Таинственная самка: трансперсональный роман

Глава VII, в которой благородные мужи рассуждают о Христе и Анти-Христе, а также о Незнакомке и о многом другом

Итак, море пива было закуплено, и вечером в среду после самого что ни на есть обычного институтского дня я оказался на пороге квартиры моего друга у Пяти углов. Сергей, видимо, хорошо подготовился к моему приходу: во-первых, от него уже шел легкий запах спиртного, смешивавшийся с ароматами хорошего after shave и сигаретного табака; во-вторых, он явно читал что-то густо философское, и ему не терпелось поговорить об этом. Во всяком случае, не успев наполнить пивные кружки (у Сергея есть огромные полуторалитровые кружки, на которых нарисованы пивные бутылки и исполинские красные раки, специально предназначенные для подобных экзерциций), он уже поминал «картезианский театр» и что-то говорил о Расселе и Пирсе. Мы отпили пиво, и наш симпозион начался.

— Скажи, как ты определяешь солипсизм?

— Как и все. Учение, согласно которому существую только я один.

— Хорошо. Но в таком случае, представь себе, что случилась ядерная катастрофа и на планете остался ты один. Все остальные люди и даже животные погибли. Это солипсизм?

— Нет, конечно.

— Правильно. Но тогда, значит, и определить солипсизм мы должны иначе: это учение, согласно которому мой и только мой психический опыт и есть единственная реальность. Согласен?

— Согласен. А чего это тебя вдруг солипсизм заинтересовал?

— Люблю разгадывать философские шарады и ребусы. А солипсизм, как сказал Рассел, это учение, которое трудно как принять, так и опровергнуть. Короче говоря, опровержение солипсизма — прекрасное упражнение для ума, спорт такой, понимаешь.

— Ну и чего ты надумал?

— А ты какие опровержения солипсизма знаешь?

— Да никаких не знаю, кроме опровержения Дхармакирти, в переводе трактата «Обоснование чужой одушевленности» Щербатского[49].

Никогда, знаешь ли, особенно не интересовался. А под пиво это и вообще экзотично, знаешь ли.

— А зачем нам нужна обывательщина? Или предпочитаешь поговорить на тему «Ты меня уважаешь?».

— Избави Господи.

— Ну и чудненько. Значит, Дхармакирти ты знаешь. Тогда оценишь мое опровержение.

— Ну?

Сергей отхлебнул пива и начал:

— Вот слушай. Допустим, солипсизм прав, и единственной реальностью является мой и только мой психический опыт. Непонятно, правда, зачем тогда я все это говорю и кому — тебя же нет, ты мне просто снишься, как и все остальное. Но нетрудно заметить, что я отнюдь не бог таинственного мира, который в одних мечтах моих, а скорее его раб. Если я голоден, я не могу усилием воли превратить камень в бутерброд с черной икрой. Значит, не я творец этого мира — этот мир мне задан. Я вынужден переживать его. Но это означает, что мой психический опыт не есть единственная реальность, что есть некто или нечто, задающее мне базовые параметры моего опыта. А значит, солипсизм опровергнут. Я не один; есть как минимум еще одна сущность, причем высшего порядка, которая и задает мне основания моего опыта. Можно пойти и дальше. Раз установлено, что основания моего опыта трансцендентны ему и моей личности, вполне логично предположить, что X, задающий мне базовые параметры моего опыта, задает таковые не мне одному, но и другим наблюдаемым мной в опыте существам тоже. Следовательно, логично предположить, что они не есть просто феномены моего сознания, но за ними — феноменами — также стоят реальные психические субъекты и т. д. Вот тебе!

— Прекрасно, Серега! Ты просто Кант и Шопенгауэр вместе взятые. Но позволь мне тогда выступить адвокатом дьявола и выступить в защиту солипсизма.

— Давай, валяй!

