Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

<…> Борис Полевой подал начальству записку, что нужно изменить обращение с приезжающими сюда иностранцами, нужно, чтобы советские писатели свободно общались с ними, приглашали бы их к себе, могли бы говорить им и о недостатках нашего быта и т. д., и т. д. – И всё это разрешено!..90 (К. Чуковский. Т. 13. С. 184).

в то время Шостакович стремился как можно чаще исполнять этот цикл. И мы постоянно пели его в разных городах Советского Союза. И всегда аккомпанировал Дмитрий Дмитриевич.

А Славочке по-прежнему очень хотелось тоже участвовать в этом.

И однажды я сказала Шостаковичу:

– Дмитрий Дмитриевич, Вы бы не возражали, если Святослав Теофилович в одном из концертов сыграет с нами?

И услышала:

– Нет. Это я сам! Это я сам. Понимаете? Сам буду играть… Сам…

После такого ответа возобновлять разговор я никогда не решалась.

Так Славочке и не было суждено играть это произведение… (цит. по: Д. Терехов. Рихтер и его время. С. 143).

Если ранее талантливый художник А. Пластов создавал крупные, тематические произведения из жизни колхозной деревни («Колхозный праздник», «Жатва», «Фашист пролетел», «Колхозный ток» и другие), то теперь он разрабатывает в своих картинах случайные сюжеты, не затрагивающие жизнь советских колхозников. <…> Во всех этих картинах, а также в картине «Весна» художник стремился лишь передать цветовые отношения, а не ставил перед собой задачу раскрытия духовного облика советского человека. От работ художника Пластова веет старой дореволюционной деревней. <…>

Чрезвычайно много места на выставке отведено и некоторым другим художникам, еще не изжившим в своем творчестве влияний буржуазного искусства. Так, Сарьян представлен восемью картинами, Кончаловский – семью, С. Герасимов – 9 живописными и 11 графическими работами, Шегаль – 6 работами, Дейнека – тремя большими картинами, в то время как большинство художников-реалистов экспонировало не более 1–2 работ (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 377, 378).

Существует закономерность: новые поэты не появляются в литературе поодиночке. Представление о любом поэте связывается у нас с определенным поэтическим поколением». В связи с этим идет речь о поколении М. Луконина, А. Межирова, С. Гудзенко, А. Недогонова, С. Наровчатова, В. Урина, М. Львова, М. Дудина и др. и поколении Е. Винокурова, К. Ваншенкина, М. Агашиной, В. Соколова и др.

в этой программе были подвергнуты оскорблению известные советские художники-реалисты – А. Герасимов, Модоров, Манизер, Бубнов, Горелов, Шурпин, Решетников, Бродская и другие. Все советские художники здесь выведены как пошляки, развратники, пьяницы и глупые люди (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 380).

Не обладая необходимыми знаниями и опытом хозяйственной деятельности, а также опытом работы местных советских органов, т. Маленков плохо организует работу Совета Министров <…> проявляет нерешительность, не занимая определенной позиции, <…> не проявил себя также достаточно политически зрелым и твердым большевистским руководителем. <…> т. Маленковым было допущено теоретически неправильное и политически вредное противопоставление темпов развития тяжелой промышленности темпам развития легкой и пищевой промышленности, выдвигался в качестве основного вывода лозунг форсированного развития легкой индустрии. <…> Тов. Маленков <…> допустил также теоретически ошибочное и политически вредное утверждение о возможности «гибели мировой цивилизации» в случае, если империалистами будет развязана третья мировая война (цит. по: А. Маленков. С. 309–310).

Вчера пришел с последнего заседания, содержавшего новую неожиданность, принятую в обычном порядке. Все так, но жаль, что и в свое время всем казалось, что не этому лицу91 эта должность, но все подавляли в себе это, искали оправдания в том-то и том-то, привыкали к «значительности» его профиля и т. п. И опять не то лицо, которое, по всенародному представлению и ожиданию, должно было еще тогда заступить. <…>

Тяжкое впечатление, как в полчаса увял этот человек, исчезла вся значительность, был просто толстый человек на трибуне под устремленными на него указательными пальцами протянутых рук Президиума, запинающийся, повторяющийся, «темнящий», растерянный, чуть ли не жалкий. Странно, что у него не хватило ума в свое время отойти в сторону чуть-чуть, быть вторым, неужели так хотелось быть первым? Руби дерево по себе. Жалка и безнадежна его дальнейшая судьба. Это-то он понимал (А. Твардовский. Дневник. С. 172–173).

Ухода Маленкова, – записывает в дневник Любовь Шапорина, – никто не ждал, он был очень популярен, с его приходом дышать стало легче. Булганина не знают, во время войны его имени никто не слыхал, а лицо у него лисье. Что это: партийная борьба или забота о родине?

Я жду Brumaire’а92 (Л. Шапорина. С. 286).

В трех основных консерваториях (Московской, Ленинградской, Институте им. Гнесиных) состав обучающихся в 1945 году был следующим:

Всего студентов – 1681, из них: русских – 987; евреев – 400 (23,7%); других национальностей – 294 <…>

В связи с принятыми за последние 4 года мерами состав учащихся изменился. Так, в настоящее время в тех же вузах обучается:

Всего студентов – 1782, из них: русских – 1235; евреев – 232 (13,0%); других национальностей – 315 <…>

Прием студентов за 4 последние года (1951–1954 гг.) характеризуется следующими данными. Во все консерватории страны принято 4619 человек, в том числе: евреев 432 (9,4%). В три основных консерватории принято 1329 человек, в том числе евреев 157 (11,8%) (Музыка вместо сумбура. С. 455, 456).

Какую дрянь настряпали составители 10‐го тома «Истории русской литературы»! И это Академия наук! Хороший писатель Горький, но нельзя им заменить и загородить всю русскую литературу. Да и он сам теряет всякий смысл без русской литературы. Это огорчение (оГорЬчение!) какое-то, а не история русской литературы (Отечественная история. 2000. № 1. С. 159).

