Таинственный убийца

Моника Дикенс и Леонард Глум, английские писатели

Лишь сирые и убогие унаследуют царствие зем­ное...» Жан-Пьер Долри с удовольствием повто­рил эту фразу. Он только что вернулся из боль­ницы, где с ним сделали чудо: хирург подшил обратно три пальца, отрубленных доктором Шепердом, выта­щил кольцо из носа и стер со лба надпись «Смерть» — к счастью, это была фальшивая татуировка. И теперь Жан-Пьер выглядел вполне пристойно и держался уверенно.

- Кто это здесь сирые? — язвительно спросил Адам Леннокс. - Мы с сЬегіе,— ответил Жан-Пьер, обхватив за талию Ване­ссу.— Однако кое-какие плюсы в этой ситуации все-таки есть — не надо делиться наследством с моей мамашен-акробаткой. Все собрались в кабинете доктора. Здесь же присутствовали за­кутанная в кельтскую шаль последняя из гипергностиков Миндж и Гермиона Фортпатрик, вырядившаяся в форму медсе­стры - ей поручили ухаживать за выпущенным под залог док­тором.

Адам, которому до чертиков надоели все Долри - Жан-Пьер уже продолбил ему голову россказнями о том, как устроит из Пэррок-хауза «центр международных конференций» с полем для гольфа и бассейном олимпийских стандартов,— ехидно за­метил:

- Но осталась еще Миндж! Она-то не совершила ничего поро­чащего, поэтому она и унаследует Пэррок-хауз!

— Ничего порочащего? Да она и есть убийца. Мы-то знаем,- теперь Жан-Пьер, окончательно переставший быть Ларкиным, говорил с французским акцентом.

— Она хотела остаться единственной наследницей, вот и убила капеллана,- согласилась с ним Ванесса.

— И брата Виктора? — доктор, хотя и находился под влиянием сильных успокоительных средств, все же помнил, как нашел тело убиенного.

- Этого педика? — губы Ванессы искривились в презритель­ной усмешке.— Да он вообще не в счет. А вот она... она...— и Ва­несса ткнула перстом в бедную девицу,— она нарочно ослабила колесо на шарабане! Массовый убийца, вот кто она такая!

— Чушь! — протрубила Гермиона — Теперь Миндж — хозяйка Пэррок-хауза. Может, нам устроить на следующий год праздне­ство, дорогая леди? - подобострастно обратилась она к Миндж.- Можно пригласить собачий театр, духовой оркестр пенсионеров... Ах, угощайтесь, пожалуйста, пряничком!

Миндж потянулась за пряником, шаль соскользнула с ее смуг­лого плеча. И тут Адам вдруг схватил ее руку и поднял вверх.

— Я так и знал! - воскликнул он.— Я знал, знал, что уже где-то вас видел. Нуда вот родинка видите, под мышкой? Я этого ни­когда не забуду! Пиккарон-клуб, Багамы, скандал на губернатор­ской яхте...

— Пустите меня, - запротестовала Миндж — Я никогда вас раньше не видела.

— Да? А мы ведь вместе с вами были там, правда от разных га­зет. Я знаю, кто вы! Кандида Пим, репортер-расследователь!

— Да вы правы, дорогой Адам,— сдалась Миндж и мило улыбнулась.

— Так это правда? — ревниво спросила Ванесса.

— Если об этом знает Адам, значит, это известно всему миру. Не зря на Флит-стрит его прозвали Леннокс-Проныра. А здесь я выполняла задание «Воскресного племени». Я затесалась к гипергностикам, потому что...

Но тут вмешался доктор:

— Прежде, чем вы все нам поведаете, хочу напомнить, что в погребе у меня еще осталось немного бесценного солодового.

Когда все уселись с виски, разлитым по самым разным лабора­торным посудинам, Миндж продолжила:

— Дело в том, что последователи этого культа как поговари­вали, поклоняются Сатане и оскверняют детей.

— Но они такие чудовищные святоши! — заявила Гермиона Фортпатрик.— Послушать только, как они вопили в церкви!

— И я тоже орала вместе с ними — благо в детстве бывала в скаутском лагере. «Восставим Господа!», «Аллилуйя!» Да по­громче, чтобы расслышал этот старый глухой пень викарий.