— Солипсизм неопровержим, сударь мой. Обосновываю во вполне схоластической манере. Ты говоришь: «Единственной реальностью является мой и только мой психический опыт. Непонятно, правда, зачем тогда я все это говорю и кому». Я тебе объясню кому. Можно придумать парочку целей (пририсуй в уме смайлик). Например, себе самому ради божественной игры с самим собой. Чем не цель? Твое следующее заявление: «Если я голоден, я не могу усилием воли превратить камень в бутерброд с черной икрой. Значит, не я творец этого мира, этот мир мне задан». Отвечаю: этот мир мне задан мною же самим, но, играя с собой по определенным правилам, я лишил себя памяти об этом и возможности менять правила до окончания игры. Из следующего твоего тезиса вытекает и опровержение солипсизма: «Раз установлено, что основания моего опыта трансцендентны ему и моей личности, вполне логично предположить, что X, задающий мне базовые параметры моего опыта, задает таковые не мне одному, а и другим наблюдаемым мной в опыте существам тоже». Вот, получай по этому поводу: Этот X — я же. Я сам себе трансцендентен. Я трансцендентный задаю основания опыта себе имманентному. Перед этим я разделился на себя трансцендентного и себя имманентного. А чтобы иллюзия заданности и нерушимости правил была максимально реалистичной, в моем опыте введены условные фигуры других подобных мне существ. Вот такой я парень, а тебя, сударь мой, и нет вовсе. Еще один смайлик. Ну как?

— Хм-хм. Остроумно, конечно. Но несколько вымучено, согласись, и маловероятно. Мое опровержение посолиднее будет. Впрочем, кого что убеждает. Согласен, что солипсизм, как и любую другую базовую философскую концепцию, будь то идеализм или материализм, опровергнуть раз и навсегда, окончательно и бесповоротно, нельзя, только в большей или меньшей степени. По-видимому, неуязвимы только скептики древности с их эпохе и изостенией[50]. Впрочем, солипсизм сам опровергает себя своей психологической недостоверностью. Помнишь, как Рассел получил письмо от некоей дамы-логика, — логика! — которая писала ему, что она солипсист, и удивляется, почему нет других солипсистов! Унтер-офицерская вдова сама себя высекла, так сказать!

— Ну хорошо, убедил. Впрочем, это было совсем не трудно, ибо я-то не солипсист и особого желания защищать это мировоззрение у меня нет. А если бы я был последовательным солипсистом, то тоже не стал бы полемизировать: охота тратить время на дискуссии с собственными галлюцинациями!

Мы выпили еще пива. Помолчали. Я почувствовал, что между нами появилась какая-то натянутость, чтобы не сказать напряженность. Наконец я не выдержал:

— В чем дело, Сережа? Что это у нас за минуты молчания?

— Да знаешь… Не знаю даже, как тебе сказать. Тут один мой приятель очень хочет с тобой познакомиться, говорит, что по важному делу. Я знаю, что ты у меня сегодня расслабиться хотел, а не о делах говорить… Но он настаивал. А вдруг, и правда, что-то важное? Короче говоря, он должен придти с минуты на минуту.

Сердце екнуло в груди. Мысль: «Это неспроста. Ну ладно, zarie, zane, zane, ouvrez le chien[51]. Будем откапывать зарытую собаку, значит». Вслух:

— Ну так пусть приходит: сделал дело, гуляй смело.

Сергей только вздохнул. Поговорили еще немного «за философию», но как-то вяло. Минут через пятнадцать раздался звонок. Вот он! Сергей побежал открывать дверь, и вскоре в прихожей зазвучали два мужских голоса, один из которых был мне не знаком. Дверь в комнату открылась, и Сергей пропустил вперед мужчину нашего возраста или немного старше. На нем была летняя футболка и черные джинсы. Лицо его я назвал бы несколько грубоватым. Говорил новоприбывший низким басом и достаточно самоуверенным тоном («Я всегда прав, и все вы должны слушать, что я говорю»). Впрочем, иногда такая самоуверенность свидетельствует как раз о комплексе неполноценности и попытках ее замаскировать.

— Знакомьтесь, это Анатолий. Астролог, оккультист, герметист и прочее в том же роде. И отличный парень в придачу. А это Константин. Трансперсоналист, религиовед, востоковед даже отчасти. И тоже неплохой мужик.

Отличный парень бросил на Сергея не очень довольный взгляд и сказал:

— Здравствуйте, Константин. Очень давно хотел познакомиться с вами, а сейчас это стало просто настоятельной моей потребностью.

Мы поздоровались за руку и уселись. Сергей подлил пива нам с ним и принес еще одну кружку с бутылкой и раком Анатолию. Мы пригубили пенистый напиток и Анатолий начал.