Пастернак закончил свой роман – теперь переписывает его для машинистки (К. Чуковский. Дневник. С. 186).

С 4 марта с. г. Вы отстранены от должности Министра культуры СССР.

Предлагаю Вам сдать дела по Министерству первому заместителю Министра т. Кафтанову С. В. (цит. по: С. Кузнецова. С. 50).

…все эти безобразия, – пересказывает в своем дневнике курсирующие по Москве слухи Нина Лашина, – совершались на даче Кружкова94. Привозили молоденьких девчонок, студенток института кинематографии. Глупых этих девок раздевали догола, все эти растленные мужчины, занимающие такие государственные посты, купали их в бассейне. Потом делали с ними всё, что хотели под непрерывные возлияния вина, гульбу, пьянки и всякие бесчинства. <…>

Участвовали в этих афинских ночах зам. министра Охлопков, посещал их писатель Константин Симонов и очень многие видные, известные народу писатели, поэты, работники партийных органов. Теперь Симонов сидит и пишет объяснительную записку. Александров, Кружков, Охлопков исключены из партии (Н. Лашина. С. 299).

Художественные выставки, на которых присутствуют формалистические эротического характера произведения, превращаются в последнее время в место демонстраций протеста против глубоко идейного реалистического искусства, посвященного актуальным проблемам современности. Имевшая в 1954 г. место в Москве выставка скульптора Эрьзя, где демонстрировалось большое число откровенно формалистических работ автора, стала центром паломничества всех приверженцев формализма и их выступлений против советского реалистического искусства (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 368).

Рассказывают сенсационную новость. Александрова, министра культуры, уличили в разврате, а вместе с ним и Петрова, и Кружкова, и (будто бы) Еголина95. Говорят, что Петров, как директор Литинститута, поставлял Александрову девочек-студенток, и они распутничали вкупе и влюбе. Подумаешь, какая новость! Я этого Александрова наблюдал в Узком. Каждый вечер он был пьян, пробирался в номер к NN и (как говорила прислуга) выходил оттуда на заре. Но разве в этом дело. Дело в том, что он бездарен, невежествен, хамоват, туп, вульгарно-мелочен. Когда в Узком он с группой «философов» спешно сочинял учебник философии (или Курс философии), я встречался с ним часто. Он, историк философии, никогда не слыхал имени Николая Як. Грота, не знал, что Влад. Соловьев был поэтом, смешивал Федора Сологуба с Вл. Соллогубом и т. д. Нужно было только поглядеть на него пять минут, чтобы увидеть, что это чинуша-карьерист, не имеющий никакого отношения к культуре. И его делают министром культуры! (К. Чуковский. Т. 13. С. 188).

Было закрытое письмо ЦК, в котором Александров изобличался как глава притона, где происходили оргии. После этого его послали в Минск, в университет, учить студентов марксизму (Р. Орлова. Воспоминания о непрошедшем времени. С. 210).

Есть у нас прекрасные писатели: Федин, Леонов, Пришвин, Фадеев (о нем речь особая). Много и других. Но талант их проявляется только тогда, когда они пишут о далеком прошлом, о природе, о фантастическом. Но стоит только коснуться нашей сегодняшней советской действительности, как талант угасает, но зато появляются лак и украшения, и книги эти через какое-то время уходят в макулатуру (Н. Лашина. С. 300).

С кудрявым чубом, пролетарской внешностью, сухой, холодный человек, – таким запомнила его Майя Плисецкая. – Судьба сводила меня с ним несколько раз на молодежных фестивалях. <…> Служака, верный солдат партии, чтоб ее… (М. Плисецкая. С. 176).

Внешность у него была под стать его тупости, – подтверждает Галина Вишневская, – и, часто встречаясь с ним на приемах, в толпе я его просто не узнавала.

<…> Думаю, что он был одним из самых выдающихся болванов на этом посту (Г. Вишневская. С. 230).

Концерт Эдди Рознера безыдейный, сумбурный, построенный на сплошных диссонансах. Отдельные номера представляют нестройный шум, режут слух и чужды для нормального человеческого слуха. Оркестр увлекается формальной стороной, но не заботится о его идейном содержании. <…>

На наш взгляд, гастролирование этого оркестра по сценам страны является нарушением постановления ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 г. «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели».

На заявлении резолюция: «Тов. Михайлову Н. А. Прошу Вас обратить внимание. М. Суслов. 05.04.1955» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 386, 387).

Всех нас крайне волнует судьба советского песенного творчества. Было бы несправедливо отрицать известные успехи, достигнутые в этом жанре за последние два-три года. Напомню для примера патриотическую песню В. Мурадели «Партия – наш рулевой», поэтичную песню В. Захарова «Русская красавица». Ряд хороших песен написала Зара Левина, есть и отдельные удачные образцы эстрадных песен у некоторых других авторов.

Все же нельзя не признать, что большинство песенных композиторов работают не в полную силу. <…> Мы давно уже не слышали новой песни, которая бы вырвалась из стен Союза композиторов на широкий простор, получила бы всенародное распространение (с. 8–9).

Да, – процитируем письмо Александра Фадеева Эсфири Шуб от 14 апреля, – все, что Шолохов сейчас публикует, не больше, чем бытовые картинки с появившимся у него в последнее время желанием «посмешить», – кажется, будто он пишет для эстрады (А. Фадеев. Письма и документы. С. 195).

В ней все как будто правильно, наблюдено, – и девочка, и спящая женщина, и корзинка с грибами. Но это правда старого, ушедшего, ни одной черты нового в картине нет.

<…> Вместо того, чтобы в старом увидеть черты рождающегося нового, Пластов в новом увидел черты старого.

за последние недели ряд видных советских писателей – тт. Симонов, Федин, Эренбург – получили письма от видных зарубежных коллег из демократической Германии, Чехословакии, Румынии – по вопросу об участии советских писателей в Международной писательской организации Пенклуб.

