Таинственная история заводного человека

Глава 1 ЛАТУННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Труп сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона[2] был распростерт у подножия величественной лестницы в вестибюле Королевского географического общества. На груди у него лежал рыжеволосый поэт Алджернон Чарльз Суинберн,[3] казавшийся крошечным. Его голову дурманило крепкое вино, по щекам текли слезы.

Вспомнив о том, что железо надо ковать, пока горячо, Суинберн быстро сочинил элегию. Поэт вскинул голову, его волосы ярко вспыхнули в свете газовой лампы, и он продекламировал высоким пронзительным голосом:

Суинберн икнул. Его рука, опиравшаяся о грудь Бёртона, почувствовала выпуклость в виде фляжки; пальцы украдкой полезли в карман сюртука.

— Сей полубог, чей ясный зоркий взгляд, — фыркнув, продолжал он, — читал природы тайные…

— Ужасно! — прогрохотал голос сверху. На площадке лестницы в величественной позе стоял сэр Родерик Мурчисон.[4]

— Убери от меня руки, Алджи, — раздался тихий шепот.

Суинберн посмотрел вниз. Глаза у Бёртона были открыты.

— Ужасное поведение! — опять прогрохотал Мурчисон.

Президент Королевского географического общества начал спускаться, сохраняя достойный вид. Его спина оставалась прямой, как шомпол; лысая макушка сверкала. Он проходил мимо портретов великих исследователей: Джеймса Кука, сэра Уолтера Рэли, Джона Франклина, сэра Фрэнсиса Дрейка (последний покосился, когда Бёртон ударился об него), Уильяма Ховела, Мунго Парка и многих других.[5]

— Я не собираюсь терпеть такое поведение, Бёртон! Здесь респектабельное научное учреждение, а не занюханная таверна Ист-Энда!

Суинберн скатился на пол. Его друг — бывший солдат, исследователь и разведчик, а также лингвист, ученый, писатель, фехтовальщик, географ и королевский агент — с трудом поднялся на ноги и, раскачиваясь, сердито посмотрел на Мурчисона, когда-то бывшего его покровителем.

— Ты живой? — пробормотал поэт, оторопело глядя на своего друга.

Имея рост пять футов и одиннадцать дюймов,[6] Бёртон казался еще выше благодаря широким плечам, могучей груди и гибкому атлетическому сложению. Даже сейчас, пьяный, он излучал силу. Темные гипнотические глаза, выдающиеся вперед скулы, агрессивный рот, черные короткие волосы, зачесанные назад, жесткие усы и дьявольская раздвоенная борода. Глубокий шрам на левой щеке слегка касался нижнего века, и еще был другой, поменьше, на правой: следы сомалийского дротика, прошедшего сквозь его лицо во время кошмарной экспедиции в Берберу.[7]

— Вы просто отвратительный пьяница! — рявкнул Мурчисон, добравшись до низу. Внезапно его узкие черты смягчились. — Вы сильно пострадали?

— Нужно кое-что большее, чем падение с этих проклятых ступенек, чтобы сломать меня! — огрызнулся Бёртон.

С пола поднялся Суинберн. Совсем маленький, всего пять футов и два дюйма,[8] с узкими плечами. На крошечном теле сидела голова, увенчанная гривой морковно-рыжих волос; она казалась чудовищно огромной. С чисто выбритого лица глядели ясные бледно-зеленые глаза. Он выглядел моложе своих двадцати четырех лет.

— Проклятье, — пропищал он. — Теперь мне придется использовать элегию для кого-нибудь другого. Кто-нибудь недавно умер? Заслуживающий элегии. Она тебе понравилась, Ричард? Как тебе: «Прошел он путь, неведомый доднесь»? По-моему, очень подходит.

— Помолчите, Суинберн, — прервал его Мурчисон. — Бёртон, я не пытаюсь сломать вас, если вы это имеете в виду. Стэнли[9] имел намного большую финансовую поддержку, чем вы, и мог разгадать загадку Нила. Мне оставалось лишь добавить поддержку Общества к тому, что́ он получил от газеты.

— А сейчас он исчез, — проворчал Бёртон. — Сколько летающих машин должно исчезнуть над районом центральноафриканских озер, прежде чем вы поймете, что там можно ходить только пешком?

— Я-то в курсе, сэр, и, знайте, я предупреждал Стэнли. Но газета настаивала, чтобы он использовал винтостулья.

— Ба! Я знаю эту область лучше любого человека в Британской империи, но вы решили послать этого дурака-журналиста. Кто следующий, Мурчисон? Быть может, танцевальная труппа из мюзик-холла?

Сэр Родерик застыл на месте. Он скрестил руки на груди и холодно ответил:

— Сэмюэл Бейкер хочет организовать спасательную операцию, и Джон Петерик[10] тоже, но кого бы я ни послал, это будете не вы, Бёртон, можете быть уверены. Ваши дни как географа окончились! Однако как пьяницы — похоже, еще нет!

Бёртон сжал зубы, одернул сюртук, глубоко вздохнул, задержал дыхание, выдохнул, и внезапно его хмельной задор схлынул. Он заговорил примирительным тоном:

— Сэм и Джон хорошие люди, согласен. Они умеют общаться с туземцами. Прошу прощения, сэр Родерик, но я обнаружил, что прошлое всё еще крепко держит меня. Я по-прежнему считаю, что должен найти исток Нила, хотя, откровенно говоря, сейчас я играю новую, совершенно другую роль.

— Ах, да. Ходят слухи, что вы работаете на Пальмерстона.[11] Это правда?

— Так оно и есть, — кивнул Бёртон.

— Объясните?

— Откровенно говоря, очень трудно объяснить. Он называет меня «королевский агент». Что-то вроде исследователя.

— Мне кажется, вы хорошо подходите для этой роли.

— Возможно. И тем не менее, я всё еще интересуюсь… э… сэр, если вы услышите…

— Я сообщу вам, — резко прервал его Мурчисон. — А сейчас идите. Выпейте кофе. Протрезвейте. Уважайте себя, черт побери!

Президент развернулся и стал подниматься по лестнице. Пройдя мимо портрета Дрейка, он поправил его.

Слуга принес Бёртону и Суинберну их пальто, шляпы и трости. Оба, покачиваясь, пересекли вестибюль и вышли наружу через двойные двери. Вечер, мокрый и темный, отражался в лужах, оставшихся после дневного дождя. Холодный ветер шевелил одежду.

— Кофе в отеле «Венеция»? — предложил Бёртон, застегивая пальто.

— Или бренди, пощечин и щекотки? — возразил Суинберн. — «Вербена Лодж» недалеко отсюда.

— «Вербена Лодж»?

— Это такое заведение сомнительной репутации, с поркой и…

— Кофе! — прервал его Бёртон.

Они прошли по Уайтхолл-плейс, повернули направо на Нортумберленд-авеню и направились в сторону Трафальгарской площади. Суинберн громко запел песню собственного сочинения:

Его дрожащий писк привлек неодобрительные взгляды прохожих. Несмотря на плохую погоду и поздний час, вокруг было множество народу, в основном джентльменов, циркулировавших между ресторанами и клубами.

— О черт, — выругался поэт, — это же последний куплет! Надо начать сначала.

— Если для меня, то можешь себя не утруждать, — пробормотал Бёртон.

Паросипед, или пенни-фартинг, как окрестил это средство передвижения какой-то остряк, пропыхтел мимо, выбрасывая из высокого дымохода пар в и без того душную атмосферу Лондона.

— Привет! — воскликнул седок: его голос нервно вздрагивал каждый раз, когда обутое резиной переднее колесо передавало спине удар об очередной булыжник. — Ч-что с-случилось на п-площади?

Бёртон посмотрел вперед, пытаясь понять, что там происходит. Действительно, что-то вроде заварухи. Уже собралась толпа, среди цилиндров мелькали гребни полицейских шлемов. Бёртон схватил Суинберна за руку.

— Пошли, — скомандовал он. — Давай посмотрим, что там за кавардак.

— Ради бога, помедленнее, — взмолился маленький поэт, которому каждый шаг Бёртона стоил двух его, — так я протрезвею слишком быстро!

— Кстати, Алджи, об элегии на мою смерть. Наверное, тебе стоило бы более сдержанно говорить о Боге и полубоге, — проворчал Бёртон.

— Ха! Какой ты противоречивый! Одной рукой держишься за религию — другой отталкиваешь ее.

— Хм-м! Сейчас меня больше интересуют побудительные мотивы: почему человек хочет, чтобы его действиями руководил Бог, чье существование в лучшем случае невозможно доказать, а в худшем — очевидная выдумка? Мне кажется, что в те времена, когда наука и техника развиваются очень быстро, новые знания пугают среднего человека, и он отшатывается от них в сторону религии. Религия не требует ничего, кроме слепой веры, тогда как знание требует постоянного освоения всё большего объема информации. Верующий может объявить, что он знает всё, не проделав тяжелой работы по получению знаний.

— Ого! — воскликнул Суинберн. — Хорошо сказано, старина! Действительно хорошо. Ты почти не глотал слова. Ты на редкость предосудительный.

— Ты хочешь сказать, рассудительный?

— Я знаю, что хочу сказать. Но послушай, Ричард, разве теория эволюции Дарвина не заставила Бога умереть?

— Вне всякого сомнения. И это влечет за собой вопрос: какой лжи посвятят себя сейчас необразованные массы?

Они шагали, помахивая тростями и весело сдвинув шляпы набекрень. Несмотря на живительно холодный воздух, у Бёртона болела голова, и он решил выпить кофе с бренди в надежде заморозить слабое биение под черепом.

Добравшись до Трафальгарской площади, знаменитый исследователь нырнул в толпу и, с Суинберном в кильватере, протолкался сквозь нее. В это мгновение перед ними появился констебль с поднятой рукой.

— Джентльмены, назад, пожалуйста!

Бёртон достал из кармана бумажник, вынул оттуда отпечатанную карточку и показал полисмену. Тот мгновенно отдал честь и отступил в сторону:

— Извините, сэр.

— Сюда, капитан, — позвал Бёртона глубокий, слегка охрипший голос. Исследователь увидел своего друга, детектива-инспектора Уильяма Траунса из Скотланд-Ярда, стоявшего у основания Колонны Нельсона. Рядом с ним были еще двое: юный темнокожий констебль и еще кто-то, закутанный с головы до ног в одеяло и стоявший абсолютно неподвижно.

Траунс встретил их сердечным рукопожатием. Это был огромный, но добродушно выглядевший человек, невысокий, но очень широкий в плечах, с толстыми руками и ногами, бочкообразной грудью, блестящими синими глазами и большими рыжеватыми усами. Тяжелый квадратный подбородок говорил об упрямстве. На нем были темный суконный костюм и котелок.

— Привет, ребята! — весело сказал он. — Выпивши, да?

— Неужели так заметно? — пробормотал Бёртон.

— Не надо было пересекать площадь зигзагами.

— Мы собираемся выпить кофе в «Венеции».

— Отличная мысль! Крепкий, черный и побольше сахара… Это констебль Бхатти.

Худой, совсем молодой и весьма симпатичный полисмен, стоявший рядом с Траунсом, быстро отдал честь.

— Я много слышал о вас, сэр, — высказался он, говоря с легким индийским акцентом. — Мой кузен, командор Кришнамурти, участвовал в деле при Олд-Форде.

Он имел в виду недавнюю битву, в которой Бёртон, Суинберн и множество констеблей сражались с технологистами и «развратниками». Эти две обычно враждовавшие группы, одна из которых посвятила себя научным исследованиям, а другая — анархической революции, объединились, пытаясь захватить человека из будущего, ставшего известным под именем Джек-Попрыгунчик.[12] Бёртон победил их обоих и убил Джека.

— Кришнамурти отличный парень, — заметил Суинберн, — но командор? Его повысили?

— Да, сэр. Это новый ранг в полиции.

— Его сделали командиром только что сформированного Летного взвода, и вполне заслуженно, — добавил Траунс. — Я не знаю никого, кроме Кришнамурти, кто мог бы проделывать такое с винтостулом!

Бёртон одобрительно кивнул и с любопытством оглядел тихое, неподвижное одеяло.

— Итак, что здесь происходит, Траунс?

Детектив-инспектор повернулся к своему подчиненному:

— Ты можешь объяснить, констебль?

— Конечно, сэр. — Молодой полицейский посмотрел на Бёртона и Суинберна, и его глаза засверкали от возбуждения. — Это чудесно! Абсолютное чудо! Произведение искусства! Я никогда не видел ничего настолько сложного или…

— Парень, пожалуйста, только факты! — прервал его Траунс.

— Да, сэр. Извините, сэр. Видите ли, капитан Бёртон, это мой район, и я прохожу через площадь каждые пятьдесят минут. Эта ночь была очень спокойной. Я совершал обход, как обычно, и совершенно не о чем было сообщать, кроме проституток и пьяниц… э… то есть… ну…

Он остановился, прочистил горло и бросил умоляющий взгляд на начальника. Уильям Траунс улыбнулся:

— Не беспокойся, сынок. Капитан Бёртон и мистер Суинберн просто праздновали победу, вот и всё. Верно, джентльмены?

— Как-то так… — смущенно подтвердил Бёртон.

— А я собираюсь праздновать дальше! — объявил Суинберн.

Глаза Бёртона округлились. Траунс быстро обратился к Бхатти:

— И всё было как обычно?

Констебль кивнул:

— Да. Я начал дежурство ровно в семь вечера и трижды обошел участок безо всяких происшествий. Но в четвертый раз я заметил, что там, где мы сейчас стоим, собралась толпа. Я подошел узнать, в чем дело, и нашел вот это. — Он указал на закутанную фигуру.

Траунс протянул руку и снял одеяло.

Бёртон и Суинберн выдохнули.

— Замечательно, не правда ли? — воскликнул Бхатти.

Перед ними стоял механический человек, сделанный из полированной латуни, узкий, высотой пять футов и пять дюймов.[13] Голова по форме напоминала жестяную банку, плоскую сверху и снизу. Лица как такового не было, вместо него вперед выдавались три круга. Верхний круг походил на крошечный иллюминатор, сквозь который можно было видеть множество неподвижных механизмов, маленьких, сложных и великолепно сделанных, как у карманных часов. Средний круг был забран решеткой в мелкую сетку; из дыры в верхушке торчали три очень изящные проволоки длиной пять дюймов[14] каждая, слегка подрагивавшие под ветром. Шея состояла из тонких осей, кабелей и шарниров. Телом механическому человеку служил узкий цилиндр. Сквозь вырезанные в нем узкие прямоугольные отверстия виднелись зубчатые колесики и пружинки, маленькие коленчатые валы, гироскопы, маховики и маятник. Тонкие, но сильные руки оканчивались ладонями с четырьмя пальцами, а цилиндрические ноги — овальными куполовидными ступнями.

— Красота! — выдохнул констебль Бхатти. — Посмотрите сюда, на спину: видите эту дыру? Сюда вставляется ключ.

— Ключ? — удивился Бёртон.

— Да. Он заводится! Это заводной человек.

— Бхатти считается главным технологистом-любителем Скотланд-Ярда, — заметил инспектор Траунс. — Безусловно, из всех лондонских полисменов именно этот парень должен был найти такую штуковину.

— Счастливое совпадение, — заметил Суинберн.

— Это мое хобби, — подтвердил юный полисмен. — Я хожу в социальный клуб, где мы возимся с такими устройствами: пытаемся заставить их работать быстрее или использовать как-нибудь иначе. Боже мой, ребята будут вне себя, когда я продемонстрирую им этот образец!

Бёртон, разглядывавший латунную фигуру сквозь увеличительное стекло, рассеянно спросил полицейского:

— Что вы сделали, когда заметили его?

— Быстро собралась толпа: вы же знаете, как ведут себя лондонцы, завидев что-нибудь необычное, и я засвистел, вызывая помощь. После того как появилось еще несколько констеблей, я тщательно проверил механизм. Должен признаться, что я немного увлекся и не сообщил в Скотланд-Ярд сразу же. — Он виновато посмотрел на Траунса. — Простите, сэр.

— И как вы думаете, кто наш механический друг? Откуда он взялся? — спросил Бёртон.

— Я уже сказал, капитан, он заводной. Мне кажется, у него кончился завод. Но как он оказался на улице, я даже не осмеливаюсь гадать.

— Если он шел по улице, то должен был привлечь внимание прохожих. Кто-нибудь видел, как он появился на площади?

— Мы опросили всех, — сказал Траунс, — и нашли четырнадцать человек, которые видели, как он пересекал площадь, но никто не видел его до того.

— Тогда, с большой долей вероятности, его привезли на площадь в карете, — предположил Бёртон.

— Да, капитан. Я бы сказал, с очень большой долей вероятности, — согласился Траунс.

— И всё-таки он может ходить по улицам, — сказал Бхатти. — Я не говорю, что он и вправду ходил, но он способен на это. Поглядите сюда, — он коснулся пальцами застекленного отверстия в верху головы машины: — это бэббидж! Вы можете в это поверить? Я не думал, что когда-нибудь увижу хотя бы один! Только представьте себе стоимость этой штуковины!

— Как-как, констебль? — переспросил Траунс.

— Бэббидж, — ответил Бхатти. — Невероятно сложное устройство. Они вычисляют вероятность событий и действуют по полученным результатам. Самые близкие к человеческому мозгу машины, сэр, но секрет их создания известен только одному человеку на свете — их изобретателю, сэру Чарльзу Бэббиджу.[15]

— Он вроде отшельник? — спросил Суинберн.

— Да, сэр, и чудаковатый мизантроп. Он питает отвращение к так называемой «человечьей орде», в особенности к шуму, производимому людьми, и предпочитает оставаться в обществе самого себя. Он создает эти калькуляторы и встраивает в них мины-ловушки, чтобы никто не узнал, как они работают. Попытка разобрать любой из бэббиджей заканчивается взрывом.

— Необходимо принять закон, запрещающий такие действия! — проворчал Траунс.

— Я считаю, что, если латунного человека завести, он почти наверняка будет в состоянии принимать решения. Вот это, — Бхатти указал на среднее отверстие в голове, — по-моему, механическое ухо. Мне кажется, ему можно давать команды голосом. А вот это, держу пари, — он ткнул пальцем в торчащие из головы проволочки, — что-то вроде воспринимающего устройства, как усики у бабочки.

Траунс снял котелок и почесал голову:

— Итак, давайте по порядку. Кто-то выпускает этого механического человека на краю площади. Он идет, пока не натыкается на Колонну Нельсона. Здесь у него кончается завод, и он останавливается. Собирается толпа. Люди, с которыми мы говорили, утверждают, что машина стояла минут пять, прежде чем на сцене появился ты. И с тех пор прошло…

— Около часа, сэр.

— Около часа. Вот я и спрашиваю: почему владелец не выходит вперед и не требует свою собственность обратно?

— Точно, — согласился Бхатти, — один бэббидж стоит сотни фунтов! Почему он оставил его здесь?

— Неудачный эксперимент? — предположил Суинберн. — Возможно, владелец проверял алгоритм возвращения. Он оставил его здесь, сам вернулся домой, на завод, в лабораторию или еще куда-нибудь и ждет, когда эта штука вернется обратно. Но он не завел как следует проклятую железяку!

— Смешно! — фыркнул Бёртон. — Если бы ты приобрел или изобрел что-то очень дорогое, вряд ли бы ты бросил его на площади, надеясь, что оно само тебя найдет. Особенно если есть хоть малейшая возможность того, что оно этого не сделает!

Закапал дождь. Траунс с беспокойством посмотрел на темное беззвездное небо.

— Констебль Хор! — крикнул он.

От толпы отделился полисмен с большими усами и густыми бровями и вытянулся перед детективом-инспектором.

— Сэр?

— Отправляйтесь в участок на Сент-Мартин, запрягите лошадь в фургон и привезите его сюда. Двойной фургон!

— Есть, сэр.

Констебль ушел. Траунс повернулся к Бёртону:

— Я собираюсь перевезти его в Скотланд-Ярд. Конечно, у тебя будет полный доступ к нему.

Королевский агент только затянул потуже воротник. Стало холоднее, и его начала бить дрожь.

— Спасибо, детектив-инспектор, — сказал он, — мы пойдем. Не думаю, что здесь может потребоваться наше участие. Хотя всё это очень любопытно, согласен. Ты сообщишь мне о владельце, если он объявится?

— Разумеется.

— Тогда увидимся позже. Пошли, Алджи, нас ждет «Венеция» — и мне нужен кофе!

Атлетически сложенный исследователь и низкорослый поэт попрощались с полицейским, пробились сквозь толпу и направились к Стрэнду.[16] Не успели они дойти до знаменитой улицы, как начался ливень. Тяжелые капли барабанили по их цилиндрам и скатывались с полей. Головная боль у Бёртона усилилась, он почувствовал себя усталым и больным. Мимо проехал паросипед, громко шипя, когда дождь ударял в котел. Где-то вдалеке завыла сирена: краб-чистильщик предупреждал, что собирается чистить дорогу струей обжигающего пара. В такой дождь он мог бы этого и не делать, но крабы были автоматизированы и каждую ночь лязгали на улицах Лондона, вне зависимости от погоды.

— Хорошо, что латунь не ржавеет, — заметил Суинберн: — иначе такая погода убила бы заводного человека!

Бёртон резко остановился.

— Что случилось? — спросил его помощник.

— Ты прав!

— Конечно. Это сплав меди и цинка.

— Нет, нет! Я говорю о совпадениях.

Суинберн подпрыгнул.

— Ричард, давай укроемся от этого чертового дождя! Пожалуйста!

— Слишком много совпадений! — Бёртон повернулся и устремился обратно на Трафальгарскую площадь. — Наверное, слишком поздно, — бросил он через плечо.

Суинберн вприпрыжку несся за ним, быстро отставая.

— Что ты хочешь сказать? Слишком поздно для чего?

Ответа он не получил. Они выбежали на площадь и снова присоединились к Траунсу и Бхатти. Юный констебль сумел открыть самое верхнее отверстие в голове машины и во все глаза рассматривал бэббидж.

— О, вы вернулись! Взгляните сюда, капитан, — сказал он, — видите эти восемь реле на внутреннем краю отверстия? Быть может, они как-то влияют на поведение машины. Каждый из них можно поставить вверх или вниз. Сколько комбинаций мы…

— Не имеет значения, — прервал его королевский агент. — Напомните мне маршрут вашего обхода, констебль.

— Маршрут? — удивился Бхатти.

— В чем дело? — недоумевал Траунс.

Бёртон не обратил внимания на вопрос инспектора. Его глаза ярко пылали:

— Маршрут, черт побери! Ну же!

Констебль сдвинул назад шлем, его мундир поливал дождь.

— Хорошо, — сказал он. — Отсюда я иду по Кокспур-стрит, поворачиваю и выхожу на Уитком-стрит. По ней я иду вплоть до пересечения с Орандж-стрит, потом поворачиваю направо и иду до Милдью-стрит. Там я опять поворачиваю направо, прохожу мимо места работ — там укрепляют подземную реку, — вхожу на Сент-Мартин, а потом иду обратно на площадь.

— И всё это занимает пятьдесят минут? — удивился Бёртон.

— Сэр, учтите, я сую нос во все переулки, проверяю двери магазинов и еще много чего.

— А есть ли по дороге особые места, которые вы проверяете особенно тщательно?

— К чему все эти расспросы, капитан Бёртон?

— Просто отвечайте на вопрос, констебль!

— Не перечь ему, — пригрозил Траунс.

— Очень хорошо. На углу Кокспура находится основной филиал Брайт Эмпайр Бэнк, на Уиткоме — Сатьяграха Бэнк, на Орандж — почтовое отделение Тридуэл, прямо напротив него — ЛЕСБОС…

— ЛЕСБОС?

— «Лебеди, Сверхсобаки, Болтуны: Обучение и Специализация» — сокращение от названия организации.

— Вот как. Продолжайте, пожалуйста.

— Потом клуб «Лига джентльменов-енохианцев»: он на углу Милдью, напротив ведутся работы. Потом вниз по Сент-Мартин: там находятся Скрэннингтон Бэнк, ювелирный магазин Брандльуида, магазин паросипедов Прайд-Мануши, магазин антиквариата Бойда и галерея Годдарда. Конечно, там еще много всяких мест, но на эти я обращаю особое внимание.

— Траунс, бери Бхатти и пройди его маршрут со стороны Кокспура, — распорядился Бёртон. — Я и Алджи пойдем вам навстречу по Сент-Мартин.

Траунс нахмурился, пожал плечами и спросил:

— Но почему? Что мы должны искать?

— Разве ты не понял? — воскликнул Бёртон. — Эта чертова железяка, — он стукнул тростью латунную фигуру, которая в ответ громко зазвенела, — обыкновенная приманка. Кто-то бросил ее на площади, прекрасно зная, что Бхатти заинтересуется ею, будет изучать, потом позовет помощь из Скотланд-Ярда, и в результате пройдет достаточно много времени, прежде чем он вернется на свой маршрут!

— Вот черт! — воскликнул Траунс. — Ты имеешь в виду, что сейчас совершается преступление? Констебль, вперед!

Траунс отогнал зевак, приказал ближайшему сержанту полиции стеречь механического человека и побежал вместе с Бхатти к концу Кокспур-стрит. Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон и Алджернон Суинберн добежали до края площади и оттуда, сквозь дождь, на Сент-Мартин.

От возбуждения они протрезвели, но головная боль Бёртона только усилилась, и его начало́ охватывать знакомое чувство надвигающегося приступа малярии, подарка Африки. Необходимо немедленно вернуться домой и принять дозу хинина, иначе его ждет очередной приступ и придется проваляться в постели несколько дней. Они прошли мимо полицейского участка на Сент-Мартин и кивнули констеблю Хору, запрягавшему в огромный фургон несчастную лошадь.

Почти все уличные газовые лампы погасли: их чехлы не выдержали ливня. Немногие оставшиеся еще светили, но глубокие тени и проливной дождь сократили видимость до нескольких ярдов.[17] Вскоре они подошли к галерее Годдарда и сквозь закрытую решетку посмотрели в окно.

— Боже милосердный, — выпалил Суинберн, — там картина Россетти, для которой я позировал! Я должен сказать об этом Данте: он будет на седьмом небе от счастья!

Данте Габриэль Россетти[18] был одним из основателей «Истинных либертинов» — самой идеалистической фракции секты либертинов[19] и противовеса печально известным «развратникам». Он также входил в Братство прерафаэлитов — общину художников, утверждавших своей целью создание картин, которые будут воздействовать на «духовный мир» простых людей, что было прямым вызовом текущей пропаганде. Увы, мало кто восхищался ими. Наоборот, пресса высмеивала Россетти, издевалась над ним и его когортой и утверждала, что художники взывают к пустоте, ибо у простых людей из рабочего класса нет, не было и не будет ничего похожего на духовность. Суинберн постоянно общался с членами Братства, несколько раз позировал им и очень удивился, увидев, что Годдард не побоялся выставить небольшое полотно на средневековые темы, которое изображало поэта в виде огненноволосого рыцаря с копьем в руке, сидевшего на огромном коне. Тем не менее картина была наполовину скрыта намного более дорогим портретом покойного Фрэнсиса Гальтона,[20] который, широко улыбаясь, держал в руке шприц, а над ним вилась надпись: «Усовершенствуй себя! Это совсем не больно!»

Здание было темным и тихим, дверь заперта, окно не тронуто.

— Пошли, — сказал Бёртон. — Никто не собирается красть Россетти.

Старомодный брум,[21] запряженный лошадью, — они всё еще встречались на улицах — прогрохотал мимо, окатив их водой, и исчез в темноте. Между тем цоканье копыт лишь усилилось, что никак не соответствовало размерам животного, тащившего карету.

— Мегаломовик, — прокомментировал Суинберн, и Бёртон сообразил, что его помощник прав: тяжелый топот принадлежал не лошади брума, а одному из гигантских животных, выведенных евгениками — фракцией биологов из секты технологистов. Очевидно, один из них стоял где-то неподалеку, хотя стоило Бёртону подумать об этом, как звук растаял вдали.

Лавка антиквариата Бойда на другой стороне улицы тоже оказалась нетронутой.

— Здесь не произошло ничего, — сказал Суинберн, когда они пошли дальше. — Боже мой, Ричард, мы в отчаянном положении: мы оба полны до краев, но не алкоголем.

— Вот и хорошо! — ответил Бёртон. — Я думал, что отучил тебя от бутылки.

— Да, но ты же и соблазнил меня! Ты сам оставался трезвым не больше двух дней после смерти Джека-Попрыгунчика, ха-ха!

— И за это я должен извиниться. Видимо, меня переполнило разочарование от той истории с Нилом.

— Забудь о нем, Ричард: Африка больше не твоя забота.

— Да знаю я, знаю. Просто… просто я жалею об ошибках, которые сделал во время экспедиции. Жаль, что я не смогу вернуться обратно и загладить свою вину.

Мимо них, громко бранясь, быстро прошел человек с зонтиком, который усилившийся ветер вывернул наизнанку. Суинберн искоса посмотрел на друга.

— Ты хочешь вернуться в Африку физически? Или прыгнуть во времени? Что это на тебя нашло? В последнее время ты выглядишь как медведь с больной головой.

Бёртон поджал губы, ударил тростью по локтю и засунул руки в карман.

— Монтегю Пеннифорс.

— Кто это?

— Он был кэбменом, про таких говорят: «соль земли». Он знал свое положение в обществе и, несмотря на все трудности и небольшой заработок, продолжал жить без жалоб.

— И?

— И я утащил его в свой мир. Его убили, и это целиком моя ошибка. — Бёртон посмотрел на друга тяжелым мрачным взглядом. — Уильям Строян, Бербера, 1854-й. Я недооценил туземцев — не думал, что они осмелятся напасть на наш лагерь. А они осмелились — и убили его… Джон Хеннинг Спик.[22] В прошлом году он выстрелил себе в голову, лишь бы не участвовать в диспуте со мной. Сейчас половина его мозга — машина, и он думает чужими мыслями. Эдвард Оксфорд…[23]

— Человек, прыгнувший сюда из будущего.

— Да. И случайно изменивший прошлое. Он пытался восстановить историю, и я убил его.

— Это был сумасшедший Джек-Попрыгунчик.

— Он открыл мне, как будет протекать моя жизнь. Я убил его из чистого эгоизма — сломал ему шею, чтобы не дать даже тени возможности выполнить свою миссию. Я не хотел быть тем человеком, который записан в его истории.

Они пробрались сквозь груды размокшего мусора и фекалий животных. Странно, но краб-чистильщик еще не побывал на этом конце Сент-Мартин-лейн.

— Если бы он остался жив, Ричард, — сказал Суинберн, — технологисты и «развратники» использовали бы его для собственных нужд. Мы потеряли бы контроль над своей судьбой.

— Разве мы в состоянии управлять Судьбой? — возразил Бёртон.

Суинберн улыбнулся:

— He-а, не в состоянии. А значит, ответственность за смерть мистера Пеннифорса и за все остальные несчастья, которые ты упомянул, ложится на нее, Судьбу. Не на тебя.

— И это делает меня ее орудием! Бисмалла! Только этого мне и не хватало! — Бёртон остановился и указал на витрину магазина. — Это Прайд-Мануши, продажа паросипедов.

Они проверили двери и окна здания. Никакого света. Всё заперто на замок. Потом заглянули внутрь сквозь щели в металлических ставнях. Никакого движения, ничего подозрительного.

— Следующий Брандльуид, — прошептал Бёртон.

— Дьявол! Теперь-то я понимаю, почему ты хочешь вернуться на Черный континент, — воскликнул Суинберн, поднимая воротник пальто: — по меньшей мере, там тепло! Черт бы побрал этот дождь!

Они опять пересекли улицу. Только они поднялись на тротуар, как из тени перед дверью появился лохматый нищий в поношенной грязной одежде. Его лицо с боков обрамляла огромная копна седеющих волос, давно не встречавшихся ни с расческой, ни с мылом.

— Я потерял работу, джентльмены, — прохрипел он, приподнимая в знак приветствия плоскую шляпу и обнажая лысую макушку, — и это пошло мне на пользу. Но я спрашиваю вас: какого черта проклятая судьба сделала меня философом, если в голове у меня всегда путаница? Не могли бы вы поделиться со мной тремя пенсами?

Суинберн выудил из кармана монету и бросил ее бродяге.

— Бери, старина. Так, значит, ты философ?

— Очень обязан. Верно, парень! А вот вам обоим совет в обмен на монету: жизнь — естественный отбор, в котором выживают наиболее приспособленные; и умный человек всегда должен помнить, что, будучи потомком прошлого, он одновременно является родителем чертова будущего. В любом случае, — он куснул три пенса и спрятал монету в карман, — меня зовут Спенсер,[24] и я очень рад нашему знакомству. Хорошего вечера, джентльмены!

Он опять приподнял шляпу и вернулся к крыльцу, где было относительно сухо. Бёртон и Суинберн возобновили обход.

— Какой необыкновенный человек! — заметил Суинберн. — А вот и Брандльуид. На вид всё спокойно.

И действительно, всё выглядело, как обычно: решетка опущена, окна целы, никакого света.

— Интересно, как дела у Траунса с Бхатти? — сказал Бёртон. Он дернул дверь, она не шелохнулась. — Всё в порядке. Пошли к банку Скрэннингтон.

Холодный ветер трепал их одежду, ливень бил в лицо. Они опустили поля шляп как можно ниже, подняли воротники пальто как можно выше, но это мало помогло. Бёртон дрожал и не мог остановиться; он точно знал, что завтра будет еще хуже.

Впереди зачернел банк. Вода ручейками стекала по закопченному фасаду большого зловещего здания. Суинберн запрыгал по ступенькам и проверил двери: все они были закрыты, решетки опущены. Он спустился обратно и проверил окна: ставни абсолютно целы.

— Совсем не вдохновляет, — пожаловался он. — Похоже, мы идем по ложному следу. Который час?

— Почти полночь.

— Погляди вокруг, Ричард: всё исчезло — мы даже не видели ни одного автоматического животного. Мужчины, женщины, звери — все в объятиях теплых сухих кроватей. И преступники тоже!

— Похоже, ты прав, — сварливо отозвался Бёртон, — но мы должны идти, пока не встретим Траунса.

— Прекрасно! Ну, если ты так говоришь… — раздраженно воскликнул Суинберн, всплескивая руками. — Только, пожалуйста, запомни на будущее: промокнуть до нитки и продрогнуть до мозга костей — совсем не та боль, которая приносит мне наслаждение! Удар тяжелой трости — да, удар тяжелых капель дождя — нет… Что это? — спросил Суинберн, указывая на огороженный участок за перекрестком. За низким забором стояла полная темнота.

— Это Милдью-стрит, — ответил Бёртон. — Давай-ка посмотрим: здесь идут работы — укрепляют подземную реку.

Они опять пересекли Сент-Мартин и наклонились над деревянной оградой, но не увидели ничего. Бёртон вытащил из кармана заводной фонарь, открыл его и завел: из боков устройства полился свет. Он поднял фонарь над изгородью и осветил грязную яму. Промокшая земля спускалась вниз, к устью скважины, из которой торчала верхушка лестницы; потоки воды журчали по откосу и исчезали в широкой шахте.

— Смотри! — воскликнул Бёртон, указывая на пятно грязи на вершине откоса, прямо под обрушившимся участком изгороди, выходившим на Милдью-стрит.

— Ты имеешь в виду эти следы? — пожал плечами Суинберн. — Ну и что?

— Не будь дураком! — проворчал Бёртон. — Сколько следы могут оставаться на грязи при такой погоде?

— Ничего себе! Наконец-то я понял, что ты имеешь в виду!

— Они совсем свежие. Некоторые из них даже не наполнились водой.

Бёртон и Суинберн прошли вдоль барьера к разрушенной секции. Бёртон присел на корточки и тщательно изучил следы.

— Тебе они ничего не напоминают? — спросил он.

— Хм-м, похоже, кто-то вдавил в грязь плоский кусок железа, — заметил поэт. — Бог мой, эти овалы такие глубокие: тот, кто оставил следы, должен быть очень тяжелым!.. Ба! Заводной человек!

— Но не тот, который на Трафальгарской площади, — поправил его Бёртон, — у того были чистые ноги, и, когда появились эти следы, он стоял около Колонны. Здесь были другие заводные люди. Трое. И, кажется, меньше пятнадцати минут назад. Но посмотри, кто был с ними!

Бёртон повел фонарем. Круг света пробежал по грязи и остановился на линии больших, широко поставленных и очень глубоких следов. У оставившего их было три ноги. Суинберн мгновенно распознал след:

— Брюнель! — крикнул он. — Изамбард Кингдом Брюнель![25] Паровой Человек!

— Да. Смотри, видишь эти глубокие отпечатки около колодца? Очевидно, он ждал там, пока латунные люди спускались вниз. Хотел бы я знать, что́ они там искали!

Бёртон переступил через упавшую ограду и повернулся к своему помощнику:

— Я должен посмотреть. Беги обратно к этому парню, Спенсеру. Дай ему еще три пенса и спроси, не видел ли он чего-нибудь необычного. Потом возвращайся и жди Траунса с констеблем Бхатти. Давай! У нас нет времени.

Суинберн помчался стрелой. Бёртон полуприсел, сдвигая центр тяжести вниз, и осторожно, сохраняя равновесие, начал спускаться по скользкой поверхности, помогая себе тростью и держа фонарь повыше. Вокруг него шипел дождь. Он спросил себя, правильно ли поступает. Брюнель и его команда заводных людей уже ушли, но куда? И что они тут искали?

Когда Бёртон добрался до середины короткого спуска, его ноги потеряли опору. Он упал на спину и заскользил вниз, к отверстию шахты. Через несколько секунд он ударился бедром о верхушку лестницы, которая, к счастью, оказалась крепко привинчена к стенке колодца. Он почувствовал, что его развернуло на мокрой глине головой вперед и бросило к отверстию. Не раздумывая, Бёртон отпустил трость и выбросил вперед руку. Пальцы нащупали ступеньку, он крепко схватился за нее, и тут его тело взлетело, затем упало и со всей силы ударилось о лестницу. Удар вышиб из него весь воздух, и, не удержавшись, он заскользил вниз. Нестерпимая боль пронзила плечо. Трость с треском ударилась обо что-то твердое внизу. Наконец он сумел ухватиться рукой за ступеньку, поставил ноги на другую и повис, дрожа всем телом; из губ вырвался невольный стон, он чувствовал себя слабым и больным. Несмотря на холодную погоду на лбу выступил пот. Фонарь потух.

Для надежности вжавшись в лестницу, Бёртон завел устройство. Когда фонарь с шипением вернулся к жизни, он опустил его ниже колен и осветил облицованную кирпичом дорожку, бежавшую ненамного ниже него. Рядом с дорожкой текла река, ее коричневая поверхность вздымалась и пенилась.

Бёртон начал спускаться; сверху лилась вода, струясь вокруг него. Спустившись с последней ступеньки, он разогнул затекшую руку и поморщился, потом подобрал трость и огляделся. Он находился на маленьком участке только что построенного прохода, продолжавшегося в обоих направлениях. Насколько он мог видеть — то есть совсем недалеко, — мягкие стены ненадежного туннеля были укреплены деревом. Дорожка шла вдоль реки и исчезала в темноте. По ней бежали три цепочки грязных овальных следов. Он пошел по ним.

Русло подземной реки оказалось слегка извилистым, но исследователь чувствовал, что идет более или менее под Сент-Мартином по направлению к Темзе. Через несколько минут в стене слева от него появилась дыра. Вокруг нее валялись груды камней — дорогу перегородил целый холм из булыжников. Бёртон поглядел на землю, убедился, что трое механических людей вошли внутрь, и пошел за ними.

Через короткое время, пройдя небрежно проложенным туннелем, он очутился около темного и мокрого фундамента здания. Рядом валялись разбитые куски упаковочной клети, заржавевшая железная кровать и старый комод. Грязь оставила пыльную дорожку, которая вела к открытой двери и вверх по ступенькам.

Королевский агент начал как можно тише подниматься по лестнице. Наверху оказалась еще одна дверь, которую Бёртон осторожно открыл. Фонарь осветил то, что могло быть мастерской или складом. В углу стоял большой сейф. Его дверь вырвали, и она, покореженная, валялась на полу. Сейф был пуст.

Бёртон миновал коридор и вошел в следующую комнату, окна которой выходили на улицу. Он мгновенно узнал ее, потому что несколько минут назад смотрел в нее сквозь опущенную решетку: это был ювелирный магазин Брандльуида.

Бёртон вернулся к сейфу и тщательно проверил его.

— Пуст, — негромко констатировал он. — Но для чего Брюнелю, самому знаменитому инженеру империи, красть бриллианты? Совершенная бессмыслица!

Люди верили, что Изамбард Кингдом Брюнель умер от удара в 1859 году. Его считали одним из величайших англичан, когда-либо живших на этом свете. Мало кто знал, что на самом деле он вошел в поддерживавший жизнь механизм и оттуда руководил различными проектами технологистов.