— Потому их и возненавидели,- заметила Гермиона.

— А панки-наркоманы оказались последней каплей,— доба­вил доктор, вытирая с белоснежных усов остатки драгоценного напитка.

— В этом именно вы виноваты,— напомнила ему Миндж.— Именно вы сказали архидьякону, что гипергностикам следует помогать нуждающимся, и это послужило им предлогом для того, чтобы завлекать к себе бедных деток — они собирались ис­пользовать их в своих сатанинских обрядах. Чего только я не на­смотрелась! Нет, мой материал станет настоящей сенсацией!

— «Племя» ни за что его не опубликует,- фыркнул Адам, ко­торый работал для конкурирующей газеты.

— А когда бедненькие детишки прибыли сюда,- вмешалась Ванесса, которая не могла перенести мысли о том, что героиней истории стала Миндж,- я увидела шанс внедрить в их среду Жан-Пьера под видом Ларкина.

— А как они находили свои жертвы? — спросила Гермиона.

— На автобусных остановках. Наш охранник, Пармитер, на все закрывал глаза — чего не сделаешь за деньги!

— Конечно! — во взоре Гермионы вспыхнуло торжество.— Я всегда считала этого типа дьяволом, и даже не в человечьем об­личье.

— И теперь вы понимаете,- продолжала Миндж,— почему они по воскресеньям закрывали парк для публичного посеще­ния - как раз по воскресеньям они практиковали свои дьяволь­ские ритуалы. Могила, в которой вы нашли Виктора была выко­пана заранее, а он заранее был приговорен: обряд посвящения требовал, чтобы новообращенный задушил его и бросил в мо­гилу.

— Да не может быть! — миссис Фортпатрик в волнении вско­чила и потуже затянула пояс на могучей талии — Это настолько невероятно, что даже смешно!

Это только начало! Подождите, когда вся история будет напечатана. Ладно, мне надо позвонить моему редактору.

— Там, в приемной, телефон,- сказал доктор.— И сообщите редактору, что я готов встретиться с фоторепортерами.

Миндж вышла, и тут же из приемной раздался ее вопль. Адам бросился туда: Миндж стояла на коленях, беспомощно глядя на перерезанный телефонный провод.

Случилось так, что полковник Фортпатрик, идучи в деревен­скую пивную, увидел старую миссис Саттер. Она сидела на травке и плела венок из маргариток. Что, учитывая ее артрит, было делом непростым.

— А почему вы здесь? Сейчас как раз время чая! — проорал он, поскольку миссис Саттер была глуховата. Впрочем, с деревен­скими полковник Фортпатрик всегда орал, он полагал, что эти олухи понимают только крик.

— Хочу отнести цветочки домой — там так плохо пахнет.

— Что, что?

— Да воняет загнившими лилиями, только странно: в это время года они же еще не цветут.

Полковник знал, как пахнут трупы — он нанюхался их и в око­пах, и в гадких турецких тюрьмах, поэтому сразу же послал за инспектором Фишером. Инспектор Фишер в этот час пил какао с булочками в компании своей квартирной хозяйки, пышногру­дой особы, у которой он снял комнату на время расследования,— ему очень нравились ее булочки, может, поэтому он и не торо­пился довести дело до конца.

Старая миссис Саттер призналась, что бывший садовник Пэррок-хауза, ее сын, тоже старый Саттер, перерезал себе горло са­довым ножом.

— Не мог вынести своей вины. Я-то воспитала его честным мальчиком.

— О какой вине вы говорите, мадам?

— Перестаньте называть меня «мадам»! Слишком тяжко было у него на душе, после того, что он сделал с этим братом Виктором.

— Что?! Ваш сын убил Виктора?

— А почему бы и нет? Тот ведь выкорчевал тисовый лаби­ринт!

Инспектор, разрумянившийся от удовольствия, подумал, что хорошо бы эти снобы, ехидная Ванесса и лондонский всезнайка Леннокс, присутствовали при том, как блистательно он раскрыл убийство брата Виктора. Оставался лишь один вопрос:

- А где он взял, гм, орудие убийства?

— Лифчик-то? Да стащил с веревки, как и раньше.

- Он воровал женское белье? Для кого?