Я, как и прежде, полагаю, что Международный Пенклуб, если бы в него вступили советские писатели, приобрел бы совершенно новое значение.

Изучив этот вопрос, – говорят авторы записки, – мы решили выступить с таким проектом: всей организации советских писателей, как думается нам, в Пенклуб вступать не имеет смысла, ибо она слишком велика по численности, что, несомненно, повлекло бы за собой уплату больших сумм в виде членских взносов. И в то же время было бы желательно оказать на эту, пока что чисто буржуазную аморфную организацию наше организующее влияние <…>,

было бы правильно, если бы не Союз советских писателей, а персонально человек 30–40 видных советских писателей, известных за границей людей, идеологически крепких, изъявили бы свое желание вступить в Пенклуб и принимали бы дальнейшее участие в его работах.

<…> Просим Ваших рекомендаций по этому поводу (Документы свидетельствуют… // Вопросы литературы. 1996. № 1. С. 227–228).

Знаете, что все сейчас читают в Саратове? – пишет Юлиан Оксман Корнею Чуковскому. – Роман Гранина <«Искатели»>, «Балтийское небо» Николая Чуковского и однотомник Ольги Берггольц <«Лирика» (М.: ГИХЛ, 1955)>. Самое удивительное – это успех книги стихов, от которых так долго и упорно отбивали вкус у нашей молодежи. Я не поклонник Ольги, успех ее – это успех Надсона, но и на том спасибо (Ю. Оксман – К. Чуковский. С. 71).

Спектакль «Клоп» доставил мне большое духовное удовлетворение; как бы мне хотелось сказать «браво» всем артистам и обнять товарища Маяковского! Я был знаком с пьесой «Клоп» в итальянском переводе, но по-настоящему понял его лишь в исполнении на русском языке (Эдуардо де Филиппо. Из книги отзывов, 1958).

среди москвичей выставка картин Дрезденской галереи произвела настоящий фурор. После двадцатых годов выставки зарубежного искусства вообще не устраивались в Советском Союзе. Государственный музей изобразительных искусств – единственное место в Москве, где можно было увидеть работы великих европейских мастеров, – в 1949 году был отдан целиком под выставку подарков тов. Сталину от трудящихся всего прогрессивного человечества. А теперь тут Рафаэль, Тициан, Рембрандт, Вермеер, Эль Греко… Тысячные очереди к музею тянулись по Волхонке, заворачивали на соседнюю улицу, и люди простаивали всю ночь, чтобы утром попасть на выставку. Для обслуживания этих толп требовались экскурсоводы, и нас набирали в основном из студентов искусствоведческого отделения (И. Голомшток. С. 66).

Недоумение вызывает то, – 13 августа пишет Варлам Шаламов Аркадию Добровольскому, – что десять лет держали эти картины где-то втайне и на три месяца выставили. Я пришел к музею в четыре часа утра и был записан в очереди 1287 номером. А люди стоят в переулках с вечера. Все заборы исписаны: «принес в жертву Аполлону жену, дачу и казенную автомашину», «стояли насмерть», «был в Дрезденке, видел Сикстинку, иду снова» и т. д. (В. Шаламов. С. 121).

На гражданской панихиде, – рассказывает в дневнике Любовь Шапорина, – все, начиная с Иогансона, ни разу не произнесли слова «Мир искусства», как остроумно заметил Розанов96, заменяя участие А. П. в обществе «Мир искусства» причастием к синтетическому каучуку.

<…> В московских газетах даже не было сообщения о смерти Остроумовой-Лебедевой, самого крупного мастера по цветной гравюре в Европе.

Почему такое замалчиванье? Какая тому причина? Некультурность и трусость. Как бы чего не вышло. Подлость (Л. Шапорина. С. 303).

за последние несколько лет советское киноискусство не выдвигает темы борьбы Коммунистической партии и советского народа за подъем тяжелой индустрии, за дальнейшее развитие сельского хозяйства. Некоторые работники кино оторвались от жизни, стоят в стороне от больших задач, предпочитая важным и злободневным темам лишь темы прошлого или темы отвлеченные.

В кино не находят показа темы из жизни рабочего класса, борьбы коллективов за дальнейший рост производства, подъем производительности труда. <…>

мы имеем много фильмов, сделанных явно с обывательских, мелкобуржуазных позиций. Под флагом разоблачения буржуазной среды такие фильмы изображают «красивую» жизнь в прошлом, рисуют обывательскую среду и ничему не учат молодежь.

В заключение, – продолжает Н. А. Михайлов, – следует сказать о том, что некоторые работники кино неправильно ведут себя в быту.

С. Герасимов уличен в неправильном отношении к женщинам и будет за это привлекаться к партийной ответственности. Свои недостойные поступки Герасимов при обсуждении этого вопроса в министерстве признал.

Бывший начальник Главка Кузаков был в связи с женщинами, что дискредитировало его как руководителя и коммуниста.

И. Пырьев устраивает картежные игры. Во время таких игр обсуждаются вопросы, относящиеся к политике развития советского киноискусства.

Министерство будет вести твердую и крепкую линию на укрепление дела в советском кино. Министерство намерено поправить тех товарищей, которые допускают ошибки и ведут себя неправильно (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 411, 413, 415).

попросил, чтобы перевод речи, которую он собирался произнести при вручении, сделал Пастернак. Когда к Пастернаку приехали с этой просьбой, он согласился, сделал перевод и приписал к нему приветствие Брехту. <…> Добавлю, что при публикации речи Брехта в «Правде» не было написано, что ее перевел Пастернак (Вяч. Вс. Иванов. Пастернак. С. 126).

Да, нам жаль, что в его лице мы потеряли великого вождя. Конечно, власть его опиралась на произвол и не всегда использовалась им хорошо. Но в основном он все силы отдавал строительству социализма и упрочению завоеваний Октября. Возможно, он и применял неправильные методы. Даже варварские. И тем не менее он занял особое, почетное место в истории (цит. по: Первый удар. С. 41).

