Такой я видел Индию

5. КАЛЬКУТТА

Сейчас воротами Калькутты служит аэропорт Дам-Дам. Путь в город через него — не самый радостный, но, безусловно, самый поучительный. Видишь, что Калькутта — это прежде всего город нищеты.

До недавнего времени связи с внешним миром осуществлялись по реке Хугли, а затем — по железной дороге, подходящей к реке с обратной, западной стороны. Там расположен пригород Хаура. Для пассажира поезда или парохода визитной карточкой города служил знаменитый Хаурский мост. Его ажурные конструкции, напоминающие Крымский мост в Москве, легко несут потоки машин и трамваев и гармонируют с пепельной водой и серо-голубым небом.

Не менее красив он и в период муссона — серебряное кружево блестит на фоне фиолетовых туч.

Параден мост, парадна часть города, примыкающая к нему, — самая старая часть, состоящая из правительственных зданий и форта Вильям.

Основанный в 1690 г., он сделался резиденцией английского генерал-губернатора в Индии, потом выросшая вокруг него Калькутта стала столицей «Индийской империи». Здесь разместился двор вице-короля. Даже когда двор переехал в Дели, Калькутта осталась крупнейшим городом и столицей английского капитала. А после независимости, потеряв первенство по численности населения — ее обогнал Бомбей, — она приобрела славу города беспокойного, с наибольшим накалом классовых страстей.

Историки британского владычества в Индии обычно не жалеют слов, восхваляя дальновидность англичан, сделавших своей базой душную, но богатейшую Бенгалию, ресурсы которой помогли им выйти победителями из борьбы со своими самыми опасными конкурентами — французами, обосновавшимися на Восточном берегу. Бродя по улицам Калькутты сейчас, когда изобретены кондиционеры и бушеты, ванны и шорты, души и черные очки, и пытаясь представить себе то далекое туманное утро, когда английский офицер в черном высоком шлеме (пробковые шлемы тоже были еще неизвестны), красном мундире и белых шерстяных штанах указал полуголым коричневым землекопам, где рыть котлован под стены форта, поражаешься не столько дальновидности, сколько дьявольской настырности и энергии завоевателей.

О калькуттском климате написать очень просто. Тут нет четко выраженных сезонов, как в Дели, хотя летом еще жарче, чем зимой, а в период дождей еще более влажно, чем и зимой и летом. В общем, держится почти постоянная влажная жара, сменяющаяся в некоторые зимние ночи влажной прохладой. Город расположен на болотах, в самой дельте Ганга. В канавах, жирно поблескивающих черным, стоит вода — даже в самый сухой из сухих сезонов. Весь город — ровный как блюдо, без холмика. И теперь, при том что существует хоть какая-то канализация, каждый ливень оборачивается наводнением — нет стока.

Петр I, закладывая примерно в то же время Санкт-Петербург на болотах устья Невы, искал выхода для России на европейские рынки. Британские «купцы-авантюристы» (официальное наименование пайщиков Ост-Индийской компании), основывая Калькутту, искали вход для европейского рынка в Индию. Но если климат Ленинграда, где каналы большую часть года стоят замерзшими, никто не назовет здоровым, то климат Калькутты, где болота испаряются круглый год, безусловно, вреден.

Англичанами двигала, конечно, жажда обогащения. Обогащалась Великобритания, обогащались отдельные участники грандиозного грабительского мероприятия. В Англию возвращались «набобы» — сказочно богатые служащие компании. Их рассказы о пережитых страданиях лишь подхлестывали молодежь, жаждущую приключений и быстрой карьеры. Их образ жизни — полувосточная нега, расточительность, способность купить все, вплоть до дворянских титулов и мест в парламенте, — распалял воображение. Тот, кто не возвращался, а находил последнее успокоение на кладбищах, разбросанных под жарким солнцем тропиков, естественно, ничего не рассказывал.

