Т-34 — истребитель гархов

Глава 8 МИЛЫЙ ВАЛЬТЕР

Сложно поверить, что этот мир был и до тебя. Еще труднее осознать, что мир останется и после. Картины, фотографии и рассказы родных всегда неубедительны. Дети на выцветших семейных снимках и нынешние пожилые родители никак не могут быть одними и теми же людьми, хотя надписи на обратной стороне карточек утверждают именно это. Семейные архивы порой вызывали у Виктора ощущение сложного бутафорского обмана и заговора, творящегося вокруг него с неизвестной целью. Появление на свет малыша, неотличимого от собственных детских портретов самого Неринга, расставило все на свои места. Виктор наблюдал за кудрявым белокурым Зигфридом, за его смешным и серьезным постижением мира, и его накрывала волна отцовской нежности и тревоги. Именно так Неринг впервые осознал в себе страх смерти. Это был не животный инстинкт, заставляющий уклоняться от удара или отдергивать обожженную руку, а страх мыслящего существа, имеющего в своем распоряжении логику и воображение. Больше всего Неринг боялся исчезнуть из жизни любимых и таких беззащитных людей. Полковник часто пытался представить себе, что могло быть, если бы его убило во Франции, как, к примеру, смешливого лейтенанта Готлиба из третьей роты. Тогда Виктор не попал бы с батальоном в каменоломню под Майнцем, малыш Зигфрид не родился, а Эльза… Что Эльза? Да ничего. Работала бы в госпитале, по вечерам пила кофе в «Первой звезде», однажды вышла замуж, как и полагается здоровой, красивой и молодой немке. Весельчака Готлиба давно нет, а все вокруг живет, продолжается, катится куда-то вслед за солнцем и звездами. Неринг однажды попытался поделиться своими мыслями с женой, после чего зарекся, раз и навсегда. Виктор увидел в глазах жены ужас и перевернутое небо над центральной аллеей парка. Фрау Неринг было достаточно и того, по счастью, ложного извещения о гибели мужа под Курском. Виктор и раньше замечал, что женщины относятся ко всему иначе, а теперь убедился в этом окончательно. Эльза была права: бессмысленно переживать неизбежное несколько раз — сначала в воображении, потом наяву. Что будет, то будет, думал Виктор. Как любит говорить Ваня Суворин, двум смертям не бывать, одной не миновать. Ваня… Иван… Красивое еврейское имя. Геббельс все время твердит, что большевики — это евреи. А еще все они — комиссары. Да пусть хоть и евреи или англичане. Не думаю, что французы чем-то лучше немцев, и наоборот. Трус везде трус, умный везде умен. Что-то я не заметил, что «расово неполноценные» русские хуже нас стреляют или прикрывают друг друга. Бред какой-то. Нормальные парни. Во всяком случае, мои… Да и в Казани советские офицеры и солдаты вызывали уважение. Что-то в жизни идет не так, когда люди, уважающие друг друга, становятся врагами. Все идет не так.

Вальтер часто уезжал на пару дней, не забывая, однако, предупредить Виктора — субординация соблюдалась Краусом неукоснительно. Неринг знал, что Крауса невозможно стреножить и привязать к одной «Картотеке»; с шефом «Аненэрбе» было особо оговорено, что Вальтер Краус занят в нескольких проектах государственной важности, от которых его полностью отстранить невозможно. За исключением своих непродолжительных отлучек, Вальтер трудился в архиве Неринга фанатично, почти без устали и с неподдельным азартом.

Технический персонал, нанятый для работы в проекте, — молодые, образованные женщины, — с удовольствием выполнял скучную рутинную работу. Сотрудницы переводили копии ветхих манускриптов с живых и мертвых языков, аккуратно вписывая информацию в специальные карточки. Еще дамы обожали свое начальство, изо всех сил заботились о нем и оберегали его покой, не забывая при этом мелькать перед глазами господ офицеров при каждой возможности.

Неринг и Краус в тиши кабинета работали с готовыми карточками, нанося информацию на подробные карты Европы, Азии, Африки и Америки. Места, где упоминались ведьмы, чародейства и прочие необъяснимые явления, обозначали булавками с белыми флажками. На флажках был проставлен индекс — номер документа по картотеке. Сначала флажки располагались совершенно бессистемно, но к концу второй сотни из хаоса начала проступать некая закономерность… Неринг воткнул в карту двухсотую булавку и откинулся в кресле, прижав пальцами верхние веки. К концу дня глаза уставали, приходилось устраивать перерывы. Он вышел размяться, обошел все помещения архива, поболтал с сотрудницами, выпил крепчайшего кофе. На пороге своего кабинета Неринг застыл. С расстояния нескольких метров он увидел на карте Европы отчетливые круги. Получалось, что информация о загадочных и мистических происшествиях расходилась, как волны от брошенного в воду камня, правильными кругами, в центре которых, по всей вероятности, и располагались перекрестки. Неринг понял это сразу, поскольку один из больших кругов имел своим центром раскоп в окрестностях города Майнц. Круг был пустым в радиусе пяти километров от центра, будто информацию гасил невидимый колпак, но сразу за пределами колпака плотность упоминаний о чудесах становилась максимальной, сходя на нет примерно в ста километрах от центра. Такие же круги обнаружились на картах обеих Америк, Африки, Азии. Круги из флажков в районе Амазонки и монгольского озера Най-Нур едва угадывались, что Неринг связал с мизерной плотностью местного населения, зато на картах Европы, Северной Америки и Африки булавки теснились частоколом. Количество булавок значительно уплотнялось вблизи самых больших городов, и это тоже вполне объяснимо — почти каждый провинциал хоть однажды, да посетил ближайший крупный город, оставив ему на память побасенки из родных краев. Из числа таких городов выраженные круги были только вокруг Москвы, Калькутты и Одессы. Неринг улыбался, заранее предвкушая восторг Вальтера. Он позвонил на пост охраны и попросил принести ему еще кофе. Теперь до возвращения Вальтера Неринг мог отдыхать с чистой совестью, благо сделано было немало.

