Таинственный остров

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Прошло ровно семь месяцев — день в день — с того момента, как колонисты были выброшены на остров Линкольна.

Самые тщательные поиски за всё это время не дали никаких оснований предполагать, что остров обитаем.

Ни один столб дыма не выдавал костра, разожжённого рукой человека, Никаких следов людского труда, ничего, что говорило бы о том, что здесь — теперь или когда-нибудь в прошлом — бывал человек.

Остров казался необитаемым не только в настоящее время, но и во все времена…

И вот всё это логическое построение рухнуло, обращено в прах одной-единственной дробинкой, найденной в теле безобидного зверька!

Ибо эта дробинка была выброшена огнестрельным оружием, и никто другой, кроме человека, не мог владеть этим оружием!

Когда Пенкроф положил дробинку на стол, все колонисты посмотрели на неё с величайшим удивлением.

Все последствия этого происшествия, огромные, несмотря на незначительность повода, сразу предстали перед их умственными взорами. Кажется, появись в столовой Гранитного дворца привидение, — они изумились бы не больше.

Сайрус Смит взял дробинку, поднёс её к глазам, пощупал, покатал на ладони, ещё раз поднёс к глазам и потом сказал:

— Можете ли вы с уверенностью заявить, Пенкроф, что пекари, раненный этой дробинкой, не старше трёх месяцев от роду?

— Да, мистер Смит. Когда я его нашёл в западне, он сосал свою матку.

— Отлично, — заявил инженер, — это неопровержимо доказывает, что не больше как три месяца тому назад на острове Линкольна был сделан выстрел из ружья!

— И дробинка, вылетевшая при этом выстреле, ранила, но не смертельно, молочного поросёнка, — добавил Гедеон Спилет.

— Правильно, — согласился инженер. — Какие выводы должны мы сделать из этого факта? Ясно какие: либо остров был обитаем ещё до нашего прибытия сюда, либо на нём появились люди не далее как три месяца тому назад. Добровольно ли они поселились на острове или так же, как и мы, стали вынужденными его обитателями вследствие крушения? На этот вопрос мы не можем сейчас получить ответа. Точно так же мы не знаем пока, европейцы это или малайцы, враги или друзья, остаются ли они на острове и в данное время или уже покинули его. Но все эти вопросы так непосредственно интересуют нас, что мы не имеем права оставлять их невыясненными.

— Нет, сто раз нет! Тысячу раз нет! — вскричал моряк, вставая из-за стола. — На острове Линкольна не может быть других людей, кроме нас! Остров мал, и, будь он обитаем, мы бы уже тысячу раз наткнулись на его жителей!

— Действительно, было бы странно, если бы это было не так, — добавил Герберт.

— Но было бы в тысячу раз более странным, — заметил журналист, — если бы этот поросёнок родился с дробинкой в теле!

— А может быть, — серьёзно сказал Наб, — у Пенкрофа в зубе…

— Как бы не так, Наб! — воскликнул моряк. — Значит, я, не замечая, таскал в продолжение семи месяцев дробинку во рту? Так, что ли? Но где же, чёрт побери, она могла спрятаться? — спросил он, широко раскрывая рот, чтобы все увидели великолепные тридцать два зуба. — Гляди, Наб, гляди внимательней! И если ты найдёшь у меня хоть одно дупло, я разрешаю тебе вырвать целую дюжину зубов!

— Гипотезу Наба придётся отклонить, — сказал Сайрус Смит, невольно улыбаясь, несмотря на серьёзность положения. — Несомненно, что не раньше как три месяца тому назад здесь раздался выстрел. Но я убеждён, что люди, высадившиеся на этот берег, появились совсем недавно или пробыли на острове очень недолго. Иначе, когда мы знакомились с островом с вершины горы Франклина, мы бы заметили обитателей острова или были бы замечены ими. Следовательно, с наибольшей долей вероятности можно предположить, что на остров несколько времени тому назад попали потерпевшие крушение. Это предположение надо как можно скорее проверить.

— Я полагаю, что тут нужна сугубая осторожность, — заметил журналист.

— Согласен с вами, — сказал инженер. — К несчастью, можно опасаться, что на остров попали малайские пираты.

— Как вы думаете, мистер Смит, не лучше, ли было бы, прежде чем отправляться на поиски, построить пирогу? — спросил Пенкроф. — Ведь это позволило бы нам подняться вверх по течению реки и объехать кругом всё побережье.

— Мне нравится ваша мысль, Пенкроф, — сказал Сайрус Смит. — Но мы не можем столько ждать: пирогу надо делать не меньше месяца.

— Столько нужно на постройку настоящей шлюпки. Но нам сейчас такая не нужна. Я обязуюсь в пять дней построить пирогу, достаточно прочную, чтобы плавать по реке Благодарности.

— В пять дней построить лодку? — воскликнул недоверчиво Наб.

— Да, Наб, только индейскую лодку.

— Деревянную? — всё ещё сомневаясь, спрашивал Наб.

— Деревянную, — подтвердил Пенкроф. — Вернее, из коры. Повторяю, мистер Смит, я ручаюсь, что в пять дней лодка будет готова.

— Пять дней я согласен ждать, — сказал инженер.

— Но в эти дни нам придётся быть настороже, — заметил Герберт.

— Безусловно! — согласился Сайрус Смит. — Друзья мои, очень прошу вас с сегодняшнего дня охотиться только в ближайших окрестностях Гранитного дворца.

Обед закончился менее весело, чем надеялся Пенкроф.

На острове, очевидно, были и другие люди, кроме наших колонистов. После того как была обнаружена дробинка, сомневаться в этом было невозможно.

Новость эта не могла не вызвать живого беспокойства у колонистов.

Перед отходом ко сну Сайрус Смит долго говорил об этом с Гедеоном Спилетом. Они спрашивали себя, не стоит ли происшествие с дробинкой в какой-нибудь связи с почти необъяснимым спасением инженера и другими странными случайностями, которые поражали их уже несколько раз? Обсудив все доводы «за» и «против» этого предположения, Сайрус Смит закончил следующими словами:

— Хотите знать моё мнение обо всём этом, дорогой Спилет?

— Конечно, Сайрус.

— Извольте! Я убеждён, что как бы внимательно мы ни осматривали остров, мы ничего не найдём.

На следующее же утро Пенкроф принялся за работу. Он думал строить не килевую лодку, но самую простую плоскодонку, удобную для плавания по мелководью.

Куски коры, сшитые между собой, должны были составить каркас лодки, настолько лёгкой, что её без труда можно будет переносить на руках в тех местах, где плавание окажется невозможным.

Пенкроф собирался закрепить швы в коре деревянными гвоздями и был убеждён, что лёгкая пирога не даст течи.

Прежде всего нужно было разыскать деревья с гибкой и прочной корой. К счастью, последний ураган свалил ряд елей-дуглас, кора которых была вполне пригодна для постройки лодки. Нужно было только отодрать эту кору. При несовершенстве орудий, которыми располагали колонисты, это было нелёгким делом, но в конце концов они довели его до конца. Работу эту выполнил Пенкроф при помощи инженера.

Тем временем и Гедеон Спилет с Гербертом не бездельничали. Они стали поставщиками провизии для всей колонии.

Гедеон Спилет не переставал восхищаться ловкостью, которой достиг юноша в обращении с луком и пикой. Герберт неоднократно проявлял большое мужество, сочетавшееся у него с полным самообладанием.

Охотники, следуя совету Сайруса Смита, не отдалялись больше чем на две мили от Гранитного дворца. Но уже ближайшие к опушке участки леса давали достаточную добычу: агути, водосвинок, кенгуру, пекари и т.п. Правда, западни с наступлением тёплой погоды почти всё время стояли пустыми, но зато силки на кроличьей поляне каждый день регулярно приносили свою дань, и одной этой дани хватило бы на прокорм всей колонии.

Часто во время охоты Герберт разговаривал с Гедеоном Спилетом об этой злосчастной дробинке, нарушившей их покой.

Однажды — это было 26 октября — юноша сказал журналисту:

— Не удивляет ли вас, мистер Спилет, что потерпевшие крушение до сих пор не появлялись в окрестностях Гранитного дворца?

— Это было бы удивительно, если бы они всё ещё были здесь. Но в этом нет ничего удивительного, если они уже покинули остров.

— Следовательно, вы думаете, что они уже уехали отсюда?

— Я считаю это больше чем вероятным, мой мальчик. Видишь ли, если бы они оставались здесь по сие время, вне сомнения, чем-нибудь они выдали бы своё присутствие!

— Но ведь если они смогли уехать с острова, значит, это не были потерпевшие крушение?

— Нет, Герберт. Возможно, что они, так сказать, временно потерпели крушение — ветер мог забросить их на берег, не сломав их судна, и, как только ветер утих, они покинули остров.

— Заметили ли вы, что мистер Смит не столько хочет, сколько боится появления на острове других обитателей?

— Действительно, — согласился журналист. — Он думает, что люди эти — малайские пираты. А с ними лучше поменьше сталкиваться.

— Может быть, мистер Спилет, мы натолкнёмся где-нибудь на следы их высадки на берег и тогда кое-что узнаем?

— Возможно, мой мальчик. Брошенный лагерь, угасший костёр могут нам многое сказать. Мы будем искать эти следы при очередной разведке.

Разговор этот происходил в части леса, соседней с рекой Благодарности и отличавшейся исключительной красотой деревьев. В числе прочих там росли возвышавшиеся почти на двести футов над поверхностью земли хвойные деревья; новозеландские туземцы называют их «каури».

— Знаете, мистер Спилет, — сказал Герберт, — я взберусь на вершину каури, оттуда можно будет осмотреть довольно большую площадь.

— Хорошая мысль, — одобрил журналист. — Но сможешь ли ты взобраться на вершину этого гиганта?

— Попробую, — сказал Герберт.

Ловкий и подвижной юноша вскарабкался на первые ветви по гладкому стволу и оттуда уже легко взобрался на самую вершину дерева, как мачта возвышавшуюся над огромной зелёной скатертью леса.

С этого наблюдательного пункта видна была вся южная часть острова от мыса Когтя на юго-востоке до мыса Рептилии на юго-западе. На северо-западе высилась гора Франклина, загораживавшая добрую треть горизонта. Но зато вся неисследованная часть острова, которая могла служить приютом неизвестным обитателям его, лежала перед Гербертом как на ладони.

Юноша всматривался в неё с крайним напряжением.

Океан был абсолютно пустынен. Берег его был частично скрыт деревьями. Возможно, что какой-нибудь корабль, особенно если он потерял мачты, и оставался не замеченным наблюдателем, но, с другой стороны, и следов присутствия корабля не было никаких.

В лесах Дальнего Запада также ничего не было видно. Леса эти представляли сплошную чащу, без единой полянки, без единого просвета.

Никаких признаков пребывания людей на острове не было заметно и в воздухе: небо было прозрачное, и малейший дымок был бы отчётливо виден на нём.

На мгновение Герберту показалось, что он видит лёгкий дымок, поднимающийся на западе. Но более внимательное наблюдение показало ему, что он ошибается. Нет, нет, там не было никакого дыма!

Герберт спустился с дерева, и охотники вернулись в Гранитный дворец.

Сайрус Смит, выслушав рассказ юноши, задумчиво покачал головой. Было совершенно очевидно, что необходимо полностью исследовать остров, чтобы получить разрешение этой загадки.

Через два дня, 28 октября, произошло ещё одно не поддающееся объяснению событие.

Бродя по берегу, мили за две от Гранитного дворца, Герберт и Наб натолкнулись по какой-то счастливой случайности на большую черепаху, панцирь которой отливал красивым зелёным цветом.

Герберт заметил эту черепаху, когда она ползла по камням, пробираясь к морю.

— Ко мне, Наб, живее! — крикнул он.

Наб подбежал.

— Прекрасная черепаха, но как нам её поймать?

— Нет ничего легче, Наб, — ответил Герберт. — Мы перевернём черепаху на спину, чтобы она не могла убежать.

Пресмыкающееся, чувствуя опасность, спряталось под панцирь. Не видно было больше ни его головы, ни лап. Черепаха была неподвижна, как камень.

Герберт и Наб, подсунув палки под брюхо черепахи, соединёнными усилиями не без труда перевернули её на спину.

Черепаха эта, фута в три длиной, должна была весить по крайней мере четыреста фунтов.

— Отлично! — вскричал Наб. — То-то обрадуется наш Пенкроф!

В самом деле, Пенкроф мог быть очень доволен, так как мясо этих черепах представляет собой лакомое блюдо.

— Как же быть теперь с нашей добычей? — спросил Наб. — Ведь не можем же мы донести её до Гранитного дворца?

— Оставим её здесь, она никуда не уйдёт. Мы вернёмся с тележкой, чтобы забрать её.

— Решено, — согласился Наб.

Всё же Герберт для большей верности обложил черепаху камнями, несмотря на протесты Наба, находившего эту предосторожность излишней.

Затем охотники отправились в Гранитный дворец по обнажённому отливом берегу моря. Желая сделать сюрприз Пенкрофу, Герберт ни словом не обмолвился о найденном им великолепном образчике пресмыкающихся.

Спустя два часа Герберт с Набом, захватив с собой тележку, уже приближались к месту, где они оставили черепаху.

«Великолепный образчик пресмыкающихся» исчез бесследно. Наб и Герберт удивлённо посмотрели друг на друга. Потом они огляделись вокруг. Быть может, это не то место, где они оставили черепаху? Но камни, которыми Герберт обложил черепаху, лежали тут же. Ошибки не могло быть.

— Вот как! — сказал Наб. — Значит, черепахи всё-таки умеют переворачиваться?

— Очевидно, — ответил Герберт, разочарованно глядя на разбросанные вокруг камни.

— Пенкроф будет очень огорчён!

— Даже Сайрус Смит и тот не мог бы объяснить это таинственное исчезновение, — сказал Герберт.

— А мы ничего не расскажем ему, — предложил Наб, который вообще был не прочь скрыть это неудачное приключение.

— Напротив, Наб, необходимо всё рассказать, — ответил Герберт.

И оба отправились в обратный путь, волоча за собой тележку, которая была теперь только лишним грузом.

Инженер и моряк работали на своём участке. Герберт рассказал им о загадочном происшествии с черепахой.

— Эх вы, бестолковые! — вскричал с досадой моряк. — Ведь вы позволили убежать, по крайней мере, пятидесяти превосходным, супам!

— Но, Пенкроф, ведь, мы не виноваты, что черепаха убежала, я ведь говорю тебе, что мы перевернули её, — оправдывался Наб.

— Значит, вы её плохо перевернули! — возражал упрямый, моряк.

— Мы не только перевернули её! — вскричал Герберт и рассказал, как он обложил черепаху камнями.

— Тогда это какое-то чудо, — проворчал Пенкроф.

— Я был уверен, мистер Смит, — сказал Герберт, — что, если черепаху положить на спину, она не сможет сама перевернуться на живот, особенно если это большая черепаха.

— Это совершенно верно, дружок, — ответил Сайрус Смит.

— Как же это всё-таки случилось?

— На каком расстоянии от моря вы оставили эту черепаху? — спросил инженер, раздумывая об этом странном случае.

— По крайней мере, в пятнадцати футах.

— Это было во время отлива?

— Да, мистер Сайрус.

— Тогда всё ясно, — сказал инженер. — То, что черепаха не могла сделать на суше, она легко проделала в воде. Когда прилив стал заливать её, она перевернулась и совершенно спокойно уплыла в море.

— Ах, какие же мы разини! — вскричал Наб.

— Об этом я уже имел честь вам доложить, — насмешливо подхватил моряк.

Сайрус Смит дал вполне правдоподобное объяснение этому событию. Но был ли он сам уверен в правильности своих объяснений? Едва ли.

ГЛАВА ВТОРАЯ

29 октября лодка из коры была наконец готова. Пенкроф сдержал своё слово и за пять дней смастерил нечто вроде пироги, каркас которой был сделан из гибких прутьев.

Одна перекладина позади, другая посредине, чтобы укрепить борта, третья впереди, уключины для пары вёсел, наконец, кормовое весло вместо руля — такова была эта лодочка длиною в двенадцать футов и весом не более двухсот фунтов.

Спустить это «судно» на воду было чрезвычайно просто. Лёгкую пирогу принесли на берег перед самым Гранитным дворцом, и первая же волна прилива подхватила её. Пенкроф вскочил в пирогу в тот же самый момент и, действуя одним кормовым веслом, стал производить испытание судна. Он убедился, что лодка отлично держалась на воде, была подвижна и хорошо слушалась руля.

— Ура! — закричал моряк, который никогда не упускал случая похвастаться своим успехом. — На этой лодке можно объехать вокруг…

— Всего света? — спросил Гедеон Спилет.

— Нет, вокруг острова! Положим камни вместо балласта, соорудим мачту впереди, парус, и мы можем отправиться куда угодно! Мистер Смит, и вы, мистер Спилет, и ты, Герберт, и ты, Наб, разве вы не хотите испытать наше новое судно? Чёрт возьми, надо же узнать, сможет ли оно выдержать всех нас?

Действительно, это не мешало выяснить. Пенкроф одним взмахом весла направил пирогу к берегу, искусно лавируя в узком проходе между скалами. Было решено испытать в этот день пирогу, пройдя вдоль берега до того места, где кончаются южные утёсы.

В момент отплытия Наб вдруг закричал:

— А ведь твоя лодка не прочь выпить, Пенкроф!

— Не беда, Наб, — ответил моряк. — Надо же дереву разбухнуть. Двух дней для этого вполне достаточно, и на третий день в нашей пироге будет столько же воды, сколько её бывает в желудке завзятого пьянчуги. Усаживайтесь скорее!

Все заняли свои места, и Пенкроф отчалил.

Погода стояла отличная. Вода в море была спокойна, как в озере, и пирога неслась по ней стрелой.

Наб и Герберт гребли каждый одним веслом. Пенкроф рулил.

Моряк пересёк пролив и направил пирогу к южной оконечности островка. С юга подул лёгкий бриз. Но ни в проливе, ни в открытом море не заметно было ни малейшей зыби.

Колонисты отплыли на полмили от берега, чтобы полюбоваться горой Франклина во всей её красоте.

Пенкроф направил пирогу к устью реки. Пирога шла вдоль закруглённого мыса, скрывавшего за собой болотистую равнину, названную колонистами болотом Казарки. Это место находилось приблизительно в трёх милях от реки Благодарности. Колонисты решили добраться до оконечности мыса, чтобы бросить беглый взгляд на побережье.

Пирога следовала за всеми извилинами берега на расстоянии двух кабельтовых от него, огибая рифы, уже скрытые под водой начавшимся приливом. Гранитная стена, постепенно понижаясь, шла от устья, до крутого изгиба реки. В отличие от монолитной гладкой стены, образующей основание плоскогорья Дальнего вида, это было хаотическое нагромождение скал, угрюмых, мрачных и причудливо разбросанных. Казалось, что все они были высыпаны в этом месте из одной огромной телеги. Никакой растительности не было на остром гребне этой стены, тянущемся на две мили вдоль опушки леса. С птичьего полёта это скопление голых камней должно было походить на руку великана, высунувшуюся из зелёного рукава платья.

Увлекаемая парой вёсел, пирога плыла вдоль берега. Гедеон Спилет, держа записную книжку в одной руке, а карандаш — в другой, широкими штрихами срисовывал очертания берега.

Наб, Пенкроф и Герберт болтали, осматривая эту не исследованную ещё часть своих владений.

По мере того как пирога продвигалась к югу, оба мыса Челюсти как будто сдвигались с места и ещё тесней замыкали вход в бухту Союза.

Сайрус Смит молчал всю дорогу, напряжённо всматриваясь в берег.

Через три четверти часа пирога добралась до оконечности мыса. Пенкроф собирался уже обогнуть его, как вдруг Герберт вскочил на ноги и, указывая на какую-то чёрную точку на песке, спросил:

— Что бы это могло быть?

Все взгляды направились в указанное им место.

— В самом деле, — сказал журналист, — там что-то лежит. Как будто какой-то обломок, полузанесённый песком.

— Нет, — воскликнул Пенкроф, — это не обломок! Я вижу отчётливо бочки! Может быть, они полные!

— К берегу, Пенкроф! — скомандовал Сайрус Смит.

После нескольких взмахов вёсел пирога причалила в крохотной бухте, и пассажиры выскочили на землю.

Пенкроф не ошибся. На песке лежали две бочки, крепко привязанные к продолговатому большому ящику.

— Значит, где-то возле острова потерпел крушение корабль? — спросил Герберт.

— По-видимому, да, — сказал Гедеон Спилет.

— Но что в этом сундуке? — вскричал Пенкроф с вполне понятным нетерпением. — Ах, чёрт побери, он заколочен, нечем его вскрыть!.. Впрочем, если стукнуть камнем…

С этими словами моряк поднял с песка увесистый камень и хотел разбить им ящик, но инженер остановил его.

— Пенкроф, можете ли вы набраться терпения хоть на один часок?

— Но, мистер Смит, подумайте, ведь в этом ящике, может быть, хранится всё то, в чём мы нуждаемся!

— Верю, верю, Пенкроф, — ответил инженер, — но и вы поверьте мне: не ломайте ящика, он может нам пригодиться! Перевезём его в Гранитный дворец — там легко можно будет вскрыть его, не ломая. Ящик отлично приспособлен для плавания, и если он доплыл сюда, то сможет продержаться на воде и до устья реки.

— Вы снова правы, мистер Смит, а я снова виноват, — сознался моряк. — Но если бы вы знали, как иногда трудно бывает владеть собой!

Инженер дал разумный совет. Пирога действительно не смогла бы вместить всех вещей, помещающихся в ящике, и проще было сразу отбуксировать его поближе к Гранитному дворцу, чем перевозить в несколько приёмов вещи.

Но откуда взялся этот ящик? Это был важный вопрос.

Сайрус Смит и его товарищи обошли всё побережье на расстоянии нескольких сот шагов, внимательно осматривая песок. Но нигде не было видно других следов крушения.

Герберт и Наб взобрались на скалу и оттуда, с возвышения, осмотрели также и море. Однако всё было пусто — ни паруса, ни корпуса разбитого бурей судна не было в виду.

И тем не менее крушение-то произошло — в этом не могло быть сомнений. Возможно даже, что история с дробинкой была как-то связана с этим крушением. Может быть, пришельцы причалили в какой-нибудь иной точке побережья? Быть может, и посейчас они находились там?

Во всяком случае колонисты уверены были теперь, что потерпевшие крушение не были малайскими пиратами: выброшенный волнами ящик мог быть только европейского или американского происхождения.

Все возвратились к этому ящику, имевшему пять футов в длину при трёх футах ширины. Он был сколочен из дубовых, отлично пригнанных досок и сверху обтянут толстой кожей, прибитой медными гвоздями. Две большие бочки, герметически закупоренные, но, судя по звуку, пустые, были привязаны к ящику узлами, в которых Пенкроф сразу узнал «морские узлы». Всё вместе взятое было в отличной сохранности, что объяснялось, вероятно, тем, что течение выбросило ящик на песок, минуя скалы.

После внимательного осмотра колонисты пришли к заключению, что ящик недолго пробыл в воде и недавно был выброшен на берег. Вода как будто не могла просочиться внутрь; следовательно, содержимое ящика должно было быть в полной сохранности.

Очевидно, ящик был сброшен за борт экипажем терпящего бедствие судна в расчёте на то, что, так или иначе достигнув берега, они найдут там ящик. Для этого команда судна и привязала к нему пустые бочки.

— Отбуксируем ящик в Гранитный дворец, — сказал инженер, — и там уж вскроем его и составим опись содержимого. Если мы найдём на острове кого-либо из спасшихся при этом крушении, мы отдадим свою находку владельцам. Если же мы никого не найдём…

— То сохраним её для себя! — восторженно воскликнул Пенкроф. — Ах, если бы вы знали, как мне не терпится узнать, что там находится!

Первые волны прилива стали уже лизать песок возле ящика. Колонисты отвязали верёвки, связывавшие бочки, и прикрепили их к корме пироги. Затем Пенкроф и Наб разрыли вёслами песок, в котором плотно засел ящик, и вскоре пирога, таща за собой ящик, стала огибать мыс, получивший тут же название «мыса Находки».

Груз был тяжёлый, и бочки только-только поддерживали его на поверхности, поэтому моряк всё время тревожился, чтобы буксир не оборвался и ящик не погрузился под воду. К счастью, его тревога оказалась напрасной, и через полтора часа после отплытия — понадобилось столько времени, чтобы пройти ничтожное расстояние в три мили, — пирога причалила к подножию Гранитного дворца.

Пирога и ящик были вытащены на песок, и вскоре начавшийся отлив оставил их на сухом месте.

Наб сбегал домой за инструментами, и колонисты приготовились вскрыть ящик.

Пенкроф не скрывал своего крайнего возбуждения.

Моряк начал с того, что отвязал обе бочки. Они были в полной сохранности и, конечно, в дальнейшем могли пригодиться в хозяйстве. Затем он взломал замок щипцами и поднял крышку.

Под ней оказалась вторая оболочка — цинковая, предназначенная, очевидно, для того, чтобы при всяких обстоятельствах предохранить содержимое ящика от действия воды.

— Ай! — вскричал Наб. — Неужели в ящике консервы?

— Надеюсь, что нет, — ответил ему журналист.

— О, если бы там был… — прошептал моряк.

— Что именно? — спросил Наб, услышавший слова моряка.

— Ничего!..

Цинковая оболочка была взрезана во всю длину ящика и отогнута к краям. Затем из ящика поочерёдно извлекли множество самых разнообразных предметов и разложили их на песке. При извлечении каждой новой вещи Пенкроф испускал восторженное «ура», Герберт хлопал в ладоши, а Наб танцевал, как дикарь.

В ящике были книги, при виде которых Герберт чуть не сошёл с ума от радости, и кухонная утварь, которую Наб готов был осыпать поцелуями.

Впрочем, и остальные колонисты были не менее счастливы, так как ящик содержал инструменты, одежду, книги, оружие и т.п. Вот подробная опись содержимого ящика, занесённая в записную книжку Гедеона Спилета:

«Орудия: три ножа с многими лезвиями; два топора для дровосеков; два плотничьих топора; три рубанка; три тесла; шесть долот; два напильника; три молотка; три буравчика; два бурава; десять мешков гвоздей и винтов; три пилы разных размеров; две коробки иголок.

Оружие: два кремнёвых ружья; два пистонных ружья; два карабина с центральным боем; пять ножей, четыре абордажные сабли; два бочонка с порохом, каждый в двадцать пять фунтов весом; двенадцать коробок с пистонами; два мешка дроби; ящик патронов для карабина.

Приборы: один секстант; один бинокль; одна подзорная труба; один компас; карманный компас; один термометр Фаренгейта; один барометр-анероид; одна коробка, содержащая камеру фотоаппарата, объектив, пластинки, химикаты и прочие принадлежности для фотографирования.

Одежда: две дюжины рубашек из какой-то особой ткани, с виду похожей на шерсть, но, несомненно, растительного происхождения; три дюжины чулок из той же ткани.

Посуда: один железный котелок; шесть кастрюль медных, лужёных; три железные сковороды; десять приборов столовых, алюминиевых; два чайника алюминиевых; одна переносная печурка; шесть столовых ножей.

Книги: один атлас географический, один словарь различных полинезийских наречий; шесть томов естественнонаучной энциклопедии; три стопы писчей бумаги; две общие тетради с чистыми страницами».

— Надо признаться, — сказал журналист, закончив составление описи, — что владелец ящика был практичным человеком. Он ничего не позабыл: инструменты, приборы, оружие, одежда, книги, посуда!.. Можно подумать, что он, предвидя крушение, заранее к нему подготовился!

— Действительно, ничто не забыто… — с задумчивым видом прошептал Сайрус Смит.

— Без сомнения, судно, которое сбросило этот ящик, не было малайским пиратским кораблём, — добавил Герберт.

— Если только, — сказал Пенкроф, — владелец ящика не стал пленником этих пиратов…

— Это нелепое предположение, — возразил журналист. — Вероятнее всего, какое-нибудь американское или европейское судно было повреждено бурей в этих местах, и его пассажиры, желая обеспечить себя хоть самым необходимым на случай крушения, уложили этот ящик и сбросили его в воду.

— Согласны ли вы с этим, мистер Смит? — спросил Герберт.

— Да, дитя моё, — ответил инженер. — Это вполне правдоподобно. Надо думать, что незадолго до крушения или в самый момент его пассажиры собрали в ящик предметы первой необходимости, чтобы потом подобрать их на берегу.

— В том числе фотоаппарат? — перебил его насмешливо Пенкроф.

— Мне и самому неясно назначение этого аппарата, — ответил инженер. — Конечно, лучше было бы, если бы вместо него в ящик вложили больше одежды или оружия.

— Разве на всей этой массе предметов — одежде, приборах, оружии, книгах — нет никаких марок или клейма, по которым можно было бы определить их происхождение? — спросил Гедеон Спилет.

Это была разумная мысль. Колонисты внимательно пересмотрели каждую вещь, особенно книги и приборы. Но ни оружие, ни инструменты, вопреки обыкновению, не имели фабричной марки. Впрочем, все они были в превосходном состоянии и как будто не были ещё в употреблении. Та же странность отмечалась и в посуде и орудиях — всё было новое. Это свидетельствовало, что выбор их для упаковки в ящик не был случайным, а что они отбирались методически и продуманно. О том же говорила и цинковая оболочка для предохранения от воды: запаять её в спешке было невозможно.

Естественнонаучная энциклопедия и словарь полинезийских наречий были на английском языке, но ни год издания, ни имя издателя нигде не были обозначены. Что касается атласа, то это было великолепное издание, включающее карты всех частей света, вычерченные в меркаторской проекции[27], с французской номенклатурой названий, но так же, как остальные книги, без года издания и фамилии издателя.

Таким образом, на всех этих многочисленных предметах не оказалось ни одного указания на место их изготовления, ничего такого, что могло бы позволить хоть заподозрить национальность судна, недавно бывшего в этих местах. Но каково бы ни было происхождение ящика, он осчастливил колонистов острова Линкольна. До этого времени они кое-как удовлетворяли неотложнейшие нужды. Теперь же они получили возможность добывать не только самое необходимое, но всё, чего они только могли пожелать.

Надо оговориться, что один из колонистов не был вполне удовлетворён. Это был Пенкроф. Казалось, что в ящике не хватало чего-то такого, в чём он крайне нуждался. По мере того как ящик опорожнялся, его крики «ура» становились всё менее восторженными.

Когда опись была закончена, Наб услышал, как Пенкроф прошептал:

— Всё это отлично, но для меня-то ничего не нашлось в этом ящике…

— Чего же ты ждал, дружище? — спросил моряка Наб.

— Полфунта табаку, — серьёзно ответил Пенкроф. — Тогда бы счастье моё не имело границ…

Все расхохотались при этих словах моряка. Находка делала ещё более неотложным полное обследование всего острова.

Колонисты решили, что на рассвете следующего дня они отправятся в путь вверх по течению реки Благодарности, по направлению к западному берегу острова. Если потерпевшие крушение ютились в этой части побережья, они должны были терпеть серьёзные лишения, поэтому нужно было поспешить к ним на помощь.

К вечеру все извлечённые из ящика вещи были перенесены в Гранитный дворец и аккуратно разложены в кладовых и большом зале.

Поужинав, колонисты рано улеглись спать, чтобы на заре выйти из дому.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

30 октября, прежде чем занялось утро, были закончены все приготовления к экспедиции, ставшей неотложной в связи с событиями последних дней. Действительно, обстоятельства сложились так, что колонисты считали себя не потерпевшими крушение и нуждающимися в помощи, а постоянными жителями острова, обязанными оказывать помощь людям, попавшим в беду.

Они решили подняться вверх по течению реки Благодарности так далеко, как это позволит сама река, и только там, где она станет несудоходной, начать пешеходную часть экспедиции. Таким образом, большая часть пути будет проделана без утомления, и «багаж» экспедиции — оружие и запасы продовольствия — будет доставлен далеко на запад почти без труда.

Колонистам пришлось подумать не только о том багаже, который нужен им для осуществления экспедиции, но и о том, который, возможно, придётся тащить на обратном пути в Гранитный дворец. Ведь если на побережье действительно произошло крушение, — а всё говорило за правильность этого предположения, — на берегу неизбежно должны были быть раскиданы многочисленные обломки, полезные и необходимые в их хозяйстве.

В предвидении этого, конечно, следовало бы скорей захватить с собой тележку, чем хрупкую пирогу. Но пирога должна была везти путников, в то время как неуклюжую и тяжёлую тележку им пришлось бы тащить самим, Пенкроф по этому поводу высказал сожаление, что в ящике не оказалось пары крепких нью-джерсейских лошадок, которые весьма пригодились бы колонистам.

Запас провизии, погруженный Набом в пирогу, состоял из копчёного мяса, нескольких галлонов пива и куска рафинированного сахара. Этот запас обеспечивал трёхдневное пропитание. Впрочем, при нужде всегда можно было пополнить его дорогой, а Наб не забыл захватить с собой переносную печурку.

Колонисты взяли с собой два больших топора, для того чтобы прорубать себе дорогу в густом лесу, бинокль и карманный компас. Из оружия были взяты два кремнёвых ружья, более полезных на острове, чем пистонные, так как кремень в них всегда мог быть заменён, тогда как запас пистонов был весьма ограничен. Кроме того, захватили один карабин и патроны.

Пришлось также взять немного пороха из запаса, составляющего всего пятьдесят фунтов. Но инженер собирался изготовить особое взрывчатое вещество, которое могло заменить порох.

Кроме огнестрельного оружия, были взяты пять ножей в кожаных ножнах.

Теперь колонисты могли считать себя хорошо вооружёнными и, углубляясь в неисследованный девственный лес, не бояться за благополучный исход экспедиции.

Не приходится говорить, что Герберт, Наб и Пенкроф были на верху блаженства; однако Сайрус Смит заставил их пообещать, что они не сделают ни одного выстрела без нужды.

В шесть часов утра пирога была спущена на воду. Все сели в неё, включая, конечно, и Топа, и пирога направилась к устью реки Благодарности.

Прилив начался только полчаса тому назад. Таким образом, в распоряжении колонистов было ещё несколько часов подъёма воды, которые следовало использовать, так как при отливе грести против течения реки было бы трудно.

Полнолуние — время особенно сильных приливов; поэтому колонистам почти не пришлось работать вёслами: прибывающая вода несла лодку с достаточной скоростью. В несколько минут лодка доплыла до крутого изгиба реки Благодарности, то есть как раз до того места, где семь месяцев тому назад Пенкроф соорудил первый плот.

За поворотом река, расширяясь, текла к юго-западу под густым сводом вечнозелёных хвойных деревьев.

Вид берегов реки был великолепен. Сайрус Смит и его спутники не уставали восхищаться поразительными эффектами, которые создаёт природа.

По мере продвижения вверх по течению характер растительности менялся. На правом берегу реки росли ряды великолепных вязов, столь ценимых строителями из-за их свойства противостоять разрушающему действию воды. За ними следовали принадлежащие к тому же семейству деревья — каркасы, орехи которых дают отличное масло. Ещё дальше Герберт обнаружил несколько деревьев, чьи гибкие ветви, вымоченные в воде, при плетении дают отличные канаты.

Временами пирога останавливалась и причаливала к берегу. Герберт, Гедеон Спилет, Пенкроф с ружьями в руках, предшествуемые Топом, высаживались и осматривали заросли. Не говоря о дичи, здесь могли встретиться разные полезные растения, которыми не следовало пренебрегать.

Юному натуралисту удалось найти дикий шпинат и многочисленных представителей семейства крестоцветных, в частности дикую капусту, которую можно «цивилизовать» путём пересадок. Далее он обнаружил кресс, редьку, репу и, наконец, невысокое растение ростом в один метр, с ветвистыми стеблями, покрытыми лёгким пушком, со светло-коричневыми семенами.

— Знаешь ли ты, что это за растение? — спросил Герберт у моряка.

— Табак? — воскликнул Пенкроф, видевший своё любимое зелье только в пачках с фабричной этикеткой.

— Нет, Пенкроф, это не табак, а горчица, — сказал юноша.

— Горчица… — разочарованно вздохнул моряк. — Помни, мой мальчик, если ты где-нибудь наткнёшься на табак, не пренебрегай им!

— Найдётся когда-нибудь и табак, — утешил его журналист.

— Правда? — вскричал Пенкроф. — Ну, в тот день я не смогу вам ответить на вопрос, чего недостаёт нашему острову!

Найденные разнообразные растения были осторожно выкопаны и перенесены в пирогу, где сидел Сайрус Смит, погружённый в свои мысли.

Журналист, Герберт и моряк несколько раз высаживались то на правый, то на левый берег реки.

Следя за карманным компасом, инженер констатировал, что, начиная от изгиба у устья, река Благодарности на протяжении трёх миль текла по прямой с северо-востока на юго-запад. Он не сомневался, что выше река повернёт на северо-запад, к горе Франклина, питающей её истоки.

При очередной высадке на берег Гедеону Спилету удалось поймать пару живых птиц. Это были пернатые с удлинённым клювом и шеей, короткими крыльями и без видимых признаков хвоста. Герберт распознал в них тинаму, или скрытохвостых.

Колонисты решили, что эта пара будет первыми обитателями птичьего двора колонии.

До сих пор ружья молчали. Первый выстрел в лесу Дальнего Запада был вызван появлением красивой птицы, похожей на зимородка.

— Узнаю её! — воскликнул Пенкроф и машинально спустил курок.

— Что вы узнали? — спросил журналист.

— Птицу, которая улетела от нас при первой нашей экскурсии!.. Её именем мы назвали лес…

— Это якамара! — вскричал Герберт.

Действительно, это была якамара, или жакамара, красивая птица с жёстким оперением, отливающим металлическим блеском. Несколько дробинок свалили её на землю.

Топ снёс её в пирогу.

Около десяти часов утра путники добрались до второго поворота реки Благодарности, примерно в пяти милях от первого. Здесь, под сенью густых деревьев, был сделан получасовой привал для завтрака.

Ширина реки в этом месте всё ещё равнялась шестидесяти-семидесяти футам при глубине в пять-шесть футов. Инженер обнаружил несколько притоков, но всё это были совершенно несудоходные ручьи.

Лес тянулся кругом, сколько видел глаз. Нигде — ни под сенью чащи, ни на берегу реки — не было заметно никаких признаков присутствия человека. Исследователи не обнаружили ни одного подозрительного следа. Было совершенно очевидно, что топор дровосека не рубил ни одного из этих вековых деревьев, что никогда нож охотника не рассекал эти лианы, переплетавшиеся между стволами соседних деревьев, не оставляя прохода, что никогда нога человеческая не ступала по этой густой траве. Если пассажирам погибшего корабля и удалось добраться до берега, то ясно было, что искать их следовало где-нибудь на побережье, а не здесь, в чаще девственного леса.

