Таёжка

Однажды на большой реке

Валька Заботин, а по-уличному Валега, проснулся ни свет ни заря. Зябкое и туманное, в окна лениво вползало утро. Было безлюдно и тихо. Только с улицы доносился повизгивающий металлический звук, словно кто-то раскручивал над головой пучок тонкой проволоки. Это в тополях, дожидаясь солнца, дружно орали воробьи.

«Вот жабы, — подумал Валега. — Темень ещё, а они ярмарку устроили».

Свесив ноги с постели, он на ощупь нашёл тапочки, встал и побрёл по избе разыскивать штаны.

— Тимофей заиграл, больше некому, — бормотал Валега, заглядывая под кровать, на которой сладко посапывал Тимофей.

Когда штаны нашлись, Валега сполоснул над шайкой лицо, прихватил со стола горбушку хлеба и, стараясь не разбудить мать, вышел на улицу.

Через четыре дома он остановился и коротко свистнул. В окне показалась заспанная Колькина физиономия.

— Не рано, Валь?

— Ленивому, может, и рано, — ворчливо сказал Валега.

Чтобы согреться, они пробежали до самой реки. У излучины Валега показал приятелю кулак: не шуметь. Колька кивнул.

Оскользаясь на мокрой от росы траве, спустились к реке. Над рекой висел густой, похожий на дым туман. У воды Валега остановился, обшарил глазами берег и повернул к Кольке растерянное лицо.

— Что? — не сразу понял Колька, а потом ахнул: палка, к которой был привязан перемёт, торчала далеко в воде.

— Вот это да! — сказал Колька. — Метра на три прибыла.

А Валега только хмыкнул и стал раздеваться.

— Поле-езешь? — спросил Колька, и его вдруг затрясло: лёд прошёл всего неделю назад, под Первое мая.

Глубоко вздохнув, Валега с перекошенным лицом шагнул в воду. В нескольких метрах от берега он окунулся, затряс круглой стриженой головой и поплыл, тоненько, по-щенячьи взвизгивая. Мучительно долго он не мог выдернуть палку. Наконец она поддалась, и Валега, работая одной рукой, подгрёб к берегу.

Колька принял у него палку и стянул куртку:

— Бери, теплее будет.

Лязгая зубами, Валега стал одеваться, а Колька… Колька смотрел на него влюблёнными глазами и думал о том, что второго такого Валеги на свете нет. С Валегой как с равным держались даже десятиклассники. Валега знал уйму таких вещей, которые Кольке и не снились. Знал, например, что звёзды можно увидеть днём, если забраться в глубокий колодец; что великолепное, певучее, как море, манящее слово «гавань» произошло от немецкого слова «Hafen» — порт; что у каждого человека за шестнадцать предшествующих поколений было 65 536 предков, что…

— Ты что, спишь? — спросил вдруг Валега. — Тяни, только не торопись.

Перемёт медленно пополз из воды. На первых крючках ничего не было, кроме дохлой наживки. Валега снимал окостеневших, негнущихся пескарей и одного за другим бросал на берег. Зато на конце перемёта сидели два килограммовых налима. Глядя, как они по-змеиному юлят на песке, Валега сдержанно усмехнулся:

— Здоровые, черти. Как раз по штуке на брата…

— Мне не надо, — отказался Колька. — Я же на берегу стоял, да и перемёт твой.

— А если бы твой был? — нахмурился Валега.

— Да я не потому, Валь. Просто мама вчера такого тайменя купила, во! Хвостище — как у акулы, — поспешно соврал Колька.

Он знал: Валегина семья живёт неважно, особенно с тех пор, как от них ушёл отец. Рыбалка для Валеги была не забавой, а ремеслом, подспорьем материнскому заработку. И в воду Валега полез вовсе не для того, чтобы похвалиться своей закалкой.

Когда Валеге везло и рыбы попадалось много, они ходили сдавать её в сельскую чайную. Делать это в одиночку Валега почему-то стеснялся. Запрашивали они недорого. В чайной кормился свой, рабочий люд: трактористы из РТС, лесорубы и трелёвщики из леспромхоза, заезжие шофёры, обозники, гуртовщики и геологи.

— Ладно, убирай снасть, — подумав, сказал Валега, и, пока Колька сматывал перемёт, Валега выломал прут с сучком на конце и нацепил на него налимов.

