Так хочет бог!

1.

Из холмов вылетали новые и новые сотни. В толпе низкорослых, выносливых лошадок мелькали тонконогие скакуны в богатом убранстве. Сидевшие на них вожди степняков размахивали саблями, указывая, куда скакать, как бить. Их мало слушали, все и так было предельно ясно. Несколько тысяч тюрок, выскочив за спиной вгрызавшегося в оборону мусульман авангарда христианского войска, должны были разрезать силы латинян, посеять панику и сломить дух.

– Вперед!

Скакавший рядом с пешими рыцарями монах убрал крест и потянул с седла щит. Через мгновение в его руке поднялась окованная железом дубинка. Такое оружие и за оружие не считалось. Убивать, не проливая крови, а всего лишь проламывая черепа, – что может быть гуманнее?

Костя взялся за ребристую ручку револьвера, Тоболь поднял калаш, Захар щелкнул затвором дробовика.

Тридцать человек, запоздавший отряд и нежданный резерв христианского войска, бежал на несколько тысяч гарцующих всадников с луками в руках. Безумный поступок безумного дня в безумном мире.

Малышев ждал слаженного залпа. Когда тысячи стрел устилают площадь, шпигуя сталью каждый сантиметр. Стрел ждали все, но на их счастье, лишь редкие сельджуки догадались обернуться назад. Те немногие степняки, кто заметил новую угрозу, заслон создать не сумели или не пожелали – бегущие кнехты успевали заметить и отбить редких посланниц смерти. Костя глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание. Они дойдут, значит, шанс еще есть. По-крайней мере, смогут добраться до врага и умереть в бою, а не проколотой букашкой на листе энтомолога.

…У далеких открытых ворот строилась очередная колонна. Незнакомый граф командовал, пехота сбивалась плотнее и молилась о ниспослании победы, пели монахи, размахивали святынями блаженные. Они пойдут в бой, побегут. Но до тех, кто уже рубится с неверными, дойдут вряд ли. Потому как раскрытая пасть успеет закрыться, сжевать и выплюнуть тех, кто так бездумно в нее сунулся.

– Быстрее, – это уже Захар подгоняет отставших кнехтов.

Враг не ждет чего-то необычного от нескольких десятков, но к новой колонне отнесутся внимательней. Стрела же бьет человека с ружьем так же, как и воина с мечом. К тому времени, как эмир перебросит сюда еще орду своих летучих стрелков, лучше бы догнать своих.

Двести метров, сто…

Тридцать пеших, бегущих на извивающуюся змею кавалерии. Под ударом степняков уже развернулись последние ряды атакующих колонн христиан. Не ощущая за спиной дыхания товарищей, сбавили ход передние.

Всадники в остроконечных шапках рубят отставших. Позади всегда те, кто хуже вооружен или слаб духом. Им для паники много не надо. Особенно, когда с другой стороны напирает пехота врага.

…Монах обогнал их на два десятка метров. С вытаращенными глазами, ревя что-то на латыни, он несется навстречу Царствию Небесному. Кнехты с опьянением обреченности вторят словам молитвы. Истерия, витавшая вокруг, превратилась в ярость.

Бух! Дробовик выплюнул первую порцию картечи. Летевший к монаху кочевник крутанулся в седле и упал под ноги лошадям.

Автомат не так громок, но зато намного эффективней. Тоболь бьет на ходу, снося тех, кто поближе. Костя выждал десяток шагов и тоже поднял револьвер.

Короткими очередями бьет автомат, бухает дробовик. В грохоте выстрелов не слышно, как щелкнули арбалеты соседей.

От шума разлетаются сообразительные кони, унося хозяев от непонятной напасти. Сельджуки пригибаются в седлах, рвут в истерике тетивы. Вот над Тоболем свистнула первая стрела, вторая прошла у самой щеки Малышева. Затрещали уже десятки луков. Но поздно… Отряд успел добежать до гарцующих на месте сыновей степей. В месиве рукопашной, когда нет времени крутить головой, лук всегда уступал доброму мечу и быстрой сабле.

Перед плотной ватагой рыхлая масса тюрок расползается. Отряд набрал кураж. Кнехты, будто волки, почуявшие кровь, прогрызаются все дальше. Сельджуки, вспоров тыл колонны, слишком далеко увязли, и с приходом "клина" на узкое горлышко отхода, они превратились из охотников в жертвы. Неважно, что конные кочевники бьют стрелой зайца на сорока шагах – зажатым в толчее не дают места и времени для стрельбы. Их сшибают топорами, подымают на копья. Почуяв слабину, навстречу подмоге рвутся ушедшие вперед паломники. Тюрки пробуют отойти, вырваться из капкана, но края взрезанной колонны уже смыкаются, зажимая гарцующих лучников между стенами щитов.

…Костя быстро расстрелял револьвер, скинул горячие гильзы, взялся за перезарядку.

За спиной послышался топот. Малышев обернулся и… выругавшись, начал перестраивать отряд.

С фланга к ним летела та самая орда тюрок, которой он опасался.

Сельджуки не любили бой "грудь в грудь". "Ударил-отошел, выстрелил-уступил место", – любимые тактики вкупе с отличными луками и быстроногими лошадьми делали их лучшей кавалерией Востока. В теснине же рукопашной плюсы их уже превратились в минусы. Кто-то из вождей увидел и понял опасность.

Степняки, спешащие на помощь своим зажатым в колонне собратьям, не бросились в рукопашную, сломя голову. Но и шпиговать стрелами с полусотни шагов явно не спешили – боялись подстрелить своих же. Всадники сделали петлю, прикидывая, не идет ли следом за горсткой христиан более солидные подкрепления. Убедившись, что в тыл им ударили всего лишь несколько десятков латинян, сельджуки потянули из ножен сабли. Тучный бородач в высоком колпаке проорал команду. Первая сотня развернулась полукругом и пошла в атаку. Тюрки радостно улюлюкали.

– Я вам тоже концерт заделаю, – угрюмо пообещал подбежавший Тоболь.

В калаш со щелчком вошел новый магазин. Малышев торопливо пихал патроны в барабан. Рядом перезаряжал дробовик Захар.

Большая часть их бойцов ушла вперед шагов на тридцать, и вокруг русичей образовалась некая проплешина, уголок тишины среди буйства ада. Сюда, почуяв в необычно одетых воинах главных противников, и целил командир тюрок.

– Стой! Вильгор! И ты, ты! Дендальф, или как тебя там? Все сюда!

Повинуясь крикам Малышева, вернувшиеся кнехты прикрыли их щитами. Перед атакой Костя назначил каждому из стрелков телохранителей, но в суматохе боя бойцы сразу же позабыли новые обязанности.

– Щиты не опускать!

…Тучный бородатый степняк привстал на коленях, мелькнула в воздухе короткая пика.

Над головой щелкнул арбалет, унося в надвигающуюся стену халатов и оскаленных лошадиных морд одинокий болт.

– Ла иллахи илл аллах! Бисмиллах! – летящие в бой тюрки распаляли себя.

Тоболь вскинул автомат, сбоку зашипел Захар:

– Жди… Бей в упор, чтобы за луки взяться не успели.

Игорь чуть опустил ствол, пальцы на цевье побелели от напряжения.

Верещащая, улюлюкающая стена приближалась. За спиной радостно взвыли рубящиеся с кнехтами сельджуки.

– Илери! – зажатые в ловушке тюрки подгоняли тех, кто шел им на помощь.

Сто метров… Пятьдесят.

Бородач привстал, подымая руку с пикой. Костя задержал дыхания и совместил мушку с прорезью прицела.

В грудь ударила стрела. Легированная сталь выдержала прямое попадание. Тут же вторая стрела скользнула по плечу, срикошетив в землю, третья вспорола воздух у уха. Кнехты плотнее сдвинули щиты, принимая сразу полудюжину. С такой дистанции степняки уже не боялись промахнуться.

Щиты заходили под ударами. Костя задержал дыхание, готовясь. И тут что-то больно врезалась в коленку. Нога подвернулась, Малышев выстрелил. Промахнулся, конечно. Тут же пальнул по соседу здоровяка, и тоже не попал.

Низкорослые лошадки степняков при звуках выстрелов дернулись, отворачивая с линии атаки. Но из-за их спин уже вылетали новые враги.

– Игорь, давай!

Тоболь, опустивший забрало шлема, походил на ожившую статую. Калаш в его руках дернулся и выплюнул струю огня и свинца. К трескотне тут же добавились басы дробовика.

Захар бил выборочно, примечая тех, кто пробовал отдавать приказы. Игорь же строчил, почти не целясь. Одной длинной, на весь рожок, очередью.

Лава кавалерии, будто налетевшая на пирс волна, взорвалась брызгами крови, ругани и криков. Кувыркались лошади, ломая ноги себе и шеи своим хозяевам. Улюлюканье сменилось животным воем и ржанием.

Что-то беззвучно заорал Тоболь. Слова вылетали из-под забрала, но ни одно из них не перекрыло грохот оружия. Раскаленный ствол автомата в руках Игоря ходил ходуном.

– …на! – только разобрал Костя, когда опустел рожок автомата.

Малышев взглянул на то, что осталось от сотни тюрок. На несколько десятков шагов перед ними лежало поле, усеянное трупами. Те, кто выжил, нахлестывая лошадей, убирались на фланг. Оттуда уже неслись свежие силы. Не сотня, а несколько тысяч степняков спешили в бой.

– Вот теперь точно гамон, – прохрипел Захар, торопливо заталкивая патроны в магазин.

Малышев перезарядил револьвер, снял винтовку. Тоболь вставил новый рожок. Кнехты оббили стрелы со щитов.

Пять сотен метров… Две.

В горле першило от кисловатого дыма.

Стволы пошли вверх, отыскивая цели. Они выстоят.

Сельджуки заревели. Верещащий вал готовился смести тонкую преграду.

– Господь наш небесный, да святится имя твое, да придет… – губы сами начали знакомые строчки.

И будто отвечая горячей мольбе, за спиной запели трубы. Русичи обернулись. Из-за холма, навстречу врагу вылетал латный клин христианской кавалерии. Боэмунд, верно определив, откуда идет главная угроза, бросил под сельджуков последний козырь.

Послышались и крики со стороны города. Очередная колонна бежала в бой.

