Та, что гуляет сама по себе

Глава пятнадцатая

При шуме музыки и пляски

— Не вертись!

— Ты мне кожу содрала!

— И буду драть, пока не сотворю из твоих косм нечто приличное!

Таше оставалось только шипеть, пока уже "к бою готовая" Элль сосредоточенно начёсывала ей волосы костяным гребнем, затейливо переплетая пряди визжащими под булавками чёрными лентами. Две служанки, ползая по полу, прямо на Таше подшивали юбку, третья сосредоточенно натирала воском туфли — до зеркального блеска намеревалась довести дело, кажется.

"Ну и за что мне это наказание?!"

Заявив, что "материал для обработки, конечно, пригодный, но до приемлемого результата — как до моря пешком", все три дня Элль муштровала Ташу, словно генерал армии Его Величества зелёного новобранца. К вечеру, после трёх часов кряду и девяти в совокупности разучивания танцев и церемонных поклонов, принятых при дворе Равнинной, сил Таши хватало лишь на то, чтобы доползти до кровати. Именно что доползти: ноющие с непривычки к каблукам ноги против ходьбы выражали решительный протест.

"Танцевать на каблуках? Ещё чего придумаете?! — в первый же вечер возопила Таша. — Да кто вообще на бал приходит в таком?!"

"Вот ты и придёшь, — обрубила Элль. — И каблуки, и макияж к тому же соорудим. Тогда, быть может, даже перестанешь выглядеть такой пигалицей".

Стабильно скандаля с юной герцогиней, уже в первый день они перешли на "ты" — а когда Таша поняла, что как-нибудь прожила бы и без этого перехода, сблизившего их с "этой снобствующей высокородной нахалкой", было уже поздно.

— …и несравненная графиня Атарея Шорминглан!

Таше стоило лишь чуть напрячь слух, чтобы услышать, как Мор со звонкостью траурного колокола рапортует имена гостей, прибывающих в бальную залу. Глупость, конечно: все сто шестьдесят приглашённых были в особняке ещё вчера, а первые гости прибыли аж два дня назад, так что все давно уже знали, кто удостоил своим присутствием особняк Норманов, но… традиция есть традиция.

А вот Таша ни одного гостя до сих пор и в глаза не видела: после того, как Элль решительно заявила, что "её появление надо продать подороже", девушке и носу из своей башни казать не позволяли. Она даже ела тут же. И лишь тоскливо смотрела из окна, как Мор и подвязавшийся ему в помощники Джеми развешивают по саду бумажные гирлянды, украшая его к банкету, который решили сделать на воздухе — и к должному последовать после бала фейерверку.

"А не пойти ли вам всем к ксаше?! — периодически бушевала Таша. — Я на должность невесты соглашалась, а не послушницы-затворницы!"

Впрочем, приступы протеста почему-то всегда нападали на неё вечером — когда поблизости всегда оказывался Арон с его чуть извиняющейся улыбкой, уморительными рассказами из жизни Пвилльцев и привычным тёплым взглядом, от которого в гости к ксаше отправлялось как раз Ташино возмущение. Как выяснялось, дэй и без всякого тумана неплохо умел влиять на людей… и нелюдей.

— Достопочтеннейший граф Гарнорлин Лембан и очаровательнейшая графиня…

— Так, с этим вроде бы всё, — Элль, придирчиво поправив одну из лент, взялась за шнурки корсета. — Теперь платье.

— А всё-таки корсет затягивать обязательнОХ! — Таша судорожно глотнула губами воздух: Лавиэлль рванула шнурки так, что грудь будто каменной глыбой сдавило. — Нет, ты издеваешься? Как я танцевать буду, если я дышать не могу?!

— Красота требует жертв, — отрезала Лавиэлль.

— Но желательно, чтобы в конечном счёте жертва всё же осталась жива!

— Прекрати ныть! Хочешь выглядеть принцессой или как?

— Я и так не…

— Вот именно. Ты и так не, — Элль уже стряхивала невидимые пылинки с юбки, расшитой серебристыми нитями и каплями горного хрусталя, широкими фалдами ниспадающей до полу. Пока до полу — работа служанок и каблуки должны были сделать своё дело.

Платье было из мягкого шелковистого бархата, со спущенными короткими рукавчиками, оголяющими плечи. Чёрным. Из шкафа Камиллы.

Когда дело дошло до выбора наряда, Элль принялась решительно вытряхивать все сундуки и шкафы "тётушки номер два" — заявив, что у неё самой "размер другой", а "вампирша ксашева хоть повыше и пофигуристей была, но юбку и кое-где ещё ушить легко". Причём, по уверению Элль, платье должно было быть именно чёрным. Как Таша ни протестовала против "вампирской одёжки", как ни боролась за право надеть дымковое белое, шёлковое жемчужно-серое или атласное сиреневое платье — решившая что-то Элль была несдвигаема, как Дымчатый Пик.

— Туфли, — велела наследная герцогиня, и служанка опрометью кинулась Таше в ножки: обувать эти самые ножки в туфли. Чёрные же.

Таша обречённо взгромоздилась на каблуки. Подшивавшие юбку девушки привстали следом, торопливо обкусывая нитки.

— Длина то, что надо, — констатировала Элль — и наградила служанок надменным, — не прошло и года, бестолочи!

— Простите, госпожа, — хором прошелестели девушки, отползая подальше.

— Ах, с кем приходится иметь дела, — страдальчески закатила глаза её юная светлость, — нынче слуги совсем не те, что раньше… Ну, а теперь, — она развернула Ташу лицом к висевшему на стене зеркалу, — посмотри. И оцени масштабы… свершённого мною подвига.

Таша хотела было что-нибудь съязвить, но тут она посмотрела…

…и промолчала.

И ещё минуту промолчала.

— Я сразу говорила, что платье должно быть чёрным, — Элль улыбнулась с затаённым удовлетворением. Очень хорошо затаённым. — И бархатным. Хотя бы потому, что все зелёные дебютантки всегда одевают светлые… пастельные… лёгкие… фи. А самая красивая… гм… ну, девушка, которая должна быть самой красивой — должна одеться так, чтобы выделяться из окружающей обстановки… и из толпы, конечно же.

— Дебютантки по этикету должны одеваться в светлое, — пробормотала Таша. — В чёрном вдовам пристало ходить…

Она разглядывала своё отражение с некоторым сомнением: казалось, что из зеркала смотрит кто-то другой. Будто она опять вглядывалась в оконное стекло и видела там — не-себя. Незнакомку… прекрасную. И даже, по лучшим традициям — таинственную. Ничто так не оттеняло белизну её кожи, как этот загадочный чёрный бархат; ничто так не подчёркивало чёткую сердцевидную форму её лица, как высокая причёска с тщательно забранными прядями, отблескивающими старым золотом — особенно отчётливо по контрасту с лентами цвета ночной мглы.

Незнакомку… Статную, изящную, утончённую. Стильную. Именно такие особы всегда появляются на балу последними, спускаясь в зал по широкой лестнице с алой ковровой дорожкой. Навстречу принцу, который обязательно пойдёт ей навстречу сквозь толпу — которая обязательно расступится. Хотя в Ташином воображении эти особы всегда были в белом, и их платья светились, переливались и играли, как пронизанный солнечными лучами весенний дождь, как…

— Да, но ты-то не дебютантка, — Элль цепко оглядела своё отражение: глаза искрились нежной зеленью, рыжие локоны рассыпались по плечам. Платье юной герцогини было бирюзовым, сдержанно расшитым золотом и мелкими изумрудами. — Не забывай, что ты принадлежишь, — не прямая наследница, но всё же, — к роду Морли… Очень кстати святой отец припомнил этот род бывших князей Озёрной. Бывших при Бьорках. Пятнадцать лет назад, как известно, Морли отказались подчиниться Его Новому Величеству — но тебе, впрочем, стать мятежницей не грозит, ибо твои родители, сбегая из родной Провинции, малышкой оставили тебя на руках у фрейлины… и благополучно сгинули. Так что своих родителей ты никогда не видела. Та фрейлина, впрочем, тоже предпочла сбежать и укрылась у своих родных в Пвилле, и ты мирно росла здесь, не зная правды о своём высоком происхождении… Та, что заменила тебе мать, дала тебе достойное воспитание, а перед своей не столь давней смертью открыла тебе всё… так что — у тебя вполне уважительный повод для траура. А, они уже начали… Итак — идём?