Краус нес людям огонь. Вокруг него моментально электризовалась атмосфера, вспыхивали глаза, звучал смех. Неринг сам с удовольствием поддавался обаянию своего заместителя, и даже унылые вести с фронта казались не такими огорчительными в присутствии неотразимого штандартенфюрера. Во время очередного семейного ужина, на который был приглашен Вальтер, пожилой отец Виктора высказался в том смысле, что присутствие господина Крауса вдохновляет, и как здорово, мол, что есть такие люди в дни тяжелых испытаний. Господин Краус с улыбкой принял предложенный тост за свое здоровье, выпил вина, а затем подошел к громоздкому «Телефункену». Он покрутил колесико настройки, и из динамика грянул марш. Качая головой в такт музыке, Вальтер вернулся к столу.

— Вот уже несколько лет, — произнес господин Краус, оглядывая присутствующих, — наверное, десять, никак не меньше, мое лицо — винтик огромной агитационной машины. Такой же винтик, как вот этот марш. Эта машина не знает отдыха ни днем, ни ночью. Я смотрю на нацию едва ли не с половины плакатов, со второй на нас взирает сам фюрер. Так что уверяю вас, когда по утрам я бреюсь и смотрю в зеркало, — Вальтер взял длинную, серьезную паузу и выждал, пока все Неринги уставятся на него в полном внимании, — то сам испытываю сильнейший прилив энтузиазма!

Виктор, хохоча со всеми, всерьез обеспокоился — его отец от приступа веселья зашелся жутким кашлем, но все обошлось. Позже Вальтер признался, что специально долго ждал, пока все за столом прожуют и проглотят, иначе все могло кончиться не так благополучно.

Неринг, прикрыв глаза рукой, полулежал на кожаном диване в глубине кабинета. За двойными дверями тамбура стало как-то шумно, словно веселый сквозняк зашуршал гардинами и разнес по всем закоулкам архива женский смех и постукивание каблучков. Вальтер вернулся. Полковник встал, потянулся и застегнул воротник. Радуясь приезду своего лучезарного заместителя, Виктор был готов снова ощутить мимолетное, но острое чувство близкой угрозы, возникавшее всякий раз, когда штандартенфюрер СС Краус входил в кабинет.

Черный бархат затягивал все стены зала и потолок. Под ногами тоже лежала упругая тьма. Ковалев в изумлении смотрел на небо, в центре которого стоял стол с отполированной мраморной столешницей. И над головой, и под столом светили звезды. Считать их было бесполезно: в том месте, где зрение только что различало одну яркую точку, проявлялись звездочки поменьше, а затем еще и еще, сравнимые разве что с самой мелкой алмазной пылью.

Уоррен щелкнул кнопкой на жетоне, и самые крупные звезды соединились отрезками в причудливые фигуры, а по сферическому небу пробежали и остановились зеленоватые пунктиры, похожие на сетку вокруг воздушного шара. Госпожа Принципал взяла свой жетон и стала прокручивать небесную сферу с такой скоростью, что Ковалев инстинктивно вцепился в подлокотники своего стула. Селена хмыкнула, и звездное небо погасло. Из мрака выступили очертания мраморного зала. Свет ламп, скрытых за каменными карнизами, постепенно набирал силу.

Витя Чаликов неопределенно улыбался, жмурясь наподобие зрителя, продремавшего весь сеанс, а после вышедшего в ясный безоблачный полдень из полутемного зала. Марис спокойно ждал, поглядывая на собравшихся. Селена внимательно изучала крупные шарики на ожерелье, затем положила мерцающее кольцо перед собой.

— Александр, ваша миссия в джунглях Амазонки получила неожиданное и неприятное завершение. Ледяной дракон Ска несколько перестарался и соорудил петлю времени.

Ковалев в недоумении посмотрел на свой экипаж, на Линда, затем на госпожу Принципал. Нетерпеливый Суворин обиженно забубнил:

— Какую еще петлю? Ска — мировой парень, ничего он плохого сделать не мог, хоть что хотите!

Ковалеву очень захотелось наступить Ване на ногу, но дотянуться под огромным столом было невозможно. Госпожа Принципал терпеливо слушала, пока Суворин не сбился и не замолчал.

— Петля времени изолировала перекресток, — продолжила Селена. — Ваня, в этом нет никакой вины или злого умысла, тем более умысла Ска. Драконы, — тут госпожа Принципал едва заметно запнулась, — очень импульсивны. В критический момент они могут поступать несообразно обстоятельствам. Например, залить огонек от спички озером воды.

— Из пушки по воробьям, — снова не сдержался Иван, торопя Селену и показывая, что все давно уже понятно, пора продолжать.

Линд, не моргая, глядел перед собой. Бесстрастная мина тупого служаки на его тонкой аристократической физиономии выглядела так нелепо, что госпожа Принципал с трудом сдерживала смех. Между тем Чаликов мечтал, чтобы Селена забыла о своей выдержке и засмеялась. Он затаил дыхание и подался вперед, но красавица все видела и понимала. Госпожа миров, мирозданий и чего там еще собралась с силами и продолжила совершенно серьезно:

— Не обижайся, Линд, но Ска в самом деле очень порывист и импульсивен.

— Слушаюсь, госпожа Принципал!

— Что такое?

— Так точно!

— Линд!

— Ска порывист, импульсивен! Склонен преувеличивать опасность и действовать очертя голову! Дракон, что с него взять! — Линд солдафонствовал с оловянными глазами навыкат, подделывая хриплый фельдфебельский бас.

— Ну что ты будешь делать! Прости меня, еще раз говорю. — В голосе госпожи появились просительные нотки.

— Да ладно, Селена, все правильно. — Линд обмяк и сел. — Ска в изоляции, блокирован крупнейший перекресток. Сколько энергии туда уходит, и все в ущерб другим объектам. Еще немного, и наши коричневые друзья полезут во все щели.

— Гархи? — Суворин подпрыгнул на изогнутом стуле, потирая руки. — Да мы их в три счета, нет, в два! Мы их на раз!

Марис увидел страшный взгляд Ковалева и под столом толкнул Ивана в колено. Увлеченный Суворин сначала не понял, но затем посмотрел на командира и потупился, уставившись в мраморные прожилки столешницы.

