от упрека и спокойно предложил:

— Хочешь кофе?

— Я ненадолго. Забежала по пути в университет, мне нужно взять несколько интервью.

— Мы быстро. — Он прошел в кухню и заново вскипятил чайник. На полке посчастливилось найти чистую чашку.

Из комнаты донесся голос Сью:

— У тебя страшный беспорядок.

— У горничной выходной, — ответил Фенн.

Когда он вернулся, Сью сидела на диване и спокойно смотрела на него. От ее вида Фенн ощутил стеснение в груди. Он поставил чашки на стеклянный кофейный столик и пристроился на другом конце диванчика. Их со Сью разделяло фута два.

— Я пару раз звонил, — сказал Фенн.

— Я много времени проводила у родителей, с Беном.

Он кивнул.

— И как он?

— Шалит, как всегда — Она отпила кофе и состроила гримасу. — Твой кофе не стал лучше.

— Как и мое настроение. Черт, Сью, я скучал по тебе!

Она уставилась в чашку.

— Мне был нужен отдых от тебя. Тебя становилось… слишком много.

— Да, понимаю. У меня у самого такая привычка.

— Мне была нужна передышка.

— Ты уже говорила. Ничего личного, да?

— Не надо об этом, Джерри.

Он закусил губу.

— Может быть, и тебе был нужен перерыв от меня, — сказала Сью.

— Нет, милая, не нужен.

Она не удержалась от вопроса:

— Ты с кем-нибудь встречался?

Он честно посмотрел ей в глаза.

— Нет, не хотелось. — Он почувствовал, как запылали уши, и, для виду прокашлявшись, спросил:

— А ты как?

Сью покачала головой.

— Я же говорю: была занята с Беном.

Она снова отпила кофе, и он придвинулся поближе, взял чашку у нее из руки и поставил обратно на блюдце. Его пальцы погладили ей шею ниже волос. Фенн поцеловал Сью в щеку, потом другой рукой повернул ее голову к себе, чтобы добраться до губ.

Она податливо прижалась к нему и вернула поцелуй с тем же чувством, но потом уперлась рукой в плечо и оттолкнула.

— Не надо. Я здесь не затем. — Ей словно не хватало воздуха.

Он не обратил внимания и возобновил свои попытки, его наполняло чувство, большее, чем просто желание.

— Нет, Джерри! — На этот раз в ее голосе слышалась злость.

Он замер, тоже ощутив трудности с дыханием.

— Сью…

Ее взгляд заставил его замолчать и отодвинуться. Фенн силился сдержать собственную злость.

— Ладно, ладно. — Он надулся и отвернулся от нее. — Какого же черта ты пришла, Сью? Просто забрать что-то из своих вещей?

Послышался вздох.

— Не волнуйся, Джерри. Я не этого хочу.

— А кто волнуется? Я не волнуюсь. Может быть, у меня нынче вскочили прыщи, но это просто позднее половое созревание. Боже, как ты можешь взволновать меня?

— Ох, какой ты ребенок!

— Давай, давай, включи свое обаяние.

Она не удержалась от улыбки.

— Джерри, я пришла рассказать тебе про церковь. Про церковь в Бенфилде.

Он с любопытством посмотрел на нее.

— Я снова там была. Водила Бена в воскресенье.

Фенн открыл рот, но не смог вымолвить ни слова.

— Это чудесно, Джерри! — Теперь Сью лучезарно улыбалась, ее глаза сверкали возбуждением Перемена была такой внезапной, что Фенн удивился.

— В церкви Святого Иосифа толпится столько народу, — продолжала Сью. — Люди приводят детей, больных, ущербных. Для них это как паломничество. И счастье — кажется, оно настигает тебя, как только ступишь на территорию церкви. Это невероятно, Джерри!

— Эй, погоди минутку! Я думал, все уже закончилось. Я звонил тамошнему священнику — этому отцу Хэгану, — и он сказал мне, что ничего больше не случается. Никаких чудес, никаких странных явлений. Определенно ничего такого, о чем стоило бы написать, или чтобы национальные средства информации роились там, как мухи над кучей дерьма.

— Тебе нужно съездить туда и увидеть самому! Тебе нужно самому испытать это!

Фенн нахмурился.

— Но я не католик, Сью.

— И не нужно, это же просто удовольствие. Тебе просто надо почувствовать, что это святое место.

— Но зачем бы священнику врать мне?

— Он не врал. В материальном смысле ничего и не случалось, он сказал правду. Он не хочет, чтобы кто-то использовал это в своих целях, понимаешь?

— А ты хочешь?

— Конечно нет.

— Тогда зачем же мне рассказываешь?

Сью взяла его за руку и крепко сжала обеими своими.

— Потому что хочу, чтобы из твоей глупой башки вышибло этот цинизм. Если бы ты только увидел, как действует на людей это святое место, я знаю, ты бы и сам поверил.

— Погоди минутку. Ты начинаешь говорить как религиозная фанатичка. Уж не собираешься ли ты обратить меня в свою веру?

Она удивила его своим смехом.

— Не думаю, что сам Святой Дух на это способен. Нет, я просто хочу, чтобы ты стал свидетелем…

— Ох, ты определенно религиозная…

— Просто посмотри сам — В ее голос вернулось спокойствие.

Фенн глубоко вздохнул и откинулся на диване.

— А что с той девочкой, Алисой? Она все еще ходит в церковь?

— Это еще одно, что ты должен увидеть.

— Что ты имеешь в виду?

— Это трудно выразить. — Она проговорила это медленно, задумчиво, словно погрузившись в свои мысли. — Алису как будто подменили.

— Каким образом?

— Это трудно описать. Она как будто… не знаю… стала старше, повзрослела. Вокруг нее распространяется какая-то особая аура. Некоторые плачут при виде ее.

— Ах, брось, Сью. Это просто какая-то истерия. Они уже слышали эту историю — и остальное их сознание дополняет само.

— Посмотри сам.

— Может быть, и посмотрю. — Ему пришлось признать, что все это дело снова его заинтриговало. К тому же общение со Сью могло восстановить их отношения. — Я, наверное, съезжу туда сегодня во второй половине дня.

— Нет. Подожди до воскресенья.

Фенн вопросительно посмотрел на нее.

— Сходим на мессу вместе, когда там будет много народу.

— Ты знаешь, к тому времени может все кончиться. Место может оказаться пусто.

— Сомневаюсь. Но есть еще одна причина, почему я хочу, чтобы ты приехал туда в воскресенье. — Сью встала и посмотрела на часы. — Мне нужно идти, а то будут неприятности.

— Что? О чем ты говоришь? Ты не можешь так просто уйти.

Сью подошла к двери.