А придуманная Ароном биография не столь уж далека от настоящей, подумала Таша. Оставалось только надеяться, что никто из гостей ни прихватил с собой правдометр.

"Случаем, факт невесты из опального рода не повредит репутации Норманов?" — не выдержала девушка, когда два дня назад ей впервые озвучили её историю.

"Ну, поскольку Его Величество, почувствовав укрепление своей власти, не столь давно милостиво объявили всем этим самым родам амнистию, ибо "держать зло на преданных своему королю людей — преступление", и при этом высказались, что такая преданность заслуживает уважения… Скорее наоборот", — последовал ответ.

Сейчас Таша только кивнула. Несколько заторможенно: она всё смотрела в зеркало и пыталась примириться с тем, что видела… с той. Нет, это была не Тариша Морли. Другая. Возможно, отдалённо на неё похожая…

— Ну нет, — Элль неожиданно досадливо цапнула её пальцами за локоть, — это никуда не годится, дорогуша. Как ты на себя смотришь, скажи на милость?

— А как?

— Как альвийский страж на забредшего к заповедному озеру Ламанмир человека неразумного. Смотрит поверх натянутой тетивы и прикидывает: подстрелить для допроса или же избавить от мучений стрелой в спину на два пальца ниже левой лопатки?

— Я…

— Забудь, кем ты была. Соври судьбе. Всего-то на одну ночь — стань принцессой… из замарашки.

"Замарашки?!"

"…знаешь, я всё понимаю — ты, не ты…

…но неужели ты обманешь ожидания мамы, которая воспитывала Таришу Морли-Бьорк, наследную принцессу Аллиграна…

…а не растрёпанную, маленькую, наивную и глупую девочку?"

Цепочка на шее блеснула тусклым золотым бликом.

Таша прикрыла глаза.

Когда ресницы девушки взметнулись вверх — самообладание, что светилось в её взгляде, ослепило Лавиэлль не хуже зенитного солнца.

— Я думаю, — неторопливо пропела Таша — неторопливо, потому что надо было дать окружающим возможность вдоволь насладиться каждым звуком её ангельского голоса, — что пора для нашего появления настала как нельзя более подходящая.

Элль довольно усмехнулась — впрочем, Таше ответила, не поднимая взгляда:

— Я же говорила, что ты появишься одна. Я пройду в зал чуть раньше.

Легко и абсолютно естественно держа подбородок чуть вскинутым, Таша улыбнулась:

— А разве наше высочество сказало, что мы позволим появиться с нами кому-то ещё?

В бальном зале царил взволнованный музыкальный шум. Кружились в танце пары; Мор, чья миссия глашатая с началом бала благополучно окончилась, старательно исполнял роль статуи при двустворчатых дверях; журчали, разливаясь в светских беседах, первейшие дамы, важнейшие государственные мужи, чрезвычайнейшие послы, светлейшие герцоги; именинник (изумительно молодой и элегантный в тёмном с золотом наряде) с высоты тронного возвышения отдавал распоряжения седобородому старцу в синем камзоле…

— А где Норман-лэн и Таша? — Джеми старательно сопроводил вопрос скучающим зевком.

Официальная часть речей-поздравлений-подношений давно уже миновала, — поток сиятельной публики схлынул с тронных ступенек, оставив после себя драгоценную пену даров, — как миновали и первые танцы.

— Ну, они и должны были появиться уже после начала… но сейчас уже немного дальше, чем "после начала", — Леогран покосился на двери. — Видимо, время ещё не пришло.

— А почему оно ещё не пришло?

— Хотел бы я знать.

Джеми взглянул на Оррака:

— А с кем и о чём, интересно, ваш дядя так увлечённо беседует?

— С Иллюзионистом, — откликнулся юный герцог. — Для всех остальных — о праздничном фейерверке… и прочей иллюминации.

— А для… нас? — сделал логичный вывод Джеми.

— Думаю, они обсуждают свои предпочтения в редких винных сортах.

Джеми, хмыкнув, оглядел зал. Под каменными сводами потолка, — чрезвычайно высокого, — перезванивались подвески хрустальной люстры, сиявшей сотней свечей. Светлячки пламени отражались в чёрном, зеркально гладком мраморном полу. Алые тяжелокистные портьеры чуть волновались на ветру: окна по обеим стенам распахнули настежь, и по залу свободно разгуливал летний ветер. Вдоль стен, меж колонн, — темномраморных, со стволы вековых дубов толщиной, — стояли в рядок скамеечки чёрного дерева с гнутыми ножками, на которых уже пристроились утомлённые дамы, томно обмахивающиеся веерами. От одной скамейки к другой чинно прохаживались лакеи с серебряными подносами, на которых потели бокалы игристого вина. Оркестр во главе с пузатеньким седовласым дирижёром возвысился над презренной толпой, устроившись на балконе с вычурным резным парапетом — под которым на трёхступенном возвышении расположился трон. Впрочем, новоприбывшие гости также не сразу опускались до общего уровня: двери в зал находились на возвышении, и чтобы попасть непосредственно в пёструю толпу, нужно было спуститься по пяти каменным ступеням.

— А что за Иллюзионист? — Джеми прислонился было спиной к колонне, у которой занимали выжидательную позицию они с юным сиятельством — и, вдруг ойкнув, поспешно юркнул за неё. — Ааа, только этого не хватало…

— Что там?

— Герцогиня Эмбенская!

— А, Ролана? — Леогран проводил взглядом черноволосую востроглазую девицу в алом платье, дикой кошкой скользившей сквозь толпу, цепко оглядываясь по сторонам, явно выискивая кого-то. — Наша троюродная кузина со стороны внучатой племянницы нашей матери, свет ей небесный… И с чего такая реакция? Вы же накануне так мило с ней любезничали.

— Так то было накануне…

— Ролана склонна строить из себя крепость, но вас она явно сочла исключением из правил. Никогда её такой не видел. Не знал, что вы и в этой области одарены, — Леогран, ухмыльнувшись, подкрутил ус. — Даже сами на себя непохожи были.

— В том-то всё и дело, — буркнул Джеми. Проследил, как маково-алый шёлк канул в пучину пёстрой толпы, и опасливо выбрался из укрытия. — Так что за Иллюзионист?

— Его из Арпагена дядя вызвал. Как и оркестр, — рассеянно откликнулся Леогран, высматривая кого-то среди разномастной и шумной пестряди гостей. — Оркестр, кстати, весьма приличный… дирижирует Гилнер Вилмердан — вы же знаете, что его сам князь Равнинной частенько на балы приглашает? Ну вот… да, и… а о чём вы меня спрашивали?

— Что за Иллюзионист? — повторил Джеми, мужественно сдерживая зевоту, судорогой сковавшую челюсть.

— Ну, так его прозвали. Он настоящего имени своего не сообщает… как и все волшебники, впрочем.

Мальчишка замер — с полуоткрытым ртом, в таки одолевшем его и теперь застывшем в замешательстве зевке:

— Волшебник? Так это… тот самый Арпагенский Мастер Иллюзий?!

— Ну да. Выпускник Адамантской Школы. Дядя вроде бы сдружился с ним, ещё когда в Арпагене жил. Вы бы видели, какие он фейерверки запускает… Хотя почему "бы"? Вы и увидите — и, поверьте… Джеми? Джеми!

