В МИРЕ ИСКУССТВ

СРОЧНЫЕ ВВОДЫ

Cережу Пыпина, молодого артиста, внезапно вызвали к заведующему труппой. Когда встревоженный Сергей вошел в комнатку за кулисами, где помещался письменный (некогда) столик завтруппой, владелец стола согласовывал с бухгалтером какие-то подробности сметы. Едва кивнув артисту в ответ на его почтительное приветствие, заведующий продолжал шарить среди бумаг на столе, сверялся с цифрами в плановой ведомости и не совсем понятно бормотал:

— Нет, ты мне февральские цифры покажи… не январские, а февральские! Февральские, я говорю!

И бухгалтер бубнил что-то свое. Так продолжалось с полчаса. Сережа Пыпин просто обливался потом от волнения: зря ведь к завтруппой не вызывают!.. Чем он провинился — Сережа? Что от него хотят? Что предъявят ко взысканию?!

Но вот бухгалтер сгреб свои бумаги и, небрежно буркнув «пока», удалился. И тут завтруппой впервые направил на Сергея ясный взор человека, который представляет себе: на что или на кого он смотрит.

— Звали, Палсаныч? — глотнув слюну, беспокойно спросил артист.

Палсаныч (которого, как легко догадаться, звали Павел Александрович) утвердительно кивнул головой. Жестом предложил Сереже подсесть ближе к столу. А когда Сергей опустился на шаткий венский стулик у торцовой грани стола, завтруппой сказал:

— Молодец!

— Кто — молодец?.. Я?.. За что вы меня — так, Палсаныч?.. Я ведь в тот вечер ушел раньше, чем они свалили этот… ну, киоск… (Сережа имел в виду шумную вечеринку по поводу именин актера Чесальского, на которой он был; вечеринка кончилась довольно крупным дебошем; дело попало даже в милицию…)

Но завтруппой перебил:

— При чем здесь киоск? Я без иронии говорю: молодец! Начинаешь творчески расти. Образы даешь аккуратно: как получил роль, так — пожалуйте — для зрителей новый образ нашего… ну, в общем, советского человека! Этого ты хорошо сыграл — как его? — Роберта, что ли, или — Альфреда?.. Ну, в последней постановке…

— Какой же там «советский человек», Палсаныч? Пьеса же — переводная. Американская пьеса. И этот Альберт, он — типичный ущербный юноша гнилого запа…

— Все равно. И гнилого хорошо сыграл. По-нашему, по-советски… И потом этого — ну, еще он умирает от аварии на строительстве… Тут уже точно — наш человек! Да, Степан Васильевич тобою доволен. Дирекция даже подумывает премию тебе подкинуть, в случае, если не будет с твоей стороны нарушений дисциплины…

— Сердечно благодарю, Палсаныч. И какие же — нарушения? Я стараюсь не нарушать…

— Знаем. Знаем и учитываем. Вот потому и решено оказать тебе творческое доверие, Пыпин. Решено тебе доверить одну крупную роль.

В животе у Сережи вроде как разлилось нечто теплое и приятное. Он невольно заулыбался и спросил:

— Какую роль? То есть я, безусловно, заранее благодарен, но хотелось бы, безусловно, знать…

— А никто и не собирается утаивать. Тем более скоро придется тебе играть этого… ну, который еще переживает, что его дочка сошлась с недисциплинированным элементом…

— Как — дочка?! Я же — еще молодой артист. Я играю больше этих, юношей, что ли…

— Сам знаю. Помню. И учитываю такой факт. Но когда надо выручить родной коллектив, тут уж, понимаешь, считаться с возрастными категориями ролей не приходится. Раз Мерцалов у нас болен, понимаешь, Двойницкий играет параллельно на выездном спектакле, то придется тебе выручать театр.

— Я, Палсаныч, с радостью бы!.. Но как же я могу исполнять роль старика, v которого — вы сами говорите — взрослая дочь и вообще переживания… ммм… не моего возраста?!

Завтруппой строго поглядел на артиста, помолчал, а потом произнес внушительно:

— Премию получать ты можешь, не считаясь с возрастом. Так? А когда надо помочь и не допустить, чтобы отменился спектакль, то у тебя почему-то возраст вылезает на первое место, — так? Ох, Пыпин, Пыпин, смотри, как бы тебе не пришлось впоследствии жалеть, что ты — такой щепетильный в отношении этого возраста!..

— Палсаныч! Да я же… Я ведь… Я всею душою готов… Когда надо играть?