— Извини, Джерри, я действительно должна идти. В воскресенье утром заскочи за мной. Бен будет у меня, так что мы можем поехать все вместе. — Она открыла дверь.

— Но что за еще одна причина? — спросил. Фенн, все еще не поднимаясь с дивана.

— Ходит слух, что Алиса рассказала священнику и матери, будто Дева снова хочет видеть ее. Двадцать восьмого числа. То есть в это воскресенье.

И Сью закрыла за собой дверь.

Глава 12

В это воскресенье все было не так, как раньше. Стоял холод, и моросило, было зябко и неуютно. Но у Фенна от возбуждения обострились все чувства — так у крысы дергается нос от донесшегося запаха крови.

Сью оказалась права: это поражало еще до того, как ступишь на территорию церкви. Первые признаки появились, уже когда Фенн проехал по главной улице поселка: там толпился народ, что необычно для воскресного утра в любом поселке, деревне или городе, особенно в такую холодную и сырую погоду. И большинство людей шли в одном направлении. Уличное движение тоже было оживленнее, чем обычно.

Бен на заднем сиденье успокоился, что всегда воспринималось с облегчением Он положил руки на спинку переднего сиденья и приблизил лицо к лицу матери. Фенн быстро взглянул на восьмилетнего мальчика и увидел в больших карих глазах ожидание. Бен приоткрыл рот и с полуулыбкой смотрел через ветровое стекло вперед.

— Начинаешь ощущать атмосферу, Джерри? — спросила Сью, взглянув через голову сына на репортера.

Фенн что-то хмуро буркнул. Пока он был еще не готов что-либо признать. Когда они приблизились к пешеходному переходу, машина затормозила, и собравшиеся на тротуаре приветственно замахали им, спеша перейти улицу. Маленькие дети вцепились в руки родителей, дети постарше держались за более крепких товарищей. Последним был мужчина средних лет в инвалидной коляске, которую толкал человек помоложе; их внешнее сходство говорило, что это отец и сын. Инвалид улыбнулся Фенну и оглянулся через плечо на сына, показывая, что надо везти быстрее.

Когда путь освободился, Фенн наконец вдавил педаль акселератора, зная, что сзади скопились машины. Они двинулись следом, как конвой, за малолитражкой репортера.

Он посмотрел в зеркало заднего вида, удивленный тем, как быстро создал пробку, и проговорил:

— Надеюсь, не все собираются туда же.

— Думаю, тебя ждет сюрприз, — ответила Сью.

Фенн обгонял группы людей, шедшие по обе стороны дороги, дома стояли все реже, пока не остались одни луга и деревья. Даже стойкий моросящий дождик не мог омрачить радость, словно исходящую от пешеходов.

Вскоре показались припаркованные у дороги машины, съехавшие двумя колесами на траву.

— Не верится, — сказал Фенн, когда им пришлось проехать мимо входа в церковь.

— Я говорила, ты удивишься. — В голосе Сью не было и намека на торжество.

Он осматривал обе стороны дороги, выискивая, куда бы зарулить.

— И что, так всегда после того воскресенья?

— Нет. Бывало много народу, но не настолько. Очевидно, слух распространился.

— Ты не сказала мне, откуда ты его узнала.

Увидев открывшуюся дверь автомобиля, Фенн взял в сторону. Из машины высунулись две металлические палки, а за ними показались плохо слушающиеся ноги. Когда Фенн проехал мимо, водитель только еще вылезал, чтобы помочь инвалиду.

— В прошлую среду я была здесь на вечерней службе. И подслушала разговор двух прихожан.

Фенн рискнул быстро взглянуть на нее.

— Ты была на вечерней службе? На этой неделе?

— Да, Джерри.

— Понятно.

Он втиснулся позади последней машины в веренице.

— Наверное, сойдет, — иронически проговорил он. Малолитражка стукнулась о поребрик, и впереди почти тут же пристроилась другая машина — Ну-ка, Бен, пора вылезать на дождь.

Мальчик уже в нетерпении толкал спинку сиденья матери. Сью вышла и подвинула сиденье вперед, чтобы Бен мог вылезти. Фенн захлопнул дверь и поднял воротник куртки.

— Прекрасный денек для вшивого праздника, — пробормотал он себе под нос и поглубже засунул руки в глубокие карманы, нащупав там увесистый предмет: на этот раз после стонов фоторедактора «Курьера», которому не понравились снимки портативным фотоаппаратом, Фенн взял попользоваться «Олимпус». Если (и это было большое если) что-нибудь случится, он будет наготове. В другом кармане лежал миниатюрный магнитофон — рождественский подарок Сью. Втроем они направились к церкви, Сью взяла Фенна под руку, Бен бежал впереди.

Все новые автомобили останавливались за малолитражкой. В церковных воротах толпился народ, и Сью пришлось схватить Бена за руку и вести рядом с собой, чтобы его не затолкали. Фенн оглядывался по сторонам, рассматривая наэлектризованную толпу. Он был ошеломлен и все больше заражался всеобщим возбуждением. Даже если ничего особенного не случится — а он был уверен, что так оно и будет, — у него уже есть милая история в продолжение предыдущей. Может, с его стороны было бы некоторым преувеличением сказать, что церковь Святого Иосифа осадили паломники, верующие и просто любопытствующие, но это не так уж далеко от правды. Репортер недоуменно покачал головой: какого черта они ожидают увидеть? Еще одно чудо? Он подавил смешок. Теперь Фенн был в восторге, что Сью убедила его прийти сюда. Это совсем не пустая трата времени.

Все трое, Фенн, Сью и Бен, протиснулись через ворота и оказались в медленно двигающейся толпе. Фенн заметил, что какая-то молодая девушка лет пятнадцати или шестнадцати, не больше, вся трясется, а потом понял, что ее судорожные движения вызваны не просто возбуждением: Фенн уже встречался с подобным недугом. Движения девушки были неуклюжи, руки некоординированно дергались, и с обеих сторон ее поддерживали мужчина и женщина — вероятно, родители. Если он не ошибся, девушка страдала какой-то формой хореи, весьма вероятно, Пляской святого Витта, поскольку Фенн видел такие же симптомы у молодой женщины, у которой брал интервью в брайтонской больнице, когда писал репортаж о неизбежном закрытии больницы из-за сокращения правительственных расходов. Фенну не нравились такие поручения, так как при виде больных он и сам начинал чувствовать себя нездоровым, но, по крайней мере, его репортаж со многими мучительными интервью пациентов помог сохранить больницу. Ее будущее оставалось неопределенным, но неопределенное будущее лучше, чем вообще никакого.