— Иван Акимович, для этого нам пришлось бы многократно превзойти Кадма и посеять зубы дракона на каждом перекрестке, — мягко возразила Селена. — Был такой герой, основатель Фив. Кадм убил дракона в жестоком бою, а Афина-Паллада нашептала ему посеять зубы дракона в землю. Из зубов выросли воины, и стали убивать друг друга. Осталось только пятеро, и Афина велела им стать братьями, а Кадму надежной опорой.

— Разрешите вопрос. — Марис поднял руку, совсем как примерный школьник на уроке.

— Да, Марис. — Селена подыграла, снисходя и поощряя ученика интонацией.

— Почему воины стали убивать друг друга? Я читал и перечитывал этот миф, но не нашел ответа.

— Вообще-то миф — это всегда что-то иносказательное, и я не знаю, почему они стали убивать друг друга. Предполагаю, что происходящие от злых драконов воины так злы и беспощадны, что им безразлично, кого убивать. Не знаю. В конце концов…

— В конце концов там была Афина! — оживился Линд Уоррен. — Между прочим, ее миротворческая роль в конце истории очевидна и подчеркнута, но будьте уверены — и перессорить между собой даже зубы дракона ей ничего не стоило. Политика!

— Да, политика, — улыбнулась Селена. — Афина никому не открывала своих секретов. А как иначе?

— Если дракон — гарх, к примеру, — заговорил Иван, — тогда их и ссорить не надо. Я видел, как они друг друга просто так рвали. Помнишь, Марис? Командир!

— Помню, помню, — Ковалев улыбался, глядя на неисправимого Суворина. — Все помню!

— Хорошо. Это теория. Надо признаться, что мы предвидели что-то подобное тому, что сделал Ска. По этой причине мы просили вас покинуть перекресток как можно быстрее, немедленно после очевидного перелома ситуации. О том, что случилось после вашего ухода, нам расскажет сам ледяной дракон. Во всяком случае, мы все очень на это рассчитываем. — Селена подошла к Линду и положила руку на его плечо.

Чаликов на миг напрягся. Он прекрасно знал, что Селена и Линд — старые друзья, коллеги, и ничего больше, но ничего не мог с собой поделать. Эмоции бежали впереди, обгоняя здравый смысл. Госпожа Принципал бросила на Виктора укоризненный взгляд, качая головой и едва заметно улыбаясь уголками губ.

— Капитан Ковалев, мы пригласили вас и ваш экипаж для того, чтобы попросить о продолжении миссии. — Селена без паузы перешла на официальный тон. — Я прошу вас вернуться на перекресток и помочь Хранителю разорвать петлю времени.

Приемная в доме на Волхонке дышала сухим теплом и покоем. Все тот же капитан Еремин, те же телефоны и начищенный до блеска паркет с бордовыми дорожками. Шалдаева стряхнула на решетке у входа ноябрьскую слякоть с сапожек, кивнула Андрею и прошла к кабинету генерала. Адъютант открыл тяжелую дверь и бесшумно прикрыл ее за Ольгой.

Генерал не приглашал ее к себе давно, и Ольга предвкушала интересные разговоры под горячий зеленый чай. Вообще-то, Серапионов давно и беззвучно исчез из поля зрения коллег, что, впрочем, бывало не раз и никого не удивляло. Такая служба. Забот у Ольги хватало и без генерала — перед глазами весь день мелькали личные дела сотрудников наркомата, служебные характеристики, справки и автобиографии. Нынешнее появление застенчивого водителя Никитина у дверей ее кабинета стало для Ольги сигналом о близком отдыхе и развлечении: она получала удовольствие от общения с умным и сильным собеседником. Если там будет и полковник Канунников, то беседы будут захватывающими и острыми. Присутствие Федора Исаевича буквально окрыляло генерала Серапионова, придавая и без того искрометной мысли Арсена Михайловича обый блеск.

В кабинете генерала было темно. На дубовом столе горела лампа под кремлевским абажуром, освещая круглым пятном стопку бумаг и чернильный прибор, а стены, оконный проем и карта, задернутая шторками, едва угадывались в чернильном мраке.

— Товарищ генерал, разрешите!

— Выключатель в углу, Ольга Михайловна, справа. — Темная фигура в кресле зашевелилась, блеснув погонами.

Ольга зажмурилась и щелкнула кнопкой. Когда она открыла глаза, генерал был уже возле чайного столика и зажигал фитилек спиртовки.

— Да ты садись, располагайся. — Канунников выпрямился и улыбнулся Шалдаевой, предлагая ей удобный стул. Спохватившись, он принял у Ольги шинель и определил в просторный стенной шкаф.

— Поздравляю… товарищ генерал!

— Спасибо. Всего неделю, как вернулся из командировки. — Федор готовил золотистый чай так же проворно и умело, как Серапионов, но делал это несколько иначе. — Даже обмыть погоны не успел. Не против?

Из глубин дубовой тумбы была извлечена пузатая бутыль с древним коньяком и круглые коньячные бокалы, похожие на овальные виноградины с высоко срезанными верхушками.

— За вас, товарищ генерал Канунников! — Ольга радовалась за Федора от души, но некоторое недоумение от происходящего не давало ей покоя. — С повышением!

Коньяк быстро разошелся по всему телу струйками бодрого тепла, а подоспевший чай возвел Ольгино состояние в степень блаженства. Чай нужно было пить так, чтобы поймать уходящий жар: глотнешь больше и быстрее — будет слишком горячо, а медленнее и меньше — холодно и не тот аромат.

— Арсен Михайлович уехал в обстановке абсолютной секретности, и ни одна живая душа не знает, куда и на сколько. Вероятно, так было нужно. Я же был в командировке, а когда вернулся, вопрос о моем новом звании и назначении был уже решен. Кстати, все хозяйство Серапионова отошло нам, Генштабу. Наверху утвердили, наконец, единовластие в нашем направлении. НКВД все-таки больше по хозяйственной части. Лагеря, рабочая сила, строительство, связь. Вот у меня есть к тебе один вопрос…

— Да, — быстро произнесла Ольга и засмеялась потешно преувеличенному выражению оторопи на загорелом лице Канунникова.