— Мне вообще-то посоветовал познакомиться с вами Георгий Леопольдович Тролль; ну по поводу ваших институтских происшествий — вы знаете. Он изложил мне свою точку зрения на происшедшее, меня, откровенно говоря, не удовлетворившую, и рекомендовал поговорить с вами, как с человеком, у которого наверняка есть свои соображения…

Тут я перебил Анатолия:

— Вы уж извините меня великодушно, но мне хотелось бы, чтобы Георгий Леопольдович сам подтвердил свои рекомендации. Может быть, у меня паранойя развивается, но я настаиваю на этом.

— Хорошо, позвоните ему хоть сейчас. Моя фамилия Ерошин.

— Я так и поступлю, вы уж не обижайтесь.

— Совершенно не понимаю, о чем это вы говорите, но телефон в коридоре, — сказал Сергей.

Я вышел в коридор, включил свет, обнаружил телефон на столике у стены и набрал номер Тролля. Мне повезло, и в трубке раздался его голос.

— Здравствуйте, Георгий Леопольдович, это Ризин.

— Здравствуйте, Костя. Рад вас слышать.

— Я тоже рад слышать вас, Георгий Леопольдович. Простите, что беспокою. Тут я встретился с неким Анатолием Ерошиным. Он хочет поговорить со мной об одном конфиденциальном деле, и ссылается на вас. Вы действительно рекомендовали ему поговорить со мной?

— Да, Костя. Вы уж извините меня, что не предупредил заранее, как-то из головы вылетело. Поговорите с ним: мне кажется, он мог бы если не расставить точки над «и», то уж, по крайней мере, продвинуть дело. Вы ведь наверняка тоже пытаетесь понять, что к чему. Особого секрета делать из всего этого смысла не имеет: уже пол-института знает. Я думаю, что утечку информации специально организовал Головачев, чтобы посмотреть, что из этого выйдет и не выплывет ли кто-нибудь или что-нибудь.

— Ну хорошо, Георгий Леопольдович, тогда все в порядке, извините, всего доброго.

— Удачи вам, Костя. До свидания.

Я вернулся в комнату. Сергей молча попивал пиво, Анатолий с отсутствующим видом глядел в окно.

— Хорошо, Анатолий, я поговорил с Троллем. Все подтвердилось. Но скажите мне, у вас-то тут что за интерес, почему вы-то всем этим занялись?

— Ну вот тут Сергей сказал, что я оккультист и герметист. Поэтому и заинтересовался. Ибо дело это не совсем обычное.

— Тогда понятно, я тоже это допускаю; во всяком случае, на уровне мотива. Но уж я, с вашего разрешения, расскажу все с самого начала, чтобы Сергей тоже понимал, о чем мы тут рассуждаем. А ты, Сергей, думаю, если б ходил в институт, а не сидел на даче, и сам был бы в курсе.

Потом я рассказал все, то есть вообще все — начиная от пересказанного мне Троллем разговора между Аванесяном и Ревуновым и кончая моими подозрениями относительно Ильи Гданьского.

Когда я закончил, воцарилось молчание.

— Ну и дела у нас в институте… Да уж… — только и проговорил Сергей. Анатолий несколько минут задумчиво молчал, а потом произнес:

— Неслабо, неслабо. Но не уверен, что вы на правильном пути. Если Гданьский в этом деле и замешан, то только как простой исполнитель. Поскольку из вашего рассказа следует, что Андрей вроде бы не может быть замешан, подозреваю, что мы не знаем, кто за всем этим стоит, хотя, так сказать, поле его влияния на события и на знакомых нам персонажей все время ощущается. Хотя бы в том, что все, попавшие в сферу его влияния вдруг начинают интересоваться каббалой и Саббатаем Цеви. Мощная личность. Ну что ж, пока оставим Андрея в покое, тем более что он все равно в Москве, и доведем до конца версию Гданьского, может быть, куда-нибудь и придем… Но тот, кто за этим стоит… Не уверен, что он нам по зубам.

— Но кто же это? — чуть не в один голос воскликнули мы с Сергеем.

— Имя и фамилию назвать вам не могу: если бы знал, не сидел бы здесь и не расспрашивал. А вот что это за личность, сказать могу. Только не падайте и не вызывайте психиатров, я вполне нормален. Это Мессия или лучше сказать — Анти-Мессия.