— В какие чертовы игры он играет? — пробормотал Бёртон. Больше он ничего не мог сделать, и чем дольше он оставался бы здесь, тем дальше ушли бы Паровой Человек и трое его заводных помощников.

Обратно Бёртон побежал тем же путем, которым пришел. Через несколько мгновений он добрался до лестницы и вскарабкался по ней. Кто-то звал его сквозь дождь, и он вскинул голову.

— Бёртон, Бёртон! Быстрее, парень!

— Траунс, это ты? Дай мне руку, можешь?

— Жди там.

Бёртон прищурился, стараясь разглядеть мечущиеся наверху фигуры. Кто-то скользнул к нему с обрыва, и он с удивлением увидел, как из дождя вынырнул философ Спенсер.

— Привет, босс! Хватайся за меня, и мы мигом вытащим тебя из этого дерьма!

— Здравствуй, мистер Спенсер. Вот, держи конец моей трости.

Он протянул бродяге трость, которую тот крепко схватил. Бёртон взобрался наверх и ухватился за запястье Спенсера. Как оказалось, другую руку нищего крепко сжимал Траунс, которого, в свою очередь, держал Бхатти. Суинберн, не державший никого, возбужденно прыгал за оградой, громко крича:

— Не дайте ему упасть! Не отпускайте его!

Людская цепочка вытащила Бёртона из ямы, потом его перенесли через разрушенную ограду и поставили на мостовую.

— Клянусь Юпитером, — заметил Траунс, — ну и видок у тебя!

Бёртон оглядел себя. Он был в грязи с ног до головы и чувствовал себя так же плохо, как выглядел, однако, не обращая внимания на боль, притаившуюся в костях, выключил фонарь, сунул его в карман и сообщил о своем открытии:

— Ограбление магазина бриллиантов. Они прошли к Брандльуиду через подземную реку.

— Вот это да! — выдохнул Бхатти. — Два дня назад Брандльуид получил большую партию бриллиантов. Эти бандиты разорили его до последнего пенса!

— И они отправились на восток! — объявил Траунс.

— Откуда ты знаешь? — удивился Бёртон.

— Их видел мистер Спенсер, — вмешался Суинберн.

Бёртон повернулся к бродяге:

— Объясни.

— Ну, босс, тута стоял здоровенный фургон, что твой дом. Запряженный этим чудо-юдо, ломовой лошадью; ну, ты знаешь. Дальше я ни хрена не видел, но он унесся во всю прыть прямо перед тем, как вы появились.

— Точно. Мы слышали его, — подтвердил Бёртон.

— И он проехал по Орандж-стрит черт знает куда, — сказал Траунс. — Мы его упустили!

— Ты шутишь? — воскликнул Бёртон. — Как мы можем не найти лошадь такого размера? Это же настоящая гора!

— Да, но эта гора перемещается очень быстро и может направиться куда угодно.

Внезапно королевский агент повернулся и побежал по Милдью-стрит:

— За мной!

— Что? Эй! Капитан Бёртон! — крикнул детектив-инспектор вслед удаляющейся фигуре. — Черт побери! Бхатти, за ним!

Оба полисмена побежали за королевским агентом, Суинберн — за ними, и даже Спенсер решил присоединиться к группе, надеясь на новый трехпенсовик.

Полицейские побежали по Орандж-стрит и очень скоро увидели Бёртона, барабанящего в дверь с криком:

— Именем короля, откройте!

Детектив-инспектор узнал здание: он проверял его несколько минут назад. Это был ЛЕСБОС: тренировочный центр автоматизированных животных. В ту же секунду он понял, что собирается делать Бёртон.

— Полиция! — крикнул он официальным тоном. — Открывайте!

Он услышал, как кто-то откинул засов. Подбежали Суинберн и Спенсер, тяжело дыша. Дверь приоткрылась, и к образовавшейся щели припал глаз.

— Я сплю! — запротестовал женский голос.

— Мадам, я детектив-инспектор Уильям Траунс, Скотланд-Ярд, а это мои помощники. Нам нужна ваша помощь!

Дверь открылась пошире. За ней стояла молодая женщина, одетая в ночную рубашку, чепец и тапочки. Сильное овальное лицо, карие глаза.

— Что вы хотите?

— У вас есть тренированные лебеди? — резко спросил Бёртон.

— Да. Нет. У нас не больше шести. Тренированных, я хочу сказать.

— Тогда нам придется реквизировать четверых.

— Пятерых, — поправил его Спенсер.

Женщина изумленно смотрела на них, ее взгляд перебегал от Бёртона к Траунсу и обратно.

— Пожалуйста, мэм, — мягко сказал Траунс, — это очень срочно! Вы получите компенсацию.

Она отступила:

— Входите. Меня зовут Мэйсон. Изабелла Мэйсон.

Они вошли. Мисс Мэйсон зажгла масляную лампу и подняла ее повыше.

— Помилуй бог! Что с вами произошло? — выдохнула она, увидев Бёртона, всего покрытого грязью.

— Мисс Мэйсон, вы не будете возражать, если я объясню всё позже? Сейчас нам нельзя терять ни секунды.

— Очень хорошо. Сюда, пожалуйста. — Она взяла зонтик с подставки и повела их по коридору. — Боюсь, нам придется пройти мимо болтунов. Лебеди сразу за ними.

— Мы, полицейские, привыкли к оскорблениям, — ухмыльнулся Бхатти. — Насколько я знаю, решения этой проблемы еще не нашли, не так ли?

— Нет, констебль… Через эту комнату, джентльмены: клетки снаружи.

— Констебль Бхатти, мисс.

— Нет, констебль Бхатти, еще не нашли. Секунду. — Она остановилась около двери, повертела в руках кольцо с ключами, выбрала подходящий и вставила в замок. — Приготовьтесь, джентльмены, — посоветовала мисс Мэйсон с кривой улыбкой.

Она открыла дверь, и они вошли в комнату. Вдоль стен стояли стеллажи с клетками, которые буквально взорвались оскорблениями:

— Сраные алкаши! Старые пердуны! Блудливые павианы! Дрочливые импотенты! Жирные индюки! Краснорожие ублюдки! Тупоголовые уроды! Неотесанная деревенщина! Обоссанные жополизы!

Оглушительный хор гремел не смолкая, пока они шли по длинной комнате к двери в дальнем конце.

— Прошу прощения! — изо всех сил крикнула мисс Мэйсон. — Не берите в голову.

Суинберн хихикнул. Эти попугаи-болтуны были одними из первых творений евгеников, признанных британским обществом. Человеку достаточно было отправиться на почту и сообщить птице свое послание, а также имя и адрес получателя, после чего попугай немедленно летел и доставлял сообщение. Одни евгеники знали, каким образом маленькие пестрые создания находят адресатов, но птицы не ошибались никогда.

Однако была и проблема. Болтуны ругали и оскорбляли всех, кого встречали. Каждое сообщение было щедро приперчено проклятиями, которых отправитель, естественно, не говорил. Тем не менее система оказалась очень популярной, и не в последнюю очередь оттого, что некоторые птицы изобретали полностью бессмысленные слова, которые всё равно звучали оскорбительно. Эти «новые ругательства» иногда становились последним криком моды. Недавно болтун, прилетевший с приглашением на поэтический вечер к лорду Хэверли, назвал Суинберна «болтливым чубососом», и поэт несколько дней хохотал почти без передышки. «Сердечно приглашаю вас — ты, болтливый чубосос, — на вечер вонючей поэзии и на стакан разбавленного мочой вина…»

Сквернословящие птицы наглядно показали трудность, которая с самого начала преследовала евгеников: какое бы животное ученые ни подвергали изменениям, всегда появлялся побочный эффект. Гигантские ломовые лошади, например, не контролировали свои мегапродуктивные кишки и мочевые пузыри. В Лондоне, где улицы и так воняли всем, чем только можно, это представляло серьезную проблему, пока предприимчивые технологисты не изобрели автоматических уборщиков (крабов-чистильщиков), которые каждую ночь бродили по улицам, собирая испражнения.

— Ведьмины рожи! Вонючие пасти! Ощипанные петухи! Говнюки! Идиоты! Молокососы! Грязные подонки! Обосравшиеся лунатики! Щенки-прихлебатели!

Следуя за мисс Мэйсон, мужчины добрались до конца комнаты. Юная женщина отперла дверь и, дождавшись, пока все проскочат, с шумом ее захлопнула, а потом раскрыла зонтик.

— Я думаю, на сегодня вполне достаточно. Еще раз извините, джентльмены.

Они оказались в широком поливаемом дождем дворе, около нескольких рядов клеток. В каждой клетке было вертикальное колесо, внутри которого изо всех сил бежала борзая. Их было не меньше двадцати, и за гулом от крутящихся колес не было слышно ровного шума дождя. Этих борзых называли бегунками, они составляли вторую половину Британской почтовой службы. Болтуны передавали голосовые сообщения, а собаки разносили письменные, носясь от двери к двери с бумагами, зажатыми между зубами. На самом деле они даже не могли остановиться и, прибыв на место назначения, перебирали ногами на месте, пока у них не забирали послание. Кроме того, они отличались поразительным аппетитом и требовали еды у каждого, кто их использовал.

— Они только что заснули, — сказала мисс Мэйсон, указывая на животных.

— Бегают во сне? — удивился Суинберн.

— Да. Именно поэтому я и поставила к ним в клетки колёса. Всё лучше, чем бегать по двору. Лебеди вон там.

Она указала в дальний конец площадки, где в высоких загонах стояли девять невероятно огромных лебедей. Головы на элегантно изогнутых шеях парили в воздухе на высоте пятнадцати футов.[26] Глазки-бусинки глядели на группу приближающихся людей.

— Не волнуйтесь. Они почти ручные.

— Почти? — с сомнением спросил Траунс. — Меня это не слишком успокаивает.

— Будь они чуть более дикими — моментально склевали бы вам головы. Они очень агрессивны по природе.

Траунс разгладил усы.

— Но есть четыре достаточно ручных, да? — спросил Бёртон.

— Пять, — добавил Спенсер.

— Да, сэр, хотя вам придется немного постараться. Они еще слишком упрямы.

— Давайте как можно быстрее запряжем их: у нас совсем нет времени!

Мисс Мэйсон подошла к сараю, из которого достала упряжь и несколько коробчатых воздушных змеев. Потом взяла длинную тонкую палку, вернулась к загонам и вывела наружу пять огромных белых птиц.

— Вниз! — скомандовала она, легонько стукнув одного из лебедей тростью. Тот услужливо присел, и, пока Спенсер держал зонтик над мисс Мэйсон, она показала мужчинам, как привязывать поводья к основанию шеи лебедя, проводя их над спиной. Суинберн, уже летавший раньше, помог ей пристегнуть одни концы длинных кожаных ремней к ногам, а другие — к воздушным змеям, которых Бёртон и Траунс уже развернули. Не отрываясь от работы, королевский агент сказал своим товарищам:

— Ищите крабов-чистильщиков.

— Зачем? — удивленно спросил Траунс.

— Я заметил, что конец Сент-Мартин не убран, — ответил Бёртон. — И теперь я знаю почему: крабы соблазнились мегаломовиком. Вы сами знаете, что они всегда следуют за лошадьми, убирая навоз. Я даже осмелюсь сказать, что они висят у него на хвосте!

— Отличная мысль, капитан! — воскликнул полицейский.

Мисс Мэйсон помогла констеблю Бхатти забраться в змея. Он сел на полотняное сиденье, вставил ноги в стремена и взял поводья. Женщина показала ему, как управлять птицей.

Спустя пару минут все мужчины уже сидели в воздушных змеях. Мисс Мэйсон отошла назад.

— Секунду! — крикнула она. — Подождите здесь: у меня есть идея!

И она помчалась обратно в тренировочный центр.

— Что она задумала? — недовольно проворчал Бёртон, но мисс Мэйсон уже бежала обратно, держа в руке сине-желтого болтуна.

— У всех почтовых попугаев есть уникальный код, — сказала она. — Это Пи-Оу-Экс Джей-Эр-5, из нового поколения. Как только она познакомится с вами — сможет отыскать любого: ей даже не нужен адрес. Вы можете использовать ее для переговоров в воздухе и называть просто Покс. Она держится наравне с лебедями: это самая быстрая из всех моих птиц. Скажите ей ваши имена! — И она по очереди поднесла птицу к каждому.

— Капитан Ричард Бёртон.

— Вонючий головорез! — просвистела малышка.

— Детектив-инспектор Уильям Траунс.

— Неуклюжий шут! — приветствовала она его.

— Алджернон Чарльз Суинберн.

— Тупой оборванный крохобор, — хихикнула она.

— Констебль Шиамджи Бхатти.

— Гребаный мусороукладчик! — прощебетала она.

— Герберт Спенсер.

— Красавчик с ангельским личиком, — пропела птица.

— Боже мой! — воскликнула мисс Мэйсон. — Неужели это был комплимент?

— Пожалуйста, — раздраженно выдохнул Бёртон, — нет времени!

Девушка слегка кивнула и поставила болтунью на плечо Бёртону. Та тут же присела, и королевский агент почувствовал, как маленькие коготки вонзились в его мокрое пальто.

— Удачи! — сказала мисс Мэйсон, отступая. — Констебль, забегите ко мне завтра. Вы обязаны рассказать, что происходит!

Бхатти улыбнулся и кивнул.

— Идите внутрь и обсушитесь, — посоветовал он, — ваши тапочки уже промокли насквозь!

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон щелкнул поводьями. Его лебедь расправил крылья и, громко хлопая ими, взвился в воздух через пять шагов. Кожаные ремни упряжи развернулись и, туго натянувшись, устремились вслед за птицей; воздушный змей взлетел в небо.

Бёртона с силой вдавило в полотняное сиденье, но он успел заметить, что лебеди поднимаются в мокрый воздух с невероятной скоростью. Дождь бил прямо в лицо. Лебедь поднимался по спирали всё выше, и, бросив взгляд назад, Бёртон убедился, что его товарищи следуют за ним.

Охота продолжалась!

Глава 2 ПЛАН ИЗДАНИЯ УТОПИИ

Пропитанный влагой воздух колол лицо Бёртона ледяными иглами, но даже без шляпы, которую он, как и все остальные, положил во вместительную сумку в спинке воздушного змея, он чувствовал неприятный жар — верный знак приближающегося приступа малярии. Бёртон попытался сосредоточиться, но знакомое чувство раздвоения уже охватило его.

— Проклятое мерзкое рыло! — пробормотала Пи-Оу-Экс Джей-Эр-5.

Пятеро гигантских лебедей закружились над западным концом Орандж-стрит. Из-за дождя видимость была плохая, и люди заставили их держаться в опасной близости к крышам. Суинберн был самым опытным летуном, но почему-то только он один никак не мог укротить свою непокорную птицу и летел выше всех, в низком облачном одеяле.

Выследить мегаломовика оказалось проще, чем думал Бёртон. Первым его след нашел Бхатти. Вначале он летел сразу за Бёртоном, но ветер и дождь били в воздушного змея; его кидало и швыряло на длинной привязи, поэтому держаться недалеко друг от друга было совершенно невозможно. Бёртон крикнул болтунье:

— Покс! Сообщение для констебля Шиамджи Бхатти. Начало сообщения. Что у тебя? Конец сообщения. Лети.

Ярко окрашенная птица взвилась с его плеча. Спустя несколько мгновений, когда воздушный змей Бхатти болтался прямо под ним, Бёртон увидел, как Покс что-то кричит прямо в ухо юному полицейскому. Исследователь подвигал ляжками в попытке стабилизировать змея. Не самая лучшая погода для полетов!

Птица вернулась.

— Сообщение от слюнявой губкоголовы, констебля Шиамджи Бхатти, — просвистела она. — Начало сообщения. Посмотри направо, сопливый слизняк! Чертовы «крабы-чистильщики» собрались на Хей-маркет. Конец сообщения.

Бёртон приказал Покс передать сообщение Траунсу, Суинберну и Спенсеру. Потом он повернул лебедя направо и заставил пролететь вдоль Хей-маркет-стрит. Он миновал четырех восьминогих чистильщиков улиц и заметил пятого на углу Пикадилли. Дернув за поводья, Бёртон повернул налево и полетел вдоль одной из главных улиц столицы. Пролетев еще над тремя крабами, он оказался недалеко от Грин-парка. Девятый мусорный краб набросился на дымящуюся гору навоза у дверей отеля «Парфенон». Дальше, вплоть до угла Гайд-парка, крабов не было.

Покс вернулась на плечо Бёртона. На углу Грин-парка он развернулся против часовой стрелки и стал вглядываться во тьму.

Там!

Огромный фургон стоял в парке; над ним горой возвышался мегаломовик. Оглянувшись, Бёртон увидел, что его товарищи летят за ним. Внезапно птица Суинберна, громко крича, вынырнула из облаков и устремилась к земле. Воздушный змей, привязанный к ней, ударился о верхушки деревьев, разорвался, и в доли секунды от него не осталось ничего. Бёртон увидел, как крошечного поэта выбросило наружу и он стал падать, ударяясь о ветки. В сердцах выругавшись, Бёртон замедлил своего лебедя, сделал крутой вираж и пролетел над другом.

— Ты ранен? — проревел он и унесся прочь, но потом развернулся обратно.

— Да! — прокричал слабый голос снизу. — И это так увлекательно! — Бёртон, изумленный маневренностью лебедя, опять развернулся и пролетел над Суинберном. — Позови полицейских, — крикнул тот, — пускай захватят фургон!

Бёртон поднялся выше, вытер залитые дождем глаза и присоединился к остальным, кружившим над массивной повозкой. Позади нее виднелась громоздкая фигура Изамбарда Кингдома Брюнеля: он разгружал какие-то четыре машины, и три заводных человека помогали ему.

Как всегда, при виде Парового Человека Бёртона охватило благоговение. Самый знаменитый и удачливый инженер в мире стоял на трех многосуставчатых механических ногах. Они поддерживали горизонтальное дискообразное шасси, на котором располагалось основное тело, напоминавшее лежащий на боку деревянный бочонок, скрепленный медными обручами. На каждой стороне бочонка находились куполообразные выступы, от которых отходили девять многосуставчатых рук, заканчивавшихся самыми разнообразными инструментами: от тонких пальцев до острых лезвий, от отвертки до молотка, от гаечного ключа до сварочного аппарата.

Еще один купол поднимался из середины тела Брюнеля. От него тоже отходили руки (ровно шесть), больше похожие на длинные и гибкие щупальца, заканчивавшиеся ладонями-зажимами. Из прорезей в самых разных местах тела торчали вращающиеся зубчатые колеса. На одном плече поднимался и опускался поршень; на другом было устройство, похожее на кузнечные меха, которое с жутким хрипом качало воздух. Массивный механизм поддерживал жизнь в Брюнеле, но что происходило с человеком, находившимся внутри него? Как он дышал, видел, слышал и ел? И сколько в нем осталось человеческого?

Королевский агент — вместе с Суинберном, Траунсом и еще несколькими людьми — знал, что некоторые из недавних поступков инженера были не только крайне сомнительны с этической точки зрения, но и, возможно, преступили рамки закона. Однако сэр Ричард Мэйн,[27] главный комиссар полиции, заявил: «Было бы весьма неумно арестовать национального героя, человека, который столько сделал для империи и продолжает делать, хотя и тайно. У нас нет абсолютных и неопровержимых доказательств его вины». И вот доказательство не замедлило появиться.

Бёртон присвистнул от изумления, сообразив, что́ делают Брюнель и его помощники. Они распаковывали орнитоптеры!

— Сообщение для детектива-инспектора Траунса. Начало сообщения. У них орнитоптеры. Я не знаю, с какой скоростью могут летать лебеди, но, похоже, сейчас мы это проверим. Конец сообщения. Лети!

Покс тут же взлетела. Наряду с наполненными газом дирижаблями и электрическими моторами технологисты считали орнитоптеры «тупиковым» изобретением, хорошим в теории, но не на практике. Крылатые машины могли лететь с огромной скоростью и покрывать колоссальные расстояния, не пополняя запасов топлива, но ни один человек не мог ими управлять: человеческая реакция оказывалась слишком медленной и не могла компенсировать их врожденную нестабильность.

Предполагали, что орнитоптеры могут летать при помощи бэббиджа, но, конечно, бэббиджи были крайне редки и чрезвычайно дороги. Не считая того, подумал Бёртон, что сейчас под ним, внутри заводных тел, было сразу трое, и каждый из них поднимался в седло орнитоптера.

Летающая машина самого инженера поражала воображение: Бёртон никогда не видел таких больших орнитоптеров, но меньший просто не смог бы нести очень тяжелого Брюнеля.

Четыре лебедя по-прежнему кружили наверху, когда орнитоптеры покатились вперед. На плечо Бёртона вернулась Покс:

— Сообщение от вонючего детектива-инспектора Траунса, — провизжала она. — Начало сообщения. Используй револьвер. Подбей чертовы орнитоптеры, ты, простофиля с куриными мозгами, но не стреляй в желторотого Брюнеля. Конец сообщения.

Бёртон переложил правый повод в левую руку и вытащил из кармана пальто «смит-вессон». Управлять лебедем одной рукой было крайне сложно: воздушный змей немилосердно швыряло из стороны в сторону, если же к этому добавить ветер и дождь, то попасть во что-нибудь казалось совершенно невозможно. К тому же рука дрожала от надвигающейся лихорадки. Ни на что не надеясь, Бёртон направил револьвер в сторону взлетающих орнитоптеров и нажал на курок. В ту же секунду одна из машин исчезла в клубе пара и по парку покатилось эхо взрыва. В воздух взвилась латунная голова и пролетела в опасной близости от лебедя Спенсера.

— Повезло! — пробормотал Бёртон. — Наверное, пуля ударила в работающий котел.

Три оставшихся орнитоптера, махая крыльями, бежали по траве, из их воронок валил пар. Бёртон услышал громкий треск, машины взвились в воздух и начали набирать скорость.

Из змеев Бхатти и Траунса послышались выстрелы. Внезапно одна из летающих машин накренилась, перевернулась и с грохотом врезалась в землю, похоронив под собой заводного пилота. Бёртон, пролетая мимо, краем глаза увидел искалеченную дергающуюся фигуру. Он выстрелил еще раз, убрал револьвер в карман, взял поводья обеими руками и посильнее щелкнул ими, заставляя лебедя прибавить скорость.

Орнитоптеры, махавшие крыльями так быстро, что стали похожи на размытые пятна, наклонились вправо и повернули на север, потом набрали высоту и исчезли в облаках. Лебеди полетели следом.

Бёртон промок насквозь; его зубы стучали, и он не мог унять дрожь. Он вытер лицо локтем и, посмотрев вперед, неожиданно для себя обнаружил, что вылетел из грозовой тучи. Светила полная луна, окрасив блестящим серебряным цветом пелену облаков, волновавшуюся под ним. На этой высоте, где не было ни дождя, ни ветра, коробчатый воздушный змей летел гладко, без рывков, которыми сопровождалась вся погоня. Машина Брюнеля махала крыльями впереди. Где же его компаньоны?

Бёртон взглянул направо и увидел Бхатти и Спенсера, потом посмотрел налево, увидел Траунса и отчаянно закричал. Слишком поздно! Орнитоптер выжившего заводного человека бросился сверху прямо на лебедя Траунса. Металлическое крыло прошло сквозь шею птицы и отрезало ей голову. Орнитоптер описал крутую дугу и умчался прочь, а тело птицы устремилось в облако, таща за собой воздушный змей. За мгновение до того, как Траунс исчез в густом тумане, Бёртон увидел, что тот дернул аварийный ремень и отцепил воздушного змея от птицы.

Королевский агент с облегчением выдохнул. Теперь его друг благополучно приземлится, хотя, конечно, при посадке его хорошенько тряхнет. Бёртон направил лебедя поближе к двум оставшимся товарищам. Здесь, выше облаков, они могли слышать друг друга.

— Куда он делся? — крикнул Бёртон.

— Не знаю! — закричал в ответ Бхатти, поглядев вверх и вокруг.

— Вниз, в облако! — проорал Спенсер. — Он прямо под твоим проклятым змеем, босс. Он… а-а-а!

Орнитоптер вынырнул снизу и пролетел сквозь упряжь, связывавшую бродячего философа с лебедем. Змей Спенсера закувыркался, падая вниз, а лебедь, которым больше никто не управлял, повернулся и полетел обратно.

Бёртон полез за своим револьвером, нащупал его — и выронил. Королевский агент выругался и взглянул на констебля, надеясь, что его мгновенная слабость останется незамеченной. Не вышло. Бхатти глядел в его сторону, пытаясь обнаружить врага.

— Он пикирует прямо на вас! — крикнул полицейский, указывая вверх.

Бёртон резко дернул поводья, и птица, с протестующим криком, повернула влево. Пистолет Бхатти дважды пролаял, когда орнитоптер проносился в нескольких дюймах от воздушного змея Бёртона. Вражеская машина резко развернулась и появилась рядом с лебедем констебля. Пилот, приподнявшись в седле, уставился прямо на гигантскую птицу. Испуганный лебедь отреагировал с характерной для его вида агрессивностью: вытянул шею в сторону, схватил клювом латунную голову и сорвал ее с механических плеч.

Бхатти закричал от радости, которая, однако, продлилась недолго. Никем не управляемый орнитоптер врезался в птицу. Металлические крылья вонзились в тело, и на констебля обрушился поток крови. Лебедь крикнул и начал падать; орнитоптер, оставляя паровой след, устремился вслед за ним.

— Удачи, капитан! — крикнул Бхатти, выдергивая аварийный ремень. Его воздушный змей начал планировать и исчез в облаках. Орнитоптер Парового Человека, летевший впереди, слегка повернул на восток. Внезапно по телу Бёртона прошла дрожь, и он заскрипел зубами.

— Всё в порядке, Брюнель, — выдавил он из себя. — Остались только ты и я.

Он тряхнул поводьями. Охота продолжалась.

Они летели над облаками и поливаемым дождем Лондоном. Бёртон изо всех сил старался не уснуть. Он спросил себя, где теперь его бывший товарищ по путешествиям Джон Хеннинг Спик, и стал вспоминать то время, которое они вместе провели в Африке. У него начались галлюцинации: полотно воздушного змея превратилось в полотняные носилки, которые тащили туземцы. Спик наклонился над Бёртоном и полил водой из фляжки его горящий в лихорадке лоб.

— Осталось совсем немного, Дик, — сказал Спик. — Еще до заката мы будем в Уджиджи:[28] там мы сможем отдохнуть и привести себя в порядок, а потом более тщательно исследуем озеро. И дорога совсем простая, старина: плоская саванна — никаких болот, много животных. Этим утром я подстрелил трех газелей и пять грифов!

Стрельба. Всегда стрельба! Бог мой, как Спик любит убивать!

Вода продолжала брызгать на лицо.

Хватит!

Спик не остановился. Наоборот, капли били в лицо еще сильнее, и Бёртон промок насквозь. Внезапно он очнулся. Бисмалла! где Брюнель?

Злой на самого себя, Бёртон оглянулся. Они спустились и летели в облаках. Он яростно дернул поводьями, заставив лебедя подняться повыше. Вынырнув из облаков, Бёртон с облегчением заметил орнитоптер впереди, немного левее; он опускался. Бёртон последовал за ним и опять оказался в облаках. В следующее мгновение на него набросились ветер и дождь. Взглянув вниз, на улицы, он сначала не узнал их, но потом увидел знакомые ориентиры: Мазуэлл-хилл и парк «Александра». Брюнель описал широкую дугу и приземлился в Прайори-парке, маленьком клочке зелени на юго-востоке. Медленно облетев его, королевский агент нырнул вниз и, когда деревья, окружавшие парк, остались позади, резко дернул аварийный трос. Он отцепился от лебедя: мир беспорядочно закувыркался, потом земля разбухла, раздался страшный удар — и Бёртон потерял сознание.

Он открыл глаза. Почему он лежит под дождем? Почему запутался в материи? Почему?..

Память вернулась. Бёртон пошевелился, перекатился, отбросил от себя полотно со сломанными планками и встал на колени. Его вырвало. Всё тело дрожало. Он пошарил вокруг, нащупал сумку змея, вынул оттуда трость с серебряным набалдашником в виде головы пантеры и, тяжело опираясь на нее, встал на ноги.

На плечо Бёртону села Покс. Он вытащил из кармана шейный платок и вытер рот. На матерчатом квадрате осталась кровь, которую уже смывал непрекращающийся дождь. Он ощупал лицо и обнаружил на переносице глубокую рану. Прижав к ней платок, он захромал по мокрой траве к ближайшей рощице. Наконец он облокотился о ствол дерева: голова болела невыносимо.

— Покс. Сообщение для детектива-инспектора Траунса, — прохрипел он. — Начало сообщения. Брюнель приземлился в Прайори-парке, Крауч-Энд. Он в монастыре. Быстрей приезжай. Возьми с собой людей. Конец сообщения. Лети.

Покс презрительно свистнула и улетела. Бёртон, спрятавшись под ветками, внимательно рассматривал зловещее старое здание за лужайкой. Большой орнитоптер стоял перед высокими двойными дверьми. Дождь громко барабанил по металлическому фюзеляжу машины, из ее воронки поднимались усики пара.

Зачерпнув из внутреннего резервуара ту замечательную силу, которая провела его через множество приключений, королевский агент пересек лужайку и спрятался за машиной. Потом обогнул ее сбоку, скользнул под сложенное крыло и уставился на фасад монастыря. Двери открылись, изнутри сверкнул свет. Громко позвякивая, показался Паровой Человек. Зазвенели колокольчики: странный и почти непонятный голос Брюнеля. Но сверхчуткий слух лингвиста помог Бёртону легко разобрать слова:

— Входите, капитан: слишком сильный дождь.

— Вот и спрятался! — проворчал Бёртон.

Выпрямившись, он устало дотащился до входа. Брюнель посторонился, выпустив из себя клуб отработанного пара.

— Не волнуйтесь, капитан, вашей жизни ничего не грозит, — прозвенел знаменитый инженер, когда Бёртон вошел внутрь. — Входите и грейтесь у огня. Я хочу, чтобы вы кое с кем встретились.

Внутри здание полностью перестроили, для того чтобы в нем могло поместиться гигантское тело Брюнеля. Из трех этажей уцелел только самый верхний. Всё остальное превратилось в огромное пустое пространство, которое прерывалось высокими железными подпорками, заменившими внутренние стены. Наверх вела только узкая лестница без перил, слева от Бёртона. Справа от него, за деревянными ширмами с индийскими орнаментами, виднелись богато украшенная мебель, стоявшая на узорчатых коврах, и большой камин, в котором заманчиво мерцало пламя. Именно туда указывали многосуставчатые руки Парового Человека.

— Где бриллианты, Брюнель? — спросил Бёртон.

В ответ, с жужжанием шестеренок, поднялась еще одна рука. Зажимы на ее конце держали несколько плоских футляров с драгоценными камнями.

— Здесь. Объяснение ждет вас у огня. Я настаиваю, чтобы вы подошли к огню и обсушились. Иначе вы простудитесь и умрете.

Это прозвучало явно как угроза. Бёртон повернулся и неровным шагом направился к камину, минуя скамейки с разбросанными на них маленькими механическими деталями, инструментами, сверлами, латунными трубками, шестеренками и пружинами. Он обошел ширмы и увидел немолодого человека, сидевшего в кожаном кресле. Лысый, сморщившийся, с ввалившимися глазами и бледной, покрытой мелкими пятнами кожей. Никаких сомнений: это был сэр Чарльз Бэббидж.

— Будь я проклят! — воскликнул старый изобретатель надтреснутым скрипучим голосом. — Вы больны? Вы выглядите измученным! И вы промокли до мозга костей, черт побери! Ради бога, садитесь. Подтащите кресло поближе к огню. Брюнель, Брюнель! Подойдите сюда!

Бёртон прислонил трость к камину и рухнул в кресло. Паровой Человек подошел к ним, убрав с дороги пару ширм; его гигантская фигура нависла над обоими людьми.

— Где ваши манеры? — спросил Бэббидж. — Принесите сэру Ричарду бренди!

Брюнель подошел к буфету и потрясающе аккуратно вынул из него хрустальный графин с двумя бокалами. Щедро наполнив их, он вернулся и протянул людям бренди. Бёртон и Бэббидж взяли по бокалу, и Брюнель отошел на несколько шагов назад. Пар с шипением вышел из него, он опустился на корточки и замер; только его меха ритмично хрипели.

— Скрип-скрип! Скрип-скрип! — заметил Бэббидж. — Какой ужасный шум! Без остановки. И еще весь вечер дождь стучит в окно. Тук-тук, тук-тук. Как можно думать в таких условиях? Выпейте это, Бёртон. Но что с вами?

Бёртон залпом выпил бренди. Зубы с клацаньем ударились о стекло. Он отер кровь с лица, вытащил из кармана платок и приложил к ране на носу. Потом вздохнул, бросил окровавленный матерчатый квадрат в огонь и пробормотал:

— Малярия.

— Мой дорогой друг, прошу прощения! Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Вы можете объяснить мне, что происходит, сэр.

— Я могу объяснить, сэр Ричард, и, когда я это сделаю, вы, боюсь, поймете, что всё это преследование Брюнеля и бессмысленное уничтожение троих моих вероятностных калькуляторов — серьезное недоразумение.

— Я действовал так только потому, что Брюнель, великий инженер, унизился до обычного грабежа.

— Уверяю вас, здесь нет ничего обычного: одно то, что я добровольно пожертвовал одним из своих калькуляторов, сделав его приманкой, разве не является достаточным доказательством, как вы считаете? Разрешите мне задать вам вопрос: будет ли кража бриллиантов считаться преступлением, если миллионы людей, фактически вся империя, извлекут из этого пользу? Прежде чем вы ответите, я хочу напомнить, что подобный вопрос часто использует британское правительство для оправдания грабежа целых стран.

Бёртон поднял руку.

— Погодите. Я сам утверждаю, что распространение так называемой цивилизации мало чем отличается от вторжения, подавления сопротивления, грабежа и закабаления, но, ей-богу, не могу понять, как это связано с грязным ограблением ювелирного магазина!

Бэббидж хихикнул.

— Ну вот, вы опять. Если двое бродяг взламывают фомкой дверь и бьют полицейского по голове — вот это я называю грязным ограблением. Но механизированный гений, управляющий тремя заводными вероятностными инструментами? Ай-ай-ай, сэр Ричард! Ай-ай-ай!

— Ответьте мне… — Бёртон остановился и застонал: дрожь завладела им, стакан выпал из рук и разлетелся на куски, ударившись о край очага. Бэббидж вздрогнул от шума, но мигом опомнился. Он хотел было встать, но Бёртон остановил его взмахом руки:

— Нет, я в порядке. Скажите мне: что приобретет империя в результате сегодняшнего ограбления?

Паровой Человек звякнул, встал и вернулся к буфету с напитками.

— Я должен поделиться с вами своим представлением о будущем, — сказал Бэббидж. — Заранее хочу сказать вам, что построить новый мир возможно. При условии, конечно, что я буду долго жить.

— Каким образом эти бриллианты связаны с вашим выживанием? Я не понимаю.

— Сейчас поймете.

Бёртон взял стакан, предложенный Брюнелем. Паровой Человек вернулся на свое место. На его теле открылась маленькая заслонка: одна из рук с клещами на конце потянулась в нее и вытащила длинную толстую сигару. Заслонка закрылась, и рука вставила сигару в маленькое отверстие на несколько дюймов ниже мехов. Затем поднялась другая рука с паяльной лампой на конце и зажгла сигару. Меха поднялись и опустились, в воздухе поплыл голубой дым.

Старые привычки живут долго.

Бёртон отпил из стакана. Джин: хороший выбор. Бэббидж наклонился вперед:

— Бёртон, что вы скажете, если больше не будет необходимости в рабочем классе?

Королевский агент посмотрел на свои туфли: от них валил пар.

— Продолжайте, — сказал он, чувствуя себя странно отделенным от происходящего, словно мир, в котором он жил, был только сном и он скоро должен проснуться.

— Представьте себе, от одного конца империи до другого механические мозги непрерывно заботятся о людях: пекут нам пищу, убирают наши дома, чистят наши дымоходы, работают на наших фабриках, доставляют нам товары, поддерживают всю нашу инфраструктуру. Они служат нам, не задавая вопросов, не жалуясь, изо всех сил — и ничего не требуют взамен!

— Вы имеете в виду механических людей с бэббиджами в головах? — хрипло и невнятно спросил Бёртон.

— Фу! Ведь это только прототипы. Они сущая ерунда по сравнению с тем, что я могу создать, если проживу достаточно долго.

— Если проживете, — эхом откликнулся Бёртон. — И как вы предполагаете сделать это? Ведь вы уже старик.

— Пойдемте со мной.

Бэббидж поднялся с кресла, взял стоявшую рядом трость и шагнул за экраны. Бёртон с трудом встал, взял свою тросточку и последовал за Бэббиджем. С шумом, звяканьем и завитками пара за ними потопал Брюнель. Они подошли к центру мастерской, где стоял постамент, завешенный тонкой материей.

— Пожалуйста, — сказал Бэббидж Брюнелю. Паровой Человек вытянул руку и сдернул материю. Бёртон ошеломленно глядел на сложный латунный агрегат: фантастическое переплетение зубчатых колес, пружин и линз, собранное в похожем на мозг контейнере. Прибор казался изысканным, смущающим воображение и странно-прекрасным.

— Очередной бэббидж? — спросил он.

— Намного больше. Это мое будущее, — ответил ученый. — И, соответственно, будущее Британской империи.

Бёртон оперся на трость, мысленно попросив детектива-инспектора Траунса и его людей поторопиться.

— То есть?

— Это мое последнее создание, — сказал престарелый ученый, нежно погладив устройство, — вероятностный калькулятор, предназначенный для информации из электрического поля.

— Какой информации? — не совсем понял Бёртон.

— Вот этой, — ответил Бэббидж, касаясь своего черепа костистыми пальцами.

Королевский агент тряхнул головой:

— Нет. Электрическое излучение мозга крайне слабо — его невозможно измерить. И потом, мозг — смертный орган, не механический: после его смерти поле исчезает.

— Что касается измерений, вы ошибаетесь. Что касается смерти, вы безусловно правы. Однако кое-что вы даже не приняли во внимание. Брюнель, не будете ли вы так добры показать нам, пожалуйста?

Изамбард Кингдом Брюнель опустился пониже и поставил ящички с драгоценностями на пол. Их было ровно шесть, все из сейфа Брандльуида. Руки Парового Человека согнулись: зажимы обхватывали один ящичек за другим, тонкие пилки скользили в замочные скважины, ящички открывались — и механические руки переходили к следующему. Наконец тиски обхватили шестой и извлекли из него пять больших черных камней.

— Поющие Камни из Камбоджи, — объявил Бэббидж.

— И что это такое? — с раздражением спросил Бёртон. Его веки налились тяжестью, ноги дрожали.

— Самая большая техническая проблема, сэр Ричард, вовсе не в том, чтобы собрать информацию и потом распределить, самое трудное — ее сохранить. Создать машину, которая думает, относительно легко, однако создать машину, которая помнит, — совсем другое дело! Передайте камни нашему гостю, Брюнель.

Знаменитый инженер подчинился и уронил камни в протянутую руку Бёртона. Королевский агент внимательно осмотрел их, одновременно стараясь не уснуть.

— Вы держите в руках решение проблемы, — сказал Бэббидж. — Один французский лейтенант, Мари-Жозеф-Франсуа Гарнье, украл эти бриллианты из храма в Камбодже. Их было ровно семь. Во Франции их знают как Поющие Камни: в 1837 году обнаружили, что они испускают слабое мелодичное жужжание. Два камня Франсуа Гарнье отдал своему коллеге Жану Пеллетье, а оставшиеся сохранил для себя. Но Пеллетье оказался активным технологистом. Он знал, что мы ищем такие камни. Мы слышали, что подобные вещи существуют, и подозревали, что они обладают уникальными свойствами. Когда Пеллетье принес мне эти два камня, я исследовал их и был заинтригован возможностями, которые кроются в их весьма необычной кристаллической структуре. Я даже создал прототип устройства, которое использует эти камни. К сожалению, Пеллетье умер от сердечного приступа прежде, чем я закончил работу, и в его доме камней уже не оказалось. Нет никаких сомнений, кто-то из домашних продал их: этим низким типам невозможно доверять! Без камней мой прототип оказался совершенно бесполезен, и я отдал его Дарвину, а тот вставил его в человека, с которым вы хорошо знакомы: в Джона Спика.

Бёртон охнул от изумления.

— Без этих двух камней устройство работало не так, как я планировал, но оно всё же позволяло Дарвину управлять бедным парнем, — продолжал Бэббидж. — Хотя я до сих пор не знаю, почему он хотел этого. Впрочем, мне всё равно.

— Но он же должен был хотя бы намекнуть вам, почему Спик так важен для него? — спросил Бёртон.

— Может быть. Я забыл. Не имеет значения. Важно лишь то, что пять из семи бриллиантов недавно появились в Лондоне. Правдами или неправдами, но я должен был получить эту коллекцию Франсуа Гарнье.