— Вот и отлично. Завтра к тебе заедет Никитин, передашь мне список сотрудников, которых захочешь видеть у себя. Устроим им перевод. Пойдем, я тебе покажу кое-что.

Канунников подошел к карте. Часть стены вместе с картой отъехала в сторону, открывая вход под лестницу, в темный закуток, в каких уборщицы обыкновенно хранят метлы, ведра и тряпки. Лестница вела на второй этаж круглого крыла, на кольцевой внутренний балкон. Поднявшись по лестнице, генерал приоткрыл первую дверь в пустой зал:

— Здесь будет отдел физических исследований, с лабораторией, библиотекой и архивом. Угадай, кто назначен его начальником?

Ольга снова засмеялась.

— Угадала, молодец. Только он еще не знает. А здесь будет твой отдел психологических исследований. Так что готовься, работы непочатый край.

Каррагон руководил той памятной казнью врага, так было заведено. Маленькое тщедушное существо, бившее могучего Арфана на перекрестке зеленой планеты Хуф, лежало на священном камне. Веревки, свитые из жил травоядных клигутов, были привязаны к четырем каменным столбам, растягивая конечности существа так, что было видно каждое тонкое ребро под несущественной кожицей. Как хилый человек мог одолеть могущественного Арфана? На это не было и не могло быть ответа. Впервые гарх был повержен столь слабым, ничтожным существом. Впервые к великим столбам была привязана столь малая жертва. Арфан! Как же это! Коготь Каррагона без сопротивления вспорол худое брюхо преступника. Из жалкого человечишки вывернуло потроха, его глаза закатились, изо рта с хрипом вырвалась красная пузырящаяся жижа, такая же, как хлынула из распоротого живота и рассеченных когтем внутренностей. Каррагон вложил глубоко в опавший разрез брюшины еще теплое и мягкое сердце Арфана. Так требовал древний обряд. Сердце погибшего гарха должно насладиться последним трепетом врага. Бледный уродец в луже мерзостной красной жижи перестал содрогаться, а его до предела напряженные конечности обмякли. Казнь была окончена, веревки обрезаны острыми когтями. Теперь ни один гарх не позволит себе прикоснуться к останкам казненного. Это тельце — последняя добыча славного сына Синей звезды, последнее гнездо силы Арфана, и только стаи небесных марангов имеют право расклевать и труп врага, и сердце отважного гарха.

Склон горы Смерти был сплошь покрыт коричневыми телами драконов, провожающих Арфана в долину тьмы, и Каррагон ждал, пока гости разлетятся восвояси. Траур предписывал родственникам умершего дракона не пользоваться крыльями до следующего восхода Синей звезды, и Каррагон медленно побрел вниз по россыпи крупных камней. За ним последовали самки и детеныши — его и Арфана. Теперь Каррагон обязан заботиться и о них. Законы крови следует исполнять неустанно, до последнего выдоха. Хорошо еще, что охотничьи угодья Арфана тоже отошли Каррагону — хотя бы забота о пропитании для новых членов семьи не будет тяготить главу рода.

Последние годы с пропитанием было тяжело. Среди менее родовитых гархов зрело недовольство, и самым дальновидным было сосредоточиться на поиске новых обитаемых миров. Во время такого поиска и погиб Арфан. Что же это? Раньше нашими врагами были только амфиптеры, но они же — драконы! Сила, мощь! На такую мелкую живность, как этот казненный человек, мы и внимания никогда не обращали! Ну, оторвешь голову для забавы или чтобы перекусить. Кому придет в голову опасаться голой черепахи, лишенной панциря и когтей? На этом человеке даже кожа была не своя, какие-то сухие чужие шкурки, что это такое… Неужто мы столкнулись с новой опасностью? Люди в других мирах были не опаснее клигутов, исправно платили дань домашними животными, а теперь выходит, что их надо остерегаться! Надо запомнить. Арфан! Ах, Арфан! Какая несоразмерная плата за никчемное знание! Нет! Это была случайность! Аурон и Раат слышали гром, и Арфан упал, как подкошенный. Там был этот человечишка с палкой в руке. Ну, гром это понятно, гроза где-нибудь рядом бродила, на перекрестках всегда так. А палкой этой человечишка с перепугу ткнул великому воину между горловых пластин, вот та дырочка в горле и убила Арфана. Оранжевая кровь лилась водопадом… Раат оглушил ничтожного оплеухой. Вдвоем с Ауроном они доставили к лучам Синей звезды и сердце Арфана, и его убийцу. О, Арфан! Горе мне!

Широкая чаша кратера была родовым гнездом Каррагона. Защищенное от ветра и непогоды, имеющее в стенах ходы достаточной ширины, гнездо вызывало зависть у всех, особенно безродных, нищих гархов. Самки Каррагона были в бешенстве, и только страх неминуемого наказания мешал им немедленно указать вдовам Арфана их место. Жилого пространства в кратере хватило бы еще на пять или шесть таких кланов, но природа самок не позволяла им спокойно переносить присутствие новых, и потому несомненно более привлекательных для самца жен. Каррагон разогнал всех по местам, определив каждой вдове Арфана свою часть кратера, и вернулся на свое излюбленное место, отгороженное булыжной стеной с трех сторон. С четвертой стороны была стена кратера с потайным извилистым ходом наружу, к подножию. Этот ход знал только Арфан. Теперь его знает только Каррагон. Пора выбирать главного сына и передавать ему секреты. Арфан вот не успел. Плохо.

Синий диск послал прощальный луч и утонул за зубчатым краем кратера. Ночью великий Каррагон видел все в черно-желтом цвете. Миррах, старшая из жен, утверждает, что она сама, как и все взрослые самки, видит ночью так же, как и днем. Каррагон всегда делал вид, что не слышит этих вздорных бабьих речей. Скорее всего, она пыталась вызвать к себе интерес супруга. Вечная ревность и желание быть первой. Скучная история без начала и конца.