Он отодвинулся в сторону, давая пройти родителям с девушкой, и отец благодарно улыбнулся ему. За воротами толпа поредела, хотя вереница паломников тянулась до самой двери в церковь. В этой череде было несколько инвалидов, которым, как и молодой девушке, помогали другие. Фенн, Сью и Бен прошли мимо истощенного с виду мальчика в инвалидной коляске, беззаботно болтающего с окружившей его семьей; его большие, навыкате глаза сияли каким-то внутренним оживлением. Фенн видел грустную улыбку матери мальчика, и в ее выражении также сквозила надежда, отчаянная надежда От этого Фенну стало неловко, словно он подглядывал за тайными несчастьями других. Впрочем, не только оттого: он должен был стать свидетелем их разочарования. Несмотря на свое сочувствие к их несчастьям, репортер не мог понять такую доверчивость. То, что случилось с маленькой Алисой Пэджетт, было капризом природы, от которого в мозгу девочки сдвинулось что-то подавлявшее непослушные нервы, и от этого вернулись внешние чувства, на самом деле физически никуда не исчезавшие. А эти люди думают, что опять может произойти такой же случайный процесс, теперь уже у них или у их близких. Фенну пришлось признать, что в этом была какая-то странная трогательность. И это вызывало злость, потому что он не любил, когда такая вопиющая глупость пробивала брешь в его защитной стене цинизма Эта злость обратилась на церковь, лелеявшую и поощрявшую подобное невежество, и к тому времени, когда они добрались до паперти, злоба, переросла в пылкое негодование.

В церкви толпился народ, скамьи были заполнены до отказа. Увидев толпу снаружи, Фенн ожидал подобного и тем не менее оторопел от многочисленности сборища. И от шума, несмолкающего гула голосов. Он всегда полагал, что мирная тишина является необходимым условием любой церкви, когда не идет служба, но сегодня, казалось, напряжение было не сдержать.

Взглянув на часы, он увидел, что до начала мессы осталось еще шестнадцать минут. Если бы они со Сью и Беном чуть запоздали, то вряд ли зашли бы внутрь.

Сью сложила пальцы в щепоть для крестного знамения, и Бен последовал ее примеру, хотя движения мальчика были медленнее и торжественнее. Одного мужчину, видимо, назначили следить — за прибывающей толпой, и он вежливым жестом направил всех троих налево, в боковой неф, где они и встали — за отсутствием скамеек. Фенн сопротивлялся, так как уже понял, с какой точки хотел бы обозревать происходящее. Он взял Сью за локоть и потянул вправо. Мужчина открыл было рот, возражая, но решил, что дело не стоит того.

Сью удивленно взглянула на Фенна, когда он повел ее тому месту, где они стояли в прошлый раз. Когда они проталкивались туда, окружающие провожали их неодобрительными взглядами. Бен тревожно вцепился в пальто матери, но они беспрепятственно пробрались к правому проходу. Сью удивилась, когда Фенн привстал на цыпочки и вытянул шею по направлению к алтарю, но потом поняла, что он высматривает Алису Пэджетт, которая, он не сомневался, опять должна была сидеть у подножия статуи Богоматери. Но было не понять, там ли она, поскольку в проходе толпилось слишком много народу. Сью заметила, что вдоль скамеек стоят еще инвалидные коляски, и ее охватили эмоции, поднялись столько лет сдерживаемые чувства. Последние три недели эти эмоции все возрастали и теперь вырвались на волю, всколыхнув все ее существо, выплеснулись наружу, соединившись с чувствами окружающих. Она не до конца понимала, что это за чувства, но они очень напоминали сострадание, любовь к ближнему. Сью чуть ли не плакала и знала, что не одинока в своих переживаниях. В ее душе было предчувствие, которое возбуждало, но и пугало.

Но и теперь Сью по-прежнему сомневалась, было ли исцеление Алисы чудом, хотя в глубине души ей хотелось в это поверить. После лет духовного смятения, когда лишь тонкая нить связывала ее с религией, теперь здесь, в этой церкви, что-то произошло, и ее потянуло назад, сначала постепенно, пока связи оставались слабыми, но потом собственная воля усилилась и возродила веру. Сью стала свидетельницей чего-то необычайного, было это чудо или нет, и это впечатление разожгло ее веру. И это чувство она разделила со столькими собравшимися в церкви Святого Иосифа. Вера. Она пропитала воздух, как неотвязный запах ладана.

Сью прижала к себе Бена и нежно прикоснулась к руке Фенна, любя их обоих и желая их любви.

Фенн обернулся и подмигнул, и Сью, испытав мимолетное неприятное ощущение, отдернула руку. Охватившее ее сострадание словно споткнулось о подмигивание приземленной реальности. Нет, не ее приземленной реальности, а его. Его бесчувственности, его насмешливости. Единственная причина его приезда сюда заключалась в том, что здесь может подвернуться материал для репортажа, который повысит его репутацию журналиста. А она-то думала, что он пришел сюда, потому что любит ее и хочет доставить ей радость. Она убедила его приехать из-за чувств, которые испытывала к нему, ей хотелось разделить с ним снизошедшую на нее благодать. И один этот жест с его стороны развеял все ее чувство, дал понять, что они очень разные люди, потому что в этом подмигивании виделось разрушительное презрение, какой бы легкостью и шутливостью ни было оно прикрыто, презрение хулителя, человека, который ничему не доверяет, ни во что не верит, поскольку это могло бы поколебать его спокойствие. В этот момент она ненавидела его — и потому жест сострадания был неуместен.

Фенн нахмурился, когда она взглянула на него; он прочел в ее глазах внезапно возникшую враждебность, повергшую его в замешательство. Сью отвела глаза, оставив Фена в недоумении.

Все больше народу входило через дверь, заставляя их углубляться в боковой неф. Фенн еще пытался разглядеть передний ряд, но слишком много голов закрывали обзор. Первоначальное возбуждение стало покидать репортера, ожидание и атмосфера замкнутого пространства забитой людьми церкви произвели свой эффект. Вокруг по-прежнему чувствовалось напряжение, но Фенн больше не разделял его, или, по крайней мере, не разделял этого вида напряжения. Он скорее ощущал жгучее любопытство и рассматривал лица сидящих на скамьях. Все эти люди, местные или слух распространился дальше? Некоторых Фенн узнал, поскольку говорил с ними в тот день, когда исцелилась Алиса. Его взгляд задержался на особенно знакомом лице, видневшемся вполоборота, поскольку человек сидел по другую сторону центрального прохода, в первых рядах. Это был Саутворт, владелец гостиницы. Ну, мистер Саутворт, кажется, вы ошиблись: интерес не совсем увял Впрочем, может быть, еще увянет. Участники слишком многого ожидают, и их может постичь только разочарование. По сути дела, Фенн не удивился бы, став свидетелем злобных стычек после службы.

