8

Просыпаюсь ни свет ни заря с камнем на сердце и до девяти часов маюсь, слоняясь по квартире из угла в угол. Быть может, рановато звонить человеку в это время, тем более в воскресенье, но я предполагаю, что рекламная группа Эдвина работает здесь без выходных, а в будни он, судя по всему, встает куда раньше девяти.

Продумываю, что скажу, глубоко вздыхаю, даже закрываю глаза и взываю о помощи к божественным силам. И лишь после этого звоню.

— Алло? — сдержанно отвечает Эдвин после второго гудка.

Задумываюсь о том, узнал ли он высветившийся на экране номер. Прочищаю горло.

— Здравствуй. Это… Кэтлин.

— Кэтлин или Кэти? — ровно спрашивает Эдвин, в чем я улавливаю издевку.

— Кэтлин, — тихим, полным раскаяния голосом говорю я.

— Здравствуй, Кэтлин, — бесстрастно произносит Эдвин.

У меня холодеет душа. Такое чувство, что парень, с которым я ужинала вчера в гостиничном ресторане, и человек, что ответил на мой звонок, совершенно разные люди. Нет, говорю я себе. Просто он обижен, и неспроста. Надо растопить лед его обиды — и ради этого придется все объяснить, повиниться, пусть даже унизиться.

— Послушай, то, что произошло…

— Не стоит, — прерывает меня Эдвин.

— Нет, ты должен знать правду.

— Я ее уже знаю. — Его тон неумолим, что не на шутку меня пугает.

— Откуда ты ее можешь знать? — У меня вырывается нервный смешок, что звучит ужасно глупо.

— Есть вещи, которые понятны и дураку, — многозначительно произносит Эдвин.

Господи! Я представляла себе эту беседу совсем иначе. И почему, когда рисуешь нелегкие объяснения в воображении, полагаешь, что говорить будешь в основном ты, а собеседник больше слушать и, разумеется, все понимать?

— Когда я назвала тебя дураком, я совсем не это имела в виду, — чуть не плача, тараторю я. — Я это в противоположном… в положительном смысле…

— Кэтлин, я же сказал: тебе вовсе незачем оправдываться. Я допустил чудовищную ошибку, когда втемяшил себе в голову, что мне нужна только ты.

Я в ужасе распахиваю наполненные слезами глаза. Губы дрожат.

— То есть… как?

— Вот так, — твердо отвечает Эдвин.

Можно было бы сейчас же прервать связь, выплакаться, начать жить без дурацких надежд и по возможности без воспоминаний об Эдвине, но меня охватывает неукротимая жажда бороться. Моргаю, прогоняя из глаз слезы, и набираю полную грудь воздуха, чтобы говорить уверенным, не дрожащим голосом.

— Эдвин, я прекрасно понимаю, что ты рассердился…

— Рассердился? — перебивает меня он. — Ты так это называешь? Да будет тебе известно, сердятся, когда застревают в пробке и опаздывают на важные переговоры или когда сталкиваются, например, с необязательностью либо глупостью, в данном же случае…

На сей раз я прерываю его.

— Хорошо, я выбрала не то слово. Ты не рассердился, а взбесился, и понятно почему, но, позволь, я расскажу, как так вышло. — Я вдруг чувствую, что мой боевой дух иссяк и что следует отложить разговор на потом, когда я соберусь с силами. Вздыхаю. — Может, встретимся?

— Нет, — отрезает Эдвин.

Не верю своим ушам.

— Ты… сегодня занят?

— Я занят и сегодня, и завтра, и всю оставшуюся жизнь, — отчеканивает Эдвин. — Точнее, занят для тебя, для любого напоминания об этой проклятой истории.

— Проклятой? — жалобным голосом спрашиваю я.

— Теперь — да, после всего этого цирка иначе ее не назовешь!

— Это был не цирк! — с мольбой пощадить меня восклицаю я. — Я просто…

— Устроила представление для себя и подружки! — гневно договаривает Эдвин. — А в прошлый раз где она пряталась, а? Приехала с тобой в багажнике? Или заранее явилась на съемочную площадку и затаилась под забором?