Завершая очередной танец, дирижёр витиевато расчеркнулся палочкой в воздухе. Пары раскланялись, спеша к новым партнёрам или возвращаясь к прежним. Джеми же прокладывал себе путь сквозь толпу сиятельнейших, светлейших и чрезвычайшейших гостей с неумолимой целеустремлённостью слона — до того, как увидел Элль, которая с не меньшей целеустремлённостью павой плыла по мраморному зеркалу навстречу брату.

Застыв столпом, абсолютно невзирая на тот незначительный факт, что наткнувшиеся на него возмущённые сиятельные персоны только что веерами не огрели вдруг возникшее на пути досадное препятствие, мальчишка зачарованно взирал, как дама его сердца обходит на поворотах пару герцогинь с супругами, мельком бросив им приторно-приветственные улыбки, и, наконец поравнявшись с братом, шепчет ему пару слов.

Толпа танцующих застыла на изготовке. Протерев платочком проплешину на макушке, дирижёр бодро засучил рукава, постучал палочкой по пюпитру, вскинул руку…

В разлившейся по залу тишине театрально громкий скрип входных дверей прозвучал, как трубный глас.

Дирижёр оглянулся через плечо и замер с палочкой, поднятой в высшей точке замаха. Музыканты застыли со вскинутыми смычками. Треть присутствующих обернулась сама, ещё треть — заинтересовавшись, на что смотрят соседи, последняя треть — недоумевая, на что смотрят все.

Сто шестьдесят с лишним человек повернулись, чтобы взглянуть на девушку, стоявшую на верхней ступеньке. Наступившая тишина звенела натянутой струной.

Таша взирала на зал сверху вниз, и надменная самоуверенность истинно высокородной особы, прекрасно осознающей свою цену, окутывала её, словно облаком сладких духов. И, странно — почему-то казалось, что в воздухе за её спиной колышутся странные радужные тени…

Таша улыбнулась и сделала шаг.

Цокот каблучка по каменной ступени прозвучал звоном спущенной тетивы.

…а где-то в зале обязательно должен быть он…

Леогран шагнул вперёд, нарушив идеальную обездвиженность. Он был весь в белом: длинная нижняя туника и вышитая серебром короткая верхняя, штаны, сапоги, плащ. Только волосы сверкали медными отблесками.

Шаг.

…и он обязательно должен пойти навстречу…

Леогран медленно двинулся вперёд. Белое отражение в чёрном мраморе двинулось вместе с ним.

Шаг.

…сквозь толпу, которая обязательно расступится…

Толпа зашевелилась, расступаясь — единогласно и неосознанно, открывая дорожку, ведущую от одного конца зала до другого.

Шаг.

…и когда они встретятся у подножия лестницы…

Он склонился с поцелуем над её рукой — и повёл в центр зала, откуда будто сама собой отхлынула к стенам безмолвствующая толпа.

Дирижёр опустил палочку. Оркестр заиграл вальс.

Таша и Леогран закружились в танце. Потом к ним осмелилось присоединиться несколько других пар; а вскоре всё закружилось — будто бал был музыкальной шкатулкой, которую нужно было снова завести.

А стоявший за колонной у самой лестницы дэй наконец отвёл взгляд от девушки в чёрном, едва заметно качнул головой, и, никем не замеченный, выскользнул из зала.

— Что ты с ней сделала? — выдохнул Леогран сестре, когда у танцующих перевелось первое дыхание и он смог наконец привалиться к колонне. Элль только руками развела.

Наследный герцог повернул голову: стоявшая в окружении сиятельных особ Таша, с очаровательной небрежностью придерживая двумя пальцами за ножку опустевший бокал вина, в данный момент вела беседу с юным герцогом Рембельским.

— Но вы же появитесь при дворе Равнинной? — с надеждой спросил юноша в десятый раз.

— Ну конечно же, — чуть улыбнулась Таша. — Это моя обязанность, предстать перед глазами князя… его сиятельство же должен знать, кто станет будущей герцогиней Броселианской.

— О, я буду так этого ждать! — пылко воскликнул герцог. — И когда наш двор удостоится чести видеть вас?

— Вирлендин, ты утомишь бедную Морли-лэн своими вопросами, — промурлыкала его матушка, обмахиваясь шёлковым веером и одаривая Ташу красноречиво-настороженным взглядом.

— О, приятная беседа меня ничуть не утомляет, — Таша по-прежнему улыбалась. Она держалась безукоризненно вежливо, улыбчиво, приветливо — но настолько отстранённо, что расстояние между ней и простыми смертными казалось непреодолимым. Словно все эти люди были простыми крестьянами, представшими перед королевой: пусть королева и добрая, и внимательная, и участливая, но она королева. И все вокруг — не ровня ей и никогда не смогут этой ровней стать.

Она была воистину сиятельной особой. И — она ведь действительно излучала сияние. Сияние, почти видное… ведь тень её действительно странно отливала чем-то радужным.

— Впрочем, — девушка кинула взгляд на пустой бокал, который держала в руке, — беседа могла бы быть ещё приятнее, если бы кто-нибудь принёс мне ещё один бокал этого чудного вина…

Из окружившего её скопища высокородных особ вырвалось сразу пятеро молодых людей, которые, задыхаясь от счастья быть чем-то полезными будущей герцогине Броселианской, полетели отлавливать лакея. Плащи летели за ними, как крылья любви.

— Морли-лэн, а верен ли слух, будто вы являетесь суженой юного Леограна? — словно бы невзначай поинтересовалась супруга господина посла Озёрной Провинции.

— Смею вас заверить, что это не слух, — склонила голову Таша.

— Но… ведь Леогран вроде как помолвлен с наследницей рода Дурминданов, очаровательной Лилу?

— О, эти помолвки по расчёту… — Таша изобразила рукой некий неопределённый, небрежный и исполненный изящества жест. — Обязанности наследников родов — ничто перед истинным чувством. Тем более что помолвка в любом случае близилась к разрыву.

— Да и, — прокашлялся сам посол, — учитывая, что ваш род не менее, а то и более знатен… да и восстановлен теперь во всех правах…

Чей-то веер закрылся с сабельным свистом.

Сверкнув фиолетовым отблеском юбочной тафты, вздёрнув нос, мимо около-Ташиного круга прошествовала старшая герцогиня Дурнимдан. Леогран торопливо отвернулся.

— А что, тебя что-то не устраивает в новоявленной невесте? — хмыкнула Элль.

— Да нет, — Леогран задумчиво мотнул головой, — просто изумлён её… непредсказуемостью.

— Платье такое. Вся душа в потёмках.

— Леогран!

Юные сиятельства обернулись — и Леогран вжался спиной в колонну, страстно желая провалиться сквозь неё.

— Лео, будь мужчиной! Это всего-навсего маленькая влюблённая в тебя дурочка, а когда такие влюблены, они к тому же глупеют ещё раза в два. Справимся, — расплываясь в самой любезной улыбке, прошипела Эль. — О, ваша светлость! Лилу-лэн, вы сегодня ослепительны!

Тщательно перебирая атласными туфельками плиты мраморного пола, не сводя с Леограна взгляда огромных синих глаз, к ним подошла маленькая смуглая девушка в лазуревом платье. Прижатые серебряной сеткой волосы струились по спине тёмным шёлком.

— Здравствуйте, Лилу-лэн, — ровно произнёс Леогран.

— Норман-энтаро… — не опуская глаз, Лилу присела в реверансе, — та девушка…

— Да, — улыбнулся Леогран, — это и есть моя любимая.

Глаза его оставались холодными.

— Так это она… — Лилу повесила головку. — Она так красива…

— Она красива настолько, чтобы быть достойной моего брата, — с улыбкой уточнила Лавиэлль.

Лилу помолчала.

— Да, наверное, — прошептала она наконец.

Эль взглянула на брата, и во взгляде её сверкнуло торжество.

— Но почему-то мне кажется, что сама она не очень хочет ей быть…

Голосок Лилу был тонким, чуть срывающимся, но одновременно — уверенным.