— И вы выбрали неправдами.

— Я выбрал самый быстрый и эффективный метод, — ответил Бэббидж. — Видите ли, сэр Ричард, эти черные бриллианты могут запоминать состояние электрического поля, даже очень слабого. Вы понимаете, что это означает?

— Не очень.

— Я объясню как можно проще. В момент смерти в человеческом мозгу происходит всплеск электрической активности, можете назвать это передачей. Поющие Камни настолько чувствительны, что в состоянии уловить и сохранить эту передачу, если, конечно, они находятся достаточно близко. Память, сэр, они сохраняют память! Я собираюсь умереть в их присутствии, и мой интеллект будет запечатлен в них. Брюнель вставит камни в этот вероятностный калькулятор, который, как и его предшественник, может обрабатывать информацию, записанную в их структуре. Другими словами, сущность Чарльза Бэббиджа будет жить или, скорее, думать в этом устройстве.

Бёртон грустно улыбнулся:

— Вы собираетесь достичь бессмертия?

— Я собираюсь сохранить мой интеллект.

— А душу?

— Фу! — раздраженно закудахтал Бэббидж. — Я верю в эту суеверную чепуху не больше, чем вы! Я имею в виду мои процессы мышления! Квинтэссенцию меня!

— Вздор! Человеческое существо совершенно не сводится к электрическому полю, сгенерированному или содержащемуся в губчатом веществе его мозга. А что с сердцем, сэр? Что с эмоциями? Как насчет того, что человек чувствует, вспоминая свои победы и поражения?

Теперь пришел черед засмеяться старому ученому:

— Во-первых, нет абсолютно никаких эмпирических свидетельств, что эмоции находятся в сердце, — презрительно сказал он. — А во-вторых, даже если и так, они постоянно исчезают! Да и что хорошего нам дают эмоции? Они мучат нас, раздражают, ослабляют и вообще восходят к самым примитивным животным желаниям людей. Вы же не собираетесь читать мне лекцию о величии любви, верно?

— Нет, конечно нет. Однако я осмелюсь сказать, что иногда человек принимает решения вопреки доводам рассудка.

— Ерунда! Просто бывают ситуации, с которыми слабый интеллект справиться не в силах: тогда он сдается и подчиняется эмоциональным импульсам. Я же создал машину, которая выбирает лучшее решение, основываясь на логике.

Голова Бёртона клонилась на грудь. Он с трудом сдерживался, чтобы не уснуть; в теле бушевал жар. Комната крутилась, голос Бэббиджа доносился издалека. Брюнель, похоже, стоял в нескольких шагах позади.

— Нет, сэр Чарльз, это не будет лучшим решением, — проскрипел Бёртон. — Вы не заметили того простого обстоятельства, что мозг, отделенный от сердца, становится полностью аморальным. Взгляните на то, что вы с Брюнелем совершили сегодня ночью. Вы украли! Вы сделали то, что вам казалось логически обоснованным, и даже ни на секунду не представили себе последствий для мистера Брандльуида! Через несколько часов он проснется и обнаружит, что его бизнес полностью разрушен. Пострадает его репутация. Он лишится дохода. В результате ваших действий он и его семья тяжко пострадают.

— Не имеет значения, — резко бросил Бэббидж. — Этот человек ничто, простой торговец.

— А что с его сыном или дочерью? Вы знаете их судьбу?

Бэббидж облизал губы.

— О чем вы вообще говорите? Я даже не знаю, есть ли у него сын или дочь. Я вообще ничего о нем не знаю.

— Вот именно! Вы ничего о нем не знаете — и тем не менее сочли его ничтожеством. А что, если один из его детей откроет лекарство от гриппа, тайну вечного двигателя или систему, которая уничтожит бедность? На каком основании вы лишили нас всех этих открытий?

Старик выглядел расстроенным.

— Всё это очень неопределенно, — запротестовал он, — и, поскольку речь идет о работающих людях, в высшей степени маловероятно.

— Ваша неприязнь к рабочему классу хорошо известна, сэр Чарльз. Возможно, именно поэтому вы и пытаетесь заменить его думающими машинами. Но ваше презрение не в состоянии уничтожить саму возможность того, что семья Брандльуида способна сыграть критическую роль в нашей социальной эволюции.

Королевский агент подавил рвоту. Гигантские молоты били его в череп изнутри.

— Очень простое уравнение, — пробурчал Бэббидж: — вопрос вероятности. Мы вправе утверждать, что, может быть, дети Брандльуида окажут значительное влияние на будущие поколения. Но мы так же вправе утверждать и то, что я, Чарльз Бэббидж, уже оказал и еще окажу весьма значительное влияние на империю.

— Это тщеславие.

— Факт! Я безусловно сделал мир более рациональным местом!

— Однако не рациональность держит нас на плаву, — прошептал Бёртон. — Возможно, иррациональность и ошибки дают нам самый мощный импульс к росту, к изменению и улучшению самих себя?

— Нет, ошибочные вычисления замедляют нас. Я не ошибаюсь! Я имею дело только с проверенными вычислениями: иначе как я могу утверждать, что развиваюсь? Передайте мне бриллианты.

Бёртон протянул старику пять черных камней.

— Теперь вы можете убить меня, — сказал Бэббидж.

— Простите?

— Убейте меня, сэр Ричард. Всё остальное сделает Брюнель.

Дрожащей рукой Бёртон вынул рапиру из трости.

— Вы уверены? Вы действительно хотите, чтобы я убил вас?

— Конечно, хочу! Вперед, черт побери! Я должен работать дальше.

— Вы абсолютно уверены, что ваши воспоминания останутся в бриллиантах?

— Да!

— И это замечательно иллюстрирует мой тезис. В жизни нельзя быть уверенным ни в чем, сэр Чарльз: эти бриллианты подделка. — С этими словами Бёртон шагнул вперед и вонзил рапиру в сердце ученого. — Теперь вы согласны с моей точкой зрения?

— Подделка?.. — прошептал Бэббидж и умер. Тело соскользнуло со шпаги Бёртона и рухнуло на пол.

Королевский агент повернулся к Паровому Человеку. Громадная машина стояла без движения, только меха на ее плече безостановочно поднимались и опускались. От сигары осталось немногим больше дюйма.[29]

— Разве коллекция Франсуа Гарнье не подлинная? — прозвенели колокольчики.

— Это кристаллы оникса.

— Но это невозможно.

— Взгляните сами.

Бёртон отступил на шаг. Брюнель прогрохотал мимо, взял один камень из руки Бэббиджа и какое-то время держал его в воздухе, пока другая рука держала перед ним увеличительную линзу. Бёртон не имел понятия, как работают глаза инженера.

— Вы правы, — прозвенел Брюнель. — Значит, Бэббидж напрасно умер, и его устройство бесполезно.

Королевский агент почувствовал, что его колени подкашиваются. Он убрал рапиру обратно в трость.

— Я не могу сражаться с вами, Брюнель: я едва стою. Лучшее, что я могу сделать для вас, — это дать вам совет.

— Совет?

— Перестаньте общаться с безумными учеными. Власти и так уже заинтересовались вами после истории с Дарвином и его сообщниками. А эта последняя выходка совсем не улучшит вашей репутации. Исправьте себя, Изамбард. Исправьте!

Слова еще не успели отзвучать, как комната закружилась, Бёртон пошатнулся и упал на пол. Огромный инженер наклонился над ним:

— Сэр Ричард, в моей секте есть люди, которые могут убить вас.

— Не сомневаюсь ни секунды, — прошептал Бёртон, и перед глазами у него сгустилась темнота. — Держу пари: первый среди них Джон Спик.

— Вы ошибаетесь: лейтенант Спик больше не состоит в секте технологистов. Несколько недель назад небольшая группа евгеников сбежала в Пруссию, и он вместе с ними.

Глаза Бёртона почти закрылись.

— Делайте со мной что хотите, — сонно сказал он. — Я в ваших руках.

— Я бы хотел попросить вас.

— Попросить? О чем?

— Моя невеста, сестра Флоренс Найтингейл,[30] исчезла. Больше месяца никто не видел ее и не слышал о ней. Найдите ее.

— Вы хотите, чтобы я…

— Нашел ее. Вы попытаетесь?

Бёртон сумел кивнуть. Комната закрутилась вокруг него.

— Я заберу тело сэра Чарльза и похороню на тихом кладбище. Он ненавидел шум. Мы еще встретимся, сэр Ричард, — прозвенели далекие колокольчики.

Забвение.

Хлопнул полог палатки, и появился Спик, высокий худой мужчина с бледным лицом, ясными глазами, светло-каштановыми волосами и длинной кустистой бородой. Его взгляд обычно бывал мягок и немного застенчив, но сейчас глаза горели диким блеском.

— Они обрушили палатку прямо мне на голову! Едва не избили! Почему мы не стреляем?

— Да, похоже, придется это делать, — согласился Бёртон, с опозданием сообразив, что положение намного серьезнее, чем он думал. — Быстрей, вооружаемся! Будем защищать лагерь.

Они переждали несколько минут, проверяя оружие и вслушиваясь в шум снаружи.

— Их очень много, а наши охранники дали деру! — сообщил Хёрн, вернувшийся из разведки. Он едва переводил дух. — Я пару раз выстрелил в толпу, но запутался в веревках от палаток. И какой-то огромный сомалиец замахнулся на меня здоровой дубиной. Я пустил в негодяя пулю! Строян или убит, или без сознания; я не смог добраться до него.

Вдруг что-то ударило по стене палатки. Потом еще и еще, и вот уже целый вал страшных ударов обрушился на полотно; дикие крики неслись со всех сторон. Нападавшие роились вокруг, как шершни. Сквозь вход полетели дротики, в парусину вонзились ножи.

— Бисмалла! — завопил Бёртон. — Надо срочно добраться до боеприпасов и вооружиться как следует. У задней стенки к шесту привязаны копья. Давай их сюда!

— Слушаюсь, сэр! — ответил Хёрн, метнувшись в заднюю часть палатки. Потом закричал оттуда: — Эти гады режут брезент!

Бёртон выругался.

— Если палатка обрушится, мы будем, как котята в мешке! Все наружу! Быстро!

И он вылетел из палатки в африканскую ночь, где его поджидали человек двадцать туземцев. Остальные шныряли по лагерю, угоняя верблюдов и грабя припасы. Бёртон с криком бросился в гущу сомалийцев, орудуя саблей.

Не лейтенант ли Строян лежит там, в тени? С этого места было не видно. Бёртон с трудом прорубил себе дорогу к лежащей ничком фигуре, вопя от боли каждый раз, когда получал удар дубиной или древком копья; из ран его сочилась кровь.

Черт, где остальные? Он бросил мгновенный взгляд назад и увидел, что Спик пятится к палатке, его рот раскрыт, а в глазах ужас и паника.

— Стой! Ни шагу назад! — заорал Бёртон. — Иначе они решат, что мы отступаем!

Спик посмотрел на него непонимающим диким взглядом, и именно тогда, в пылу сражения, их дружбе пришел конец, потому что Джон Хеннинг Спик понял: его считают трусом.

В тот же миг дубина ударила Бёртона в плечо. Он повернулся и, не вглядываясь, наотмашь полоснул нападавшего. Бёртон метался взад-вперед, как затравленный зверь, и размахивал саблей. Чьи-то руки схватили его за спину. Он резко обернулся, подымая саблю, и в самый последний миг узнал Эль-Балюза.

Рука с саблей замерла на полпути. И тут голова его словно взорвалась от боли. Какая-то тяжесть ударила его в бок и швырнула на каменистую землю. Пронзенный болью, Бёртон не сразу понял, что произошло: заостренный дротик впился ему в левую щеку, прошел насквозь и вышел из правой, выбив несколько зубов, порезав язык и раскрошив нёбо.

Он изо всех сил цеплялся за сознание, но оно уплывало.

Боль.

Черт побери, Спик, помоги мне! Помоги!

Мокрая тряпка на лбу. Под ним сухие простыни.

Бёртон открыл глаза. Над ним стоял Алджернон Суинберн и ухмылялся:

— Ночной кошмар, Ричард. Тот самый.

Бёртон подвигал языком во рту. Сухо, крови нет.

— Воды, — прохрипел он.

Суинберн потянулся к прикроватному столику:

— Сейчас.

Бёртон заставил себя сесть, взял предложенный стакан и жадно осушил. Его друг взбил подушки, и Бёртон снова лег, чувствуя тепло, уют и бесконечную слабость. Он находился в своей собственной спальне на Монтегю-плейс, 14.

— Это была очень плохая атака, — сообщил Суинберн. — Я имею в виду малярию, а не события в Бербере, — с усмешкой добавил он.

— Всегда тот же самый проклятый сон! — буркнул Бёртон.

— Но ведь тут нечему удивляться, верно? — заметил Суинберн. — Ночные кошмары будут мучить любого, кому проткнут дротиком харю.

— Давно?

— Атака в Бербере?

— Давно я без сознания, чертов клоун?

— Пять дней у тебя была лихорадка, а потом ты еще три дня спал без просыпу. Доктор Штайнхауэзер заглядывал каждые несколько часов и давал тебе дозу хинина. И еще мы дважды в день вливали в тебя куриный бульон, хотя я очень сомневаюсь, что ты это помнишь.

— Не помню. Последнее воспоминание — Брюнель в монастыре. Восемь дней! А что с тобой? В последний раз, когда я тебя видел, ты кувыркался между деревьями.

— Да, треклятый лебедь оказался непокорным мерзавцем. Потом я кликнул эскадрон констеблей, и мы притащили фургон в Скотланд-Ярд. Только зря потратили время: там не было никаких отпечатков пальцев и вообще ничего связанного ни с ограблением Брандльуида, ни с Брюнелем и его заводными людьми. В общем, пока хирург из Скотланд-Ярда занимался моими порезами и ушибами, приплелись Уильям Траунс, Герберт Спенсер и констебль Бхатти, точно в том же виде, что и я. Мы знали, что ты должен послать нам весточку, поэтому, после того как нас перевязали, утешили, потрепали по головке и пожелали счастья, мы отправились в офис Траунса, сели у огня и стали ждать. Потом прилетела Покс и передала твое сообщение. Мы собрали констеблей и на паросипедах отправились в Крауч-Энд. Ты валялся в монастыре без сознания, рядом с тобой лежали бриллианты. И ни малейшего следа Изамбарда Кингдома Брюнеля.

— Вы нашли одно из устройств Бэббиджа? На пьедестале.

— Да, Траунс забрал его как улику. Бриллианты вернули Брандльуиду. Нельзя сказать, однако, что он запрыгал от счастья: оказалось, что Брюнель подменил несколько камней.

— Черные? Поющие Камни Франсуа Гарнье?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Расскажу потом, Алджи. Но вы ошиблись: настоящие бриллианты похитил вовсе не Брюнель. А сейчас я должен поспать. Потом, когда ко мне вернутся силы, я напишу полный отчет. Да, кстати, что стало с Гербертом Спенсером?

— Он получил небольшую награду от Скотланд-Ярда за то, что помог нам. И мисс Мэйсон дала ему работу. Сейчас он чистит клетки болтунов в ЛЕСБОСе.

— Значит, у него толстая кожа!

— Она ему не нужна. Птицы его очень любят и осыпают комплиментами! — Суинберн встал. — Я буду в соседней комнате. Если что — звони в колокольчик.

— Спасибо, — сонно ответил Бёртон, но его друг уже вышел.

Королевский агент лег на спину, закинул руки за голову и уставился в потолок.

Прошло две недели. Бёртон работал над расширенным изданием своей книги «Озерные области Центральной Африки». Силы восстанавливались крайне медленно. Многострадальная домашняя хозяйка, миссис Энджелл, готовила ему замечательные блюда и очень расстраивалась, когда он отсылал их назад, едва попробовав. Бёртон всегда мало ел, но сейчас, как она говорила ему каждое утро и каждый вечер, ему нужна еда, чтобы восстановить силы. Она недооценивала его железный организм. Мало-помалу впалые щеки округлились, темные тени вокруг глаз исчезли, руки окрепли. Алджернон Суинберн, вернувшийся в свою квартиру на Графтон-стрит (Фицрой-сквер), часто навещал Бёртона и с удовлетворением отметил, что желтое лицо его друга опять посмуглело.

Бёртон наконец написал отчет о словесном поединке с сэром Чарльзом Бэббиджем, ничего в нем не утаив. Скрутив документ, он поместил его в коробочку, которую вставил в странный прибор из меди и стекла, стоявший у него на столе, потом набрал номер 222 и нажал кнопку. Из прибора вырвалась шипящая струя пара, коробочку со скрежетом засосало в трубу, и она отправилась в резиденцию премьер-министра. Едва Бёртон устроился в кресле и достал сигару, раздался стук в дверь и вошла миссис Энджелл.

— Графиня Сабина хочет видеть вас, сэр.

— Не может быть, клянусь святым Иаковом! Пошлите ее наверх, пожалуйста.

— Вам составить компанию?

— Нет необходимости, миссис Энджелл: мы с графиней старые знакомые.

Спустя несколько мгновений в кабинет поднялась женщина. Высокая и когда-то угловато-красивая, сейчас она выглядела измученной; рыжие волосы с проседью, четко очерченное лицо, обгрызенные некрашеные ногти. И необыкновенные глаза — большие, темно-карие, слегка раскосые. Сабина была самой известной в Лондоне пророчицей и хироманткой, а потому дала Бёртону много пищи для размышлений в деле Джека-Попрыгунчика.

— Графиня, — воскликнул он, — какая неожиданная радость! Садитесь, прошу вас. Не хотите ли чего-нибудь?

— Пожалуйста, воды, капитан Бёртон, — ответила она подчеркнуто мелодичным голосом, потом села, пригладила черную кринолиновую юбку и поправила шляпку. Он подошел к столу и налил воды.

— Прошу прощения за вторжение, — сказала Сабина, когда Бёртон подал ей стакан и сел напротив. — Бог мой, да вы выглядите совсем больным!

— Уже не совсем, графиня. И будьте уверены: я рад видеть вас, и ваш визит вовсе не вторжение. Могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Да… нет… да… Не знаю, но, может быть, можете, окольным путем. Я… у меня были видения, капитан.

— Обо мне?

Она кивнула и отпила глоток.

— Помните, вы были у меня в прошлом году, — продолжала она, — и я увидела, что вы вступили на дорогу, которая не предназначена для вас, и тем не менее она приведет вас к большим свершениям?

— Помню. Вы еще сказали, что неправильный путь — единственный правильный.

— Да. Но в последнее время я всё больше узнаю об альтернативе, капитан. Я имею в виду ваш первоначальный путь. Он, собственно говоря, не ваш, но был предназначен для нас всех, пока не появился человек на ходулях и не сбил нас с него.

— Да. Эдвард Оксфорд. Путешественник во времени.

— Во времени, — тихо повторила она, глядя куда-то вдаль. Потом прошептала: — Прошу прощения, я собиралась кое-что рассказать вам, но оно захлестнуло меня. Я не могу остановить его. Я должна… я должна…

Бёртон бросился вперед и подхватил стакан, выпавший из ослабевших пальцев. Глаза у Сабины закатились, она начала раскачиваться на стуле, а потом заговорила совершенно чужим голосом — так, словно отошла вдаль и вещала сквозь длинную трубу:

— Я буду говорить. Я буду говорить. Всё неправильно. Никто не тот, кем должен быть. Ничего не происходит так, как назначено. Скоро разразится шторм, ты будешь свидетелем Конца Великого Цикла и ужасающих мук при рождении Нового; прошлое и будущее вступили в ожесточенную схватку.

Холод сковал сердце Бёртона.

— Берегись, капитан, пальцы шторма тянутся к тебе. Они слой на слое, один обман скрывает другой, но и этот только завеса над третьим. Не верь тому, что видишь. Малые — не те, кем кажутся. Кукольница — сама кукла, и волшебник еще не родился. Мертвые будут считать себя живыми.

Она откинулась назад и мучительно застонала.

— Нет, — прошептала она. — Нет. Нет. Нет. Я могу слышать песню, но ее нельзя петь. Нельзя петь! Человек на ходулях ломает тишину веков; и волшебник слышит, и кукольница слышит, и мертвый слышит, и… о, помоги мне бог… — внезапно закричала она, — я слышу! Я тоже слышу!

Сабина хлопнула руками по ушам, выгнула спину, ударилась о сиденье и потеряла сознание.

— Бог мой! — выдохнул Бёртон. Он взял ее за плечи и посадил прямо; вынул из кармана платок, смочил его водой и положил ей на лоб; потом порылся в шкафу и достал бутылку с нюхательной солью.

Через несколько мгновений она замигала и закашлялась. Он налил ей немного бренди:

— Вот, выпейте, графиня.

Она глотнула, опять закашлялась, тяжело задышала и постепенно пришла в себя.

— Прошу прощения. Я впала в транс?

— Да.

— Я подозревала, что произойдет что-нибудь в таком духе, хотя надеялась, что смогу управлять собой. Уже две недели я чувствую, что должна увидеть вас и передать вам послание, но я сама не знала, какое именно, потому и не приходила.

Бёртон повторил то, что она сказала ему.

— Вы знаете, что это означает? — спросил он.

— Нет. Я никогда не знаю, что говорю во время транса, и редко понимаю, что сказала.

Бёртон внимательно посмотрел на нее.

— Графиня, есть еще что-нибудь? Вы передали послание, и всё равно вы неспокойны.

Пророчица внезапно встала и начала ходить взад-вперед, ломая руки в перчатках.

— Это… это… я не верю, что это послание истинно, капитан!

— Почему?

— Я знаю, это звучит странно, но то, что я делаю, — вижу не только будущее, но много будущих, — это невозможно!

— Не уверен, что понял… У вас отличная репутация: ваши предсказания совершенно точны — я убедился в этом на собственном опыте. Так что ваш талант не только возможен, но и, безусловно, существует!

— Вот в этом-то и проблема! Предсказания, хиромантия, спиритизм — всё это существует в другой истории, но здесь они не работают, и к тем, кто утверждает, будто они обладают подобными способностями, должно относиться как к шарлатанам и мошенникам.

Бёртон встал на ноги, взял свою гостью за плечи и повернул к себе.

— Графиня, вы и я знаем то, чего не знает почти никто: естественный ход истории нарушился, и мы живем в мире, отличном от того, который должен был существовать. Люди столкнулись с препятствиями и возможностями, с которыми не должны были сталкиваться, и это целиком изменило их. Приборы будущего, на которые намекал Эдвард Оксфорд в своих беседах с Генри Бересфордом[31] и великое множество которых, опираясь на современную науку, создал Изамбард Кингдом Брюнель, скорее всего, вообще не должны были появиться на свет. Тем не менее во всем этом хаосе есть то, в чем мы можем быть уверены: изменение времени не меняет законов природы. Я не знаю, к какой области науки относятся спиритические способности, к физике или к биологии, но я знаю, что они существуют реально. И вы — живое доказательство моих слов.

Глаза Бёртона и Сабины встретились, и он увидел в них неколебимую уверенность.

— Тем не менее в том мире, который должен быть, они не реальны, — сказала она. — Они не реальны. Каким-то образом, капитан Бёртон, я чувствую, что это ключ.

— Ключ к чему?

— К… к выживанию Британской империи.

Позже в тот же день Бёртон стоял у окна, курил манильскую чируту, наполняя кабинет едким запахом, и глядел на улицу внизу, не видя ее. В это мгновение на подоконник сел болтун. Бёртон приподнял окно:

— Сообщение от тупоголового детектива-инспектора Траунса. Начало сообщения. Мне сообщили, что ты, грязный стрелочник-минетчик, встал на ноги. Буду у тебя в восемь. Конец сообщения.

Бёртон хихикнул. «Грязный стрелочник-минетчик». Не забыть рассказать Алджи!

Так он и сделал, и, когда поэт появился, Бёртон был вознагражден взрывом хохота, который, впрочем, быстро оборвался, потому что Фиджет, пес Бёртона, укусил Суинберна за щиколотку.

— Йоу! Черт побери этого проклятого пса! Почему он всегда кусается? — завизжал поэт.

— Таким образом он показывает, как любит тебя.

— Не можешь ли ты выдрессировать его так, чтобы он стал менее восторженным?

Они сели и принялись болтать, наслаждаясь компанией друг друга. Наверное, более странной пары друзей не было во всем Лондоне: жесткий, атлетически сложенный исследователь — и крошечный, женоподобный поэт. Тем не менее их связывали интеллектуальные и, возможно, духовные узы, начавшиеся с обоюдной любви к творчеству Камоэнса,[32] укрепившиеся взаимным интересом к границам человеческого поведения (если такие существуют) и закалившиеся в огне многочисленных испытаний и опасностей, через которые они прошли вместе на королевской службе.

Ровно в восемь, минута в минуту, в парадную дверь постучали, после чего на лестнице послышались шаги и порог пересекла миссис Энджелл, нервно вытирая руки о фартук:

— Детектив-инспектор Т-траунс и какой-то юный к-констебль хотят видеть вас, сэр, — запинаясь сказала она. — И… и… Господи, помилуй меня!

— Миссис Энджелл, что с вами?

Траунс уже вошел в комнату, за ним — констебль Бхатти.

— Привет, капитан! Привет, Суинберн! — радостно воскликнул детектив-инспектор. — Миссис Энджелл, дорогая моя, не волнуйтесь. Клянусь вам, он абсолютно безобиден!

— Н-но… спаси меня бог! — только и смогла выговорить пожилая дама, вскинула руки и вылетела из комнаты.

— Кто безобиден? — не понял Бёртон.

— Да ты выглядишь как раньше! — воскликнул Траунс, игнорируя вопрос. — Не имеет значения. Под небом случаются вещи и похуже!

Суинберн рассмеялся.

— Джентльмены, угощайтесь: вот виски и сигары, — сказал Бёртон, указывая на графин и хьюмидор.

Гости отведали того и другого, потом взяли кресла и расположились вокруг камина вместе с поэтом и королевским агентом. Фиджет устроился у их ног, на коврике.

— Капитан, у нас есть для тебя подарок, — сказал Траунс с озорным огоньком в глазах.

— Да ну? И за что же?

— За оказанные услуги и всё такое прочее. И потом, я заметил, что твои туфли не чищены, воротнички не накрахмалены и манжеты истрепались.

— Детектив — всегда детектив! Но, черт побери, почему тебя заинтересовала моя личная гигиена?

— Мне кажется, что капитан Бёртон отчаянно нуждается в слуге-джентльмене!

— У меня уже есть домашняя хозяйка и служанка! Еще немного людей — и мне придется управлять «двором»!

— Нет: только теми, кем надо управлять, — сказал Траунс и кивнул Бхатти.

Юный констебль улыбнулся и позвал:

— Входи!

Фигура из полированной латуни вошла в комнату, закрыла за собой дверь и встала, тихо жужжа. Фиджет тявкнул и спрятался за кресло.

— Ничего себе! — воскликнул Суинберн. — Это же заводной человек с Трафальгарской площади, верно?

— Тот самый, — объявил Траунс. — Последние три недели констебль Бхатти изучал его.

— В монастыре мы нашли к нему ключ, — добавил констебль, — а потом осталось только поэкспериментировать. Как я и подозревал, за поведение бэббиджа отвечают маленькие реле на передней панели. Его можно сделать более агрессивным, раболепным или независимым, заставить подчиняться либо всем, либо некоторым голосам, либо только одному. Что скажете, капитан?

Бёртон оглядел каждого из гостей, потом перевел взгляд на латунного человека.

— Откровенно говоря, джентльмены, я даже не знаю, что сказать. Вы хотите, чтобы этот механизм стал моим слугой?

— Да, — сказал Траунс. — Он будет делать всё, что ты ему прикажешь.

Бхатти кивнул и добавил:

— Он достаточно самостоятелен и может выполнять однажды порученную работу без напоминания. Например, если вы велите ему каждый день чистить ваши туфли ровно в шесть часов утра, то вам нет необходимости еще раз напоминать ему об этом.

— Хотел бы я то же самое сказать о своей жене! — пробормотал Траунс.

— Подождите, капитан, — сказал Бхатти, вставая. Он подошел к латунному человеку и встал перед ним. — Прошу тишины. Капитан Бёртон, не могли бы вы сказать несколько слов, когда я кивну вам?

— Несколько слов? Каких?

— Любых. Это не важно!

Констебль вынул из кармана маленькую отвертку, повернулся к механическому человеку, вывинтил маленький иллюминатор у него на «лбу» и опустил вниз одно из маленьких внутренних реле.

— Следующий голос, который ты услышишь, — сказал он устройству, — будет единственный, которому ты будешь подчиняться, пока не получишь других инструкций.

Повернувшись, он кивнул Бёртону. Знаменитый исследовать растерянно прочистил горло:

— Я… э… я Ричард Бёртон, и, видимо, ты мой слуга.

Голова латунного человека начала медленно поворачиваться, пока не оказалось, что он смотрит прямо на Бёртона. И тут он отдал честь.

— Таким образом он подтверждает, что понял вашу команду, — сказал Бхатти. Затем он протянул руку к реле, поставил его обратно, закрыл маленькое стеклянное окно и начал было завинчивать шурупы.

— Минутку, констебль, — остановил его Бёртон. — Если вы не возражаете, я бы хотел, чтобы устройство принимало команды от всех здесь присутствующих, и еще от миссис Энджелл.

— Ты уверен? — спросил Траунс.

Бёртон кивнул и потянул за шнурок, висевший рядом с камином. В подвале зазвенел звонок, вызывая хозяйку дома. Она пришла, и Бёртон рассказал ей о новом слуге, а Бхатти повторил весь процесс для нее, Траунса и Суинберна.

Миссис Энджелл вышла с озадаченным выражением лица, а Бхатти присоединился к остальным сидевшим вокруг камина и зажег трубку. Он с улыбкой глядел, как Бёртон осматривает механизм сверху и снизу, касается его груди и проверяет маленькие зубчики, вращающие голову.

— Полезно, — пробормотал королевский агент. — Очень полезно. Могу ли я натренировать его как партнера по фехтованию?

— Конечно, — ответил Бхатти. — Хотя вы, вероятно, обнаружите, что он слишком быстрый соперник.

Бёртон приподнял брови.

— Кстати, — добавил констебль, — вы должны заводить его раз в день, и ему надо дать какое-то имя: так будет легче отдавать команды.

— Ах, да. Я понимаю, о чем вы. — Бёртон встал перед своим новым слугой: — Ты понимаешь мой голос?

Латунный человек отдал честь.

— Запомни: тебя зовут Адмирал Лорд Нельсон!

Латунный человек вновь поприветствовал Бёртона. Гости расхохотались.

— Браво, Ричард! — воскликнул Суинберн.

Королевский агент повернулся к полицейским:

— Благодарю вас, детектив-инспектор Траунс и констебль Бхатти, это замечательный подарок! А сейчас я предлагаю закончить дело заводного человека на Трафальгарской площади и отдать моему слуге первый приказ.

Траунс одобряюще кивнул.

— Адмирал Лорд Нельсон! — скомандовал Бёртон. — Подай напитки!

Напитки были поданы, причем совершенно правильно.

Позднее, ночью, Бёртон обнаружил, что не в силах заснуть. В голове назойливо звучал один-единственный вопрос. Наконец он не выдержал и задал его темноте:

— Что же случилось с настоящими Поющими Камнями?

Глава 3 ГЛАЗА И ПРОКЛЯТИЕ

Первый понедельник апреля 1862 года. Пять недель со дня смерти сэра Чарльза Бэббиджа.

Шипение, грохот и звук, похожий на тот, который издает большая пробка, вылетающая из кувшина, объявили о прибытии ящичка в устройство на столе сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона. Фиджет поднял голову с коврика у камина, тявкнул, проскулил и заснул опять. Служанка, пятнадцатилетняя Элси Карпентер, отложила веник, вышла из комнаты, взбежала по лестнице на верхний этаж и постучала в дверь библиотеки. Оттуда лилась экзотическая музыка.

— Входите, — послышался чей-то голос.

Она вошла и сделала реверанс. Бёртон, завернутый в джуббу, скрестив ноги сидел на полу среди груды книг и курил кальян. На голову он повязал тюрбан, на ноги надел тапочки с загнутыми концами. Несколько дней назад он сбрил раздвоенную бороду и теперь щеголял длинными экзотическими усами, свисавшими по обеим сторонам рта. Он стал выглядеть моложе и, по мнению Элси, значительно привлекательнее.

В углу комнаты на корточках сидел еще один человек, значительно менее приятный, чем ее хозяин, и играл на нэе[34] навязчивую, тягучую мелодию. Старый, смуглый и тощий, он носил просторную желто-белую полосатую одежду и высокую феску. Бёртон кивнул мужчине, и он отложил инструмент.

— Спасибо, Аль-Маслуб. С годами твой талант сверкает всё ярче и ярче. Возьми из серванта всё что тебе нужно, и да благословит тебя Аллах.

Старик встал, поклонился и прошептал:

— Барак Алляху фикя.[35]

Он подошел к тяжелому серванту справа от двери и открыл маленькую деревянную шкатулку, стоящую на нем. Взяв оттуда несколько монет, он молча прошел мимо Элси и вышел из комнаты.

— В чем дело, мисс Элси? — спросил Бёртон.

— Извините, сэр, — сказала она, опять сделав реверанс. — Простите, что перервала вашу музыку, но из этой штуковины на вашем столе вывалилось письмо.

— Спасибо. И ты, наверное, имела в виду прервала?

— Конечно, сэр. Перервала.

Девушка опять неуклюже присела, вышла из комнаты, сбежала вниз по лестнице, подобрала метлу и выскочила из кабинета прежде, чем Бёртон вернулся туда. Потом она спустилась в подвал:

— Всё блестит как стеклышко, мэм, — сообщила Элси миссис Энджелл.

— Пыль с книжных полок смахнула?

— Да, мэм.

— А с камина?

— Да, мэм.

— А со старого африканского копья?

— Да, мэм.

— Шпаги отполировала?

— Да, мэм.

— Подушки взбила?

— Да, мэм.

— А что с ручками дверей?

— Вы можете смотреться в них, как в зеркало, мэм.

— Хорошая девочка! Отрежь себе фруктового торта и отдохни. Ты это заработала.

— Спасибо, мэм. — Элси взяла кусок торта, положила его на тарелку и села на стул. — Кстати, мэм, музыкальный шах ушел, и еще хозяин получил письмо из штуковины.

— Шейх, — поправила ее хозяйка дома и вздохнула. — О, дорогая, я убеждена, что этот прибор может доставлять только неприятности!

Мисс Энджелл повернулась к заводному человеку, который стоял у стола и чистил картошку:

— Пожалуйста, идите к сэру Ричарду, Лорд Нельсон.

Слуга отложил нож, отсалютовал, вытер пальцы о тряпку, ровным шагом вышел из кухни и отправился вверх по лестнице в кабинет Бёртона. Войдя, он подошел к письменному столу, стоявшему между окнами, и замер в ожидании приказа. Бёртон сидел у камина.

— Только послушайте, — рассеянно сказал он, — письмо от Пальмерстона.

Маленькая записка, которую Бёртон держал в руке, гласила: «Исследуйте Претендента на титул Тичборна».

— А я-то надеялся избежать этого проклятого идиотизма! — вздохнул королевский агент. Потом он посмотрел вверх, увидел слугу и сказал: — Ах, это ты, Нельсон. Не вынешь ли мой дневной костюм? Похоже, мне придется навестить старину Траунса-Попрыгунчика и выяснить, что он думает об этом деле.

Через полчаса Бёртон вышел из дома на Монтегю-плейс и направился в сторону Уайтхолла. Не успел он сделать и трех шагов, как кто-то окликнул его:

— Привет, кэп! Да вы, вроде, здоровы как бык!

Это был мистер Граб, уличный торговец. Зимой он продавал каштаны, подогретые на небольшой жаровне, а летом — моллюсков, береговых улиток и заливных угрей, которых возил на ручной тележке.

— Да, мистер Граб, чувствую себя намного лучше, спасибо. Как дела?

— Хреново!

— Что на сей раз?

— А я знаю? Может, мое место, кэп.

— Но свою тележку вы всегда ставите именно там. Если это место плохое, почему бы вам не перейти на другое?

Граб сдвинул со лба суконный картуз.

— Перейти? Фу! И не подумаю! Я торчу здесь много лет, а до меня торчал папаша. Не хотите ли пакетик моллюсков? Свежие, еще утром плавали в Темзе!

— Нет, благодарю вас, мистер Граб. Я иду в Скотланд-Ярд.

«Неужели что-то выловленное в Темзе можно назвать „свежим“?» — невольно спросил себя Бёртон.

— О сэр, что за чертовщина: никто ничего не хочет! — вздохнул мистер Граб. — Будьте здоровы, кэп.

— И вы, мистер Граб.

Бёртон приподнял шляпу и пошел дальше. Стоял прекрасный весенний день. По всему городу в неподвижный воздух поднимались тонкие струи дыма, исчезая в голубом небе. Между ними летали винтостулья, оставляя за собой дымные следы и рисуя в воздухе неровную белую решетку. Лебеди тоже проносились среди колонн, словно насекомые сквозь лес.

Королевский агент шел мерным шагом, не обращая внимания на суету вокруг. Вопили беспризорники-оборванцы; заманивали клиентов и бранились проститутки; спорили уличные торговцы; музыканты пели, показывали фокусы и танцевали; пешеходы размахивали тростями и зонтиками, приподымая шляпы и шляпки; лошади цокали копытами; паросипеды шипели и пыхтели; паролошади бурчали и громыхали; кареты тарахтели, скрипя колесами по булыжным мостовым; лаяли собаки… Какофония, абсолютно типичная для Лондона.

Внезапно Бёртон заметил знакомое лицо:

— Эй, Язва! — крикнул он, размахивая тростью. У витрины кондитерской стоял Оскар Уайльд, девятилетний сирота, сбежавший от вечного ирландского голода и зарабатывавший на кусок хлеба продажей газет.

— Привет, капитан! — улыбнулся Оскар, обнажая плохие зубы. — Не поможете ли мне выбрать: мятные конфеты или леденцы? Я склоняюсь к леденцам.

— Согласен с тобой, парень.

Оскар снял потрепанную шляпу и почесал затылок:

— Ну, если люди соглашаются со мной, я всегда чувствую, что ошибся. Так что пускай будут мятные конфеты. — Он вздохнул. — А может быть, и то и другое? Мне кажется, единственный способ избежать соблазна — это поддаться ему. Как вы думаете, капитан Бёртон?

Исследователь захихикал. Юный Оскар великолепно владел словом и отлично острил, вполне оправдывая свое прозвище.

— Неужели ты стал транжирой, маленький пострел?

— О да, мои карманы полны монет. Я продал все свои газеты меньше чем за час. Похоже, весь Лондон хочет прочесть утреннюю газету! Читали сегодняшние новости?

— Еще нет. Я с утра зарылся в книги.

— Тогда вы то самое исключение, которое подтверждает правило. Я имею в виду разницу между журналистикой и литературой: литературу не читают, а журналистику и читать не стоит!

— Надо полагать, дело Тичборна по-прежнему в заголовках всех газет?

В это мгновение находившийся рядом шарманщик начал выжимать из своей жалкой машины что-то похожее на мелодию. Оскар вздрогнул и повысил голос:

— Еще бы! Все только и болтают об этом — от лордов до бродяг. И у каждого есть свое мнение.

— Какие же самые последние новости? — крикнул Бёртон, стараясь заглушить немузыкальные стоны, писки, завывания и свистки.

— Претендент прибыл в Париж, и мать узнала его.

— Клянусь святым Иаковом, неужели?

Дело Тичборна произвело фурор — и затронуло очень болезненную сферу чувств Бёртона: родственные узы связывали Тичборнов с Арунделлами, к семейству которых принадлежала Изабель, бывшая невеста Бёртона.

Тичборны считались одним из старейших семейств в южных графствах, но на протяжении последних двух-трех поколений их состояние — если верить слухам — неуклонно таяло из-за древнего проклятия. Сейчас династию представляли лишь двое наследников. Старший, Роджер, был вполне типичным образчиком плохо образованного аристократа; младший же, Альфред, был еще большим бездельником, к тому же игроком. Однако Роджер, главная надежда семьи, пропал в океане в 1854 году по дороге из Южной Америки в Англию, где по смерти отца должен был принять титул баронета. Так что последним в длинной цепочке баронетов Тичборнов стал Альфред, при котором семейное поместье в графстве Хэмпшир близ Уинчестера пришло почти в окончательный упадок, ибо деньги утекали из его рук как вода. Его мать, леди Анриетта-Фелисите, была француженкой. Брак не принес ей счастья, и она вернулась в Париж задолго до того, как овдовела. Издали она наблюдала за тем, как тает семейная казна, а когда положение стало критическим, отправила друга семьи, полковника Франклина Лашингтона, управлять всеми финансовыми делами имения Тичборнов. Лашингтон сумел обуздать самые ужасные крайности ее сына, но даже ему не удалось превратить юного баронета в завидного жениха. Так что сэр Альфред, по-видимому, рисковал оказаться последним в роду Тичборнов.