Инженер торопил поэтому своих спутников, чтобы скорее дойти до западного берега острова, находящегося, по его расчётам, в пяти милях отсюда. Колонисты снова сели в пирогу и поплыли, хотя теперь река уклонялась от побережья в сторону горы Франклина. Тем не менее решено было следовать по её течению до тех пор, пока под дном пироги будет хотя полфута воды. Это экономило силы и время участников экспедиции, потому что в лесу пришлось бы прорубать каждый шаг дороги.

Вскоре прилив перестал нести лодку — не то наступил уже час отлива, не то на таком расстоянии от океана он терял свою силу. Так или иначе, но колонистам пришлось взяться за вёсла. Наб и Герберт сели на скамейку и стали грести, Пенкроф вооружился кормовым веслом, и плавание продолжалось.

Казалось, на западе лес редел. Деревья стали расти менее густо. Появились даже отдельные группы их, разделённые просветами. Но именно благодаря своей изолированности и обилию воздуха и света они разрастались ещё пышней, ещё величественней.

Какая дивная растительность! Ботаник, лишь взглянув на неё, мог бы с точностью сказать, под какой широтой лежит остров Линкольна.

— Эвкалипты! — воскликнул вдруг Герберт.

Действительно, тут росли эти великолепные деревья, представители субтропической флоры, родичи эвкалиптов[28] Австралии и Новой Зеландии, расположенных под той же широтой, что и остров Линкольна. Некоторые из этих деревьев поднимались в высоту на двести футов. Они имели по двадцать футов в обхвате, и кора их, изборождённая натёками ароматного клея, имела пять пальцев в толщину. Трудно было представить себе более величественное и странное зрелище, чем эти деревья с перпендикулярной к земле листвой, не задерживающей солнечных лучей.

Земля вокруг эвкалиптов поросла густой свежей травой, в которой прыгали целые стаи птичек со сверкающими, как алмазы, крыльями.

— Вот так деревья! — воскликнул Наб. — Годны ли они на что-нибудь?

— Как бы не так! — презрительно ответил Пенкроф. — Эти великаны-деревья, как и великаны-люди, годны только на то, чтобы их за плату показывали на ярмарках.

— Ошибаетесь, Пенкроф, — возразил Гедеон Спилет, — это дерево за последнее время начинает получать всё большее применение в столярном деле.

— А я скажу, — добавил юный натуралист, — эти эвкалипты принадлежат к семейству, насчитывающему много полезных пород: гвоздичное дерево, дающее великолепное гвоздичное масло; гранатовое дерево, дающее вкусные гранаты; eugenia cauliflora, из плодов которого добывают неплохое вино; мирт ugni, его сок — вкусный алкогольный напиток; мирт caryophyllus, кора которого заменяет корицу; обыкновенный мирт, ягоды которого могут заменить перец; eugenia pimenta, из которого добывают ямайский перец; eucalyptus robusta, дающий что-то вроде манной крупы; eucalyptus Gunei, сок которого, перебродив, даёт напиток, похожий на пиво… Впрочем, разве можно перечислить всё применения деревьев этого семейства, насчитывающего сорок шесть родов и тысячу триста видов!

Колонисты внимательно слушали лекцию по ботанике, с увлечением прочитанную юным натуралистом.

Сайрус Смит улыбался, а Пенкроф смотрел на своего воспитанника с непередаваемой гордостью.

— Однако, Герберт, — сказал он после некоторого раздумья, — я готов поклясться, что все эти полезные деревья не такие великаны, как эти!

— Ты прав, Пенкроф, — согласился юноша.

— Значит, я был прав, говоря, что великаны ни на что не годны.

— Вы опять ошибаетесь, Пенкроф, — сказал инженер. — Именно эти великаны, под которыми мы находимся сейчас, полезны человечеству.

— Чем?

— Тем, что оздоровляют местность, где они растут. Знаете ли вы, как их называют в Австралии и Новой Зеландии?

— Нет.

— «Лихорадочными деревьями».

— Потому что они вызывают лихорадку?

— Нет, потому что они предохраняют от лихорадки.

— Отлично. Я запишу это название, — сказал журналист.

— Запишите, Спилет. Доказано, что присутствие эвкалиптовых рощ значительно умеряет болезнетворное влияние возбудителей лихорадки. Это естественное лекарство было испробовано в некоторых местностях Южной Европы и Северной Африки, где особенно свирепствовали лихорадки, и с течением времени установили, что здоровье населения улучшилось — перемежающаяся лихорадка в зоне посадки эвкалиптов совершенно исчезла. Этот факт доказан наукой и теперь совершенно бесспорен. Для нас, невольных обитателей острова Линкольна, большое счастье, что эвкалипты растут тут.

— Вот так остров! Какой чудесный остров! — воскликнул Пенкроф. — Говорил я вам, что ему не хватает только…

— Успокойтесь, Пенкроф, — рассмеялся инженер, — и табак разыщем! Однако давайте грести дальше. Нужно подняться вверх по реке так далеко, как только можно.

Пирога снова тронулась в путь. На протяжении ближайших двух миль эвкалипты росли непрерывными рядами, возвышаясь над всеми остальными деревьями. Сколько видел глаз по обе стороны реки Благодарности — всюду росли эти чудесные деревья-великаны.

Извилистая река пробила себе путь среди высоких, густо поросших зеленью берегов. Во многих местах путешественникам мешали плавучие водоросли и даже острые скалы. Плавание становилось затруднительным. Пришлось перестать грести, и Пенкроф, стоя на корме, толкал лодку шестом.

Чувствовалось, что река мелеет и что недалеко то место, где из-за мелководья придётся выйти из пироги и продолжать путь пешком.

Солнце уже склонялось к горизонту. Деревья отбрасывали на землю непомерно длинную тень.

Сайрус Смит, видя, что в этот день не удастся добраться до западного берега острова, решил сделать привал на ночь в том месте, где мелководье заставит расстаться с пирогой. До западного берега оставалось ещё пять-шесть миль, и это расстояние было слишком велико, чтобы пытаться одолеть его ночью, тем более, что путь лежал через неисследованные леса.

Подталкиваемая шестом пирога плыла среди зелёных берегов. Острые глаза Пенкрофа разглядели в лесу стаю обезьян, бегавших по деревьям. Два или три раза отдельные животные подбегали к самому берегу и пялили глаза на челнок со спокойствием и бесстрашием, доказывавшими, что они впервые видят человека и не научились ещё бояться его.

Не представляло никакого труда уложить на месте несколько этих четвероруких, но Сайрус Смит решительно воспротивился такому бессмысленному избиению животных, которое, кстати, могло оказаться небезопасным для колонистов: обезьяны были сильными и ловкими, и лучше было оставить их в покое.

Около четырёх часов плавание стало ещё более трудным — водоросли и камни загромождали всё ложе реки. Берега поднимались всё выше и выше, и вот уже река врезалась в первые отроги, горы Франклина. Очевидно, исток её был близок, так как она питалась водами, стекающими с южного склона.

— Не позже как через четверть часа придётся остановиться, мистер Смит, — доложил Пенкроф.

— Что ж, Пенкроф, остановимся и сделаем привал на ночь, — ответил инженер.

— На каком расстоянии от Гранитного дворца мы находимся? — спросил Герберт.

— Если учесть все извилины пути, примерно в семи милях. Завтра утром мы расстанемся с пирогой, часа за два пройдём путь до западного берега и будем располагать почти целым днём для обследования береговой полосы.

Скоро пирога зашуршала о дно, покрытое галькой. Ширина реки в этом месте не превышала двадцати футов. Густой покров зелени задерживал дневной свет, и здесь царила полутьма. Откуда-то доносился шум падающей воды. Видимо, невдалеке находились пороги. Действительно, за первым поворотом глазам колонистов открылся водопад.

Пирога дрогнула, наткнувшись на препятствие, и остановилась.

Пенкроф столкнул её с мели, направил к правому берегу и пришвартовал судёнышко к стволу дерева.

Было уже около пяти часов. Место было восхитительно красиво. Последние лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь густую листву, окрашивали во все цвета радуги брызги и водяную пыль маленького водопада; река превратилась здесь в ручеёк с прозрачной и чистой водой.

Колонисты быстро разожгли костёр и приготовили ужин. На ночь было установлено посменное дежурство на случай, если в лесу окажутся хищники. Но ночь прошла спокойно, и на следующий день, 31 октября, в пять часов утра все были уже на ногах, готовые продолжать путь.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Сайрус Смит полагал, что до западного берега оставалось не больше двух часов ходьбы. Но нельзя было точно определить время, так как могла встретиться необходимость прорубать дорогу среди густых зарослей деревьев и кустарников, к тому же переплетённых между собой цепкими лианами. Это, конечно, надолго задержало бы экспедицию.

Колонисты, тщательно привязав пирогу к дереву, выступили в путь. Пенкроф и Наб несли двухдневный запас провизии для всего отряда. Об охоте нечего было и думать: инженер посоветовал своим спутникам ни в каком случае не стрелять, чтобы преждевременно не выдать своего присутствия обитателям западного берега.

Первые удары топора пришлись по кустарнику среди чащи мастиковых деревьев. Сайрус Смит, держа компас в руке, указывал направление. Колонисты медленно продвигались вперёд по ими же проложенной дороге. Почва кругом была совершенно сухая, но по сочности и густоте растительности нетрудно было угадать, что либо под почвой находятся подземные водоёмы, либо где-то поблизости протекает какая-нибудь речка или ручеёк.

В продолжение первых часов пути снова встретились стаи обезьян. Они с любопытством рассматривали людей, которых явно видели впервые.

Гедеон Спилет шутливо спросил своих спутников, не смотрят ли эти четверорукие на них как на каких-то обезьяньих выродков.

По правде сказать, пешеходы имели действительно жалкий вид в этой чаще зарослей, где сваленные деревья, кустарник, ползучие растения на каждом шагу преграждали им дорогу, тогда как проворные и сильные животные, не зная никаких препятствий, с молниеносной быстротой переносились с ветки на ветку.

Обезьян было много, но, к счастью, они не проявляли никакой враждебности к людям.

В половине десятого утра колонистам неожиданно преградила путь неизвестная речка, глубокая и прозрачная, с быстрым течением. Ложе речки, шириной в тридцать-сорок футов, было усеяно камнями и порожками, через которые вода прорывалась с сердитым грохотом. Речка была абсолютно несудоходна.

— Вот так штука! — воскликнул Наб. — Придётся возвращаться!

— Нет, — ответил Герберт, — в конце концов это только ручеёк. Через него можно перебраться вплавь.

— К чему это? — возразил Сайрус Смит. — Ясно, что ручеёк впадает в море. Пойдём вниз по течению, вдоль этого берега, и мы непременно выйдем к морю. Вперёд, друзья!

— Подождите, — остановил всех журналист. — А как же быть с названием ручья? Не надо допускать пробелов в нашей географии.

— Правильно, — сказал Пенкроф.

— Герберт, назови как-нибудь этот ручей, — попросил инженер.

— Предлагаю сначала осмотреть его до устья, — ответил юноша.

— Согласен, — сказал Сайрус Смит. — Итак, в дорогу!

— Ещё минуту, — попросил Пенкроф.

— Что случилось? — спросил журналист.

— Охота-то запрещена, но, надеюсь, на рыбную ловлю это запрещение не распространяется?

— У нас нет времени, — возразил инженер.

— О, не больше пяти минут, — настаивал моряк. — Всего пять минут, и у нас будет роскошный завтрак!

С этими словами моряк лёг на берег, погрузил руки в воду и в течение двух-трёх минут вытащил несколько дюжин великолепных раков.

— Вот это здорово! — вскричал Наб и последовал примеру своего друга.

— Говорил я вам, что на этом острове есть всё… кроме табака, — со вздохом сказал моряк.

Наловив полный мешок раков, колонисты пошли дальше. Путь вдоль берега речки был несравненно легче, чем среди зарослей, и путешественники двигались значительно быстрее.

По-прежнему ничто не указывало на присутствие человека. Изредка колонисты наталкивались на следы крупных животных, приходивших на берег утолять жажду, но было совершенно очевидно, что не здесь маленький пекари был ранен дробинкой, стоившей Пенкрофу зуба.

Наблюдая за быстрым течением ручья, Сайрус Смит пришёл к заключению, что колонисты находятся значительно дальше от западного берега моря, чем это им казалось.

Действительно, наступил час прилива, и если бы устье ручья было близко, то течение не было бы таким стремительным — поток замедлил бы свой бег, сталкиваясь с встречной приливной водой. Между тем ручей катил свои воды, следуя естественному наклону русла, по-прежнему с большой быстротой.

Инженер был очень удивлён этим обстоятельством и часто посматривал на компас, чтобы увериться, что извилистое течение не ведёт экспедицию обратно в леса Дальнего Запада.

Между тем ручей постепенно расширялся, и течение его становилось уже не столь бурным. Лес на обоих берегах был по-прежнему непроницаемо густой, но подозрительного в нём ничего не было, так как Топ не лаял.

В половине одиннадцатого, к великому удивлению Сайруса Смита, Герберт, шедший впереди, остановился и крикнул:

— Океан!

Выбежав на опушку леса, колонисты действительно увидели перед собой западный берег острова. Но какая огромная разница между этим берегом и тем, на который их первоначально забросило крушение! Ни гранитной стены, ни прибрежных рифов, ни даже песчаного пляжа, — лес и только лес! Это не был обычный берег океана с широким песчаным пляжем или хаотическим нагромождением скал. Здесь была красивейшая опушка леса, состоящая из величественных деревьев.

Берег поднимался почти отвесно, выше самого высокого прилива, и на плодоносной почве, покоящейся на гранитном основании, великолепный лес рос так же густо, как в самом центре суши.

Колонисты подошли к маленькой бухточке, которая едва вместила бы две-три рыбачьи барки. Эта бухта служила устьем ручью. Но — странная особенность — ручей вливался в море не по чуть наклонной плоскости своего ложа, как это бывает обычно, а падал с высоты почти сорока футов. Этим и объяснялось то, что быстрота течения не умерялась приливом. Действительно, даже самые высокие приливы не достигали устья ручья, и должны были пройти миллионы лет, прежде чем ручей выроет отлогий спуск к морю в своём гранитном ложе.

С общего согласия ручей тотчас же был назван «рекой Водопада».

Опушка леса тянулась к северу над самым берегом океана на протяжении примерно двух миль. Дальше деревья редели, и сквозь просветы в них можно было различить ряд живописных холмов, тянувшихся почти по прямой с юга на север. Вся южная часть побережья, до самого мыса Рептилии, поросла великолепным густым лесом. Очевидно, что поиски потерпевших крушение следовало производить именно в этом направлении, так как северная, бесплодная часть острова не могла никому дать приюта.

Воздух был чист и прозрачен, и с вершины скалы, на которой Наб и Пенкроф приготовили завтрак, видно было всё побережье. Горизонт был совершенно пустынен. Таким же пустынным было и побережье — нигде не было видно ни малейшего обломка крушения, не говоря уже о корабле.

Для очистки совести инженер решил осмотреть каждую извилину берега до самой оконечности Змеиного полуострова.

Колонисты быстро управились с завтраком, и в половине двенадцатого Сайрус Смит дал сигнал к отправлению. Если бы побережье было песчаным, колонисты могли бы проделать весь этот путь, не торопясь, за четыре часа. Но здесь, где на каждом шагу им приходилось преодолевать препятствия, делать крюки и обходы, прорубать дорогу в кустарниках, рубить сплетения лиан, — путь этот требовал по крайней мере вдвое больше времени.

Несмотря на все старания, до сих пор колонисты не обнаружили никаких признаков недавнего крушения корабля. Впрочем, как правильно заметил Гедеон Спилет, отлив мог отнести в море все обломки крушения, не оставив и следа от корабля, выброшенного бурей на этот участок побережья.

Рассуждение журналиста было вполне резонным, тем более, что происшествие с дробинкой неопровержимо устанавливало, что не далее трёх месяцев тому назад на острове раздался ружейный выстрел.

В пять часов пополудни колонисты находились ещё в двух милях от оконечности Змеиного полуострова. Очевидно было, что они не могли успеть дойти до этого пункта и засветло вернуться к своему временному лагерю у устья реки Водопада. Следовательно, им придётся заночевать на самом мысе Рептилии. К счастью, провизии было достаточно.

Около семи часов вечера, изнывая от усталости, колонисты добрались до мыса Рептилии. Здесь кончался прибрежный лес, и берег приобретал привычный облик песчаного пляжа, чередующегося со скалами. Вполне возможно было, что где-нибудь в складке изрезанной береговой линии ютится потерпевший крушение корабль; но было уже слишком темно для того, чтобы сейчас же предпринять разведку. Её отложили на утро.

Герберт и Пенкроф отправились на поиски места, могущего служить ночлегом. Там, где кончались последние деревья поредевшего леса Дальнего Запада, юноша вдруг увидел густую бамбуковую поросль.

— Как хорошо! — воскликнул он. — Вот драгоценная находка!

— Драгоценная? — недоуменно спросил Пенкроф.

— Конечно, — ответил Герберт. — Ты, вероятно, знаешь, Пенкроф, что ствол бамбука, изрезанный на полоски, служит для изготовления корзин; что тот же ствол, размолотый в порошок и смоченный в воде, является сырьём для изготовления высших сортов бумаги, так называемой китайской бумаги; что стволы бамбука, в зависимости от их диаметра, могут служить палками, трубками, водопроводными трубами; что большие бамбуки — великолепный строительный материал, лёгкий, прочный и почему-то никогда не подвергающийся нападению со стороны насекомых… Нет, не стоит тебе рассказывать всего этого, ибо ты к этому равнодушен. Но…

— Но?.. — спросил Пенкроф.

— Но зато я скажу тебе, что в Индии этот бамбук идёт в пищу вместо спаржи!

— Спаржа в тридцать футов высотой? — воскликнул моряк. — И она вкусная?

— На редкость! — заявил Герберт. — Только в пищу употребляют не тридцатифутовые деревья, а молодые побеги бамбука.

— Отлично, мой мальчик, отлично! — одобрил Пенкроф.

— Добавлю ещё, что сердцевина молодых побегов, политая уксусом, считается изысканным блюдом…

— Совсем хорошо, Герберт!

— …и что, наконец, сок бамбука представляет очень приятный на вкус напиток.

— И это всё? — спросил моряк.

— Всё.

— А курить его нельзя?

— К сожалению, нет, мой бедный Пенкроф.

Герберту и моряку недолго пришлось искать подходящее для ночлега место. Прибрежные скалы были подточены сильным ежедневным прибоем и выветрены резкими юго-западными ветрами — в них было множество пещер, в которых можно было укрыться на ночь от непогоды. Но в ту минуту, когда разведчики собрались зайти в одну из пещер, оттуда донеслось яростное рычание.

— Назад! — крикнул Пенкроф. — У нас ружья заряжены только мелкой дробью, а зверю, который способен так рычать, дробь причинит не больше вреда, чем крупинки соли.

С этими словами моряк оттащил Герберта назад под прикрытие скалы — и вовремя, ибо тотчас же вслед за этим из пещеры показалось великолепное животное.

Это был ягуар, такой же крупный, как и его азиатские родичи, то есть футов в пять длиной от лба до кончика хвоста. Его рыжая шкура была испещрена круглыми чёрными пятнами, а брюхо было грязно-белого цвета.

Герберт сразу узнал этого свирепого хищника — соперника тигра.

Ягуар шагнул вперёд. Судя по его взъерошенной шерсти и налитым кровью сверкающим глазам, можно было предположить, что он уже не раз сталкивался с людьми.

В этот момент из-за скал показался Гедеон Спилет. Герберт, думая, что журналист не заметил ягуара, хотел броситься навстречу к нему, чтобы предупредить об опасности. Но тот сделал юноше знак не шевелиться и спокойно продолжал приближаться. Спилету не раз случалось охотиться на тигра. Подойдя на десять шагов к животному, он вскинул карабин к плечу и остановился. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Ягуар съёжился в комок и в следующую секунду сделал прыжок в сторону охотника. Но в это самое мгновение журналист спустил курок, и ягуар, получив пулю между глаз, упал мёртвым.

Герберт и Пенкроф подбежали к нему. Наб и Сайрус Смит, находившиеся на некотором расстоянии, также кинулись на звук выстрела и замерли от удивления при виде великолепного животного, распростёртого на земле.

— Ах, мистер Спилет! — воскликнул Герберт. — Если бы вы знали, как я восхищаюсь вами и как я вам завидую!

— Ты и сам бы мог сделать это не хуже, — ответил журналист.

— Я?.. С таким хладнокровием?!.

— А ты думай при этом, что ягуар — то заяц, и ты убьёшь его, нисколько не волнуясь.

— Вот видишь, Герберт, — подхватил Пенкроф, — то может быть проще этого!

— А теперь, друзья мои, — сказал Гедеон Спилет, — так как ягуар освободил пещеру, мы преспокойно и с полным комфортом можем расположиться в ней на ночь.

— А если там жили и другие ягуары? — спросил Пенкроф.

— На всякий случай зажжём костёр у входа в пещеру, — ответил журналист. — Тогда мы будем спокойны, что ни один хищник не осмелится переступите её порога.

— Что ж, пожалуйте в ягуарову гостиницу, — сказал моряк, и первый вошёл в пещеру, таща за собой труп ягуара.

Заняв пещеру, колонисты первым долгом натаскали в неё запас валежника. Наб в это время снимал шкуру со зверя.

Сайрус Смит, в свою очередь заметив бамбуковую рощу, срезал несколько стволов и положил их в заготовленную кучу дров.

Затем все уселись на песок пещеры, усеянный костями, и, на случай неожиданного нападения зарядив пулями ружья, приступили к ужину.

Перед отходом ко сну они зажгли у входа в пещеру костёр. В ту же секунду раздались звуки взрывов. Это горящий бамбук взрывался с шумом пушечной пальбы. Уже один этот шум должен был удержать хищников на почтительном расстоянии от пещеры.

Честь изобретения этого шумового эффекта принадлежала не Сайрусу Смиту. Татары с древнейших времён применяли этот способ, чтобы, отпугивать опасных хищников Центральной Азии.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сайрус Смит и его товарищи спали спокойно, как младенцы, в пещере, любезно предоставленной им ягуаром.

С восходом солнца колонисты были уже на берегу, на самом краю мыса, и снова пытливо всматривались в широко раскрытый перед ними горизонт. Инженер опять удостоверился, что ни простым глазом, ни в подзорную трубу нигде нельзя обнаружить ни паруса, ни остова разбитого бурей судна.

Таким же пустынным казалось и побережье, по крайней мере та часть его, которая была доступна обозрению. Тем не менее следовало вблизи осмотреть южный берег острова, — быть может, там в какой-нибудь извилине берега находятся люди.

Когда произвести эту разведку? Не посвятить ли ей этот день, 2 ноября?

Это не входило в первоначальные планы колонистов. Оставляя пирогу на привязи у истоков реки Благодарности, они предполагали вернуться за ней и спуститься к Гранитному дворцу вниз по течению. План был составлен в расчёте на то, что следы крушения скорее всего будут обнаружены именно на западном берегу острова. Но после того, как было установлено, что на этом побережье нет ничего подозрительного, необходимо было произвести разведку на южном берегу.

Гедеон Спилет первый предложил продолжать разведку, чтобы до конца выяснить вопрос. Он спросил у Сайруса Смита, на каком расстоянии от мыса Рептилии находится мыс Когтя.

— Примерно в тридцати милях, если следовать за всеми изгибами берега, — ответил инженер.

— Тридцать миль! — воскликнул Гедеон Спилет. — Это целый день ходьбы! И всё-таки мне кажется, что нам следует вернуться в Гранитный дворец вдоль южного берега.

— Но ведь от мыса Когтя до Гранитного дворца ещё добрых десять миль, — возразил Герберт.

— Ладно, будем считать сорок миль, — согласился журналист. — И всё-таки необходимо пойти именно этим путём! Мы устанем, но зато узнаем это побережье; кроме того, не будет нужды снова предпринимать такое дальнее путешествие!

— Это верно. Но как быть с пирогой? — спросил Пенкроф.

— Пирога простояла сутки без охраны у истоков реки Благодарности, — ответил Гедеон Спилет, — простоит и ещё двое суток. У нас ещё не было основания жаловаться на то, что остров кишит ворами.

— А всё-таки, — возразил моряк, — когда я вспоминаю случай с черепахой, я начинаю сомневаться.

— Черепаха, черепаха… Разве вам не известно, что её перевернул прилив?

— Кто знает?.. — прошептал инженер.

— Но… — начал Наб.

Набу что-то хотелось сказать. Он открыл рот, чтобы говорить, но молчал.

— Что ты хотел сказать, Наб? — спросил его инженер.

— Если мы будем возвращаться южным берегом, то за мысом Когтя нам преградит путь…

— Река Благодарности, — подхватил Герберт, — и у нас не будет ни моста, ни лодки, чтобы перебраться на другой берег.

— Это пустяки, — возразил моряк. — Срубим несколько деревьев и переправимся через реку.

— А всё-таки, — сказал Гедеон Спилет, — если мы захотим поддерживать связь с лесами Дальнего Запада, нам придётся перекинуть мост через реку.

— Мост? — воскликнул Пенкроф. — Но ведь мистер Смит — инженер. Он нам построит мост, если мы его попросим об этом… Что же касается сегодняшней переправы через реку, за неё я беру ответственность на себя и ручаюсь, что ни одна нитка на вас не промокнет. У нас есть ещё запас провизии на целый день. Итак, предлагаю отправляться в путь!

Предложение журналиста, так энергично поддержанное моряком, было единогласно принято — каждому хотелось поскорее покончить с сомнениями насчёт крушения. Но нужно было выступать в путь немедленно, потому что переход в сорок миль был трудным и нечего было мечтать добраться до Гранитного дворца до наступления ночи.

В шесть часов утра маленький отряд уже шёл вдоль южного берега. В предвидении неприятных встреч с двуногими и четвероногими животными ружья были заряжены пулями, и Топу, открывавшему шествие, было приказано «искать» на опушке леса.

От оконечности мыса, образующей завиток хвоста Змеиного полуострова, на протяжении почти пяти миль путь шёл по окружности. Этот участок был быстро пройден колонистами, причём, несмотря на самые тщательные поиски, не удалось обнаружить никаких признаков крушения: ни следов лагеря, ни пепла костра, ни отпечатка человеческой ноги.

В том месте, где изгиб берега образовал бухту Вашингтона, перед колонистами открывался вид на всю южную часть острова. Мыс Когтя виднелся в двадцати пяти милях к югу, полускрытый утренним туманом, и вследствие какого-то странного миража казался как бы висящим в воздухе между небом и океаном. От того места, где находились колонисты, и до центра огромной бухты берег состоял из широкого пляжа с плотно слежавшейся и гладкой песчаной поверхностью. Дальше побережье было сильно изрезано: выступавшие в море острые и низкие косы сменялись угрюмыми чёрными скалами. Этот хаос заканчивался только у самого мыса Когтя.

Таковы были очертания берега. Колонисты, остановившиеся на несколько минут для отдыха, с любопытством разглядывали эту неизвестную им часть острова.

— Судно, выброшенное на такой берег, — сказал Пенкроф, — неминуемо погибло бы. Это очень опасное место: песчаные мели у берегов и рифы поодаль…

— Но всё-таки от крушения остались бы хоть какие-нибудь следы, — заметил журналист.

— Куски обшивки могли бы застрять на скалах, но не на отмелях, — ответил моряк.

— Почему так?

— Да потому, что эти мели много опасней скал. Они засасывают всё, что на них попадает. Достаточно несколько дней, чтобы они без следа поглотили целиком корпус многотонного корабля.

— Значит, Пенкроф, по вашему мнению, не было бы ничего удивительного в том, что эти пески не сохранили никаких следов потерпевшего крушение корабля?

— Ничего удивительного. Однако и в этом случае ветер должен был бы занести далеко на берег, за пределы досягаемости волн, лёгкие части такелажа. Они-то и явились бы следами крушения.

— Что ж, давайте продолжать поиски, — сказал инженер.

В час пополудни колонисты находились уже в центре бухты Вашингтона. С утра они прошли около двадцати миль. Здесь был сделан привал на завтрак.

От этого места берег извивался, пересекаясь выемками и нагромождениями скал, сползавших в воду. В данную минуту эти скалы были покрыты высокой водой прилива, но при отливе они обнажались. Океанские волны, разбиваясь об их выступающие из воды верхушки, набегали на берег пенистыми гребнями. До мыса Когтя береговая линия шла узенькой полоской, сжатой между скалами и опушкой леса.

Дорога становилась труднопроходимой из-за многочисленных обвалов, преграждавших её.

После получасового отдыха маленький отряд снова тронулся в путь, исследуя каждую выемку берега и каждый прибрежный риф всякий раз, когда они чем-нибудь привлекали внимание. Но колонисты неизменно разочаровывались, убеждаясь в том, что предполагаемый обломок корабля был простым камнем или водорослями. Попутно они установили, что этот берег изобилует съедобными ракушками. Впрочем, эти пищевые резервы могли быть использованы только после того, как будет построен мост через реку Благодарности.

Таким образом, и здесь ожидания колонистов не оправдались: южный берег так же, как и западный, не хранил никаких следов крушения.

Около трёх часов пополудни Сайрус Смит и его спутники подошли к маленькой закрытой бухте, представлявшей собой естественный порт, совершенно не видимый со стороны моря.

Узкий пролив, соединявший бухту с открытым морем, извивался среди скал.

В глубине бухты землетрясение пробило брешь в скалах, и сквозь эту брешь шёл отлогий подъём на плоскогорье. Бухта эта, отстоящая милях в десяти от мыса Когтя, по прямой находилась не больше чем в четырёх милях расстояния от плоскогорья Дальнего вида.

Гедеон Спилет предложил сделать здесь привал. Предложение журналиста было встречено всеобщим одобрением, так как все проголодались от ходьбы и, несмотря на то что час обеда ещё не наступил, с удовольствием бы перекусили. Решено было вместо обеда съесть остатки провизии и затем уже до самого Гранитного дворца не делать привалов.

Спустя несколько минут, усевшись в тени деревьев, колонисты с жадностью набросились на кушанья, вытащенные Набом из походной сумки.

Площадка возвышалась на пятьдесят-шестьдесят футов над уровнем моря, так что с неё открывался вид даже на далёкую бухту Союза. Но ни островок Спасения, ни Гранитный дворец, скрытые завесою густых деревьев, не были видны. Не приходится и говорить, что первым долгом колонисты осмотрели весь горизонт в подзорную трубу. Но горизонт был совершенно чист. Точно так же не оказалось никаких следов крушения и на оставшемся ещё не исследованным участке берега от этой площадки до мыса Когтя.

— Видимо, мы ничего и не найдём, — сказал Гедеон Спилет. — Надо с этим примириться. Утешением нам будет служить сознание, что никто не станет оспаривать у нас право на владение островом Линкольна.

— Ну, а дробинка? — спросил Герберт. — Ведь она не приснилась нам всем, надеюсь!

— Нет, чёрт побери! — воскликнул Пенкроф, вспоминая о сломанном зубе.

— Какое же заключение прикажете сделать? — настаивал журналист.

— Вот какое, — остановил спор инженер, — три месяца тому назад, охотой или неволей, но к острову причалил корабль…

— Как, Сайрус, неужели вы допускаете, что корабль засосало песком и при этом не осталось ни малейшего следа? — вскричал журналист.

— Нет, дорогой Спилет, я этого не думаю. Но если не внушает сомнения положение, что какой-то человек был на острове три месяца тому назад, то не менее бесспорно и то, что в данное время его на острове больше нет.

— Следовательно, — вмешался Герберт, — если я правильно понял вас, вы полагаете, что корабль отплыл?

— Конечно.

— И мы потеряли случай вернуться на родину? — спросил Наб.

— Да, боюсь, что безвозвратно.

— Ну-с, если это безвозвратно, так идём в Гранитный дворец, — предложил Пенкроф, уже заскучавший по дому.

Но не успел он подняться с земли, как послышался лай Топа, и собака выбежала из леса, держа в пасти лоскут запачканной грязью ткани.

Наб вырвал у собаки этот лоскут.

Топ продолжал лаять и, то бросаясь в лес, то возвращаясь обратно, как бы просил своих хозяев следовать за ним.

— О, кажется, Топ нашёл разгадку истории с моей дробинкой! — воскликнул Пенкроф.

— Там потерпевший крушение! — воскликнул Герберт.

— Может быть, он ранен, — добавил Наб.

— Или умер, — ответил журналист.

Колонисты бросились вслед за собакой в лес. На всякий случай взвели курки своих ружей.

Им пришлось зайти довольно далеко в чащу, но, к своему искреннему огорчению, они нигде не нашли отпечатков ног. Кусты и лианы были невредимы, и, чтобы следовать за Топом, нужно было прокладывать себе путь топором. Трудно было допустить, что здесь когда-либо проходил человек.

Однако Топ бежал вперёд уверенно и смело, не сбиваясь с пути. Видно было, что он хорошо знал, куда и зачем ведёт за собой людей.

Пробежав минут семь-восемь, Топ внезапно остановился. Колонисты вышли вслед за ним на полянку, окаймлённую высокими деревьями. Но сколько они ни смотрели, ни в траве, ни под деревьями ничего необычного не было.

— Что это с Топом? — спросил Сайрус Смит.

Собака громко лаяла, прыгая у подножия гигантской сосны.

Вдруг Пенкроф расхохотался.

— Вот так штука! — воскликнул он. — Это я понимаю!

— Что, что?.. — спросил инженер.

— Мы искали следы крушения на море и на суше…

— Ну и что же?

— А они в воздухе!

И моряк указал своим товарищам на огромный кусок белой ткани, висевший на верхушке сосны.

— Но это же не корабль! — воскликнул, не подумав, журналист.

— Прошу извинения, — насмешливо возразил моряк.

— Как? Это…

— Это бренные останки нашего воздушного корабля!

Пенкроф не ошибался. Действительно, на сосне висела оболочка воздушного шара.

Испустив громкое «ура», моряк добавил:

— Сколько чудесной ткани! Подумайте, какое множество тут рубашек и носовых платков! Скажите, мистер Спилет, где ещё на свете вы найдёте остров, на котором рубашки растут на деревьях?

Для колонистов было счастьем, что аэростат, взвившись в последний раз в воздух, упал обратно на остров. Они могли сохранить оболочку в её теперешнем виде, чтобы попытаться покинуть остров воздушным путём, либо использовать эти сотни квадратных футов превосходной ткани для разных хозяйственных нужд, предварительно отмыв оболочку от лака, которым она была покрыта. Вполне понятно, что восторг Пенкрофа разделили и все остальные колонисты.

Оболочку нужно было снять с дерева, за которое она зацепилась, чтобы спрятать её в более надёжное место. Это была нелёгкая работа. Наб, Герберт и Пенкроф, взобравшиеся на сосну, должны были проявить чудеса ловкости, чтобы высвободить огромный аэростат.

Работа отняла свыше двух часов, и в результате её колонисты получили не только самую оболочку с вентилем, пружинами и медной отделкой, но также и сетку, то есть большое количество верёвок и канатов, кольцо и якорь.

Оболочка оказалась в очень хорошем состоянии и повреждена была только в одном месте.

Это было богатство, в буквальном смысле слова свалившееся с неба.

— Правда, мистер Смит, — сказал моряк, — если мы когда-нибудь и решимся покинуть остров, то мы сделаем это не на шаре? С этими махинами никогда ничего нельзя знать заранее: эти воздушные корабли идут не туда, куда хочешь. Мы-то это хорошо знаем! Поверьте мне, куда лучше построить хорошее судёнышко, этак тонн на двадцать, и бы разрешите мне вырезать из этой оболочки бизань и фок. Остаток же мы употребим на одежду.

— Посмотрим, Пенкроф, посмотрим, — ответил инженер.

— А пока что надо найти, куда бы спрятать всё это добро, — сказал Наб.

Действительно, нечего было и думать тащить в Гранитный дворец такой тяжёлый груз ткани и канатов. В ожидании же, пока колонисты смогут привезти тележку для перевозки его, следовало как-нибудь обезопасить это сокровище от капризов первого же урагана.

Ценой больших усилий колонистам удалось оттащить находку к берегу и спрятать её в пещеру, куда не могли проникнуть ни ветер, ни дождь, ни волны.

— Нам нужен был шкаф, — сказал Пенкроф, — и шкаф нашёлся. Но так как он не запирается на ключ, следует скрыть входное отверстие в пещеру — не от двуногих, а от четвероногих воров.

К шести часам пополудни всё было приведено в порядок, и можно было продолжать путь. Маленькой бухте было дано название «порт Шара». По дороге к мысу Когтя Пенкроф разговаривал с инженером о различных работах, которые предстояло осуществить в ближайшее время. Прежде всего надо было перебросить мост через реку Благодарности, чтобы облегчить сообщение с южным берегом острова. После этого можно было бы погрузить оболочку шара на тележку, так как пирога не выдержала бы такой тяжести. Далее нужно было построить палубное судно, которое Пенкроф оснастит как шлюп и на котором можно будет предпринять путешествие вокруг острова, — и так далее, и так далее…

Ночь уже наступила, когда колонисты подошли к мысу Находки, к тому месту, где они нашли выброшенный на песок ящик. Этот участок уже был исследован ими и не хранил никаких следов крушения. Следовательно, не оставалось ничего другого, как согласиться с заключением Сайруса Смита о том, что корабль уже покинул остров.

От мыса Находки до Гранитного дворца было не больше четырёх миль. Колонисты быстро прошли это расстояние и около полуночи подошли к первому изгибу реки Благодарности.

Ширина реки в этом месте составляла около восьмидесяти футов, и пересечь её вплавь было бы нелегко. Но, как известно, Пенкроф взял на себя обязательство переправить колонистов на другой берег.

Все были утомлены до последнего предела длинным переходом и вознёй с воздушным шаром. Всем не терпелось поскорее добраться до Гранитного дворца, чтобы поужинать и лечь спать. Если бы мост через реку был уже построен, через четверть часа путники были бы уже дома.

Но моста ещё не было. А ночь была непроглядно чёрной.

Пенкроф готовился выполнить данное им остальным колонистам обещание. Для этого он решил срубить два дерева, из которых намеревался соорудить некое подобие плота.

Сайрус Смит и Гедеон Спилет в ожидании, пока их помощь понадобится моряку, уселись на берегу реки. Герберт, чтобы не заснуть, прогуливался по берегу.