— Вот! Это уже — другое дело. Это — правильные слова. Но ты и меня пойми правильно, Пыпин: играть тебе придется завтра. Не позднее, чем завтра утром. То есть — на дневном спектакле…

— Вы шутите, Палсаныч! — воскликнул молодой артист.

— Как это — «шучу»? — сурово отозвался завтруппой. — Разве я тебя для шуток к себе пригласил? Ступай сейчас к Варваре — она ведет данный спектакль, то есть — «Взрыв в степи». Она тебе даст роль Михеича…

— Как?! — Михеича?! Такого старика?!

— А чем он там особенно стар? Ну, по пьесе ему лет семьдесят пять. Так и поболе того люди у нас живут… Условия теперь у нас резко улучшились, статистика показывает, что и свыше ста лет тянут отдельные старики и старухи…

— Но я-то, я, Палсаныч, прожил всего двадцать два года. Мне зрители и не поверят, если я стану притворяться дряхлым пенсионером…

— А ты не притворяйся. Ты дай типа. Образ покажи! Вживись в эту колоритную фигуру старого рабочего. Создай художественный, так сказать, облик…

— Когда же я его успею создать, если утром уже — спектакль?! А где застольный период? Где — изучение подтекстов? Где предлагаемые обстоятельства, Палсаныч?

— Обстоятельства тебе предлагаются такие, Пыпин: или ты выручишь родной коллектив, или этот коллектив тебе такое пропишет, что своих не узнаешь! Понятно тебе, Пыпин? А сейчас не мешай мне работать: найди помрежа — Варвару то есть, и начинай творческое вживание в образ Михеича! Ну?!

Артист Пыпин, не спуская глаз с завтруппой, стал пятиться к дверям. Очевидно, он надеялся, что владелец кабинета в последнюю секунду весело засмеется и объявит: то была шутка. Играть роль Михеича не надо!

Но завтруппой склонился над столом, снова принялся ворошить бумаги. И бедняга актер понял: не миновать ему завтра «давать типа» в роли старика Михеича…

И вот наступил час этого искуса: занавес раздвинулся, открыв глазам зрителей декорации и всех участников спектакля. А среди них — молодой артист С. Пыпин в роли пенсионера Михеича. Михеич выглядел вполне пристойно в своем скромном костюме из хлопчатобумажно-го «рубчика» черного цвета, в очках с поломанной металлической оправой, с седыми усами и в паричке, где седая же шевелюра сочеталась с проплешинами… Правда, голос был необычайно свеж для пожилого персонажа. Но главное затруднение, естественно, заключалось в том, что Михеич очень плохо помнил свой текст. Суфлер громко подавал реплики пенсионера. Настолько громко, что зрители слышали все, что надобно было произнести Михеичу, два, а то — и три раза: сперва от суфлера, который высунулся из будки до половины роста, а затем уже — от Михеича как такового. И притом суфлер-то говорил полностью, а Михеич многое скрадывал или переиначивал… Но кто же не знает этого положения вещей, когда исполнитель «ни в зуб ногою» не помнит своих слов?..

— Нет, доченька, не пара он тебе, никак не пара! — подавал свистящим громким шепотом добросовестный мастер подсказа.

— А? — переспрашивал Пыпин, приложив ладонь к уху и нагнувшись к будке.

— Я говорю: «не пара он тебе, совсем не пара»!

— Кто — не пара?

— Он! — и суфлер тыкал пальцем в сторону кулис, желая тем показать, что личности, которая — не пара, в данный момент на сцене нет.

Сережа озирался. И, не увидев там, куда направлен был перст указующий, ни одного из своих партнеров по сцене, снова допрашивал суфлера:

— Да кто — «он-то»?! Кто кому — не пара? Мне — что ли?

— Не тебе, а дочке. Вот ей! — надрывался человек из будки. И он снова тыкал пальцем — на сей раз в одну из артисток, присутствующих на сцене.

— А-а… Вот оно что! — отзывался Пыпин-Михеич. — Теперь я понял. Да, дочка. Он тебе — не пара. — И тут же обращался к суфлеру со следующим вопросом: — Слушай, Андрей, а я ей — пара?

— Ты же ей — отец! — рявкал суфлер. — Отец! Понимаешь?! Папа ты ей! Родитель, одним словом!

— Да, ты мой горячо любимый папа, — вступала в диалог артистка, исполняющая роль дочки. — И ты считаешь, что он — Никодим, значит, он — мне не пара… Вот так!

— Ффу! наконец разобрались! — радостно констатировал Пыпин. И, склонившись к будке, давал команду: — Толкай дальше! Что я тебе говорю?