— Для меня,- кокетливо заявила миссис Саттер и прикрыла глаза густо накрашенными морщинистыми веками.

Чудовищное зрелище!

Наутро в заброшенном садике, где старый доктор выращивал марихуану, Адам нашел пару кусачек, а затем, нанеся незаплани­рованный визит в вонючую каморку Пармитера под лестницей Пэррок-хауза, обнаружил, что в ящике с инструментами как раз кусачек и не хватает.

Дом, как известно, опустел, но почему же Адаму слышались приглушенные шаги в коридоре второго этажа?

- Я тоже слышу эти шаги,- вздохнул Пармитер.— Эго бро­дят души бедных деток.

Они вслушались. Шлеп, шлеп, потом глухой удар, будто кто- то упал, затем тихий стон.

— Я иду наверх,— Адам решительно закусил губу.

— Возьмите вот это,— Пармитер протянул ему тяжелый моло­ток и двинулся следом: он боялся оставаться в одино­честве.

Шаг, еще шаг, тяжелое дыхание, снова стон. И вот из-за угла, из восточного крыла в коридор вышли инспектор Фишер в бо­тинках на дутой подошве и констебль Дэйнти - одна штанина у него была закатана, а по ноге текла кровь. Стонал именно он.

— Просто осматривались,- Фишер улыбнулся.— Хотим све­сти концы с концами.

- Ну и как, получается, инспектор?

Адам, как всегда, пытался подколоть Фишера, но тот ответил совершенно серьезно:

- Да. Вы-то считаете себя таким умником, но я знаю кое-что, вам неизвестное.

Они прошли в огромную кухню, расположенную в цокольном этаже, Пармитер налил всем по кружке кофейного напитка, и они уселись за длинный, чисто выскобленный стол, когда-то знавший такие кулинарные изыски, как, например, пирог с те­лячьей головой.

— Две вещи мы знаем определенно,— инспектор мастерски скрутил тоненькую самокрутку и затянулся.- Первое: старый Саттер убил Виктора, а потом в припадке меланхолии покончил с собой. Второе: доктор убил сестру Флер, то бишь мадам Как-ее-там, в присутствии нескольких свидетелей. Так что он у нас в руках.

— Вот тут вы ошибаетесь,— быстро поправил его Адам.- Мой крестный признан невменяемым комиссией под председатель­ством знаменитого врача С. К. Наннавати с Харли-стрит и по­тому не может предстать перед судом.

— Ладно, ладно, это вы так считаете,- инспектор не собирался сейчас углубляться в этот предмет - Теперь переходим к самой первой жертве, капеллану Эрдли. Что случилось, мистер Пармитер, вам надо выйти?

— Да у меня ноги что-то... я... я...

— Ну-ка, мистер Пармитер?! — и инспектор взглянул на него гак, как смотрит перед смертельным укусом кобра.

— Я знаю, что капеллана укокошил брат Виктор!

— Что?! — Адам даже подскочил: наконец-то они хоть до лего-то добрались.

— После того, как тело брата Виктора перенесли в морг, я по-рылся в его могиле и нашел там пропавшие ключи.— Пармитер брякнул на стол связку покрытых известковой пылью ключей.

— Благодарю вас! — саркастически заявил инспектор Фишер я, повернувшись к констеблю Дэйнти, щелкнул пальцами — Конверт для вещественных доказательств, пожалуйста!

— Но зачем ему понадобились ключи? — В обычно невырази- тельных глазках констебля Дэйнти вспыхнул интерес.

— Идиот! Да для того, чтобы все выглядело, будто убийство совершил кто-то посторонний.

— Именно так! И мотив имеется,- сияя, словно новый грош, объявил Пармитер — Ревность! Брат Виктор ревновал капел-лана к этим гадким панкам, а к тому же выяснилось, что капел-лан состоял в любовной связи с миссис Фортпатрик. Отвратительно, правда?

Итак, в деле можно было бы поставить точку, но...

Простите, я, Адам Леннокс, снова беру слово: я просто обязан завершить эту историю, перехватив, так сказать, знамя из осла­бевших рук моего крестного, начавшего, как вы помните, рас­сказ.