Мы так и обомлели.

— Это что, Антихрист, что ли? — спросил Сергей.

— Если под Антихристом понимать просто Зверя, воплощение сатанинских сил зла и разрушения, то, конечно, нет. Поэтому с вашего позволения назовем его лучше Анти-Христом, Христом с противоположным знаком, так сказать.

— А это не совсем ли то же самое, что и Антихрист?

— Нет, отнюдь. Антихрист, буде таковой имеет место быть, есть антитеза самому принципу Мессии, это Анти-Мессия. Анти-Христос есть оппозиция Иисусу Христу, тому мессии, которого все мы Христом обычно только и называем.

— А что, были и другие Христы? Ты у нас не хлыст ли? — пытаясь пошутить, спросил Сергей, хотя всем было очень даже не по себе.

— Хлысты здесь совершенно не при чем. В принципе ваш Гданьский прав: Мессия это не один человек, а тип личности. Поэтому мессий (как и будд) было несколько, придут они и в будущем. Мессия, машиах, помазанник, христос — все эти слова указывают на царственную природу такой личности, на ее способность царствовать в мире, оказывая решающее воздействие на ход истории. Если вы читаете фэнтези, то, наверное, вам знакома еще не законченная эпопея Джордана «Колесо времени». Так вот, в ней такие люди обозначаются придуманным Джорданом словом «та’верен». Мессия — очень мощный та’верен…

Прав был Гданьский и относительно числа 165: оно явно связано, так сказать, с мессианским циклом. Мы не можем судить о природе Мелхиседека или кумранского Учителя Праведности — данных нет, но о природе более поздних мессий — Иисуса и Саббатая Цеви — мы судим с определенностью. Вы знаете о конфликте в Абсолюте, Безграничном Свете, в момент творения и о двух Светах — величайшей тайне, открытой нам пророком Саббатая, Натаном из Газы. Иисус был воплощением Творящего Света, поэтому он видел свою миссию в спасении мира, в его возвращении в плерому Абсолюта, в обожении. Именно в этом смысле он был воплощенным Логосом, ведь что такое Творящий Свет, как не Логос? Тем не менее он готов был спасти и ввергнутых в глубины преисподней небытия драконов — Нетворящие Светы, ибо и они должны участвовать в обожении мира, будучи по природе своей, так же как и Творящий Свет, тождественны Абсолюту. Кстати, в древнееврейском языке слова «машиах», то есть мессия, и «нахаш», «змий», имеют одну и ту же гематрию — числовое выражение своего написания — «358», и именно поэтому христианская церковь рассматривает вознесение Моисеем в пустыне медного змия как своего рода пророчество о Христе и предвестие его прихода. Как гласит предание, Иисус спустился в ад, то есть в преисподнюю техиру, в промежуток между Крестной смертью и Воскресением. Он предложил спасение драконам, но они, судя по всему, отвергли его: во-первых, им немыслимо было само примирение с миром и творением, во-вторых, увы, гордыня: ну как принять спасение из рук своих пленителей?

Саббатай Цеви воплощал в себе природу обоих Светов. Отсюда его раздвоение личности, психологические изменения, ложно принятые Шолемом за маниакально-депрессивный психоз, стремление сочетать несочетаемое. В пределе его миссия должна была привести к синтезу и примирению Светов и к их окончательной гармонии. Но личность Саббатая не была интегрирована, драгоценное Древо не было создано, и он сокрылся, ушел из мира, тогда как драконы остались в своем заключении в преисподней. Дело Саббатая пытался продолжить Яков Франк, но с еще меньшим успехом.

Кстати, помните эссе Борхеса «Третья версия предательства Иуды»? Не сомневаюсь, что Борхес написал его под влиянием святой апостасии, отречения Саббатая Цеви, о котором слепой библиотекарь узнал из книг Шолема. Саббатай Цеви, будучи иудеем и провозглашенный Мессией, перешел в ислам, предал веру отцов. А о чем говорится в эссе Борхеса? Некий богослов сходит с ума, доказывая, что Христос — Иуда, а не Иисус. Ибо для доведения до конца искупления Сыну Божьему необходимо унизиться до предела и совершить самое гнусное преступление. Но что может быть гнуснее предательства, да еще и предательства учеником своего Учителя? Его совершил Иуда, и именно Иуда — настоящий Христос, Мессия-искупитель.

