Сын гетмана

I У канцлера

Стояла тихая погожая весна 1646 года. Сады Варшавы цвели и благоухали. По одной из главных улиц ехал знакомый нам сотник Богдан, а рядом с ним молодой статный казак, в котором трудно было узнать маленького неуклюжего Тимоша.

– Как долго ты не ехал! – говорил Тимош. – Мы тебя ждем целую неделю! Король не раз присылал о тебе справляться; все полковники уже съехались.

– Нельзя было, Тимош, никак нельзя было. Французы народ хитрый; переговоры с ними вести куда как было трудно, а своих мне тоже не хотелось обидеть; из-за каждого гроша торговались... Ну а у вас что нового? Ты из Брод?

– Нет, домой заезжал.

– А что дома? Все здоровые, что дивчата, что Марина?

– Что им делается, – лаконически отвечал Тимош. – Вот в Бродах, татко, так новости: пан коронный гетман умер.

– Что, кто? – в испуге переспросил Богдан.

– Да пан гетман.

– Ведь он недавно женился?

– Женился, – подтвердил Тимош, – такой добрый, веселый был, да вдруг взял и умер.

– Вот что не добре, так не добре! – в раздумье проговорил Богдан. – Теперь и нам, сынку, хуже станет.

– Теперь подстароста Чаплинский всем распоряжается.

– Эх, не добре! – с досадой проговорил Богдан. – Надо мне скорее на поклон к новому старосте явиться. Где он теперь?

– Здесь, в Варшаве. Я с ним и приехал. Как ты мне велел, так я и сделал; академию кончил и приехал тебя встречать.

– Слышал, слышал про твои успехи в науках. Ректор не раз мне на тебя жаловался, – с укоризною заметил Богдан. – В дебошах ты был первым, а в науке чуть не последним. Не по-моему это, сынку! Я в юности учился хорошо, зато и теперь от панов почет.

Тимош смутился.

– Никак нельзя было учиться, татко; без бурсацких набегов и шалостей чем бы бурсаки и живы были? Академия бедная, живи впроголодь да еще долби латынь; тут никакая наука впрок не пойдет!

– Ну, добре! Что прошло, того не воротить, – махнув рукою, сказал Богдан. – А теперь не до науки. Что слышно в Варшаве? Зачем король казаков требует?

– Слухи разные ходят, а наверное никто ничего не знает. Говорят, хочет послать на турок.

– Вот что! – протянул Богдан. – Ну а кто из полковников приехал?

– Нестеренко, Барабаш, Ильяш.

– Ильяш-то, вот это плохо! Кто его подсунул?

– Известно кто: покойный коронный гетман. Ведь он у него чуть не первым лицом был!

– А разве пан гетман тоже стоял за войну с Турцией?

– Как же! Он да пан коронный канцлер, да итальянцы.

– Какие итальянцы?

– Да разве ты не слыхал? – с удивлением спросил Тимош. – Все это дело затеял венецианский посол, а ему при дворе помогает секретарь молодой королевы, весь двор оплели.

– Гм! – в раздумье проговорил Богдан. – Надо принять это к сведению. Надо сегодня же повидаться с паном коронным канцлером.

– Пан канцлер теперь сильно занят, – заметил Тимош.

– А что?

– Выдает дочь замуж.

– За кого?

– За молодого Калиновского.

– Эге-ге! – протянул Богдан. – Значит, теперь пан воевода в польные гетманы проскочит; надо к нему забежать. Ну а другие паны согласны с королем?

– Никто еще ничего не знает. Пан канцлер со своими итальянцами, как вьюн, вьется.

– Да ты, може, брешешь? – с недоверием возразил Богдан. – Если никто не знает, так откуда же ты-то узнал?

– Так ведь я не пан, а казак. Панам знать не должно, а казакам можно. С польным гетманом уже снеслись, листы приповедные готовы, только печать приложить.

– Уж если до этого дошло, то не может быть, чтобы никто из панов не знал? – недоверчиво возразил Богдан.

– Вчера я слышал, что пронюхал про это великий канцлер литовский.

– Ну и что же?

– Не знаю. Говорят, едет сюда.

– А еще кто здесь есть?

– Да все почти: и Радзивиллы, и Сапеги, и Любомирские, и Вишневецкие, и Опалинские; про нашего старосту я уже тебе говорил; пан Калиновский, конечно, здесь, а пан Потоцкий на днях приедет.

– А когда назначена свадьба?

– Недели через две, в двадцатых числах мая.

Всадники подъехали ко дворцу великого канцлера, где Богдан рассчитывал найти временный приют. Только что успели они отдохнуть с дороги, как уже пан канцлер прислал за ним своего пажа. Богдан наскоро умылся, оделся и стал подниматься по широким лестницам дворца в рабочий кабинет канцлера. Пан Оссолинский любил роскошь; он щеголял ею перед родовитыми панами, перед которыми невольно чувствовал свое ничтожество.

Богдан смело и уверенно шел по мозаичному полу, покрытому дорогими коврами; он с удовольствием посматривал на драгоценные бронзы, прекрасные картины, преимущественно итальянских мастеров, и мраморные статуи, выглядывавшие из темных ниш большого зала. Дав знак лакею не следовать за ним, он с уверенностью человека, знающего все ходы и выходы в канцлерском дворце, прошел длинную анфиладу парадных комнат, завернул в коридор и смело постучал в дверь.

– Войдите! – послышался голос канцлера. Богдан отворил дверь и очутился в небольшом кабинете с массивным письменным столом и высокими шкапами, заключавшими в себе обширную библиотеку канцлера. Пан канцлер кивнул ему головой на его низкий поклон и знаком пригласил его сесть. Они совещались часа два. Наконец, вставая в знак того, что аудиенция кончена, пан Оссолинский сказал:

– Пан сотник, конечно, остановится у меня и воспользуется моим гостеприимством. Аудиенция у короля состоится на днях, а затем я попросил бы пана сотника и его товарищей выждать окончания переговоров. Наше дело трудное; надо еще склонить панов, а к этому представляется теперь удобный случай, так как вся именитая Польша съедется на бракосочетание дочери моей Урсулы с паном Самуилом Калиновским.

– Осмеливаюсь поздравить пана коронного канцлера с семейным торжеством, – с низким поклоном проговорил Богдан, – и приношу ему мою почтительную благодарность за его милость, но я здесь не один, мне навстречу выехал сын мой Тимош.

– А! – протянул Оссолинский. – Это тот бедовый запорожец? Ну что ж, пусть потрется между панами, это послужит ему в пользу.

– Не смею ослушаться пана великого канцлера, – проговорил Богдан нерешительно и снова низко поклонился, – но мой птенец еще истый бурсак и совсем не был в образованном обществе; боюсь, что он будет плохим гостем вашей светлости.

– Ничего! – снисходительно возразил канцлер. – Пооботрется, приобретет лоск! Прошу милости ко мне откушать сегодня, – прибавил он, – и с сыном. Дочь у меня бойкая, она его живо перевоспитает.

Богдан не мечтал о такой чести. Он даже не нашелся что ответить и, почтительно кланяясь, отретировался к двери.

Канцлер прошел на женскую половину и заглянул в комнату дочери. Панна Урсула, невысокая, довольно полная брюнетка с подвижным лицом и развязными манерами, стояла у зеркала и примеряла новый берет, стараясь спрятать под него непослушные пряди волос, выбивавшиеся наружу. Панна очень гордилась своей густой шелковистой косой да и вообще умела ловко пользоваться преимуществами молодости, красоты и богатого изящного наряда.

– Рано, рано, дочка! – улыбаясь, заметил пан канцлер, целуя ее пышную нежную ручку. – Или тебе надоела твоя коса, что ты хочешь поскорее ее упрятать?

Панна Урсула шутливо надула губки.

– Нет, отец! Но я не знаю, как я спрячу свою косу под такую маленькую шапочку. Посмотри, она совсем не лезет.

Панна кокетливо стала натягивать шапочку, сделав при этом уморительную гримаску.

– Так ты отрежь косу-то! – шутливо посоветовал отец.

– Вот еще! – отозвалась панна. – Тогда я буду похожа на татарку.

– Ну, тогда купи берет побольше.

– На что это будет похоже – большой берет!

– Тогда уж я ничего иного тебе не могу посоветовать, как только по-старомодному надеть кораблик.

– Ты все смеешься, отец! – протянула панна полушутливо, полусердито.

– А я пришел тебе сказать новость, – продолжал канцлер, – сегодня у нас будет обедать новый гость.

– Кто такой? – с любопытством спросила панна.

– Запорожец, настоящий запорожец и притом бурсак, – весело проговорил Оссолинский. – Особый род медведя, которого тебе придется приручить.

– Кто такой? Запорожец? Где? – послышался звонкий голос в дверях.

Мощная фигура пани канцлеровой вплыла в комнату, звеня браслетами, блистая кольцами и ожерельями.

Пан канцлер почтительно поцеловал у жены руку и проговорил:

– Совершенно верно, ясновельможная пани! Настоящий запорожец, он чуть не с пеленок бьется с татарами, и притом бурсак, опустошавший окрестности Брод.

– Где же он? – спросила пани, с испугом озираясь.

– Он будет у нас сегодня обедать, – проговорил канцлер, забавляясь смущением жены.

– Пан Юрий всегда что-нибудь такое выдумает, – с неудовольствием возразила пани.

– Да, – прибавил пан канцлер, причем углы его губ слегка вздрагивали от смеха, – я попрошу и пани, и панну быть с ними отменно любезными, так как и он, и отец его мне очень нужны.

– Зачем это пану понадобились запорожцы? – сердито проворчала пани. – Довольно того, что я сделала два визита этой гордячке пани Радзивилл, довольно того, что принимаю Вишневецких, которых ненавижу и которые носятся со своею роднёю Мнишками, как с писаною торбою...

– Пани примет мои замечания к сведению, – строго заметил пан канцлер. – У меня сегодня обедает сотник Богдан с сыном своим Тимофеем, а этого сотника сам наияснейший король удостаивает своей милости; прошу сообразоваться с моими указаниями!

Он вышел, сердито хлопнув дверью.

– Вот вы всегда так, – ворчала Урсула, – раскричитесь из-за пустяков и рассердите отца. А мне сегодня надо было попросить его за пана Мартина, я обещала Самуилу, что сделаю это. Как я теперь к нему подступлюсь?