— Перестань, — прошу я. — В прошлый раз Мэгги вообще не было. А вчера… Это я попросила ее, чтобы… — Запинаюсь. Надо рассказать все с самого начала, иначе картина получится искаженной, что лишь усугубит мое и без того плачевное положение. — Пожалуйста, дай мне шанс.

Эдвин не отвечает.

— Давай встретимся, — предлагаю я, неверно истолковав его молчание и чуть воспрянув духом.

— Нет, — спокойным, но убийственно категоричным тоном говорит Эдвин.

— Но почему?! — кричу я, тряся перед собою рукой, будто он может меня видеть.

— Ты посмеялась над самым святым и светлым, что удивительно долго жило во мне, Кэтлин, — наконец оставляя свой холодный тон, с горечью в голосе произносит Эдвин.

Становясь на его место, я вдруг осознаю, насколько гнусной и бессердечной ему кажусь. Мне делается невыносимо тяжко. Кажется, в комнате нечем дышать, хоть и настежь открыто окно в сад.

— Я тебя слишком плохо знал и идеализировал, — продолжает Эдвин. — С каждым днем ты становилась для меня все таинственнее и возвышеннее, а наша встреча — я знал, что дождусь ее, — все желаннее.

Хочу сказать, что и я мечтала о новой встрече, поведать, что приезжала тогда в аэропорт, объяснить, почему так опоздала, но из-за удушающих слез не могу вымолвить ни слова.

— Я и подумать не мог, что под личиной ангела скрывается столь жестокий циник, — произносит Эдвин, и из моей груди вырывается стон отчаяния. — Только, умоляю, больше не надо сцен! — просит он. — Твоими театральными изысками я сыт по горло. Вчера ты была ленивой и самодовольной дамой в перчатках, а сегодня — плачущей страдалицей.

Из меня рвутся рыдания, но я затыкаю рот, чтобы Эдвин больше ничего не слышал. Следовало давно прекратить эту пытку, но я все держу телефонную трубку у уха, находя в своих муках даже каплю противоестественного удовольствия.

— Я согласился бы на новую встречу с тобой, — тише и печальнее говорит Эдвин, — если бы она сулила радость, а не новое измывательство. Летел бы на свидание как на крыльях. — Он мрачно усмехается. — Увы! Сказка закончилась, и самым неприглядным образом. Ждать чудес больше нет смысла, а пытаться что-то соорудить из жалкой кучки пепла просто смешно.

Я уже ничего не вижу перед собой — глаза болят и подернуты мутной пеленой. И тоже простилась с надеждой. Впрочем, где-то в самом дальнем и недоступном уголке души еще тлеет последний уголек и безумно хочется верить, что наступит минута, когда огонь запылает с новой силой.

— Я больше не желаю видеть тебя, — говорит Эдвин без злобы, но и без каких бы то ни было иных чувств. — Это ни к чему, только причинило бы лишнюю боль. И, очень прошу, не звони, не пытайся что-либо объяснить и не выдумывай с подругой новых хитростей.

Теперь ему самое время бросить трубку, но он почему-то не спешит. Я жду, содрогаясь от беззвучных рыданий.

— Знаешь, я полночи обдумывал, зачем и кому все это было нужно, — добавляет Эдвин. — А под утро понял: таким изощренным способом жизнь доказала мне, что быть мечтателем-романтиком, во всяком случае в наше время, глупо, даже опасно. Верно твердит мой друг…

Мне на ум вдруг приходит мысль, и, боясь, что возможности задать вопрос Эдвину больше не представится, я усилием воли прекращаю реветь и даже вполне твердым голосом торопливо спрашиваю:

— А ты? Сам ты что, совершенно чист и безгрешен?

— О чем ты?

Я явно поставила Эдвина в тупик, отчего мой пыл немного угасает.

— Ты ведь тоже схитрил, — уже не столь уверенно произношу я. — Следил за мной, где-то прятался, выжидал…

— Чего? — Эдвин усмехается. — Хитрить и прятаться? Что-что, а это не в моем характере.