Он стал высматривать толстяка Таккера, которого видел в гостинице вместе с Саутвортом, но тот или скрывался в толпе, или отсутствовал. Внимание репортера привлекла сумятица в задних рядах собравшихся.

Двери закрывались, к пущему неудовольствию тех, кто не успел войти. Головы поворачивались, споры стали громче, и с передней скамьи встал и решительно направился по центральному проходу к источнику шума человек в черном костюме современного священнослужителя. Несмотря на сгорбленные плечи, этот человек был высок, более шести футов ростом, и болезненно худ. Однако его лицо с высоким лбом и выпирающим носом выражало силу, и еще больше она проявлялась в решительной походке Щеки священника ввалились, высокие скулы выпирали над темными впадинами, а кожа имела желтоватый оттенок, выдавая недавно перенесенную болезнь, и все же это не уменьшало впечатления силы.

Дойдя до конца прохода, он поднял руку, словно мягко рассекая собравшуюся там толпу, и Фенн удивился размерам этой руки — с того места, где стоял репортер, казалось, что пальцы священника могли бы обхватить футбольный мяч. Может быть, Фенну и померещилось, но на собравшихся это как будто тоже произвело впечатление, потому что они расступились в стороны, как море перед Моисеем. Репортер следил за продвижением высокого человека, тот был хорошо виден над головами остальных. Кто же это такой? И зачем он здесь? Через несколько секунд священник вернулся в центральный проход, шум у него за спиной затих, двери в церковь остались распахнутыми, несмотря на холод, и Фенн получил возможность более подробно рассмотреть лицо этого человека.

Тяжелые веки были полуопущены, и создавалось впечатление, что глаза закрыты. Челюсть, хотя и не сильно выступала вперед, была твердо очерчена, а верхняя губа, немного выпяченная, смягчала впечатление устрашающей силы. Морщины бороздили его лоб и разбегались вокруг глаз, вверх и вниз, как скошенные концы проволочной кисти. Густые, седые, как и волосы, брови бросали тень на глаза В его сутулости виделась не просто усталость или небрежность: позвоночник изогнулся как-то неестественно, хотя и не резко. Священник преклонил колена и снова занял свое место. У Фенна было отчетливое ощущение, что он только что видел магнитную бурю в человеческом обличье. Он также осознал, что, стоило священнику двинуться вперед, гул приглушенных голосов вдруг резко прекратился. Теперь, когда грозная фигура скрылась, шепот возобновился опять.

Толпа вошедших влилась в центральный неф, и троим следящим за порядком пришлось создать барьер, чтобы толпа не заполнила весь проход. Фенна заинтриговало все происходящее, и он уже жалел, что не продолжал свой репортаж в последующие недели. Очевидно, не выражаемый явно интерес и слухи заполняли весь этот район, и сегодня все это вылилось в церковном сборище. Всем хотелось повторения трюка Возможно, на этот раз чуть поэффектнее. Мы уже видели тройное сальто; теперь, пожалуйста, четверное. Вот почему они взяли с собой своих болящих. В последний раз был великий трюк, но что в нем для меня? Или: извините, я пропустил прошлое шоу — нельзя ли повторить?

Репортаж уже сформировался у Фенна в голове, и в нем было много от легковерия, предрассудков, корысти — и, возможно, даже двуличия. Встреча с Саутвортом и Таккером, чьи мотивы более чем явно склонялись к эксплуатации чудес, хорошо объяснила, что могло крыться за распространением слухов. Они попытались и его завербовать в свою компанию и были разочарованы — возможно, даже обескуражены. А насколько замешана в этом сама Католическая церковь? Много ли она предприняла, чтобы развеять слухи о чуде? Или она поощряла их? Фенн ощутил мрачное удовлетворение: здесь был материал для милого журналистского расследования. Недостаточно, чтобы разжечь мировой пожар, но хватит для дискуссии, которая позволит распространить дополнительный тираж в южных графствах. Тут он посмотрел на Сью, и его кольнуло чувство вины.

Сью склонила голову, крепко сжимая руками плечи Бена. Она молилась про себя, на лбу запечатлелась сосредоточенность. Даже Бен притих, погрузившись в свои мысли.

Фенн недоумевал. Сью была не дурочка и определенно не настолько наивна в отношении религии. По крайней мере, с тех пор как он ее знал. Так откуда же эта перемена? Что случилось? Что привело ее обратно к Католической церкви так быстро и с таким убеждением? И как она отреагирует на разоблачение, которое он планирует? Фенн попытался стряхнуть неловкость от чувства вины — возможно, его репортаж вернет ее к реальности. Он надеялся на это, так как пути назад уже не было, он заглотил наживку.

Позвякивание бубенчика насторожило его. По церкви прошла волна движения; и те, кому посчастливилось занять место на скамье, и стоявшие почтительно умолкли. Зазвучали первые аккорды органа, краткое вступление, за которым должен был последовать гимн, и люди прокашлялись и набрали в грудь воздуха. Начало гимна было нестройным, но вскоре голоса зазвучали в лад.

Священник поднялся на две ступеньки к алтарю и повернулся лицом к собравшимся. Фенн удивился и был слегка потрясен переменой в отце Хэгане. Он словно постарел, почти что сгорбился. Его глаза странно блестели, как у человека, умирающего от голода, а кожа пожелтела и натянулась на скулах. Хэган нервно проводил языком по губам, и Фенн заметил, что взгляд его бегает по церкви, словно священника расстраивало само количество собравшихся. Одеяния больше не служили ему защитой, а только подчеркивали бренность того, что под ними крылось.

Фенн наклонился к Сью, чтобы поделиться своими наблюдениями насчет странной перемены в священнике, но понял, что Сью слишком поглощена самой службой, чтобы что-либо заметить.

В течение всей мессы — для него слишком долгой — Фенн наблюдал за отцом Хэганом и постепенно понял, что перемена была не такой сильной, как показалось вначале (а может быть, по ходу службы священник обрел часть прежней уверенности). Также возможно, что Фенн просто не видел его некоторое время и внезапная встреча усилила впечатление от перемены.

По знаку спокойствия, когда все присутствующие пожали руку соседу и проговорили: «Да пребудет с вами мир», Фенн протянул руку Сью. Она холодно взглянула на него, прежде чем протянуть свою, и ее пожатие было вялым. Когда она отпустила его руку, он продолжал пожатие, стиснув ее ладонь в попытке наладить душевный контакт. Сью потупилась, и, казалось, по ее лицу пробежала тень. Фенн лишь заметил, как маленькая ручка схватилась за его куртку, и, взглянув вниз, увидел Бена, для пожатия протянувшего руку вверх.

— Да пребудет с тобой мир, Бен, — прошептал Фенн и снова посмотрел на Сью. Она не отрывала глаз от священника у алтаря.

