Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна

II

Намъ очень посчастливилось: мы попали на винтовой пароходъ, который шелъ съ сѣвера и былъ зафрахтованъ до одной бухточки или рѣчонки на пути къ Луизіанѣ; такимъ образомъ, мы могли спуститься по всей Верхней Миссиссипи, и потомъ по всей Нижней, до самой фермы въ Арканзасѣ, не пересаживаясь на другой пароходъ въ Сенъ-Льюисѣ; это составляло, прямымъ путемъ, безъ малаго тысячу миль.

Довольно пустынное было это судно: пассажировъ было немного и все старики; они сидѣли всѣ въ одиночку, вдалекѣ другъ отъ друга, подремывали, не шевелились. Мы ѣхали четыре дня, прежде чѣмъ выбрались съ верховьевъ рѣки, потому что часто садились на мель; но это не было скучно… не могло быть скучно, разумѣется, только для такихъ мальчиковъ-путешественниковъ, какими были мы.

Съ самаго начала мы съ Томомъ догадались, что въ другой каютѣ, рядомъ съ нею, былъ больной: прислуга носила кушанья туда этому пассажиру. Наконецъ, мы спросили… то есть Томъ спросилъ… кто это былъ тамъ? Слуга отвѣтилъ, что какой-то мужчина, но что онъ не казался больнымъ.

— Однако, все же могъ быть боленъ дѣйствительно?

— Не знаю, можетъ быть… только кажется мнѣ, что онъ напускаетъ на себя хворь.

— Почему вы такъ думаете?

— Да потому, что при нездоровьи онъ бы раздѣлся же когда-нибудь, не такъ ли? А между тѣмъ этого не бываетъ. По крайней мѣрѣ, сапогъ-то своихъ онъ никогда не снимаетъ.

— Вотъ штука-то! Неужели даже когда спать ложится?

— Я вамъ говорю.

Тома сластями не корми, дай только тайну. Положите передо мною и имъ пряникъ и тайну, и вамъ нечего будетъ говорить: выбирайте! Выборъ самъ собой сдѣлается. Я, само собой, ухвачусь за пряникъ, это у меня въ природѣ, а онъ, это тоже у него въ природѣ, накинется на тайну. У людей наклонности разныя. Оно и лучше.

— А какъ зовутъ пассажира? — спросилъ Томъ у слуги.

— Филипсъ.

— Гдѣ онъ сѣлъ на пароходъ?

— Кажется, въ Александріи, тамъ, гдѣ примыкаютъ рейсы изъ Іовы.

— Изъ-за чего ему притворяться, какъ вы думаете?

— А кто его знаетъ… Я и не старался угадывать.

Я подумалъ про себя: этотъ тоже предпочелъ бы взять пряникъ.

— Вы не примѣтили за нимъ ничего особеннаго?.. Въ его разговорѣ или въ обращеніи?

— Ничего… развѣ то, что онъ какой-то запуганный, держитъ свою дверь на замкѣ день и ночь, а когда къ нему постучишься, то онъ не впуститъ, прежде чѣмъ не посмотритъ въ щель, кто идетъ.

— Это любопытно, однако! Хотѣлось бы мнѣ взглянуть на него. А что, если вы распахнете дверь совсѣмъ настежь, когда войдете къ нему въ слѣдующій разъ, и я…

— Нѣтъ, невозможно! Онъ всегда стоитъ самъ вплоть за дверью и не допуститъ никакъ…

Томъ призадумался, но сказалъ:

— Такъ вотъ что, одолжите мнѣ вашъ передникъ и позвольте принести ему завтракъ по утру. А я вамъ за то четверть доллара дамъ.

Слуга былъ радъ-радехонекъ, только съ условіемъ: какъ бы не прогнѣвался экономъ. Томъ отвѣтилъ, что онъ беретъ на себя уладить дѣло съ экономомъ, и уладилъ дѣйствительно. Намъ обоимъ было дозволено надѣть передники и подавать кушать.

Томъ мало спалъ, его такъ и подмывало узнать поскорѣе тайну этого Филипса; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не переставалъ дѣлать разныя предположенія, что было совершенно излишне, по моему! Если вамъ предстоитъ узнать суть чего-нибудь, то на что же ломать себѣ голову догадками и, такъ сказать, тратить заряды по-пусту? Я старался спать, говоря себѣ, что не дамъ и порошинки за то, чтобы узнать, кто такой этотъ Филипсъ.

Утромъ, мы напялили свои фартуки, взяли по подносу съ закускою и Томъ постучался къ пассажиру. Тотъ чуть-чуть пріотворилъ дверь, выглянулъ въ эту щелочку, потомъ впустилъ насъ и заперъ ее поспѣшно за нами. Но, прахъ побери, лишь только мы взглянули на него, такъ едва не выронили и подносы изъ рукъ, а Томъ проговорилъ:

— Какъ, Юпитеръ Денлапъ! Откуда это васъ несетъ?

Пассажиръ былъ ошеломленъ, разумѣется; сначала онъ какъ будто не зналъ, испугаться ему или обрадоваться, но, наконецъ, порѣшилъ на послѣднее, и щеки у него опять зарумянились, а то совсѣмъ побѣлѣли. Онъ принялся за ѣду, разговаривая съ нами въ то же время.

— Но я не Юпитеръ Денлапъ, — сказалъ онъ — Я скажу вамъ, кто я, если вы пообѣщаетесь мнѣ молчать. Я и не Филипсъ.