— С чего… — Леогран растерянно моргнул, — Лилу-лэн, с чего вы это взяли?

— Вернее, хочет, но… просто… в её взгляде нет любви, — Лилу не поднимала головы. — Такие, как она, никого не любят, кроме себя.

Юный герцог издал короткий нервный смешок:

— Лилу-лэн, как мне ни жаль это говорить, но в ваших словах звучит банальная ревность.

— Может быть… Но я… — тонкие пальчики обречённо стиснули лазоревый шёлк, — я слишком люблю вас, чтобы ревновать.

Всплеснулся чёрный бархат, блеснули в пламени свечей старым золотом светлые волосы.

— Готовы к следующему туру? — Таша чёрной кошкой скользнула меж братом и сестрой, по-прежнему сжимая в руке пустой бокал — не успела поставить. — О, а кто эта очаровательная особа?

— А, вот и пришла пора вас представить друг другу, — наконец отведя глаза от полотняно-белого лица Лилу, пропела Элль. — Таша, знакомься: Лилу Дурнимдан.

Рыжеволосая герцогиня юная и светловолосая герцогиня потенциальная обменялись хладнокровными взглядами двух заметивших лань и хорошо понявших друг друга волчиц.

— А, так вы и есть Лилу-лэн? — Таша широко улыбнулась. — Безмерно приятно.

— Норман-энтаро рассказывал вам обо мне? — вновь присев в реверансе, спросила Лилу.

— Упоминал, — Таша, улыбнувшись ещё шире, собственнически приняла предложенную ей Леограном руку — их ладони соединились, — раз или два, быть может…

Щёки Лилу на миг вспыхнули, а потом вновь побледнели — почти до синевы.

— Но я не ревную и не держу на вас зла, о нет, не подумайте. В конце концов, дети не несут ответственности за опрометчивые решения родителей, — Таша заговорщицки понизила голос. — Я очень надеюсь, что мы с вами станем хорошими подругами… Знаете, вы просто очаровательны. Правда. Редко увидишь столь красивое лицо, столь учтивые манеры…

— Спасибо, — прошептала Лилу.

— …и я правда думаю, что вы прекрасно будете смотреться в роли второй подруги невесты, — непринуждённо и улыбчиво продолжила Таша. — Простите, что не первой: эта честь, конечно же, принадлежит Элль. Ты же не будешь против… любимый?

Взгляды глаз зелёных и глаз серебристых обратились друг на друга.

— Твоя воля для меня — закон, — превосходно умело подправив голос капелькой страсти, выдохнул Леогран, — моё сердце…

— Лилу-лэн? — Элль вскинула бровь.

Лилу моргнула. Раз, другой. Странно, судорожно вздохнула. Опустила глаза. Отступила на шаг назад.

Сейчас она казалась совсем ребёнком.

— Лилу?

— Простите меня, — прошептала маленькая герцогиня Дурнимдан и побежала куда-то через пёструю толпу: опрометью, толкая гостей, закрыв лицо руками.

— И враг бежит, бежит, бежит, — подвела черту Элль. — Браво, Таша. Если я не ошибаюсь, — а ошибаюсь я очень редко, — только что мы увидели поднятие белого флага.

Таша смотрела вслед Лилу — странно задумчиво:

— Она же ребёнок…

— Не старше вас, — хмыкнул Леогран.

— И, право же, сколько искренней нежности было в твоём тоне, — Элль улыбалась. — Со стороны взглянешь, так тебя за заботливую старшую сестру примешь…

Ребёнок, как-то сонно думала Таша. Живой маленький ребёнок. Живой маленький ребёнок, который бежал, глотая слёзы — от меня.

Ребёнок.

Сестра…

— Таша?

Тренькнул хрусталь бокала, лопнувшего в сжатом кулаке.

— Таша!

Медленно, медленно она разжала пальцы, позволив алым осколкам зазвенеть по полу. Удивлённо взглянула на окровавленную ладонь.

Ей снилось, что она — самая прекрасная девушка на балу. Ей снилось, что она — королева. А потом…

— Таша, Богиня, да что с тобой?!

— Руку нужно перевязать!

Голоса где-то далеко…

…словно очнувшись ото сна и перенесшись в другое сновидение…

… в ночной кошмар.

Одна среди душной толпы, в незнакомом зале, среди сплошь незнакомых лиц, захлебываясь в море шумной пестроты — а где-то там Лив, которая ждёт…

Таша развернулась и бросилась бежать, расталкивая попадающиеся на пути пары. Ноги путались в складках ставшей вдруг слишком длинной юбки. Туфли поскальзывались каблуками на мраморе.

— Таша!

Бежать, бежать — вот что важнее всего. Прочь от бала, от музыки, от пестроты, прочь от душной волны, подкатившей к горлу. Бежать, бежать… Пусть скорее кончится этот вечер, Богиня, пусть скорее всё кончится — и они немедленно отправятся дальше, сразу, в ту же минуту…

Она замерла, тяжело дыша. Вокруг была лунная темнота пустого неосвещённого коридора и тишина… хотя — не совсем. Тишина была: она размывала едва слышную музыка из зала где-то далеко, но… пространство вокруг звучало.

Таша подняла раненую левую руку и лизнула ладонь. Поморщилась — кажется, где-то в ране застрял хрустальный осколок…

…но боль образумливала. Она заглушала странный шёпот: подсознательный… что-то вроде потом — но другое…

…новая Таша внутренняя?..

Воспоминания всплывали на волнах памяти, вызывая подкатывавшую куда-то к щекам жаркую волну. Что это было? Кем была она?..

Таша вдруг поняла, что в тишине шелестели не только бальные отзвуки.

Где-то пела одинокая скрипка.

Она посмотрела на узкую, круто взбирающуюся наверх винтовую лесенку прямо перед собой. Шагнула вперёд и неуверенно замерла у первой ступеньки: ближайший факел на стене произвольно вспыхнул.

Плач скрипки мягкими волнами накатывал откуда-то сверху и выплескивался на лестницу. Мелодия пела — неторопливо, бесконечно печально. Пронзительные звуки откликались щемлением в сердце. Музыка звала, манила…

Куда? К кому?

Стащив с ног дурацкие туфли и держа их в руке, Таша побежала вверх по лестнице.

Факелы вспыхивали при приближении и гасли за спиной. Впечатление было такое, будто рядом вышагивает огненный призрак. Не успела Таша подумать, что впечатление это довольно жутковатое, как факел за спиной потух, а новый вспыхнуть не поторопился.

Лестница обратилась в каменный колодец.

Тёмный.

…часы в жидком льду. Размывшееся время. Немеющее тело, боль в усталых руках. Меркнущий кружок над головой — смеркалось…

А потом свет исчез.

Колодец стал глубже, а стены сблизились — будто вот-вот сомкнутся окончательно, похоронив её. Одну. Навсегда. В темноте.

Она упёрлась руками в камень, чтобы не дать ему сдвинуться. Но в какой-то момент — словно шепотки в голове зазвучали…

"…зачем ты борешься, зачем бьёшься, зачем выбиваешься из сил? Это бесполезно, и ты это сама прекрасно понимаешь…

…конец всё равно настанет, так прими его спокойно, как облегчение…

…когда всё закончится, станет легче…"

Она почти сдалась.

Но конец настать не успел.

Её нашли мама с госпожой Шарлин. Мариэль потому и уезжала, чтобы привезти чародейку из города: кто-то же должен наложить на яблони обычные ежегодные заговоры плодородия. Но госпожа Шарлин, как выяснилось, не только на заговаривание цветочков годилась: без лишнего шума она вытащила девочку из колодца и облекла иллюзией одежды, а, вернувшись в дом, приготовила целебный отвар и сплела защитную паутинку, чтобы пребывание в ледяной воде обошлось без особых осложнений.