Месса продолжалась, и после причащения интерес Фенна переключился на самих собравшихся. Желающие причаститься устремились вперед с недостойной (и, возможно, неблагочестивой) торопливостью, создав сутолоку у сужения в центральном проходе. Инвалиды, одни в колясках, другие на костылях, двинулись вперед, и Фенн мог только пожалеть их. Их отчаяние было очевидно, и это возродило его злость на тех, кто пользовался их несчастьем. В очереди были дети хотя и не моложе семи лет, но некоторые и ненамного старше. Они в нетерпении вытаращили глаза, вероятно толком не понимая, что происходит, но захваченные всеобщим возбуждением. Юношу лет семнадцати или больше провели к алтарю, как пятилетнего, и его ковыляющая походка объясняла, в чем дело. Юноша был дебилом, и Фенн видел светящееся надеждой лицо его матери.

Лицо отца Хэгана выражало страдание, когда он смотрел на длинную, в три ряда очередь верующих, и репортер неохотно посочувствовал ему. Он догадывался, что священник не причастен ко всему этому и пребывает в таком же смятении, как и он сам.

В медленно двигавшейся очереди было несколько монахинь, они склонили голову и крепко сцепили руки на груди. Гимн достиг своего завершения, стихи уже давно замолкли, оставив только шум шарканья и отдающегося эхом покашливания. Возвращавшиеся после причастия прихожане проталкивались через боковой проход к своим скамьям. Внезапно перед Фенном возникла маленькая фигурка, и репортер вздрогнул, увидев, что руки мальчика сплошь покрыты безобразными бородавками. Через центральный проход мужчина нес к священнику другого мальчика, с укутанными толстым одеялом ногами. Это был тот самый ребенок, которого Фенн видел в инвалидной коляске на подходе к церкви. Отец успокаивал сына, и, когда тот открыл рот, чтобы получить причастие, глаза священника наполнились новой печалью.

Очередь двигалась дальше — непрерывный людской поток, и казалось, ему не будет конца Отец Хэган дважды прерывался, чтобы приготовить новые облатки, но в конце концов его запасы иссякли, и об этом пришлось объявить дожидавшимся своей очереди.

Стоявшие в очереди скорбно двинулись обратно по своим местам, и их разочарование вызвало у Фенна мрачную усмешку. «Это напоминает дерьмовый паб, где кончилось пиво», — подумал репортер.

Вскоре месса закончилась, и собравшиеся стали поглядывать друг на друга, словно ожидали чего-то еще. Священник и его окружение в белых стихарях исчезли в ризнице, и чувство охватившего всех уныния стало почти осязаемым. По церкви пронесся ропот, все головы повернулись к скамье справа от алтаря, у подножия статуи Богоматери. Шепот усилился, когда все увидели, что девочки там нет. В это утро Алиса Пэджетт не присутствовала на службе. Послышалось несколько явственных стонов, кто-то жалобно бормотал, но, поскольку дело происходило в храме Господнем, большинство удержало недовольство при себе. Они выходили из церкви с ощущением, что их обманули, но жаловаться было некому (и это только усиливало обиду).

Проходящие толкали Фенна, и Сью вопросительно посмотрела на него, сама готовая покинуть церковь.

— Забери с собой Бена, Сью, встретимся в машине, — сказал он.

— Что ты задумал? — спросила она, чувствуя, как ее толкают сзади.

— Хочу переговорить со священником.

— Тебе нельзя заходить в ризницу, Джерри. — Сью словно запрещала ему.

— Меня сожгут на костре? Не беспокойся, я недолго.

Сью не успела возразить, как он проскользнул мимо и влился в движущуюся толпу.

Пробирался Фенн с трудом, но верующие не были так агрессивны, как обычная толпа, и по мере возможности уступали дорогу. Скамьи освобождались, и Фенн, воспользовавшись одним из рядов, пробрался в центральный проход. Он на мгновение остановился, чтобы поближе рассмотреть статую Мадонны, так очаровавшую Алису Пэджетт, и ненадолго задумался, не сфотографировать ли ее. Решив, что лучше сделать это потом, когда церковь опустеет — ему не хотелось нервировать присутствующих, особенно служителей, — Фенн продолжил свое движение.

По центральному проходу идти было легче, так как толпа к тому времени собралась у выхода Фенн прошел мимо алтаря, направляясь к боковой двери, которая оказалась приоткрыта. Прежде чем войти, репортер поколебался. Внутри слышались голоса:

— …Почему, монсеньер, почему они слушают эти сплетни? Чего они ожидали?..

— Успокойтесь, святой отец. Вы должны вести себя так же, как в обычное воскресенье — подойти к двери вашей церкви и обратиться к прихожанам Если хотите отвратить их от пустых надежд, покажите, что все идет нормально. — Второй голос звучал низко, повелительно.

Фенн открыл дверь, решив не стучать. Отец Хэган стоял к нему спиной, но лицо второго священнослужителя, высокого сутулого мужчины в черном, было обращено к двери. Он замер на полуслове, глядя на журналиста через плечо священника Хэган обернулся, и его лицо окаменело.

— Что вам нужно? — спросил он с неприкрытой враждебностью.

Фенн был не из тех, кого так просто напугать, и шагнул внутрь. Улыбнувшись с притворно виноватым видом, он сказал:

— Я хотел узнать, нельзя ли поговорить с кем-нибудь из святых отцов.

— Простите, но вам нельзя сюда входить, — отрезал священник.

Служки при алтаре, три мальчика и мужчина, снимавшие свои сутаны, замерли и в удивлении посмотрели на священника: эта резкость контрастировала с его обычно мягким нравом.

Но Фенн стоял на своем:

— Это не займет и минуты.

— Прошу вас сейчас же покинуть помещение.

Улыбка сошла с лица Фенна, и он посмотрел на священника таким же ледяным взглядом Чтобы прервать напряженную паузу, вмешался старший священник, высокий мужчина.

— Я монсеньер Делгард, — сказал он. — Чем мы можем вам помочь?

Фенн не успел ответить, как его перебил Хэган:

— Он репортер. Эти слухи возникли в большой степени по его милости.

Старший священник кивнул и вежливо проговорил:

— Вы мистер Фенн? Это вы нашли Алису около церкви, когда все это началось? Рад познакомиться с вами, молодой человек.

Он протянул свою огромную руку, и репортер почтительно пожал ее. Пожатие священника было твердым, но одновременно успокаивающе бережным.

— Я не собирался вторгаться… — пробормотал Фенн, и священник понимающе улыбнулся.

— Боюсь, в настоящий момент мы заняты, мистер Фенн, но, может быть, мы сможем увидеться позже?