Да, жажда обогащения «рыцарей первоначального накопления» была безграничной, но все же ею одною нельзя объяснить энергию и настойчивость, проявленную англичанами на ранних этапах проникновения в Индию, когда они, еще не думая о возможности покорить огромный субконтинент, все же лезли и лезли вперед, утверждались в Калькутте, подчиняли Бенгалию, а затем Бихар и Ориссу.

Здесь играла роль психологическая обстановка того времени, искреннее убеждение в том, что лучшей дорогой для юноши является участие в великих предприятиях нации, что напряжение всех физических и духовных сил — нормальное состояние человека. Культ «сильной личности», «сверхчеловека» зародился в Европе именно тогда. Авантюризм был модным словом положительного содержания, примерно однозначным современным «героизм», «самоотверженность».

Так возникла Калькутта, так она росла, втаптывая в черную грязь болот кости десятков тысяч индийцев, но и сотен англичан.

Вокруг форта Вильям возникли здания управлений имперского правительства, дворец вице-короля, а к северу начал расти индийский город с неизбежными узкими улочками, перенаселением, грязью и красками Востока.

Создание англичан и символ британской власти — Калькутта в конце концов вышла из-под контроля хозяев. В 1905 г., когда англичане разделили Бенгалию на две части, индусскую и мусульманскую, началось мощное, невиданное до той поры массовое движение в провинции, нашедшее отклик во всей стране. В столице колонизаторам стало неуютно, и центр британского владычества был перенесен в Дели. А рост Калькутты, стихийный и неуправляемый, продолжался. Она все более превращалась в национальную столицу бенгальцев.

Для такого громадного города она удивительно национальна. В этом отношении с ней может поспорить только Мадрас. Дели и Бомбей тоже отчасти принадлежат тем районам, в которых расположены: Северной и Западной Индии, но они все же слишком космополитичны, их население слишком многообразно, их влияние на индийскую политику и экономику слишком велико.

Конечно, Калькутта имеет общеиндийское значение. Однако характерные ее черты как города связаны прежде всего с тем, что собой представляет Западная Бенгалия.

Калькутта — важнейший порт Индии. Сюда по многоводной Хугли могут подниматься океанские корабли. У причалов стоят «все флаги», в том числе и наш. Порт — это, пожалуй, наиболее яркое свидетельство общеиндийского значения города.

Она — один из двух основных центров промышленности и финансов. Здесь живет крупнейший капиталист Индии Бирла. Он, правда, не бенгалец (а марвари), но большинство калькуттских фабрик сейчас находится все же в руках бенгальских капиталистов. И рабочие в Калькутте не многонациональны, как в Бомбее, а в основном бенгальцы. Калькутта неоспоримо столица индийской нищеты. Нигде больше вы не увидите многокилометровые ряды и кварталы хижин, вообразимых только в горячечном кошмаре, заливаемых в дождь потоками жидкой грязи и раскаленных в жаркое время.

Печальная история о том, как Бенгалия — страна с плодороднейшими почвами, былая житница страны — стала голодной, нищей областью, рассказывается очень просто. Англичане пришли сюда не для того, чтобы развивать производство, а чтобы пользоваться его плодами. Подавляющую часть продукта земли из года в год забирали у земледельца колонизаторы и насаженные ими заминдары (помещики). Белый бенгальский рис и серый джут в руках этих господ превращались в желтый металл и оседали в английских банках и в сокровищницах заминдаров, шли в торговлю и спекуляцию, на скупку земель, на основание предприятий по переработке тех же сельскохозяйственных продуктов. Никто серьезно не думал об улучшении доли крестьян, о борьбе с извечными врагами земледельца — болотами, засухой и наводнениями. Правящие круги лишь брали, ничего не давая взамен.

Бенгальские крестьяне даже среди индийцев, отличающихся незлобливостью и мягкостью характера, выделяются исключительной терпеливостью и трудолюбием. Население росло, а новых земель для распашки не осталось. Частные крестьянские участки все мельчали, пока не стали так малы, что даже не могли накормить семью, не говоря уже об уплате налогов, ренты, процентов ростовщикам.