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. Ровно за год до того, как вдова Анриетта-Фелисите гостила в Тичборн-хаусе, туда в поисках милостыни забрел нищий русский матрос. Старая леди, к тому времени уже болезненная и ослабевшая умом, спросила, не слыхал ли он что-нибудь о корабле «Ля Белла», на котором ее старший сын должен был пересечь океан. Оказалось, моряк не только слышал об этом судне, но и знал, что небольшая группа выживших была спасена с пакетбота, носившего такое имя, и что все они высадились в Австралии.

Леди Анриетта-Фелисите немедленно поместила объявление в «Империи» и в нескольких австралийских газетах. Месяц назад она получила ответное письмо с кучей грамматических ошибок — оно было от Роджера, и он был жив. В письме говорилось, что он живет под именем Томас Кастро и работает мясником в городке Уогга-Уогга в Новом Южном Уэльсе, на полпути между Сиднеем и Мельбурном. Он просил мать выслать ему денег, чтобы вернуться домой, и в доказательство того, что он действительно ее сын, просил вспомнить свое коричневое родимое пятно на боку. Вдова припомнила пятно и выслала деньги. А теперь, похоже, человек, которого газетчики окрестили «Претендентом», встретился со старой женщиной, которая убедилась, что он не обманул ее. Давно потерянный Роджер Тичборн вернулся!

Как Оскар объяснил Бёртону, высшие классы радовались тому, что древний род не угаснет, а низшие злорадствовали о том, что аристократ жил, как простой рабочий. Вдова леди Анриетта-Фелисите светилась от радости, но всё остальное семейство Тичборнов — многочисленные двоюродные и троюродные родственники, большинство которых носили фамилии Даути и Арунделл, — отнюдь. Они не верили ни единому слову письма.

— Он вскоре потребует поместье! — выкрикнул Оскар под скрежет и излияния шарманки. Бёртон задумчиво кивнул, вынул из кармана шесть пенсов и вложил их в руку мальчишки.

— Увидимся попозже, Язва, — сказал он. — Здесь деньги на пирог. Нельзя жить на одних сластях!

— Зато растолстею, если проявлю упорство. Благодарю вас, капитан!

Оскар исчез в магазине, и Бёртон пошел дальше, с облегчением слыша, как звуки шарманки тают вдали. На углу Бейкер-стрит он махнул кэбу, запряженному паролошадью — уменьшенному варианту знаменитой «Ракеты» Стивенсона.[36] Тот, прогрохотав по Уигмор-стрит, довез королевского агента уже до половины Риджент-стрит, как вдруг кэб тряхнуло и он остановился: коленчатый вал развалился, проделав хорошую дыру в котле.

Отмахнувшись от извинений кэбмена, Бёртон поймал другого и через Хеймаркет доехал до Уайтхолла и Скотланд-Ярда. Поднявшись по ступенькам грозного старого здания, он уже собрался было зайти к Траунсу, но увидел, как тот спускается ему навстречу.

— Кого я вижу! — обрадовался детектив-инспектор.

— А я как раз собираюсь просить тебя пораскинуть мозгами, — сказал Бёртон, пожимая руку приятеля.

— Я иду задать перцу Фредди Блю, владельцу ломбарда. Хочешь со мной?

— Давай. А за что? Чем он провинился?

Они спустились по лестнице и пошли к Трафальгарской площади.

— Одна маленькая птичка сказала мне, что он опять начал торговать краденым.

— Попугай?

Траунс покачал головой:

— Нет. Воробей, юный карманник. А для чего тебе понадобилось, чтобы я тряхнул своим серым веществом?

Они обогнули край площади и вышли на Нортумберленд-авеню, загроможденную грузовыми фургонами, которые направлялись от реки в центр столицы.

— Я хотел спросить: что ты знаешь о Претенденте Тичборне?

— Только то, что написано в газетах.

— И всё? Неужели Скотланд-Ярд не расследует это дело?

— С чего бы? Ведь никто никого не обвиняет. А в чем здесь твой интерес, капитан?

— Откровенно говоря, ни в чем. По мне, это дело мало чем отличается от обычной газетной сенсации. К сожалению, Пам думает иначе.

— Пальмерстон? С какой стати этим заинтересовался премьер?

— Кто ж его знает! Человеческий мозг непостижим, как и эти бэббиджи.

Траунс промычал в знак согласия.

— Кстати, — сказал он, — тебе надо было видеть тех двоих, которых он прислал забрать бэббидж из монастыря в ночь ограбления Брандльуида. Они выглядели, как пара треклятых гробовщиков!

— Это Дамьен Бёрк и Грегори Хэйр, его разнорабочие.

— Разно-? Я бы сказал, страннорабочие: вот уж и вправду никогда не видел странней!..[37] Кстати, о странном: как дела у молодого Алджернона?

— Он работает над новыми поэмами. Ну и, конечно, с увлечением отдается своему хобби.

Траунс фыркнул. Оба знали, что «хобби» Суинберна — это посещение борделей, где старательные жрицы любви хлестали его кнутами.

— У него очень странные вкусы, — пробормотал детектив-инспектор, — не представляю, как можно получать удовольствие от того, что тебя секут розгами. Пару раз меня выдрали в школе — и мне это совсем не понравилось.

— Чем больше я узнаю его, — ответил Бёртон, — тем больше верю, что боль для Суинберна удовольствие: здесь он превосходный объект для психологического исследования.

— И полный извращенец. Хотя невероятно смелый, черт побери. Абсолютно бесстрашный — в жизни такого не видал!.. А вот и лавка мистера Блю. Но туда я схожу один, если не возражаешь. Подождешь меня здесь?

— Конечно. Только не избей его до полусмерти.

— Исключительно словесная головомойка! — Траунс усмехнулся, хрустнул пальцами и исчез в ломбарде.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон оперся на трость и от нечего делать стал изучать проезжавшие мимо экипажи. По большей части в повозки торговцев были запряжены обычные лошади: паролошадей могли позволить себе немногие. Кучера, крепкие мужики, носили рубашки с закатанными рукавами, которые обнажали их мускулистые предплечья, толстые кости и жесткую кожу. Ни в одном из них не было ни унции жира, ни намека на претенциозность — и ни капли духовности: они усердно работали, потом ели, потом спали, потом опять работали и никогда не желали ничего другого. Бёртон восхищался ими и, как ни странно, немного завидовал им.

Спустя несколько минут он обернулся, услышав сзади тяжелые шаги. Из лавки вышел Траунс:

— Он заныл, как младенец, даже раньше, чем я успел сказать пару слов, — объявил детектив-инспектор. — Надеюсь, что какое-то время он пребудет на стезе добродетели. Это его второе предупреждение, третьего не будет — иначе я надену на него железные браслеты. Что скажешь, если мы заскочим к Брандльуиду? Его магазин недалеко, за углом.

— Отличная мысль.

И они отправились туда.

— Ты что-нибудь слышал о местонахождении Поющих Камней? — спросил Бёртон.

— Ни шепотка, но, быть может, до Брандльуида дошел какой-нибудь слух с того последнего раза, когда я говорил с ним. Он продолжает утверждать, что в тот вечер запер настоящие бриллианты в сейф. Однако мы точно знаем, что Изамбард Кингдом Брюнель похитил подделки. Так что либо Брандльуид врет — во что мне трудно поверить, ибо у него безупречная репутация, — либо какой-то невероятно искусный взломщик опередил Брюнеля, не оставив следов.

Они вернулись к Трафальгарской площади, пробились сквозь толпу, вышли на Чаринг-Кросс-роуд и направились к Сент-Мартин.

— Ты кого-нибудь подозреваешь?

Траунс снял котелок, хлопнул по нему и надел снова.

— Как мне кажется, главным подозреваемым должен быть… — начал детектив, но тут же оборвал себя: — Нет, ты только посмотри на это!

Из-за угла вывернуло причудливое средство передвижения и с грохотом двинулось к ним навстречу на огромной скорости. Это была транспортная многоножка. Евгеники брали живое насекомое, выращивали его до нужного размера, а затем убивали и отдавали труп инженерам, которые срезали верхнюю половину длинного трубчатого тела и удаляли внутренности. Оставался затвердевший хитиновый остов, который заполнялся паровыми машинами с педальным управлением. К каждому сегменту огромного тела привинчивали платформы, к ним крепили сиденья, над которыми натягивали полог, в точности повторявший отсутствовавшую половину тела. Водитель сидел спереди на стуле, вырезанном из головы насекомого: чтобы управлять этой диковинной машиной, он должен был умело манипулировать длинными рычагами.

Этот новый тип омнибуса был битком набит пассажирами: каждое сиденье занимали по трое, многие стояли, а некоторые, рискуя жизнью, свисали наружу, гикая и ухая в восторге от того, что кэбы и экипажи, телеги и паросипеды, лошади и пешеходы торопятся убраться с дороги и зачастую вылетают на противоположную часть улицы. Трубы по бокам выбрасывали в воздух густые облака горячего пара, и, когда омнибус пролетал мимо Бёртона и Траунса в узкой щели, образовавшейся посреди потока экипажей, оба на мгновение ослепли. Из толпы раздались яростные проклятия и богохульства; потом послышались громкий треск, резкий крик и паническое ржание.

— До чего же уродливо это чудище! — прорычал Траунс, вынул из кармана платок и отер лицо.

— Одна из самых экстравагантных вещей, когда-либо виденных мною! — воскликнул Бёртон. — Я читал, что технологисты экспериментируют с панцирями насекомых, но понятия не имел, что они добились такого прогресса!

— Неужели ты это считаешь прогрессом? — возразил Траунс, махнув шляпой на улицу которая постепенно появлялась из-под истончавшейся дымки. — Взгляни: это же самый настоящий хаос! Мало нам лошадей, паровых лошадей и пенни-фартингов на улице в одно и то же время — так теперь еще и чертовы паронасекомые! Скоро люди будут гибнуть у них под ногами!

— Хм-м, — согласился Бёртон. — Мы безусловно должны что-то сделать с таким обилием не подходящих друг другу машин.

— Обилием? Называй как хочешь, Бёртон, но если эти проклятые ученые не одумаются и не начнут хоть как-то обуздывать свою инженерную фантазию, то движение в Лондоне полностью остановится, попомни мои слова! Неужели так трудно это предвидеть? Что за безответственность!

— Так ведь разве я спорю? Идем. О чем ты говорил? А, о подозреваемом.

— Подозреваемом? Ах да, дело Брандльуида. Самый очевидный претендент на роль взломщика — Маркус Декстер: нет такого сейфа, который он не смог бы открыть; к тому же он хитер как лис. Но как раз тогда он совершенно точно промышлял на Кейптаунском рынке в Сохо. Сирил Брэйди, по кличке Муха, сидит в Пентонвильской тюрьме, а Тобиас Флетчер болен туберкулезом и не встает с кровати. Насколько я знаю, в Лондоне больше нет никого, кто мог бы вскрыть сейф Брандльуида без динамита.

Вдруг прямо перед Траунсом возник одноногий нищий с костылем.

— Джентльмен, дайте несчастному инвалиду пенни на чашечку чая! — умоляюще прохрипел он.

Детектив-инспектор сердито оглядел бродягу и приказал убираться прочь, но, прежде чем тот ушел, сунул ему в руку монету.

— Я почти склоняюсь к версии продавца бриллиантов, — пробормотал Траунс.

— У Брандльуида есть версия?

— Что-то вроде того. Он думает, что алмазы украл призрак.

Бёртон остановился и изумленно поглядел на своего спутника:

— Призрак?

— Да. Он вбил себе в голову, что в тот вечер видел призрак женщины.

— Ты ведь не веришь ему, правда?

— Конечно нет. Наверное, он задремал, и призрак ему приснился. Вот только…

— Что?

— Этот приятель Франсуа Гарнье, которому он дал два бриллианта… как его?

— Жан Пеллетье.

— Да, точно. Я обратился в Париж, в Сюртэ женераль.[38] Они подтвердили, что Жан Пеллетье умер от сердечного приступа.

— И?

— Его нашли в собственной квартире; дверь комнаты была заперта изнутри, окна закрыты. Тем не менее на его лице застыло выражение крайнего ужаса. Детектив, с которым я говорил, даже сказал: «Словно он увидел привидение…»

— Любопытно.

— Хм-м… Так или иначе, послушаем, что скажет Брандльуид. И давай-ка поторопимся!

Спустя несколько мгновений они вошли в магазин. Эдвин Брандльуид поглядел на них из-за прилавка, укрепленного сзади полосами металла. Это был сутулый джентльмен среднего возраста, с узким подбородком и рыжей остроконечной бородой. Картину дополняли рано полысевший череп, тонкие губы и очки с толстыми стеклами, сидевшие на крючковатом носу.

— О, детектив-инспектор, как приятно видеть вас! Есть новости?

— Боюсь, что нет, мистер Брандльуид. Позвольте представить вам капитана Бёртона — того самого джентльмена, который обнаружил грабеж.

— Я в долгу перед вами, сэр, — сказал торговец, — если бы не вы, пропали бы и остальные бриллианты — тогда я был бы полностью разорен. Прошу вас, проходите, джентльмены!

Брандльуид подошел к двери, вделанной в железо слева от прилавка, открыл ее, отступил на шаг, разрешая своим гостям зайти внутрь, и закрыл ее за ними.

— Я только что заварил чай, и еще у меня есть коробка печенья с кремом. Не желаете ли присоединиться ко мне, джентльмены?

Бёртон и Траунс утвердительно кивнули. Спустя пять минут все трое уже сидели за столом.

— Мистер Брандльуид, — начал Бёртон, — я совершенно озадачен. Почему таинственная личность подменила только Поющие Камни и больше ничего не тронула в вашем сейфе?

Королевский агент помнил про особые свойства пропавших драгоценностей, о которых поведал ему Бэббидж. Но он хотел выяснить, кто еще осведомлен об этом.

— Хороший вопрос! — ответил Брандльуид. — Я верю, что преступник — специалист и коллекционер, то есть человек, интересующийся бриллиантами не столько из-за стоимости, сколько из-за их истории. Вам известно их происхождение?

— Только то, что их обнаружили в 1837 году, когда они начали петь. Вскоре после этого лейтенант Франсуа Гарнье забрал их из храма в Камбодже; сначала их было семь, но два он отдал приятелю, и после его смерти они исчезли.

— Совершенно верно. Однако их история намного длиннее, и именно из-за нее оставшиеся камни — заветная мечта любого коллекционера. Черные алмазы совсем не похожи на белые: их не находят ни в южноафриканских, ни в канадских копях. Современные ученые полагают, что это аэролиты.[39]

— Да, такая теория мне известна.

— Согласно одной загадочной и малопонятной рукописи (если не ошибаюсь, шестнадцатого века, она цитируется в книге Скёйлера «De Mythen van Verloren Halfedelstenen»[40]), крупный доисторический аэролит развалился на три части еще в воздухе: один кусок упал на Западе, другой — в Африке, третий — на Дальнем Востоке; все они известны под именем Глаза́ Нага.[41]

— Три глаза?

— Да, три глаза: странно, не правда ли? Боюсь, что я не настолько владею голландским, чтобы прочесть том Скёйлера: могу одолеть лишь его краткое изложение в «Легендарных камнях» Джеррольда Уилсона. Однако я верю в то, что Скёйлер пересказывает две легенды. Одна — южноамериканская: согласно ей, из того места, куда упал с неба большой черный алмаз, вытекает Амазонка. Другая — камбоджийская: она гласит о пропавшем континенте, на котором большая река тоже вытекала из места падения черного камня. Также Скёйлер полагает, что похожая легенда об истоке Нила бытует в срединных районах Африки.

— Так оно и есть, — воскликнул Бёртон, — однажды в городе Казехе,[42] что между озерами Виктория и Танганьика, мне рассказали историю о мифических Лунных Горах,[43] где от удара аэролита образовался кратер. И мой рассказчик утверждал, что великая река вытекает именно оттуда.

— Ведь это не может быть совпадением, правда? — сказал Брандльуид. — Я полагаю, что эти мифические аэролиты и вправду упали. Так или иначе, Поющие Камни вполне могут быть фрагментами дальневосточного Глаза. Если это правда, тогда первоначальный алмаз должен был быть больше Кохинура.[44]

— Хм-м, — проворчал Бёртон. — Наги. Я встречал ссылки на них. Они полностью совпадают с индусскими мифологическими описаниями семиголовых змеев, которые основали подземную цивилизацию задолго до того, как обезьяны Дарвина научились ходить прямо.

— Вот как, — уклончиво прокомментировал Брандльуид.

— Этот вопрос я должен изучить, — задумчиво пробурчал Бёртон. — А что с африканским и южноамериканским алмазами?

— Никаких следов, — ответил торговец. — Были смутные предположения, что лет семьдесят назад какой-то английский аристократ нашел в Чили огромный черный алмаз. Однако я очень сомневаюсь в истинности этого слуха, поскольку такого камня не видел ни один ювелир, не говоря уже о том, чтобы огранить его и выставить на продажу.

— Имя этого аристократа?

— Не знаю, капитан. Всё это очень мутные слухи.

— Хм-м. А что случилось с Франсуа Гарнье? Почему он решил продать свою коллекцию?

Брандльуид презрительно фыркнул.

— Хотите верьте, хотите нет, но он утверждает, что они оказывают на окружающих вредоносное влияние. Абсолютная чепуха, разумеется!

— У вас уже есть потенциальные покупатели?

— Еще нет, но мое объявление в газете было опубликовано буквально за два дня до кражи. И меня только один раз спросили о них. Какой-то человек, судя по виду, денди-«развратник», поинтересовался, не собираюсь ли я выставлять их на продажу. Но он не оставил ни имени, ни адреса, и больше я о нем ничего не слышал.

— Я попытался отыскать его, — вмешался Траунс, — но не нашел никаких следов этого парня.

Бёртон допил чай и уставился в коробку с печеньями, напряженно думая. Потом он посмотрел на торговца.

— Есть ли какое-нибудь объяснение тому, что бриллианты издают звуки?

— Во всяком случае, я о нем не знаю. Но звук я слышал собственными ушами: это такое очень слабое жужжание. Я полагаю, вы сможете отыскать Скёйлера в Британской библиотеке: быть может, автор упоминает об этом феномене.

— Благодарю вас, мистер Брандльуид. Последний вопрос: что там с призраком?

Торговец бриллиантами смутился и закашлялся, потом запустил пальцы в бороду и поскреб подбородок.

— Э… откровенно говоря, капитан, мне кажется, что я заснул и мне это всё приснилось.

— Всё равно расскажите мне!

— Хорошо, но имейте в виду: в тот день после обеда я чувствовал себя очень странно. Не знаю, отчего. Болела голова, я стал нервным и раздражительным. Почему-то мне показалось, что жизнь не удалась и дальше будет только хуже. Этот маленький бизнес я унаследовал от отца и никогда даже не думал, что могу заниматься чем-нибудь другим. Однако тогда я внезапно возненавидел ювелирное дело и решил, что оно мешает мне заниматься чем-то другим, более важным.

— Чем же именно?

— В том-то и дело: я понятия не имел! Сама мысль о том, что я могу бросить семейный бизнес, — полный абсурд! В любом случае, я был в очень плохом настроении и в четыре часа пополудни — я запомнил время, потому что часы внезапно перестали тикать и я не смог их завести, — решил закончить работу. Я уже убрал коллекцию Франсуа Гарнье в сейф, но перед уходом решил еще раз проверить ее. И не успел я войти в мастерскую, как заметил фигуру женщины. Откровенно говоря, джентльмены, я чуть не свихнулся: она стояла в углу, вся белая — и просвечивала! Я вздрогнул, и она исчезла. Поверьте, я так испугался, что тут же сбежал из магазина, хотя все-таки сумел закрыть его. Но по дороге домой мне стало лучше — быть может, из-за свежего воздуха: мигрень прошла, и я начал чувствовать себя самим собой. К тому времени, когда я переступил порог своего дома, я чувствовал себя замечательно. Спать я отправился рано и всю ночь спал как убитый. Проснулся только утром, когда в мою дверь постучала полиция.

Бёртон поглядел на Траунса.

— Какой-нибудь галлюциногенный газ? — предположил он.

— И я так думал, — отозвался детектив-инспектор. — Но мы проверили каждый дюйм дверей, стен, потолков и не нашли никакого осадка, равно как и никаких труб, по которым газ мог проникнуть в дом. Разумеется, из подвала он не мог проникнуть тоже: подземный туннель прокопали лишь несколько часов спустя.

Последовало долгое молчание, которое прервал Бёртон:

— Прошу прощения, что мы отняли у вас столько времени, мистер Брандльуид. Я надеюсь, что алмазы вернутся.

— Я тоже надеюсь, что они выплывут на поверхность, капитан.

— И тогда я услышу об этом! — сказал Траунс.

Мужчины встали и обменялись рукопожатиями, после чего Бёртон и Траунс ушли.

— Что теперь? — спросил детектив, когда они оказались на улице.

— Траунс, старина, всё это так подогрело мое любопытство, что я собираюсь с головой зарыться в книги до конца дня. Посмотрим, что я нарою об этих нагах! А в среду я собираюсь прокатиться на винтостуле.

— Куда?

— В Тичборн-хаус. Как бы я ни жаждал расследовать это алмазное дело, приказ есть приказ — и я должен поговорить с будущим экс-баронетом.

Бёртон провел скверный полдень в Британской библиотеке за изучением «De Mythen van Verloren Halfedelstenen» Маттейса Скёйлера и еще нескольких книг и рукописей. Он чувствовал, что заболевает. Малярия подобна землетрясению: за первым страшным приступом следует серия более слабых, и вот один из них подкрался к королевскому агенту. Сначала стало трудно видеть правым глазом, потом он начал потеть, в пять часов началась дрожь, и он почувствовал себя хуже некуда. Тогда он решил отправиться домой и выспаться.

Кэб, подпрыгивая на булыжниках, ехал на Монтегю-плейс, а Бёртон обдумывал то, что успел прочитать. Согласно оккультному тексту, приводимому Скёйлером, в Индийском океане когда-то существовал континент Кумари Кандам: именно там располагалось королевство нагов. Через его столицу протекала большая река Пахрули, и вытекала она из того места, в которое ударил прилетевший с неба черный камень. Эти наги были рептилиями. Они постоянно воевали с обитавшими на материке людьми, порабощали их, приносили в жертву и даже, судя по некоторым намекам, ели. Однако людей становилось всё больше, а нагов — всё меньше, и настало время народу рептилий просить у людей мира.

Люди послали к ним брамина по имени Каундинья, который, чтобы закрепить достигнутый мир, женился на дочери короля нагов. Однако Каундинья оказался не только послом, но и разведчиком. Он обнаружил, что, когда наги собираются вместе, они действуют как один, потому что их сознания связывает воедино черный кристалл. Каундинья прожил у рептилий целый год и всё это время очень убедительно играл роль любящего мужа. За это наги оказали ему честь, допустив к великому слиянию умов. Каундинью поставили перед гигантским алмазом, и он, не протестуя, наблюдал, как в жертву камню принесли человеческого раба. Потом был проведен великий пышный ритуал, Каундинья впал в транс, и его ум переселился в камень.

Но что это был за ум! Тренируясь почти с младенчества, брамин Каундинья достиг вершины на пути эмоционального самоограничения и духовного самоусовершенствования. Целый год наги втайне пытались прочитать его мысли, и целый год, несмотря на постоянные вторжения в его мозг, он казался им простым дружественно настроенным послом, хотя на самом деле он был живым оружием — оружием возмездия. Как только его сознание погрузилось в кристаллическую структуру камня, Каундинья внедрился в каждую его грань, в каждую линию и в каждую вершину. Он настолько наполнил собою весь камень, что не осталось ни одной его крошки, им не занятой. А потом брамин вернулся в глубины собственного мозга и взорвал главную артерию. Кровоизлияние мгновенно убило его, но, поскольку внедрился он во все крупицы камня, тот разлетелся на куски вместе с сознаниями всех нагов Кумари Кандам, находившихся в нем, — и это была для них катастрофа… Спустя много поколений из-за сильнейшего землетрясения разлетелся на куски и сам континент. Сейчас, в 1862 году, от доисторической расы рептилий сохранились только изображения, вырезанные в нескольких храмах Ангкор-Вата,[45] но невозможно было установить, насколько они соответствуют действительности.

Однако еще больше сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона впечатлило то, что миф о погибшей цивилизации рептилий существовал не только в Камбодже, но и в Южной Америке, где люди-рептилии, так называемые черуфе, тоже не выдержали конкуренции с разросшейся человеческой расой. Люди завоевали их королевство, почти все черуфе были убиты, немногие выжившие бежали. Но и эту маленькую группу, унесшую с собой священный алмаз, преследовали по всему континенту вплоть до крайнего юга, где они исчезли, и больше никто о них никогда не слышал. Легенды о читаури, людях-рептилиях, также рассказывали и зулусы; другие племена района центральноафриканских озер называли их шайтури.

Конечно, вся эта информация ничем не могла помочь расследовать кражу коллекции Франсуа Гарнье, но владевшая Бёртоном, по его собственным словам, «мания открытий» заставляла его снимать слой за слоем с любого объекта, который он исследовал. По меньшей мере это давало ему возможность изучать явление в более широком и, зачастую, в более интересном аспекте. Но было здесь еще кое-что. Камбоджийские фрагменты камня были обнаружены в 1837 году: какой-то монах услышал жужжание во время медитации. Он прожил в этой комнате сорок семь лет, но никогда не слышал таких низких мелодичных звуков. Тогда он начал осматривать основание стены и высвободил кирпич, за которым обнаружил семь камней.

1837 год. Тот самый, в который забросило Эдварда Оксфорда из 1840-го, когда он ненароком вызвал убийство королевы Виктории.

Совпадение, конечно.

Около шести часов Бёртон вернулся домой. Едва он успел повесить шляпу и пальто, как сверху спустилась миссис Энджелл, подозрительно оглядела его и сказала:

— Ваш лоб, мистер Бёртон, буквально пылает. Рецидив?

— Похоже на то, — ответил он. — Мне нужно поспать. Я приму хинин и немного поработаю над книгами.

— Вы примете хинин и отправитесь прямо в кровать! — поправила она.

У него не было сил спорить. Десять минут спустя она принесла ему кувшин с водой и кружку чая. Он уже спал. И в его сон вторглось то, о чем он прочел сегодня.

Сквозь закрытые веки пробивался яркий обжигающий свет. Бёртон открыл глаза, ожидая увидеть отблески огня, мигающего под крышей палатки. И вместо этого увидел сверкающее синее небо пустыни. Повернув голову, он обнаружил, что лежит на спине, руки и ноги у него раскинуты, а запястья и лодыжки привязаны к деревянным кольям, глубоко уходящим в землю. Во все стороны от него подымались дюны. Сзади доносились голоса, спорившие между собой на одном из аравийских диалектов. Он не мог разобрать слов, но один из голосов точно принадлежал женщине. Он открыл рот и попытался позвать на помощь, но сумел только захрипеть. Горло пересохло, кожа горела. Солнце выпило из воздуха всю влагу, ленивый горячий ветер бросал в лицо раскаленные песчинки. Бёртон не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Что-то толкнуло его левую руку. Около его запястья стояла крошечная фея с прозрачными крыльями, трепещущими за лопатками. На лбу у нее переливалась бинди — отметка, по форме напоминающая третий глаз. Бёртон мигнул: ему показалось, что он видит маленькое создание недостаточно четко, хотя оно было совсем близко. Фея походила на мираж, словно на ее изображение в его сознании кто-то наложил что-то еще, и он безуспешно пытался отогнать иллюзию. Крылатая фея посмотрела на него золотыми глазами, обнажила острые зубки и начала грызть его узы.

Появилась вторая фея и вцепилась в веревку на его правой руке. Что-то задвигалось в районе лодыжек — значит, феи работали и там. Пятая забила крылышками на его животе, перепорхнула на грудь, и он услышал свой собственный голос: «О, человече! Длинный медленный цикл времени поворачивается и поворачивается. Ты — один из немногих, кто знает, как представители твоего странного вида переходят на следующий уровень Спирали, в которой ты пребываешь ныне и которую называешь своим временем. Сие действо знаменует Разделение. Тем не менее, путь твой — эхо другого, потерянного пути, и отныне начинается Переход: один Великий Цикл перетекает в другой. Но остерегайся — ибо буйны будут грядущие перемены! Многих мягкотелых из твоего рода вихрь сбросит с поверхности Земли, но ты останешься, когда прогремит гром, ибо время, выделенное тебе, наполнено парадоксами. Назначено тебе сыграть роль — и должно тебе сыграть ее до конца. Род твой наполнит мир, в котором тьма лишь оттого, что есть свет, смерть лишь оттого, что есть жизнь, зло лишь оттого, что есть добро. И ведай, что мир сей сотворен в противоположностях, в Вечных Циклах созидания и уничтожения. Только эквивалентность может привести или к разрушению, или к окончательному выходу за грань. Помни сие, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, и не забывай. Только эквивалентность может привести к разрушению».

«Или к окончательному выходу за границы», — хотел он добавить. Узы упали с его лодыжек и запястий. Все пять фей взвились в воздух, приземлились на четвереньки, побежали по песку, как ящерицы, а потом стали зарываться внутрь и вскоре исчезли из виду. Бёртон поднял руки и растер запястья. На дюне перед ним появилась Изабель Арунделл, одетая в развевающееся белое платье и излучающая веселье. Она посмотрела на него сверху вниз, открыла рот и…

Он сел. Сквозь занавески в спальню струился свет. Было позднее утро среды. Он протянул руку и дернул веревку звонка рядом с кроватью. Мгновение спустя дверь открылась и вошел слуга.

— Пожалуйста, как обычно, Нельсон.

Заводной человек отдал честь и исчез.

Только эквивалентность может привести к разрушению.

Совершенно бессмысленная чепуха! Как и всё остальное. Очевидно, слова графини Сабины перемешались со вчерашним исследованием и населили его воображение маленьким народом и абракадаброй о циклах времени.

Малые — не те, кем кажутся.

Королевский агент обдумывал свой сон до тех пор, пока слуга не принес ему таз с горячей водой и поднос с завтраком. Бёртон встал с кровати, вынул из буфета маленькую бутылку, накапал ровно пять капель в стакан с водой и выпил его залпом. Доктор Штайнхауэзер потребовал от него во время приступов не пить ничего, кроме хинина, но втайне Бёртон принимал микстуру Зальцмана, которой Штайнхауэзер не доверял, ибо фармацевт упорно скрывал ингредиенты популярного лекарства. Врач подозревал, что в состав этой настойки входит кокаин.

Бёртон быстро побрился и вымылся в тазу. По телу потекла теплая энергия: настойка начала действовать, наполнив артерии медом и светом. Тем не менее он всё еще чувствовал слабость, а потому решил провести остаток этой среды, завернувшись в джуббу, и изгнать последние следы малярии сильным табаком, а может быть, стопкой-другой бренди.

Завершив туалет и заведя механического слугу, Бёртон вернулся в кабинет, закурил манильскую чируту и начал листать утренние газеты. Множество страниц было посвящено делу Тичборна, и Бёртон сообразил, что еще слишком мало знает о нем. Пришло время, решил он, отработать свое жалованье.

Немного позже, когда миссис Энджелл принесла кофе, он попросил ее написать следующую записку:

— Пошлите это с бегунком, пожалуйста. Мистер Арунделл сейчас находится в семейном доме на Оксфорд-сквер, тридцать два.

— Прекрасное место для тех, кто может себе это позволить, — высказала свое мнение пожилая дама. — Могу ли я спросить: были какие-нибудь известия от мисс Изабель?

— Насколько я слышал, ее родители получили два письма. Похоже, моя бывшая невеста связалась с Джейн Дигби, королевой преступного мира в Дамаске. Полагаю, они организовали банду и теперь грабят караваны по всей Аравии.

— Боже милостивый, — воскликнула миссис Энджелл, — кто бы мог подумать!

— Арунделлы всё еще считают, что именно разрыв нашей помолвки заставил ее сбежать в Дамаск. Думаю, что получу от ее отца холодный ответ.

Домоправительница вышла из комнаты, спустилась по лестнице, сняла с крюка свисток и трижды подула в него. Через несколько мгновений перед дверью возник бегунок. Он жалобно скулил и крутился вокруг крыльца, пока она не достала из-под стола в холле жестяную коробку. Вынув из нее кусок ростбифа, она накормила прожорливую гончую, потом поместила запечатанный конверт между ее зубов и назвала адрес. Собака тут же умчалась прочь.

В кабинете Бёртон сел за основной стол и переписал в дневник те заметки, которые сделал вчера в Британской библиотеке, добавив обширные аннотации и перекрестные ссылки. Часом позже он переместился к другому столу и начал переводить рассказ из «Тысячи и одной ночи». Для этого он использовал уникальное механическое устройство, сконструированное покойным мужем миссис Энджелл. Этот «автописец» существовал в единственном экземпляре, и Бёртон играл на нем, как на пианино: каждая его клавиша соответствовала букве алфавита или знаку препинания и, будучи нажатой, печатала соответствующий символ на листе бумаги. Королевскому агенту потребовалось две недели, чтобы научиться работать на удивительной машине, зато теперь он мог писать с феноменальной скоростью.[46]

В четыре часа дня бегунок принес ответ:

— Холодно, но вполне удовлетворительно, — пробормотал Бёртон.

Он встал из-за стола, плюхнулся в любимое кресло и стал обдумывать порученное дело.

Со своим несостоявшимся тестем Бёртон повстречался в назначенном месте и в назначенное время. Они пожали друг другу руки, и Арунделл воскликнул:

— Да вы решительно походите на скелет!

— Малярия, — объяснил Бёртон.

— До сих пор треплет вас?

— Да, хотя приступы случаются всё реже и реже. Вы получили что-нибудь от Изабель?

— Я не хочу обсуждать свою дочь, давайте договоримся об этом сразу.

— Очень хорошо, сэр, — ответил Бёртон. Он заметил, что Арунделл выглядел измученным и озабоченным и, пока они шли в клубную гостиную, почувствовал острый укол вины.

«Афинский клуб», как обычно, был переполнен, но, сохраняя репутацию одного из бастионов британского общества, присутствовавшие джентльмены разговаривали цивилизованным шепотом. Как только Бёртон и Арунделл вошли в пышно украшенную гостиную, их окутал негромкий шум разговоров; появившийся метрдотель сразу же провел их к столику. Перед едой они решили заказать бутылку вина.

— Как вы думаете, почему лорд Пальмерстон заинтересовался этим делом? — не стал терять времени Арунделл.

— Я действительно не знаю.

— Вы не пытались выяснить?

— А вы с Пальмерстоном встречались?

— Да.

— Тогда вам известно, как крепко он сжимает губы. И я не имею в виду хирургию.

Бёртон намекал на то, что премьер-министр лечился у евгеников, пытаясь сохранить юность. По их оценкам, теперь его жизнь должна была продлиться до ста десяти лет, и они так натянули его кожу, что он стал напоминать бесстрастную восковую фигуру.

— Из него клещами слова не вытянешь, — согласился Арунделл, — как и из любого политика: это их кредо. Но, я думал, он по крайней мере на что-то намекнул.

Бёртон покачал головой:

— В прошлом году, давая мне первое задание, он сказал: «Взгляните на это», — а всё прочее оставил на мое усмотрение. И сейчас в точности то же самое. Возможно, он не хочет, чтобы у меня сложилось какое-нибудь предвзятое мнение.

— Хм-м… Возможно. Ну хорошо, чем же здесь могу помочь я?

— Расскажите мне о проклятии Тичборнов и об их блудном сыне.

Генри Арунделл коснулся указательным пальцем стола, уставился на бокал с вином и какое-то время задумчиво глядел сквозь него. Потом он поднял глаза на Бёртона и кивнул.

— Тичборн-хаус занимает площадь в сто шестнадцать акров[47] и находится рядом с деревней Олсфорд, неподалеку от Уинчестера.[48] Епископ Уинчестерский даровал его Вальтеру де Тичборну в 1135 году, и спустя несколько лет поместье унаследовал его сын Роджер де Тичборн, воин, распутник и зверь. Именно его жестокое обращение с женой, умиравшей от изнуряющей болезни, и стало причиной проклятия рода Тичборнов.

— Расскажите, как это произошло.

— Ну, что скажешь ты мне, лекарь Дженкин? Умрет ли ведьма сей ночью?

Сквайр Роджер де Тичборн бросил на стол охотничий стек и упал на стул, заскрипевший под его тучным телом. Его лоб сиял от пота. Весь день он с товарищами провел на охоте, но добычей стала одна тощая лиса, которая даже не думала сопротивляться: собаки покончили с ней за несколько минут. Затем сквайр и его люди выпускали пар в таверне.

Домой пьяный де Тичборн вернулся мрачнее тучи и во весь голос крикнул слуге, хотя тот стоял меньше чем в пятнадцати футах:[49]

— Хобсон! Тупой бездельник! Что ты стоишь как истукан? Сними с меня эти проклятые сапоги, черт тебя побери!

Слуга, низенький безответный человек, подбежал к хозяину, встал на колени и принялся стаскивать левый сапог.

— Итак, Дженкин, стану ли я наконец свободен? Или эта грязная старая карга еще поскрипит?

Лекарь, высокий, костистый и мрачный на вид, нервно сжал большие руки, и его рот задергался.

— Недуг леди Мабеллы тяжел, милорд, — объявил он. — Но она еще может пребывать на этом свете.

Хобсон, державший левое бедро де Тичборна, поглядел вверх и сказал:

— Миледи изъявила желание видеть вас, сэр.

Де Тичборн размахнулся правой ногой и со злым ворчанием впечатал сапог в лицо Хобсону. Слуга вскрикнул и повалился на пол, из его носа хлестала кровь.

— Тысяча чертей! Стало быть, я прав? — рявкнул хозяин. — Эй ты, пес смердящий! Ступай наверх и скажи этой гарпии, что увижу я ее, когда сам захочу, а не когда захочет эта ведьма, приползшая из ада! Прочь с глаз моих!

Слуга с трудом поднялся на ноги, пошатываясь, пошел из пышной гостиной, ударился о край стола, снова едва не упал и скрылся.

— Сколько она еще будет мозолить мои глаза? — переспросил лекаря де Тичборн, затем наклонился и начал сдергивать с себя сапог. — Сколько? Часы? Дни? Недели, сохрани меня бог?

— Недели? О нет, милорд. Не недели — и даже не дни. Хорошо, если она переживет сию ночь и узрит рассвет.

Высвободив правую ногу, де Тичборн с такой яростью швырнул высокий сапог через всю комнату, что тот ударился о стену и упал.

— Хвала Создателю! Не принесешь ли мне чего-нибудь выпить, мастер лекарь? И себе налей тоже.

Дженкин кивнул, подошел к бюро, на котором стояли графинчики с вином, наполнил два кубка, вернулся к камину и поставил один из них на столик, случайно оказавшийся рядом со стулом хозяина. Второй сапог освободился и последовал за первым, но в полете расколотил вазу, стоявшую на буфете, и упал прямо в груду обломков.

— Наконец-то фортуна надо мной смилостивилась, — пробормотал сквайр, — на рассвете я освобожусь от проклятой клячи! — Затем он осушил кубок одним глотком, вскочил со стула, подошел к бюро в одних чулках и налил себе еще. — Отправляйся в библиотеку, лекарь, а я пойду наверх взглянуть на старую каргу.

— Но, милорд, — запротестовал Дженкин, — леди Мабелла не сможет принять вас!

— Она примет своего чертового мужа, и если это будет ее последнее усилие, тогда ты разделишь со мною веселый пир!

Дженкин облизал губы, поколебался, горестно кивнул и с кубком в руке зашаркал через гостиную к двери, ведущей в библиотеку. Презрительно усмехнувшись в спину старого лекаря, де Тичборн тоже вышел из комнаты. Войдя в залу, он отыскал туфли, застегнул их и взошел по широкой изогнутой лестнице на галерею. Здесь он остановился, осушил кубок, перебросил его через балюстраду и отер рот; оловянный сосуд с лязгом покатился по полу. Затем сквайр вошел в коридор и отправился в спальню жены.

Служанка, сидевшая у двери, при его приближении встала, сделала книксен и отошла в сторону. Он скользнул по девичьей фигуре оценивающим взглядом, потом открыл дверь и, не объявляя о себе, вошел в плохо освещенную комнату.

— Ты еще жива, жена?

Что-то зашевелилось на широкой кровати с пологом, и трепещущий голос сказал двоим служанкам:

— Оставьте нас.

— Да, мэм, — хором сказали они, встали и, неуклюже присев, прошли мимо сквайра, торопясь присоединиться к подруге, оставшейся в прихожей. Де Тичборн закрыл за ними дверь.

— Подойди, — прошептала леди Мабелла.

Он подошел к кровати и с отвращением посмотрел на ее сморщенное лицо, впалые щеки и белые волосы. В ответ на него посмотрели угольно-черные глаза.

— У меня осталось мало времени, — сказала она.

— Аллилуйя! — ответил он.

— Пьяный дурак! — воскликнула она. — Неужели тебе не жаль собственную душу? Неужели не осталось у тебя никаких чувств? А ведь было то далекое время, когда ты прижимал меня к своей груди!