Тюрки, подрастерявшие кураж при виде рыцарей Боэмунда, поняли, что вот-вот попадут в окружение. Вал остановился, затрепетал и… бросился врассыпную.

Малышев хлопнул по плечу Игоря, показав в затуманенные глаза большой палец, и бросился на помощь своим бойцам.

…Тюрки бежали.

Под ударом первых колонн начали отходить воины Кербога. Дрогнул центр, лучшая часть войска. Христиане сразу в двух местах продавили нестойкую первую линию, лишив фланги связи с вождем. Впрочем, эмиры не привыкли согласовывать свои действия с кем-нибудь. Каждый сам придумывал себе план на сражение и следовал ему до тех пор, до которых считал нужным следовать.

Кроме того, к городу пришли не самые воинственные вожди. Те из них, в ком бурлила кровь, уже успел накушаться войны в песках Дорилеи. Сюда, под Антиохию, собрались "домоседы", привыкшие топорщить усы в пирах да спорах о старшинстве, но не любящие смрад полевого лагеря и вяленую под седлом конину. Они старались играть в великих завоевателей, но как только флаги подались назад, сердца многих "пахлаванов" ушли в пятки. Вот первый из вождей повернул коня, отводя своих бойцов подальше. Его сосед, почуяв недоброе, скомандовал ретираду. Третий не захотел стать козлом отпущения и подозвал трубача.

Христианам не было, что терять – им, хозяинам Сирии, еще было.

Под яростным ударом войско мусульман разваливалось на отдельные отряды, озабоченные только спасением.

2.

Длинногривый красавец-жеребец под Костей запрял ушами и пошел в сторону. Трофейный конь плохо слушался удил, степняки все больше правили коленями и пятками. Малышев этим навыком не обладал, и жеребец постоянно пробовал уйти с пути, прощупывая степень дозволенного у своего нового хозяина.

Костя рванул удилами благородный рот. Конь обиженно взбрыкнул, но, повинуясь, вернулся в строй. Отряд шел в сторону развалин монастыря.

Христиане разгромили "непобедимую армию ислама". Как карточный домик разваливается при потере одной составляющей, так рухнул союз сельджуков при отступлении. Те, кто бежал, уже не стремились дать отпор. Эмиры разлетелись по домам, запершись за высокими стенами, и в страхе ждали гнева Аллаха. Ибо только этим имамы объясняли приход орды неверных, карающего меча небес, опущенного на головы тех, кто позабыл Его учения и слишком увлекся земным.

Покоренный, кающийся, готовый к сдаче мир лежал перед воинством Христовым.

Но те не спешили.

Первым делом христиане опустошили обозы мосульского эмира. Стада баранов пустили под нож, телеги порубили на костры. Истощенные осадой бойцы готовили похлебку из мяса и муки прямо посреди горы вражеских трупов. Даже безумные норманны не занялись своим привычным и любимым при штурме делом – крики насилия не тревожили ушей победителей. Женщин, захваченных в лагере, жен, служанок и наложниц, просто порубили без злобы. Чтобы не было никого, способного ткнуть ножом осоловелых и разморенных победителей. Подгоревшая на костре баранина их манила сильнее женских прелестей, черствая лепешка была желанней ласки горячего тела. Вязать же пленников не было сил и веревок.

Найдись среди бежавших эмиров смелый человек, способный вернуть отряды на поле боя, к ночи он бы взял христиан без всякого сопротивления. Но такого среди выживших сельджуков не оказалось. Отважные сердцем остались костями на полях сражений.

Потом делили добычу: шатры, оружие, лошадей. Пояса кнехтов заполнились монетами, одежды запестрели красками. Налетевшие торговцы делали состояния, превращая груды халатов и посуды в серебро по очень выгодному для себя курсу.

Почти незаметной прошла сдача цитадели. Защитники, пораженные крахом "непобедимой армии", узрев в этом провидение и волю небес, склонили головы перед истинным Богом. Большинство из них, включая сына Баги-зияна, перешли в христианство, став оплотом норманн в чужом мире.

Кнехты отъедались три дня. Потом собрались в путь к Иерусалиму, лежавшему южнее.

Но вожди не спешили.

Снова появились споры о том, кому должен достаться город. Боэмунд требовал следования договору, по которому ему, как открывшему ворота в Антиохию и возглавившему оборону, следовало отдать жемчужину Азии. Тулузец требовал остаться верным клятве басилевсу. Князь Тарентский орал, что Антиохия досталась христианам только благодаря ему, тулузец напомнил о Святом копье.

Кнехты угрюмо гудели и требовали идти дальше. Вожди их не слышали.

Роль Святого копья, как и его святость вновь и вновь ставились под сомнение. Наконец, назначили Божий суд. На площади развели два костра в три человеческих роста высотой и в несколько сажень длиной. Между ними оставили узкий проход. Бартелеми с копьем в руке должен был пройти через пламя.

Петр пошел в огонь, не задумываясь. Лишь преклонил колени для молитвы и укрыл голову. Он исчез в пылающем аде и вышел с той стороны. Под крики толпы поднял над головой ржавый наконечник, символ его победы… И упал на руки монахов. Он умер на следующий день, так и не развеяв сомнений и не прекратив кривотолки.

Тулузец не желал идти дальше, пока в городе оставался Боэмунд. Князь Тарентский же и вовсе считал поход оконченным. Своей цели он достиг.

Кнехты гудели все больше.

И тогда на землю пришел мор. Тысячи трупов лошадей и обобранных до нитки гази оставались под солнцем. Копать твердую землю было тяжело, жечь нечем. Трупы терзали стервятники, мясо гноилось и смердело. Все это под происходило под июльским солнцем. В городе началась эпидемия, косившая недавних победителей тысячами.

Кнехты уже не гудели, они требовали идти, угрожая сжечь город и всех его жителей, чтобы убрать яблоко раздора.

…Костя вел отряд в сторону разрушенного монастыря. Оставаться в городе, где трупы на улицах не успевали убирать, было опасней, чем ночевать за пределами стен. Мусульмане обходили эти земли, не тревожа христиан ни одной вылазкой за целый месяц.

Малышев оглянулся.

Две с половиной сотни людей. Кнехты, рыцари, конные и пешие, шли за ним. Над головой затрепетал багряный флажок с белым крестом, его баннер. Его знамя, врученное благодарным Боэмундом за отличия в битве. Именно они стали костью в пасти, готовой сомкнуться на горле христианского войска. Малой толикой, перетянувшей тысячи судеб. Князь Тарентский ценил тех, кого любили небеса. Еще ему очень нужны были сторонники. В то, что спор с графом Тулузским не дойдет до столкновений верили немногие. Ну а уж в то, что басилевс оставит главную жемчужину своей короны, почти утраченную и вновь обретенную, не сомневался даже последний обозник.

Треть войска составляли норманны. Боэмунд был их кумиром, лидером, человеком, доказавшем, что ему благоволят небеса. Когда он сказал, что завоевание Иерусалима начнется с защиты Антиохии, ему верили. Потомки викингов обживались в крае. Тулузцы его покидали.

Малышев еще раз оценивающе окинул взглядом отряд. С этими людьми им предстояло решить свою главную задачу. Отыскать друга, вернуться, разобраться с теми, кто все еще готовил им западню.

Как и в случае с капищем старой богини, им не пришлось много агитировать. Имена рыцарей, выстоявших против полчищ сельджуков и подаривших атакующим колоннам паломников шанс, были на слуху. Под полученное знамя стекались добровольцы. Бароны и графы гибли в боях, их выжившим людям нужны были новые вожди. Удачливые здесь ценились больше знатных отпрысков. Потому что удача в этом походе – милость Господа, каждая победа – проявление его заботы. Быть с теми, кто мил небесам, значило снять с себя бремя выбора. Думать о том, правильно ли ты поступаешь, не отходишь ли от тех целей, что указал Господь воинству своему. Кнехты не хотели думать, они искали тех, кто возьмет на себя эту обязанность. А им оставит то, что привычней – бой.

Христовое войско погрязло в раздоре вождей. Кто прав? Тот, кто уже доказал избранность, обрел прозвища "карающего меча Господа"? Или тот, кто повторяет вслух то, что им вложили на далекой родине? Кто требует идти дальше, к Святому Городу?

Воины роптали. Им надоело сидеть на месте.

Малышев еще неделю назад попросил Адемара отпустить их в поход в сторону гор Каспия. Там лежали земли, где исчез Горовой. Костя верил, что им удасться найти его следы. В хаосе, охватившем Восток, десяток всадников с крестами на щитах повергал в ужас тысячу мусульманских воинов. Этим надо было воспользоваться. Паника не будет царить вечно. Пока же на каждого христианина смотрят как на спущенного с цепи пса Божьего гнева, у них был шанс на поиски Тимофея. Даже если след его терялся где-то вдали.

Адемар, пропадавший днями в госпиталях, дал свое благословение. Топтание на месте его раздражало не меньше рядовых воинов. Но и выходить в путь без единства в рядах прелату не хотелось. Так что на небольшую экспедицию с разведывательно-спасательными целями папский легат свое благославление выдал.

К сожалению, это было одно из последних распоряжений немолодого прелата. Подхватив в госпитале лихорадку, епископ тяжело заболел и в несколько дней отдал богу душу. Малышева, пробовавшего пройти в шатер с ампулами антибиотика, развернули ретивые стражи.

Со смертью единственного человека, способного обуздать и примирить провансальцев с норманнами, поход остановился.

3.

– Я устал и запутался, друг.

Улугбек приподнялся на ложе. Ночь еще не забрала небо черной пеленой облаков, посылая в шатер отблески садившегося светила. В багряных лучах лицо ученого казалось еще более отрешенным, чем обычно.

– Я запутался.

Костя отставил в сторону кувшин с разбавленным вином и повернулся к товарищу.

– Опять сны мучают?

Сомохов вытер ладонью лицо.

– Я уже боюсь засыпать… Они терзают меня… Я путаю день с ночью и правду с вымыслом. Я опасаюсь собственного воспаленного разума.

– Дать вина? – Костя протянул кувшин.

Улугбек отмахнулся.

– Пробовал уже. От алкоголя все становится еще обостренней, картины приобретают объем… Они живут, а я… я существую там, среди всего. Я сплю здесь и существую там. Говорю, ем, сражаюсь. Когда просыпаюсь, я думаю только о том, что видел… Иногда могу объяснить, связать виденное с известной историей. Но все чаще эти картины настолько чужие, что даже попытки осмыслить их приносят боль. Крушение стран, гибель людей, войны – все перемешалось…

– Может быть, это дар? Все не так плохо?