Вдруг юноша подбежал к инженеру и, указывая на реку, воскликнул:

— Глядите, что это там плывёт по течению?

Пенкроф прервал свою работу и, всмотревшись в движущийся тёмный предмет на поверхности воды, сказал:

— Это лодка!

Присмотревшись, все действительно, к своему величайшему удивлению, увидели какую-то лодку, плывшую по течению.

— Эй, на лодке! — крикнул моряк по профессиональной привычке, не подумав о том, что, может быть, лучше было бы не выдавать своего присутствия.

Ответа не было. Лодка продолжала плыть по течению. Она была уже всего в десятке шагов от колонистов, когда моряк воскликнул:

— Да это ж наша пирога! Она сорвалась с привязи и плывёт по течению, надо прямо сказать — как нельзя более своевременно!

— Наша пирога?.. — прошептал инженер.

Пенкроф был прав. Это действительно была пирога колонистов, сорвавшаяся с привязи. Тихонько покачиваясь, она спускалась вниз по течению реки Благодарности. Нужно было тотчас же перехватить её, иначе она могла уплыть в море. Наб и Пенкроф стали ловить лодку длинными ветвями, наспех срубленными с деревьев.

Вскоре моряку удалось зацепить пирогу и подтащить её к берегу. Инженер первым вскочил в неё, схватил причальный канат и, осмотрев его, убедился, что он разорвался от трения о скалу.

— Знаете, — тихо сказал он журналисту, — это стечение обстоятельств иначе как…

— Странным, — подхватил тот, — не назовёшь!

Но странное или нет — стечение обстоятельств было счастливым для колонистов. Герберт, Пенкроф, Наб и журналист в свою очередь сели в пирогу. Трое первых не сомневались в том, что причальный канат перетёрся сам. Но и они не могли не удивляться тому, что пирога подплыла к берегу как раз в то время, когда колонисты находились там. Приплыви она четвертью часа раньше — никто её не перехватил бы, и она безвозвратно пропала бы в море.

Сделав несколько взмахов вёслами, колонисты переплыли реку и причалили к берегу у самого подножия Гранитного дворца. Вытащив лодку на песок, они пошли к лестнице.

Но вдруг Топ яростно залаял, а Наб, ощупью искавший в темноте первые ступеньки верёвочной лестницы, вскрикнул. Лестницы не было.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сайрус Смит молча остановился. Его спутники обшарили всю стену, предполагая, что ветер отнёс в сторону лестницу, каким-нибудь образом оторвавшуюся от привязи. Но лестница не находилась. Проверить же, не забросил ли её сильный порыв ветра на верхнюю площадку, в этой кромешной тьме было невозможно.

— Если это шутка, — сурово сказал Пенкроф, — то она неудачна и несвоевременна. Возвратиться домой и не найти лестницы, чтобы подняться в свои комнаты!.. Такая шутка не может понравиться уставшим людям.

Наб заахал и застонал.

— Ведь ветра-то не было! — заметил Герберт.

— Мне начинает казаться, что на острове Линкольна происходят странные вещи! — воскликнул Пенкроф.

— Что же тут странного, Пенкроф? — возразил журналист. — Нет ничего проще. Кто-то забрался в дом во время нашего отсутствия, удобно расположился в нём и втянул лестницу.

— Но кто же это? — возмущённо спросил моряк.

— Тот самый охотник, который ранил дробинкой пекари, — ответил Гедеон Спилет. — Он логически должен существовать, иначе это последнее приключение было бы совершенно необъяснимым.

— Если там кто-то прячется, — с раздражением сказал Пенкроф, — я окликну его. Надеюсь, что он ответит мне.

И громовым голосом моряк рявкнул такое «эй», что задрожали скалы. Колонисты насторожились. Им послышалась какая-то заглушённая возня в Гранитном дворце. Но никто не ответил на оклик Пенкрофа.

Тот снова закричал:

— Эй, кто там?

Снова никакого ответа.

В этом происшествии было что-то такое, что удивило бы даже самых флегматичных людей. Колонисты же были людьми, кровно заинтересованными в происходящем. В их положении каждое самое незначительное событие могло привести к серьёзным последствиям, и уж, конечно, за все семь месяцев их пребывания на острове с ними не случалось ничего такого, что могло бы сравниться с этим происшествием.

Угнетённые неожиданностью и странностью происходящего, колонисты, забыв про усталость, неподвижно стояли у подножия Гранитного дворца. Они не знали, что подумать, что делать, теряясь в догадках и предположениях, одно нелепей другого.

Наб хныкал, огорчённый невозможностью вернуться в свою кухню, и как раз в такую минуту, когда, все запасы провизии истощились и их нельзя было пополнить.

— Друзья мои, — сказал Сайрус Смит, — нам остаётся только одно: дождаться рассвета и тогда уже действовать в зависимости от обстоятельств. Предлагаю это время провести в Камине. Там мы будем защищены от непогоды, и если не сможем поужинать, то хоть выспимся вволю.

— Кто же всё-таки этот нахал, забравшийся в наш дом? — подумал вслух Пенкроф.

Он никак не мог примириться с мыслью о невозможности немедленно узнать это.

Но кем бы ни был этот «нахал», единственно разумное, что можно было сделать, — это последовать совету инженера и отправиться в Камин спать. На всякий случай Топу дан был приказ остаться под окнами Гранитного дворца. А когда Топ получал приказ, он выполнял его в точности.

Храбрый пёс остался у подножия стены, в то время как его хозяева удалились по направлению к берегу.

Утверждение, что уставшие колонисты крепко спали этой ночью на песке Камина, было бы грубым нарушением истины. Для этого они были слишком взволнованы загадочным происшествием.

Гранитный дворец был не только их домом, но и складом всех богатств. В нём хранились все запасы продовольствия, оружие, приборы, инструменты, боевые припасы и т.д. и т.п. Если бы всё это пропало, им пришлось бы с самого начала обзаводиться хозяйством. Это было бы большим несчастьем!

Снедаемые беспокойством, колонисты ежеминутно выходили из Камина, чтобы посмотреть, дежурит ли Топ. Один Сайрус Смит сохранял хладнокровие и терпеливо ожидал утра, несмотря на то что его пытливый ум никак не мог примириться с тем, что он сам и его спутники находились в зависимости от каких-то таинственных влияний, которые инженер не мог даже назвать.

Гедеон Спилет был совершенно согласен с инженером, и они несколько раз вполголоса принимались разговаривать о загадочных событиях, объяснить которые они не могли, несмотря на весь свой ум и жизненный опыт.

Одно было бесспорно: остров хранил какую-то тайну, проникнуть в которую колонисты в данное время не могли.

Герберт не знал, что думать обо всём этом, но не решался расспрашивать инженера.

Что до Наба, то он считал, что всё происходящее, в конечном счёте, должно заботить не его, а его хозяина, и, если бы он не боялся оскорбить равнодушием товарищей, славный парень проспал бы всю ночь так же безмятежно, как он спал обычно в Гранитном дворце.

Больше всех волновался Пенкроф. Он по-настоящему был взбешён.

— Над нами кто-то издевается! — кипятился он. — Я терпеть не могу служить посмешищем для других! Честное слово, этому шутнику лучше было бы не попадаться мне под руку!

Как только забрезжили первые лучи зари, колонисты, зарядив ружья, отправились на берег, к кромке скал. Около пяти часов утра солнце осветило замкнутые ставни и скрытые зеленью окна Гранитного дворца.

Громкий крик вырвался у колонистов: дверь, которую они закрыли перед уходом, была распахнута настежь.

Кто-то занял Гранитный дворец. Сомнениям не было места.

Верхняя часть верёвочной лестницы, протянутая от двери к площадке, была на своём месте. Но вторая половина лестницы была поднята кверху, к двери. Очевидно, непрошеные гости не хотели, чтобы их беспокоили. Узнать, кто они и сколько их, было пока невозможно — никто не показывался у дверей.

Пенкроф снова крикнул.

Ответа не было.

— Ах, негодяи! — вскричал моряк. — Они спят так спокойно, как будто бы у себя в постелях. Ах, пираты, бандиты, разбойники!

Никто не отвечал на его крики. Колонисты готовы были усомниться, действительно ли занят Гранитный дворец, но положение лестницы неопровержимо доказывало это; больше того, можно было с уверенностью сказать, что непрошеные гости и посейчас находятся внутри дворца. Как добраться до них?..

Герберту пришла в голову мысль привязать к концу стрелы верёвочку и выстрелить этой стрелой из лука, целясь в последние ступеньки лестницы, свисавшие с порога двери. Если стрела пройдёт между двумя перекладинами, можно будет, потянув за верёвочку, спустить лестницу на землю и восстановить сообщение с Гранитным дворцом.

Другого выхода не было, а этот если не при первом, так при десятом выстреле, но должен был дать результат. К счастью, запасы стрел и луков хранились в одном из коридоров Камина; там же находились и длинные верёвки из лёгких стеблей гибиска.

Пенкроф привязал верёвку к хвосту стрелы и передал её Герберту. Юноша натянул тетиву лука и с величайшей тщательностью прицелился в свисавшее звено лестницы.

Сайрус Смит, Гедеон Спилет, Наб и Пенкроф отступили на несколько шагов, чтобы наблюдать за тем, как будут реагировать на это захватчики Гранитного дворца. Журналист, приложив к плечу карабин, взял на прицел открытую дверь квартиры.

Стрела свистнула, увлекая за собой верёвку, и пролетела между первой и второй перекладинами.

Первый же выстрел попал в цель.

Герберт в ту же секунду потянул второй конец верёвки.

Но из двери высунулась рука и, на лету перехватив лестницу, втянула её внутрь помещения.

— Ах, негодяй! — заревел моряк. — Ну погоди, я тебя накормлю свинцовыми орешками!

— Но кто же это? — спросил Наб.

— Как? Ты не видел?

— Нет.

— Да ведь это же мартышка, горилла, орангутанг, шимпанзе, макака! Обезьяны — вот кто захватил Гранитный дворец во время нашего отсутствия.

В эту минуту, словно для того, чтобы подтвердить правильность заявления моряка, несколько четвероруких, распахнув ставни, показались в окнах Гранитного дворца. Они приветствовали настоящих хозяев помещения тысячью кривляний и гримас.

— Я не сомневался, что это шутка! — воскликнул Пенкроф. — Но сейчас один из этих шутников заплатит за всех других.

С этими словами моряк вскинул ружьё к плечу и выстрелил. Все обезьяны мгновенно спрятались внутрь, за исключением одной, смертельно раненной, которая полетела на землю.

Это было большое животное, несомненно принадлежавшее к семейству человекообразных.

Герберт с первого же взгляда признал в нём орангутанга.

— Какой великолепный зверь! — воскликнул Наб.

— Может быть, он и великолепен, — хмуро ответил Пенкроф, — но я всё-таки не знаю, как мы попадём обратно в Гранитный дворец!

— Герберт отличный стрелок, — сказал журналист, — и стрел у него достаточно. Пусть он снова попробует.

— Ничего не выйдет, — возразил Пенкроф, — эти образины хитрые! Они не выпустят лестницы… Когда я подумаю, что они там натворили в наших кладовых, у меня в глазах темнеет…

— Терпение, Пенкроф! — посоветовал журналист. — Обезьянам не удастся долго морочить нас…

— Я поверю в это, когда последняя из них спустится вниз. Да, кстати, мистер Спилет, сколько этих шутников забралось к нам, как вы думаете?

Невозможно было ответить на этот вопрос, так как обезьяны больше не показывались в окнах. Герберту снова удалось зацепить стрелой лесенку, но, когда её стали тянуть книзу, она не подалась и верёвка оборвалась.

Положение колонистов было поистине затруднительным. Пенкроф бесновался. В этом происшествии была своя смешная сторона, но колонистам было не до смеха. Они не сомневались теперь, что рано или поздно сумеют вернуться в Гранитный дворец, но когда и как — этого они сами не знали.

В течение следующих двух часов положение не изменилось. Обезьяны не показывались в окнах. Только три или четыре раза чёрные руки высовывались из отверстий окон, но, встреченные ружейными выстрелами, тотчас же исчезали.

— Давайте спрячемся, — предложил инженер. — Обезьяны решат, что мы сняли осаду, и снова покажутся в окнах. Тогда Спилет и Герберт легко перебьют их.

Предложение инженера было принято, и в то время как Герберт и журналист, искуснейшие стрелки колонии, спрятались за скалами, Наб, Сайрус Смит и Пенкроф пошли в лес на охоту: час завтрака настал, а у колонистов не было никаких запасов провизии.

Через полчаса охотники вернулись с несколькими голубями. Наб зажарил дичь на костре. Обезьяны всё ещё не показывались.

Гедеон Спилет и Герберт, передоверив свой сторожевой пост Топу, тоже пошли завтракать, а затем снова вернулись в засаду.

Прошло ещё два часа без каких бы то ни было перемен. Четверорукие не проявляли никаких признаков жизни. Можно было подумать, что они покинули дворец. Но это было маловероятно. Скорей всего, испуганные шумом выстрелов и гибелью одного из своих, они смирно сидели в глубине комнат или в кладовых. Когда колонисты думали о хранящихся там вещах, их терпение начинало быстро иссякать и сменялось вполне оправданным раздражением и бешенством.

— Нет, это слишком глупо! — сказал журналист. — А главное, это положение может тянуться бесконечно долго!

— Чёрт побери, надо же что-нибудь придумать, чтобы выгнать этих обезьян! — воскликнул Пенкроф. — Мы осилили бы их, даже если б их там было двадцать штук… Но для этого нужно, чтобы они приняли бой… Нет ли какого-нибудь способа добраться до них?

— Есть один, — ответил инженер, которого, видимо, осенила какая-то мысль.

— Один способ? — спросил Пенкроф. — Что ж, очевидно, он хорош, раз нет других. А в чём заключается ваш способ?

— Спуститься в Гранитный дворец по старому стоку озера, — ответил инженер.

— Тысяча чертей! — воскликнул моряк. — И как это я не подумал об этом!

Действительно, другого способа выгнать обезьян из дворца у колонистов не было. Отверстие стока, как известно, было замуровано скреплёнными цементом камнями; но можно было разобрать эту стену. К счастью, Сайрус Смит не сумел ещё привести в исполнение свой проект — скрыть это отверстие, снова подняв уровень воды в озере. Тогда бы эта работа отняла намного больше времени.

Около полудня колонисты, захватив с собой ломы и кирки из Камина, прошли снова под окнами Гранитного дворца, чтобы взобраться на плоскогорье Дальнего вида. Топа они оставили на карауле у подножия стены. Но не сделали они и пятидесяти шагов, как послышался яростный лай собаки.

Колонисты остановились.

— Бежим! — крикнул Пенкроф.

И все стремглав помчались обратно.

Подбежав к дворцу, они увидели, что положение изменилось.

Обезьяны, чем-то испуганные, искали спасения в бегстве. Две-три из них перепрыгивали с окошка на окошко с ловкостью акробатов. Они не пытались даже спустить лестницу, забыв, очевидно от страха, об этом простейшем способе бегства. Колонисты прицелились и выстрелили. Ни один заряд не пропал даром. Две-три обезьяны, раненые или убитые, попадали внутрь комнаты. Остальные свалились с высоты и разбились о землю.

Через несколько минут Гранитный дворец словно вымер.

— Ура! — вскричал Пенкроф. — Ура! Ура!

— Не рано ли кричать «ура»? — сказал ему Гедеон Спилет.

— Почему рано? Ведь все враги убиты, — возразил моряк.

— Не спорю. Но это не поможет нам вернуться домой.

— Что ж, пойдём к старому стоку.

— Придётся, хотя лучше было бы… — начал инженер.

Но ему не пришлось докончить фразы: лестница вдруг соскользнула с порога двери и, развернувшись, упала на землю.

— Ах, чёрт возьми! — вскричал моряк. — Вот это здорово!

И он вопросительно посмотрел на Сайруса Смита.

— Чересчур здорово! — пробормотал тот и первый бросился к лестнице.

— Берегитесь, мистер Смит, — предостерёг его Пенкроф. — Там, может быть, остались ещё обезьяны!

— Посмотрим! — крикнул на бегу инженер.

Все колонисты последовали за ним. Через минуту они добрались до верху. Комнаты были пусты. Кладовые оказались в сохранности.

— А лестница-то? — недоумевал Пенкроф. — Кто же сбросил её нам?

В эту минуту раздался крик, и крупная обезьяна, притаившаяся в тёмном коридоре, вбежала в комнату, преследуемая Набом.

— Ах, разбойник! — вскричал Пенкроф и, взмахнув топором, хотел рассечь череп орангутангу, но инженер удержал его руку.

— Пощадите её, Пенкроф, — сказал он.

— Пощадить эту обезьяну?

— Да, это она сбросила нам лестницу!

Инженер сказал это таким странным тоном, что трудно было понять, шутит ли он или говорит серьёзно.

Колонисты все вместе навалились на обезьяну и после недолгой борьбы повалили её на пол и связали.

— Уф! — облегчённо вздохнул Пенкроф. — А теперь что мы с ней будем делать?

— Мы из неё сделаем слугу, — ответил Герберт.

Юноша не шутил, говоря это. Он знал, что эти умные животные отлично поддаются дрессировке.

Колонисты рассматривали своего пленника; это был представитель того вида человекообразных обезьян, лицевой угол которых только немногим острее лицевого угла[29] австралийцев или готтентотов.

Орангутанги отличаются от своих сородичей — свирепых бабуинов, легкомысленных макак, грязных сагуинов — своим почти человеческим разумом. Приручённые орангутанги служат за столом, прибирают комнаты, чистят одежду, ботинки, приучаются пользоваться ножом, вилкой, ложкой и даже пить вино так же, как… самый исполнительный слуга. Известно, что у знаменитого французского естествоиспытателя Бюффона была такая обезьяна, которая долго и преданно служила ему.

Орангутанг, пойманный колонистами, был громадным самцом шести футов ростом, пропорционально сложенным, с широченной грудью и небольшой головой; лицевой угол его достигал шестидесяти пяти градусов, череп был закруглён, шерсть была мягкой и блестящей. Одним словом, это был великолепный образец человекообразной обезьяны. Его глаза, несколько меньшие, чем у человека, светились умом. Белые зубы сверкали под густыми усами, а под подбородком вилась курчавая бородка.

— Вот так красавец! — сказал Пенкроф. — Если бы знать его язык, можно было бы живо сговориться с ним.

— Скажите, мистер Смит, вы не шутя думаете взять этого зверя в услужение? — спросил Наб.

— Да, Наб, и он будет превосходным слугой, — ответил инженер. — Он молод, поэтому воспитать его будет нетрудно. Нам не придётся вырывать у него клыки и бить его, как это бывает при обучении старых орангутангов. Если мы будем хорошо относиться к нему, он скоро привяжется к нам.

Пенкроф, уже, видимо, забывший свои кровожадные планы расправы с «шутниками», подошёл к обезьяне.

— Ну что, дружище, — сказал он, — как ты себя чувствуешь?

Оранг что-то проворчал.

— Хочешь вступить в число членов колонии? Так, что ли?

Обезьяна снова что-то буркнула.

— И жалованья большого не попросишь?

Ответ обезьяны на сей раз был явно утвердительный.

— Его разговор страдает монотонностью, — заметил Гедеон Спилет.

— Ничего, мистер Спилет, лучшие слуги — это те, кто меньше всего говорит. И потом, он не требует жалованья! Но ты не унывай, — обратился моряк к обезьяне, — если мы будем довольны тобой, получишь сразу за всё время!

Таким образом, колония пополнилась ещё одним членом. По предложению Пенкрофа орангутанга назвали «Юпитером», а сокращённо «Юпом».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Таким образом, колонисты водворились снова в своё жилище. Очень удачным было то, что стаей обезьян овладел ужас как раз в ту минуту, когда колонисты собрались разрушить заслонку прежнего водостока. Неужели животные почувствовали, что на них собираются напасть с другой стороны? Это было единственным правдоподобным объяснением неожиданной паники среди обезьян.

До захода солнца колонисты успели перенести в лес и закопать трупы обезьян и привести в порядок Гранитный дворец. Обезьяны, к счастью, только разбросали вещи, ничего не попортив. Наб развёл огонь в печи и изготовил сытный обед, пришедшийся всем по вкусу.

Не забыли при этом и Юпа — он получил свою порцию миндаля и кореньев. Пенкроф развязал ему руки, но решил не развязывать ног до тех пор, пока орангутанг не привыкнет к новой обстановке.

Перед сном Сайрус Смит и его товарищи обсудили планы ближайших работ. Первой и самой безотлагательной было сооружение моста через реку Благодарности; этот мост должен был связать Гранитный дворец кратчайшей дорогой с южной частью острова. Затем нужно было построить загон — кораль — для муфлонов и других животных, дающих шерсть, которых колонисты намеревались поймать живыми. Необходимо было всерьёз позаботиться об одежде: мост позволит перевезти в Гранитный дворец оболочку шара, из которой можно сшить бельё, а обитатели кораля дадут шерсть для зимней одежды.

Сайрус Смит хотел построить кораль у истоков Красного ручья, так как там скот имел бы пастбище с великолепной сочной травой. Дорога между Красным ручьём и Гранитным дворцом частично уже была проложена, и перевозка грузов оттуда была бы очень несложным делом, особенно, если удалось бы поймать какое-нибудь упряжное животное: тогда вместо неуклюжей тачки колонисты сделали бы большую повозку.

Но если не было никаких неудобств в том, чтобы кораль находился в отдалении от Гранитного дворца, то птичий двор должен был быть под руками. Поэтому решено было строить его на берегу озера, невдалеке от старого водостока.

Назавтра, 3 ноября, серия новых работ началась. Все рабочие руки были привлечены к ответственному сооружению — постройке моста.

Взвалив на плечо пилы, топоры, колуны, молотки, новоявленные плотники спустились к подножию Гранитного дворца.

Там Пенкроф вдруг остановился и сказал:

— А что, если мистеру Юпу придёт снова в голову мысль поднять наверх лестницу, которую он вчера так любезно сбросил нам?

— Закрепим её нижний конец, — ответил инженер.

Так и сделали: в песчаный грунт вбили два кола и к ним накрепко привязали лестницу.

После этого колонисты поднялись вдоль левого берега до излучины реки Благодарности. Осмотрев берега, инженер решил, что это место вполне подходит для постройки моста. Действительно, отсюда до порта Шара, открытого два дня тому назад, было не больше трёх с половиной миль. Здесь нетрудно было проложить проезжую дорогу и таким образом чрезвычайно упростить сообщение Гранитного дворца с южной частью острова.

Сайрус Смит поделился с товарищами своим планом, очень простым и в то же время очень остроумным.

Инженер задумал ни больше ни меньше, как искусственно окружить плоскогорье Дальнего вида водой, чтобы обезопасить его от непрошеных посещений четвероногих и четвероруких гостей.

При этом не только сам Гранитный дворец, но и Камин, и будущий птичник, и верхняя часть плоскогорья Дальнего вида, где предполагалось разбить хлебные поля, были бы ограждены от набегов животных.

Проект инженера очень легко было привести в исполнение — плоскогорье и так было с трёх сторон окружено водой: с северо-запада — озером Гранта, с севера — новым водостоком, с востока до устья реки Благодарности — морем и, наконец, с юга — частью самой реки Благодарности, от её устья до излучины, через которую колонисты хотели теперь перебросить мост.

Оставалась, таким образом, незащищённой только западная часть плоскогорья, между излучиной реки и южной оконечностью озера, протяжением не больше одной мили. Здесь легко было вырыть широкий и глубокий ров и заполнить его озёрной водой, избыток которой будет стекать прямо в реку Благодарности. Конечно, уровень воды в озере из-за этого снова несколько понизится, но, вычислив дебит[30] вод Красного ручья, инженер счёл его достаточным для приведения этого проекта в исполнение.

— Таким образом, — закончил свою речь инженер, — всё плоскогорье превратится в настоящий островок, сообщающийся с остальными нашими владениями мостом, который мы сейчас строим, двумя мостками, уже установленными нами в верхнем и нижнем течении водостока, и, наконец, ещё двумя мостками, которые нам придётся перебросить через ров. Все эти мосты и мостки мы сделаем подъёмными и таким образом совершенно обезопасим себя от всяких неожиданностей.

Чтобы наглядней пояснить товарищам свой план, Сайрус Смит начертил его на песке. Все одобрили этот план, и Пенкроф, подняв свой молоток, крикнул: «Ура!»

— Итак, начнём с большого моста! — сказал инженер.

Наметив подходящие деревья, колонисты свалили их, очистили от ветвей и распилили на брёвна. Мост, неподвижный в части, примыкающей к правому берегу реки Благодарности, со стороны левого берега должен был быть подъёмным. Подъём и спуск этой части обеспечивались системой противовесов, как на шлюзах.

Ширина реки в этом месте равнялась примерно восьмидесяти футам. Колонисты при помощи копра забили в реку сваи для поддержки неподвижной части моста. По расчёту инженера, мост мог выдержать значительную нагрузку. Работа эта была очень трудной и длительной. К счастью, у колонистов не было недостатка ни в инструментах для обработки дерева, ни в железе и гвоздях для креплений, ни в изобретательности руководителя, ни в доброй воле рабочих, набивших себе руку на всякого рода физическом труде за эти семь месяцев. Надо отметить, что Гедеон Спилет работал не только не хуже других, но не без успеха соревновался в сноровке и ловкости с Пенкрофом, заставляя моряка признаться, что «ничего подобного он не ожидал от газетчика».

Постройка моста заняла целые три недели. Колонисты завтракали и обедали тут же на стройке и возвращались в Гранитный дворец только ночевать. Погода всё время стояла великолепная. За это время Юп постепенно освоился с новой обстановкой и привык к своим хозяевам, хотя и продолжал смотреть на них с величайшим любопытством. Пенкроф не предоставил ему ещё полной свободы, откладывая это до тех пор, пока Гранитный дворец не будет окружён непроходимым рвом.

20 ноября мост был окончен. Его подвижную часть, уравновешенную противовесом, можно было поднимать и опускать при самом небольшом усилии. При поднятой подвижной части между неподвижной частью и берегом оставался просвет в двадцать футов шириной, достаточный, для того, чтобы остановить непрошеное вторжение животных.

Следующей работой было намечено рытьё рва.

— Ров сделает наш птичий двор недосягаемым для лисиц и прочих вредных животных, — сказал Пенкроф.

— Не говоря уже о том, что тогда можно будет пересадить на площадку над дворцом разные полезные растения, — добавил Наб.

— И распахать второе поле под пшеницу, — с торжествующим видом закончил моряк.

Действительно, первый «посев» пшеницы, состоявший из одного зёрна, благодаря заботам Пенкрофа дал великолепные всходы. «Жатва», как и предсказал инженер, принесла десять колосьев, в каждом из которых было по восьмидесяти зёрен. Таким образом, за шесть месяцев — это обеспечивало два урожая в год — колонисты получили восемьсот зёрен.

Семьсот пятьдесят зёрен — пятьдесят колонисты на всякий случай отложили в запас — нужно было высеять в новом месте с такой же заботливостью, как и первое, единственное зерно.

Распахав «поле», колонисты окружили его высоким забором из заострённых кольев, чтобы преградить доступ животным. Для отпугивания птиц Пенкроф устроил ряд пугал, свидетельствовавших о богатстве его фантазии. После этого каждое из семисот пятидесяти зёрен было высажено в особую ямку и предоставлено заботам природы.

21 ноября Сайрус Смит проложил трассу рва, замыкавшего на западе кольцо воды вокруг Гранитного дворца. Слой почвы, лежавший на граните, едва достигал двух-трёх футов. Пришлось поэтому снова прибегнуть к помощи нитроглицерина, и в течение пятнадцати дней в граните был пробит ров шириной в пятнадцать и глубиной в шесть футов.

Снова нитроглицерин подорвал гранитную перемычку между озером и рвом, и новый ручей, названный колонистами «Глицериновым», заструил свои воды в реку Благодарности. Как и предвидел инженер, уровень озера снова понизился, но очень незначительно.

К середине декабря закончились все работы по превращению Гранитного дворца в остров. Получился неправильный многоугольник, имеющий в периметре около четырёх миль; окружённый кольцом воды, он стал совершенно недоступным для всякого вторжения извне.

Несмотря на то, что стояла сильная жара, колонисты решили не прерывать работ и тут же приступили к постройке птичьего двора.

Нечего и говорить, что после того, как плоскогорье было превращено в островок, мистер Юп получил свободу. Он не расставался со своими хозяевами и не проявлял никакого желания бежать.

Юп не знал себе равных в искусстве взбираться по лестнице Гранитного дворца.

Колонисты уже поручали ему кое-какие работы: переноску дров, камней, извлечённых из ложа Глицеринового ручья, и т.п.

— Юп ещё не стал настоящим каменщиком, но «обезьянка» из него получилась отличная, — весело сказал как-то Герберт, намекая на прозвище «обезьяны», которое каменщики дают своим подручным. И надо признаться, что в этом случае прозвище было действительно уместным и заслуженным!

Птичий двор был разбит на юго-восточном берегу озера на участке площадью в двести квадратных ярдов[31]. Окружив участок забором, колонисты выстроили навесы и шалаши для будущих обитателей.

Первыми из них оказалась пара тинаму, не замедлившая дать многочисленное потомство. Вскоре к тинаму присоединилось полдюжины диких уток, постоянных жителей берегов озера. Эти утки принадлежали к так называемой китайской разновидности; крылья их, раскрывающиеся веером, и оперение по блеску и краскам могут поспорить с золотистыми фазанами. Через несколько времени Герберту удалось захватить живьём и приручить пару куриных, с коротким, загнутым вниз хвостом, с красивым синевато-чёрным оперением, испещрённым маленькими круглыми и овальными пятнами. Это были хохлатые цесарки.

Пеликаны, зимородки, водяные курочки сами добровольно явились на птичий двор, и весь этот маленький мирок, после нескольких ссор и драк, мирно ужился и стал размножаться с быстротой, снимавшей с колонистов всякую заботу о дальнейшем пропитании.

Один уголок птичьего двора был отведён под голубятню.

Скоро в голубятню поступили первые жильцы. Голуби привыкли возвращаться на ночь в своё новое жилище и обнаружили больше склонности к приручению, чем их родичи — вяхири, которые, кстати сказать, редко размножаются в неволе.

Настало наконец время подумать и об использовании оболочки аэростата, чтобы сшить бельё; колонисты окончательно отказались от мысли покинуть остров на воздушном шаре и лететь по воле ветра над безграничным океаном — к этому могли прибегнуть только люди, лишённые самого необходимого.

Решено было перевезти оболочку шара в Гранитный дворец, и Сайрус Смит занялся переделкой тяжёлой тележки: её нужно было облегчить и сделать более подвижной.

Но вопрос о тягловой силе по-прежнему оставался нерешённым: колонисты всё ещё не нашли на острове животного, которое могло бы заменить в упряжке лошадь или осла.

— Нам больше и не нужно, как одно такое животное, — говаривал Пенкроф. — Рано или поздно мистер Смит построит паровую тележку или настоящий паровоз, потому что нам никак нельзя обойтись без железной дороги от Гранитного дворца к порту Шара, с ответвлением к горе Франклина!

И честный моряк искренне верил тому, что говорил. Вот до чего может дойти необузданная фантазия!

Случай, видимо вообще благоволивший к моряку, не заставил его долго ждать. 23 декабря днём колонисты, работавшие в Камине, вдруг услышали крики Наба и громкий лай Топа. Предполагая, что случилась какая-то беда, они поспешно бросились к дворцу.

Что же оказалось?

На плоскогорье через спущенный по недосмотру мостик забрели два крупных животных, похожих и на лошадей и на ослов. Это были самец и самка, стройные, буланой масти, с белыми ногами и хвостом и с чёрными полосами на голове, шее и крупе.

Животные спокойно паслись на лужайке, посматривая живыми, бесстрашными глазами на людей, в которых они ещё не угадали будущих хозяев.

— Да это онагры! — воскликнул Герберт.

— Разве это не ослы? — огорчился Пенкроф.

— Нет, Пенкроф. Видишь, у них короткие уши, и форма тела совсем другая.

— А впрочем, это неважно! Это живые двигатели, как сказал бы мистер Смит, и поэтому их нужно поймать!

Моряк крадучись, чтобы не испугать животных, пробрался к мостику через Глицериновый ручей и поднял его. Таким образом, онагры оказались в плену.

Колонисты решили приручать их исподволь и предоставить им возможность в течение нескольких дней без помех бродить по плоскогорью, где росла густая и сочная трава, а тем временем построить конюшню подле птичьего двора.

В первые дни колонисты старались не подходить к онаграм, чтобы не вспугнуть их. Онагры, видимо, тосковали по простору лесов и полей и часами стояли на берегу Глицеринового ручья, глядя на недоступные теперь для них, отделённые глубоким рвом леса.

Тем временем колонисты приготовили сбрую, переделали тележку и прорубили просеку в лесу, соединив порт Шара прямой дорогой с Гранитным дворцом.

Теперь оставалось только запрячь онагров. Этим занялся Пенкроф, успевший уже приучить их есть из своих рук. Животные позволили взнуздать себя, но когда их запрягли, стали брыкаться, и их с трудом удалось сдержать. Однако они упорствовали недолго и после нескольких упражнений начали ходить в упряжке.

В один прекрасный день вся колония уселась в повозку и отправилась к порту Шара. Можно себе представить, как трясло колонистов на этой едва намеченной дороге! Тем не менее повозка беспрепятственно достигла цели, и в неё сложили оболочку и сетку шара.

В восемь часов вечера повозка уже вернулась обратно и, переехав снова через мост, остановилась у подножия Гранитного дворца. Онагров распрягли и отвели на конюшню, а Пенкроф перед сном с таким удовлетворением зевнул, что эхо долго не утихало под сводами Гранитного дворца.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вся первая неделя января была посвящена шитью белья. Иголки, найденные в ящике, замелькали в неискусных, но сильных пальцах, и если бельё колонистов было неладно скроено, то во всяком случае крепко сшито.

Ниток было больше чем достаточно, так как Сайрус Смит предложил использовать те, которыми была сшита оболочка аэростата. Герберт и Спилет с поразительным терпением выдёргивали нитки из длинных полотнищ оболочки. Пенкроф вынужден был отказаться от этой работы, действовавшей ему на нервы. Но когда приступили к шитью, никто не мог сравниться с ним: общеизвестно, что моряки всегда проявляли склонность к портняжному мастерству.

Так было изготовлено несколько дюжин рубашек и носков, и колонисты с наслаждением надели свежее бельё и легли спать на простыни, превратившие ложа Гранитного дворца во вполне приличные постели.

Одновременно была изготовлена обувь из тюленьей кожи: пора было сменить изношенные сапоги колонистов.

Начало 1866 года ознаменовалось сильной жарой. Тем не менее охота шла полным ходом. Агути, пекари, кенгуру, всевозможная крылатая и четвероногая дичь кишела в лесу. Герберт и Гедеон Спилет стали такими меткими стрелками, что ни одна пуля не пропадала у них даром.

Чтобы пополнить быстро убывающие запасы пуль, Сайрус Смит приготовил дробь из железа — на острове не было никаких следов свинца. Но так как железные дробинки были легче свинцовых, их пришлось сделать более крупными и, следовательно, заряжать ружьё меньшим количеством их. Однако меткие охотники быстро приноровились к этому неудобству.

Вопрос о порохе также стоял на очереди. Запасы найденного пороха были невелики. Инженер мог бы приготовить настоящий порох, так как он располагал селитрой, серой и углём, но для изготовления пороха хорошего качества требуется специальное оборудование; поэтому Сайрус Смит предпочёл делать пироксилин, пользуясь тем, что клетчатки — основной составной части этого соединения — на острове было сколько угодно.

Такую клетчатку в почти чистом виде добывают из волокон льна и конопли, из бумаги, тряпья, сердцевины бузины и т.п. Как раз бузины на острове были целые заросли у устья Красного ручья, и колонисты пользовались ягодами этого растения вместо кофе.

Оставалось только собрать сердцевину бузины, то есть клетчатку, и обработать её дымящейся азотной кислотой. Получение этого второго вещества не представляло трудностей, и Сайрус Смит, имея селитру и серную кислоту, уже однажды добыл его.

Инженер окончательно решил заменить порох пироксилином. Он мирился с недостатками этого взрывчатого вещества — лёгкой воспламеняемостью и мгновенностью образования газа, которые грозят разрывом ствола огнестрельного оружия, — ради его достоинств. Ведь пироксилин не портится от сырости, не загрязняет дула ружья, и его взрывчатая сила вчетверо больше, чем сила пороха.

Для изготовления пироксилина достаточно было погрузить клетчатку на четверть часа в дымящуюся азотную кислоту, затем промыть её в проточной воде и высушить. Как видим, ничего не могло быть проще. Таким образом, охотники получили достаточный запас взрывчатого вещества, правда требующего осторожности в обращении, но дающего зато отличные результаты.

Пока инженер готовил суррогат пороха, остальные колонисты распахали полтора гектара земли на плоскогорье, не позабыв оставить достаточное пространство под пастбище для онагров. Сделав несколько экскурсий в леса Якамары и Дальнего Запада, они принесли дикий шпинат, хрен, репу, которые при правильном уходе должны были привиться на новой почве и разнообразить ежедневную пищу колонистов, по-прежнему продолжавших питаться почти исключительно мясом.

Тем временем Юп, проявивший незаурядные способности, был возведён в звание слуги. Ему сшили куртку, короткие полотняные штаны и передник, карманы которого привели оранга в неистовый восторг. Он постоянно держал руки в карманах и не позволял никому прикоснуться к ним.

Умный орангутанг был великолепно выдрессирован Набом; казалось, он отлично понимал слова своего учителя. Юп искренне привязался к Набу, а тот отвечал ему взаимностью. Если Юп не был занят переноской дров или другими домашними работами, он всё время проводил на кухне, подражая каждому движению Наба. Учитель проявлял необычайное терпение в обучении ученика, тот же, со своей стороны, с поразительной быстротой усваивал уроки учителя.

Можно себе представить восторг колонистов, когда в один прекрасный день Юп с салфеткой в руке стал прислуживать им за столом. Ловкий и внимательный орангутанг отлично справлялся с обязанностями официанта: он менял тарелки, приносил блюда, наливал напитки в кружки. И всё это он проделывал с невозмутимо серьёзным видом, смешившим колонистов и доставлявшим несказанное удовольствие Пенкрофу.

За столом только и слышно было:

— Юп, тарелку супа!

— Юп, ещё порцию агути!

— Юп, воды!