— Древняя история, старуха!

— Да. Скоро я избавлюсь от тебя, и с великой радостью, ибо ты, Роджер, распутник и грязное животное!

— Болтай что хочешь, женщина, мне всё равно. Ибо утром ждет тебя суд Божий!

Женщина попыталась сесть. Де Тичборн холодно смотрел на нее и не шевельнул даже пальцем, чтобы помочь. В конце концов она сумела немного подтянуть себя вверх и села, опираясь на подушку.

— Суд Божий не волнует меня, муж мой, ибо разве я не раздавала милостыню беднякам из нашего прихода каждый печальный год, проведенный здесь? И вот моя последняя воля: я хочу, чтобы и ты делал то же самое.

— Ха! Будь я проклят!

— О, в этом я уверена. Тем не менее я хочу, чтобы каждый год на Благовещение де Тичборны раздавали беднякам плоды с полей.

— Лучше пусть они сгорят в аду!

— Ты будешь отдавать им сей дар, муж мой. Или с последним вздохом я прокляну и тебя, и всех твоих потомков!

Сэр Роджер побледнел.

— Неужто я мало страдал от твоего дьявольского глаза? — нерешительно пробормотал он.

— За всё, что я претерпела от тебя? О нет, за это всего будет мало! — прокаркала старуха. — Так ты даешь обет?

— Да, я сделаю так, как ты хочешь, — после долгого молчания ответил де Тичборн, — но с одним условием. Размер дара ты установишь сама.

Старуха с изумлением посмотрела на мужа.

— Я не ослышалась? — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы я сама выбрала меру зерна?

— Почему бы и нет? Я предлагаю тебе установить границы полей, с которых будет собрана пшеница. И я буду дарить беднякам нашего прихода всё то, что вырастет на этих полях. Но ты сама должна будешь обойти их за то время, пока горит факел.

— Что ты говоришь! — с ужасом выдохнула леди Мабелла. — О боже! Неужели ты хочешь, чтобы я шла сама?

— Ну тогда ползи, — рявкнул де Тичборн. — Ползи! — Он шагнул к двери, открыл ее и проревел: — Эй, вы там! Возьмите свою хозяйку и оденьте ее. Живо!

Три молодые женщины, ждавшие снаружи, смущенно поглядели друг на друга.

— Милорд? — запинаясь сказала одна из них. — Что… что?..

— Молчать, шлюха! Оденьте ее и выведите из дому, иначе, клянусь божьими зубами, вам всем не поздоровится!

Он оттолкнул их и вышел из комнаты, громко зовя Хобсона, который встретил его у подножия лестницы. Из левой ноздри слуги свешивался перекрученный окровавленный платок.

— Тащи из погреба две бутылки бордо, и поторопись! — приказал де Тичборн. — Я буду снаружи, перед домом.

Потом он прошел в гостиную, оттуда в библиотеку, нашел лекаря и крикнул:

— Эй, Дженкин, иди за мной: сейчас мы немного развлечемся! — С этими словами он вывел озадаченного лекаря в прихожую. — Ну-ка помоги мне: надо вынести эту скамью наружу.

Он указал на огромную дубовую скамью, стоящую у стены недалеко от входа. Вдвоем они подняли ее и вынесли через большие двойные двери, потом пронесли через портик, спустили по лестнице, пересекли дорогу и поставили на землю на краю пшеничного поля.

— Садись, приятель!

Дженкин сел, дрожа всем телом. На ясном небе ярко светила полная луна, излучая пронзительный холод. Сквайр Роджер де Тичборн, посмеиваясь, сел рядом с лекарем. Из особняка появился Хобсон и принес две бутылки вина. Одну из них де Тичборн протянул Дженкину.

— А сейчас, — рявкнул он, — принеси три факела и кремень для розжига. Да поживей, идиот!

Хобсон поспешно убежал. Де Тичборн открыл бутылку зубами и сделал большой глоток.

— Пей! — приказал он Дженкину.

— Милорд, я…

— Пей!

Дженкин откупорил бутыль, поднес ее ко рту и немного отпил. Когда вернулся Хобсон, де Тичборн воткнул по факелу с каждой стороны скамьи и зажег их. Потом он взял в руку третий факел и прогнал Хобсона.

— Вот она! — выдохнул он спустя несколько мгновений, посмотрев на дом. Обернувшись, Дженкин вскрикнул от ужаса: поддерживаемая служанками, леди Мабелла, высохшая старая женщина, почти ничем не отличавшаяся от завернутого в саван скелета, вышла неверной походкой и стала спускаться по лестнице. Поверх ночной рубашки на ней был накинут халат, голова обернута шалью, ноги обуты в тапочки.

— Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья! — воскликнул Дженкин. — Что всё это значит?

— Погоди, лекарь! Заткнись и не вмешивайся!

Дженкин снова поднес бутыль к губам и на этот раз отпил большой глоток.

— Будь здорова, жена! — проревел де Тичборн. — Прекрасная ночь, хоть и немного прохладная! — захохотал он.

Женщина, которая упала бы на землю, не будь рядом служанок, дрожа, стояла перед ним.

— Ты настаиваешь на своем? — прохрипела она.

— Ты истребовала сей дар? Изволь назначить его меру: это твой жребий. Или, может быть, хочешь отказаться от своей последней воли?

— Нет.

— Тогда вот тебе факел. Пшеничные поля вон там. — Он повернулся к лекарю: — Мой дорогой Дженкин, леди Мабелла возжелала, чтобы я каждый год жертвовал зерно беднякам нашего прихода. И я дал согласие. Сейчас добрая леди обойдет те поля, урожай с которых пойдет на это благодеяние.

Дженкин, вставший при появлении леди, снова упал на скамью: ноги не держали его.

— Но она едва ходит, милорд! — выдохнул он.

Не обращая на него внимания, де Тичборн зажег факел и протянул жене:

— Бери и прикажи девкам отойти. Теперь покажи мне поля, урожай с которых я должен жертвовать. У тебя есть время, пока горит этот факел.

Костлявая рука вытянулась и взяла мерцающий факел. Какой-то миг бездонные черные глаза вглядывались в де Тичборна. Потом беззубый рот прошептал:

— Отпустите меня!

Служанки отступили. Леди Мабелла немного постояла, покачиваясь, потом повернулась и, похрустывая суставами, побрела к краю поля. Сквайр зло рассмеялся, поднес бутыль ко рту и стал пить большими глотками; потом он сел. Безмолвный и беспомощный, лекарь Дженкин смотрел, как старуха упала на колени и поползла, одной рукой помогая себе, а в другой держа факел.

— Ты только посмотри, мастер лекарь, — хихикнул де Тичборн, — сегодня ночью у нас турнир! Не желаешь ли заключить пари? Бьюсь об заклад, что она обойдет поле на пол мешка зерна, а потом дьявол схватит ее за грудки!

— Не желаю и помыслить о таком нечестивом пари! — воскликнул Дженкин и попытался встать, но рука де Тичборна крепко ухватила его.

— Сиди! Бог свидетель: попытаешься уйти — продырявлю тебя мечом!

Дженкин сел, вынул из кармана платок и отер лоб. А старуха ползла — всё дальше, дальше и дальше. Сквайр Роджер де Тичборн с мрачным видом глядел на то, как его жена пересекла одно длинное поле, потом переползла к следующему, протащила себя вдоль длинного откоса, достигла дальнего конца и поползла обратно. В оранжевом свете факела он видел, что из ее коленей сочится кровь, а по щекам текут слезы.

— И откуда только у старой карги столько силы? — пробормотал он. — Это от дьявола! Вот чертова ведьма!

— Ради всего святого, милорд, — спросил лекарь, слегка запинаясь: — сколько акров леди Мабелла собирается обойти?

— Если она вернется сюда до того, как погаснет факел, тогда двадцать три!

Болезненно преодолевая дюйм за дюймом, умирающая проползла по оставшейся границе поля, переползла через дорогу и упала на землю у ног де Тичборна. Факел затрещал, оплыл и погас.

Сквайр влил в себя последние капли вина, в бешенстве отбросил бутыль, посмотрел на женщину и рявкнул Дженкину, скривив губы:

— Позаботься о ней!

Лекарь присел и перевернул леди Мабеллу на спину. Ее глаза округлились, и она уставилась на мужа, шевеля губами.

— Что? — рявкнул де Тичборн. — Что она говорит?

— Милорд, она просит вас склониться к ней.

Аристократ фыркнул, но все-таки встал на колени.

— Два поля пшеницы, сэр, — прошептала умирающая. — Два поля!

— Неужто ты мнишь, будто я сдержу слово перед ведьмой и шлюхой? — яростно прошипел сквайр. — Грязная некромантка! Сварливая мегера! Два поля беднякам? Да ни за что! Они не получат от меня ни зернышка!

— Тогда выслушай последние мои слова, муж мой, — прошептала леди Мабелла. — Всем сердцем моим проклинаю тебя и семя твое, и да падет проклятие мое на всех потомков твоих! И если хотя бы в одном году дар сей не будет выдан, родится в сем нечестивом роду семь сыновей, и ни у кого из них не будет мужеского потомства. Семь дочерей последуют за ними, и имя де Тичборнов исчезнет навсегда. И да рухнет дом сей, и только ветер да тронет пыль над останками семьи твоей!

Ее глаза закрылись, из горла раздался хрип. Дженкин посмотрел на де Тичборна:

— Леди Мабелла мертва, милорд.

— Так пусть душу ее заберет дьявол! — Сквайр посмотрел на пшеничные поля. — Вот же ведьма! Двадцать три акра,[50] будь я проклят!

— И вы исполните последнюю волю леди?

— У меня нет выбора: ведь она прокляла всю мою семью! — Де Тичборн взглянул на звезды и пробормотал: — И да помилуют небеса тех, кто придет следом!

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон сидел с открытым ртом, держа перед собой бокал с вином.

— Боже! Этот де Тичборн — настоящее животное! — моргнув, выдохнул он.

— Верно, — согласился Генри Арунделл, — первостепенный хам. И его жестокость имела далеко идущие последствия. С тех пор как он убил свою жену — будем называть вещи своими именами, — каждый год Тичборны выдавали Дар, за исключением краткого периода, начавшегося в 1796 году.

— И что же тогда произошло?

— Сэр Генри, седьмой баронет, после долгих путешествий по миру вернулся в Тичборн-хаус и прекратил платить, утверждая, что поместье и так на грани разорения. Следующие несколько лет он прожил отшельником и не покидал добровольного заточения вплоть до наполеоновских войн. К тому времени у старшего из его семерых сыновей родилось семь девочек, а все остальные оказались бездетны. Лишь когда большая часть имения превратилась в руины, сэр Генри сообразил, что проклятие настигло его. Он немедленно возобновил ежегодную выплату, снес дом и на его фундаменте построил новый особняк.

— Вы сказали, что он много путешествовал, — прервал его Бёртон. — Не знаете ли, где именно?

— Насколько я знаю, главным образом по обеим Америкам. Однако, несмотря на возобновление Дара, несчастья Тичборнов на этом не закончились. Третий сын сэра Генри, Джеймс, воевал во Франции и там женился на очень взбалмошной особе по имени Анриетта-Фелисите. И хотя в январе 1829 года она родила ему наследника, Роджера Чарльза Даути-Тичборна, их брак с Джеймсом очень скоро дал трещину.

Заметив приближающегося официанта, Арунделл прервался:

— Мы что-нибудь закажем?

Бёртон, полностью поглощенный рассказом, рассеянно махнул рукой:

— Да-да, конечно.

Генри Арунделл заказал куриное филе с картофелем в горчичном соусе. Бёртон, которому было всё равно, что́ есть, взял себе то же.

— Стало быть, этот Роджер Тичборн и есть тот самый повеса, о котором сейчас пишут все журналисты?

— Да, это он. Мать любила его до безумия, и он вырос французом: до двенадцати лет он вообще не говорил по-английски, да и потом говорил с сильным французским акцентом. И тут родился второй сын. Настоящая неожиданность, знаете ли, учитывая то, что Джеймс и его жена к тому времени возненавидели друг друга. Этот Альфред — очень слабовольный парень, и Анриетта-Фелисите почти не обращала на него внимания: вся ее любовь досталась первенцу. Но вернемся на мгновение к деду, сэру Генри: после его смерти Эдвард, старший брат Джеймса, стал восьмым баронетом. Эдвард сменил фамилию на Даути — только при этом условии он мог получить наследство. И вот здесь в игру вступила моя семья, потому что сэр Эдвард Даути женился на моей тетке, Кэтрин Арунделл, и в 1834-м у них родилась дочь, Кэтти Даути. У нее были романтические отношения с Роджером Тичборном, который, окончив иезуитский колледж Стоунихёрст,[51] поступил в Шестой Драгунский гвардейский полк и проводил отпуск в Тичборн-хаусе. Моя тетка категорически возражала против этого романа, полагая, что у Роджера нет никаких перспектив, так как он не обладал манерами истинного английского аристократа; кроме того, девушка была его кузиной. Роджер, которому запретили видеться с ней три года, решил показать себя и, как всегда, дал волю своей фантазии. Согласно семейной легенде, сэр Генри обнаружил в Южной Америке мифический алмаз…

— Что?! — крикнул Бёртон, вызвав ропот недовольных шепотков за соседними столиками.

Арунделл с изумлением посмотрел на него и покачал головой.

— Нет-нет, Бёртон, — сказал он, — это лишь ничем не подтвержденная фантазия: разумеется, этого бриллианта никто никогда не видел. Если же учесть нынешнее состояние финансовых дел семьи, то его никогда и не было.

— Откровенно говоря, не знаю, что и думать, — признался Бёртон.

— Отчего же?

— Достаточно сказать… хм-м, не имеет значения… что произошло потрясающее совпадение!

— Что-нибудь, о чем мне следует знать?

— Нет. Да. Нет. О, прошу прощения, сэр, я в замешательстве! Дело в том, что несколько недель назад неизвестные преступники дерзко ограбили один ювелирный магазин…

— Что-то не припоминаю.

— Об ограблении не сообщалось: Скотланд-Ярд держит всё в тайне, пока идет следствие. Я некоторым образом вовлечен в это дело, и последующее расследование заставляет предположить, что украденные бриллианты связаны с другим камнем, который, по слухам, один английский аристократ нашел в Чили.

— Вот как?

— Но мне не смогли назвать имя этого аристократа!

— Так вы думаете, что речь идет о сэре Генри Тичборне? Вынужден разочаровать вас, но на самом деле это выдумка, вроде детских сказок о феях.

При упоминании о феях Бёртон прочистил горло.

— Хотя и соблазнительная выдумка, вынужден признаться, — продолжал Генри Арунделл. — Безусловно, юный Роджер подпал под ее обаяние и решил побывать везде, где путешествовал его дед, надеясь наткнуться на несметные богатства. Довольно смешная попытка, и она была бы напрасной тратой времени, даже если бы ему и удалось побывать во всех этих местах. Однако, как только Роджер высадился в Вальпараисо,[52] ему сообщили, что его дядя, сэр Эдвард Даути, умер.

— И баронетом стал его отец, Джеймс?

— Совершенно верно. Однако семь дней спустя он тоже умер от сердечного приступа, так что баронетом стал наш повеса, приобретя вместе с титулом и имение Тичборнов, и все их богатства. Тогда он сразу же сел на корабль «Ля Белла» и отправился домой, но 20 апреля 1854 года утонул без следа: таким образом, за две недели умерли три баронета! Имение унаследовал младший брат Роджера, Альфред, и он непременно пустил бы его по ветру, если бы мать не прислала своего друга, полковника Лашингтона, который быстро прибрал юного баронета к рукам.

Генри Арунделл остановился, отпил немного вина и приветственно кивнул знакомым за соседним столом.

— Если сэр Альфред полное ничтожество, — спросил Бёртон, — почему тогда Арунделлы и Даути так заволновались, когда оказалось, что его старший брат жив? Почему они так резко возражают против притязаний Роджера Тичборна?

Арунделл возмущенно выдохнул и резко сказал:

— Да потому что человек, находящийся сейчас в Париже, не Роджер Тичборн!

Королевский агент удивленно посмотрел на сэра Арунделла:

— То есть как? Леди Анриетта-Фелисите утверждает обратное. Неужели вы считаете, что мать не в состоянии опознать собственного сына?

— Разумеется!

— И отчего же?

— Оттого что вдова уже стоит одной ногой в могиле и давно отчаялась увидеть пропавшего сына. Оттого что она почти слепа и глуха. Оттого что Роджер Тичборн всегда, без единого исключения, писал матери по-французски — а этот человек пишет только по-английски, причем с грубыми ошибками. И наконец, оттого что он пишет совсем другим почерком!

— Ну, за десять лет почерк может измениться.

— Возможно. Однако английский аристократ не может забыть правила английской грамматики!

— Хм-м, — хмыкнул Бёртон.

Официант принес еду, и несколько минут оба молча ели.

— То есть сэр Роджер Тичборн… — начал Бёртон.

— Претендент, — прервал его Арунделл. — Слишком много чести называть его Тичборном, пока он не продемонстрирует без тени сомнения, что он действительно тот, за кого себя выдает!

— Хорошо, пускай Претендент. Он еще в Париже?

— Да. Вероятно, у него стригущий лишай. Сейчас его лечат, но на следующей неделе он, скорее всего, появится в Тичборн-хаусе и, боюсь, вышвырнет оттуда полковника Лашингтона.

— Я бы хотел быть там, когда он приедет. Вы сумеете это устроить?

Арунделл посмотрел Бёртону прямо в глаза.

— Если вы появитесь как представитель семейств Арунделл и Даути — да. Но будете ли вы действовать в наших интересах? Между мной и вами стоит не слишком красивая история, Бёртон, и с моей женой случится истерический припадок, если она узнает, что я вовлек в это дело вас.

— Сэр, в это дело меня вовлек премьер-министр, и будьте уверены: я сделаю всё от меня зависящее, чтобы узнать правду, какова бы она ни была!

Арунделл пошевелил вилкой по тарелке, вздохнул и сказал:

— Что ж, достаточно честно. Я пошлю сообщение Лашингтону. Он заслуживает всяческого доверия, хотя чересчур говорлив, и он окажет вам всю необходимую помощь. Когда вы собираетесь туда?

— Завтра после полудня.

— Хорошо. Вы безусловно будете там раньше Претендента. Помимо сэра Альфреда и Лашингтона в доме есть еще двое, о ком вы должны знать. Один из них — доктор Дженкин, семейный врач: он принадлежит к той самой династии лекарей, которая, начиная с первого года Дара, связала свою судьбу с Тичборнами. Сейчас он лечит сэра Альфреда от какой-то нервной болезни.

— Связанной с возвращением его брата?

— Не знаю. Второй — Эндрю Богль, старый ямаец, бывший дворецкий сэра Эдварда Даути; сейчас он служит у сэра Альфреда. Оба знали Роджера Тичборна до того, как он уехал в Южную Америку. Вот, пожалуй, и всё, что я могу вам рассказать.

Доев свои блюда, Арунделл и Бёртон распрощались. Первый ушел, а второй отправился в курительную и наткнулся там на Сэмюэла Бейкера и Джона Питерика, добродушных густобородых членов Королевского географического общества. Они собирались отправиться на поиски Генри Мортона Стэнли, следуя из Каира вверх по течению Нила к его истокам. Бёртон счел их план наивным и слишком честолюбивым, поскольку воинственные племена, населявшие верховья великой реки, никому не разрешали пересекать их территорию.

— Так вы ничего не добьетесь, — решительно сказал он, отлично зная местные условия Африки.

— Посмотрим, сэр Ричард, посмотрим! — ответил Бейкер, улыбнулся и хлопнул Бёртона по плечу.

Все трое еще около часа обсуждали экспедицию, после чего будущие спасатели ушли. Бёртон только покачал головой.

— Дураки! — пробормотал он. — Там они найдут только смерть.

Бёртон допил свой стакан и, повернувшись, оказался лицом к лицу с еще одним членом Географического общества — Ричардом Спрюсом, автором книги «Травы Амазонки, Перуанских Анд и Эквадора».[53] Спрюс провел в Южной Америке пятнадцать лет и очень хорошо знал ее.

— А, Спрюс, — воскликнул королевский агент, — вас-то мне и надо! Не разрешите ли купить вам выпивку? Сразу признаюсь, что у меня есть тайная цель: хочу допросить вас с пристрастием по поводу Бразилии и Чили.

Спрюс согласился, и около получаса Бёртон расспрашивал его о черных алмазах и о мистических черуфе. Спрюс только пожал плечами, ответив, что в этой части света вообще нет алмазов и что о доисторической цивилизации рептилий он ничего не слыхал. Потом, однако, он с такой страстью начал рассказывать о своей совместной работе с евгениками по спасению Ирландии от голода, что Бёртон почувствовал себя неудобно. (Он всегда себя так чувствовал, когда общался с фанатиками.)

— Зёрна, которые создали я и мои коллеги, уже проросли! — бушевал Спрюс. — Вы должны увидеть их! Из них вырастут гигантские растения! Гигантские, Бёртон, гигантские! И плоды на них появляются намного раньше, чем мы ожидали! — Он с такой силой ударил кулаком по стойке, что все стаканы на ней зазвенели. — И это только начало! Вскоре мы сможем выращивать такие растения, которые будут выполнять специфические функции, примерно те же, что и машины. Представьте себе фабрику, которая, на самом деле, одно-единственное растение! Представьте себе, что будет, если мы сможем выращивать всю индустриальную инфрастуктуру из одних семян!

Бёртон, не так давно встречавшийся с Чарльзом Дарвином и Фрэнсисом Гальтоном, а совсем недавно — с Чарльзом Бэббиджем, относился к подобным идеям весьма настороженно. Он извинился, попрощался и поторопился уйти.

Отчего-то поведение Ричарда Спрюса Бёртона сильно нервировало.

Глава 4 ПРИЗРАКИ

Следующим утром Алджернон Суинберн звонил в дверь дома на Монтегю-плейс, 14. Миссис Энджелл провела его в дом, а затем, через двор, в гараж. Там он нашел сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона, который протирал маслом движущиеся части своих винтостульев.

— Ого! Что стало с твоей бородой? — поинтересовался поэт-коротышка.

— Тщеславие заело, — признался Бёртон, — надоело видеть в зеркале раздвоенное птичье гнездо.

— Ты выглядишь моложе, но так же варварски… Тебе лучше? На вид ты тощий и желтый!

— Худшее позади, Алджи: теперь я каждый день буду чувствовать себя всё лучше и лучше. Чем занимаешься? На-ка, подержи.

— Что это?

— Маховик. Хочу смазать подшипники.

— А, — вздохнул Суинберн и взял деталь. — Я тут познакомился с одной весьма привлекательной шлюхой, которая любит заниматься такими делами. Тебе бы она понравилась.

Бёртон неодобрительно щелкнул языком.

— Тогда ты ответил на мой вопрос. Вот чем ты занимаешься!

На лице Суинберна немедленно появилось выражение оскорбленной невинности:

— Я пишу, между прочим! Кстати, мои последние экзерсисы вызвали ажиотаж.

— Да, я читал. «Империя» называет тебя гением.

— А «Таймс» — извращенцем.

— Ничего удивительного. Твоя поэзия, если можно так выразиться, какая-то витиеватая… Подай-ка мне его обратно.

Суинберн отдал маховик Бёртону, и тот аккуратно поставил его на место.

— Грязная — вот слово, которое использовала «Таймс». Ты собираешься куда-то лететь? Или просто чинишь машину?

— В полдень собираюсь в Хэмпшир.

— А там куда?

— В Тичборн-хаус.

— Что-что? — закричал Суинберн, подпрыгивая и дергаясь, как сумасшедший. — Ты же не собираешься вмешиваться в это дело!

Бёртон взял тряпку и вытер руки, испачканные машинным маслом.

— Боюсь, уже вмешался. И есть небольшая вероятность, что коллекция Франсуа Гарнье тоже замешана в этом деле.

— Э… что?.. Погоди, Фран, ты хочешь сказать, что Брюнель…

— Алджи, ты действительно самый непонятный поэт из всех, кого я встречал за всю свою жизнь! Но я отвечу на вопрос, который ты не сумел задать: нет, я не думаю, что Паровой Человек каким-то образом связан с делом Тичборна. Однако я сильно подозреваю, что кража бриллиантов прямо у него из-под механического носа может быть связана с вернувшимся наследником.

— A-а! Стало быть, в клане Тичборнов есть взломщики сейфов?

— Почему бы и нет? Вот что мне удалось узнать… — И Бёртон рассказал поэту легенды, связанные с Глазами Нага, а также историю рода Тичборнов. — Сейчас я исхожу из предположения, что сэр Генри нашел южноамериканский Глаз (хотя Арунделл отверг эту идею моментально) и что кто-то из Тичборнов завладел Поющими Камнями тоже, — заключил он.

— Остается не найденным только африканский алмаз, — прокомментировал Суинберн.

— Да.

— В этом есть что-то очень странное.

— Почему?

— Потому что речь идет о Ниле.

— Согласно мифу — да. Но к чему ты клонишь?

— К тому, что и ты, и Спик искали исток этой реки. А потом был Генри Стэнли — и его экспедиция исчезла.

Бёртон нахмурился:

— Его экспедиция исчезла потому, что он глуп как пробка и решил пролететь над этим районом на… — Он с силой ударил по боку винтостула. — Ни одна летающая машина, появившаяся там, не вернулась обратно. Он знал об этом, но всё равно полетел.

— Да, но это не то, что я имел в виду.

— Ты о чем?

— Пошли в дом. Закури сигару и расскажи мне одну историю.

Королевский агент какое-то время глядел на друга, потом пожал плечами, кивнул и убрал инструменты. Через несколько минут они удобно устроились в кабинете. Бёртон отпил портвейна и спросил:

— О чем ты хочешь узнать?

— О твоей экспедиции со Спиком. Насколько я помню, в марте пятьдесят восьмого вы достигли озера Танганьика. Что случилось потом?

— Болезни, главным образом. Мы услышали, что на восточном берегу озера находится порт Уджиджи, в котором можно разбить базовый лагерь. Но когда мы добрались туда, оказалось, что весь город — это несколько ветхих ульевидных хижин и жалкий рынок…

Капитан Ричард Фрэнсис Бёртон ослеп.

Половину лица Джона Хеннинга Спика парализовало.

Они оба настолько ослабли, что не могли пройти и нескольких шагов.

Две недели они оставались в наполовину разрушенной хижине и ели только отварной рис, который приносил им их проводник, Сайди Бомбей. Они лежали на койках, раздавленные томительной жарой, страдали, спали, их рвало, они то теряли сознание, то опять приходили в себя.

— Матерь божья! Дик, неужели это того стоит? — прошептал Спик.

— Должно быть. Мы почти на месте. Ты слышал, что сказал мне утром Бомбей?

— Нет. У меня был такой жар, что я ничего не видел и не слышал.

— Туземцы утверждают, что из северной части озера вытекает река. Если мы наймем дау,[55] то, уверен, очень скоро обнаружим, что плывем вниз по Нилу, мимо воинственных племен, прямо в Каир.

Бёртон уцепился за эту мысль и с ее помощью медленно вытягивал себя из болезни. Как назло, Спик, намного менее целеустремленный, чем его командир, выздоравливал гораздо быстрее. Вскоре он уже отваживался по утрам и вечерам выходить из хижины на живительный холодный воздух, купаться в озере и делать покупки на маленьком рынке. Там он появлялся в компании туземца, державшего над ним зонтик, в темных очках; через его руку были перекинуты нитки бус на продажу.

Спик был застенчивым беспокойным человеком. Высокий и худой, длиннобородый и ясноглазый, заикающийся и нерешительный, казалось, он находится в мире с самим собой только на охоте. Лейтенант Спик стрелял во всё. Он всаживал пули в бегемотов и антилоп, жирафов и львов, слонов и носорогов. Он убивал с радостью и без разбора, и все семьсот миль их пути от Занзибара[56] были усыпаны трупами животных… Теперь день медленно тянулся за днем, и Спик начал сходить с ума от мерцающего ландшафта, от высохших деревьев и трав, от бесконечных просторов твердой растрескавшейся земли.

— Коричневое! Повсюду только одно проклятое коричневое, ни одного зеленого пятнышка! Я больше не могу: в этом чертовом аду даже на охоте скучно! Почему мы не можем отправиться дальше? Кажется, я схожу с ума!

— Скоро, Джон, но мне нужно время, — ответил Бёртон, который еще плохо видел и не мог даже пошевелить ногами.

— Ну тогда хотя бы разреши мне взять каноэ и пересечь озеро вместе с Сайди! — проворчал Спик. — Мы ведь знаем, что шейх Хамед где-то там, и у него есть дау. Я попробую его нанять: он должен кое-что знать о северной реке.

— Это слишком опасно. Скоро сезон дождей. Туземцы говорят, что на озере бывают ужасные штормы.

Спик, однако, настаивал на своей идее и постепенно убедил Бёртона разрешить ему эту поездку. Он уехал третьего марта и отсутствовал около месяца. Бёртон сам отмеривал себе утром, днем и вечером дозу микстуры Зальцмана, предаваясь позже описанным им «снам о прошлой жизни, видениям нынешней».

К тому времени, когда лейтенант вернулся, Бёртону стало немного лучше. Он уже ясно видел и мог, хотя и медленно, ходить без поддержки.

— Река? — страстно спросил он.

— Ее называют Рузизи.[57] Хамед уверяет, что она вытекает из озера. Племена в этом районе достаточно дружелюбны и могут проводить нас к ней.

Бёртон ударил кулаком воздух:

— Слава Аллаху! Ты достал дау?

— Он хотел сдать его нам на три месяца за пятьсот долларов.

— Что? Что за чушь! Почему ты не обменял его на что-нибудь?

— Дик, я же не владею языками.

Бёртон вскипел. Что за трата времени и средств! Черт бы побрал некомпетентность Спика!

По идее, лейтенанту следовало бы успокоиться после неудачи с дау. Вместо этого он стал еще более странным и холодным — словно что-то скрывал. Через несколько дней он подошел к Бёртону с просьбой:

— Старина, не поможешь ли привести в порядок мои заметки? Ты же знаешь, какой я страшный дилетант, когда дело доходит до бумаг!

— Конечно, — ответил Бёртон. Оба устроились за самодельным столом и открыли дневник Спика.

С первых же страниц Бёртон начал указывать, где нужно более подробное описание, где необходимо вставить ссылки, а где (довольно часто) — исправить грамматические ошибки. Перевернув очередную страницу, он обнаружил набросок карты.

— Что это?

— Северное побережье озера.

— Ты имеешь в виду это озеро? Танганьику?

— Да.

— А что это за подковообразные горы на севере?

— По-моему, это Лунные Горы.

— Но, Джон, это невозможно! Туземцы утверждают, что Лунные Горы намного севернее озера.

— Люди шейха Хамеда уверены в обратном. Они были на самом северном берегу, в тени этого кряжа.

— Ну а Рузизи? Неужели ты полагаешь, что она вытекает из Танганьики и течет в горы, вверх?

Спик неуютно задвигался.

— Не знаю, — прошептал он.

— И потом: если они так велики, как утверждает легенда, тогда мы безусловно видели бы самые высокие пики прямо отсюда, разве нет?

— Может быть, к северному побережью спускаются пологие склоны, а пики находятся за горизонтом.

Бёртон не поверил собственным ушам. Черт побери, что несет его спутник?.. Он перевернул страницу и продолжил работать, но Спик внезапно потерял интерес к дневнику:

— На сегодня хватит. Я собираюсь прогуляться.

Он вышел из хижины, и спустя несколько минут Бёртон услышал винтовочные выстрелы: еще несколько животных пали жертвами кровожадности Спика…

Постепенно дни стали сырыми и дождливыми. Здоровье Бёртона продолжало улучшаться, и он решил рискнуть пересечь озеро. Наняв два больших каноэ у жителей Уджиджи, он велел Сайди Бомбею загрузить их припасами и подобрать самых сильных гребцов.

— Ты достаточно здоров для экспедиции? — спросил его Спик.

— Я в полном порядке. И мы должны узнать, куда течет Рузизи: слухов совершенно недостаточно — я должен увидеть всё своими глазами.

— Я думал, нам следует подождать, пока ты окрепнешь.

Бёртон от раздражения заскрипел зубами:

— К черту, Джон! Почему ты так упорно противишься экспедиции?

— Вовсе нет! — запротестовал Спик. Тем не менее, когда оба каноэ были нагружены и Бёртон сел в первое, лейтенант устроился во втором с таким же угрюмым видом.

Озеро волновалось, экипаж греб на север. Погода всё время менялась: то их мочил проливной дождь, то поджаривало солнце. Наконец они высадились на берег в деревне Увира,[58] и там гребцы из Уджиджи взбунтовались.

— Им очень страшно, — объяснил Сайди Бомбей. — Люди в деревне говорить: если мы плыть еще на север — нас всех убить. Там очень плохие племена: всегда воевать. — Потом последовал страшный удар. — Хозяин, люди говорить: Рузизи входит в озеро, а не выходит из него!

— Шейх Хамед говорил иначе! — воскликнул Бёртон. Сайди Бомбей покачал головой:

— Нет-нет. Мистер Спик — он не понимать шейх Хамед.

Бёртон впал в уныние. Лейтенант сторонился его. Исследователи вернулись в Уджиджи, а потом отправились в глубь страны, в деревню Кауэле.

Бёртон выздоровел. Он был уверен, что собранные им научные данные помогут ему найти спонсоров для новой, лучше оснащенной экспедиции. И ей-богу, он возьмет с собой совсем другого спутника!

— Я бы хотел обогнуть Танганьику, — сказал он Спику, — но нам нужно сэкономить припасы на обратный путь к Занзибару. К тому же, если путешествие продлится слишком долго и мы не успеем отправить доклад в Географическое общество, тогда наши полномочия будут потеряны.

Лейтенант сухо согласился, и 26 мая Бёртон со Спиком отправились в долгий путь на восток. До Уньяньембе,[59] где их ждала почта, они добрались только в середине июня. Одно письмо извещало Бёртона о кончине его отца десять месяцев назад, другое — о том, что его брата Эдварда зверски избили в Индии и теперь он страдает от тяжкого душевного расстройства; обе новости усугубили депрессию Бёртона. Тем не менее путешественники упорно продвигались сквозь бесконечную саванну, пока не достигли арабского торгового города Казеха; здесь они остановились на отдых.

Спик убеждал Бёртона использовать микстуру Зальцмана, чтобы избавиться от последних следов малярии, и даже сам отмеривал дозу. Однако никакое лекарство не могло полностью защитить англичанина от коварных африканских болезней; вдобавок они оба страдали от постоянных головных болей. Смерть, тиранический правитель этой части Африки, терпеливо подкарауливала их.

Однажды Спик пересказал Бёртону сообщения туземцев об огромном водном пространстве, отстоящем на пятнадцать или шестнадцать переходов к северу.

— Мы должны исследовать его, — сказал он.

— Я не очень хорошо себя чувствую, — ответил Бёртон, — одышка, мысли путаются… словно голова не на месте. Я даже не заношу в журнал научные данные, потому что не доверяю себе. Кроме того, у нас плохо с припасами.

— Как насчет того, чтобы я предпринял небольшую экспедицию? Я могу путешествовать быстро и налегке, а ты останешься здесь и наберешься сил.

Бёртон, лежавший на койке, попытался сесть, но не сумел.

— Где твое лекарство? — спросил Спик. — Я приготовлю тебе дозу.

— Благодарю тебя, Джон. Ты действительно думаешь, что сможешь быстро сходить туда и обратно и не съесть всю нашу провизию?

— Уверен.

— Очень хорошо. Тогда собирайся и иди.

Втайне Бёртон даже обрадовался, что какое-то время сможет побыть без надоевшего спутника. Начиная с визита к шейху Хамеду, Спик стал колючкой в боку: за всё время, пока они находились в Казехе, лейтенант ни разу не подчинился восточному этикету и постоянно оскорблял арабских гостей, принуждая Бёртона извиняться.

Отъезд Спика снял бремя с плеч Бёртона. Исследователь перестал принимать лекарство и начал составлять словарь местных диалектов для будущих путешественников. Как всегда, занятие наукой подняло ему настроение.

Лейтенант Джон Хеннинг Спик вернулся через полтора месяца и триумфально объявил:

— Это настоящее внутреннее море! Его называют Ньянза, или Наза, или Зива, или Укереве, или еще как-то…

— На языках банту ньянза — это просто «озеро», Джон.

— Да-да, но это не важно: я назвал его в честь короля![60] Клянусь богом, Дик, я открыл исток Нила!

Бёртон попросил своего товарища описать всё, что он видел. Оказалось, что Спик видел очень мало. Кое о чем он догадывался, но не мог ничего доказать. На озере он был всего три дня и не плавал по нему, а осмотреть сумел лишь небольшой отрезок юго-восточного берега.

— Откуда ты знаешь размер этого озера? Чем можешь доказать, что это действительно внутреннее море? И откуда ты знаешь, что именно из него вытекает Нил?

— Я говорил с одним туземцем, великим путешественником.

— Говорил?

— Жестами.

Бёртон взглянул на карту, набросанную его спутником.

— О боже! Да ведь ты нанес северный берег в четырех градусах широты[61] от южного! И это только на основании взмахов руки туземца?

Спик немедленно замолчал. Он стал невероятно придирчивым, что вызывало недовольство у носильщиков, и почти не разговаривал с Бёртоном. Кроме того, скоро выяснилось, что он использовал значительно больший запас еды, чем планировал, и теперь они не могли отправиться на север. Как бы ни было велико то озеро, возможный источник Нила, ему придется подождать.

Настал сентябрь, они вышли из Казеха, и начался долгий переход к восточному берегу Африки. Последующие недели оказались исключительно трудными из-за сражений, споров, воровства, дезертирства и других происшествий. Бёртон был вынужден наказать некоторых носильщиков, а кое-кого уволить, не заплатив. Однажды, разъярившись, он ударил африканца кожаной плетью и потом стоял над ним, тяжело дыша, смущенный и растерянный, со стуком в голове, не очень понимая, что наделал.

Каждый шаг на пути домой давался с боем, но Спик не помогал Бёртону ничем. Наоборот, его отношение к туземцам только ухудшало положение. За месяц оба исследователя не обменялись и словом, но вдруг Спик серьезно заболел. Они остановились, и Бёртон ухаживал за ним, пока из-за высокой температуры у лейтенанта не началась угрожающая жизни горячка. Он громко бредил: очевидно, его терзали ужасные галлюцинации.

— Они вонзили когти мне в ноги! — выл он. — Боже, спаси меня! Я слышу его в комнате над нами, но они не разрешают мне подойти. Я не могу приблизиться. Ноги, мои ноги!

Бёртон смочил лоб Спика, чувствуя, как от него пышет жаром.

— Всё в порядке, Джон, — попытался он успокоить больного.

— Они не люди! Они ползают в моей голове. О Иисус, убери их от меня, Дик! Прогони их! Они вонзают в меня когти! Они оттаскивают меня от него, через всю пещеру!

«Оттаскивают от чего?» — спросил себя Бёртон. В этот момент тело Спика изогнулось, он неистово задрожал, и его охватил приступ эпилепсии. Бёртон позвал Сайди Бомбея, который помог ему вставить между зубов лейтенанта кожаные ножны от кинжала, чтобы не дать ему откусить себе язык, и крепко держали его, пока тот бился в судорогах.

— Хобгоблины, — прошептал он. — Огромные толпы хобгоблинов вываливаются из храма. Помоги мне небо, они внутри моей души! Они собираются освободить своих драконов!

Внезапно свирепая судорога перекосила лицо Спика, глаза его стали стеклянными, и он залаял, как собака. Его стало невозможно узнать, и Сайди Бомбей с суеверным ужасом отшатнулся от лейтенанта.

— Это кичомачома,[62] — крикнул туземец. — На него нападать злые духи! Он умирать!

Спик начал кричать. Он кричал не смолкая весь день, но все-таки не умер. Постепенно он стал спокойнее, хотя то терял сознание, то вновь приходил в себя, и наконец заснул.

Прошла еще неделя. Джон Спик сидел в палатке и пил чай.

— Как ты себя чувствуешь, Джон? — спросил Бёртон, зайдя в палатку.

— Лучше, Дик. Я думаю, что скоро смогу идти. Через пару дней. — Спик поставил чашку на пол и посмотрел Бёртону прямо в глаза. — Ты не должен был говорить это.

Озадаченный Бёртон нахмурился:

— Говорить что?

— В Бербере. Когда на нас напали. Ты сказал: «Ни шагу назад! Иначе они решат, что мы отступаем!» Я не трус.

— Трус? О чем ты говоришь? Бербера была три года назад.

— Ты думал, что я отступил из-за страха.

Брови Бёртона поднялись. Он растерялся:

— Я… что? Я и не…

— Ты обвинил меня в трусости!

— Джон, ты всё не так понял: я никогда не говорил ничего подобного! Клянусь, я ни на мгновение не усомнился в твоей храбрости!