Пани совсем опешила: она была у дочери под башмаком и не выносила ее гнева.

– Да я же ничего, цыпочка! Я только так! – бормотала она, путаясь и запинаясь.

– Какая я вам цыпочка, – сердито крикнула та. – Вы в самом деле думаете, что меня еще надо нянчить. Я лучше вашего понимаю все дела и знаю, почему отец ухаживает за запорожцами, а вы только везде путаете и вмешиваетесь, где вас не спрашивают!

– Да полно тебе сердиться! Ну, я не буду! Ну, я приму этих уродов, страшилищ.

– И должны принять! – сердито отрезала дочь. – Его величество король не хуже нас! А тем более, что мне сегодня непременно надо настроить отца так, как этого желает Самуил.

– А эти несносные молдаванки тоже будут сегодня обедать у нас? – нерешительно спросила мать.

– Конечно, будут, ведь мы же с вами вместе ездили их приглашать! – нетерпеливо проговорила Урсула.

– Да оне, кажется, отказались!

– Ничуть, я упросила пани Радзивилл, и она обещала непременно быть вместе с сестрой.

– Иезус Мария! – глубоко вздохнула пани, принимая вид покорной жертвы. – Нельзя ли, чтобы у меня сегодня разболелась голова? Ты одна с ними и справляйся.

– Вам всегда хочется устроить мне неприятность, – проворчала дочь. – Куда как будет прилично невесте хозяйничать одной без матери. Вы этого и не думайте. Вот когда я уйду из дому, тогда делайте, что хотите.

Пани расчувствовалась: близкая разлука с дочерью была ее больным местом. Урсула знала, чем на нее подействовать.

– Ну, хорошо, хорошо, моя пташечка! – согласилась пани, поднося платок к глазам. – Я знаю, что мне недолго на тебя радоваться. Не сердись только, все для тебя сделаю.

II Соперники

В смежной со столовой небольшой диванной комнате кучка знатной польской молодежи ожидала выхода канцлера и его семьи. Хотя обед и назывался семейным, но пригласили человек двадцать гостей, и Тимош, вошедший в эту минуту вместе с Богданом, почувствовал себя неловко в обществе блестящего молодого шляхетства. Вот почему он даже обрадовался, заметив Дмитрия Вишневецкого. Он дружелюбно протянул ему руку, но гордый пан ответил ему кивком и презрительно отвернулся.

– Кто это? – спросили князя Дмитрия паны.

– Не знаю! – солгал князь Дмитрий. – Казак какой-то.

Он вовсе не желал сообщать товарищам обстоятельства своего знакомства с Тимошем и теперь менее чем когда-либо желал с ним встретиться.

– Однако же он, кажется, знает князя? – проговорил юный Калиновский, недолюбливавший Вишневецкого за его высокомерие и заметивший его смущение. – Он, кажется, протянул князю руку?

– Может быть, он меня и видел где-нибудь; эти хлопы предерзкий народ. Я удивляюсь пану канцлеру, с какой стати он пригласил этих казаков.

В эту минуту вошел в комнату князь Януш Радзивилл, женатый на старшей дочери молдавского господаря Лупула, и, поздоровавшись с молодыми людьми, кивнул головой Богдану, отвесившему низкий поклон.

– Пан гетман знает этого сотника? – с любопытством спросила молодежь.

– Да, это Богдан Хмельницкий. Он только что вернулся из Парижа. А это с ним, вероятно, его сын.

– Как здоровье ее светлости? – осведомился кто-то из молодежи.

– Жена моя теперь совсем здорова, – отвечал Януш с поклоном. – Она на женской половине вместе со своею сестрою, приехавшею к нам погостить.

Князь Дмитрий при этих словах вспыхнул.

– Домна Локсандра здесь, в Варшаве? – не удержался он от вопроса. – А как ее здоровье?

– О, она цветет, как роза, и приветлива, как день! – восторженно сказал Януш, искоса посматривая на Вишневецкого, пощипывавшего свой ус.

Князь Дмитрий не успел ответить, как дверь распахнулась и на пороге показался Оссолинский под руку с княгиней Радзивилл и домной Локсандрой. За ними следовали Урсула с матерью и еще несколько шляхтянок. Княгиня недавно приехала в Варшаву и почти никого не знала из присутствовавшей польской молодежи. Ее стройная, статная величественная фигура невольно внушала уважение; молодежь почтительно раскланялась с ней, не дерзая даже целовать руки. Но на домне Локсандре сосредоточились взоры всего общества. Высокая, стройная, гибкая, с огненным взглядом, с алыми смеющимися губами и роскошной косой, переплетенной цветами и монетами по обычаю ее страны, в ярко-синей юбке, изящно оттенявшей красивую бахрому передников и богатое шитье белой рубашки, в шитых золотом сапожках с переплетом, она являлась какой-то сказочной царевной из «Тысяча и одной ночи». Князь Дмитрий не спускал с нее глаз и поворачивал за ней голову, как подсолнечник за солнцем.

Желая особенно почтить нужного ему сотника, пан Оссолинский представил дамам Богдана и его сына наравне с прочими гостями; Тимошу показалось, что он никогда не видывал такой красавицы.

– Татко, – прошептал Тимош, тихонько толкая отца локтем, – и родятся же на свете такие чаровницы! За такою дивчиною и в огонь, и в воду прыгнешь. А кто она такая?

– Дурню, – с досадою проворчал Богдан. – Это не нашего полета птица. Молдавская княжна, сестра княгини Радзивилл.

Тимош вздохнул и промолчал.

Степенный дворецкий указывал между тем места гостям и, к великому удивлению и Тимоша, и самого Богдана, посадил его между панной Урсулой и домной Локсандрой. Боясь, не произошло ли какого-либо недоразумения, Богдан тихонько спросил дворецкого, туда ли велено было посадить его сына. Дворецкий полупрезрительно, полунасмешливо посмотрел на сотника.

– Я никогда не путаю приказаний! – дерзко отвечал он. – Состарился на службе знатным панам, свое дело знаю!

Тимош, очутившись между двух девушек, почувствовал невообразимое смущение. Язык у него точно прилип к гортани, он не знал, с чего начать разговор. Панна Урсула вывела его из затруднения.

– Пан Тимош уж, кажется, был на Сечи? – спросила она его, исподтишка подмигивая жениху. – Видел татар и бился с ними?

– Н-да, – процедил Тимош. Великолепная панна смущала его еще больше княжны; он чутьем понимал, что она в душе над ним подсмеивалась.

Домна Локсандра робко подняла на него глаза.

– Я ужасно боюсь этих татар, – сказала она, – они часто опустошают границы нашего княжества, жгут, режут и калечат людей. Пан такой молодой, неужели он уже бился с ними?

Нежный, певучий голос девушки сразу успокоил Тимоша. Он без страха взглянул в ее добрые, глубокие глаза и встретил в них столько доброжелательства, столько ласки, что живо овладел своим смущением и начал описывать поход на буджаков с таким увлекательным красноречием, что заставил и Урсулу внимательно слушать. Щеки Локсандры разгорелись, она предлагала вопрос за вопросом; ее пытливый ум быстро схватывал и усваивал рассказ казака, в воображении ее живо рисовались степь, ширь, свобода, битвы и победы; в ней заговорила албанская кровь, ей хотелось самой быть казаком, все это видеть и испытать.

– Как чудесно, как хорошо! – восклицала она.

– А пан Тимош хорошо ездит верхом? – вставила Урсула.

– Не знаю, – застенчиво отвечал Тимош, – управлять конем я привык с детства, и, право, я не умел бы сказать, хорошо ли я езжу или нет.

– Я слышал про него как про отличного, неутомимого наездника, – вмешался пан Самуил. – Говорят, он может на всем скаку поднять с земли какую угодно вещицу, будь то хоть самая мелкая монета.

– Ой, ой! – удивилась Урсула. – Это правда, пан Тимош?

– Это вовсе не так трудно! – отвечал Тимош. – Этому мы, казаки, учимся у татар!

Князь Дмитрий не выдержал и вмешался в разговор:

– Я бы советовал панам не слишком доверять казацким рассказам; хваленые подвиги хлопов раздуты ими же самими. А где теперь все эти их герои, где Павлюк, где Гуня, где Скидан, где Остраница? Одни постыдно бежали и пользуются милостью, служа холопами московскому царю, другие не избежали рук правосудия и подверглись достойной казни.

Что-то дрогнуло в душе Тимоша, когда он холодным взглядом смерил своего противника и спокойно ответил:

– Князю Дмитрию менее чем кому-либо следовало бы так выражаться о хлопах. Если он сидит теперь здесь, то этим он только обязан великодушию хлопов, а силою, кажется, он тоже пробовал с ними меряться.

Князь Дмитрий никак не ожидал такого отпора. Дерзкий хлоп напомнил ему то, чего он не любил вспоминать даже наедине с самим собой. Он вспыхнул, потом побледнел и, стиснув зубы, пробормотал:

– Мы с тобой рассчитаемся!..

– После обеда мы попросим пана канцлера позволить нам состязаться в скачке, – сказал Самуил, – а прелестные панны увенчают победителя.

– Ах, да! Это так хорошо! – воскликнула панна Урсула, – только для этого мы поедем на нашу виллу. Не правда ли, домна Локсандра, это прелестно? Хотя вы и не встретите у нас такой роскошной природы, как в Молдавии, а все же теплый воздух, немножко зелени, черешни в цвету, распускающиеся розы, – все это лучше душной городской залы.

Домна Локсандра вполне согласилась со своей собеседницей.

III Победитель

После обеда панна Урсула просила отца устроить загородную прогулку. Пан канцлер был ею очень доволен за ее любезность с казаками и Локсандрой и охотно дал свое согласие, но отказался сам сопутствовать молодежи, ссылаясь на дела. Началась веселая суматоха; дворецкому приказали взять ужин, причем будущий зять сильно хлопотал, чтобы захватили побольше вина.

Богдан отошел с Тимошем в сторону и собирался уже откланяться, не рассчитывая на приглашение, но панна Урсула под руку с Локсандрой подошла к ним и любезно сказала, обращаясь к Тимошу:

– Пан Хмельницкий, конечно, не откажется сопутствовать нам; мы надеемся полюбоваться его ловкостью на скачках.