Но пока земля родила, крестьянин все же жил (как жил, об этом лучше не спрашивать), оставался на своем поле, работал, как ему завещали предки, и если умирал, то умирал постепенно, вроде бы естественным образом.

Но и такая жизнь была завидной по сравнению с той, которая начиналась после стихийного бедствия. Низкая дельта Ганга — район, где земледелие основано прежде всего на использовании ежегодных муссонных дождей. А эти дожди очень капризны. Они должны идти с июня по сентябрь. Если они запаздывают — урожай выгорает, если они затягиваются — урожай гниет.

Когда ливень продолжается несколько дней — а тропический ливень способен на это, в чем мне не раз пришлось убедиться, — начинается наводнение, которое смывает не только посевы, почву, но и дома. И все это происходит не в отдельные неблагоприятные годы, а по существу ежегодно, то в одном, то в другом округе.

Лето 1968 г. было хорошим для урожая во всей стране. В прессе раздавались оптимистические голоса, предсказывавшие, что при столь же благоприятной погоде в течение двух-трех лет Индия сможет наконец-то обеспечить себя хлебом.

И в это же время, на тех же страницах сообщалось о наводнении в округе Миднапур, по существу разрушившем сельское хозяйство всего округа. По улицам Калькутты разъезжали грузовики, останавливаясь около храмов и на людных перекрестках. С борта машин хорошо одетые леди с мегафонами кричали о необходимости собирать средства в помощь жителям Мидпапура. В газетах ежедневно помещалась сводка, сообщавшая, сколько тысяч рупий собрано в фонд помощи пострадавшим от наводнения.

Такого рода организованная филантропия была каплей в море. В город хлынули десятки тысяч миднапурцев, надеявшихся найти в этом громадном муравейнике хоть какое-то пропитание. Их явное отличие от профессиональных нищих: смущение, когда они обращались с протянутой рукой к прохожим, даже то, что они не усвоили простой нищенской науки — просить должны не мужчины, а изможденные женщины и полуголые дети, — сразу бросалось в глаза и трогало до боли.

Но еще более потрясало то, что Калькутта отнеслась к бедствию безразлично — это случается постоянно, это просто черта жизни, здесь уж ничего не поделаешь.

И впрямь, короткая история Калькутты дает ей право на такое отношение к жертвам голода и стихийных бедствий. Человеческая чувствительность имеет свои пределы. Если даже не перечислять все «великие» голодные годы, начавшиеся еще в XVIII в., а вспомнить лишь 1942 год, когда Бенгалия пережила самый страшный голод, когда несколько миллионов людей умерли на улицах Калькутты, бросившись сюда в последней надежде вспомнить, что не проходит года, чтобы здесь не появлялись жители того или иного района — оборванные, просящие подаяния, невосприимчивость к страданию не может сильно удивить.

Индия тоже привыкла к вечному неблагополучию в Бенгалии. Уже после событий в Миднапуре в октябре вдруг обрушился ливень на северные районы штата. Около Дарджилинга горные реки вышли из берегов, начались обвалы, были разрушены сотни деревень, погибло более тысячи человек — несчастье, которое могло бы всколыхнуть всю страну, другую страну, не Индию. Меня уже не было в Калькутте, и я следил за событиями по газетам. Одновременно произошло землетрясение в Иране, погибло около 60 человек. Об этом сообщалось во всей иностранной прессе, Международный Красный Крест и организации Красного Креста отдельных стран выделили деньги и медикаменты для помощи пострадавшим. А индийское бедствие, гораздо более грандиозное, осталось эпизодом, индийцы не привлекли к нему всеобщего внимания. «В этой Бенгалии всегда что-то случается».