— Как же тогда ты узнал, что вчера я пошла именно в тот бар? — спрашиваю я. — Если бы ты побежал за мной сразу, я увидела бы тебя, потому что…

— А-а, — протягивает Эдвин, — так вот для чего ты остановилась у гостиницы и смотрела на дверь. Я никак не мог понять, что ты там заметила.

Вытираю щеки и озадаченно сдвигаю брови.

— Все очень просто, — говорит Эдвин. — Я действительно выбежал за тобой, но по коридору и вестибюлю ты неслась не оглядываясь, поэтому и не видела меня. Возле стойки я чуть не шлепнулся, потому что наступил на шнурок — они развязались. Я купил новые как раз вчера, потому что предыдущие перепачкал на пляже. Оказалось, эти новые все время развязываются. Мне пришлось немного задержаться, но я, держа шнурки руками и согнувшись пополам, подбежал к окну, чтобы знать, в какую ты пошла сторону. На окно ты не смотрела и не подозревала, что я там и все вижу. Вот и все. Выжидать нарочно мне бы и в голову не пришло.

Молчу. Что тут скажешь? Да уж, правда и честность, какими бы ни казались пугающими, всегда лучше лжи и уловок. Мне эта история, несомненно, тоже послужит уроком на будущее.

— Ладно, Кэтлин, — почти дружески говорит Эдвин, отчего мне делается еще тяжелее. — Прощай и всего тебе хорошего.

— Прощай, — произношу я одними губами.

В трубке щелкает и гудят гудки.

— Да не реви ты, — говорит Мэгги, отмечая мелком, как следует подкорректировать трусы-шортики, которые она лишь начала шить для невысокой заказчицы лет тридцати. У той весьма симпатичное лицо, но между бровями все время темнеет хмурая складка, которая портит весь вид. Клиентка, в отличие от любопытной Брет, стоит на возвышении для примерок как статуя и словно не замечает, что в зале помимо них двоих есть еще я.

— Надо срочно что-нибудь придумать. Не может быть, чтобы такая история закончилась ничем, причем тогда, когда вы совершенно невообразимым образом снова встретились, — добавляет Мэгги.

Обреченно качаю головой, не убирая платка от мокрого лица.

— Нет, Мэг. Я тоже надеялась до последнего… — Шмыгаю носом. — Все зря.

Мэгги фыркает.

— Ты, конечно, можешь снова заявить, что я порчу твою жизнь, но я на сто процентов уверена, что он всего лишь хочет, чтобы ты побегала за ним, искупила вину, так что мой тебе совет: не опускай рук. Повернитесь, — обращается она к клиентке.

Та послушно поворачивается к Мэгги задом.

Молчу, без особого энтузиазма обдумывая слова подруги. Если бы после нашего с Эдвином разговора я почувствовала бы, что еще не все потеряно, наплевала бы и на свою гордость, даже на чувство собственного достоинства и сделала бы все, что в моих силах, лишь бы он простил меня. К сожалению, беседа оставила в душе пренеприятный след и не подарила ни грамма надежды.

— Сама посуди, — не унимается Мэгги, — разве он сможет прогнать тебя, если ты появишься на их дурацкой съемочной площадке и премило улыбнешься ему?

— Они снимают отдельные части ролика в разных частях Лос-Анджелеса и даже за городом, — бормочу я.

— Тогда подожди его в вестибюле гостиницы, — говорит Мэгги. — Одно дело разговаривать по телефону, совсем другое — при встрече, когда смотрите друг другу в глаза.

Подобной мысли мне не приходило в голову. Наверное потому, что жесткий отказ Эдвина ударил по сознанию оглушительно звонкой оплеухой. Опускаю руки, тереблю влажный платок и медленно раздумываю.

— В конце концов, пригрози, что, если он не согласится тебя выслушать, ты будешь колотить в дверь его номера ночь напролет, — предлагает Мэгги. — Лично я так бы и сделала, не постыдилась бы.

Нет, размышляю я. Угрожать я никому не собираюсь. И хулиганить, естественно, тоже. Но вот еще раз заглянуть ему в глаза…

Неожиданно для самой себя, а тем более для Мэгги и ее равнодушной клиентки, вскакиваю с дивана, обнимаю подругу, бормочу «ты самая лучшая» и бегу прочь.