— На счетъ того, чтобы молчать, мы слово даемъ, но если вы не Юпитеръ Денлапъ, то вамъ нечего и объяснять, кто вы такой, — сказалъ Томъ.

— Почему же?

— А потому, что если вы не Юпитеръ, то другой близнецъ, Джэкъ. Вы вылитый портретъ Юпитера.

— Ну, что же, я Джэкъ. Но послушайте, почему вы знаете насъ, Денлаповъ?

Томъ разсказалъ ему все о нашихъ приключеніяхъ у дяди Силаса въ прошлое лѣто, и когда Джэкъ увидалъ, что мы знаемъ рѣшительно все объ его роднѣ, да и о немъ самомъ, онъ вовсе пересталъ таиться и заговорилъ съ нами вполнѣ по душѣ, не прибѣгая ни къ какимъ уверткамъ на счетъ своихъ собственныхъ дѣлъ; говорилъ, что доля его была тяжела прежде, тяжела она и теперь, да и останется тяжелою до конца его дней. Онъ велъ опасную жизнь и…

Онъ вдругъ содрогнулся и нагнулъ голову, какъ бы прислушиваясь. Мы оба молчали и съ секунду или поболѣе длилась тишина; слышался лишь скрипъ деревянныхъ частей парохода, да постукиваніе машины внизу.

Мы поуспокоили его нашими разсказами о его родинѣ, о томъ, что жена Брэса умерла три года тому назадъ, и Брэсъ хотѣлъ теперь жениться на Бенни, но она ему отказала; а Юпитеръ нанялся въ работники къ дядѣ Силасу, только все ссорился съ нимъ… Джэкъ слушалъ, слушалъ, да и разсмѣялся.

— Господи, — сказалъ онъ, — какъ это все напоминаетъ мнѣ старину! Слушаю вашу болтовню и отрадно мнѣ становится. Болѣе семи лѣтъ не приходило ко мнѣ ни вѣсточки… Но какъ отзываются они обо мнѣ?

— Кто?

— Фермеры… и моя семья.

— Да они вовсе ничего не говорятъ о васъ… Такъ, кое-когда развѣ кто упомянетъ…

— Вотъ тебѣ разъ! — промолвилъ онъ съ удивленіемъ. — Почему такъ?

— Да потому, что васъ давно считаютъ покойникомъ.

— Нѣтъ?.. Правду ли вы говорите?.. Честное слово? — проговорилъ онъ, вскакивая съ мѣста въ большомъ волненіи.

— Честное слово. Никто не думаетъ, что вы еще живы.

— Такъ я спасенъ… спасенъ, значитъ!.. Я могу воротиться домой!.. Они сокроютъ меня и спасутъ мнѣ жизнь. А вы молчите. Поклянитесь, что будете молчать… поклянитесь, что никогда, никогда не выдадите меня!.. О, ребята, пожалѣйте несчастнаго, котораго преслѣдуютъ денно и нощно, и который не смѣетъ лица показать! Я никогда не дѣлалъ вамъ зла и не сдѣлаю: это такъ же вѣрно, какъ Господь въ небесахъ! Поклянитесь же, что пощадите меня и поможете мнѣ спасти себѣ жизнь!

Мы поклялись бы, будь онъ даже собака; какъ же было отказать ему?.. Онъ, бѣдняга, не зная уже, какъ и выразить намъ свою любовь и благодарность, хорошо, что не задушилъ насъ отъ радости!

Поболтали мы еще, потомъ онъ вынулъ небольшой саквояжъ и сталъ его отворять, только велѣлъ намъ отворотиться. Мы послушались, а когда онъ позволилъ намъ повернуться опять, то мы увидѣли, что онъ совершенно преобразился. Онъ былъ въ синихъ очкахъ и съ самыми натуральными длинными темными бакенбардами и усами. Родная мать не узнала бы его! Онъ спросилъ, походитъ ли онъ теперь на своего брата Юпитера?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Томъ, — ничего похожаго нѣтъ, кромѣ длинныхъ волосъ.

— Правда; я подрѣжу ихъ коротко, прежде чѣмъ явлюсь туда. Юпитеръ и Брэсъ не выдадутъ меня, и я буду жить у нихъ, какъ чужой. Сосѣди ни за что не догадаются. Какъ вы полагаете?

Томъ подумалъ съ минуту и сказалъ:

— Мы съ Геккомъ будемъ молчать, это вѣрно, но если вы сами молчать не станете, то все же будетъ опасность… самая маленькая, пожалуй, а все же будетъ. Я хочу сказать, что голосъ-то у васъ совершенно такой, какъ у Юпитера… и развѣ это не можетъ заставить иныхъ вспомнить о его братѣ-близнецѣ, котораго всѣ считаютъ умершимъ, но который, можетъ быть, скрывается все время подъ чужимъ именемъ?

— Клянусь св. Георгіемъ, вы очень смѣтливый! — сказалъ Джэкъ. — Вы совершенно правы! Мнѣ надо притворяться глухонѣмымъ въ присутствіи сосѣдей. Хорошъ былъ бы я, явясь домой и позабывъ эту малость! Впрочемъ, стремился я не домой, я просто искалъ мѣстечка, въ которомъ могъ бы укрыться отъ сыщиковъ… тамъ, я переодѣлся бы, загримировался и…

Онъ бросился къ двери, приложился къ ней ухомъ и сталъ прислушиваться, весь блѣдный и едва переводя духъ.

— Точно взводятъ курокъ… — прошепталъ онъ. — О, что это за жизнь!

И онъ опустился на стулъ въ полномъ изнеможеніи, отирая потъ, струившійся у него но лицу.