За годы независимости сделано много для улучшения сельского хозяйства, в частности для борьбы с засухой и наводнениями. Строятся плотины, которые должны сдерживать излишнюю воду во время сильных муссонов и направлять ее на поля во время засухи. Но Бенгалия, наиболее страдающая от этих бедствий область, по-прежнему менее других ограждена от них. Как и тысячу, как и сто лет назад, бенгальский крестьянин надеется лишь на своих богов да еще на Калькутту — в крайнем случае она прокормит. Вот и растут повсюду в городе (не только на окраинах) ряды трущоб, расцветает нищенство и проституция, контрабанда и спекуляция. Жить надо.

Калькутта, наверное, единственный в Индии город, где можно «все купить». Страна экономит валюту. Поэтому импорт иностранных товаров частниками ограничен, ввоз некоторых предметов роскоши запрещен вовсе. Но для местных торговцев запретов, кажется, не существует. Американские и английские сигареты, японская радиотехника, китайские авторучки — все можно найти на главной улице Чауринги (ныне улица Джавахарлала Неру) и на прячущемся на ее задворках гигантском Нью-Маркете.

Неприкрытая нищета, готовая, чтобы прожить, проявить чудеса расторопности, делает Калькутту особенно контрастным городом. Скученность и грязь рабочих окраин (северная часть и Хаура) особенно поражает, когда едешь туда из центра, изобилующего пространством.

Знаменитый Майдан — площадь, целое поле, парк, прорезанный первоклассными дорогами, — лежит между фортом, ипподромом, музеем Виктория-мемориал и Чауринги. Этот парк был задуман как единый громадный памятник британскому владычеству. Еще в 1963 г. «улицы» Майдана были плотно населены каменными англичанами. Теперь они опустели, и началось новое освоение площади: с одной ее стороны шествует чугунный Ганди, с другой — вздымает руку страстный трибун С. Ч. Бос, один из руководителей национально-освободительного движения в 30-40-х годах.

Чауринги, замыкающая площадь, отходящая от нее Парк-стрит и еще несколько улиц — парадная, праздничная часть города. Еще южнее — кварталы сравнительно зажиточного населения. Неширокие, но зеленые улицы, небольшие, но приятные на вид дома, чистая публика и, как ни странно, чистый воздух. Сюда обычно не доносится шум демонстраций и схваток, нередких в других частях Калькутты.

Все то, что я писал о грязи, лужах, трущобах, относится к северной части, тянущейся вдоль Хугли широкой полосой. Тут весь день топчется по узким улицам многоголосая толпа, тут невозможно проехать на машине в часы пик из-за невообразимой густоты движения — трамваев, автобусов, рикш пассажирских и рикш грузовых, а в период муссонов — из-за периодических наводнений после дождей. Тут в стороне от прямых «авеню» прячутся кварталы хижин, тут живет основная часть многомиллионного населения.

В Калькутте поездка на автобусе требует напряжения всех сил. Двухэтажные автобусы так набиты внутри и так облеплены снаружи, что идут, накренившись на левый «бок» (в Индии левостороннее движение). С замиранием сердца смотришь, как эта красная громада подпрыгивает на выбоинах. От постоянной перегрузки скаты автобусов стесываются с одной стороны, и они сохраняют несколько наклонное положение, даже когда пассажиров становится меньше.

Дороги в этой части Калькутты находятся в ужасающем состоянии, особенно во время муссонов. Дождь размывает непрочное покрытие, образуя причудливый узор из выбоин и неровностей. Мостовые начинают ремонтировать еще во время дождей — привозят очередную партию щебня, шлака и засыпают лужи. Это позволяет поддерживать их в более или менее приличном виде до следующего муссона. В этом, как и во многом другом, чувствуется острая нехватка средств, приводящая к их разбазариванию. Вместо того чтобы проложить прочные и долговременные шоссе, способные вынести тяжелый климат, из года в год занимаются их латанием, что стоит не меньших, а больших дене г.

Итак, Калькутта не рай для туристов, не «удобное место, чтобы жить в нем», как выражаются англичане, и не скрою, я всегда испытывал облегчение, уезжая из нее в какой-нибудь иной город Индии.