Спик покачал головой.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— Джон… — начал было Бёртон, но Спик прервал его:

— Я посплю.

Он лег и отвернулся. Бёртон какое-то время стоял, глядя на него, потом тихонько вышел.

Через три дня путешествие продолжилось, хотя лейтенанта пришлось нести на носилках. Длинная вереница людей — два исследователя и носильщики — извивалась как змея по холмистому ландшафту. Иногда Бёртону казалось, что они стоят на месте: миля шла за милей, а повсюду вокруг была одна сожженная солнцем трава. На самом же деле они постоянно поднимались, воздух становился холоднее, и постепенно лихорадка перестала трепать измученные тела англичан, хотя они по-прежнему страдали от ужасной головной боли.

Миновало Рождество. К тому времени они поддерживали холодно-вежливые отношения и никогда не говорили об экспедиции Спика к большому озеру.

Дезертирство и дерзость носильщиков заставили их остановиться еще на две недели. Бёртон предупредил африканцев, что ничего им не заплатит, если они немедленно не упакуют вещи и не начнут двигаться. Они отказались. Тогда он нашел и уволил зачинщиков, а потом нанял девять новых людей из проходившего мимо каравана.

Снова дорога. Всё идти и идти. Будет ли конец?..

И конец настал. 2 февраля 1859 года Бёртон со Спиком взобрались на очередной холм и увидели вдали синее искрящееся море.

— Гип-гип ура! — весело закричал Джон Спик, подбросив в воздух кепку. — К черту этот грязный проклятый континент! И я буду молить бога, чтобы моя треклятая головная боль осталась за кормой вместе с ним!

— Мы достигли Занзибара и отплыли в Аден,[63] где я решил ненадолго задержаться, чтобы восстановить силы. Джон, однако, сел на первый же корабль, идущий в Европу. Он обещал дождаться моего прибытия в Лондон, чтобы мы смогли вместе доложить Королевскому географическому обществу о наших открытиях. Вместо этого он отправился туда один и приписал себе всю честь открытия истоков Нила.

Бёртон швырнул в камин окурок сигары.

— Ужасное предательство, — сказал Суинберн.

— Самое худшее в моей жизни. Я был его командиром. Это была моя экспедиция. К тому же его полная некомпетентность запутала всё это дело до невозможности.

Оба какое-то время молчали. Бёртон пробежал кончиком указательного пальца по шраму на правой щеке, словно вспомнил о какой-то старой мучительной боли.

— Конечно, — продолжал он, — это было не его решение. Не сомневаюсь, что отправиться в Общество с докладом его надоумил предводитель «развратников» Лоуренс Олифант,[64] когда они возвращались в Англию. — Бёртон встал, подошел к окну и посмотрел на экипажи, которые гремели, выбрасывали пар, лязгали и натужно пыхтели, проезжая по Монтегю-плейс. Потом сказал, едва слышно: — Ведь ты думаешь, что Джон предал меня до того, как мы уехали из Африки? На берегу Танганьики, верно?

— Да. Прости Ричард, но всё сходится. Я думаю, Спик узнал от шейха Хамеда, что Лунные Горы где-то неподалеку, но дальше на северо-восток, что племена к северу от Уджиджи настроены враждебно и что Рузизи втекает в озеро, а не вытекает из него. И он решил убедить тебя в обратном, надеясь, что ты зря потратишь время и припасы, а потом будешь вынужден вернуться в Занзибар.

Бёртон вздохнул.

— Жажда славы. Он хотел стать Джоном Хеннингом Спиком — человеком, который открыл исток Нила.

— Да, похоже, так всё и было. Хотя его карта не обманула тебя: ты слишком хороший географ, чтобы поверить в такое абсурдное положение гор, но всё остальное сработало. Твоя попытка увидеть Рузизи помешала дальнейшим исследованиям. — Королевский агент сжал кулаки и уперся костяшками в раму, а лбом — в стекло. — Потом началось длинное путешествие на восток, — продолжал поэт, — а когда ты достиг Казеха, Спик стал давать тебе такие дозы микстуры Зальцмана, что ты уже не мог ясно мыслить. При этом он использовал слухи об озере, для того чтобы оправдать собственную экспедицию на север — туда, куда ему указал шейх Хамед и где находятся настоящие Лунные Горы. Нашел он их или нет, но там явно что-то произошло, и вопрос о Ниле перестал его интересовать.

Бёртон выпрямился, повернулся к поэту и нахмурился:

— Ты имеешь в виду его последующие галлюцинации?

Суинберн кивнул.

— Ты сказал, что он бредил о драконах, оттаскивавших его от какой-то вещи. Драконы, Ричард, — это мифические рептилии, в точности как и шайтури, африканские наги. Неужели ты думаешь, что это совпадение?

— А эти наги ассоциируются с черным алмазом, который упал с неба и породил Нил, — прошептал Бёртон. — Черт побери, Алджи, неужели он видел африканский камень?

— И это безусловно объясняет все его последующие действия.

Бёртон присвистнул и запустил руку в волосы. Потом подошел к камину, вынул сигару из ящичка на каминной полке, но тут же забыл о ней и уставился на Суинберна:

— Бэббидж говорил, что технологисты знают о черных алмазах. Тогда я еще удивился, откуда. Теперь ясно: Спик рассказал Олифанту, а Олифант — технологистам.

— Да, и это меняет всю игру. Позволь задать вопрос: как Спику удалось заручиться поддержкой Мурчисона для второй экспедиции? Географ он никакой, оратор ужасный, писатель плохой, да и вообще на него нельзя полагаться. Тем не менее выбрали все-таки его, а не тебя. Почему?

Нижняя челюсть Бёртона отвисла. Сигара выпала из его пальцев.

— Боже мой… — пробормотал он. — Боже мой! Наконец-то всё стало ясно: технологисты и «развратники» предложили ему найти камень!

— Но ведь что произошло во время второй экспедиции, так до сих пор и неизвестно! Спик взял с собой молодого солдата по имени Джеймс Огастес Грант[65] (не знаю, технологист он или «развратник», но уверен, что кто-то из них), и они прилетели в Казех на лебедях. Спик не сумел как следует организовать охрану своих птиц, и лебедей сожрали львы. Но это было лишь первое из череды несчастий, заставивших Спика вернуться в Занзибар. Причем прибыл он туда один, без Гранта, утверждая, что его спутник умер от лихорадки и похоронен на берегу озера.

Бёртон опустился в кресло:

— Он подтвердил, что нашел исток Нила, но все его доказательства вновь оказались неверными.

Суинберн хмыкнул в знак согласия.

— В прошлом году он должен был представить более полный отчет в Батской ассамблее.[66] Вместо этого, прекрасно зная о том, что ты собираешься обнародовать всю его некомпетентность, он прострелил себе голову. Олифант похитил его из больницы, и технологисты заменили поврежденную часть мозга часовым механизмом…

— …бэббиджем. Но раньше я никак не мог понять, зачем они это сделали. Бисмалла! Он должен был показать им, где находится черный алмаз! Но потом вмешалось дело Джека-Попрыгунчика: технологисты объединились с «развратниками», чтобы захватить Джона Оксфорда, и Спик последовал за ними, ожидая приказов. Я нанес поражение альянсу и убил Олифанта — вот тут он и сбежал.

Суинберн дернулся, весь изогнулся и вскочил на ноги:

— И где он сейчас, как ты думаешь?

— Брюнель сказал, что в Пруссии.

— Хм-м, — прожужжал Суинберн. — Хотел бы я знать, почему именно там. А мог он организовать кражу у Брандльуида?

— Ты хочешь сказать, что он охотится за Глазами?

— Вполне вероятно. Если Дарвин со товарищи вставили ему в голову бэббидж, чтобы добыть африканский Глаз, тогда так ли уж невероятно, что они же вынудили его похитить бриллианты из Камбоджи? Если Спик или альянс изучали это дело, то они могли раскопать, что существуют три Глаза и что Поющие Камни — фрагменты одного из них.

— Послушай, Алджи, в твоих словах есть зерно! Так или иначе, если южноамериканский камень находится у Тичборнов и Спик об этом узнал, тогда именно они и будут следующей целью.

— Тогда хватит трепать языками: поехали в Тичборн-хаус!

Суинберн подпрыгнул и побежал к двери. Бёртон последовал за ним.

— Алджи, на самом деле ты вовсе не обязан ехать со мной.

Они спустились в прихожую.

— Обязан! Сам знаешь, что неприятности, как собаки, гонятся за тобой по пятам, а ты сейчас не в самой рабочей форме. Что может быть лучше, чем позвать на помощь верного помощника? Кстати, о собаках: где твой проклятый пес?

— Фиджет? Не знаю. Скорее всего, на кухне у миссис Энджелл.

— Отлично! Пускай там и сидит, маленький негодяй! Что скажешь?

— Не возражаю — и, уверен, он тоже. Особенно учитывая те куски вырезки, которыми моя обожаемая хозяйка наполняет его прожорливое брюхо!

Суинберн закричал и громко зааплодировал:

— Ах ты, клоун! Я имею в виду поездку вместе с тобой в Тичборн-хаус!

Бёртон улыбнулся, снял со стойки шляпу Суинберна и надел ее на рыжую гриву поэта.

— Очень хорошо, Алджи. Откровенно говоря, я рад твоей помощи, хотя, признаться, собирался лететь на винтостуле. Люблю полетать! Как жаль, что он предназначен только для одного человека… Стало быть, отправимся поездом.

— А у меня есть идея получше! — ухмыльнулся Суинберн.

— О, капитан Бёртон и мистер Суинберн, — воскликнула мисс Изабелла Мэйсон, — как приятно видеть вас снова! Входите, входите! — Сняв шляпы, оба вошли в здание ЛЕСБОСа. — Я только что приготовила суп. Не хотите ли присоединиться?

— Благодарю вас, с большим удовольствием, — ответил Бёртон. Он и Суинберн отправились на кухню вслед за девушкой. Как только они переступили порог, до их ноздрей донесся божественный аромат, а до ушей — возглас:

— Привет, привет! Добро пожаловать в комнату чудес, джентльмены!

Они узнали скорее голос, чем лицо: бродячий философ Герберт Спенсер расцвел и стал выглядеть намного респектабельнее. Прежде всего, он был вымыт, борода подстрижена, большие бакенбарды расчесаны, и всклокоченный тонкий венчик волос, когда-то окружавший лысую макушку, был теперь аккуратно приглажен. К тому же философ изрядно пополнел, и трудно было узнать в нем того изможденного дистрофика, с которым Бёртон и Суинберн повстречались в первый раз.

— Клянусь вам, — сказал он, пожимая их руки, — что во всем этом чертовом мире нет женщины, которая готовит, как мисс Мэйсон!

— Герберт, — сказал удивленный Суинберн, — ты выглядишь просто новым человеком!

— Это всё жратва! Хотя юная леди творит чертовы чудеса с собаками и птицами, но, доложу я вам, родилась она с поварешкой в руке! Никогда еще мое брюхо не имело такого хавчика!

— Спасибо вам, Герберт, — сказала мисс Мэйсон. — Не поставите ли на стол еще две тарелки для наших гостей?

Несколько минут спустя королевский агент и его помощник уже вкушали густой овощной суп со свежевыпеченным хлебом.

— В высшей степени вкусно! — объявил Бёртон.

— В наивысшей! — уточнил Суинберн.

— Что я говорил! — подтвердил Спенсер. — Ну, как же тут не потолстеешь!

— И ты, похоже, не худеешь, — отпарировал Суинберн в стихах.

— Кстати, капитан Бёртон, вы ведь, кажется, были больны, не так ли? — спросила мисс Мэйсон. — Выглядите вы слегка… желтоватым.

— Время от времени меня трясет малярия. После Африки приступы случаются всё реже, но последний меня едва не прикончил. Да и полет на вашем лебеде во время ливня оказался неважным лекарством.

— То была ужасная ночь, босс! — заметил Спенсер. — Я и сам слег с простудой: текло у меня тогда изо всех щелей!

— Кстати, мисс Мэйсон…

— Просто Изабелла.

— …Изабелла, мы пришли к вам как раз по поводу лебедей. Я бы хотел нанять пару.

— Когда вы нанимали моих лебедей в прошлый раз, двое были убиты, а один до сих пор не вернулся, — заметила юная хозяйка, криво улыбнувшись.

Бёртон виновато кивнул:

— Надеюсь, Скотланд-Ярд компенсировал вам убытки?

— О да, и весьма щедро.

— Юный констебль Бхатти ошивается здесь почти каждый чертов день, прохвост, — объявил Спенсер, махнув ложкой.

— Вы же знаете, Герберт, он просто патрулирует эту улицу! — запротестовала мисс Мэйсон.

— Ну, разумеется! Да он положил на вас глаз: вот что я знаю!

— По правде сказать, меня больше привлекают ваши мозги, — сказала Изабелла, и ее щеки слегка покраснели, — когда вы оба начинаете философствовать, я не понимаю ни слова!.. Господин Бёртон, у меня есть пара новых лебедей, которые ведут себя прилично. На какой срок они вам нужны?

— Два-три, от силы четыре дня. Мы отправимся в одно поместье в Хэмпшире. Насколько я помню, неподалеку есть большое озеро: птицам там будет вполне комфортно.

— Особенно если я пригляжу за ними, — вставил Спенсер.

— Тебе незачем утруждать себя, старина, — сказал Бёртон.

— Это вообще не труд.

— Замечательная мысль! — согласилась мисс Мэйсон. — Хоть лебеди и почти ручные, но, джентльмены, у Герберта волшебные руки: его любят даже болтуны! Я буду чувствовать себя намного спокойнее, если он полетит с вами: наверняка там есть какая-нибудь деревня, где он сможет остановиться, или, может быть, хозяева поместья выделят ему комнату среди слуг?

Бёртон внимательно оглядел бродячего философа и спросил:

— Ты не будешь возражать, если и вправду поживешь со слугами? Для меня было бы очень полезно иметь своего человека внутри, понимаешь?

— Не волнуйся, босс, я знаю свое место в жизни. Для такого, как я, людская — это шаг наверх!

— Тогда я буду счастлив, если ты составишь мне компанию в Тичборн-хаусе.

— Тичборн? — одновременно воскликнули Изабелла и Герберт.

— Да, я занимаюсь этим делом.

— Сдохнуть мне на этом месте: в жизни не делал ничего подобного!.. Да-а, уж это точно шаг наверх, — философски добавил Спенсер.

Через час все трое устроились поудобнее в коробчатых воздушных змеях, попрощались с Изабеллой и взмыли в воздух. Лавируя между вертикальными столбами дыма, они направились на восток и пересекли столицу, оставив за собой огромный сверкающий купол собора Святого Павла. Стояла мягкая приятная погода, и Бёртон, окруженный безграничной пустотой, почувствовал радость свободы. Горизонты Англии всегда вызвали у него что-то вроде клаустрофобии: они так не походили на огромные пространства Индии, Африки или Ближнего Востока, что он почувствовал удивительную свободу, увидев, как далеко они убежали назад. Вскоре грязный, запруженный людьми город исчез; теперь ландшафт составляли маленькие городки, деревни, поля, леса и реки. Почти полностью покрытая зеленью, природа дышала каким-то непривычно теплым уютом.

— Похоже, не так-то уж ты и плоха, старушка Англия! — пробормотал он и удивленно выдохнул: раньше он подобных чувств не испытывал.

— Йо-о-о-хо-хо! — послышался крик, и мимо него промелькнул рыжеволосый Суинберн под белым опереньем лебедя.

— Проснись, босс: гонка началась! — проорал Спенсер, обгоняя Бёртона с другой стороны.

Королевский агент дико оскалился, дернул поводья и проревел:

— Эй-эй-эй!

Лебедь изо всех сил замахал крыльями и полетел так быстро, что Бёртона буквально вдавило в полотняное сиденье. Воздушный змей плавно скользил по спокойному воздуху без выворачивающей кишки болтанки, которая так досаждала королевскому агенту во время погони за Брюнелем. Внизу скользнул Уэйбридж,[67] и здесь Бёртон обогнал Спенсера.

— Не отставай, лодырь! — крикнул королевский агент. Оставив философа позади, Бёртон заметил, что Суинберн здорово опередил его. Без сомнения, поэту досталась самая резвая птица, но хватит ли у нее выносливости, чтобы лидировать всю дорогу до Тичборн-хауса? Королевский агент пустился в погоню. Они пролетели над Уокингом, затем позади остался Олдершот, и только за Фарнемом[68] он наконец нагнал своего помощника.

— Твоя птица сдыхает! — крикнул Бёртон.

— Нам не следует так сильно их гнать! — прокричал в ответ Суинберн. — Признаю поражение: ты выиграл — сбавляй скорость!

Они расслабились и полетели медленнее, скоро их догнал Спенсер. Солнце уже лениво катилось за край неба, когда впереди появилась Долина Итчен; золотой свет играл на зеленых пастбищах, тени стали длинными и темно-синими. Бёртон опередил друзей, снизился и пролетел над полями и крышами Бишоп-Саттона. Долетев до Алресфорда,[69] они повернули на юго-запад, миновали высокие изгороди и заливные луга и вскоре добрались до поместья Тичборнов.

Сделав круг над озером, окруженным ивами, все трое высвободили аварийные ремни. Отцепившихся воздушных змеев ветер отнес на восток, и скоро они коснулись травы. Лебеди забили крыльями, перелетели через ивы и сели на воду, громко брызгаясь и трубя от удовольствия. Довольные, они плавали и сквозь ветви, склонившиеся к воде, глядели на людей, которые, выбравшись из деревянно-полотняных кабин, доставали свои дорожные сумки.

— Очень сомнительное удовольствие приземляться на этих чертовых штуках! — заметил Спенсер.

— Зато какое волнующее! — отпарировал Суинберн.

— Верно, дорогуша, вот здесь ты прав, — согласился философ. — Пойду распрягу лебедей.

Пока Спенсер занимался лебедями, Бёртон и Суинберн разобрали и сложили воздушных змеев. В это время к ним подошел человек, одетый во фланелевый охотничий сюртук и мешковатые вельветовые штаны; на сгибе его локтя висела двустволка. Короткие темные волосы, обвисшие усы и смуглая кожа делали его похожим на королевского агента, хотя он был ниже ростом и выражение его лица не было столь мрачным.

— Что здесь происходит? — полюбопытствовал он.

— Добрый день, сэр. Не беспокойтесь, нас ждут: я капитан Бёртон.

— Ах да, сэр, извините, сэр. Полковник Лашингтон предупредил меня о вашем приезде. Я Гилфойл, смотритель парка.

— Рад видеть вас, мистер Гилфойл. Не возражаете, если мы оставим наших лебедей на озере?

— Конечно, сэр. Там для них полно еды.

К ним подошел Спенсер, и Бёртон представил его:

— Это мистер Спенсер, тоже смотритель — но лебедей. Время от времени ему понадобится их навещать.

— Очень хорошо, сэр, — ответил Гилфойл, приветливо приподнимая шляпу. — Вас ждут в доме, джентльмены: я покажу дорогу. Воздушных змеев вы можете оставить здесь: я найду им надежное место.

— Спасибо.

Вслед за смотрителем они пошли по полого поднимавшемуся газону, который вывел их к задней стене дома, затем обогнули обвитое плющом здание и вышли к главному входу. Пшеничные поля тянулись прямо от дороги до подножия низкого холма.

— Это и есть знаменитые Карачки, — заметил Гилфойл.

— Карачки?

— Поля, которые старуха Мабелла Тичборн обползла на карачках, чтобы установить размер Дара. Вы знаете легенду?

— Да. Бисмалла! Вот это расстояние! Неудивительно, что она умерла!

— Верно, сэр, и неудивительно, что сначала она прокляла это место!

Гилфойл кивнул, прощаясь, и уже собирался уйти, но остановился и придушенно кашлянул.

— Что-нибудь еще? — осведомился Бёртон.

Смотритель снял шляпу и нервно покрутил ее в руках.

— Да, сэр, то есть… ну… я хочу сказать…

— Говорите смело.

— Пожалуйста, джентльмены, будьте осторожнее ночью. Оставайтесь в ваших комнатах. Это всё. Просто не выходите оттуда.

Он повернулся и быстро ушел, не оглядываясь.

— Как необычно! — воскликнул Суинберн.

— Да, весьма странно, — согласился Бёртон. — Пойдемте, нам надо представиться.

Портик из четырех белых тосканских колонн обрамлял вход в большое здание. Гости Тичборн-хауса поднялись по лестнице, миновали колонны и подошли к парадной двери. Суинберн дернул за шнурок колокольчика — тот остался у него в руке.

— Хм-м… Похоже, сломалась пружина! — проворчал он, взялся за медный дверной молоток и стукнул. Примерно через минуту дверь открылась и их приветствовал маленький седоволосый ямаец с приятным лицом: это был Эндрю Богль, дворецкий.

— Сэр Ричард Бёртон и его спутники желают видеть полковника Лашингтона, — объявил королевский агент.

— Да, сэр. Пожалуйста, входите. Прошу вас подождать в приемной, а я сообщу полковнику о вашем приезде.

Слуга проводил их в роскошную комнату и ушел. Через несколько минут к ним присоединился высокий безукоризненно одетый джентльмен: военная выправка, загар от постоянного пребывания на открытом воздухе, очень короткие седеющие волосы, на вид немного за шестьдесят. Его бакенбарды отличались экстравагантностью: узкие вверху, они расширялись книзу, при этом их тщательно навощенные кончики высились над широкими плечами.

— Добрый день, — пролаял он. — Или вечер. Впрочем, не важно. Меня зовут полковник Франклин Лашингтон. Просто Лашингтон — тоже подойдет. Формальности не требуются. Можно полковник, если угодно. Рад видеть вас, сэр Ричард: Генри Арунделл очень вас хвалил. Вы ведь сэр Ричард Бёртон, верно? Я не ошибся?

— Да, сэр, не ошиблись. Я Бёртон.

Они пожали друг другу руки, и Бёртон представил своих товарищей. Договорившись о комнате для Спенсера — «под ступеньками», вместе со слугами, куда Богль и увел Спенсера, — Бёртон и Суинберн вслед за Лашингтоном отправились в библиотеку. Там они уселись в кресла с высокими спинками, получили обязательные бренди с сигарами и перешли к делу.

— Сэр Альфред присоединится к нам за ужином, — сообщил Лашингтон. — Или не присоединится. Тут уж давайте без обиняков: в последние дни он ведет себя очень странно и нелогично; разумеется, прошу вас хранить это в тайне. Он не всегда в полном разуме: какое-то нервное расстройство, я полагаю.

— Возможно, причина — появление его старшего брата? — предположил Бёртон.

— Полностью с вами согласен. В любом случае, это исключительно моя теория. И, должен предупредить вас, он непременно расскажет совершенно невероятную историю о призраке.

— Призрак? Вот как! — воскликнул Бёртон, потрясенный еще одним совпадением. Сперва Брандльуид, а теперь и Тичборн!

— Абсолютная чушь, конечно, — добавил Лашингтон. — Хотя, кто знает… Я слышал, что сейчас в Лондоне очень модно столоверчение, так что в этой чепухе, жизни после смерти, может, что-то и есть. Правда, лично я думаю иначе. Вы когда-нибудь бывали на их сеансах? Я — нет. Не вижу необходимости.

Бёртон наклонился вперед:

— А вы сами что-нибудь видели?

Лашингтон заколебался, отпил из стакана, потом ответил:

— Я не видел ничего, но… Мои глаза не видели ничего. Но, должен допустить, уши что-то заметили. Заметили? Нет. Ха-ха! Человек не может видеть ушами! Хм-м… Видите ли, я что-то слышал. Но в таком большом старом доме можно услышать много чего. Значит, это была мышь, хотя я никогда не слышал, чтобы мыши стучали.

— Вы слышали стук? — Беспорядочная манера разговора полковника изрядно утомила Бёртона.

Лашингтон тряхнул головой, кашлянул и кивнул:

— Да. Слышал. Стук. Две ночи подряд, словно кто-то шел по дому, колотя в стены. Тогда не мышь. Не знаю, почему я сказал мышь.

— Вы пытались что-нибудь выяснить?

— Конечно. Инстинкт солдата: найти врага! В обоих случаях, когда я подходил, стук прекращался.

— То есть вражеская мышь убегала? — ехидно уточнил Суинберн.

— Точно. Если это была мышь. Но, очевидно, нет.

— Тогда что? — спросил Бёртон.

— Понятия не имею. Ни малейшей идеи. Совершенно не понимаю… А, вот: это фундамент просел из-за дневной жары — загадка решена!

В течение следующих двух часов Бёртон и Суинберн вновь услышали историю рода Тичборнов и обстоятельства, приведшие к грядущему прибытию Претендента. Он должен был явиться послезавтра, и Лашингтон страстно желал увидеть виновника такого фурора.

— Богль, дворецкий, с Ямайки — во всяком случае, я думаю, что он с Ямайки… ну, в общем, откуда-то из Вест-Индии, это уж точно, — много лет служит в этой семье. Он знал Роджера Тичборна и безусловно узнает его, когда увидит. Потом еще лекарь, или доктор… какая разница?.. В общем, этот Дженкин, и смотритель, э-э-э…

— Гилфойл, — подсказал Суинберн.

— А! — ответил Лашингтон. — Неужели это он? А ваше имя, сэр?

— Алджернон Суинберн. Меня представили раньше, если вы помните. Вы действительно управляете финансами поместья?

— А что думает сэр Альфред? — поспешно перебил его Бёртон. — Вы же не можете игнорировать его мнение: ведь он, в конце концов, брат.

— Верно. Но он кровно заинтересован в том, чтобы этого парня признали отъявленным негодяем. Иначе он потеряет имение.

Бёртон удивленно посмотрел на полковника:

— Неужели вы полагаете, что он может отказаться от брата лишь ради сохранения титула?

— Бог мой, да почему ж нет?

Прозвенел гонг, и его эхо разнеслось по всему особняку.

— Призыв на обед, ужин или что-то в этом роде. Который час? Часы здесь не ходят, и я никогда не знаю, который сейчас чертов час!

Королевский агент нахмурился и вынул из кармана часы:

— Половина седьмого. Вы хотите сказать, что ни одни часы в доме не ходят?

— Ну да, так оно и есть. Остановились почти месяц назад. Осмелюсь предположить, что и ваши остановятся, если пробудете здесь подольше. Возможно, это как-то связано с местоположением дома и земным магнетизмом. Не знаю. Я солдат, а не технологист! Не важно. Богль проводит вас в комнаты для гостей и принесет ваши вещи. Вы сможете надеть вечерние костюмы. Просто формальность. Соблюдение ритуала. Признак цивилизованности. Человек всегда должен одеваться, всё равно для чего, не так ли? Мы собираемся в столовой через пятнадцать минут, там вы встретитесь с сэром Альфредом. Если он придет. Может и не прийти.

Четверть часа спустя, надев вечерние костюмы, Бёртон и Суинберн спустились по главной лестнице. (Поэт хихикнул, вспомнив, как несколько недель назад его друг спускался по похожей лестнице менее контролируемым способом. «Интересно, простит ли когда-нибудь Бёртона сэр Родерик Мурчисон?» — спросил себя Суинберн.) Вдоль стен холла молчаливыми стражами стояли полированные доспехи. Гости миновали холл и оказались в длинной столовой. В центре стоял огромный стол, все стены были увешаны портретами. Когда Бёртон и Суинберн вошли, Богль поклонился, а Лашингтон весело их приветствовал.

— Это юный Роджер Тичборн, — сказал он, указывая на один из портретов. — А это, — повернулся он, указав на другой, — его предок, печально знаменитый Роджер де Тичборн. То же самое имя, заметьте, за исключением де. Это по-французски значит «из», я полагаю. Роджер из Тичборна. Вследствие того факта, что он…

Полковник прочистил горло и замолчал.

— Что он? — спросил Суинберн.

— Из Тичборна, черт побери!

— О да. Весьма неприятная личность!

— Я бы так не сказал, — послышался голос из двери. — Но возможно, потому что я слишком похож на него.

Все обернулись и увидели двоих вошедших.

— Сэр Альфред Тичборн, джентльмены, — отрапортовал полковник. — А это наши гости: сэр Ричард Бёртон и его помощник, м-м-м…

— Алджернон Суинберн, — подсказал поэт.

— Добро пожаловать, джентльмены! Слава богу, что вы приехали помочь мне! — Альфред Тичборн направился к ним, протянув руку.

Вид Тичборна поразил Бёртона, ибо, хотя баронет был очень молод, его волосы уже полностью побелели, а вокруг глаз залегли глубокие морщины. Крепко сложенный, ростом пять футов и девять дюймов,[70] он действительно напоминал человека на портрете, по крайней мере внешне, но если черты лица предка выражали жестокость, то у сэра Альфреда — слабость: неприятно рыхлые и мокрые губы, чересчур скошенный подбородок, излишне широко расставленные глаза. В вечернем костюме он казался изнеженным, чуть ли не женственным, а в руке, которую пожал Бёртон, казалось, вообще не было костей. Исполненные страха глаза баронета всё время бегали. Больше он ничего не успел сказать, так как вмешался второй вошедший:

— Уверен, что сэр Ричард сделает всё, чтобы помочь вам, сэр Альфред, но, может быть, не будем просить его об этом на голодный желудок, да?

— Доктор Дженкин, джентльмены, наш местный лекарь, — сказал Лашингтон. — Или лекарь Дженкин, наш местный доктор. Не знаю, как правильно. Или так, или этак.

— Рад познакомиться с вами, да? — сказал Дженкин. Он был высокий и худой, с большими руками и ногами, длинной челюстью, торчащими ушами и близко поставленными бледно-голубыми глазами. Локоны его седых зачесанных назад волос спадали на шею.

Все пятеро сели за стол, служанки принесли еду, Богль подал вино. Альфред Тичборн подергивался и ерзал так, что перещеголял даже Суинберна.

— Чем я могу помочь вам, сэр? — спросил его Бёртон. — Вы хотели бы знать мое мнение о Претенденте?

— Вздор, — в ярости воскликнул Тичборн, — обыкновенный дешевый мошенник! Нет, Бёртон, я хочу, чтобы вы выгнали проклятую ведьму, пока она не выгнала меня!

— Ведьму?

— Да, леди Мабеллу! Гнусная колдунья, которая хочет видеть меня, последнего из Тичборнов, мертвым!

— Сэр Альфред полагает, что в дом наведывается жена… вот этого человека, — пояснил Дженкин и указал на портрет.

— Вы действительно видели призрака, сэр? — спросил Суинберн.

— Трижды!

— Сознание способно выкинуть весьма убедительные трюки, особенно в состоянии возбуждения, — предположил Дженкин.

— Я не вообразил ее себе! — крикнул баронет. В этот момент громко звякнула упавшая поварешка, которую уронила одна из служанок.

— Осторожнее, юная леди, должна быть дисциплина! — рявкнул Лашингтон. — Случайность, я думаю. Не имеет значения. Сходите-ка, милочка, и принесите новую.

— Погодите, — прервал его Бёртон. — Как вас зовут, мисс?

— Кристина Розано, сэр, — ответила девушка, покраснев как свекла, и сделала книксен.

— Вы тоже видели призрака, мисс Розано?

Девушка сглотнула, облизала губы и беспокойно оглядела каждого.

— Я… я…

— Вы можете говорить совершенно свободно, — сказал Лашингтон. — Прошу прощения, что рявкнул на вас. Военная привычка. Что вы видели?

Девушка шмыгнула носом и заговорила:

— Прошу прощения, сэры, там есть коридор, ведущий на кухню. Две ночи назад, ну, перед рассветом, мне не спалось, и я захотела пить. Вот пошла я этим коридором и слышу: тук-тук-тук. Я-то подумала, это миссис Пиклторп, там наверху, чем-то стучит.

— Пиклторп — это наша повариха, — объяснил Лашингтон Бёртону и Суинберну. — Значит, не мышь, как я думал. Хотя нет. Не думал то есть.

— Да, сэр, повариха. Вот иду я на кухню и думаю: посмотрю, всё ли там в порядке. И вдруг, в коридоре… там… там… — Девушка сильно задрожала и закрыла лицо руками. — О-о-ох! — простонала она.

— Что вы увидели, мисс Розано? — спросил Бёртон.

Она посмотрела вверх. Ее лицо из пунцово-красного стало мертвенно-белым.

— Женщину, сэр, но сделанную из тумана. Она стучала по стене, а потом как повернется и как поглядит на меня!

— Вы видели ее глаза?

— Д-да! Ей-богу, такого страха ни в жисть не видала: как черные булыжники, плавающие в облаке! Она так зло посмотрела на меня и — пуфф! — исчезла. Будто ветер дунул — и нету, словно дым унесло!

— Да, — крикнул сэр Альфред, — эти глаза! Силы небесные, они ужасны!

— Благодарю вас, мисс… э-э-э? — сказал Лашингтон.

— Розано, сэр.

— О, очень приятное имя: напоминает мне о… э-э-э… о цветах. Ну, что ж, возвращайтесь к своим обязанностям, пожалуйста.

Девушка кивнула и выбежала из комнаты. Суинберн посмотрел на Бёртона и приподнял бровь. Бёртон слегка пожал плечами и повернулся к Тичборну:

— А вы, сэр Альберт, видели то же самое?

— Да! Я слышу этот чертов стук почти месяц — и всегда ночью!

— Месяц? То есть он начался примерно тогда, когда в доме остановились все часы?

— Действительно, вы правы. Каждый раз, когда я слышал стук, я шел туда, но он тут же прекращался, и я ничего не видел. Но вот две недели назад, где-то часа в три утра, я не мог заснуть, пошел в библиотеку, закурил сигару и решил почитать. Я сидел в одном из этих кресел с высокими спинками, лицом к камину. Если ты в нем сидишь и кто-нибудь входит, то он тебя не видит, хотя ты тоже его не видишь. И вот, незаметно для меня, кто-то вошел.

Сэр Альфред вздрогнул, обхватил себя руками и замолчал, глядя на тарелку; он не съел еще ни куска. Впрочем, за этим столом никто не уделял еде большого внимания.

— Внезапно с другой стороны комнаты послышался стук, и я чуть не выпрыгнул из кожи. Звук такой, словно кто-то простукивает деревянные панели дальней стены: тук-тук, тук-тук. Снова и снова, вдоль всей стены. Я наклонился над ручкой кресла, посмотрел назад и увидел призрака.

— Ту же самую женщину, которую видела мисс Розано?

— Вплоть до малейших деталей! Она плыла вдоль стены и поднятой рукой стучала по панелям. Я смотрел на нее, не побоюсь признаться, парализованный страхом. Прошло полминуты — и что-то, не знаю что, предупредило призрака, что в комнате кто-то есть. Внезапно она обернулась, и пара черных как смоль глаз посмотрела на меня с такой откровенной ненавистью, что я закричал от ужаса. А потом она исчезла именно так, как рассказала девушка, — словно ее ветер сдул. — Сэр Альфред взглянул на портрет. — Это была леди Мабелла, — прошептал он.

— Почему вы так думаете?

— Глаза.

— Но, черт побери, леди Мабелла умерла несколько веков назад! Откуда вы знаете, какого цвета были ее глаза?

Тичборн встал.

— Подождите здесь, — сказал он, — я вам кое-что покажу, — и вышел из столовой.

— Что скажете? — тихо спросил Бёртона Лашингтон.

— Если бы призрака видел только сэр Альфред, тогда я бы решил, что у него душевное расстройство, — ответил Бёртон. — Но мы слышали рассказ девушки. Да и сами вы тоже ведь слышали стук.

— Я ничего не слышал, — сказал доктор Дженкин, — а у меня очень чуткий сон, да?

— Не буду спать всю ночь, — восторженно объявил Суинберн, — хочу увидеть это загадочное привидение своими глазами!

— Часы тоже нельзя не принимать во внимание, — добавил Бёртон, — это доказывает, что в доме происходит что-то действительно очень странное.

— В таком случае, добавьте сюда и оружейную, — сказал Лашингтон.

— Как вы сказали?

— Все ружья в доме испортились. И этому нет объяснения. Сейчас в поместье исправны только те ружья, которые смотритель хранит в своей комнате.

— Что-то невероятное! Прав ли я, полагая, что они перестали работать одновременно с часами?

— Не уверен, но, похоже, так оно и есть.

Какое-то время все молча ели, пока не вернулся сэр Альфред с листом пергамента в руках. Он сел и сказал:

— Послушайте, что здесь написано. Это стихотворение хранилось в семье на протяжении многих поколений. Никто не знает, что оно означает. — И он прочел:

— Клянусь голубыми перьями на шляпке у тетушки Агаты, — воскликнул Суинберн, — но ведь это ужасно: кошмарные стихи! Кто написал их? Какой-нибудь простолюдин?

— Согласно семейному преданию, их написал сам Роджер де Тичборн, — сказал сэр Альфред, прочистив горло. — Мой отец получил этот пергамент от деда, а тот — от своего отца. — Тичборн протянул пергамент Бёртону. — Как видите, здесь ясно говорится о том, что у леди Мабеллы были черные глаза.

Бёртон поглядел на пергамент, кивнул и сказал:

— Не могу ли я позаимствовать этот документ? Я хотел бы исследовать его более тщательно.

— Ради бога.

— Эй, Ричард, — возбужденно сказал Суинберн, — это скорее…

Но он остановился, поймав свирепый взгляд своего друга.

— Итак, вы видели призрака еще дважды, — сказал Бёртон, обернувшись к Тичборну. — Как это произошло?

— Второй раз — спустя три ночи. Я проснулся от стука, который раздавался с верхней лестничной площадки. Я встал и вышел посмотреть. Там опять была леди Мабелла: она медленно летела с самой верхушки лестницы вниз, вдоль стены, методично ударяя по ней. Как только я заметил ее, она повернулась, пронзила меня своими страшными глазами и исчезла. Еще через две ночи я увидел ее опять, на этот раз — в коридоре, который ведет из гостиной в бильярдную. Я шел вниз за сигарами. Где-то в полвторого ночи.

— Еще одна бессонная ночь?

— Верно. С того времени, как проклятый Претендент затеял свою аферу, у меня их было с избытком. Впрочем, не важно. Я шел по коридору, когда внезапно воздух передо мной сгустился и появившийся туман принял форму леди Мабеллы. Она, похоже, смотрела в другую сторону, ибо, когда я отступил и подо мной скрипнула половица, туман обернулся и просверлил меня взглядом. А потом привидение внезапно бросилось вперед — и от ужаса я потерял сознание. Очнувшись, может быть, через полчаса, я с трудом добрался до кровати и опять потерял сознание. А утром я обнаружил, что полностью поседел.

— Бог мой, — воскликнул Бёртон, — не хотите ли вы сказать, что поседели за одну ночь?

— И доктор, и полковник могут подтвердить мои слова: еще недавно волосы у меня были темно-коричневыми.

Бёртон посмотрел на Дженкина и Лашингтона. Оба кивнули. Какое-то время в комнате царило молчание. Служанки ушли, вокруг стола двигался только Богль, подливая вино и воду.

— Могу ли я еще кое о чем вас спросить? — осведомился Бёртон.

— Разумеется, сэр Ричард. Спрашивайте.

— Что вы знаете о другой семейной легенде — о сказочном алмазе?

— Бог мой, откуда вам об этом известно?

— От Генри Арунделла. Итак, что это за история?

— О, сущие пустяки. Ходили слухи, будто мой дед нашел в Южной Америке большой черный алмаз. Полная чушь!

— Но ведь эти слухи были на чем-то основаны, не так ли?

— Пустая болтовня! Вернувшись из путешествия, сэр Генри прекратил выдавать Дар и стал вести отшельнический образ жизни: во всяком случае, запрет на посещение имения коснулся всех. Пытаясь объяснить это, местные жители вообразили, будто он привез легендарный камень и с тех пор боится пускать посторонних… Пустая болтовня, не более того: уверяю вас, здесь нет никакого алмаза!

— Тогда как вы объясните его действия?

— Боюсь, очень прозаически. Ежегодная раздача зерна привлекала сюда орды нищих — вот он и решил это прекратить. А что касается запрета на посещение имения, то и это не совсем точно. Наоборот, он пригласил целую ораву строителей. Старый дом уже рушился, тогда он его снес и построил этот. Естественно, дед не велел никому приезжать в имение, пока не закончилось строительство.

— Понимаю. Действительно, совершенно банально.

— Тем не менее, — прокомментировал Суинберн, — прекратив выдачу Дара, он навлек на свою голову проклятие ведьмы.

— Именно это он и сделал, старый осел!

После ужина все перешли в главную гостиную, где курили, пили и строили планы на ночь. Было решено, что Бёртон будет патрулировать дом от полуночи до трех, а потом его сменит Суинберн. К десяти вечера сэр Альберт, который пил без остановки, стал клевать носом.

— Все эти дни я почти не спал, — произнес он заплетающимся языком. — Возможно, сегодня чертов призрак оставит меня в покое! — Он извинился и, пошатываясь, отправился к себе.