Портье смотрит на меня настороженно. До меня лишь спустя мгновение-другое доходит, что выгляжу я, проплакав с самого утра, мягко выражаясь, далеко не лучшим образом. Плевать. — Простите, я хотела бы видеть Эдвина Сэндерса. Не могли бы вы подсказать, здесь он или еще не вернулся?

Портье пробегает пальцами по клавишам и смотрит на экран компьютера.

— Эдвин Сэндерс больше у нас не живет.

— Что?! — вскрикиваю я. Группа японцев, подошедшая к стойке следом за мной, в испуге замирает. — Нет, не может такого быть! — восклицаю я, стараясь не паниковать раньше времени. — Еще вчера он жил в вашем отеле!

Портье разводит руками.

— Вчера жил, а сегодня мог запросто уехать. Надолго к нам обычно не поселяются.

— Проверьте еще раз, — настойчиво прошу я, хватая со стойки газету и принимаясь размахивать ею перед горящим лицом.

Портье, маскируя недовольство, снова смотрит на монитор.

— Хотите верьте, хотите нет, но мистер Сэндерс выписался, — медленно и отчетливо произносит он, будто так я быстрее пойму смысл его слов.

— Когда он выписался? — спрашиваю я. — Сегодня? В котором часу?

Портье вздыхает и с подозрением прищуривается.

— А кто вы, собственно, такая?

— Я? Его знакомая. Точнее, больше чем просто знакомая. Могла бы быть невестой…

— Мало ли кто мог быть или не быть его невестой, — не без ехидства, жгущего мою израненную душу, говорит портье. — Мы не имеем права раздавать информацию о постояльцах людям со стороны.

— Я же не телефон прошу и не адрес! — говорю я с напором, одержимая идеей хоть что-нибудь выведать. — Хочу знать всего лишь, когда он уехал.

Японцы переминаются с ноги на ногу и вполголоса переговариваются на своем языке, быть может называют меня психопаткой или сетуют на то, что я отнимаю у них драгоценное время. Мне все равно.

Несколько мгновений портье испепеляет меня взглядом, потом раздраженно дергает головой и, видимо, решая, что надо любым способом скорее отделаться от меня, опять смотрит на экран.

— Да, он выселился сегодня. В девять тридцать утра. Есть еще вопросы?

Выселился в девять тридцать утра. Сразу после нашего разговора, мелькает в моей голове мысль. Сразу после разговора…

Забывая про японцев и портье, суматошно кладу на стойку газету, отхожу и в легком умопомешательстве останавливаюсь посреди вестибюля. Народу тьма: одни приходят, чтобы поужинать в баре или ресторане, другие спешат прочь — отдохнуть где-нибудь еще. Я ни на миг не задумываюсь о том, что встала у людей на пути, не помню, где я, знаю только одно: из-за глупостей и недоразумений мужчина, предназначенный мне судьбой, готов убежать на край света, лишь бы больше не видеть меня…

Надо позвонить! — звенит в голове. Еще раз попытать счастья, тогда он поймет, что я не просто играла. Достаю из сумочки телефон, набираю номер и слушаю монотонную мелодию гудков. Эдвин не отвечает.

Оглядываюсь вокруг и на весь вестибюль кричу:

— Мне нужно позвонить! Из автомата. Есть где-нибудь телефон-автомат?

Портье смотрит на меня так, будто раздумывает, не пора ли вызывать ребят со смирительной рубашкой. По лицам японцев ничего не понять, по-моему они все одинаковые, да и чихать я хотела на то, каково их мнение обо мне.

— Телефон-автомат на улице, справа от входа, напротив соседнего здания, — говорит портье, предупреждая всем своим видом: не распугивай посетителей и постояльцев!

Тяжело дыша, выбегаю в сумеречную синеву, подлетаю к автомату, шарю по карманам в поисках монеты, вставляю ее в щель, дрожащими пальцами набираю номер Эдвина и замираю в ожидании. Из трубки секунду-другую звучит зловещая тишина, потом тошнотворно любезный женский голос сообщает: «Абонент временно недоступен. Перезвоните позднее».