Выставлено, – 12 июля записывает в дневник Александр Довженко, – около трехсот картин из тысячи восьмисот, написанных за долгую жизнь этим трудолюбивым изумительным мастером. Впечатление громадное (А. Довженко. С. 790).

Для того чтобы оформить вступление советских писателей в Международный Пенклуб, у нас следует организовать группу в 20–40 человек и подать заявление о приеме.

Инициативная группа по организации Пенклуба СССР могла бы быть составлена из следующих писателей: Федин К. А., Леонов Л. М., Эренбург И. Г., Корнейчук А. Е. (Украина) и Мирзо Турсун-заде (Таджикистан).

<…> Кроме названных пяти, можно было бы привлечь в Пенклуб следующих писателей: 1) Гладков Ф. В., 2) Иванов В. В., 3) Катаев В. П., 4) Лавренев Б. А., 5) Николаева Г. Е. (Волянская), 6) Маршак С. Я., 7) Михалков С. В., 8) Панова В. Ф., 9) Паустовский К. Г., 10) Погодин Н. Ф., 11) Полевой Б. Н., 12) Симонов К. М., 13) Софронов А. В., 14) Сурков А. А., 15) Твардовский А. Т., 16) Тихонов Н. С., 17) Фадеев А. А., 18) Чаковский А. Б., 19) Чуковский К. И., 20) Якуб Колас (Белоруссия), 21) Упит А. М. (Латвия), 22) Якобсон А. М. (Эстония), 23) Бажан Н. П. (Украина), 24) Венцлова А. Т. (Литва), 25) Василевская В. Л. (Украина), 26) Самед Вургун (Векилов) – (Азербайджан), 27) Исаакян А. С. (Армения), 28) Абашидзе И. В. (Грузия), 29) Айбек (Ташмухамедов), 30) Муса (Казахстан), 31) Ажаев В. Н., 32) Прокофьев А. А., 33) Ермилов В. В., 34) Сыдыгбеков Тугельбай (Киргизия), 35) Анисимов И. И., 36) Уйгун (Атакузиев Уйгун) – (Узбекистан), 37) Буков Е. Н. (Молдавия), 38) Кербабаев Б. М. (Туркменистан), 39)97 (Карело-Финская ССР).

Таким образом, Пенклуб СССР имел бы около 45 членов <…> (Документы свидетельствуют… // Вопросы литературы. 1996. № 1. С. 229–230).

Никита98 рассказал мне московские слухи. Говорят, что Молотов и Булганин хотят столкнуть Хрущева. Оставить его министром земледелия, но убрать из секретарей партии. А кто такой Булганин? (Л. Шапорина. С. 303).

Смотрела сегодня картину «Попрыгунья», – 12 июня записывает в дневник Любовь Шапорина, – и была в конце потрясена до слез. Первая советская картина, так хорошо поставленная, где так хорошо и просто играют. Не играют, а живут (Там же).

На этих днях двух старших сыновей нашей молочницы, комсомольцев, командировали в город, в распоряжение милиции для устройства облавы на «стиляг», проституток, молодых людей без определенных занятий. <…>

Стиляги – юноши, носящие узкие, короткие, выше щиколотки, брюки, пиджак другого цвета. Особые галстуки, капроновые носки. У них длинные волосы, зачесанные особым способом назад, образуя сзади торчащий пучок. Таких красавцев вели в штаб и тут же обстригали волосы.

Совсем по принципу Петра Великого. <…>

Одним словом, принялись искоренять разврат и разложение молодежи. А разложение сверху донизу (Л. Шапорина. С. 303–304).

учитывая неприемлемость Хартии Пенклубов для советских писателей и враждебное заявление президента Международного Пенклуба, Секретариат Правления СП СССР, как сообщил т. Сурков, снимает свое предложение о создании Пенцентра в СССР (Документы свидетельствуют… // Вопросы литературы. 1996. № 1. С. 232, 233).

А ведь изначально его приглашали на невинный «журнал для школьников» под названием «Товарищ», он согласился, внес коррективы и круто развернул проект… – рассказывает Сергей Шаргунов (С. Шаргунов. С. 503).

Заслуга Катаева, – дал оценку его деятельности и Анатолий Рыбаков, – в том, что он не препятствовал времени, наоборот, обладая отличным литературным вкусом, печатал одаренных молодых прозаиков и поэтов: Евтушенко, Вознесенского, Аксенова, Кузнецова и многих других. Журнал сыграл свою роль в том рывке, который сделала литература в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов.

В «Юности» тех, да и более поздних времен, царила особая атмосфера: ее авторы были веселы, молоды, талантливы (А. Рыбаков. Роман-воспоминание. С. 263).

Я не знал ни одного другого главного редактора, который был не только сам знаменит, но так обожал делать знаменитыми других, – подтверждает Евгений Евтушенко. – Катаев был крестным отцом всех шестидесятников (Е. Евтушенко. Волчий паспорт. С. 580).

Фадеев <…> то и дело задремывает на заседании.

<…> В машине: А вот на 20 съезде нас с тобой уже не изберут, и будет нам полегче (пить?)

Это он в первый раз так о себе, о такой возможности (А. Твардовский. Дневник. С. 204)99.

После постановления ЦК (от 14 авг. 46 г.) я, учитывая указания партии, приложил все старания найти новую манеру для моих рассказов. <…>

Год назад, работая над новой большой книгой, я (как мне думается) близко подошел к решению той трудной задачи.

Минувшей зимой книга моя была (вчерне) написана, и первая часть ее тщательно отделана. Но тут я с горечью увидел, что деловые отношения с редакциями у меня (как и в 46 году) не завязываются. Журналы и издательства под разными предлогами отклоняли мое сотрудничество и даже отказывали мне в малой работе – в переводах и в правке рукописей – что я всегда выполнял в должном качестве. <…>

Вполне понимаю, что я сам создал себе такое невыносимое положение. Мои выступления в Лен. ССП (лето 54 г.) были крайне неудачны. Я не сумел дипломатично и ясными фразами определить мою позицию в отношении доклада А. А. Жданова. Не сумел отделить личное от общественного. Создалось впечатление, что я против решений партии по идеологическим вопросам – в то время как я не соглашался только лишь с тяжкими обвинениями, какие мне были предъявлены. <…>

За эти мои нетактичные выступления я сердечно прошу извинения у партии и у товарищей литераторов.