Но сейчас для нас важно, что Саббатай Цеви воплощал в себе оба Света — как Творящий, так и Нетворящий. И вот, допустим, в 1956 году рождается еще один Мессия, нам пока неведомый. Он является прямым антиподом Иисуса, ибо он — полное воплощение Нетворящего Света, без всякой примеси иного. Вместе с тем он испытывает определенную близость к Саббатаю, точнее, к депрессивной стороне его личности, образованной драконьей природой. Если Иисус стремился спасти и обожить мир, то этот драконий христос стремится к уничтожению творения, но не из-за звериной ненависти к бытию, а потому что оно, творение, есть юдоль страдания, сфера выявления сил зла и плода бунта Творящих Светов против Абсолюта. Если хотите, его лозунг: «Добить, чтобы не мучился». Но драконий Мессия в значительной степени связан по рукам и ногам узами, наложенными Творящими Светами, удерживавшими его в бездне техиру. Теперь узы ослабли, и он явился в нашем мире. Но они не исчезли совсем. Печать человеческой слабости лежит на всех его замыслах и поступках. Отсюда и стремление обрести ДМТ с магическим фулка-неллином, — чтобы прорваться в пространство свободы, разрушить древние узы, расправиться с творением — из сострадания, конечно, именно так он это и воспринимает — и вернуться в бесконечность до-мирного, вне-мирного и вновь без-мирного Абсолюта. В этом случае все искры божественного Света, заключенные в вещах и существах творения, просто растворятся в субстанции Абсолюта, а все прочее исчезнет подобно сну после пробуждения. И будет так же, как было: Безграничный Свет, и ничего кроме него и вне него. Вот, с кем и с чем мы имеем дело и вот подлинная причина и суть событий, происходящих в вашем уважаемом учреждении.

Все сидели подавленные и оглушенные. Объяснения Анатолия, сколь бы подготовлены к ним мы ни Выли, казались фантастикой. С другой стороны, наша причастность к событиям космического и даже сверх-космического масштаба потрясала и также казалась невероятной. Ко всему этому надо было привыкнуть.

Между тем Анатолий продолжал:

— Впрочем, вряд ли у него что-нибудь получится, хотя это и не должно нас успокаивать, ибо его провал, вполне возможно, будет свершен нашими руками. Вы спросите, почему у него ничего не выйдет?

Именно это и я, и Сергей, судя по выражению его лица, и собирались спросить.

— Отвечу: если исходить из его поведения и характера «каббалистической мании» у людей, попавших в сферу его влияния, наш Мессия напрочь игнорирует Шехину, а без Шехины в его деле, как, впрочем, и в деле тиккуна, исправления мира, ничего сделать нельзя.

Вероятно, физиономии у нас были такими же, как если бы последнюю фразу он произнес на языке банту, поэтому Анатолий счел нужным перейти к объяснениям. О пиве мы уже окончательно забыли.

— Натан из Газы в своем последнем трактате сформулировал так называемые Три Узла веры истинного каббалиста-саббатианца, что-то вроде Трех Драгоценностей[52], если прибегнуть к буддийской аналогии. Эти Три Узла суть Господь, Бог Израилев, проявленный в сефире Тиферет, «Бог моей веры», как говорил сам Саббатай; Мессия, то есть в данном случае сам Саббатай Цеви; и Шехина, божественное Присутствие. Так вот, Шехину-то наш Анти-Христос и игнорирует.

Шехина есть божественная имманентность в мире, сияние божества в творении. Одновременно это есть женственный аспект абсолютного бытия — то, что гностики называли Софией или Энноей, а даосы почитали как Таинственную Самку, Мать Поднебесной. После шевиры, разбиения сосудов, когда само бытие оказалось расколотым, а частицы божественного света были порабощены силами зла (келиппот), природа Шехины, тесно связанной с миром и божественным присутствием в нем, также раскололась, хотя Шехина и устояла в качестве треснувшей, но не павшей сефиры Малхут. Раскол привел к выявлению двух ликов Шехины: с одной стороны, божественной и небесной, которая была отражением и выражением божества в женственной природе Малхут, с другой — падшей, ушедшей вниз, за пределы божественной плеромы. Эта падшая Шехина суть Невеста, единение которой с божественным Женихом будет знаменовать наступление тиккун и восстановление творения в его причастности божественной жизни. Именно для ускорения этой иерогамии, этого Священного Бракосочетания, и бодрствуют каббалисты в ночь праздника Дарования Торы, читая мистическую Книгу Сияния — таинственный Зогар. И во имя этой иерогамии благочестивый каббалист сочетается со своей супругой в субботнюю ночь. Такая вот иудейская тантра, знаете ли.