– Я устал… Я хочу забыть все.

Костя положил ладонь на плечо товарища.

– Ничего… Ты скоро поправишся. Время лечит.

Воспаленные глаза на осунувшемся лице казались двумя угольками заброшенного костра.

– Ты сам веришь тому, что говоришь?

Улугбек сел на лежанке, свесив ноги на землю.

– Мир никогда не будет таким, как раньше. Мы не будем такими, как раньше…

– Ты о чем? Мы…

Сомохов оборвал успокаивающую тираду друга.

– Я видел очередной сон. Они выматывают меня, изводят, но приходят все чаще.

– Снова что-то из Библии или Ветхого Завета?

Ученый невесело усмехнулся.

– Нет. На этот раз я даже рад тому, что увидел.

Костя ждал продолжения, но ученый только тер заросшие щеки, собираясь с мыслями. Ноконец, Сомохов решился:

– Мне снился Горовой… Даже не так. Я видел Горового. Не спрашивай, как я различаю реальность и видения. Мне просто понятна грань. Так вот… Я видел Тимофея. Он сидел на площадке башни высокого замка в горах. Над замком кружили орлы. У подножия замка текла речка.

– Дальше. Что он говорил, делал?

Сомохов говорил так, будто сбрасывал с плеч камень:

– Он выглядел довольным и никак не походил на пленника. Рядом с ним сидел старик в восточных одеждах, богатых одеждах, кстати. И… Захар.

– Захар? Но… Ты думаешь, что видел будущее?

– Нет! – ученый схватился за голову. – Не знаю! Я был твердо уверен во сне, что речь идет о настоящем, но… Все так запуталось.

– О чем они говорили?

– На этот раз не понял. Даже слова не доносились, только ровный гул бурлящей реки.

Костя нервно заходил по земляному полу шатра.

– Ты… хотя бы можешь описать тот замок, что увидел?

Ученый вздохнул:

– Не знаю. Он казался в легкой дымке, будто прикрытый вуалью… Но я попробую.

Малышев всмотрелся в воспаленные глаза друга, прикидывая насколько можно верить всему, что услышал. Сомохов слаб, он бредит во сне. Вероятней всего, рассудок его нуждается в покое и лечении…

Но это была единственная ниточка, способная повести их дальше.

4.

– Ты хорошо понимаешь, что они говорят?

Ашур кивнул.

…К стенам города стекались те, кто видел в этой войне Божественное провидение. Десятки всадников, сотни пеших приходили посмотреть на то, что осталось от непобедимой армии потомков Сельджука. Многие спешили на встречу тем, кого де-факто признали новой властью в регионе. Правителям нужны свои люди на местах. Псов, лижущих ноги хозяина, нет-нет да погладят и угостят косточкой со стола.

Сегодня Ашур привел с рынка двух оборванцев. Араб утверждал, что эти доходяги знают земли, в которые отправился Тимофей и где он исчез.

После того, как Сомохов описал виденный во сне замок, Костя привлек всех, кто мог изъясняться на местных наречиях, для поиска. Искали тех, кто узнал бы в скудных описаниях что-то знакомое.

Ашур был их главной надеждой. Каждое утро пленный араб вместе с двумя телохранителями-франками шел к воротам и на рынки, где отирались иноземцы и пришлые торговцы. Иногда он возвращался не один. Как в этот раз.

…Допрос оборванцев не добавил уверенности Малышеву.

– Что думаете, Улугбек Карлович?

Сомохов, все еще бледный от ран, почесал края повязки.

– Я не стал бы соваться туда, Костя. Мне импонирует твое желание и твоя отвага, но кажется, мы поступает безрассудно.

– Улугбек Карлович, мы теряем время. Они утверждают, что там есть место, которое подходит под описания… ваши описания. Аламут – орлиное гнездо… Кстати, слуги местные, плели что-то о "Орлином насесте". Очень похоже получается… По всему выходит – Горового следует искать там. Там и только там!

Костя плюхнулся на табурет, глубоко вздохнул:

– Мне до смерти надоела эта война… Я хочу сделать то, ради чего мы сюда вернулись.

Сомохов в сомнении покачал головой:

– И все-таки, Костя, это авантюра, а не план. Я сам не доверяю тому, что вижу. А полагаться на это, как на единственную зацепку в головоломке, пожалуй, не стоит.

– Предложите что-то другое!

За спиной послышался смех.

– Кажется, я пришел вовремя.

Оба спорщика обернулись. В проеме откинутого полога шатра проступил знакомый силуэт. Малышев тихо присвистнул. Сомохов вернул на место спрятанный под подушкой и невесть как оказавшийся в руке револьвер.

– Ибн-Саббах?

– И вам привет, мои добрые, милые, верные друзья.

5.

В то время, как разваливающаяся империя тюрков напрягала последние силы в попытке противопоставить хоть что-то завоевателям, египетские правители тоже попробовали урвать свой кусок. После разгрома под Антиохией, где среди прочих были и его войска, великий визирь Фатимидского Египта Алафдал повернул оружие против недавних союзников и братьев по вере. Впрочем, при отсутствии внешней угрозы исмаилиты Египта на дух не переносили шиитов и суннитов, не стесняясь обвинять последних в еретизме. Так что разгром северного соседа оказался удобным поводом достать из шкафа старые обиды. Фатимиды начали войну.

Через месяц в результате символической осады Египту был сдан Иерусалим и земли вокруг его. Несколько городов-портов последовали примеру Святого Города.

Алафдал был прекрасно осведомлен о трениях в руководстве христианского похода. И первое, что он сделал после получения новых земель, было посольство к паломникам. Предложения союза против сельджуков в нем перемежалось привилегиями христианам при посещении Святого города, гарантиями их святыням и торговыми поблажками. Как последний козырь послам поручили отдать христианам город-порт Яффу, считавшийся воротами в Иерусалим. Еще в придачу с посольством шли караваны серебра и богатых тканей.

В делегацию египтяне набирали всех, кто имел опыт общения с Божьим воинством. Одним из первых, кого нашли люди Алафдала, был беглый шейх. Вот только по прибытии на место, ибн-Саббах не стал утруждать себя словолудием и пустыми уловками в дипломатии, а занялся личными делами.

– Привет вам, мои друзья. Не поверите, но я искренне рад вас видеть здоровыми и с кучей приверженцев за спиной.

Малышев угрюмо всмотрелся в лицо непрошенного гостя.

– Откуда вы здесь, шейх?

Загорелое дочерна лицо прорезала улыбка:

– Я вижу, что мой давний друг Улугбек страдет от ран? Могу ли предложить вам услуги своего врача?

Из-за спины ибн-Саббаха вышел Гарет.

– Я пустил его. С ним приехали франки. Говорят, что он – из посольства, что приехало в ставку.

Костя удивился:

– С кем они собрались договариваться? Адемар умер. Пока папа не назначит нового легата, здесь будит царить безвластие.

Шейх снова улыбнулся:

– И я говорил то же самое. Но есть на свете упрямые ослы, не способные понять ничего, кроме своих собственных убогих мыслей, – он заботливо переспросил у Улугбека. – Мне стоит послать за приехавшим со мной врачевателем?

Сомохов отказался, стараясь сделать это в меру учтиво:

– Спасибо. Я просто сильно ослаб после ран. Покой даст мне силы быстрее нового медика… Присаживайтесь, уважаемый.

Ибн-Саббах уселся на разложенные по ковру подушки, поджав ноги.

Костя, голову которого заполнили вопросы, вспомнил о том, что имеет дело с восточным человеком. Ждать ответов ему придется долго.

– А сам ты как, шейх мятежных?

Ибн-Саббах еле заметно ухмыльнулся и покачал головой:

– Благодарю… Дорога не оказалась для меня трудной.

…Час прошел во взаимовежливых воздухоколыханиях.

Когда Костя уже готовился наплевать на этикет, принятый на Востоке, шейх перешел к сути своего визита.

– В который раз уже я с удивлением замечаю, что наши пути пересекаются. И не просто пересекаются, а ведут в одну точку.

Сомохов, подливавший чая гостю, удивленно замер.

Ибн-Саббах продолжил:

– У моей партии в городе немало сторонников. Как новых, так и старых. И пускай сейчас мы не так сильны, как в не столь давние времена, друзья все еще считаются с Аль-Джабалем. Когда мне сообщили, что в Антиохии появились мои старые приятели, я попросил присматривать за вами. И вот, недавно получаю письмо, что ваши люди ведут поиски некого города. Каково же было изумление, когда в описаниях, переданных мне, я узнал Аламут, цитадель одного из старых противников моего народа. Можно еще ночь ходить вокруг и около, но в отношении таких нетерпеливых собеседников, думаю, промедление становится опасно для гостя, – шейх улыбнулся кончиками губ. – Итак… Что же вас так влечет к логову старого дракона?

– Чему?

Исмаилит отставил пиалу с чаем.

– Аламут не самое простое место в мире. Э-кур старой богини рядом с ним – лачуга на перекрестке. Если вы взялись расспрашивать о месте старого дракона, то вам туда явно срочно понадобилось. Вот я и спрашиваю – зачем?

Пронзительные глаза собеседника завораживали. Костя опустил взгляд. Шейх еле заметно выдохнул.

– Вы ответите мне? Или я ошибся, и ваш интерес – всего лишь пустая прихоть?

Друзья не знали, что говорить. Каждый понимал, что союзник из шейха получится не самый надежный, но в путешествии за пределы земель, контролируемых христианами, им нужны были провожатые.

– Там наш друг. Мы так думаем, – Сомохов тщательно отмерял толику выдаваемой информации.

– Ну да… Высокий, грузный, усатый. – Шейх поднял глаза вверх, изображая умственное усилие. – И зовут его Тимофеус? Тимо?

– Да.

– И вы думаете выйти и найти его, выручить вашего… и моего друга из замка дракона?

– Какого Дракона?

Шейх отмахнулся от вопроса, как от мухи.