Все получалось на удивление гладко: брат Виктор убил капел­лана (кстати, этим и объяснялось то, что капеллан был найден голым: наверное, брату Виктору все-таки удалось его соблаз­нить), старый Саттер отомстил брату Виктору за поруганный парк, Миндж не могла претендовать на наследство, потому что вовсе не была гипергностиком, телефонный провод перерезал Пармитер, которому вовсе не улыбалось обнародование его роли в деле умыкания «бедных деток» — панков, крестный мой признан невменяемым, потому и взятки с него гладки, Ванесса и Жан-Пьер наследуют Пэррок-хауз, Гермиона Фортпатрик оста­ется при своем муже-полковнике, инспектор Фишер получает повышение по службе, и в Ступл Гардетт воцаряется Божья бла­годать.

Но...

Именно это привычное «но» и сделало из меня репортера. Что- то все-таки не давало мне покоя, но что именно?

Поначалу я не мог этого определить. Конечно, в моем беспо­койстве был некий, скажем, сексуальный оттенок, потому что я никак не мог забыть татуировку на животе Ванессы: этот символ смерти - и жизни, детородный орган, выглядывавший из ко­стюма ромбами. Но в конце концов Ванесса отнюдь не возра­жала против того, чтобы я удовлетворил свое природное любо­пытство и познакомился с татуировкой поближе (Жан-Пьера я не боялся: он вплотную занялся переустройством Пэррок-хауза в «международный центр» и лично отбирал женский персонал: секретарш и горничных). И все же я отложил знакомство со смертью в домино на потом: вот закончу все дела, и тогда...

Но какие дела?

И вдруг я вспомнил фразу, которая засела у меня в подсозна­нии: капеллан-то сказал Ларкину, то есть Жан-Пьеру: «Еще один кузен...» Кого он имел в виду?

Я отправился с визитом в Пэррок-хауз, которым теперь на пра­вах хозяйки заправляла Ванесса. Она приняла меня, как и обеща­лась когда-то, в оружейной.

— Ах, Адам, я так счастлива видеть вас,- и она, словно заправ­ская леди, ткнула мне руку для поцелуя.— Мы закрыли библио­теку: она навевает такие неприятные воспоминания! Да и ковер безнадежно испорчен кровью моей бедной покойной све­крови! — тут она притворно всхлипнула.

— Дорогая миссис Долри, вы извините, пожалуйста, мое любопытство, но, мне кажется, вопрос, который мучает меня, до­лжен бы занимать и вас. Вы когда-то говорили, что во Франции у вас два кузена. Когда же приедет в Пэррок-хауз второй? Ведь он тоже имеет определенные права...

— Взор Ванессы затуманился:

— Милый Адам, если бы вы знали, как меня на самом деле мучает этот вопрос! Но, увы, я не только не знаю, где мой второй кузен, я даже не знаю, жив ли он...

— И она поведала мне горестную историю.

— Бабушка ее, та самая миссис Долри. которую так высоко ценил мой крестный, имела троих сыновей. Старший, «Бедолага» Пол, ударился в религию, а потом нанес весьма значительный ущерб семье, отписав поместье гипергностикам. Как вы понимаете, по-томства он не оставил: Ему было как-то не до женщин. Средний, обидевшись на несправедливость судьбы - ведь из него мог получиться прекрасный управляющий семейным поместьем, но, увы, закон диктовал передачу его старшему из сыновей,— уехал в Америку, где и родилась Ванесса. А вот судьба младшего сына оказалась самой впечатляющей (между прочим, мой крестный вспоминал этого мальчика с особой любовью, мне кажется, что доктор остался холостяком именно потому, что... Но не будем об этом! Старик может прочесть мои записки, тем более, что я, как профессионал, уверен: все, что когда-либо было написано, должно быть опубликовано).

Младшенький сынок дражайшей миссис Долри пошел по кривой дорожке, которая привела его в цирк. Он стал фокусником-иллюзионистом и, несмотря на престижные премии на международных конкурсах, родными братьями и матерью был от семейства отторгнут. Впрочем, если бы он в какой-то момент об­разумился и прекратил таскать из шляпы кроликов, родные, ско­рее всего, пустили бы его под свое крыло, но он не образумился: вместо этого он женился на цирковой акробатке, к тому же по­чти что карлице, которую мы с вами знаем под печально извест­ным именем сестры Флер...