Возвращаясь домой, ещё на полпути они увидели Тимофея. Он кубарем катился по косогору. Одной рукой Тимофей поддерживал спадавшие штаны, в другой была берёзовая ветка, он подбадривал самого себя. Добежав до ребят, единым духом выпалил:

— Товарищи граждане, без паники! Детей и стариков увозить в первую очередь! Перегоняйте скот… забыл куда!

— Ты что, рехнулся? — с тревогой спросил брата Валега.

— Товарищи граждане, — опять забубнил Тимофей, — ожидается наводнение… Без паники… Знаешь, какое наводнение будет, знаешь?

— А знаешь, что тебе будет, если набрехал? — Валега сунул брату налимов и кивнул Кольке: — Бежим!.. А ты… — он повернулся к Тимофею, — чтоб через пять минут дома был. Иначе… башку оторву.

— Уж факт, оторвёт, — подтвердил Колька.

И они помчались в село.

На улицах творилось что-то неслыханное. Тревожно и хрипло мычали коровы, ржали и свечами вставали кони, надсадно визжали свиньи; возле сельпо, сбиваясь в кучу, разноголосо вопила овечья отара. И только люди вели себя относительно спокойно. Перебрасываясь короткими фразами, они деловито таскали из домов сундуки, посуду, перины, мешки с мукой и как попало валили на телеги.

Весь этот рёв и суматоху покрывал низкий голос репродуктора:

— Товарищи, сохраняйте полное спокойствие! На помощь вам высланы вертолёты и катера. Все дети и старики должны явиться в школу, где их ожидают грузовые машины. Вещи и продукты с собой не брать. Будет организовано общественное питание. Не допускайте паники, товарищи.

— Вначале домой, — бросил на ходу Валега. — Забеги — и сразу ко мне.

Дома мать встретила Валегу с ухватом.

— Ну, где тебя черти носят? Всё сердце изныло, вот лихо-то на мою голову!

Валега взял у матери ухват, поставил в угол.

— Не шуми. Давай лучше помогу узлы собрать.

Пока они увязывали узлы, Тимофей крутился под ногами и приставал с расспросами:

— А уткам тоже уезжать? Мам, уезжать?

— Уезжать, отстань!

— И чего им уезжать? — недоумевал Тимофей. — Они вон как плавают.

Потом Валега вместе с Тимофеем потащил узлы на подводу, стоявшую у ворот. Сюда же носили вещи соседи, Мокеевы. Они трудились всей семьёй. Одна старуха Мокеиха безучастно сидела на завалинке и причитала:

— Господи, господи милосливый, конец света!

Ей, видно, хотелось перекреститься, но руки были заняты: в одной она держала патефон, а другой прижимала к груди икону.

— Господи, господи, конец света…

— Валька! — позвала из дому мать. — А как же поросёнок и куры?

— В лодку.

— Станут они в лодке сидеть!

— Станут, — уверенно сказал Валега. — Мы их в курятник посадим.

Куры зимой жили на кухне, в ящике, сколоченном из штакетника. Валега вытащил его во двор, поставил в лодку и заманил кур, насыпав зерна. Туда же засунули поросёнка. Оставалось снабдить их едой и привязать лодку к чему-нибудь основательному, чтобы не унесло водой.

Валега уже подыскивал верёвку подлинней, покрепче, когда во двор влетел Колька. Лицо у него было такое отчаянное и злое, что Валега спросил:

— Дома влетело?

— Чего «дома»! Ферма пропадает, а всем хоть бы что! Я директора спрашиваю, как же быть, а он: «Новую наживём!»

Колька чуть не плакал.

— Погоди, — остановил его Валега. — Ты по порядку. Разве её не вывезли?

— А кто вывезет-то! Ты выйди погляди, что на реке деется! Паром в одну минуту сорвало!

— Дела!.. — Валега задумчиво поковырял на ладони мозоль.

Школьная звероферма находилась по ту сторону реки, у Красного Бора, в получасе ходьбы от переправы. Совет звероводов решил, что там их питомцы будут чувствовать себя лучше, чем в селе: тишина да и к вольерам никто не липнет. Ферма, конечно, пока что не настоящая: всего пара чёрно-бурых лисиц да пара соболей. Но через несколько лет ей цены не будет. А главное, сколько было беготни и хлопот, сколько труда положено, прежде чем удалось выклянчить зверей у колхоза! Колхоз хоть и богатый, а на дармовщинку не разбежишься. Пришлось взамен вырастить две сотни кроликов да ещё сорок цыплят в придачу. И как сиял Колька, когда его назначили сменным завхозом фермы!