— Вы бы не могли сказать, почему сегодня оказались в церкви Святого Иосифа?

— Просто помочь отцу Хэгану. И посмотреть, конечно.

— На что именно посмотреть?

— Вы видели, сколько народу пришло сегодня на мессу. С нашей стороны было бы глупо делать вид, что верующие не придавали нынешнему воскресенью никакого особого значения.

— А вы сами, монсеньер? — Диктофон в кармане у Фенна был включен на запись.

Священник поколебался, но улыбка не покинула его лица.

— Позвольте только сказать, что мы не ожидали никакого необычайного явления. Нас больше беспокоили прихожане…

— Там собрались не только местные прихожане, — перебил Фенн. — Я бы сказал, что люди съехались не только из округи Бенфилда.

— Да, я уверен, дело обстоит именно так, — холодно проговорил Хэган, — но это оттого, что ваша газета сильно раздула историю, сыграв на человеческой восприимчивости.

— Я лишь описал действительно происшедшее, — возразил Фенн.

— И добавили собственные соображения. И могу добавить, они выдали кроющийся за ними цинизм.

— Я не католик, святой отец. Нельзя ожидать…

— Пожалуйста.

Монсеньер Делгард твердо вклинился между спорщиками, его большие ладони поднялись на уровень груди, словно сдерживая дальнейшие реплики. Он не повысил голоса, и тон не стал жестче, но его слова нельзя было проигнорировать.

— Несомненно, вы продолжите свою дискуссию — вы должны получить ответ на свои вопросы, мистер Фенн, а вы, святой отец, можете извлечь пользу, выслушав более объективное воззрение на все это дело, — но сейчас для этого не время и не место. Предлагаю вам удалиться, мистер Фенн, и вернуться сегодня же чуть погодя.

Это вряд ли было предложение, скорее приказ, которому репортер неохотно решил повиноваться.

В интересах дела Хэган был нужен ему как союзник, а не как противник; сама же беседа не сулила никакой пользы. Однако, всегда стремясь повернуть ситуацию в свою пользу, как бы мала эта польза ни была, Фенн сказал:

— Если я приду сегодня вечером, вы мне выделите час?

Отец Хэган открыл рот, чтобы возразить, но монсеньер Делгард быстро проговорил:

— Сколько вам угодно, мистер Фенн. Мы не собираемся урезать ваше время.

Фенн был поражен. Он рассчитывал на полчаса, может быть, минут на двадцать.

— Договорились, — сказал он с улыбкой и открыл дверь.

Церковь была почти пуста и казалась гораздо темнее. Фенн понял, что дождевые тучи стали еще гуще: свет снаружи, проникавший через витражные окна, был слаб и рассеян. Репортер закрыл дверь в ризницу и прошел мимо алтаря к белой статуе Мадонны. Ее глаза без зрачков слепо смотрели на него, каменные губы хранили след милосердной улыбки. Руки изваяния протянулись вниз, ладонями вперед — символ приятия Мадонной всех, кто стоит перед ней.

Для Фенна это была всего лишь каменная глыба, искусное изображение, не несущее в себе никакого значения. Пустые глаза тревожили, потому что были слепыми; сострадательный жест ничего не значил, поскольку был рукотворным, а не шел от сердца.

Фенн прищурился. И статуя исказилась. На ней виднелась еле заметная в тусклом свете, не толще волоса трещинка, бегущая от подбородка к боковой части шеи. «Никто не безупречен», — мысленно сказал Фенн Мадонне.

Он полез в боковой карман за фотоаппаратом, решив, что не следует упускать возможность сфотографировать статую, но тут за спиной послышались шаги, и он обернулся. Мальчик лет пятнадцати-шестнадцати спешил по центральному проходу к алтарю. Словно не замечая Фенна, он обогнул переднюю скамью и направился к ризнице. Постучав в дверь и не дожидаясь ответа, мальчик ворвался внутрь.

Фенн поспешил следом и еле успел, чтобы услышать, как юноша, задыхаясь, проговорил:

— Это Алиса Пэджетт, святой отец. Она здесь.

— Но я велел ее матери сегодня не пускать ее сюда, — послышался голос отца Хэгана.

— Но она здесь, святой отец. На лугу, у дерева! И все идут за ней. Все пошли в поле!

Глава 13

Войдя в ризницу, Фенн лишь заметил мелькнувшие фигуры двоих священников и мальчика: они выходили в другую дверь, ведущую наружу. Мальчики-служки и старший служитель у алтаря по-прежнему стояли, застыв в изумлении. Репортер пробежал через комнату вслед за только что вышедшей троицей. Выскочив из двери, он оказался на кладбище за церковью; двое священников и мальчик спешили по узкой дорожке между могил к невысокой стене, отделяющей церковные земли от луга. Фенн с горящими глазами пустился вдогонку.

Он свернул, увидев, что возле стены столпился народ, многие тревожно смотрели на луг, но по каким-то причинам никто не делал ни шага в ту сторону. Участок стены на углу кладбища был свободен, и Фенн устремился туда. Двое священников пытались протолкаться сквозь толпу зевак, но не могли добраться до стены. Спеша к намеченной цели, Фенн сшиб башмаком кротовью кучу. Трава была сырой и скользкой, и он дважды чуть не упал. Вскоре репортер уже был у стены и прислонился, переводя дыхание. Потом вскочил на нее и выпрямился, дрожащими пальцами нащупывая фотоаппарат.

Алиса в голубом пластиковом плаще стояла перед деревом, глядя на перекрученные ветви, и дождевые капли падали на ее обращенное вверх лицо. Темные, тяжелые облака еще не избавились от своего груза, и серебристо-белый горизонт резко контрастировал с ними. Остальные дети стояли за спиной девочки, словно боясь подойти к ней, опасаясь слишком приблизиться к дубу. Они сбились маленькими группками и молча наблюдали. Все новые дети перелезали через стену и осторожно шли вперед, но не заходили за столпившихся позади девочки. Фенн увидел мальчика-калеку, того, что раньше получал святое причастие, — его переправили через стену и понесли мимо ожидающих к Алисе. Всего в пяти ярдах от нее отец опустился на колени и осторожно положил сына на землю, закутав в одеяло, чтобы уберечь от сырости.

Вперед вывели какую-то девочку, и Фенн по одежде узнал ее — это была та самая страдающая хореей.

Все новые люди проталкивались вперед, неся с собой детей или поддерживая взрослых. Вскоре, по мере заполнения пространства, группы стали не так отчетливы, и больных клали на траву, не обращая внимания на сырость и холодный воздух.

По оценке Фенна, вокруг собралось не менее трехсот человек, одни вышли собственно на луг, другие блуждали вдоль стены, словно она могла послужить защитой. Все притихли.