— Молодчина, Юп! Умница, Юп!

И Юп, не теряясь, выполнял все приказания, следил за всем и кивал головой, когда Пенкроф повторял свою любимую шутку:

— Ничего не поделаешь, Юп, придётся удвоить вам жалованье!

Нечего и говорить, что орангутанг вполне освоился с жизнью в Гранитном дворце. Колонисты часто брали его с собой в лес, но он никогда не проявлял ни малейшего желания бежать от них. Надо было видеть его марширующим со вскинутой на плечо палкой, которую ему вырезал Пенкроф!

Когда нужно было сорвать плод с верхушки дерева, стоило только мигнуть Юпу, и он уже карабкался по стволу. Если колесо повозки застревало в колее, Юп одним толчком плеча высвобождал его.

— Вот силач-то! — восклицал при этом Пенкроф. — Если бы он был хоть вполовину таким злым, насколько он послушен и добр, с ним трудно было бы сладить!

В конце января колонисты приступили к работе по постройке кораля у подножия горы Франклина. Каждое утро Сайрус Смит, Герберт и Пенкроф запрягали в тележку онагров и отправлялись за пять миль к истокам Красного ручья, по свежепроложенной «дороге в кораль».

Там, у подножия южного склона горы, под постройку был выбран обширный луг, окаймлённый по краям деревьями и орошаемый маленьким ручейком — притоком Красного ручья. Трава здесь была густая и сочная.

Колонисты хотели окружить этот луг изгородью, достаточно высокой, чтобы через неё не могли перепрыгнуть самые лёгкие животные; загон был рассчитан на сотню голов рогатого скота и приплод.

После того как инженер вехами обозначил на земле границы кораля, колонисты занялись рубкой деревьев. Часть уже была срублена при прокладке дороги к коралю, и их осталось только приволочь к месту постройки. Из срубленных деревьев вытесали сотни кольев, и эти колья Пенкроф забил в землю.

В передней части изгороди были установлены широкие двустворчатые ворота, сколоченные из толстых досок, скреплённых поперечными брусьями.

Постройка кораля отняла около трёх недель; кроме изгороди, были построены просторные дощатые сараи, в которых пойманные животные могли укрываться от непогоды. И изгородь и сараи пришлось строить очень прочными, так как муфлоны — сильные животные и следовало опасаться их ярости. Концы кольев, заострённые и обожжённые в огне, также были скреплены поперечными брусьями. Расставленные на известных расстояниях подпорки сообщали прочность всему сооружению.

После окончания постройки колонисты решили устроить большую облаву у подножия горы Франклина, на пастбищах, часто посещаемых животными. 7 февраля, ясным летним днём, они приступили к этой облаве.

Герберт и Гедеон Спилет верхом на онаграх, к тому времени уже окончательно выдрессированных, исполняли обязанности загонщиков. Охотники собирались окружить стадо со всех сторон и подогнать его, постепенно суживая круг, к открытым настежь воротам кораля.

Наб, Сайрус Смит, Пенкроф и Юп разместились в разных местах в лесу, в то время как Герберт и Гедеон Спилет скакали на онаграх, пугая муфлонов. Топ всячески помогал им в этом деле.

Можно себе представить, как утомились в этот день охотники! Сколько им пришлось бегать взад и вперёд! Из сотни окружённых ими муфлонов почти две трети прорвались сквозь кольцо облавы. Но в конечном счёте около тридцати муфлонов и десяток диких коз были оттеснены к коралю. Они бросились в открытые ворота изгороди, полагая, что нашли путь к бегству, но этого только и добивались колонисты: ворота были заперты, и животные оказались в плену.

Результат облавы в общем удовлетворил колонистов. Большинство муфлонов оказалось самками, готовившимися вскоре дать приплод. Следовательно, в недалёком будущем колонисты должны были получить достаточное количество шерсти и кож.

В этот вечер колонисты вернулись в Гранитный дворец вконец обессиленными. Однако на следующее утро они снова отправились в кораль навестить своих пленников. Те, по-видимому, пытались ночью опрокинуть изгородь, но, не добившись успеха, смирились.

Февраль не ознаменовался никакими значительными событиями. Текущие работы шли своим чередом. Колонисты между делом улучшали дороги к порту Шара и коралю и начали прорубать третью дорогу — к западному берегу острова. Но густые леса Змеиного полуострова по-прежнему оставались неисследованными. Они кишели опасными хищниками, которых Гедеон Спилет твёрдо решил истребить.

Перед наступлением осени колонисты отдали много времени пересаженным на плоскогорье Дальнего вида диким растениям. Не проходило дня, чтобы Герберт не приносил из экскурсии какое-нибудь новое растение. То он находил дикий цикорий, из семян которого при отжиме получается отличное масло, то обыкновенный щавель, известный своими противоцинготными свойствами.

Огород поселенцев, содержавшийся в величайшем порядке, ежедневно поливаемый, защищённый от налётов пернатых, уже зеленел аккуратными квадратиками латука, щавеля, репы, красного картофеля и других огородных растений. Почва плоскогорья была необыкновенно плодородной, и колонисты ждали превосходного урожая.

В напитках у них также не было недостатка, за исключением вина. Кроме чая Освего и сиропа из корней драцены, Сайрус Смит приготовил отличное пиво.

Хозяйство колонистов процветало благодаря их трудолюбию, знаниям и энергии.

Жаркими летними вечерами, по окончании работ, колонисты любили отдыхать на гребне плоскогорья Дальнего вида, под навесом из ползучих растений, специально для этой цели посаженных Набом. Они беседовали, делясь друг с другом знаниями, строя планы на будущее. Добродушная весёлость моряка постоянно оживляла разговоры этих людей.

Вот уже одиннадцать месяцев, как они жили на этом острове, оторванные от всего мира. В день, когда шар сбросил их на остров, они были несчастными людьми, не знавшими, смогут ли они вырвать у враждебной природы хоть минимум благ, необходимых для поддержания жизни. Сегодня же, благодаря знаниям их руководителя, благодаря их уму и трудолюбию, они превратились в настоящих колонистов и сумели заставить служить себе растения, животных и самые недра острова Линкольна.

Они часто разговаривали об этом, без горечи глядя в прошлое и с надеждой и уверенностью — в будущее.

Сайрус Смит охотней слушал своих товарищей, чем говорил сам. Часто он улыбался какой-нибудь выходке Пенкрофа или шутке Герберта, но всегда и повсюду он размышлял о необъяснимых происшествиях, о до сих пор не разгаданной тайне острова.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В первой неделе марта погода испортилась. Полнолуние пришлось на начало месяца, и жара стояла нестерпимая. Чувствовалось, что воздух перенасыщен электричеством и что должен наступить более или менее продолжительный грозовой период.

Действительно, 2 марта с неслыханной силой загрохотал гром. Ветер дул с востока, и град забарабанил в окна Гранитного дворца. Пришлось наглухо закрыть окна и дверь, иначе все помещения дворца были бы залиты водой.

Пенкроф, увидя, что отдельные градинки достигают величины голубиного яйца, испугался за посев хлеба, который находился под серьёзной угрозой. В ту же минуту он кинулся на плоскогорье. Пшеница начинала уже колоситься. Моряк прикрыл «поле» полотнищем из оболочки аэростата и тем спас урожай, но зато град исхлестал моряка так, что на нём не осталось живого места.

Непогода длилась восемь суток, и всё время беспрестанно гремел гром. В перерывах между двумя грозами до Гранитного дворца доносились раскаты грома издалека. Затем гроза разыгрывалась с новой силой. На небе беспрерывно змеились молнии. Несколько деревьев, в том числе громадная сосна у берега озера, были свалены молнией. Два-три раза молния ударяла в песок, и в этих местах оставалась стекловидная масса расплавленного песка. Это навело инженера на мысль изготовить стекло для защиты Гранитного дворца от дождя, снега и ветра.

Колонисты использовали дни непогоды для работ внутри Гранитного дворца, обстановка которого день ото дня улучшалась.

Инженер сконструировал простой токарный станок, на котором колонисты обтачивали всякого рода кухонную утварь и туалетные принадлежности, в частности пуговицы, недостаток которых они остро ощущали.

Для оружия, которое содержалось в величайшем порядке, были устроены специальные козлы. Комнаты были обставлены этажерками, шкафами. Всё время, пока стояла плохая погода, в залах Гранитного дворца не смолкал стук молотков, скрежет пил, скрип токарного станка, перекликавшиеся с раскатами грома.

Юп также не был забыт. Ему построили специальную комнатку подле главного склада; здесь оранга постоянно ожидала мягкая постель.

— Этот молодчина Юп никогда ни на что не жалуется, никогда худого слова не скажет! — говорил Пенкроф. — Какой замечательный слуга!

Нечего и говорить, что Юп теперь был обучен всем тонкостям службы. Он чистил одежду, поворачивал вертел, подметал комнаты, прислуживал за столом, складывал и переносил дрова. Но что больше всего умиляло Пенкрофа — это то, что Юп никогда не уходил спать, не навестив Пенкрофа в спальне.

Здоровье членов колонии — двуногих, двуруких, четвероруких и четвероногих — не оставляло желать лучшего. Жизнь на свежем воздухе в этом здоровом, умеренном климате, физический труд и обильная пища закалили колонистов.

Герберт вырос за год на два дюйма. Он заметно возмужал, обещая в недалёком будущем превратиться в рослого и красивого мужчину. Он пользовался каждой свободной от физической работы минутой, чтобы пополнять свои знания, читая и перечитывая книги, найденные в ящике.

После практических уроков, преподносимых ежедневно самою жизнью, он брал уроки математики, физики и химии у Сайруса Смита и иностранных языков — у Гедеона Спилета. Инженер и журналист с величайшей охотой занимались со способным юношей.

Затаённой мыслью инженера было передать Герберту все свои знания. Юноша жадно впитывал в себя науку.

«Когда я умру, он заменит меня», — думал инженер.

9 марта буря утихла, но небо оставалось покрытым облаками до конца этого последнего летнего месяца.

В марте самка онагра дала приплод. В корале много муфлонов также произвели на свет детёнышей, и целая куча ягнят блеяла под навесом сарая, к великой радости Герберта и Наба, у которых были свои любимцы среди новорождённых.

Колонисты попытались также приручить пекари. Опыт удался. Подле птичника был построен хлев, в котором вскоре закопошилось множество маленьких пекари, жиревших не по дням, а по часам благодаря заботам Наба.

Юп, которому была поручена доставка в хлев кухонных отбросов, помоев и т.п., исправнейшим образом выполнял свои обязанности. И если он порой дёргал своих маленьких питомцев за смешно торчащие хвостики, то это была не злость, а детская шалость: хвостики забавляли его, как игрушки.

В один из мартовских дней Пенкроф напомнил Сайрусу Смиту обещание, которое тот не выполнил ещё из-за недостатка времени.

— По-моему, мистер Смит, сейчас можно уже заняться постройкой того приспособления для подъёма в Гранитный дворец, которое заменит лестницы, — сказал он инженеру.

— Вы говорите о подъёмной машине? — спросил инженер.

— Называйте это, как вам будет угодно, — ответил Пенкроф. — Дело не в названии, а в том, чтобы без усталости подниматься домой.

— Нет ничего более лёгкого, Пенкроф. Но нужно ли это?

— Конечно, мистер. Смит. Мы имеем всё необходимое для жизни, можно уже подумать и об удобствах. Такая машина необходима для подъёма тяжестей. Не так-то просто взбираться по верёвочной лестнице с тяжёлым грузом.

— Ладно, Пенкроф, постараюсь доставить вам это удовольствие.

— Но ведь у вас нет машины для того, чтобы приводить в движение подъёмник…

— Сделаем.

— Паровую?

— Нет, гидравлическую!

Действительно, инженер мог использовать для приведения в действие подъёмника силу воды.

Для этого надо было увеличить суточный приток воды в Гранитный дворец из озера Гранта. Отверстие старого водостока было расширено, и в Гранитный дворец потекла могучая струя воды, вращавшая лопасти установленного инженером цилиндрического вала; верёвочный привод от этого вала вращал в свою очередь колесо, установленное над дверью снаружи Гранитного дворца, а к колесу на прочном канате была подвешена корзина подъёмника. Включение и выключение гидравлического «мотора» осуществлялись при посредстве длинной верёвки, свисавшей до самой земли.

17 марта подъёмная машина впервые заработала. Можно себе представить, с каким удовлетворением встретили колонисты это нововведение, избавлявшее их от труда по подъёму тяжестей. Особенно доволен был Топ, так и не приобретший сноровки Юпа в лазании по верёвочной лестнице.

Затем Сайрус Смит попробовал изготовить стекло. Ему пришлось перестроить для этой цели бывшую гончарную печь. Это было нелёгким делом, но в конце концов он добился успеха, и Герберт и Гедеон Спилет, его постоянные помощники, в течение многих дней не покидали стеклодельной мастерской.

Для изготовления стекла нужно было иметь песок, мел и углекислый или сернокислый натр. Песка было сколько угодно на побережье, так же как и мела; морские водоросли содержали соду, и, наконец, из серного колчедана можно было получить серную кислоту. Если же принять во внимание, что обилие каменного угля позволяло всё время поддерживать в печи нужную высокую температуру, ясно, что у инженера было под рукой всё необходимое для изготовления стекла.

Труднее всего было сделать железную трубку длиной в пять-шесть футов, которая служит для захвата расплавленной массы. Но инженеру удалось согнуть в трубку тонкий железный лист, и инструмент был готов.

28 марта печь затопили. Сто весовых частей песка были смешаны с тридцатью пятью частями мела, сорока — сернистого натра и двумя частями истолчённого в порошок каменного угля. Смесь эту всыпали в тигли из огнеупорной глины. Когда под действием высокой температуры смесь расплавилась, Сайрус Смит зачерпнул трубкой некоторое количество массы и стал вращать трубку на заранее заготовленной железной доске, чтобы придать массе форму, удобную для выдувания. Затем он протянул трубку Герберту и предложил дуть в свободный конец её.

— Дуть так, как будто пускаешь мыльный пузырь? — спросил юноша.

— Именно так, — смеясь, подтвердил инженер.

И Герберт, надув щёки, с такой силой принялся дуть в трубку, всё время вращая её между ладонями, что стеклянная масса стала растягиваться пузырём. Прибавив, по указанию инженера, к этому пузырю ещё некоторое количество расплавленной массы, юноша снова стал дуть в трубку. Так продолжалось до тех пор, пока он не выдул шар диаметром в один фут. Тогда инженер взял трубку из рук юноши и, раскачивая её, как маятник, заставил шар вытянуться в длину и принять цилиндрическую форму.

Выдувание дало таким образом полый внутри стеклянный цилиндр, закрытый с концов двумя круглыми крышками. Эти крышки отделили от цилиндра острой железной полоской, смоченной холодной водой. Той же полоской цилиндр разрезали по длине и после нового согревания, вернувшего ему вязкость, раскатали его на доске деревянным катком.

Так было изготовлено первое стекло. Для того, чтобы получить пятьдесят стёкол, пришлось пятьдесят раз повторить эту операцию.

Вскоре окна Гранитного дворца украсились, может быть, некрасивыми, но достаточно прозрачными стёклами.

Изготовление стеклянной посуды — стаканов и бутылей — было сущим пустяком по сравнению с изготовлением оконного стекла.

Впрочем, колонисты и не гнались за изяществом и довольствовались той формой, которая выдувалась на конце трубки.

Во время одной из экскурсий, предпринятых в лес Дальнего Запада Сайрусом Смитом и Гербертом, юноша открыл дерево, которое должно было внести существенное дополнение в пищу колонистов. Дерево было покрыто чешуйчатой корой, а листья испещрены параллельными тонкими жилками.

— Что это за дерево? — спросил инженер. — Оно напоминает пальму.

— Это саговая пальма, cycas revoluta, явнобрачное растение, — ответил юноша. — Я видел его изображение в нашей энциклопедии.

— Но я не вижу на нём плодов.

— Они и не нужны нам, мистер Сайрус, — ответил Герберт, — в самом стволе дерева содержится нечто вроде муки, измолотой самой природой.

— Значит, это хлебное дерево?

— Да.

— Дитя моё, — сказал инженер, — ты сделал очень важное открытие, если ты только не ошибся!

Но Герберт не ошибся. Разрубив ствол дерева, юный натуралист нашёл в середине его мучнистую белую ткань, пронизанную волокнами и разделённую на части волокнистыми же перегородками. Эта крахмалистая масса была пропитана горьковатым и неприятным по запаху соком, впрочем легко отделяющимся при отжиме. Мучнистая кашка саговой пальмы представляла собой превосходный питательный продукт.

Назавтра все колонисты отправились собирать этот продукт.

Пенкроф, день ото дня всё больше восхищавшийся своим островом, спросил по дороге инженера:

— Мистер Смит, как вы думаете, есть ли на свете острова для потерпевших крушение?

— Что вы хотите сказать, Пенкроф?

— Я спрашиваю, есть ли острова, специально приспособленные для потерпевших крушение, где всё сделано для того, чтобы несчастные потерпевшие чувствовали себя как дома?

— Возможно, что есть, — улыбаясь, ответил инженер.

— Не «возможно», а безусловно есть! — воскликнул Пенкроф. — И так же безусловно, что остров Линкольна — именно такой остров!

Колонисты возвратились в Гранитный дворец с большим запасом стволов хлебного дерева. Инженер устроил пресс для отжима сока от крахмалистой кашки, и вскоре в кладовой Гранитного дворца уже хранился порядочный запас муки, которая в руках Наба превращалась в пироги и пудинги.

Самки онагра и козы, содержавшиеся в корале, к этому времени стали давать много молока. Поэтому колонисты часто отправляли в кораль тележку, или, вернее, лёгкую двуколку, сооружённую взамен прежней неуклюжей махины. Когда очередь ехать выпадала Пенкрофу, он всегда брал с собой Юпа и поручал ему править онаграми. Обезьяна, щёлкая в воздухе кнутом, отлично справлялась и с этим делом.

Всё процветало на острове Линкольна, где колонисты жили уже больше года. Это служило частой темой вечерних бесед колонистов на веранде плоскогорья за чашкой кофе из ягод бузины, который подавал Юп.

В этот вечер, 1 апреля, колонисты случайно заговорили об уединённом положении острова Линкольна в Тихом океане.

— Кстати, Сайрус, не делали ли вы новых вычислений долготы и широты нашего острова с тех пор, как получили секстант? — спросил Гедеон Спилет.

— Нет, — ответил инженер.

— Я советовал бы сделать. Ведь старые ваши вычисления были произведены с помощью очень несовершенных инструментов.

— К чему это? — возразил Пенкроф. — По-моему, остров и так лежит очень хорошо.

— Не спорю, Пенкроф. Но ведь никогда не лишне знать точно, где находишься, а так как при помощи секстанта это очень легко установить…

— Вы совершенно правы, — сказал инженер. — Давно бы следовало сделать это, хотя я вполне уверен в том, что первое определение координат не очень далеко от истинного.

— Но, может быть, мы всё-таки значительно ближе к обитаемой земле, чем думали? — не сдавался журналист.

— Узнаем это завтра, — сказал инженер.

— А я полагаю, что остров и сейчас стоит на том месте, куда его поставил мистер Смит, — вмешался моряк, — если только он сам не сдвинулся с места.

— Посмотрим! — рассмеялся инженер.

Назавтра он вооружился секстантом и сделал новые вычисления координат острова. В первый раз он получил следующие приблизительные данные о местонахождении острова:

западная долгота — от 150 до 155°,

южная широта — от 30 до 35°.

Точное второе вычисление дало:

западная долгота — 150° 30',

южная широта — 34° 57'.

Таким образом, несмотря на несовершенство первых «приборов», Сайрус Смит в своих вычислениях ошибся меньше чем на 5°.

— А теперь, — сказал Гедеон Спилет, — посмотрим по карте, что за соседство у нашего острова!

Герберт принёс атлас и раскрыл его на карте Тихого океана. Инженер с циркулем в руках собрался уже нанести остров на карту, как вдруг циркуль задрожал в его руке и он воскликнул:

— Но ведь в этой части Тихого океана есть ещё один остров!

— Остров? — переспросил Пенкроф.

— Очевидно, это и есть наш остров? — сказал Гедеон Спилет.

— Нет, — ответил Сайрус Смит. — Этот остров расположен под ста пятьюдесятью тремя градусами долготы и тридцатью семью градусами и одиннадцатью минутами широты, то есть на два с половиной градуса западней и на два градуса южнее нашего острова.

— А как называется этот остров? — спросил Герберт.

— Остров Табор.

— Большой остров?

— Нет, крохотный клочок земли среди водной пустыни. Вероятно, на него никогда и не ступала нога человека.

— Что ж, в таком случае мы первые вступим на него, — сказал Пенкроф.

— Мы?

— Да, мистер Смит. Мы построим палубное судно, и я возьму на себя управление им. На каком расстоянии от острова Табор мы находимся?

— Примерно в ста пятидесяти милях, — ответил Сайрус Смит.

— Всего в ста пятидесяти милях? Это пустяки! При хорошем ветре это расстояние можно одолеть за двое суток!

— Но к чему это нам? — спросил журналист.

— Мало ли что может случиться… Надо посмотреть своими глазами.

И колонисты решили строить судно, чтобы в октябре, к началу новой весны, спустить его на воду.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Когда Пенкрофу приходил в голову какой-нибудь проект, он не успокаивался, пока не приводил его в исполнение. Сейчас ему захотелось посетить остров Табор, и, так как для этого нужно было построить судно, он приставал к Сайрусу Смиту до тех пор, пока тот не составил проекта этого судна.

Вот он в общих чертах: длина судна — тридцать пять футов, ширина — девять футов. Такая пропорция, если удастся придать подводной части надлежащую форму, обеспечивала быстроходность проектируемому судну. Осадка его не должна была превышать шести футов. Палубу предполагалось настлать вдоль всей длины судна — от носа до кормы — и соединить двумя люками с разделённым перегородкой на две каюты трюмом. Судно должно было быть оснащено как шлюп.

Прежде всего надо было решить, какое дерево пойдёт на постройку судна: вязы или ели. И тех и других на острове было множество. Пенкроф и инженер остановили свой выбор на ели: это дерево, так же хорошо, как и вяз, сохраняющееся в воде, легче поддаётся обработке.

Так как шлюп мог быть спущен на воду не раньше весны, то есть через шесть месяцев, решено было, что на постройке судна будут работать только Сайрус Смит и Пенкроф. Герберт и Гедеон Спилет будут поставлять дичь к столу, а Наб и его верный помощник Юп по-прежнему будут ведать хозяйством колонии.

Выбрав деревья, инженер и моряк срубили их, очистили от ветвей и распилили на доски с ловкостью профессиональных пильщиков. Через восемь дней в углублении между гранитной стеной и Камином уже была построена верфь, и на стапелях её вырисовывался грубый контур будущего судна.

Сайрус Смит строил судно не вслепую. Судостроение, как и большинство других технических проблем, было, немного знакомо ему, и он предварительно вычертил на бумаге все детали будущего судна. Пенкроф оказал ему в этом деле значительную помощь советами, так как несколько лет проработал на Бруклинской верфи и отлично знал кораблестроительную практику.

Можно себе представить, с каким жаром Пенкроф отдавался своей работе! Если бы не протесты инженера, он не оставлял бы верфи и ночью. Только один раз он отвлёкся от постройки: когда нужно было собирать второй урожай пшеницы — 15 апреля. Этот второй урожай был так же хорош, как и первый, и принёс ожидаемое заранее количество зёрна.

— Пять четвериков, мистер Смит, — сказал Пенкроф, подсчитав своё богатство.

— Считая по сто тридцать тысяч зёрен в четверике, это составит шестьсот пятьдесят тысяч зёрен, — сказал инженер. — Мы посеем снова весь урожай, исключая «страховой» фонд, и следующие всходы дадут нам уже четыре тысячи четвериков!

— И у нас будет хлеб?

— Да, у нас будет хлеб.

— Но ведь придётся построить мельницу.

— Построим и мельницу.

Третий посев был произведён на настоящем, большом поле, но почва была подготовлена под посев с той же тщательностью, как и в прошлые разы на крохотных участках.

По окончании посева Пенкроф вернулся к своей любимой работе.

Герберт и Гедеон Спилет тем временем продолжали ежедневно охотиться. Часто они забирались глубоко в чащу неисследованного леса Дальнего Запада.

В глухом лесу великолепные деревья жались одно к другому так тесно, словно для них не хватало места. Исследование этой чащи представляло значительную трудность, и журналист никогда не отваживался углубляться в лес, не имея при себе компаса.

Во время одной из таких экскурсий была сделана важная находка, честь которой всецело принадлежала Гедеону Спилету. Это произошло 30 апреля.

Двое охотников углубились в лес Дальнего Запада. Журналист, шедший шагов на пятьдесят впереди, вышел на полянку, поросшую сравнительно редкими деревьями. Гедеон Спилет сразу обратил внимание на странные кусты с прямыми стеблями и множеством веточек, усеянных гроздьями цветов. Журналист сорвал одну ветку и, вернувшись к юноше, спросил:

— Что это за растение, Герберт?

— А где вы нашли его, мистер Спилет?

— Тут, на полянке. Там много таких же кустов.

— Знаете, мистер Спилет, своей находкой вы заслужили вечную благодарность Пенкрофа.

— Значит, это табак?

— Да. Может быть, не первосортный, но настоящий табак.

— Как я рад за Пенкрофа! Надеюсь, что он не выкурит всего и уделит и нам малую толику!

— У меня есть предложение, мистер Спилет, — давайте не будем ничего говорить Пенкрофу. Приготовим табак из листьев и в один прекрасный день преподнесём ему набитую трубочку!

— Согласен. В этот день нашему моряку не останется ничего больше желать в этом мире!

Охотники сделали большой запас драгоценных листьев и украдкой пронесли его в Гранитный дворец, принимая такие меры предосторожности, словно Пенкроф был таможенным досмотрщиком, а они — контрабандистами.

Сайрус Смит и Наб были посвящены в тайну, но моряк так ничего и не заподозрил в течение всех двух месяцев, потребовавшихся на сушку, ферментацию и резку листьев. Всё это время он, не отрываясь, занимался своим любимым делом. Только один раз, 1 мая, он бросил постройку судна, чтобы вместе с друзьями-колонистами принять участие а необычной охоте.

Уже два-три дня в виду острова в море всё время плавало огромное животное, в котором даже на расстоянии можно было узнать кита, вдобавок очень крупного.

— Как хорошо было бы завладеть им! — воскликнул моряк. — Ах, если бы у нас было хоть какое-нибудь судёнышко и гарпун, я бы, не задумываясь, пошёл на кита! Добыча стоит того, чтобы потратить на неё время!

— А мне бы хотелось посмотреть, как вы охотитесь с гарпуном, Пенкроф, — сказал Гедеон Спилет. — Это, должно быть, очень любопытно.

— Любопытно-то любопытно, но небезопасно. Однако так как мы лишены возможности охотиться на кита, то и не будем заниматься им.

— Меня поражает, что кит появился под таким относительно высоким градусом широты, — сказал журналист.

— Что ж тут удивительного, мистер Спилет? — возразил Герберт. — Ведь мы находимся как раз в той части Тихого океана, которую английские и американские моряки называют «китовым полем». Киты чаще всего встречаются в Южном полушарии именно между Южной Америкой и Новой Зеландией.

— Герберт прав, — подтвердил Пенкроф. — Меня, напротив, удивляло, что мы не видели их до сих пор. Впрочем, всё это не существенно, раз мы не можем охотиться на них.

И моряк со вздохом вернулся к своей работе. В каждом моряке сидит рыболов, и если удовольствие, полученное от рыбной ловли, прямо пропорционально размеру улова, то можно себе представить, что испытывает китобой при виде кита.

Между тем кит, видимо, и не собирался покинуть воды острова Линкольна.

Гедеон Спилет и Герберт, когда они не охотились, и Наб в свободные от кухонных дел минуты видели его быстро рассекающим спокойную воду бухты Союза — от мыса Когтя до мыса Челюсти. Кит, работая хвостовым плавником, двигался в воде толчками со скоростью, иногда достигавшей двенадцати миль в час. Порой он так близко подплывал к островку Спасения, что его можно было рассмотреть всего — от головы до конца хвоста. Этот чёрный кит был представителем почти вконец истреблённого подсемейства настоящих китов.

Видно было, как он выбрасывает из ноздрей на огромную высоту фонтаны пара… или воды, ибо, как это ни странно, натуралисты до сих пор не решили вопроса — водяные ли это брызги или выдыхаемый тёплый воздух, мгновенно превращающийся на морозе в пар.

Присутствие громадного млекопитающего очень занимало колонистов, особенно Пенкрофа, который совершенно потерял покой и не мог из-за этого работать. В конце концов моряк стал даже во сне видеть кита и тосковал по нем, как ребёнок по игрушке.

Утром 3 мая колонистов разбудил крик Наба. Из окошка тот увидел, что кит лежит на отмели мыса Находки, едва в трёх милях от Гранитного дворца. Очевидно, он попал на мель во время прилива, а теперь, при отливе, не мог выбраться в открытое море. Так или иначе, но нужно было поспешить, чтобы отрезать ему путь к отступлению.

Вооружившись пиками с железными наконечниками и кирками, колонисты бегом устремились к мысу Находки и меньше чем в двадцать минут очутились возле огромного животного.

— Какое чудовище! — воскликнул Наб.

Действительно, этот южный кит был гигантских размеров — не менее восьмидесяти футов в длину, и весить он должен был по крайней мере полтораста тысяч фунтов.

Млекопитающее лежало неподвижно, не пытаясь воспользоваться начавшимся приливом, чтобы выбраться в открытое море. Колонисты поняли причину этой неподвижности, когда обошли кругом гигантскую тушу, — кит был мёртв, и гарпун торчал в его боку.

— Значит, где-то поблизости недавно были китобои, — сказал Гедеон Спилет.

— Почему вы думаете? — спросил моряк. — А гарпун!

— Гарпун ничего не доказывает, мистер Спилет, — ответил Пенкроф. — Бывает, что раненный гарпуном кит проходит тысячи миль. Может быть, этого кита ранили где-нибудь в Северном Ледовитом океане.

— Однако… — начал Гедеон Спилет, не удовлетворённый объяснением моряка.

— Это вполне возможно, — прервал его Сайрус Смит. — Но давайте сначала осмотрим гарпун, может быть, на нём выгравировано название китобойного судна.

Пенкроф вырвал гарпун из бока кита и прочитал следующую надпись:

— Вайн-Ярд! — воскликнул он. — Да это ведь моя родина! И я «Марию-Стеллу» знаю. Прекрасное китобойное судно. Ах, друзья мои, подумайте только — судно из Вайн-Ярда!

Так как трудно было ожидать, что «Мария-Стелла» явится за загарпуненным ею китом, колонисты решили немедленно приступить к разделке туши, пока она не стала разлагаться.

Хищные птицы уже кружили над ней, и их пришлось отгонять ружейными выстрелами.

Кит оказался самкой, и вымя его было наполнено молоком, которое, по мнению естествоиспытателя Диффенбаха, вполне заменяет коровье молоко и не отличается от него ни вкусом, ни цветом, ни составом.

Пенкроф, некогда служивший на китобойном судне, руководил разделкой туши — довольно неприятным занятием, длившимся три дня. Никто не уклонялся от этой работы, даже Гедеон Спилет, так что моряк в конце концов признал его «вполне удовлетворительным китобойцем».

Китовый жир, разрезанный на куски по тысяче фунтов каждый, был растоплен в глиняных сосудах тут же на месте — колонисты не хотели отравлять воздух в окрестностях Гранитного дворца. Один язык дал около шести тысяч фунтов, а нижняя губа — четыре тысячи.

Кроме жира, надолго обеспечившего колонистов стеарином и глицерином, остался ещё китовый ус, который должен был найти какое-нибудь применение в хозяйстве, хотя на острове Линкольна ни зонтики, ни тем более корсеты не были в ходу. Верхняя челюсть кита была снабжена восемью сотнями роговых пластинок, заострённых на концах и представлявших как бы зубцы гигантского гребня. Эти зубцы, каждый по шесть футов длиной, стоящие густыми рядами, служат киту для того, чтобы задерживать тысячи мелких рыбёшек и моллюсков, которыми он питается.

Закончив разделку туши, колонисты вернулись к прерванным занятиям, предоставив кита морским птицам, которые быстро обклевали его до костей.

Но перед тем, как вернуться на верфь, инженер занялся какой-то операцией, возбудившей любопытство во всех колонистах. Взяв дюжину пластинок китового уса, он разрезал каждую на шесть частей и заострил с обеих сторон концы полученных полосок.

— Что вы делаете, мистер Смит? — спросил инженера Герберт.

— Это пригодится нам, чтобы убивать волков, лисиц и даже ягуаров, только не сейчас, а зимой, когда у нас будет лёд.

— Не понимаю… — начал Герберт.

— Сейчас поймёшь, мой мальчик, — прервал его инженер. — Зимой я сверну в спираль эти полоски и буду поливать их водой до тех пор, пока они совсем не обледенеют. Тогда я покрою ледяной катышек слоем жира и разбросаю по земле в местах, где водятся дикие животные. Что произойдёт, когда голодное животное проглотит эту приманку? Теплота его желудка растопит лёд, и спиралька из китового уса, распрямившись, проткнёт стенки желудка.

— Вот это остроумно! — воскликнул Пенкроф.

— Это не моё изобретение, а охотников-алеутов. Но нам эти приманки сэкономят порох и пули. Итак, подождём до зимы!

Между тем постройка судна подвигалась вперёд. Можно было уже видеть его очертания и предсказать, что оно будет обладать превосходными мореходными качествами.

Пенкроф работал невероятно мною. Надо было обладать его железным здоровьем, чтобы не поддаться усталости.

Товарищи потихоньку готовили ему награду за все его труды, и день 31 мая стал одним из самых счастливых дней в жизни моряка.

В этот день после обеда Пенкроф по обыкновению собирался вернуться на верфь, как вдруг чья-то рука опустилась на его плечо.

Это был Гедеон Спилет.

Журналист сказал:

— Куда это вы спешите, друг мой? Разве можно уже вставать из-за стола? Вы забываете про десерт, Пенкроф!

— Спасибо, мистер Спилет, мне не хочется сладкого.

— Ну, выпейте хоть чашку кофе!

— Тоже не хочется. Благодарю!

— Тогда, может быть, трубочку выкурите?

Пенкроф вскочил из-за стола: его добродушное лицо побледнело от волнения, когда он увидел, что журналист подносит ему трубку, набитую табаком, а Герберт — раскалённый уголёк.

Моряк хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова. Схватив трубку, он поднёс её к губам и, разжегши табак, сделал одну за другой пять-шесть затяжек.

Густое облако дыма окутало его со всех сторон, и из этого облака донёсся растроганный голос, повторявший:

— Табак! Настоящий табак!..

— Да, Пенкроф, настоящий и хороший табак, — сказал Сайрус Смит.

— Теперь на нашем острове нет ни в чем недостатка!

И Пенкроф курил, курил, курил…

— Кто нашёл табак? — спросил он. — Ты, Герберт?

— Нет, Пенкроф, это мистер Спилет.

— Мистер Спилет! — воскликнул моряк и, бросившись к журналисту, прижал его к груди с такой силой, что тот долго не мог отдышаться.

— Уф, — сказал он, переводя дыхание. — Вы обязаны этим, Пенкроф, не только мне, но и Герберту, определившему растение, Сайрусу Смиту, приготовившему его, и Набу, сохранившему секрет.

— Друзья мои, я никогда не забуду этого! — растроганно сказал моряк. — До самой смерти буду помнить!..

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Зима началась в июне, соответствующем в этих широтах декабрю Северного полушария, и главной заботой колонистов стало изготовление зимней одежды. Они обстригли муфлонов кораля и получили превосходного качества шерсть. Оставалось теперь превратить её в ткань.

Сайрус Смит, не имея возможности строить сложные текстильные машины для чесания, трепания и кардования шерсти, решил ограничиться изготовлением так называемого войлока, получающегося от сцепления волокон при валянии шерсти простым деревянным вальком. Правда, войлок жёсток на ощупь и негибок, но зато он лучше всякой другой шерстяной ткани хранит тепло. Кстати, у муфлонов была короткая шерсть, то есть как раз такая, которая нужна для изготовления войлока.

При помощи всех остальных колонистов, в том числе и Пенкрофа, снова оторвавшегося от постройки судна, инженер приступил к подготовке шерсти для валяния. Прежде всего нужно было обезжирить её. Для этого шерсть вымачивали в течение суток в чанах с нагретой до семидесяти градусов водой. Затем её хорошенько вымыли в воде с примесью соды. После сушки сырьё для валяния было готово. Оставалось построить сукновальню; для её работы инженер применил движущую силу водопада.

Это была простейшая машина, в точности копировавшая предка нынешних паровых и электрических сукновальных машин. Она состояла из деревянной рамы, корыт, в которые наваливалась шерсть, толкачей и вала с двумя кулачками. Приводимый в движение силой падения воды вал при помощи кулачков поочерёдно поднимал то один, то другой толкач и опускал их в корыта с шерстью. От тяжести толкачей шерсть сваливалась, перепутывалась и выходила из корыт в виде войлока, одинаково годного для изготовления одеял и верхней одежды. Теперь колонисты во всеоружии готовы были встретить самую холодную зиму.

Холода наступили в двадцатых числах июня. Пенкрофу, к его величайшему огорчению, пришлось приостановить постройку судна, которая, впрочем, продвинулась так далеко вперёд, что весной шлюп уже мог быть спущен на воду.

Моряку во что бы то ни стало хотелось навестить остров Табор. Сайрус Смит не одобрял этой мысли, так как нечего было и думать найти помощь на этом необитаемом и бесплодном скалистом островке, а путешествие в сто пятьдесят миль было нешуточным риском для маленького судёнышка.

— Странно то, Пенкроф, — пытался он разубедить моряка, — что вы всегда говорите о своём нежелании расстаться с островом Линкольна и первый же хотите покинуть его!

— Только на несколько дней, мистер Смит, — возразил моряк. — И только для того, чтобы ознакомиться с островом Табор.

— Но он меньше и бесплодней нашего острова.

— Я не сомневаюсь в этом.

— Так к чему же рисковать собой?

— Чтобы узнать, что там делается!

— Но там ничего не может происходить!

— Как знать!

— А если вас застигнет в пути буря?

— Летом этого не может быть. Но всё-таки, так как надо всё предвидеть, я поеду только с Гербертом.

— Пенкроф, — сказал инженер, кладя ему руку на плечо, — неужели вы думаете, что мы утешимся когда-нибудь, если произойдёт несчастье с вами или с этим мальчиком, который волей случая стал нашим сыном?