Но даже я, не связанный «службой», имеющий возможность выбирать место пребывания, вновь и вновь возвращался в Калькутту, потому что в Индии нет равного ей научного центра. Два университета, множество других учебных заведений, Индийский статистический институт — своего рода Академия математических и естественных наук, крупнейшая в Азии Национальная библиотека, крупнейший музей, крупнейший Ботанический сад — все это делает ее городом, который не может обойти научный работник, занимающийся любым вопросом. Театры, культурные, профессиональные и студенческие общества, острая, напряженная политическая борьба придают существованию калькуттских жителей осмысленность и интерес. Мне постепенно стал понятен тот особый патриотизм и ревностная любовь, которую они и все бенгальцы питают к своему душному и влажному городу.

Всегда, когда я сталкивался с жителем Калькутты или ее уроженцем, я слышал вопрос:

— Ну, как вам нравится Калькутта? В Дели никогда не спросят, нравится ли вам Дели. Там могут спросить и спрашивают:

— Как вам нравится в Индии?

Редко осведомится и житель Бомбея или Мадраса о впечатлении, производимом на посетителя их городами. Они слишком уверены, что те не могут не нравиться.

Иное дело калькуттец — он любит свой город страстно, но вполне отдает себе отчет, какое неблагоприятное впечатление последний способен произвести на визитера.

Об этом калькуттском патриотизме я долгое время не догадывался и отвечал обычно откровенно:

— Это ужасный город. Пыль, грязь, нищета.

Меня вводило в заблуждение то, что спрашивающие не обижались, а, напротив, казалось, даже охотно поддакивали:

— Да, да, какие дороги, боже мой! А влажность воздуха! О, Калькутта совсем не удобное место для житья. Но, — добавляли они неожиданно с извиняющейся улыбкой, — нам нравится Калькутта.

Они не объясняли, чем нравится, и я не придавал этому непонятному пристрастию значения. В конце концов у индийцев много пристрастий, которых нам не понять и не разделить, — пан, например. Я не замечал, что уничижительный отзыв о городе ронял меня в глазах собеседников, он свидетельствовал либо о поверхностности, либо о том, что я предпочитаю жизненные удобства культурным ценностям.

Однако когда эта извиняющаяся улыбка появилась в десятый или двадцатый раз, пришлось задуматься. До меня постепенно дошло, что любовь к Калькуттте имеет не экзотическую, а общечеловеческую природу и, более того, базируется на вполне современном представлении о том, каким должен быть город. Конечно, Бомбей, скажем, гораздо современнее по архитектуре, нравам, одежде, характеру бизнеса. Но зато Калькутта современнее по уровню развития культуры. Наибольшее число писателей, художников, историков, скульпторов, философов, артистов Индии происходят из Бенгалии и живут в Калькутте или учились там и там же начинали свой творческий путь.

Есть и другая сторона — интеллигенция из прочих районов с удовольствием переезжает в Калькутту, ибо здесь наилучшие возможности для проявления своей индивидуальности. Одно имя Тагора, величайшего поэта Индии, внесшего вклад почти во все сферы творческой деятельности, должно убедить в справедливости подобного мнения.

Когда я понял это, то стал отвечать на повторяющийся вопрос иначе:

— Вы знаете, мне не нравится климат Калькутты, но, к сожалению, там живет слишком много умных людей.

Такой ответ бывал по душе моим собеседникам.

В последние несколько лет Калькутта показала себя и как центр радикального, революционного и пролетарского движения. Можно было бы просто рассказать читателю о том, что в результате двух выборов, 1967 и 1969 гг., к власти в Западной Бенгалии пришел блок левых партий, куда входили коммунисты, что правительство Объединенного фронта провело ряд мероприятий в интересах народа. Я сам наблюдал в 1968 г., когда правительство временно пало и установилось президентское правление, высокую активность народа, практически ежедневно выходившего на демонстрации под красными флагами и лозунгами «Да здравствует революция!». Но все это лишь часть истинной сложной картины.