– Пройти через горы, где на каждом перевале сидит по племенному вождю с сотней головорезов? Взять приступом замок, о который ломали зубы все окрестные эмиры? И вернуться? Или вы думаете, что там есть гак? Вы же не настолько просты, чтобы…

По тому, как опустились головы Сомохова и Малышева, ибн-Саббах понял, что собеседников он явно переоценивает.

– Ха-ха-ха… И еще раз – ха-ха-ха… После Э-кура Мамми я был о вас лучшего мнения.

Малышев нервно забарабанил пальцами по ножнам кинжала.

Ибн-Саббах одернул полу халата, почесал шею:

– Тем не менее, я рад, что вы не исчезли в горах, по дороге сюда. Может быть, мы расстались без излишней теплоты, но мне нравилось сражаться рядом с вами. Когда уверен в том, кто прикрывает тебе плечо, жизнь кажется проще.

Сомохов долил в пиалу шейха чай, ожидая продолжения речи, но мятежный посвященный молчал. Затянувшуюся тишину нарушил Малышев:

– Так ты поможешь нам?

Ибн-Саббах провел ладонью по холеной бороде и кивнул:

– Я проведу вас к тому месту, куда вы стремитесь. И помогу захватить замок. Все это будет… при двух условиях.

– Каких?

– Вы отдадите мне замок Аламут со всем содержимым.

– Воины потребуют свою долю. Трофеи всегда принадлежат победителям, – возразил Костя.

– Верно, – легко согласился шейх. – Пускай уносят серебро и золото. Его там, поверьте, немало. Но записи, библиотеку, машины… и гак, если он там есть, останутся у меня. Ну, и сам замок, конечно. Впрочем, не думаю, что вы там пожелаете жить, так что куча камней вам и не нужна.

– Согласны. Второе условие?

– Вы возьмете с собой не больше двух сотен бойцов… Я не могу сейчас собрать больше, чем две неполные сотни, вы, верю, можете. Но в поход пойдете только с двумя сотнями. – Он пояснил свою прихоть. – Не могу же я допустить, чтобы после победы кто-то из нас стал диктовать свою волю другому.

Костя и Сомохов переглянулись. Улугбек кивнул.

– Согласны.

6.

Воины рвались прочь от зараженного города. Поход, в котором можно обрести добычу и сотворить угодное небесам дело, да еще получивший благославление Адемара, которого многие крестоносцы считали святым мучеником, вызвал в отряде воодушевление и энтузиазм. Даже новость, что сопровождать их будут крещеные арабы, не вызвал подозрения или ропота. Вокруг Антиохии разъезжали сотни неофитов, принявших крещение из рук Боэмунда и святых прелатов. Захар и Костя надеялись, что в тонкости веры новых союзников их воины лезть не станут.

Выступили в середине сентября. Шли без обоза, только с заводными и вьючными лошадьми. Дни уже не изматывали зноем, так что скорость получалась приличная. Остановок в городах и селах не делали. При приближении любого населенного пункта вперед уносились всадники шейха, договаривавшиеся на проход и успокаивавшие население. Возвращались они чаще всего с подарками местных старейшин. Крестьяне спешили откупиться от пришлых.

Отсутствие сражений немного настораживало христиан. Привыкнув к тому, что по чужой земле им приходится идти с мечом в руках, паломники ждали засады у каждой переправы или густого кустарника. Новоявленные рыцари Захар и Костя не спешили расхолаживать своих бойцов.

На их счастье, первую стычку они провели лишь через неделю пути. У водопоя разъезд исмаилитов схлестнулся с нукерами местного эмира, сопровождавших сборщика налогов. При виде всадников с крестами на груди два десятка стражей бросились врассыпную. Арабы не стали преследовать беглецов.

Когда к водопою подтянулись остальные воины, часть кнехтов разбрелась по окрестным кустарникам справить свои походные нужды. Один из них и обнаружил под корнями дерева толстого усача в богатом халате. На поясе толстуна висели кожаные мешочки с серебром, дань эмиру от небольшого городка и пары сел.

К счастливчику, отыскавшему бренчащего серебром толстяка, сбежались соседи. Подъехали и Костя с Захаром.

– Что с этим найденышем делать будем? – Костя не хотел портить отношения с хозяевами местных земель.

– Нам воевать нельзя… Отпустим, наверное, – Захар подозвал к себе сияющего кнехта, в руках которого покачивался увесистый пояс с трофеями.

Лицо бойца потукнело, но субординации он не нарушил. Молча подошел и протянул вождям дорогую добычу.

– Иди и скажи… – неуверенно начал излагать свое пожелание Костя.

Тюркский давался ему с трудом.

Докончить фразу помешал подъехавший ибн-Саббах. Невозмутимо оттерев конем пленника от рыцарей, он сурово проревел над ухом несчастного:

– Иди и скажи своему хозяину, что сюда идет непобедимый эмир Боэмунд с пятьюстами тысячами всадников и принявшими его руку вассалами, чьим войскам нет числа! Ему нужна будет еда для воинов и припасы для лошадей. И подарки, чтобы его смелые нукеры не разоряли земли в поисках пропитания. Иди! Пускай твой хозяин будет проворней глупых правителей Анатолии, Каппадокии и Антиохии!

Шейх грозно смотрел на съежившегося толстяка. Тот жалостливо вздохнул, бросил прощальный взгляд на собственный пояс и потрусил вослед убежавшим охранникам.

Кнехты и нукеры шейха встретили речь исмаилита с восторгом.

Ибн-Саббах отделил от пояса один из мешочков с серебром, бросил его тому кнехту, что нашел толстяка. Еще два полетели в сторону арабов, подхваченные десятниками. Из четырех оставшихся два ушли радостным кнехтам, один на пояс самому шейху и один кошель в руки Захара.

– Никогда не отдавайте добычу, – тихо прошептал аль-Джабаль. – Ваши люди решат, что вы слабы… Но хуже всего, если так решат ваши враги.

Он привстал в стременах, вглядываясь в далекое облачко пыли, поднятое улепетывающими охранниками.

– Здесь на каждом холме, у каждого городка сидит чванливый брюзга, правящий десятком ремесленников и полусотней декхан. Пока они слишком испуганы слухами, чтобы выбраться за пределы стен и попытаться собраться вместе, забыть старые обиды для защиты края. Не будем их разочаровывать.

Два дня отряд не расставался с оружием даже во сне. Лошади стояли под седлами, разъезды обшаривали каждый куст.

Ответа не последовало.

7.

На одном из привалов, когда после сытного обеда усталость слегка отступила, Костя подозвал Ашура.

– Хоссам, скажи, ты действительно богат?

Раб опустил глаза.

– Ну да… Что-то такое я и предполагал, – Малышев почесал шею, уселся на попону. – Вижу, что не спешат твои дети… Может, расскажешь?

Старик присел рядом и виновато развел руки:

– Факри – фахри. Что сказать вам, мой господин? Я немного приукрасил жизнь недостойного, когда попал в плен, да славно будут средь веков ваше имя, достойнейший рыцарь. Немножко приукрасил. Додумал. Зато сторговал свободу своему сыну и дочери, – он покачал головой и усмехнулся. – Не очень честным способом, сознаюсь. Но других у меня не было.

Малышев почесал щеку:

– И кто же ты?

Ашур преданно заглядывал в глаза.

– Чем занимаюсь?

– Ага.

– Всю жизнь свою я составлял гороскопы тем, кто может за это заплатить, господин.

– Звездочет?

– Звездочет, немного алхимик. Еще умею заговаривать зубы, так что если у вас или ваших друзей прихватит челюсть, то…

Костя усмехнулся:

– Звездочет… Ладно, если бы повар оказался. Что мне с тобой делать? Не таскать же всю жизнь? А, может, прирезать, как старую лошадь?

Старик вспрыгнул как испуганный заяц:

– Я буду служить вам и дальше, господин. Не надо злиться, прошу вас. Да, у меня нет золота, чтобы выкупить себя, но зато я могу помогать по кухне, ходить на рынок, следить за хозяйством. Я могу вести записи товаров, переводить с многих наречий, разбираюсь в травах. Жизнь – такая вещь, что никогда не знаешь, где может пригодиться рваная веревка, подобранная на дороге.

– Ты еще и философ.

Ашур схватил с земли медный кувшин с водой и начал торопливо протирать поверхность.

Костя вздохнул:

– Вернемся в Антиохию, отпущу. Рабы мне как-то не очень.

Ашур бросился на землю и принялся целовать носки сапог. Костя отшатнулся. Только теперь он заметил, как нервничает старик. Со лба раба градом лился пот, руки дрожали.

– Будем считать, что ты свой плен отработал… Хотя гора золота смотрелась неплохо.

– Да будет имя моего славного господина вознесено в чертоги славы и овеяно дымом побед! Пускай Аллаха, всемилостевийший и всемогущий, дарует вам долгую жизнь, полную только пахлавы и шербета, светоч доброты!

Сбоку подошел Захар, остановился у старика, распростершегося на земле, и удивленно спросил:

– Что с Хоссамом?

Костя отмахнулся.

– Да так… Свободе радуется. У тебя что-то приключилось?

Пригодько поправил перевязь и неуверенно произнес:

– Иностранка эта… Просила научить ее стрелять из лука. Ну и…

– Что?

– Руку поранила. Вместо своего взяла лук одного из солдат шейха. Натянуть то натянула слегка, но при выстреле тетивой порезалась. Просит стрептоцидов.

Малышев хмыкнул:

– Обойдется. Аптечка для нормальных больных, а не на голову контуженных. Пускай, вот, Хоссам ей руку промоет и перевяжет.

Старик, услышав имя, подхватился и потрусил в сторону скопления смеющихся кнехтов. Захар следом не пошел.

– Что-то еще?

Бывший красноармеец, а нынче опоясанный рыцарь глубоко вздохнул и присел на то место, где только что скрипел признаниями араб.

– Послушай, Костик… Тут такое дело… Как у вас, там, в будущем, сказать девушке, что она тебе нравиться? Чтобы не обидеть и колодой дубовой не показаться?

Малышев удивленно посмотрел на товарища. В последние недели сибиряк много времени проводил у повозок обоза. Теперь причина такого внимания начала обрисовываться.

– Катьке что ли?

Захар заиграл желваками:

– А если и ей?! Что? Нельзя?!

Костя отвел глаза, стараясь жестом или мимикой не обидеть друга. Но тот уже и сам успокоился.