— Ладно, — сказал наконец Валега. — Помоги-ка мне вытащить курятник.

— Ты что это надумал? — закричала мать, увидев, как мальчишки вытаскивают кур из лодки. — А ну, поставьте на место! Потонет поросёнок, что жрать зимой будешь?

— Подымай, — сказал Валега.

Они поставили лодку на тележку и вывезли за ворота.

— Не пущу! — бросилась на улицу мать. — Пропадай он пропадом, поросёнок, а вас не пущу!

Валега пристально посмотрел на мать.

— Не пущу, — уже неуверенно повторила она и вдруг расплакалась.

— Ну чего ты в самом деле? — тихо и виновато сказал Валега. — Всё будет как надо.

Река ревела так, что можно было оглохнуть. Мутная, в белёсой клубящейся пене, она обрушилась на берега, сметая на своём пути штабеля брёвен, опрокидывая дома и постройки, захлёстывая низины и много километров вокруг. Вал шёл за валом, словно стада взбесившихся быков. Под их тяжёлыми ударами содрогались даже вековелые кедры, устоявшие не в одном половодье.

Обливаясь по́том, Валега и Колька подтащили лодку к реке. И тут неизвестно откуда взялся Тимофей.

Валега побелел.

— Ты почему не в школе? — заорал он, подступая к брату с кулаками. — Почему не уехал, я тебя спрашиваю?!

Тимофей что-то ответил, но рёв воды смёл его голос. Прогонять брата было поздно: он не успел бы добежать до села.

— Садись в лодку, толстый дурак! — крикнул Валега. — Живо!

Тимофей, как заяц, прыгнул в лодку и притих, вцепившись в борт обеими руками.

Лодку развернули носом к накатывающей волне, и Валега застыл на корме с двусторонним веслом.

Очередной вал хлынул на берег, на его хребте плясала грязная, рваная накипь; лодка крякнула, как живая, вздыбилась, тяжело взбираясь на волну, и ухнула вниз.

— Держись! — что есть мочи крикнул Валега и заработал веслом.

Минуя водовороты, лодка выползла на стремнину и медленно двинулась к противоположному берегу.

Сверху несло разбитые брёвна, доски, обломки бонов, кучи навоза, пустые бочки, плетни, вывороченные с корнем кусты и всякий хлам. Изредка в волнах ныряли раздутые, похожие на бурдюки туши животных.

На середине реки шум воды стал слабее, и Валега услышал, как Тимофей бормочет:

— Господи сусе, господи милосливый, конец света!

Наконец появились первые прибрежные кусты краснотала. Вернее, из воды торчали только их верхушки.

«Опоздаем, — подумал Валега. — Неужели опоздаем?»

Руки постепенно наливались усталостью, становились тяжёлыми и непослушными.

— Дай я погребу, — предложил Колька.

Они поменялись местами.

Раздвигая кусты, лодка неуклюже, как утюг, ползла в сторону Красного Бора. Ребят порядочно снесло, и теперь приходилось грести против течения. Скоро Колька выбился из сил, и весло опять взял Валега.

Изредка лодка натыкалась на большие деревья, и тогда в неё с веток мягко шлёпались мыши.

Тимофей дрыгал ногами и визжал, как поросёнок в мешке.

— Не ори, не съедят! — цыкал на него Валега. — Взяли тебя на свою шею.

Потом стали попадаться копны сена. Издали они походили на казачьи папахи, нечаянно обронённые в реку. Покачиваясь, копны проплывали мимо, на них сидели взъерошенные грязно-серые вороны — отдыхали. Валега подумал, что сено, видно, несёт с лугов у Красного Бора. Значит, и там уже вода.

Предположение оказалось верным. Они добрались до поляны, где стояли вольеры, ни разу не выбираясь из лодки. В первой вольере было сухо. По ней, как угорелый, метался старый лисовин Борька. Бурая с седой остью шерсть стояла на нём дыбом. А лисица, упёршись передними лапами в проволочную сетку вольеры, устало и хрипло выла. Она должна была на днях ощениться.

— Открывай, — сказал Валега.

Колька выпрыгнул из лодки и, подбежав к вольере, откинул задвижку. Дверца бесшумно распахнулась. Борька, радостно взвизгнув, выскочил из вольеры и сразу махнул в лодку. Немного помешкав, лисица скользнула следом.