Мне хотелось бы поведать читателю о нелегком пути Западной Бенгалии и Калькутты к этой победе, а также о том, что омрачает ее радость.

В Индии очень много — несколько десятков, может быть, и сот миллионов людей, находящихся в бедственном положении или даже на грани голодной смерти, — сельскохозяйственные рабочие, не имеющие работы большую часть года, крестьяне — владельцы мизерных участков, мелкие ремесленники, товары которых не пользуются спросом, так как фабричные изделия привлекательнее и дешевле, пауперизированный городской люд, существующий вообще непонятно чем. К этим группам населения надо добавить студентов — не столь уже бедных, происходящих, как правило, из средних слоев, но лишенных ясных перспектив — безработица среди образованных в процентном отношении гораздо выше, чем среди неквалифицированных работников.

В Калькутте такого горючего материала особенно много.

Эти социально обездоленные массы готовы на все, чтобы вырваться из невыносимых жизненных условий. Они могут поддержать лозунги пролетарской революции, но могут быть увлечены и любой шовинистической или фашистской пропагандой и в слепой ярости обрушиться не на угнетателей, а на братьев по классу или братьев по положению, если те принадлежат к другой касте, национальности или религии.

Чрезвычайно опасной стала шовинистическая настроенность этих масс в конце 40-х годов, когда англичанам удалось разделить Индию на два государства, а Бенгалию — на Западную, вошедшую в Индию, и Восточную, мусульманскую, отошедшую к Пакистану. В то время Калькутта пережила период мусульманских погромов. Горели лавки, неизвестно откуда взявшиеся банды люмпенов набрасывались на людей, врывались в дома, били витрины, не разбираясь, индусу или мусульманину они принадлежат. Во всей Бенгалии погибли миллионы человек.

Вместе с тем события 1962 г., когда обострился конфликт на границе Индии и Китая, показали, что вспышка шовинизма еще не сделала Калькутту центром реакции. Антикитайские настроения были в тот период очень сильны в стране, и прежде всего в Калькутте, где живет много китайцев и где они представляют удобный объект для возбуждения вражды — лавочники, владельцы ресторанчиков, прачечных (т.е. конкуренты индийцам). Начались китайские погромы, но не сильные. Несколько сгоревших лавок и несколько избитых человек — это все, на что индусские шовинисты сумели толкнуть голодную, порой не знающую, на чем сорвать свой гнев, часть калькуттского населения.

В 1963 г. казалось, что положение изменилось к худшему, что фанатики снова и окончательно сумели придать протесту обездоленных жестокие и бессмысленные формы.

Осенью этого года, как уже упоминалось, пропал волос из бороды Мухаммеда в одной из мечетей Сринагара. Вспыхнули антииндусские погромы и демонстрации в Кашмире и в Пакистане, в том числе и в Восточной Бенгалии. Ответом была резня мусульман, главным образом в Калькутте.

Какие-то неизвестные лица распространяли страшные слухи, будто в Калькутту из Дакки, столицы Восточного Пакистана, прибыло по почте несколько чемоданов, набитых головами индусов. Какие-то, тоже неизвестные люди кричали в мегафоны на перекрестках, призывая разделаться, наконец, с собаками-мусульманами. Ударные отряды, созданные неизвестным центром, вооруженные не только железными палками, но и револьверами, разрушали и поджигали здания и обороняли район беспорядков от полиции.

Однако, пройдя через все эти испытания, Калькутта не стала шовинистической, а набрала опыт, позволивший ей лучше понять, с кем и как ей надо бороться. Фанатики, разумеется, остались, остались и массы пауперов, готовых на любые беспорядки. И все же результаты выборов 1967 г. продемонстрировали удивительную для тех, кто знал город в прошлом, политическую зрелость.

Выставление кандидатов в Индии — дело сложное. Помимо их личных качеств и политической ориентации, учитывается религиозная принадлежность, их каста и т.д. В рабочем районе Калькутты кандидатом левого фронта был выдвинут коммунист, по происхождению мусульманин. И он победил, хотя по религиозным мотивам вроде бы мог возбудить лишь вражду.