– Я понимаю, что так как у вас, там, манерам не обучен. Чего уж. Понимаю… А Катя – она городская, ей кого бы помудреней надо. Но… – Он стукнул себя в грудь. – Запала сюда. Думаю о ней, и… душа сворачивается. Погляжу – разворачивается.

Костя кашлянул от неловкости. Нашел кого спрашивать.

– Так подойди. Скажи, что… Так и так. Нравитесь вы мне. Не желали бы вы прогулятся до…

Захар вспыхнул:

– Я же серьезно!

– Так и я не шучу! – Огрызнулся Костя. – Что за детский сад? Ты же не сопля с молоком на губах?! Женщины в руках были? Ну, так и подойди к ней. Погулять пригласи. А уж куда гулять – в сад или в кино, которого тут еще тысячу лет не будет, сами решите. Если ты ей приглянулся, то пойдет. Если нет, так и ответит. Тоже, ведь, не маленькая.

Пригодько засопел:

– Я к тебе за помощью… А ты…

– Да не шутки это, Захар. Что в твое время, что в мое, ее то есть, люди оставались теми же. И все ухаживания не менялись.

– Скажешь тоже.

Он шумно выдохнул воздух.

Малышев медленно осмотрел суетящийся лагерь: кнехтов, протирающих лошадей и перебирающих оружие, арабов, столпившихся на краю и галдящих на своем языке. Война стала слишком обыденным для них. Настолько обыденной, что головы уже о чем-то более сложном, чем выживание, начали думать.

– Захар, я тебе как другу говорю: не ищи сложностей. Будь проще.

Пригодько оценивающе посмотрел на друга, потом на охающую канадку, на руку которой уже лил свои отвары старый араб. Красноармеец вздохнул. В его голове простота отношений не вязалась с образом Кати. Для такой девушки все должно было стать необыкновенным, неземным.

– Не знаю… – неуверенно протянул сибиряк.

– А вот это брось. Вот уж чего не стоит показывать при девушках, так это неуверенности. Мужчина – самец и оплот!

Захар прищурился.

– Оплот – это надёжа? Так?

– Вроде так.

Пригодько еще раз глубоко вздохнул и поднялся.

– Ладно. Сам справлюсь.

Костя вспомнил:

– Про цветы не забудь.

– Чего?

– У нас всегда цветы девушкам дарили.

Захар почесал затылок:

– А говоришь, что разниц нет. У нас что баба, что молодка, все больше платки и серьги в поклон принимали.

Костя усмехнулся прямолинейности друга.

– Это тоже, но начинать надо с цветов.

Пригодько задумчиво осмотрелся. Осень шла на убыль, но на склонах гор все еще можно было отыскать пахучие символы любви.

– Тогда ладно. Спасибо, Костик.

– Всегда пожалуйста.

Пригодько потопал к своей пассии, а Малышев достал из мешка карты местности, скомпилированные из карт будущего и описаний, принесенных с базара Ашуром. Предстояло разобраться с тем, что следует ожидать дальше.

8.

Вечером собрался совет. К следующей долине вели сразу три перевала, и предстояло решить, какой путь выбрать.

Короткий путь шел мимо города, где засел местный эмир. Две другие дороги были длиннее и круче, несли массу неудобств лошадям, но казались не такими опасными.

Шейх требовал сторониться ненужных боев. Ибн-Саббах предлагал обойти город и ночью выйти к перевалу, за которым начинались земли уже другого князька.

Захар отказывался. Он упирал на то, что местные вельможи отлично чувствуют страх и способны уважать только силу. Как собаки, сбившись в стаю, бросаются даже на волка, как только он покажет спину, так окрестные владыки могут постараться остановить немногочисленный отряд захватчиков. Но если вести себя уверенно, то на вылазку из-за крепостных стен пойдут не многие.

Ибн-Саббах не сдавался:

– Если мы решимся идти мимо города, то все увидят, что нас мало. Даже если они не смогут остановить нас сегодня, сельджуки ударят в спину или подготовят засаду на пути назад. Аллах милостив, как и пятый пророк, но не стоит часто уповать на небеса, когда можно решить проблему, просто избежав ее.

– Если не пойдем, то они решат, что мы их боимся, – упрямо стоял на своем Захар.

Присутствующие на совете христианские рыцари поддержали сибиряка одобрительным гулом. Мнение латинян о военных способностях мусульман было невысоко. Возможность же ввязаться в драку и попробовать прихватить неразоренный войной городок казалось ветеранам похода самым удачным исходом дела.

– Мы не знаем, сколько там войска, но я уверен, что их не меньше нас. Здесь кругом богатые земли. Появление чужаков под стенами вызовет не столько страх, как нестерпимый зуд в ладонях у молодых смельчаков. Обязательно найдутся те, кто полезет в бой. Ввязаться же в сражение тут будет не только не умно… Это – глупо! Даже если мы перебьем сотню, две, мы потеряем кого-то из своих. И мы не добудем город!

Шейх буквально выкрикнул последнюю фразу.

Исмаилит оказался настоящим полиглотом. За год, последовавший после знакомства с пришельцами из будущего, шейх научился сносно говорить на немецком наречии и понимал большинство реплик французских паломников, чем не мог похвастать ни Костя ни Захар.

– Все равно. Отступать не будем! – ревели рыцари.

Костя, справедливо полагая, что попытка унять горлопанов может стоить ему авторитета, не вмешивался.

Но, даже промолчав весь вечер, он невольно принимал сторону Захара. Правда, имея при этом совсем другие резоны. Пробраться незаметно через густо заселенные земли у четырехсот всадников все равно не получится, как бы не мечтал об этом шейх. Так лучше сохранить дух победителей и двигаться армией, чем красться сворой ночных воришек.

Арабы спорили с христианами до хрипоты. Победили латиняне со своим простым постулатом, что "отступать перед неверными – грех".

Гордость ли говорила в них или глупость, понять было сложно. Чаще бывает так, что обоснование событий происходит уже после того, как становятся ясны последствия поступка. Так и здесь. Как не настаивал шейх, отряд пошел короткой дорогой. Значит, скоро предстояло узнать, кто из спорщиков окажется правым.

…Пригодько выслушал доклады разъездов.

Солнце только прошло зенит. Он специально подгадал так, чтобы мимо городка они проехали днем, когда легче заметить засаду и уйти из ловушки.

Захар надеялся, что местные правители примут их за передовой отряд разведки. В таком случае можно было надеятся на легкий исход. Если же их лазутчики были лучше его информаторов, и мусульмане знают, что за спинами у пришельцев нет орд захватчиков, эмир примет бой у стен крепости. Но и тут не стоило расстраиваться. Яростный напор, с которым шли в бой латиняне, так не походил на привычную степную карусель сельджуков, что действовал на врага подобно ушату ледяной воды. Горячность и жажду боя снимало на раз. А для тюрок кураж – половина успеха.

Захар еще раз посмотрел на план, вычерченный на песке главой разъезда. Посмотрел и скрипнул зубами.

Эмир вывел войска.

Утоптанное поле перед крепостью, видимо, использовалось для выпаса скоты и лошадей. Ни деревца, ни куста. Слева раскинулись мазанки бедноты, приткнувшиеся у дороги. Справа лежит овраг с высокой пожухлой травой. Выезд на поле перед городом идет между холмами, заросшими колючками. Там стоит первый заслон конных лучников. Сотни полторы. По виду, наемники. Между мазанками и оврагом стоит основной отряд. Тысячи две ополченцев: декхан с кирками и серпами, горожан с копьями и топорами. У мазанок собралась кавалерия: сам эмир с дружиной-аскером, мелкие беки с нукерами. Их не больше четырех сотен, но, сколько точно, рассмотреть сложно, так как многие укрыты домами.

– У оврага нет никого?

– Не видно, господин.

Пригодько по привычке бросил взгляд на Малышева. Что скажет? Но Костя лишь пожал плечами:

– Очередь по всадникам, гранату в крестьян. Как в ушах у них гудеть перестанет, ударим в лоб. Погоним сброд, чтобы они запрудили ворота, потом развернемся к их кавалерии, которую будут сдерживать лучники шейха. Возьмем их в клещи. Посмотрим, сколько они провоюют. Там будут все, кто что-то значат из местных, постарайтесь не резать их под корень… При удачном раскладе и золото получим и заложников для прохода по горам.

Ибн-Саббах покачал головой:

– Все слишком просто.

– А жизнь, вообще, несложная штука, товарищ, – подытожил Костя.

Захар согласно кивнул. План пришелся ему по душе. Рыцари, собравшиеся вокруг, тоже одобрительно загудели. Только шейх скептически поджал губы, но и он возражать не стал.

Осталось претворить все задумки в жизнь.

Костя пришпорил лошадь.

9.

Маленькому отряду крестоносцев стоило бы задуматься, когда при их появлении задал стрекоча передовой отряд сельджуков. Тюрки сбежали, даже не попробовав навязать бой, удержать захватчиков. Латиняне легкомысленно отнесли бегство на ужас, который победители Азии вызывали у оставшихся в живых врагов.

Как бы то ни было, начало удалось. Крестоносцы хлынули в долину перед городком.

Полторы сотни кочевников спешно ретировались в сторону мазанок, где гарцевала толпа местных. Среди грязных тулупов, подбитых ватой и конским волосом, поблескивали дорогие доспехи, мелькали флаги. Сельджуки собирались в атакующий порядок: конные лучники выдвигались вперед, немногочисленные копейщики перемещались поближе к воротам.

– Вперед!

Сотня Захара, лучшая часть отряда, как и планировалось, ринулась на правый фланг в сторону пешего войска. Дух ополченцев всегда невысок. Выбить из вчерашних декхан и горшечников желание сражаться можно одним видом несущейся на них кавалерийской лавы. Главное, чтобы те не успели сосчитать врага, не поняли, что в атаку на них летит горстка, а не орда.

– Бей!

Костя направил скакуна левее, в стык между пешими и конными врагами.

Шейх ничего не орал. За него сигналы разнесла тонкоголосая дудка. Арабы послушно начали разворачивать степную карусель. Тюрки стреляли в ответ, но в поле не спешили.

Сражение казалось почти выиграно.

И тут на головы латинян посыпались сюрпризы.

Для начала с грохотом исчезли первые ряды сотни Пригодько. Взметнулась на пару метров пыль, треск – и на месте полутора десятков опытных рубак распростерлась яма. Из глубины слышались крики, стоны и проклятья.