Тимош нерешительно посмотрел на панну; на губах его уже вертелся отказ, но прекрасная молдаванка кинула на него выразительный взгляд, и он молча поклонился в знак согласия.

Молодежь живо собралась и, весело перекидываясь шутками и остротами, высыпала на крыльцо. Дам ожидали экипажи с ливрейными лакеями и почетной стражей жолнеров, а мужчин – их кони. Через час все общество прибыло на виллу и рассеялось по зеленой лужайке, а слуги стали разносить фрукты, конфеты и сласти.

Домна Локсандра присела на ступеньку широкой террасы, а Тимош поместился у ног ее. Они вели оживленный разговор. Локсандра рассказывала про Молдавию, про плодовые леса, про тучные поля пшеницы и маисы, про молдавские нравы, про народные праздники.

– Когда у нас бывает засуха, – говорила она, – наши крестьяне выбирают маленькую девочку, надевают на нее рубашку, сплетенную из древесных листьев и трав, около девочки собираются другие и водят ее вокруг посохших полей. Они поют песню папалуге...

– Что это такое папалуга? – спросил Тимош.

– Не знаю, должно быть – бог дождя. А когда хлеб созреет, – продолжала Локсандра, – тогда самая красивая девушка деревни изображает драгайку, богиню плодородия. Ей надевают венок из колосьев, увешивают ее пестрыми платками, дают ей в руки ключи от амбаров и житниц и с пением и пляскою водят по соседним деревням. Если же кто родится, то молятся урбителям.

– А это что такое? – осведомился Тимош.

– Это богини; они могут одарить новорожденного и хорошими, и дурными качествами, сделать его счастливым или несчастливым.

Тимош засмеялся.

– Когда княжна родилась на свет, родители ее, верно, усердно молились урбителям. Оттого панна и вышла такая пригожая, удачливая и счастливая.

– Нет, – промолвила Домна Локсандра, вздохнув, – я совсем не счастливая, вот сестра так счастливая, а мне цыганка давно предсказала несчастье.

Она спустилась с террасы в сопровождении Тимоша.

– На турнир! На турнир! – проговорил Самуил. – Мы там установим порядок скачек.

Дамы поместились в высокой беседке, прилегавшей к садовой ограде, а состязавшаяся молодежь вскочила на коней и встала в ряд на расстоянии версты от поворота, где во избежание недоразумений вбили кол. Дорога тянулась прямой линией, и дамы могли отлично следить за состязавшимися.

Тимош, князь Дмитрий, пан Самуил и еще два шляхтича стояли во втором ряду; в первом ряду скакало пятеро молодых шляхтичей, из которых двое прискакали одновременно первыми к столбу. По заранее составленному условию победители первого ряда должны были еще раз состязаться с победителями второго ряда. По данному знаку тронулся и второй ряд; но еще на первой четверти версты Тимош и Дмитрий оставили своих товарищей позади. Тимош точно дразнил своего противника: то пропускал его вперед, то вдруг быстро опережал и, став на стремена, вертелся кругом на одном месте, как вьюн, поджидая князя, вонзавшего шпоры в боки коня и изо всех сил старавшегося догнать казака.

Домна Локсандра разгорелась от восторга. Ей не раз приходилось присутствовать на придворных скачках в Молдавии, но никогда она не встречала такого искусного наездника; казалось, конь и всадник слились в одно, чтобы сообща подтрунивать над противником. Этот противник показался теперь Локсандре таким жалким, неловким: тщетно старался он догнать вихрь, настичь степного орла, а тому ничего не стоило напоследок описать с быстротой молнии полукруг около коня противника, очутиться за колом, круто повернуть и спокойно стать у цели, в то время как князь Дмитрий, задыхаясь от гнева, волнения и стыда, едва еще достигал последней четверти версты.

Молодежь шумно окружила Тимоша и подсмеивалась над князем.

Третье состязание не состоялось, так как все единодушно признали Тимоша победителем. Тимош скромно подъехал к беседке и снял шапку. Панна Урсула в качестве хозяйки должна была увенчать победителя, но она предоставила эту честь своей молодой гостье. Домна Локсандра смутилась.

– Как же мне его наградить? Я не знаю обычаев страны.

– Вам следует дать ему какую-нибудь безделку на память, – подсказала Урсула.

Домна Локсандра взглянула на Тимоша и подала ему отшпиленную от волос розу.

Князь Дмитрий позеленел от зависти: он зашатался в седле и крепко сжал в руке эфес сабли.

IV Приезд в Яссы

Прошло два года. Богдан Хмельницкий изменил панам и стоял во главе разгоревшегося восстания. Он приобрел такую силу, какой никогда не пользовались ни Наливайко, ни Гуня, ни Сулима, ни Павлюк. Теперь он считал себя вправе породниться с молдавским господарем, женить Тимоша на Локсандре. Это казалось тем возможнее, что господарь сам искал помощи могущественного казака в своей распре с волошским князем Матвеем Бассарбой.

Для этой цели Богдан снарядил казаков под начальством самого Тимоша.

– Ну, сынку, – сказал он ему на прощанье, – громи волохов, добывай себе славы, а когда вернешься в Яссы, требуй себе в награду невесту.

Тимош радостно собрался в путь и как птица полетел в Молдавию.

Князь Василий Лупул сидел с великим логофетом в своем рабочем кабинете, когда вошел к нему второй постельник и доложил, что прибыли казаки под начальством молодого Хмельницкого.

– Вот видишь, Стефан, – обратился князь к своему канцлеру, – теперь у нас сил прибыло, и мы можем потягаться с врагом. Верный боярин наш позаботится, чтобы гостям нашим было хорошо, – обратился он к постельнику. – Начальникам отвести лучшие комнаты во дворце, войска же разместить по квартирам, и чтобы всего у них было вдоволь.

Постельник с низким поклоном удалился, а князь обратился к Стефану Георгине:

– Завтра я им дам аудиенцию, а послезавтра можно будет тронуться в путь. Пусть этот палач Радул воображает, что отпразднует над нами победу, а мы нагрянем неожиданно, разгромим врага, опустошим его границы и принудим его продолжать перемирие.

– Я бы не советовал вашей светлости действовать слишком круто, – возразил Георгица. – Могут возникнуть неудовольствия с Портой, да и трансильванский князь не замедлит воспользоваться этим случаем, чтобы восстановить против нас султана.

– Я не первый начал, – возразил князь. – Матвей стягивает войска у моей границы под начальством кровожадного Радула. Не сидеть же мне сложа руки и ждать, когда им угодно будет лишить меня престола. Это решено, Георгица, и ты меня не отговаривай, – закончил господарь тоном, не допускающим возражений.

Он встал.

– Довольно я терпел обид, пора и рассчитаться!

Георгица отвесил почтительный поклон и вышел, а князь отправился на половину своей жены.

У господарши сидела гостья, супруга великого логофета. Она была родом из Валахии и принадлежала к одной из знатнейших фамилий. Обменявшись приветствиями, Василий сел к столу, на котором стояли сухие засахаренные плоды, розовая пастила и халва из орехов. Гостья эта была не особенно приятна господарю; он рассчитывал переговорить с женой наедине; у него вошло в привычку советоваться с ней обо всех делах, так как она обладала недюжинным мужским умом, соединенным с женским чутьем и тактом; но уйти было неловко, и Василий молча слушал разговор женщин, вертевшийся на пустяках.

– Ваша светлость, – обратилась Георгица к князю, – правда ли, что приехали казаки и татары? Я слышала об этом мельком, от ворников, когда шла во дворец.

– Да, приехали, – сухо ответил господарь.

– Они поступают на службу к вашей светлости? – допрашивала неотвязчивая гостья.

Ее бестактность вывела из себя князя.

– Позволю себе заметить, – отвечал он сурово, – женщинам не след мешаться в военные дела.

Гордая валашка побледнела и закусила губы.

– Прошу извинения у вашей светлости, – ядовито проговорила она и стала откланиваться.

– Зачем ты ее оскорбил? – укоризненно проговорила господарша. – Валахи очень злопамятны. Как бы она не отомстила! У нее много родни при валашском дворе.

– Что она может нам сделать? – отвечал Василий. – Пустая и вздорная женщина! Я удивляюсь Георгице; такой умный человек и не нашел себе лучшей жены; как будто мало знатных молдаванок.

– Не доверяй Георгице, – заметила господарша. – Ты увидишь, что при первом удобном случае он перейдет на сторону Бассарбы, недаром двоюродная сестра его замужем за Радулом.

Князь Василий сомнительно покачал головой.

– Не у всех женщин такая светлая голова, как у моей господарши, – шутливо проговорил он. – Пусть женщины сплетничают, строят козни, что нам до них за дело? Георгица же слишком умен, чтобы перейти на сторону Матвея, ему и здесь хорошо.

– Кто знает, какие планы у этого человека, – заметила господарша.

– А вот посмотрим, – проговорил князь.

– Я пришел тебе сообщить, – прибавил он после некоторого молчания, – что приехали казаки с татарами. Я намереваюсь послать их на границу Валахии; пусть побьют своевольного Радула. Гетман нам прислал своего сына.

– Это тот витязь, о котором так много говорила Локсандра? – с любопытством спросила господарша.

– А разве Локсандра знает его? – с удивлением спросил Василий.

– Как же, она видела его в Варшаве.

Василий сурово сдвинул брови.

– Не люблю я этих польских обычаев, – проворчал он. – Побывав в Польше, Локсандра набралась прыти, слишком уже свободно себя держит с молодежью. Ты ей заменяешь мать; внуши ей, что это мое дело найти ей мужа.

– Я ей не родная мать, – тихо ответила господарша.

– Что ж такое? – возразил князь. – Скажи ей, что это моя воля, что я желаю, чтобы она себя держала скромнее, как этого требуют обычаи нашей страны.

Домна Георгица вернулась домой, задыхаясь от гнева. Она прошла прямо на половину своего мужа.

– Что с тобой? – спросил Стефан, взглянув на взволнованное лицо своей супруги, ставшее еще непривлекательнее, еще злее.

– Это невозможно! – задыхаясь проговорила она. – Этот тиран думает, что может повелевать всеми нами, как слугами, может обращаться с нами, как с рабами!

– Что случилось? – с беспокойством спросил Стефан.

Путаясь в выражениях и останавливаясь, чтобы перевести дух, жена его рассказала об оскорблении, нанесенном ей князем.

Стефан вздохнул с облегчением.