В следующей вольере, где жила пара соболей, уже плескалась вода. Соболи забились в дуплистый обрубок дерева и никак не хотели выходить.

— А вдруг утонули? — спросил Колька.

— Нет, просто перетрухали, дурни.

Валега засучил штаны, сбросил тапочки и выбрался из лодки.

— Дай-ка мне куртку.

Обмотав курткой правую руку, он вошёл в вольеру и полез в дупло.

— Тяни, тяни их! — вопил во всё горло Тимофей, услышав, как в дупле сердито захрюкал соболь.

Когда Валега вытащил руку, в кулаке у него извивался чёрный с голубым подшёрстком зверёк. Валега отнёс его в лодку и вернулся назад.

Через минуту оба соболя, дрожа от страха и ярости, сидели на носу лодки и пронзительно верещали при каждой попытке Тимофея погладить их.

— Ух и злые! — восхищался Тимофей. — Их бы заместо собаки, только они лаять не умеют. — И вдруг ни с того ни с сего добавил: — А я есть хочу.

— Ты мне о еде не заикайся, — мрачно посоветовал Валега. — Тебя в лодку никто не звал.

Валега и сам давно хотел есть: с утра во рту не было ничего, кроме куска хлеба. А сейчас уже вечерело.

Валега с тревогой думал о том, где они будут ночевать. Возвращаться в село не имело смысла: там наверняка всё затоплено и нет ни одной живой души. Самый разумный выход — это доплыть до города, куда уехала вся школа. Город стоял на крутом каменистом яру километрах в двадцати вниз по течению. Если добраться туда, то можно, пожалуй, разыскать своих и как-нибудь пристроить зверей.

Сообщив о своём решении Кольке, Валега погнал лодку на середину реки. Плыть у берега было опасно: в темноте недолго угодить под «навес» — подмытые и низко нависающие над водой деревья.

На том месте, где стояло село, было темно и тихо, и как ребята ни напрягали зрение, разглядеть ничего не удалось.

Вода сейчас уже не ревела, а сонно и покойно люлюкала у бортов: видно, наводнение шло на спад, и река, набесновавшись вволю, медленно уходила в своё русло.

Ночь на реке падает быстро. Когда совсем стемнело и на волнах запрыгали крупные голубоватые звёзды, Валега приказал Кольке и Тимофею ложиться спать. Они легли, тесно прижавшись друг к другу. Тимофей долго кряхтел и охал, потом сказал жалобным голосом, что в городе съест два или даже три чугунка картошки и целую буханку хлеба.

— Лопнешь, — сказал Валега.

— Ну, тогда два чугунка, — охотно уступил Тимофей.

С верховьев подул ровный холодный ветер, и Валега подумал, что они хорошо сделали, прихватив с собой телогрейки.

По небу бежали редкие облака, и тени их скользили по воде лёгкими маслянистыми пятнами. На носу лодки, свернувшись по-собачьи клубком, спали лисы.

Лодка покачивалась, и шкурки зверей вспыхивали морозными блёстками.

А соболи ещё никак не могли угомониться и смотрели на Валегу сторожкими зелёными глазами.

Колька никак не мог заснуть и всё думал о доме, о том, что ему здорово попадёт от матери, если, конечно, не заступится отец. Отец всегда за него заступается.

— Валь, — окликнул Колька товарища, — Валь, ты по отцу не скучаешь?

Валега молчал.

— Он вам совсем не помогает, да? — снова спросил Колька.

Валега покачал головой.

Они надолго замолчали. И Колька уже начал думать о другом, когда Валега жёстко сказал:

— И не надо. Сами вырастем. Я вот через год седьмой закончу, работать пойду. А то матери-то одной не больно сладко приходится. Да и Тимку жалко. — Голос у Валеги дрогнул и потеплел. — А Тимофея я всё равно выучу, профессор будет. Он головастый, уже сейчас по слогам читает.

У Кольки к горлу вдруг подступили слёзы. Но заплакать он побоялся: Валеге и без его слёз тяжело.

— Валь, знаешь, мы Тимофея вдвоём выучим, ладно? — шёпотом сказал Колька.

Они долго слушали, как дремотно и глухо плещет о лодку река и где-то высоко в небе невидимый гудит самолёт.

— Валь, как ты думаешь, к утру доплывём?

— К утру-то? Конечно.

— А если гроза?

— И в грозу доплывём, — подумав, сказал Валега и засмеялся.

Он уже видел россыпи бесчисленных дальних огней — город.