Вместе с тем прошу дать совет и указание – как выйти мне из создавшегося положения? Что надлежит мне сделать для того, чтобы сколько-нибудь наладить мою работу? <…>

Прошу дать мне указание (цит. по: Г. Файман. С. 285, 286, 287).

М. Зощенко предоставлена возможность работать в качестве переводчика. <…> Литературный фонд СССР регулярно оказывает М. Зощенко материальную помощь. <…>

Рассказы Зощенко рассматривались в журнале «Крокодил», их читали секретарь правления СП СССР т. Сурков, работники Отдела культуры и Отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС. Ознакомление показало, что эти рассказы ввиду их низкого идейно-художественного уровня рекомендовать к печати не представляется возможным (Там же. С. 287–288).

Сейчас у меня ночует Бек. Он рассказал мне дело Сахнина, укравшего у сосланной Левиной ее роман. Она прислала в «Знамя» роман о Японии. Он, как секретарь редакции, сообщил ей, что роман принят, – и попросил сообщить свою биографию. Она ответила, уверенная, что он, приславший ей радостную весть о том, что роман будет напечатан, достоин полной откровенности. Чуть только он узнал, что она была арестована, он украл у нее роман, содрал огромный гонорар (роман печатался и в Детгизе, и в «Роман-газете») – и не дал ей ни копейки. Теперь на суде его изобличили, но как редакция «Знамени» пыталась замутить это дело, прикрыть мошенника, запугать Левину – и опорочить Бека, который и открыл это дело! (К. Чуковский. Т. 13. С. 201–202)100.

В воскресенье 25 марта я был в Кремле. 32 года я там не был. (Вход туда закрыли после смерти Ленина.) Я испытывал некое нравственное удовлетворение от этого посещения – от того, что я, распятый и убиенный, поставил свою ногу на ядро около Царь-пушки. В этом чувстве много детского, но кое-что и серьезное передумалось. О том, что не только я вошел в ворота Боровицкой башни, но и Вы, и Валя, и все мои северные друзья живыми и мертвыми были здесь со мной. О том, что убить живое и бесконечно легко, и бесконечно трудно, не по силам любым героям и т. п.

Вход туда по билетам (которых выдается определенное количество на день), так что давки никакой нет. Билеты эти выдают по московским предприятиям и учреждениям – безымянные квадратные карточки. Для Оружейной палаты нужны особые билеты, для квартиры Ленина опять-таки особые. У меня был самый демократичный – на Кремлевский двор и в три собора: Архангельский, Успенский и Благовещенский. Рублевские иконы со всей удивительной наивностью этой кисти, старые иконостасы, тесные ряды кованых царских и патриарших гробниц – и все это производит впечатление большое (В. Шаламов. С. 136).

Я написала лист с нескрываемым бешенством, – рассказывает Чуковская в письме Юлиану Оксману от 16 апреля. – <…> Конечно, это то же самое, что опрокинуть себе на ноги кипящий самовар – но, в конце концов, сил больше нету читать эту муру молча» (Л. Чуковская, Ю. Оксман // Знамя. 2009. № 6. С. 151).

<…> Поздравляю с большой победою, – 19 июля откликнулся на эту статью Оксман. – <…> После статьи Лифшица о Шагинян, ни одна критическая статья не вызывала такой бури уже много лет» (Там же. С. 152, 153).

Тексты гимнов некоторых союзных республик нуждаются в улучшении, слабо подчеркивается руководящая роль партии, в них отражена известная дань культу личности. Причем строки, посвященные И. В. Сталину, как правило, изложены не в прошедшем, а в настоящем времени.

«И Сталин нас к светлым высотам ведет» (УССР);

«О, привет тебе, вождь, Сталин наш родной» (УзССР);

«В труде и в битвах к победам нас ведет

Мудрый Сталин, любимый наш вождь» (Казахская ССР);

«Сталин – наш вождь, наша жизнь и надежда» (Азербайджанская ССР);

«Сталин нас ведет к счастью и могуществу» (Литовская ССР);

«И Сталин, наш вождь, сын великой отчизны,

Народ от победы к победе ведет» (Туркменская ССР) (Музыка вместо сумбура. С. 466).

Лишь через четыре месяца после пробной докладной записки Яковлева, 22 декабря 1955 г. (т. е. на следующий день после дня рождения Сталина, в последний раз широко отмечавшегося в СССР), зав. Отделом культуры ЦК Поликарпов и зав. сектором Отдела <В. И.> Иванов сочтут замечания Яковлева «справедливыми», однако укажут, что было бы «целесообразным рассмотреть вопрос о текстах гимнов союзных республик после того, как будет создан новый Государственный гимн СССР» (Там же. С. 467).

Женевская конференция четырех держав была такой интересной. Много говорилось там такого, чего нельзя было говорить при Сталине. И в газетах было много откровенной правды. Тридцать лет такого не случалось. Многое становится понятным. Жгучую ненависть разжигал Сталин в нашей стране по отношению к окружающему миру. И печать, и выступления по радио, на совещаниях не только клеймили весь мир капитализма, но изрыгали прямую хулу и брань в его адрес. Создав себе колоссальный памятник при жизни и подменив им для народа себя живого, он, Сталин, спрятался за глухие стены Кремля и тридцать лет управлял оттуда единовластно и жестоко.

И прав был Эйзенхауэр в своей вчерашней речи, что у нас индивидуальная свобода человека была подменена регламентацией и что у нас человек был превращен в простое орудие государства. И каждый из нас осознаёт, что так оно и есть.

<…> Прав Эйзенхауэр! Прав он и в том, насколько велика пропасть между нашей страной и другими странами и насколько глух железный занавес.