– Я думал, Бог знает, что случилось! – сказал он хладнокровно. – Это тебе наука: вперед будь при дворе осторожнее!

– Давно бы следовало вам, боярам, – со злостью отвечала домна, – свернуть шею этому кровожадному Лупулу.

– Помилуй, – иронически заметил Стефан, – он считает себя благодетелем народа. Еще не далее как сегодня он назвал армата Радула палачом.

– Вот прекрасно! – воскликнула домна. – Я бы желала знать, какая между ними разница? Радул подсылает тайных убийц к своим врагам и бросает их тела в реку, чтобы скрыть следы своих преступлений, а этот явно сажает на кол тех, кто становится поперек его дороги... Радул натравливает на своих противников господаря, обвиняя их в небывалых проступках, а этому никчему и прибегать к каким-либо уловкам, он сам отрубает головы тем, кого заподозрит в измене.

– Молчи, жена, – испуганно озираясь, проговорил Стефан. – Твой язык не доведет нас до добра. Самые стены могут нас услышать. Потерпи, будет время, и Лупул узнает нас, а теперь надо молча нести иго, действовать осторожно, не спеша, чтобы не могло на нас пасть и тени подозрения.

Жена Стефана с недовольным видом замолчала и ушла к себе.

– Позвать ко мне цыганку Заиру! – приказала она.

Через несколько минут старая, сморщенная колдунья стояла перед своей госпожой.

– Я рассчитываю на твою верность, Заира, – проговорила боярыня. – Сейчас же собирайся в путь и отправляйся в Валахию к жене великого армаша, скажи, чтобы она прислала ко мне немедленно кого-нибудь из доверенных ее людей, кто бы умел писать и мог быть моим секретарем. Скажи ей также, что приехали к нам татары и казаки. Только поторопись, время не терпит.

На другой день Тимош имел торжественную аудиенцию у князя Василия. Князь изложил ему свои планы нападения на границу Валахии, занятую войсками, насказал много комплиментов насчет казацкой храбрости и просил как можно скорее присоединиться к молдавским войскам, уже выступившим в поход. У Тимоша вытянулось лицо. Он думал, что будет принят во дворце, увидит прекрасную домну Локсандру, но князь говорил с ним холодно-вежливо, деловым тоном и, по-видимому, не имел никакого намерения вводить его в свою семью. Впрочем, молодой казак недолго горевал, возможность показать себя в ратном деле вскоре заняла все его помыслы, и он живо собрался в путь. В числе лиц, присутствовавших на аудиенции, были и два пана: Кутнарский и Доброшевский. Пан Доброшевский был чем-то вроде секретаря у неизменного своего товарища Кутнарского, который вел частные дела господаря и вместе с тем, по своей врожденной склонности, служил ему чем-то вроде шута. Господарша часто посылала за ним в те минуты, когда Василий был особенно не в духе. Он являлся, начинал играть с князем в шахматы или сочинял остроты и каламбуры на придворных, и к князю возвращалось доброе расположение духа.

Выходя из аудиенц-зала, Кутнарский тихо сказал своему приятелю:

– А ведь не добре, пане Доброшевский! Как пан полагает? Нашему патрону-то не на руку.

– Не на руку, пане! – мрачно подтвердил пан Доброшевский. – А что не на руку? – осведомился он вдруг, немного помолчав.

– Эх, голова-то у пана тугая! – презрительно заметил Кутнарский. – Разве я не говорил пану, что князь Дмитрий не любит казака Хмельницкого? Разве я не читал пану писем князя, после пребывания домны Локсандры в Варшаве?

– Читал, пан! – лаконически подтвердил секретарь.

– Ну, и значит...

– И значит... – протянул Доброшевский, недоумевая, какой сделать вывод.

– И значит, что у пана куриные мозги, – с досадой проговорил Кутнарский. – Зная то, что мы знаем, всякий ребенок поймет, зачем сюда приехал этот казак. Мы с паном даже знаем больше, чем сам князь, ну да я открою ему глаза при случае.

В тот же вечер пан Кутнарский, приглашенный веселить князя, посматривая на домну Локсандру, завел речь о Тимоше и его воинах. Княжна скромно опустила глаза на вышиванье, делая вид, что вовсе не слушает разговора, но сердце ее усиленно билось и дрожащие пальцы невольно путали шелк и бисер.

– Ужасный народ эти казаки, – рассказывал пан Кутнарский, – казаку ничего не значит оскорбить молодую панну, убить ребенка, задушить беззащитную старуху...

– Что ж, – улыбнулся князь Василий, – нам таких бойцов и надо.

– А это правда, что Хмельницкий прекрасный наездник? – спросила господарша. – Локсандра рассказывала, что он ездит лучше всех молодых панов.

Василий строго взглянул на дочь.

– Где это домна Локсандра научилась оценивать казачьи подвиги в наездничестве? – резко спросил он.

Княжна вспыхнула и взглянула на отца.

– Я присутствовала на скачках у великого канцлера Оссолинского, – с достоинством проговорила она. – Тимофей Хмельницкий остался тогда победителем.

– Я искренно сожалею, что отпускал тебя в Польшу, – с досадой проговорил князь.

– Мне бы очень хотелось увидеть этого казака, – проговорила господарша. – Ты ведь пригласишь его к нам, Василий? – обратилась она к мужу.

– Пани господарша напрасно желает видеть грубого казака, – вставил Кутнарский. – Эти казаки не знают ни звычая, ни приличия. Он ни сесть, ни повернуться не сумеет в княжеском дворце.

Княжна с досадой взглянула на пана.

– Пан Тимофей умел отлично сидеть и держать себя за обедом у великого канцлера, – спокойно возразила она из-за пялец. – И даже сумел ответить на дерзкие выходки князя Вишневецкого, – прибавила она.

Князь Василий даже рот открыл от изумления. Он с минуту молча постоял за спиной дочери; потом его тяжелая рука опустилась к ней на плечо, и грозный громовый голос глухо раздался под сводами залы:

– Локсандра, ты забываешься! – крикнул он. Девушка гордо встала. Она молча посмотрела отцу в глаза и, не говоря ни слова, медленно вышла из залы. Господарша последовала за ней.

Пан Кутнарский, посмеиваясь в ус, любовался этой сценой и с нескрываемым удовольствием смотрел теперь на взволнованного князя, шагавшего взад и вперед вдоль залы.

– Я имею нечто доложить его светлости, – сказал он вкрадчивым голосом.

Князь остановился перед ним с заложенными назад руками.

– Говори, пан, – разрешил он.

– Его светлости следовало бы поскорее выдать замуж прекрасную княжну. Я знаю одного из знатнейших панов, который давно по ней вздыхает.

– Кто такой? – угрюмо спросил князь.

– Известный уже его светлости князь Дмитрий Корибут-Вишневецкий, потомок славных Мнишков, близкий родственник князя Иеремии.

– Об этом надо подумать, – отвечал князь. – Княжна еще молода. Может быть, найдутся женихи и познатнее.

– Но все-таки его светлость, может быть, разрешит князю Вишневецкому заслать сватов, – настаивал Кутнарский.

– Сваты девушке не укор... Что же тут разрешать? – уклончиво ответил князь.

Вернувшись вечером домой, Кутнарский усердно принялся расталкивать спавшего Доброшевского.

– Вставай, пане! Слышишь, вставай, дело есть! – кричал он ему над самым ухом.

– Дело? А, дело? Не убежит, – бормотал Доброшевский.

Недолго думая, Кутнарский взял ведро холодной воды и вылил на спящего. Тот вскочил как встрепанный.

– Пан всегда позволяет себе неприличные шутки! – сердито бормотал он, вытирая лицо и отряхиваясь. – Так можно схватить лихорадку, – с неудовольствием продолжал он. – И к чему это будить человека среди ночи, когда все добрые католики отдыхают.

– Полно болтать пустяки! – сердито остановил его Кутнарский. – Бери чернила, бумагу и пиши.

– Дай мне хоть переодеться! – возразил Доброшевский.

– Ну, хорошо! Только поскорее!

Через четверть часа они уже сидели за столом и при тусклом свете ночника сочиняли послание к князю Вишневецкому.

V Сватовство

Тимош блистательно исполнил возложенную на него задачу. Как орел налетел он на Радула с его войском, сбил и смял передовые отряды, ворвался в Валахию, все уничтожил на пути и заключил чрезвычайно выгодный для князя Василия мир.

Вернувшись в Яссы, он вполне был уверен, что князь Василий пригласит его наконец к себе; но князь одарил его богатыми подарками, окружил полным почетом, и только.

Между тем гетман прислал сыну письмо, где прямо приказывал ему просить руки Локсандры.

Княжна несколько недель не видела отца. Она грустно сидела в своих двух комнатках и избегала общества молодых боярышень из своей свиты. Наконец до нее дошли вести о победе Тимоша. Она встрепенулась и повеселела. Образ молодого богатыря постоянно носился перед ней; теперь она надеялась вскоре его увидеть. Придворный этикет требовал, чтобы князь устроил для него пир, познакомил бы его с княжеской семьей. Князь Василий и сам хорошо это понимал, но странное заступничество княжны за молодого казака не давало ему покоя. «Кто знает этих девушек? – думал он. – Одному Богу известно, что у нее сидит в голове». Наконец он придумал выход. Он устроит в честь гостя охоту и пир в лесу, в охотничьем замке, а Локсандре прикажет сидеть дома... На охоте ее отсутствие никому не бросится в глаза, к тому же она может отговориться нездоровьем. Он назначил день для охоты, послал приглашение Тимошу и объявил свое решение жене.

– Это мужская забава, – сурово заметил он. – Вам с Локсандрой там нечего делать, вы можете сидеть дома.

Но тут случилось то, чего он никак не ожидал. Всегда спокойная и уступчивая, господарша на этот раз ни за что не уступала.

– Я хочу видеть храброго казака, который доставил нам победу и покрыл нас славою, – упорно настаивала она. – Хочу сама отблагодарить его. Мы не рабыни, чтобы нам сидеть взаперти, как преступницам, мы ничего не сделали, за что бы нас нужно было наказывать.

– Да что вы будете делать на охоте? – урезонивал князь. – Еще, пожалуй, медведя или буйвола встретите.

– Медведи-то сидят здесь, во дворце, – сердито возразила господарша, – и давят нас своими железными лапами. Говорю тебе, Василий, что я хочу быть на охоте и буду. Ты не смеешь меня запирать в хареме.