Блудный сын окончательно стал блудным сыном, и даже из­вестие о том, что карлица родила ему двоих детей, не смягчило сердца старой миссис Долри. Как?! Мать ее внуков - мало того что акробатка, карлица, так еще и француженка?! Такого униже­ния настоящая англичанка снести не могла.

Внуков настоящей англичанки окрестили - видимо, в от­местку — французскими именами: Жан-Поль и Жан-Пьер. Французистее не придумаешь.

И вот, когда цирк был на гастролях в Румынии, старшенького, Жан-Поля, украли цыгане. Бедная карлица и блудный сын обе­гали все придорожные корчмы, в отчаянии обращались даже в Сигуранцу, но в ответ труппу просто выслали из страны — и за­крыли дело. Правда, один старый корчмарь намекнул карлице, что, поскольку все это случилось на территории бывшей Трансильвании. а там, как известно, до сих пор живут потомки графа Дракулы, сынка им лучше не искать, но, кто знает, вдруг этот старый корчмарь был переодетым агентом Сигуранцы?

И безутешные родители вернулись во Францию. Мать продо­лжала вертеться на трапеции, а отец, не в силах справиться с го­рем, прямо на арене цирка облил себя бензином и поджег. Между прочим, присутствовавшая при этом публика до сих пор уверена, что это был лишь трюк...

А Жан-Пьер вырос, женился на Ванессе и под видом Ларкина... Впрочем, все остальное вы знаете.

Закончив печальную повесть. Ванесса вытерла глаза кружев­ным платочком и деловито осведомилась:

— Милый Адам, мне кажется, что вам, как журналисту, может быть любопытна тема последних мод на татуировки. Не хотите ли поближе посмотреть на мою? Тем более что сюжет се соо­тветствует обстановке,- и она самодовольно оглядела стены, увешанные старинным оружием.

Должен вам признаться, что заниматься любовью под присмо­тром рыцарей в латах (хотя и знаешь, что рыцарей внутри нет) — работа не для слабаков и трусов. Но я успешно справился с воз­ложенной на меня миссией, и когда уходил, один из рыцарей по­ощрительно хлопнул меня по плечу железной рукою.

Я вернулся к крестному. Тот бродил по своему садику, в кото­ром росла марихуана и любовно гладил кустики. За ним бди­тельно присматривала Гермиона Фортпатрик: она настолько вошла в роль сиделки, что, когда я попробовал сорвать листо­чек, злобно на меня шикнула:

- Не мешайте старику! Ботаника - последняя его радость.

Однако старик бросил на меня взгляд, говоривший, что он незабыл и о других радостях, в частности, о своем драгоценном «Буннахабхайнс».

И тут меня словно молнией пронзило! Откуда в доме Ванессы Долри, я имею в виду - старом деревенском доме, оказалось это виски? К тому же, как подсказал мне вздрогнувший при вос­поминании желудок, отравленное? Слава Богу, что мы с Ларки­ном - Жан-Пьером не прикончили тогда весь графинчик...

Крестный мой, старый скряга, жаловался, что панки разгро­мили его подвал и утащили одну бутылку «Буннахабхайна». Ту самую, которую пытались влить в голого капеллана. А что если была украдена не одна, и с какой целью? Кому потребовалось отравить Ванессу и Жан-Г1ьсра?

Ответ пришел сам собой: тому самому еще одному кузену, бес­следно сгинувшему в Румынии Жан-Полю.

Ведь в таком случае он оставался единственным наследником! (Сестра Флер не в счет: она бы так обрадовалась возвраще­нию дорогой пропажи, что простила ему все.)

Значит, Жан-Поль здесь, в Ступл Гардетт. Но кто же он? Под чьей личиной скрывается?

И я поспешил назад, в Пэррок-хауз: следовало предупредить ставшую мне теперь такой близкой Ванессу и близкого — через нее - Жан-Пьера о грозившей им опасности.

Я вновь решил сократить путь и отправился мимо церкви и старого кладбища — если помните, там был проход в парк Пэррок-хауза. Вечерело, и я, памятуя о том, какую неприятную находку совершили мы с доктором на месте бывшего тисового ла­биринта, невольно ускорил шаг: я взрослый человек и привиде­ний не боюсь, но все-таки...