Захар едва успел сдержать коня перед ловушкой. Жеребец обиженно заржал, приседая. Рядом остановились кнехты охраны. Толпа ополченцев мусульман взорвалась криками радости.

– В обход!

Сотня начала распадаться надвое, выискивая дорогу вокруг препятствия. Кто-то спешился, помогая выбраться выжившим товарищам.

– Быстрее! С нами Бог!

Стальной атакующий клин превратился в тонкую цепочку. И тут в них ударили стрелы. Серая масса декхан и ремесленников разбежалась, открывая взору латинян горстку спешенных тюрков. До врага пять десятков шагов – убойная дистанция для тугого составного лука в руках опытного стрелка. Степняк может держать в воздухе четыре-пять стрел. Перед каждым по два открытых тула. Воздух вскипел.

– Аллах! – из балки справа выныривали один за другим всадники в блестящих доспехах.

– Засада! Измена!

Взгляды рыцарей заметались. Кнехты начали подавать лошадей назад.

Стрелы били в незащищенные конские бока, пробивали руки, рикошетили от шлемов и застревали в щитах.

– Измена!

Вот один из бойцов схватился за пробившую горло стрелу, второй пробует зажать хлещущую из бедра кровь, третий выкарабкивается из-под павшего коня. Сбоку к Пригодько подлетел Реми, седоусый воин с порубленным шрамами лицом, взявший на себя в бою роль телохранителя:

– Веди, господин.

Ничто так не опасно в сражении, как паника. Захар понимал это не хуже ветерана. Если сейчас не направить бойцов на цель, то каждый выберет ее сам. И тогда боевая единица, отряд, из кулака превратится в растопыренную пятерню, которой можно хватать, но нельзя сбить с ног.

– Ко мне! Все сюда!

Он опоздал, молодого баннерета слышали, но не слушали. В гаме и лязге, в криках боли и ярости христиане пришпоривали лошадей. Те, кто посмелей и безрассудней, скакали на всадников засады. Сохранившие разум, помчались влево, туда, где рубилась сотня Малышева. Слабые духом повернули к холмам.

Ополченцы напротив взревели и с криками побежали вперед. То, что деморализовало латинян, наполнило души защитников яростью и надеждой. Захар с удивлением заметил, что многие из них волокут связанные жерди.

– За мной, господин. Не стоит мешкать, – телохранитель потянул узду.

Пригодько вырвал уздечку из рук кнехта, яростно сверкнул глазами и пришпорил коня.

…Что-то настораживало Костю в том, как безалаберно степняки жмуться к высоким глинобитным заборам предместья. Тюрки любят поле, широкий простор, где и укрыться можно и налететь кречетом, а тут столпились в кучу малу, даже на наскоки арабов почти не реагируют.

Насторожился… И отвернул клин атаки чуть в сторону.

Через десяток секунд один из всадников шейха забрался слишком близко к ревущей толпе врага. Треск сухих веток и взметнувшаяся пыль в открывшемся проломе волчьей ямы заметили все. Стало понятно, с какого перепуга тюрки заманивали врага к себе. Костя еле заметно перекрестился.

– Deus! – бойцы верили, что их охраняют куда более могучие силы, чем интуиция молодого баннерета.

Но тут уже справа раздались крики ярости и треск ломающихся досок. Сотня Пригодько влетела в ямы. Теперь тюрки радостно заверещали.

Эмир, поняв, что все ловушки раскрыты, заорал что-то яростное. Отряд телохранителей оставил мазанки и ринулся в бой, увлекая за собой остальных. Выпуская тучу стрел и размахивая саблями, степняки старались перехватить врага на узком перешейке между двумя гигантскими ямами. Здесь не было места для разгона, значит, не было места для таранного удара, главного козыря латинян. Зато место отлично простреливалось с обеих сторон пешими и конными лучниками.

К этому же перешейку бежали ополченцы с копьями. Часть декхан с криками добивала попавших в ловушку кнехтов.

– Справа, справа!

Костя бросил взгляд через правое плечо. Из оврага, оставшегося за спиной, вылетали всадники в высоких шапках и малахаях. Часть сотни, ушедшей с Захаром на штурм ворот, повернула к новому противнику.

"Окружают", – простая мысль неприятно затикала в голове.

Толпа верещащих лучников приближалась.

Арабы ибн-Саббаха, потеряв несколько человек в ловушке, сгрудились на краю ямы, осыпая противника градом стрел, но не смогли сдержать тюрков. Не обращая на них внимания, большая часть сельджуков, во главе с эмиром, понеслась на всадников Малышева. У мазанок остался лишь небольшой отряд, служивший, видимо, для защиты от удара во фланг.

Тем временем, латиняне добрались до ополченцев. Удар не был силен, да и сплоченным его назвать было трудно. Но этого хватило, чтобы кураж противника пошел на убыль. Ветераны похода легко врубились в нестройное месиво, разрезали его надвое и начали выдавливать, освобождая простор для товарищей. Костя орал, чтобы поспешали, но и без его окриков все понимали, что времени мало.

Эмир подоспел вовремя. Вовремя для себя и своих воинов и очень даже не ко времени для христиан. Уже в глазах ополченцев начал плясать ужас, задние ряды подались назад, как в бок крестоносцам, выбирающимся из горлышка западни, ударили телохранители местного князька. Отборные воины, ближняя свита, они еще не знали позора поражений и не боялись идти на пришлых грудь в грудь.

…Костя в своих чудо-доспехах мог почти не заботится о защите. Стрелы рикошетили, удары копий скользили по доспеху. Главной задачей было – не дать пешим ополченцам добраться до незащищенного брюха коня. Запасного скакуна в толчее не подвести, а оказаться под копытами озверевших от давки лошадей было худшим варинатом смерти.

Как могли, прикрывали своего баннерета телохранители. Справа рубился седой Себ, вечный оруженосец из Брабанта, слева старались братья Вериго. Безусый еще Трувар и грузный, немолодой Вельдор работали как один механизм, как боевой голем с четырьмя руками. Боевые секиры на длинных окованных железом рукоятях слаженно сносили желающих подобраться к тому, кто пробовал руководить атакой латинян.

За спиной Кости трепыхалось знамя, небольшой усеченный флажок на копье. Оберегал символ похода Гарет, взлетевший в иерархии от простого лучника до хорунжего или знаменосца. По чину ему полагалось быть рыцарем, но Костя не считал себя достойным посвящать других в звание, обладателем которого он сам стал слишком недавно.

– Ко мне! Не ломать линию! – голос Малышева не мог пробиться через скрежет и лязг боя.

Костя схватил с пояса рог и затрубил. Низкий звук, так не похожий на дудки сельдужков, вселил в крестоносцев толику уверенности. Строй сбился плотнее, вставая единой железной стеной.

За спиной затрубил такой же рог. Костя обернулся. К ним летело подкрепление. Растянувшаяся сотня Захара спешила на помощь.

Малышев бросил взгляд дальше. Понятно! Тюрки, выскочившие из засады в овраге, уперлись в десяток храбрецов, решивших, что ничто не может остановить христианина, идущего в бой с именем Господа на устах. Кочевники, настроившиеся на погоню, не ожидали отпора и теперь спешно отходили к основному отряду.

Костя перевел взгляд на арабов. Если шейх догадается ударить на засаду вместо того, чтобы простаивать перед рвом, то можно будет превратить поражение в победу.

Но ибн-Саббаха волоновали другие проблемы. Из прохода между холмами неслись груженные тюками лошадки. Это обоз отряда, оставленный в километре от города. Охранять припасы должны были полтора десятка наименее боеспособных ратников. Костя привстал в стременах, силясь рассотреть, что же заставило их покинуть безопасное место и влезть в горнило схватки.

Неприятное предчувствие не обмануло. В полусотне метров от тяжело бегущих лошадей обоза показались колпаки тюрков. Их окружили со всех сторон. Малышев заскрежетал зубами. Местый властитель подготовился к встрече с захватчиками со всей ответственностью. Небось, всех наемников с окрестностей собрал.

Костя, подотставший от авангарда собственной сотни, пришпорил скакуна. Ладно! Их мало и зажали их в самом неприятном месте. Окружили и давят. Но одного не учли.

Малышев отыскал глазами среди воющих противников знамя эмира. Главное правило средневековья: проигрывает вождь, проигрывает войско.

Костя заорал что-то боевое и ринулся в гущу схватки. До всадника в золоченом шлеме оставились три десятка шагов и сотня противников.

…Захар успел догнать и остановить большую часть своего отряда. Из девяноста человек, ушедших в атаку под его началом, под рукой осталось около пяти десятков. И то хорошо!

Пригодько видел, как тяжело влезшим в узкое горлышко прохода бойцам Костика. Зажатые между стеной пехоты, под непрерывным обстрелом, они теснили врага, отыгрывая по шагу и беря по полудюжине врагов за каждого своего, но при этом было явно видно, что крестоносцы проигрывают бой. Со стороны города к месту схватки бежали все новые подкрепления, около эмира осталось несколько дюжин всадников резерва, а линия христиан таяла на глазах. Если не получиться поменять ситуацию, переломить ее так, чтобы численность врага перестала быть определяющей, то… Захар обернулся. Из прохода за спиной к ним выкатывался обоз. По пятам вьюченных лошадок преследовали кочевники. Застрекотал автомат. Это Тоболь, оставленный при раненом Улугбеке пробует сдержать нападающих степняков. Но то, что внушало страх раньше, в землях Сирии, не кажется тюркам необычным. Для них латиняне – порождение тьмы. Изрыгни Игорь огонь и бросайся горящей серой, его все равно пробовали бы сбить стрелой или ударить мечом. Значит, придется сражаться. Ни им, ни тюркам отступать уже некуда.

Рыцари рвались в горнило схватки, требовали вести их дальше. Но Захар повернул коня влево. Туда, где группировались для боя за обоз всадники шейха.