Репортер ощущал напряжение, и ему хотелось закричать, чтобы избавиться от гнетущего чувства. Оно сгущалось, передаваясь от человека к человеку, от группы к группе, — это была нарастающая истерия, готовая прорваться, достигнув пика. Он поежился от внезапного ощущения страха.

Стараясь побороть дрожь в руках, Фенн навел фотоаппарат. Удачное место на стене открывало ему хороший обзор, и он надеялся, что правильно установил диафрагму для тусклого освещения. «Олимпус» имел встроенную вспышку, но пользоваться ею не хотелось: Фенн чувствовал, что внезапный световой сполох может каким-то образом повлиять на общее настроение, разрушить чары, под которыми все словно находились. Чары? Опомнись, Фенн. Такую же атмосферу может создать футбольный матч или поп-концерт. Просто тут все молчат, и от этого так жутко.

Он нажал на кнопку. Первый кадр: Алиса и дерево. Потом Алиса и толпа у нее за спиной. Потом люди у стены. Хороший снимок, видно опасение у них на лицах. И что-то еще. Страх. Страх и… ожидание. Боже, они томятся по чуду.

Репортер увидел двух священников, перелезающих через стену, и сделал еще один снимок. Фотография могла бы получиться великолепной, если ее увеличить и вырезать голову отца Хэгана, так как Фенн никогда не видел на лице человека такого выражения неподдельной боли.

Священники двинулись сквозь толпу, но и они не зашли за границу людей, стоящих неровным полукругом за спиной у девочки. Фенн спрыгнул на землю и тоже направился к дубу. Он приближался со стороны, позволявшей ему иметь лучший обзор происходящего. Когда Фенн добрался до края толпы, его туфли и нижние края штанин промокли, но он не ощущал никакого дискомфорта Как и все остальные, репортер был зачарован маленькой фигуркой, застывшей совершенно неподвижно, глядя на дерево. Со своей позиции Фенн видел Алису в профиль, и на ее лице было выражение безграничного счастья. Многие дети тоже улыбались, но их радость не вполне разделяли стоящие рядом взрослые, хотя и на их лицах уже не было той опаски, что виделась незадолго до того. По крайней мере у тех, кто оказался близко к девочке. Фенн поймал взгляд Алисиной матери, стоявшей на коленях рядом с группой, которая вынесла в поле мальчика-калеку, и не понял, мокро ее лицо от дождя или от слез. Ее глаза были закрыты, а руки крепко сжаты в молитвенном жесте. Шарф соскользнул с головы на плечи, и волосы сбились на лоб. Губы беззвучно шептали слова.

Потом все неестественно затихло.

Только не унимающийся дождь убедил Фенна что у мира не было причины замереть.

Не слышалось ни звука Ни криков птиц, ни блеяния овец, пасущихся на дальнем краю луга, ни шума проезжавших по шоссе машин. Ничего. Вакуум.

Пока по траве не пробежал ветерок.

Фенн поежился, так как движение воздуха оказалось холоднее, чем моросящий дождь. Он повыше поднял воротник и нервно огляделся; необъяснимо сильно чувствовалось чье-то неводимое присутствие. Конечно же, ничего не было, просто луг и изгородь. Слева толпа, стена, церковь; справа дерево… дерево… Позади… дерева… Фенн не смог рассмотреть, что было позади дерева.

Ветер, уже не ветерок, зашумел в голых ветвях, шевеля искореженные конечности, заставляя их качаться, словно это были дремавшие щупальца, пробудившиеся к жизни. Уродливые конечности зашевелились, а шум ветра перешел в низкий вой.

Ветер трепал одежду людей, и они прижимались друг к другу. Некоторые попятились, явно напуганные, в то время как другие остались на месте, тоже в страхе, но и обуреваемые любопытством — а некоторые охваченные отчаянием Многие упали на колени и склонили головы.

Фенн тоже ощутил, что его ноги странным образом ослабели, и ему потребовалось сделать усилие, чтобы остаться стоять прямо. Он увидел, как отец Хэган попытался пройти вперед, к девочке, но другой священник удержал его, схватив за локоть. Священнослужители что-то говорили друг другу, но они были слишком далеко от репортера, чтобы тот мог расслышать. Фенн наклонился, почувствовав, будто кто-то толкнул его сзади, и ощутил, как мышцы спины напряглись, а волосы на ветру встали дыбом.

Но это прошло. Низкий вой прекратился, ветер стих. Дождь продолжал моросить, но уже не хлестал косыми струями.

Люди словно ощутили облегчение, некоторые перекрестились. Они оглядывались на стоящих рядом, ища утешения в присутствии других и оборачиваясь к священнику для обретения уверенности. Но отец Хэган был не в силах им помочь. Он смотрел на Алису Пэджетт и побледнел еще больше.

Она протянула руки к теперь уже неподвижному дубу и что-то говорила, хотя никто из присутствовавших не мог разобрать слова. Девочка смеялась, и от ее маленького тела исходила почти видимая аура радости. Но на дереве ничего не было, никакой фигуры, никакого движения, ничего вообще. Толпа издала недоуменный вдох, перешедший в стон.

Алиса больше не касалась ногами земли. Она парила в двух-трех дюймах над самыми высокими травинками.

Фенн заморгал, не веря своим глазам Это просто невозможно. Левитация — это всего лишь трюк, выполняемый фокусниками при помощи каких-то ухищрений. Но здесь, в открытом поле, не могло быть этих ухищрений. И не было никакого фокусника, а только одиннадцатилетняя девочка Господи Иисусе, что происходит?

Он почувствовал, как по телу прошел электрический разряд — резкая, покалывающая волна, которая каким-то образом перескочила с него на других, соединив всех сплошным покровом статического электричества. Фенн был загипнотизирован зрелищем и сомневался, не галлюцинация ли все это, отказываясь верить своим глазам Каким-то потаенным уголком здравого рассудка он вспомнил о лежащем в кармане фотоаппарате, но не мог найти в себе ни сил, ни, что еще важнее, желания достать его. Он тряхнул головой — отчасти чтобы прояснить мысли, а отчасти чтобы ощутить что-то уж точно реальное. Сон, галлюцинация, телепатическая иллюзия оставались перед глазами, отказываясь подчиняться той части сознания, которая настаивала на нереальности увиденного. Алиса Пэджетт висела над землей, и трава тихонько колыхалась под ее подошвами.

Текли минуты, и никто не смел пошевелиться или заговорить. Вокруг Алисы распространилась какая-то энергия, которая, хотя и невидимая, ощущалась всеми. Свечение, если бы было видимо, показалось бы ослепительно белым, с золотистым отливом по краям. Девочка не изменяла своего положения, не опускалась и не поднималась. Ее тело оставалось неподвижным, с протянутыми вперед руками, и только губы беззвучно шевелились.