Найти девочку помог Пушок. Узнав о пропаже, мама первым делом обратилась к наблюдательному котяре, и тот любезно показал, как Альмон волочет белую кошечку к заброшенной избе. А о том, что это пропажа, мама сделала вывод сама: мужа почему-то не обеспокоило, что дочь не возвращается, пропустив ужин и вечерний чай. Загуляла. Бывает.

Потом Таша спросила, почему госпожа Шарлин им помогла. И помогла так, чтобы не привлекать всеобщего внимания.

"Она знает, почему мы не должны его привлекать", — сказала мама.

"Она знает? — Таша, трясясь в ознобе, плотнее закуталась в одеяло. — Но почему ты ей рассказала?"

"Потому что ведьмы тоже отличаются от всех", — последовал ответ.

…факел вспыхнул.

Она перевела дыхание. Бальные отзвуки вконец затерялись в высоте, и вокруг не было ничего уже, кроме бесконечного ряда ступеней и песни неведомого скрипача — почти близко, почти ясно…

Закусив губу, Таша продолжила восхождение.

Она не знала, сколько поднималась: время размылось, и здесь, как в сказках, было лишь "долго ли, коротко ли". Но когда лестница закончилась, она упёрлась в деревянный люк — открытый.

Тихо и неслышно Таша выбралась на крышу — круглую площадку, обнесённую широким парапетом. Стемнело не так давно. Бархатный ветер легко коснулся лица. Скрипач стоял у обвитых плющом мраморных перил, и лунные лучи чётко обрисовывали его тень на каменных плитах пола. Глаза прикрыты, пальцы левой руки мягко перебирают по струнам, рука неторопливо и плавно ведёт смычок — а музыка поднимается ввысь, в бездну чёрного неба, оплетая чарующей вязью серебристый диск луны, искрящиеся звёздные россыпи, юношу у каменного парапета, девушку у открытого люка.

Музыка смеялась, музыка плакала. Музыка приказывала и молила о чём-то. Музыка рисовала сказку и открывала глаза на грешный мир, рождалась с каждым звуком и умирала со следующим, взмывала ввысь на призрачных крыльях, в отчаянье летела вниз…

Последние звуки истаяли в прозрачности ночного воздуха. Их эхо унёс лёгкий, цветами веющий ветер.

Скрипач послушал звучание тишины. Медленно открыл глаза. Опустил руки: в одной скрипка, в другой — смычок.

— А вы, оказывается, любите музыку, Таша-лэн…

— Могу сказать о вас то же самое.

Алексас оглянулся через плечо:

— Вы хороший слушатель.

— А вы… неплохой… исполнитель. Откуда у вас скрипка?

— Леогран подарил в знак благодарности за избавление его рода от двух чудищ сразу, — Алексас изящно взмахнул рукой со смычком, обведя движением тёмный горизонт. — Не желаете ли полюбоваться чудесным видом на Пвилл и окрестности?

— Благодарю, нет.

— А, — Алексас, усмехнувшись, чуть склонил голову, — полагаю, я всё ещё не отделался от навязанного мне образа посягателя на вашу честь?

Таша только фыркнула. Всё-таки порой молчание — очень удобный выход из ситуации…

— Ой…

— Что случилось?

— Да так… — поморщившись, девушка опустила взгляд на окровавленную ладонь: боль, на время подъёма по лестнице забывшаяся, вновь напомнила о себе.

— Что… о, Богиня, что с вашей рукой?

— Пустяк… порезалась.

Алексас присел на корточки, быстро, но бережно уложил скрипку тёмного дерева в лежавший у его ног чёрный кожаный футляр и щёлкнул застёжками.

— Меня поражают многие ваши способности, но одна из них, пожалуй, напоминает о себе чаще других, — ещё не поднявшись на ноги, он мягко, но цепко ухватил Ташу за руку. — Вам кто-нибудь говорил, что у вас просто поразительная способность находить неприятности?

— Скорее это они меня находят, — она настороженно следила, как он встаёт, — что вы…

— Даже на балу? — юноша осторожно ощупал рану. — Тише, тише, не шипите…

— Ой!!

— Вот и всё, — он кинул за парапет хрустальный осколок. — Попробуйте согнуть. Легче?

— Ну… — Таша послушно чуть сжала кулак, — болит, но, похоже, там больше ничего нет.

— Собственно, как я и думал, — Алексас сосредоточенно ощупывал свои карманы. — Жаль, Джемино время на сегодня истекло, он бы это в два счёта вылечил… но после полуночи он к нам вернётся, а пока будем действовать по старинке, — он наконец нашёл, что искал: в руке юноши был белый кружевной платок. — Пожалуйте ещё на миг вашу руку… уж извините, что без сердца.

— И вы ещё говорите про якобы навязанный вам образ? — уточнила Таша — руку, впрочем, послушно пожаловав.

— Говорю. Впрочем, у святого отца были некоторые основания оклеветать меня в ваших глазах, дабы вы были осторожнее… и повод я давал, что уж там, — Алексас аккуратно затянул хитрый узелок. — Не туго?

— Вроде бы… — Таша согнула перевязанную ладонь, — нет. Спасибо.

— Всегда к вашим услугам, — юноша небрежно облокотился на парапет, и его пушистые, уже успевшие отрасти кудри взлохматил ветерок. — Почему вы ушли оттуда?

Девушка отвернулась:

— Не люблю толпу.

— Надо же, какое совпадение.

— Действительно интересно, какое, — Таша покосилась на него. — И всё-таки… значит, вы считаете это образом?

— Ну, чтобы уже окончательно развеять наше с вами некоторое недопонимание… — Алексас вздохнул. — Если бы я хотел, Таша, все баррикады вашей нравственности растаяли бы, как снег на летнем солнышке. Потому что я одарён неоспоримой привлекательностью в глазах женщин, и мою способность очаровывать… охмурять, простите мой просторечный, создания женского пола даже Учитель в своих целях использовал: порой близкое знакомство с чьей-либо служанкой весьма облегчало проникновение в чей-либо дом…

— Решили сразить меня наповал своей откровенностью?

— А почему бы и нет? Уж всяко лучше, чем каждый раз терпеть с вашей стороны явственную нерадость меня видеть… но вы дадите мне закончить?

Скрыв озадаченность недовольной гримаской, Таша кивнула.

— Благодарю. Итак, если бы я только хотел, то не преминул бы своей привлекательностью воспользоваться…

— А вы, стало быть, не хотели?

— Ваш папенька принял за определённый интерес простое желание быть учтивым. Впрочем, скорее даже не принял, а захотел, чтобы так приняли его вы… из осторожности, наверное. Не знаю его истинных мотивов, конечно. На деле же быть любезным с женщинами для меня естественно, как дышать. Впрочем, не скрою, что порой я чуточку переигрывал. Вы такая забавная, когда сердитесь, что не мог удержаться. О, тот поединок… да, у меня так и не было времени извиниться за тот мой переход на "ты", но я должен был убедительно сыграть роль Джеми. И не стану отрицать, что затеял поединок я отчасти потому, что мне хотелось увидеть в ваших глазах восхищение… Естественное желание каждого рыцаря. Но на то, чтобы отбить желание вас охмурять, нашлось сразу четыре причины.

— Изволите их перечислить?

— Как прикажете. Первая: место и время несколько неподходящие. Вторая: предпочитаю не заниматься развращением малолетних. Третья: кукольные блондинки не в моём вкусе. Ну, и четвёртая: любовь королевы — высочайшая честь, но эта самая честь создаёт рыцарю ещё и массу проблем, терзаний и метаний между чувством и моральным долгом, ибо между рыцарем и его королевой не может иметь место иная любовь, кроме восхищения и преклонения перед светлым и недостижимым идеалом… Не самое приятное сочетание, согласитесь.

— Рыцарю?

— Клятву произносил Джеми. Но уста у нас общие. И по всем вышеупомянутым причинам… да, мне самому не верится, что я это говорю, но… Таша-лэн, давайте останемся друзьями.