— Ты говоришь: «Вот помяни мое слово, он тебя не любит, ему нужны твои большие производственные премии и та новая квартира, которую тебе предоставляют за твой ударный труд…»

— Чего, чего ему нужно?

А тут уже из зала потерявшие терпение зрители кричали:

— Квартира ему нужна! Деньги! Ну, кто этого не понимает? Играйте дальше!

В задних рядах подхватывал кто-то:

— Слушай, старик, если ты вообще такой тупой, то зачем ты вмешиваешься в дела дочери? Пускай они сами разберутся!..

— Кхм, нда, — крякнул Пыпин, — Ну, я пойду на огород. А вы тут, действительно, разберитесь: что к чему?..

Уход Михеича воспринимался с облегчением как артистами, так и публикой…

И тем не менее, когда на следующий день Пыпин пришел к заведующему труппой, тот встретил его ласково:

— Молодец! — начал он, раскрывая объятия. — Воистину: выручил родной коллектив. Правда, во втором акте паричок у тебя немножко отклеился и одного уса не было… потом, текст не очень твердо ты проговаривал. А все-таки — сыграл! И спектакль отменять не пришлось! Молодец! Мы тебе уже вывесили благодарность на доске. Поди почитай… Стой!.. Ты не сразу иди! У меня к тебе еще дельце накопилось…

Сергей Пыпин вопросительно поднял брови. А завтруппой, стыдливо почесывая затылок, заметил:

— Только ты пойми меня правильно, Пыпин. Родной коллектив — то есть наш же театр — просит тебя еще разок выручить его. Поскольку ты показал себя, так сказать, мастером создания блитц-образов, что ли, ты… Что ты качаешься, Пыпин? Уж не хватил ли ты на радостях тово — грамм полтораста-двести, а?

— Ничего я не хватил, Палсаныч. И когда мне было «хватать»? Я же еще вчера играл, как вы знаете, совершенно новую для меня роль…

— Правильно! И мы этой услуги родному коллективу не забудем. То есть сам коллектив не забудет. А теперь выручи нас еще раз. Сыграй ты в комедии «Большой недолив» роль веселой такой разбитной старухи Еремеевны…

— Кого сыграть? — переспросил Пыпин и поковырял пальцем в обоих ушах, полагая, очевидно, что он плохо слышит: уши, мол, заложило…

— Еремеевну будешь исполнять. Разбитная старуха — ее у нас вообще-то играет Спесивце-ва Анна Никандровна. Но Спесивцеву положили в больницу с подозрением на инсульт. А спектакль отменять управление культуры нам не разрешает. Вот и представился для тебя случай еще раз оказать услугу родному колл… Слушай, если тебя так заносит поминутно, ты лучше сядь! Сядь, Сереженька, посиди: в ногах правды нет. А тебе, как артисту, которому предстоит скоро дать на сцене иключительно правдивый образ нашей глубоко советской старушки…

— Но почему же я должен играть еще и старушку?! — провыл Пыпин.

— Ах, ты вот как ставишь вопрос? Хочешь отбрыкаться от почетной задачи, которая… при которой… в общем, не желаешь выручить родной колле…

— Дайте я выручу родной коллектив в какой-нибудь мужской роли! Я ведь все-таки мужчина! И к вам поступал в труппу на роли только мужские, в крайнем случае — юношеские там… подростковые…

— Видишь, Пыпин, какой ты мелкий эгоист. Скорее даже эгоцентрик. Все бы тебе выигрышные молодежные роли исполнять, выдрючиваться перед девчонками в зрительном зале и у выхода из театра… А когда тебе предлагают серьезную творческую работу…

— Ну, какое ж это для меня творчество — играть старуху?! Палсаныч, вы только подумайте: что вы мне предлагаете?!

— Предлагаю интересный комический или, скажем, так: характерный образ нашей родной советской старушки. И не я предлагаю, а родной коллектив предлагает играть родную старуш-ку… А что мы здесь с тобой дискутируем, Пыпин? Мы здесь дискутировать не будем. Ступай отсюда, Пыпин, к помрежу Шмакову, и пусть он тебе вручит роль Еремеевны. Времени у тебя для вхождения в образ, можно сказать, в обрез: послезавтра вечером ты уже натянешь на себя цветастую юбку Еремеевны и выйдешь к публике в ее забавном, но очень симпатичном образе. Вот так, Пыпин. Только так!

