Когда августовское солнце в Забайкалье пересекает невидимую границу полдня, над тайгой, над сопками и полянами разливается томительный зной. Так и тянет прилечь где-нибудь в тени под деревьями и задремать или просто прикрыть глаза, уставшие от ослепительных лучей солнца. В такую жару вся тайга замирает в дремоте. И кажется, что не берёзы и осины, не лиственницы с пушистыми лапами, а сама тишина, мягкая, как лиственничная хвоя, обступила палатку со всех сторон.
Вот в этой-то полдневной тишине услышали мы однажды песню. Звенели в таёжной чаще задорные голоса. Откликалось в сопках громкозвучное лесное эхо. И до того неожиданным было услышать в тиши песню, что мы с Василием Васильевичем встрепенулись и прислушались.
Песня звучала совсем близко. Казалось, тут же рядом, за стеною деревьев. И мы, только переглянувшись, встали и пошли на голоса.
Песня звучала всё ближе, а вскоре к ней прибавились и новые звуки — странное равномерное звяканье.
Я раздвинул ветки боярышника, и мы увидели каких-то людей, которые сидели вокруг костра. Они пели и постукивали ложками по днищам алюминиевых мисок, словно аккомпанировали себе на невиданных музыкальных инструментах. Девушка в голубой шёлковой косынке помешивала большим черпаком в котелке, привешенном над огнём.
Заметив нас, незнакомцы перестали петь и стучать ложками. И один из них, весело взмахнув пустой миской, закричал:
— Вот и гости! Таёжные жители! Охотники-индейцы!.. Садитесь с нами кашу есть! — И, звонко ударив ложкой по миске, крикнул: — Гонг на обед!.. Валя, скоро?
— Уже готово, — ответила девушка в косынке.
От каши мы отказались, потому что сами недавно обедали. Но, пока весельчаки наполняли свои миски, объяснили им, что мы вовсе не таёжные жители и не индейцы, хотя и загорели на солнце. Рассказали, что на Акшинке проводим свой отпуск, а приехать сюда нам посоветовал один знакомый геолог.
Едва мы назвали фамилию геолога, как люди с мисками оживились ещё больше. И оказалось, что они тоже геологи, комсомольская поисковая бригада, и нашего знакомого хорошо знают.
— И куда же вы путь держите? — спросил Василий Васильевич.
— Домой, — ответил долговязый белобрысый юноша, тот, что дал гонг на обед. — Все работы закончены. Вот смотрите, что мы нашли.
Он взял вещевой мешок, как видно очень увесистый, развязал его и, перевернув, встряхнул. На траву посыпались какие-то камни.
— Сокровища Али-Бабы́, — сказал юноша. — Несметные богатства.
Камни были разные: белые, чёрные, красные, синие, с жёлтыми пятнышками, с розовыми жилками, с серебристыми крапинками, большие и маленькие, гладкие и шероховатые…
Было видно, что этот паренёк — шутник.
— Вы, может быть, не верите? — спросил он, заметив мою недоверчивую улыбку. — Ну так скажите, что это такое, по-вашему? — И показал мне грязновато-серый камешек с золотистыми крупинками и кристалликами.
— Наверно, алмаз, — сказал я, смеясь. — Алмаз или золото.
— Почти точно. Это пирит. С примесью меди. Тут столько меди, — оживляясь, продолжал он и ткнул пальцем себе под ноги, — что хоть сейчас тащи сюда печь для плавки.
Юноша начал перебирать камни.
— Золото, говорите? Есть и золото. Пожалуйста. Вот эта жёлтая жилка в кварце. А это серебро вместе с цинком и свинцом. Серебро, свинец и цинк почти всегда встречаются вместе, как родственники. Так и живут сообща…
Никогда не думал я, что вокруг нашей поляны под толстым слоем травы и земли прячутся такие богатства. А паренёк всё показывал и показывал нам разные камни, и это были не просто осколки породы, а каменный уголь, олово, боксит, из которого добывают алюминий.
Вот какие богатства отыскали в тайге комсомольцы-геологи. И когда мы простились с ними, когда двинулись домой, к нашей палатке на берегу реки, ноги мои словно сами собою старались ступать осторожно, будто бы я в самом деле шёл по россыпям алмазов или по золотым самородкам.
Впрочем, так оно и было. Кто знает, сколько ещё неразведанных сокровищ таит в себе Забайкальская земля!