— Могли хотя бы в момент откровенности обойтись без издевки…

— Просите невозможного, ваше высочество.

С тихим стуком поставив туфли на каменные плиты, Таша приблизилась.

— Пока меня вполне устраивает стабильная неприязнь и взаимная игра на нервах, — она оперлась на парапет и взглянула вниз. — Впрочем, наше высочество рассмотрит ваше предложение дружбы… и будет следить за вашим поведением.

— Вы осчастливили меня, о великодушнейшая из королев.

— Рада за вас, о саркастичнейший из рыцарей.

Сад был далеко — но Таша ясно видела прямо под собой фонтан, накрытые столы на скошенных по такому случаю лужайках, яркие нити бумажных фонариков и гирлянд на розовых кустах. Судя по фонтану, они с Алексасом на крыше одной из башен восточного крыла…

А ещё Таша увидела оркестр, уже рассевшийся вокруг фонтана, и толпу, которая струилась по садовым дорожкам.

И что они все в саду делают? Ах, да — фейерверк…

Прищурившись, она разглядела, как маленькая фигурка в синем вскидывает руку.

Первый салют вспыхнул, казалось, прямо над ними: он рассыпался на сотни сверкающих искр, которые сложились в белоснежный, распустившийся прямо в небе цветок с шестью лепестками в изящном венчике. И тут же, словно в ответ, и над садом, и над крышей зажглись сотни волшебных звёздочек, вспыхнувших на фоне тёмного неба точно в промежутках между звёздами настоящими. Гирлянды распустились алыми, жёлтыми и белыми сияющими цветами, фонарики зажглись белым и мягким светом — будто маленькие отражения сиявшей в небе луны; из ниоткуда разноцветным дождём посыпались сверху яркие кружочки конфетти, оседая на одежде, путаясь в волосах…

— Может, чтобы уже до конца выдержать откровенность, — Таша смотрела на сияющую сеть, окутавшую сад, — вы заодно скажете, с чего так невзлюбили Арона?

Алексас задумчиво запрокинул голову, вглядываясь в узоры звёздной пыли:

— Взлюбливать таких, как он — дело рискованное, — заметил он. — Наверное, именно поэтому я и предпочёл его невзлюбить.

— Таких, как он? А чем он так отличается от остальных? Тем, что дэй, телепат и целитель в одном флаконе?

Алексас замер. Быстро выпрямился:

— Скажите мне, что вы шутите…

— С чего бы? — Таша нахмурилась. — Мне искренне интересно, почему вы не в первый раз говорите что-то о "таких, как он".

Музыканты ударили по струнам. К крыше, смешавшись с залпами салютов, ликующими криками, аплодисментами и хлопками откупориваемых винных бочонков, вознеслась радостная, почти волшебная в своей простоте музыка.

— Так, — наконец изрёк Алексас. На губах его играла какая-то нехорошая улыбка. — Подождите-подождите… и вы хотите сказать, что ваш "папенька" никогда и словом не обмолвился о том, что он — амадэй?

Слово прозвучало так значимо, несомненно подразумевая под собой понятие столь важное, что Таша не сразу решилась спросить:

— А кто это?

Алексас долго смотрел на неё. Потом вдруг рассмеялся:

— Да, видно, зря я в последние дни даже начал менять своё о нём мнение… Хотя это слово предано забвению, да… То есть он вообще ничего-ничего не рассказывал о том, кто он?

— Что он пастырь из деревеньки в Озёрной… Да что такое, вы мне можете сказать?

Алексас повернулся спиной к простиравшейся за парапетом пустоте:

— Вначале скажите мне, что значит слово "амадэй".

— Амадэй… м… "избранный Богиней"?

— Совершенно верно. Думаю, вы уже догадались, что это слово, равно как "лоридэй" и "эндэй", имеет особое значение?

— И кто такие эти амадэи?

Алексас помолчал, прикрыл глаза — и заговорил.

— Их всегда двое. Один — Зрящий: тот, кто видит всё, кому власть дана знать, что творится в умах и душах — тот, кто судит и дарит жизнь. Другой — Воин: тот, кто не ведает страха, кто повелевает силами тьмы, чья сила неоспорима — тот, кто карает и дарит смерть, — слова ронялись неторопливо и уверенно, будто цитируя. — Судья и Палач. Свет и Тьма. Друзья. Братья. Соратники. Каждый дополняет другого, каждый уравновешивает другого, на каждого не действует сила другого… но только один всегда защищает другого.

Наконец взглянул в её лицо, он добавил:

— Говоря привычным языком, один — целитель и телепат. Лучший телепат из всех, что когда-либо знал мир: он не просто читает чужие мысли, а может контролировать их. Изменять, заменять собственными, думать чужим разумом, смотреть чужими глазами… Второй — некромант и мечник. И его магическим силам позавидовал бы любой архимаг, а мечом он владеет наравне с лучшими альвийскими воинами. Впрочем, он и наделён нечеловеческой силой, скоростью, ловкостью… Оба амадэя не совсем люди — у них даже болевой порог выше простых смертных, — Алексас мельком оглянулся в тёмную пустоту. — Зрящий не может ни читать мысли, ни излечивать своего Воина. Заклятия Воина, в свою очередь, потеряют всякую силу, будучи направленными против Зрящего. И силы двух "братьев", как вы видите, неравны, ибо телепатия телепатией, но крепкая сталь вкупе с тёмной магией куда надёжнее… и потому издавна Воины были щитами Зрящих. Нет, последние, конечно, тоже далеко не лори белокрылые, особенно если забывают о том, что созданы воплощениями света и справедливости — но Воины всегда были сильнее.

— Почему так? — зачем-то спросила Таша. — Почему так, а не иначе?

— Почему Воины сильнее Зрящих? Хотя должно быть наоборот, потому что Зрящие есть добро, которое всегда побеждает зло? — Алексас задумчиво перебрал пальцами по камню парапета. — Свет не всегда добро, Таша. А зло всегда сильнее. Просто потому, что оно не утруждает себя наличием моральных принципов. Там, где добро предупредит, зло без раздумий перережет горло. Добро не может ненавидеть — а ведь сколько сил порой даёт ненависть…

— Почему я никогда не слышала об амадэях?

— О них сейчас почти никто не знает. Почти никто не помнит. Когда в Аллигране не было иных королей, кроме Королевы альвов и Короля гномов, амадэи правили людьми. Им, избранникам своим, завещала хранить род людской Кристаль Чудотворная. Тогда, в самом начале, только наметились Провинции, и людей было совсем мало, и больших людских городов было всего три, потому что амадэев было шесть — трое Зрящих и трое Воинов, и одна пара правила одним городом…

Отстранился от перил, тихо ступая подошвами сапог по камню, Алексас прошёлся от одного края крыши до другого:

— Тогда в Аллигране царила абсолютная справедливость. От Зрящего невозможно было ничего утаить, а приговоры его были всегда бесстрастны и суровы. Впрочем, он ведь не только судил: умирающих невинных он излечивал… а порой, как вы могли понять, и вырывал их из объятий смерти. Воин приводил приговоры в исполнение, и он не щадил никогда и никого… — он наконец обернулся, глядя на Ташу. — Для амадэев не было никаких законов, ибо они сами были — закон. Впрочем, нет, закон всё же был. Один-единственный закон: запрещающий любить.

— Почему?

— Таша, они — абсолютная справедливость. А абсолютная справедливость должна быть абсолютно беспристрастна. Уста Судьи могли изречь любимому человеку неверный приговор, а меч Палача — дрогнуть над шеей дорогого сердцу существа. Какова была расплата за нарушение этого закона, неизвестно, ибо за всё время владычества амадэев никто не помнит случая этого нарушения… а владычество их было долгим. Вот только все вещи, как известно, имеют свойство рано или поздно заканчиваться.