— Да, могучий Каррагон, история эта и мне отравляла жизнь. Впрочем, теперь это позади, что толку моим женам от такого супруга? Я теперь вижу только твои контуры, и то с трудом, — препротивный голосок, почти писк исходил из тщедушного тела, казненного не далее чем сегодня перед закатом. Тело было целехонько, хотя до сих пор перемазано черной поганой кровью. Теперь тело сидело напротив Каррагона на любимом камне Арфана, бесстрашно скалилось и вело разговор на древнем гархском наречии. — Так что забирай себе моих жен, мне теперь много не надо. Мне и клигута за один присест не съесть, хватит одной передней лапки, мать моя Ирсуф!

Каррагон окаменел. Мать моя Ирсуф! Так говорил только один гарх во вселенной!

— Вот, Каррагон, теперь уж вряд ли силой померяемся. — Изжелта-черный человек понурился. — Я слышу, Миррах идет сюда. Не пускай ее.

Маленькая рука человека цепко ухватила вяленую лопатку клигута, и маленькие зубы принялись проворно откусывать кусочек за кусочком. Лицевые мешки человека, набитые откушенной пищей, зашевелились в такт жевательным движениям, и Каррагон почувствовал, что еще немного, и съеденный поминальный ужин придется отрыгнуть на радость марангам.

В узкий проход между булыжной стеной и гладкой поверхностью кратера начала протискиваться Миррах, старшая из жен. Человечек сделал страшное лицо, и Каррагон как во сне шагнул и закрыл жующего уродца своим телом. Миррах стала жаловаться с порога на дерзкую Амбр, молодую вдову Арфана — дерзка не по годам, какими она вырастит своих трех сыновей, если уже сейчас…

Каррагон не стал слушать жалоб и стенаний Миррах. В голове его и без того гудели разные мысли, и он коротко ответил:

— Что же, если ты так считаешь, то завтра я ее возьму сюда на ночь. На перевоспитание.

Уязвить сильнее было невозможно, и Миррах, бормоча о том, что погорячилась и что не стоит гневаться, и что она сама готова уединиться с Каррагоном и подвергнуться воспитанию за поспешные выводы и плохое отношение к вдовам, а им, вдовам, сейчас ох, как нелегко, поспешно исчезла с глаз повелителя, кляня себя за отсутствие выдержки и хитрости. У той, молодой, было на что посмотреть, и надо быть последней дурой, чтобы самой толкнуть эту развратную самку Каррагону «на воспитание». А все эти пустые трещотки Рроха и Крила, вечно они своим бесконечным верещанием подстрекают старшую жену к нелепым поступкам. Больше она не поведется никогда! Миррах поспешно удалилась.

Человек издавал квакающие звуки, запрокинув голову.

— Это я теперь так смеюсь, Каррагон, — пропищал человек. Он насытился и был настроен благодушно. — У тебя нет соли? Это просто невозможно есть. Ах, да… Скажи мне, Каррагон, как я могу доказать тебе очевидное, мать моя Ирсуф? Это я, твой брат Арфан. Младший сын великого Аррагона и благородной Ирсуф.

У Каррагона все плыло перед глазами, он совсем плохо соображал и почти ничего не видел своим ночным зрением, одни только желтые пятна мелькали в черно-лиловой круговерти.

Едва рассеялся густой туман, в который Арфан погрузился после того, как палка человека плюнула в него громом и болью, Арфан осознал, что он не один. Затем пришла боль. Чужими слабыми руками Арфан вложил свои чужие внутренности в разрез. Стало тепло, боль прошла. Второй тоже был доволен. Он что-то напевал и совершенно не мешал Арфану, а потом даже начал давать дельные советы. Он сказал отправляться к Каррагону и все рассказать.

— Вот здесь. — Арфан показал на голову. — Я чувствую его здесь. И здесь, но слабее. — Арфан показал на грудь.

Утром Каррагон показался великому клану и велел его не беспокоить. Арфан зажал в зубах обглоданную лопаточную кость и лег на спину, а Каррагон еще раз полоснул когтем по человеческому животу. Арфан беззвучно кричал выпученными глазами, пока Каррагон искал сердце. Он нашел его невредимым, охватившим раздваивающуюся трубку, в которой пульсировала новая кровь его брата. Арфан сжал руками края раны и потребовал еды.

Не успела Синяя звезда подняться и до половины, как Арфан был целехонек. Но это было еще не все. Он стал умнее Каррагона во столько раз, что не хватило бы когтей на всех лапах главы рода.

— Меня ни в коем случае нельзя показывать остальным. Ты никогда не оправдаешься — ты трогал тело убийцы после казни, и этим воспользуются наши недруги из низших, жаждущие наших охотничьих угодий и наших жен. Кстати, присмотрись к Амбр. Рекомендую, — новое лицо Арфана исказила похотливая ухмылка. — Если ее легонько разогреть, она выделывает такие чудеса, мать моя Ирсуф! Не зря же она принесла мне трех наследников, когда все остальные дарят не более одного. Присмотрись, присмотрись! Мне совсем не жалко! А для меня придется подобрать тайное жилье и поймать подходящих самочек. Наверное, там, где меня убили, их окажется предостаточно. Что-то мне подсказывает, что в этих уродливых людях — наше великое будущее, мой брат и повелитель…

Сколько лет с тех пор ушло в черный песок? Была жестокая битва с низкородными гархами, и все было именно так, как сказал Арфан. Гархи высшей касты не только выстояли, но и разогнали низкородных по их гнездам и охотничьим угодьям, откуда те смели показаться только в дни уплаты податей, да в годовщину коронации Арфана Великого.