— Ручаюсь вам, мистер Смит, — с непоколебимой уверенностью заявил моряк, — что мы не причиним вам этого горя. Впрочем, сейчас об этом ещё рано говорить, а когда мы спустим на воду наш красавец шлюп и вы убедитесь в его превосходных качествах, вы и не подумаете отговаривать меня. Скажу вам по секрету, что мой шлюп будет лучшим в мире судном!

— Вы могли бы сказать наш шлюп, — рассмеявшись, сказал инженер.

Такие разговоры часто происходили между моряком и инженером, но каждый оставался при своём мнении.

Первый снег выпал в конце июня. Хотя в корале были заранее заготовлены запасы на всю зиму и не было нужды в частом посещении его, колонисты условились, что будут навещать кораль не реже одного раза в неделю.

Снова были расставлены западни, и впервые были испробованы приманки Сайруса Смита. Китовый ус, свёрнутый спиралькой и скрытый под слоями льда и жира, был разбросан на опушке леса в том месте, где обычно проходят на водопой звери.

К полному удовлетворению инженера, эта алеутская приманка действовала великолепно. На неё попалось с дюжину лисиц, несколько диких кабанов и даже один ягуар. Все они умерли от прободения желудка.

С наступлением зимы возобновились работы внутри Гранитного дворца — починка платья, разные мелкие поделки и, наконец, шитьё парусов всё из той же неистощимой оболочки воздушного шара.

В июле настали жестокие морозы. Но так как колонисты не жалели ни дров, ни угля, в Гранитном дворце было тепло. Сайрус Смит установил второй камин в большом зале, и теперь колонисты обычно собирались здесь по вечерам. Они разговаривали, работая, или читали зслух, когда делать было нечего, и время проходило незаметно.

Колонисты по-настоящему блаженствовали, сидя по вечерам за чашкой бузинного кофе в ярко освещённом, жарко натопленном зале, когда на открытом воздухе выла и ревела буря.

Сайрус Смит, осведомлённый почти во всех областях техники и экономики, обычно делился по вечерам своими знаниями с товарищами.

Однажды, после очередной его лекции на тему об индустриальном развитии мира, Гедеон Спилет задал ему следующий вопрос:

— Скажите, дорогой Сайрус, не может ли в один прекрасный день технический прогресс мира остановиться?

— Но почему?

— Из-за недостатка каменного угля, этого ценнейшего из ископаемых богатств природы.

— Да, действительно, уголь представляет огромную ценность, — согласился инженер.

— И вы согласны со мной, — сказал Гедеон Спилет, — что когда-нибудь настанет день, когда все запасы его будут исчерпаны?

— О, покамест эти запасы ещё очень велики, и из недр земли извлекается ежегодно только самая незначительная их часть.

— Но вы же сами говорили, что с ростом индустриализации потребление угля возрастёт в геометрической прогрессии.

— И это верно; но, с другой стороны, если даже будут исчерпаны разрабатываемые теперь месторождения угля, хотя при применении новых машин и углублении шахт их ещё хватит на много лет, останутся американские и австралийские залежи, которые надолго обеспечат нужды промышленности.

— На сколько? — спросил журналист.

— Лет на двести пятьдесят — триста.

— Нас это устраивает, — сказал Пенкроф, — но бедным нашим правнукам придётся плохо!

— Они найдут какую-нибудь замену углю, — возразил Герберт.

— Надо надеяться, — сказал Гедеон Спилет. — Ибо, если не будет угля, станут машины, станут поезда, пароходы, фабрики, заводы — всё то, что движет прогресс.

— Но что же заменит уголь? — спросил Пенкроф. — Как вы думаете, мистер Смит?

— Вода, мой друг, — ответил инженер.

— Как? — воскликнул моряк. — Вода будет гореть в топках пароходов и локомотивов? Вода будет нагревать воду?

— Да, но вода, разложенная на свои составные части, — ответил инженер. — Воду, вероятней всего, будут разлагать электричеством, которое к тому времени будет полностью изучено и подчинено человеку. Да, друзья мои, я уверен, что в недалёком будущем вода заменит топливо и водород и кислород, образующие её, станут неиссякаемым и могучим источником тепла и света. Наступит день, когда трюмы пароходов и тендеры паровозов вместо угля будут загружены баллонами с этими двумя газами, сжатыми до минимального объёма, и они будут сгорать с огромной тепловой отдачей. Таким образом, бояться за наше потомство не приходится. Пока Земля будет обитаема, она не будет испытывать недостатка ни в свете, ни в тепле, ни в пище, ни в одежде.

— Хотел бы я дожить до этих дней, когда вода заменит уголь! — сказал моряк.

— Ты слишком рано родился, Пенкроф, — произнёс Наб, до тех пор не раскрывавший рта.

Но не слова Наба прервали беседу. Вдруг Топ залаял с теми же интонациями, которые и раньше обращали на себя внимание и тревожили инженера. Продолжая лаять, собака подбежала к колодцу, отверстие которого находилось в конце внутреннего коридора.

— Что это Топ лает? — спросил Пенкроф.

— И Юп что-то заворчал!

Действительно, орангутанг присоединился к собаке, и оба они проявляли видимые признаки беспокойства.

— Очевидно, какое-то морское животное укрылось в основании колодца. Ведь он выходит прямо к океану, — попытался объяснить тревогу животных журналист.

— Другого объяснения не придумаешь, — сказал моряк. — Замолчи, Топ! Юп, пошёл в свою комнату!

Собака и обезьяна замолчали. Юп покорно пошёл в свою каморку.

Топ же оставался в зале и по временам продолжал тревожно рычать.

Колонисты скоро забыли об этом происшествии, но инженер весь вечер просидел нахмурившись и не открывал рта.

Весь конец июля попеременно шли то дождь, то снег. Эта зима оказалась более тёплой, чем прошлая, ниже -13° ртутный столбик в термометре не опускался. Но если холода были не такими резкими, как прошлой зимой, то бури были более частыми, а ветер дул почти беспрерывно.

Море несколько раз заливало Камин.

Колонисты, глядя из окон Гранитного дворца на огромные волны, бессильно разбивающиеся у подножия их жилища, чувствовали себя бесконечно счастливыми. Зрелище было действительно величественное и интересное для людей, находившихся в полной безопасности. Волны, пенясь, взлетали на огромную высоту и обрушивались всей своей страшной массой на берег, докатываясь до гранитного массива, который служил основанием жилищу колонистов. Водяные брызги взлетали на сотню футов вверх.

В такие бури было опасно ходить по острову, так как ветер часто валил деревья. Несмотря на это, колонисты аккуратно раз в неделю навещали кораль. К счастью, участок, где его построили, был защищён от бешенства урагана юго-восточными отрогами горы Франклина. Поэтому ни ограда, ни постройки, ни деревья кораля не пострадали.

Зато птичий двор, помещающийся на плоскогорье Дальнего вида и, следовательно, открытый всем ветрам, был изрядно потрёпан бурей: крышу голубятни дважды срывало, и ограда была повалена. Всё это приходилось переделывать заново и строить более прочно — остров Линкольна, как оказалось, был расположен в центре самой скверной части Тихого океана, где образуются циклоны, хлещущие его, как кнут хлещет волчок. Только здесь волчок был неподвижен, а кнут вращался вокруг своей оси.

В начале августа буря несколько утихла. Но вместе с успокоением пришли и холода, и столбик термометра упал до 22° ниже нуля.

3 августа состоялась давно задуманная и всё откладывавшаяся экскурсия к болоту Казарки.

Охотников привлекали в изобилии водившиеся там водяные птицы: дикие утки, чирки, нырки и т.д. Поэтому давно уже было принято решение в первый же погожий день отправиться туда на охоту.

В экскурсии приняли участие не только Гедеон Спилет и Герберт, но также Пенкроф и Наб. Сайрус Смит отказался присоединиться к товарищам, сказавшись занятым.

Охотники направились к болоту по дороге в порт Шара, пообещав к вечеру вернуться домой. Топ и Юп сопровождали их. Как только они перешли мост через реку Благодарности, инженер поднял его и вернулся в Гранитный дворец, чтобы привести в исполнение план, ради которого он остался один дома.

План этот заключался в следующем: осмотреть самым внимательным образом, сверху донизу, колодец, сообщавшийся с морем.

Почему Топ так часто кружил возле его отверстия? Почему он так странно лаял, подбегая к колодцу? Почему Юп всегда разделял волнение Топа? Может быть, в этом колодце есть ответвление, соединяющее его с какой-то частью суши?

Все эти вопросы Сайрус Смит хотел выяснить, но так, чтобы никто из его товарищей об этом не знал. Поэтому он откладывал исследование колодца до того дня, когда случай оставит его одного дома.

Инженер решил спуститься в колодец по старой верёвочной лестнице, лежавшей без дела с тех пор, как была установлена подъёмная машина. Он подтащил лестницу к выходному отверстию колодца, диаметр которого достигал шести футов, крепко привязал её и спустил в глубину. Затем, зажегши фонарь и вооружившись револьвером и ножом, стал спускаться по ступенькам.

В стенах колодца нигде не было видно никаких отверстий. Но местами неровности гранита образовали выступы, цепляясь за которые сильное и ловкое существо без труда могло подняться до выходного отверстия колодца. Эта мысль пришла в голову инженеру, но, сколько он ни искал подтверждения её, никаких следов на выступах ему не удалось обнаружить.

Сайрус Смит продолжал спускаться, освещая фонарём каждый миллиметр стены, но ничего подозрительного не нашёл.

Достигнув последних перекладин лестницы, он почувствовал близость воды, поверхность которой была в тот миг совершенно спокойна. Нигде в стенах колодца не было ни одного отверстия, через которое могло бы проникнуть живое существо.

Инженер постучал по стене рукояткой ножа. Гранит ответил глухим звуком, свидетельствовавшим о компактности его массива.

Чтобы добраться до дна колодца, нужно было сначала пройти сквозь его подводную часть, постоянно заполненную океанской водой. Это было доступно только какому-нибудь морскому животному.

Выяснить, где именно кончался колодец, в какой точке побережья он соединялся с открытым океаном, инженер не мог.

Закончив осмотр, Сайрус Смит взобрался обратно по лестнице, снова прикрыл отверстие колодца и в глубоком раздумье вернулся в большой зал Гранитного дворца.

«Я ничего не обнаружил, — сказал он себе, — но всё-таки тут что-то есть!»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Вечером охотники вернулись домой, до отказа нагруженные дичью. Они настреляли её столько, сколько могут унести четверо людей. Даже Топ нёс связки нырков вместо ошейника, а Юп был перепоясан бекасами.

— Вот, мистер Смит, — воскликнул восторженно Наб, — это называется поохотиться! Посмотрите, сколько из этого выйдет копчёностей и паштетов! Только мне одному со всем не справиться. Не поможешь ли ты мне, Пенкроф?

— Нет, Наб, мне нужно заняться оснасткой судна. Постарайся обойтись без меня, — сказал моряк.

— А вы, Герберт?

— Завтра моя очередь ехать в кораль, — ответил юноша.

— Тогда, может быть, вы, мистер Спилет?

— Я готов, Наб, — согласился журналист. — Только предупреждаю тебя, что я твои кулинарные секреты напечатаю в газете.

— Как вам будет угодно, мистер Спилет, я ничего против этого не имею.

Назавтра Гедеон Спилет, возведённый в звание поварёнка, водворился на кухне. Инженер ещё накануне рассказал ему о своём исследовании, и журналист вполне согласился с ним, что хотя ничего подозрительного и не удалось обнаружить, но тут кроется какая-то тайна.

Холода держались всю неделю, и колонисты выходили из дому только для того, чтобы навестить птичник. Весь Гранитный дворец был пропитан аппетитными запахами блюд, приготовляемых Набом и журналистом. Однако не всё добытое на охоте было превращено в консервы и паштеты. Пользуясь тем, что в эти холодные дни дичь нисколько не портилась, колонисты в течение нескольких дней ели её в свежем виде и пришли к выводу, что на свете нет кушанья вкусней, чем жаркое из болотной дичи.

В продолжение целой недели Пенкроф при помощи Герберта сшивал паруса для шлюпа. Моряк работал с таким увлечением, что паруса вскоре были готовы. Верёвки для снастей оказались отличного качества, так как колонисты сохранили сетку оболочки воздушного шара. Материала было достаточно, и моряк сделал из него ликтросы, гордень, ванты и шкоты. По указаниям Пенкрофа Сайрус Смит выточил для него блоки на своём токарном станке. Таким образом, всё снаряжение судна было изготовлено ещё до того, как окончилась постройка корпуса.

Пенкроф сшил даже флаг, окрасив его полотнище в национальные цвета при помощи различных растений, указанных ему Гербертом. Только к тридцати семи звёздам, представляющим на американском флаге тридцать семь штатов республики, моряк прибавил тридцать восьмую звезду — звезду «штата Линкольна», так как он считал остров неотделимой частью своей родины.

В ожидании, пока этот флаг взовьётся над шлюпом, колонисты подняли его над входом в Гранитный дворец.

Между тем зима подходила к концу. Казалось уже, что эта вторая зима на острове пройдёт без каких бы то ни было неприятных событий, как вдруг в ночь с 11 на 12 августа плоскогорье Дальнего вида подверглось опасности полного опустошения.

После утомительного трудового дня колонисты крепко спали. Вдруг около четырёх часов утра их разбудил отчаянный лай Топа. Собака лаяла теперь не у отверстия колодца, а у двери. Она царапала её когтями, точно желая высадить. Юп также испускал отрывистые крики.

— Что с тобой, Топ? — спросил Наб, вскочивший первым.

Собака ещё пуще залаяла.

— Что с ней случилось? — спросил Сайрус Смит.

Все колонисты, как были, неодетые, кинулись к окнам. Перед их глазами расстилалась пелена снега, чуть белевшая в непроглядно чёрной ночи. Ничего увидеть нельзя было, но зато они явственно услышали лай, доносившийся снизу. Ясно было, что на берег у подножия дворца забрались какие-то животные, разглядеть которых не было возможности.

— Кто там? — спросил Пенкроф.

— Волки, ягуары или обезьяны, — ответил Наб.

— А наш птичник! — воскликнул Герберт. — А наш огород!

— Как они пробрались сюда? — недоумевал Пенкроф.

— Они, вероятно, прошли по мосткам, — сказал инженер. — Кто-то из нас забыл поднять их.

— В самом деле, — признался журналист. — Помнится, я не поднял мостика на берегу…

— Вот за это спасибо, мистер Спилет! — вскричал моряк.

— Что сделано, того не воротишь! — остановил Пенкрофа Сайрус Смит. — Лучше подумаем, что теперь предпринять.

Таковы были вопросы и ответы, которыми быстро обменялись колонисты. Ясно было, что звери — какие, это было пока неизвестно, — перебрались по мосткам через водосток и теперь угрожали самому плоскогорью Дальнего вида. Надо было предупредить их вторжение и дать им бой на подступах к плоскогорью.

— Но что же это за звери? — ещё раз спросил Пенкроф, прислушиваясь к смутно доносившемуся лаю.

Герберт вдруг вздрогнул: он вспомнил, что уже однажды слышал этот лай — во время первого посещения истоков Красного ручья.

— Это шакаловые лисицы! — воскликнул он.

— Вперёд! — вскричал моряк.

И все колонисты, наспех одевшись и вооружившись топорами, карабинами и ружьями, кинулись в корзину подъёмника и быстро спустились на берег.

Шакаловые лисицы, когда их много и когда они озлоблены голодом, — очень опасные животные. Однако колонисты, не колеблясь, бросились в самую гущу стаи.

Выстрелы, пронзившие темноту ночи короткими вспышками света, заставили податься назад первые ряды наступавших.

Колонистам всего важнее было не допустить лисиц на плоскогорье Дальнего вида: там были огороды, птичник и хлебное поле; нашествие голодных лисиц грозило всему этому опустошением и гибелью. Так как дорога на плоскогорье была только одна — узкая полоска вдоль левого берега реки Благодарности, то именно здесь и нужно было устроить живой заслон.

Все отлично понимали это, и, по приказу Сайруса Смита, колонисты быстро выстроились поперёк дороги. Топ, широко раскрывший пасть, обнажая острые клыки, Юп, размахивавший, как палицей, подаренной ему Пенкрофом дубиной, стали впереди колонистов.

Ночь была очень тёмной. Только при вспышках выстрелов, из которых каждый должен был попасть в цель, колонисты видели своих врагов. Лисиц было не меньше сотни, и глаза их блестели в темноте, как раскалённые угольки.

— Нельзя пропускать их! — вскричал Пенкроф.

— Не пропустим! — ответил инженер.

Задние ряды лисиц напирали на передние, и колонистам беспрерывно приходилось пускать в ход то ружья, то топоры.

Множество трупов шакаловых лисиц уже валялось на земле, но количество нападавших не уменьшалось. Колонистам даже казалось, что стая всё время увеличивается.

Вскоре битва пошла врукопашную. Все колонисты получили по нескольку ран, к счастью пустячных. Герберт выстрелом в упор избавил Наба от лисицы, взобравшейся к нему на спину. Топ обезумел от ярости и, только успев перегрызть горло одному противнику, уже кидался к следующему. Юп, вооружённый дубиной, бил ею без отдыха. Его никак не удавалось оттащить назад. Обладая, очевидно, способностью видеть во тьме, он всё время кидался в самую гущу боя и только отрывистым, резким свистом выдавал своё крайнее возбуждение. В пылу боя он забрался далеко в ряды врагов, и при свете выстрелов колонисты увидели, что он бешено отбивается от нападающих на него со всех сторон лисиц.

После двух часов непрерывного сражения колонисты наконец одержали победу. При первых лучах зари лисицы отступили к мостику, который Наб поспешил поднять за ними. Когда окончательно рассвело, колонисты насчитали около пятидесяти трупов лисиц на снегу.

— Где Юп? — вскричал Пенкроф.

Юп исчез. Наб окликнул его, и в первый раз Юп не ответил на призыв своего друга.

Все бросились на поиски Юпа, боясь найти его мёртвым. Очистив площадку от трупов, запятнавших её своей кровью, они нашли оранга буквально погребённым под кучей шакаловых лисиц.

Бедный Юп ещё держал в руке обломок дубины. Когда она сломалась, безоружная обезьяна была опрокинута на землю. Глубокие раны покрывали её грудь.

— Юп жив! — воскликнул Наб, склонившийся над орангутангом.

— Тогда мы спасём его, — сказал моряк. — Мы будем ухаживать за ним как за братом.

Юп, казалось, понял слова моряка. Он склонил ему голову на плечо, словно в знак благодарности. Раны колонистов оказались только царапинами, так как огнестрельное оружие держало лисиц на почтительном расстоянии. Более или менее серьёзно пострадал только орангутанг.

Наб и Пенкроф перенесли Юпа к подъёмнику. Несмотря на боль от переноски, храбрый орангутанг один только раз застонал. Корзину подъёмника тихонько подняли до дверей Гранитного дворца, и там Наб уложил оранга на лучшую постель.

Гедеон Спилет промыл его раны. Ни одна не казалась тяжёлой, ни одна не задевала сколько-нибудь важного для жизни органа. Но Юп был ослаблен потерей крови, и вскоре у него начался сильный жар.

Бедного оранга перевели на строжайшую диету и заставили выпить несколько чашек жаропонижающих настоев из лекарственных трав, которыми располагала аптека колонии.

Юп заснул сначала очень беспокойным сном. Но мало-помалу дыхание его стало ровней. Колонисты тихонько вышли из комнаты, чтобы не нарушать его покоя. Только Топ изредка «на цыпочках» подходил к постели друга и лизал его лапу, свисавшую с кровати.

Первым долгом колонисты оттащили подальше в лес трупы убитых лисиц и там глубоко закопали их в землю.

Ночное нападение, которое могло окончиться очень печально, дало им хороший урок. Теперь они не ложились спать, не проверив, все ли мосты подняты.

Юп, здоровье которого в первые дни внушало серьёзные опасения, стал быстро поправляться. Его могучий организм поборол болезнь, и Гедеон Спилет, немножко смысливший в медицине, вскоре объявил его вне опасности. 16 августа Юп начал есть. Наб готовил ему всякие сладкие блюда, и тот с жадностью поедал их. Надо признаться, что Юп был обжорой и сластёной, а Наб ничего не делал, чтобы отучить его от этого порока.

Через десять дней после ранения мистеру Юпу было разрешено встать с постели. Все его раны затянулись, и можно было не сомневаться, что в несколько дней к обезьяне вернётся вся её былая мощь и ловкость. Как все выздоравливающие, Юп стал неимоверно прожорливым. Журналист не мешал ему обжираться, веря, что инстинкт животного сам предостережёт Юпа от излишеств.

25 августа Наб вдруг позвал своих товарищей, сидевших в большом зале:

— Мистер Смит, мистер Спилет, Пенкроф и Герберт! Идите сюда!

Колонисты поспешили на его зов в комнату Юпа. Что же они увидели? Орангутанг невозмутимо и серьёзно сидел на табуретке и курил.

— Моя трубка! — воскликнул Пенкроф. — Он взял мою трубку! Ах, негодяй! Ну, кури на здоровье, брат, я тебе её дарю!

И Юп выпускал клубы дыма один за другим, испытывая, видимо, при этом величайшее наслаждение. Сайруса Смита это нисколько не удивило. Он рассказал колонистам о многих случаях, когда приручённые обезьяны приучались курить. С этого дня мистер Юп стал обладателем собственной трубки, которая висела постоянно над его койкой, и собственного запаса табака. Он сам набивал себе трубку, разжигал её горящим угольком и, куря, казался счастливейшим из четвероногих. Не приходится и говорить, что общность вкусов ещё более укрепила узы дружбы, связывавшие моряка с орангутангом.

— Я думаю, что Юп настоящий человек! — говаривал моряк Набу. — Скажи, ты бы удивился, если бы он заговорил в один прекрасный день?

— Нисколько, честное слово! Меня скорее удивляет, — ответил Наб, — что он не говорит!

— А забавно было бы, — продолжал моряк, — если бы в один прекрасный день Юп подошёл ко мне и сказал: «Поменяемся трубками, Пенкроф!»

— Да, — сказал Наб. — Какая досада, что он нем от природы!

В сентябре весна окончательно вступила в свои права, и работы на открытом воздухе возобновились.

Постройка судна быстро подвигалась вперёд. Обшивка бортов уже была полностью закончена, и сейчас подходило к концу крепление перемычек. Пенкроф предложил инженеру обшить корпус досками и изнутри, что должно было придать судну ещё большую прочность.

Не зная, какие неожиданности готовит колонии будущее, инженер одобрил мысль моряка об укреплении судна.

Внутренняя обшивка и палуба были закончены к 15 сентября.

Все швы обшивки и корпуса были тщательно законопачены паклей и залиты кипящей смолой.

Вместо балласта шлюп нагрузили обломками гранита, общим весом примерно около двенадцати тысяч фунтов. Поверх балласта был настлан помост. Внутренность корпуса была поделена перегородкой на две каюты, вдоль стен которых шли длинные скамьи, служившие в то же время и ящиками. Основание мачты находилось как раз посредине между каютами. Из каждой каюты на палубу вёл люк, закрывавшийся плотно пригнанной крышкой.

Пенкроф без труда разыскал на острове мачтовый лес. Он выбрал молодую сосну с прямым стволом без ответвлений; очистив её от коры и срубив верхушку, он получил прекрасную мачту. Железные части мачты, руля и корпуса были изготовлены в кузнице, грубо, но прочно. Наконец, реи, гик, флагшток и вёсла были закончены в первых числах октября.

Решено было испробовать судно в плаванье вокруг острова, чтобы определить его мореходные качества и степень его надёжности.

10 октября шлюп был спущен на воду. Пенкроф сиял. Спуск прошёл благополучно. Вполне снаряжённое судёнышко на катках было подведено к берегу реки во время отлива и с первыми же приливными волнами закачалось на поверхности воды под громкие аплодисменты колонистов, а особенно Пенкрофа, не проявившего в этом случае ни тени скромности. Его тщеславие должно было, впрочем, находить пищу и после спуска шлюпа, так как с общего согласия всех колонистов ему было вверено командование судном и присвоено звание капитана.

Капитан Пенкроф первым долгом потребовал, чтобы шлюпу было дано название. После долгих споров большинством голосов решено было наименовать шлюп «Благополучным».

Уже с первой минуты, как только «Благополучный» закачался на волнах, можно было видеть, что судёнышко выстроено на славу и что оно будет отлично держаться на море в любую погоду. Пробную поездку колонисты решили, впрочем, совершить тотчас же, не откладывая. Погода стояла превосходная, ветер дул с юго-востока, и волнение было умеренное.

— Готовься к посадке! — крикнул капитан Пенкроф.

Но колонисты ещё не завтракали в это утро, да, кроме того, было бы благоразумно захватить с собой на борт провизию, так как экскурсия могла продлиться до вечера.

Сайрусу Смиту так же, как и моряку, не терпелось испробовать выстроенный по его чертежам корабль. Однако он не разделял слепой веры моряка в достоинства своего детища и счастлив был, что тот больше не заговаривает о поездке на остров Табор. Инженер надеялся даже, что моряк оставил эту мысль. Ему было страшно подумать, что двое-трое его товарищей рискнут отправиться в простор океана на этом крохотном и ненадёжном судёнышке, едва в пятнадцать тонн водоизмещением.

В половине одиннадцатого всё население колонии, включая Топа и Юпа, было уже на борту шлюпа. Наб и Герберт по команде капитана подняли якорь.

Сайрус Смит и журналист поставили паруса, и «Благополучный», направляемый умелой рукой Пенкрофа, поплыл.

Выйдя из бухты Союза, «Благополучный» доказал, что при попутном ветре он может развивать вполне достаточную скорость. Обогнув мыс Находки, Пенкроф привёл шлюп к ветру и направил его вдоль южного берега острова. Пройдя несколько кабельтовых, Пенкроф убедился, что «Благополучный» так же хорошо идёт против ветра, как и по ветру, и не дрейфует. Попробовав лавировку, моряк убедился, что и в этом отношении «Благополучный» вполне благополучен.

Пассажиры шлюпа были в восторге. Они располагали теперь надёжным судёнышком, которое могло сослужить им службу при нужде.

Пенкроф направил судно на траверс порта Шара. Отсюда, на расстоянии трёх-четырёх миль от берега, остров предстал перед ними в новом свете. От мыса Когтя до мыса Рептилии открывалась великолепная панорама с густым хвойным лесом на первом плане и свежей зеленью молодой листвы леса Дальнего Запада на втором. Гора Франклина, как декорация, высилась на заднем плане с белым пятном снеговой шапки на макушке.

— Как красиво! — воскликнул Герберт.

— Да, наш остров удивительно красив, — сказал Пенкроф. — Я люблю его, как родное существо. Он приютил нас, нищих и голодных. Теперь же мы не можем пожаловаться на недостаток чего бы то ни было.

— Верно, капитан, — подхватил Наб. — Мы теперь ни в чём не нуждаемся!

И оба испустили троекратное громкое «ура» в честь гостеприимного острова.

Гедеон Спилет, прислонившись к мачте, зарисовывал в записную книжку развёртывавшуюся перед его глазами панораму.

Сайрус Смит молча смотрел на берег.

— Итак, мистер Смит, — обратился к нему Пенкроф, — что вы можете сказать о нашем «Благополучном»?

— Как будто неплохое судёнышко, Пенкроф, — ответил инженер.

— Так. А как вы полагаете, может ли оно предпринять небольшое путешествие?

— Какое путешествие?

— Ну, хотя бы на остров Табор.

— Друг мой, я считаю, что в случае действительной нужды можно было бы, не задумываясь, довериться «Благополучному», даже если предстояло бы совершить более длинный переход. Но, несмотря на это, я буду очень огорчён, если узнаю, что вы решили предпринять поездку к острову Табор, в которой нет никакой нужды.

— Надо же нам познакомиться со своими соседями, — возразил Пенкроф, упорствовавший в своём желании. — Остров Табор — наш сосед, да ещё вдобавок единственный, вежливость требует, чтобы мы хоть однажды навестили его!

— Чёрт побери, — рассмеялся Гедеон Спилет, — Пенкроф становится блюстителем приличий!

— Ничего подобного, — возразил моряк.

Ему не хотелось огорчать Сайруса Смита, но ещё меньше хотелось отказываться от этой поездки.

— Подумайте, Пенкроф, — настаивал инженер. — Ведь вы не можете один отправиться в плаванье.

— Мне достаточно будет одного спутника.

— Допускаю, — согласился инженер. — Значит, вы рискуете лишить колонию острова Линкольна двух из пяти её членов.

— Из шести, — возразил моряк. — Вы забываете Юпа!

— Из семи, — поправил его Наб. — Топ стоит человека.

— Да и риска-то никакого нет, мистер Смит!

— Возможно, — сказал инженер. — Но всё-таки подвергаться опасности без всякой нужды — нелепо.

Упрямый моряк ничего не ответил и прекратил разговор, решив про себя возобновить его при первом удобном случае. Он не знал ещё, что непредвиденное обстоятельство придёт к нему на помощь и превратит в человеколюбивое дело то, что до сих пор было только ничем не оправданным капризом.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

«Благополучный», пройдя несколько миль вдоль берега, взял курс к порту Шара. Колонисты хотели проверить, судоходен ли узкий проход между скалами и отмелью, так как они предполагали сделать порт Шара местом постоянной стоянки шлюпа.

Они подошли уже к самому берегу, как вдруг Герберт, стоявший на носу, крикнул:

— Держи к ветру, Пенкроф, держи к ветру!

— Что там такое? — спросил моряк. — Риф?

— Нет… погоди… Я что-то плохо вижу… Держи ещё круче к ветру! Так держать!..

С этими словами Герберт быстро перегнулся через борт, погрузил руку в воду и, выпрямившись, сказал:

— Бутылка!

Сайрус Смит взял бутылку из его рук, выбил из неё пробку и вытащил листок бумаги, на котором было написано:

— Человек, потерпевший крушение! — воскликнул Пенкроф. — И это в двух сотнях миль от нас! Ах, мистер Смит, теперь, надеюсь, вы не будете возражать против поездки на остров Табор?

— Нет, Пенкроф, — ответил инженер. — Вы поедете туда!

— Завтра же?

— Хоть завтра!

Инженер не выпускал из рук клочка бумаги, вынутого из бутылки. Ещё раз рассмотрев его, он сказал:

— Этот документ, друзья мои, самый текст его говорит прежде всего о том, что потерпевший крушение — человек, сведущий в мореплавании: он совершенно точно указывает координаты острова Табор. Во-вторых, ясно, что он англичанин или американец, ибо записка написана по-английски.

— Это логично, — заметил Гедеон Спилет. — Теперь мы получаем ключ к разгадке тайны ящика, выброшенного на берег. Очевидно, терпевший бедствие у острова Линкольна корабль дотащился до острова Табор и там погиб. Что касается спасшегося при крушении человека, то он должен благодарить судьбу, что Пенкрофу пришла в голову мысль именно сегодня устроить пробную поездку на шлюпе. Выйди мы на день позже — и бутылка могла бы разбиться о скалы!

— Действительно, — воскликнул Герберт, — какое счастливое совпадение, что бутылку прибило к берегу острова Линкольна именно сегодня!

— А вам это совпадение не кажется странным, Пенкроф? — спросил Сайрус Смит.

— Не странным, а удачным, — ответил моряк. — Впрочем, разве вы со мной не согласны, мистер Смит? Должна же была попасть куда-нибудь эта бутылка! Почему бы ей не приплыть сюда?

— Быть может, вы правы, Пенкроф, — задумчиво начал инженер, — но…

— Но, — перебил его Герберт, — ведь ничто не указывает, что эта бутылка пробыла долго в воде. Не правда ли?

— Правда, — отозвался Гедеон Спилет. — Больше того, мне кажется, что записка совсем недавно написана. Как ваше мнение, Сайрус?

— На этот вопрос трудно ответить. Впрочем, мы это скоро узнаем…

Пенкроф не оставался бездеятельным во время этого разговора. Он повернул на другой галс, и «Благополучный» под всеми парусами понёсся к мысу Когтя. Дорогой все колонисты думали о потерпевшем крушение. Не опоздает ли их помощь?

Обогнув мыс Когтя, «Благополучный» около четырёх часов стал на якорь у устья реки Благодарности.

В тот же вечер был составлен план новой экспедиции. Решено было, что в ней, кроме Пенкрофа, примет участие только Герберт, уже знакомый с управлением парусным судном. Выехав назавтра, 11 октября, они могли достигнуть острова Табор 13 октября, так как при попутном ветре шлюп должен был пройти сто пятьдесят миль самое большее в сорок восемь часов. Один день они должны были провести на острове. Положив два-три дня на обратный путь, возвращения «Благополучного» можно было ждать 17—18 октября.

Погода была хорошая, барометр медленно, но неуклонно подымался, ветер дул всё время в одном направлении, — казалось, всё складывалось благополучно для смелых людей, спешивших на помощь несчастному, потерпевшему крушение.

Гедеон Спилет, не забывший ещё своего звания газетного корреспондента, запротестовал против решения оставить его на острове. Он заявил, что скорее пустится вплавь к острову Табор, чем пропустит такое интересное событие. Поэтому и его включили в состав экспедиции.

В тот же вечер колонисты перенесли на борт «Благополучного» постели, оружие, порох и пули, восьмидневный запас провизии и, наконец, компас. Назавтра в пять часов утра друзья попрощались, и Пенкроф, подняв паруса, взял курс прямо на остров Табор.

«Благополучный» отплыл уже на четверть мили от берега, когда команда его заметила на плоскогорье Дальнего вида две человеческие фигуры, машущие руками. То были Сайрус Смит и Наб.

Пенкроф, журналист и Герберт послали прощальный привет своим друзьям.

Всё утро «Благополучный» не терял из виду острова Линкольна. С этого расстояния остров казался зелёной корзинкой с торчащей из неё белой верхушкой горы Франклина. Около трёх часов пополудни остров исчез за горизонтом.

«Благополучный» вёл себя превосходно. Он легко брал волну и развивал достаточную скорость.

Подняв все паруса, Пенкроф вёл судно по компасу прямо к острову.

Через определённые промежутки времени Герберт сменял моряка у руля. Юноша так уверенно вёл судно, что Пенкроф даже при желании не мог бы ни к чему придраться.

Гедеон Спилет развлекал разговорами своих спутников и помогал ставить или убирать паруса. Капитан Пенкроф не мог нахвалиться своим экипажем; он обещал выдать им в награду «по чарке водки».

Перед заходом солнца на небе ненадолго показался серп луны. Ночь наступила тёмная, но звёздная, обещающая хорошую погоду.

Пенкроф из осторожности убавил парусность: внезапно мог налететь шквал, и встретить его под всеми парусами было бы опасно. Эта осторожность казалась излишней в такую спокойную ночь, но Пенкроф был предусмотрительным капитаном, и нельзя было не одобрить его распоряжения.

Журналист спокойно проспал всю ночь. Пенкроф же и Герберт сменялись у руля каждые два часа. Моряк полагался на юношу как на самого себя, и Герберт действительно заслуживал этого доверия.

Ночь прошла спокойно, так же как и следующий день, 12 октября.

«Благополучный» ни на линию не отклонился от курса, и если его не снесло в сторону течением, то он должен был находиться уже невдалеке от острова Табор.

Океан был совершенно пустынен. Редко-редко над ним пролетала какая-то большая птица, альбатрос или фрегат. По-видимому, это были единственные живые существа, посещавшие часть Тихого океана между островом Табор и островом Линкольна.

— А ведь сейчас самый разгар китобойной кампании, — заметил Герберт. — Мне кажется, трудно представить себе более пустынное море.

— Оно не так пустынно, как это тебе кажется, — возразил Пенкроф.

— Что ты хочешь сказать?

— А нас-то ты за людей не считаешь? — рассмеялся моряк. — Что ж, по-твоему, мы дельфины, что ли?

К вечеру, по расчёту моряка, «Благополучный» прошёл около ста двадцати миль, делая в среднем по три с половиной мили в час. Ветер был слабый и, видимо, собирался совсем упасть. Однако капитан Пенкроф надеялся, что на следующее утро остров Табор появится на горизонте, если только шлюп не снесло с курса.

Команда судна не сомкнула глаз в эту ночь с 12 на 13 октября. Глубокое волнение овладело колонистами. Сколько неожиданностей ждало их! Были ли они действительно вблизи острова Табор? Жив ли ещё потерпевший крушение? Кто он? Согласится ли он переменить одно место заключения на другое? Все эти вопросы, ответ на которые можно было получить только завтра, не давали им покоя.

При первых проблесках зари они стали пристально вглядываться в горизонт на западе.

— Земля! — вскричал вдруг Пенкроф около шести часов утра.

Едва видимый на горизонте берег острова Табор находился милях в пятнадцати. Пенкроф направил шлюп прямо к земле. Восходящее солнце осветило теперь несколько горных вершин на острове.

— По-видимому, этот островок значительно меньше нашего острова Линкольна, — заметил Герберт.

В одиннадцать часов утра «Благополучный» находился всего в двух милях от острова. Пенкроф в поисках подходящего для причала места убрал почти все паруса и вёл шлюп вперёд с большой осторожностью.

Теперь перед ними предстал весь островок. Он был покрыт такой же растительностью, как и остров Линкольна. Но, как это ни странно, ни один дымок не указывал на пребывание на нём человека, ни одного сигнала не было на побережье. А между тем записка не оставляла никаких сомнений в том, что на острове нашёл приют потерпевший крушение. Он, несомненно, должен был видеть их приближение.

Не могло быть также сомнений в том, что это был именно остров Табор — других островов в этой части Тихого океана не было.

Между тем «Благополучный», направляемый умелой рукой Пенкрофа, вошёл в извилистый и узкий проход между рифами.

Около полудня киль его зашуршал о песчаное дно.

Всё время, пока длилось причаливание, Гедеон Спилет, не отнимая подзорной трубы от глаз, осматривал берег.

Судёнышко было поставлено на якорь, чтобы отлив не унёс его в море, и Пенкроф с двумя товарищами, зарядив на всякий случай ружья, вышли на берег и направились к видневшемуся поблизости невысокому холму, чтобы с его вершины осмотреть местность.

Исследователи шли по лужайке, тянувшейся до самого подножия холма. Стайки голубей и морских ласточек вырывались у них из-под ног. Из лесу, опушка которого близко подходила к берегу моря, доносился шорох кустарников и шум от бега каких-то пугливых зверьков. Но ничто не указывало на присутствие человека.

Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет взобрались на холм и стали осматривать островок. Береговая линия его с редкими бухтами и мысами тянулась примерно на шесть миль и представляла удлинённый овал.

Море кругом, сколько видел глаз, было пустынно. Ни земли, ни паруса…

В отличие от острова Линкольна, бесплодного и дикого в одной своей части, но богатого и плодоносного во всех остальных частях, этот островок одинаково густо весь порос зеленью. Наискосок, пересекая овал островка, по неширокому лугу катил свои воды быстрый ручеёк, впадавший в океан.

— Да, остров невелик, — сказал Герберт.

— Нам бы на нём было тесно, — добавил Пенкроф.

— Вдобавок, кажется, он необитаем… — сказал журналист.

— Действительно, — подтвердил Герберт, — не видно никаких признаков человека.

— Давайте отправимся на поиски! — предложил Пенкроф.

Моряк и его товарищи вернулись на берег к месту стоянки «Благополучного». Они решили сначала обойти пешком всё побережье островка, прежде чем рискнуть забраться в глубь его.

Идти берегом было легко, только местами дорогу преграждали скалы, но их нетрудно было обойти.

Колонисты направились сначала к югу, спугивая по пути многочисленные стаи водяных птиц и стада тюленей, бросавшихся в воду, как только они приближались.

— Эти животные не в первый раз видят человека, — заметил журналист. — Они боятся людей, следовательно, знакомы с ними.

Через час разведчики дошли до крайней южной точки овала, оканчивавшегося острым мысом, и повернули к северу. Западный берег острова, которым они сейчас шли, ничем не отличался от восточного: это была такая же широкая песчаная полоса, окаймлённая лесом.

На всём побережье острова — они обошли его за четыре часа кругом — не было никаких следов человека.

Остров Табор, по-видимому, был необитаем. Ведь записка в бутылке могла быть написана много месяцев и даже лет тому назад, и потерпевший крушение мог либо возвратиться на родину, либо умереть от лишений.

Строя всевозможные предположения, Гедеон Спилет, Пенкроф и Герберт на скорую руку пообедали на «Благополучном», чтобы до наступления ночи успеть исследовать остров. Около пяти часов вечера они углубились под зелёные своды леса.

Они встретили в лесу разбегавшихся при их приближении животных, главным образом коз и свиней, несомненно европейского происхождения. Очевидно, какое-то китобойное судно завезло сюда несколько пар этих животных, и они быстро размножились тут, Герберт решил на обратном пути захватить с собой по паре коз и свиней для разведения.

Таким образом, не было сомнений в том, что когда-то люди посещали этот остров. Это стало ещё более очевидным, когда путники наткнулись на просеки, прорубленные в лесу, на деревья, явно срубленные топором. Но эти деревья, уже полусгнившие, могли быть срублены много лет назад. Зарубки поросли мхом, и густая трава выросла на проложенных когда-то в лесу тропинках.

— Ясно, — сказал журналист, — что люди не только высаживались на этот остров, но и жили на нём некоторое время. Остаётся узнать, кто здесь был. Сколько человек высадилось? Сколько осталось в живых?

— В записке говорится только об одном потерпевшем крушение, — заметил Герберт.

— Если он всё ещё находится на острове, — сказал Пенкроф, — не может быть, чтобы мы его не нашли.

Исследователи шли по тропинке, пересекающей остров по диагонали. Тропинка неожиданно вывела к ручью, впадавшему в океан.

Не только следы топора и домашние животные выдавали пребывание человека на острове, — то же говорили и некоторые растения: Герберт очень обрадовался, увидев ростки картофеля, моркови, капусты, репы, цикория. Все эти овощи одичали — видно было, что их посадили довольно давно.

Конечно, юный натуралист решил собрать семена, чтобы развести эти овощи на острове Линкольна.

— Вот это хорошо, — сказал моряк. — То-то Наб будет рад!.. Если мы даже не найдём потерпевшего крушение, мы всё-таки не без пользы съездили сюда.

— Правильно, — согласился Гедеон Спилет. — Однако, судя по виду этих растений, можно опасаться, что остров уже с давних пор снова стал необитаем.

— Конечно, — подтвердил Герберт, — обитатель острова, кем бы он ни был, не стал бы так запускать такие драгоценные культуры.

— Вероятно, этот потерпевший крушение был подобран кораблём и вернулся домой, — заметил Пенкроф.

— Значит, по-твоему, записка была написана давно?

— Понятно.

— И бутылка приплыла к острову Линкольна после долгих блужданий по океану?

— Почему бы нет? Но уже смеркается, и нам пора прекратить поиски.

— Вернёмся на борт, а завтра начнём их сызнова, — предложил журналист.

Совет был хорош, и колонисты готовились уже последовать ему, как вдруг Герберт воскликнул:

— Дом!

Колонисты поспешили к показавшейся вдали хижине. Несмотря на тусклый свет сумерек, видно было, что она построена из досок и обтянута просмолённой парусиной.

Дверь была не заперта и открылась от толчка Пенкрофа.

Хижина была пуста.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Гедеон Спилет, Пенкроф и Герберт молча стояли в полутёмной хижине. Пенкроф громко крикнул. Ответа не было. Тогда моряк высек огонь и зажёг веточку. Огонёк осветил ненадолго внутренность хижины, производившей впечатление нежилой. В глубине её был грубый очаг, засыпанный давно остывшей золой, поверх которой лежала связка сухих дров. Пенкроф поднёс к ней веточку, и вскоре хижина осветилась ярким отблеском огня.

Колонисты увидели тогда неубранную постель с сырыми, пожелтевшими от времени простынями. Видимо, постелью давно уже не пользовались. В углу очага лежали два покрытых ржавчиной котелка и опрокинутая кастрюля. У стены стоял шкаф, в котором висели заплесневевшие одежды моряка. На столе стоял потемневший оловянный обеденный прибор. В углу валялись инструменты и орудия, два охотничьих ружья, из которых одно сломанное. На полке колонисты нашли почти нетронутый бочонок с порохом, бочонок с пулями и несколько коробок пистонов. Всё это было покрыто густым слоем пыли, скопившейся, видимо, за много лет.

— Никого нет, — сказал журналист.

— Да, — подтвердил Пенкроф.

— В этой комнате уже много лет не живут, — добавил Герберт.

— Знаете, мистер Спилет, — предложил моряк, — чем возвращаться на борт «Благополучного», проведём эту ночь здесь!

— Вы правы, Пенкроф, — согласился журналист. — Надеюсь, что владелец комнаты, если он вернётся, не обидится, что мы без спроса расположились тут.

— Увы, он не вернётся, — сказал моряк, грустно покачав головой.

— Вы думаете, что он уехал с острова?

— Если бы он уезжал, он взял бы с собой инструменты и оружие, — ответил Пенкроф. — Вы знаете, как потерпевшие крушение дорожат этими вещами. Нет, нет, — убеждённо добавил моряк, — он не уехал с острова! Если предположить, что он сам смастерил лодку и на ней пустился в плавание, тогда уж подавно он не оставил бы здесь все эти вещи. Нет, он и сейчас на острове.

— Живой? — спросил Герберт.

— Живой или мёртвый… Но если он умер и не похоронил сам себя, то где-нибудь должны же лежать его останки.

Запас дров в хижине позволил всю ночь поддерживать огонь в очаге. Закрыв дверь, Гедеон Спилет, Пенкроф и Герберт уселись на скамейку. Они мало говорили, но много думали. В том расположении духа, в каком они были сейчас, их бы не удивило, если бы вдруг открылась дверь и в хижину вошёл человек. Но дверь не отворилась, и человек не вошёл.

Так прошла вся ночь.

Наутро исследователи первым долгом ещё раз осмотрели хижину. Она была построена в очень уютном месте, на пологом склоне, под великолепными камедными деревьями. Перед окнами была прорублена широкая просека до самого берега моря. Маленькая лужайка, обнесённая уже повалившейся изгородью, вела к берегу ручья, впадавшего в океан невдалеке от хижины.

Сама хижина была сделана из досок, причём легко было заметить, что доски эти были сняты с обшивки или палубы какого-то корабля. Отсюда можно было сделать вывод, что судно потерпело крушение у острова и что из состава его команды спасся, по меньшей мере, один человек, который и соорудил из, обломков корабля эту хижину.

Это предположение превратилось в уверенность, когда Гедеон Спилет обнаружил на одной из досок заднего фасада хижины полустёртую надпись:

— «Британия»! — прочёл моряк, когда Гедеон Спилет показал ему эти буквы. — Это название очень многих судов. Трудно определить по нему, был ли этот корабль американский или английский.

— Да это и неважно, Пенкроф.

— Правда, — согласился моряк, — и если кто-нибудь из его экипажа выжил, мы узнаем, какой национальности был корабль. Однако, прежде чем продолжать поиски, не мешало бы взглянуть на «Благополучного».

Пенкроф почему-то забеспокоился о своём шлюпе.

«Что, если на острове есть люди и они завладели судном?» — подумал он.

Но тут же он пожал плечами, настолько неправдоподобным показалось ему это предположение.

Однако как бы там ни было, но моряк не прочь был позавтракать на борту судна. Расстояние до него было небольшое — едва одна миля.

Колонисты пошли быстрым шагом к своему судну, попутно шаря глазами в зарослях. Козы и свиньи сотнями бежали от них.

Спустя двадцать минут Пенкроф и его спутники увидели перед собой «Благополучного»; шлюп стоял на якоре на старом месте.

Пенкроф облегчённо вздохнул. Этот шлюп был его детищем, а отцы вправе беспокоиться о своих детях даже тогда, когда это не вызывается обстоятельствами.

Колонисты взошли на борт и приготовили себе очень плотный завтрак, в расчёте на поздний обед. Окончив завтрак, они возобновили поиски.

Наиболее вероятным было предположение, что от кораблекрушения уцелел только один человек и что он уже умер. Неудивительно поэтому, что Пенкроф и его товарищи искали скорее останки мертвеца, чем следы живого человека. Но все их поиски были напрасны. Пришлось прийти к заключению, что если обитатель острова умер, то труп его был съеден хищными животными, не оставившими от него даже костей.

— Мы тронемся в обратный путь завтра на заре, — сказал Пенкроф своим товарищам, когда они часа в два пополудни прилегли на несколько минут в тени дерева, чтобы отдохнуть.

— Мне кажется, что мы без всяких угрызений совести можем увезти с собой оружие и инструменты из хижины, — заявил Герберт.

— Я тоже так думаю, — сказал Гедеон Спилет, — они пригодятся нам в Гранитном дворце. Если я не ошибаюсь, в хижине имеется изрядный запас пороха и пуль.

— Кстати, не забыть бы захватить две-три пары свиней, — добавил Пенкроф. — У нас на острове Линкольна домашних свиней ведь не водится.

— Надо взять также и семена огородных растений, — заметил Герберт. — Тогда у нас будут все овощи Старого и Нового Света. Может быть, стоит остаться лишний день на острове Табор, чтобы забрать с собой всё, что нам может пригодиться?

— Нет, — ответил моряк, — я хочу сняться с якоря завтра на рассвете. Ветер как будто собирается задуть с запада, тогда мы и обратно поплывём с попутным ветром.

— В таком случае не будем терять времени даром, — сказал Герберт, поднимаясь с земли.

— Правильно, Герберт, — ответил Пенкроф, — ты займись сбором семян, а в это время мистер Спилет и я поохотимся на свиней. Думаю, что и без Топа мы сможем поймать пару-другую.

Герберт тотчас же направился к огороду, в то время как журналист и, моряк углубились в лес.

Им попадалось множество свиней, но животные убегали, как только они показывались, и не позволяли приблизиться к себе. Однако после получасового преследования охотники поймали пару свиней, забившихся в густой кустарник.

В это время они услышали отчаянные крики, доносившиеся откуда-то из недалека. К этим крикам вскоре присоединилось рычание, в котором не было ничего человеческого.

Гедеон Спилет и Пенкроф бросили верёвки, которыми приготовились вязать свиней, и прислушались. Животные воспользовались этим, чтобы убежать.

— Как будто голос Герберта? — сказал журналист.

— Бежим! — ответил Пенкроф.

И оба со всех ног кинулись на голоса. Они хорошо сделали, что поспешили: за поворотом тропинки перед ними открылась полянка, и они увидели, что Герберт лежит, поваленный на землю каким-то зверем, очевидно гигантской обезьяной, собиравшейся прикончить его.

Кинуться на чудовище, в свою очередь повалить его на землю и освободить Герберта — всё это было делом мига для Пенкрофа и Гедеона Спилета. Моряк был настоящим геркулесом, журналист был также крепким мужчиной. Освободив Герберта, они живо связали его противника, так что тот не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Ты не ранен, Герберт? — спросил Пенкроф.

— Нет, нет!

— Если бы эта обезьяна ранила тебя… — начал с угрозой моряк.

— Но это не обезьяна! — возразил Герберт.

При этих словах моряк и журналист посмотрели на своего пленника, лежавшего на земле. Это был человек. Но какой страшный! Дикарь в полном смысле этого слова!

Взъерошенные волосы, огромная борода, почти закрывавшая грудь, вместо одежды — набедренная повязка, какой-то рваный лоскут, дикие блуждающие глаза, огромные ручищи, затвердевшие, словно роговые, ступни босых ног, — таков был облик этого несчастного существа, потерявшего право называться человеком.

— Уверен ли ты, Герберт, что это человек? — спросил моряк.

— Увы, в этом нельзя сомневаться!

— Значит, это и есть потерпевший крушение? — спросил журналист.

— По-видимому. Только несчастный совершенно одичал и потерял человеческий облик, — ответил Пенкроф.

Моряк был прав. Было очевидно, что если потерпевший крушение и был когда-то цивилизованным человеком, то одиночество превратило его в дикаря, даже, хуже того, в настоящего пещерного человека. Память он потерял, должно быть, очень давно и так же давно разучился пользоваться орудиями и оружием. Он забыл даже, как обращаться с огнём. Сразу было видно, что он силён, ловок, но все эти физические достоинства развились в нём в ущерб уму.

Гедеон Спилет заговорил с пленником, но тот не только не понял обращённых к нему слов, но как будто даже не слышал их. И тем не менее, присмотревшись, журналист пришёл к выводу, чтр он не окончательно лишился рассудка.

Пленник лежал спокойно, не пытаясь высвободиться из опутавших его верёвок. Быть может, в каких-то уголках его мозга зашевелились смутные воспоминания при виде людей. Убежал бы он, если бы ему предоставили свободу, или остался бы с ними? Этот вопрос так и остался нерешённым, ибо колонисты не решились на такой эксперимент.

— Кем бы он ни был в прошлом, — сказал журналист, — наш долг доставить его на остров Линкольна.

— Да, да, — подхватил Герберт, — может быть, товарищеские заботы и уход вернут ему разум!

Пенкроф недоверчиво покачал головой.

— Попробуем всё-таки, — сказал журналист. — Это наш долг!

Все трое это понимали, и они твёрдо были уверены, что Сайрус Смит одобрил бы их решение.

— Оставить его связанным? — спросил моряк.

— Посмотрим, может быть, он пойдёт с нами сам, если мы развяжем ему ноги, — предложил Герберт.

— Попробуем, — сказал моряк.

И он развязал верёвки на ногах пленника, оставив его руки крепко связанными. Дикарь сам поднялся с земли и, не делая никакой попытки к побегу, пошёл вместе с колонистами. Его глаза неотступно были устремлены на людей, шагавших рядом с ним. Но, видимо, он не узнавал в них себе подобных.

Гедеон Спилет посоветовал сначала отвести несчастного в его хижину: быть может, вид знакомых предметов произведёт на него какое-нибудь впечатление? Быть может, достаточно будет одной искры, чтобы разжечь у этого человека угасшее сознание?

Хижина была очень близко. Они дошли до неё в несколько минут. Но пленник равнодушно скользнул глазами по обстановке, как будто ничего не узнавая.

Оставалось только сделать вывод, что несчастный уже очень давно находится в одиночестве на острове и, постепенно дичая всё больше и больше, дошёл до состояния совершеннейшего «озверения».

Журналист решил, однако, испытать, какое действие окажет на пленника вид зажжённого огня. Он разжёг полено в очаге. Сначала огонёк как будто привлёк взгляд несчастного, но почти тотчас же вслед за этим он равнодушно отвёл глаза в сторону. Делать было нечего, и оставалось только перевести его на борт «Благополучного». Так и поступили.

Моряк остался караулить несчастного, а Гедеон Спилет и Герберт снова сошли на берег и через несколько часов вернулись на борт, неся с собой всё ценное из хижины потерпевшего крушение, семена растений, несколько убитых птиц и две пары живых свиней. Всё это было погружено на «Благополучный», и оставалось только ждать утреннего прилива, чтобы поднять якорь и тронуться в обратный путь.

Пленника поместили в переднюю каюту. Он вёл себя спокойно, но продолжал оставаться безучастным решительно ко всему происходящему вокруг него.

Пенкроф принёс ему поесть, но он с отвращением оттолкнул варёное мясо. Зато, когда моряк предложил ему одну из уток, только что убитых Гербертом, он с жадностью набросился на неё и тут же сожрал сырое мясо.

— Вы думаете, что он выздоровеет? — спросил Пенкроф журналиста, с сомнением покачав головой.

— В этом нет ничего невозможного, — ответил тот. — Это одиночество привело его в такое состояние, но ведь больше он не будет одиноким!..

— Кажется, этот несчастный очень давно не видел людей, — сказал Герберт.

— Да, надо думать, что давно!

— Сколько лет ему может быть? — спросил юноша.

— Трудно сказать, — ответил журналист. — Он так оброс волосами, что невозможно рассмотреть черты его лица. Но я думаю, что он уже не молод. Возможно, что ему лет пятьдесят.

— Обратили ли вы внимание, мистер Спилет, — продолжал Герберт, — на его глубоко запавшие глаза?

— Да, Герберт. Только надо отметить, что в них светится больше разума, чем это можно было бы ожидать, судя по его поведению.

— Будущее покажет, — сказал Пенкроф. — Мне не терпится узнать мнение мистера Смита о нашем дикаре. Как странно — мы поехали спасать цивилизованного человека, а нашли дикаря!

Ночь прошла спокойно. Неизвестно, спал ли пленник, но, во всяком случае, он не сделал никаких попыток к побегу, хотя ему развязали руки и ноги.

На следующий день, 15. октября, на заре, произошла предсказанная Пенкрофом перемена погоды. Ветер задул с северо-запада, он засвежел и развёл большую волну. В пять часов утра якорь был поднят. Пенкроф сразу же взял рифы на парусах и направил шлюп на восток-северо-восток — прямо к острову Линкольна.

Первый день плавания прошёл без происшествий. Пленник по-прежнему сидел в передней каюте и вёл себя хорошо. Он как будто стал осмысленнее смотреть на окружающее, когда у него под ногами закачалась палуба: возможно, у него мелькнули воспоминания о прежней профессии. Так или иначе, но он целый день провёл спокойно, производя скорее впечатление удивлённого, чем умалишённого человека.

Назавтра, 16 октября, ветер стал ещё свежее. Направление его несколько изменилось в сторону, и он сносил «Благополучного» к северу. Пенкрофу пришлось всё время идти в бейдевинд.

Моряку всё меньше и меньше нравилось состояние погоды: океан обрушивал вал за валом на нос судёнышка. Пенкрофу было ясно, что, если ветер не изменится, на обратный путь уйдёт много больше времени, чем на путь к острову Табор.

И точно, 17-го утром исполнилось сорок восемь часов, как шлюп отплыл с острова Табор, а острова Линкольна ещё и в помине не было. Невозможно было даже определить, на каком расстоянии от него находится судёнышко, так как лага у Пенкрофа не было, а скорость ветра всё время менялась.

Прошло ещё двадцать четыре часа, а земля по-прежнему не появлялась. Ветер перешёл в шторм. Всё время приходилось менять галсы, брать рифы, делать повороты. В этот день был момент, когда «Благополучного» целиком накрыло волной — от киля до верхушки мачты. К счастью, Пенкроф предвидел такую возможность и приказал всем привязаться, не то волна непременно смыла бы кого-нибудь за борт.

В эту опасную минуту команда «Благополучного» неожиданно получила помощь от пленника. Инстинктом моряка угадав опасность, он выскочил из люка и сильным ударом шеста выбил фальшборт, чтобы вода, залившая палубу, скорее стекла. Когда шлюп выпрямился, он, не сказав ни слова, вернулся в свою каюту.

Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт, онемев от изумления, смотрели на него.

Между тем положение час от часу становилось всё опасней. Моряк сознавал, что заблудился в этом безбрежном океане, и не знал, как стать на правильный курс.

Ночь с 19-го на 20-е была тёмной. Однако около одиннадцати часов вечера ветер спал, и волнение немного утихло. «Благополучный» снова стал набирать скорость. К чести его строителей надо отметить, что судёнышко великолепно вело себя во всё время непогоды.

Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт не смыкали глаз в эту ночь. Они напряжённо всматривались в темноту, зная, что остров Линкольна должен быть где-то невдалеке. Либо они должны были увидеть его не позже рассвета следующего дня, либо примириться с мыслью, что «Благополучный», снесённый с курса течениями и ветром, заблудился в океане.

Пенкроф, взволнованный до крайности, не терял, однако, надежды. Это был мужественный человек.

Не выпуская из рук руля, он упорно всматривался в непроницаемую темноту.

Около двух часов ночи он вдруг вскочил на ноги.

— Огонь в виду! — вскричал он.

Действительно, в двадцати милях к северо-востоку в темноте мерцал огонёк. Остров Линкольна находился там, и это был костёр, зажжённый Сайрусом Смитом!

Пенкроф, правивший много северней, быстро переменил курс и направил судно на этот огонёк, блиставший, как звезда первой величины.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

На следующий день, 20 октября, около семи часов утра, после четырёхдневного плавания, «Благополучный» бросил якорь в устье реки Благодарности.

Сайрус Смит и Наб, крайне обеспокоенные непогодой и продолжительным отсутствием своих товарищей, с зари дежурили на плоскогорье Дальнего вида. Наконец они увидели вдали долгожданное судёнышко.

— Наконец-то! — вскричал инженер. — Вот они!

Наб от восторга пустился в пляс.

Пересчитав людей, находящихся на палубе шлюпа, инженер сперва подумал, что либо Пенкрофу не удалось найти потерпевшего крушение на острове Табор, либо этот несчастный отказался переменить одну тюрьму на другую и остался на своём острове.

Действительно, на палубе «Благополучного» находились только Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт.

Когда судёнышко причалило, инженер, встретивший их на берегу вместе с Набом, крикнул:

— Мы очень беспокоились за вас, друзья мои! Не случилось ли с вами какого-нибудь несчастья?

— Нет, — ответил Гедеон Спилет. — Всё обошлось благополучно. Сейчас мы расскажем вам все подробности.

— Однако всё-таки вас постигла неудача в поисках? Иначе на палубе было бы не три человека.

— Простите, мистер Смит, — возразил моряк, — нас четверо.

— Вы разыскали этого потерпевшего крушение?

— Да.

— И привезли его сюда?

— Да.

— Живого?

— Да.

— Где же он? Кто он?

— Это человек, вернее, это бывший человек! — ответил журналист. — Вот и всё, что мы можем сказать вам, Сайрус.

И он в кратких словах рассказал инженеру о всех событиях последних дней, о том, как производились поиски, как единственный дом на острове оказался запущенным и нежилым, как, наконец, они нашли потерпевшего крушение, потерявшего всякий человеческий облик.

— Мы даже сомневались, стоит ли везти его сюда, — добавил Пенкроф.

— Нет, вы правильно поступили, Пенкроф! — живо сказал Сайрус Смит.

— Но этот несчастный потерял разум…

— В данное время, возможно, — ответил Сайрус Смит. — Но ещё несколько месяцев тому назад этот несчастный был таким же человеком, как вы и я. Кто знает, во что превратится после долгих дней одиночества тот из нас, которому суждено пережить всех остальных…

— Но, мистер Смит, почему вы думаете, что этот человек одичал недавно? — спросил Герберт.

— Потому, что записка была написана недавно и единственный человек, который мог её написать, — это сам потерпевший крушение.

— В том, однако, случае, если эта записка не была написана его товарищем, ныне умершим.

— Это невозможно, дорогой Спилет. — Почему? — спросил журналист.

— Потому, что в таком случае в записке говорилось бы о двух потерпевших крушение.

Герберт рассказал также инженеру о мгновенном возврате рассудка к этому человеку — в минуту, когда волна грозила гибелью судну.

— Ты прав, Герберт, придавая большое значение этому факту, — сказал инженер. — Этот несчастный не неизлечим. Он одичал от отчаяния и безнадёжности. Но здесь, окружённый заботливым вниманием, он выздоровеет. Мы спасём его!

Когда обитателя острова Табор вывели на берег, он первым долгом хотел убежать. Но Сайрус Смит мягко остановил его, положив ему руку на плечо. Несчастный, дрожа, остановился, опустил глаза, наклонил голову. Мало-помалу, однако, он успокоился.

— Бедный, бедный! — прошептал инженер, внимательно всматриваясь в неизвестного.

Судя по внешности, в нём не осталось ничего человеческого. Однако, так же как и журналисту, Сайрусу Смиту показалось, что в глазах неизвестного светится какая-то затаённая мысль.

Колонисты решили, что неизвестный — отныне они так называли его — будет жить в одной из комнат Гранитного дворца, откуда он не мог бежать. Он без сопротивления последовал в своё новое жилище. Колонисты закрыли за ним дверь и оставили его в одиночестве, надеясь, что рано или поздно в нём проснётся разум, и колония острова Линкольна увеличится на одного человека.

Во время завтрака, наспех приготовленного Набом, ибо путешественники умирали с голоду, Сайрус Смит заставил снова во всех подробностях повторить рассказ о поездке на остров Табор. Он согласился с предположением своих товарищей, что неизвестный должен был быть англичанином или американцем, во-первых, потому, что на эту мысль наводила надпись «Британия» на доске хижины, и, во-вторых, потому, что, несмотря на густую гриву волос и всклокоченную бороду, придававшую ему дикий вид, неизвестный был типичным представителем англо-саксонской расы.

— Кстати, Герберт, мы так и не успели расспросить, как случилось, что неизвестный напал на тебя? — сказал Гедеон Спилет.

— Честное слово, мне почти нечего рассказывать, — ответил юноша. — Помнится, я нагнулся за каким-то растением, как вдруг услышал шум точно снежного обвала, доносившийся с высокого дерева. Я не успел даже обернуться на шум, как этот несчастный свалился на меня, и не подоспей мистер Спилет и Пенкроф…

— Мой мальчик, — прервал его взволнованно инженер, — ты подвергался огромной опасности! Но, не будь этого, несчастный безумец, быть может, ничем не выдал бы своего присутствия, и у нас было бы одним товарищем меньше!

— Вы надеетесь сделать из него человека, Сайрус? — спросил журналист.

— Да, — ответил инженер.

Позавтракав, колонисты спустились на берег и занялись разгрузкой «Благополучного». Осмотрев тщательно оружие и инструменты, инженер не нашёл, однако, ничего такого, что позволило бы установить личность незнакомца.

Одичавших свиней с почётом водворили в хлев, где они быстро освоились.

Такой же хороший приём встретили и два бочонка с порохом и пулями и коробки с пистонами. Тут же было решено устроить маленький пороховой погреб на «чердаке», либо даже вне Гранитного дворца, чтобы не бояться взрыва.

Когда разгрузка шлюпа закончилась, Пенкроф сказал:

— Мистер Смит! Мне кажется, что следовало бы поставить «Благополучный» в более надёжное место.

— А разве вы считаете, что стоянка возле устья реки плохая? — спросил инженер.

— Да, мистер Смит. Во время отлива судно будет стоять на песке, а это «утомляет» корабль. Надо сказать, что «Благополучный» оказался чудесным судёнышком. Он великолепно держал себя во время бури и заслуживает лучшего отношения к себе.

— А нельзя ли держать его на якоре посредине реки?

— Можно-то можно, но устье не защищено от ветров, и «Благополучный» может от этого здорово пострадать.

— Куда же вы хотите поставить его, Пенкроф? — спросил журналист.

— В порт Шара, — ответил моряк. — Мне кажется, что там действительно хорошее место для стоянки.

— Не слишком ли это далеко?

— Подумаешь, какие-нибудь три мили от дворца по хорошей дороге!

— Что же, Пенкроф, поставьте туда ваш «Благополучный», хотя, по правде сказать, я предпочёл бы постоянно иметь его перед глазами. Когда у нас будет немного времени, мы построим для него специальный порт.

— Вот здорово! — вскричал Пенкроф. — Порт с маяком, молом и сухим доком? Честное слово, мистер Смит, с вами не пропадёшь!

— При одном условии, дорогой Пенкроф: если вы будете мне помогать. Ведь во всякой нашей совместной работе вы делаете три четверти.

Герберт и моряк взошли опять на борт «Благополучного», подняли якорь, поставили паруса и с попутным ветром быстро приплыли в тихую гавань порта Шара. Через два часа они уже вернулись в Гранитный дворец.

Как вёл себя незнакомец в первые дни пребывания на острове Линкольна? Была ли надежда, что дикость его смягчится под влиянием человеческого общества? Несомненно и бесспорно! Он настолько быстро осваивался в новой обстановке, что Сайрус Смит и Гедеон Спилет начали сомневаться, действительно ли у него был период полной утраты разума.

В первые дни, привыкнув к вольному воздуху и безграничной свободе острова Табор, неизвестный глухо возмущался стеснениями, которые ему чинили колонисты. Сайрус Смит опасался даже, что он выбросится из окна Гранитного дворца. Но мало-помалу дикарь успокоился, и ему предоставили больше свободы. Итак, колонисты вправе были надеяться на его выздоровление. Неизвестный постепенно отвыкал от приобретённой на острове привычки есть сырое мясо и начал охотно есть блюда, приготовленные Набом.

Сайрус Смит воспользовался сном неизвестного, чтобы подстричь ему бороду и волосы, придававшие ему такой дикий вид. Затем вместо набедренной повязки его снабдили более приличной одеждой. Благодаря всему этому неизвестный сразу приобрёл более цивилизованный облик, и казалось даже, что его взгляд стал менее угрюмым и диким.

Сайрус Смит старался уделять ему ежедневно по нескольку часов. Он садился работать рядом с ним и придумывал тысячи уловок, чтобы как-нибудь привлечь его внимание. Ему казалось, что достаточно одной искры, достаточно какого-нибудь одного воспоминания, чтобы у этого несчастного вновь заработала память. Ведь на борту «Благополучного» во время бури он действовал, как разумный человек.

Инженер не пропускал случая громко говорить в присутствии неизвестного, стараясь заинтересовать его разговором. Постоянно тот или иной из колонистов, а иногда и все вместе заходили в комнату неизвестного. Они говорили обычно о море, кораблях и о моряках, считая, что эти темы должны больше всего интересовать его. Иногда казалось, что он начинает прислушиваться к их разговорам, и колонисты вынесли убеждение, что кое-что из того, что они говорили, доходило до его сознания. Временами его лицо выражало страдание — несомненное доказательство того, что он о чём-то думает. Однако он не говорил ещё, хотя несколько раз колонистам казалось, что вот-вот он заговорит.

Всё это время несчастный был грустен и спокоен. Но не было ли это спокойствие напускным? Быть может, его угнетала неволя? Нельзя было ничего сказать с уверенностью. Было вполне естественно, что он внешне изменился, находясь постоянно среди дружественно относящихся к нему людей, угадывавших малейшее его желание, кормивших, поивших и одевавших его. Но освоился ли он с своей новой жизнью или только стал ручным, как животное?

Этот вопрос был очень важным, но как Сайрусу Смиту ни хотелось поскорее получить ответ на него, он боялся оказывать какое бы то ни было давление на своего пациента. Для инженера незнакомец был только больным. Станет ли он когда-нибудь выздоравливающим?..

Инженер не выпускал незнакомца из виду ни на одну минуту. Он следил за каждым его движением, как охотник за редчайшим зверем.

Колонисты с глубоким волнением наблюдали за всеми фазами этого лечения, предпринятого инженером. Они всячески, чем могли, старались помочь ему, и постепенно все, за исключением разве скептика Пенкрофа, уверовали в возможность выздоровления обитателя острова Табор.

С течением времени незнакомец стал проявлять привязанность к Сайрусу Смиту. Инженер решил проделать маленький опыт: привести незнакомца к берегу океана, а затем пойти с ним в лес, который должен был напомнить ему леса острова Табор, где он, видимо, провёл много лет своей жизни.

— Но кто может поручиться, что он не убежит, очутившись на свободе? — спросил журналист.

— Этот опыт надо проделать, — ответил инженер.

— Увидите, — возразил Пенкроф, — как только этот парень очутится на вольном воздухе, он тотчас же удерёт от нас!

— Не думаю, — сказал Сайрус Смит.

— Посмотрим, — ответил Гедеон Спилет.

В этот день, 30 октября, то есть на девятый день пребывания незнакомца на острове, жаркое солнце заливало ослепительными лучами побережье. Было совсем тепло.

Сайрус Смит и Пенкроф зашли в комнату незнакомца. Они нашли его сидящим у окна и глядящим на небо.

— Пойдёмте, мой друг, — сказал ласково инженер.

Незнакомец тотчас же поднялся. Он последовал за Сайрусом Смитом, не спуская с него глаз. Моряк, не веривший в успех опыта, замыкал шествие.

Они втроём стали в корзину подъёмной машины. Герберт, Наб и Гедеон Спилет уже ждали их внизу. Корзина скользнула вниз, и через полминуты все были в сборе на берегу.

Колонисты отошли на несколько шагов, чтобы оставить незнакомца на свободе. Взор его отражал глубокое волнение, когда он смотрел на маленькие волны, лизавшие песок. Но он не делал никаких попыток к побегу.

— Возможно, что море не вызывает в нём мыслей о бегстве, — заметил Гедеон Спилет. — Надо отвести его на опушку леса. Только тогда опыт будет убедительным.

— Кстати, и бежать-то ему некуда, ведь мостки-то подняты, — сказал Герберт.

— Как же! — рассмеялся Пенкроф. — Так его и остановит такая лужица, как Глицериновый ручей! Да он его просто-напросто перепрыгнет!

— Посмотрим, — сказал Сайрус Смит, не спуская глаз со своего «больного».

Колонисты повели неизвестного к устью реки Благодарности и оттуда все вместе взобрались на плоскогорье Дальнего вида.

Подойдя к опушке леса, к величественным деревьям, листву которых колыхал ветерок, неизвестный остановился и полной грудью вдохнул опьяняющий лесной воздух.

Колонисты стояли позади него, готовые броситься за ним при попытке скрыться в лесу.

Действительно, одну секунду незнакомец как будто собирался прыгнуть в воду Глицеринового ручья, чтобы переплыть на тот берег, к лесу, но почти мгновенно он овладел собой, отступил на несколько шагов, опустился на землю, и две крупные слёзы покатились из его глаз.

— А! — воскликнул инженер. — Ты плачешь? Значит, ты снова стал человеком!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Несчастный действительно плакал. Какое-то воспоминание мелькнуло в его дремлющем сознании, и, как сказал Сайрус Смит, слёзы возродили в нём человека.

Колонисты отошли в сторону, чтобы неизвестный не чувствовал стеснения. Но ему и в голову не пришло воспользоваться своей свободой, чтобы бежать. Спустя некоторое время Сайрус Смит отвёл его в Гранитный дворец.

Дня через два неизвестный впервые проявил желание принять участие в повседневных заботах колонии. Было очевидно, что он всё слышал, всё понимал, но почему-то упорно не хотел разговаривать.

Однажды ночью Пенкроф, приложив ухо к перегородке его комнаты, услышал, как он бормочет:

— Нет, не здесь! Ни за что!

Моряк рассказал своим товарищам об этом.

— Здесь кроется какая-то грустная тайна, — сказал Сайрус Смит.

Незнакомец взял однажды лопату и отправился работать на огород. Временами он бросал работу и, опершись на лопату, подолгу стоял в глубоком раздумье. Инженер посоветовал своим спутникам не тревожить его в такие минуты и уважать его стремление к одиночеству. Если нечаянно кто-либо из колонистов подходил к нему в это время, он, рыдая, убегал.

По-видимому, его терзали угрызения совести. Гедеон Спилет не удержался и как-то высказал такую мысль:

— Он не говорит потому, что ему нужно начать с тяжёлых признаний.

Так или иначе, но колонистам пришлось запастись терпением и ждать.

Через несколько дней, 3 ноября, неизвестный по обыкновению прервал работу. Лопата выпала из его рук, и Сайрус Смит увидел, что он плачет. Движимый непреодолимым чувством сострадания, инженер подошёл к нему и, опустив ему руку на плечо, участливо спросил:

— Друг мой, что с вами?

Неизвестный отвёл глаза в сторону, а когда Сайрус Смит захотел пожать его руку, живо отступил на несколько шагов.

— Посмотрите мне в глаза, друг мой, — твёрдо сказал инженер, — я этого хочу.

Неизвестный поднял на него глаза, словно загипнотизированный, и рванулся, чтобы убежать. Однако почти в ту же секунду в его лице произошло какое-то изменение. Глаза его метали молнии. Слова теснились на его устах. Видно было, что он не в силах больше молчать. Наконец, скрестив руки на груди, он глухим голосом спросил:

— Кто вы?

— Такие же потерпевшие крушение, как и вы, — ответил Сайрус Смит, взволнованный до глубины души. — Такие же люди, как вы!

— Такие же люди, как я? Нет!..

— Вы среди друзей, — настаивал инженер.

— Среди друзей?.. У меня — друзья? — воскликнул неизвестный, закрывая лицо руками. — Нет!.. Никогда… Оставьте меня! Оставьте меня!

И он убежал к морю и там долго неподвижно стоял. Сайрус Смит вернулся к своим товарищам и передал им эту сцену.

— Да, в жизни этого человека есть какая-то мрачная тайна. Мне кажется, что и сознание-то в нём проснулось от угрызений совести…

— Да, странного человека мы привезли! — сказал моряк. — У него какие-то подозрительные тайны.

— Которые, тем не менее, мы должны уважать! — живо возразил Сайрус Смит. — Если даже он и совершил в прошлом какой-нибудь проступок, то он достаточно жестоко был наказан за него, и да простятся ему грехи его.

В продолжение двух часов неизвестный оставался один на пляже, погрузившись в воспоминания о прошлом… видимо, очень печальном прошлом. Колонисты не теряли его из виду, но и не нарушали его одиночества. По истечении этого времени он как будто принял решение и твёрдыми шагами подошёл к инженеру.

Глаза его были красны от пролитых слёз, но он больше не плакал.