…Костя принял на щит удар мотыги на длинной ручке, отбил мечом копье и с оттяжкой рубанул по тюрбану неудачника. В бок уперлось острие, но сырое железо не справилось со сталью будущего. Сабля скользнула, слегка царапая поверхность, и ушло тупой стороной под мышку. Владелец получил свой удар и исчез под копытами. Четверо окованных коротких пик выдавали слаженную группу. Явно стражники. Они ударили одновременно и точно. Один в локоть, два в грудь, еще один целил в колено. Костя рванул удила, направляя коня в теснину тел, и встал в стременах. Остро отточенная сталь, ухнув с высоты, развалила тростниковый щит и, отхватив локоть, вошла в ключицу первого пикинера. Вверх вырвался фонтан яркой крови. Налетевшие слева братья Вериго потеснили врага от впавшего в раж баннерета, пока тот, залив глаза кровавой пеленой ярости, добивал осмелившихся заступить ему путь.

Неуязвимый берсерк, крушащий все на пути, он заставил расступиться, казалось, неприступную стену щитов и копий.

– Deus lo volt!

– Deus lo volt!!!

Клич замызганных кровью бородатых исчадий далекого Запада вторил своему разошедшемуся предводителю.

В плечо, шею, голову лупили бессильные стрелы гарцующих недалеко кочевников.

Костя поднялся в стременах и потряс окровавленным мечом:

– Вперед!

– Deus!

Грудь теснило от клокочущего адреналина. Хотелось прыгнуть на врага и рвать его руками.

Малышев пришпорил хрипящего коня, посылая его на пятящийся строй. Внезапно мир вокруг качнулся и рухнул. Земля больно врезалась в плечо. На бок навалился раненый, залитый кровью мусульманин. Костя схватил его за горло, подтянул и дважды ударил локтем по затылку. Хватка ослабла. Костя попробовал встать, но труп лошади навалился на ногу. Вошедшая в забранную решеткой глазницу метровая стрела прошили голову скакуна насквозь. Жаль.

Вокруг кипела сеча. Мусульмане силились добить страшного кяфира. Латиняне защищали. Спешившиеся телохранители подвели нового коня. Костя взлетел в седло, рявкнул Себу, тыкая в тело лошади:

– Броню снять! Свертки беречь, как зеницу ока!

И ринулся на врага.

…Степняки, преследующие обоз, схлестнулись с арабами шейха. Тюрок было полутысяча против едва ли двух сотен уже потрепанных, опустошивших колчаны бойцов. Промедли Захар на минуту, и воины ибн-Саббаха дрогнули бы. Пригодько успел.

Клин латинян вошел между резавшимися отрядами легкой кавалерии, как топор мясника в подтаевшее масло – с хлюпаньем разлетающихся ошметков и чавканьем влажной плоти. Христиане прошили тюркскую полутысячу насквозь, развернулись и ударили снова. В сторону бунчуков командира.

Степняки бросились врассыпную, осыпая крестоносцев стрелами. Но предводитель засады, слишком гордый или излишне самоуверенный пожелал встретить врага лицом к лицу. Отряд его охраны, едва ли меньший по числу бойцов, чем неполная сотня Захара, опустил копья и пошел на таран.

Сшибка показала, что сельджук явно переоценил свои силы. Латиняне опрокинули и стоптали большую часть противников. Те отпрянули, но поле боя не покинули. Слаженно отошли к выходу из долины, поджидая у прохода отряд, вылетевший из балки. Объеденившись, они снова смогут угрожать метающимся в тисках крестоносцам.

Захар подлетел к шейху:

– Уводи обоз, – он махнул в сторону предместья. – Обходи ров по левую руку и держи дорогу, пока мы остальным подмогнем.

Ибн-Саббах кивнул головой, показывая, что понял. Его люди злобно зыркали из-под нахмуренных бровей, но не роптали. Догадывались, что без помощи христиан им отсюда живыми не выбраться.

Пригодько подозвал кнехтов и рыцарей.

– Туда! В обход! – меч указал на тонкий проход между колючими кустарниками холмов и рвом ловушки.

С учетом обоза у них было почти четыре сотни лошадей. Пробраться по узкому перешейку для такой толпы займет время. Каждая минута под обстрелом уносила жизни, снижала дух и грозила неуправлемым бегством. Да и сотня Кости таяла, как снег под мартовским солнцем.

Но другого выхода Захар не видел. Подлетел всколоченный, с безумными глазами на бледном лице Тоболь. Калаш в его руках заметно дымился.

– Сматываться надо. Задавят!

Захар ухмыльнулся. С этим рыцарством, мечами да копьями чуть не забыл выложить последний козырь.

…Сначала слева исчезли братья Вериго. Младший прозевал удар копьем, а старшего нашпиговали стрелами, когда он подымал с земли брата. Потом опрокинули и порубили Себа. Под Костей застрелили очередного коня, но, наученный опытом, он успел соскочить раньше, чем хрипящая туша навалилась на ноги.

Если сельджуки думали, что пешим христианский иблис станет уязвимей, они ошиблись. Малышев отбросил щит и ухватил с седла секиру. Малорослые, жилистые противники старались достать его ноги, сбить, завалить массой, но Костя не давал им ни единого шанса. Он снова и снова бросался на стену тростниковых щитов, прорубая в ней дыры и прорехи, рубя, круша, снося и вдалбливая в землю тех, кто пробовал остановить его. Слева и справа подтянулись незнакомые кнехты, прикрывающие господина от града стрел. И не важно, что стрелы отлетали от брони, как камни. Воины старались помочь.

Сельджуки тем временем ухватили тактику, ставшую через века победной для монгольских туменов, – они били лошадей, спешивая врага, не давая ему возможности подобраться на расстояние рукопашной, где латиняне не знали равных. Кольчуги и кожаные лорики прошивались метровыми стрелами, поток которых не спешил ослабевать. Рыцари закрывались щитами и старались быть ближе к врагу, в гуще схватки, понимая, что свободное пространство станет для них гибельным. Сплоченной группой остатки сотни пробивались к городу.

Когда толпа перед Малышевым поредела, он заорал через плечо:

– Себ!

– Себа убили, господин, – Гарет обрубал со щита утыкавшие его стрелы.

Малышев зарычал. Пора было доставать огнестрел, а тут такая заминка.

– Далеко? Отсюда далеко?

Валлиец махнул рукой:

– Там. Локтей сорок.

Костя схватил валлийца за локоть:

– Вернись. Себ вез доспехи моей лошади и свертки с оружием. Принеси хотя бы оружие!

Гарет кивнул и, подозвав двух кнехтов, побежал искать имущество господина. Баннер он вручил Косте.

Малышев потянул с кобуры на поясе револьвер. Силы были на исходе.

Далеко позади затрещал автомат. Костя обернулся и всмотрелся в холмы. Оттуда вылетали обозники с навьюченными лошадьми. Последним скакал Тоболь, лупящий из автомата по своре преследовавших их сельджуков. Те падали, гневно верещали, но не отставали.

Вокруг Кости колыхнулась стена бойцов. Ополченцы врага, повинуясь сигналу пронзительной дудки, отхлынули, выставляя противника под обстрел.

– Сдвинуть ряды! Плотнее! Щиты! – опытные воины громко орали то, что должен был командовать он.

Костя чертыхнулся, подбирая с земли тонкий тростниковый щит, обшитый бычьей кожей. Против стрел тростник долго не выдержит. Среди них почти не было норманн, а франки редко использовали большие щиты, да и в плотном строю благородным биться не пристало.

– Ближе!

Тюрки выстроились в ряд. Щелкнул за спиной арбалет. Костя вскинул руку с револьвером. Шесть выстрелов слились в канонаду, от которой заложило уши. Стоявшие рядом воины, незнакомые с этим видом оружия, отшатнулись и поприседали. Тюрки же вели себя так, будто порох был для них давно известным материалом. Да – несколько стрелков упало под ноги лошадям, пара жеребцов обиженно заржало и забилось в истерике, кто-то закричал. Но настоящей паники не было. Как только стрельба прекратилась, сельджуки подскакали ближе. Сотня луков пошло вверх. Щелчки спускаемых тетив и трепыхание оперения на лету казались шумом взлетаемого гусиного семейства. А тюрки все рвали и рвали новые стрелы из колчанов.

Над головой на долю мгновения потемнело, а после на сомкнутые ряды христиан обрушился смертоносный поток. Щит в руках заходил как живой. Из тростникового плетения вынырнули острия двух, потом и трех стрел. Рядом закрутился незнакомый кнехт, раненый в ногу. Он толкнул соседа справа, на долю секунды щит того ушел вбок, и вот уже двое раненых корчаться на земле. Кто-то слева зарычал от боли, за спиной раздался короткий матерок и шум падающего тела вплелся в звучание обрушивающегося на них смертоносного града.

Костя надвинул забрало, закрывая лицо. Выдержат ли его доспехи, если отбросить щит и пойти в атаку? Малышев глубоко подышал, разгоняя кровь по жилам, взмахнул мечом и… отказался от идеи. Франки обязательно рванут следом и погибнут все на первой же десятиметровке. Им надо выстоять, дождаться помощи. Костя верил, что Захар или шейх правильно оценят глубину той жопы, куда угодил авангард, и успеют вовремя.

В локоть ткнули, Костя обернулся. Пошатывающийся валлиец с полуприкрытыми глазами протянул ему сверток с автоматом. Из предплечья Гарета торчала обломанная стрела, кровь толчками выбивалась из раны, заливая кольчугу.

– Вот.

Гарет пошатнулся, но Малышев успел подхватить раненого у земли. В спину, показавшуюся между щитов, врезались и бессильно зазвенели стрелы. Одна скользнула по затылку, заставив голову под шлемом щелкнуть зубами. Бойцы вокруг сдвинули щиты.

Малышев разрезал сверток, полученным кожаным шнуром стянул плечо валлийца, останавливая кровь. Гарета подхватил подмышки незнакомый кнехт.

Костя поднял автомат и стукнул по плечу ближайшего бойца:

– Пропусти.

Тот послушно сдвинулся в сторону, и Малышев шагнул к сельджукам, вскидывая оружие.

В середине толпы гарцевавших сельджуков мелькала белая чалма, обернутая вокруг золоченого шлема. Стена телохранителей отделяла хозяина здешних земель от захватчиков.

Костя прицелился и нажал курок.

…Они прорвались. Опустошили сумки с патронами, потеряли половину отряда, часть обоза и почти всю добычу, множество лошадей… Половина тех, кто выжил, были ранены, но даже они понимали, что случилось очередное чудо – крестоносцы прорвались.

Тюрки не решились преследовать беглецов. Эмир, потерявший большую часть дружины, побоялся соваться в холмы с ополченцами и наемниками. Это спасло израненный, обескровленный отряд.