– Ну, поезжай, – согласился Василий, – только пусть Локсандра сидит дома. Ей-то уж не для чего видеться с казаком.

– И Локсандра поедет! – упрямо настаивала господарша. – Зачем ей сидеть дома? Довольно, что ты и так ни за что ни про что накричал на бедную девушку. Какая за ней вина? Она ничего дурного не сделала. Ее тоже не для чего прятать под замок.

Василий махнул рукой.

– Делай, как знаешь, – проговорил он.

В решительных случаях господарша всегда брала над ним верх. Он ее слишком любил и уважал, никогда не относился к ней со всей строгостью, какая была в его власти.

Охота, назначенная не в обыденный срок, произвела особенное оживление в Яссах. Обыкновенно князь охотился только в известное время года: в последние дни Великого поста или перед Рождеством. Охота длилась несколько дней, зверей затравливали массою и потом делили добычу между князем и всеми боярами. Эти сроки назначались для того, чтобы зверь не переводился в лесах. Вот почему все спешили теперь принять участие в непредвиденном удовольствии; боярыни, услышав, что господарша и ее падчерица тоже будут участвовать в охоте, наперерыв упрашивали мужей взять их с собой.

Блестящее многочисленное общество собралось в замке. Сеймени, вооруженные шестоперами, в красивых полукафтаньях, перетянутых блестящими ремнями; богато вооруженные пажи-апроцы в блестящих одеждах; княжеские трабанты с длинными алебардами и космами заплетенных волос, падавших на плечи; множество бояр в бархатных и атласных кафтанах, вышитых золотом, серебром и шелками, в качуле из белых барашков на голове, верхом на богато убранных конях с золотыми и серебряными чепраками, со сбруей, горевшей золотом и камнями; отроки-мосмеги, окружавшие их, в одинаковых одеждах, и среди всей этой пестроты несколько боярынь и боярышень с разгоревшимися от удовольствия лицами и блестящими глазами – все имело какой-то сказочный торжественный характер; Тимош невольно залюбовался на эту процессию, когда она выступила из замка.

Князь Василий не представил его ни господарше, ни дочери. Это было немного против этикета, но он считал себя выше приличий. Тимошу, вследствие этого, пришлось только издали любоваться на прекрасную Локсандру и на статную господаршу, ехавшую с ней рядом.

Несколько тысяч крестьян из соседних деревень оценили огромный лес, в котором была назначена охота. Между ними установили псарей и тенетщиков, охотники же встали плотной цепью у поля и в лощине, куда должны были выгнать зверя.

Домна Локсандра, господарша и боярыни верхом на статных конях стояли поодаль, окруженные своими трабантами.

Раздался звук призывного рога, затрубили егеря. Крестьяне, вооруженные вилами и кольями, с криком, гиканьем и свистом двинулись в лес, тенетщики растянули тенета; собаки рвались и заливались громким лаем; их должны были спустить позже, когда появится крупный зверь.

Вот выскочил испуганный заяц, за ним другой, третий, показалась одна, другая лисица, выбежал молодой лось, на бегу взрывая ногами рыхлый снег; сердца охотников не выдержали, дрогнули, один за другим бояре помчались за дичью, следуя примеру князя, тоже страстного охотника... Лес загудел, затрепетал, никто уже не думал о заранее составленном плане, всякий действовал по своему усмотрению, выслеживая и преследуя зверя намеченного.

Господарша с Локсандрой тоже поскакали в лес: за ними следом рассеялись по лесу и боярыни. Княжне привольно было скакать на свежем морозном воздухе. Она смеялась, как ребенок, когда при быстрой езде на нее валились с ветвей хлопья снегу или когда конь ее скакал по колени в снегу, перепрыгивал через мелкий валежник, как вихрь, взносился на холмы. Княжна опередила свою мачеху, обернулась и, заметив, что едет одна, тихо опустила поводья, задумчиво склонясь в седле.

Вдруг напротив нее в конце поляны за столетним дубом поднялось что-то черное, громадное. Конь ее захрапел и шарахнулся назад. Она не успела опомниться, как саженный медведь вышел из-за дерева, стал на задние лапы и глухо зарычал...

Локсандра выросла среди этих лесов и свыклась с опасностями, но, увидя раскрытую пасть зверя и его блестящие зубы, она невольно побледнела и всячески старалась повернуть коня назад, рассчитывая спастись бегством. Конь, однако, точно окаменел; он фыркал, дрожал всем телом, но не трогался с места, несмотря на все усилия княжны. Между тем громадный зверь, находившийся шагах в пятидесяти, медленно приближался с ужасным ревом, подняв передние лапы и не спуская глаз со своей жертвы.

В это мгновение с противоположной стороны послышался конский топот; за спиною зверя, уже прошедшего половину расстояния, отделявшего его от княжны, показался всадник.

Княжна почувствовала, что силы ее оставляют: взор ее помутился, она не могла различить всадника, но в последний момент, теряя сознание, с облегчением подумала, что будет спасена. Зато всадник сразу узнал княжну.

– Локсандра! – крикнул он и, как безумный, соскочил с коня. Умный татарский бакемат встал как вкопанный и рыл копытом землю, похрапывая время от времени, а отважный боец быстро двинулся вперед, – он решился один на один схватиться с медведем. Крепко сжимая в руке рукоять ножа, выхваченного из-за пояса, он пристально смотрел зверю в глаза, несмотря на то что тот шел теперь прямо на свою новую жертву. Медведь был уже от него шагах в четырех; зверь, видимо, колебался, пристальный блестящий взор охотника приводил его в смущение; тем не менее он ступил еще шаг вперед и поднял свои огромные лапы, чтобы своротить противнику череп. В эту минуту Тимош ловким быстрым движением отскочил немного влево, наклонился и распорол ему живот. Медведь грохнулся на землю, заревел от боли и забился в предсмертной судороге; Тимош, не взглянув даже на чудовище, подбежал к полумертвой княжне. Он бережно снял ее с коня, схватил, как ребенка, на руки и стал прикладывать к вискам снег.

Княжна открыла глаза.

– Пан Тимош! – воскликнула она с изумлением. – А где же медведь?..

– Не беспокойся, княжна! – отвечал казак, бережно ставя ее на землю и стараясь притоптать вокруг нее глубокий снег. – Вот он! Теперь он тебе ничего не сделает! – и он указал на страшное чудовище, во всю длину растянувшееся на снегу.

Княжна невольно содрогнулась.

– Какой огромный! – прошептала она в ужасе. – И вы убили его? Какой же вы храбрый и сильный, вы точно сказочный витязь! Я удивляюсь вам и... и... – заикнулась она и зарделась.

Вдали между тем послышался топот приближающихся всадников; на поляне показался князь Василий, господарша и их свита.

– Локсандра, мы тебя ищем по всему лесу. Зачем ты забралась в такую глушь? Что это? – с испугом проговорил он, увидав убитого медведя и наклонившегося над ним охотника.

– Меня бы растерзал медведь, если б пан Хмельницкий не убил его! Смотри, отец, какой страшный зверь!

Все спешились, окружили Тимоша и зверя, удивлялись величине медведя, хвалили неустрашимость охотника, решившегося один на один, без вил и рогатины, состязаться с таким чудовищем. Только один князь Василий холодно поблагодарил казака. «Ох уж эти мне непрошеные витязи!.. – думал он с досадой. – А все бабьи капризы, не слушать бы мне жены, было бы спокойнее».

Охота была очень удачная: затравили много мелкого зверя, лисиц, волков, зайцев, кроликов, убили несколько вепрей, двух буйволов и трех медведей; из них медведь Тимоша занимал первое место по величине и возрасту.

На пиру в охотничьем замке Тимош улучил минуту и подошел к господарю.

– Мне надо тебе сказать два слова, князь, – смело промолвил он.

Василий повел его в маленькую башенку, слабо освещенную лунным светом.

– По нашему обычаю, князь, – начал Тимош, – когда хлопец хочет сосватать дивчину, он должен заслать сватов. У меня сватов нет, так позволь мне самому открыть тебе свое сердце. Я люблю твою дочь, князь! Хоть я и не знатного рода, но отец мой, мощный гетман, повелевает сотнями тысяч храбрых воинов. Если ты мне отдашь Локсандру, и мое оружие, и оружие моего отца защитят тебя от твоих врагов.

Василий готов был разразиться гневом на дерзкого казака, но привычка к дипломатии одержала верх над чувствами отца и природной спесью. Он быстро сообразил все невыгоды своего положения: казаки народ опасный, а с ними пришли еще и татары; они только что оказали чудеса храбрости; если их теперь оскорбить, они перейдут на сторону его врага. Князь моментально придал своему лицу самое любезное выражение и со свойственным ему красноречием рассыпался в похвалах молодому витязю.

– Я несказанно польщен предложением храброго пана Хмельницкого, – проговорил он, – хотя и удивляюсь, как мог пан так быстро полюбить мою дочь; она еще почти дитя, ей рано думать о замужестве. Пусть пан Хмельницкий подождет год-другой; если чувства его тогда не изменятся, быть может, Локсандра и предпочтет стать казачкой. У нее всегда были странные вкусы, – прибавил он с досадой в голосе.

Но, спохватившись, тотчас же опять рассыпался в любезностях, благодаря Тимоша за спасение дочери.

VI Отцовский выбор

На следующий день Тимош получил письмо от отца. Богдан приказывал ему скорее торопиться с отъездом, так как опять предстояло биться с ляхами. «Надеюсь, – писал он между прочим в письме, – что ты привезешь с собою молодую жинку, в чем заранее посылаю тебе мое отеческое благословение». Тимошу ничего другого не оставалось, как откланяться; ему даже не удалось проститься с Локсандрой.

Когда он выезжал из ворот замка и в последний раз взглянул на окна своей невесты, одно из окон башни харема открылось: стройная фигура Локсандры показалась в нем. Она махала ему платком, лицо ее было бледно, глаза заплаканы... Когда Тимош снял шапку и почтительно ей поклонился, она закрыла лицо руками.

– Подожди, моя голубка! – прошептал Тимош. – Не дают тебя добром, так я возьму силой!

Князь Василий вздохнул свободно, когда непрошеный жених убрался восвояси. Он позвал к себе Кутнарского.