— Вы англичанин? — спросил он Сайруса Смита.

— Нет, американец, — ответил инженер.

— Ага! — сказал незнакомец и вполголоса добавил: — Это лучше!

— А вы, мой друг? — в свою очередь спросил инженер.

— Англичанин, — ответил тот.

И, словно эти несколько слов стоили ему огромного напряжения, незнакомец поспешно повернулся и зашагал взад и вперёд по берегу реки Благодарности в состояний сильнейшего возбуждения.

Через некоторое время, проходя мимо Герберта, он вдруг остановился и сдавленным от волнения голосом спросил:

— Какой у нас месяц?

— Ноябрь, — ответил юноша.

— А год?

— Тысяча восемьсот шестьдесят шестой.

— Двенадцать лет! Двенадцать лет! — вскричал незнакомец и снова зашагал.

Герберт поспешил передать колонистам этот разговор.

— Несчастный потерял уже счёт годам! — воскликнул Гедеон Спилет.

— Да, — ответил Герберт. — Видимо, он провёл двенадцать лет на своём островке!

— Двенадцать лет! — сказал Сайрус Смит. — Двенадцать лет полного одиночества… с каким-то пятном на совести!.. От этого помутился бы самый светлый ум!

— Мне почему-то кажется, — добавил Пенкроф, — что этот человек не потерпел крушения, а был высажен на остров Табор в наказание за какое-то преступление.

— По-моему, вы правы, Пенкроф, — заметил журналист. — Но если это так, то нет ничего невозможного в том, что те, кто его высадил на остров, в один прекрасный день вернутся за ним.

— Но, не найдя его на месте, — сказал Герберт, — они решат, что он умер…

— В таком случае, — заявил Пенкроф, — надо вернуться и…

— Друзья мои! — перебил его инженер. — Не стоит обсуждать этот вопрос, покамест это только предположения. Несчастный жестоко наказан за свои ошибки, какими бы тяжёлыми они ни были. Он сам изнемогает от желания покаяться в них перед нами. Не будем же спешить с выводами! Не сегодня-завтра он сам всё нам расскажет, и тогда мы узнаем, как нам следует поступить. Только он может сказать нам, была ли у него надежда когда-нибудь вернуться на родину. Впрочем, я лично в этом сомневаюсь.

— Почему? — спросил журналист.

— Потому, что, если бы у него была уверенность, что настанет день, когда за ним приедут, он ждал бы терпеливо этого дня и не бросал бы записок в море. Нет, я склонён думать, что он был обречён умереть в одиночестве на этом островке, не увидев людей.

— Всё-таки, — сказал моряк, — есть одно обстоятельство, которое я не могу себе уяснить…

— Какое именно?

— Если этот человек уже двенадцать лет находился на острове, надо полагать, что он уже довольно давно одичал, правда?

— Возможно, — согласился с ним Сайрус Смит.

— Следовательно, он написал записку много лет тому назад!

— Конечно… Хотя, с другой стороны, записка кажется только что написанной.

— А кроме того, непонятно, каким образом бутылка плыла несколько лет от острова Табор к острову Линкольна?

— Здесь, по-моему, нет ничего непонятного, — возразил журналист. — Кстати, она могла уже давно плавать вблизи нашего острова.

— Нет, — сказал Пенкроф. — Вы ошибаетесь. Нельзя предположить, что её выбрасывало на берег, а потом опять подбирало море. Берег, возле которого мы нашли бутылку, — скалистый, и она неминуемо должна была разбиться…

— Да, вы правы, — задумчиво сказал Сайрус Смит.

— Кроме того, — продолжал моряк, — если бы записка пробыла много лет в воде, она пострадала бы от влаги, а между тем мы нашли её в отличной сохранности.

Замечания моряка были совершенно справедливыми: было что-то непонятное в том, что записка, найденная в бутылке, казалась только что написанной. Кроме того, в записке с такой точностью указывались широта и долгота острова, что автор её, несомненно, обладал большим запасом географических сведений, чем это обычно бывает у простых моряков.

— Вы правы, друзья мои, — повторил инженер, — здесь есть что-то не поддающееся объяснению. И тем не менее не надо вызывать на откровенность нашего нового товарища. Он сам расскажет нам всё, что знает… Когда сможет…

В продолжение следующих дней неизвестный не произнёс ни одного слова и ни разу не вышел за ограду плоскогорья. Он работал на огороде без отдыха, с зари до зари, но всё время сторонился людей. В часы завтраков и обедов он довольствовался сырыми овощами, несмотря на то что его всякий раз неизменно звали к столу. С наступлением ночи он не возвращался в свою комнату, а усаживался где-нибудь на берегу или, если погода была плохая, под каким-нибудь выступом скалы. Он вёл теперь такой же образ жизни, как и на острове Табор, и тщетно колонисты уговаривали его изменить своё поведение. В конце концов они решили не настаивать и терпеливо ждать. Настал, наконец, день, когда неизвестный, мучимый совестью, не выдержал и с губ его сорвались ужасные признания.

Это было 10 ноября, около восьми часов вечера. Усталые от дневных трудов, колонисты собрались под навесом и по обыкновению мирно беседовали, как вдруг перед ними предстал неизвестный. Глаза его блестели каким-то странным блеском. Во всём его облике было что-то дикое, как в первые, худшие дни пребывания на острове.

Сайрус Смит и его товарищи были поражены, видя, что он весь дрожит от страшного возбуждения. Что с ним происходит? Неужели вид людей ему тягостен? Неужели он не в силах был больше переносить трудовой жизни и его тянуло обратно, к животному состоянию?

Можно было подумать это, слушая, как он отрывисто выкрикивает:

— Почему я здесь?.. Кто дал вам право насильно увезти меня с моего островка?.. Знаете ли вы, кто я?.. Что я сделал?.. Почему я был там один?.. Может быть, меня нарочно оставили там, чтобы я умер в одиночестве?.. Что вы знаете о моём прошлом?.. Быть может, я был вором, убийцей, диким зверем, который не вправе жить рядом с людьми?.. Что вы знаете об этом, скажите!..

Колонисты слушали, затаив дыхание, эти полупризнания, словно против воли вырывавшиеся из груди неизвестного.

Сайрус Смит, желая успокоить его, сделал шаг к нему навстречу, но неизвестный поспешно отступил.

— Нет! Нет! — воскликнул он. — Не подходите ко мне! Скажите только, свободен ли я?

— Вы свободны, — ответил инженер.

— Тогда прощайте!

И с этими словами он убежал.

Наб, Пенкроф и Герберт погнались за ним, но вскоре вернулись ни с чем.

— Надо дать ему свободу! — сказал инженер.

— Но он никогда не вернётся, — ответил моряк.

— Он вернётся! — уверенно заявил Сайрус Смит.

После этого прошло много дней, но уверенность инженера не поколебалась: он всё время утверждал, что рано или поздно, но несчастный вернётся.

— Это последняя вспышка дикости, — говорил он. — Угрызения совести проснулись в нём, и он не вынесет нового одиночества. Он вернётся!

Тем временем обычные работы продолжались как на засеянных полях и огородах, так и в корале, где Сайрус Смит хотел построить настоящую ферму. Само собой разумеется, что семена, вывезенные Гербертом с острова Табор, были самым тщательным образом посеяны.

Всё плоскогорье Дальнего вида превратилось в уголок обработанной земли, требовавший неустанного труда колонистов.

По мере того как увеличивалось количество огородных растений, приходилось расширять площадь, отведённую под них, и вскоре всё плоскогорье покрылось прямоугольниками вспаханной земли.

Колонисты решили, что целесообразней распахать под огороды ограждённое со всех сторон плоскогорье Дальнего вида, чем отводить часть его площади под пастбища, которые не боятся нашествий четвероногих и четвероруких. Но онаграм не пришлось страдать от уничтожения их пастбищ, так как травы, такой же сочной и вкусной, было сколько угодно в других местах острова.

15 ноября началась третья жатва. На этот раз колонисты сняли урожай в четыре тысячи четвериков, то есть свыше пятисот миллионов хлебных зёрен! Теперь колония была несказанно богата хлебом, ибо достаточно было ежегодно сеять по нескольку четвериков, чтобы в течение круглого года и люди и животные были вполне обеспечены хлебом.

Убрав урожай, колонисты посвятили последние дни ноября мукомолью.

И в самом деле, у них было зерно, но не мука, и без постройки мельницы они не могли обойтись. После долгих споров решено было строить не водяную мельницу, а обыкновенный ветряк на плоскогорье Дальнего вида. Так как это плоскогорье представляло собой возвышенное и открытое всем ветрам место, то не приходилось опасаться, что мельнице не хватит движущей силы.

Пенкроф, сторонник постройки ветряной мельницы, привёл последний аргумент в защиту своего проекта.

— Вдобавок ко всему прочему, — сказал он, — ветряная мельница оживит нам пейзаж!

Колонисты ретиво взялись за дело. Первым долгом был выбран строевой лес. Большие валуны, валяющиеся на северном берегу озера, могли послужить жерновами, а в качестве материала для крыльев должна была пригодиться всё та же неистощимая оболочка воздушного шара.

Сайрус Смит спроектировал мельницу и выбрал для неё место невдалеке от птичьего двора, на берегу озера. Клеть мельницы была устроена вращающейся, чтобы можно было поворачивать её в зависимости от направления ветра.

Работа на постройке спорилась. Наб и Пенкроф, ставшие отличными плотниками, быстро вытесали по чертежам Сайруса Смита все части будущей постройки, и вскоре в избранном месте уже высилась башня с островерхой крышей. Остов крыльев был прочно укреплён на валу железными скрепами.

Ящик, в котором помещаются оба жёрнова, направляющий зерно жёлоб, широкий вверху и узкий внизу, подвижной ковш и, наконец, сито, отделяющее муку от шелухи, были заблаговременно приготовлены, и теперь осталось только собрать механизм. Работа на постройке мельницы оказалась несложной, но длительной, и только 1 декабря всё было окончено.

Как всегда, Пенкроф восхищался делом своих рук. Он не сомневался, что мельница будет отлично работать.

— Теперь только бы подул хороший ветер, и наша мельница пойдёт полным ходом! — сказал он Сайрусу Смиту.

— Нам «хорошего» ветра не нужно, дорогой Пенкроф, — ответил ему инженер. — Был бы хоть какой-нибудь.

— А я думал, при сильном ветре мельница будет быстрей молоть!

— Нет никакой нужды в том, чтобы сильный ветер быстрей вращал крылья мельницы, — сказал инженер, — Опыт показал, что мельница лучше всего работает при среднем ветре, имеющем скорость двадцать четыре фута в секунду. Тогда крылья делают шестнадцать оборотов в минуту, а больше и не требуется.

Не было никаких оснований откладывать торжество пуска мельницы, тем более что колонистам не терпелось отведать настоящего печёного хлеба. Поэтому тотчас же мельницу засыпали зерном, и на следующий день за завтраком колонисты уплетали уже великолепный хлеб. Можно представить себе их радость!

Между тем неизвестный всё ещё не возвращался. Гедеон Спилет и Герберт обыскали весь лес Дальнего Запада, но не нашли этого человека. Это серьёзно встревожило их. Конечно, дикарь с острова Табор не мог голодать в кишащих дичью лесах острова Линкольна, но они пуще всего боялись именно возврата его диких привычек.

Один Сайрус Смит продолжал утверждать, что неизвестный обязательно вернётся.

— Он вернётся, — твердил инженер с уверенностью, которую теперь не разделял никто из его товарищей. — На острове Табор он знал, что он одинок. Здесь он знает, что его ожидают люди. Он уже приподнял наполовину завесу тайны над своей прежней жизнью. Уверен, что он скоро придёт и расскажет нам всё до конца. И в этот день он окончательно возвратится к нам!

События доказали справедливость утверждений инженера.

3 декабря Герберт пошёл удить рыбу на южный берег озера. Он был безоружен, так как до сих пор опасные хищники никогда не показывались в этой части острова. Наб и Пенкроф в это время были заняты на птичьем дворе, а Гедеон Спилет и Сайрус Смит — в Камине: они добывали соду, так как запас мыла приходил к концу.

Внезапно издалека донёсся крик Герберта:

— Помогите! Помогите!

Сайрус Смит и Гедеон Спилет находились, слишком далеко и ничего не слышали, но Пенкроф и Наб мигом выбежали из птичника и бросились на голос к озеру. Но, опережая их, неизвестный, присутствия которого в этой местности никто не подозревал, перемахнул через Глицериновый ручей и устремился на помощь к юноше.

Оказалось, что Герберту угрожал огромный ягуар. Застигнутый врасплох, юноша прислонился спиной к дереву, а зверь, припав к земле, готовился к прыжку.

Неизвестный, вооружённый только ножом, кинулся на страшного хищника. Тот обернулся к новому противнику.

Борьба была недолгой. Неизвестный был наделён нечеловеческой силой и ловкостью. Он схватил ягуара за горло и сжал его с такой силой, точно у него были не пальцы, а железные клещи. При этом он не обращал никакого внимания на то, что страшные когти хищника терзали его тело. Второй, свободной рукой он всадил нож в самое сердце зверя.

Ягуар упал. Неизвестный оттолкнул его ногой и хотел снова скрыться, так как колонисты уже подбегали, но Герберт схватил его за руку и умоляюще вскрикнул:

— Нет, нет! Не уходите!

Сайрус Смит подошёл к спасителю Герберта. Кровь потоком текла по его плечу, но он не обращал на это внимания.

— Друг мой, — сказал ему Сайрус Смит. — Теперь мы навек обязаны вам! Вы рисковали жизнью, чтобы спасти нашего мальчика.

— Чего стоит моя жизнь? — прошептал неизвестный. — Кому она нужна?

— Вы ранены?

— Это неважно.

— Дайте мне руку.

Но неизвестный скрестил руки на груди. Взгляд его снова затуманился. Он отступил на шаг, как будто желая убежать.

Но, сделав усилие над собой, резко спросил:

— Кто вы? Что вам нужно от меня?

Инженер понял, что он хочет знать историю колонистов. В нескольких словах он рассказал ему всё, что произошло со дня их бегства из Ричмонда. Неизвестный слушал его рассказ с величайшим вниманием. Затем инженер сообщил, какую радость испытали все колонисты, узнав, что их тесная семья пополнилась ещё одним человеком.

При этих словах неизвестный покраснел и опустил голову на грудь.

— А теперь, когда вы узнали, кто мы, — закончил Сайрус Смит, — согласны ли вы протянуть нам руку?

— Нет, — ответил неизвестный. — Вы честные люди, а я…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Эти слова подтверждали догадки колонистов. Очевидно, прошлая жизнь неизвестного таила какие-то преступления, не искупленные ещё в собственных его глазах.

Однако после спасения Герберта неизвестный согласился вернуться в Гранитный дворец и с тех пор не покидал больше его пределов.

Колонисты, живо заинтересованные тайной жизни неизвестного, всё же условились ни в каком случае не выпытывать у него эту тайну и вести себя с ним так, словно они ничего не подозревали.

В течение следующих дней жизнь вошла в колею. Сайрус Смит и Гедеон Спилет работали всё это время вместе то как химики, то как инженеры. Журналист отвлекался от работы только для того, чтобы поохотиться с Гербертом, так как после случая с ягуаром решено было не отпускать юношу одного в лес.

Наб и Пенкроф были заняты работами на птичьем дворе, в корале и по хозяйству.

Что касается неизвестного, то он всё время держался в стороне от людей. Он никогда не садился за общий стол и не принимал участия в общих беседах. Даже спал он, пользуясь тёплой погодой, на воздухе, под деревьями плоскогорья Дальнего вида. Казалось, что он не выносит общества спасших его людей.

— Непонятно, — говорил Пенкроф, — зачем в таком случае он требовал помощи от себе подобных? Зачем он бросил записку в море?

— Он сам скажет нам это, — неизменно отвечал в таких случаях инженер.

— Когда?

— Быть может, раньше, чем вы думаете, Пенкроф.

И точно, день признаний близился.

10 декабря, через неделю после происшествия с ягуаром, неизвестный подошёл к Сайрусу Смиту и тихим голосом сказал ему:

— У меня к вам большая просьба, мистер Смит!

— Пожалуйста, говорите, — ответил инженер, — но сперва позвольте мне сказать вам…

При этих словах неизвестный густо покраснел и готов был убежать. Но Сайрус Смит, сразу понявший, что он боится расспросов о прошлом, удержал его.

— Поверьте, друг мой, мы не только ваши товарищи по несчастью, но и настоящие, преданные друзья! Вот и всё, что я хотел вам сказать. А теперь я слушаю вас!

Неизвестный провёл рукой по глазам. Эта рука дрожала. В течение некоторого времени от волнения он не мог выговорить ни слова.

— Я хочу просить вас о милости, — наконец произнёс он.

— О какой?

— У вас есть кораль в четырёх-пяти милях отсюда. Животные, которые в нём содержатся, нуждаются в уходе. Я хочу просить вас позволить мне жить при них.

Сайрус Смит в течение нескольких секунд не отрывал от неизвестного взгляда, исполненного глубокого сочувствия.

— Друг мой, в корале есть только хлев, едва годный даже для животных.

— Этого совершенно достаточно для меня, мистер Смит.

— Мы не станем с вами спорить, друг мой, — сказал инженер. — Вы всегда будете желанным гостем в Гранитном дворце. Хотите жить в корале? Пожалуйста! Но если ваше решение твёрдо, мы примем меры к тому, чтобы как следует устроить вас там на жительство.

— Мне это совершенно не нужно. Я готов довольствоваться тем, что там есть.

— Друг мой, — инженер умышленно называл так неизвестного, — позвольте нам поступить в этом вопросе по своему разумению!

— Слушаюсь, мистер Смит, — ответил тот и удалился.

Инженер рассказал товарищам о предложении неизвестного. Колонисты тотчас же решили выстроить в корале деревянный дом и обставить его как можно комфортабельней. В тот же день они отправились в кораль, захватив с собой нужные инструменты, и не прошло и недели, как постройка жилого дома была закончена. Здание было поставлено футах в двадцати от хлева, чтобы удобней было следить за стадом муфлонов, насчитывавшим уже свыше восьмидесяти голов. Дом был снабжён столом, табуретками, кроватью, шкафом и достаточным запасом оружия и боевых припасов.

Неизвестный не принимал, впрочем, никакого участия в постройке дома. Всё это время он работал на огороде и сам подготовил всю землю, отведённую под посев, так что колонистам осталось только высеять семена.

20 декабря все работы в корале подошли к концу. Инженер вечером объявил неизвестному, что дом готов. Тот ответил, что этой же ночью он переберётся туда.

После ужина колонисты по обыкновению собрались в большом зале Гранитного дворца. Было около восьми часов вечера, и неизвестный должен был скоро отправиться в своё новое жилище.

Неожиданно раздался лёгкий стук в дверь. Не ожидая ответа, в комнату вошёл неизвестный и сразу же заговорил:

— Прежде чем расстаться с вами, я должен рассказать вам свою историю. Вот она…

Это вступление взволновало колонистов. Инженер поднялся и подошёл к неизвестному.

— Мы ни о чём вас не спрашиваем, друг мой, — сказал он. — Вы вправе ничего не рассказывать.

— Нет, мой долг всё рассказать вам!

— Садитесь же.

— Нет, я постою.

— Тогда мы готовы выслушать вас.

Неизвестный прислонился к стене. Он стоял выпрямившись, скрестив руки на груди. Голос его звучал глухо, и видно было, что рассказ стоит ему больших усилий. Колонисты слушали его в полном молчании.

— 20 декабря 1854 года, — начал неизвестный, — яхта «Дункан», принадлежавшая Эдуарду Гленарвану, бросила якорь у мыса Бернуилли, на западном берегу Австралии, под тридцать седьмым градусом широты. Пассажирами яхты были её владелец, Эдуард Гленарван, его супруга, майор английской армии, француз-географ, молодая девушка и мальчик. Оба последних были детьми капитана Гранта, корабль которого «Британия» пропал без вести около двух лет назад.

«Дунканом» командовал капитан Джон Манглс, и экипаж его состоял из пятнадцати человек.

Яхта эта бросила якорь у берегов Австралии в связи со следующими событиями.

За шесть месяцев до этого яхта «Дункан» подобрала в Ирландском море бутылку, содержащую записки, написанные на трёх языках: английском, немецком и французском. В записках говорилось о том, что три человека уцелели после крушения «Британии» — капитан Грант и двое матросов — и нашли приют на земле; записка указывала широту этого места, но прочесть долготу было невозможно — чернила на записке расплылись.

Указанная в записке южная широта была 37°. Для того чтобы разыскать потерпевших крушение при неизвестной долготе, нужно было следовать вдоль тридцать седьмой параллели через континенты и океаны.

Так как английское адмиралтейство отказалось послать экспедицию за капитаном Грантом, Эдуард Гленарван решил сам отправиться на поиски. Он познакомился с детьми капитана Гранта — Мэри и Робертом — и велел снарядить в дальнее плавание свою яхту «Дункан». Вскоре «Дункан» вышел из Глазго, прошёл через Магелланов пролив в Тихий океан и поднялся к берегам Патагонии. Первоначальное толкование найденной в бутылке записки как будто указывало, что здесь, в плену у туземцев, находятся капитан Грант и его товарищи.

«Дункан» высадил своих пассажиров на западном побережье Патагонии и отплыл тотчас же, чтобы принять их на борт на восточном берегу Южной Америки, у мыса Корриентес.

Экспедиция Эдуарда Гленарвана пересекла всю Патагонию, следуя вдоль тридцать седьмой параллели, но нигде не нашла никаких следов капитана Гранта. Поэтому 13 ноября экспедиция вернулась на «Дункан», и яхта продолжала плавание вдоль той же тридцать седьмой параллели.

Посетив по пути острова Тристан д’Акунья и Амстердам, лежащие на той же параллели, как я уже сказал, «Дункан» 20 декабря 1854 года подплыл к мысу Бернуилли на австралийском берегу.

Эдуард Гленарван намеревался пересечь Австралию, так же как он пересёк Южную Америку. Поэтому экспедиция снова высадилась на берег. В нескольких милях от места высадки участники экспедиции наткнулись на ферму, принадлежавшую одному ирландцу. Владелец фермы пригласил их остановиться и отдохнуть у него.

Гленарван рассказал этому ирландцу, какие обстоятельства привели в Австралию его экспедицию, и спросил, не слыхал ли ирландец чего-либо о трёхмачтовом паруснике «Британия», потерпевшем крушение около двух лет тому назад где-то возле западного побережья Австралии.

Владелец фермы ничего не слышал об этом крушении, но, к общему изумлению, один из его слуг вмешался в разговор и сказал:

— Если капитан Грант ещё жив, он находится в Австралии!

— Кто вы? — спросил лорд Гленарван.

— Я шотландец, как и вы, сэр! — ответил этот человек. — И я — один из потерпевших крушение вместе с капитаном Грантом!

Этого человека звали Айртон. Представленные им документы удостоверяли, что он служил боцманом на «Британии». Когда корабль разбился о скалы, он выбрался на берег и был до последней минуты убеждён, что он единственный из всего экипажа «Британии» спасся при крушении.

— Только, — добавил он, — «Британия» разбилась не на западном, а на восточном побережье Австралии, и если капитан Грант ещё жив и находится в плену у туземцев, то его нужно искать по ту сторону австралийского материка.

Человек этот говорил уверенным голосом. Взор его был ясен и не прятался от испытующих взоров участников экспедиции Гленарвана. Не было оснований не верить ему, тем более что владелец фермы, у которого он служил больше года, хорошо отзывался о нём.

Гленарван поверил этому человеку и решил, следуя его совету, пересечь Австралию по тридцать седьмой параллели. Сам Гленарван, его жена, дети капитана Гранта, майор, француз-географ, капитан Манглс и несколько человек из экипажа «Дункана» вошли в состав маленького отряда, который должен был повести Айртон. Тем временем «Дункан» под командой Тома Остина, помощника капитана Манглса, должен был отправиться в Мельбурн и там ждать распоряжений Гленарвана.

Экспедиция тронулась в путь 23 декабря 1854 года.

Нужно сказать, что Айртон был предателем. Он действительно служил раньше боцманом на «Британии», но, поссорившись с капитаном Грантом, попытался взбунтовать экипаж и захватить корабль. Попытка окончилась неудачей, и капитан Грант ссадил его на берег — на западный берег Австралии — и 8 апреля 1852 года отплыл дальше.

Этот негодяй ничего не слышал о крушении «Британии». Он впервые узнал о нём из рассказа Гленарвана. После того как его изгнали из команды «Британии», Айртон, под именем Бена Джойса, стал атаманом шайки беглых каторжников. Его наглое утверждение, что «Британия» потерпела крушение у восточных берегов Австралии, уговоры направить поиски в этом направлении имели только одну цель: заманить Гленарвана на сушу и захватить его яхту «Дункан», чтобы превратить её в пиратское судно.

Неизвестный умолк на минуту. Голос его дрожал, но он заставил себя продолжать рассказ:

— Экспедиция тронулась в путь в глубь австралийского материка. С самого начала её преследовали всяческие беды. В этом не было ничего удивительного, так как шайка Айртона, или Бена Джойса, всё время следовала за экспедицией по пятам, выполняя замысел своего преступного предводителя.

Между тем «Дункан» ремонтировался в Мельбурне. Айртону нужно было убедить Гленарвана приказать помощнику капитана яхты Тому Остину привести яхту в какой-нибудь глухой уголок побережья, где её легко было бы захватить.

Заведя экспедицию, терпевшую неимоверные лишения, в дебри девственного леса, Айртон уговорил Гленарвана предписать Тому Остину привести «Дункан» в бухту Туфолда. В этой уединённой бухте яхту должна была поджидать шайка Айртона.

В ту минуту, когда Гленарван собирался вручить Айртону письменный приказ, предатель неожиданно был разоблачён, и ему пришлось бежать. Однако впоследствии он сумел завладеть силой этим приказом; через два дня Айртон добрался до Мельбурна.

До этого времени все преступные замыслы Айртона осуществлялись беспрепятственно. Он не сомневался, что и дальше его план будет так же удачно приведён в исполнение: Том Остин поведёт «Дункан» в бухту Туфолда, там яхту встретит шайка, перебьёт экипаж, завладеет судном, и… Бен Джойс, он же Айртон, станет властелином морей!

Но тут счастье изменило ему.

Прибыв в Мельбурн, Айртон передал приказ Тому Остину. Ознакомившись с его содержанием, тот сейчас же поднял якорь. Но можно себе представить растерянность и гнев Айртона, когда на второй день плавания он узнал, что командир ведёт судно не к бухте Туфолда, к Австралии, а к восточному берегу Новой Зеландии! Он запротестовал. Тогда Том Остин показал ему приказ, В нём действительно, по счастливой ошибке географа-француза, местом свидания был назначен восточный берег Новой Зеландии.

Все надежды Айртона рухнули. Он возмутился и попытался взбунтовать команду «Дункана». Его посадили под замок. Он не знал даже, что стало с его сообщниками и с Гленарваном.

«Дункан» крейсировал у берегов Новой Зеландии до 3 марта. В этот день Айртон услышал пушечную пальбу. Стреляли пушки «Дункана». Вскоре Гленарван и его спутники взошли на борт яхты. Вот что произошло.

Преодолев тысячи опасностей, Гленарван вывел свой отряд к восточному берегу Австралии, к бухте Туфолда. «Дункана» там не было! Он телеграфировал в Мельбурн. В ответ поступила телеграмма: «Дункан» вышел 18 сего месяца в неизвестном направлении». Гленарван подумал, что его яхта попала в руки шайки Бена Джойса и стала пиратским кораблём.

Тем не менее Гленарван решил продолжать поиски. Это был смелый и благородный человек. Он нанял торговое судно, достиг на нём западных берегов Новой Зеландии и пересёк её вдоль тридцать седьмой параллели, не найдя никаких следов капитана Гранта. Но на противоположном берегу, к своему величайшему удивлению, он увидел свою яхту, ожидавшую его здесь в течение пяти недель.

Это произошло 3 марта 1855 года. Айртон, сидевший всё это время в заключении на яхте, был приведён к Гленарвану. Тот попытался выяснить у преступника всё, что ему известно о судьбе капитана Гранта. Айртон отказался отвечать. Гленарван пригрозил ему, что в первом же порту передаст его в руки английских властей. Бандит упорно молчал.

«Дункан» продолжал путь вдоль тридцать седьмой параллели. Между тем жена Гленарвана задалась целью сломить сопротивление Айртона. После долгих усилий она добилась своего, и Айртон предложил Гленарвану рассказать всё, что ему известно о судьбе капитана Гранта, если тот пообещает высадить его на какой-нибудь пустынный островок Тихого океана, а не сдавать английским властям.

Гленарван согласился на это условие.

Тогда Айртон рассказал всю свою историю. К общему разочарованию, оказалось, что после того, как капитан Грант списал его на берег, никаких сведений о судьбе его у Айртона не было. Тем не менее Гленарван решил сдержать данное им слово. «Дункан» продолжал свой путь вдоль тридцать седьмой параллели и дошёл до острова Табор. Там решено было высадить Айртона. Там же по счастливой случайности был найден капитан Грант и двое его товарищей.

Айртон, таким образом, должен был заменить их на этом пустынном острове. В ту минуту, когда он покидал борт яхты, Гленарван обратился к нему со следующими словами:

— Айртон, здесь вы будете жить вдали от обитаемой земли, без общения с людьми. Бежать отсюда вы не сможете. Вы будете одиноки, но, в отличие от капитана Гранта, о вашем одиночестве люди будут знать. Хотя вы этого и не заслуживаете, но люди будут помнить о вас. Я знаю, где вас найти, Айртон, и никогда не забуду этого!

После этого «Дункан» поднял якорь и ушёл. Это произошло 18 марта 1855 года[32].

Айртон остался в одиночестве на острове. Но он был в изобилии снабжён оружием, всякого рода орудиями и продовольствием. Он мог поселиться в домике, выстроенном капитаном Грантом. Жизнь его была обеспечена, и ему оставалось только вспоминать на досуге о своих преступлениях и раскаиваться в них.

И, смею вас заверить, он раскаялся… Он был очень несчастен… Он сказал себе, что, когда люди приедут, чтобы забрать его с острова, он должен быть достойным этой милости.

Так прошли два или три года. Айртон, измученный одиночеством, проглядевший все глаза в поисках паруса или дымка на горизонте, невыносимо страдал. Он чувствовал, что дичает в одиночестве, что сходит с ума от горя и стыда…

В конце концов он превратился в того зверя, которого вы нашли и подобрали…

Думаю, что и без слов ясно, что Айртон, Бен Джойс и я — одно лицо…

Сайрус Смит и его товарищи встали в конце рассказа. Трудно передать словами, насколько они были взволнованы. Картина безысходного горя и непереносимых страданий, развернувшаяся перед ними, растрогала их до глубины души.

— Айртон, — сказал Сайрус Смит, — вы были великим преступником, но страданиями и раскаянием искупили свои преступления. Вы прощены, Айртон! Хотите теперь стать нашим товарищем?

Айртон попятился.

— Вот моя рука! — сказал инженер.

Айртон подбежал и пожал протянутую ему руку. Крупные слёзы скатились по его щекам.

— Хотите жить с нами? — спросил инженер.

— Мистер Смит, позвольте мне хоть несколько времени пожить одному в корале! — попросил он.

— Как хотите, Айртон, — ответил инженер. — Но скажите, друг мой, если вы так стремитесь к одиночеству, зачем же вы бросили в море записку, которая помогла нам найти вас?

— Я не бросал никакой записки, — ответил Айртон. И с этими словами, поклонившись, он вышел из комнаты.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

— Бедняга! — воскликнул Герберт.

Юноша подошёл к выходной двери и увидел, как Айртон, скользнув вниз в корзине подъёмной машины, исчез во тьме.

— Он вернётся! — сказал Сайрус Смит.

— Мистер Смит! — воскликнул Пенкроф. — Что бы это могло значить? Айртон не бросал записки в море! Кто же в таком случае бросил её?

Вопрос Пенкрофа был как нельзя более уместным.

— Он сам бросил записку, — ответил Наб, — только несчастный уже тогда был полусумасшедшим и потому не запомнил…

— Правильно, Наб, — подтвердил Герберт, — он сделал это бессознательно.

— Иного объяснения быть не может, — чересчур охотно согласился инженер. — Понятно также, каким образом Айртон мог точно указать местоположение острова: предшествующие события вполне объясняют это.

— Однако, — возразил Пенкроф, — если он бросил записку в море до своего одичания, то есть семь-восемь лет тому назад, то как случилось, что записка совершенно не пострадала от воды?

— Это доказывает только, что Айртон потерял рассудок значительно позже, чем он сам думает.

— Да, это единственное, что можно предположить, — сказал Пенкроф. — Иначе эта история была бы совершенно необъяснимой.

— Да, — рассеянно подтвердил инженер, видимо, тяготившийся этим разговором.

— Но сказал ли нам Айртон всю правду? — спросил Пенкроф.

— Да, — ответил журналист. — Всё, что он нам рассказал, — чистая правда. Я отлично помню, что в газетах был помещён точно такой же отчёт об экспедиции Гленарвана.

— Не сомневайтесь, Пенкроф, — сказал Сайрус Смит. — Айртон говорил правду, ибо он не щадил себя. Когда люди так беспощадны к самим себе, они всегда говорят правду.

На следующий день, 21 декабря, взобравшись на плоскогорье Дальнего вида, колонисты не нашли там Айртона: видимо, он ещё накануне ночью отправился в кораль. Они решили не докучать ему своим присутствием, предоставив времени залечить раны, которые не излечивались дружеским вниманием.

Герберт, Пенкроф и Наб вернулись к своим обычным занятиям. Инженер и Гедеон Спилет возобновили прерванную последними событиями работу по добыванию соды.

— Знаете ли, дорогой Сайрус, — сказал журналист, — что данное вами вчера объяснение происшествия с бутылкой совершенно неудовлетворительно? По-моему, нельзя допустить и мысли, что этот несчастный написал записку и бросил бутылку в море, не сохранив об этом никаких воспоминаний.

— Да я и не думаю, что это он бросил записку, — ответил тот.

— Как, вы считаете…

— Я ничего не считаю… Я ничего не знаю! — прервал его инженер. — Я и это происшествие заношу в список таинственных событий, которые я не в силах объяснить…

— Как ваше спасение, ящик, выброшенный на песок, приключения Топа и так далее? Вы об этом говорите? Да, это действительно загадочно! Найдём ли мы когда-нибудь ключ к разгадке этого ряда тайн?

— Найдём! — решительно заявил инженер. — Найдём, хотя бы для этого пришлось перерыть весь остров до самых глубоких недр!

— Может быть, случай раскроет эту тайну?

— Случай, Спилет? Я так же мало верю в случай, как и в чудеса. Есть какая-то причина всех этих непонятных событий, и я раскрою её! А пока что — будем работать и наблюдать, наблюдать и работать!

Настал январь 1867 года. Летние работы были в разгаре. Герберт и Гедеон Спилет, посетившие кораль, убедились, что Айртон отлично устроился. Он жил в выстроенном для него доме и прекрасно справлялся с уходом за большим стадом. Хотя это и не вызывалось необходимостью, но колонисты решили навещать кораль каждые два-три дня, чтобы не оставлять Айртона подолгу в одиночестве.

Пребывание Айртона в этой отдалённой части острова было полезно и потому, что Айртон, конечно, не преминул бы сообщить обитателям Гранитного дворца о всех интересных происшествиях в окрестностях кораля.

Могло случиться, что о происходящем вблизи кораля событии нужно будет немедленно сообщить в Гранитный дворец. Не говоря уже обо всём связанном с «тайнами острова Линкольна», на горизонте мог появиться корабль, могло произойти крушение на западном побережье, могли, наконец, высадиться пираты.

Поэтому Сайрус Смит счёл необходимым наладить средство быстрой связи между коралем и Гранитным дворцом. 10 января он поделился с колонистами своими мыслями по этому поводу.

— Всё это правильно, мистер Смит, — сказал Пенкроф. — Но как это осуществить? Не думаете же вы провести телеграф?

— Ошибаетесь, Пенкроф, думаю!

— Электрический?

— Какой же другой? У нас есть все необходимые вещества для изготовления батарей. Трудно будет только тянуть проволоку, но и с этим как-нибудь справимся!

— Ну, — заявил моряк, — теперь уж недалёк тот день, когда я на железной дороге прокачусь по острову!

Колонисты тотчас же принялись за дело, начав с самого трудного — изготовления проволоки, ибо если бы здесь их постигла неудача, то всё прочее — батареи и т.п. — было бы ненужным.

Как известно, железо на острове Линкольна было превосходного качества, а следовательно, должно было хорошо вытягиваться.

Сайрус Смит начал с того, что изготовил волочильню — стальную доску с отверстиями разного диаметра, проходя сквозь которые железный прут всё больше утончается, пока не достигнет требуемого диаметра.

Волочильню инженер закалил «сколько было мочи», как он сам выразился, и закрепил неподвижно на столбах, глубоко вкопанных в землю, неподалёку от водопада, силу которого он снова хотел использовать: ему пришла в голову мысль заставить вал сукновальни, приводимый во вращение силой падения воды, протягивать проволоку через волочильню, наматывая её на себя.

Этот процесс был достаточно сложным и требовал неустанного внимания. Тонкие полосы мягкого железа, заострённые с одного конца, вставлялись в самые крупные отверстия волочильни и протягивались через них вращающимся валом сукновальни. Намотавшаяся на вал лента в 25—30 футов в длину разматывалась и снова протягивалась, на этот раз через отверстия меньшего калибра. В конечном итоге инженер получил ряд кусков проволоки длиной по пятьдесят футов каждый. Из этих кусков, скреплённых между собой, и составилась линия проводов протяжением в пять миль, соединившая Гранитный дворец с коралем.

Эта работа не должна была отнять много времени. Убедившись, что машина хорошо работает, Сайрус Смит предоставил наблюдение за ней своим товарищам, а сам занялся изготовлением батарей.

Ему нужно было получить батарею постоянного тока. Инженер решил устроить самую простую батарею, подобную той, которую изобрёл в 1820 году Беккерель[33]. Для неё нужно было иметь цинк (читатели помнят, что ящик, выброшенный на песок, был запаян в цинковую оболочку; колонисты сохранили её), азотную кислоту и поташ. Всё это у инженера было под руками.