Ибн-Саббах бушевал. Потери ставили крест на всех планах. Повернуть, пока не поздно, желали многие. Выжившие понимали, что обратная дорога к побережью будет труднее, чем путь сюда. Тюрки оправятся от шока падения Антиохии, эмиры соберут силы, наймут новых воинов. Время играло за местных.

Но Костя и Захар оставались непреклонны. Их цель лежала дальше. Отступить значило не просто сдаться. Отступить значило погибнуть. Весть о том, что страшные латиняне бегут, подымет дух и заставит вооружиться всех, кто нынче опасливо жмется к очагам в родных селениях. Вокруг раненого льва всегда кружат падальщики. Если показать слабость, их съедят.

Последним на стол выложили главный аргумент. Господь ведет их через земли врагов, помогая и оберегая. Но только до тех пор, пока вера сильна в сердцах. Сказал же Спаситель апостолу Андрею, что если дух его крепок, он пойдет рядом с ним по водной глади. Андрей поверил и пошел. Но стоило будущему апостолу усомниться, как волны разверзлись. Так и здесь. Главное, не переставать верить, а уж Господь не оставит их своей заботой.

Ветераны хмурились, но слушали. Совещались долго, с криками и руганью. Утром отряд двинулся дальше. В горы. Проводники утверждали, что цель близка.

10.

– Ты сам веришь в то, что говоришь? – Захар угрюмо всматривался в темень кустов, окружавших лагерь.

– Это не важно. Главное, что верят они, – Костя кивнул в сторону разлёгшихся у костров воинов.

– За себя они сами ответ держать будут. Ты говори. Веришь?

Малышев почесал щеку.

– Мне тут здорово надоело, Захар. Устал я от войны… Если мы не закончим этот поход в ближайшее время, чувствую, что сломаюсь.

Оба помолчали. Пригодько подсел поближе:

– Костик, я ж понимаю… Жёнка где-то, дитенок. Я сам… Но ты тут не о них думать должен, а о тех, кто тут, рядом. Если живот положим, им не полегчает.

– Кто тебе сказал, что мы погибнем?

– А ты как собираешься? С этими да супротив образин, что нас чуть на тот свет в горах не пустили? – Пригодько всматривался в измотанных походом, перевязанных, запыленных крестоносцев. – Поворачивать надо.

Малышев еле заметно вздохнул. Ситуация и правда выходила не самая радостная.

До входа в долину с замком, где следовало искать Горового, оставался всего лишь дневной переход. Враг был рядом, рукой подать. Но перспектива скорого боя не радовала – войско внушало серьезные опасения.

Мало того, что многие не успели оправиться от ран, так еще и половина крестоносцев ехали не на боевых лошадях, а вьючных лошадках. Для передвижения по горам эти тихие создания еще подойдут, а вот в бой скакать, совсем непригодны. Значит, сотня Кости будет сражаться пешими. Кнехтам это, может, и привычное дело, но спешивать рыцарей не только зазорно для них, но и невыгодно для вождя. Копейного удара при беге трусцой не получиться, а ведь чардж конной лавы – главный козырь франков.

Костя почесал потную шею и еще раз осмотрел войско… Плохих лошадей еще можно пережить. Были проблемы и поважнее – упал дух.

Со времени последнего сражения крестоносцы прошли две большие долины и десяток мелких. Дважды их встречали приготовившиеся к бою отряды тюрок, но с воинственными хозяевами земель удалось договориться. Выезжавшие вперед арабы шейха убеждали местных эмиров, что это в их интересах пропустить "посольство" христианской армии, а не пытаться вызвать гнев графов Запада. Дипломатия в руках египтян оказалась действенней мечей франков. Их пропускали, снабжали едой и зерном для лошадей. Тюрки предлагали проводников, способных "доставить гостей туда, куда им будет угодно", а, на самом деле, желающих выведать, куда именно двигаются латиняне. И вот реакция этих шпионов не нравилась войску.

Стоило кому из местных услышать имя искомой долины – Аламут – они бледнели, начинали запинаться и всячески увиливали от продолжения похода. Казалось, что все жители не просто побаиваются, а панически боятся места, куда лежал путь экспедиции. Настрой проводников, как и слухи о Аламуте, ими распространяемые, внесли сумятицу в души простых крестоносцев.

Говорили разное. Описывали замок под небесами, нависший над расщелиной, из которой вытекает река мертвых. По этому разлому, якобы, вышли из Ада полчища тварей, на людей непохожих, которые охраняют владельца долины и тех, кто служит ему. В долину часто шли караваны с людьми, но редко кто видел, как оттуда возвращаются. Часто горы светились, лучи, вырвавшись из скал, окрашивали небеса, заставляя окрестности переливаться огнями. Местные верили, что в эти мгновения открываются врата подземного Ада и туда устремляются души грешников, покинувших юдоль скорби в недавнем прошлом. Описания чудищ, охраняющих дорогу в Аламут, и вовсе больше походили на цитаты из "Одиссеи". Зеленокожие исполины, карлики с бородами, неубиваемые всадники на не знающих устали лошадях, красномордые образины – все эти образы больше подходили бы сказкам для детей.

Крестоносцы насмехались над трусливыми декханами до тех пор, когда кто-то из ветеранов не рассказал новичкам историю захвата Экура. Тогда латинян здорово потрепали такие же "сказочные" существа, народы гогов и магогов, гагиинаров и магалашей.

Подземные твари, выведенные древними хозяевами Земли, отлично видели в темноте, но не выносили дневного света. Светобоязнь, как известно, явный признак принадлежности инфернальной стороне – ведь, только исчадия Ада боятся лучей божьего Солнца. Теперь воспоминания ветеранов вкупе с байками проводников тревожили умы искателей приключений и добычи, рассчитывавших на легкую прогулку под знаменем удачливых вождей.

Когда Костя и Захар подтвердили, что цель похода – Аламут, многие из тех, кто шушукался за спиной, начали открыто призывать к бунту. Единственное, что сдерживало паникеров, это орды тюрок за спиной.

Они уже несколько раз собирались на совет: бледный осунувшийся Улугбек, скептически настроенный Пригодько и рвущийся вперед Малышев. Игорь, который тоже сидел в шатре, старался помалкивать и лишь изредко поддерживал Костю. Два раза были и более широкие представительства – к ним просоединялись шейх и наиболее авторитетные рыцари латинян. Каждый раз Косте и Улугбеку удавалось убедить собравшихся в необходимости дальнейшего похода. Добыча, слава и признание легата должны стать наградой тем, кто, пройдя через земли неверных, захватит и испепелит центр ереси.

Крестоносцы расходились. Разговоры не смолкали.

Идти в бой с армией, способной предать тебя в любой момент, не хотелось.

Друзья как раз взялись за обсуждение способов быстрого поднятия боевого духа, как из наступающей на лагерь темноты бесшумно вынырнул Игорь.

– У меня только два рожка к калашу осталось, – Тоболь выглядел виноватым.

– Было же больше? Куда дел? – Костя старался не выказать удивления эффектному появлению товарища.

– Были… Улугбеку отдал. У него прошлой ночью кто-то в палатке пошарил. Сейчас перетрясли все вещи… Увели ящик с патронами и аптечку.

– Патроны? Блин… Оружие тоже?

– Вроде нет. Только патроны… Он думал, что сам засунул куда, проверял. Теперь уверен, что украли.

Все трое выходцев из будущего поднялись и двинулись в сторону палатки археолога. На свой арсенал они возлагали немалые надежды. Если у отряда забрать огнестрельное оружие, на планах освобождения подъесаула можно было ставить крест, значит, все, что они сделали за последние недели, будет зря.

Сомохов встретил их на половине дороги. Ученый все еще страдал от ужасной раны – ходил только внутри лагеря и с помощью трости.

– Как же это случилось? Чего еще не хватает?

Улугбек Карлович глубоко вздохнул, развел руками и подтвердил опасения:

– Батареек запасных нет, несколько книг пропало и ящик с патронами. Тот, что в сундуке был. Боюсь, что кому-то из кнехтов пришло в голову дурная мысль.

С возможностями калашей многие из бойцов могли познакомиться. Неудивительно, что некоторым из них, захотелось иметь такое же оружие.

Малышев опомнился первым:

– Но ведь оружие не пропало?

– В том то и дело, что нет. Взять его совсем не просто. Я двух кнехтов держу у повозки и день и ночь.

– А что же патроны не со стволами?

– Убрал в палатку. Чтобы не промокли, если дождь пройдет.

Тоболь сплюнул и выругался.

– Теперь у нас есть стволы, но нет к ним припасов, – резюмировал Костя.

– Ничё – найдем. Не такие тайны Баскервилей вскрывали, – Игорь пыхал злостью. – Зуб даю – кто-то из этих черножопых, что с шейхом тусуются. Извините, Улугбек Карлович, – тут же спохватился Тоболь, заметив, как побелело лицо Улугбека.

– Думаю, в таком предположении есть резон, – подумав, согласился Сомохов. – У нашего друга ибн-Саббаха, помнится, есть один пистолет, но довольно мало боеприпасов к нему.

– А зачем тогда батарейки и книги брали?

– Для отвода глаз.

– Резонно, – согласились и Костя и Захар. Тоболь просто молча щелкнул затвором автомата.

…На их удивление шейх не стал чинить им никаких препятствий в обыске. Все воины исмаилита послушно дали проверить и себя и свои лежанки и седла лошадей. Даже тюки с добычей и те распотрошили. Патронов не было.

Ибн-Саббах внешне даже не выказал обиды за подозрения. Шейх понимал важность доверия в таком непрочном союзе и всячески стремился подчеркнуть свою непричастность к краже.

После арабов пришел черед латинян. Кнехтов и рыцарей оповестили о том, что в лагерь пробрался лазутчик, и что его обнаружение требует осмотра личных вещей. Шуму было! Для особо ретивых предложили самим выкладывать на осмотр вещи. Мытьем и катаньем к полудню все члены отряда прошли проверку.

Следа похищенного так и не нашли.

Когда неудавшимся конкистодорам впору было хвататься за голову и начинать сетовать на небеса, прискакали дозорные. К лагерю приближался всадник. Судя по тому, как он размахивал флагом с крестом, прибывший требовал переговоров.