На протяжении всех лет нас запугивали словом «заграница». Во всех анкетах спрашивалось, да и сейчас спрашивается: «Не были ли вы за границей, когда, где, почему?» И если оказывалось, что да, то на вас смотрели с подозрением, не шпион ли, не связан ли с иностранной разведкой. И почти никогда не принимали на работу и уж, безусловно, не принимали в партию. <…>

Из иностранной литературы за 30 лет мы видели только переводные книги из далекой классики. Слушать «Би-би-си» или «Голос Америки» возможно было только при наглухо закрытых дверях, да и слушать-то было невозможно из‐за мощных глушителей. А уж о поездках за границу полечиться, попутешествовать забыли и мечтать. Не выпустят, да и не на что. Иногда, правда, ездили ученые, спортсмены, актеры, но очень ограниченно, со специальными проводниками и под специальным надзором. И к себе пускали только официальных делегатов, их встречали и показывали им только то, что положено.

Разве это не ужасная несправедливость, гнет и неуважение к человеку? И Эйзенхауэр, и Иден это понимают и поэтому так шарахаются от нашей системы и стараются уберечь свои народы от этого «безумия».

Велики и прекрасны идеи справедливости и коммунизма, но как далека оказалась действительность от этих идей (Н. Лашина. С. 303–304, 305).

Однажды теплым осенним вечером после моей очередной поездки в Москву мы гуляли с Борей по нашему длинному мосту через Самаринский пруд, и он сказал мне:

– Ты мне верь, ни за что они роман этот не напечатают. Не верю я, чтобы они его напечатали! Я пришел к убеждению, что надо давать его читать на все стороны, вот кто ни попросит – всем надо давать, пускай читают, потому что не верю я, что он появится когда-нибудь в печати (О. Ивинская, И. Емельянова. С. 186–187).

Из лагерей возвращались друзья, пели «По тундре…» и «Таганку», читали «Доктора Живаго», которого Борис Леонидович давал буквально всем, кто приедет (Н. Трауберг. С. 253).

В 1955 году М. Алигер, В. Каверин, К. Паустовский, Э. Казакевич, В. Тендряков, В. Рудный образовали редколлегию101 сборников «Литературная Москва». Замысел возникал в домашних беседах, на дорожках Переделкина. И вся работа издателей проходила в разговорах дома, в квартирах, на дачах. <…>102

Не было никаких официальных объявлений, однако московские литераторы вскоре узнали, что готовится необыкновенное издание (Р. Орлова, Л. Копелев. С. 41–42).

Теперь, – 24 сентября заносит в дневник Любовь Шапорина, – ждут возвращения людей с каторги, из‐за границы, всех бывших в немецком плену (Л. Шапорина. С. 318).

говорил, что он собирается в одном из первых номеров напечатать новую книгу Хемингуэя, получившую осенью 1954 года Нобелевскую премию. Я ходил на собрания редколлегии, и вот вскоре редактор, мрачный и таинственный, сказал нам, что номер придется перестроить – Хемингуэй не пойдет. Когда совещание кончилось, он объяснил мне, почему мы не сможем напечатать «Старика и море»: «Молотов сказал, что это – глупая книга». Недели две спустя я был у В. М. Молотова по делам, связанным с борьбой за мир. Я рассказывал о росте нейтрализма в Западной Европе. Когда разговор кончился, я попросил разрешения задать вопрос: «Почему вы считаете повесть Хемингуэя глупой?» Молотов изумился, сказал, что он в данном случае «нейтралист», так как книги не читал и, следовательно, не имеет о ней своего мнения. Когда я вернулся домой, мне позвонили из редакции: «„Старик и море“ пойдет…» Вскоре после этого я встретил одного мидовца, который рассказал мне, что произошло на самом деле. Будучи в Женеве, Молотов за утренним завтраком сказал членам советской делегации, что хорошо будет, если кто-нибудь на досуге прочитает новый роман Хемингуэя – о нем много говорят иностранцы. На следующий день один молодой мидовец, расторопный, но, видимо, не очень-то разбирающийся в литературе, сказал Молотову, что успел прочитать «Старик и море». «Там рыбак поймал хорошую рыбу, а акулы ее съели». – «А дальше что?» – «Дальше ничего, конец». Вячеслав Михайлович сказал: «Но ведь это глупо!..» Вот резоны, которые чуть было не заставили отказаться от опубликования повести Хемингуэя (И. Эренбург. Люди, годы жизнь. Т. 3. С. 367–368).

Для ознакомления советского читателя с процессами в современной буржуазной литературе журнал вправе публиковать отдельные художественные произведения буржуазных авторов. Но им должна даваться оценка с позиций марксистской эстетики.

<…> считали бы необходимым обратить внимание т. Чаковского на то, что налаживать контакты и сотрудничество с деятелями буржуазной культуры следует без идеологических уступок (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 478, 479).

Зашла на днях в местком Союза писателей – писатель Дружинин просит устроить ему путевку в Швецию. Котовщикова и Мессер едут в Чехословакию. Путевки стоят от 900 до 1200 рублей (приблизительно). Какой сдвиг – «после рождества Хрущева», как теперь острят. Конечно, всем этим людям, не жившим за границей, и такие массовые путешествия с гидом и невозможностью самостоятельных прогулок все-таки интересны. Но я бы, конечно, и даром так не поехала (Л. Шапорина. С. 321).

Разумеется, оно <это решение>, – указывает Вениамин Каверин, – не было бы принято, если бы в предварительных переговорах А. Бека и В. Рудного с Отделом культуры ЦК не удалось (с большим трудом) убедить Д. Поликарпова в том, что будущая «Литературная Москва» ничем не будет угрожать существованию советского искусства. Там же происходило и обсуждение кандидатур членов редколлегии (В. Каверин. Эпилог. С. 351).