Но все-таки приостановился и заглянул в бедную могилку брата Виктора - и остолбенел. На дне ее что-то темнело. Я на­гнулся посмотреть, и тут на затылок мой обрушилось что-то ужасно тяжелое.

Я пришел в себя в кромешной тьме, воздуха не хватало. В от­чаянии я осознал, что меня закопали заживо! В голове мгно­венно пронеслись все виденные мною фильмы ужаса, я забарах­тался, заорал, но добился лишь того, что в рот мне набились комья земли. Я давился, задыхался все сильнее, и если бы не ар­мейская служба, приучившая меня дисциплинировать свой ра­зум - пусть помалкивают господа пацифисты! - гак бы и по­гиб. Я собрался, сообразил, что лежу не в гробу, значит, можно попробовать разгрести землю руками — я помнил, что могилка брата Виктора была неглубокой. К тому же под собой я нащупал еще чье-то тело, и оно служило мне опорой.

И я начал сражение за жизнь. Поверьте, разгрести голыми ру­ками пусть даже неглубокую могилу, особенно если ты лежишь внутри ее,— дело непростое. Но меня, признаюсь, вдохновляло и укрепляло воспоминание о железной длани рыцаря из оружей­ного зала. Я почувствовал необыкновенное духовное родство с этим воином прошлого, с этим героем битв с норманнами!

Не знаю, сколько прошло времени, но когда я выбрался на­ружу, уже совсем стемнело. Я сидел, жадно вдыхая ночной воз­дух — вот уж поистине пища богов! - и пытался привести в по­рядок отчаянно болевшую голову. Потом понял, что без глотка «Буннахабхайна» тут не обойтись, и поплелся к крестному.

Тот спал младенческим сном. Его сон сторожила расположив­шаяся в гостиной Гермиона Фортпатрик. По-моему, она совсем спятила: сидела и, как заправская медсестра прошлого столетия, щипала корпию! В ответ на мое заявление о том, что теперь в любой лавке можно купить патентованные перевязочные сред­ства, она так грозно на меня поглядела, что я умолк и так же молча потянулся за бутылкой. Мой жест сопровождал грозный взгляд, смягчившийся лишь после того, как я налил и Гермионе. И все же она не преминула прокомментировать:

— Судя по вашему виду, вы возвращаетесь из деревенского паба — я-то знаю, какими бывают мужчины после паба, полков­ник Фортпатрик приучил меня к подобному зрелищу! Ах, мой бедный Эрдли, какой же он был нежный, совсем непьющий...— и взгляд ее заволокло воспоминаниями о покойном капел­лане - Решено, я до конца жизни останусь девушкой, в память об Эрдли!

Я предпочел не напоминать ей о том, что, побывав замужем за полковником, она при всем своем желании в старую деву превратиться бы не могла, и лишь спросил:

— Вы не знаете, где у доктора фонарь?

— А зачем вам?

Я вкратце поведал ей о своем приключении, и Гермиона, как старая полковая лошадь, поскакала за мной - так сказать, на зов трубы.

С фонарем и лопатой раскопать того, кто был захоронен на первом этаже могилы, не представило труда. И я обомлел - это был старик Пармитер!

Гермиона завопила, и мы вместе с ней помчались к констеблю Дэйнти: теперь, когда Фишер, завершив расследование, отбыл восвояси, Дэйнти оставался единственным представителем властей в Ступл Гардетт.

Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили, что в кухне дома Дэйнти вместе с хозяином нас поджидает мой крестный, который, судя по виду, вернулся к своему нормальному состоянию!

— А я вас ждал! — объявил доктор — Пока я был под таблетками, меня посетило видение, и я все разгадал! Мы сейчас с констеблем ждем людей из контрразведки,- и доктор хитро улыбнулся, а у меня мелькнула мысль, что он все-таки не окончательно выздоровел. Но суровый и трезвый взгляд Дэйнти подтвердил слова крестного.

— Потерпите, они скоро будут здесь, и все выяснится.

К утру люди из Лондона наконец-то прибыли. Я не удивился, увидев среди них инспектора Фишера - все-таки он отвечал за расследование. Но, заметив на ею руках наручники, совершенно обалдел!