Не многие вокруг оставались стоять. Ноги Фенна окончательно сдали, и он опустился на колени — вовсе не из благоговения, а от слабости, от охватившего его странного изнеможения, как будто из тела отхлынула вся энергия. Все тело онемело, и стало холодно!

Он кое-как приподнялся на одно колено и, чтобы сохранить равновесие, оперся рукой о землю. Священники оставались на ногах, хотя монсеньер схватил отца Хэгана за локоть, словно поддерживая. Казалось, они в недоумении и замешательстве от невероятного зрелища, и Фенну с некоторым удовлетворением подумалось, что теперь и они, видимо, испугались.

Он снова повернул голову к Алисе и увидел, что она опускается, медленно, медленно оседает. Прежде чем она коснулась земли, травинки, как мягкая подстилка, согнулись под ее ногами. Девочка опустилась и с восхищенной улыбкой обернулась к присутствующим.

И тут начались чудеса.

Маленький мальчик побежал вперед, вытянув руки, покрытые черно-серыми бородавками. Он упал у ног Алисы, подняв безобразные руки так, чтобы все их видели. Его мать, вся в слезах, хотела последовать за ним, но муж удержал ее, не зная, что сейчас произойдет, и только молясь, чтобы это помогло сыну.

Алиса улыбнулась мальчику, и черные бородавки с серыми краями начали бледнеть.

Мать закричала и вырвалась, она бросилась к сыну и крепко прижала его к себе, ее слезы падали на волосы мальчика и смешивались с дождем.

Над толпой пронесся крик, и все глаза обратились к девочке-подростку с дергавшимся лицом, руки и ноги которой непрестанно судорожно тряслись. Перед этим она вместе со своими родными опустилась на колени, но теперь со спокойствием на лице стояла на ногах. И хотя в ее движениях сквозила осторожность, не было никакого дерганья и выкручивания. Она взглянула на себя, осматривая руки и ноги, потом вышла вперед, медленно, но уверенно; ее грудь начала тяжело вздыматься от радости. Девочка опустилась перед Алисой Пэджетт на колени и заплакала.

Сквозь толпу стал проталкиваться какой-то мужчина с поврежденными катарактой глазами. Люди расступались и тихонько подталкивали его в нужном направлении, молясь за него.

Он упал, не дойдя до девочки, и лежал, всхлипывая; его лицо исказилось от мольбы. Мутность в зрачках стала пропадать. Впервые за пять лет он смог различить цвета. Он снова смог видеть мир, зрение заволакивали только слезы.

Девочка из одного с Алисой интерната, чьи родители, с тех пор как последняя внезапно исцелилась, обрели новую надежду, спросила у матери, почему этот человек на земле плачет. Ее слова звучали не совсем отчетливо, но мать поняла их. Для нее не было звуков прекраснее, так как семь лет из своей короткой жизни дочь не говорила.

Многие в толпе упали и распластались на земле или прислонились к стоявшим рядом, как марионетки с перерезанными веревочками. Фенну пришлось сесть на землю, колени больше не удерживали его. Его глаза перебегали с девочки на толпу, с толпы на девочку, с девочки… на дерево…

Из промокшей толпы раздался новый крик, перешедший в вой. Полный страдания женский стон.

Глаза Фенна пробежали по коленопреклоненным телам и остановились на закутанном в одеяло мальчике, который до того лежал у края полукруга Теперь же мальчик сидел прямо, его глаза сияли каким-то вновь обретенным пониманием Он сбросил одеяло, и со всех сторон к ребенку протянулись руки помощи. Но помощи ему не требовалось. Он стал подниматься, и его движения были одеревеневшими и неуклюжими, как у новорожденного ягненка. Вот он уже стоял на ногах, и руки взрослых поддерживали его. Мальчик двинулся вперед, с трудом сохраняя равновесие, покачиваясь, но стремясь подойти к девочке. Он шел, держась за взрослых, но сам переставлял ноги. Взрослые помогали ему, и только оказавшись совсем рядом с Алисой, он позволил себе опуститься на землю. Мальчик полусидел, полулежал там, сдвинув колени, тонкие ноги скрыла трава, туловище выпрямилось, и отец поддерживал его за плечи.

Отец и сын с благоговением на лицах смотрели на девочку.

Фенн был ошарашен. К нему вернулись силы, но он не чувствовал достаточной уверенности, чтобы встать. Господи Иисусе, что происходит? Это же невозможно!

Он посмотрел на двух священников — один был весь в черном, другой в облачении для воскресной службы: зеленое и желтое на белом фоне. Отец Хэган уже упал на колени, а высокий священник, монсеньер, медленно оседал рядом Фенн не знал, испытали ли они схожую отупляющую слабость, поразившую его самого, или это был их жест смирения. Отец Хэган склонил голову к рукам и раскачивался взад-вперед, а монсеньер Делгард только смотрел вытаращенными глазами на девочку на лугу, которая казалась такой хрупкой под возвышавшимся над ней черным перекрученным деревом.

Глава 14

Риордан устало покачал головой. В этом нет никакого смысла. За тридцать восемь лет его фермерства ничего подобного не случалось. Во всяком случае, с его скотиной. Он подал грузовик задом дальше на луг и кивнул работникам, чтобы те поработали лопатами.

С удрученным видом подошел ветеринар и молча встал рядом. Риордан позвонил ему ранним утром, и когда ветеринар приехал, то понял, что большего сделать не сможет. Не выжили даже те ягнята, которых он вырезал из брюха матерей, сочтя что они достаточно созрели для дальнейшей жизни. Это было необъяснимо. Почему это случилось со всеми одновременно? Накануне в поле было волнение — самое невероятное событие из всех, что ему доводилось слышать — но суягные овцы были далеко от всего этого, на другом участке луга Риордан вздохнул и провел рукой по усталым глазам, а работники тем временем подхватывали на лопаты крошечные поблескивающие трупики и швыряли в кузов грузовика Овец, маток, которых ветеринару не удалось спасти, хватали за окоченевшие ноги и бросали в машину.

Посмотрев на серую церковь в отдалении, Риордан подумал: «Как это люди могут поклоняться такому злобному Богу?» Фермерство — нелегкий хлеб: всегда приходится ожидать несчастий, случайных бед, и даже трагедий. Всходы могут погибнуть, скотина вечно подхватывает какие-нибудь болезни, что приводит к падежу. Болезни не милуют и работников. Но никогда не ожидаешь и не готовишься к такому, что случилось теперь. Этому не было никакого объяснения.

Повернувшись спиной к полю, он смотрел, как отъезжает тяжело нагруженный грузовик.