Они стояли на разных краях крыши, друг напротив друга. Таша не произносила ни слова, лишь смотрела на него — неверующе, ещё неверующе…

— Да, в конце концов в Аллигране настали иные времена. Людей стало гораздо больше, и они стали гораздо… умнее. А амадэи либо остались прежними, либо изменились не в лучшую сторону. В конце концов, они были людьми когда-то… И со временем их души заполнили людские, мелочные и низменные страсти. Приговоры стали выноситься порой не столь суровыми, наказание следовало не всегда, да и… амадэев куда больше, чем следовало, начал беспокоить презренный металл. А потом наступил конец тысячелетия, и настало Тёмное Время, и Ликбер Великий воззвал к людям, дабы свергли они погрязших в низменности амадэев и избрали себе Короля, как гномы и альвы. И народ, послушный воле того, кого они считали новым Чудотворцем, сверг прежних властителей, — Алексас поднял глаза, глядя на искрящиеся цветы фейерверков. — О, конечно же, амадэи сопротивлялись, но… как можно удерживать власть, когда против тебя вся страна? А кто-то и не сопротивлялся даже, понимая, что заслужил кары… Кто мог — сбежал. Как и где спрятались амадэи, неизвестно, — может, у тех же альвов или гномов, — но им это удалось. А люди избрали себе Короля, а Король избрал князей, а князья избрали герцогов, и Аллигран стал Королевством с той системой правления, которая и сохранилась до наших дней. Новоявленный Король велел подвергнуть забвению сами имена амадэев, даже летописи сжёг — но никто не сомневался, что летописи эти были просто утрачены. В том кошмаре, что в Тёмное Время творился, немудрено… А зачем уничтожил, понятно: дабы не было у потомков причин роптать против королевской власти. Ведь роптать против привычного и устоявшегося куда сложнее, чем против новоявленного. Собственно, на этом всём и основана легенда его нынешнего лиходейского величества: что якобы первым Королём был именно его, Шейлиреара Дарфула, далёкий предок, а Бьорки хитро его устранили и заняли освобождённый престол. И не проверишь ведь никак — летописей-то нет. Разве только к альвам обращаться, да они разве ж в свою Библиотеку, святая святых, пустят? Людям в их леса путь заказан…

Вздохнув, он опустил глаза на Ташу:

— Так или иначе, очень скоро после свержения амадэи стали лишь легендой. Потом и легенда забылась, и остались амадэи лишь в памяти альвов, которые видели их своими глазами, да в их летописях, до которых не смогли дотянуться руки людского Короля… Впрочем, что я говорю? Как выяснилось, не только. И некоторые из оставшихся живут и здравствуют… и даже не особо скрываются. Ведь люди даже не подозревают, с кем имеют дело. Может, альвы, которые знают и помнят, подозревают… а, может, иные амадэи до сих пор скрываются в их лесах. Но альвам нет никакого резона открывать Королю глаза на то, что персонажи легенд давно минувших дней и преданий старины глубокой разгуливают среди его народа.

— А вы-то откуда знаете?

— Мне как раз посчастливилось быть весьма близко знакомым с одним из Перворожденных. Он давно покинул родные леса и родной Атталиэн, стольный град альвов среди озера Ламанмир — но не нужно быть там, чтобы помнить предания, передававшиеся от отца к сыну, а от него к внуку, а от него к правнуку… Он рассказал нам с Джеми многое. Столь многое, что мы узнали, кто такой Арон Кармайкл, стоило ему увидеть в нашей голове нас обоих. Никто из магов-телепатов, даже самых могущественных, на это не способен. Только амадэй. Только Зрящий.

Таша смотрела куда-то на свои ладони, сами собой стиснувшиеся в кулаки.

— Почему вы не сказали мне… сразу?

— Потому что думал, что вы знаете, — Алексас досадливо скрестил руки на груди. — Я же думал, вы его дочь. И, если честно, наличие дочери… даже дочерей — у амадэя, не имеющего права привязываться ни к одному живому существу, меня удивило несказанно. С другой стороны, подумал я — раз он больше не Судья, то, быть может, уже и имеет? А потом выяснилось, что дочь вы ему всего несколько дней… впрочем, какая разница, сколько. Я бы не рассказал вам этого, если бы не заметил одной-единственной вещи.

— Какой же?

— Что вы думаете, что любите его. Вот только, похоже, сами не знаете: думаете или действительно любите, — взгляд тёмных глаз был непривычно мягок. — Быть может, это поможет вам понять. И… он Бессмертный, Таша. Истинный Бессмертный. А у таких весьма странные взгляды на мир и странные моральные принципы. Нам недоступные и непостижимые. Может, он и не считает неправильным ведение какой-то своей игры, которой ни мне, ни вам не дано понять…

Светлая макушка опустилась ещё ниже.

В долгой тишине отзвуки празднества были единственным, что звучало на крыше тёмной башни. Потом Ташина рука, чуть подрагивая, поднялась выше, коснувшись золотой цепочки.

— Быть может, — прошепталось одними губами, — как раз и дано…

Когда Таша подняла голову, глаза её были стальными. Сталь — сверкающая, жёсткая, сплошная. Непроницаемая.

Тихо и очень, очень спокойно она сказала Алексасу, что надо делать.

— Вам что-то неясно? — добавила Таша, заметив непонимание в его расширившихся глазах.

— Нет, но…

— В таком случае, Алексас Семпер, вы намерены ослушаться приказа своей королевы? — тихий высокий голос резанул льдом почти ощутимо.

Алексас опустил глаза, склонив голову, поднял футляр со скрипкой и безмолвно направился к лестнице. Таша не смотрела ему вслед, но, казалось, слушала эхо его шагов. Стоя у края ночной высоты, глядя прямо вперёд, на теряющийся в ночи горизонт. Где-то под ней радостно кричали и гудели люди — а перед ней тихо серебрились звёзды, мерцали волшебные огни, сыпали искры фейерверки, расцветая в океане небесной черноты, бросая цветные отблески на её лицо…

Таша отвернулась от света. Неслышно ступая босыми ногами по камню, подошла к люку и тенью скользнула в лестничную тьму.

В библиотеке было тихо. Здесь всегда было тихо. Казалось, сами бесконечные стеллажи и ровные ряды старинных фолиантов веяли тишиной и покоем. Сюда не доносились отзвуки людской жизни. Здесь не было людской суеты. Библиотека жила своей, спокойной, неторопливой и размеренной жизнью бессмертных чернильных строк.

В библиотеке жил запах пыли, вечности и старых книг. Воздух здесь был особым: сухим и тягучим. Иногда в него чуть примешивали свежесть порывы ветра из нежданно распахнувшегося окна или сквозняк, проникший сквозь приоткрытую дверь — но очень, очень редко.

Библиотека тонула во тьме. Здесь никогда не бывало светло: даже в самый погожий день солнечные лучи мягко просеивались сквозь высокие окна, не разгоняя сумрака. Сейчас лучи были лунными, и медленно танцующая в них книжная пыль казалась серебристой.

У одного из окон стоял письменный стол. Сидевший за ним мужчина сидел, подперев голову рукой, листая покоившийся на столешнице ветхий книжный том. Взгляд его бегло скользил по строкам — но порой вдруг надолго застывал на каком-то простом, ничего не значащем слове. Задумчиво, закрыто, тускло…

— Знаешь, — слово тихо звякнуло осколком металла, — а ты совсем не похож на бессмертного. Если не знать, и не подумаешь ведь…

Чуть вздрогнув, он обернулся.

Та, что вышла из тени в лунный свет, скользя кончиками пальцев по корешкам книг, была сама похожа на тень. Или призрака. Чернота платья сливалась с ночной тьмой, кожа казалась белее снега.

Лица обоих сейчас были масками. Застывшими, непроницаемыми.

Молчание длилось долго.