– Пан Кутнарский состоит в переписке с князем Дмитрием Вишневецким? – спросил он его деловым тоном.

– С соизволения вашей светлости, да! – отвечал тот, насторожив уши.

– Пан может известить князя, что мы разрешаем ему свататься за дочь нашу, княжну Локсандру. Конфиденциально же можно прибавить, чтобы князь торопился, так как есть другой претендент, крайне нам нежелательный; он может заставить нас силою согласиться.

– Хмельницкий? – быстро спросил пан.

– Да, – сердито отвечал Василий. – Этот казак упал мне как снег на голову. Если пан поможет мне от него избавиться, я не забуду такой услуги.

– В точности исполню приказание вашей светлости, – с низким поклоном отвечал Кутнарский, – осмелюсь только заметить: ее светлость княжна может не пожелать выйти за князя.

– Княжна сделает то, что я ей прикажу, – сурово заметил князь и отпустил Кутнарского.

Пану Доброшевскому опять пришлось писать послание к князю, и послание это в самый день отъезда Тимоша отправлено было через Янкеля при помощи пантофельной почты в Варшаву. Надо заметить, что Янкель, после казацкого погрома, решил уехать в Молдавию; он теперь недурно пристроился в Яссах в качестве комиссионера по разным делам. Письмо опередило Тимоша с его отрядом на целых три дня. Князю Дмитрию, числившемуся в отряде князя Иеремии, ничего не стоило получить отпуск; в сопровождении небольшой свиты он ускакал в Яссы прежде, чем Тимош вернулся домой.

Тимош приехал поздно вечером и быстро вошел к отцу, сидевшему за своей сложной корреспонденцией. Богдан только что заключил союз с Турцией и принял подарок султана: драгоценную саблю, гетманскую булаву и знамя. Эти клейноды красовались в его светлице, и он с удовольствием на них посматривал.

– Здоров будь, сынку! – весело встретил он Тимоша. – Ну, каковы твои дела?

– Плохи, татко! – отвечал Тимош и подробно рассказал о своем неудачном сватовстве.

По мере того, как Богдан его выслушивал, лицо его становилось мрачнее, наконец он не вытерпел и, сжимая кулаки, вскричал:

– Ах, он, вражий сын! В беде так к первому к гетману обратился, а миновала беда, гетманским сыном гнушается! Да кого же ему еще нужно в зятья, если Тимош не хорош? Слушай, сынку, – прибавил он взволнованно, – видишь эти клейноты? Это залог моей дружбы с султаном, а с этою дружбою мне никто не страшен, не только что этот князек со своим ничтожным княжеством; мы его в порошок изотрем и возьмем невесту силою. Завтра же пошлю к нему гонца с письмом да припугну его хорошенько. А теперь пойдем спать, утро вечера мудренее.

Князь Дмитрий благополучно прибыл в Яссы. Он остановился в корчме у Янкеля и послал его за Кутнарским. Пан не замедлил явиться.

– Честь имею поздравить князя с благополучным приездом, – проговорил он с поклоном. – Господарь ждет не дождется князя, а будущая невеста все глаза проглядела, – сказал он, подмигивая.

– Судя по письмам пана, я не слишком-то этому верю, – ответил князь, – но это ничего, я надеюсь завоевать сердце княжны; женское сердце ведь всегда отзывчиво.

– Искренно желаю полного успеха князю, – заметил Кутнарский, – но, придерживаясь истины, считаю долгом предупредить, что сердце молодой княжны сильно занято казаком.

Князь высокомерно улыбнулся.

– Еще одну новость позволю передать князю: гетман прислал к князю Василию гонца с письмом. Завтра этому гонцу будет дана аудиенция.

Князь Дмитрий надменно поднял голову.

– Пусть его шлет гонцов! С этими хлопами мы скоро расправимся! Недаром князь Иеремия поднялся на них со своею крылатою ратью.

На другое утро князь Василий заседал в совете. Покончив с текущими делами, он приказал позвать посла от гетмана.

Члены совета переглянулись; только один великий канцлер сидел неподвижно, скромно потупив взор. Оба губернатора Верхней и Нижней Молдавии, великий вистерник или казначей, великий пагарник или обер-мундшенк, великий гетман армии, великий меченосец – все насторожили слух, с любопытством посматривая на большой пакет с восковой печатью, висевшей на шнурке. Господарь вскрыл конверт.

«Любезному брату нашему и другу, его светлости господарю всей Молдавии, – писал гетман, – могущественному и храброму князю Василию от великого гетмана Малой России и всего войска Запорожского. Желаем тебе, князь, всякого здравия на многие лета, а также всей семье и роду твоему. Да будет ведомо тебе, князь, что любезный сын наш Тимофей прибыл к нам сего числа и передал нам, что ты, князь, не хочешь отдать за него дочери твоей Локсандры. На это мы имеем ответить твоей светлости, что храбрый и доблестный сын наш вполне заслужил руку дочери твоей, так как сражался за тебя и спас тебя от врагов твоих, и это твоей светлости следует ценить и помнить. Как подобает по древнему славянскому обычаю, я пришлю к тебе, князь, сватов, а ты прими их с честью и без отговорок дай свое согласие на брак дочери твоей с сыном моим Тимофеем. Если же этого не будет, то я буду говорить иначе и пошлю не двух сватов, а целых сто тысяч».

Когда князь Василий, окончив чтение, складывал грамоту, руки его дрожали, а взоры метали молнии.

– Честные и верные бояре наши! – проговорил он, обращаясь к совету. – Хотя дело это и семейное, но я не дерзнул утаить его от вас, моих советников и помощников. Вы слышали, что предлагает мне этот самозваный гетман, ведущий к погибели свою родину. Неужели мне отдать на поругание мою милую, любимую Локсандру из-за того только, что она полюбилась его сыну? Он грозит мне мщением, если я не приму его предложения; но разве не хватит у нас сил защитить себя от этой казацкой шайки?

Бояре де сфат[1] в молчании смотрели друг на друга, никто не решался заговорить первым. Наконец гетман возвысил голос:

– А почему, ваша светлость, считаете вы храброго витязя, так блестяще разрешившего недавно наши затруднения, недостойным той награды, которую он просит? Молодой Тимофей Хмельницкий завладел всеми нашими сердцами. Такого храброго воина и такого благородного рыцаря не часто можно встретить; притом он спас жизнь княжне.

– Мы, ваша светлость, – прибавили губернаторы Верхней и Нижней Молдавии, – осмеливаемся заметить, что для страны было бы величайшим несчастием вторжение таких испытанных в бою воинов, с какими мы еще недавно бились как союзники. Страна истощена двухлетними неурожаями, засухою, саранчою, моровым поветрием. Откуда взять средств для новой войны? Чем возместить убытки, которые страна понесет от неприятельского опустошения?

Князь Василий с возрастающим гневом слушал эти возражения. Он едва сдерживался и не дал боярам договорить.

– Бояре позабыли, – крикнул он громовым голосом, – что я господин своей страны. Вот уже десять с лишком лет, как я работаю на пользу и благо ее... Временный неурожай или саранча ничего не значат в сравнении с теми благами, какие я предоставил ей в период моего управления... Я не потерплю, чтобы семья моя покрылась бесчестием, и заставлю вас поддержать славу моего дома...

Он встал, в волнении закрыл заседание и удалился во внутренние покои.

Бояре с сумрачными лицами тоже встали из-за стола.

– Лупул, настоящий Лупул! – проговорил вистерник. – Что ты думаешь об этом, Георгица?

– То же, что и все, – уклончиво отвечал канцлер, – мы сами во всем виноваты: если волку дать волю, он передушит всех овец!

– И что он так кичится своею дочерью? – сказал губернатор Верхней Молдавии, убирая в чехол свой позолоченный жезл. – Если бы еще род его славился древностью! Если бы он был потомок славного Стефана или по крайней мере пажа его, Могилы! А то выходец, больше самозванец, чем малороссийский гетман, потому что и приобрел-то престол не оружием, а подкупом.

– Да, – со вздохом сказал гетман, – бедная наша страна! Ради каприза этого тирана она опять обагрится кровью, опять застонет под мечом и огнем неприятельского вторжения...

– Однако, благородные бояре, горю не помочь слезами и вздохами. Надо придумать что-нибудь более действительное...

– Мой совет настоять на том, чтобы господарь выдал дочь свою за молодого казака, – решительно заметил вистерник.

– А как на этом настоять? – иронически заметил Георгина. – Кто из нас посмеет теперь заговорить с ним об этом? Я по крайней мере не решусь.

Все в смущении примолкли и стали расходиться.

VII Сестры

В Ясском замке шли приготовления к большим торжествам, к целому ряду увеселений, которыми князь Василий собирался отпраздновать приезд своей старшей дочери, княгини Радзивилл. Княгиня рассчитывала провести у отца несколько недель, и уже три дня подряд ждали ее с часу на час, несколько раз в день высылали навстречу гонцов, а блестящая свита целыми часами должна была дежурить во дворце, так как отец непременно хотел устроить дочери торжественную встречу.

Князь Дмитрий, несколько недель перед тем приехавший в Яссы, вскоре стал своим человеком в доме господаря. Он каждый день по целым часам просиживал на женской половине. Первое время Локсандра дичилась его, но он был очень осторожен и, по-видимому, ей уделял столько же внимания, как ее мачехе и молодым боярышням свиты. Скука и однообразие замкнутой дворцовой жизни заставляли ценить общество молодого образованного князя. У Дмитрия был приятный голос, он недурно пел романсы и баллады, аккомпанируя себе на арфе. Часто и Локсандра пела с ним вместе, причем их молодые свежие голоса приятно сливались в гармоническое целое. Дмитрий оказался живым, веселым собеседником; он выдумывал боярышням всевозможные игры или составлял им рисунки для их изящных вышиваний. Локсандра освоилась и сдружилась с ним; князь Василий втихомолку потирал себе руки от удовольствия. Только одна господарша сторонилась молодого поляка, отвечала холодностью на его любезную предупредительность и старалась избегать его общества.

По случаю ожидаемого приезда княгини Радзивилл князь Дмитрий уже несколько дней жил в замке и тоже с нетерпением ждал княгиню; он никак не мог свыкнуться с окружавшим его обществом, в котором находился поневоле; скучал по польской молодежи и рассчитывал повеселиться со свитой княгини.

Наконец прискакал запыхавшийся паж и доложил, что княгиня изволит приближаться к Яссам.