В атмосфере происходившей «разрядки международной напряженности» и в соответствии с курсом на «сосуществование», провозглашенным советским руководством, Госдепартамент организовал поездку в США группы советских писателей и журналистов. В делегацию, возглавляемую секретарем Союза советских писателей Борисом Полевым (представлявшим газету Правда), входили литераторы и газетчики, облеченные особым доверием партийного руководства, – Николай Грибачев от Литературной газеты, Виктор Полторацкий от Известий, Борис Изаков от журнала Международная жизнь, Валентин Бережков из журнала Новое Время, зять Н. С. Хрущева А. И. Аджубей, командированный Комсомольской правдой, и редактор Огонька с 1953 г. А. В. Софронов (Л. Флейшман. С. 51).

Б. С. Рюриков еще в пятницу обсуждал со мной разгромную статью на роман В. Кочетова «Секретарь обкома», а в понедельник (или вторник?) вошел на летучку вдвоем с неким узколицым худым типом, у которого подергивалась щека, и представил его нам… как нового главного редактора. Этим типом был ленинградский партийный сочинитель В. Кочетов (В. Огнев. Амнистия таланту. С. 178).

Представлял, – в свою очередь рассказывает Лариса Лебедева, – нового редактора на собрании коллектива газеты К. М. Симонов. После нескольких прощальных слов Бориса Сергеевича сказал очень короткую речь Симонов, а Кочетов был предельно краток: «Оставайтесь пока все на своих местах» (Л. Лебедева. Люди уходят – книги остаются // НЛО. 2003. № 63. С. 217).

Смотрели и слушали по телевизору бессодержательный доклад Л. М. Кагановича на торжественном заседании, посвященном 38‐й годовщине Октябрьской революции. Каганович стар, дряхл, говорит плохо, пришепетывая и проглатывая слова, жестикуляция дешево-митинговая, под рабочего «своего в доску». Весь президиум заседания – прескучный, серый народец. У одного Молотова виден ум и что-то вроде породы на лице. Чувство от зрелища такое: давным-давно прошла и навсегда прошла революция, истреблены все революционеры, правят и торжествуют бюрократы и ничтожества. Никакого живого, непосредственного чувства, ни одного живого, человеческого, яркого слова, ни одного заметного жеста. Все подтерты, подчищены, безличны. Нет только подписи, как над Дантовым адом104 (Отечественная история. 2000. № 1. С. 161).

Формализм наложил печать на творчество таких больших мастеров, как Матисс и Пикассо, хотя вся их общественная деятельность направлена на борьбу за счастье человека (Советская культура, 5 января 1956 г. С. 4).

Москву встряхнула, подобно землетрясению, выставка французской живописи, обозначив слом времени (Новый мир. 1981. № 7. С. 79).

студенты художественных вузов часами стояли в морозную погоду перед московским музеем им. Пушкина и покидали выставку, гудя от возбуждения, вызванного тем, что они увидели (М. Золотоносов. Диверсант Маршак. С. 25).

за вычетом случайных лиц и с добавлением вошедших в круг чуть позже это были все те, кто стал в течение следующих десятилетий новым поколением поэтов. Связанные общим возрастом и делом, в остальном все разительно отличались внешностями, темами, манерами чтения и письма. Соперничество обостряло отличия, что же тогда говорить о чувстве защитной иронии? Оно эту остроту затачивало до бритвенного лезвия» (Д. Бобышев. Я здесь. С. 122–123).

Крайне важно отметить, – подчеркнул А. М. Борщаговский во внутренней рецензии на рукопись книги «Оттепель: Страницы русской советской литературы» (М., 1989), – что отмена приговора по делу Еврейского антифашистского комитета осталась неведомой нам, закрытой от страны. Решение Генеральной прокуратуры было объявлено только родным расстрелянных, гласное сообщение было сделано только 34 года спустя. А отмена тайная, «стыдливая» не могла влиять на общественную атмосферу.

Берковская уже знает точно, что Зускин расстрелян, и с ним Бергельсон, Фефер, Лозовский – всего 15 человек. Когда мы излечим до конца эти раны? Когда вырастут новые поколения (Н. Бялосинская. С. 45).

Когда Пол Скофилд вместе с П. Бруком научили нас видеть мир таким, каков он есть, вне романтического флера, мы благодарно приняли и этот европейский урок (А. Смелянский. Междометия времени. С. 312).

Огромный, большеглазый, худой Пол Скофилд метался по сцене, а я это все воспринимал как историю про себя (О. Табаков. С. 68).

после охлопковского монументального зрелища, празднично-торжественного, оперного, спектакль Брука вначале казался серым, полубесцветным. Играли они в одной конструкции – какие-то низкие арки, нависавшие над людьми, сероватый, черноватый мир. Потом-то мы поняли, что это и есть тюрьма. <…>

Не решетки, а просто мир, в котором трудно дышится. Что достигалось не через иллюстрации, а через самоощущение людей на сцене, в Эльсиноре. Скофилд играл без всякого осовременивания, но тем не менее он играл современного интеллигента, которого заботит проблема насилия. Дозволено ли убивать?

Этот спектакль сыграл огромную роль в истории нашего собственного театра. Он очень много значил для тогда как раз рождавшегося „Современника“, о чем и Козаков, и Ефремов сами неоднократно говорили. Это были и просто стилистические совпадения: и там, и здесь – стремление отделаться от декламации, от романтической красивости. Но существовали важные связи и на уровне смысла. «Гамлет» 1955 года был прологом, скорее неосознанным, к тому, что произошло ровно через полгода, когда в Лондоне в Ройял-Корте сыграли «Оглянись во гневе» (Русский Гамлет… // Коммерсантъ Weekend, 25 апреля 2014 г. С. 15).

Встретившись со мной в Переделкине на дорожке, Пастернак поведал о разговоре со следователем, занимавшимся реабилитацией Мейерхольда. В то время соблюдался странный обычай: нескольких людей из числа известных (а часто из тех, кто упоминался в деле как соучастник, но остался на свободе) просили дать поручительство за мертвого, подтвердить его лояльность и верность режиму. По поводу Мейерхольда с такой просьбой обратились к Эренбургу и к Пастернаку. Борис Леонидович ответил письмом, где, по его словам, он подтвердил революционность воззрений Мейерхольда. «Я им сказал, что он в этом расходился со мной, он гораздо больше принимал революцию. Он был гораздо более советский и революционный» (Вяч. Вс. Иванов. Пастернак. С. 133–134).