Вот как была устроена эта батарея. Сайрус Смит заготовил несколько стеклянных банок и наполнил их азотной кислотой. Затем он закрыл банки пробками с прорезанными посредине отверстиями. В эти отверстия были вставлены стеклянные трубки, закрытые снизу глиняными пробочками. Через верхнюю, открытую часть трубок в них был налит раствор поташа. Таким образом, азотная кислота и поташ вступили во взаимодействие через глиняную пробочку. После этого инженер взял две полоски цинка и погрузил одну, через пробку, в азотную кислоту, а другую — в раствор поташа. Когда обе пластинки были соединены проволочкой, возник электрический ток, текущий от отрицательного полюса, погружённого в азотную кислоту, к положительному, погружённому в раствор поташа. Оставалось последовательно соединить между собой отдельные элементы, чтобы получить батарею, достаточную для питания электрического телеграфа.

6 февраля колонисты начали устанавливать снабжённые стеклянными изоляторами столбы для проводов. Через несколько дней проводка была готова к передаче электрических сигналов со скоростью ста тысяч километров в секунду.

Инженер изготовил две батареи — одну для Гранитного дворца, другую для кораля, так как хотел наладить двустороннюю связь.

Приёмный и передающий аппараты были очень просты. На обоих концах линии изолированная проволока наматывалась на брусок мягкого железа. Получался электромагнит. Когда в цепь включался ток, он шёл от положительного полюса батареи к электромагниту, намагничивал его и через землю возвращался к отрицательному полюсу. Как только подача тока прекращалась, электромагнит размагничивался. Пластинка из мягкого железа, закреплённая подле электромагнита, притягивалась к нему, когда он был намагничен, и возвращалась в исходное положение, как только ток прерывался. К этой пластинке было прикреплено остриё графита, чертившее на бумажной полоске линии и точки, в зависимости от того, какой подавался сигнал — долгий или короткий. Комбинации из чёрточек и точек, известные под названием азбуки Морзе, делали возможным передачу букв, слов и целых фраз этим способом.

Передающий аппарат состоял из ключа, при нажиме на который в цепь включался ток, действовавший на электромагнит, пока ключ не отпускали в исходное положение.

Вся установка была окончательно готова 12 февраля. В этот день Сайрус Смит послал первую телеграмму Айртону и тотчас же получил от него ответ.

Пенкроф радовался телеграфу, как ребёнок новой игрушке, и с этих пор стал ежедневно по утрам и по вечерам телеграфировать Айртону, который никогда не оставлял его без ответа.

После устройства телеграфа колонисты всегда знали, находится ли Айртон в корале. Кроме того, он теперь не должен был чувствовать себя таким одиноким, как прежде.

Сайрус Смит не реже одного раза в неделю навещал его в корале, а иногда и сам Айртон приходил в Гранитный дворец, где его всегда хорошо принимали.

Лето незаметно подходило к концу. Продовольственные запасы колонии неизменно увеличивались, в особенности после того, как созрели вывезенные с острова Табор растения. Плоскогорье Дальнего вида стало теперь настоящей житницей колонии. Четвёртый урожай пшеницы был превосходным. Понятно, что никому из колонистов не пришло в голову пересчитать четыреста миллиардов зёрен, снятых с полей. Моряк, в шутку изъявивший готовность заняться этим делом, в ужасе замахал руками, когда инженер объяснил ему, что работы хватило бы на две с половиной тысячи лет, даже если бы он отсчитывал по триста зёрен в минуту все двадцать четыре часа в сутки!

Погода стояла великолепная. Дни были жаркие, но по вечерам свежие бризы охлаждали воздух, и ночи стояли прохладные. Несколько раз проходили грозы, короткие, но необычайно сильные, — небосвод был всё время озарён молниями, а гром грохотал, не затихая ни на секунду.

Колония процветала. Птичник настолько разросся, что пришлось искусственно сокращать количество его обитателей. Свиньи опоросились, и бедным Пенкрофу и Набу пришлось тратить бездну времени на уход за ними. Онагры также принесли приплод. Теперь на них часто ездили верхом Гедеон Спилет и Герберт, ставший под руководством журналиста превосходным наездником. Иногда онагров запрягали в тележку, чтобы привезти в Гранитный дворец каменный уголь или мясо из кораля.

За это время колонисты несколько раз побывали в чаще лесов Дальнего Запада. Эти экскурсии предпринимались и летом, так как непроницаемый ветвистый свод защищал исследователей от палящих лучей солнца и в лесу было даже прохладно. Так они осмотрели весь левый берег реки Благодарности вплоть до самых истоков реки Водопада.

Ягуарам, которых ненавидел Гедеон Спилет, была объявлена беспощадная война. Герберт стал хорошим помощником журналиста в этом деле. Отличное вооружение позволяло охотникам теперь не только не бояться, но даже искать встречи с этими хищниками. В результате около двадцати великолепных шкур украшали большой зал Гранитного дворца. Если бы лето продолжалось дольше, все ягуары были бы истреблены — к этому, собственно, и стремился журналист.

Несколько раз в охотничьих экскурсиях принимал участие и Сайрус Смит. Он искал в гуще лесов не следы животных… Но ничего подозрительного он не заметил.

Топ и Юп, сопровождавшие его в этих экскурсиях, вели себя совершенно спокойно, но зато в Гранитном дворце, как и прежде, собака часто исступлённо рычала, кружась около отверстия колодца.

Этим же летом впервые был испробован фотографический аппарат, найденный в ящике. Гедеон Спилет и Герберт сделали множество снимков в самых живописных уголках острова. Не забыты были также и фотопортреты членов колонии. Особенно Пенкроф был доволен своей фотографией, прибитой к стене большого зала. Он часто и подолгу останавливался перед ней и всматривался, словно она была выставлена в витрине лучшего фотографа Бродвея[34]. Но надо признаться, что удачней всех вышел снимок Юпа. Мистер Юп позировал перед аппаратом с не поддающейся описанию серьёзностью, и снимок его только что не говорил!

— Так и кажется, что он сейчас скривит рожу! — смеялся моряк.

Юпу трудно было бы угодить, если бы он не был удовлетворён этим снимком. Но, к чести славного орангутанга, надо сказать, что ему снимок очень нравился и он подолгу не без самодовольства рассматривал его.

Летняя жара окончилась в марте. Наступила дождливая пора, но воздух был ещё тёплый. Судя по мартовской погоде, можно было предвидеть суровую, зиму. 21 марта колонистам показалось даже, что уже выпал первый снег, Герберт, выглянув из окна, вскричал:

— Весь островок Спасения покрыт снегом!

— Как, уже выпал снег? — воскликнул журналист.

Все колонисты подошли к окнам. Они увидели, что не только островок, но и весь берег у подножия Гранитного дворца покрыт густой белой пеленой.

— Кажется, это действительно снег! — сказал Пенкроф.

— Похоже на то! — ответил Наб.

— Но ведь термометр показывает четырнадцать градусов выше нуля! — заметил Гедеон Спилет.

Сайрус Смит молча смотрел на белую пелену. Он не мог объяснить себе этот феномен — снег в это время года и при такой температуре.

— Тысяча чертей! — воскликнул Пенкроф. — Все наши огороды помёрзнут!

Моряк хотел уже спуститься на берег, но ловкий Юп опередил его и первым скользнул вниз. Не успел орангутанг коснуться земли, как пелена снега вдруг поднялась с земли и рассеялась в воздухе сотнями тысяч пушистых хлопьев, на несколько минут заслонивших даже дневной свет.

— Это птицы! — воскликнул Герберт.

Действительно, это были тучи морских птиц с ослепительно белым оперением. Сотни тысяч их опустились на остров и после недолгого отдыха вновь взмыли в воздух. Всё это произошло так быстро, что колонисты не успели подстрелить ни одной из птиц.

Таким образом, не удалось даже узнать, к какому виду они принадлежат.

Через несколько дней, 26 марта, исполнилась вторая годовщина дня, когда колонисты были заброшены воздушным шаром на остров Линкольна.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

На протяжении этих двух лет ни одно судно не появилось вблизи острова. Было совершенно очевидно, что остров Линкольна лежал в стороне от обычных морских путей. Быть может, он даже не был никому известен. Эта догадка подтверждалась картами: остров не был нанесён на них. Таким образом, колонистам нечего было ждать избавления из-за моря: они могли рассчитывать только на себя, чтобы вернуться на родину. Существовала только одна возможность спасения. Как раз о ней и говорили в один апрельский вечер колонисты, собравшиеся в большом зале Гранитного дворца.

— По-моему, — говорил Гедеон Спилет, — есть только один способ покинуть остров Линкольна — это построить большой корабль, могущий выдержать длинный морской переход. Мне кажется, что если мы смогли построить шлюп, то сможем выстроить и настоящий корабль.

— И если мы смогли добраться до острова Табор, то доберёмся и до архипелага Паумоту! — добавил Герберт.

— Не скажу «нет», — ответил Пенкроф, виднейший авторитет колонии по всем морским вопросам, — не скажу «нет», хотя это далеко не одно и то же — проплыть полтораста или полторы тысячи миль. Наш шлюп, когда его трепал ветер при поездке на остров Табор, был всё время невдалеке от берега. Но пройти тысячу двести миль — это совсем другое дело, а до ближайшей населённой земли по меньшей мере такое расстояние!

— Значит ли это, Пенкроф, что вы побоялись бы при нужде совершить такое путешествие? — спросил журналист.

— Я бы не побоялся ничего на свете, — ответил моряк. — Ведь вы знаете, мистер Спилет, что я не трус.

— Конечно, Пенкроф, — ответил журналист.

— Кстати, Пенкроф, ведь у нас теперь есть ещё один моряк, — заметил Наб.

— Кто?

— Айртон.

— Правда, — сказал Герберт.

— Если только он согласится уехать отсюда, — сказал Пенкроф.

— Ну, вот ещё что! — воскликнул журналист. — Неужели вы думаете, что Айртон отказался бы ехать, если бы яхта Гленарвана пришла за ним на остров Табор?

— Вы забываете, друзья мои, — вмешался в спор инженер, — что в последние годы пребывания на острове Табор Айртон потерял рассудок. Но вопрос не в этом. Надо обдумать, вправе ли мы считать приход яхты Гленарвана за Айртоном шансом на наше спасение? Вы не забыли, надеюсь, что Гленарван обещал Айртону забрать его с острова Табор, когда, по его мнению, тот будет достаточно наказан за свои преступления. Я убеждён, что он исполнит своё обещание.

— А я добавлю, — сказал журналист, — что он скоро приедет, ибо прошло уже двенадцать лет с тех пор, как он высадил Айртона на остров Табор.

— Я согласен с вами, что Гленарван вернётся и, может быть, даже скоро, но нам-то от этого не легче. Ведь он пойдёт к острову Табор, а не к острову Линкольна!

— Это бесспорно, — вмешался Герберт. — Кстати сказать, ведь остров Линкольна даже не нанесён на карту.

— Поэтому, друзья мои, — сказал инженер, — нам надо принять меры к тому, чтобы всякий посетивший остров Табор был извещён о том, что мы и Айртон находимся на острове Линкольна.

— Нет ничего проще, — ответил журналист. — Надо только оставить в хижине Айртона письмо с точными координатами острова Линкольна. Гленарван или его посланный непременно найдут это письмо.

— Досадно, что мы не сделали этого в первую поездку на остров Табор, — сказал моряк.

— Чего ради мы стали бы делать это? — возразил Герберт. — В то время мы не знали истории Айртона, не знали и того, что за ним обещали вернуться. А когда мы узнали всё это, наступила осень, и уже поздно было возвращаться туда.

— Верно, — сказал Сайрус Смит. — И сейчас это путешествие придётся отложить до весны.

— А что, если яхта Гленарвана придёт как раз зимой? — спросил Пенкроф.

— Это маловероятно, — ответил инженер. — Гленарван не рискнёт пускаться в плавание по Тихому океану в зимнюю пору. Либо он уже побывал на острове Табор за эти пять месяцев, либо он приедет туда не раньше будущего октября. В этом случае мы не опоздаем, если в первые же весенние дни свезём письмо на остров.

— Было бы большим несчастьем, — заметил Наб, — если бы оказалось, что «Дункан» уже побывал на острове и возвратился в Европу.

— Будем надеяться, что этого не случилось, — сказал инженер.

— Мы узнаем это, побывав на острове Табор, — заявил журналист. — Если яхта Гленарвана посетила остров, там обязательно останутся хоть какие-нибудь следы этого посещения.

— Бесспорно, — согласился инженер. — Итак, друзья мои, покамест у нас не отнята надежда на спасение этим путём, мы терпеливо ждём. Если же окажется, что надеяться нам не на что, мы тогда обсудим, что делать.

— Но как бы там ни было, мы должны заявить во всеуслышание, что мы покидаем остров Линкольна вовсе не потому, что нам здесь плохо живётся! — сказал моряк.

— Нет, нет, Пенкроф, — ответил Сайрус Смит. — Только потому, что мы оторваны здесь от своих близких…

На этом и порешили, и вопрос о постройке большого корабля временно отпал. Колонисты занялись теперь подготовкой к третьей зимовке на острове Линкольна.

Однако они решили ещё до наступления зимы совершить объезд берегов острова Линкольна на шлюпе. Это решение было принято в связи с тем, что они до сих пор не имели полного представления о северном и западном побережьях острова. План этой морской экспедиции был разработан и предложен Пенкрофом и одобрен Сайрусом Смитом.

Погода была неустойчивой, но барометр падал или поднимался постепенно, так что резкой перемены погоды опасаться не приходилось. В середине апреля, после нескольких дней плохой погоды, стрелка барометра медленно начала ползти вверх и замерла на уровне семисот пятидесяти миллиметров. Пенкроф решил, не откладывая, отправиться в экскурсию.

Отплытие было назначено на 16 апреля. «Благополучный», стоявший в порту Шара, был снаряжён для путешествия, могущего продлиться несколько дней.

Сайрус Смит предложил Айртону принять участие в этой экспедиции, но тот предпочёл остаться на берегу. Тогда было решено, что он переселится на это время в Гранитный дворец. Юп должен был составить ему компанию.

16 апреля колонисты, сопровождаемые Топом, взошли на борт «Благополучного». Ветер дул с юго-запада, и шлюпу пришлось лавировать, чтобы добраться до мыса Рептилии. Почти весь день ушёл на этот переход в двадцать миль, ибо через два часа после отплытия кончился отлив, и «Благополучному» шесть часов подряд пришлось бороться с приливом. Уже в сумерках он обогнул мыс. Пенкроф предложил Сайрусу Смиту продолжать путь, взяв два рифа на парусах.

Но инженер предпочёл стать на якорь в нескольких кабельтовых от берега, чтобы с восходом солнца приступить к осмотру этой части острова.

Колонисты решили впредь плыть только днём, а ночью становиться на якорь в том месте, где их застанут сумерки.

Ночь прошла спокойно. Ветер упал. Колонисты, кроме капитана Пенкрофа, спали на борту «Благополучного» так же крепко, как в Гранитном дворце.

На заре следующего дня Пенкроф поднял якорь и, поставив все паруса, стал огибать западный берег острова. Колонисты были уже на этом берегу, покрытом великолепным лесом, и, однако, он снова возбудил всеобщее восхищение. Они шли так близко от берега, как это только было возможно, стараясь уменьшить скорость до минимума, чтобы всё видеть. Несколько раз они становились на якорь, и Гедеон Спилет фотографировал эти очаровательные места.

Около полудня «Благополучный» подошёл к устью реки Водопада. На правом берегу реки растительность была менее густой, и деревья стояли отдельными группами. Ещё дальше начиналась зона бесплодия.

Какой разительный контраст между южной и северной частями этого берега! Насколько первая была лесистой, зелёной и весёлой, настолько же вторая была дикой, мрачной и бесплодной. Можно себе представить, в каком отчаянии были бы колонисты, если бы они потерпели крушение именно на этом берегу острова! С вершины горы Франклина они могли составить себе лишь приблизительное представление о характере этой части острова и теперь, рассматривая её вблизи, были просто ошеломлены её странным видом.

«Благополучный» шёл в полумиле от берега. С этого расстояния были отчётливо видны составляющие его глыбы всех видов, форм и размеров, начиная от двадцати и кончая тремястами футов в высоту. Цилиндрические, как башни, призматические, как церковные шпили, пирамидальные, как обелиски, конические, как фабричные трубы, глыбы эти громоздились одна на другую. Больший хаос не получился бы даже при столкновении двух громадных ледников. Здесь от скалы к скале тянулся как бы мостик, там верхушки скал изгибались, словно аркады готического собора, тут раскрывалась мрачная пасть бездонной пропасти, рядом виднелись фантастически нагромождённые шпили, стрелы, каких не создала бы самая богатая фантазия средневекового строителя.

Колонисты, затаив дыхание, смотрели на это чудо природы. Но Топ, на которого дикая красота местности не производила ни малейшего впечатления, громко лаял, будя в скалах тысячеголосое эхо. Лай этот показался инженеру странным: именно так лаял пёс у отверстия колодца в Гранитном дворце.

— Причалим здесь! — предложил Сайрус Смит.

«Благополучный» подошёл вплотную к земле. Однако, несмотря на самый внимательный осмотр всего берега, колонисты не нашли здесь следов пребывания человека. Всё было голо, пустынно и мрачно.

Пришлось вернуться на борт и продолжать плавание. Дальше к северо-западу берег стал низменным и песчаным. Отдельные чахлые деревья высились над заболоченной низиной, уже знакомой колонистам. Но по контрасту с дикой пустынностью только что оставленного побережья тысячи водяных птиц, гнездившихся здесь, придавали этой части берега необычайно оживлённый вид.

Вечером «Благополучный» бросил якорь в маленьком заливе. Он причалил к самому берегу — настолько здесь было глубоко. Ночь снова прошла спокойно, ибо ветер утих с последними лучами солнца и снова поднялся только на рассвете. Так как шлюп стоял у самого берега, присяжные охотники колонии — Гедеон Спилет и Герберт — ещё до света отправились в лес на охоту. С первыми лучами восходящего солнца они вернулись на борт, перегруженные всякого рода дичью. Тотчас же «Благополучный» поднял якорь и быстро помчался при попутном ветре к мысу Северной челюсти. Ветер заметно свежел.

— Меня не удивит, — сказал Пенкроф, — если внезапно поднимется сильный западный ветер. Вчера на закате небо было багряно-красным, да и барашки на гребнях волн не предвещают ничего хорошего, не говоря уже о «кошачьих хвостах».

«Кошачьими хвостами» моряк называл вытянутые в длину облачка, похожие на хлопья ваты. Они плавают в небе не ниже чем в пяти милях над уровнем моря и обыкновенно предвещают бурю.

— В таком случае, — сказал Сайрус Смит, — поставим все паруса и поищем убежище в заливе Акулы. Там, я думаю, «Благополучный» будет в безопасности.

— В полной безопасности, — подтвердил Пенкроф. — Кстати сказать, весь северный берег покрыт однообразными дюнами, так что там и смотреть не на что.

— В заливе Акулы нужно будет не только переночевать, но и провести весь завтрашний день. Этот залив заслуживает внимательного изучения, — заметил инженер.

— Нам, вероятно, всё равно придётся так поступить, — сказал Пенкроф. — Посмотрите на запад: какой угрожающий вид у неба! Как быстро оно затянулось тучами!

— Во всяком случае, при этом ветре мы успеем достигнуть мыса Северной челюсти, — заметил журналист.

— Ветер-то подходящий, — ответил моряк, — но, чтобы войти в пролив, придётся лавировать, а это лучше было бы делать при дневном свете, а не в сумерках…

— Судя по тому, что мы видели в южной части залива Акулы, там дно должно быть усеяно рифами, — заметил Герберт.

— Поступайте так, как считаете нужным, Пенкроф, — сказал Сайрус Смит. — Мы всецело полагаемся на вас.

— Будьте покойны, мистер Смит, без нужды я не стану рисковать. Я предпочёл бы получить удар ножом в бок, чем пробоину в борту «Благополучного». Который час? — спросил Пенкроф.

— Десять часов, — ответил инженер.

— А какое расстояние до мыса Северной челюсти?

— Примерно пятнадцать миль.

— Значит, через два с половиной — три часа мы выйдем на траверс мыса. Будет двенадцать — двенадцать с половиной часов. Беда, что в это время — разгар отлива — нам, пожалуй, трудно будет войти в пролив против течения и ветра.

— Тем более, — сказал Герберт, — что сегодня как раз полнолуние, то есть период самых высоких приливов. К тому же апрельские приливы и отливы вообще самые сильные.

— Скажите, Пенкроф, — спросил Сайрус Смит, — а нельзя ли нам выждать окончания отлива на якоре у оконечности мыса?

— Что вы, мистер Смит! — воскликнул моряк. — Стать на якорь у самого берега, когда надвигается буря! Да это равносильно покушению на самоубийство!

— Что же тогда делать?

— Постараюсь продержаться в открытом море до начала прилива, то есть примерно до семи часов вечера. Если не будет слишком темно, попробую войти в пролив. В противном случае ляжем в дрейф на ночь и попытаемся пройти на рассвете.

— Поступайте, как знаете, Пенкроф, — повторил инженер, — мы всецело доверяем вам.

— Вот, — сказал Пенкроф, — если бы на берегу стоял хоть один маяк, тогда морякам было бы много легче!

— Увы, — ответил Герберт, — на сей раз на берегу не будет догадливого инженера, чтобы снова развести путеводный костёр…

— Кстати, Сайрус, — сказал Гедеон Спилет, — мы забыли даже поблагодарить вас. Не приди вам в голову счастливая мысль разжечь костёр на берегу, мы никогда не попали бы на остров!

— Костёр? — переспросил Сайрус Смит, удивлённо смотря на журналиста.

— Мистер Спилет говорит о том костре, который вы зажгли на плоскогорье Дальнего вида в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября. Не будь этого костра, мы прошли бы ночью мимо острова, не заметив его, — пояснил Пенкроф.

— Да, да… — пробормотал инженер. — Это действительно была счастливая мысль…

— А теперь, если только Айртон не додумается до этого, некому будет оказать нам услугу.

— Действительно, некому, — подтвердил инженер.

Через несколько минут, найдя на носу шлюпа журналиста, Сайрус Смит шепнул ему на ухо:

— Если на этом свете есть что-нибудь абсолютно достоверное, дорогой Спилет, так это то, что в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября я не разжигал никакого костра ни на плоскогорье Дальнего вида, ни в какой бы то ни было другой части острова!..

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Обстоятельства сложились именно так, как предсказал Пенкроф, — инстинкт моряка не обманул его. Ветер всё свежел, пока не перешёл в штормовой, со скоростью ста — ста пяти километров в час. Такой ветер парусники даже в открытом море встречают четырьмя рифами на парусах. Войти в пролив против ветра и отлива не удалось. Повторной попытки во время прилива моряк не осмелился предпринять, так как при обложенном низко нависшими тучами небе сумерки наступили раньше, чем прилив. Поэтому Пенкроф решил провести ночь в открытом море.

К счастью, несмотря на сильный ветер, волнение на море было умеренное, и Пенкрофу не приходилось опасаться огромных валов, страшных для маленьких судёнышек. «Благополучный» не опрокинулся бы даже при сильном волнении — он был правильно нагружён балластом, — но, если бы волны хлестали через палубу, могла бы возникнуть опасность, что обшивка борта не выдержит ударов воды. Пенкроф всю ночь провёл у руля. Он был полон веры в достоинства своего корабля, но тем не менее с замиранием сердца ждал наступления утра.

В продолжение всей этой ночи Гедеон Спилет и Сайрус Смит ни разу не смогли улучить минуты, чтобы обменяться мнениями по вопросу об этом новом проявлении таинственной силы, действовавшей на острове Линкольна, Гедеон Спилет не переставая думал о тайне костра, огонь которого он видел собственными глазами, так же как его видели и Герберт и моряк. Они все втроём не сомневались, что этот огонь, послуживший им путеводной звездой в ночи, был разведён инженером, а тут оказывается, что тот не разводил никакого огня!

Журналист решил выяснить этот вопрос, как только «Благополучный» пристанет к берегу. Он хотел также, чтобы Сайрус Смит рассказал остальным колонистам об этом странном событии. Быть может, если они вместе займутся исследованием тайны, её удастся раскрыть.

Как бы там ни было, но в эту ночь огонь не загорелся на побережье у входа в неисследованный пролив, и до рассвета маленькое судёнышко боролось с ветром в открытом море.

При первых проблесках зари ветер несколько утих и переменил направление на два румба. Это позволило Пенкрофу взять курс прямо на вход в узкий пролив. Около семи часов утра, обогнув мыс Северной челюсти, «Благополучный» вошёл в воды залива, обрамлённого застывшей лавой.

— Вот залив, который мот бы послужить великолепной гаванью для целого флота! — сказал журналист.

— Любопытней всего то, — ответил Сайрус Смит, — что залив этот образован двумя встречными потоками лавы, извергнутой вулканом. Он защищён со всех сторон, и я думаю, что в самую сильную бурю море в нём должно быть таким же спокойным, как озеро.

— Ясно, — ответил моряк, — ветру для того, чтобы пробраться сюда, нужно проскользнуть через узенький и извилистый пролив. Я убеждён, что «Благополучный» мог бы простоять здесь круглый год, даже не качнувшись ни разу.

— Мы словно в пасти акулы, — заметил Наб, намекая на странную форму залива.

— Верно, Наб, но надеюсь, ты не боишься, что она захлопнется над нами? — рассмеялся Герберт.

— Не боюсь, — ответил Наб серьёзно, — но всё-таки залив мне не нравится. У него чересчур угрюмый и неприветливый вид.

— Интересно, насколько глубок залив, — сказал Пенкроф.

— Наш капитан боится, что он слишком мелок для его громадного корабля, — пошутил Гедеон Спилет.

Но моряк, не обращая внимания на шутки, размотал верёвку длиной футов пятьдесят с железным грузилом на конце и выпустил её за борт. Грузило не достало дна.

— Залив — настоящая пропасть! — сказал инженер. — Но это и не удивительно — остров ведь вулканического происхождения.

— Берега залива производят впечатление отвесных стен, — сказал Герберт. — Я думаю, что если бы у Пенкрофа была верёвка в пять раз длинней этой, то и тогда он не достал бы дна.

— Всё это замечательно, — заметил журналист, — но этому порту не хватает одной вещи…

— Какой, мистер Спилет? — спросил моряк.

— Какой-нибудь выемки, траншеи, хода, по которым можно было бы выбраться на берег. Я не вижу ничего подобного…

Действительно, на отвесных скалах из лавы нигде не видно было ни одного уступа. Это были недоступные стены, напоминающие норвежские фиорды, но ещё более мрачные. «Благополучный» прошёл кругом залива у самого берега, но не нашёл места для высадки.

Пенкроф утешился тем, что при нужде можно будет взорвать стену динамитом. Убедившись, что в заливе делать больше нечего, он направил шлюп к выходу из него и около двух часов пополудни вышел в открытое море.

— Уф! — вздохнул Наб с облегчением. Славный парень чувствовал себя неважно всё время, пока шлюп находился в заливе Акулы.

От мыса Челюсти до устья реки Благодарности было не больше восьми миль. Поставив все паруса, «Благополучный» взял курс на Гранитный дворец; он шёл в расстоянии одной мили от берега. Огромные глыбы из лавы вскоре сменились песчаными дюнами. Дюны эти посещались только водяными птицами.

Около четырёх часов пополудни «Благополучный» обогнул островок Спасения и вошёл в пролив, отделяющий его от острова. В пять часов якорь шлюпа впился в песчаное дно устья реки Благодарности.

Прошло три дня с тех пор, как колонисты покинули Гранитный дворец. Айртон встретил их на берегу вместе с Юпом, который приветствовал своих хозяев весёлым урчанием.

Колонисты закончили полное обследование берегов острова, не найдя нигде ничего подозрительного. Таким образом, если на острове жило какое-то таинственное существо, то оно могло прятаться только в чаще непроницаемых лесов, покрывавших Змеиный полуостров, куда колонисты ещё не заглядывали.

Гедеон Спилет уговорил Сайруса Смита обратить внимание остальных колонистов на странные явления, случающиеся на острове, и, в частности, на последнее событие, самое непонятное и самое необъяснимое. Но инженер, прежде чем поделиться своими тревогами с товарищами, в двадцатый раз переспросил Гедеона Спилета:

— Уверены ли вы, дорогой Спилет, что это был именно костёр? Быть может, это был метеор или зарево извержения вулкана?

— Нет, нет, Сайрус! Это вне всякого сомнения был огонь, зажжённый человеческой рукой. Можете спросить об этом Герберта и Пенкрофа. Они видели его так же отчётливо, как и я, и они подтвердят вам мои слова.

Через несколько дней после этого разговора, вечером двадцать пятого апреля, когда все колонисты собрались на плоскогорье Дальнего вида, Сайрус Смит обратился к ним со следующей речью:

— Друзья мои! Я хотел бы привлечь ваше внимание к ряду фактов, имевших место на нашем острове. Я хочу узнать ваше мнение по этому поводу. Лично мне эти факты кажутся, так сказать, сверхъестественными…

— Сверхъестественными? — спокойно переспросил моряк, выпуская клуб дыма из трубки. — Следовательно, наш остров можно назвать сверхъестественным?..

— Нет, Пенкроф, но таинственным — безусловно. Впрочем, быть может, вам удастся объяснить то, что кажется необъяснимым Спилету и мне.

— Продолжайте, мистер Смит, — попросил моряк.

— Начну вот с чего, — сказал инженер. — Можете ли вы объяснить, каким образом после падения в море я очутился в четверти мили расстояния от берега, без единой царапины, во-первых, и не сохранив никакого воспоминания о том, как я туда добрался, во-вторых?..

— Может быть, вы были оглушены…

— Нет, это исключается, — ответил быстро инженер. — Дальше. Можете ли вы объяснить, каким образом Топ открыл ваше убежище, отстоявшее в пяти милях расстояния от грота, где я лежал?

— Инстинкт… — начал было Герберт.

— Какой там инстинкт! — возразил журналист. — Не забывайте, что, несмотря на проливной дождь, ливший всю ночь, Топ добрался до нас сухим и без единого пятнышка грязи.

— Допустим, что и это неважно, — продолжал инженер. — Но пойдём дальше. Можете ли вы объяснить, какая сила выбросила Топа из воды во время борьбы с ламантином?

— Нет, не можем, — признался Пенкроф, — так же как не можем объяснить, кто и каким оружием нанёс ламантину странную рану…

— Отлично. Продолжаю, — сказал Сайрус Смит. — Можете ли вы, друзья мои, объяснить, каким образом попала дробинка в тело трёхмесячного пекари? Как — без какого бы то ни было следа крушения — на берег выбросило ящик, содержащий столь необходимые нам предметы? Каким образом наша пирога сорвалась с привязи и подплыла к нам в ту самую секунду, когда мы в ней нуждались? Чем были испуганы обезьяны, захватившие Гранитный дворец? Как случилось, что лестница «сама» упала на землю? Почему во время первой же морской прогулки мы наткнулись на бутылку с запиской? Наконец, кем написана была эта записка, раз Айртон утверждает, что он никогда не писал её?

Герберт, Пенкроф и Наб переглядывались, не зная, что ответить инженеру. Они впервые сопоставили все эти загадочные факты и теперь были в высшей степени удивлены.

— Честное слово, — пробормотал Пенкроф, — вы, кажется, правы, мистер Смит!.. Трудно объяснить все эти вещи…

— Но это ещё не всё, друзья мои, — продолжал инженер. — Ко всем перечисленным фактам присоединился ещё один, не менее странный и необъяснимый, чем все предшествующие.

— Какой, мистер Смит? — живо спросил Герберт.

— Вы говорили, что, возвращаясь с острова Табор, увидели зажжённый на острове Линкольна костёр?

— Конечно, — ответил моряк.

— И вы совершенно уверены, что это был костёр, а не метеор или горящие газы?

— Совершенно уверен.

— И ты тоже, Герберт?

— Что вы, мистер Смит! — воскликнул юноша. — Этот огонь блестел, как звезда первой величины!

— А может быть, это и была звезда? — насторожился инженер.

— Нет, нет, — возразил Пенкроф. — Небо было покрыто тучами, да и никакая звезда не могла стоять так низко над горизонтом. Мистер Спилет ведь был с нами, и он может подтвердить наши слова.

— Добавлю ещё, — сказал журналист, — что огонь был очень яркий, как будто это был электрический свет…

— Нам показалось, что он светил с плоскогорья Дальнего вида над Гранитным дворцом, — добавил Герберт.

— Так вот, друзья мои, — сказал инженер, — в ночь с девятнадцатого на двадцатое октября ни Наб, ни я не зажигали никакого огня!

— Как, — вскричал Пенкроф, — вы не…

Он буквально задыхался от изумления и не мог даже докончить фразы.

— Мы не выходили из Гранитного дворца, — ответил инженер. — И если на побережье горел в ту ночь огонь, то он был зажжён не нашими руками!

Пенкроф и Герберт были ошеломлены. Они ни на секунду не усомнились в том, что действительно видели в ночь с 19 на 20 октября огонь на побережье острова Линкольна.

Колонисты должны были признать, что какая-то тайна окружает их. Какая-то неведомая сила, безусловно дружественно расположенная к ним, существовала на острове. Очевидно, какое-то существо таилось в укромных уголках или в самых недрах острова. Но что же это за существо? Вот вопрос, который нужно было разрешить, чего бы это ни стоило!

Сайрус Смит напомнил также колонистам, как странно, иногда вели себя Топ и Юп у отверстия колодца в Гранитном дворце. Он признался им, что исследовал этот колодец, но не нашёл ничего подозрительного.

В заключение инженер предложил своим товарищам, как только наступит весна, перерыть остров сверху донизу и во что бы то ни стало найти таинственного покровителя колонии. Предложение его было единогласно одобрено всеми.

С этого вечера Пенкроф стал задумчивым и озабоченным. Остров, который он до сих пор считал чем-то вроде своей личной собственности, теперь казался ему чужим: на нём жило какое-то существо, от которого моряк чувствовал себя в известной степени зависимым. Он часто беседовал с Набом о «чудесах» острова Линкольна, и вскоре оба друга были близки к тому, чтобы уверовать в существование какой-то сверхъестественной силы.

Между тем в мае, соответствующем ноябрю Северного полушария, началась дурная погода. Зима обещала быть суровой. Поэтому колонисты, не откладывая в долгий ящик, приступили к заготовкам топлива и провизии. Впрочем, теперь им не страшна была даже холодная зима. Стадо муфлонов дало им столько шерсти, что можно было изготовить любое количество валяной тёплой одежды.

Не приходится говорить, что и Айртон был снабжён зимней одеждой. Сайрус Смит предложил ему на зиму переселиться в Гранитный дворец, и Айртон обещал сделать это, как только закончит последние работы в корале. Он переехал в Гранитный дворец в середине мая и с тех пор зажил одной жизнью со всеми колонистами. Айртон всегда стремился быть чем-нибудь полезным своим товарищам, но никогда не принимал участия в их развлечениях, оставаясь всё время грустным и молчаливым.

Большую часть этой третьей зимы на острове Линкольна колонисты провели взаперти в Гранитном дворце. Частые бури и ураганы, казалось, стремились потрясти остров до самых устоев гранитных массивов. Огромные валы прилива грозили залить весь остров, и несомненно, что корабль, бросивший якорь у его берегов, был бы разбит в щепки. Два раза во время таких бурь река Благодарности вздувалась и выходила из берегов, грозя снести мосты, наведённые колонистами. Невзирая на ужасную погоду, колонистам пришлось срочно укреплять их.

Естественно, что страшные ветры нанесли немало вреда сооружениям и посевам плоскогорья Дальнего вида. Особенно пострадали ветряная мельница и птичий двор. Колонистам несколько раз пришлось чинить бреши, проделанные ураганом, чтобы спасти эти постройки от полного разрушения.

В дни больших холодов на плоскогорье несколько раз забирались ягуары и стаи четвероруких. Опасаясь, что осмелевшие от голода хищники причинят непоправимый ущерб плантациям и птичьему двору, колонисты учредили постоянное дежурство на плоскогорье и часто ружейными выстрелами отгоняли слишком предприимчивых зверей.

Колонистам, таким образом, некогда было скучать, тем более что зимой не прекращались работы по благоустройству Гранитного дворца. Несколько раз за зиму колонисты отправлялись на охоту. Особенно удачной была большая охота на болоте Казарки, предпринятая Гедеоном Спилетом и Гербертом при участии Топа и Юпа.

Так прошли четыре самых холодных месяца — июнь, июль, август и сентябрь. Надо отметить, что обитатели Гранитного дворца, в общем, совершенно не страдали от суровой зимы и непогоды. Да и кораль, защищённый от ветров отрогами горы Франклина, почти не пострадал, так что Айртону, вернувшемуся в него на несколько дней во второй половине октября, удалось самолично исправить все повреждения, не прибегая к помощи остальных колонистов.

За зиму в области «таинственных событий» не произошло ничего нового, хотя теперь Пенкроф и Наб склонны были видеть влияние тайной силы в самых незначительных происшествиях. Даже Топ и Юп перестали бродить возле отверстия колодца и не проявляли больше никаких признаков беспокойства. Казалось, таинственное существо покинуло остров. Колонисты, однако, часто беседовали о цепи сверхъестественных событий и не меняли решения заняться поисками, как только потеплеет. Но тут случилось событие настолько важное, что исполнение всех проектов колонистов было надолго отложено.

Дело было в октябре. Весна вступила в свои права. Под тёплыми лучами солнца на деревьях засверкала свежая, нежная зелёная листва.

17 октября, соблазнённый ясным солнечным днём, Герберт решил сфотографировать из окна Гранитного дворца бухту Союза, от мыса Когтя до мыса Южной челюсти.

Горизонт вырисовывался с необычайной резкостью. Океан, чуть колышимый лёгким ветерком, сверкал зеркальной гладью изумрудной воды.

Сделав снимок, Герберт по обыкновению отправился проявлять его в тёмную каморку Гранитного дворца. Вернувшись в комнату, юноша посмотрел на свет закреплённую пластинку. Присмотревшись, он обнаружил на стекле какую-то точку, пятнившую море на горизонте.

«Верно, попалась испорченная пластинка», — подумал юноша и, вооружившись сильной лупой, вывинченной из бинокля, наклонился над стеклом.

Но, не успев всмотреться в пластинку, он громко вскрикнул и чуть не уронил стёклышко.

Юноша, стремглав выбежав из комнаты, нашёл Сайруса Смита и молча вручил ему пластинку, указывая пальцем на пятнышко.

Сайрус Смит всмотрелся в него, потом вскочил на ноги, схватил подзорную трубу и подбежал к окну.

Быстро осмотрев горизонт, он нашёл то, что искал.

Опустив тогда подзорную трубу, инженер произнёс только одно слово:

— Корабль!

Действительно, в виду острова Линкольна находился корабль.