В одиннадцать Богль проводил обоих гостей к лестнице в их спальни, находившиеся друг против друга: их разделял узкий коридор. Имея час в запасе, королевский агент и его помощник собрались на совет в комнате Бёртона. Положив на стол пергамент со стихотворением Тичборна, Бёртон достал лупу, внимательно изучил его и объявил:

— Я так и думал.

— Подделка?

— Ясно одно: его не передавали из поколения в поколения в семье Тичборнов, Алджи. Уверен, ты и сам догадался об этом по языку: стихотворение написано в нашем столетии. Более того, я готов утверждать, что бумага и чернила значительно моложе, чем думает сэр Альфред. Готов держать пари на любую сумму: это написал его дед, сэр Генри!

— Заодно было бы неплохо как следует выдрать его, — заметил Суинберн, — писать такие ужасные стихи — уголовное преступление!

— Не могу с тобой не согласиться. — Бёртон отложил в сторону пергамент и посмотрел на поэта. — Сэр Альфред верит, что в стихотворении говорится о леди Мабелле, однако и тебе, и мне ясно: речь идет о южноафриканском алмазе. Наш хозяин упорно отрицает его существование; тем не менее Глаз Нага — вполне реальная вещь. Подозреваю, что его дедушка перестал выдавать Дар и закрыл поместье вовсе не затем, чтобы перестроить дом. На самом деле он строил тайник.

Бёртон поднял пергамент.

— И это — карта сокровищ!

Глава 5 ПРЕТЕНДЕНТ

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон неслышно шел по комнатам и коридорам Тичборн-хауса с заводным фонарем в руке; его уши ловили каждый звук, глаза всматривались во все тени и укромные уголки. Проверив курительную, он вошел в коридор и двинулся к бальному залу.

На ходу он обдумывал все факты дела. Сэр Альфред утверждал, что в первый раз услышал стук в доме «почти месяц назад». А это означает, что посещения призрака начались вскоре после того, как Поющие Камни Франсуа Гарнье исчезли из сейфа Брандльуида, и оба эти события случились за несколько дней до появления Претендента. Он взглянул на карманные часы. Ровно половина второго ночи.

— Совпадения? — пробормотал он. — Очень сомневаюсь.

Большой мрачный бальный зал был пуст, и шаги Бёртона эхом отдавались от стен, пока он шел через него, поглядывая на тяжелую люстру. Открыв украшенную орнаментом двойную дверь, он попал в следующий коридор, который привел его в заднюю часть дома. Здесь была оружейная: ее стены украшали олени, кабаны, тигр, два льва и массивная носорожья голова, возвышавшаяся над рядами полок с ружьями. Остекленелые взгляды трофеев вызвали у Бёртона невольную дрожь: внезапно ему пришло в голову, что Джон Спик был бы здесь в своей стихии.

Тяжелый занавес прикрывал стеклянную дверь в противоположной стене. Бёртон подошел к ней, откинул занавес и посмотрел на мощеный дворик с зеленой лужайкой позади него. Белый туман, освещенный полной луной, колыхался вокруг дома, стекал по склону, низко стелился над травой и смешивался с водой озера. Ивы на берегу карикатурно горбились и походили на закутанных в саван монахов, сошедшихся на нечестивое сборище. Бёртон подумал, что в них есть нечто ужасающе разумное. Затем он презрительно усмехнулся: идиот, это же просто деревья! Он отвернулся, прошел через оружейную, вышел из дальней двери, пересек небольшую гостиную и оказался в длинной прямоугольной музыкальной комнате, из которой, как и из оружейной, занавешенная стеклянная дверь вела во дворик.

Едва Бёртон вошел, как в фонаре кончился завод, его свет заколебался и погас. К счастью, королевский агент не оказался в кромешной тьме: сквозь щель занавеса в комнату пробивался лунный лучик, в слабом свете которого Бёртон разглядел очертания скрипок, мандолин и гитар, висевших на стенах. В углу стояла виолончель, а в самом центре комнаты — большое пианино с изящным канделябром, накрытое парусиновым чехлом. Вдоль стен стояли кресла семнадцатого века.

Бёртон завел фонарь. Из темноты проступили четкие контуры предметов, но свет почему-то казался здесь совершенно неуместным. Над широким камином висел портрет Генри Тичборна во весь рост: у его ног сидели три охотничьи собаки, в одной руке он держал стек, в другой — треуголку; длинная борода, суровое и высокомерное выражение лица… Бёртон приподнял фонарь, всмотрелся в жесткое холодное лицо и невольно отступил: осуждающие глаза сэра Генри глядели на королевского агента в упор, и его охватила такая странная тревога, что даже закололо в затылке.

— Какие силы потревожил ты, старый козел? — тихо спросил Бёртон. Ответ пришел сзади: это была тихая низкая нота, как будто кто-то нажал клавишу пианино. Бёртон застыл на месте. Аккорд повис в воздухе. Холодные пальцы бежали по позвоночнику, пока звук таял, медленно и страшно.

Бёртон резко обернулся к пианино: никого. Он выдохнул. Выдохнутый воздух сгустился у его лица. Слева от себя он заметил запертую дверь. Что-то — он еще не понял что — привлекло к ней его внимание. Он внимательно посмотрел на дверь и подпрыгнул от ужаса: фонарь закачался, по потолку и стенам побежали тени. Он никого не увидел, но определенно почувствовал, что за дверью кто-то есть.

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон был, без сомнения, человеком храбрым, но суеверным; к тому же он боялся темноты и всего сверхъестественного. Темный мрачный дом и так тревожил его; теперь же, оказавшись лицом к лицу с чем-то нематериальным, он задрожал всем телом, и его волосы на затылке встали дыбом. Глубоко вздохнув и подавив инстинктивное желание убежать, он подкрался к двери, положил пальцы на медную ручку и прижал ухо к холодному дереву.

С той стороны не было ни единого звука. Тем не менее ощущение чьего-то присутствия упорно не исчезало. Крепко стиснув зубы, Бёртон собрался с духом, повернул ручку и нажал плечом на дверь.

Потом он остановился.

Что это? Вроде бы он что-то услышал. Голос?

— На помощь! На помощь!

Кричат снаружи, не в доме. И опять:

— На помощь! На помощь!

Знакомый голос… Ну, конечно, Герберт Спенсер! Отпустив ручку, Бёртон метнулся к двери во двор, откинул занавес, распахнул ее и выскочил на спокойный ночной воздух. Герберт взбирался по склону, густой молочный туман клубился вокруг его ног.

— Это ты, босс? Помоги мне!

Бёртон подбежал к нему:

— Герберт! Что стряслось?

Философ бросился к Бёртону и схватил его за руку: глаза округлились, губы крепко стиснуты, зубы стучат. Спенсер явно был напуган до смерти.

— Там! — крикнул он, указывая на озеро.

Бёртон видел только туман, ослепительно-белый в лунном свете; огромной амебой он медленно полз меж стволами согнувшихся ив.

— Но, Герберт, там же ничего нет! В чем дело?..

— Босс, ты что, не видишь их?

— Их? Где? Кого?

— Там… там фигуры, — запинаясь, пробормотал философ. — Не в тумане, а из тумана!

— Какого черта! Что ты хочешь этим сказать?

— Призраки! — прошептал Спенсер, дрожа.

Королевский агент отступил, утаскивая философа с собой.

— О чем ты говоришь? И почему ты вообще здесь ночью? Ты что, лунатик?

— Нет, — квакнул Спенсер. — Я пришел… — Внезапно он замолчал и, широко раскрыв испуганные глаза, крикнул: — Там!

Бёртон посмотрел на озеро. Движется ли там фигура, или темный завиток тумана колышется посреди белого облака?

— Пошли в дом, — сказал он.

Долго уговаривать Спенсера не пришлось. Они побежали, пересекли дворик, влетели в дом и закрыли за собой дверь. Потом они в ужасе посмотрели друг на друга: обоим внезапно показалось, что в комнате кто-то есть. Вжавшись спинами в дверь, они внимательно оглядели музыкальную комнату, но увидели только тени.

— Матерь Божья, — прохрипел Спенсер, выпучив глаза, — неужели дьявол уже здесь?

Стало трудно дышать, заметно похолодало. Фонарь Бёртона покружил по комнате, и его свет задержался на мерцающих глазах сэра Генри Тичборна. Его лицо источало злобу: королевскому агенту вдруг показалось, что портрет изменился и стал изображать совсем другого человека — мрачного, злого, затеявшего недоброе. Свет скользнул вниз по портрету. На мгновение глаза прожгли темноту, потом потускнели, когда свет пробежал обратно по комнате, скользнул по полу и втянулся в заводной фонарь. Тот мигнул и погас, погрузив обоих во тьму. Только серебряный параллелограмм лунного света вытянулся на полу, обрамленный двумя тенями.

Сердце Бёртона бешено заколотилось. Наконец глаза привыкли к темноте, и обоих потянуло к двери, которую Бёртон чуть не открыл раньше. В этот миг ее ручка начала поворачиваться. Королевский агент стоял, как прикованный, не подозревая, что Спенсер тоже глядит на дверь. Мучительно медленно, мало-помалу, медная ручка поворачивалась.

В это мгновение вдалеке зазвучал знакомый аккорд; он подлетал всё ближе и ближе, наполняя комнату. Пианино ответило. Дверь открылась. В комнату вступила странная фигура. Бёртон и Спенсер заорали от ужаса.

— Клянусь своей шляпой! Что тут происходит? — завизжал Суинберн, потому что он и был этой странной фигурой: маленький, с покатыми плечами, на голове корона ярко-рыжих волос. Он озадаченно посмотрел на своих товарищей, которые, тяжело дыша, держались друг за друга.

— Эй! Вы что, напились? И не позвали меня?! Проклятые негодяи!

Из груди Бёртона вырвался почти истерический смешок. Он повернулся к двери во двор и тут же опять закричал от ужаса, отступив назад: из темноты на него глянуло демоническое лицо.

Его собственное отражение.

Бисмалла!

— Ты бледен как полотно! — воскликнул Суинберн.

— Какого… какого черта ты шляешься по дому в такое время? — спросил Бёртон, не сумев скрыть дрожь в голосе.

— Мы же договорились: я сменю тебя в три.

— А что, уже три?

— Наверное. Мои часы остановились.

Бёртон вытащил часы из кармана пиджака и поглядел на них. Стоят. Он тряхнул их, завел и тряхнул опять. Бесполезно: они отказывались работать. Тогда он попытался завести фонарь, но обнаружил, что сломался и он: пружина не оказывала сопротивления.

— Герберт, — пробормотал он, — что ты делал снаружи?

Спенсер нервно сглотнул, вытер рукавом лоб и пожал плечами:

— Я… я могу… нет, я не могу дрыхнуть под чертов храп миссис Пиклторп! Ее комната рядом с кухней, я в двух комнатах оттуда, но в этой части дома звук так странно распространяется, что — могу поклясться! — мне показалось, будто она ревет, как паровоз, прямо за стеной! Черт побери, я уже просто не мог терпеть — вот и решил пойти проведать лебедей. Я-то думал, холодный воздух и всё такое, вот ко мне и прилетит этот… как его… а, Морфей. Но как только я начал спускаться к озеру, меня окружили призраки. Ну и страху я натерпелся!

— Призраки? — возбужденно спросил Суинберн. — Что за призраки? Откуда?

— Герберт думает, что он видел фигуры в тумане, — объяснил Бёртон.

— Из тумана, — поправил его философ.

— А стук? — спросил поэт. — Откуда он шел?

— Стук?

— Как, ты его не слышал? Стучали или в этой комнате, или в следующей, но перестали, как только я вошел в коридор.

— Хм-м, — проворчал Бёртон. — Да, в этом доме странная атмосфера, и я не могу ее объяснить. Однако сейчас вроде всё успокоилось. Герберт, почему бы тебе не вернуться в кровать? Нет никакого смысла не спать нам всем. Алджи и я покрутимся здесь еще пару минут, но, думаю, на сегодня вечеринка закончена.

— Твоя правда, босс, сдохнуть мне на этом месте! Я готов слушать чертов храп каждый день — только бы не видеть треклятых призраков!

Часом позже Бёртон лежал в кровати, пытаясь понять, что он в точности испытал. Какая-то форма месмеризма?[71] Или дурманящий газ, как он предположил у Брандльуида? Но как объяснить внезапную порчу пружин в часах и в фонаре? И как объяснить ауру зла, наполнившую музыкальную комнату? Она исчезла с приходом Суинберна, потом они оба обошли дом и не встретили никого.

Он заснул.

Было уже позднее утро, когда Бёртон и Суинберн спустились. Богль сообщил им, что полковник Лашингтон вместе с адвокатом семьи Тичборнов ждет их в библиотеке. Войдя, они увидели двух джентльменов, стоящих у камина, и были поражены мрачным выражением их лиц.

— Новости, — объявил полковник. — Плохие. Прошлой ночью вдова леди Анриетта-Фелисите почила с миром в своих апартаментах. В Париже.

— Причина смерти? — спросил Бёртон.

— Сердце остановилось. Возраст, без сомнения. Она уже давно болела. — Он перевел взгляд на Суинберна, потом опять посмотрел на гостей. — Прошу меня простить, я забыл вам представить. Учтивость прежде всего. Хм-м. Забывчивость. Джентльмены, это мистер Генри Хокинс. Адвокат. Он защищает семью от Претендента. Мистер Хокинс, позвольте представить вам сэра Ричарда Бёртона и мистера… м-м-м…

— Алджернона Суинберна, — вздохнул Суинберн.

— Рад встрече, — сказал Хокинс, вышел вперед и пожал им руки. Это был человек среднего роста и самого обыкновенного вида; его бесцветное лицо совсем не соответствовало его репутации. Бёртон слышал о «висельнике Хокинсе» и знал, что его перекрестные допросы в суде считались чрезвычайно резкими, даже «дикими», как говорил кое-кто. Намек на это содержался в следующих словах Хокинса:

— Конечно, смерть вдовы — скорее удар по нашим оппонентам, чем по нам. Признание матери, произнесенное лично, было бы очень трудно опровергнуть в суде. Теперь же мы сможем представить его как вздорный слух.

— А этот человек, утверждающий, будто он ее сын, был с ней в момент смерти? — спросил Бёртон.

— Нет. Он уже в Лондоне. А сюда приедет завтра днем.

— Что с сэром Альфредом? — вмешался Суинберн. — Ему уже сообщили?

Полковник Лашингтон кивнул:

— Час назад. Боюсь, это сильный удар по его нервам. Сейчас с ним Дженкин. Как ваш ночной патруль? Вы повстречали мышь, то есть леди Мабеллу?

— Прошу прощения, о чем речь? — спросил Хокинс.

— О, обычная чепуха о проклятии Тичборнов, — ответил Лашингтон. — В высшей степени вздор и галиматья, вне всякого сомнения! Молодой Альфред вбил себе в голову, что дом посещает призрак. Можете себе представить? Призрак, будь я проклят!

— Ну и ну! Необходимо не дать ему упомянуть об этом в суде. После этого никто не поверит ни одному его слову!

— А вдруг это правда? — спросил Суинберн. Бёртон ткнул поэта пальцами под ребра.

— Нет, полковник, — ответил Бёртон, — я не видел призрака женщины, плавающего в воздухе, и, откровенно говоря, даже не ожидал увидеть. Однако и на склоне холма, и на озере я видел великолепный ползучий туман.

— Ах, да, — сказал Лашингтон, — самый обыкновенный случай. Туман, вот и всё. Он поднимается с Карачек и сползает вниз. Покрывает озеро.

— Очень интересно! — воскликнул Бёртон. — Он что, образуется только над Карачками? Не над другими пшеничными полями?

— Так оно и есть. Тот самый случай. Странно, если подумать. Не знаю, почему. Что-то, связанное с положением полей, возможно. Вы ели?

— Нет.

— Как и мистер Хокинс. И, если подумать, я тоже. Полагаю, завтрак не помешает, даже такой поздний. Что вы скажете? Чашка чая, по меньшей мере, да? Поддерживает силы.

Позже, когда Лашингтон и Хокинс работали в библиотеке над судебным делом, Бёртон и Суинберн сидели в курительной и обсуждали поэму Тичборна.

— Я совершенно уверен, что «чернющий глаз, как у самой Мабеллы» — это ссылка на Глаз Нага, — объявил Бёртон.

— Не могу не согласиться, — сказал Суинберн. Потом передразнил Лашингтона: — Или нет? Я не знаю!

— Прекрати, Алджи.

— Конечно. Или конечно нет. В зависимости от обстоятельств.

Бёртон вздохнул и, безнадежно покачав головой, продолжал:

— И, как мне кажется, значительная часть первой строфы относится к Карачкам.

Суинберн кивнул:

— «Миледи» и «скован цепью Дара». Быть может, «покрыт слезами, что из глаз текут» — это намек на туман?

— Не знаю. Но мне так не кажется. А что вот с этой строчкой: «От чертовых проклятий не сбежать»?

— Ее проклятие: семья должна выдавать Дар вечно, иначе останется без наследника, — заметил Суинберн. — Но вспомни: Дар привлекал в имение орды бродяг. Может, именно это и имеется в виду: одно проклятие влечет за собой другое?

— Возможно. Но «недовольству бедных нет предела». Недовольству! Почему бедняки должны быть недовольны бесплатным зерном? Нет, Алджи, это не то. — Королевский агент зажег спичку и прикурил от нее уже третью манильскую чируту за день. Суинберн сморщил нос. — Если алмаз закопан под Карачками, — задумчиво сказал Бёртон, — то «побольше ешь, коль хочешь обнажить» становится указанием: обнажишь сокровище, если съешь зерно.

— Или сожжешь его.

— Верно. Но сейчас, когда пшеница только начинает расти, семья ни за что не позволит нам уничтожить урожай — хотя бы из-за того, что тогда невозможно будет выдать Дар. Впрочем, мы ничего не потеряем, если прогуляемся там. Заодно свежий воздух пойдет нам на пользу.

— Это уж точно, — заметил Суинберн, выразительно глядя на зажженную сигару.

Где-то через полчаса королевский агент и его помощник встретились под входным портиком. Оба надели твидовые костюмы, высокие сапоги, теплые матерчатые кепки и взяли с собой трости. Они уже спустились по лестнице, когда их окликнули:

— Эй, джентльмены, вы не будете против, если я к вам присоединюсь?

Оказалось, что это сэр Альфред; его изможденное лицо, красные глаза и седые волосы резко выделялись на фоне темного траурного костюма.

— Вовсе нет, — ответил Бёртон. — Мои соболезнования, сэр Альфред, мы слышали новость.

— Мать жила только ради брата, — ответил баронет. Они спустились к дороге и пошли по ней. — Когда он пропал, она очень быстро состарилась. В последний раз, когда я видел ее, она была очень слаба. И если прохвост, выдающий себя за Роджера, действительно тот, за кого себя выдает, тогда я с полным основанием могу обвинить его в ее кончине. Если же нет — а я по-прежнему считаю, что нет, — тогда я смогу обвинить его вдвойне. Я чувствую, что внутри, в сердце своем, она знала, что этот мужлан — самый обычный самозванец. И умерла от разочарования: я в этом полностью убежден.

— Но разве перед смертью она не утверждала, что ее старший сын вернулся?

— Утверждала. Последняя надежда несчастной, сломленной горем женщины. А куда мы идем? Просто гуляем?

— Я хочу взглянуть на Карачки и понять, почему туман поднимается только от них, а от соседних полей — нет.

— Ах, да. Загадка, верно? Я и сам часто спрашиваю себя об этом.

От края пшеничного поля все трое пошли вдоль его правой границы, отмеченной низкой изгородью.

— В этом году будет хороший урожай, — сказал Тичборн. — Посмотрите на яркую зелень всходов!

— Теперь, когда вы указали на это, — задумчиво сказал Бёртон, — мне кажется, что Карачки зеленее, чем другие поля.

— Верно, и в этом есть глубокая ирония, не так ли? Самое лучшее зерно мы вынуждены дарить!

Королевский агент остановился и внимательно оглядел ландшафт.

— Я не вижу никакого природного объяснения такому феномену. Все поля на этом склоне находятся в одинаковых климатических условиях. Если бы Карачки были чуть пониже других полей, тогда я мог бы заподозрить подземный источник, но, похоже, они, наоборот, слегка выпирают кверху.

Суинберн присел на корточки, использовал свою трость как уровень и посмотрел на горизонт.

— Ты прав, — сказал он, — эта часть склона определенно выше, хотя и едва заметно. Бог мой, Ричард, вот что значит глаз географа!

— Глаз вполне достаточный для того, чтобы понять: эти поля не лежат на одном уровне с другими. На этой высоте, достаточно низкой, туман должен формироваться в пустотах, а не подниматься с выпуклой части склона. Единственное объяснение — теплый подземный источник. Тем не менее, как я уже сказал, склон тогда был бы слегка опущен, а не поднят. Идемте дальше.

Они поднялись к концу поля и пошли вдоль него.

— Ничего себе! И леди Мабелла проползла весь этот путь? — воскликнул Суинберн.

— Влекомая дьяволом. — Тичборн дернул плечами. — Вы слышали стук прошлой ночью?

— Нет, — мгновенно ответил Бёртон, не дав Суинберну открыть рот. — А вы?

— Боюсь, я слегка перебрал за ужином, — сказал баронет, — и по голове словно ударили подушкой: ничего не соображал, пока не проснулся сегодня утром.

— Кое-что весьма странное произошло в музыкальной комнате. Пианино играло ноту…

— …но за ним никого не было, — договорил Тичборн. — Держу пари, что вы перепугались.

— Поздравляю, вы выиграли. Стало быть, подобное уже случалось раньше?

— Сколько себя помню. Три или четыре раза в неделю — бонг! — и безо всякой причины. Всегда одна и та же нота.

— Си под средним до.

— Неужели? Я в этом ничего не понимаю. Обычно говорят, что это «у дедушки приступ раздражения». Но я считаю, что пианино вытягивается и сокращается под влиянием температуры.

Они забрались на вершину откоса, и Тичборн указал на близлежащую землю:

— Все эти пшеничные и ячменные поля — часть имения, вплоть до вон той линии деревьев. Те дома — деревушка Тичборн, в ней живут главным образом семьи, работающие на наших полях. Так что всё поместье — это узкий склон между рекой и долиной Итчен. А вон там, — он указал на северо-восток, — деревня Алресфорд.

Они пошли дальше вдоль границы Карачек, повернули на углу поля и начали спускаться к особняку. Дойдя до нижнего поля, Бёртон внезапно остановился и пошел прямо по росткам пшеницы.

— Что вы делаете? — спросил Тичборн.

— Погодите.

Бёртон вонзил трость в суглинок и налег на нее всем телом. Она стала погружаться в мягкую землю, пока сопротивление почвы не остановило ее.

— Нашел что-нибудь? — спросил Суинберн.

— Нет.

— А чего вы ожидали? — спросил Тичборн.

— Не знаю. Но я убежден, что под этими двумя полями что-то есть. Вот я и подумал, что конец трости может упереться в камень или в кирпичную кладку.

— Корни пшеницы могут уходить на глубину до четырех футов,[72] — сказал баронет, — так что почва здесь глубокая. Слишком глубокая, чтобы ваша трость могла достичь дна, если оно вообще есть.

Бёртон вытащил трость, отер ее платком и вернулся к краю поля. Они пошли вниз к дороге.

— Я бы с удовольствием поглядел на ваших лебедей, — сказал Тичборн. — Не хотите ли прогуляться со мной по берегу озера?

— Конечно, — согласился Бёртон.

По дороге королевский агент искоса поглядывал на аристократа. Похоже, настроение сэра Альфреда изменилось, притом самым странным образом: он глядел на свое имение так, словно прощался с родным домом. И интуиция подсказывала Бёртону, что это не ожидание скорого прибытия предполагаемого брата. Нет, баронета явно тревожило что-то другое.

— Мне кажется, что завтрашнее прибытие Претендента принесет вам частичное успокоение, — сказал Бёртон, — после стольких недель ожидания вы наконец увидите этого человека и по крайней мере поймете, кто же он такой.

— Да, возможно, — рассеянно ответил Тичборн и замолчал, погрузившись в себя. Они обошли вокруг озера и вернулись к дому, не обменявшись ни единым словом.

Ко времени ужина, несмотря на ярко горящие лампы с камфорным маслом и свечи из кротового жира, в доме царила угрожающая атмосфера. Сэр Альфред, сидя за столом вместе с Бёртоном, Суинберном, Лашингтоном и Хокинсом, налегал на спиртное даже больше, чем вчера. Говорили мало и ни о чем, а ели с еще меньшим аппетитом, хотя повариха постаралась на славу.

— Ваша миссис Пиклторп — просто чудо! — нарушил долгое неловкое молчание Суинберн.

— Да, — с легким пренебрежением ответил сэр Альфред. — Кладовые Тичборнов всегда считались лучшими во всем Хэмпшире, и она, безусловно, отдает должное их содержимому.

Бёртон застыл, держа в руке вилку, на которую успел нанизать кусок бифштекса.

— Что, Ричард? — поинтересовался Суинберн, обеспокоенный и озадаченный выражением лица своего друга. Бёртон опустил вилку.

— Могу ли я осмотреть кухню и кладовые? — спросил он.

— Конечно, — разрешил Тичборн. — А зачем? Вы что, интересуетесь кулинарией?

— Нет, вовсе нет. Меня интересует архитектура дома.

— Повариха со слугами сейчас чистят там всё и закончат поздно. Что вы скажете, если мы отправимся туда завтра утром, перед прибытием Претендента?

— Благодарю вас, сэр.

Наконец все наелись. Тичборн встал и, слегка покачнувшись, сказал:

— Я бы не прочь сыграть несколько партий в бильярд. Джентльмены, не хотите ли присоединиться?

— Сэр Альфред… — начал доктор Дженкин, но баронет оборвал его резким жестом:

— Не волнуйтесь, Дженкин, я замечательно себя чувствую. Лучше присоединяйтесь к нам.

Все отправились в бильярдную. Хокинс начал играть с Суинберном и был поражен, обнаружив в поэте грозного противника. Богль подал портвейн и сладкий херес. Лашингтон зажег пенковую трубку, Дженкин — вересковую, а Бёртон, Хокинс и Тичборн взяли по сигаре. Спустя несколько минут комнату наполнили синие клубы табачного дыма.

— Ей-богу, это настоящее избиение! — воскликнул адвокат, когда Суинберн один за другим уложил в лузу три шара.

— Лучше бы ты с такой же точностью стрелял! — прошептал Бёртон другу.

— Ну, если уж быть до конца честным, — усмехнулся Суинберн, — то я попал не в те шары, в которые целился. Те, в которые я попал, упали в лузу, но это чистое везение!

Он выиграл партию у Хокинса, потом сыграл с Лашингтоном и разбил его в пух и прах. Следующим кий взял сэр Альберт.

— Теперь агнцем на заклание буду я, — объявил он, и они начали игру.

Очень скоро Бёртон осознал, что чувствует странную тревогу, и, оглядев остальных, понял, что они испытывают то же необъяснимое предчувствие, словно вот-вот что-то произойдет. Он встряхнулся и одним глотком осушил стакан.

— Еще портвейна, Богль.

— Конечно, сэр.

— Откройте заодно окно. А то здесь туман, как в Лондоне.

— Я могу, сэр, но снаружи еще хуже.

— Хуже? Что вы хотите этим сказать?

— Туман, сэр. Сегодня ночью он поднялся необыкновенно высоко, сэр, и совершенно неожиданно. Доходит до второго этажа — такого плотного я не видел никогда.

Бёртон подошел к окну и откинул занавес. В стекле отражалась комната, и за ним он не видел ничего. Повернув защелку, он слегка приподнял раму, наклонился и сквозь щель посмотрел наружу. Плотная белая стена тут же проникла внутрь, туман потек на подоконник и на пол комнаты.

Бёртон как можно скорее закрыл окно и задернул его занавесом. Внезапно у него за спиной установилось полное молчание. Стакан ударился о пол и разбился. Королевский агент обернулся: Суинберн, Лашингтон, Хокинс, Тичборн и Богль стояли неподвижно. Даже сквозь голубой туман Бёртон увидел, что кровь отхлынула от их лиц и что они широко раскрытыми глазами глядят в угол.

Бёртон тоже посмотрел туда. В углу стояла женщина или, скорее, колонна густого табачного дыма, принявшая форму крепкой широкобедрой женщины. Она подняла расплывчатую руку и пальцем, похожим на завиток тумана, указала на сэра Альфреда Тичборна. Блеснули черные глаза. Тичборн вскрикнул и стал пятиться назад, пока не уперся спиной в стену, ударившись о стойку с бильярдными киями, которые с грохотом покатились по полу.

— Леди Мабелла! — простонал он.

По обе стороны от него туман внезапно сгустился, образовав две призрачные неясные фигуры с цилиндрами на голове. Просвечивающие пальцы схватили руки сэра Альфреда.

— Проклятие! — выдохнул Хокинс.

— Ради бога, помогите! — заскулил Тичборн.

Прежде чем кто-то успел пошевелиться, призраки потащили баронета через всю комнату. Леди Мабелла кинулась вперед, обхватила его серыми руками и вместе с ним исчезла за дверью. Сама дверь не открылась и не разбилась: призрачная женщина, привидения и человек прошли сквозь дерево так, будто и вправду были галлюцинациями. Из коридора за дверью раздался приглушенный крик:

— Спасите! О Иисус Христос, они хотят убить меня!

— За ним! — рявкнул Бёртон, разрушая чары, приковавшие всех к полу.

В три длинных прыжка он добрался до двери и успел открыть ее как раз вовремя, чтобы увидеть, как Тичборна протащили через дальний конец коридора. И снова баронет, из плоти и крови, прошел сквозь дверь, не открыв и не разбив ее. Бёртон промчался по коридору, распахнул дверь и влетел в гостиную; остальные последовали за ним. Испуганные глаза Тичборна уставились на него:

— Бёртон! Пожалуйста! Пожалуйста!

Леди Мабелла подняла черные глаза на королевского агента, и в его мозгу прозвучал отчетливый женский голос: «Не вмешивайся!» Он споткнулся и схватился за голову, чувствуя себя так, словно ему в мозг вонзилось копье. Спустя мгновение боль прошла, но, когда он опять смог видеть ясно, привидение с Тичборном исчезли сквозь дверь, ведущую в главную гостиную.

— Как ты? — спросил Суинберн, поддерживая его.

— В порядке! Вперед!

Они бросились в коридор, пробежали по нему и ввалились в вестибюль замка. Два призрака вместе с леди Мабеллой тащили сэра Альфреда вверх по главной лестнице. Он плакал и истерически молил о пощаде. Громыхнул выстрел, и со стены рядом с ним в воздух взлетели осколки разбитых кирпичей. Бёртон оглянулся и увидел Лашингтона с пистолетом в поднятой руке.

— Не стрелять! — заорал он. — Попадешь в баронета, дурак!

Бёртон бросился вверх по ступенькам. Сэра Альфреда уже утащили за угол, эхо от его криков неслось через весь дом. Пытаясь догнать быстро движущихся призраков, Бёртон, Суинберн и остальные пробежали по коридору, ведущему в заднюю часть особняка, пересекли будуар, малую гостиную, гардеробную и оказались в большой спальне за ней.

Бёртон ввалился в спальню, как раз когда леди Мабелла схватила Тичборна за пояс и исчезла вместе с ним в закрытом окне. И опять тело баронета прошло сквозь стекло, не разбив его. Снаружи раздался короткий вопль ужаса, но он сразу же оборвался. Два призрака парили в воздухе за стеклом. Один из них обернулся, протянул руку и приподнял призрачный цилиндр, после чего оба исчезли.

Бросившись к окну, Бёртон поднял раму и выглянул наружу. Тремя футами ниже[73] клубы непроницаемого белого тумана подымались и опускались, словно морские волны.

— Дженкин, — проревел Бёртон, резко поворачиваясь, — за мной! Во двор! Быстрее, черт побери!

Врач, отставший от остальных и только сейчас вошедший в комнату, обнаружил, что его крепко схватили за руку, поволокли вниз по лестнице и потащили в заднюю часть дома. Остальные последовали за ними.

— Что случилось? — резко спросил Лашингтон. — Где сэр Альфред?

— За мной! — крикнул Бёртон.

Они вбежали в оружейную, и королевский агент распахнул дверь во двор. Как только все выбежали наружу, их сразу же поглотил густой туман.

— Я ничего не вижу! — пожаловался Дженкин.

— Сюда!

Бёртон опустился на колени рядом с сэром Альфредом Тичборном. Его переломанное тело лежало на камнях, из головы текла кровь.

— Его выбросили из окна, — объяснил Бёртон подошедшему Дженкину.

Тичборн взглянул на них, мигнул, закашлялся и прошептал:

— Больно, доктор.

— Не шевелитесь, — приказал врач. Глаза сэра Альберта остановились на Бёртоне:

— Я хочу… — он вздрогнул и застонал. — Я хочу… чтобы вы… кое-что сделали.

— Что именно, сэр Альфред?

Из глаза баронета выкатилась слеза.

— Не важно, кто потребует это… это имение… завтра. Мой брат… настоящий брат… и я… были последними… Тичборнами. Не дайте никому… присвоить это имя!

Он закрыл глаза и глубоко выдохнул. Дженкин склонился над ним и печально объявил:

— Сэр Альфред присоединился к своей матери.

Хотя было около полуночи, Бёртон взял лошадь с коляской и поскакал в Алресфорд, где барабанил в дверь почты до тех пор, пока жильцы не открыли окно, чтобы узнать, какого черта он тут делает и что о себе думает. Показав бумагу, полученную от премьер-министра, он быстро добился доступа в птичник и послал с болтуном сообщение в Скотланд-Ярд.

Рано утром высоко над восточным горизонтом появилась и устремилась вниз, в имение, узкая полоска дыма. Она тянулась за винтостулом, который спустя несколько минут тяжело ударился о гравий прямо перед Тичборн-хаусом. Из него выбрался плотный коренастый человек, снял кожаные защитные очки и стал подниматься по ступенькам к портику. В это время входная дверь открылась, и на пороге появился Бёртон.

— Привет, Траунс, рад тебя видеть!

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Капитан, скажи мне: болтун пошутил, ведь так?

— Что значит пошутил?

— Он сообщил мне, что произошло убийство — призраками!

— Как бы странно это ни звучало, но, боюсь, это правда: я видел убийство своими собственными глазами.

Траунс вздохнул и пробежал пальцами по коротким жестким волосам.

— И как, черт возьми, я сообщу об этом комиссару Мэйну?

— Пошли в дом, я расскажу тебе всю историю.

Спустя несколько минут детектив-инспектор Траунс был представлен полковнику Лашингтону, адвокату Хокинсу и доктору Дженкину, у которых он немедленно взял показания. Потом он осмотрел тело сэра Альфреда, которое лежало в малой спальне, ожидая приезда коронера[74] графства. Наконец Траунс устроился в курительной вместе с Бёртоном и Суинберном.

— Совершенно ясно, что его убило падение, — проворчал он. — И как я начну расследование? «Призраки, клянусь Юпитером»? Абсурд! Сначала Брандльуид, и вот теперь Тичборн!

— Есть интересная мысль, — сказал Бёртон. — Мы можем утверждать, что оба преступления связаны, но не только призраком.

— В каком смысле?

— Мы решили, что призрак, о котором рассказывал Брандльуид, — это или сон, или галлюцинация, порожденная каким-то газом. Однако прошлой ночью я видел, как призраки протащили бедного сэра Альфреда прямо сквозь твердые предметы. Тогда мне пришло в голову, что если они могут проделывать такое с людьми, то, конечно, способны таким же образом похищать и бриллианты.

— Не хочешь ли ты сказать, что призрак забрался в сейф Брандльуида, вытащил оттуда настоящие камни Франсуа Гарнье и заменил их ониксами, не открывая двери? И всё это за те несколько минут, которые оставались до прибытия банды заводных людей Брюнеля?

— Именно так.

— Быть может, это тот же самый призрак, капитан? Леди Мабелла?

— Почему бы и нет? Мотив кажется тем же самым: ей нужны черные алмазы. И есть слух, что один из Глаз спрятан где-то в поместье. Недаром леди Мабелла ночь за ночью простукивает стены. Что бы ты предположил?

— Она ищет тайник?

— Конечно! Хотя очень странно, что ей нужно стучать по стенам, если она может проходить сквозь них. Как бы там ни было, у нас, похоже, есть призрак, жаждущий алмазов. Я думаю, что мы должны найти камень первыми: тогда, возможно, мы поймем, почему он так важен для нее.

Траунс, с выражением раздражения на лице, потер руками лоб.

— Прекрасно! Просто превосходно! Но вот чего я не пойму: каким чертовым образом призрак может использовать алмазы?

— Как я уже сказал, друг мой, это и есть суть дела.

— А для чего она убила сэра Альфреда?

— Возможно, для того чтобы расчистить дорогу Претенденту.

Суинберн громко зааплодировал.

— Ведьма и подлый проходимец — не разлей вода! — воскликнул он.

— Много лет весь Скотланд-Ярд смеялся надо мной, — проворчал Траунс, — и лишь потому, что я верил в Джека-Попрыгунчика. Бог знает какие насмешки обрушатся на меня теперь, но давайте приниматься за дело! Откуда мы начнем?

— С кухни.

— Почему с кухни?

— Ну конечно, — пришел в восторг Суинберн, ибо его осенило: — Храп миссис Пиклторп!

Траунс какое-то время переводил взгляд с королевского агента на поэта-коротышку и обратно:

— Вы отлично знаете, что я легко могу разлюбить вас обоих! Во имя дьявола, о чем вы говорите?

— С нами приехал Герберт Спенсер, бродячий философ, — объяснил Бёртон. — Он живет вместе со слугами. И он жаловался, что храп кухарки доходит до него через две стены. Возможно потому, что стены полые.

— А еще есть ужасное старое стихотворение, — добавил Суинберн, — в котором написано: «Побольше ешь, коль хочешь обнажить». Мы считаем, что алмаз спрятан под двумя полями, лежащими прямо напротив дома. Вначале мы решили, что эти так называемые стихи приказывают собрать урожай и копать, но, возможно, есть способ полегче.

— Ты хочешь сказать, тайный проход из кухни? — спросил Траунс.

— Или, скорее всего, из одной из этих знаменитых кладовых, — ответил Бёртон.

— Боже мой! — воскликнул Траунс. — Боже мой!

— Скоро должен прибыть Претендент, так что я предлагаю немедленно отправиться туда. Даже не знаю, будут ли нам рады в поместье, после того как он объявится здесь.

Траунс кивнул. Они вышли из курительной и отправились на поиски полковника Лашингтона, которого обнаружили шагающим взад-вперед по его рабочему кабинету, прилегающему к библиотеке.

— Еще новости, — объявил он, увидев их. — Плохие. Может быть, хорошие. Не уверен. Или то, или то. Зависит, как пойдет. Хокинс считает, что будет гражданский процесс: Тичборн против Лашингтона.

— Почему? — спросил Бёртон.

— Претендент, который называет себя Роджер Тичборн, собирается опротестовать мое право действовать от имени семьи. И попытается удалить меня из дома. Изгнать. Как говорится, вышвырнуть. Однако, если он не Роджер Тичборн, мы возбудим против него уголовное дело. Суд. Присяжные. И так далее. Король против Претендента.

— Очень хорошо, — проворчал Траунс, — тогда к делу можно будет подключить Скотланд-Ярд.

— Давно пора! — согласился Лашингтон. — Я бы очень хотел знать побольше о том, чем этот парень, Претендент, занимался в Австралии, когда называл себя Томас Кастро!

— Будьте уверены, полковник: если начнется расследование, Скотланд-Ярд пошлет кого-нибудь в колонию.

— Полковник, — вмешался Бёртон, — может быть, это покажется вам незначительным и несвоевременным, но, как я уже говорил прошлым вечером, у меня есть очень веская причина осмотреть кухню. Уверяю вас, это связано с нашим делом. Вы не против?

Лашингтон озадаченно посмотрел на Бёртона, но кивнул, позвал Богля и попросил показать Траунсу, Бёртону и Суинберну место «под ступеньками». Там они обнаружили, что цокольный этаж особняка разделен на множество мелких комнатушек: спальни для слуг, гостиные, ванные, кладовые, склады угля, посудомойни и столовую. Кухня оказалась больше всех; туда выходили три кладовые, заполненные копченым мясом, кувшинами с провизией, мешками с мукой, сушеными бобами, сахаром, сырами, подсолнечным маслом, уксусом, овощами, бочонками пива и полками с бутылками вина.

— Пускай каждый возьмет по одной комнате, — предложил Бёртон. — Проверим стены и пол: поищем потайную дверь.

Он вошел в среднюю комнату и начал отодвигать мешки и кувшины, пробиваясь через холмы еды к оштукатуренной задней стене. Он слышал, как его товарищи делают то же самое в двух соседних комнатах. Он всё тщательно осмотрел, но ничего не нашел.

— Эй, капитан, иди сюда! — позвал Траунс.

Бёртон вышел из своей кладовой и вошел в правую.

— Что-нибудь нашел?

— Возможно. Что ты думаешь вот об этом?