Арфан никогда не упускал из вида главной цели гархов. Механизм трансформации был разработан им лично до мелочей и составлял главную тайну высшей касты. Гархи, прошедшие трансформацию, выслеживали нужного человека, заманивали в ловушку, опаивали, связывали и вспарывали живот ровно настолько, чтобы крошечная пульсирующая сущность гарха беспрепятственно вошла в новое тело. Она сама находила дорогу к тому единственному месту в кровеносном русле, где приживалась с неизменным успехом. Гарх получал новое тело, и оно становилось практически неразрушимым, чем не могли похвастаться по отдельности ни гарх, ни человек. Затягивались страшные раны, восстанавливались утраченные конечности, а ум, сообразительность и храбрость освобождались от страха умереть. Личность человека становилась второй, ведомой, воспринимаясь гархом как внутренний голос, и с удовольствием применяла свои знания и навыки на общее благо нового организма. Благо определял гарх, и этот порядок воспринимался человеком как должное и никогда не ставился под сомнение. Более того, человек оставался доволен поворотом своей судьбы и никогда не пенял личности гарха за первоначальное насилие. Коричневые драконы тоже не жалели, что им пришлось расстаться с мощными телами и несокрушимой броней, данной им при рождении. Ну, жалели, конечно, но только чуть-чуть, первое время…

Здесь, на Земле, в теле русского офицера Серапионова, Каррагон впервые почувствовал неладное. Иногда Каррагону казалось, что он близок к пониманию проблемы, но нужные слова и образы ускользали от него. Серапионов тоже ощущал, что для беспокойства Каррагона есть основания, но определить их затруднялся. Тем более, борьба за перекрестки отнимала все время без остатка. Войну следовало использовать с максимальной эффективностью. Кому война, кому мать родна, усмехался Серапионов. Каррагон радостно смеялся. Русский язык ему нравился больше остальных, хотя Арсен Михайлович умел разговаривать даже по-испански.

— Доктор Нильсен, ваша станция! Город Пассау! — Проводник был особенно предупредителен и любезен: седой датчанин оказался прекрасным специалистом и снял зубную боль, мучившую пожилого железнодорожника вторые сутки кряду.

Вагон медленно двигался вдоль перрона, и взгляд Каррагона останавливался то на тумбе с плакатами, то на лице пожилого полицейского в шлеме, то на громоздкой урне у фонарного столба. Когда движение прекратилось, Каррагон взял с багажной полки саквояж и шляпу, пожелал проводнику счастливо оставаться и вышел в вокзальную суету. Вдоль путей задувал неласковый резкий ветер, и Серапионов, развлекаясь, заметил, что теплая генеральская папаха пришлась бы здесь совершенно кстати, в отличие от унылой шляпы, купленной в Копенгагене.

Как фрау Болен ни напрягала свой феноменальный слух, из кабинета Вальтера не доносилось ни звука. По особняку метались бодрые выкрики Гитлера, произносившего очередное радиообращение. Фрау Болен морщилась, но убавить звук «Телефункена» не решалась.

Благодаря своему тонкому слуху и проницательности экономка всегда была в курсе дел покойных родителей Вальтера. Матильда Краус души не чаяла в своей верной и умной служанке, не догадываясь, что безмятежному течению своего брака с богатым фабрикантом и ловеласом Альфредом Краусом была обязана исключительно фрау Болен. Пожилая строгая фрау в роговых очках устраняла любые поводы для семейных ссор, умудряясь незаметно перевести разговоры в безопасное русло и отказать визитерам-сплетникам. Промышленник Альфред Краус погиб вместе с супругой в авиационной катастрофе во время избирательной кампании 1933 года, и трагедия семьи стала одним из многих событий, приблизивших победу НСДАП. С той поры, согласно завещанию Альфреда Крауса, фрау Болен была единственным опекуном Вальтера. Она заботилась о мальчишке со страстью волчицы, вскормившей Ромула и Рема, выпуская его из-под жесточайшей опеки только на непременные для юноши сборы Гитлерюгенд, а затем на службу в СС. Мальчик должен был стать настоящим немцем, и он стал им. Огромное наследство ничуть не испортило Вальтера, он не купился иллюзорной властью денег и воспринимал их спокойно. Фрау Болен сделала для наследника Краусов все, что было в ее силах, при этом настойчиво сохраняя и подчеркивая дистанцию между прислугой и господином, женщиной и мужчиной. С годами все лишние слуги были уволены. Так фрау Болен чувствовала себя спокойнее — контролировать посторонних в доме было уже трудно. Частые переезды офицера приучили домохозяйку нанимать приходящих работников: горничных, уборщиц, полотеров и садовников. Так выходило и дешевле — фрау Болен не считала себя вправе разбрасываться деньгами Вальтера и экономила на всем, кроме статуса питомца.

Седой гость имел огромное влияние на мальчика, это было очевидно. Фрау Болен превосходно различала все нюансы настроения Вальтера, и готова была поклясться, что господин Краус радовался статному пожилому военному так, как вряд ли был бы рад своему покойному родителю, объявись тот живым и здоровым. Военному. Почему военному? Он датчанин и врач, этот Нильсен. Нет, выправка у него генеральская, этого не спрячешь под мягким пальто и интеллигентской шляпой… Фрау Болен хихикнула. Мальчики играют в секреты. Она прислушалась еще, но безрезультатно, и отправилась на кухню, качая головой. Пора было проследить, как приходящий повар Иероним Пфайзер начнет готовить ужин. Конечно, он был тщательно проверен СС и имел все необходимые рекомендации, но всецело доверять повару с таким именем фрау Болен все равно не спешила. Третий месяц она внимательно следила за всеми манипуляциями Пфайзера, но пока не нашла, к чему придраться. Повар давно смирился с тотальным контролем, и даже перестал свирепо фыркать и коситься через круглые стекла очков, когда госпожа домохозяйка требовала предъявить к осмотру продуктовую корзину или принималась снимать пробу в самый неожиданный момент. Иероним и в этот раз встретил ее во всеоружии: накрахмаленный колпак сиял белизной, ножи были наточены, очищенные овощи перемыты и разложены в нужном порядке, а мясо вымачивалось в изысканном маринаде собственной рецептуры Пфайзера.

— Добрый вечер, фрау Болен. — Повар сладчайше приветствовал пожилую экономку.

— Добрый вечер, шеф-повар Иероним. — Впервые за все время пожилая дама обратилась к Пфайзеру по имени, из чего опытный кулинар сделал однозначный вывод: проверка будет особенно жестокой и тщательной.

— Что он знает?

— Многое, но его знания отрывочны. Похоже, Неринг случайно попал в эту историю, но для нас это обернулось большими неприятностями.

Гефор вытащил из стенного шкафа портфель, а из него — стопку лоскутов тонкой коричневой кожи.