при пересмотре дела Мейерхольда вызывали Ильинского. Акимов написал очень хорошее письмо с характеристикой Мейерхольда. Это письмо подписали также А. Д. Попов и Пастернак. Н. С. Тихонов отказался подписать (Л. Шапорина. С. 318).

В 1954 году Л. Зорин опубликовал в журнале «Театр» идейно-порочную пьесу «Гости», дающую ложную, клеветническую характеристику общественных отношений в советской стране. <…>

Несмотря на острую критику пьесы «Гости», драматург Л. Зорин до сих пор ни одним словом не выразил своего отношения к критике, не признал допущенных им ошибок. Пьеса «Алпатов» свидетельствует, что автор пьесы вновь пытается протащить вредные, фальшивые взгляды на советское общество, примазаться к борьбе с бюрократизмом, с косностью в технике, с пережитками прошлого для искажения нашей общественной жизни. Под предлогом показа простых людей, рабочих, он протаскивает мысль о рабочем классе как оппозиционной силе в нашем обществе (Там же. С. 447, 449).

Впервые, – вспоминает Герман Гуревич, – перед тысячной аудиторией свои стихи читали молодые, еще нигде не публиковавшиеся поэты: Горбовский, Кушнер, Городницкий, Рейн…» (Г. Гуревич. С. 196; http://www.promegalit.ru/publics.php?id=13971).

Мы действительно до черта устали от того возмутительного, гнусного вида реализма, который принято называть социалистическим реализмом, который пахнет натурализмом с ошметками грязных задников XIX века, с отсутствием большой правды, подмененной жанризмом, перемешанным с мелкой правдой, прикрываемым святым именем Станиславского (цит. по: М. Золотоносов. Гадюшник. С. 359).

<…> я окончил роман, исполнил долг, завещанный от Бога, но кругом ничего не изменилось (Б. Пастернак. Т. 10. С. 114).

Какую позицию должен занять журнал по отношению к иностранным авторам, некогда дружественно относившимся к СССР, но в последующие годы скомпрометировавшим себя антисоветскими выступлениями и теперь занимающим более или менее нейтральную позицию? (Э. Синклер, Д. Пристли).

Следует ли в дальнейшем предоставлять трибуну в журнале тем буржуазным писателям, которые относятся к нам дружественно, играют определенную роль в движении борьбы за мир, но в своих, в целом идущих нам на пользу выступлениях, допускающим те или иные отклонения по отдельным вопросам, с точки зрения принятых у нас идеологических норм?

Следует ли избегать их публицистических выступлений или в отдельных случаях идти на то, чтобы печатать их одновременно со статьей кого-либо из советских писателей или критиков, разъясняющих советскую точку зрения по данному вопросу? (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 458).

пытался доказать, что новаторами в нашем искусстве являются художники Дейнека и Сарьян, и призывал следовать творчеству французских импрессионистов Мане, Моне, Ренуара, Дега, Писсарро и Сислея, которых он назвал „великими“. Выступление Костина по существу было направлено против руководства искусством.

Писатель Лев Никулин посвятил основную часть своей речи реабилитации формалистического творчества Мейерхольда. <…>

Режиссер театра Сатиры Плучек, поддерживая положения, выдвинутые Костиным, всячески превозносил формалистические работы художника Фалька. Плучек огульно обвинял советских художников в натурализме.

Неверную характеристику условий развития советского изобразительного искусства дал в своем выступлении художник Пластов, утверждавший, что будто бы наши художники в течение многих лет находились в состоянии оцепенения <…> (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 474).

Конечно, не рвались в бой с вскрытием тайных пружин ни Ворошилов, ни Молотов, ни Каганович. Не могу сейчас точно припомнить позицию Микояна. Кажется, Микоян не вел активной линии, но и не сдерживал процесса разоблачения несправедливостей (Н. Хрущев. Время; Люди; Власть. Кн. 2. С. 178).

Сама инициатива создания этой комиссии принадлежит мне, – говорит Микоян, – и Никита Сергеевич никак не мог это забыть.

<…> Я предложил создать комиссию Президиума, куда вошли бы я, Хрущев, Молотов, Ворошилов и другие товарищи. Ввиду важности вопроса, состав комиссии соответствовал бы своему назначению. Хрущев внес поправку, что, во-первых, мы очень перегружены и нам трудно будет практически разобраться во всем, и во-вторых, не следует в эту комиссию входить членам Политбюро, которые близко работали со Сталиным. Важнее и лучше включить в состав комиссии авторитетных товарищей, но близко не работавших со Сталиным. Предложил во главе комиссии поставить Поспелова, директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. <…>

Я с этим согласился, хотя сказал, что Поспелову нельзя всецело доверять, ибо он был и остается просталински настроенным (А. Микоян. С. 589, 591–592).

с первых же дней после создания этой Комиссии выяснилось, что ни Федин, ни Леонов участвовать в работе не хотят. Все письма с вопросами о Бабеле, приходившие к Федину, как к председателю комиссии, он, не читая, переадресовывал мне. Роль председателя комиссии исполнял Илья Григорьевич Эренбург.

<…> Встречались мы довольно часто, пока велись переговоры об издании однотомника «Избранное», для которого Илья Григорьевич <Эренбург> написал предисловие (А. Пирожкова. С. 507–508, 509).

Сборник – в картонной обложке – вышел, – как вспоминает Владимир Британишский, – тиражом 300 экземпляров и был разослан по вузам страны; много лет спустя я встречал людей из дальних городов, узнавших наши имена уже тогда, по этому сборнику (В. Британишский. Похищение Прозерпины Плутоном // Нева. 2003. № 2. С. 191).