Детектив-инспектор указал на самый верх задней стены, туда, где она упиралась в потолок. Поначалу Бёртон не увидел ничего необычного, но, присмотревшись, заметил тонкую темную линию, бегущую вдоль стыка.

— Хм-м, — пробормотал он и взобрался на бочонок пива. Опершись о стену, он пробежал кончиками пальцев по линии. Потом спрыгнул на пол. — Я совершенно не проголодался и не в состоянии ни проесть, ни пропить дорогу сквозь стену, несмотря на указание стихотворения. Давайте вынесем всё из кладовой на кухню и расчистим место.

Затем он позвал Суинберна.

— Что? — послышался голос поэта.

— Иди сюда и пролей хоть немножко пота.

Все трое быстро передвинули содержимое кладовой, обнажив заднюю стену.

— Линия продолжается вниз по краям и проходит через основание стены, — заметил Бёртон.

— Дверь? — спросил Суинберн.

— Другого объяснения не вижу. Впрочем, не вижу и никакого намека на дверную ручку.

Траунс уперся обеими руками в стену и надавил на нее.

— Ничего, — проворчал он, отступая.

Следующие несколько минут каждый надавливал на разные участки барьера. Потом проверили всё маленькое помещение, надеясь найти какой-нибудь рычаг или тумблер.

— Безнадежно, — проворчал детектив-инспектор. — Если и можно как-то открыть эту проклятую дверь, то только не отсюда.

— Возможно, мы что-то упустили в стихотворении? — заметил Суинберн.

— Возможно, — откликнулся Бёртон. — Сейчас лучше подняться наверх: мы же не хотим пропустить появление Претендента? Вернемся позже. Алджи, найди Герберта и расскажи ему о двери. Пускай послоняется здесь, пока мы будем заняты, а я попрошу повариху не заходить в эту кладовую.

Некоторое время спустя королевский агент и его товарищи присоединились к Лашингтону, Хокинсу и Дженкину в библиотеке. Полковник, покручивая кончики своих эксклюзивных усов, нервно шагал взад-вперед.

— Мистер Хокинс, — сказал он, — расскажите мне побольше об этом парне, Кенили.

— А это еще кто? — спросил Бёртон.

— Доктор Эдвард Воан Хайд Кенили, — сказал Хокинс, — адвокат Претендента. Он также считает себя поэтом, литературным критиком, проповедником и будущим политиком. Кроме того, он закоренелый «развратник», вхожий в их внутренний круг, который, как полагают, образовался вокруг нового предводителя, кем бы он ни был.

— Вот это да! — воскликнул Бёртон. — Действительно, очень занятно!

Раньше «развратников» возглавляли Лоуренс Олифант и Генри Бересфорд, «Безумный маркиз». В прошлом году Бёртон убил их обоих, и несколько месяцев во всей секте царил хаос.

— Но не Джон Спик, конечно! — пробормотал самому себе Бёртон. Недавние события стали бы более понятными, если предположить, что Спик руководит «развратниками» и использует их для поисков черных алмазов, но Бёртон пока не мог поверить в это. Его бывший партнер не обладал качествами лидера; кроме того, он был предельно консервативен и сдержан — в отличие от всех адептов философии «развратников».

Бёртон спросил себя, сумеет ли он выведать что-нибудь у адвоката Претендента.

— Занятный — это не то слово, каким я описал бы Эдварда Кенили, сэр Ричард, — заметил Генри Хокинс, — я бы использовал слово спятивший. Совершенно сумасшедший! И к тому же грубое животное. Десять лет назад он заработал месяц тюрьмы за физическое насилие против собственного шестилетнего сына: избил мальчишку до полусмерти и едва не задушил. Еще его обвиняли в нападениях на проституток, хотя так и не осудили. Он очень активный последователь маркиза де Сада и верит, будто страдания ослабляют социальные ограничения и высвобождают дух.

Траунс поглядел на Суинберна, который в ответ нахмурился и пробормотал:

— Некоторые причиняют боль, а некоторые наслаждаются болью, инспектор.

— Он также придерживается довольно бестолкового течения в богословии, которое утверждает, будто высшая сила начинает изменять мир. Мы находимся, утверждает он, на тонкой грани между двумя великими эпохами, причем трансформация одной в другую вызовет социальный апокалипсис, который сбросит нынешнюю элиту и отдаст власть в руки рабочего класса.

Бёртон невольно поежился, вспомнив пророчество графини Сабины и ее последующее странное видение.

— Он опубликовал множество многоречивых и бессмысленных текстов, в которых объясняет свою веру, — продолжал Хокинс. — Но если вы спросите меня, то извлечь из них можно лишь одну полезную информацию: их автор эгоист, фанатик и фантазер. В целом же, джентльмены, наш соперник очень опасен и непредсказуем.

— И, судя по внешности, именно он сейчас едет по дороге, да? — заметил доктор Дженкин, стоявший у окна. — А с ним небольшой айсберг.

Лашингтон шумно выдохнул и вытер руки о брюки:

— Ну, мистер Хокинс… хм-м… давайте пойдем и, как говорится, положим глаз, то есть посмотрим на человека, который утверждает, что он Роджер Тичборн. Джентльмены, если вы будете так добры и подождете здесь, я представлю вам Претендента и его сумасшедшего адвоката.

Оба вышли из комнаты. Суинберн подошел к окну как раз в тот момент, когда карета, запряженная лошадьми, подъехала к портику и исчезла из виду.

— Как вы думаете, — тихо спросил он у Дженкина, — самозванец? Или повеса?

— Я придержу свое мнение до тех пор, пока не увижу его и его действий, да?

Бёртон, стоявший возле большого книжного шкафа вместе с Траунсом, поймал взгляд своего помощника. Кивнув на Дженкина, поэт подошел к исследователю, который указал ему на обтянутый кожей внушительный том. На корешке Суинберн прочитал:

— Маттейс Скёйлер. «De Mythen van Verloren Halfedelstenen». Что это? — спросил он.

— Та самая книга, в которой изложена легенда о трех Глазах Нага.

— Хм-м, — хмыкнул поэт. — Косвенное доказательство, согласен. Но связи между Тичборнами и черными алмазами крепнут прямо на глазах!

— Еще бы! — согласился Бёртон.

Вошел Богль, держа в руках графин и несколько стаканов. Графин он поставил на буфет, а стаканы стал протирать полотенцем, собираясь подать прохладительные напитки. Дверь открылась. Вошел Лашингтон — и тут же отошел в сторону; глаза его остекленели, челюсть слегка отвисла. За ним последовал Хокинс, на лице у него застыло выражение дикого ужаса. Руку он держал возле головы, словно она нестерпимо болела.

— Джентльмены, — прохрипел полковник, — позвольте представить вам доктора Эдварда Кенили и… и… и Претендента на… поместье Тичборнов!

Фигурой доктор Кенили напоминал Уильяма Траунса: невысокий, крепкий и плотный. Но там, где у детектива-инспектора бугрились мышцы, у адвоката был только жир. Голова его не походила ни на что: огромный куст черных волос и густая борода обрамляли широкое лицо. Верхняя губа длинного рта была чисто выбрита, из-за очков с маленькими толстыми стеклами сверкали маленькие кровожадные глазки. В целом он напоминал лесного дикаря, выглядывающего из густого подлеска.

Поприветствовав каждого коротким кивком, Кенили заговорил агрессивным тоном:

— Добрый день, джентльмены. Я представляю вам… — здесь он сделал паузу для драматического эффекта, — сэра Роджера Тичборна!

В двери возникла чья-то тень, и Кенили отошел в сторону. Огромная масса грубого сукна, трещавшего от раздувшейся плоти, заполнила весь дверной проем слева направо и сверху донизу без остатка, медленно протиснулась в него и лишь затем выпрямилась и развернулась в полные рост и ширь, которые оказались поистине огромны. Претендент Тичборн был шести с половиной футов[75] в высоту, невероятно жирен и совершенно отвратителен. Огромная раздувшаяся масса стояла на коротких ногах (каждая шириной в три торса обычного человека), обтянутых грубыми коричневыми штанами. Колоссальное брюхо, нависшее над ними, натягивало пиджак до такой степени, что материал вокруг пуговиц протерся и порвался. Длинная и толстая правая рука, которую плотно облегал черный пиджак, оканчивалась пухлой волосатой ладонью с раздутыми пальцами. В отличие от нее, левая рука была короче и тоньше ниже локтя; казалось, она принадлежала более изящному человеку, с гладкой кожей и длинными узкими пальцами. Огромная шаровидная голова, сидевшая на широких плечах без малейшего намека на шею, вполне могла бы присниться в ночном кошмаре. Лицо, безусловно напоминавшее Роджера Тичборна (если только портрет, висящий в столовой, чего-то стоил), казалось грубо пришитым к черепу толстыми нитями хрящей. Кожа была натянута так туго, что черты его исказились: глаза сузились, ноздри расширились, а губы, едва прикрывавшие огромные зеленоватые зубы, вытянулись в тонкую линию. Из-под этой карикатурной маски сверкали темные и пустые глаза кретина, в данный момент они медленно оглядывали комнату. Безволосый череп был усеян какими-то жуткими желтыми пятнами; вокруг него, подобно короне, торчали семь выступов, каждый из которых был прорезан линией стежков.

Внезапно раздался грохот: Богль уронил стакан. Дворецкий схватился за виски, лицо его перекосилось, глаза наполнились слезами.

— О сэр, как сильно вы поправились! — проговорил он.

Чудище хрюкнуло и попыталось улыбнуться, оттянув назад губы, нависавшие над гнилыми зубами и кровоточащими деснами; с нижней губы закапали розоватые слюни.

— Да-а-а… — протянул он медленным рокочущим голосом. — Я… не тот малец… каким был… когда смотался из Тичборна.

Говорил он нерешительно и вяло, как умственно отсталый.

— То есть вы узнаёте моего клиента? — требовательно спросил Кенили у Богля.

— О да, сэр! Это мой хозяин. Это сэр Роберт Тичборн.

— Разрази меня гром! Что за чушь? — возразил Хокинс. — Лицо этой… этой персоны… может быть, слегка и напоминает лицо сэра Роджера, но совершенно ясно, что… — Внезапно он остановился и отшатнулся назад, тяжело дыша: — О! Моя голова!.. — простонал он.

Лашингтон испустил придушенный смешок и упал на колени. Доктор Дженкин бросился вперед и коснулся его плеча:

— Вам плохо? — спросил он.

— Да. Нет. Нет. Я думаю… я думаю… у меня кружится голова. Мигрень.

— Осторожнее, — сказал доктор, поднимая полковника на ноги. — Бог мой, да вы едва стоите!

Лашингтон выпрямился, покачнулся, оттолкнул врача и прочистил горло:

— Прошу… прошу прощения, джентльмены. Я… я чувствую себя немного… С разрешения сэра Роджера я… я пойду к себе… полежу часок.

— Отличная мысль! — сказал Кенили.

— Иди, иди, — проворчал Претендент, ввалившись на самую середину гостиной. — Полежи. Станешь лучше. Ага.

К величайшему удивлению остальных, полковник Лашингтон, которому понадобилось меньше минуты, чтобы начать называть Претендента «сэр Роджер», пошатываясь, вышел из комнаты.

— Что за черт?.. — пробормотал Траунс.

— Он будет в полном порядке, после того как отдохнет, да? — объявил доктор Дженкин. Потом он обернулся к Претенденту и протянул ему руку: — Добро пожаловать, сэр Роджер, добро пожаловать домой! Какой замечательный день! Я уж и не надеялся увидеть вас снова!

Мясистая правая лапища Претендента обхватила руку доктора и пожала ее.

— Вот тебе и мнение! — прошептал Суинберн Бёртону. — Хотя, может, он и прав: это совсем не самозванец.

Бёртон с изумлением посмотрел на поэта. Хокинс тряхнул головой, словно хотел что-то сбросить с нее. Потом он обернулся к Дженкину:

— Не хотите ли вы сказать, что узнали это… это?..

— Конечно узнал, — воскликнул Дженкин: — это молодой сэр Роджер!

— Как… как приятно видеть вас… мистер… э… мистер?..

— Доктор Дженкин, — подсказал врач.

— Да-а-а… — последовал ответ. — Я помню. Вас. Ага.

Хокинс в раздражении всплеснул руками и поглядел на Бёртона. Тот уклончиво пожал плечами.

— Могу ли я узнать у вас, джентльмен: кто вы такой? — в своей агрессивной манере поинтересовался Кенили.

— Меня зовут Генри Хокинс и я действую в интересах родственников, — зло огрызнулся адвокат.

— Вот как! Тогда посоветуйте им не вставать на пути у моего клиента, сэр! Он пришел получить то, что принадлежит ему по праву, и я намерен в этом удостовериться!

— Думаю, мы отложим обсуждение этой темы до зала суда, сэр, — сказал Хокинс. — А сейчас я ограничусь требованием этикета и представлю вам сэра Ричарда Фрэнсиса Бёртона, мистера Алджернона Суинберна и детектива-инспектора Уильяма Траунса из Скотланд-Ярда.

— И, стесняюсь спросить, что они здесь делают?

Траунс выступил вперед и самым официальным тоном объявил:

— Я здесь, сэр, для того чтобы расследовать убийство сэра Альфреда Тичборна. И я советую вам не мешать мне исполнять свой долг!

— Да я и не собираюсь мешать! Убийство, вы говорите? Когда это произошло? И как?

Траунс переступил с одной ноги на другую.

— Прошлой ночью. Он выпал из окна при загадочных обстоятельствах.

— Мой… братан? — пробормотал Претендент.

— Да, верно, сэр Роджер, — сказал Кенили, обернувшись к чудовищной фигуре. — Могу ли я первым принести вам свои соболезнования?

— Да-а, — придурковато промычал Претендент.

Кенили посмотрел на Траунса:

— А почему вы уверены, что это было убийство? Может быть, несчастный случай? Или самоубийство?

— Дело расследуется. И я не уеду, пока не соберу и не проверю все улики.

— Очень хорошо. А вы, сэр Ричард? Какова причина вашего пребывания здесь?

Бёртон сердито посмотрел на адвоката и произнес — очень медленно и отчетливо:

— Мне не нравится ваш тон, сэр.

— Тогда я извиняюсь, — сказал Кенили голосом ни в чем не виноватого человека. — Однако должен напомнить вам, что действую по поручению сэра Роджера Тичборна, в чьем доме вы в настоящий момент находитесь.

— Это мы еще посмотрим, Кенили! — прервал его Хокинс. — К вашему сведению, сэр Ричард и мистер Суинберн гости полковника Лашингтона: они находятся здесь по требованию семейств Даути и Арунделл, которые заинтересованы в этой собственности, и личности их не вызывают сомнения.

— Не хотите ли вы сказать, что личность моего клиента вызывает сомнения? — рявкнул Кенили.

— Безусловно, — ответил Хокинс. — И я собираюсь преследовать его в судебном порядке. Мне совершенно ясно, что этот тип самозванец!

Доктор Дженкин вышел вперед, качая головой:

— Нет, мистер Хокинс, — сказал он, — вы ошибаетесь: это сэр Роджер. Я не мог обознаться: ведь я знаю его с первых недель его жизни.

Хокинс обернулся к врачу:

— Не знаю, в какие игры вы играете, сэр, но если я обнаружу, что вы добровольно участвуете в этом заговоре, клянусь, вы окажетесь за решеткой!

— Врач и дворецкий подтвердили личность моего клиента, — отрезал Кенили, — а полковник Лашингтон…

— Протестую, — немедленно возразил Хокинс, — полковник обмолвился, и лишь оттого, что почувствовал себя плохо!

— В любом случае, два джентльмена, служившие в этой семье еще до того, как сэр Роджер отправился в Южную Америку, подтвердили, что он именно тот, за кого себя выдает. Должен ли я напомнить вам, что его узнала собственная мать?

— Ма-мо-чка-а-а… — простонал Претендент, глядя на Хокинса пустыми глазами.

— Те, кто противостоят моему клиенту, никогда не знали сэра Роджера, — продолжал Кенили. — И не нужен никакой суд, чтобы выяснить, за кем сила, не так ли?

— Господи! Да что вы за адвокат? — воскликнул Хокинс.

— Мистер Хокинс! — рявкнул Кенили. — Когда мы будем состязаться перед судьей, я буду обязан соблюдать приличия и никогда не скажу вам того, что скажу сейчас: заткните свой поганый рот, сэр! Вы не в том положении, чтобы критиковать меня или противоречить мне! Даже против своего желания я разрешаю и вам, и полковнику Лашингтону оставаться в доме и быть гостями моего клиента, но только до тех пор, пока закон не посчитает, что ваше присутствие здесь безосновательно. Вот тогда я с удовольствие вышвырну вас отсюда, а от себя еще и добавлю хороший пинок под зад! Детектив-инспектор Траунс может оставаться здесь, пока не закончит свое расследование. Что касается вас обоих… — он повернулся к Бёртону и Суинберну, — вы можете уехать немедленно: ваше присутствие здесь не нужно и нежелательно.

— Кенили! — завопил Хокинс. — Как вы смеете? Это же форменное беззаконие!

— Я еще и обвинитель, Хокинс! — проревел Кенили: лицо его налилось краской, на лбу начали пульсировать вены. — Я отлично знаю, что вы собираетесь подать иск. Но пока дело не открыто, вы не можете сделать ничего вопреки желаниям моего клиента, а он желает, чтобы Бёртон и Суинберн убирались отсюда к чертовой матери!

Хокинс открыл рот, чтобы ответить, но Бёртон опередил его:

— Всё в порядке, мистер Хокинс, мы уедем. Мы не хотим усложнять это положение, и без того нелегкое.

— Да-а-а… — протянул Претендент… — Уходи. Ага.

Не сказав больше ни слова, Бёртон взял Суинберна за руку и направился к двери.

— Сэр Ричард! — позвал его Хокинс, когда они пересекали порог. Бёртон остановился, встретился глазами с адвокатом и едва заметно покачал головой.

— Всё, — сказал Суинберн, когда они поднимались по лестнице в свои комнаты. — Наша работа закончена.

— Ты действительно думаешь, что мы встретили настоящего сэра Роджера? — спросил Бёртон.

— А ты?

— Конечно нет!

— Неужели? И что, черт побери, в нем подозрительного?

— Алджи, ты серьезно?

— Да.

— А тебе не кажется странным, что сэр Роджер был худощавым человеком ростом пять футов и восемь дюймов[76] самое большее, а Претендент вымахал футов до семи,[77] и, вероятно, это самый жирный из всех людей, кого я когда-либо видел?

— Жизнь в Австралии может изменить кого угодно, Ричард. В любом случае, я не вижу причин оставаться здесь. Возвращаемся в Лондон?

— Всему свое время.

Спустя полчаса, когда Бёртон собирал дорожную сумку, Траунс постучал в его комнату, вошел и с порога крикнул:

— Что это за чертовы игры? Вы сматываетесь?

— Нет, Билл, мы с Алджи собираемся переселиться в трактир «Дик Уиттингтон» в Алресфорде, — ответил королевский агент. — А ты? Сколько еще ты собираешься оставаться здесь?

Траунс шумно выдохнул:

— Уф!.. Ну, что я могу сделать? Как может человек расследовать преступления призраков? Нет, капитан, я вернусь в Скотланд-Ярд сегодня к вечеру, и тогда мы узнаем, что скажет комиссар Мэйн об этом печальном деле.

— В таком случае, не сделаешь ли мне одолжение: не передашь сообщение Герберту Спенсеру? Он должен провести нас в дом и в кладовую. Так или иначе, нам необходимо проникнуть за потайную дверь: я убежден, что алмаз за ней, и хочу добраться до него раньше, чем призрак! Скажи Герберту, чтобы он встретил меня и Алджи у озера в три часа ночи.

Траунс пожал руку Бёртону:

— Ладно. Удачи, капитан!

— Чертова дверь открыта, босс! — прошептал Герберт Спенсер. — Но открыл ее не я!

Он нервно оглянулся. Туман опять скатывался по склону, наползая на озеро, и Спенсеру было не по себе. Гигантские лебеди, не замеченные Кенили и его клиентом, спокойно спали на гладкой, как зеркало, воде, откинув головы назад и засунув клювы под крылья. Спенсер, Бёртон и Суинберн притаились под изогнутыми ивами.

— Открыта? — прошептал Бёртон.

— Да! Я проверил ее, прежде чем идти сюда, и забодай меня комар, если задняя стена не провалилась прямо сквозь пол!

— А что за ней?

— Туннель.

— Проведи нас туда, Герберт: нам надо спешить!

Пригнув головы пониже, все трое поднялись по откосу в заднюю часть Тичборн-хауса. Несмотря на поздний час, нижний этаж был ярко освещен. Они обогнули дворик, подошли вслед за Спенсером к левой стороне здания и увидели, что дверь на склад угля открыта.

— Придется спуститься по лотку, джентльмены, и, боюсь, вы слегка испачкаетесь.

— Не бойся, — прошептал Суинберн, — в таких делах я эксперт!

Он имел в виду то время, когда был подмастерьем у трубочиста Винсента Снида.[78] Поэт усердно работал, а его злобный хозяин ужасно обращался с ним, но именно это помогло Бёртону разоблачить заговор ученых, собиравшихся использовать Британскую империю в качестве объекта для социальных экспериментов, и сорвать их планы.

Суинберн ловко вспрыгнул на лоток для подачи угля и скользнул в темноту, Бёртон и Спенсер последовали за ним. Они встали на пол, стряхнули с себя пыль и вошли в коридор, который вывел их к трем кладовым. Правая всё еще пустовала, а ее содержимое громоздилось в коридоре.

— Герберт, возвращайся в кровать, — тихо приказал Бёртон, не отрывая глаз от облицованного кирпичом коридора, чернеющего в задней стене маленькой комнаты. — Я хочу, чтобы ты оставался в доме как можно дольше: ни Претендент, ни его адвокат не знают, что ты приехал с нами, и примут тебя за обычного слугу — в таком идеальном положении ты сможешь следить за домом. Если произойдет что-то интересное, беги на почту в Алресфорде и пошли болтуна с сообщением ко мне на Монтегю-плейс, 14.

— Есть, босс! — ответил философ. — Когда вернешься в Туман, скажешь мисс Мэйсон, что ее лебеди целы и невредимы? Она очень переживает за них!

— Обещаю.

— Ну, удачи, джентльмены!

И Герберт Спенсер исчез.

— Вперед, Алджи: поглядим, куда ведет этот ход.

Королевский агент и его помощник пересекли кладовую и вошли в туннель восьми футов в высоту и столько же в ширину.[79] Через несколько шагов туннель повернул направо; еще несколько шагов — и опять поворот, на этот раз налево. Бёртон содрогнулся. Он не любил замкнутых пространств и приободрился, когда они достигли горящего факела, который был вставлен в металлическое кольцо, вделанное в стену; в его свете Бёртон проверил пол, стены и потолок.

— Кирпичная кладка, — прошептал он поэту. — И не очень старая. Держу пари: его построил сэр Генри. Кстати, посмотри: туннель ведет к Карачкам.

Они прошли еще немного, и кирпич сменили обычные каменные блоки.

— Гранит, — заметил Бёртон, — мы больше не под домом. Видишь, какой ровный этот туннель, хотя мы знаем, что над нами склон. Наверняка он прокопан сквозь породу под пшеничными полями леди Мабеллы.

— Бр-р, не упоминай о ней: не хочу опять увидеть этого проклятого призрака!

Они осторожно пошли дальше. Через равные промежутки тьму перед ними рассеивал свет горящего факела, укрепленного на каменной стене. Через несколько минут они оказались на развилке.

— Скорее всего, мы под нижним краем Карачек, — заметил Бёртон и проверил пол. Он был совершенно чист: ни пыли, ни следов, вообще никаких признаков того, что этим путем кто-то прошел.

— Что думаешь, Алджи?

— Помнишь, сэр Альберт показывал нам Карачки? Тогда мы шли против часовой стрелки. Давай пойдем тем же путем, то есть направо.

— Чертовски хорошая мысль.

Они свернули в правый проход и осторожно двинулись вперед, вслушиваясь в тишину. Суинберн положил руку на левую стену, остановился и приложил ухо к камню.

— Что там? — полюбопытствовал Бёртон.

— Стена теплая, и я слышу журчание воды по ту сторону.

— Подземный источник. К тому же горячий. Я так и думал: это объясняет происхождение тумана. Идем дальше.

Пока они шли, Бёртон, державший в голове карту местности, мысленно соотносил с ней маршрут их движения. Он точно знал, что они идут вдоль нижнего края Карачек, и предсказал, что через несколько ярдов[80] туннель повернет налево. Так и произошло.

— Мы спускаемся еще глубже, — заметил он.

Суинберн искоса посмотрел на своего друга. Бёртон так сильно сжал челюсти, что мышцы конвульсивно дергались. Знаменитый исследователь, который большую часть молодости провел в путешествиях по открытым пространствам, сражался с клаустрофобией.

— На самом деле, не так уж и глубоко, — ободряюще сказал поэт, — поверхность не очень далеко.

Бёртон кивнул и, уставившись в темноту, облизал губы. Тишину нарушал лишь звук невидимых падающих капель. Они продолжали идти, пока не обнаружили отверстие в левой стене.

— Мы где-то на середине правого края полей, — прошептал королевский агент, — проход должен привести нас вовнутрь.

Они пошли по новому туннелю. Через несколько шагов он внезапно повернул влево, по направлению к дому. Оба продолжили идти и наконец достигли сначала одного, а через несколько минут другого правого поворота.

— Возвращаемся в поля, — сообщил Бёртон, — но на этот раз к их левой границе.

Бёртон ожидал, что, когда они окажутся примерно под серединой левого края, появится проход направо. Однако вместо этого проход дошел до конца поля и повернул влево. Здесь они миновали высшую точку Карачек, а потом свернули налево под прямым углом.

— Обратно к дому, — прошептал Бёртон.

— Да это просто смешно, — сказал Суинберн.

Туннель довел их до средней точки нижнего края Карачек, повернул вправо и через несколько шагов — опять вправо.

— Возвращаемся к верхней границе. Мы медленно кружим внутри, Алджи. И в этом есть смысл: именно так устроены классические лабиринты.

— Но ведь у нас нет мотка пряжи!

— Нам он и не нужен. В лабиринтах такого типа всегда один маршрут: дорога ведет в центр. Обычно это спираль, которая изгибается и пересекает саму себя, пока не достигает центра…

— …где ждет минотавр?

— Боюсь, что да.

Суинберн внезапно остановился:

— Что? Еще один монстр?

Бёртон мрачно усмехнулся:

— Нет, думаю, всё тот же.

— Сэр Роджер?

— Претендент.

— Я это и имел в виду.

Бёртон изучающе взглянул на коротышку:

— Хм-м, странно. Ты продолжаешь называть его сэр Роджер.

— Оговорился.

— Как и полковник Лашингтон?

— Нет! Пошли дальше.

Они шли по петляющему взад-вперед туннелю, и стук падающих капель становился всё громче, по мере того как они приближались к центру лабиринта. Внезапно Бёртон остановился и прошептал:

— Слышишь?

— Вода.

— Нет. Еще кое-что.

Суинберн прислушался:

— Да, слышу. Низкое жужжание.

— Си под средним до, Алджи. Держу пари: это поет бриллиант — причем точно так же, как Поющие Камни. Вот что заставляло пианино играть: резонанс!

Они повернули за очередной угол и увидели, что впереди намного светлее.

— Осторожно, — выдохнул Бёртон.

Они пошли на цыпочках. Звук бегущей воды стал тише — протяжная нота стала слышна более отчетливо.

И тут до них долетели голоса. Суровый голос:

— Проверяй стены.

— Эдвард Кенили, — прошептал Бёртон.

— Да-а-а. Проверяю. Ага, — ответил другой.

— Минотавр, — прошипел Суинберн.

— Ударяй по каждому камню, — требовательно сказал Кенили, — не пропускай ни дюйма: где-то здесь должна быть скрытая полость!

Королевский агент беззвучно двинулся дальше, Суинберн за ним. Они подошли к повороту направо и выглянули из-за угла. Туннель вел в большое квадратное помещение с высоким потолком. Поток воды шириной два фута[81] вытекал из щели на самом верху правой стены и попадал в канал, вделанный в пол; оттуда он, дымясь, тек через середину комнаты и исчезал в отверстии противоположной стены.

— «Слезами, что из глаз текут миледи», — еле слышно процитировал Суинберн. Жужжание алмаза наполнило всё пространство: казалось, оно слышится отовсюду, хотя самого камня было не видно.

Что-то прошло сквозь волосы на загривке поэта. Холод стального дула коснулся верха позвоночника.

— Руки вверх! — раздался знакомый голос.

Суинберн подчинился.

— Доктор Дженкин, — ровным голосом сказал Бёртон, обернувшись.

— Только шевельнитесь, сэр Ричард, и пуля прошьет мозги этого молодого человека! Вы ведь не хотите этого, да?

— Ричард, не пытайся! — серьезно посоветовал Суинберн.

— Что происходит? — услышали они голос Кенили.

— Пара незваных гостей, — ответил Дженкин.

— Давайте их сюда!

— В комнату, джентльмены, — приказал врач. — И, пожалуйста, держите руки так, чтобы я их видел.

Они подчинились.

— Бёртон, — хрюкнул Претендент, увидев королевского агента. — Плохой мальчик! Ага.

— И нарушитель права собственности, — добавил Кенили. — Вы играете с огнем, сэр! Я же велел вам покинуть имение.

— У меня осталось незаконченное дело.

— Это мы заметили. Было очень глупо с вашей стороны оставить содержимое кладовки в коридоре: Богль немедленно привлек к этому мое внимание.

— Как вы открыли дверь?

— Нашел рычаг в левой комнате: нужно сдвинуть полку и поднять ее вверх.

— Какой я дурак, что не заметил этого!

— Вы вообще не имели права совать туда свой длинный нос! Я должен вас арестовать.

— Арестова-а-ать, — протянула гора плоти, возвышающаяся в центре помещения. Претендент смотрел на Бёртона бессмысленным взглядом.

— Рискните, — бросил вызов королевский агент.

— Зачем вы вообще здесь, сэр? — спросил Кенили. — Вы же географ! Исследователь! Ливингстон! Что вам до этого дела?

Бёртон, не обращая внимания на вопрос и особенно на упоминание о Ливингстоне,[82] беззаботно указал на Претендента:

— Кто это? Хотя нет, я должен спросить так: что это, Кенили?

— Сэр Роджер Тичборн!

— Мы же оба знаем, что это не так, верно?

— Я настаиваю на том, что это сэр Роджер Тичборн. — Адвокат посмотрел мимо Бёртона: — Я прав, доктор Дженкин?

— Абсолютно, — ответил врач.

— А что думаете вы, мистер Суинберн? — спросил Кенили.

— Я? Я думаю, что у меня болят руки. Могу я их опустить?

— Да. Отойдите от него, Дженкин, но держите револьвер наготове. Если наши гости будут плохо себя вести, убейте их.

— Спасибо, — сказал Суинберн, — вы настоящий волшебник, мистер Кенили.

— Отвечайте на мой вопрос. Как вы считаете, это сэр Роджер Тичборн?

Суинберн заколебался.

— Я думаю…

Он поднес руку к голове и моргнул. Бёртон внимательно глядел на своего помощника.

— Я думаю…

Претендент дурацки хихикнул.

— Я думаю, — простонал поэт, — что это… вероятно… Тичборн.

— Ну вот! Наконец-то, — улыбнулся Кенили.

— Алджи, ты хорошо себя чувствуешь? — осведомился Бёртон.

— Да. Нет. Да. Я… голова болит.

— Сэр Роджер, — сказал адвокат, поворачиваясь к Претенденту, — на территории вашей собственности находится нарушитель, и вы в полном праве защитить свои интересы.

— За-щи-тить! — громыхнул Претендент и шагнул вперед. — Защитить! Ага.

— Кенили! — рявкнул Бёртон. — Нет никакой необходимости…

Слоноподобное тело претендента загородило собой всё помещение. Мясистая ладонь взметнулась и схватила Бёртона за отвороты пиджака и рубашки, материя затрещала. Его подняли в воздух, раскачали и со страшной силой бросили через всю комнату. Он ударился о стену, отскочил от нее и рухнул на пол бесформенной грудой.

— Сэр Роджер, — крикнул Суинберн, — нет!

— Хе-хе, — булькнул Претендент и, шаркая ногами, подошел к лежащему ничком Бёртону.

— Притом абсолютно легально, — заметил Кенили.

— Смотрите-ка, он стал чертовски сильным парнем, да? — воскликнул Дженкин, когда Претендент снова поднял Бёртона над головой и швырнул через всё помещение.

— Да, доктор, — согласился Кенили. — Жизнь в колониях делает с человеком и не такое, даже если он родился аристократом.

Бёртон перекатился через себя, сунул руку в карман пиджака и вытащил револьвер. Когда огромная тень Претендента заслонила от него свет горящих факелов, он прицелился и нажал на курок. Все вздрогнули от оглушительного выстрела. На одежде, обтягивающей живот чудища, появилась дыра, но кровь не хлынула; похоже, Претендент вообще ничего не почувствовал.

— Плохо-о-ой мальчик! — промычал он, наклоняясь. — Ага.

Револьвер вырвали из руки Бёртона и швырнули в сторону.

— Оставьте его! — умоляюще закричал Суинберн, когда Бёртона схватили за шею и вздернули на ноги. — Сэр Роджер, подумайте о добром имени вашей семьи! О, бог мой, моя голова!..

Бёртон со страшной силой ударил гиганта в подбородок. Кулак утонул в колышущейся массе жира. В ответ Бёртона тряхнули так, что он задергался, словно крыса в зубах у терьера, и застучал зубами. В отчаянии он обрушил на Претендента серию страшных ударов, но с таким же успехом он мог колотить подушку: грудная клетка у этого Гаргантюа была похоронена глубоко под слоями жира.

В ответ на атаку Претендент даже не соизволил простонать. Высвободившись из рук кошмарного создания, Бёртон нырнул под ищущие его руки и как вихрь нанес несколько ударов наотмашь, которые должны были сбить врага с ног. Бесполезно. Претендент протянул руки и схватил Бёртона за плечи. Королевский агент почувствовал, как они сжимаются, и попытался скользнуть вниз, но тварь держала его с медвежьей силой.

Ужасная боль полоснула грудь исследователя, и он почувствовал, что каждая косточка его торса сейчас лопнет. Люди на такое не способны! — пронеслось у него в голове. Под толстыми слоями жира напряглись огромные мышцы хищного зверя. Боль ударила в спину Бёртона, и он явственно услышал хруст позвоночника. Кровь колотилась в ушах, и ужасное напряжение всё росло. Монотонный гул алмаза наполнил голову. Бёртона опять вздернули в воздух, и его ноги снова болтались, как у тряпичной куклы. Суинберн беспомощно смотрел, как тварь подняла его друга над головой, готовая опять швырнуть его об стену.

— Скажите мне, Суинберн, — спросил Кенили, — вы случайно не знаете, где сэр Генри спрятал черный алмаз?

— Нет, — прохныкал поэт. — За исключением…

— Да?

Претендент размахнулся Бёртоном, чтобы бросить его в воздух. В это мгновение искра жизни сверкнула в гаснущем сознании исследователя. Отчаянным усилием воли он собрал все силы и ткнул окостеневшими пальцами в правый глаз гиганта. Претендент завыл и выронил королевского агента — тот ударился о землю у его колоннообразных ног.

— …за исключением стихотворения, — сказал Суинберн.

— Стихотворения? Что за стихотворение?

— «Слезами, что из глаз текут миледи», — продекламировал Суинберн. — Вы не возражаете, если я сяду? У меня страшно болит голова.

— Пожалуйста, будьте моим гостем, — оскалился Кенили. Его красные глазки увеличивали линзы. Дженкин подошел к Бёртону и посмотрел на него.

— Боже мой, выглядит он не слишком хорошо!

— Полагаюсь на ваш опыт, доктор, — сказал Кенили. — Сэр Роджер, поосторожнее: не сломайте его! Вы можете защищаться от наглого вторжения, но обвинение в убийстве затруднит наше положение. Итак: слёзы, мистер Суинберн?

— Ничем не могу помочь. Больно. Вся голова в огне!

— Я говорю о стихотворении.

— А, эта абракадабра. Алмаз за водопадом, естественно.

Претендент нагнулся, чтобы поднять Бёртона. Исследователь быстро подобрал ноги и ударил сапогом в жирное лицо. Левая пятка попала в один из семи выступов, короной окружавших гигантский череп, и разорвала нитки. Голова Претендента отлетела назад.

— Ой! Больно! — пожаловался он, хватая Бёртона за руку и поднимая на ноги.

Королевский агент заметил черный алмаз, сверкнувший из раны.

— Поющий Камень, — пробормотал он.

Огромный кулак ударил его в лицо.

Бёртон глядел на желтоватое полотно своей палатки. Его пожирали истощение, жар, болезни, инфекции и раны. И не было ни одного дюйма тела, который бы не болел.

— Бисмалла!

Больше никакой Африки. Никогда. Ничего не стоит этой боли. Пускай источник Нила ищут те, кто помоложе: мне уже всё равно. Я получил только боль и предательство.

Чертов Спик! «Ни шагу назад! Иначе они решат, что мы отступаем!» С чего он взял, что это оскорбление? Как он мог с такой легкостью обратить мое отчаянье в предлог для предательства?

К черту его!

— Ты проснулся, Ричард?

— Оставь меня в покое, Джон. Мне нужно отдохнуть. Мы проверим озеро завтра.

— Это не Джон. Это я, Алджернон.

Алджернон. Алджернон Суинберн. Желтоватое полотно превратилось в желтоватый потолок, весь в пятнах от табачного дыма.

Предательство. Всегда предательство.

— Алджи, ты сказал им, где найти его?

— Да.

— И алмаз был там?

— Да. Кенили протянул руку за водопад и обнаружил там нишу. Он вытащил самый большой алмаз, который я видел за всю свою жизнь; разумеется, черный. И он был размером со сливу.

Предательство. Черт с тобой, Спик! А ведь считалось, что мы друзья. Не стреляют ли снаружи? Похоже на то.

Голоса за палаткой. Воинственные крики. Топот бегущих ног, словно ревущий ветер. Дубинки колотят по брезенту.

И ведай, что мир сей сотворен в противоположностях, в вечных циклах созидания и уничтожения. Только эквивалентность может привести к разрушению.

— Или к окончательному выходу за границы.

— Что? Ричард, ты меня слышишь?

— Соберись с духом и вооружайся, чтобы защитить лагерь.

— Ричард, очнись! Проснись!

— Алджи?

— Прости, Ричард. Мне очень жаль, но я ничего не мог с собой поделать: что-то засело в моей голове — не могу объяснить. Какое-то время я и вправду верил, что этот монстр — сэр Роджер Тичборн.

— Беги, Алджи. Если проклятая палатка обрушится нам на голову, мы будем, как котята в мешке!

— Прошу тебя, Ричард, мы не в Бербере! Это трактир «Дик Уиттингтон». Мы в Алресфорде, около поместья Тичборнов.

— А… подожди… Да, вспомнил. Мне показалось, что меня опять оглушила малярия.

— Нет, не малярия: это Претендент. Отъявленный мерзавец чуть не забил тебя до смерти. Ты помнишь лабиринт?

— Да, черт побери, он силен как бык! Насколько серьезно?

— Ушибы. Синяки. Ты весь черно-синий. Впрочем, ничего не сломано, не считая носа. Тебе нужен отдых, вот и всё.

— Воды!

— Сейчас.

Лабиринт. Ручей. Претендент. Камбоджийские Поющие Камни!

Камни, украденные у Брандльуида, и еще два камня Пеллетье. Все внедрены в череп этого Претендента. Почему? Для чего? Зачем?

— Вот, выпей это.

— Спасибо.

— Я не помню, как мы здесь очутились, Ричард. Последнее, что помню: Кенили отдает алмаз Претенденту. Тварь глядит на него, потом переводит взгляд на меня, и внезапно меня всего наполняет это низкое жужжание. Я слышу за собой женский голос, оборачиваюсь и вижу призрак леди Мабеллы. В этот момент я потерял сознание, наверное, и несколько часов спустя проснулся здесь. Хозяин гостиницы говорит, что нас привезли из имения в бессознательном состоянии. В кровати я нашел письмо, адресованное нам. Вот, послушай:

— На нем подпись Кенили и — хочешь верь, хочешь нет — какое-то пятно, похожее на отпечаток большого пальца Претендента. Кроме того, письмо засвидетельствовано доктором Дженкином и дворецким Боглем.

— Ничего не попишешь.

— О чем ты?

— Я имею в виду, что нам здесь больше нечего делать, Алджи. Очевидно, что Кенили и Претендент действуют заодно с призраком леди Мабеллы: они уже завладели южноамериканским Глазом и осколками камбоджийского. Так что мы собираем вещи и возвращаемся в Лондон. Я намерен тщательно изучить прошлое Претендента, а потом мы будем внимательно наблюдать за тем, что́ наши враги собираются делать с этими странными камнями.