Артист Пыпин опустил голову на бумаги, как всегда покрывавшие письменный стол заведующего труппой, и громко зарыдал. Обильные слезы смочили документы, и завтруппой поспешно стал убирать со стола свои ведомости и повестки, приговаривая:

— Псих! Ну, чистый псих! Ему такие творческие горизонты раскрывают, а он здесь воет, как младенец перед ложкой с касторкой!.. Не капай слезами хотя бы на проекты приказов! Тут и про тебя сказано: получаешь роль первой категории, Еремеевну у нас всегда играют ведущие артистки! Ты меня слышишь?!

Но артист завыл еще громче…

ДЕЗДЕМОНА НА ТРИ ТОЧКИ

Вопреки обычаю, директор драматического театра не пригласил к себе в большой кабинет — кого? — заместителя своего, а сам вошел в крохотную комнатку, которая была отведена оному заму.

— Семен Адольфович, — начал директор, — вы продумали, что мы будем делать тридцать первого декабря? Учтите, это — последний день бюджетного года…

— Что-то такое слышал о таком факте, — не без иронии отозвался зам.

— Если мы тридцать первого не наверстаем хоть что-нибудь из недовыполнения плана, тогда — плохо дело… Ну, разумеется, тридцать первого дадим два спектакля у себя, в нашем здании…

— В здании — три! — отозвался зам, придвигая к себе счеты и карандаш. — А может, даже четыре. Плюс — выездные…

Директор поднял брови:

— Ну, три — это понятно: «утренник», «обедник» и «вечерник»… сказал он. — А — четвертый куда вы воткнете?

— А после вечернего представления. Сделаем новогодний бал с танцами и призами за лучшие костюмы. Теперь всюду так.

— Но это же — не спектакль…

— Хо-хо! Это, если хотите, — побольше спектакля: билетов мы продадим четыре полных комплекта…

— А не тесновато получится?

— Ну и что?.. Современные танцы — это тебе не мазурка и не падеспань, которые требова-ли чуть ли не циркового манежа для каждой пары. Сейчас все танцуется впритирочку, так сказать… Люди обнимаются и топчутся себе под музыку. А которые не танцуют — тем еще меньше места надо…

— Но нельзя же все-таки, чтобы — как в трамвае…

— Безусловно, нельзя… Хотя — почему нельзя? Вон в соседней области как сделали?..

Директор прищурился и произнес не без величественности:

— А вы забыли, что в соседней области именно за это сняли директора, и заместителя, и…

— А? Разве?.. Хотя — да… Что-то такое вспоминаю. Ну, что же, ограничимся тремя комплектами билетных книжек… Ну, тремя с половиной! И все!

— Ой, Семен, Семен, не туда вы смотрите! Не подведите коллектив и… руководство: себя, меня и так далее… Лучше продумаем сейчас: какие будут у нас выездные спектакли?

— Тут, в основном, все ясно. Тридцать первого числа три выездных «утренника» — это уж как пить дать: «Отелло», «Стряпуха» и «Девушка с веснушками».

— Заказчики есть на эти спектакли?

— Сделаем. Умрем, а сделаем! Уж кому-нибудь обязательно всучим все три выезда… То есть — не всучим, а уговорим… в общем, культурно обслужим. Хозяйственники там опомниться не успеют, а уж договора ими подписаны… Вы же знаете моих орлов-распространителей!

— Потому и тревожусь, что знаю… Мне в обкоме два раза намекали, чтобы я их поунял…

— Дайте перевалить в новый год, Пал Михалыч, дайте залатать убытки и недовыполнение, а там лично я переведу всех моих разъездных кассиров на культурные методы работы. Вот вам слово! Так. Значит, тридцать первого декабря «утренников» будет три. «Обедники» на выезд берут. Переходим, значит, к вечеру… Что ж, тут тоже мне мерещится что-то порядка четырех-пяти спектаклей…

— Это как же?

— Очень просто: «Девушку с веснушками» дадим у швейников; «Стряпуху» отправим к пищевикам; «Отелло» — в дом медиков…

— А вот и не выйдет!

— Почему «не выйдет»?

— Канавцева играет стряпуху. И она же — в «Отелло» исполняет Дездемону — обе ведущие роли, не забудьте! Да!.. Она же еще и — девушка с веснушками!

— Да… верно… и все-таки что-нибудь придумать надо… Вон ведь в кино; из одногo театра возят на мотоцикле коробки с лентами в другой кинотеатр. В этом кино крутят первую часть, а подвезли вторую. А где-то пошла третья часть. И уже им везут четвертую. А первую часть — фррр! покатили на новую точку!

— Но Канавцеву надо «крутить» единовременно на трех точках: и стряпуха все время на сцене, и Дездемона тоже поминутно вылезает к публике, и эти веснушки — тоже на глазах у зрителей…

— Позвольте, позвольте, Дездемону в конце концов душат! Вот тут и надо ее перекинуть туда, где идет «Стряпуха»…

— Так душат — именно «в конце концов»: в самом последнем акте!