— Вот донесение о Глионском вторжении. Уцелели двое или трое. Перекресток на острове Дракона удерживали четыре человека и бесноватый амфиптер Лин-дворн. Гархи могли занять чудесный мир, пробив шаткую защиту котлована! По описанию — точно эта четверка!

На стол лег мягкий кусок кожи, а рядом — бледная копия советской ориентировки на розыск танка и экипажа. Каррагон отодвинул бумагу и взял в руки податливую кожу. Накрыв кожей лицо, он посидел некоторое время, жадно вдыхая ее аромат.

— Едва различаю. Пропадает чувствительность к языку запахов. Да, раньше было достаточно беглого вдоха, чтобы прочесть длинное письмо на коже тарпана. У тебя тоже так, Гефор?

— Пока не так тяжело, я прошел трансформацию значительно позже тебя, но я неуклонно двигаюсь в этом направлении. Теряю нюх, да. Зато мой человеческий слух значительно улучшился.

— Он станет еще изощреннее, можешь не сомневаться, — ответил Каррагон. — Я слышу, например, как твоя экономка распекает повара на первом этаже, а он злится и переминается с ноги на ногу. Терпеливый!

— Фрау Болен — чудо, — засмеялся Гефор. — Она мне совсем как…

— Как бабушка? — подсказал Каррагон, посмеиваясь.

— Точно, бабушка! — Гефор обрадовался нужному слову. — Самый заботливый и добрый деспот! И всегда знает, что мне на пользу, а что во вред. Порой от этого можно сойти с ума, а иногда кажется, что нет ничего лучше. Главным образом, когда я не дома.

— О! Через полчаса подадут ужин, фрау Болен завершила инспекцию. Похоже, повар прошел испытание.

— Да, слух у тебя, Каррагон! Я только на своем этаже все слышу.

— Это пока, мой мальчик, пока. Мы постоянно что-то теряем, обретая взамен нечто другое.

— Мне не хочется говорить о потерях, мудрый Каррагон. Меня иногда охватывает такая…

— Тоска?

— Да, тоска.

— И тебе становится все труднее определить, где гарх, где человек?

— Да.

— Ничего страшного, мой мальчик. Так формируется новая личность: могучая и почти неуязвимая. Этот процесс не может быть безболезненным. Хорошо, что низкородные гархи не подозревают, зачем нам, высокородным, нужны миры, населенные именно людьми, а не скупалами или амфиптерами. Вспомни, как они встретили запрет убивать людей и употреблять в пищу их мясо. Во время монгольской экспедиции я получил послание от Арфана Великого. Твоя идея о блестящем будущем потомства трансформированных гархов и человеческих самок подтверждена. В лучах Синей звезды такие дети не погибают, в отличие от обыкновенных людей, а крепнут, и своей живучестью превосходят самих гархов. Только отсутствие надежного перекрестка сдерживает нас, только оно! Пользуясь случайными дырами в защите перекрестков, мы можем всего лишь изредка переправлять посылки, гораздо реже — перемещаться сами. Этого мало, слишком мало для вторжения. Египетский перекресток нам не взять, там войск СС больше, чем африканцев. Интересно, как они договариваются с Хранителем? Судя по всему, Гиммлер без тибетских лам не обошелся. Ведь так? А нам монгольский Хранитель не оставляет никаких надежд. Такой может в одиночку прорыть метро, и даже не запыхается. Подземный табун. Сабдык! Страж на местном диалекте! В переговоры он не вступает, просто всасывает озеро воды и промывает себе под землей дорогу. Всех в воронку — и до свидания. Так что нам остается только Амазонка. Все остальные известные ходы предназначены для перемещений по Земле, либо мы пока не все знаем. Что у Гхорна? Я чувствую его очень слабо. Мне даже кажется, что и не чувствую, а придумываю…

— Я не слышу Гхорна. Совсем не слышу, — тихо сказал Вальтер после длинной паузы. — Можем ли мы доверять своим изменчивым чувствам? Я не теряю надежды. Лодка на связь не выходит, да и не должна. Ее возвращение планом операции не предусмотрено.

— Хорошо. Вернемся к Нерингу. Из твоих материалов следует, что «Аненэрбе» следит за Нерингом. Это ведь он со своими русскими друзьями разгромил экспедицию СС в мире скуталов?

— Да, это так. Однако есть версия, что это разведка Красной армии завладела перекрестком и окопалась на «Троне Кримхильды»-2. Есть сведения, что танков там было несколько.

Седой изумленно поднял брови и саркастически ухмыльнулся:

— И об одном танке я бы знал, можешь мне поверить, Гефор! Не говоря уже о нескольких! Извини, продолжай.

— Как бы то ни было, за Нерингом следят днем и ночью, а я осуществляю личный контакт и контроль. Коллега и товарищ, дружище Вальтер, как принято говорить у нас, в СС.

— Вальтер, дружище, фрау Болен направляется сюда, чтобы сообщить нам приятную новость. — Седой датчанин подошел к окну кабинета и посмотрел на хмурое зимнее небо. Там клубились серые облака с синеватой бахромой, похожие на сизые голубиные перья. Медленный снег нехотя вальсировал в воздухе. Редкость для этих мест.

Дверь приоткрылась после вежливого стука и утвердительного хозяйского «да».

— Господин штандартенфюрер, господин Нильсен, ужин готов. Прошу проследовать в столовую, — церемонно молвила пожилая дама.

— Благодарю вас, фрау Болен. — Вальтер кивком отпустил экономку и тоже подошел к окну.

Господин Нильсен предостерегающе поднял руку, прислушиваясь.

— Все, она в столовой, проверяет приборы и изводит официанта. Так что ты хотел сказать?

— Ничего. Пора подкрепиться, отец. Идем. — Вальтер ткнулся лбом в плечо датчанина, на миг остро ощутив себя малышом-гархом, бодающим мощную пластину коричневой брони на тяжелом и несокрушимом плече грозного Каррагона.

— Вот так всегда! — Механик-водитель Суворин ненавидел ходить пешком. Либо бежать, либо ехать. Монотонная ходьба выматывала Ивана, и он от безысходности начинал ворчать. — С танком через перекресток слишком тяжело оказывается, вот и гуляйте, ребята, пешком.