— Бессмертные существуют с начала времён, — его голос звучал ровно. — И в жизни каждого из нас наступает момент, когда начинаешь осознавать, что ты живёшь уже слишком долго, а тебе предстоит жить ещё столько же, и столько же, и ещё трижды столько же… Мир вокруг меняется, ты — нет. Ты смотришь, как сменяются поколения, ты наблюдаешь, как обращается в прах когда-то казавшееся незыблемым, ты видишь, как исчезают в смертной тени все, кого ты когда-то знал. Ты успеваешь увидеть всё, что хотел увидеть, а мир из века в век бежит по накатанному кругу, повторяя всё, как встарь, складывая одни и те же судьбы, одни и те же случаи, до жестокой насмешки, до дурной бесконечности… Осознание это становится для тебя невыносимым. И тогда ты можешь сделать лишь одно: забыть, как давно существуешь на этом свете. Забвение того, что мешает жить — единственный способ выдержать бессмертие.

— Вот как. Любопытно, — она прислонилась плечом к одному из дубовых стеллажей. — А где же твой Воин?

— Мы кое-что не поделили. В итоге эта вещь не досталась никому, а наша жизнь превратилась в сплошное сведение счётов.

— Понятно.

Мягко хлопнула закрывшаяся книга:

— Таша, ты понимаешь, что я не мог всего этого сказать?

— Почему?

Вопрос прозвучал без гнева, без упрёка, без любопытства. Равнодушно. Просто одно короткое слово.

— Если бы ты знала, то не смогла бы относиться ко мне, как к… человеку. Знание того, кто ты и кто я, встало бы между нами непреодолимым препятствием.

— Да. Ты просто забыл о том, что всё тайное рано или поздно становится явным. И рано или поздно препятствием между нами встанет твоя ложь.

— Я никогда не лгал тебе, Таша.

— Иные недоговорки куда лживее любой лжи. Особенно по отношению к тому, кого вроде бы любишь, — она всматривалась в его глаза. — Кто я для тебя, Арон?

Он ответил не сразу:

— Дочь, которой у меня никогда не было.

— Дочерям обычно доверяют, — мягко поправила она. — Дочерям сообщают, кто их отцы. А вот развлечению… девочке, с которой не скучно, игрушке…

— Таша, не надо.

— Но ведь это правда… Разве не так? — её губы растянулись в лёгкой улыбке. — Мне ведь ничего никогда не говорят — просто ведут за собой… Впрочем, оно и верно. Кто ты и кто я, говоришь? Да, ты прав. Ты амадэй. Ты Зрящий. Ты — Свет. Ты — абсолютная справедливость, избранный Богиней, король в изгнании. Бессмертный, мудрый, великий, почти святой. А я… всего лишь глупая, глупая, глупая девочка…

— Не смей! — в её взгляде мелькнуло удивление, когда с его губ сорвался крик. — Не смей, никогда не смей говорить это! Ты — солнце, ты — счастье, ты — истинный свет… и я полюбил тебя, Таша. Я правда тебя полюбил, — он встал, шагнув к ней. — Я столько пробыл на этом свете, что почти забыл, что такое жизнь. Ты напомнила мне об этом. Я смотрел на тебя и видел всё то прекрасное, чем должен жить человек. Я видел, что маленькая девочка может быть сильнее всех сил мрака, я видел, что…

— Он твой Воин. Тот, кто убил маму. Тот, кто сделал всё это с нами… со мной и с Лив.

Слова прозвучали тихо, но чётко и ясно. Остро, как лезвия ножей.

Он запнулся и вздрогнул, словно от пощёчины.

И это выдало его с головой.

Минутная тишина.

Она смотрела прямо на него, и лицо её оставалось бесстрастным.

— Как ты смеешь, — наконец едва слышно сказала она, — как ты смеешь говорить мне, что любишь, когда я для тебя — просто ещё одно очко в сведении счёта? Ты знал, ты с самого начала знал… Ты и помог мне поэтому: потому что увидел в моих воспоминаниях его.

Он не стал отрицать.

— Ты такой же, как он. Нет, ты хуже. Ты гораздо хуже. Он действительно никогда не притворялся тем, кем не является… да, я ненавижу его. Но тебя — презираю.

Он не сказал ни слова.

— Почему ты молчишь, Арон? А как же слова о том, что ты мне не лгал?

— Всё не так, Таша, — тихо сказал он. — Всё не так, как ты думаешь.

— А как же? Любовь с первого взгляда? И никаких личных причин?

— Нет, не с первого. Но любовь сама по себе — достаточно личная причина.

— Ты меня полюбил. Полюбил — потом. Я ведь помню…

Она отступила на шаг назад, во тьму:

— Я верила тебе, но теперь не знаю, была ли это моя вера. Я любила тебя, но теперь не знаю, была ли это моя любовь. И я думала, что ты любишь меня, потому что ты так говорил, и я знала, что мне ты никогда не солжёшь… но теперь я не знаю даже этого. Теперь, когда я знаю, кто ты на самом деле — я не знаю, кто ты для меня.

— Всё, что я делал с тех пор, как мы встретились, я делал ради тебя. Всё, что я совершил, я совершил ради твоей защиты.

— Я хотела бы тебе верить. Но не могу.

— Послушай сердце. Оно тебя не обманет.

Она не отводила взгляд.

Минута.

Другая.

— Что ж, как скажешь.

Повернулась и побежала во мрак.

— Таша, нет, СТОЙ!

Он рванул следом, выскочил из библиотеки, и сотня коридоров и сотня анфилад разбили его крик сотней отзвуков — но её уже не было видно.

Таша бежала вниз, вниз, вниз, босиком по холодным камням, перескакивая через ступени сквозной винтовой лестницы. Бежала так быстро, словно убегая от самой себя — так быстро, что встречный ветер сушил жгучие слёзы на её щеках.

Он мягко, как кошачьей лапкой опустил зеркальце на стол. Поднялся, шелестнув шёлком. Оставляя за спиной извивающиеся отблески огня, направился вглубь комнаты.

— Значит, пора, хозяин?

— Да, Альдрем, — он опустился на жёсткую кушетку. — Пора. Маски сброшены.

— Итог подведётся этой ночью?

— Промежуточный, — он откинул голову на подушку. — Но тем не менее.

— Значит, вот и всё… — Альдрем, казалось, никак не мог поверить своим словам. С усилием скривил губы в улыбке. — Надеюсь, мы будем праздновать полное торжество…

— Полное торжество выпадает крайне редко. Торжество, знаешь ли, часто ходит рука об руку с моральным поражением, — он чуть улыбнулся. — Младшенький меня не подвёл: только благодаря ему моя девочка жива, цела и невредима… впрочем, в нём я всегда уверен, как в самом себе.

— Но вот её душевный настрой уже целиком и полностью ваша заслуга.

— Что верно, то верно. И он то, что надо.

Он потянулся в предвкушении. Даже, пожалуй, в довольстве.

Игра на нервах требует очень большого мастерства. И когда подходят решающие ходы — настроены нервные струны должны быть очень точно.

Что ж, пока тончайшая стройная схема не дала ни единого сбоя. Люди… они так… предсказуемы. И братишку он знает гораздо, гораздо лучше, чем тот думает. Он действительно уверен в нём, как в самом себе — потому что за его ещё не принятые решения может поручиться, как за свои собственные. Точно зная, как и когда они будут приняты.

Младшенький всегда мечтал о стратегическом и логическом мышлении. Его всегда восхищала способность выстраивать грандиозные алгоритмы и невероятные последовательности, чистые, ясные, бесстрастные, как ледяной хрусталь. И дающие сбои один раз на миллион.

Но этот один раз всегда выпадает так невовремя…

— Пожелай мне удачи, Альдрем. Мне предстоит ответственное мероприятие.

Остаётся только надеяться, что сегодня его день. Или хотя бы не их.

— Удачи, хозяин.

Он скрестил руки на груди и закрыл глаза.

Пришла пора отправиться в далёкие края.

И проснуться.