К сожалению, такого рода успехи — очень важные свидетельства роста классовой сознательности — еще редки. Процесс размежевания классовых интересов только наметился, и вспышки дикой, бессмысленной жестокости продолжаются, но энергия, скопившаяся в народе, получает все более организованное и целенаправленное выражение.

Я был в Калькутте в очень важный период ее истории — после падения первого правительства левого фронта. Город находился в ожидании сначала созыва Законодательного собрания, а потом, когда попытка навязать собранию правительство реакционного меньшинства провалилась, следующих выборов.

14 февраля 1968 г., в день открытия собрания, все боялись беспорядков, столь обычных здесь, толп, опьяненных жаждой разрушения, эксцессов, сражений с полицией, перевернутых автомашин и автобусов. У меня на этот день как раз была назначена лекция в университете. Многие уговаривали меня отказаться от нее и пересидеть в безопасном далеке загородного Статистического института, где мы жили. Я тем не менее поехал: меня толкало нежелание выказать трусость, любопытство (хотелось посмотреть, как выглядит город в момент напряжения его воли и сил) и заверения тех местных знакомых, которые убеждали меня, что советскому человеку в Калькутте бояться нечего. Я поехал, прицепив к лацкану пиджака советский значок с Кремлем и красной звездой.

Меня поразил порядок, царивший в центре города. Не было возбужденных толп, бессмысленных выкриков, сжатых кулаков, перекошенных лиц. На тротуарах кучками стояла молодежь, будто бы безучастная, но серьезная и напряженная. В 2 часа эти кучки собрались в колонны (а не в толпы!) и не торопясь, избегая провокаций, стали прорывать полицейские кордоны и окружать здание собрания.

Весь темперамент бенгальцев, казалось, сконцентрировался в этот день внутри ассамблеи. Депутаты левых партий, поддерживавшие незаконно свергнутое правительство Объединенного фронта, кричали, стучали ногами и пюпитрами, не давали говорить губернатору штата, пытавшемуся представить присутствующим новое правительство. На следующий день буржуазные газеты воздали должное мужеству губернатора, зачитавшему все же свое послание грохочущему залу, хотя, по признанию тех же газет, ни одного слова нельзя было расслышать.

В тот день левые силы добились своего — непопулярное правительство ушло в отставку и было объявлено президентское правление. Это означало, что через шесть месяцев состоятся новые выборы.

Они были назначены на сентябрь, перенесены на ноябрь в связи с наводнением в Миднапуре, потом отложены в связи с наводнением на севере. В конце концов выборы состоялись через год, в феврале 1969 г.

Правительство Объединенного фронта снова пришло к власти.

Но чего это стоило! Калькутта — гигантский муравейник, и управлять накопившимся в нем горючим материалом непросто. Прогрессивным деятелям и организациям пришлось в течение целого года поддерживать высокую политическую активность масс, в то же время препятствовать экстремистским, а то и просто хулиганским выходкам. Я имел возможность убедиться, что выдержка и организованность, проявленные калькуттцами 14 февраля, не были случайными. Город бурлил. Каждый день по центральным улицам шли демонстранты — один профессиональный союз, другой, студенческий союз и даже работники тюрьмы, требовавшие увеличения оплаты. Это было ново и неожиданно. Старого и ожидаемого тоже хватало: и хулиганских выходок, и безотчетной злобы, и незрелых выступлений. Газеты услужливо и подробно сообщали о них, более или менее завуалированно сваливая вину на «левых». Молва разукрашивала эти сообщения потрясающими подробностями. Калькутта никогда не испытывала недостатка в слухах.

Все же мне кажется, что худшие ее годы позади. Политическое развитие Западной Бенгалии и ее столицы даст, наверно, немало зигзагов, но, как бы ни сложилась дальнейшая борьба, я уверен, что Калькутта останется одним из важнейших центров прогрессивных сил.