Ковалев молчал. От причитаний Суворина в нем зрело раздражение, но он не давал выход чувствам. Командир есть командир. Последнее время слово «командир» принимало в глазах Ковалева кривоватый, слегка издевательский смысл. Командиром он был в составе Красной армии. И где она, эта армия? Точнее, где капитан Ковалев и его гвардейский экипаж? В той чудной и замысловатой Москве, которую показал им Ежик, шел 2006 год. Это же целую жизнь спустя… Больше шестидесяти лет с того выстрела «Фердинанда»… Капитан быстрым движением большого и указательного пальцев отжал в стороны пот с бровей.

— Привал!

— Есть привал, — бодро и распевно отозвался Марис.

— Камыши и змеи, болото, цапли и крокодилы! — Витька оперся спиной о ствол черного мертвого дерева, предварительно осмотрев его сверху донизу. Остальные притулились к стволу с оставшихся трех сторон.

— Привал и есть, — проворчал Суворин. — Привалились к деревцу, а потом айда.

— Если хочешь, можешь посидеть в этом всем. — Марис не нашел нужного слова, вернее, не стал его употреблять.

Все поглядели под ноги. Жирная желтоватая болотная жижа пузырилась, жила своей жизнью. От деревца не хотелось отходить, под ним хотя бы угадывалась твердая земля.

— Александр Степаныч, нам еще долго?

— Ваня, уймись. Сколько нужно, столько и пройдем. Идем правильно, не сомневайся. Попей водички лучше, слышишь?

— Да не сомневаюсь я, товарищ капитан, я же знаю, что у вас на карты память особенная. Просто уж твердой земли хочется, да чтобы без пиявок и крокодилов. Чуть сапог не прокусил, тварюга!

— А если бы тебе на хвост наступили? Ты бы и не так кусаться стал, Иван Акимыч. Включил бы жетон, и никто не укусил бы. — Ковалев снова стер струйки пота со лба и бровей, а затем поправил зеленый пробковый шлем на голове. — Склад у Селены что надо. Одежда под любой сезон и для всех задач. А, Вить, повезло тебе с девчонкой. И красивая, и хозяйственная. Вот не пойму, как это она тебя на задание отпустила?

Чаликов стоял у дерева и улыбался:

— Веселись, командир, веселись! Нам еще километра два топать. Вижу землю.

Все еще ухмыляясь, Витька снял темные очки и стал протирать их чистым носовым платком из нагрудного кармана.

— Как — вижу землю? Так пошли быстрее! — всполошился Суворин.

— Стой, Ваня, давай уже без самодеятельности. У нас на каждого по сорок кило, экономь силы. Еще пять минут стоим, затем выдвигаемся в том же порядке: вы с шестами впереди, мы с Марисом на подстраховке.

Разочарованный Суворин скрипнул зубами, но промолчал. Через пять минут экипаж тридцатьчетверки продолжил свой изнурительный путь по заболоченной пойме. Виктор и Иван, обвязанные веревками, шли впереди и осторожно щупали длинными шестами жижу. За ними, держа в руках страховочные бухты, след в след шагали более рослые и тяжелые Марис и капитан Ковалев.

Упругая земля была долгожданной радостью. На границе болотной жижи расхаживали белые цапли, выдергивая из грязной воды пищу и глотая ее, кувыркающуюся в чужой стихии, на лету. Двухсотметровая полоса твердой почвы кончалась берегом протоки, поперек которой, немного наискосок, лежала на левом боку подводная лодка, та самая, с подбитой кормой. Хвост лодки скрывался под водой, а рубка, накренившись, возвышалась над рекой тупым обрубком. Высохшая маскировочная зелень казалась ошметками плесени, а дно субмарины было высоко занесено илом. К надводной части утопленницы неутомимое течение прибило множество коряг, веток и прочего плавучего мусора, и этот искусственный мыс уже начали обживать птицы. Противоположный берег был скрыт непонятной дымчатой стеной: там что-то вспыхивало и гасло, затем снова разгоралось и угасало опять.

— Так, на ночлег устроимся здесь. Марис, наблюдаешь за подлодкой и противоположным берегом, Виктор, за тобой болото. Ваня, ты идешь налево, я направо. Осмотримся и будем ждать. Напоминаю: купаться без жетонов запрещено, тут такие рыбки водятся, насмерть заедят. Выполняйте!

— Есть выполнять! — экипаж отозвался в один голос, как на парадном смотре. Все-таки твердая почва под ногами, и никаких змей с пиявками. Во всяком случае, пока.

Гефор проводил Каррагона в гостевую спальню на рассвете, когда фрау Болен уже забылась беспокойным старческим сном, смирившись с тем, что ничего не сумеет подслушать о седом докторе-датчанине. Ее единственным уловом во время перемены блюд была фраза, сказанная ее мальчиком: «Представить себе не могу, что он не выпускает из рук «Фауста». Если бы я сам не видел, то не поверил бы никому, даже ему самому!» Кто этот «он»? Почему бы ему и не почитать Гете? Опять глупости. Мужчины всегда обсуждают пустяки за плотно закрытыми дверями. Это понятно. Но мой мальчик умен, хорош собой, и его ждет великое будущее. Родственник Гогенцоллернов по материнской линии, блестящий офицер, лицо нации! Вальтер непременно будет кайзером или великим канцлером, не меньше. Какой странный этот датчанин. У него глаза нескольких разных людей, у этого седого доктора. То лед, то адское пламя.

Вальтер вернулся в кабинет. Его взгляд упал на стопку неразобранной почты. Дубовое инкрустированное бюро сияло чистотой, а корреспонденция дерзко нарушала порядок. Первые несколько писем были от поклонниц. Вальтер на всякий случай быстро пробежал их по диагонали и отправил в корзину. Несколько агитационных брошюр, информационные листки-сводки с фронта, между ними — плотный конверт от мюнхенского нотариуса. Из разрезанного острым ножом конверта выпал меньший, надписанный аккуратным женским почерком: «Вальтеру Краусу».