Сыщик Путилин (сборник)

ПОЦЕЛУЙ БРОНЗОВОЙ ДЕВЫ

– Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь – великое дело, – ласково проговорил упитанный, но подвижный ксендз[6], настоятель N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедальными ширмами предстала высокая стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. – Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.

– Я прихожу к вам в последний раз, отец мой, в последний раз… – несколько неуверенно начал молодой граф.

– Почему в последний раз?

– Потому что я люблю и собираюсь вскоре жениться.

– Но разве женатые не исповедуются, сын мой? – вырвалось удивленное восклицание у служителя католической церкви.

– Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.

Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.

– Что ж… – усмехнулся он. – Таких случаев, как ни прискорбно это признавать, немало. Это дело вкуса и известного влечения. Но вы сами, конечно, останетесь добрым преданным сыном великой матери нашей, святой католической церкви?

Молодой граф с печалью отрицательно покачал головой.

– Нет… – твердо произнес он.

– Как?! Вы…

Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.

– Я перехожу в православие. Родители невесты ставят непременным условием нашего брака такой непростой для меня шаг, как смену вероисповедания, а именно переход из католичества в православие.

– И вы?.. – гневно, с металлом в голосе спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы.

– И я принял это условие, – ответ не заставил себя ждать.

Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.

– Я… я не верю своим ушам… Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите…

– На исповеди не шутят, отец мой… – серьезно ответил молодой граф.

– Вы, вы – единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верных католиков, переходите в иную, чужую веру?!

– Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог не един для всех своих чад? Разве существуют по отдельности Христос специально для православных и Христос – покровитель добрых католиков?

– Не смешивайте Господа с церковью! – в гневе прошептал исповедник.

– Вот именно я-то и не смешиваю, это делаете вы, растащившие Христа по разным алтарям разных церквей… – в тон ему ответил граф взволнованно.

– Берегитесь! Вы богохульствуете…

В глазах ксендза-фанатика разгорелось пламя безумия.

– Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство, в иудейство, я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту же веру, которая высоко почитает Бога-Христа. Чем же вас так устрашает мое решение, отец мой?

– Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, наших отцов, матерей, сестер и братьев.

– Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего касается вопросов души, веры, религии: вы говорите о политике. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?

Лицо ксендза сделалось багрово-красным.

– Еще раз вас предупреждаю: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных фанатиков… Сколько наставлений вы выслушали от их попов?..

– Мне стыдно за вас, отец мой, – отчеканил молодой граф, – вы, слуга Господа милосердного, позволяете себе в святом месте предавать проклятию православных, наших братьев по вере, таких же христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами. О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы оптом и в розницу торгу– ете Богом, вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому завету «цель оправдывает средства». И вы, собрат и сподвижник тех, кто посылал на костер сотни ни в чем не повинных христиан «для вящей славы Бога», действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой… Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского Евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда, примиренный с Богом, но не с вами. – И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни.

Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный… Потом он вздрогнул и резко крикнул:

– Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как он отнесется к вашему ренегатству.

– Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему сообщил на исповеди прихожанин?

– Ради спасения погибающей души… для торжества церкви… – залепетал ксендз-иезуит.

Молодой граф рассмеялся:

– Ну разве я был не прав, когда только что сказал, что у вас цель оправдывает средства? Вы готовы стать клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно… и перед знатным, богатым магнатом. Salve te, padre![7]

– Погодите… стойте! – исступленно схватил графа за руку верный прислужник католической церкви. – Я заклинаю вас именем Господа Бога нашего отказаться от своего безумного решения!

– Нет! – коротко и решительно ответил Ржевусский.

– Но вы об одном забыли, ведь наш милосердный Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? – пронесся по исповедальне угрожающий шепот ксендза-фанатика.

Глаза его зловеще сверкали. За этим безумным блеском, за этим почти змеиным шипением таилась молчаливая угроза.

– А-а… – отшатнулся от священника молодой граф. – Я вас понимаю, святой отец: вы угрожаете мне местью не Бога, но его служителей? Что ж, и этого я не боюсь… Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь иное время – не Средние века, что ужасы, творившиеся святой инквизицией, отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!..

Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый моложавый старик с манерами старого барина былых годов.

– Сколько же прошло уже дней со времени исчезновения молодого графа, господин Ракитин? – спросил посетителя Путилин.

– Около недели.

– А почему вы полагаете, что он исчез?

– Потому что никогда еще не бывало, чтобы он так долго не появлялся у нас в доме. Последнее время, когда он попросил руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам каждый день.

– Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, вы не узнавали о молодом человеке в замке графа Ржевусского, его отца?

– Нет, господин Путилин. Прошло вот уже несколько месяцев с тех пор, как мы прекратили знакомство домами.

– Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.

– О, это не составляет никакой тайны… Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и «Крулевстве Польскием». Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, даже надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что я не мог сдержаться и взорвался. Мы расстались врагами.

– Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог вызвать сочувствия и согласия у старого графа?

– Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.

– Не знаете ли вы, состоялось ли у него все-таки объяснение по этому поводу с отцом?

– Не знаю. До самого прощания при последнем нашем свидании он ничего об этом не говорил.

– Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о своей последней встрече с молодым графом?

– Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был нежен с моей девочкой, но я заметил, что он пребывает в несколько взволнованном состоянии духа.

– Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?

– Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.

– По какому случаю господин Ржевусский с ним встречался?

– Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, Болеслав сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но – увы! – с тех пор мы его больше не видели. Мы все в отчаянии, господин Путилин. Горе моей дочурки не поддается описанию. Она все время твердит, что с женихом, наверно, случилось какое-нибудь несчастье. Откровенно говоря, у меня самого появляются тревожные мысли.

– Скажите, старый граф любит своего сына?

– Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый надменный магнат любит не его душу, не его сердце, а в нем – самого себя. Он, Болеслав, в глазах отца – единственный продолжатель знаменитого рода Ржевусских, он – блестящий представитель старинной польской фамилии, он тот, кем можно кичиться и бесконечно тешить этим свой шляхетский гонор. Если вам знакома поразительная спесь польских магнатов, их фанатизм, вам будет совершенно понятна любовь старого графа к своему сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы один, господин Путилин, можете пролить свет на загадочное исчезновение этого бедного молодого человека, которого я люблю как родного сына. Спасите его!

Путилин сидел, казалось, целиком погрузившись в свои мысли. Какая-то тревога читалась на его симпатичном и решительном лице.

– Не правда ли, ваше превосходительство, ведь вы не откажете нам с дочерью в нашей просьбе?