— Ага. Так. Так. А почему нам не начать с этого? Задушили эту венецианку сразу в первой картине, и перекидываем ее на другую площадку изображать колхозную повариху!

— Хорошо. Допустим. А кого тогда Отелло станет ревновать весь остальной спектакль? А как быть при этом с веснушками?

— А?.. Да… это, — действительно, надо продумать… Вы не помните: девушку с веснушками в каком акте душат?

— Кто ее душит?! В бодрой советской комедии, по-вашему, героиню убивают из низменных побуждений?!

— Не убивают, значит?.. Жаль-жаль… А то бы, может, удалось развести все три спектакля. Ведь эти веснушки играет еще Гущенко. Ее можно бы выдать за Дездемону или — за стряпуху Павлину…

— Как это — «выдать»? Ну, что вы говорите!

— Выдать… подменить, значит. Если нам взять напрокат хотя бы два мотоцикла с «галошами» — то есть с колясками, мы бы сумели организовать темповую перекидку на все три площадки. При условии, конечно, взаимозаменяемости актрис: здесь, допустим, играла Канавцева; начался антракт… вы следите за ходом моих мыслей?

— Ну?

— Да… И сразу же — в тот момент, как закрыли занавес, ее увозят на другой спектакль.

— Кого — «ее»?

— А героиню. Дездемону. Или стряпуху Павлину. Или эту — как ее? — ну, Дездемону с веснушками… то есть девушку с мавром… тьфу! без мавра, конечно… Ну, вы меня поняли: сразу увозим…

— Прямо в гриме?

— А что такое? Грим-то у них у всех — одинаковый: молодая героиня. Или там — инженю… Веснушки наляпать нетрудно и убрать ничего не стоит… И притом: почему Дездемона не может быть конопатой? Где это сказано? Нигде не сказано!

— А костюм?

— Что — костюм?.. Да, костюмы у них у всех трех действительно разные… Ну, и что ж? Пока будут ее везти, она переодевается. Подсадим к каждой в «галошу» мотоцикла портниху-одевальщицу…

— Вы думаете, на ходу в мотоцикле артистка сумеет переодеться? А как вы ее с портнихой разместите в «галоше»?

— Ну, не в мотоцикле: автомобиль возьмем. Та-ак. Привезли, значит, Дездемону на полевой стан колхоза… Она играет здесь…

— А тем временем там антракт кончился.

— Правильно: кончился. А мы уже везем ее обратно — в Венецию… или же прямо на ост-ров Крит, где Отелло ревнует во втором акте. Ну, может быть, немного потянули с антрактом… Вы следите?..

— Что же у вас, антракты будут величиной с целое действие плюс — время на переезды?

— А что такого? Если организовать приличный буфет… В общем, мне думается, можно устроить все так, что двух героинь хватит на три спектакля… Надо только продумать как следует. По-моему, тут — новый прогрессивный метод… ммм… метод интенсификации спектаклей… Вы следите?

— Что — я!.. Если вы попробуете на деле такую «интенсификацию», тогда уже прокурор будет следить… то есть начнет следствие.

— Вы думаете?.. Гмм… да… Пожалуй, это верно… Так что же делать?

— Я думаю, надо как-то добиться, чтобы зрители посещали наши основные спектакли. Не четыре и не пять представлений в день, а — одно. От силы два. Но чтобы ходили бы, черт их возьми! Чтобы им интересно было!

Замдиректора не слышал этих слов своего начальника. Он что-то прикидывал на счетах и писал цифры карандашом. Даже на прямое обращение замдиректора отозвался не сразу. A когда поднял голову от бумаги с цифрами, лицо его было печально и спокойно. Он сказал:

— Да, вы правы, Павел Михайлович, не стоит нам так хлопотать и налаживать эти утренни-ки и вечерники… Сколько мы их ни сделаем, плана нам не дотянуть. Только испортим себе письмо в облисполком…

— Какое письмо мы испортим? — переспросил директор.

— Дотацию-то всё равно придется просить по тому случаю, что зритель к нам ходить, в общем и целом, избегает… Значит, чем хуже будет баланс, тем нам выгоднее: больше получим…

— Значит, вы…

— Угу. Это самое. Я лично — категорически против чрезмерной активности. Нам это уже не поможет! Нет, нет!.. Перевозить героинь на мотоциклах не будем. Не удивим мы театральный мир нашей Дездемоной на три точки!..

Загрузка...