Все засуетилось и задвигалось. Скороходы заняли свои места впереди шествия, блестящая конница в крылатых шлемах выступала за ними, предшествуемая знаменем; за ней двигались знаменитые константинопольские и сорокские скороходы, калараси и имблаторы, потом несли бунчуки, наконец ехал сам господарь со старшим сыном своим Иоанном и двоюродным племянником. Князя окружали пейки в богатых кафтанах, подпоясанных серебряными кушаками. Немного отступя, ехала господарша с дочерью на красиво убранных конях, окруженная своими телохранителями. Далее следовали разные придворные чины: комиссии, ватавы, булугбаши, камериры, виночерпии, медельничары. Затем несли небольшое знамя, дарованное князю султаном, шла янычарская музыка, армаши, и шествовали все чины бояр сперва служащих, а потом и отставных. Сзади следовала толпа княжеской и боярской прислуги и народ, собравшийся посмотреть на торжественное шествие господаря.

Княгиня Радзивилл в богатом экипаже, запряженном в двадцать пар коней, окруженная блестящей свитой, быстро неслась навстречу отцу. Ее всегдашняя холодная рассудительность на этот раз исчезла при виде родных гор, родного города, расположенного у подошвы холмов и кокетливо смотревшегося своими садами в быструю реку. Княгиня вышла из экипажа, бросилась в объятия отца и долго не могла промолвить ни слова от охватившего ее волнения.

Локсандра соскочила с коня и пересела в экипаж сестры; брат, отец и мачеха поехали рядом. Не было конца веселым расспросам и с той, и с другой стороны.

– А где же князь Дмитрий? – спросила княгиня. – Я привезла ему целую кучу поклонов. Наши девицы совсем разгневались на тебя, Локсандра, что ты отняла у них такого ловкого кавалера.

Локсандра смущенно опустила глаза.

Князь Василий отдал приказание пригласить Вишневецкого, ехавшего позади, среди вельмож и бояр. Князь Дмитрий подъехал, почтительно снял шапку и весело поздравил княгиню с приездом. Она милостиво дала ему поцеловать свою руку и погрозила розовым пальчиком.

– Князь загостился в Яссах, – лукаво сказала она ему.

– Что делать, княгиня? – ответил он, взглянув на Локсандру. – Меня удерживает здесь могучий магнит; я против воли являюсь неисправным воином.

Веселая процессия двинулась к собору, где князь пожелал отслужить благодарственное молебствие.

Только что они вступили в ограду, ряды конницы, скороходов и войска быстро встали шпалерами по обе стороны и пропустили княжескую семью и свиту. На паперти их встретил митрополит с соборным духовенством, с крестом и святой водой. Когда князь и семья его приложились ко кресту и приняли окропление, митрополит ввел их в церковь, где они поклонились местным образам. Князь занял особое, устроенное для него, место у правого столба, обнесенное красивой позолоченной решеткой с княжеским гербом; над балдахином была корона с образом св. Василия. Слева напротив князя находилось такое же место, но пониже, для его сыновей. Господарша же с дочерьми поместились на особом возвышении, устроенном у последнего столба справа. Между местом господаря и господарши поместились боярыни и боярышни, а за возвышением сыновей придворные чины. Князь Дмитрий, как иностранец, занял место против возвышения господарши и всю службу не спускал глаз с Локсандры, что не ускользнуло от внимания княгини Радзивилл. Она улыбнулась и тихонько кивнула сестре головой, показывая глазами на пылкого юношу.

Локсандра зарделась и сделала вид, что не поняла сестры. В сущности же ей льстило и внимание польского князя и то, что сестра не считает ее больше за девочку.

У князя Дмитрия с приездом княгини Радзивилл явилась в ее лице сильная помощница. Несколько лет, проведенных ею в Польше, научили ее ненавидеть и презирать мятежных хлопов как главную причину всех беспокойств и неудовольствий. Как большая часть польских женщин аристократок, она не давала себе отчета, кто прав или виноват, а чисто по-женски разделяла антипатии своего мужа.

Раз как-то, когда обе сестры сидели в комнате Локсандры и княгиня с восторгом описывала выезды, праздники и балы, в комнату вбежала запыхавшаяся Марианка и проговорила:

– Сваты от пана Тимоша приехали.

Княгиня даже вскочила от неожиданного для нее известия; она еще ничего не слыхала о сватовстве Хмельницкого.

– Как? – воскликнула она. – Грубый, дерзкий казак осмеливается свататься за тебя?

Локсандра вспыхнула и подняла на нее глаза.

– Ты его совсем не знаешь! – резко ответила она. – Зачем же ты называешь его грубым и дерзким? Он храбрый витязь, он победоносно сражался за нас, он спас меня от неминуемой смерти!

Княгиня с удивлением и ужасом смотрела на сестру.

– Ты с ума сошла, Локсандра! – сказала она наконец. – Что за речи? Разве можно говорить так о хлопе? Сын какого-то сотника, который изменою временно захватил власть... Да, временно! – возвышая голос, прибавила она, заметив недовольный жест сестры. – Паны, наверное, подавят и это восстание, как подавляли прежние, а твоему витязю с его отцом отсекут головы на плахе или вздернут их обоих на виселицу.

– Послушай, сестра! – тихо, но твердо произнесла княжна. – Не я сошла с ума, а ты помешалась от вашей панской гордости. Разве наш отец не был таким же самозванцем пятнадцать лет тому назад? Я много и часто об этом думала. Да и теперь он может не сегодня, так завтра лишиться престола, и мы опять станем простыми людьми... О, как бы я этого желала! Тогда бы мне ничто не помешало выйти за Тимоша.

Княгиня с сердечным сожалением посмотрела на нее.

– Бедная! – проговорила она. – Он, верно, зачаровал тебя; у них, говорят, есть такие колдуньи, которые могут напустить болезнь на человека.

– Совсем не то, я просто полюбила его: он хороший, честный, добрый, а уж какой храбрый, – другого такого не сыскать.

Княгиня смотрела на нее, не зная, что ответить.

– Локсандра! – сказала она наконец ласково, взяла ее за руку и посадила подле себя. – Положим, что он и добрый, и честный, и храбрый, но что ж из этого? Возможно ли, чтобы дочь господаря молдавского вышла за простого казака? Будь еще он сам гетманом, а то, представь себе, тебе придется жить в маленькой душной хате, работать, как простой мужичке, пожалуй, смазывать мужу сапоги дегтем и, наверно, растирать табак... И представь! Он будет пить: все казаки пьют, и пьяный будет бить тебя нагайкой: они все дерутся... Потом уедет в поход, у них вечно какие-нибудь походы, а ты останешься одна-одинешенька, сама будешь и кашу и варить, и нянчить, и стирать...

Локсандра опустила голову. Она и сама иногда в дурные минуты рисовала себе эту мелкую будничную жизнь. Сестра ее, знакомая с казацким бытом, только осветила и дополнила эту картину.

– Я искренно люблю его и готова для него перенести все! – ответила она наконец. – Не все казаки злые и пьяницы; Тимош, наверное, таким не будет. Притом он сын гетмана, ему дадут какую-нибудь должность, он не будет беден и не захочет изнурять меня тяжелою работою. А что надо сделать, я сделаю, и это даже будет весело, гораздо веселее, чем жизнь в неволе, в зависимости и от приличий, и от слуг, и от панов.

– Но ведь отец не отдаст тебя за Тимоша, – настаивала княгиня.

– Он придет сюда с войском и возьмет меня. Ты не знаешь, какой он храбрый! Перед ним никто не устоит.

Княгиня с гневом посмотрела на сестру.

– И ты это говоришь! – с укоризною произнесла она. – Ты, дочь Молдавии, желаешь, чтобы казаки опустошили твою родину; желаешь, чтобы отец твой не устоял против того, кого ты и видела-то только несколько раз в жизни... Нет, этого не может быть! Ты заколдована и говоришь под влиянием чар...

Локсандра побледнела; в ней происходила мучительная борьба, борьба чувства с долгом, личной любви и любви к родине.

Княгиня встала и в волнении прошлась несколько раз по комнате.

– Слушай, Локсандра! – сказала она, останавливаясь перед сестрой с горящими глазами и гневным лицом. – Если ты не выбросишь этих глупостей из головы, если ты навлечешь на Молдавию такое несчастье, если, наперекор всему, ты выйдешь за этого казака... помни, я тебе более не сестра!

Она быстро повернулась и вышла из комнаты, оставив Локсандру в состоянии, близком к обмороку.

VIII Семейный совет

На другой половине дворца князь Василий принимал сватов или старост, как они себя называли по малороссийскому обычаю. Это были два полковника: прилуцкий – Носач и полтавский – Пушкарь.

Торжественно, в сопровождении небольшой свиты, вошли они к князю Василию и низко поклонились.

– Приехали мы к тебе, светлейший князь, от великого гетмана Малороссии Богдана, – проговорил Носач, плотный коренастый мужчина, одетый в богатый атласный кафтан и бархатные шаровары. – Просим твою светлость выслушать нас, послов, и подарить твоею княжескою ласкою.

– Что угодно панам полковникам? – вежливо и холодно проговорил Василий, знаком приглашая их сесть.

– Проведал наш гетман, что у тебя есть дочь, красавица писаная, а сын его тебе известен, потому что он спас твою страну от врага. Не противно бы было твоей милости, наисветлейшему князю, принять его в свои зятья, а нас, старост, подарить ручниками, чтобы мы могли явиться перед светлые очи гетмана со знаком твоего благоволения и согласия.

Оба полковника встали и отвесили по низкому поклону и снова сели.

Пока Носач говорил, Пушкарь, низенький, юркий, черноглазый казак, зорко смотрел на князя; насмешливая улыбка мелькнула на его тонких губах, когда он заметил смущение на лице господаря.

– Право, Я не знаю, какой ответ дать панам полковникам, – проговорил Василий. – Это предложение застает меня врасплох, я к нему не приготовлен, мне надо подумать, посоветоваться с домашними.

Разговор шел по-польски; Василий не знал по-малорусски, польским же языком владел, как родным.

– Странно, – наивно-добродушно проговорил Носач, – видно, гонец нашего гетмана где-нибудь застрял в дороге, что его светлость не получил грамоты нашего батька.

– Грамота дошла до меня, – должен был сознаться князь.