Вешаю трубку и не чувствую собственную руку. Прислоняюсь щекой к стеклянной стенке и стою, не знаю как долго. Потом сползаю вниз и, с трудом заставляя себя двигаться, вновь достаю сотовый. Мэгги отвечает сразу.

— Ну как ты?

— Никак, — едва слышно говорю я.

— Кэт?! — испуганно кричит она. — Ты где?! Он с тобой?!

— Его нет. И никогда не будет…

— Где ты? Я приеду.

Около часа спустя я сижу в кухне Мэгги, укутавшись в ее халат. Она заставила меня принять душ, чтобы прийти в себя, а теперь уговаривает глотнуть вина. Бокал стоит передо мной на стойке, и в прозрачном стекле отражаются разноцветные звездочки, что горят под потолком.

— Ну и ладно, так, значит, так, — без остановки утешает меня Мэгги. — Потом он, готова поспорить, локти станет кусать, только будет слишком поздно! — Она трясет перед собой кулаком, глядя на окно, словно Эдвин стоит на заднем дворе и наблюдает за нами. — Будет поздно! Ты выйдешь замуж и обзаведешься детишками, а об этом гордеце благополучно забудешь!

Поворачиваю голову и смотрю на нее, сдвинув брови. Вчера и сегодня я не то что не думала о предстоящей свадьбе, ни разу даже не вспомнила о Дугласе.

Мэгги садится рядом со мной и кладет руку мне на плечи.

— А у тебя все будет отлично. Пока нет Дугласа, постарайся прийти в норму. Об этом сумасшедшем думай как можно меньше, почаще отвлекайся на что-нибудь приятное и, главное, ни в чем себя не вини.

Глубоко вздыхаю.

— Как же не винить себя, если я одна виновата?

Мэгги поворачивается ко мне и, глядя мне прямо в глаза взглядом гипнотизера, отчетливо произносит:

— Ты не виновата, слышишь? Не ви-но-ва-та. — Она вскакивает, становится передо мной и воинственно подбоченивается. — Да, вышло нехорошо. Но ведь у нас и мысли не было обсмеивать его лучшие порывы! Он мог бы отбросить необоснованные и слишком поспешные обиды и во всем разобраться, ведь так?

На миг задумываюсь, наклоняю набок голову и киваю.

— Может, и так.

— Он же даже не попытался это сделать, значит, не слишком-то и жаждал связать с тобой жизнь, — торжественно заключает Мэгги.

Мне становится страшно и неуютно. Беру бокал и разом осушаю его наполовину.

— О! — одобрительно восклицает Мэгги. — Вот это по-нашему. — Она снова садится со мной рядом и обнимает меня. — Дуглас же совсем иное дело. Он предсказуемый и где-то немного нудный, но для семейной жизни — это самое то. К тому же ты согласилась выйти за него, — напоминает она. — Так что выбрось из головы весь этот бред и давай-ка с завтрашнего дня начнем детально продумывать, каким будет твое свадебное платье.

У меня на душе почему-то становится еще тяжелее. Беру бокал и допиваю вино до дна.

— Прекрасно! — хвалит меня Мэгги. — Сейчас непременно полегчает. Еще?

Задумываюсь и качаю головой.

— Нет, пожалуй, с меня хватит.

— Кстати! — восклицает Мэгги. — Мы еще не отпраздновали праздник!

Нахмуриваюсь.

— Какой еще праздник?

— Нашей молодости и неотразимости! — с улыбкой до ушей объявляет Мэгги.

Кривлюсь. Такое чувство, что с того дня, как я увидела Эдвина, направляющегося в гостиницу, прошло не несколько дней, а полжизни.

— Слушай, мне сейчас не до праздников, — бормочу я. — Если честно, и не до платьев.

Мэгги похлопывает меня по плечу.

— Это тебе так кажется. Пока ты в этом упадочном настроении. Вот увидишь, пройдет пара дней и ты вернешься к прежней нормальной жизни. — Она подмигивает мне и, вопреки моему отказу, вновь наполняет бокал.

Загрузка...