— Позвольте представить: Жан-Поль Долри! — указывая на инспектора, торжественно возгласил крестный. Мы с Гермио­ной разинули рты.

— После того, как ты так славно воспользовался своим... гм, оружием для победы над Ванессой - она мне во всем призна­лась, мальчик мой, и я тобой горжусь,- старик хихикнул,- я тоже ее посетил. Правда, в иных целях... Видите ли,- тут мой крестный обратился уже ко всем присутствующим, - я про­снулся совершенно другим человеком: ко мне вернулась способ­ность мыслить здраво, я вспомнил все, что натворил, и счел своим долгом извиниться перед Жан-Пьером... Простите, Гер­миона, что я вас обманул и, прикинувшись спящим, высколь­знул из дома: я отправился в Пэррок-хауз. Перед этим я все вспо­минал слова викария об «еще одном кузене». Поначалу я пред­положил, что это брат Виктор, но, расспросив Ванессу, понял, что по возрасту он не подходит: он был явно моложе Жан-Пьера. А тот-то, украденный братец, постарше! Кто же из уча­ствовавших в этом деле людей мог быть в возрасте Жан-Поля? И я высчитал: один-единственный человек, инспектор Фишер. Он не раз наведывался к капеллану по поводу этих его подопеч­ных, панков, он знал всех обитателей Пэррок-хауза и деревни, он вообще знал все! И еще одна деталь меня очень насторожила: как это бравый полицейский не сумел справиться со мной, ста­риком, когда я пытался на глазах у всех - а вы же понимаете, тогда я был невменяемый, затмение нашло,- изрубить на ку­сочки Жан-Пьера и все-таки зарубил сестру Флер?

Значит, ему было выгодно, чтобы эти двое погибли? А отрав­ленный — какое кощунство! — «Буннахабхайн», странным обра­зом оказавшийся в доме у Ванессы? Ведь если бы Ванесса хоро­шенько приложилась к напитку, ее бы тоже уже не было в жи­вых!

И для меня наступила полная ясность, именно инспектор Фи­шер — тот самый «еще один кузен». А рассказ Ванессы все поста­вил на свои места: верно, капеллана убил Виктор, Саттер убил Виктора, но зачем — моими руками и посредством моего ви­ски - пытались убрать всех остальных Долри? Значит, со време­нем Фишер рассчитывал «выйти из подполья» и каким-то обра­зом доказать, что последний наследник - он.

Но ведь Жан-Поль исчез в Румынии, как же он объявился здесь? Оттуда, как известно, так просто нс убежишь. Поэтому мы с кон­стеблем Дэйнти и предпочли обратиться прямо в разведку...

Теперь слово перешло к некоему джентльмену, такому стан­дартному и неприметному, что за версту было видать: развед­чик, да и только.

Он откашлялся:

— Наши источники в Румынии сообщали, что в Великобрита­нии действует хорошо законспирированный румынский агент, действует вот уже пятнадцать лет, но мы все не могли доко­паться, кто это. И тут сообщение доктора... Мы все проанализи­ровали и пришли к выводу: доктор прав. Румынам нужен был мальчик, свободно владеющий как английским, так и француз­ским, они украли Жан-Поля, при помощи своих средств и препа­ратов запрограммировали его и забросили в Англию. Подро­сток — здесь он числился сиротою - закончил школу, стал по­лицейским и начал активно работать на своих хозяев. А превра­тившись со временем во владельца Пэррок-хауза и настоящего английского помещика, он мог бы войти уже совсем в иные слои общества...— и человек из разведки грозно взглянул на Фи­шера.

Тот стоял понурясь. И я не выдержал:

— А за что вы убили бедного Пармитера? Ведь это же вы его убили, не так ли? И вы сломали шарабан, на котором ехали ги­пергностики! — это я уже утверждал.

Фишер поднял голову, глаза его воровато бегали по сторонам:

— Пармитер меня раскусил.

— Как, этот старый дурень?

— Как оказалось, не такой уж и дурень... Он тоже помнил слова капеллана и его записку, а тут так получилось, что он полез ко мне в багажник машины и обнаружил там балку с крысиным ядом и аэрозольный баллончик, ну тот, из которого панки рас­писывают стены. И у него закралось подозрение. А этого я допу­стить никак не мог...