– А если дошла, – продолжал неумолимый староста, – то его светлость мог и подготовиться, там о сватах довольно ясно было сказано.

– Все-таки мне нужно обдумать этот вопрос, а главное, снестись с турецким султаном: я не смею выдать дочь без его согласия. Притом Локсандра еще молода. Разум у нее детский, пусть еще поживет, наберется ума; вот годика через два я и не прочь буду отдать ее за пана Хмельницкого; он витязь храбрый, я против него ничего не имею.

– Значит, задержка за турецким султаном? – переспросил Носач, лукаво посматривая на князя.

– Да, – нерешительно подтвердил князь, – если Порта даст свое согласие, я не прочь.

– Добре! – с поклоном подтвердил Носач, – так мы и скажем батьку.

Сваты откланялись. Выйдя из дворца, Пушкарь толкнул локтем товарища и проговорил:

– А ну-ка, друже! Одно дело исполнили, примемся за другое.

Они внимательно осмотрели весь город, побродили по его окрестностям, изучили пути, пересмотрели всю местность, навели точные справки у корчмарей и шинкарей о молдавском войске, его количестве, составе, устройстве, о его способах обороны и нападения. Все эти сведения они получали без особых затруднений, тем более, что щедро расплачивались. Узнав в несколько дней все, что им было нужно, они отправились обратно в путь с кучкой сопровождавших их казаков. Янкель, у которого они остановились, выразил сожаление, что казаки так мало погостили. Носач со смехом ответил ему:

– Не плачь, приятель! Скоро мы с тобою опять увидимся.

Корчмарь понял намек и так испугался, что ноги у него подкосились.

– Ай, пан полковник! Что вы говорите?

– То и говорю, – отрезал Носач, – что мы скоро еще раз приедем сватать вашу княжну. Только уж не одни, а с такими сватами, от которых всем вам жарко станет.

Корчмарь намотал себе это на ус и в тот же день передал все Кутнарскому.

Пан Кутнарский в свою очередь тотчас же доложил князю о речах полковника.

Князь Василий совершенно растерялся. От государственного совета он не ждал помощи, а потому решил созвать совет семейный и сделал исключение только для Георгицы, – он ему доверял больше, чем другим. Князя Дмитрия тоже пригласили участвовать в семейном совещании; в то время когда Локсандра одиноко сидела в девичьей комнатке в верхнем этаже высокой башни, с тоской посматривая на ряды холмов, тянувшихся за городом, в одной из нижних зал замка собрались все прочие члены княжеской семьи, чтобы решать ее участь. Гордая княгиня Радзивилл высоко держала голову, как бы сознавая важность предстоящего решения; господарша смотрела сурово и мрачно и несколько раз заметила мужу, что Локсандре следовало бы здесь присутствовать. Василий сперва отмалчивался, потом резко заметил:

– Она еще слишком молода, чтобы иметь свой голос; как я решу за нее, так и будет.

– Добрые мои друзья и родственники! – обратился он, когда все чинно сели за стол, освещенный толстыми зеленоватыми восковыми свечами в высоких шандалах, наполнявшими воздух приятным ароматом. – Всем нам известно, зачем я собрал вас и о чем хочу слышать ваше мнение. Мне не от кого ждать помощи, кроме вас, а между тем от нашего решения зависит многое, так как пан Кутнарский передал нам, что казаки грозили вторжением в Молдавию. Так ли я понял переданное вами известие, пан? – обратился он к Кутнарскому, сидевшему на конце стола рядом со своим неизменным товарищем.

– Совершенно так, ваша светлость! – ответил тот, привстав.

– Что же нам теперь делать? – обратился князь к присутствующим.

Княгиня Радзивилл уже давно порывалась высказать свое мнение и нетерпеливо ожидала конца отцовской речи.

– Отец! – обратилась она к князю. – Можешь ли ты спрашивать об этом? Возможно ли нашему славному дому породниться с выскочкой, проходимцем, которому в будущем грозит достойное наказание за мятеж?

– Да, но в силах ли мы будем защититься от такого нападения? – возразил Василий.

– Надо искать помощи! – энергично проговорила княгиня Радзивилл. – Вся Польша ненавидит этих хлопов. Пусть они сюда заберутся, как в ловушку; стоит только об этом заранее дать знать панам, и их прихлопнут как мух.

– Что думает об этом князь? – обратился Василий к Вишневецкому.

– Я вполне согласен с мнением княгини и первый готов содействовать осуществлению этого плана. Я думаю, что оба гетмана, и польный, и коронный, согласятся оказать князю помощь. Они могут даже преградить путь казакам и не допустить их в Молдавию.

– Я предложу еще другой путь, – скромно вставил Георгина. – Всякое действие имеет причину, а в настоящем случае причина – прекрасная княжна. Нельзя ли заблаговременно устранить эту причину?

– Что хочет сказать мой благородный верный боярин? – в недоумении спросил Василий.

– Я думаю, у прекрасной княжны так много обольстительных качеств, что и кроме Тимофея Хмельницкого найдется достаточно женихов. Надо выдать ее замуж, и тогда гетману не за кем будет присылать войско.

Молчавшая до сих пор господарша гневно взглянула на великого логофета.

– Боярин говорит о дочери своего господаря, как о вещи, которую можно продать или отдать в залог, не спросясь ее согласия. Конечно, я только женщина, в делах ваших мало смыслю, да и Локсандра мне не родная дочь, но она выросла на моих глазах, я знаю ее нрав, ее сердце, и удивляюсь, как может родной отец так безжалостно жертвовать своим ребенком, и ради чего? Ради пустого тщеславия, даже не ради блага родины, так как родине от этого грозит беда. Чем Тимош не жених для Локсандры? Мужественный, храбрый, воинственный, чем он тебе не зять? Зачем тебе нужно имя, нужна родословная? Мало ли в нашей земле мелких людей без имени, без рода и племени, умом, храбростью и мужеством достигающих почестей и славы? С таким зятем, как этот степной орел, ты можешь смело глядеть в глаза твоим врагам, и только тот, кто желает твоего несчастья, может советовать тебе иное! – закончила она, гордо взглянув на Георгицу.

Василий не знал, на что решиться. Уверенный, энергичный голос господарши пробудил в нем чувства отца; облик Тимоша, так ловко ею очерченный, встал перед ним в эту минуту совсем в ином свете. «Зачем ему, в самом деле, родовитый зять? Он сам настолько могуществен, что может его поднять до себя; не он ли хотел посадить на валашский престол своего сына? Это ему не удалось; почему бы теперь не попытаться сделать господарем валашским зятя? Простодушный воин, конечно, не вышел бы из его воли и был бы только его наместником, а храбрость его послужила бы в пользу в борьбе с врагами». Все это молнией пронеслось в его голове; он уже совсем склонился на сторону своей жены, как вдруг совершенно неожиданное обстоятельство сразу изменило поток его мыслей.

В комнату поспешно вошла Локсандра, бледная, взволнованная, с блестящими глазами. Ничего не подозревая, сидела она на своей вышке, как вдруг верная Марианка передала ей о том, что делалось в замке. Локсандра быстро подошла к отцу и смерила его гордым, негодующим взглядом.

– Отец! – сказала она. – Затем ли ты воспитал меня и сделал из меня человека, чтобы теперь сбывать меня, как ненужную вещь? Я знаю, что в стране нашей посылают дочерей под венец, не спрашивая их согласия. Знаю, что по закону ты можешь со мною сделать все, что захочешь, но в жилах моих течет албанская кровь, отец! Я люблю свободу и дам себя лучше убить, чем послать в неволю.

Василий, гневный, встал с своего места.

– Как ты смеешь так говорить со мною! – крикнул он. – Со мною, давшим тебе жизнь, возрастившим и воспитавшим тебя! Ты обязана мне повиноваться и не должна рассуждать о том, кого я изберу тебе в мужья.

Он подошел к князю Дмитрию, взял его за руку и, подводя к княжне, сказал:

– Вот твой жених, ни о ком другом не смей и думать!

Локсандра взглянула на Вишневецкого; во взгляде ее было столько негодования и отвращения, что князь невольно отступил на шаг.

– Князь желает поступить со мною, как с невольницей? Что ж? Это славный подвиг для именитого князя, достойный его предков...

– Бога ради, княжна! – начал было Вишневецкий.

– Ни одного слова более, Локсандра! – прервал ее князь Василий. – Ты пойдешь сейчас в харем и без моего позволения из него не выйдешь! Если же ты меня ослушаешься, то я сумею тебя научить приличию, – грозно прибавил он вслед, запирая за нею дверь.

– Друзья мои! – продолжал он, обращаясь к присутствующим и стараясь подавить свое волнение. – Я остаюсь при мнении большинства и следую совету мудрого Георгицы. Князь Дмитрий почтил меня просьбою руки моей дочери, я даю мое благословение на этот брак, завтра же пошлю гонца к турецкому султану испросить его разрешения. С другой стороны, я воспользуюсь и советом моей старшей дочери, постараюсь заключить союз с польскими гетманами на случай нападения со стороны казаков. На пана Кутнарского я возлагаю поручение немедленно отправиться в путь с моею грамотою к коронному гетману пану Потоцкому.

Кутнарский отвесил низкий поклон и благодарил за оказанную ему честь.

– Его светлость позволит мне взять с собою моего верного друга и товарища? – прибавил он, указывая на Доброшевского.

– Как угодно будет пану, – ответил Василий.

– Итак, мы собираемся с паном в дорогу, – весело проговорил Кутнарский, выходя из зала и хлопнув Доброшевского по плечу.

На этот раз Доброшевский был, видимо, не в духе и не нашел нужным поддакивать товарищу.

– Что за идея посылать нас с паном? – угрюмо пробормотал он, придавая особенно трагическое выражение своему лицу. – Не нашлось у него для этого своих бояр. Вон они у него как разжирели. Послал бы это толстое брюхо, Бурдуца, ему полезно было бы промяться. Только что прижился человек, освоился немного, и опять гнать его, как собаку, да еще в самую пасть восстания. Попомни мое слово, пан, проглотят нас казаки, принесет нам несчастье это путешествие.

– Что ты каркаешь, как зловещая птица? – с сердцем сказал Кутнарский.

Ему и самому не улыбалось это опасное поручение. Доброшевский не сказал более ни слова, он мрачно поднял брови и застыл с выражением покорной жертвы.