Говорят, что падшая Шехина являлась нескольким благочестивым каббалистам. Например, в XVI веке один из учеников великого каббалистического Льва — Ари, то есть, Исаака Лурии, созерцал Шехину у Стены Плача в Иерусалиме в виде дамы в черном с выплаканными от горя глазами. Плодоносящим яблоневым садом назвал ее другой великий каббалист той эпохи — Моисей Кордоверо.

Но не только каббалисты знают падшую Шехину. Гностики почитали ее как Елену Троянскую, воплощение страдающей в темнице мира Мировой Души. Говорят, что Аполлоний Тиан-ский возил с собой некую деву, бывшую проститутку, выкупленную им из притона, кажется, где-то в Финикии, которую он называл Энноей, Божественным Разумением, и почитал как новое воплощение души прекрасной Елены, в свою очередь бывшую воплощением Вечной Женственности мироздания. Мировая душа — проститутка! Не великий ли символ изгнания Ше-хины, ее порабощения миром зла и страданий?

Подлинный кеносис[53] вечно женственного. Кстати, ведь и в тантре именно проститутки или женщины из низших каст считались наиболее полными выразительницами божественности женственного. Наконец, Блок, унаследовавший идею двух Софий от Владимира Соловьева, но придавший ей небывалую глубину своим поэтическим видением. С одной стороны:

Она ушла, покинула поэта, теперь снова «она без мысли и без речи на том смеется берегу» и остается только молиться ей:

Это первая София, Премудрость Божия.

Но с другой стороны, София — это Незнакомка, падшая ипостась, закатившаяся Звезда-Мария, отдающаяся незнакомым господам, страстная Фаина, Снежная Дева…

И все же и эта София-блудница несет на себе печать неземного, ибо она душа этого мира и двойник той, высшей Души:

Но довольно о поэзии. Короче говоря, для Анти-Христа Шехина как бы просто не существует, ибо относится к эпохе творения, хотя и обладает божественной нетварной природой. А женщины не любят, ох, как не любят, когда ими пренебрегают! Шутка, конечно, но в каждой шутке… Будем же надеяться, что Таинственная Самка остановит его, Анти-Христа то есть, разрушительные планы нашими руками.

Далее разговор перешел в более прозаическое русло и постепенно пиво снова стало пользоваться нашим вниманием. Даже Анатолий медленно потягивал его, рассуждая о планах операции «Мессия», как мы назвали наш детективный проект. В конечном итоге мы решили, что завтра-послезавтра я снова постараюсь увидеться с Ильей под каким-нибудь благовидным предлогом и постараюсь через него выйти на след Анти-Христа. Мне стало психологически гораздо легче общаться с Ильей, после того как выяснилось, что он не маньяк и не безумец. Сергей должен был снова вернуться на дачу и там в тишине поразмышлять о других возможных нитях и зацепках, Анатолий взял на себя функции координатора, и мы с ним обменялись телефонами и мэйлами. На этом мы и расстались. Не знаю, как остальные, а я чувствовал себя совершенно подавленным и даже раздавленным всем, сообщенным Анатолием, и временами мне начинало казаться, что всем нам пора на Пряжку, раз мы можем всерьез обсуждать такие темы. Хри-сты, Анти-Христы, Софии-проститутки… Бред какой-то. Но что-то во мне не позволяло просто отмахнуться от сказанного Анатолием. Когда же я хотя бы на мгновение всерьез начинал верить в его версию, мне становилось страшно, очень и очень страшно. В конце концов, уже подходя к дому, я решил, что буду относится к операции «Мессия» как к игре, и мне сразу полегчало. Ночь прошла на диво спокойно и мирно.

Ну а из следующей главы вы узнаете о том, что было дальше.